Идучи съ площади Largo del Castello къ Molo, видите глухой переулокъ, въ которомъ въ почтовые дни на многихъ деревянныхъ доскахъ разкладываются реэстры полученныхъ писемъ. Тамъ во всякое время найдете толпу народа и примѣтите нѣкоторыя странности, какихъ нигдѣ нѣтъ, кромѣ Неаполя. Письма означены нумерами, a имена тѣхъ, кому они принадлежатъ, вписаны въ реэстры по алфавиту; надобно замѣтить, что имена, не прозвища, и то не всѣ — ибо Князья должны искать писемъ своихъ подъ литерою Р (Principe). Здѣсь собирается множество такихъ людей, которые, не умѣя грамотѣ, хотятъ знать, нѣтъ ли къ нимъ писемъ. Досужій грамотѣй, стоящій со связкою лоскутковъ бѣлой бумаги, пользуясь невѣжествомъ своихъ собратій, достаетъ себѣ спокойное пропитаніе. Любопытный подходитъ къ нему, кладетъ въ руку нѣсколько копѣекъ и называетъ себя по имени; грамотѣй пробѣгаетъ глазами реэстры; нашедъ желаемое имя, записываетъ нумеръ на лоскуткѣ бумаги и отдаетъ его своему просителю, которой идетъ въ Почт-Амтъ и, безъ дальнихъ околичностей, получаетъ письмо. Не спрашиваютъ, имѣетъ ли онъ на то право, или нѣтъ; требуется только, чтобы заплачены были деньги за пересылку. Письма заграничныя не вносятся въ реэстры, но лежатъ кучею въ комнатѣ. Чужестранцу, пришедшему спрашивать о письмахъ, указываютъ на кучу и заставляютъ самаго рыться въ ней, сколько угодно. Ему позволяется выбирать, что захочетъ, лишь только заплатилъ бы деньги. Не нужно сказывать, какіе отъ того произходятъ безпорядки. Всякой чужестранецъ хорошо сдѣлаетъ, если письма своя будетъ надписывать на имя какого-нибудь изъ здѣшнихъ банкировъ.
Не одинъ записыватель нумеровъ нашелъ здѣсь серебрянную руду для своихъ кармановъ; онъ только съ большею, нежели другіе, удобностію достаетъ ее. На дворѣ, подъ открытымъ небомъ, стоитъ полдюжины столиковъ; за столиками сидитъ полдюжины человѣкъ, въ изношенныхъ кафтанахъ и съ изношенными лицами. У каждаго изъ нихъ по перу въ рукѣ; перегнутый полулистъ бумаги лежитъ въ готовности; стоятъ только обмакнутъ перо въ чернилицу и краснорѣчіе польется рѣкою во всѣ четыре части свѣта. Напротивъ писца находится стулъ, на которомъ приходящій можетъ садиться и сказывать мысли свои, a писецъ обработываетъ ихъ, по своему умѣнью. Тамъ видите сидящую старуху, въ другомъ мѣстѣ матроса, въ третьемъ солдата, здѣсь пригожую дѣвушку; всѣ они имѣютъ отцовъ, матерей, пріятелей, странствующихъ близко и далеко, въ старомъ свѣтѣ и новомъ; каждой хочетъ мѣняться мыслями съ любезнымъ человѣкомъ, но не каждой можетъ сдѣлать это безъ посторонней помощи. Я самъ былъ свидѣтелемъ, какъ одна старушка толковала съ безносымъ (какихъ здѣсь очень много) Авторомъ писемъ, которой, чтобъ не потерять ни минуты, заблаговременно написавъ на верьху бумаги: Неаполь. 2-го Ноября 1804 года, слушалъ безконечное содержаніе посланія къ сыну старушки, странствующему Богъ знаетъ гдѣ. Слезы и кашель перерывали слова, которыя уже по крайней мѣрѣ двадцать разъ повторены были; казалось, что языкъ былъ здоровѣе всѣхъ членовъ ея тѣла. Безносый человѣкъ терпѣливо слушалъ, сокращалъ обиліе мыслей и клалъ ихъ на бумагу. По окончаніи и по прочтеніи письма, услужливый писецъ подалъ перо старухѣ для подписанія, на которое однакожъ она, для нѣкоторыхъ, ей извѣстныхъ причинъ, не согласилась, и просила, чтобы вмѣсто ее онъ самъ исполнилъ этотъ обрядъ. Секретарь подписалъ ея имя, сложилъ письмо, запечаталъ облатомъ, надписалъ наверху почетной титулъ ея сына, и подалъ ей для дальнѣйшаго отправленія. Мать лѣвою рукою ухватила письмо — въ которомъ изображалось только ея желаніе, но не чувство сердечное, не любовь матерняя — a правою вынула изъ кармана нѣсколько копѣекъ и опустила въ давно уже протянугаую руку безносаго. Между тѣмъ какъ старуха пошла въ Почт-Амтъ, писецъ съ поспѣшностію приготовилъ другой листокъ бумаги, не зная и не заботясь, радость или печаль онъ ввѣритъ ей. — Вообще вся сія переписка производится весьма откровенно, и Почт-Амтъ не имѣетъ никакой нужды — какъ водится въ нѣкоторыхъ Христіянскихъ Государствахъ — разпечатывать частныя письма; вмѣсто того онъ посылаетъ своихъ служителей, чуткихъ и догадливыхъ, которые, ходя между народомъ, слушаютъ, о чемъ пишутъ въ письмахъ; впрочемъ голосистые матросы и солдаты сказываютъ въ слухъ свои мысли писцамъ, дѣлая сильныя тѣлодвиженія и даже ударяя по столу кулаками. Гораздо труднѣе для Почт-Амтскаго агента подслушать стыдливую дѣвушку. Я видѣлъ и дѣвушекъ, которыя, сидя подлѣ писцовъ, сказывали имъ свои мысли, бьюсь объ закладъ, что письмо одной изъ нихъ было къ вѣрному, или къ невѣрному, которой увезъ съ собою ея сердце; однакожъ другихъ доказательствъ на мои предположенія не имѣю, кромѣ тихаго шептанья, потупленнаго взора, перемѣняющейся краски на щекахъ дѣвушки и лукавыхъ взглядовъ писца, которому носъ не мѣшалъ косо посматривать обоими глазами.
Сіи разсчетистые господа учредили канцелярію на улицѣ не только для отправленія писемъ, но и для того, чтобы читать получаемыя, по требованію неумѣющихъ разбирать рукописи. И такъ во дни приходящей почты сцена перемѣняется на улицѣ; въ то время перья отдыхаютъ, а работаютъ только губы. Легко догадаться, что здѣсь наблюдатель также найдетъ для себя иного любопытнаго. Напряженное вниманіе слушателя, перемѣна страстей, удовлетворенная или обманутая надежда, съ другой стороны совершенное равнодушіе читателя, одинакій голосъ при чтеніи печальныхъ и радостныхъ писемъ — вотъ явленія, которыхъ нигдѣ на улицѣ не увидите, кромѣ въ одномъ только Неаполѣ.
Публичное письмоводство ежедневно производится съ большею или меньшею дѣятельностію; Италіянцы не стыдятся своего невѣжества — и это вотъ главная черта характера, которою они отличаются отъ французовъ. Простолюдимы во Франціи столько же умѣютъ читать и писать, какъ и въ Италіи, однакожъ они не согласятся на улицѣ выказывать свое незнаніе. Французъ гордится, не смотря на свое невѣжество; Италіянецъ не умѣетъ быть гордымъ.