Поята, дочь Лездейки. Часть первая (Бернатович)/ДО

Поята, дочь Лездейки. Часть первая : или Литовцы в XIV столетии
авторъ Феликс Бернатович, пер. Павел Иванович Гаевский

Оригинал: польскій, опубл.: 1832. — Источникъ: az.lib.ru • Санкт-Петербург. В Типографии Александра Смирдина. 1832.

ПОЯТА,
ДОЧЬ ЛЕЗДЕЙКИ,
или
ЛИТОВЦЫ ВЪ XIV СТОЛѢТІИ.

Историческій романъ

Ф. Бернатовича.

Переводъ съ Польскаго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи Александра Смирдина.

1832. ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ,

съ темъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. С. Петербургъ, 25 Сентября, 1831 года.

Ценсоръ А. Крыловъ.

ГЛАВА I.
Сонъ.

Столѣтіе истекало съ того времени, когда мужественный Гедиминъ, Князь Литовскій, утомясь на охотѣ, съ дворомъ своимъ и вельможами, проводилъ прекраснѣйшую ночь на берегу Виліи, въ той самой рощѣ, въ которой онъ, не задолго предъ тѣмъ, умертвилъ чрезвычайной величины зубра. Въ тѣ времена не удивительно еще было слышать объ удачной ловлѣ: лѣса наполнены были звѣрями, а охота была почти единственною страстію владѣльцевъ. Но зубръ Гедимина былъ зубръ необыкновенный: охотники, зная о красотѣ его роговъ издавна слѣдили его; но звѣрь, всегдашними опасностями наученный осторожности, съ удивительною быстротою перебѣгалъ изъ одного лѣса въ другой, и такимъ образомъ обманывалъ самыхъ проворныхъ охотниковъ, и всѣ ихъ ухищренія дѣлалъ напрасными. Видя наконецъ, что гибельная красота вооружила на него почти всю Литву, онъ, казалось, искалъ смерти отъ руки достойной: бросился на оружіе Гедимина, и палъ мертвый къ его ногамъ.

Князь, обрадованный столь удачною охотой, приказалъ немедленно на томъ самомъ мѣстѣ приготовить великолѣпное пиршество. Это было осенью. Развѣшенныя между деревьями дорогой цѣны занавѣсы, покрытая звѣриными кожами мурава, множество огней, псы, соколы, ловчіе, повара и разнаго рода охотники, представляли въ сей дикой пустынѣ разительную картину, оживляемую обиліемъ вина, веселостію собесѣдниковъ и наиболѣе хорошимъ расположеніемъ духа Гедимина. Разговоры, по большей части, относились къ подвигамъ того дня: разсказывали, кто болѣе убилъ звѣрей, кто болѣе гонялся за зубромъ, какой родъ псовъ болѣе прочихъ отличался; само собою разумѣется, что присемъ не обошлось безъ хвастовства, почти врожденнаго всѣмъ охотникамъ. Надобно думать, что и во снѣ, въ который все общество погрузилось послѣ трудовъ и обильнаго пиршества, грезились имъ путешествія минувшаго дня. Утромъ, за завтракомъ, Гедиминъ съ мрачнымъ видомъ разсказывалъ свой сонъ, и обѣщалъ значительную награду тому, кто объяснятъ его значеніе. Въ тѣ времена сны почитались еще волею боговъ, и часто бывали причиною важнѣйшихъ событій. Князю приснился желѣзный волкъ, покрытый желѣзною бронею; въ немъ оказывалось страшное завываніе ста другихъ волковъ. Чудное сновидѣніе погрузило весь дворъ въ глубокую думу. Каждый старался объяснить оное какъ можно лучше. Одни, грозя бѣдствіями мороваго повѣтрія, совѣтовали заблаговременно принять нужныя мѣры; другіе предвѣщали большую удачу на будущей окотѣ; иные предрекали войну: словомъ, каждый объявилъ свое мнѣніе. Но какъ изъ придворныхъ никто не могъ успокоить Князя, и началъ говорить мудрой Лездейко, гадатель и верховный жрецъ Литовскій, увѣряя Гедимина, что сонъ его открываетъ волю боговъ: чтобы на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ отъ руки его палъ страшный звѣрь, выстроить большой городъ, коего слава и богатство разнесутся по всему свѣту: ибо волкъ въ желѣзѣ, говорилъ онъ, значитъ укрѣпленный городъ, а завываніе внутри онаго есть множество его жителей. — Понравилось Гедимину такое толкованіе сна; онъ наградилъ толкователя, и приказалъ немедленно приступить къ основанію города. Звукъ отъ тысячи сѣкиръ раздался по лѣсу; встревоженные звѣри вышли изъ логовищъ своихъ, дотолѣ неприступныхъ; вѣковые дубы и ели съ трескомъ падали; свѣтъ занялъ мѣсто вѣчной ночи, и роща, знаменитая смертію зубра, расчищена для основанія укрѣпленій города. Таково начало Вильны, коея исторія тѣсно связана будетъ съ ходомъ нашего повѣствованія.

Должно признаться, что Лездейко не могъ подать Князю лучшаго совѣта. Мѣсто, назначенное для строенія, представляло всѣ возможныя удобства, какихъ только могъ желать предусмотрительный основатель. Можно даже полагать, что Лездейко, коему давно извѣстно было сіе мѣстоположеніе, еще прежде сего случая думалъ о построеніи тамъ крѣпости, и только выжидалъ удобной поры, чтобъ обратить на сіе обстоятельство вниманіе Князя. Мѣсто сіе составляло отлогость сосѣдственныхъ горъ, наклоненную къ Виліи. Прелестная зеленая равнина, простираясь вдоль береговъ извилистой рѣки, открывала вдали горы, покрытыя разнаго рода лѣсомъ и представлявшія чрезвычайно разнообразную и пріятную для глазъ картину. Рѣчка Вилейка, вытекающая изъ сихъ горъ, разливала свои воды по зеленой равнинѣ, и отдѣливъ отъ прочихъ послѣднюю и самую высокую гору, которая какъ бы владычествовала надъ всѣми окрестностями, при ея подошвѣ впадала въ Вилію. Природа, оставивъ сію массу земли при соединеніи двухъ рѣкъ, сама, казалось, предназначала ее для крѣпости. Здѣсь-то палъ зубръ Гедимина. Но мѣсто сіе извѣстно уже было и прежде. Мрачные погребальные обряды прославили оное по всей Литвѣ. Князь Святорогъ, предокъ Гедимина, еще за полвѣа предъ тѣмъ, полюбивъ сіе мѣсто назначилъ оное для зглища³ Князей и Полководцевъ, и приказалъ себя перваго похоронить на ономъ. Гдѣ нынѣ красивая долина, окружающая замковую гору, орошаемая водами Вилейки и служащая мѣстомъ для прогулки: тамъ за 600 лѣтъ предъ симъ сожигали тѣла заслуженныхъ мужей, а прахъ ихъ въ дорогихъ сосудахъ погрѣбали на близъ лежащихъ горахъ. Печальное въ то время мѣсто сіе называлось прежде Кривою Долиною, потомъ Святорожьемъ. По берегу Виліи тянулись ряды кургановъ,⁴ подъ которыми сокрыты были останки Князей; на самой высокой горѣ стояло высѣченное изъ камня божество Кристносъ, покровительствовавшее умершихъ; близъ онаго тѣсная пещера была жилищемъ Жрецовъ и жертивоприносителей, которые сожигали тѣла, и стерегли погребенный пепелъ.

И такъ на горѣ, прозванной съ того Времени Зубровою Горою, гдѣ и нынѣ видны еще остатки крѣпости; было первоначальное укрѣпленіе, обнесенное валомъ; башни онаго, возвышаясь надъ окрестными лѣсами, были для Литовцевъ предметомъ любопытства. Троки въ то время были столицею Князя. Сей многолюдный и богатый городъ, находясь отъ Вильны только въ четырехъ миляхъ, способствовалъ успѣшнейшему построенію новаго города, и доставлялъ для онаго ремесленниковъ. Когда Верхній замокъ приходилъ уже къ окончанію, Гедиминъ приказалъ основать внизу другой деревянный замокъ, — почти на томъ мѣстѣ, гдѣ нынѣ находятся военныя зданія. Въ вѣкѣ когда селы были также рѣдкіе, какъ нынѣ города, построеніе новаго города должно было поразить изумленіемъ разсѣянныхъ по лѣсамъ жителей. Каждый спѣшилъ видѣть возникающій по волѣ боговъ городъ, каждый принималъ участіе въ постройкѣ, и селился въ Вильнѣ тѣмъ охотнѣе, что предоставляемыя жителямъ льготы увольняли ихъ отъ множества повинностей, которыя они должны были нести въ другихъ мѣстахъ. Очищенное отъ лѣса большое, пространство начало застраиваться домами разнаго вида, которые хотя были очень не красивы, но все давали цѣлому видъ города. Когда же Гедиминъ, полюбивъ Вильно, перенесъ туда столицу, городъ началъ примѣтно украшаться зданіями, воздвигаемыми знатными вельможами, зажиточными купцами и другими людьми,; для собственнаго, удобства. Съ тѣхъ поръ народонаселеніе умножалось ежедневно.

Нравы Литовцевъ не были еще на той степени образованности, на которую въ послѣдствіи времени возвело ихъ Христіанство; но въ нихъ не было уже дикости первобытныхъ вѣковъ. Орошеніе священныхъ рощъ кровію плѣнниковъ, употребленіе ихъ для тяжелыхъ работъ, привязываніе преступниковъ къ деревьямъ, и оставленіе на жертву дикимъ звѣрямъ — всѣ сіи жестокости, принадлежавшія варварству прежнихъ вѣковъ, при Гедиминѣ уже не существовали. Владѣтель обширнаго государства, Гедиминъ извѣстенъ былъ въ Европѣ, не только какъ герой, но и искуссный политикъ. Желѣзо давно уже замѣнило панцыри изъ конскихъ копытъ, а рогатины съ костяными, либо каменными остреями уступили мѣсто копьямъ съ желѣзными наконечниками. Мечь сдѣлался обыкновеннымъ оружіемъ; даже огнестрѣльный снарядъ не считался уже чудомъ. Народъ, Литовскій, большею частію разсѣянный по лѣсамъ, жившій, въ хижинахъ, крытыхъ древесною корою, либо дерномъ, не могъ еще имѣть тогда надлежащаго понятія о выгодахъ общественной жизни; за то Князья въ своихъ замкахъ и Жупаны⁵ вели жизнь роскошную. Балтійское море, въ замѣнъ янтаря и звѣриныхъ кожъ, доставляло имъ всѣ произведенія образованныхъ народовъ; съ другой стороны берега Чернаго моря, близкіе къ Украйнѣ, Подоліи и Волыни, принадлежавшимъ въ то время къ Литвѣ, обогащали ихъ предметами восточной роскоши, на которые они мѣняли медъ и мѣха. И потому не удивительно было видѣть въ домѣ посредственнаго владѣльца богатыя украшенія, дорогія обои и изобиліе во всемъ, тогда, какъ житель лѣсовъ, одѣтый кожею медвѣдя или волка, мало чѣмъ по наружности различествовалъ отъ сихъ звѣрей, доставлявшихъ ему все необходимое.

Религія Литовская, взявшая начало свое отъ нуждъ и слабостей человѣка, отъ его отношеній и склонностей, составляла обширную миѳологію. Святость Литовскихъ божествъ была троякая: одни стояли на горахъ, или надъ водою, на паяхъ и на столбахъ, и были предметомъ общаго поклоненія; другіе были плодомъ воображенія; иные наконецъ были домашніе боги, покровители родины и имущества. Въ характерѣ Литовцевъ была черта, отличавшая ихъ отъ прочихъ народовъ и сохранившаяся доселѣ: они были покорны властямъ, живо чувствовали красоты природы, питали искреннюю набожность, любовь къ ближнему и неограниченную привязанность къ родной странѣ. Поселяне Литовскіе еще и нынѣ съ покорностію снимаютъ шапку предъ старшими и начальниками; отдалясь отъ своего дома, они предаются тоскѣ; набожность ихъ есть нелицемѣрная; между ними рѣдки примѣры безнравственности.

Изъ первобытной Исторіи сего народа видно, что вождь онаго, будучи въ пути или на охотѣ, плѣнялся не рѣдко красотою мѣстоположенія, и избиралъ оное для своего жительства, укрѣплялъ замкомъ, и прилагалъ всѣ старанія къ украшенію онаго. Предшественники Святорога въ старости лѣтъ объѣзжали свои владѣнія, отыскивая самое пріятное мѣсто для своего погребенія. Развалины замковъ и божницъ, горы, на которыхъ, по-тогдашнему понятію, жгли тѣла умершихъ, вездѣ веселятъ взоръ, и возлѣ нихъ обыкновенно находится озеро, или извивается рѣчка. Священныя рощи, дышащія прохладою; прозрачные источники, чтимые какъ божество, и празднества, соотвѣтствовавшія каждому времени года, — служатъ доказательствомъ, что древніе Литовцы не были равнодушны къ красотамъ природы. Веселость сопутствовала ихъ занятіямъ и трудамъ, и такъ была имъ свойственна, что даже поклоненіе богамъ сопровождалось плясками и пѣснями. Въ каждый праздникъ, утромъ, народъ собирался въ священныя рощи или на луга, орошаемые священными водами, и подъ начальствомъ Войделотовъ, т. е. окружныхъ жрецовъ, благодарилъ боговъ пѣніемъ и пляскою.

Потеря друзей и родственниковъ такъ для нихъ была чувствительна, что воспоминаніе объ умершемъ нераздѣльно было со всѣми ихъ поступками. Воображеніе, воспламеняемое важностію потери, увѣряло ихъ, что боги не могутъ быть такъ немилосерды, чтобы, похитивъ человѣка изъ круга друзей и родственниковъ, не позволяли ему иногда возвращаться на землю. Они знали однако, что жизнь его между богами, на роскошныхъ горахъ и долинахъ, продолжится вѣчно; но сіе понятіе о вѣчности предназначало, для каждаго человѣка то состояніе, въ которомъ онъ жилъ на землѣ. По сей-то причинѣ клали въ гробъ всѣ любимыя вещи покойника, дабы онъ на томъ свѣтѣ ни въ чемъ не имѣлъ нужды; орудіе, деньги, кушанье, напитки, даже наложницы и слуги должны были слѣдовать во гробъ за Литовскимъ вельможею. Жены и дочери, трижды въ годъ, повергаясь на ихъ могилы, вызывали изъ гробовъ тѣни умершихъ, жаловались имъ на бѣдствія и сиротство. На пиршествахъ и играхъ покойницамъ предоставляемо было первое мѣсто. Для нихъ ставили на столъ приборы, ставили любимыя кушанья и напитки, просили ихъ садиться на назначенное дли нихъ мѣсто, и оказывали такія почести, какъ бы они дѣйствительно присутствовали на пиршествѣ; по окончаніи угощеній, просили ихъ опять возвратиться въ гробы, и выметали углы избы вѣниками. Таковой обманъ воображенія, поддерживаемый суевѣріемъ, долженъ былъ имѣть большое впечатлѣніе на умы. Отселѣ, вѣроятно, родились сказки о вѣдьмахъ и оборотняхъ…

Въ то время, къ которому относится наше повѣствованіе, княжилъ въ Литвѣ Ягелло, внукъ Гедимина, вступившій на престолъ послѣ смерти отца своего, Князя Олгерда. Онъ имѣлъ всѣ качества, врожденныя Литовцамъ, и не смотря на то, что воспитанъ былъ какъ сынъ Князя и наслѣдникъ престола онъ мало чѣмъ различествовалъ отъ простолюдина. Будучи пылокъ, какъ только можетъ быть пылокъ юноша во цвѣтѣ лѣтъ, онъ не чуждался удовольствій. Въ Виленскомъ замкѣ безпрестанно раздавались клики веселія; но коль скоро до ушей Князя касался звукъ трубы военной, онъ охотно оставлялъ забавы, спѣшилъ подвергаться опасностямъ, и такъ же весело переносилъ труды похода, какъ не задолго предъ тѣмъ предавался шуму удовольствіи. Съ дѣтства бывъ пріученъ къ оружію въ походахъ Олгерда противъ Татаръ, Крестоносцевъ и Поляковъ, бывъ свидѣтелемъ столь частыхъ его тріумфовъ, онъ взиралъ на бой, какъ на свою стихію; при всемъ томъ онъ едва зналъ, что есть другіе народы, другія государства, коихъ вниманіе обращено было на его поступки. Блескъ славы мало имѣлъ для него привлекательности; побѣждая, онъ видѣлъ свою награду въ добычѣ, бывъ побѣжденнымъ, покорялся необходимости, и умѣлъ примѣняться къ обстоятельствамъ. Онъ зналъ, что любовь вельможъ есть и лучшимъ его щитомъ, и потому старался о томъ, чтобы Жупаны довольны были его правленіемъ. Суровый въ наказаніи преступниковъ, щедрый въ вознагражденіи заслугъ, доступный для народа, обходительный съ воинами, Ягелло умѣлъ поддерживать власть свою правосудіемъ, которое стяжало ему общую любовь. Привязанность народа къ Князю усугублялась искреннею приверженностію его къ религіи, которая, бывъ побудительною причиною всѣхъ его поступковъ, до такой степени сдѣлала его суевѣрнымъ, что даже многіе изъ его подданныхъ, болѣе прочихъ просвѣщенные, находили его весьма смѣшнымъ.

Обширныя Литовскія владѣнія раздѣлялись на княжества и области, коихъ правители, располагая оными по праву денному; давали Государю титулъ Великаго Князя Литовскаго, и, въ знакъ своего подданства, платили ему ежегодную дань, по его волѣ вооружались, и подъ его знаменами выступали на враговъ Литвы. Правители сіи были, большею частію, родные братья Ягеллы, или его родственники, потомки многочисленнаго Гедиминова рода. Изъ всѣхъ сихъ данниковъ болѣе прочихъ оказывалъ ему дружбу и привязанность родной его дядя, Самогитскій Князь Кѣйстутъ. Ягелло съ своей стороны питалъ къ нему всегдашнюю благодарность: онъ не сабывалъ, что ему единственно обязанъ Великокняжескимъ престоломъ. Ибо когда, по смерти Олгерда,⁶ сыновья его отъ перваго брака начали простирать права свои къ трону; а народъ, по молодости Ягеллы, оказывалъ расположеніе свое къ Кѣйстуту, прославившемуся умомъ и оружіемъ: тогда онъ, нежелая воспользоваться сими обстоятельствами, разогналъ крамольныя толпы народа, показалъ оному младенца, и давъ ему мечь и шапку Княжескую, посадилъ его на щитѣ Гедимина, и поднявъ вверхъ, закричалъ къ изумленному нарожу: «Вотъ вашъ Князь назначенный Олгердомъ и богами; не на юность его, но на знаменитую кровъ, текущую въ его жилахъ, народъ долженъ обратить вниманіе.»⁷ Сей благородный поступокъ усугубилъ уваженіе Ягеллы къ дядѣ, и былъ поводомъ къ нѣжной дружбѣ его съ сыномъ Кѣйстута, Гродненскимъ Княземъ Витольдомъ. Юный Князь, вступивъ въ управленіе, мужаясь духомъ и отличаясь дѣятельностію, предвѣщалъ Литвѣ счастливую будущность.

Но усилія его не всегда имѣли желаемый; успѣхъ. Литва окружена била опасными сосѣдями, коихъ ненависть къ языческимъ заблужденіямъ безпрестанно возбуждала къ хищничеству и войнамъ. Христіане, восточные и западные настаивали на введеніе въ Литву ихъ Вѣры; Ягелло, вѣрный богамъ своимъ, защищался, сколько могъ; часто побѣждалъ Христіанъ, но не могъ предохранить всѣхъ своихъ владѣніи отъ вліянія Вѣры, которая приносила съ собою столь великую пользу. Правда, что простой народъ, не умѣя умствовать, слѣпо держался обычаевъ предковъ своихъ, и тѣмъ усерднѣе чтилъ своихъ боговъ, чѣмъ сильнѣе были дѣйствія Христіанъ; но Князья и Вельможи думали совсѣмъ иначе. Уже большая часть дѣтей Олгерда, особливо отъ перваго супружества, имѣвшихъ удѣлы на Волыни, Украйнѣ и въ Сѣверной Литвѣ, приняли Вѣру Греческую, и. подданныхъ своихъ готовили къ тому же. Младшіе его сыновья, родные братья Ягеллы, также были расположены къ Христіанству; но завися отъ брата, или имѣя замки и помѣстья. подъ, самою столицею, не смѣли дѣйствовать противъ его воли.

Между тѣмъ въ Вильнѣ поселились Христіанскіе купцы и ремесленники; безпрепятственно исполняя свои, обряды, они не упускали, примѣромъ и убѣжденіемъ, склонять народъ къ принятію истинной Вѣры. Наиболѣе способствовалъ имъ въ семъ дѣлѣ орденъ Францисканцевъ, недавно введенный въ Вильну Литовцемъ Гастольдомъ, Правителемъ Подольскимъ, который, полюбивъ прелестную Христіану, для полученія ея руки не только принялъ Христіанскую Вѣру, но, по ея просьбѣ, пригласилъ изъ Польши сихъ монаховъ, выстроилъ для нихъ монастырь, и далъ имъ зейлю.⁸ Гедиминъ, отецъ Олгерда, выдавъ обѣихъ своихъ дочерей за Христіанскихъ Князей,⁹ долженъ былъ также благопріятельствовать Христіанству. Его предшественники и преемники, часто или дѣлались Христіанами, либо оказывали расположеніе къ тому. Правда, что чаще всего цѣлію ихъ было снисканіе покровительства Папъ или Христіанскихъ Государей противъ сосѣдственныхъ народовъ, грозившихъ имъ войною, и, по минованіи грозы, они опять возвращались къ Язычеству; но, не смотря на то, свѣтъ Вѣры, проникая въ Литву со всѣхъ сторонъ, боролся съ заблужденіями идолопоклонничества, и уже можно было предвидѣть близкую эпоху нравственнаго преобразованія въ семъ народѣ.

Но чего старались достигнуть истинная набожность и любовь къ ближнему путемъ кротости, то разрушаемо было насиліемъ общества, гордившагося покровительствомъ Римскаго престола, общества распутнаго, полагавшагося единственно на силу своего оружія. Ближайшимъ сосѣдомъ Литвы, съ одной стороны, былъ орденъ Крестоносцевъ, усилившійся въ Пруссіи: съ другой, отъ береговъ Балтійскаго моря, Орденъ Мечовыхъ Рыцарей. Оба сіи Ордена имѣли одинаковое происхожденіе, одинаковый духъ гордости, подъ наружностію монашескаго смиренія. Мечевые Рыцари, получившіее сіе названіе отъ краснаго меча на бронѣ, въ которой они служили Литургію, въ началѣ были Нѣмецкіе пилигримы, ходившіе въ Святыя мѣста, потомъ приняли на себя служеніе Христіанамъ въ госпиталяхъ; милосердіе ихъ заслужило вниманіе Папы Клемента Ш, который далъ имъ Орденскій уставъ блаженнаго Августина, и назвалъ Госпитальными Братьями дома Пресвятыя Богородицы въ Іерусалимѣ. Изъ сего-то Ордена нѣсколько человѣкъ, съ Любекскими купцами, прибыло къ берегамъ Самогитіи: тамъ, выстроивъ небольшую церковь, они вели примѣрную жизнь, въ убожествѣ, смиреніи и покорности мѣстнымъ властямъ. Самогиты полюбили сихъ людей за ихъ тихій нравъ и нѣкоторыя полезныя ремесла. Кроткое ихъ обращеніе съ туземцами и хорошій примѣръ, начинали оказывать благопріятныя для Христіанства послѣдствія; но когда число братіи увеличилось, убогія ихъ жилища замѣнились укрѣпленными замками, и Вѣру святую осмѣлились проповѣдовать съ мечемъ въ рукѣ; когда изъ пилигримовъ они вдругъ сдѣлались владѣтелями земли, давшей имъ пристанище, тогда Самогиты увидѣли свою ошибку, и старались смирить неблагодарныхъ, но уже было поздно: усилясь людьми и богатствомъ, овладѣвъ берегами моря, которое доставляло безпрестанное пособіе войскомъ, Орденъ безъ труда одолѣвалъ туземцевъ, и мало по малу подвигаясь внутрь страны, пожелалъ овладѣть лучшею частію Литвы, которая нынѣ извѣстна подъ именемъ Польской Лифляндіи.

Тѣмъ временемъ счастливая звѣзда Рыцарей готовила для нихъ съ другой стороны новыя и значительнѣйшія пріобрѣтенія. Мазовецкій Князь, Конрадъ, тревожимый безпрестанными набѣгами Прусскихъ язычниковъ, съ которыми граничили его владѣнія, не въ состояніи будучи противостоять имъ, и узнавъ, что, по изгнаніи Крестоносцевъ изъ Святой Земли, они остались безъ пристанища, при посредничествѣ Императора Фридриха принялъ ихъ въ Польшу, и далъ имъ области Хелмскую и Добринскую съ замками: за что Орденъ обязался усмиришь язычниковъ, и дѣлиться съ нимъ взятою у нихъ добычею. Сначала Крестоносцы, свято храня слово, вооружались только на Пруссовъ; но, обративъ ихъ къ Христіанство, или истребивъ мечемъ, они почувствовали свои силы, и уже не только не дѣлились добычею съ Конрадомъ, но начали противтшься ему и его преемникамъ, и содѣлались страшнымъ для сосѣдовъ своихъ, народомъ. Магистръ Прусскихъ Крестоносцевъ, соединясь съ Мечевыми Рыцарямси, сдѣлался главою обоихъ Орденовъ, которыя стали наносить большія бѣдствія и Литвѣ и Польшѣ. Обыкновеннымъ поводомъ вторженія ихъ въ Литву, было обращеніе язычниковъ къ Христіанству. Куиторы ихъ, т. е. военачальники, жгли села, грабили и мучили беззащитныхъ жителей, принуждая ихъ такими поступками къ принятію своей вѣры. Тысячами гибли Литовцы, защищая своихъ боговъ; если же нѣкоторые изъ нихъ и крестились, то только для того, чтобъ обмануть своихъ враговъ, и при случаѣ показать надъ ними примѣръ ужаснаго мщенія. Но Крестоносцы, хорошо пріученные къ оружію, почти всегда брали верхъ, и чрезъ нѣсколько лѣтъ Литва увидѣла себя въ необходимости платить имъ дань. Орденъ не ограничивалъ дѣйствій своихъ оружіемъ: политика онаго сѣяла раздоры между потомками Гедимина, и, можетъ быть, ему удалось бы совершенно покорить Литву, если бы не нашлось героевъ, которые время отъ времени обуздывали его дерзость. Съ одной стороны, Крестоносцы поражены были Владиславомъ Локтикомъ подъ Половцами; а съ другой стороны, Кѣйстутъ, извѣстный герой своего времени, безпрестанно препятствовалъ вліянію ихъ на Литву, и не рѣдко заставлялъ ихъ уважать права сосѣдства.

Изъ всего этого заключить можно, что если бы не вредное вліяніе Крестоносцевъ, Литва, по крайности вѣкомъ прежде озарилась бы свѣтомъ Христіанства; но жестокость и развращеніе Ордена, уничтожая всѣ благія начинанія, содѣлывали Литовцамъ ненавистною ту вѣру, для которой они терпѣли столько бѣдствій. Замки и города Крестоносцевъ были сборищемъ рыцарей всѣхъ націй, одушевляемыхъ славою Христіанскихъ воиновъ. Между ими наиболѣе было Нѣмцевъ. Каждая благородная фамилія считала особенною честію видѣть одного изъ дѣтей своихъ въ бѣломъ плащѣ съ чернымъ крестомъ на боку. Въ самомъ дѣлѣ, если бы уставъ Ордена соблюдаемъ былъ съ тою же строгостію, какъ при учрежденіи онаго, то весьма было бы полезно для юношества быть членами сего благочестиваго общества, которое, такъ сказать изъ ничего сдѣлавшись великимъ народомъ, Магистра своего считало въ числѣ Монарховъ. Но нарушеніе орденскихъ обѣтовъ: цѣломудрія, убожества и послушанія, лишивъ ихъ славы защитниковъ Гроба Господня, дѣлало всѣ ихъ походы въ Святую Землю неудачными: отъ сего самаго цѣль Ордена измѣнилась, и оный началъ посягать на чужую собственность.

Въ тѣ времена были еще рыцари совсѣмъ инаго рода: ихъ легко было распознать по спущенному наличнику, либо, когда оный поднятъ, по мрачности лица. Гербъ ихъ щитовъ, часто одно слово, одинъ знакъ показывали, кто они были, и какая ихъ цѣль. Это были защитники прекраснаго пола, по большей части жертвы несчастной любви. Женщины, цѣня высоко храбрость, воспламеняли ихъ духъ. Различіе состояній и породы не могло служить препятствіемъ къ пріобрѣтенію славы, достойной вниманія Королевны или Княжны, избранной предметомъ подвиговъ, — сливы, которая въ глазахъ сихъ рыцарей возвышала блескъ прелестей чтимой ими красавицы. Находя счастіе въ одномъ прославленіи своей возлюбленной, рыцарь, награжденный ласковымъ ея взоромъ, переселялся мыслію въ лучшій міръ, и старался дѣлать только то, что могло заслужить ея похвалу, или прославишь ея добродѣтели и прелести. Часто, на турнирахъ, полученная изъ прекрасныхъ рукъ перевязь, или иная награда храбрости, налагала на рыцаря вѣчныя узы. Иногда красавица, замѣченная въ церкви, на балѣ, или въ дорогѣ, свободнаго юношу дѣлала своимъ невольникомъ, и онъ, пробѣгая землю и воды, всегда имѣлъ предъ собою ея образъ, и съ своимъ вѣрнымъ конемъ и оружіемъ, готовъ былъ на все, для защиты предмета своихъ мечтаній.

И въ Вильнѣ иногда, особенно во время народныхъ игръ, являлись подобные рыцари, и не рѣдко вступали между собою въ бой. Но Ягелло, неспособный входить въ разборъ сердечныхъ ихъ чувствованій, мало обращалъ на нихъ вниманія, порицая ихъ за то, что они не признавали никакихъ властей.

ГЛАВА II.
Капищѣ.

Изъ того, что выше сказано о вліяніи Крестоносцевъ на Литву, можно заключить, что Ягелло ненавидѣлъ сей Орденъ и его вѣру. Но не одни Крестоносцы раждали въ немъ отвращеніе отъ Христіанства; почти всѣ полуденные народы, Поляки, Чехи, Венгры, Князья Гермаи" скіе, возбуждаемые Орденомъ, безпрестанно вторгались въ Литву, и пустошили ее огнемъ и мечемъ. Хотя мужественные Олгердъ и Кѣйстуть не рѣдко поражали сихъ хищниковъ, и Литовцы отыскивали иногда вознагражденіе за свои обиды въ собственныхъ владѣніяхъ Поляковъ, и Крестоносцевъ; при всемъ томъ имя Христіанина въ Литвѣ дѣлалось болѣе и болѣе ненавистнымъ. Ягелло, вступивъ въ управленіе, для обезпеченія себя отъ наглости сосѣдовъ, обратилъ все свое вниманіе на укрѣпленіе столицы. Безпрестанно возраставшее народонаселеніе Вильны, усугубляло ея силы. Окрестные лѣса исчезли: укрѣпленія заняли ихъ мѣсто. Простыя мазанки, домы, выстроенные на скорую руку, начали замѣняться каменными зданіями, образовавшими улицы и площади. Богачь, искавшій случая пріобрѣсть благоволеніе Князя, рядомъ съ его замкомъ строилъ для себя пышныя палаты; купецъ, прельщенный удобнымъ для торговли водянымъ сообщеніемъ, назначалъ мѣсто для своихъ кладовыхъ; ремесленникъ строилъ фабрику или заводъ. Словомъ, каждый, расчитывая свои выгоды, селился въ Вильнѣ, и городъ быстро распространялся и укрѣплялся.

Съ гордостію взиралъ Ягелло на свою столицу, сдѣлавшуюся уже достойнымъ жилищемъ Литовскихъ Государей; и видя исполненіе прорицанія боговъ, объявленнаго устами Лездейки дѣлу его, онъ ничего не щадилъ для украшенія города, и щедро помогалъ переселявшимся въ Вильну жителямъ. Но не одна надежда на полученіе преимуществъ и выгодъ манила ихъ въ столицу:, благороднѣйшее побужденіе привлекало ихъ туда: тамъ они могли въ полной мѣрѣ исполнять обряды, предписываемые религіею. Давно уже сей добрый народъ, смотря на небо, украшенное звѣздами, видя чудесныя перемѣны временъ года и прекрасное устройство всего міра, получивъ пoнятіе о Высочайшемъ Существѣ. Аукстеясъ Виссагитисъ, Аукстеясъ всесильный, былъ предметомъ ихъ главнаго поклоненія. Тронъ его окружали полки Алгисовъ, духовъ — посредниковъ между слабостію человѣка и его всемогуществомъ. Жители лѣсовъ, въ случаѣ пожара оныхъ, вотще ублажали бога Трелитаса, предохранителя отъ огня; вотще ставили въ садахъ, подъ тѣнію деревъ, хлѣбъ, сыръ и пиво, надѣясь приманить оными одного изъ Алгисовъ, для полученія его заступленія. Столы ихъ, не трогаемые во всю ночь, давали имъ знать, что не подъ древами, но на достойнѣйшемъ мѣстѣ должно воздавать честь богамъ. Когда хищный звѣрь терзалъ стадо, вотще жгли на пняхъ зелія въ честь Валгинѣ, покровительницѣ домашняго скота: звѣри не переставали свирѣпствовать. Когда градъ выбивалъ поля, или вешняя вода заливала луга, они обращались къ Земнику, благословлявшему труды земледѣльческіе; но слѣдующій за тѣмъ годъ бывалъ также несчастливъ. — «Чуждые боги находятъ на землѣ нашей убѣжище; Христіанское святилище строится въ стѣнахъ Гедиминова города, а боги Литовскіе остаются безъ призрѣнія или живутъ подъ убогими кровлями!» — Такъ ропталъ народъ, и ропотъ его безпрестанно дѣлался громче; наконецъ раздалось общее требованіе соорудишь храмъ для боговъ Литовскихъ.

Усердствуя славѣ боговъ, Ягелло немедленно соорудилъ въ смежной съ городомъ рощѣ, на горѣ, приличное зданіе, и помѣстилъ въ ономъ изображеніе каждаго божества: дотолѣ боги жили въ домахъ знатнѣйшихъ гражданъ, на горахъ, берегахъ рѣкъ и на столбахъ, подъ скромною кровлею хижинъ, или на вѣтвистыхъ дубахъ и липахъ. Коль скоро разнесся слухъ о сооруженіи капища, народъ болѣе прежняго началъ селиться въ окрестностяхъ онаго; и, съ радостію въ сердцѣ, воображалъ видѣть въ лучахъ солнечныхъ веселое лице любимой своей богини Ауски¹⁰, утѣшительницы смертныхъ. Когда туча соединяла небесный сводъ съ землею, она съ цѣлымъ своимъ дворомъ сходила по сей прекрасной дорогѣ для посѣщенія своихъ народовъ, для проліянія въ ихъ сердца веселія и надежды. При семъ радостномъ событіи, юноши сыпали цвѣты въ томъ мѣстѣ, гдѣ она съ радуги ступитъ на землю, а дѣвицы плясали въ кругу, и всѣ вмѣстѣ въ пѣсняхъ прославляли благословенное ея прибытіе, мужья и старцы длинными трубами извѣщали лѣса и рощи о достигшемъ ихъ счастіи; народъ бросалъ работу, и съ отдаленныхъ мѣстъ бѣжалъ привѣтствовать богиню. Больные надѣялись здоровья, прискорбные — утѣшенія, оратай — благословенія своей нивѣ; робкая дѣвица въ своемъ возлюбленномъ желала видѣть супруга. Но пребываніе богини на одномъ и томъ же мѣстѣ не могло быть продолжительнымъ: вмѣстѣ съ радужнымъ путемъ она возносилась къ небесамъ, для посѣщенія иныхъ мѣстъ: ибо каждый уголокъ Литвы имѣлъ право на ея покровительство.

Народъ, неограниченный въ своихъ желаніяхъ, съ завистію взиралъ на счастливые лѣса Ромовы¹¹, въ Пруссіи, среди коихъ тлѣлся первоначальный огнь благодѣтельнаго божества Знича¹². Это былъ священный огнь, низведенный нѣкогда съ неба Аускою, надъ сохраненіемъ коего неусыпно бдѣлъ верховный жрецъ, съ великимь числомъ слугъ и жертвоприносителей. Народъ вѣрилъ, что участіе его и сила продолжали ея, доколѣ Зничъ не угаснетъ. Изъ самыхъ отдаленныхъ мѣстъ Литвы ходили туда на поклоненіе, и священную искру съ благоговѣніемъ приносили въ домы, и берегли ее, какъ залогъ благополучія. Вильна также участвовала въ поклоненіи сему божеству. Съ самаго основанія города пылалъ въ немъ священный огнь; но огнь сей былъ заимствованный, ибо настоящій Зинъъ, существовавшій уже цѣлые вѣки, находился въ Пруссіи подъ надзоромъ Верховнаго жреца, Кривекривейте. Мужъ сей, первый стражъ Знича, другъ Государей, равный имъ достоинствомъ, пользовался въ народѣ неограниченнымъ уваженіемъ, и за добродѣтели свои достоинъ былъ такой чести¹³. Онъ много терпѣлъ они Крестоносцевъ, которые въ той части Пруссіи хотѣли силою ввести Христіанскую Вѣру; скрываясь въ глубинѣ непроходимыхъ лѣсовъ, сей слабый старецъ хранилъ божество неугасимо. Ягелло, узнавъ о его бѣдствіи, по движенію набожности и изъ угожденія народу, отправилъ къ Кривекривейтѣ посольство, приглашая его переселиться въ Вильно. Пріятно было старцу слышать сіе приглашеніе: онъ видѣлъ въ немъ новое доказательство могущества боговъ, и потому немедленно, со всею своею свитою, отправился въ Вильно, и тамъ помѣстилъ божество въ сооруженномъ для него капищѣ. Это было четырехъ-стороннее, чрезвычайно высокое зданіе, превосходившее великолѣпіемъ всѣ домы въ городѣ. Оно было поблизости отъ Княжескаго замка¹⁴; жилища жрецовъ и жертвоприносителей примыкали къ капищу; а возвышавшаяся надъ оными башня назначена была для Кривекривейты, который, въ торжественные дни, благословлялъ съ оной трудолюбивый народъ, предвѣщалъ будущее, подавалъ совѣты или дѣлалъ увѣщанія. Предъ дверьми капища, въ нѣкоторомъ отдаленіи, стоялъ каменный кумиръ Перкуна, бога грома и грозы. Его гнѣвное лице, глаза, метущіе молніи, голова въ пламени и перунъ въ рукѣ, представляли его всегда готовымъ разить каждаго, кто только осмѣливался безъ благоговѣнія вступать въ мѣсто, освященное присутствіемъ Знича.

Перенесеніе священнаго огня въ Вильно довершило знаменитость сего города. Народъ не могъ нарадоваться симъ залогомъ своего счастія, равно какъ и присутствіемъ Кривекривейты. Старецъ сей быль сыномъ верховнаго жреца, основателя Вильны. Сіе обстоятельство, а наипаче чудесное посланіе его богами¹⁵, дѣлало его драгоцѣннымъ въ глазахъ Литовцевъ. Отецъ его, исполненный добродѣтелей и страха боговъ, часто однимъ словомъ болѣе дѣйствовалъ, нежели Великій Князь всею своею властію. Онъ благословлялъ предпріятія Государей, отклонялъ ихъ отъ безразсудныхъ поступковъ, грозилъ, и иногда даже лишалъ ихъ престола. Изъ военной добычи-ему принадлежала первая доля. Достойный потомокъ сего мужа, Лездейко, свидѣтель и участникъ княженія Ягеллы, пользовался общимъ уваженіемъ. По прибытіи своемъ въ Вильно, онъ засталъ еще. нѣкоторые жестокіе обряды, какъ-то, сожиганіе одного изъ знатнѣйшихъ военныхъ плѣнниковъ и слугъ при погребеніи господъ. Обряды сіи, не взирая на сопротивленіе народа, онъ уничтожилъ, и, вмѣсто кровавыхъ жертвъ, учредилъ иныя, болѣе достойныя боговъ: зелія, плоды и воскъ. Таковыя, услуги и важность званія Кривекривейты снискали почтеніе не только ему, но и всему его роду, до такой степени, что даже Христіане оказывали почести и ему и его родственникамъ. Но Лездейко не искалъ суетныхъ похвалъ; считая себя счастливымъ, что хоть въ преклонныхъ лѣтахъ удалось помѣстишь божество въ безопасномъ мѣстѣ, онъ удалился отъ шума столицы, и въ уединенія проводилъ спокойные дни; сохранивъ при себѣ верховную власть въ дѣлахъ вѣры, онъ назначилъ въ Вильнѣ на свое мѣсто одного изъ жрецовъ, а самъ съ дочерью и любимыми слугами поселился въ Кѣрновѣ, въ четырехъ миляхъ отъ столицы, и посѣщалъ оную только въ большія празднества.

Въ Кѣрновѣ Лездейко нашелъ все, что могло усладить его жизнь. Съ нимъ находилось нѣсколько товарищей его прежнихъ бѣдствій, однихъ съ нимъ лѣтъ, которые употребляли всѣ средства къ доставленію старцу развлеченія. Но драгоцѣннѣйшимъ залогомъ счастія была для него дочь его, Поята, наслѣдовавшая добродѣтели и прелести супруги его, которой онъ лишился въ цвѣтѣ лѣтъ. Лездейко женился на ней, будучи уже верховнымъ жрецомъ: ибо хотя уставъ стражей священнаго огня воспрещалъ имъ всякія свѣтскія обязательства, но дозволялъ одному только Кривекривейтѣ вступать въ супружество, которое такъ высоко было цѣнимо, что знаменитѣйшія Княжны считали за особенную честь раздѣлять съ нимъ судьбу свою, и никакая власть не въ силанъ была освободить отъ супружества съ нимъ дѣвицу, на которую падалъ его выборъ. Лездейко, ища не славы, а счастія, не обратилъ вниманія на богатыхъ и знатныхъ невѣстъ, и женился на дочери стариннаго своего друга, коея все богатство составляли благочестіе, красота и нѣжность: боги благословили сей союзъ; бѣдствія, претерпѣнныя ими въ Пруссіи, ввергли ее во гробъ; но, для утѣшенія своего супруга, она оставила ему дочъ, которой добродѣтели и прелести мало по малу разсѣяли его скорбь, и возвратили ему счастіе. Старецъ жилъ для Пояты.

Лездейко не пропускалъ торжественныхъ дней безъ того, чтобъ не быть въ столицѣ, и почти каждый разъ бралъ съ собою мѣчь. Народъ, вельможи и Князья, наканунѣ торжества, выходили на встрѣчу почтенному старцу, и, при звукѣ трубъ, въ княжескихъ креслахъ вносили его въ храмь, а юноши и дѣвицы усыпали путь его цвѣтами. На другой и слѣдующіе дни, когда онъ, окруженный жрецами, возлагалъ на алтарь жертву, и народъ воспѣлъ благодарственную пѣснь божеству, Ягелло съ своими родственниками и дворомъ первый получалъ изъ рукъ его священный огнь, и искру онаго съ честію приносилъ въ замокъ. Потомъ приступали къ алтарю вельможи, чиновники и слуги; наконецъ каждый семьянинъ, каждый владѣлецъ дома либо участка земли приближался къ Кривекривейтѣ за священною стихіею, и тщательно сохранялъ оную по крайности до слѣдующаго торжества.

ГЛАВА III.
Молодой жрецъ.

Въ одинъ изъ такихъ праздниковъ, послѣ принесенія утренней жертвы, когда жрецы были дома и капище Знича уже опустѣло, вошелъ въ оное неизвѣстный старецъ, ведя за руку Прекрасной наружности юношу, котораго величественный станъ, смѣлая поступь и пріятныя черты лица отнюдь не соотвѣтствовали грубой его одеждѣ. Русые волосы вились локонами по плечамъ, въ быстрыхъ глазахъ отражалось сердце нѣжное и страстное. Престарѣлый его проводникъ, по наружности, казался простымъ человѣкомъ. Не видно было въ немъ ничего такого, что бы. возбуждало недовѣрчивость; напротивъ того, онъ казался человѣкомъ добродушнымъ; но маленькіе, черные глаза, блестящіе изъ-подъ нависшихъ броней, густая сѣдая борода, высунувшаяся впередъ, и наипаче твердая поступь и непринужденное обращеніе, обличали въ немъ нѣчто необыкновенное; покрытая пылью обувъ, поношенный плащъ и толстая палка, на которую онъ опирался, показывали, что онъ пришелъ издалека. Вошедъ въ капище, оба они прежде всего обратили глаза на стѣны, покрытыя разнаго рода божествами, изъ коихъ одни стояли на подставкахъ и столбахъ, другіе которымъ приписываемо было болѣе святости, свѣтились золотомъ и серебромъ, и находились подъ крышками или въ углубленіяхъ. Зрѣлище сіе поразило пришельцевъ. Они медленно приближились къ стоявшему посрединѣ жертвеннику, на которомъ пылалъ огонь, и, положивъ на ступени маленькаго козленка, въ молчаніи ожидали вопроса. Жрецъ, бывшіи на стражѣ у жертвенника, сидѣлъ не далеко отъ онаго; держа въ рукѣ желѣзное орудіе для поправленія огня, онъ вздремнулъ, склонивъ голову на грудь. Онъ былъ уже не молодъ; по необыкновенной его дородности, можно было думать, что онъ давно уже не переступалъ чрезъ священный порогъ, а лице его, побагровѣвшее отъ огня, показывало, что онъ безотлучно находился у жертвенника. Никого не видно было въ капищѣ; въ немъ царствовала мертвая тишина; изрѣдка только трескъ огня или громкое всхрапываніе жреца нарушали оную. Незнакомцы поглядывали другъ на друга, не зная, разбудить ли имъ стража или дожидаться, пока онъ снова проснется. Наконецъ показался вдали придверникъ, приблизился къ нимъ, и спросилъ, чего они хотятъ? Старецъ отвѣчалъ съ покорностію, что хотѣлъ бы имѣть счастіе сказать нѣсколько словъ Кривекривейтѣ. Проснувшійся жрецъ, протирая глаза, жаловался на докучливость людей, домогавшихся во всякое время-говорить съ начальникомъ вѣры.

— "Я еще никогда его не видывалъ, " отвѣчалъ старецъ: «и два дня былъ въ пути для того только, чтобъ узрѣть священную его особу. Боги знаютъ, что я ничего не желаю болѣе; только изъ повиновенія ихъ волѣ привелъ сюда жертву, которой они конечно не отвергнутъ, а если и отвергнутъ, то я возвращусь домой такъ, какъ и вышелъ изъ дому; но я непремѣнно долженъ видѣть Кривекривейту.»

— "Непремѣнно долженъ видѣть, " повторилъ въ просонкахъ жрецъ: «всѣ вы обыкновенно такъ говорите; но знай, что ты его не увидишь Кривекривейте сегодня не придетъ уже сюда: надобно было пораньше встать. Онъ теперь у Княгини, и потому ты напрасно станешь ожидать его здѣсь.»

— "Хорошо вамъ говорить это, " сказалъ старецъ: «но мнѣ, бѣдному, который оставилъ и избу и хозяйство для того, чтобъ вручишь приношеніе въ его священныя руки, не легко возвратиться домой ни съ чѣмъ.»

«Какое же ваше приношеніе, столь важное, что для врученія онаго непремѣнно нужно видѣть Кривекривейту?» спросилъ стражъ.

— "Увидите, " отвѣчалъ старецъ: «но если не возможно теперь видѣть Кривекривейту: когда же мнѣ прійти для сего?»

— «Какой же ты неотвязный старикъ, Кривекривейте завтра возвратится въ Кѣрновъ, и развѣ черезъ полгода будешь опять здѣсь» Или ты думаешь, что каждому такъ легко съ нимъ говорить, какъ тебѣ со мною? Если приношенія ваши очень важны, то можете вручить ихъ его помощнику. Сходи къ Ербуту, « сказалъ жрецъ, обратясь къ придвернику: „и скажи, что два незнакомца пришли съ дарами.“ —

Придверникъ взялъ козленка, и удалился вглубь зданія. Замѣтно было, что распоряженіе сіе не нравилось старцу; онъ увидѣлъ, что пришелъ не въ пору, и что прерваніе сна было причиною столь недружелюбнаго пріема ихъ жрецомъ. Посмотрѣвъ на товарища своего, какъ бы вопрошая его глазами, онъ ничего не могъ почерпнуть изъ спокойнаго взора юноши. Между тѣмъ жрецъ, поправивъ на жертвенникѣ огонь, снова началъ дремать, но выведенный изъ терпѣнія старецъ вступилъ съ нимъ въ разговоръ»

— «Служба ваша, отче, должна быть трудна. Правда, что народъ васъ почитаетъ за то, что вы всегда видите боговъ лицемъ къ лицу; но сидѣть безпрестанно на одномъ мѣстѣ и печься у огня, признайтесь, что не очень весело. Думаю, и жажда васъ не рѣдко мучитъ. О, я знаю, что значитъ жаръ! Побродивши по свѣту, я научился осторожности. Вотъ и теперь, пускаясь въ путь, хоть и не такъ дальній, я запасся Ковенскимъ липцемъ; ибо надобно вамъ знать, что я тамошній житель. Въ дорогѣ, правда, я не жалѣлъ запасу; однако же осталось еще больше половины боченка; если оный можетъ удостоиться прикосновенія къ священнымъ устамъ вашимъ, то попробуйте.» —

Вынувъ изъ подъ плаща боченокъ, онъ налилъ стопу меду, и выпилъ за здоровье жреца. При видѣ напитка, лице его прояснилось; сонъ прошелъ, и онъ признался, что зной крайне утомителенъ, хвалилъ предусмотрительность путешественниковъ, и началъ разговаривать съ старикомъ ласковѣе прежняго.

— «Какъ быть!» говорилъ онъ: «надобно иногда и попотѣть, только чтобъ огонь горѣлъ ровно, ибо это нашъ долгъ. Правда, служба наша трудна, и если бы не сонъ и молитва, то человѣкъ преждевременно долженъ былъ бы умереть.» —

Во время сего разговора, старикъ не спускалъ глазъ съ юнаго своего товарища, какъ бы желая понять, какое дѣйствіе произвели на него слова жреца. Выпивъ стопу, онъ наполнилъ ее опять, и подалъ стражу, который, выливъ нѣсколько капель меду на жертвенникъ, остальное выпилъ съ удовольствіемъ. Послѣ второй стопы, когда жрецъ не хотѣлъ уже пить болѣе, старикъ просилъ его принять остатокъ липца. Сей даръ набожности былъ весьма пріятенъ жрецу, и онъ, принимая боченокъ, съ благодарностію увѣрялъ незнакомца, что каково бы ни’было его приношеніе, боги навѣрное не отвергнутъ онаго.

— «И такъ вы изъ древнихъ Куносовъ¹⁶? Объ этомъ я тотчасъ догадался: ибо тамъ народъ всегда былъ добрый и богобоязненный. Счастлива ваша страна! я хорошо ее знаю. Но скажите мнѣ, чего вы хотите? Можетъ быть, вы пришли за огнемъ? то можно обойтись И безъ Кривекривейты. Можетъ быть, строите новый домъ? то да поможетъ вамъ богиня Ауспленія¹⁷; она дастъ вамъ крѣпкаго дерева, а боги Керпичъ и Силинтъ¹⁸ доставятъ сухаго мху: ибо надобно помнишь, что домъ строится не для лѣта, а для зимы. Можетъ быть; домашній скотъ худо плодится? говорите смѣло: я велю дать вамъ зелій изъ рощи Перкуна.»

— "Домикъ мой и хозяйство, хотя убогое, но въ благополучномъ состояніи, " отвѣчалъ старикъ. — «Благодареніе богамъ: видно, что они вамъ покровительствуютъ. Но не ищете ли вы помощи противъ злыхъ сосѣдовъ: ибо счастливый человѣкъ всегда имѣетъ завистниковъ, которые ищутъ его пагубы? Да поселитъ въ нихъ добрый Лигимус¹⁹ дружбу къ вамъ, да одаритъ васъ Приспаргусъ²⁰ достаткомъ, и да благословятъ васъ всѣ боги.»

— «Отче! благодарю васъ за желанія; по милости боговъ, я не имѣю ни въ чемъ нужды, и будучи совершенно счастливъ, я пришелъ сюда благодарить небо, и принести оному самую дорогую для меня жертву».

«Конечно; не должно забываться въ счастіи. Для того вы и хотите видѣться съ Кривекривейтомъ? Напрасно прежде не сказали мнѣ о томъ. Но еще бѣда не велика: подождите; здѣсь до солнечнаго заката; онъ придетъ сюда на вечернюю молитву, и вы наговоритесь съ нимъ вдоволь.» —

Молодой спутникъ во время сего разговора оказывалъ величайшее нетерпѣніе. Глаза его безпрестанно обращены были на дверь, въ которую долженъ былъ войти помощникъ Кривекривейты. Иногда только онъ посматривалъ на жреца, и, казалось, сожалѣлъ о его пустословіи. Между тѣмъ Лездейко приближался къ храму, окруженный множествомъ слугъ и жрецовъ. Старшіе изъ нихъ несли его на креслѣ, — покрытомъ золотою парчею. Остановясь на извѣстномъ мѣстѣ, жрецы повели его къ жертвеннику. Удивленный юноша, смотрѣлъ на сіе зрѣлище издалека. Сѣдые волосы, высокая фигура, одѣтая бѣлою ризой, блѣдное лице, погасшіе глаза, и написанное на лицѣ добродушіе, произвели въ сердцѣ его непонятное впечатлѣніе. Послѣ краткой молитвы, Кривекривейте потребовалъ къ себѣ двухъ незнакомцевъ.

— "Привѣтствую васъ, друзья, " сказалъ онъ имъ ласково: «да будетъ покровительство боговъ надъ вами. Не осудите, что не узнаю васъ. Уже давно глаза мои ослабѣли, и я едва могу распознавать ближайшіе предметы. Такъ угодно было богамъ, но сердце мое всегда открыто для правовѣрнаго народа, скажите мнѣ, что вамъ нужно.»

— «Отче премудрости! верховный страже священнаго огня!» сказалъ старикъ, низко ему кланяясь: «не отвергни моей жертвы! Сынъ мой, котораго привелъ съ собою, съ самаго дѣтства оказывалъ усердное желаніе посвятить себя на службу богамъ; съ лѣтами желаніе сіе въ немъ возрастало. Всѣ забавы дѣтства, всѣ удовольствія юности были для него ненавистны. Единственною его привычкою было удаляться отъ людей, вести суровую жизнь, и денно и нощно бдѣть у священнаго огня. Онъ оканчиваетъ 20-и родъ своей жизни, и настоялъ на томъ, чтобъ просить васъ о принятіи его въ число слугъ Знича. Богамъ извѣстно, сколь тяжела для меня сія жертва. Онъ у меня единственный сынъ; но я охотно разстаюсь съ нимъ, если такова воля боговъ. Примите его; пусть служитъ имъ; но если не найдете его достойнымъ сего святилища, то властію вашею возвратите мнѣ его опять, дабы я могъ приготовить его къ свѣтской жизни.»

— «Другъ мой» отвѣчалъ Лездейко: «боги сами знаютъ цѣну жертвъ вашихъ. Но скажи мнѣ прежде, откуда ты и какъ тебя зовутъ? Нарѣчіе твое показываетъ, что ты не здѣшній.»

— «Живу я въ пятнадцати миляхъ отъ Вильны, близъ Ковно, у Зеленой рощи. Имя мое Вшеборъ; владѣю уволокою земли и сто уволоками лѣса; пожалованными мнѣ славной памяти Княземъ Олгердомъ въ награду за многолѣтнюю мою службу при его. особѣ. Проведя почти всю жизнь въ чужихъ краяхъ, въ воинскомъ станѣ, не удивительно, что нарѣчіе мое нѣсколько испортилось. Но теперь мнѣ поздно уже переучиваться. Я думалъ, что сынъ мои, Тройданъ, пойдетъ по отцовскимъ слѣдамъ, и будетъ хозяйничать на моей землѣ; но боги иначе расположили его судьбою. Что дѣлать: человѣку трудно противиться ихъ назначенію.»

— «Да будетъ чтима ихъ воля!» сказалъ Лездейко. «Они лучше насъ умѣютъ избирать для себя жертвы, и бѣда тому, кто отвращаетъ слухъ отъ ихъ голоса. А ты, молодой человѣкъ, не имѣешь ли чего сказать противъ словъ, отца твоего?» —

Тройданъ почтительно, но твердымъ голосомъ отвѣчалъ, что Кривекривейте, зная помышленія людскія, конечно видитъ искренность его намѣренія, равно какъ и то, что жертва сія содѣлаетъ отца его совершенно счастливымъ.

— "Хорошо, " прервалъ его Лездейко: «ты слѣдуешь влеченію твоего сердца, которое, по твоему убѣжденію, можетъ возвести тебя на верхъ благополучія. Не спорю, что ты не ошибаешься; но если я скажу; тебѣ, что Небу угоднѣе, чтобъ ты остался при отцѣ, нежели чтобъ посвятилъ себя богамъ? Если я отвергну твое желаніе? Вспомни, что ты единственный сынъ….»

— "Если бы Зничь не принялъ моей жертвы, " сказалъ съ смѣлостію юноша: «то я пошелъ бы отыскивать иное божество, болѣе снисходительное. Развѣ только и свѣта, что въ Литвѣ? Быть можетъ, я отправился бы туда, гдѣ звуки колоколовъ оглашаютъ славу божества между Русскими и Поляками. Если бъ меня и тамъ не поняли, я обратился бы въ ту страну, гдѣ двурогая луна возвышается на домахъ молитвы, и тамъ, въ четырехъ стѣнахъ, проводилъ бы жизнь чистую и спокойную. Но если бы и тамъ меня не приняли, я поселюсь въ дикой пустынѣ, и всегда найду средство разлучиться со свѣтомъ.»

— "Этотъ юноша мнѣ нравится, " сказалъ въ полголоса одинъ изъ жрецовъ. «Смѣлость его есть знакомъ истиннаго призванія.»

— «Но отъ чего ты такъ возненавидѣлъ свѣтъ?» спросилъ Лездейко. «Въ твои лѣта можно найти въ немъ тысячи прелестей. Можетъ быть, въ тебѣ господствуешь духъ безразсуднаго мщенія? Можетъ быть, ты жертва несчастной любви? Откройся мнѣ: если это правда, то возвратись домой; не вноси свѣтскихъ страстей въ жилище спокойствія; возвратись въ утѣшеніе твое, я велю принести жертву богамъ.» — При воспоминаніи о страстяхъ, лице Тройдана покрылось легкимъ румянцемъ, а глаза опустились къ землѣ. — "Не знаю низкихъ страстей, " сказалъ онъ, подумавъ нѣсколько: «огонь, пылающій въ моемъ сердцѣ, есть огонь небесный.»

— "Хорошо, сынъ мой, " отвѣчалъ Лездейко. «Боги тѣшатся твоею рѣшительностію. Ты займешь достойное мѣсто между слугами Знича, и современемъ, можетъ быть, вдѣлается ихъ украшеніемъ и славою. Но скажи, извѣстны ли тебѣ наши обязанности? Станетъ ли силъ твоихъ для служенія, которому ты посвящаешь себя на всю жизнь? Въ опредѣленное время, ты долженъ будешь исполнять обязанность стража, и повиноваться каждому прежде, нежели достигнетъ степени жреца. Тогда только ввѣрится твоему попеченію храненіе священнаго пламени. Велика сія обязанность, и влечетъ за собою великое наказаніе въ случаѣ нарушенія оной, отъ чего да хранятъ насъ боги!»

— «Отче!» сказалъ юноша: «будьте спокойны о сохраненія вашего божества. Придетъ время, когда вы отдадите мнѣ справедливость; но теперь сократится время ожиданія, и причислите меня къ слугамъ божіимъ.»…

Лездейко, обнявъ юношу, приказалъ облечь его въ ризу. Обрадованные жрецы немедленно окружили его, и, препровождая въ свое жилище, разсказывали ему о пріятности ихъ жизни. Слезы радости заблистали въ глазахъ юноши: казалось, онъ сталъ инымъ человѣкомъ.. Послѣ его отшествія, Лездейко, оставшись съ нѣсколькими жрецами, утѣшалъ Вшебора, увѣряя, что сынъ его найдетъ въ немъ другаго отца, и что онъ самъ будетъ стараться объ оказаніи ему всякаго снисхожденія, и даже разрѣшитъ его отъ даннаго обѣта, если онъ въ теченіе полугода объявить желаніе возвратиться въ свѣтъ.

— "Радуйся, " говорилъ ему Лездейко: «если сынъ твой будетъ твердъ въ своемъ намѣреніи, онъ сблизится съ богами. Никакое бѣдствіе не постигнетъ болѣе твоего дома; Князь будетъ тебя уважать, сосѣдъ почитать: ибо сыну твоему ввѣрится храненіе божества. Кто въ нынѣшнихъ обстоятельствахъ посвящаетъ себя на службу боговъ, тотъ снискиваетъ себѣ сугубое ихъ благословеніе: ибо ты знаешь, конечно, что повсюду возстаютъ противу нихъ жестокіе враги, что умы въ народѣ колеблются, и число Христіанъ въ Вильнѣ безпрестанно увеличивается.»

— «Если сынъ мой содѣлается опорою боговъ, то да будетъ ихъ сватая воля!» отвѣчалъ Вшеборъ.

— "Съ позволенія вашего, отче, " отозвался одинъ изъ жрецовъ, обращаясь къ Кривекривейтѣ: «я думаю, что мы теперь въ такомъ положеніи, что можемъ не опасаться ни Крестоносцевъ, ли Поляковъ. Вильно хорошо укрѣплено; а нѣсколько десятковъ Христіанъ, живущихъ въ городѣ, стараются не о распространеніи вѣры своей, но о сбытѣ товаровъ и работъ. Надобно признаться, что они народъ оборотливый: если же они и празднуютъ свои воскресные дни и ходятъ на молитву къ своимъ монахамъ, то отъ этого огонь нашъ пылаетъ не слабѣе; сверхъ того, если Ягелло ихъ терпитъ, то трудно ему противиться.»

— «Не десятками, а сотнями живутъ они въ столицѣ,» сказалъ другой жрецъ: «и во всемъ государствѣ ихъ безчисленное множество. Ягелло хорошо ихъ знаетъ, и давно бы выгналъ изъ Литвы, если бъ они не имѣли защиты въ Княжескихъ братьяхъ, которые также окрестились. Теперь, пока Ягелло въ походѣ, они живутъ смирно; но пусть только возвратится, то они, при посредничествѣ своихъ покровителей, и начнутъ хлопотать о дарованіи имъ новыхъ преимуществъ.»

— «Конечно», отозвался третій жрецъ: «пусть только объявятъ ему о нѣкоторыхъ новыхъ открытіяхъ, научатъ владѣть вѣтромъ, и водою для обращенія жернова, воздѣлывать землю, содержать скотъ: то они еще выше поднимутъ головы, и наведутъ въ Литву еще болѣе своихъ товарищей.»

— «Нельзя ли узнать, какъ скоро Ягелло возвратится изъ похода?» спросилъ Вшеборъ.

— "Трудно опредѣлить время, " отвѣчалъ Лездейко. «Это будешь зависѣть отъ успѣховъ его оружія. Доселѣ онъ воевалъ счастливо, и потому надобно надѣяться, что мы скоро его увидимъ.»

— «Да ускорятъ боги, его возвращеніе!» сказалъ одинъ изъ жрецовъ. «Худо въ домѣ, когда нѣтъ хозяина! Вотъ уже съ полгода, какъ онъ отправился въ походъ. Помню, что день былъ ясный; когда онъ, осмотрѣвъ предъ замкомъ войско, близъ башни сошелъ съ коня, и у дверей храма получилъ отъ васъ благословеніе. Каждый воинъ пылалъ, усердіемъ, увидѣть, скорѣе, непріятеля; но никто не зналъ, куда ведутъ ихъ военачальники. Коль скоро Ягелло поворотилъ коня своего къ югу: на Ляховъ! радостно всѣ воскликнули. Надобно думать, что до сего времени онъ успѣлъ запастись порядочною добычею; да Поляки того и стоятъ. Князь не могъ выбрать лучшей поры; теперь, когда Король ихъ, Лудовикъ, сидитъ спокойно въ Венгріи, а Поляки ссорятся между собою или веселятся, пусть наши не множко похозяйничаютъ за нихъ.»

— "По послѣднимъ извѣстіямъ, " сказалъ Лездейко: «наши были побѣдителями, и на всѣхъ пунктахъ преслѣдовали непріятеля. Ягелло съ огнемъ и мечемъ прошелъ Сендомирскую область, и направлялъ путь къ Кракову; а Князь Скиргѣлло съ своимъ отрядомъ находился около Люблина.»

— «Ягелло съ огнемъ и мечемъ въ Сендомирской области?» спросилъ изумленный Вшеборъ. «Но точно ли это правда?»

— "Точно ли правда? повторилъ жрецъ. «И почему-жъ Ягелло не быть въ Сендомирѣ? или страна сія заповѣдная? Но ты, кажется, сожалѣешь о Полякахъ, какъ будто, они не заслужили того, чтобъ мечъ Литовскій смирилъ изъ гордость.»

— "Конечно такъ, " отвѣчать Вмаеборъ. «Но я безпокоюсь о моихъ родственникахъ, живущихъ на границѣ.» —

Солнце склонялось уже къ западу, — и потому Лездейко, простясь ее Вшеборомъ, приказалъ нести себя на башню, для благословенія народа, собравшагося предъ капищемъ. Но прежде, нежели старецъ удалился, Вшеборъ просилъ дозволенія видѣться еще разъ съ своимъ сыномъ и дать ему послѣднее благословеніе. Лездейко охотно согласился на сію просьбу, и дозволилъ ему посѣщать своего сына такъ часто, какъ ему будетъ угодно. — По выходѣ Лездейки, храмъ опустѣлъ снова, а жрецъ, бывшій на стражѣ, опять погрузился въ дремоту. Вшеборъ, сложивъ на крестъ руки, въ глубокой думѣ ждалъ Тройдана. Лице его выражало величайшее безпокойство. Скоро пришелъ юноша, одѣтый въ черную, длинную ризу, съ остриженными волосами, опоясанный широкимъ ремнемъ; наружность его совершенно измѣнилась, и непрежде, какъ по произнесеніи нѣсколькихъ словъ, онъ былъ узнанъ Вшеборомъ,

— «Тебя ли я вижу?» сказалъ ему старикъ болѣзненнымъ голосомъ. «Разсуди, что ты дѣлаешь!» — И взявъ его за руку, повелъ въ самый темный уголъ. Тамъ, оглянувшись во всѣ стороны, какъ будто опасаясь, чтобъ ихъ не подслушали, и не замѣчая никакой опасности, они начали разговаривать.

— "И такъ, " сказалъ Тройданъ: «дѣло сдѣлано: теперь я дышу свободнѣе. Надѣюсь, что Небо благословитъ чистыя мои намѣренія. А ты воротись домой, и притворись, будто ничего не знаешь; скрывай свои поступки, и приходи сюда опять въ условленное время. Но болѣе всего, не забудь моего сокровища.»

— "Молодой человѣкъ, " отвѣчалъ важно старикъ: «еще разъ говорю тебѣ: разсуди, что ты дѣлаешь. Всѣ твои планы не могутъ принести никакой пользы. Ты оставляешь самыя лестныя надежды, подвергаешь жизнь свою величайшей опасности, и вовлекаешь родныхъ своихъ въ неутолимую печаль. Послушай: обстоятельства измѣняются; Ягелло съ войскомъ уже подъ Краковомъ.»

— "Можетъ быть, " сказалъ спокойно Тройданъ: «но я не отступлюсь отъ моего намѣренія. Или ты теперь только узналъ, на что я рѣшился, вознамѣрясь вступить въ сіи стѣны? Возвратись домой, а меня оставь влеченію моей судьбы.»

— «О Боже мои! зачѣмъ я слушалъ тебя, безразсудный юноша! Оглянись на эти закоптѣлыя стѣны, подумай о дикости здѣшнихъ нравовъ и жизни, и сравни оные съ роскошною страною, которую ты такъ неблагодарно оставилъ. Вспомни о нашихъ горахъ, покрытыхъ виноградомъ и зеленью, о нашемъ чистомъ небѣ, о домашнихъ удовольствіяхъ, и наконецъ о слезахъ любящей тебя дѣвицы. Разсуди, въ состояніи ли ты, воспитанный въ нѣгѣ и довольствѣ, выдержать здѣшній образъ жизни? Здѣсь каждое твое слово можетъ измѣнить тебѣ. Никогда не прощу себѣ того, что я привелъ тебя сюда.»

— «Успокойся, добрый старикъ! ты знаешь, кто мой Ангелъ-путеводитель.»

— «Что за сказки! Хотя бы, по крайности, Ангелъ тотъ зналъ, Что ты для него дѣлаетъ Развѣ ты мало терпѣлъ еще? Когда ты бросить свои мечты? Но что же мнѣ сказать дома?»

— «Скажи, что я вступилъ въ военную службу, или, что сѣлъ на корабль въ Данцигѣ. Впрочемъ, скажи, что тебѣ вздумается; но не говори, что я остался здѣсь. Помни нашъ пароль.»

— «А на что пригодится намъ пароль за нѣсколько сотъ миль? Когда поведутъ тебя на костеръ, то хоть сто паролей кричи, я не приду къ тебѣ на помощь. Въ такомъ случаѣ не пароль, а ноги помогутъ. Но знаешь ли ты, что Ягелло огнемъ и мечемъ, опустошилъ Сендомирскую область?»

— «Бытъ можетъ; но повторяю тебѣ, что рѣшительности моей ничто не поколеблетъ.»

— «Упрямецъ!» сказалъ сердито старикъ: «если бъ я любилъ тебя менѣе, то легко бы выгналъ изъ твоей головы всѣ эти глупости. Слушай: тебѣ дается полгода сроку. Надѣюсь, что ты вскорѣ образумишься. Ибо хотя бы ты велъ себя здѣсь, какъ нельзя лучше, хотя бы ты достигъ даже до степени Кривекривейты; то подумай, къ чему все это пригодится? Одно минутное забвеніе, одно самомалѣйшее обстоятельство можетъ погубить тебя.»

— «Въ такомъ случаѣ я погибну, и больше ничего. Но не опасайся: я буду жить, и жить для того, чтобъ утѣшаться плодомъ моихъ трудовъ. Прощай. Не пропусти дня, въ который намъ опять должно увидѣться; болѣе же всего постарайся доставить мнѣ въ цѣлости ящикъ съ моимъ сокровищемъ.»

— «Да, да; но именно сокровище твое и ускоритъ путь твой на тотъ свѣтъ. Я дрожу при одной мысли, что оный еще наводится въ моемъ домѣ.» —

Въ сію минуту; послышалось вдали пѣніе народа, отозвавшееся въ стѣнахъ храма. Пробудившійся жрецъ засуетился и поправилъ пламя, начинавшее уже гаснуть.

— «Слышишь ли сіи дикія клики?» спросилъ смущенный Вшеборъ, «Я не могу переноситъ ихъ равнодушно; прощаюсь съ тобою, быть можетъ, навсегда. По крайности поступай осторожно, говори мало, а наипаче не пренебрегай бѣгствомъ, коль скоро увидишь малѣйшую опасность.»

— "Хорошо, хорошо, « отвѣчалъ растроганнымъ голосомъ юноша, взялъ у старика руку, пожалъ оную крѣпко, и скрылся въ тѣни колоннъ, Вшеборъ съ минуту оставался на темъ же мѣстѣ. Печаль, гнѣвъ и сожалѣніе наполняли душу его. Видя, что ему нѣчего болѣе дѣлать, онъ подошелъ къ жертвеннику, простился съ жрецомъ, и, опираясь на свою палку, вышелъ изъ капища.

Тройданъ вступилъ въ обязанности новаго своего званія. Онъ былъ помѣщенъ съ молодыми людьми, приготовлявшимися, какъ и онъ, къ званію жрецовъ, и отданъ подъ надзоръ Ербута, начальника храма и помощника Кривекривейты. Ербутъ былъ человѣкъ суровый и неумолимый. Его тощая фигура, блѣдныя щека и мрачный взоръ съ перваго взгляда показывали жесткость нрава, которую онъ прикрывалъ усердіемъ къ службѣ-боговъ. Шутки его были грубы, веселость, возбуждаемая виномъ, дѣлала его жестокимъ. Предъ нимъ не только молодые люди, трепетали, но и старые жрецы старались не навлекать на себя его гнѣва: ибо онъ поставлялъ за особенное удовольствіе наказывать за малѣйшее упущеніе. Къ счастію, сухой кашель, поселившійся въ его груди, какъ гремушка змѣи, издалека давалъ знать о его приближеніи. Тогда каждый бралъ предосторожность; не смотря однако же на сіе, рѣдко можно было избавиться отъ его выговоровъ, Тройданъ узналъ его, и поведеніемъ своимъ старался, такъ примѣниться къ его характеру чтобъ не подавать нималѣйшаго повода къ неудовольствію; но онъ не успѣлъ въ томъ: ибо Ербутъ, съ перваго взгляда возымѣлъ къ нему недоброжелательство. Сначала онъ находилъ его недовольно знакомымъ съ правилами вѣры, потомъ говорилъ, что поступки его отзываются свѣтскою суетностію, и что онъ не довольно послушенъ. По симъ причинамъ онъ подвергался частымъ замѣчаніямъ, брани и даже строгому покаянію, Тройданъ переносилъ все съ мужествомъ и съ удивительнымъ самоотверженіемъ, надѣясь, что, со временемъ, наступитъ для него пріятнѣйшая пора. Подъ его присмотромъ капище всегда было чисто выметено; онъ первый приходилъ туда и уходилъ послѣдній; священныя дрова онъ складывалъ лучше всѣхъ; воскъ, янтарь и благовонныя травы, имъ приносимыя, были самыя чистыя: словомъ, онъ ничего не упускалъ для снисканія благоволенія Ербута; но ничего не помогало.

Столь примѣрное его поведеніе, незамѣчаемое начальникомъ, не могло не обратишь вниманія, жрецовъ, прислужниковъ и юныхъ его товарищей, которые, бывъ отдѣлены стѣнами отъ всего мірскаго, легко прилѣпляются къ каждому пришельцу, вносящему съ собою воздухъ свѣта. Въ снисканіи общаго расположенія способствовали ему не только усердіе къ службѣ боговъ и кротость нрава, но также привлекательная его наружность и пріятный голосъ. Но привязанность къ, нему всего общества, не могла вознаградишь его за немилость начальника, которая тѣмъ была для него чувствительнѣе, что онъ опасался, дабы его обвиненія не произвели на его счетъ перемѣны въ образѣ мыслей Лездеики, хорошимъ мнѣніемъ коего онъ имѣлъ причины наиболѣе дорожить.

Глава IV.
Соломенный Рыцарь.

Изъ предъидущей главы читателю извѣстно уже, что Ягелло съ войскомъ находился въ походѣ противъ Поляковъ. Почти все Литовское юношество, братья Князя и всѣ, кто только въ силахъ былъ сражаться, были въ томъ же походѣ, и дѣлили военные труды и добычу. Одни только престарѣлые воины оставались въ замкахъ подъ начальствомъ Войдилы, любимца Княжескаго, коему ввѣрены была защита городовъ и правленіе Литвою. Гарнизонъ сей былъ не многочисленъ, и потому Войдило старался дисциплиною и бдительностію возвысить силу онаго. Стража днемъ и ночью безпрестанно перекликалась, на башняхъ стояли заряженныя орудія и мосты подняты, продовольствія большой запасъ: словомъ, всѣ мѣры предосторожности были взяты, хотя ни съ какой стороны не предвидѣлось опасности. Впрочемъ нельзя было укорять Войдилу въ излишней осторожности. Онъ сдалъ свою обязанность и образъ воины того времени, когда весь успѣхъ основываемъ былъ наиболѣе на оплошности непріятеля.

Ягелло имѣлъ мать, почтенную вдову Олгерда, которая, по смерти своего супруга, отдавъ всѣ свои владѣнія дѣтямъ, поселилась съ дочерью въ Вильнѣ у старшаго сына. Ягелло употреблялъ всѣ средства, чтобъ жизнь матери въ своей столицѣ сдѣлать пріятною. Княгиня занимала верхнюю часть нижняго замка, откуда быль прекрасный видъ на Вилію, городъ и священныя рощи за рѣкою. Хотя она была знаменитаго рода (изъ дома Князей Тверскимъ), и наслѣдовала послѣ супруга большой: достатокъ, но жизнь вела самую умѣренную и простую. Будучи уже въ лѣтахъ, Княгиня мало заботилась о наружности, и любила болѣе всего спокойствіе, удобство и тепло. Молитва и бесѣда съ жрецами были любимымъ ея занятіемъ. Длинное, широкое платье, соболья шапка и мѣховые сапоги составляли всегдашнюю ея одежду, иногда только въ торжественные дни или при большомъ стеченіи гостей, она обувалась въ шитые золотомъ сапоги и надѣвала Персидскій кушакъ.

Предметомъ материнской ея нѣжности была дочь ея, Аксена²¹, — судьба которой очень ее занимала, тѣмъ болѣе, что Аксена не во всемъ соотвѣтствовала ея видамъ. Будучи воспитана между своими братьями, участвуя безпрестанно въ ихъ забавахъ, она съ дѣтства получила привычки, несвойственныя ея полу, привычки, которыя, не смотря на всѣ старанія матери искоренить оныя, сдѣлались для нее необходимыми. Казалось, она родилась быть героинею. Лучшимъ ея удовольствіемъ было носить крѣпкій панцырь, и на дикомъ конѣ переплывать рѣки, состязаться съ отличнѣйшими рыцарями и пренебрегать величайшими Опасностями. Сама природа, казалось, оправдывала чудныя ея склонности: ибо, хотя она имѣла пріятное лице и прелестные глаза; но высокій ростъ и крѣпкое сложеніе, мужественный голосъ и ловкость въ обращеніи съ оружіемъ, дѣлали ее похожею ѣна самаго храбраго рыцаря. Легко можно вообразишь, какъ сокрушалась мать о такихъ свойствахъ своей дочери, матъ, которая, по кротости своего нрава, даже и въ мужчинѣ не всегда оправдывала порывы рыцарства. Частыя игры въ Виленскихъ замкахъ, на которыя съѣжа.юсь все лучшее Литовское юношество, питали сіи склонности въ Аксенѣ и представляли ей случаи отличаться съ оружіемъ въ рукахъ. Покрытая бронею, съ опущеннымъ наличникомъ, на пылкомъ конѣ, она вызывала на бой славнѣйшихъ рыцарей, побѣждала ихъ, и потомъ, давъ имъ узнать себя, шутила надъ побѣжденными. Но если мать печалилась такимъ образомъ о жизни своей дочери, то Ягелло, напротивъ того, утѣшаясь мужествомъ своей сестры, поддерживалъ въ ней сей духъ рыцарства, и называлъ ее достойною внукою Гедимина. Нельзя полагать, чтобъ искусство и сила вызываемыхъ ею рыцарей не имѣли иногда перевѣса надъ нею, или чтобъ вѣжливость рыцарей всегда уступала ей преимущество; справедливѣе думать, что если Княжнѣ удавалось побѣждать, то не рѣдко страхъ оскорбить ее или навлечь неудовольствіе Ягеллы были причиною, что она оставалась побѣдительницею.

Частыя побѣды, льстивыя похвалы придворныхъ и одобреніе великаго Князя, поселили въ Аксенѣ гордость, и сдѣлали ее совершенно равнодушною къ супружеству. Многіе Князья и Вельможи искали руки ея, но никто не могъ тронуть холоднаго ея сердца. Мать, не видя никакихъ средствъ къ исправленію дочери, подговаривала и просила рыцарей не щадить ея въ бояхъ, полагая, что оскорбленное самолюбіе уступитъ наконецъ мѣсто чувствамъ, болѣе приличнымъ ея полу, и обратитъ вниманіе ея къ лучшей цѣли. Собравшееся въ Вильну предъ отбытіемъ Ягеллы въ Польшу юношество представило удобную къ тому пору. Княгиня, зная, что Аксена не пропуститъ сего случая, чтобъ отличиться въ рядахъ рыцарей, избрала трехъ изъ нихъ для униженія: ея самонадѣянности. Между сими послѣдними находился знаменитый Князь Даніилъ, племянникъ Кѣйстута, давно искавшій любви Акосны. Едва трубы подали знакъ къ начатію игръ, какъ Княжна первая выѣхала на прекрасномъ конѣ, вызывая рыцарей набей. Бой былъ продолжителенъ, и два рыцаря, не смотря на всѣ свои усилія въ одержанію побѣды, удалились побѣжденными. Пришла очередь Князя Даніила: несчастный юноша, чувствительный къ поддержанію своей чести, но еще чувствительнѣе къ благосклонности Аксены, дѣлалъ все, что-могъ; искусно защищался, но не дѣлая самъ нападенія, и наконецъ въ смущеніи, долженъ былъ уступить поле сраженія.

Гордясь троякою побѣдою, уже Княжна изъявляла радость свою громкимъ смѣхомъ, какъ увидѣла выѣзжающаго изъ толпы рыцаря, коего одежда привела всѣхъ въ великое изумленіе. На немъ совсѣмъ невидно было желѣза, хотя онъ былъ одѣть по-рыцарски. Панцырь его, похожія на рыбью чешую, искусно сдѣланъ былъ изъ бѣлой соломы, какую: употребляютъ нынѣ на дамскіе шляпки и мѣстами украшенъ павлиньими перьями. Всѣ части вооруженія: нагрудникъ, нарукавники, наплечники, были изъ соломы и отличной отдѣлки. Наличникъ соотвѣтствовалъ цѣлому, а повода, збруя, мечь и копье украшены были розами. Незнакомецъ, приближившись къ Аксенѣ, отдалъ ей честь оружіемъ, и снявъ желтую перчатку, почтительно бросилъ оную къ ея ногамъ. При семъ чудномъ явленіи, все общество развеселилось, одни изъявляли радость рукоплесканіемъ, другіе крикомъ: одна Аксена была въ смятеніи. За-смѣхомъ ея вдругъ послѣдовало глубокое молчаніе; глаза заблистали гнѣвомъ. Она понимала, что смѣшное вооруженіе рыцаря было, знакомъ презрѣнія и насмѣшки надъ ея мужествомъ, и была увѣрена, что соломенный панцырь тотчасъ свалится отъ ея оружія, и потому немедленно наказала бы сего дерзкаго насмѣшника; но она не знала, прилично ли ей принять вызовъ сего соломеннаго чучелы. Наконецъ шутки, и насмѣшки, слышавшіяся со всѣхъ сторонъ, убѣдили ее въ необходимости сразиться. Она приказала своему конюшему поднять перчатку, и пылая гнѣвомъ, бросилась на рыцаря съ копьемъ, но сей, искусно уклонясь отъ удара, поставиль себя въ положеніе нападающаго, и далъ ей почувствовать, что онъ не намѣренъ щадить ее. Отъ ударовъ оружія летали по воздуху розовые листы, павлиньи перья; что было причиною общаго хохота, болѣе и болѣе воспламенявшаго гнѣвъ Княжны. При вторичномъ нападеніи противника, Аксена начала шататься на конѣ; замѣтивъ сіе, Князья, ея братья; хотѣли прекратить бои, признавая незнакомца побѣдителемъ; но оскорбленная дѣвица вызвала его на мечи. Но и тутъ счастіе ей не помогло. Храбрый противни, выбивъ изъ рукъ ея оружіе, повергъ ее на землю, приставилъ мечъ къ ея груди, и, если бъ хотѣлъ, могъ однимъ ударомъ лишить ее жизни. Тогда только Аксена узнала слабость силъ своихъ и съ отчаянія зарыдала. Встревоженная мать поспѣшила къ ней на помощь, прося побѣдителя удалиться; но дерзкій рыцарь не прежде обѣщалъ отнять мечь отъ груди, какъ только ежели она поклянется, что впредь не будетъ вызывать рыцарей на единоборство, Аксена должна была уступить жестокой необходимости. Гнѣвъ и стыдъ поперемѣнно наполняли ея душу; но незнакомецъ не хотѣлъ продолжать долѣе ея смущенія: онъ поднялъ Княжну, открылъ свой наличникъ и въ самыхъ вѣжливыхъ выраженіяхъ просилъ у нее извиненія. — Каково же было удивленіе, когда въ соломянномъ рыцарѣ узнали Войдилу! Иному, вѣроятно, шутка сія не прошла бы даромъ; но Войдило полагался на милость къ себѣ Государя, въ чемъ и не ошибся. Ягелло не могъ нарадоваться, что учителемъ Княжны былъ любимый его слуга; но Княгиня, довольная впрочемъ даннымъ ея дочери урокомъ, смотрѣла на сіе обстоятельство иными глазами: ей больно было, что побѣдитель Аксены былъ человѣкъ, котораго родъ и имя не давали ему права состязаться съ Княжною, а тѣмъ болѣе шутишь съ нею такимъ образомъ. Ибо Войдило былъ сначала простымъ слугою²², и только умомъ своимъ и красивою наружностію снискалъ значеніе при Дворѣ. Но Ягелло, взявъ его сторону, хвалилъ остроумную его шутку и ловкость, и тѣмъ способствовалъ къ уменьшенію гнѣва Аксены.

Съ того времени Княжна не хотѣла болѣе и слышать ни объ оружіи, ни о единоборствъ. Происшествіе сіе такъ ее опечалило, что обыкновенная живость ея и веселость нрава перемѣнились въ мрачную задумчивость. Она бѣгала людей, а наипаче Войдилы; запиралась въ своей комнатѣ, и тамъ большую часть дня проводила въ одиночествѣ. Войдило замѣтилъ, какою дорогою цѣною купилъ онъ побѣду, и, опасаясь еще худшихъ послѣдствій, употреблялъ всѣ средства смягчить ея гнѣвъ. Аксена не хотѣла долго питать въ душѣ своей духа мщенія и злобы; и поелику зла нельзя уже было поправить, то она простила свою обиду; но не сдѣлалась ни веселѣе, ни счастливѣе: напротивъ того, казалось, что съ каждымъ днемъ увеличивались душевныя ея страданія. Князь Даніилъ воспользовался симъ случаемъ для предложенія ей руки, полагая, что съ перемѣною склонностей она перемѣнила и образъ мыслей; но Аксена приняла его еще съ большею холодностію, нежели прежде, и прибавила, что поелику онъ не захотѣлъ отмстить ея побѣдителю на мѣстѣ сраженія, то она не можетъ рѣшиться раздѣлить съ нимъ судьбу свою.

Вскорѣ послѣ того Ягелло, какъ выше сказано, ввѣривъ правленіе Войдилѣ, отправился съ войскомъ въ Польшу. Отсутствіе его и братьевъ, съ коими большая часть Двора оставила Вильно, закрытіе замковъ и послѣ безпрестаннаго шума мертвая тишина, еще болѣе увеличили грусть Аксены. Княгиня, стараясь развлечь свою дочь, часто ѣздила съ нею по прелестнымъ окрестностямъ; но прогулки сіи, по неимѣнію вблизи сосѣдства и изъ опасенія непріятелей и разбойниковъ, не могли быть часты, ни довольно разнообразны. Въ каждое ясное утро, Княгиня съ дочерью посѣщала капище; по четвергамъ, какъ въ день, посвященный богамъ» онѣ ѣздили въ Антокольскій храмъ. Иногда въ ясные дни отправлялись въ Троки, къ престарѣлому Князю Кѣйстугау, съ которымъ. Княгиня любила бесѣдовать о подвигахъ любезнаго своего супруга, Олгерда. Иногда онѣ бывали въ священной рощѣ, разговаривали съ надзирателемъ оной, осматривали жившія въ тѣни деревъ божества, и сами кормили священныхъ ужей. Но самая пріятная прогулка была въ Кѣрновъ, куда онѣ не рѣдко отправлялись въ легкой лодочкѣ. Тамъ, въ домѣ Лездейки онѣ находили все, что только гостепріимство, искренность и непринужденность могутъ имѣть пріятнаго для сердца; тамъ, въ наставительной бесѣдѣ съ старцемъ, всѣ сомнѣнія исчезали, и мѣсто ихъ занимала твердая увѣренность; отправляясь туда, онѣ знали, что все, что есть поучительнаго, услышатъ изъ устъ Лездейки. Поѣздка въ Кѣрновъ наиболѣе нравилась Аксенѣ; ибо хотя прелестное мѣстоположеніе и не производило въ ней никакого впечатлѣнія, но она рада была свиданію съ Поятою, любезнѣйшею своею подругою. Въ болѣзненномъ состояніи ея духа, упредительная дружба, основанная на взаимномъ уваженіи и искренности, могла быть для нее неоцѣненнымъ благомъ. Чувства сіи Княжна нашла въ Поятѣ, которая, будучи моложе Аксены нѣсколькими годами, но тщательно воспитанная въ любви къ добродѣтели, кроткая, чувствительная, способна была облегчить скорбь ея сердца. Однажды, тронутая болѣе обыкновеннаго ея печальнымъ видомъ, она рѣшилась доказать неосновательность чувствъ, лишившихъ ее спокойствія духа.

— «Милая Аксена!» сказала Поята: «печаль твоя мучитъ меня тѣмъ болѣе, что причина оной такъ маловажна, что скорѣе должна бы возбудить смѣхъ и шутки, нежели родить иныя, непріятныя чувства. Если ты не дорожишь своимъ здоровьемъ и моимъ спокойствіемъ, то обрати вниманіе на мать и замѣть, что она терпитъ для тебя. Скажи, Аксена, что бы ты подумала о рыцарѣ, который бы пришелъ въ отчаяніе отъ того, что взявшись за прялку, не умѣлъ дѣйствовать веретеномъ? точно въ такомъ случаѣ ты теперь находится. Человѣкъ не всегда долженъ поступать по мнѣнію свѣта; иногда онъ обязанъ благодарить боговъ за самыя непріятности. Повѣрь мнѣ, что пока будешь печалиться, до тѣхъ поръ люди будутъ считать твой проигрышъ въ единоборствѣ весьма важнымъ; но начни только сама смѣяться надъ нимъ, — всѣ позабудутъ о семъ происшествіи: ибо очень естественно, что женщина должна быть слабѣе мужчины. Я думаю, тебѣ слѣдовало бы благодарить боговъ, что единоборство твое кончилось безъ дальнѣйшей бѣды.»

— «Безъ бѣды!» сказала горестно Княжна: «никто не видитъ моей раны; но отъ того она не закроется. Если понимаешь меня, иновѣрно не будешь болѣе удивляться моему мученію.»

— «Княжна!» вскрикнула покраснѣвшая Поята.

— «Милая Поята! я жестоко наказана, Ему извѣстно уже, что онъ любимъ.»

— «Аксена!» сказала смущенная Поята! «чего же ты отъ меня надѣеійься, открывъ мнѣ свою тайну? Какой совѣтъ могу я дать тебѣ?»

— "Не хочу ни совѣта, ни сожалѣнія, " отвѣчала Княжна: «всѣ твои замѣчанія будутъ неумѣстны; увѣдомлю тебя только о томъ, на что я рѣшилась и что непремѣнно исполню. Извѣстно тебѣ, что Войдило воспитанъ въ домѣ отца моего, былъ имъ любимъ, выросъ между нами, и въ домашнемъ кругу всѣ мы любили его какъ брата. Не скрою отъ тебя, что его природный умъ, вѣжливость и маловажныя услуги, которыми онъ старался снискивать мою благосклонность, поселили во мнѣ привязанность къ нему съ самаго дѣтства. Тогда-то, гоняясь за звѣрями, либо забавляясь верховою ѣздою, полюбила я рыцарскія упражненія, содѣлавшіяся со временемъ любимымъ моимъ занятіемъ. Но пріидя въ возрастъ, мы должны были разлучишься: между нами положенъ предѣлъ, разрушившій сладостную непринужденность, какая прежде существовала, какъ между братомъ и сестрою. Мать моя, вѣроятно замѣтивъ взаимную нашу склонность, не желала, чтобъ Войдило оставался долѣе въ моемъ обществѣ. Долгъ покорности ея волѣ и утраченная надежда быть счастливою, сдѣлали меня равнодушною ко всѣмъ, кто искалъ моей руки, и я болѣе прежняго прилѣпилась къ рыцарскимъ занятіямъ. Тебѣ извѣстно, какъ легко мнѣ было побѣждать самыхъ опытныхъ воиновъ. Когда объявлено было о послѣднемъ ратоборствѣ, не понимаю, какой злой духъ научилъ его сразиться со мною. Хотя я не знала еще, кто именно мой побѣдитель, но, не смотря на стыдъ и досаду, я уже питала къ нему уваженіе; когда же онъ открылся, когда поднимая меня съ земли, просилъ извиненія, тогда, подъ притворнымъ гнѣвомъ, какая радость оживила мою душу! Всѣ полагали, что оскорбленное самолюбіе и ненависть къ побѣдителю причиною моей печали. Ахъ! если бъ ты знала милая Поята, какія онъ употреблялъ средства, какимъ наказаніямъ рѣшался подвергнуться, для смягченія моего гнѣва! Я искусно притворялась раздраженною, и обвиняла его наипаче за то, что онъ шутовскимъ своимъ нарядомъ хотѣлъ показать презрѣніе къ моей храбрости. Онъ увѣрилъ меня, что все это было выдумкою самого Ягеллы, и что ему никогда не было такъ непріятно исполнять его волю, какъ въ сей разъ. Бросясь къ ногамъ моимъ, онъ клялся лишить себя жизни, если я не возвращу ему своей благосклонности; припомнилъ счастіе минувшихъ дней, признался мнѣ въ пламенной любви, и я, въ минуту смущенія, забылась, и отвѣчала ему взаимнымъ; признаніемъ…

— „Что ты сдѣлала! вѣдь Княгиня все еще имѣетъ въ виду Князя Даніила?“

— „Князь Даніилъ давно уже получилъ мой отвѣтъ.“

— „Аксена! я ничего не могу сказать противъ Войдилы; но таковъ ли долженъ быть супругъ Олгердовой дочери? Что братья твои скажутъ? Въ силахъ ли ты склонить мать на свою сторону? Она итакъ нѣжно любитъ тебя!“

— „Брось всѣ свои возрасти, Поята. Долго ли полъ нашъ будетъ рабски подчиненъ мужчинамъ? Посмотри на другіе народы: женщины повсюду пользуются своими правами; только въ одной Литвѣ дѣвицы заключены въ домахъ какъ жертвы, назначаемыя для алтарей, и тогда только видятъ Свѣтъ, когда ихъ ведутъ для врученія тому, кто удостоилъ избрать ихъ въ супруги. Я первая возстаю противъ сего жестокаго обычая, подавая собою примѣръ, что супругомъ моимъ будетъ тотъ, на кого падетъ мой выборъ. Конечно, Войдило не равенъ мнѣ родомъ; но отъ того онъ не менѣе добродѣтеленъ. Если бъ жилъ еще Олгердъ, различіе состояній не было бы еще такъ велико. Впрочемъ лѣта мои уже даютъ мнѣ права располагать собою по своей волѣ. Ягелло любитъ Войдилу, а Скиргѣлло также расположенъ къ нему.“

— „Да будешь воля боговъ!“ сказала Поята. „Совѣтую тебѣ однако жъ не спѣшить объявленіемъ твоихъ намѣреніи; кто знаетъ, какія послѣдствія будутъ для матери, если она узнаетъ объ оныхъ. Ягелло имѣетъ большое вліяніе на ея умъ: надобно бы прежде получишь его согласіе.“ —

Аксена нашла замѣчаніе сіе справедливымъ, и обѣщала своей подругѣ послѣдовать ея совѣту.¹И такъ въ тѣхъ стѣнахъ, гдѣ, казалось, богъ любви не имѣлъ никакой власти, два сердца страдали въ его жестокихъ узахъ. Аксена, ожидая съ нетерпѣніемъ возвращенія Ягеллы, скрывала страсть свою къ Войдилѣ, о которой Княгиня и не думала; напротивъ того, видя ея спокойствіе, родившуюся охоту къ занятіямъ своего пола и ласковое обращеніе съ своимъ побѣдителемъ, она благодарила боговъ за исцѣленіе своей дочери, и Войдилу за столь дѣйствительный, данный ей урокъ. Въ-семъ положеніи находилось дѣло Княжны, когда показались въ Вильнѣ побѣдоносные воины передовой стражи Ягеллы. Звукъ трубъ, шумъ оружіи и тысячи голосовъ заступили мѣсто прежней глубокой тишины. Нетерпѣніе увидѣть скорѣе любимыя мѣста и особъ, милыхъ сердцу, натискъ народа и густыя толпы воиновъ, не допустили побѣдителей вступить въ городъ въ надлежащемъ порядкѣ. Каждый изъ жителей столицы имѣлъ кого либо въ походѣ, кто былъ предметомъ его заботливости. Тамъ молодая женщина съ младенцемъ на рукахъ бѣгаетъ по рядамъ, смотритъ на лица, кличетъ по имени своего супруга, находить и бросается въ его объятія. Тамъ обнимаются друзья, разсказываютъ свои приключенія, достаютъ изъ мѣшковъ богатую добычу, награбленную у Поляковъ, или потряхиваютъ полными кошельками золота. Тамъ, вдали, стоитъ робкая дѣвица, вперивъ взоръ въ ряды воиновъ. Глаза ея отыскиваютъ возлюбленнаго: наконецъ веселая улыбка и скорое возвращеніе домой, показываютъ, что она видѣла его здоровымъ. Тамъ опять, маститыя старецъ, опершись о стѣну, рыдая, держитъ въ рукахъ окровавленный шлемъ сына, а товарищъ его, принесшія ему печальное извѣстіе, разсказываетъ подробности геройской его смерти. Въ другой сторонѣ гордый побѣдитель, сидя на конѣ, влечетъ за собою на веревкѣ связанныхъ плѣнниковъ, и съ веселыми пѣснями вводитъ ихъ въ ворота замка. Головы ихъ склонены на грудь, ноги босыя, а остатки богатой нѣкогда одежды, являютъ печальный видъ непостоянства фортуны. Въ нихъ нельзя различить ни достоинства, ни званія: злой рокъ сдѣлалъ ихъ всѣхъ равными. Мало помалу возы съ добычею и ранеными воинами развозятся въ разныя стороны, и мѣсто шумныхъ кликовъ радости заступаетъ тихій говоръ народа.

ГЛАВА V.
Гордая плѣнница.

Въ день, назначенный для дѣлежа добычи, Ягелло съ братьями вышелъ на площадь Перку на, гдѣ военачальники ожидали уже прибытія Государя. Княгиня съ дочерью и знатнѣйшими женщинами, любопытствуя видѣть добычу Польскую, помѣстилась возлѣ сыновей. Тамъ же находился и Ербутъ со всѣмъ своимъ причтомъ, сколько изъ уваженія къ Князю, столько и для полученія части добычи, слѣдующей верховному жрецу. По данному знаку начали приносишь разнаго рода вещи. Мѣшки, наполненные одеждою и драгоцѣнными мѣхами, сосуды серебряные и золотые» сундуки, шкатулки, седла коней, оружіе и дорогія женскія украшенія, все собирали въ одно мѣсто. Между сими вещами, было множе" ство произведеніи искусствъ, которыхъ похитители не знали ни цѣны, ни употребленія. Ягелло, сидя на ступеняхъ Перку на, вмѣстѣ съ военачальниками, полагалъ цѣну каждой вещи, и дѣлилъ все на три равныя части, т. е. жрецамъ, войску и Княжеской казнѣ. Между тѣмъ, простые воины, или разсматривали добычу, окруживъ Князя и своихъ предводителей, или разойдясь по домамъ, проводили время въ дружескихъ бесѣдахъ. Между оставшимися на площади людьми, находился исполинскаго роста воинъ съ опущеннымъ на глаза забраломъ; онъ съ печальнымъ видомъ опирался о своего коня; возлѣ его, на полномъ возѣ сидѣла женщина. Воинъ сей былъ во цвѣтѣ лѣтъ; плечи его покрыты были крѣпкою бронею, изъ подъ коей видна была только одна шея, загорѣвшая отъ солнца. На плечахъ висѣла небрежно накинутая медвѣжья кожа; лѣвая рука покоилась на ременномъ темлякѣ; густые русые волосы покрывали израненныя его щеки. Женщина, сидѣвшая на возу, была подъ покрываломъ. Одежда ея показывала, что она Полька. Можно было догадываться, что она была плѣнница сего воина, а по богатому ея платью надобно было думать, что она принадлежала къ знаменитой фамиліи. Проходившіе воины, изъ любопытства, хотѣли поднятъ покрывало, чтобъ видѣть ея лице; но грозный взглядъ рыцаря обезоруживалъ ихъ дерзость, и не допускалъ приближаться къ ней.

— «Послушай, товарищъ!» сказалъ кто-то: «всѣ уже отдали свои вещи на дѣлежъ; что же ты не несешь туда же своего сундука; на которомъ сидитъ твоя плѣнница? Или хочешь утаить его?»

Рыцарь посмотрѣлъ с" презрѣніемъ на говорящаго воина, и оборотился къ плѣнницѣ.

— «Что жъ, товарищъ! ты, чай, не пропустишь своего; получать будешь наравнѣ со всѣми, а не хочешь дѣлиться. Конечно, это легкій способъ пріобрѣтать; по онъ тебѣ не удастся.»

— "Мы знаемъ, « сказалъ другой воинъ: „что добыча твоя драгоцѣнна. Не надобно разсказывать намъ, сколько труда было получишь ее, но все это не поможетъ: что должно отдать, то отдай; и хотя бы ты былъ еще во сто разъ храбрѣе, то не получишь сего сундука: совѣтую лучше добровольно снести оный на мѣсто общей складки.“ —

Рыцарь молчалъ, какъ будто не слышалъ того, что ему говорено было, и безпрестанно смотрѣлъ на плѣнницу.

— „Товарищвъ сказалъ одинъ изъ воиновъ, посмѣлѣе прочихъ: а онъ ждетъ, чтобъ мы помогли ему. Или не видите, что у него рука ранена? Гей! помогайте же мнѣ,“ и протянулъ руки къ сундуку.

— „Не тронь!“ закричалъ рыцарь, перенося руку съ темляка на оружіе. „Не тронь! если не хочешь, чтобъ голова твоя свалялась къ моимъ ногамъ. Я не требую части изъ общаго раздѣла; но бѣда тому, то посягнетъ на мою добычу.“ —

Смутившійся воинъ отступилъ отъ воза, окинувъ испытующимъ лавромъ рыцаря. Прочіе воины обратили дѣло сіе въ шутку, и стали допытываться, что такое было въ сундукѣ; но рыцарь, не отвѣчая имъ ни слова, смотрѣлъ только на свою плѣнницу.

Тѣмъ временемъ дѣлежъ шелъ своимъ чередомъ. Ягелло обращался иногда къ матери, объясняя ей назначеніе нѣкоторыхъ вещей; отвѣчалъ на вопросы Литовокъ, съ любопытствомъ разсматривавшихъ разные наряды Полекъ, или самъ, удивляясь красотѣ оружія, спрашивалъ, кто и у кого отнялъ оно»?

— «Боги» говорилъ онъ: «даровали намъ богатую добычу за нѣсколько пролитой крови нашихъ воиновъ. Правда, что одинъ разъ Поляки порядочно пощипали насъ; но гдѣ рубимъ дрова, тамъ летаютъ щепки. Видно, что Польша давно не видала такихъ гостей, какъ мы. Съ ними всегда надобно поступать рѣшительно. Не правда ли, братъ Скиргѣлло?»

— "Конечно, " отвѣчалъ Скиргѣлло: «добыча достаточно вознаградила труды ваши. Но скажите, Князь, что намъ дѣлать съ толпами плѣнниковъ, которыхъ мы привели съ собою? Не уже ли и сихъ дармоѣдовъ будемъ кормить нашимъ хлѣбомъ?»

— "Не безпокойся, братъ Скиргѣлло, " отвѣчалъ Князь: «Они будутъ помогать намъ отстроивать замки, попорченные нѣкогда ихъ отцами. Я не дамъ имъ гулять; пусть только я не много отдохну.»

— "По древнему обычаю, " отозвался Ербутъ: «знаменитѣйшіе плѣнники приносимы были богамъ на жертву.»

— «Но развѣ мы въ ихъ пеплѣ находили золото?» сказалъ Ягелло. «Для огня есть лѣса; узники же пусть остаются у насъ до пріѣзда Поляковъ съ выкупомъ. И наши воины есть у нихъ въ плѣну: хотѣлось бы мнѣ видѣть ихъ здѣсь. Да, кстати: что я не вижу храбраго моего Довойны? Не попался ли и онъ въ руки Ляховъ: онъ всегда готовъ обобрать непріятеля до послѣдней нитки».

— "Не взяло его нелегкое, " сказалъ одинъ изъ воиновъ: «онъ, плѣнивъ какую-то Польку, не можетъ разстаться съ нею, и, что хуже, не хочетъ добычи своей нести для дѣлежа.» —

Князь приказалъ тотчасъ позавть его.

— «Довойна, Довойна, къ Князю!» раздалось на площади. Рыцарь, услышавъ сей зовъ, поворотилъ свой возъ къ истукану Перкуна, и смѣло явился предъ Княземъ.

— «Что это значитъ?» спросилъ грозно Ягелло: «для чего не является съ своею добычею? или думаешь, что голова твоя стала крѣпче сидѣть на плечахъ отъ того, что ты храбро сражался подъ Завихвостомъ? Дерзкій! то былъ долгъ твой. Я знаю, что ты съ передовымъ отрядомъ нападалъ на богатѣйшіе домы и бралъ въ плѣнъ самыхъ лучшихъ Полекъ; знаю, что ты первый вступилъ на святую гору²³ въ Сендомирской области; конечно, ты не ползалъ тамъ на колѣняхъ и умѣлъ заставить говорить монаховъ: тамъ были безчисленныя сокровища; покажи же, что ты привезъ съ собою? Въ награду за твою храбрость, я освобождаю тебя отъ дѣлежа живой добычи: дѣлай съ нею, что хочешь; но золото, серебро, ты самъ знаешь, долженъ все представить сюда.»

— "Хорошо, Князь, " отвѣчалъ Довойна: «берите коней, упряжь и наполненные драгоцѣнными каменьями сундуки: все это ваше. Двадцать возовъ моей добычи прежде всѣхъ въѣхали въ замокъ; другіе двадцать возовъ еще въ пути: дѣлайте съ ними что угодно; оставьте мнѣ только сей сундукъ.»

— «Что жъ въ немъ находится?» спросилъ Князь.

— "Христіанскіе боги, " отвѣчалъ рыцарь.

— «Христіанскіе боги!» повторилъ изумленный Ягелло: «Довойна, ты съ ума сошелъ».

— "Лжешь, " воскликнулъ Ербутъ. «Христіанскіе боги, наравнѣ со всею добычею, должны итти въ раздѣлъ.»

— «Молчи!» прервалъ его гнѣвно Ягелло, и обращаясь къ Довойнѣ, спросилъ: «для чего же ты хочешь, чтобъ я оставилъ тебѣ сихъ боговъ?»

— "Я долженъ отвезти ихъ въ Польшу, " отвѣчалъ рыцарь.

— «Ты стоишь, чтобъ тебѣ языкъ вырвать; но прежде ты долженъ признаться, что служитъ поводомъ къ сему преступному намѣренію?»

Воины сдѣлали кругъ около Довойны. Княгиня, Аксена и все собраніе подвинулось къ нему, любопытствуя знать причину такого страннаго желанія.

— "Такъ, " сказалъ печально Довойна: "лишите меня жизни; рука моя уже безполезна для васъ: храбрость моя исчезла навѣки. Но выслушай же меня прежде; а васъ, товарищи, пусть мое приключеніе научитъ осторожности. Разоряя Сендомирскія волости, когда я вломился на свято-крестовую гору, и наполнивъ тамъ сундукъ церковною утварью, спѣшилъ догнать свои отрядъ: злой духъ искусилъ меня, и я своротилъ съ дороги для добычи въ близъ лежащій красивый господскій домъ. Тамъ уже не засталъ я никого, кромѣ стараго хозяина съ дочерью, спокойно ожидавшихъ смерти. Сѣдовласый старецъ сидѣлъ недвижимъ: блѣдная дочь его, стоя на колѣняхъ у ногъ его, держала въ рукѣ крестъ. «Гдѣ твое золото и сокровища?» вскричалъ я, приставивъ мечъ къ груди его. Встревоженный старецъ ничего не отвѣчалъ: но дочь трогательнымъ голосомъ сказала: — «Добрый воинъ! домъ нашъ, сундуки и шкафы открыты: бери все, что тебѣ понравится; отними и жизнь мою; но пощади моего отца.» — Какъ отъ лучей солнца таетъ ледъ, такъ отъ ея взора угасло мое мужество. — "Живи, " сказалъ я старцу: «но дочь твоя будетъ моею плѣнницею.» — "Выслушай меня, воинъ, " говорилъ дрожащій старикъ: «на что тебѣ пригодится слабая дѣвица? къ трудамъ она не привычна: умретъ въ пути. Драгоцѣнности, которыя ты здѣсь видишь, ничего не значатъ въ сравненіи съ тѣми, какія могу тебѣ доставить. Повѣрь мнѣ, что деньги лучше дѣвушки. Отъ ногъ до головы осыплю тебя золотомъ: только оставь мнѣ подпору моей старости.» — "Нѣтъ, " сказалъ я: «скорѣе откажусь отъ всей добычи и отдамъ тпебѣ собственный свой мечъ, нежели уступлю твою дочь. Она моя плѣнница, и должна слѣдовать за мною въ Литву.» ~ Я приказалъ товарищу своему собрать всѣ драгоцѣнности въ домѣ, и взявъ на коня дѣвицу, какъ вихрь помчался съ нею въ Литву.

— «Что за безуміе! какая ненаградимая потеря!» говорили между собою воины. «За одну смазливую дѣвчонку отказываться отъ сокровищъ, и даже возвращать то, что уже было въ рукахъ! Вѣдь въ его волѣ было взятъ и всю добычу и плѣнницу!»

— "Жалобы старца, продолжалъ Довейна: «отзывались безпрестанно въ ушахъ моихъ; я спѣшилъ къ отряду. Уже не летѣть въ пылъ битвы, но укрыться въ уединеніи и жить забытымъ отъ всѣхъ, было моимъ желаніемъ. Села, обращенныя въ пепелъ, тѣла, разбросанныя по дорогамъ, вся страна, обращенная въ пустыню, казалось, вопрошали меня съ насмѣшкою: куда дѣвалась твоя храбрость? Я бѣжалъ съ моими товарищами, думая единственно о томъ, чтобъ поскорѣе быть въ Литовскихъ предѣлахъ. Но боги покарали мое ослѣпленіе. Отрядъ Поляковъ заградилъ мнѣ путь на Вислѣ: я пробился сквозь оный съ оружіемъ въ рукахъ, но былъ раненъ. Рана начинала безпокоить меня. Принужденъ будучи пересѣсть съ коня на возъ, на которомъ находилась церковная утварь, я хотѣлъ, для облегченія клади, раздѣлить ее между товарищами моими; но плѣнница, упавъ къ ногамъ моимъ, со слезами заклинала не касаться святыни, и оставить ее на томъ же мѣстѣ. Я исполнилъ ея просьбу. Между тѣмъ рана моя становилась опаснѣе. „Довойна!“ сказала мнѣ плѣнница: „ты страдаешь; Богъ караетъ тебя за наши бѣдствія! Ты можешь лишиться руки, которою осквернилъ храмъ Его святой, руки, которою разлучилъ отца съ дочерью. Но Богъ нашъ велитъ прощать врагамъ и пособлять имъ въ несчастіи. Послушайся меня: останови свой походъ; я знаю цѣлебное свойство травъ, и надѣюсь въ короткое время заживить твою рану; если же пренебрежешь мою просьбу, то болѣзнь можетъ сдѣлаться смертельною, и тогда всѣ старанія будутъ уже тщетны.“ — Я послушался ее, и отправивъ товарищей впередъ, самъ остановился въ первой Литовской деревушкѣ. Предсказанія моей плѣнницы начинали сбываться: я впалъ въ горячку и величавшее разслабленіе; плѣнница моя день и ночь смотрѣла за мною, утоляла мою жажду, осматривала рану, готовила мнѣ пищу, и я вскорѣ выздоровѣлъ. Князь! воины! когда я лежалъ въ безпамятствѣ, оставленный товарищами, скажите: не была ли она въ правѣ лишить меня жизни? Она могла бросить меня на произволъ судьбы, и съ святынею своею возвратиться къ отцу: но добродѣтельная дѣвица не оставила меня больнаго, и дѣлала все что могла для моего исцѣленія. Изъ благодарности къ ея попеченію, я обѣщалъ отвезши ее къ отцу, и далъ слово возвратить святыню туда, откуда она взята; я упросилъ ее только послѣдовать за мною въ Вильно, чтобъ я могъ, послѣ совершеннаго возстановленія силъ, самъ отвезти ее въ Польшу». —

Воины начали смѣяться радъ симъ разсказомъ Довойны, и всячески шутили надъ нимъ. Одни говорили, что разсудокъ его помѣшался отъ болѣзни; другіе увѣряли, что плѣнница его очаровала. Шумъ увеличивался, каждый хотѣлъ видѣть дѣвицу, которая такъ неожиданно умѣла измѣнитъ свойства дикаго воина. Чернь роптала; но особы высшаго сословія, Княгиня съ сыновьями и вельможи, дивясь великодушію плѣнницы, столь благородно поступившей съ врагомъ своимъ, возымѣли къ ней уваженіе, и желали скорѣе увидѣть ее. Ягелло также хотѣлъ познакомиться съ нею; и потому, приблизясь къ возу, велѣлъ ей снять покрывало. Елена — имя плѣнницы — встала, съ пріятностію отбросила покрывало, и показала прелестное лице. Всѣ были поражены ея большими, голубыми глазами, поднятыми къ небу, ея черными, густыми волосами, красивою шеею, золотымъ крестомъ на груди, и высокимъ, величественнымъ станомъ.

— «Отдаю справедливость тебѣ, прелестная Полька!» сказалъ изумленный Ягелло. «Красота твоя лишила насъ храбраго воина; но я прощаю тебя, съ тѣмъ однако же, чтобъ ты показала намъ боговъ своихъ.»

— «Слава тебѣ и твоему народу, ежели ты умѣешь уважать слабость нашего пола и сказала сладко», звучнымъ голосомъ плѣнница, озираясь на собравшіяся толпы воиновъ. «Ты хочешь видѣть Христіанскую святыню? хорошо; но узнай прежде всего, что въ ней заключается спасеніе для однихъ и пагуба для другихъ.» —

И поднявъ крышу сундука, она указала на церковные сосуды, блестѣвшіе золотомъ и драгоцѣнными каменьями Ягелло, неустрашимый въ бояхъ, но отъ природы слишкомъ легковѣрный и исполненный предразсудковъ, думая, что это были божества вредныя, отступилъ назадъ, посмотрѣлъ съ недовѣрчивостію на Елену, и просилъ ее закрыть сундукъ. Ропотъ въ народѣ возобновился. Воины пожирали глазами богатства, Ербутъ совѣтовалъ бросить сундукъ въ огонь, увѣряя, что злые духи улетятъ, а золото останется золотомъ; иные предлагали заключить плѣнницу въ тюрьму, какъ- волшебницу. Но Ягелло хотѣлъ знать мысли самой Елены.

— «Здѣсь въ Вильнѣ,» сказала она: «должны находиться наши монахи Францисканскаго ордена, введенные сюда изъ Польши однимъ изъ моихъ предковъ, Дозволь, Князь, помѣстить у нихъ сію святыню на сохраненіе.» — "Очень радъ, " отвѣчалъ Ягелло: "мы не хотимъ имѣть дѣла съ вашими богами, " и крикнулъ, на слугъ: «Позвать сейчасъ сюда тѣхъ черныхъ монаховъ, и сказать имъ, что если не возмутъ поскорѣе сего сундука и не спрячутъ его подальше, то я прикажу ихъ распять, какъ было при отцѣ моемъ, Олгердѣ, и бросить въ воду.» —

Посланный побѣжалъ въ монастырь съ объявленіемъ княжеской воли. Низенькая церковь Францискановъ, укрытая отъ взоровъ гонителей Христіанства густыми соснами, находилась въ нѣкоторомъ разстояніи отъ города, при обширномъ прудѣ. Маленькій ихъ колоколъ, едва слышимый въ монастырѣ, не достигалъ до слуха Литовцевъ, и только по крестику, едва замѣтному на кровлѣ, можно было отличить домъ Божій отъ обыкновеннаго жилища. Монахи рѣдко выходили изъ монастыря: находясь среди непріязненнаго народа, они не имѣли съ нимъ никакихъ сношеніи; не отправляли торжественныхъ ходовъ и не говорили проповѣдей публично: ибо въ Вильнѣ находилось тогда не болѣе нѣсколькихъ десятковъ Христіанъ. Проводя жизнь въ постѣ и молитвѣ, они довольствовались ловлею рыбы, воздѣлываніемъ огорода и скрытною милостынею, присылаемою иногда Христіанами. — Отшельники оробѣли при видѣ посланнаго отъ Князя; выслушали почтительно его волю и, облачившись въ ризы, немедленно явились на площади Перкуна. Прибытіе ихъ исполнило радости сердце Елены. Она видѣла въ нихъ своихъ единоземцевъ, видѣла явное доказательство покровительства Божія къ Вѣрѣ, которая, не смотря на гоненія, существовала среди дикаго народа. Пылкое воображеніе ея перенеслось къ тому дню, когда на томъ самомъ мѣстѣ предшественники ихъ съ радостію приняли мученическіе вѣнцы! Но Ягелло смотрѣлъ на нихъ иначе, и видя, что пришли только два престарѣлые монаха, онъ закричалъ съ гнѣвомъ:

— «Что это значитъ? Развѣ эти два старика въ состояніи снести сундукъ, набитый золотыми богами? Не приказалъ ли я, чтобъ весь монастырь явился сюда?»

— «Всемилости вѣликій Государь!» сказалъ одинъ изъ монаховъ: «все наше общество состоитъ только изъ трехъ человѣкъ; надѣемся, что Богъ поможетъ намъ выполнить вашу волю.»

— "Слушайте же, " сказалъ Князь: «Если вы сейчасъ не возьмете сего сундука и не спрячете онаго, или если отъ него случится какая либо бѣда хотя одному изъ Литовцевъ, то я прикажу домъ вашъ обложить соломою и вмѣстѣ съ вами обратить въ пепелъ.» —

На такую убѣдительную рѣчь, старцы обѣщали исполнить его повелѣніе, и взваливъ тяжелый сундукъ на плечи, поспѣшно возвратились въ монастырь. Между тѣмъ Елена, сравнивая убогихъ и скромныхъ Христіанскихъ священниковъ съ толпою языческихъ жрецовъ, съ презрѣніемъ смотрѣла на ихъ дикія, звѣрскія лица. Но вдругъ глаза ея наполняются слезами; она смущается, блѣднѣетъ и упадаетъ безъ чувствъ, какъ будто пораженная какимъ-то ужаснымъ видѣніемъ. Довойна, Княгиня и всѣ бывшія съ нею женщины, спѣшатъ помочь ей: поднимаютъ ее, приводятъ въ чувства, и спрашиваютъ о причинѣ ея болѣзни.

— "Это ничего, « сказала она черезъ минуту, поднимая къ небу наполненные слезъ глаза. „Мнѣ такъ показалось.“ — И снова окинувъ взоромъ прячетъ языческихъ жрецовъ, она просила дозволенія удалиться. Никто не могъ постигнуть причины столь внезапнаго смущенія: сама Елена не знала, что съ нею сдѣлалось, и Должна ли она вѣришь своимъ глазамъ. Безпокойство ея возрастало, и она убѣдительно просила отпустить ее въ монастырь. Княгиня, принявъ участіе въ ея слабости, хотѣла взять ее въ замокъ, чему не противился и Ягелло; но Елена настаивала, чтобъ отправили ее въ монастырь.

— „Развѣ тебѣ пріятнѣе гостепріимство монаховъ, нежели мое?“ сказалъ огорченный Князь. „Мать моя беретъ тебя къ себѣ: ты ли будешь неблагодарна къ ея вниманію? И дерзнетъ ли Польская плѣнница презирать благоволеніемъ Князя и Государя Литвы?“ —

Елена, хотя пораженная видѣніемъ, которое могло бы всякую иную дѣвицу лишить всего присутствія духа, при такомъ отзывѣ, позабывъ, что она плѣнница, чувствовала только собственное свое достоинство и что всякой мужчина не повѣлевать ею, но повиноваться долженъ. Слово плѣнница заставило ее покраснѣть. Она знала, что съ рѣдкою красотою соединялись въ ней то необыкновенное выраженіе лица, тотъ убѣдительный голосъ и проницательный взоръ, которые, означая преимущество, могли всякаго Привести въ смущеніе. Съ дѣтства напитанная чтеніемъ духовныхъ книгъ, страхомъ Божіимъ, смѣлостію, усердіемъ къ Вѣрѣ, и одаренная отъ природы прелестною наружностію, она легко побѣждала самые упрямые умы; мысли ея казались вдохновеніемъ, слова — пророчествомъ. Пользуясь сими преимуществами, она безъ труда покорила себѣ сердце Довойны; теперь, зная свое достоинство, она безъ малѣйшей робости сказала Ягеллѣ:

— „Если ты хочешь поступать со мною, какъ съ плѣнницею: я не буду противиться твоей волѣ, прикажи наложить цѣпи на мои руки; иди въ свой замокъ: я послѣдую за тобою и стану смѣяться и надъ тобою и надъ твоимъ жестокосердіемъ; но если ты видишь во мнѣ злосчастную дѣвицу, которой намѣренъ дать убѣжище, если къ душѣ твоей доступно чувство состраданія: то не такимъ образомъ надобно предлагать услуги. И каково бы ни было твое великодушіе, дочь Габданка не приняла бы онаго изъ рукъ хищника, поругавшаго храмы Божіи и похитившаго невинныхъ женъ и дѣтей.“ —

Такая смѣлость плѣнницы, вмѣсто того, чтобъ разсердить, удивила Ягеллу. Прежнее ея смущеніе, которое приписывалъ онъ про Боговъ Христіанскихъ съ богами Литовскими, ~ поселило въ немъ еще большую осторожность и недовѣрчивостію Ему никогда не случалось видѣть въ женщинѣ столько твердости и убѣдительности. Привыкши видѣть женщинъ слабыми, боязливыми и подчиненными мужчинамъ, онъ смотрѣлъ на Елену, какъ на существо высшее, покровительствуемое сверхъестественною силою: и потому онъ предоставилъ ей итти куда угодно. Но Княгиня думала иначе. Зная опасности, коимъ могла подвергнуться юная, прелестная Христіанка въ городѣ, наполненномъ воинами, тѣмъ болѣе, что нѣкоторые изъ нихъ обвиняли ее въ волшебствѣ, она опять начала приглашать ее въ замокъ. Ея привѣтливость и, ласковость Арсены склонили наконецъ Польку къ принятію сего предложенія. Поступивъ подъ Покровительство Княгини, она нашла въ замкѣ приличное помѣщеніе, услугу и все, чего можно было ожидать отъ великодушія Государыни. Братья Ягеллы, рыцари и придворные юноши, увлекаемые ея прелестями, знакомились съ нею мало по малу; но помня о печальной участи Довойны и дорожа своею храбростію, Не входили съ нею въ короткія сношенія. Елена замѣчала ихъ недовѣрчивость; но имѣвъ безпрестанно въ мысляхъ представившееся ей видѣніе, которое произвело на нее такое сильное впечатлѣніе, она могла только молиться и плакать, а не думать объ удовольствіи и торжествѣ своихъ прелестей.

ГЛАВА VI.
Опасность.

Елена съ пріятностію проводила время въ обществѣ Княгини и дочери ея, Аксены. Довойна печалился, видя постоянную къ себѣ ея холодность; съ тѣхъ поръ, какъ свиданіе съ Еленою стало для него труднѣе, онъ началъ терять прежнюю надежду на пріобрѣтеніе ея сердца. Влюбленный всего боится, тѣмъ болѣе, когда предметъ его любви, переносясь въ высшій кругъ общества, лишаетъ его случаевъ нравишься. Онъ подозрѣвалъ, что Ягелло не безъ причины такъ настойчиво приглашалъ ее въ замокъ; онъ зналъ его пылкость, его любезность, и справедливо опасался, чтобъ онъ не завладѣлъ ея сердцемъ. Между тѣмъ Елена, привыкая къ новой своей жизни, старалась заслужить вниманіе Князя, и хотя Довойна былъ совершенно въ ея повелѣніяхъ, но нельзя было не думать, что она предпочитала лучше принадлежать Государю Литвы, нежели одному изъ его подданныхъ. Свѣтское приличіе, признательность, а можетъ быть и самолюбіе, заставили ее забыть невѣжливость Ягеллы, обидившаго ее при первомъ свиданіи. Князь съ своей стороны умѣлъ загладить вину свою предъ нею, и открывая съ каждымъ днемъ новыя достоинства въ Полькѣ, оказывалъ ей болѣе и болѣе благосклонности. Матери, заботливой о счастіи сына, не нравились угожденія его иностранкѣ; она сожалѣла уже, что взяла ее къ себѣ, и желая избавиться отъ нее скорѣе, подъ разными предлогами настаивала, чтобъ отправить ее обратно въ Польшу. Но Ягелло былъ глухъ къ представленіямъ матери, и думалъ только о томъ, чтобъ сдѣлать пріятнѣйшимъ пребываніе Елены въ Вильнѣ. Въ скоромъ времени общество въ замкѣ увеличилось прибытіемъ Лездейки съ дочерью. Узнавъ о возвращеніи Ягеллы, онъ пріѣхалъ поздравить его и изъявить свою преданность. Больно было Еленѣ видѣть верховнаго жреца языческаго. Она не могла равнодушно смотрѣть, какъ всѣ спѣшили оказывать глубокое почтеніе врагу Креста. Всего непріятнѣе для нея было то, что Ягелло, въ присутствіи старца, былъ къ ней менѣе внимателенъ. Полькѣ не нравилась столь обширная власть Кривекривейты: она старалась непринужденнымъ своимъ обращеніемъ дать знать, что вліяніе, какое онъ имѣлъ на всѣхъ, до нее не простиралось. Но еще непріятнѣе для все было присутствіе Пояты, коея необыкновенная скромность во всѣхъ поступкахъ шахъ разительно отличалась отъ ея надменности. Поята съ перваго взгляда не казалась такъ прекрасной, какъ Елена, не умѣла съ природою соединять искусство нравишься и обращать на себя вниманіе общества: за то ея пріятная простота была гораздо заманчивѣе для души чувствительной. Кроткій взоръ, трогательный звукъ голоса, Ангельскій станъ, прелестныя уста, красивая шея, представляли ее столь совершеннымъ существомъ, что искусный художникъ, которому пришлось бы выбирать образецъ для работы, конечно бы отдалъ ей преимущество. Елена не упустила замѣтишь превосходство Пояты надъ собою. Дотолѣ ни одной дѣвицѣ не удавалось безнаказанно быть прелестнѣе ея. Красавица сія тѣмъ болѣе поселила въ ней негодованія противъ себя, что ей, какъ дочери Кривекривейты, оказываемо было общее уваженіе, и что самъ Ягелло всячески старался угождать ей, хотя Поята, казалось, не умѣла цѣнить сихъ угожденій. Въ самомъ дѣлѣ, невинная жительница Кѣрнова, привыкшая къ вѣжливому съ собою обращенію, принимала услуги окружавшихъ ее Князей съ обыкновенною своею скромностію, нимало не догадываясь, что по сему поводу обращено на нее вниманіе иностранки. Поята, не смотря на то, что на груди Елены висѣлъ крестъ, старалась сблизиться съ нею и снискать ея расположеніе; но гордая Полька, избѣгая ея знакомства, думала только о томъ, чтобъ отвратить сердце Князя отъ ненавистной себѣ особы. Она знала, что мрачность не совмѣстна съ прелестями; и потому, преодолѣвъ себя, усугубила свою веселость, которая, подобно лаку на искусственномъ произведеніи, возвышаетъ красоту женщины. Средство сіе удалось. Ея большіе, голубые глаза въ скоромъ времени начали гасить кроткій взоръ Пояты. Кругъ Елены мало по малу увеличивался; наконецъ приблизился къ ней самъ Ягелло, вступилъ съ нею въ разговоръ, и Полька, можетъ быть, одержала бы совершенную побѣду, еслибъ Князь не долженъ былъ остерегаться матери, также пришедшей въ ихъ общество.

Удача сія не насытила тщеславія Елены. Молодымъ красавицамъ болѣе всего нравится явное предпочтеніе, шумныя похвалы въ большихъ обществахъ, громкія воздыханія, и слава, налагающая узы на ее, ихъ окружающее: восхищать всѣхъ и каждаго есть верхъ ихъ благополучія; но часто сердце ихъ изнемогаетъ отъ тайной грусти, предъ которою ничтожны всѣ ихъ торжества. Всѣ радости исчезаютъ, съ послѣднимъ звукомъ бальной музыки, и въ душѣ остается ужасная пустота, которой онѣ ничѣмъ не въ состояніи наполнишь. Точно въ такомъ положеніи находилась Елена: пребываніе въ Вильнѣ дѣлалось для нее болѣе и болѣе тягостнымъ, и она ничего уже болѣе не желала, какъ возвратиться въ объятія отца, и тамъ свободно сѣтовать и плакать. Однажды, когда посѣтилъ ее Ягелло, она, воспользовалась: симъ случаемъ, и объявила ему свое желаніе. Князь въ пламенныхъ выраженіяхъ старался объяснить ей, сколько, отъѣздъ ея причинятъ ему печали…

— „Останься, останься навсегда; съ нами, прелестная Полька!“ говорилъ онъ ей. „Сними съ груди сей крестъ: тогда я безъ боязни буду принадлежать тебѣ. Ты сдѣлаешся, залогомъ вѣчной дружбы моей съ польщенъ.“

— „Я была бы неблагодарною“»., отвѣчала смущенная. Елена: «если бъ не чувствовала милостей твоихъ» Князь; но сколь бы оныя ни были велики" я не могу быть совершенно счастливою, находясь не на моей родинѣ. Сверхъ того долговременно мое здѣсь пребываніе уже слишкомъ непріятно для твоей матери."

— «Если мать моя не совсѣмъ расположена къ тебѣ, я постараюсь пособить этому. Дамъ тебѣ дворецъ или любой замокъ, въ которомъ ни отъ кого не будешь зависѣть. Чегожъ тебѣ желать болѣе?»

— "Этого не можетъ быть, " сказала Елена. «Вспомни также, Князь, что и Довойна имѣетъ на меня нѣкоторое право.»

— «Что? Довойна? Ты ошибается: никто не имѣетъ права на то, что мнѣ нравится. Я найду ему другую жену; а если онъ не приметь нашего сватовства, то голова его познакомится съ лезвіемъ моего меча.»

— «Но я имѣю отца, родину, друзей, которымъ принадлежу, и потерю которыхъ ничто въ свѣтѣ не наградитъ мнѣ.»

— "Такъ пошлемъ за ними, " прервалъ ее Князь. «Будь спокойна, Елена: я перевезу сюда все, что для тебя мило въ Польшѣ.»

«Это не возможно. Отецъ мой имѣетъ на родинѣ связи, значеніе, богатство, которыхъ никогда не оставитъ.»

— «Да развѣ моя Литва не стоитъ Польши?» сказалъ недовольный Ягелло. "Я дамъ ему вдвое противъ того, что онъ имѣетъ. Впрочемъ, " прибавилъ послѣ минутнаго молчанія: «можетъ быть, обойдемся и безъ него.» —

Теперь только несчастная Елена увидѣла, до чего можетъ довести безразсудное желаніе нравиться. Она знала, что находится въ рукахъ человѣка, предъ которымъ трепещутъ милліоны, и что преклонить его твердостію или смягчить слезами, было бы не возможно; однакожъ, уповая на милость Божію и вѣря, что ничего не дѣлается безъ Его святой воли; она рѣшилась объяснить Ягеллѣ неприличіе его предложенія. Но какъ онъ настаивалъ болѣе и болѣе на томъ, чтобъ она осталась въ Литвѣ, и даже припоминалъ, что она его плѣнница, тогда Елена, въ головѣ коея въ минуту опасности родилась счастливая мысль, обратилась къ нему съ слѣдующими словами:

— "Князь! сердце твое слишкомъ чувствительно: перестань желать недостойной тебя жертвы. Любовь твоя должна быть такова, чтобъ составила счастіе Литвы и твою славу. Окинь взоромь сосѣдственные народы: вниманіе ихъ обращено на твои дѣянія; они ждутъ, какимъ союзомъ возвысить свое могущество; Княгиня воспитываютъ дочерей въ лестной надеждѣ, что одна изъ нихъ будетъ твоею супругою: и ты ли предпочтешь имъ жалкую плѣнницу? Впрочемъ, " сказала она съ разстановкою и робостію: «узнай, Князь, что ты мнѣ милѣ; но, увы! я не хочу обманывать тебя: я не та, какою кажусь тебѣ.»

— «Чѣмъ же можешь быть, если не прелестною дѣвицею?» отвѣчалъ съ улыбкою Ягелло. «А! понимаю;злы уже за мужемъ?»

— "Не суждено мнѣ быть супругою, " отвѣчала грустно Елена."Юность моя и прелести заимствованныя. Я кажусь красавицею и молодою; но судьба моя такова, шло если я хотя однимъ вздохомъ отплачу тебѣ за любовь твою, то мы погибнемъ оба."

— «Кто же ты?» спросилъ изумленный Князь.

— «Я волшебница.»

— «Волшебница!» повторилъ испуганный Ягелло, отворачиваясь отъ нее. «Не даромъ же ты жила у Лысой горы²⁴ … Я догадывался о семъ съ перваго взгляда…. но будь спокойна.»

— «Не опасайся меня, Князь: я волшебница, но сердце мое умѣетъ быть благодарнымъ. Покажи мнѣ ладонь свою: Я окажу, какая красавица составитъ твое благополучіе.» —

Хотя Ягелло потерялъ уже всю охоту продолжать разговоръ съ Еленою; но онъ не могъ преодолѣть любопытства узнать судьбу свою. Онъ протянулъ ей ладонь, и она начала говорить:

— «Если хочешь быть счастливымъ на всю жизнь, ищи супруги, равной тебѣ рожденіемъ. Найдешь ее; но уважай невинность на чужбинѣ!»

— «Гдѣ же я долженъ искать ее?»

— «Найдешь ее, коль скоро войдешь къ сношенія съ сосѣдними народами; найдешь ее, какъ пышную розу среди другихъ цвѣтовъ, и она только тебѣ одному захочетъ принадлежать; но уважай невинность на чужбинѣ!»

— «Не бойся, ничего: скажи, гдѣ цвѣтетъ сія роза?;»

— «Далеко для Королей и Князей, которые живутъ близъ ее; но близко для тебя, хотя ты и далекъ. Владѣнія твои обширны, имя твое громко, ты молодъ, мужественъ, ловокъ: она будетъ твоею; но уважай невинность на чужбинѣ!»

— «Буду уважать, буду покровительствовать; но что слова сіи имѣютъ общаго съ моею судьбою?»

— «Намъ предоставлено нравиться; вы, мужчины, должны защищать насъ. Кто уважаетъ и охраняетъ женщинъ, тотъ будетъ владѣть самою прелестною изъ нихъ. Посылай, освѣдомляйся, спрашивай: она обрадуется твоему сватовству; но уважай невинность на чужбинѣ!» —

Ягелло; не смотря на врожденную дикость своего нрава, имѣлъ благородное сердце, склонное къ великодушнымъ поступкамъ; надобно только было вывѣдывать пути, которыми можно довести его до ихъ исполненія. Предреченіе Елены такъ сильно подѣйствовало на его умѣ, что съ тѣхъ поръ всѣ его мысли обратились къ тому, чтобъ исполнить свое предназначеніе."

— «Такъ!» сказалъ онъ, подумавъ нѣсколько: «слова твои никогда не выйдутъ изъ моей памяти. Ты указала мнѣ то, чѣмъ я самъ себѣ обязанъ. Но если такая необыкновенная красавица должна составить мое благополучіе, чѣмъ же я отплачу тебѣ за твое предсказаніе?»

— «Уважай невинность на чужбинѣ: отошли меня туда, гдѣ обо мнѣ плачутъ: это будетъ лучшею наградою: на звѣздахъ роднаго неба яснѣе прочту судьбу твою, и великодушіе твое разглашу предъ цѣлымъ свѣтомъ.» —

Обрадованный Ягелло увѣрилъ Елену, что онъ не только не будетъ противиться долѣе возвращенію ея въ Польшу, но освободитъ и прочихъ плѣнницъ, и снабдитъ, ихъ всѣмъ нужнымъ на дорогу. Извѣстіе сіе было весьма пріятно для Еленьи она благодарила Князя за его великодушіе, я просила не откладывать исполненія своего обѣщанія. Плѣнницы, немедленно освобожденныя изъ темницъ, прославляли заступленіе Елены и великодушіе побѣдителя. Елена, съ своей стороны, видя, что Князь избѣгаетъ свиданій съ нею, а Княгиня настаиваетъ, чтобъ она скорѣе ѣхала, простилась съ ними и отправилась въ монастырь, гдѣ хранился сундукъ съ церковною утварью. Она радовалась попеченію Довойны, который не только безпрестанно сторожилъ входъ въ монастырь, но, уважая святость мѣста, не смѣлъ и самъ входить въ оный. Елена вошла въ церковь, и повергшись предъ алтаремъ, возблагодарила Бога за избавленіе ея отъ столь великихъ опасностей. Вступивъ въ монашескія келліи, она начала дышать свободнѣе. Два старца и третій молодой ихъ товарищъ приняли ее съ тою непритворною радостію, съ какою несчастные мореходцы, спасшіеся отъ крушенія на необитаемомъ островѣ, принимаютъ прибывшаго къ нимъ единоземца.

ГЛАВА VII.
Коварный совѣтникъ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ отъѣзда Елены, Княгиня, находясь между дѣтьми своими, и радуясь удачѣ послѣдняго похода Ягеллы, сказала ему? — «Сынъ мой! скажи, для чего ты теряешь свои лѣта? Ты даешь собою, Ягелло, дурной примѣръ. Братья твои моложе тебя, и уже женаты и счастливы супружествомъ; одинъ ты ждешь чего-то. Я замѣчала неравнодушіе твое къ Полькѣ, знаю расположеніе твое къ Поятѣ. Ты покоряешь народы; берешь въ плѣнъ тысячи дѣвицъ, копить сокровища, а о лучшемъ сокровищѣ, о доброй женѣ, доселѣ и не думаешь. Не полагаешь ли, что Княжны сами должны искать тебя? Это не хорошо, любезный сынъ! Время бѣжитъ: отецъ же твой для того далъ тебѣ престолъ, чтобъ ты со временемъ возвелъ на оный собственнаго своего сына.»

— «Вы уже кончили, матушка?» спросилъ Ягелло: «еще вамъ не надоѣли невѣстки? Но сели вамъ угодно, чтобъ я женился, то скажите: гдѣ долженъ я искать жены?»

— «Развѣ ужъ нѣтъ на свѣтѣ достойной тебя дѣвицы? Если хочешь жену красавицу, собери дочерей знатнѣйшихъ вельможъ, твоихъ, подданныхъ, и выбирай.»

"Я не женюсь на подданной, " отвѣчалъ Князь. «Жена моя должна быть равная мнѣ происхожденіемъ.»

— «Такъ посылай сватовъ къ Государямъ. У Новогородскаго Князя, есть дочери красавицы.»

— «Онѣ не для меня. На что мнѣ Новогородская Княжна, за которою дадутъ мнѣ сто миль пустошей? Литва богата землею, но бѣдна людьми.»

— «Вотъ чего тебѣ хочется! Любезный сынъ! отецъ твои не былъ такъ разборчивъ: дважды былъ женатъ и оставилъ дѣтямъ обширное государство. Но если ты такъ спѣсивъ, пошли въ Кіевъ: тамъ богатыя Княжны …»

— «Кіевскія богатства не много бы увеличили мои сокровища; но не въ Кіевѣ назначаемая мнѣ богами невѣста. Перестаньте, матушка! Вы не знаете, какая жена нужна мнѣ. Женишься всегда можно; но не всегда можно будетъ говорить: я хорошо женился.»

— «Ягелло!» сказала мать: «Поляки вскружили тебѣ голову; давно замѣчаю, что о многихъ вещахъ ты судишь странно; говорю тебѣ: женись.»

— «А я вамъ говорю, матушка, думайте лучше о томъ, какъ бы выдашь за мужъ Аксену; обо мнѣ же не безпокоитесь.»

— "Полно, полно, братецъ, " отозвалась Аксена. «Если ты знаешь, какая будетъ у тебя жена, то и мой выборъ уже сдѣланъ.»

— «Дѣти!» сказала Княгиня, разставаясь съ ними: «да благословятъ васъ боги; но, какъ вижу, злой духъ Васъ осѣтилъ. Берегитесь, чтобъ не жалѣть о потерѣ времени. Одно солнце ежедневно восходитъ и ежедневно заходитъ; но человѣкъ не всегда бываетъ тѣмъ сегодня, чѣмъ былъ вчера.»

Отвѣтъ Аксены изумилъ Князя. Онъ нѣжно любилъ ее и желалъ видѣть счастливою: оставшись съ нею наединѣ, онъ старался выпытать, точно ли она, оставивъ охоту ратоборствовать, рѣшилась быть замужемъ. Сначала Аксена не хотѣла открыться; но потомъ, когда Ягелло сдѣлался настойчивѣе, слезы начали измѣнять ей. Князь догадался; что склонность сестры должна имѣть препятствія; тронувшись ея печалію, онъ обѣщалъ ей всякую помощь, прося, чтобъ она открыла ему тайну своего сердца. Но Аксена хранила молчаніе; наконецъ, не могши избавиться отъ его настойчивости, она сказала, что Войдило увѣдомитъ его обо всемъ; и, поручивъ счастіе свое благосклонности брата, она удалилась, оставивъ его въ неизвѣстности.

Выше мы видѣли уже, что любовники наши много полагались на помощь Скиргѣллы. И не ошиблись. Скиргѣлло нѣжно любилъ сестру, зналъ уже о ея склонности, и благопріятствовалъ Войдилѣ, какъ потому, что вмѣстѣ съ нимъ взросъ, такъ и для того, что онъ способствовалъ ему нѣкогда въ полученіи милостей Ягеллы: ибо Скиргѣлло, во ожиданіи удѣльнаго княжества, владѣлъ только небольшимъ помѣстьемъ, доходы съ котораго были такъ маловажны, что онъ по большей части долженъ былъ жить въ Вильнѣ на иждивеніи брата. Столь непріятное положеніе часто поставляло его въ необходимость прибѣгать къ помощи Войдилы, который, какъ искусный придворный, умѣлъ одолжать его, и служилъ ему тѣмъ охотнѣе, что Скиргѣлло имѣлъ нѣкоторое вліяніе на образъ мыслей брата, и кротостію своею такъ умѣлъ смягчать твердость Ягеллы, что онъ, въ самыхъ важныхъ дѣлахъ, будучи сначала непреклоннымъ, наконецъ уступалъ брату, и склонялся къ его мнѣнію.

Любопытствуя узнать, кого Аксена предпочла Князю Даніилу, Ягелло послалъ немедленно за Войдилою, И, какъ правителя дома, спросилъ у него, кгло бы могъ свататься за Княжну? Полагаясь на милость Государя, и еще болѣе на помощь Скиргѣллы, Войдило нимало не испугался, и находя минуту сію самою удобною для проложенія пути къ достиженію своихъ намѣреній, съ веселымъ видомъ отвѣчалъ: — «Это я Государь.» — «Ты?» всматриваясь, въ него, спросилъ Князь. «Ты, въ твоей соломянной бронѣ?» — И громко захохоталъ.

— «Чтожъ тутъ смѣшнаго, Развѣ мое соломянное вооруженіе хуже дѣйствовало, нежели ваше желѣзное въ Польшѣ? Но вы, Государь еще болѣе удивитесь, когда я скажу, что мы ждемъ только вашего соизволенія.»

— "Войдило! брось эти шутки, " сказалъ сурово Князь. «Дерзость твоя можетъ завести тебя въ шторму. Спрашиваю тебя: кто ищетъ руки моей сестры?»

— "Заприте, заприте меня въ тюрму, Государь, « отвѣчалъ смѣлый слуга. „Тогда узнаете, правду ли я сказалъ.“ —

Разгнѣванный Ягелло бросился на него, какъ левъ на добычу, повергъ его на землю, и позвалъ стражу. Въ мгновеніе ока явились вооруженные воины, и ожидали повелѣнія; но первый пылъ остылъ уже, хотя Князь и дрожалъ еще отъ гнѣва; Войдило, зная его нравъ, всталъ потихоньку и прислонился въ уголъ. Въ эту самую минуту вошелъ Скиргѣлло, и, по виду Войдилы догадавшись, о чемъ идетъ дѣло, шепнулъ ему, чтобъ онъ вышелъ изъ комнаты на нѣкоторое время. Князь тотчасъ началъ жаловаться брату на дерзость слуги, и снова начиналъ приходить въ ярость; но Скиргѣлло, для украшенія его гнѣва, замѣтилъ ему, что честь Княжны и домашнее спокойствіе требуютъ, чтобъ дѣло сіе кончишь мирно, безъ огласки. Ягелло согласился съ симъ мнѣніемъ, и, приказавъ стражѣ удалиться, возобновилъ жалобы на дерзость слуги, котораго испортила излишняя его благосклонность. Скиргѣлло, выслушавъ его, далъ ему замѣтить слегка, что онъ самъ, дозволивъ Войдилѣ одѣться въ соломянную броню, былъ отчасти причиною его дерзости.

Цѣлый день Князь былъ въ дурномъ расположеніи духа, и сердился на всѣ публичныя увеселенія, на свой походъ, на Княжну, и на всѣхъ и на все. Скиргѣлло наблюдалъ, чтобъ онъ не увидѣлся съ сестрою: ибо, знай вспыльчивость брата, опасался, чтобъ при свиданіи съ нею, не нанесъ ей оскорбленія. Онъ зналъ также, сколько Аксена тверда въ своихъ намѣреніяхъ и рѣшительна: посему самому боялся, чтобъ дѣло не испортилось, и не было причиною семейныхъ раздоровъ. Но ему удалось отвратить бурю. На другой день Ягелло, успокоясь нѣсколько, обратилъ разговоръ съ братомъ на любовныя дѣла. Они долго разсуждали о семъ и то, что вчера было страшнымъ преступленіемъ, сегодня почтено слабостію и безразсудствомъ. Вооружаясь противъ неравенства связей, Князь жалѣлъ вмѣстѣ съ тѣмъ о слабости людской, и уже не на Войдилу сердился, но на любовь, которая похитила у него человѣка, столь для него нужнаго. И въ самомъ дѣлѣ, отсутствіе любимаго слуги было для него несносно. Скиргѣлло зналъ, что онъ не можетъ долго обходиться безъ него; но рѣшился, сколько можно долѣе, продлить испытаніе его терпѣнія. И потому сначала онъ очень обвинялъ Войдилу и сестру свою; но скоро умѣлъ дать такой оборотъ разговору, что Ягелло, взявъ сторону виновнаго, самъ сталъ его защитникомъ. Первые порывы гнѣва въ сердцѣ сего Князя всегда вытѣсняемы были чувствами снисходительности, и часто случалось, что тотъ, кто подвергался, его немилости, черезъ минуту бывалъ щедро награждаемъ и осыпаемъ знаками особеннаго благоволенія. Ягелло былъ очень привязанъ жъ Войдилѣ, и не могъ простишь себѣ того, что такъ сурово, съ нимъ обошелся.. И такъ очевидно, что дѣло влюбленныхъ шло хорошо. Князь не очень уже противился желаніямъ сестры; онъ безпокоился только о томъ, что Аксена имѣла братьевъ и дядей, которымъ, какъ опекунъ, онъ долженъ былъ дать отчетъ въ своей опекѣ: онъ опасался ихъ неудовольствія, зная, что они, не заботясь о счастіи его сестры, настаивать будутъ на томъ, чтобъ она вступила въ супружество, приличное своему происхожденію. Но Скиргѣлло умѣлъ разсѣять его опасеніе, обративъ вниманіе брата на то, что родственники Аксены всегда были къ ней холодны, до такой степени, что едва извѣстны ей по имени, и что они нимало не заботились о ея судьбѣ, и прибавилъ, что, будучи Великимъ Княземъ, онъ не очень обязанъ заботиться о ихъ мнѣніи; и такъ какъ Аксена сама избираетъ себѣ мужа, то, будучи совершеннолѣтнею, она сама и объяснится съ ними.

Оставалось послѣднее, но самое трудное препятствіе, т. е. полученіе согласія матери, которая, заботясь о сохраненіи, чести своего рода, и не благопріятствуя Войдилѣ, казалось, никогда не соизволитъ на бракъ его съ Княжною. Ягелло зналъ о томъ; но Скиргѣлло припомнилъ ему, — какъ покойный ихъ отецъ, Олгердъ, любилъ Войдилу, и такъ былъ занять его счастіемъ, что если бъ онъ жилъ еще, то вѣрно бы не отказалъ, ему руки своей дочери, хотя бы даже она не любила его²⁷. Онъ доказывалъ, что изъ уваженія къ памяти Олгерда, Княгиня, должна согласиться на бракъ Войдилы, тѣмъ болѣе, что оный составитъ счастіе ея дочери. Ягелло, любившій родителя своего въ примѣрною нѣжностію, припомнилъ съ стороны его приказаніе, данное ему при кончинѣ: любить Войдилу, какъ брата, сіе обстрятельства рѣшили участь Войдилы. Князь немедленно позвалъ его къ себѣ, подалъ ему руку въ знакъ примиренія, просили у него извиненія за суровый съ нимъ поступокъ, и поселилъ въ немъ утѣшительную надежду. Войдило, — какъ искусный придворный, пролилъ слезы благодарности, и не находилъ словъ къ изъясненію радостныхъ чувствованій своихъ.»

Когда Ягелло рѣшался на что либо, то никогда не откладывалъ исполненія своихъ намѣреній и потому, желая скорѣе составить счастіе любовниковъ, онъ тотчасъ пошелъ къ матери, и твердымъ голосомъ, означавшимъ рѣшительность, увѣдомилъ ее о намѣреніи своемъ выдать Аксену за Войдилу. Можно себѣ представить, какъ поражена была Княгиня симъ извѣстіемъ. Несчастная мать, стараясь отвратить сей противный ей бракъ, ссылалась на гнѣвъ боговъ, грозила соблазномъ народа и обидою Князя Даніила, который, оскорбясь тѣмъ, что ему предпочли слугу, можетъ отмстить не только Войдилѣ, но даже распространить свое мщеніе и на Аксену; словомъ, она употребила всѣ силы, чтобъ отклонить сына отъ его намѣренія; но непреклонный Ягелло, посовѣтовавъ матери готовить скорѣе приданое, заключилъ разговоръ, съ нею сими словами: — «Я такъ хочу и такъ должно быть.» — Княгиня знала твердость его воли: и потому покорилась необходимости. Она непостигала; только, какимъ образомъ успѣлъ Войдило привязать его къ себѣ до такой степени; болѣе же всего сѣтовала на скрытность своей дочери: ибо она не могла предполагать, чтобы намѣреніе сіе принялъ Ягелло безъ ея согласія. Для соблюденія обрядовъ, Князь съ братомъ явились къ Аксенѣ сватать Войдилу. Покорная волѣ брата и опекуна своего, она робкимъ голосомъ дала согласіе на бракъ; послѣ чего они возвратились домой, и съ женихомъ пили за благополучіе будущаго союза. Княжна надѣла покрывало, и, съ того самого времени до дня бракосочетанія не должна была видѣться съ женихомъ.

Войдило, вмѣсто того, чтобъ радоваться столь счастливому обороту дѣла, не могъ избавиться отъ мрачныхъ мыслей, которыя его удручали. Во взорахъ Княгини онъ читалъ гнѣвъ; на лицѣ ея написана, была глубокая печаль; онъ предвидѣлъ, что бракъ сей вооружитъ противъ него весь родъ Гедимина, и будущность его сдѣлается весьма сомнительною: по сему самому онъ искалъ способовъ обезпечить себѣ пріютъ въ сосѣдственныхъ государствахъ, стараясь вмѣстѣ съ тѣмъ расквитаться скорѣе и съ Скиргѣлломъ за полученныя отъ него одолженія. Всѣ сіи обстоятельства дѣлали его болѣе задумчивымъ, нежели сколько прилично было жениху. Ягелло не любилъ видѣть печальнымъ своего повѣреннаго: онъ замѣтилъ его грусть, и хотѣлъ знать о причинѣ оной.

— «Войдило! развѣ ты еще не довольно счастливъ? Время твоей свадьбы приближается: ты любимъ Княжною; народъ одобряетъ ея выборъ; я уступаю вамъ во владѣніе Лидскую волость: чего жъ ты ходишь, повѣся носъ? Знаешь, что я не люблю кислыя лица.»

— "Всемилостивѣйшій Государь! милости ваши безмѣрны и неоцѣненны, " сказалъ Войдило: «кто изъ Государей столько сдѣлалъ для своего подданнаго! Да наградятъ васъ боги прекраснѣйшею и богатѣйшею Княжною! Но могу ли я считать себя совершенно счастливымъ тогда, какъ вы меня обогащаете, даете мнѣ земли и замки, а родной братъ вашъ, храбрый Скиргѣлло, не можетъ не только достигнуть до полученія княжества, котораго столько достоинъ, но даже не владѣетъ ни клочкомъ земли?»

— «Такъ вотъ что тебя безпокоитъ! Утѣшься, Войдило! скоро будетъ и онъ имѣть свой кусокъ хлѣба.»

«Быть можетъ, Государь, что вы имѣете для него что нибудь въ виду, но ужъ вѣрно не въ Литвѣ.»

— «Почему же не такъ?» спросилъ Ягелло.

— «Потому, что перевѣсъ дяди вашего, Кѣйстута, и многочисленной его родни никогда не допустятъ братьевъ вашихъ получишь удѣльное княжество въ Литвѣ. Боюсь даже чтобъ они не потребовали отъ васъ отвѣта за обрученіе мнѣ сестры вашей. Даніилъ, которому Аксена отказала, есть племянникъ Кѣйстута, а Кѣйстутъ имѣетъ наушниковъ, которые ищутъ моей гибели.»

— "А я имѣю оружіе, которымъ стану защищать тебя, « отвѣчалъ Князь.

— „Благодарю, Государь. Но тотъ хорошо дѣлаетъ, кто, не полагалсь на собственныя силы, обезпечиваетъ себя въ помощи; сосѣдей, особенно когда и противная, сторона тоже дѣлаетъ. Не рѣдко имя дяди бываетъ заслоною измѣны. Связи родства усыпляютъ бдительность, между тѣмъ, какъ, въ людяхъ волнуются страсти. Во время вашего, Государь, похода въ Польшу, я имѣлъ случай узнать образъ мыслей родныхъ вашихъ. Имъ безпрестанно грезилось, что Польша будетъ вашимъ гробомъ. Владѣнія ваши начинали уже быть цѣлію ихъ раздоровъ. Но боги возвратили васъ Литвѣ невредимымъ и сильнѣйшимъ прежняго: недоброжелательные племянники ваши пали ницъ предъ вами; но не обманывайтесь ихъ хитрою покорностію, и помните, что Кѣйстуть только до того времени будетъ льстить, пока не увидитъ способности покорить васъ: пусть только Князья, недовольные бракомъ Аксены, соединятся съ нимъ, онъ подыметъ голову и немедленно нападетъ на васъ.“

— „Лжешь!“ вскричалъ огорченный Ягелло. „Кѣйстутъ мнѣ дядя: онъ самъ возвелъ меня на отцовскій престолъ, всегда помогалъ мнѣ противъ Крестоносцевъ и Поляковъ: къ какой же стати искать ему моей гибели?“

— „Ахъ, если бъ это была неправда!“ сказалъ коварный совѣтникъ. „Время и обстоятельства измѣняютъ людей! Я не говорю, Государь, что Кѣйстутъ посягаетъ на вашу жизнь; да избавятъ меня боги отъ того, чтобъ я сталъ между вами сѣяній сѣмена раздора! Самогитскій Князѣ вѣрно благопріятствуетъ вамъ столько же, какъ и прежде. Впрочемъ, искренняя или притворная его дружба, надобно только, чтобъ она продолжалась. Но, Государь, у Кѣйстута есть сынъ, Витольдъ, надежда Самогитіи, ужасъ враговъ. Онъ распространяетъ свою славу, и собою затмеваетъ сыновъ Олгерда. Одно только ваше могущество преграждаетъ путь его замысламъ; а отецъ не можетъ равнодушно думать о томъ, что до сего времени не могъ ему ничего дать, кромѣ Гродна.“

— „Дружба Витольда соединяетъ его со мною крѣпче, нежели узы родства. Я знаю его образъ мьд“, слей. Мужественный и славолюбивый, онъ можетъ далеко досягнуть оружіемъ, но не захочетъ ничѣмъ владѣть безъ права. Войдило! ты, видно, знаешь болѣе, нежели сколько хочешь сказать. Приказываю тебѣ, говори сейчасъ: какія имѣешь доказательства непріязни ко мнѣ Кѣйстута?»

— «Я ничего не знаю, Государь. Кѣйстутъ, можетъ быть, есть одинъ изъ преданнѣйшихъ вамъ Князей; но мнѣ кажется страннымъ то, что онъ, находясь отселѣ въ четырехъ миляхъ, не явился къ вамъ съ поздравленіемъ послѣ возвращенія вашего изъ Польскаго похода.»

— "Быть можетъ, онъ еще пріѣдетъ, " сказалъ Князь, притворяясь спокойнымъ. «Развѣ я такъ давно возвратился изъ Польши?»

— «Уже дважды раждался мѣсяцъ со времени вашего возвращенія.»

— "Конечно, съ его стороны это нѣсколько небрежно. На сей разъ они могъ бы позабыть, что мнѣ дядя. Но ты знаешь слабость его здоровья: «можетъ быть, онъ боленъ.»

— «Правда, онъ часто хвораетъ; но вѣрно не больны его сыновья и придворные: онъ могъ вмѣсто себя прислать кого нибудь. Ахъ! если бъ я ошибался, Государь! Не болѣзнь удаляетъ его отъ свиданія съ вами, но зависть и адская злоба. И можетъ ли онъ радостно видѣть ваши счастливыя владѣнія, многолюдныя села и тучныя поля на томъ мѣстѣ, гдѣ недавно еще были лѣса и непроходимыя болота? И можетъ ли онъ равнодушно слышать веселые клики подданныхъ вашихъ, благословляющихъ имя ваше? И наконецъ, можетъ ли безъ зависти видѣть красивое Вильно, въ которое кроткое ваше правленіе привлекаетъ тысячи переселенцевъ, уменьшающихъ населеніе Трокъ, недавно еще гордившихся именемъ столицы? … Ахъ, Государь! не довольно ли вы сильны, мудры и милостивы, чтобы сей хитрый старецъ ненавидѣлъ васъ?»

— «Онъ можетъ ненавидѣть; но горе ему, если онъ посягнетъ на мою собственность!»

— «Я совѣтовалъ бы вамъ, Государь, войти заблаговременно съ какимъ либо сосѣдственымъ народомъ, на примѣръ съ Крестоносцами, въ сношенія о взаимной помощи. Союзъ сей не принесетъ вреда; и хотя вы непобѣдимы, но не мѣшаетъ, на всякой случай, имѣть защиту съ тылу, тѣмъ болѣе, что Великій Магистръ Чолнеръ ожидаетъ только случая услужить вамъ.»

— «Нѣтъ, Войдило, ты злой совѣтникъ. Кѣйстутъ мнѣ дядя: боги покарали бы меня, если бъ я поднялъ на него руку. До сего времени онъ не сдѣлалъ мнѣ никакого зла. Вѣешь о союзѣ моемъ съ Крестоносцами подала бы ему справедливый поводъ къ нападенію. Самогиты его всегда готовы къ бою; и пока бы я получилъ пособіе изъ Пруссіи, то долженъ былъ, бы одинъ нести все бремя войны.»,

— «Но кто говоритъ, Государь, о союзахъ или договорахъ противъ дяди? Да избавятъ меня боги отъ того, чтобъ я смѣлъ возставать ни него. Развѣ только одинъ Кѣйстутъ можетъ быть врагомъ вашимъ? весь Сѣверъ обращаетъ вниманіе на васъ. Я хотѣлъ только показать, что на случай, если бы какой непріятель сдѣлалъ нападеніе на Вильно, то не мѣшало бы употребить Крестоносцевъ для защиты.»

— "Это дѣло другое, « отвѣчалъ Князь: „всякому позволительно думать о своей безопасности.“

— „И такъ тайный съ ними договоръ будешь служить доказательствомъ только нашей осторожности.“

— „Почему же ты не сказалъ этого съ начала? Конечно, никогда не должно пренебрегать дружбою сосѣдей.“ —

— Такъ говорилъ легковѣрный Князь, и, ввѣривъ Войдилѣ все сіе дѣло, приказалъ изготовить грамоту къ Магистру и отправить съ оною надежнаго гонца, подъ предлогомъ приглашенія его на торжественный пиръ.

ГЛАВА VIII.
ПРИГЛАШЕНІЕ НА ПИРЪ.

Трижды уже съ священной башни объявлено была о бракосочетаніи въ княжескомъ замкѣ. Въ разныя стороны разосланы гонцы, съ приглашеніемъ Князей и вельможъ на торжественное пиршество; къ Кѣйстуту съ тою же цѣлію отправлены двое знаменитыхъ дворянъ. Бывъ впущены въ Троцкій замокъ, они не могли тотчасъ представиться Князю; и потому, остановясь въ совѣтничьей палатѣ, ожидали, пока о нихъ доложатъ. Кѣйстутъ находился въ то время въ своей опочивальнѣ. Стѣны сей: обширной, высокой комнаты обвѣшаны была рогами зубровъ и еленей собственнымъ оружіемъ Князя. Маститый старецъ, сидѣвшій, въ креслахъ, одѣтъ былъ въ длинный кафтанъ изъ лосинной кожи, вышитый золотомъ; ноги его до колѣнъ окутаны были медвѣжьимъ мѣхомъ; на головѣ была соболья шапка съ бархатною пурпуроваго цвѣта верхушкою. По лицу его можно было видѣть, что онъ только что начиналъ оправляться отъ тяжкой болѣзни. Князь былъ средняго роста. На лицѣ его, морщиноватомъ отъ лѣтъ и огорченій, видны были рубцы, слѣды прежней его храбрости; оруженосецъ и любимецъ Князя, Юрга, одѣтый въ короткій, распашной кафтанъ, съ воинственнымъ видомъ стоялъ у креселъ, держа на пальцѣ любимаго сокола, котораго самъ Князь кормилъ. Видно было по веселому лицу Кѣйсніута, что онъ доволенъ былъ хорошимъ аппетитомъ птицы. Въ нѣкоторомъ отдаленіи, подъ окномъ, на скамьѣ сидѣлъ комнатный слуга Князя съ лютнею въ рукѣ, ударяя изрѣдка по струнамъ оной, въ ожиданіи приказанія пѣть. Это былъ юноша, имѣвшій не болѣе двадцати лѣтъ. Онъ былъ малаго роста, по красотѣ и нѣжности лица скорѣе можно было счесть его за дѣвицу; русые волосы» и наиболѣе всего томность взора, дѣлали его чрезвычайно привлекательнымъ.

— "Что значитъ, Славенко, " отозвался къ нему Князь, накормивши сокола: «что съ нѣкотораго времени ты все поешь печальныя пѣсни? Я люблю все веселое, а ты скучаешь въ Трокахъ; скажи мнѣ, Славенко: можетъ быть, ты нездоровъ? Я прикажу отправить тебя на нѣкоторое время, куда ты захочешь, чтобъ разсѣяться.»

— "Государь! мнѣ всего лучше находиться при васъ, " отвѣчалъ юноша.

— "Очень вѣрю, " сказалъ Юрга: «что ему здѣсь скучно. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ на каждомъ островкѣ нашего озера было болѣе жителей, нежели теперь въ цѣломъ нашемъ городѣ: всѣхъ переманило къ себѣ проклятое Вильно. Скоро увидимъ, что улицы наши заростутъ лѣсомъ.»

— "Тѣмъ лучше, " отвѣчалъ Князь: я люблю, чтобъ люди шли туда, гдѣ имъ лучше. Но я знаю одинъ ветхій замокъ, " говорилъ онъ, улыбаясь: «въ которомъ бы Славенкѣ не соскучилось. Не правда ли, Славенко? Кѣрновь отсюда недалеко.»

— "Конечно, до Кѣрнова близко, " сказалъ Юрга: «но до жительницы Кѣрнова высоко. Она знатная барыня: мало обращаетъ вниманія на наши пѣсни. Но удивительно, Князь, что вы все знаете.» —

Щеки Славенки покрылись живымъ румянцемъ. Замѣтивъ смущеніе юноши, чтобъ развлечь его, Князь сказалъ ему:

— «Не отчаявайся, Славенко; если можно, будетъ что нибудь сдѣлать, я помогу тебѣ; если нельзя, станемъ искать счастія въ другомъ мѣстѣ; теперь же, такъ какъ ты расположенъ къ печали, то спой мнѣ о милой моей Бирушѣ. Она также была прекрасна и добра, и я давно уже не слышалъ ничего о пей.» —

Славенко тотчасъ ударилъ по струнамъ, и нѣжнымъ голосомъ пѣлъ о набѣгѣ Крестоносцевъ, мужествѣ Кѣйстута и прелестяхъ Бируты².

Во время пѣнія, старецъ иногда и самъ припѣвалъ, и приказывалъ повторятъ тѣ строфы, которыя болѣе ему нравились. Когда Славенко кончилъ пѣсню, вошелъ въ комнату слуга и объявилъ о прибытіи пословъ изъ Вильна. Князь немедленно приказалъ ихъ впустить, и узнавъ въ нихъ дворянъ своего племянника, подалъ имъ весьма милостиво руку и сказалъ:

— «Здравствуйте, друзья. Радуюсь, что вижу васъ въ моемъ домѣ. Садитесь и скажите, здоровъ ли любезный мой племянникъ?» —

Послы изъ почтенія не смѣли садиться. — "Князь Ягелло, Государь нашъ, " сказалъ старшій дворянинъ: «здоровъ по милости боговъ, и прислалъ вамъ, Князь Кѣйстутъ, почтительное привѣтствіе. Онъ проситъ васъ, совсѣмъ Дворомъ, на свадьбу сестры своей, Княжны Аксены.»

— «Право?» отвѣчалъ обрадованный Князь. «Наконецъ нашелся мужъ для любезной моей племянницы? Слада богамъ и счастіе супругамъ! Скажите же мнѣ, за кого выходитъ Аксена?»

— "За Войдилу, слугу и друга Ягеллы, " отвѣчалъ посолъ.

— «Какъ?» прервалъ его изумленный Юрга: «за Войдилу? того самаго, что завѣдывалъ кухнею Олгерда?»

— "Не знаемъ, " сказалъ посолъ: «въ какой должности находился онъ при родителѣ Княжны; во извѣстно, что Олгердъ, любя Войдилу какъ сына, умирая, поручилъ Ягеллѣ обходиться съ нимъ, какъ съ братомъ; и мы должны сознаться, что Войдило всегда оказывался достойнымъ сей чести.»

— "Мнѣ это также извѣстно, " сказалъ Князь: «но что могло бытъ поводомъ къ такому выбору?»

— "Кажется, взаимная склонность, " отвѣчалъ посолъ.

— "Слѣдовательно, « сказалъ старецъ: „такъ угодно небу, которому, трудно противиться. Я хорошо знаю и племянника и невѣстку: они ничего не дѣлаютъ, не обдумавъ прежде. И такъ какъ они избрали уже супруга для Княжны, то не наше дѣло хулить сей выборъ. Скажите же любезной моей племянницѣ, что я благословляю ее и постараюсь быть на ея свадьбѣ; но вмѣстѣ съ тѣмъ опишите, въ какомъ состояніи здоровья вы меня видѣли, чтобъ, на случай невозможности, отсутствіе мое не приписано было недоброжелательству или неуваженію. Пожалѣйте обо мнѣ, мои милые! Уже цѣлый мѣсяцъ боль въ ногахъ не позволяетъ мнѣ двигаться съ мѣста; и потому-то я не посѣтилъ доселѣ Ягеллу по возвращеніи его изъ Польши, хотя, какъ говорятъ, есть съ чѣмъ поздравить его и о чемъ поговорить; все это откладываю я до моего выздоровленія, а теперь прошу васъ; выпить со мною за здоровье жениха и невѣсты.“ —

Принесли стараго вина: Князь пилъ сямъ и настаивалъ, чтобъ гости какъ можно чаще осушали чары; между тѣмъ разспрашивалъ о подробностяхъ похода Ягеллы, и шутилъ надъ храбростію Аксены, изъявляя вмѣстѣ съ тѣмъ удовольствіе, что нашелся рыцарь, который ее побѣдилъ.»

— "Что касается до меня, " отозвался Юрга: «то я имъ также желаю благополучія; но не думаю, чтобъ союзъ сей былъ для Ягеллы полезенъ.»

— «Не должно» сказалъ Кѣйстутѣ: «думать всегда только о собственной пользѣ, равно какъ неблагоразумно заключать о счастіи другихъ во своему понятію. Развѣ въ твоихъ глазахъ ничего не значишь возможность составишь благополучіе двухъ человѣкъ, живущихъ одинъ для другаго? Замолчи лучше, Юрга! ты только о воинѣ хорошо разсуждаешь.» —

Такъ, или почти такъ, разговаривалъ Кѣйстутъ; видя же, что послы собираются въ обратный путь, онъ просилъ ихъ остаться переночевать; но они, имѣя приказаніе возвратиться какъ можно поспѣшнѣе, начали откланиваться. Тогда Кѣйстутъ приказалъ принести изъ кладовой двѣ пары богатаго платья, и подаривъ оное посламъ, простился съ ними и возобновилъ изъявленіе усердія своего ко всему роду Ягеллы. Послѣ ихъ отбытія Юрга съ удивленіемъ началъ разсуждать о добродушіи своего Князя, который столь милостивъ къ своему племяннику, между тѣмъ; какъ тотъ, усиливаясь болѣе и болѣе; едва оставляетъ ему тѣнь власти въ Самогитіи. Добрый Кѣйстутъ смѣялся надъ его разсужденіями.

— «Юрга!» говорилъ Князь: «возврати мнѣ силу ногъ, чтобъ я могъ безъ посторонней помощи переходить изъ комнаты въ комнату, а я предоставлю тебѣ право покорять всѣ страны свѣта.»

— «Это хорошо, Государь; но сами извольте разсудить, что на каждомъ шагу вашего племянника обнаруживается его недоброжелательство къ вамъ. Выступая въ Польскій походъ, онъ не ввѣрилъ вамъ управленія Литвою, полагаясь болѣе на слугу, нежели на васъ, своего дядю. Припомните также, что онъ отвергъ предложеніе племянника вашего, Даніила, отказалъ ему въ рукѣ Аксены, и теперь, какъ бы изъ презрѣнія къ вамъ, выдаетъ ее за одного изъ слугъ, который недавно еще разливалъ медъ, за столомъ Олгерда.»

— "Тѣмъ лучше, " сказалъ Кѣйстутъ: «хорошо все умѣть, но не все дѣлать; а ты, при всей твоей храбрости, въ случаѣ нужды, не умѣлъ бы и каши сварить, что онъ не ввѣрилъ мнѣ управленія Литвою, очень хорошо сдѣлалъ: ибо зналъ, что здоровье мое слабо. Что же касается до племянника моего, Даніила, то онъ самъ виноватъ, зачѣмъ не умѣлъ понравиться? Но я замѣтилъ, что онъ не очень огорченъ: онъ болѣе сердится, когда звѣрь на охотѣ умкнетъ изъ-подъ стрѣлы. Не спорю, что лучше было бы, если бъ Аксена сдѣлала иной выборъ, но впрочемъ и Войдило молодецъ: братъ мой, Олгердъ, очень любилъ его, и надобно отдать справедливость, что онъ и храбръ и уменъ. Очень досадно будетъ, если я, по слабости ногъ, не въ силахъ буду ѣхать на свадьбу. Надобно заблаговременно подумать о томъ, кого бы послать туда съ дарами. Думаю, всего лучше тебѣ взять на себя сіе поученіе.»

— "Напротивъ, Князъ, " отвѣчалъ Юрга: «пошлите меня воевать замки или сыпать окопы, я въ точности исполню ваши приказанія, но на свадьбѣ я буду смѣшонъ. —

Князю не понравился отказъ Юрги; но онъ скрылъ свое неудовольствіе, и думалъ о назначеніи ново нибудь другаго для отправленія въ Вильно. Между тѣмъ послы, возвратясь въ столицу, готовились уже явиться къ Ягеллѣ и разсказать ему о милостивомъ пріемѣ ихъ въ Трокахъ: но коварный Войдило не допустилъ ихъ видѣться съ Княземъ, и описалъ ему чувства дяди его совсѣмъ превратно. Въ то же самое время возвратился гонецъ отъ Магистра, и привезъ отъ него самый удовлетворительный отвѣтъ. Чолнеръ, предвидя для себя выгоду отъ раздора Князей Литовскихъ, не только обѣщалъ войти съ Ягеллою въ тайный договоръ противъ Кѣйстута, но сверхъ этого соглашался держать на границѣ войско, чтобъ быть готовымъ явиться по первому призыву. Извѣстіе сіе чрезвычайно обрадовало Ягелла. Возымѣвъ недовѣрчивость къ дядѣ, онъ началъ не благопріятствовать и всей его роднѣ. Пронырливый Войдило воспользовался симъ обстоятельствомъ, чтобъ убѣдить Князя немедленно напасть на Полоцкаго Князя, Андрея Кѣйстутовича, и, подъ предлогомъ неплатежа дани, лишить его княженія и посадить на оное Скиргѣллу⁹. Коварный совѣтъ принятъ, и Ягелло тѣмъ охотнѣе соглашался видѣть любимаго брата своего Удѣльнымъ Княземъ, что Скиргѣлло самъ принималъ на себя начальство въ семъ походѣ. Для большей скрытности въ семъ дѣлѣ, положено, чтобы во время свадебныхъ пиршествъ, когда вниманіе всѣхъ обращено будетъ на общественныя удовольствія, нечаянно вторгнуться въ Полоцкъ. Литовское войско, коего часть надѣялась повеселиться на свадьбѣ, получило непріятное приказаніе быть готовымъ къ походу въ самый день бракосочетанія. Многіе изъ приглашенныхъ гостей, предводители военныхъ отрядовъ, и друзья Скиргѣллы, коимъ онъ открылся въ своихъ намѣреніяхъ, обѣщали, вмѣстѣ съ нимъ выступить; Крестоносцы должны были составишь арріергардъ. Всѣ сіи приготовленія дѣлались съ чрезвычайною осторожностію: опасались, чтобъ Кѣйстутъ, отецъ осужденнаго на изгнаніе Князя, столь близкій сосѣдъ Вильна, не открылъ тайны и не разрушилъ ихъ плана.

Но, не смотря на всѣ старанія, не возможно было соблюсти тайну. Предусмотрительная Аксена, коея слухъ не совсѣмъ еще отвыкъ отъ звука оружія, начала замѣчать суетливость воиновъ и частые переговоры Войдилы съ Скиргѣллою. Она, видѣла, что съ верхняго замка тайно переносили военные снаряды. Все сіе возбуждало въ ней страсть къ битвѣ. Она уже не сомнѣвалась, что готовились къ войнѣ: хотѣла знать только, какой народъ и какая страна есть цѣлію похода.

— „Скиргѣлло!“ сказала она, взявъ его руку: „вижу, что для тебя открывается прекрасное поприще; я радуюсь, видя, что ты не забываете своего долга; но скажи, на кого ты идешь?“

„Какъ ты можешь думать, чтобъ мы, При приближеніи твоей свадьбы, могли чѣмъ инымъ заниматься, кромѣ твоего благополучія?“ отвѣчалъ смущенный Скиргѣлло: „Оставь, сестра, мысль о войнѣ, какъ о дѣлѣ, совсѣмъ не касающемся до твоего пола.“

— „Такъ развѣ всѣ, видѣнные мною снаряды, мечи, стрѣлы, готовятся для торжествованія моей свадьбы? Если бъ мнѣ можно было видѣться съ Войдилою, то я обошлась бы и безъ твоей откровенности.“

— „Тебя удивляетъ видѣнное тобою оружіе? Знай же, что въ день твоей свадьбы назначено быть публичнымъ играмъ.“

— „Напрасно стараешься обмануть меня: я знаю разницу между играми и кровавымъ боемъ. Если бъ это было для удовольствія, то не брали бы изъ арсеналовъ такого множества оружія, не готовили бы войска.“

— „Но можно ли, сестра, при видѣ оружія, тотчасъ загадывать о войнѣ? Думай лучше о танцахъ и своихъ уборахъ, если не хочешь разсердишь Ягеллу.“

— „Не хочу и слышать ни о свадьбѣ, ни о мужѣ, если не буду вмѣстѣ съ нимъ сражаться. Вамъ удалось помѣшать мнѣ отправиться съ вами въ Польскій походъ; но теперь никакая сила не удержитъ меня дома.“ —

Видя, что уже не возможно долѣе таишься предъ нею, Скиргѣлло старался по крайней мѣрѣ дашь ея воображенію не надлежащее направленіе, и увѣрялъ, что Ягелло, заботясь о его судьбѣ, посылаетъ его послѣ свадьбы для покоренія Подлѣсья, намѣреваясь изъ сей Польской области составить для него удѣльное княженіе. Но какъ успѣхъ сего намѣренія зависитъ наиболѣе отъ скрытности, то и просилъ никому о томъ не объявлять. Радуясь, что проникла тайну, Аксена хотѣла еще знать, будетъ ли Войдило участвовать въ походѣ? Но отвѣтъ брата, что онъ, по точному приказанію Ягеллы, останется дома, очень ее огорчилъ. И такъ, лишась надежды отличиться съ оружіемъ въ рукахъ, она начала болѣе заниматься приготовленіемъ къ свадьбѣ.

Но оставимъ на время Литовскія происшествія и обратимся къ Еленѣ, возвращающейся въ Польшу.

ГЛАВА IX.
Покорный рыцарь.

Довойна, сопровождая Елену въ Польшу, видѣлъ, что время сіе было самое удобное для снисканія ея любви, и потому, всячески старался угождать ей. Въ пути онъ служилъ ей; приготовлялъ повсюду самое вы» годное помѣщеніе, и, находясь почти безотлучно на конѣ подлѣ экипажа, даже старался угадывать мысли ея; по, не смотря на все сіе, онъ не зналъ, каковы были чувства ея къ нему. Елена очень рада была имѣть при себѣ вооруженнаго воина, который дѣлалъ путь ея безопаснымъ и удовлетворялъ нѣсколько ея самолюбію. Но она умѣла держать его въ почтительномъ отдаленіи, и хотя иногда награждала его ласковымъ взглядомъ, но взглядъ сей былъ такъ загадоченъ для Довойны, что онъ безпрестанно предавался то величайшей радости, то жестокому отчаянію. Состояніе сіе чрезвычайно какъ было тягостно для непривыкшаго еще къ любовнымъ узамъ Литовца. Сверхъ того, онъ зналъ, что въ скоромъ времени долженъ будетъ предстать отцу своей повелительницы, Польскому вельможѣ, у котораго онъ пожегъ села, испепелилъ дворы, и силою похитилъ единственную дочь; онъ предвидѣлъ, что долженъ будетъ предаться его волѣ, и ждать отъ него рѣшенія судьбы своей. Но онъ не много думалъ о семъ свиданіи: ибо чувствовалъ, что ему остается или получить Елену изъ рукъ ея отца, или, лишившись се, окончить несносную жизнь смертію храбрыхъ. И потому онъ рѣшился на все, и удивился сколько, что Елена, вмѣсто того, чтобъ радоваться при видѣ родины, была чрезвычайно задумчива и грустна.

Въ границы Польскія они въѣхали въ то самое время, когда въ Краковѣ ожидали со дня на день прибытія изъ Венгріи призванной на тронъ Польскій Гедвиги. По сему случаю цѣлое государство было въ движеніи, готовясь къ великолѣпному принятію Государыни. Къ сожалѣнію, села и города, обращенные въ пепелъ недавнимъ набѣгомъ Литовцевъ, представляли самое печальное зрѣлище; церкви, по большей части, оставались еще пустыми; только кое гдѣ виднѣюсь вооруженные замки, но и на нихъ оказывались слѣды хищничества. Довойна не могъ безъ стыда смотрѣть на сіе зрѣлище: онъ узнавалъ мѣста, въ которыхъ находился съ своимъ отрядомъ, видѣлъ бѣдствія, причиненныя собственною своею рукою, и каждый разъ, когда на дневномъ отдыхѣ нельзя было достать пищи или на ночлегѣ имѣть приличнаго помѣщенія, онъ долженъ былъ терпѣливо сносишь жестокіе упреки своей спутницы. Между тѣмъ дороги, наполненныя людьми, спѣшившими въ столицу, чтобъ узрѣть давно ожидаемую Королеву, представляли зрѣлище чрезвычайно разнообразное. Богато одѣтые воины, отряды войскъ пѣшіе и конные, разряженныя дами въ легкихъ колясочкахъ, важные Епископы съ духовенствомъ, цеховые съ своими значками, купцы, жиды, поселяне, словомъ все шло во срѣтеніе внукѣ Короля Казиміра. Довойна, привыкшій по заросшимъ дорогамъ своего края встрѣчаться чаще съ звѣрями, нежели съ людьми, не могъ надивиться такому многолюдству. Въѣхавъ въ Польшу, Елена опустила свое покрывало, и скрылась въ глубь своего экипажа. Довойна, подражая ея примѣру, и чтобъ избавиться отъ къ кой либо непріятной встрѣчи, опустилъ наличникъ, и въ молчаніи продолжалъ путь близъ экипажа, за которымъ слѣдовалъ вооруженный Татаринъ. Елена вездѣ, гдѣ только нужно было останавливаться, тщательно избѣгала общества путешественниковъ; при всемъ томъ она не укрылась отъ ихъ вниманія, и, по свойственной полу ея слабости, не сердилась на ихъ Любопытство. Прелестный станъ, маленькая ножка", замѣченная при выходѣ ея изъ экипажа, а болѣе всего закрытое лице, возбуждали большое любопытство въ молодыхъ путешественникахъ. Каждый изъ нихъ думалъ, что и она спѣшитъ на встрѣчу Королевѣ, и потому хотѣлъ знать ея имя и откуда она ѣдетъ; но люди ея, не словоохотливые Литовцы, на всѣ ихъ вопросы отдѣлывались молчаніемъ.

Но сколько скрытность Елены, столько и странный экипажъ ея былъ предметомъ любопытства. Быть можетъ, что изъ числа экипажей Ягеллы этотъ былъ самый великолѣпный, и въ Вильнѣ считался самымъ искуснымъ произведеніемъ мастерства; но, въ сравненіи съ Польскими бричками и рыдванами, запряженными цугомъ, онъ былъ такъ страненъ, что нельзя было смотрѣть на него безъ смѣха. Огромный готической формы кузовъ, висящій на ремняхъ, обитый кожею зубра, на четырехъ небольшихъ, толстыхъ одинаковой величины колесахъ, едва тянули восемь Самогитскихъ жеребцовъ. Одежда кучера равно отличалась странностію покроя. Болѣе же всего обращали на себя вниманія широкоплечій рыцарь въ тяжелой бронѣ, съ спущеннымъ наличникомъ, и слѣдовавшій за нимъ Татаринъ, покрытый медвѣжьею кожею.

Предметомъ общаго разговора всѣхъ путешественниковъ были прелести и добродѣтели Гедвиги, и выборъ Князя, которому достанется рука ея. Счастливецъ сей, съ прекрасною Княжною получая обширное государство, долженъ былъ и съ своей стороны принести оному не малую пользу. Разсуждали о многихъ царственныхъ Домахъ и разбирали съ подробностію достоинства членовъ оныхъ. Мнѣнія были различны: одни держали сторону Мазовецкаго Князя Зѣмовита, какъ потомка Пястовъ, извѣстнаго мужествомъ и умомъ; другіе благопріятствовали богатому Вильгельму, Герцогу Рагузскому; иные хвалили Опольскаго Князя; нѣкоторые, напротивъ того, ни одного изъ нихъ не находили достойнымъ сей чести. Довойна съ любопытствомъ прислушивался къ симъ разговорамъ, и удивлялся, что Елена, всякой разъ, какъ услышитъ имя Гедвиги, отворачивалась и проливала слезы. Ему казалось чуднымъ, что сія, столь прославляемая за свои добродѣтели Княжна, имя коея каждаго Поляка приводило въ восхищеніе, въ одной Еленѣ, самой ревностной Полькѣ, производила непріятное впечатлѣніе: онъ дивился сему тѣмъ болѣе, что Елена никогда еще и не видала Гедвиги.

Продолжая ѣхать близъ экипажа Елены, Довойна сказалъ ей: — «Гедвига ваша должна быть чудомъ: всѣ о ней говорятъ, всѣ превозносятъ до небесъ, такъ, что у меня уши заболѣли отъ безпрестанныхъ похвалъ, ей приписываемымъ.»

— "Еще хуже, когда сердцу больно при воспоминаніи о ней, « отвѣчала Елена»

— «Развѣ она обидѣла тебя чѣмъ нибудь? Кажется, я стою твоей довѣренности, прекрасная Елена: скажи же мнѣ, что тебя огорчаетъ?»

— "Твоя услуживость, Довойна, не исцѣлитъ моей раны, " отвѣчала печальнымъ голосомъ Елена.

— «Такъ въ самомъ дѣлѣ Гедвига причиною твоей горести? Хотя бы она была Королевою всего свѣта, хотя бы отечество Ляховъ превратила въ рай; но если она причиною слезъ твоихъ, то клянусь мечемъ моимъ быть вѣчнымъ ея врагомъ.»

— "Перестань, добрый Довойна, « сказала Елена. „Счастіе, котораго она меня лишила, уже невозвратимо. Впрочемъ говоришь о семъ не безопасно, и потому не желай ничего знать больше.“ —

Довойна далъ слово соображаться съ ея волею, и пересталъ докучать ей своими вопросами; но не могъ не думать о Княжнѣ, для которой столько терпитъ его возлюбленная. Всѣ прославляемыя въ народѣ добродѣтели Гедвиги: ея набожность, великодушіе, кротость, милосердіе, онъ считалъ притворными, И часто даже объявлялъ свое мнѣніе громко. Больше всего досадовалъ онъ на несправедливость, оказанную ею Еленѣ; онъ не зналъ, въ чемъ именно состояла оная; но догадывался, что это должно быть по крайней мѣрѣ отнятіе имущества или лишеніе жизни ближайшихъ ея родственниковъ. Потерявъ надежду узнать отъ самой Елены, въ чемъ состояла нанесенная ей Гедвигою обида, онъ употребилъ иныя средства къ открытію тайны, и вездѣ, только можно., съ обыкновеннымъ своимъ простодушіемъ спрашивалъ у всѣхъ: нѣтъ ли за Гедвигою какого порока, въ которомъ можно было бы обвинить ее? Но всякъ, вмѣсто отвѣта, смотрѣлъ ему въ глаза, какъ на сумасшедшаго, или бѣжалъ отъ него, какъ отъ человѣка, который самъ не знаетъ чего хочетъ; иные совѣтовали ему воздержаться отъ такихъ нескромныхъ вопросовъ; а нѣкоторые грозили ему даже оружіемъ, если осмѣлится сомнѣваться въ томъ, что Гедвига есть образецъ совершенства.

Миновавъ-стѣны Люблина, Довойна, постоянно ѣхавшій возлѣ экипажа, замѣтилъ одного дерзкаго вершника, который безпрестанно вертѣлся у него, передъ глазами. Это былъ молодой человѣкъ, весьма пріятной наружности, ловко и богато одѣтый въ военное платье и съ булавою ³» въ рукѣ. Литовецъ не зналъ значенія сей булавы, и не обратилъ бы вниманія на вершника; но сей, то скакалъ впередъ, то оставался назади, то опять догонялъ и ѣхалъ рядомъ съ Довойною; словомъ, не отставалъ отъ него, и все смѣлѣе и ближе подъѣзжалъ къ экипажу. Сначала Довойна любовался искусствомъ ѣздока и бодростію коня его; но когда замѣтилъ, что Полякъ также съ любопытствомъ посматриваетъ на него, и заглядываетъ въ экипажъ, то ему очень не понравилась такъ смѣлость, и онъ конечно принудилъ бы его удалиться, если бъ не опасался навлечь неудовольствія Еленѣ. И такъ они съ полмили проѣхали, поглядывая искоса одинъ на другаго: Полякъ улыбался, перенося взоръ поперемѣнно съ экипажа на наличникъ Литовца, и съ наличника на его маленькаго конька. По прибытіи на ночлегъ въ Бѣлжицы, вершникъ ускакалъ впередъ, скрылся между домами, и уже не показывался болѣе. Довойна и Елена были рады, что избавились отъ сего докучливаго человѣка. _t Вы шедъ изъ экипажа, Елена просила Довойну, быть какъ можно осторожнѣе съ Польскими воинами, изъ коихъ каждый долженъ быть его врагомъ; при чемъ увѣдомила его, что вершникъ, обращавшій на нихъ вниманіе въ дорогѣ, вѣроятно былъ начальникъ расположеннаго тамъ военнаго отряда: ибо видѣнный въ рукѣ его знакъ означалъ чинъ Ротмистра.

На другой день, едва они уѣхали четверть мили, какъ вчерашній вершникъ явился опять, и, поздоровавшись съ Довойною, началъ по прежнему увиваться около экипажа.

— «Здравствуй, добрый путешественникъ!» сказалъ онъ ему привѣтливо. «Какой прекрасный день! Погода, слава Богу, постоянна: Ея Величество, Королева, въ добромъ расположеніи духа вступитъ на землю Польскую, да и наши воины покажутся ей въ лучшемъ видѣ.»

— «Товарищъ!» отвѣчалъ Литовецъ: «Королева, можетъ быть, въ веселомъ расположеніи духа; погода, можетъ быть, прекрасна, и ты прекрасно сидишь на лихомъ твоемъ конѣ; только то худо, что ты присталъ къ намъ. Тамъ, впереди, ты нашелъ бы болѣе людей, которые бы охотнѣе тебя видѣли.»

— "Я то же думаю, " отвѣчалъ Ротмистръ: «только мнѣ не зачѣмъ торопиться, и потому я ѣду тамъ, гдѣ мнѣ хочется. Ты, конечно, конюшій сей барыни, и провожаешь ее въ Краковъ?»

— "Быть можетъ, " сказалъ Довойна.

— «Откуда же васъ Богъ несетъ?»

— «Ѣдемъ издалека, и ѣдемъ далеко. Но не худо бы знать тебѣ, что я не люблю, когда мнѣ мѣшаютъ ѣхать.»

— «Ха, ха, ха! господинъ конюшій, да развѣ ты не знаешь, что дорогою всякъ равно пользуется? Не бойся: путь широкъ; помѣстимся, хотя бы ты и еще на сажень былъ толще. До свиданія!» —

И давъ шпоры лошади, ускакалъ впередъ. Довойна хотѣлъ было погнаться за нимъ, но вспомнивъ о приказаніи Елены, съ досадою остался на мѣстѣ. Болѣе всего сердился онъ на это до свиданія, которое значило, что онъ не совсѣмъ избавился отъ докучливости Поляка. Посему онъ рѣшился быть сколько можно хладнокровнѣе, если бы случилось опять увидѣться съ нимъ. Вершникъ не заставилъ дожидать себя. Едва проѣхалъ Довойна нѣсколько миль, какъ онъ показался изъ лѣсу, но уже не одинъ, а съ товарищемъ, такъ же какъ и онъ одѣтымъ. Они ѣхали рысью въ нѣкоторомъ разстояніи отъ нашихъ путешественниковъ, и, посматривая съ улыбкою то на странный экипажъ, то на смѣшную фигуру Довойны, казалось, шутили между собою. Раздраженный Литовецъ едва могъ у держать свой гнѣвъ.

— "Какъ, ты думаешь, " спросилъ одинъ вершникъ у другаго: «Князь нашъ долженъ быть уже не далеко отъ Кракова?»

— «Онъ хотѣлъ выѣхать изъ Черска въ день Св. Франциска, и выслать ко мнѣ нарочнаго; но онъ еще не бывалъ, и я начинаю опасаться, не случилось ли съ нимъ въ дорогѣ какого препятствія.»

— «Впрочемъ, вѣдь у него есть нѣсколько сотъ копейщиковъ; такъ ему нечего бояться. Да знаешь ли ты, что Королева въ самый день своихъ имянинъ должна прибыть въ Краковъ?»

— "Знаю, знаю, и очень радъ: ибо это добрый знакъ и для Польши, и для Князя нашего. Давно мы ждемъ ее, и должно было отправлять нѣсколько посольствъ, пока наконецъ мать рѣшилась отпустить ее. Жаль только, что по дорогѣ все разграблено. Если ты, " обращаясь къ Довойнѣ, сказалъ онъ: «имѣешь надобность въ помѣщеніи, то позволь услужить себѣ. Эти проклятые Литовцы совсѣмъ опустошили наши города и села; но пусть только изберемъ себѣ Короля, мы съ ними расплатимся. Бѣдный путешественникъ, при нынѣшнемъ стеченіи народа, едва можетъ найти свободный уголокъ. Во вотъ изъ-за горы видно мѣстечко³¹, которое какимъ-то счастіемъ уцѣлѣло отъ ихъ грабежа; тутъ, на Вислѣ, порядочно поколотили варваровъ, и самъ ихъ Ягелло едва не поплылъ къ Данцигу. Въ мѣстечкѣ есть нѣсколько заѣзжихъ домовъ, въ которыхъ можно помѣститься довольно удобно. Если хочешь, я прикажу все приготовить.»

— "Обойдемся и безъ вашей услуги, " отвѣчалъ Литовецъ.

— "Но, смотря на твоихъ усталыхъ копей, " отозвался одинъ изъ вершниковъ: «право подумаешь, что они не дотащатъ васъ далѣе, и я боюсь, чтобъ вамъ не пришлось ночевать въ полѣ: ибо тамъ, за Вислою, нѣсколько миль нѣтъ ни одного дома. По тощему коньку твоему видно, что ты сегодня не мало проѣхалъ, Бѣдняжка, онъ безъ подковъ и ужасно измученъ.»

— "Да, правда, " сказалъ Ротмистръ: «онъ и двухъ миль не сдѣлаетъ больше. Если бъ ты, пріятель, былъ словоохотнѣе и поладилъ со мною, но, можетъ быть, я помѣнялся бы съ тобою на моего караго на выгодномъ для тебя условіи.» —

Довойна, стиснувъ зубы, ничего не отвѣчалъ. Но въѣхавъ въ мѣстечко, онъ увидѣлъ, что въ самомъ дѣлѣ всѣ домы заняты войскомъ и путешественниками. И такъ онъ рѣшился ѣхать на первый постоялый дворъ. Два вершника туда же въѣхали, и сошедъ съ коней, присоединились къ товарищамъ своимъ, которые ужасно шумѣли въ избѣ. Елена, встревоженная сею буйною толпою, хотѣла ѣхать далѣе; но, къ несчастно, лошади такъ были измучены, что безъ порядочнаго отдыха не могли и съ мѣста двинуться. Посему она, не выходя изъ экипажа, приказала задать корму лошадямъ и съ нетерпѣніемъ ожидала, когда можно будетъ оставить сіе шумное общество. Она слышала, какъ воины, часто съ бранью упоминая имена Герцога Вильгельма и Князя Опольскаго, изливали гнѣвъ свой на воротахъ и заборахъ, которые они рубили мечами своими; причемъ они пили и пѣли, и предавались неумѣренной веселости. Елена позвала хозяина дома, и спрашивала у него: что это за люди, и можно ли безопасно оставаться съ ними? Хозяинъ, довольный множествомъ гостей, увѣрялъ, что ей нечего опасаться. "Это, « говорилъ онъ: „шляхта, поддерживающая сторону Князя Зѣмовита, которая съ разныхъ мѣстъ собирается подъ его знамена, съ тѣмъ, чтобъ вооруженною рукою ввести его въ Краковъ, какъ Короля.“ Ротмистръ Стогнѣвъ, пріѣхавшій вмѣстѣ съ вами, ежедневно объѣзжаетъ лагерь; люди эти подъ его начальствомъ, и хотя они много пьютъ, шумятъ и рубятъ, но еще ни одинъ путешественникъ не испыталъ отъ нихъ нималѣйшей непріятности.» —

Слова сіи успокоили нѣсколько Елену; она надѣялась, что, не мѣшаясь въ ихъ дѣла, избѣгнетъ непріятности, и полагалась также на вѣжливость Ротмистра, который казался ей болѣе весельчакомъ, нежели человѣкомъ заносчивымъ; она боялась только, чтобъ не случилось чего съ Довойною. Но на ея просьбу онъ обѣщалъ быть осторожнымъ; послѣ чего вошелъ смѣло въ избу, сѣлъ на концѣ стола, положилъ возлѣ себя оружіе, приказалъ Татарину подать себѣ дорожный запасъ пищи, и, забывъ о ранѣ своего сердца и опасностяхъ, окружавшихъ его, онъ такъ спокойно кушалъ, какъ будто бы находился въ родной своей Литвѣ.

— «Пріятель!» сказалъ Ротмистръ, приблизясь къ нему: «хлѣбъ да соль! Здѣсь, я думаю, тебѣ не тѣсно. Ты уже вѣрно знаешь, чью сторону мы держимъ; но мы не знаемъ, что въ твоемъ сердцѣ дѣлается.: Скажи же намъ, кто, по твоему мнѣнію, получитъ Королевство, съ рукою Гедвиги?»

— "Тотъ, кого я не знаю, " отвѣчалъ спокойно Литовецъ, отрѣзывая большой кусокъ мяса.

— "Ого, пріятель! такъ не отвѣчаютъ въ наше время, " сказалъ ему Ротмистръ. «Теперь каждый долженъ держаться чьей нибудь стороны. Такъ ты вѣрно не даромъ такъ крѣпко вооруженный ѣдешь въ Кряковъ. Послушай же: я сочту тебя за измѣнника, если не останешься съ нами, на сторонѣ Зѣмовита. Зѣмовитъ Князь щедрый. Во ожиданіи лучшей награды, ты получишь теперь же мѣшокъ золота. и моего коня. Подумай хорошенько.»

— "Я вижу по лицу сего чудака, что у него не Зѣмовитъ на мысли, " сказалъ одинъ изъ собесѣдниковъ, «Онъ долженъ быть приверженцемъ Опольскаго Князя или Вильгельма, который предварительно внесъ въ Будѣ двѣсти тысячъ червонныхъ за Польскую корону. Къ чорту весь этотъ торгъ! ничего изъ этого не будетъ, и это такъ вѣрно, какъ то, что я шляхтичъ. Зачѣмъ было Лудовику располагать рукою Гедвиги и продавать ее заблаговременно?³². Мы выбрали ее въ Королевы: мы должны и мужа дать и ей.» — "Друзья! пусть такъ голова моя покатится, " вскричалъ другой пьяный шляхтичъ, бросая на полъ пустой кувшинъ: «если я допущу, чтобъ кто иной, кромѣ Зѣмовита, былъ нашимъ Государемъ.»

— "Зѣмовитъ будетъ Королемъ вашимъ, " отозвался третій. «Каждый изъ насъ собственнымъ имуществомъ отвѣчать будетъ Вильгельму за его золото, только чтобъ онъ отсталъ отъ нашей Гедвиги. Я знаю, какого, мужа ей надобно. Товарищи! за здоровье Зѣмовита!»

— «Да здравствуетъ Зѣмовитъ, Король Польскій!» вскричали всѣ, бросая шапки вверхъ.

Между тѣмъ Довойна спокойно подкрѣплялъ свой силы, не обращая ни малѣйшаго вниманія ни на слова Ротмистра, ни на крикъ его товарищей. Иногда только, когда кто нибудь изъ собесѣдниковъ задѣвалъ его въ тѣснотѣ, онъ посматривалъ значительно на свое оружіе, какъ бы предостерегая дерзкаго быть осторожнѣе. Круговая чара продолжала переходить изъ рукъ въ руки: каждый выхвалялъ и медъ, и Зѣмовита, разсуждая о силѣ его приверженцевъ и о щедрыхъ дарахъ деньгами и землею, которыя имъ обѣщаны.

— "Для меня, " сказалъ одинъ шляхтичъ: «было бы лучшею наградою, если бъ Зѣмовитъ, сдѣлавшись Королемъ, пошелъ на Литву, для отмщенія этимъ язычникамъ, пожегшимъ наши поля и волости. Не столько мнѣ жаль сгорѣвшаго дома и разграбленнаго имущества, какъ Ганки моей, которую они похитили! Мы ждали только святокъ, чтобъ сыграть свадьбу. Бѣдная дѣвка! теперь, Богъ вѣсть, что съ нею дѣлается! Если бъ Король пошелъ въ Литву, то, можетъ быть, мнѣ удалось бы отыскать ее; въ противномъ случаѣ я жегъ бы все и убивалъ всѣхъ, такъ какъ они здѣсь жгли и убивали.»

— «Одинъ ли ты плачешь о своей невѣстѣ?» отозвался другой; «благодари Бога, что ты лишился ее, не будучи еще ея мужемъ; Кто изъ насъ не понесъ какой нибудь потери? Паны наши хотѣли было послать выкупъ; но они не спѣшатъ, а между тѣмъ наши жены и дѣти томятся у язычниковъ въ цѣпяхъ рабства.»

— "Не будемъ отчаяваться, товарищъ: Зѣмовитъ отмститъ за насъ, " сказалъ третій. «Да здравствуетъ Зѣмовитъ, нашъ мститель!»

Разговоръ сей неожиданно перемѣнилъ веселость Ротмистра въ глубокую задумчивость. Онъ не участвовалъ въ угрозахъ и не исчислялъ потерь своихъ, но видно было, что воспоминаніе о Литовцахъ причиняло ему большую горесть. Онъ долго сидѣлъ на скамьѣ молча; наконецъ, какъ бы желая насильно разсѣять грусть свою, онъ подошелъ къ Довойнѣ:

— «Пріятель! тебѣ не нравилось, что я заглядывалъ въ экипажъ твоей госпожи, а мнѣ по нравится, что ты не пилъ за здоровье Зѣмовита. Я присягнулъ бы, что ты его не любишь. Но что дѣлать? Ты долженъ однако же выпить за здоровье Гедвиги. Гей! братья шляхта! здоровье Королевы!»

— "И любовь ея къ Зѣмовиту, " закричали нѣсколько человѣкъ.

Ротмистръ, выпивъ чару, налилъ ее снова, и поднесъ Довойнѣ; но сей, все еще занятый остатками своего кушанья, не только не протянулъ руки для принятія чары, но даже и не взглянулъ на Ротмистра.

— "Бери же, когда даютъ, " сказалъ Стогнѣвъ.

— "Я не пью здоровья Гедвиги, " отвѣчалъ Довойна…

— "Дерзкій! пей, или обнажай саблю, " вскричалъ Ротмистръ.

— «Драться, изволь; но пить не стану.»

— "Эдакой неповоротливый медвѣдь! пей или не пей, для насъ все равно; но вставай, когда мы пьемъ, " вскричалъ одинъ воинъ, поднимая свою саблю. «Или ты не слышишь, что мы пьемъ за здоровье Королевы? Вставай сейчасъ, или голова твоя повалится подъ скамью.»

— "Замолчи! Не вызывай волка изъ лѣса, " отвѣчалъ грозно Литовецъ, «Можешь пить, чье хочешь здоровье, какъ тебѣ угодно: но знай, что я всегда ѣмъ сидя. Если же ты имѣешь ко мнѣ дѣло, то обожди, пока я перестану ѣсть.»

— «Это какой-то чужеземецъ!» говорили иные. «Объ закладъ бьюсь, что это Ополецъ шпіонъ, а спрятавшаяся въ рыдванѣ госпожа его чушь ли не самъ Опольскій Князь, который хочетъ тайно пробраться въ Краковъ. Товарищи! недопустимъ шутить надъ нами.»

— «Онъ вѣрно лазутчикъ. Два дня тому назадъ, какъ онъ допытывался у всѣхъ, нельзя ли въ чемъ обвинить Гедвигу.»

— «Что? онъ смѣлъ сомнѣваться въ невинности Гедвиги?» спросилъ Ротмистръ. "Подождите, я ему сейчасъ докажу, какова наша Королева. Гей! кто ты таковъ? скажи свой гербъ и оправдывайся; иначе будешь повѣшенъ безъ суда, " вскричалъ Стогнѣвъ, бросая къ ногамъ Литовца желѣзную перчатку.

— «Ляхи!» отвѣчалъ Довойна, вставая съ своего мѣста: «я чужеземецъ; не знаю вашихъ гербовъ; мой гербъ есть сей мечь; имя мое Довойна» —

Какъ искра воспламеняетъ порохъ, такъ слова Довойны воспламенили Поляковъ. Глаза ихъ заблистали дикою радостію, и, окруживъ его, они кричали: — «Ахъ! такъ это ты, Довойна! тотъ жестокій Литовецъ! тотъ, кто разграбилъ наше имущество, истребилъ столько народа! И ты осмѣлился явишься въ сихъ развалинахъ, чтобъ насытить взоръ свои ужаснымъ зрѣлищемъ своей жестокости? Тотчасъ, тотчасъ мы съ тобою раздѣлаемся!» кричали всѣ, обнажая сабли.

— «Выслушайте меня!» сказалъ Довойна. «Я не знаю, кто таковъ вашъ Зѣмовитъ; не знаю также ни вашего Опольца, ни Вильгельма; знаю только, что есть одна несчастная Полька, которая жалуется на вашу Гедивгу; и пока она будетъ лить слезы, дотолѣ я не могу сказать, что Гедвига есть совершенна; кто же растолкуетъ слова мои въ дурную сторону, тотъ пусть раздѣлается со мною съ оружіемъ въ рукахъ.»

— «Я прежде! я прежде! Стогнѣвъ! Позволь мнѣ проучишь его!» кричали всѣ наперерывъ.

— «Подождите!» отвѣчалъ Ротмистръ. «Насъ много, а онъ одинъ. Въ самомъ ли дѣлѣ ты тотъ самый жестокосердый Литовецъ, столько пролившій нашей крови? похитившій женъ нашихъ и дочерей?»

— "Это я, " смѣло отвѣчалъ Довойна.

— «Отдай оружіе: ты мой плѣнникъ.»

— «Совсѣмъ нѣтъ! Довойна никогда не бывалъ плѣнникомъ; да плѣнныхъ никогда и не берутъ въ мирное время. Если тебѣ не удалось поймать меня на войнѣ, то не поймаешь и теперь; если же тебѣ хочется моего оружія, то прежде долженъ побѣдишь меня.»

— "Согласенъ, " сказалъ Стогнѣвъ. «Хотя бы я могъ обезоружить тебя силою, и хотя ты не стоишь того, чтобъ я сражался съ тобою, но я хочу собственною рукою наказать тебя за всѣ бѣдствія, намъ нанесенныя. Готовься!»

— "Еще одно слово, " сказалъ Литовецъ. «Со мною ѣдетъ знатная Полька, бывшая моею плѣнницею: ея безопасность для меня дороже жизни. Я везу ее къ отцу. Быть можетъ, я погибну; посему дай мнѣ шляхетское слово что отправить ее домой съ честію.»

— «Желаніе твое будетъ исполнено. Я даю слово: она не встрѣтитъ нималѣйшей непріятности.» —

Тогда Литовецъ, выступивъ впередъ, приказалъ Татарину поднять перчатку, надѣлъ шлемъ, и взялъ мечь. Стогнѣвъ, въ порывѣ гнѣва, бросился на Довойну, но тотчасъ почувствовалъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Литовецъ, тяжело вооруженный, не могъ дѣйствовать такъ свободно, какъ Полякъ, на коемъ былъ только легкій стальной панцырь; однако жъ онъ удачно уклонялся отъ направляемыхъ на него ударовъ. Товарищи Ротмистра увеличивали гнѣвъ его, поощряя къ сильнѣйшему нападенію; Татаринъ, стоя сзади, поощрялъ съ своей стороны Литовца къ мужественной защитѣ. Хозяинъ дома, видя, что дѣло заходишь далеко, и можетъ кончишься пролитіемъ крови, въ испугѣ побѣжалъ къ Еленѣ, и увѣдомилъ ее объ опасности, въ которой находился ея проводникъ. Отложивъ всю свою робость, она вошла въ комнату и изъявила удивленіе, что люди, обязанные блюсти порядокъ и общественную безопасность, сами смѣютъ обижать проѣзжихъ.

Довойна тотчасъ бросилъ; мечь къ ногамъ своего противника, и остановился предъ нимъ, какъ бы ожидая смертельнаго удара. Изумленной Рощмцстръ сперва не зналъ, на что ему рѣшиться; наконецъ онъ Склонилъ оружіе и съ удивленіемъ смотрѣлъ на дѣвицу. Ея прекрасный стадъ, повелительный голосъ, а наипаче, слѣпое послупіаніе, внезапно угасили, въ немъ духъ мщенія.

— «Простите, сударыня, если мы насъ оскорбили. Но кого имѣю счастіе видѣть?» спросилъ чрезъ мину ту Стогнѣвъ.

— "Елену Габданкъ, " отвѣчала дѣвица.;:

— «Дочь, почтеннаго Старосты?»

— "Да, " сказала Елена.

— "Всепокорнѣйше прошу извиненія за безпокойство, которое я сдѣлалъ вамъ. " —

Обрадовавшись, что избавила своего рыцаря отъ опасности, Елена приняла на себя обыкновенный свой веселый видъ, который былъ всегда такъ привлекателенъ, и разсказала Стогнѣву подробности своего плѣна въ Литвѣ; прибавила, что она много обязана Довойнѣ, который самъ везетъ ее къ отцу, и что всѣ Литовскія плѣнницы возвращаются въ отечество. Послѣднее сіе извѣстіе было очень пріятно Ротмистру, который во время Литовскаго набѣга также понесъ значительную потерю. Тѣмъ временемъ, чтобъ заслужить хорошее о себѣ мнѣніе Елены, онъ всячески старался угождать ей: ибо зналъ силу Габданка, и давно искалъ случая преклонить его на сторону Княза Зѣмовита. Товарищи Стогнѣва, видя покорность своего начальника, должны была въ поступкахъ своихъ согласоваться съ нимъ, и уже начинали ласковѣе обращаться съ Довойною; но гордый Литовецъ не искалъ ихъ дружбы, и громко объявилъ Ротмистру, что, коль скоро отвезетъ Елену къ отцу, немедленно явится къ нему для доставленія удовлетворенія, и потому перчатку его беретъ съ собою.

Елена, желавшая какъ можно скорѣе обнять отца своего, собиралась ѣхать далѣе, и уже садилась въ экипажъ, какъ увидѣла толпу спѣшившихъ къ ней женщинъ. Это была часть плѣнницъ, возвращавшихся изъ Литвы; узнавъ издалека ея экипажъ, онѣ еще разъ захотѣли поблагодарить ее за освобожденіе отъ плѣна. Сколь же велико было изумленіе и радость ихъ, когда одна изъ нихъ нашла въ Ротмистрѣ своего мужа? Другія между товарищами его находила отцевъ или родственниковъ своихъ, и даже Ганка встрѣтила жениха своего. Стогнѣвъ, въ восторгѣ радости, не находилъ словъ достойно возблагодарить Елену за возвращеніе ему любезной супруги; вновь просилъ у нея извиненія за непріятности, коихъ онъ былъ причиною, и, подавая Довойнѣ руку въ знакъ искренней пріязни, просилъ его о возвращеніи перчатки. Литовецъ не противился миру; обнялъ Стогнѣва, возвратилъ ему перчатку, и вмѣстѣ съ нимъ запилъ все горе. Столько исполнившихся надеждъ, столько радостей, столько взаимныхъ, нѣжныхъ увѣреніи, наполнили сердце Елены новою печалію, которую ничто уже не могло разсѣять. Отвращая взоры отъ сей трогательной картины, она приказала скорѣе ѣхать, оставивъ даже и Довойну, которому такъ понравилось общество новыхъ знакомцевъ, что онъ едва успѣлъ догнать Елену на второмъ ночлегѣ.

ГЛАВА X.
Печальный гость.

Елена, почти чудеснымъ образомъ избавленная отъ рабства и многихъ опасностей, съ нетерпѣніемъ приближалась къ дому отца своего. Бѣлинъ, его имѣніе, было не далеко. Уже миновала она песчаное прибрежье Вислы; уже зеленыя долины, холмы, поросшіе молодымъ ясенемъ, луга, рощи, ручейки, все, что представлялось взорамъ, казалось, говорило ей, что она находится на родинѣ. Надежда обнять вскорѣ престарѣлаго родителя, вытѣснила изъ сердца всѣ другія чувства и замѣнила ихъ неописаннымъ удовольствіемъ. Наконецъ между густыми липами показался съ острою крышею и высокою башнею огромный домъ, коего дворъ окруженъ былъ, разнаго рода строеніемъ. Надъ мраморными воротами возвышался желѣзный гербъ Габдайка. Посреди двора находилась большая бесѣдка, обнесенная рѣшеткою, гдѣ хранились щиты, мечи, копья и другіе военные снаряды. Надъ входомъ въ домъ, во впадинѣ, стояло вызолоченное изображеніе Божіей Матери. По правую сторону дома была небольшая каменная церковь, за которою слѣдовали хозяйственныя строенія; по лѣвую баня, погреба и конюшни. Всѣ сіи строенія соединялись между собою и съ домомъ, крытою галлереею для удобнѣйшаго сообщенія. Довойна узналъ домъ, на который онъ напалъ за полгода предъ тѣмъ. Онъ видѣлъ вдали и ту самую гору, на которой не очень ласково обошелся съ монахами, допытываясь о скрытыхъ сокровищахъ. Сожалѣніе и стыдъ совершенно овладѣли имъ, и въ первый разъ въ жизни онъ почувствовалъ на себѣ холодный потъ. Елена замѣтила его смущеніе, и, догадываясь о причинѣ онаго, старалась утѣшить его и увѣрила, что отецъ ея, изъ благодарности за возвращеніе дочери, приметъ его, какъ самаго дорогаго гостя.

Елена намѣревалась такъ войти въ домъ, чтобъ никто ея ее узналъ, и чтобъ прежде; всего обнять своего родителя; по намѣреніе сіе не удалось. У воротъ стояли два вооруженные гусара, которые и знакомыхъ не всегда безъ затрудненій впускали; видя же чужой экипажъ и при ономъ вооруженнаго воина, они воспротивились впуску онаго во дворъ. Посему Елена должна была открыться. Обрадованная стража немедленно отворила ворота и съ почтеніемъ пропустила ее и Довойну. Былъ вечеръ. Солнце уже заходило, и колоколъ домашней церкви призывалъ на вечернюю молитву. Елена, вышедъ изъ экипажа, тотъ часъ была узнана людьми. Старая ключница, первая особа при дворѣ, нѣкогда нянчившая Елену, собиралась уже пѣть духовные гимны въ церкви, какъ узнала о прибытіи своей барышни, чудесно избавившейся изъ рукъ язычниковъ: молитвенникъ упалъ изъ ея рукъ, она бросилась къ своей питомицѣ, обнимала ее съ слезами радости, и, едва вѣря глазамъ своимъ, осыпала ее множествомъ вопросовъ, на которыя Елена не успѣвала отвѣчать. Нетерпѣливая дочь хотѣла тотчасъ бѣжать къ отцу; но ключница увѣдомила ее, что онъ за нѣсколько дней предъ тѣмъ отправился съ своимъ знаменемъ въ Краковъ, для принесенія поздравленія Королевѣ, и возвратится не прежде, какъ недѣли черезъ двѣ. Опасаясь, чтобы въ отсутствіе ея родителя Довойна не подвергся какимъ нибудь непріятностямъ отъ сосѣдственной шляхты, не забывшей еще его жестокости, Елена поручила его конюшему, слугамъ же приказала, чтобъ о возвращеніи ея не разглашали: она желала обрадовать отца своего нечаянностію. Избавившись наконецъ отъ безконечныхъ распросовъ своей няни, и помѣстивъ въ церкви сундукъ съ привезенною ею утварью, она удалилась въ свои комнаты. Сердце ея наполнилось живѣйшею радостію, увидѣвъ тамъ все на своемъ мѣстѣ, какъ было въ день ея похищенія. Горничная объявила ей, что Габданкъ приказалъ все оставить по прежнему, такъ какъ бы она не была въ отсутствіи; что онъ ежедневно посѣщалъ ея комнаты, полагаясь на милосердіе Божіе, что дочь его будетъ возвращена ему. Растроганная Елена поверглась предъ иконами, благодаря Провидѣніе за, исполненіе надеждъ своего родителя, и въ первый разъ въ. теченіе полугода почувствовала совершенное душевное спокойствіе.

Наконецъ, по истеченіи нѣсколькихъ дней, вечеромъ, въѣхалъ на дворъ Габданкъ съ отрядомъ своихъ гусаръ. Не зная ничего о дорогой гостьѣ, онъ вошелъ съ печальнымъ видомъ въ свою комнату, желая какъ можно скорѣе избавиться отъ тяжелой брони и шлема, которые въ его лѣта начинали уже быть тяжелыми.

— "Гей, малый, разстегни мнѣ панцырь и возьми мое оружіе, " закричалъ онъ Гермку.

Огонь въ каминѣ чуть свѣтился. На призывъ Габданка является Елена, и начинаетъ разстегивать панцырь и снимать нарамники.

— «Отъ чего у тебя такъ дрожитъ рука?» спросилъ вспыльчиво старикъ! «Мешкаешь, какъ будто не за свое дѣло взялся. Прежде всего сними нагрудникъ, который такъ безпокоитъ меня. Ужъ я сказывалъ, чтобъ не подавать мнѣ никогда этой Дамассковой брони: она тяжела для меня.» —

Тѣмъ временемъ огонь въ каминѣ разгорѣлся, и Габданкъ въ слугѣ своемъ узналъ дѣвицу. Можетъ быть, онъ не открылъ бы тотчасъ своей ошибки, еслибъ дочь его умѣла лучше притвориться.

«Батюшка!» вскричала Елена, бросясь въ объятія старика. — Тщетно старались бы мы описать картину семейственнаго счастія. Благополучный старецъ рыдалъ отъ Восхищенія, безпрестанно прижимая къ груди своей дочь и поднимая руки къ небу въ знакъ благодарности. За первымъ восторгомъ послѣдовали тысячи вопросовъ, на кои Елена отвѣчала со всею подробностію., и не забыла увѣдомишь отца, что она возвращеніемъ своимъ обязана великодушію Довойны; что онъ, сожалѣя о своихъ поступкахъ, самъ препроводилъ ее домой, въ надеждѣ получить прощеніе. Счастливый старецъ послалъ немедленно за Довойною, привѣтствовалъ его очень ласково и благодарилъ отъ искренняго сердца. Литовецъ, не ожидавшій столь благосклоннаго пріема, крайне удивлялся таковому великодушію; помня, сколько онъ причинилъ горести Габданку, и чувствуя въ полной мѣрѣ вою гнусность своихъ поступковъ, онъ отдавалъ ему свое оружіе признавая себя рабомъ его; но Габданкъ не хотѣлъ помнишь обидъ: онъ былъ слишкомъ счастливъ, чтобъ искать мщенія. Посему онъ не принялъ отъ Довойны оружія, а объявилъ ему, что считаетъ его самымъ дорогимъ гостемъ у себя въ домѣ.

Габданкъ не ограничился самъ своимъ счастіемъ: онъ имѣлъ родственниковъ И друзей, съ которыми желалъ раздѣлить свою радость. Таковъ былъ обычай древнихъ народовъ Славянскаго племени, которые и веселіе и печаль дѣлили пополамъ съ сосѣдями и друзьями. И потому счастливый отецъ, слѣдуя примѣру предковъ, разослалъ въ разныя стороны съ приглашеніемъ на: пиръ. Къ назначенному дню съѣхалось множество Пановъ съ женами и дочерьми, и конечно собраніе было бы гораздо многочисленнѣе, если бы нѣкоторые, по случаю коронаціи Королевы, не находились въ отсутствіи. Всѣ полагали, что Габданкъ намѣренъ торжествовать вступленіе на престолъ Гедвиги, и спѣшили участвовать въ общемъ восторгѣ; но когда увидѣли виновницу праздника, прекрасную Елену, которую считали уже погиб* шею, всѣ гости еще живѣйшей предались радости.

Въ собраніи семъ не послѣднее мѣсто занималъ Литовскій рыцарь. Гости, слѣдуя примѣру хозяина, оказывали ему уваженіе. Каждый такъ ласково обходился съ нимъ, какъ будто Довойна не подалъ ни малѣйшаго повода къ неудовольствію; напротивъ того, знатнѣйшіе Паны наперерывъ старались показать, что они умѣютъ цѣнить его мужество. Довойна смотрѣлъ на все сіе съ величайшимъ удивленіемъ, прославлялъ великодушіе Поляковъ и не могъ насытить взоровъ своихъ величественностію ихъ осанки и пріятностію обращенія. Богатая и красивая одежда. Поляковъ приводила его въ восхищеніе.

Довойна замѣчалъ, что Габданкъ всѣ свои поступки располагалъ по волѣ своей дочери. Привыкши въ Литвѣ видѣть дѣвицъ взаперти, покорными, кроткими, онъ крайне удивлялся поведенію Елены, и не могъ безъ соблазна видѣть, что здѣсь все покоряется ея велѣніямъ. Въ самомъ дѣлѣ, добрый Габданкъ, занятый единственно своею дочерью, слѣпо исполнялъ всѣ ея прихоти, что самое сдѣлало ее нѣсколько гордою и поселило въ характерѣ ея твердость, которою она очень разительно отличалась отъ прочихъ дѣвицъ. Изъ сего Довойна заключилъ, что ему должно, какъ можно болѣе угождать ей, будучи увѣренъ, что если удастся понравиться дочери, то отецъ ея вѣрно не станетъ ей противорѣчить.

Въ то самое время, какъ молодежь веселилась, а дѣвицы хотѣли начать танцы, объявлено о прибытіи Сендомирскаго Воеводы, Фирлея Яновецкаго. Извѣстіе сіе произвело большую суматоху. Знатнѣйшіе изъ гостей считали обязанностію изъявить ему почтеніе, и по общей суетливости видно было, что пріѣзжій былъ знаменитаго сана. Габданкъ вышелъ на дворъ для встрѣчи гостя, и вскорѣ ввелъ въ комнаты человѣка не молодыхъ лѣтъ, который съ ласкою и привѣтливостію здоровался со всѣми, окружавшими его посѣтителями, въ обращеніи которыхъ совсѣмъ не замѣтно было ни низости, ни лести: изъ чего должно заключить, что Воевода умѣлъ снискать общее, искреннее уваженіе. Не взирая однако жъ на общую радость, причиненную пріѣздомъ сего почтеннаго старца, Фирлей, казалось, не очень былъ веселъ: даже въ одеждѣ его и прибывшихъ съ нимъ дворянъ было что-то печальное. Вскорѣ подошла къ нему Елена. Поступь ея была не такъ свободна, какъ обыкновенно. Фирлей, посмотрѣвъ на нее взоромъ, въ которомъ удовольствіе, по видимому, мѣшалось съ горестію, всталъ, пожалъ ее за руку, поцѣловалъ въ чело, и въ трогательныхъ выраженіяхъ поздравлялъ отца съ возвращеніемъ дочери; потомъ посадилъ Елену возлѣ себя и занялся ею одною.

Съ пріѣздомъ такого почтеннаго гостя, молодые люди потеряли надежду провести время въ танцахъ. По сему самому не всѣ радовались посѣщенію Фирлея; но, видя почтительность къ нему хозяина, и что Елена, предметъ ихъ ласкательствъ и угожденій, безпрестанно имъ только занималась, они должны были сообразоваться съ обстоятельствами. Габданкъ, только что возвратившійся изъ Кракова, гдѣ во время коронаціи онъ исправлялъ должность перваго Сенатора, зналъ всѣ подробности сего важнаго событія, и потому, прерывая молчаніе, сказалъ Фирлею:

— «Мы надѣялись видѣть и васъ, Воевода, въ Краковѣ: въ замкѣ были приготовлены покои для вашего помѣщенія; конечно, важныя причины помѣшали вамъ быть тамъ. Ея Величество Королева съ удовольствіемъ возобновила бы знакомство съ вами.»

— "И я располагалъ, " отвѣчалъ Воевода: «явиться къ Ея Величеству для предложенія ей моихъ услугъ; но, по причинѣ слабости здоровья, случилось иначе. Любезный сосѣдъ! твои Бѣлинъ для меня то же самое, что Краковъ. Не имѣю ли я счастія видѣть здѣсь дочь твою, нашу милую Елену? Королева, можетъ быть, приняла бы меня не такъ радушно, какъ вы приняли. И не удивительно. Правда, что за восемь лѣтъ предъ симъ, привезши сына своего въ Венгрію, ко Двору блаженной памяти Короля Лудовика, я имѣлъ счастіе представляться Принцессѣ, и нѣсколько разъ разговаривать съ нею; лыцу себя надеждою, что мнѣ удалось даже снискать ея благоволеніе; но это было такъ давно: Княжна тогда была еще почти ребенкомъ; я не узналъ бы ея теперь, и она едва ли бы припомнила меня. Но вы, видѣвшіе ее на тронѣ, скажите: какъ ей нравится Королевство наше, разстроенное толикими бѣдствіями?»

— "Кажется, " сказалъ Габданкъ: «что она и душею и сердцемъ прилѣпилась къ нему. Любимое ея занятіе состоитъ въ совѣщаніи съ Панами. Она охотно выслушиваетъ совѣты, замѣчанія; съ довѣрчивостію распрашиваеть обо всемъ, и научается, словомъ: каждую минуту посвящаетъ для пользы народа.»

«Да будутъ благословенны слова ваши!» отвѣчалъ Фирлей. «Что касается до меня, то, отдавая полную справедливость прелестямъ Гединги, думаю, Что лучше было бы для насъ, если бъ Ея Величество не была такою красавицею.»

— «Какое странное желаніе!» отозвалась одна изъ дамъ.

— "Право такъ, « сказалъ Воевода. „Можетъ быть, что красота ея привлечетъ нѣкогда на тронъ Польскій самаго лучшаго Короля; можешь статься, что прелести ея будутъ залогомъ новаго могущества и счастія народа; но пока это наступитъ, сами увидите, сколько бѣдная Польша потерпитъ отъ Князей, домогающихся руки ея. Зѣмовитъ, оскорбленный холодностію Гедвиги, изливаетъ мщеніе свое въ Великой Польшѣ, пустошитъ оную огнемъ и мечемъ, покоряетъ замки, и народъ дѣлитъ на партіи. Опольскій Князь, забывъ, что связанъ уже супружескими узами съ сестрою Зѣмовита, и не могши устоять противъ очаровательныхъ прелестей Гедвиги, презираетъ слезы добродѣтельной супруги, и, простирая права свои къ трону, оружіемъ домогается руки ея. Шуринъ Гедвиги, Маркграфъ Сигизмундъ, тотъ высомѣрный молокососъ, предположивъ овладѣть Польшею и присоединить Оную къ Венгріи, за то, что мы, узнавъ его характеръ, выгнали изъ. Государства, возмущаетъ Мазовію, разоряетъ имѣнія, и, полагаясь на помощь отца, Императора Карма, надѣется, еще при жизни жены получить право наслѣдованія престола. Князь Поморскій равномѣрно ищетъ руки Гедвиги. А Бодганта, глава Польскаго Духовенства, возложившій на главу ея Киролевскій вѣнецъ, считая себя въ правѣ избрать ей супруга, возбуждаетъ, къ непріязненнымъ дѣйствіямъ и Сигизмунда, и Зѣмовита. Словомъ, несчастная красота Королевы повергла Государство въ ужасныя бѣдствія, и, можетъ быть, сдѣлаетъ изъ онаго другую Трою.“

— „Что Гедвига красавица и нравится столькимъ Князьямъ“, сказала одна изъ дамъ: „въ томъ не ея вина. Оставаясь вѣрною избранному отцемъ ея, Герцогу Рагузскому, она съ сожалѣніемъ смотритъ всѣ несчастія, причиняемыя жестокостію Князей, которые ищутъ руки ея. Правду сказать, вы саму, господа, виноваты, не соглашаясь на бракъ ея. Ваша нерѣшительность въ выборѣ, ваше вредное отлагательство, суть главною виною всѣхъ бѣдствіи. Вы собираетесь для совѣщаніи; однихъ искателей отвергаете, другихъ обнадеживаете, и тѣмъ усиливаете зло. Что касается до Архіепископа, онъ уже достаточно вознагражденъ за свое сватовство: ибо, когда, оставивъ Сигизмунда, присоединился къ партіи Зѣмовита, то противная сторона разорила всѣ его имѣнія. Извѣстно всѣмъ, что Королева, узнавъ о намѣреніи Зѣмовита похитить ее силою на пути изъ Венгріи въ Краковъ, крайне огорчилась преступною его дерзостію, и объявила Архіепископу, что какой человѣкъ не только дружбы ея, но даже и уваженія“ не стоитъ.»

— "Однакожъ, " сказалъ Воевода; «Зѣмовитъ за отреченіе отъ искательства руки Королевы получилъ отъ нее обязательство на десять тысячъ копъ Пражскихъ грошей, и въ обезпеченіе сего долга, вступилъ во владѣніе Куявіею.»

— ""Запись сію, " отозвался одинъ изъ Пановъ: «получилъ онъ за возвращеніе замковъ и городовъ, взятыхъ имъ въ великой Польшѣ, а не за отреченіе отъ руки Королевы; хотя впрочемъ искательство его нисколько неудивительно: ибо Зѣмовитъ, какъ потомокъ Пяста, могъ имѣть нѣкоторое право на вашъ тронъ.»

— "Но для чего бы, " сказала Елена: «не выдать Гедвиги за Герцога Рагузскаго? Герцогъ Вильгельмъ никакихъ бѣдствій не причинилъ еще для Польши; напротивъ того, онъ обладаетъ всѣми достоинствами, могущими обезпечить ея благополучіе.»

— "Герцогъ Вильгельмъ, " отвѣчалъ кто-то: «любитъ Гедвигу, но Поляковъ не терпитъ.»

— "Замѣтилиль вы, Паны, сказалъ Габданкъ: «какъ Королева была растрогана, когда Архіепископъ возлагалъ на нее корону. По окончаніи священнаго намащенія, первый взоръ бросила она на Вильгельма, который вдалекѣ, за другими ея поклонниками, стоялъ подъ каѳедрою, погрузясь въ глубокую печаль.»

— "Бѣдный Нѣмчикъ, " сказалъ нѣкто: «старается, каждому угождать; но каждый, подымая носъ, кажется, говоритъ ему: посмотримъ. Положеніе его должно быть самое непріятное. Одинъ только Панъ Подкоморій ³⁵ держитъ его сторону; но покровительство сіе не много ему поможетъ.»

— «Бѣдная и Гедвига!» сказала одна дама: «сколько у нее отцевъ, опекуновъ, сватовъ и воздыхателей: при всемъ томъ она совершенная сиротка! Любопытно знать: кому, наконецъ достанется рука ея. Мнѣ кажется, что Герцогъ Вильгельмъ, уже тѣмъ самымъ, что умѣлъ снискать любовь, имѣетъ право на ея руку: ибо не должно забывать, что и Королевы родятся съ такими же сердцами, какъ и всѣ женщины.»

— "Сударыня, " отозвался бывшій тамъ Епископъ: «молодость Королевы нашей, благодаря Богу, даетъ намъ еще довольно времени разсудишь, кто возвратитъ Польшѣ драгоцѣнный родъ Пястовъ.»

— "А между тѣмъ, " сказалъ Фирлей: «поклонники ея прелестей будутъ грабить и жечь Польшу.»

— "Мы вооружимся на ея защиту, " вскричалъ одинъ молодой человѣкъ. «Королевѣ теперь шестнадцать лѣтъ: и такъ еще не ушло время для избранія ей супруга.»

— "Тогда, " отвѣчали дамы: «вы уже конечно не будете столько затрудняться въ выборѣ; но что будетъ съ бѣднымъ Вильгельмомъ?»

— «Онъ между тѣмъ можетъ снискивать расположеніе нашей Гедвиги.»

— «Нѣтъ!» сказалъ Фирлей; «напрасно было бы такъ долго испытывать сердца ихъ. Если Провидѣніе предопредѣлило соединишь ихъ, то народъ не замедлитъ изъявить на то свое согласіе; если же Богу союзъ сей не угоденъ, то и это мы скоро узнаемъ. Какъ бы то ни было, но признаюсь, что между всѣми соперниками я не вижу еще моего Государя.»

— «Знаете ли, сколько сокровищъ привезла съ собою Королева?» спросилъ нѣкто. «Свита Гедвиги ежедневно блещетъ новыми драгоцѣнностями, хотя сама она очень просто одѣвается. Любо смотрѣть; но страшно, чтобъ роскошь не заразила нашего народа.»

— "Не бойтесь, " отвѣчалъ Епископъ: «Королева сокровищами своими дѣлится съ Богомъ: церкви украшаются уже ея щедрыми дарами ³⁶.»

— "Но что всего смѣшнѣе, " сказала одна изъ дамъ: «то это громкій въѣздъ посольства Крестоносцевъ, которое, какъ говорятъ, отправилось ни съ чѣмъ.»

— "Вы, сударыни, " отвѣчалъ Фирлей: «считаете это посольствомъ, а я злодѣйскимъ шпіонствомъ. Крестоносцы догадались, что супругъ Гедвиги будетъ герой, который не замедлитъ смирить ихъ гордость; и такъ, заботясь о своей пользѣ, они пріѣзжали освѣдомиться о дѣлахъ нашихъ, и я увѣренъ, что въ выборѣ Короля они не откажутся участвовать.»

"Но они не много выиграли пріѣздомъ своимъ въ Краковъ, " сказалъ Габданкъ. «Слухъ носился, что Ея Величество Королева не только не приняла присланныхъ отъ Магистра подарковъ, но даже не дозволила посламъ его и жить въ замкѣ.» —

Въ сихъ и симъ подобныхъ разговорахъ летѣло время; но Воевода все былъ мраченъ: казалось, душа его жестоко страдала. При наступленіи вечера, Фирлей собрался ѣхать, и съ такою поспѣшностію оставилъ Бѣлинъ, какъ будто дома ожидали его самоважнѣйшія дѣла. Когда же на третій день и прочіе, гости разъѣхались, и въ Бѣлинѣ никого не оставалось чужаго Довойна, желая узнать о своей участи, и выбравъ удобную пору, съ свойственною ему смѣлостію, — приблизился къ Габданку и сказалъ:

— «Гостепріимный Ляхъ! мнѣ хорошо жить у тебя; если тебѣ случится быть въ моемъ Литовскомъ помѣстьѣ, постараюсь, чтобъ и тебѣ было хорошо: ибо хоть ты и знатенъ между своими, но и я въ Литвѣ не безъизвѣстенъ. У Тебя есть села и города; у меня земли втрое больше твоего; наконецъ, если ты много значишь у своей Королевы, то и мой Государь, Ягелло, довольно меня уважаетъ. Послушай: мы, Литовцы, такіе же люди, какъ и вы: отдай; мнѣ Елену, если ты меня не презираешь.» —

Габданкъ, извѣщенный уже дочерью о любви Довойны, не изъявилъ никакого удивленія на его предложеніе, и хотя не желалъ входить такъ скоро съ нимъ ни въ какія обязательства, предпочитая благополучіе своей дочери всему на свѣтѣ, однако жъ, не желая отказомъ огорчить того, кому обязанъ возвращеніемъ Елены, онъ такъ отвѣчалъ:

— «Не сомнѣваюсь, храбрый Довойна, что дочь моя была бы съ тобою счастлива. Мнѣ извѣстна знаменитость твоего рода и твои личныя достоинства; но мы не успѣли еще такъ коротко ознакомиться, чтобы могли входить въ столь тѣсныя связи. По нашимъ обычаямъ, храбрый Довойна, молодой человѣкъ, долженъ прежде всего снискать расположеніе дѣвицы, и потомъ уже просить у родителей ея руки. Ежели успѣешь понравиться моей дочери, тогда, можеть быть, и я соглашусь. Но я предвижу одно важное препятствіе, которое, не смотря даже и на взаимность моей дочери, не поможетъ тебѣ. Ты не признаешь Бога нашего.»

— «Не признаю, — потому, что никто отъ меня того не требовалъ. Впрочемъ, это для меня не такъ будетъ трудно.»

— "Послушай же моего совѣта, " сказалъ Габданкъ. «Въ Литву тебѣ не зачѣмъ спѣшить: будь моимъ гостемъ, учись правиламъ нашей вѣры, привыкай къ законамъ и обычаямъ нашимъ; надѣюсь, что со временемъ дочь моя не будетъ противиться твоему желанію, а я не откажу Тебѣ въ моемъ благословеніи.» —

Довойна поблагодарилъ за искренность, расположился надолго въ домѣ Габданка, и во всемъ слѣпо слѣдовалъ его совѣтамъ. Между тѣмъ, какъ Онѣ ждетъ исполненія своихъ надеждъ, возвратимся въ Литву и посмотримъ, что тамъ дѣлается.

ГЛАВА XI.
Чудное явленіе.

Образъ жизни Тройдана въ храмѣ Знича почти не перемѣнился со времени облеченія его въ одежду жреца. Будучи всегда услужливымъ, прилежнымъ, строгимъ къ самому себѣ, онъ стяжалъ Общее уваженіе своихъ товарищей; а примѣрная набожность до такой степени прославила его, что народъ, въ различныхъ своихъ надобностямъ, прибѣгая съ просьбами къ вратамъ, храма, его одного требовалъ, и только его отвѣтами оставался доволенъ. Но сія общая любовь къ нему и достойные подражанія его поступки, не могли снискать ему расположенія начальника; напротивъ того, онъ очень недоволенъ былъ славою юноши, о которомъ похвалы слышались повсюду. Предвидя, что именитость Тройдана скорыми шагами поведетъ его къ высшимъ достоинствамъ, а со временемъ можетъ лишить и его давно ожидаемой степени Кривекривейты, онъ мучился тайнымъ безпокойствомъ, и хотя изрѣдка улыбался ему, но сквозь сію принужденную улыбку невольно проглядывала величайшая ненависть. Злоба его усилилась еще болѣе съ того времени, какъ верховный жрецъ, при посѣщеніи храма, въ присутствіи всего народа и жрецовъ, изъявилъ Тройдану благодарность, и съ несказанною радостію благодарилъ боговъ за дарованіе алтарю столь усерднаго слуги.

Громкія похвалы и благодарность могли бы инаго юношу, менѣе благоразумнаго, сдѣлать гордымъ и дерзскимъ противу своего начальника; но Тройданъ, всегда тихій, скромный и послушный, дѣлалъ только то, чѣмъ могъ заслужить его вниманіе. Но явно, неумолимое нерасположеніе Ербута начинало выводить его изъ терпѣнія; и хотя, онъ не дозволилъ себѣ, нималѣйшей жалобы, но, съ нѣкотораго времени, стали замѣчать большую перемѣну въ его здоровьѣ. Товарищи его, полагая, что зависть Ербута причиною его страданій, всячески старались развлекать его; но Тройданъ, терзаемый безпокойствомъ совсѣмъ другаго рода, не могъ пользоваться утѣшеніемъ, Ему, хотѣлось имѣть друга, который бы умѣлъ понять и раздѣлить его страданія; но боясь ввѣриться юношѣ, и опасаясь, чтобъ не измѣнить самому себѣ въ минуту откровенности, онъ счелъ лучшимъ молчать, и не подвергать опасности будущаго своего жребія.

Между молодыми людьми, посвятившими себя на службу богамъ, находился одинъ жрецъ, коего возрастъ, образъ мыслей и кротость нрава болѣе прочихъ привязывали къ Тройдану; Явпутъ, принимая участіе въ страданіяхъ своего пріятеля; уважалъ его тайны, не смотря на то, что ему хотѣлось бы постигнуть оныя и, по возможности, утѣшить его; но онъ не безпокоилъ его докучливымъ любопытствомъ, и довольствовался знаніемъ того, что ему довѣрялъ самъ Тройданъ. Внимательная упредительность сія не скрылась отъ него: онъ еще болѣе полюбилъ Явнута, и безпрестанно доказывалъ ему свою благодарность и довѣріе. Разговоры ихъ, въ удаленіи отъ свѣта, не могли быть ни утѣшительны, ни разнообразны. Тройданъ изъ осторожности не хотѣлъ говорить нечего посторонняго; однакожъ, когда заходила рѣчь о военномъ искусствѣ, а, наипаче когда онъ принужденъ былъ, разсказывать подвиги рыцарей, служащихъ для славы прекраснаго пола, тогда уста его разверзались, онъ забывалъ о томъ, гдѣ находился, слова лились рѣкою и рисовали самыми плѣнительными красками предметы сей службы, самой чистой и непорочной, заключающей въ себѣ однѣ только радости. Явнутъ слушалъ тѣмъ съ большимъ удивленіемъ, что женскій полъ извѣстенъ былъ ему, какъ слабый, зависимый отъ мужчинъ, ограниченный въ своихъ желаніяхъ, скромный и не имѣющій почти никакого вліянія на дѣла другаго пола. Наипаче не мигъ онъ понять, для чего юноша, столь чувствительный къ прелестямъ, предпочелъ проводить жизнь, свою лучше въ стѣнахъ храма, нежели служить для славы тѣхъ существъ, коихъ добродѣтели описывалъ съ такимъ жаромъ.

— "Ничего не понимаю, " сказалъ онъ однажды Тройдану: «но думаю, что женщина бываетъ или смѣшна или несносна, когда сама отъ себя зависитъ. Посмотри на Аксену: хотя и сестра Князя, но она ни мужчина, ни женщина, и именно отъ того, что выросла на своей волѣ.»

— "Однакожъ, " отвѣчалъ Тройданъ: «я слышалъ, что дочь нашего Кривекривейты также выросла на своей волѣ, знаетъ свѣтъ и вездѣ бываетъ съ отцемъ; но ее называютъ образцемъ скромности.»

— "Что Поята хороша и скромна, то это дѣло другое. Или не знаешь, что она происходитъ отъ крови боговъ: слѣдовательно, если бы и хотѣла испортишься, то не можетъ. Довойна служитъ тебѣ живымъ примѣромъ: пока не угождалъ женщинамъ, былъ мужественъ и за побудимъ; коль же скоро дозволилъ владѣть собою «плѣнницѣ, то сдѣлался слабымъ и ни къ чему неспособнымъ.»

— «Не вѣрь этому, пріятель, „ отвѣчалъ Тройданъ.“ Мужество его не угасло: любовь только дала этому иное направленіе. Ручаюсь, что онъ не будетъ уже болѣе ни наѣздникомъ, ни хищникомъ; но когда отечество потребуетъ его помощи; то мужество его окажется вдвое сильнѣе. Какъ думаешь: раздѣляетъ ли, съ нимъ его чувства та прелестная плѣнница?»

— «Не думаю, чтобъ волшебницы въ состояніи были раздѣлять, человѣческія чувствованія. Я, очень сожалѣю объ немъ: ибо если тамъ Поляки не убьютъ его, то она сама, рано или поздно, сорветъ ему голову.»

— «Да не по ея ли ходатайству отпущены и всѣ прочія плѣнницы?» спросилъ Тройданъ.

— «Всѣ до одной, и очень хорошо, что такъ случилось. Развѣ это не волшебство, что Ягелло, завоевавшій Польшу, при видѣ одной Польки, до такой степени потерялъ умъ, что всѣмъ плѣнницамъ возвратилъ свободу? Ничего подобнаго не случалось, еще въ Литвѣ.. — Правду сказать, я и самъ, глядя на толпу сихъ плѣнницъ, боялся ихъ, и очень радъ былъ, услышавъ, что туча сія обратилась восвояси. Нѣкоторые изъ воиновъ, по примѣру Довойны, хотѣли послѣдовать за ними, но Князь, подъ смертною казнію, воспретилъ имъ сіе; теперь, говорятъ, они бродятъ, какъ полуумные, такъ ихъ обворожили прелести Полекъ. Замѣтилъ ли ты, какъ та гордая плѣнница, посмотрѣвши на насъ, такъ нечаянно лишилась чувствъ?»

— «Какъ же ты думаешь: что бы такое могло поразить ее столь сильно?»

— «Обыкновенно что: зло добра не терпитъ.»

— "Конечно, конечно такъ, " повторялъ встревоженный Тройданъ, котораго замѣчаніе Явнута ввергло въ большую задумчивость. Чрезъ минуту онъ всталъ, и началъ прохаживаться по пустому храму. Углубившись въ разныя мысли, юноша вдоль и поперегъ ходилъ скорыми шагами по капищу, и приблизясь къ дверямъ и встрѣтился неожиданно на порогѣ съ одною изъ двухъ богато одѣтыхъ дѣвицъ, которыя съ завѣшенными лицами, съ набожностію, входили въ храмъ, и такъ ее испугалъ, что она съ крикомъ отступила назадъ.

Хотя Тройданъ въ самомъ дѣлѣ не былъ виновенъ въ испугѣ незнакомки, но звукъ ея голоса произвелъ въ немъ новое смущеніе. Между тѣмъ подруга ея смиренно приближалась, къ жертвеннику. Вѣнокъ изъ свѣжихъ розъ украшалъ ея чело. Это была Аксена, пришедшая съ дружкою для принесенія предбрачной жертвы. Слуга несъ за нею въ корзинѣ двухъ бѣлыхъ какъ снѣгъ пѣтуховъ, и положилъ ихъ на ступеняхъ алтаря; дружка остановилась въ сторонѣ. Ербутъ, заблаговременно извѣщенный, о времени, въ которое Княжна придетъ въ храмъ, явился въ ономъ со всѣмъ причтомъ своимъ. Тройданъ между тѣмъ съ удивленіемъ разсматривалъ дружку, и чѣмъ болѣе всматривался въ нее, тѣмъ знакомѣе казались ему черты ея лица; наконецъ въ величайшемъ смущеніи онъ закрылъ лице руками, и уклонился за ближайшую колонну. Онъ хотѣлъ еще приблизиться къ незнакомкѣ, еще взглянуть на нее, но неимѣлъ довольно мужества, чтобъ выйти опять изъ тѣни. Къ счастію, Ербутъ, занятый жертвоприношеніемъ, не обращалъ на него вниманіи. Ростъ дѣвицы, ея скромность, красота, такъ живо представившаяся его воображенію, почти лишали его разсудка, и поражали его тѣмъ большимъ удивленіемъ, что онъ не могъ думать, чтобы извѣстная ему особа, по какому бы то ни было случаю, находилась въ такомъ мѣръ, которое не могло имѣть ни какого отношенія ни къ ея состоянію, ни къ предназначенію: при всемъ томъ, онъ почти не сомнѣвался, что точно ее видитъ предъ собою. На что бы онъ не согласился въ ту минуту, чтобы поднять легкое покрывало; сквозь которое, и безъ того довольно явственно проглядывали черты прелестнаго лица ея, или чтобы услышать звукъ ея голоса! Но незнакомка, какъ, прекрасная статуя, недвижимо стоя въ нѣкоторомъ разстояніи отъ жертвенника, возсылала къ небу усердныя мольбы, и блистающія въ глазахъ ея слезы показывали, что она въ ту минуту занята была счастіемъ Аксены. Тройданъ измѣрялъ мысленно отдаленность ея жительства, допускалъ; всѣ случаи, могшіе заставить ее пріѣхать въ Вильно, протиралъ глаза, снова всматривался, и снова находилъ въ ней все знакомое. Наконецъ онъ рѣшился подвинуться впередъ, и началъ хладнокровнѣе разсматривать ея прелести. Увѣренность его сдѣлалась еще сильнѣе, когда онъ замѣтилъ, что незнакомка съ любопытствомъ начала заглядывать за колонну. Одежда ея, вовсе не принадлежавшая ея званію и странѣ, уменьшила нѣсколько его надежды; но онъ, обманывая самъ себя, хотѣлъ еще продолжать свои мечты, не смотря на то, что мало по малу онъ находилъ въ ней нѣкоторое несходство съ извѣстною ему особою, составлявшею все его счастіе.

По окончаніи жертвоприношенія, Аксена сняла съ головы вѣнокъ, и, посмотрѣвъ съ чувствомъ на сіе украшеніе своего дѣвства, съ, сожалѣніемъ возложила оный на жертвенникъ. Ербутъ янтаремъ и воскомъ усилилъ пламя, которое, освѣтивъ весь храмъ, казалось предвѣстіемъ благополучнаго союза Аксены. Хоръ жрецовъ воспѣлъ гимнъ божеству, и дѣвицы, вознеся руки къ небу, молились нѣсколько минутъ, и потомъ съ поспѣшностію удалились. Тройданъ слѣдовалъ взоромъ за незнакомкою, и, погрузясь въ новую задумчивость, разсуждалъ о прихотяхъ судьбы, которая и въ удаленіи отъ свѣта, не престаетъ дѣлать его своимъ игралищемъ.

Послѣ ухода дѣвицъ, подошелъ къ нему Явнушъ съ выраженіемъ лица веселость коего помрачена была заботливостію о другѣ.

— "И такъ, ты видѣлъ Княжну, " сказалъ онъ ему: «сего воина въ женской одеждѣ, которая предпочла Войдилу Князю Даніилу; теперь надобно еще тебѣ увидѣть жениха ея. Вотъ видишь, до чего доходитъ женщина, предоставленная своей волѣ; въ другомъ мѣстѣ свадьба сія конечно бы не состоялась. Но что это? не дурно ли было тебѣ? что съ тобою сдѣлалось, что ты такъ прислонялся къ стѣнѣ, когда Княжна приносила жертву? Ты и теперь еще дрожишь и блѣденъ, какъ Пеколо ³⁷. Тройданъ! что съ тобою? выйди освѣжиться воздухомъ: я за тебя побуду возлѣ жертвенника.»

— "Полно, полно, " отвѣчалъ Тройданъ, все еще смущенный. «Но скажи мнѣ, кто такова дружка Аксены?»

— «Та, которую ты такъ сильно толкнулъ при ея входѣ? Славно же ты ей отрекомендовался. Она долго будетъ помнить тебя. Но успокойся; хотя особа ея священна, но она вѣрно не станетъ, жаловаться на тебя.»

— «Явнутъ! заклинаю тебя, оставь свои шутки, и если ее знаешь, то скажи, какъ ее зовутъ?»

— «Такъ ты любопытствуешь знать ея имя? Но я дѣлаюсь самъ еще любопытнѣе отъ твоего любопытства. Конечно я знаю ее, да и кто жъ ея не знаетъ? Во-первыхъ, она знатная особа; о полученіи руки ея стараются первѣйшіе вельможи, но до сего времена еще никто изъ нихъ не успѣлъ обратить на себя ея вниманія; разсуди же, какъ ты счастливъ, что, желая видѣть тебя, она нарочно пришла сюда съ Княжною въ день твоей службы.»

— «Нарочно! можетъ ли это быть?» спросилъ встревоженный юноша. «Ты убиваешь меня. Она хотѣла видѣть меня! Сейчасъ же я долженъ бѣжать отселѣ.»

— «Бѣжать? отъ одной дѣвушки, которая не въ состояніи сдѣлать тебѣ никакого зла? Тройданъ! ты находишься въ какомъ-то заблужденіи: она не можетъ быть тою, которую ты такъ сильно опасаешься. Успокойся; она не изъ числа тѣхъ страшныхъ Полекъ, это дочь нашего Кривекривейеты.»

— «Дочь Кривекривейеты!» какъ будто пробудясь отъ сна, повторилъ Тройданъ. «Такъ это дочь Лездейки! но увѣренъ ли ты, что не ошибаешься? Ахъ, какъ же ты меня и успокоилъ, и поразилъ! Но не обманываешь ли меня? Если это Поята, то для чего же ей хотѣлось видѣть меня? Я съ нею вовсе не знакомъ.»

— «Странный вопросъ! Для того-то она и хотѣла узнать тебя, что ты съ нею незнакомъ. И дочь Кривекривейты такая же женщина, а онѣ, какъ увѣряютъ, всѣ очень любопытны. Думаешь ли, что ей не извѣстно, кому храмъ одолженъ заведеннымъ здѣсь порядкомъ и знаменитостію? Старый Лездейко вѣритъ въ нее, какъ въ другаго Перкуна: она имѣетъ большое значеніе при Дворѣ за свои добродѣтели и набожность; говорятъ даже, что Ягелло въ нее влюбленъ; но отецъ, какъ слышно, предназначаетъ ее тому, кто со временемъ поступитъ на мѣсто Кривекривейты.»

— «Такъ это была Поята! Что за случай! Поята!» повторялъ Тройданъ, не могшій еще освоиться съ сообщеннымъ ему извѣстіемъ. — Пріятель его, видя, что онъ снова погрузился въ мечты, предоставилъ его самому себѣ, и занялся около жертвенника обязанностями своего служенія.

Конецъ первой части.

ПРИМѢЧАНІЯ

Къ 1-й ЧАСТИ.

1) Нельзя съ достовѣрностію утверждать, что древній туръ то же самое, что нынѣшній зубръ. Зубръ сей долженъ быть очень красивъ, ибо Гедиминъ приказалъ рога его обдѣлать въ золото, и вмѣсто чаши употреблялъ оные на пиршествахъ. Рѣдкость сія такъ высоко была цѣнима, что Гедиминовъ внукъ, Князь Витольдъ, поднесъ ее въ даръ Императору Сигизмунду, при свиданіи съ нимъ въ Луцкѣ.

2) Фамилія Радзивилловъ происходишь отъ слова Rada, совѣтъ.

3) Зглища. Такъ назывались мѣста, на которыхъ сожигаемы были тѣла умершихъ.

4) Курганы, высокія могилы, сыпанныя въ намять рыцарей.

5) Жупанами назывались первѣйшіе вельможи.

6) Олгердъ въ первомъ супружествѣ имѣлъ Витебскую Княжну Юліану, и взялъ за нею Витебское Княжество. Отъ сего брака было у него шесть сыновей: Владиміръ Кіевскій, отъ котораго произошли Князья Слуцкіе; Здиславъ Подольскій, Лингвинъ Мстиславскій, Вигунтъ Трубщукскій, Константинъ Черниговскій и Чарторискій, и Ѳедоръ Сангушко, родоначальникъ Князей Ковельскихъ и Коширскихъ. Отъ втораго супружества съ Маріею, Княжною Тверскою, Олгердъ также имѣлъ шесть сыновей: Ягеллу, Скиргѣллу, Свидригайлу, Корибута, Димитрія и Вигунта (по Стрыковскому.)

7) Это происходило въ Кѣрновѣ, древней столицѣ, гдѣ обыкновенно Князья возводимы были на престолъ.

8) Когда Олгердъ съ войскомъ ходилъ къ Москвѣ, а Гастольдъ отлучился въ Тыкочинъ, тогда Виленскіе язычники, пользуясь ихъ отсутствіемъ, разрушили церковь и монастырь, бывшіе на томъ мѣстѣ, гдѣ недавно находился Епископскій дворецъ. Семерыхъ монаховъ умертвили на площади, а остальныхъ семерыхъ, искавшихъ спасенія въ горахъ Антокольскихъ, догнали, распяли и сбросили въ Вилію. Олгердъ, возвратясь изъ похода, пятьсотъ виновныхъ гражданъ казнилъ и далъ дозволеніе Христіанамъ безпрепятственно селиться въ его владѣніяхъ. Тогда-то Гастольдъ вызвалъ опять Францисканцевъ изъ Польши, и поселилъ ихъ на томъ мѣстѣ, гдѣ они и по сіе время находятся. Тамъ на кладбищѣ есть маленькая церковь, въ которой опочиваютъ тѣла мучениковъ.

9) Одна была за Мазовецкимъ Княземъ Болеславомъ другая Альдона (въ крещеніи Анна) за королемъ Польскимъ Казимиромъ Великимъ. Сія умерла въ Краковѣ насильственною смертію, оставивъ двухъ дочерей: Елисавету и Гедвигу. (Наруш. Hist. nar. Polsk. m. IV.)

10) Ауска, богиня лучей восходящаго и заходящаго солнца.

11) Ромове или Ромве въ нынѣшнемъ Натангенѣ, гдѣ село Гросвальденъ, мѣсто священнаго дуба. По уничтоженіи онаго Христіанами, язычники достали топоръ, которымъ онъ былъ срубленъ, и долго покланялись оному вмѣсто дерева. По сему самому Ромове получило названіе Heiligепbeil, т. е. священнаго топора.

12) Историки именуютъ его различно: Свичъемъ отъ освѣщенія; Зничемъ, какъ будто происходящимъ изъ ничего, и наконецъ Зинчемъ.

13) Кире-Кирейто или Кривекрявейте значило: ближайшій нашъ господинъ.

14) Капище сіе находилось на томъ мѣстѣ, гдѣ нынѣ стоитъ каѳедральная церковь, которая, какъ увѣряютъ, сооружена на его основаніи. Находящаяся не вдалекѣ отъ оной башня, есть отчасти та самая, съ которой языческіе первосвященники объявляли народу волю боговъ.

15) Исторія Лездейки весьма любопытна, Витенесъ, Великій Князь Литовскій, отецъ Гедимина, нашелъ его на охотѣ въ орлиномъ гнѣздѣ или, какъ другіе пишутъ, въ богатой колыбели, повѣшенной между деревьями. Тронувшись его положеніемъ, и думая, что найденный имъ младенецъ осужденъ былъ на смерть злою матерью или завистливыми опекунами, онъ взялъ его къ себѣ, и воспитывалъ какъ сына. Это случилось, будто бы, въ одной милѣ отъ Вильна, на Виліи, почти въ томъ Самомъ мѣстѣ, гдѣ стоитъ дворецъ Верки. Плачь дитяти привелъ туда Витенеса; отъ чего и мѣсто сіе названо Верки; ибо Werkt по-Литовски значитъ плакать. Съ лѣтами въ Лездейкѣ развились необыкновенныя способности ума; посему Князь приказалъ учить его Астрологіи и духовнымъ наукамъ. Наконецъ онъ сдѣланъ былъ верховнымъ жрецомъ, или Кривекривейтою.

16) Ковно въ древности называлось Куносами, отъ Литовскаго. Князя Куноса, основателя сего города, который былъ его столицею.

17) Ауспленія, богиня угловъ (Angularis).

18) Керпичь, лѣсной богъ, завѣдывавшій болотнымъ мхомъ; Силиничь, божокъ мховъ, помощникъ Керпича.

19) Лигичусъ, богъ согласія между людьми.

20) Припарсцисъ (Приспарчусъ), богъ дающій богатство.

21) Ея настоящее имя было Марія.

22) Сначала Войдила былъ буфетчикомъ у Ольгерда, потомъ Маршаломъ Двора, Секретаремъ, и наконецъ самымъ довѣреннымъ его совѣтникомъ. (Стрыковскій, Кромеръ, и др.)

23) Святокрестовая гора, на которой находился монастырь Бенедиктинскаго Ордена, основанный Болеславомъ Храбрымъ.

24) Довойна, знаменитый рыцарь Литовскій, находясь въ походѣ противъ Поляковъ, похитилъ богатую и прекрасную Польку, герба Габданкъ, сдѣлавшую обѣтъ цѣломудрія. Вмѣстѣ съ нею онъ вывезъ богатую добычу изъ Бенедиктинской церкви на Святокрестовой горѣ. Въ числѣ похищенныхъ имъ вещей находилась, какъ увѣряютъ, частица Древа животворящаго Креста. Язычники, прикасавшіеся къ оной, повергаемы были невидимою силою на землю. Ягелло, пораженный симъ чудомъ, не зналъ, что ему дѣлать. Богобоязненная плѣнница посовѣтовала ему отправить сію святыню на прежнее мѣсто съ подобающею честію. Довойна, кому поручено было исполненіе сего, воспользовался симъ обстоятельствомъ, получилъ руку дочери Габданка, и принявъ Св. крещеніе, возвратился съ женою въ Литву. (Стрыковскій и иные.)

25) Святокрестовая гора въ языческія времена называлась Лысою горою. Народъ думалъ, что гора сія была сборнымъ мѣстомъ волшебницъ.

26) Государи сѣверныхъ земель, имѣя намѣреніе жениться, приглашали къ себѣ на пиршество дочерей первѣйшихъ вельможъ, и садились съ ними за одинъ столь. Та, которой умъ и прелести нравились Государю, получала отъ него за обѣдомъ перстень и платокъ, въ знакъ того, что она избрана ему въ супруги. Прочія дѣвицы, щедро одаренныя, возвращались домой.

27) Лѣтописцы соглашаются въ томъ, что Войдило равно былъ любимъ и Олгердомъ и Ягеллою. Изъ сего должно заключать, что онъ въ высшей степени обладалъ искусствомъ нравиться, или что онъ былъ незаконнымъ сыномъ какой либо знаменншой особы.

28) Кѣйстутъ, возвращаясь съ Прусской войны, въ Полангенѣ влюбился въ Бируту, Дѣвицу, посвятившуюся богамъ, насильно увезъ ее отъ отца, и женился на ней. По смерти ея, сынъ ея, Витольдъ, отвезъ тѣло матери въ Полангенъ, и тамъ погребъ оное. Надобно думать, что она была женщина рѣдкихъ достоинствъ: ибо Народъ, по ея смерти, чтилъ ее какъ божество. Должно полагать также, что она умерла Христіанкою: ибо у гроба ея въ Полангенѣ долгое время находился Христіанскій священникъ. Тамъ, надъ моремъ, до сего времени есть гора, называемая Бирутосъ.

29) Вѣроятно и перемѣна религіи была поводомъ къ сей распрѣ. Ибо видно изъ имени, что Андрей, называвшійся прежде Княземъ Войдатомъ-Нарбатомъ, былъ уже Христіанинъ.

30) Булава (Buzdygan) жезлъ, означающій начальство надъ другими.

31) Вѣроятно, Рахово.

32) Король Лудовикъ, еще во время малолѣтства Гедвиги, обѣщалъ ее въ супружество Рагузскому Герцогу Вильгельму. По условію, тотъ, кто нарушитъ договоръ, долженъ былъ заплатить противной сторонѣ 200.000 червонныхъ въ вознагражденіе.

33) Хотя Довойна и говоритъ, что не знаетъ гербовъ, кромѣ меча, но домъ его, одинъ изъ древнѣйшихъ въ Литвѣ, употреблялъ въ гербѣ своемъ шиллингъ. Впрочемъ справедливо, что въ тѣ времена гербы мало еще употреблялись въ Литвѣ.

34) Гусары составляли тяжелую конницу. Вооруженный съ головы до ногъ гусаръ, употреблялъ пику, прикрѣпленную къ лѣвой сторонѣ сѣдла, и длинный мечь (Копcerz.) Панцырники принадлежали къ легкой конницѣ.

35) Гнѣвошъ Далвеицкій, Подкоморій Краковскій.

36) Во многихъ Польскихъ церквахъ, особливо въ Краковѣ и Познанѣ, есть слѣды усердія Гедвиги. Въ Ченстоховѣ церковная одежда, вышитая руками Королевы, такъ прекрасна, такъ хорошо сохранилась, такъ богато украшена жемчугомъ и бриліантами, что едва ли и нынѣ можно сдѣлать великолѣпнѣе.

58) Пеколо или Пикалъ, богъ ада.