Поэтическія Вспышки. Стихотворенія Ѳедора Болошеновскаго. Одесса. Въ mип. Т. Неймана и Комп. 1848. Въ 8-ю д. л. 78 стр.
Время безпредметныхъ поэтическихъ стремленій прошло; никто не понимаетъ теперь поэта, когда онъ восклицаетъ «туда, туда!..», самъ неимѣя яснаго представленія — куда; всѣ попросятъ Поэта выразиться по опредѣленнѣе, когда онъ скажетъ:
Ты знаешь ли тотъ край святой,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гдѣ дышатъ нѣгой неземной
Гдѣ такъ сладки воспоминанья;
Ты знаешь ли тотъ край святой,
Туда умчимся мы съ тобой.
(Стр. 76.)
Кромѣ того, что всѣ теперь спросятъ, что это за край, еще потребуютъ отъ поэта объясненія словъ, которыми- онъ его характеризуетъ, какъ, напримѣръ, нѣга неземная, которою тамъ дышатѣ… Другое дѣло, еслибъ поэтъ выразился гораздо опредѣленнѣе, еслибъ онъ, на-примѣръ, сказалъ:
Ты знаешь ли тотъ край…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гдѣ зрѣютъ персики и фиги,
Гдѣ плохо пишутся стихи,
И хорошо печатаются книги?..
тогда бы мы съ вами, читатель, воскликнули въ одинъ голосъ: «это Ѳдесса!» Въ-самомъ-дѣлѣ, какія прекрасныя изданія выходятъ изъ-подъ типографскихъ станковъ г. Неймана и коми.! И красота въ нихъ является уже но вспышками; но обдумана и выдержана отъ обертки до оглавленія; она — слѣдствіе труда, заботы, носитъ на себѣ печать вкуса, ума, изобрѣтательности, опрятности, словомъ, всѣхъ тѣхъ качествъ, которыхъ тщетно ищешь въ стихахъ, составляющихъ содержаніе этихъ прекрасныхъ книжечекъ… Нѣтъ, типографщикъ рѣшительно опередилъ поэта: нѣтъ ни одной «поэтической вспышки» въ стихахъ г. Волошеновскаго, которая была бы достойна такой прекрасной формы; видно, что типографщикъ слѣдилъ аг усовершенствованіемъ своего искусства, а поэтъ нисколько не зналъ современнымъ требованіямъ эстетики, пишетъ стихи безъ всякаго содержанія и вовсе незаботясь о формѣ.
Мнѣ грустно, но чего (отъ-чего?) мнѣ грустно,
Того не вѣдаетъ весь міръ!
Живу съ тоской я неразлучно
Она мой гость и мой кумиръ.
Мнѣ грустно… кто же грусть разсѣетъ?
Ахъ нѣтъ здѣсь въ, мірѣ никого!
Кто бѣднымъ сердцемъ завладѣетъ,
Мученья знаетъ кто его!..
Чего жь (отъ-чего жъ!) мнѣ грустно, что таится
Въ душѣ измученной тоской?
Къ покою, другъ, душа стремится,
Но прочь бѣжитъ ея покой!
Но кто жь виновникъ нарушенья,
Душа, покоя твоего?
Она влила мнѣ въ грудь мученья.
Она — виновница всего!
Терпи жь, душа, пока настанетъ
Конецъ страданіямъ твоимъ!
Тебѣ покойно, сердце, станетъ,
Подъ-тяжкимъ камнемъ гробовымъ!
(Стр. 7.)
Такъ вотъ, на что жалуется поэтъ, и ропщетъ, что весь міръ не вѣдаетъ, отъ-чего ему грустно! Да за какую же уѣздную сплетницу поэтъ принимаетъ весь этотъ міръ, чтобъ, ему, этому міру, оставивъ всѣ свои дѣла и свою грусть, заняться только тѣмъ, что какая-то она (должно быть, женщина) влила въ грудь поэта мученья! Другое дѣло, если бы самая грусть его была поинтереснѣе, или еслибы и настоящую свою грусть онъ выразилъ въ такой формѣ, которая бы обратила на себя вниманіе, если не всего міра, то по-крайней мѣрѣ читающей русской публики… Иначе, какое кому дѣло до разныхъ "вспышекъ скорѣй ипохондрическихъ, чѣмъ поэтическихъ, когда поэтъ объявляетъ, что ему «пора окончить жизни путь, что ему опротивѣлъ жизни путь» (стр. 9), что
… Съ каждымъ днемъ скорѣе я
Все къ гробу приближаюсь,
И наконецъ, сыра земля
На вѣкъ меня сокроетъ;
какое кому дѣло до того, что въ одномъ стихотвореніи на «Новый Годъ», поэтъ жалуется, что ему было скучно, а въ другомъ, на другой «новый годъ», онъ говоритъ, что доволенъ старымъ годомъ, потому-что былъ влюбленъ… Э, Боже мой, да кто же мѣшаетъ поэту влюбляться! Пускай-себѣ влюбляется и пишетъ стихи, только не печатаетъ ихъ, потому-что въ ваше время, при отсутствіи въ авторѣ таланта, книжечка стихотвореній не доставитъ удовольствія никому, кромѣ типографщика, у котораго она печатана.