Пощечина, которой никто не получаетъ.
правитьНовая пьеса Леонида Андреева — любопытна, смотрится почти все время, хотя нѣсколько растянута.
Опытная режиссерская рука имѣла бы полное право пройтись по ней и хотя бы немного ее сократить…
Но вѣдь это Леонидъ Андреевъ.
И режиссеры, разумѣется, умолкаютъ передъ волшебствомъ и гипнозомъ этого имени.
Съ постановкой пьесы въ Ростовѣ запоздали. Она уже успѣла обойти столицы. Харьковъ, Кіевъ, даже Новочеркаскъ и Таганрогъ. Рецензіями, отзывами, статьями, фельстонами о ней были полны всѣ газеты и къ тому, что уже сказало авторитетными и не авторитетными критиками приходится прибавитъ мало.
Если говорить о внѣшней структурѣ пьесы, она сдѣлана интересно. Циркъ, костюмы, музыка всѣ четыре акта, входы и выходы, — во всемъ чувствуется умѣлая театральная рука автора.
Духовная структура пьесы заключена въ 3-мъ актѣ. Весь ея смыслъ, вся ея идея заключается въ діалогѣ между «Тотомъ» и «Господиномъ». «Тотъ» (г. Васильевъ) и «Господинъ» (г. Юрій Яковлевъ), — это варіаціонная тема Моцарта и Сальери. Одинъ — возвышенный, идеальный, геніальный, Байронъ этого міра, Брандъ этой земли. Другой — земной, завистливый, гадина, ублюдокъ.
Сальери Леонида Андреева не отравляетъ Моцарта, затаилъ въ себѣ злобу, но какъ ядовитая змѣя, притаившись въ расщелинѣ скалы, готовъ въ первый удобный моментъ уничтожить «Моцарта».
Кто онъ, этотъ Моцартъ Л. Андреева? Будетъ нескромностью говорить или даже думать о томъ, что Андреевъ подобно Гете въ «Фаустѣ» (?) далъ здѣсь «кое-что» отъ своихъ автобіографическихъ страницъ. Но если такъ? Во всякомъ случаѣ, мысль объ авторѣ, нарядившемся въ костюмъ паяца, сопровождаетъ воображеніе зрителя. «Моцартъ» или Тотъ, Л. Андреева ушелъ отъ жизни въ циркъ. А Сальери или «Господинъ», обезпокоенный исчезновеніемъ «Moцарта» занимается розысками его. И, наконецъ, онъ его разыскалъ. Тутъ происходить любопытнѣйшій диспутъ. «Тотъ» бросаетъ «господину»: рядъ словесныхъ пощечинъ. И «господинъ» долженъ ихъ глотать. Какія, это пощечины? Ясное дѣло, что «Тотъ» обзываетъ «Господина» всякими нелестными эпитетами и изливаетъ на него все свое байроновское негодованіе.
«Когда бы могъ я шаръ земной схватить озлобленной рукой, изжать, измятъ и бросить въ адъ, я [былъ бы счастливъ, былъ бы радъ».
«Господинъ» — это, можетъ быть толпа, не понимающая «Моцарта». А, можетъ бытъ, это — толпа классифицированная. Не стоитъ труда разобраться въ этой классификаціи завистливаго «Господина». Это… можетъ быть, критика, это, во всякомъ случаѣ, хулители «Моцарта».
И имъ-то предназначаются пощечины «Тота».
Не «Тотъ» получаетъ пощечины, а «Господинъ», толпа, всѣ вы, земные гады, раздаватели литературныхъ и драматическихъ аттестатовъ, прихлебатели жизни, ослы жизни, и остальные, tutti quanti должны получать пощечины отъ «Тота», оскорбленнаго и уязвленнаго въ своихъ лучшихъ чувствахъ, непонятаго, бѣгущаго въ циркъ, гдѣ, можетъ быть, есть спасеніе и гдѣ тоже спасенія нѣтъ, ибо жизнь и такіе, какъ этотъ «Господинъ» или толстый, жирный буржуй Реньяръ врываются и туда. Любопытное лѣто! Нравоучительное дѣло! Пощечины «Тота» раздаются направо и налѣво, но… никто, ихъ не понимаетъ. Онѣ проходятъ, мимо «толстокожихъ» и недоумѣвающихъ. Оскорбленныхъ нѣтъ. И вотъ именно то обстоятельство, что оскорбленныхъ нѣтъ, вѣроятно, и является наиболѣе досаднымъ для «Тота».
Ибо какъ же такъ, бросить въ такомъ негодованіи всю желчь сатиры, бросить такой памфлетъ, облить его такими ядами и быть почти увѣреннымъ, уже увѣреннымъ, что міръ зрителей, критиковъ и вообще всѣхъ смертныхъ не приметъ этого, не взволнуется, не побѣжитъ къ театральной эстрадѣ и не поставитъ «Тота» на пьедесталъ, — это прямо-таки совсѣмъ досада, досада въ кубѣ!
А, между тѣмъ, такъ дѣло и обстоитъ.
Все остальное въ пьесѣ даже уже не символы, а просто-на-просто затѣйливый, раскрашенный. бутафорски-литературный или точнѣе сценическій, зрительный («представленіе!») переплетъ къ этой основной идеѣ оскорбленнаго въ своихъ лучшихъ чувствахъ «Тота». Не стоить тратить времени разбираться во всемъ этомъ остальномъ, ибо все остальное, — бутафорія.
Талантливый, интересный Homo novus въ «Театрѣ и Искусствѣ» и въ «Днѣ» объявилъ новое произведеніе Л. Андреева, амморальнымъ. Да, это такъ и десять разъ такъ. Но и не въ этомъ суть. Да и вообще сути нѣтъ, а есть нагроможденныя горы бутафоріи даже съ такими сценическими пріемами, какъ, напр., смерть Консуэллы, звучащая для посвященныхъ и непосвященныхъ зрителей, какъ филіальное отдѣленіе смерти Трильби.
Ну, куда же дальше? Тысячу реверансовъ дѣлаю автору, люблю его со всѣми его блестящими достоинствами и недостатками, — и тѣмъ не менѣе не могу не отмѣтить эту въ новой его пьесѣ снова зазвучавшую манерную, гордую и не оправдываемую обстоятельствами темы позу. «Тотъ», — да, вѣдь, это уже то, что есть «маніакальное».
Является вопросъ, какъ играть эту пьесу? Одинъ отвѣтъ. Всѣмъ исполнителямъ одинъ отвѣть:
Не мудрствуя лукаво. Проще, проще и еще разъ проще. Давай, циркъ, какъ циркъ. Не надо давать загадочное тамъ, гдѣ нѣтъ загадокъ. Изъ этого не слѣдуетъ обязательнаго вывода, что новая пьеса Л. Андреева должна быть облечена въ реальные прямолинейные тона. Ее въ смыслѣ исполненія надо поддернуть нѣкоторой дымкой модернизованнаго символизма. Однимъ словомъ, сдѣлать то, что сдѣлалъ театральный искуссникъ г. Васильевъ. Вотъ кто подошелъ къ «позѣ» Тота. Самъ авторъ, взглянувъ на это исполненіе, сказалъ бы:
— Онъ понялъ меня блестяще.
Вообще въ смыслѣ исполненія, постановки, этотъ спектакль надо признать образцовымъ. Тутъ постарались на славу и актеры съ именами, и театральная молодежь. Напр., баронъ Реньяръ въ изображеніи г. Чернова-Лепковскаго. Изумительно сдѣлало. Между прочимъ, какъ хорошъ у г. Васильева и г. Чернова-Лепковсклго финалъ третьяго акта.
Г-жа Зарайская дала правильное толкованіе Консуэллы, какъ земного реальнаго характера, но въ этой передачѣ теряется то духовно-символическое, что влечетъ, должно неизбѣжно влечь «Тота» къ Консуэлло. Земную натуру, только земную, безъ привношенія въ обрисовку «какихъ-то» незримыхъ духовныхъ чертъ не могъ бы «Тотъ» возлюбятъ такъ театрально-демонически, какъ онъ это, по Л. Андрееву, дѣлаетъ.
Мнѣ, въ особенности, хотѣлось бы отмѣтить въ спектаклѣ молодежь. Безано — г. Юровскій. Талантливый, способный актеръ, онъ выдѣлился, между прочимъ, въ сезонѣ исполненіемъ роли юнкера въ «Сестрахъ Кедровыхъ». Въ Бодано онъ прекрасно даетъ фигуру и характеръ. Отличны и типичны молодые клоуны гг. Демюръ — младшій и Татариновъ.
Зинида не совсѣмъ въ сценическихъ средствахъ г-жи Штенгель, но артисткой, тѣмъ не менѣе, прекрасно выявлена сущность роли.
У г. Гетманова (Манчини) роль идетъ хорошо, вначалѣ слабѣе, есть «мертвыя мѣста». Но 4-е дѣйствіе звучитъ въ смыслѣ интонацій и передачи характера образцово.
Возвращаюсь къ пьесѣ. Если бы рецензенты и критики всего міра были бы призваны къ «спасенію» пьесы Л. Андреева, они потерпѣли бы фіаско. Несомнѣнно одно: пьесѣ суждено мелькнуть на сценическомъ горизонтѣ метеоромъ, о которомъ въ слѣдующемъ сезонѣ уже забудутъ, въ ней нѣтъ души. Нѣтъ душевнаго крика. И вмѣсто него — позерство и манерность. Красиво мѣстами, но холодно вездѣ. Философія второразрядная. Не идеи, а костюмы идей.
Не ослѣпительныя и оглушительныя пощечины «Тота», не темпераментъ негодующаго взволнованнаго сердца, а бутафорія пощечины, мертво и резонерски-звучащая.