ПОЧЕМУ?
правитьМрачный, дождливый осенній день склонился къ концу. Темнота давно уже наступила, и въ селѣ, гдѣ была расквартирована значительная воинская часть, мало-по-малу все стихло. Всѣ раньше обычнаго разошлись по домамъ, такъ какъ завтра рано утромъ предстояло выступить въ походъ, причемъ, судя по всему, неизбѣжно было сраженіе, такъ что всѣ спѣшили использовать для отдыха тѣ немногіе часы, которые еще оставались.
Только въ концѣ села черезъ окно маленькаго полуразвалившагося домика виднѣлся свѣтъ. Хозяева дома давно уже убѣжали, и теперешніе обитатели устроились, какъ могли, въ опустѣломъ помѣщеніи. На очагѣ горѣлъ яркій огонь, а изъ всевозможной утвари на полу кое какъ были устроены два сидѣнья и два ложа. Нельзя, сказать, чтобы было уютно среди этихъ голыхъ, закопченныхъ стѣнъ, но въ безконечно дождливые осенніе дни было уже счастьемъ сидѣть подъ крышей.
Предъ огнемъ сидѣли два довольно молодыхъ человѣка въ мундирахъ разныхъ полковъ. Одинъ изъ этихъ военныхъ, крупный, коренастый блондинъ со свѣжимъ, цвѣтущимъ лицомъ, сохранилъ благодушное расположеніе духа даже въ этой безрадостной обстановкѣ; онъ съ комфортомъ курилъ свою сигару. Другой, стройный, серьезный брюнетъ съ темными глазами, задумчиво смотрѣлъ на пляску огней и съ блѣдной улыбкой слушалъ, какъ его собесѣдникъ говорилъ:
— Это было удивительно счастливое совпаденіе! Я просто глазамъ не повѣрилъ, когда увидѣлъ курьера, скакавшаго черезъ село въ сгущавшихся сумеркахъ, и узналъ въ немъ тебя, моего стараго друга, Эриха Борна! Такъ, значитъ, тебѣ не надо возвращаться сегодня въ свой полкъ?
— Нѣтъ, я присоединюсь къ нему завтра, такъ какъ оба наши полка двинутся совмѣстно, — отвѣтилъ Эрихъ. — Значитъ, ты меня сразу узналъ, Конрадъ? Ты-то остался прежнимъ, но я до нѣкоторой степени измѣнился въ эти восемь лѣтъ.
— Ну, хуже ты не сталъ! — отвѣтилъ Конрадъ, окидывая пріятеля испытующимъ взоромъ. — Теперь у тебя уже нѣтъ прежняго скучно поэтическаго вида, ты сталъ мужественнѣе. Но скажи мнѣ, какъ ты попалъ сюда? Я-то думалъ, что ты сидишь себѣ въ дѣвственныхъ лѣсахъ Америки и сражаешься, съ тиграми да крокодилами, а ты вдругъ оказываешься въ дѣйствующей арміи, чтобы вмѣстѣ съ нами бить французовъ! Неужели это — манера возвращаться, не давъ о себѣ вѣсточки старымъ друзьямъ? Впрочемъ ты все: время не давалъ знать о себѣ,!
— У меня не было времени разыскивать старыхъ друзей, — отвѣтилъ Эрихъ. — Сейчасъ же послѣ объявленія войны, я явился въ Германію и завербовался въ армію.
— Добровольно?
— Конечно! Хотя я и прожилъ рядъ лѣтъ на чужбинѣ… но тѣломъ и душой я принадлежу своему отечеству!
— Это похоже на тебя! Опять… не сердись за это, Эрихъ!.. одна изъ твоихъ фантазій, которыя въ обыденной жизни, именуются глупостями. Отказаться отъ благоденствованія въ Америкѣ, чтобы заполучить первую шальную пулю въ сердце! Я на твоемъ мѣстѣ спокойно остался бы въ Америкѣ именно потому, что вспыхнула война. Кто же добровольно понесетъ свою шкуру продавать на базаръ!
— Но вѣдь ты тоже въ походѣ!
— У меня дѣло обстоитъ нѣсколько иначе, милый мой! Я былъ попросту призванъ, о свободномъ выборѣ не могло быть и рѣчи, тѣмъ болѣе, что наши военные законы чертовски строги нa этотъ счетъ. Но вся эта исторія была мнѣ очень не но нутру. Тотъ, кто оставляетъ домъ и хозяйство, жену и ребенка и притомъ твердо убѣжденъ, что безъ хозяина тамъ все пойдетъ вверхъ ногами, тотъ смотритъ на войну нѣсколько иначе, чѣмъ ты, вернувшійся вѣроятно прямо изъ лѣсныхъ дебрей!
— Все равно; тогда надо склониться предъ великой обязанностью, предъ которой склоняются всѣ. Въ такое время интересы отдѣльныхъ единицъ отступаютъ на задній планъ. Впрочемъ въ этомъ пунктѣ мы никогда не сойдемся, это я знаю еще изъ прошлаго!
— Можетъ быть, ты приведешь мнѣ такой пунктъ, въ которомъ мы когда либо сходились? — иронически спросилъ Конрадъ. — Мы издавна были чистѣйшими антиподами, и просто диву можно даться, что мы умѣли такъ ужиться другъ съ другомъ! Правда и то, что ты постоянно милосердно взиралъ сверху внизъ на сухого реалиста, на трезваго человѣка дѣйствительности.
— А ты высмѣивалъ мечтательнаго романтика, значитъ, мы — квиты. Не будемъ же хоть въ эту минуту поднимать старый споръ; у насъ, есть о чемъ поговоритъ! Значитъ, ты женатъ?
— Само собой! А ты остался холостымъ?
— Да!
Это лаконическое «да» прозвучало удивительно мрачно, чего совершенно не замѣтилъ Конрадъ. Усѣвшись поудобнѣе на своемъ твердомъ сидѣніи, онъ благодушно продолжалъ:
— Когда достигнешь извѣстнаго возраста и становишься наслѣдникомъ изряднаго имѣнія, то безъ жены никакъ не обойдешься. Вотъ уже шесть лѣтъ, какъ я вступилъ въ бракъ и у меня уже имѣется сынъ — чудеснѣйшій мальчишка, скажу я тебѣ! Ты обязательно долженъ будешь повидать его, когда мы вернемся изъ похода!
— А твоя жена?
— Ну, ее тоже стоитъ посмотрѣть, у меня имѣется вкусъ на эти вещи! Очень хорошенькая, милая женушка, хотя мнѣ и пришлось воспитать ее для себя. Сначала она отравляла мнѣ жизнь всякими сантиментальностями и романическими идеями, совсѣмъ въ твоемъ стилѣ! Ей было мало, что она получила дѣльнаго, состоятельнаго и наряду съ этимъ довольно пригожаго мужа; въ нашемъ бракѣ должно было быть нѣчто «идеальное». Ну, ты знаешь, что «идеалами» я никогда не увлекался и не собираюсь заводить себѣ таковые. Вотъ жена и принялась втайнѣ вздыхать и лить слезы. Только я живо отучилъ се это всѣхъ этихъ глупостей, и теперь мы отлично живемъ другъ съ другомъ.
Эрихъ молча слушалъ разсказъ друга. Когда послѣдній кончилъ, онъ сказалъ съ горечью:
— Конрадъ, ты — отличный человѣкъ, дивный другъ и товарищъ, это я знаю лучше кого другого. Но я не хотѣлъ бы стать объектомъ твоихъ «педагогическихъ опытовъ», а нѣжно чувствующую женщину ты способенъ довести до полнаго отчаянія!
— Ну ужъ! — смѣясь воскликнулъ Конрадъ. — Я — вовсе не такой тиранъ! Грубоватъ я немного, это — правда, но въ остальномъ — отличнѣйшій парень! Только вотъ «идеалами» меня не слѣдуетъ донимать! Моя жена сама поняла это и стала гораздо разумнѣе съ тѣхъ поръ, какъ родился мальчишка. Ну, а теперь исповѣдуйся ты! Гдѣ ты пропадалъ все это время? Откуда ты явился? Что ты дѣлалъ?
— Такъ хорошо, какъ тебѣ, мнѣ конечно не было, — отвѣтилъ Эрихъ, пожавъ плечами. — Въ Америкѣ не легко обезпечить себѣ существованіе; въ первые годы мнѣ пришлось сражаться на жизнь и смерть въ суровой борьбѣ за существованіе.
— Къ чему ты только поѣхалъ туда!, я всегда считалъ это большой глупостью съ твоей стороны!
— Но ты вѣдь знаешь, что заставило меня…
— Ну, да, исторія была не изъ веселыхъ, но чѣмъ виноватъ сынъ, если отецъ совершаетъ растрату и, при обнаруженіи таковой пускаетъ себѣ пулю въ лобъ? Не будемъ разсуждать болѣе на эту тему, я вижу, ты все еще не переносишь, когда говорятъ объ этомъ, но тебѣ слѣдовало все-таки вытерпѣть до конца, перевестись куда нибудь въ глухую провинцію и тамъ обождать, пока прошлое не забудется. А вмѣсто этого ты махнулъ рукой на карьеру и будущее, сбѣжавъ вонъ!
— Я не могъ остаться! — глухо отвѣтилъ Эрихъ. — Стыдъ угнеталъ меня!
— Ну, вотъ еще — стыдъ! Вѣдь въ твоей личной честности никто не сомнѣвался!
— Да, но меня заставили платиться за то, что я — сынъ своего отца! Мнѣ безъ жалости дали понять, что я лишенъ честнаго имени! Мнѣ пришлось въ то время похоронить мечту юности.
Эрихъ вдругъ оборвалъ свою рѣчь и снова обратилъ взоръ къ огню.
Конрадъ договорилъ за него въ своей обычной грубоватой манерѣ:
— Иначе говоря, ты былъ влюбленъ и тебѣ указали на дверь изъ-за той исторіи? Я былъ увѣренъ, что произошло что нибудь подобное, хотя отъ тебя нельзя было вытянуть ни слова. Но, въ сущности говоря, ты не можешь ставить это въ вину тѣмъ людямъ. Конечно ты былъ совершенно не виноватъ, но!..
— Довольно! — остановилъ его Эрихъ. — Твое «но» доказываетъ мнѣ, насколько я былъ правъ, когда уѣхалъ изъ Германіи! Быть можетъ, суровая школа добровольнаго изгнанія оказалась для меня благословеніемъ, потому что всяческія мечтанія и весь поэтическій «хламъ»,"какъ ты это называешь, въ Америкѣ пришлось выкинуть за бортъ. Тамъ такой товаръ не къ мѣсту, особенно когда вопросъ ставится такъ: вынырнуть или потонуть!
— Браво! И ты вынырнулъ?
— Я въ концѣ концовъ очутился на поверхности, и послѣ многолѣтней суровой борьбы добился того, на что не смѣлъ даже надѣяться въ самомъ началѣ. Конечно никакихъ богатствъ, но все-таки — состояніе, дѣлающее меня независимымъ.
— И этотъ человѣкъ еще является сюда, чтобы подставить свой лобъ подъ разстрѣлъ! — возмущенно воскликнулъ Конрадъ. — Должно быть, поэтическій хламъ все-таки прочно засѣлъ въ твоей головѣ; это — такая невѣроятная глупость!
— Почему? Вѣдь такъ прекрасно умереть за отечество въ разгарѣ боя и побѣды, а предчувствіе подсказываетъ мнѣ, что меня именно ждетъ такая смерть.
— Провались ты со своими предчувствіями! Во-первыхъ, это — чушь, во-вторыхъ, это портитъ благодушное настроеніе. Я заранѣе говорю себѣ, что вернусь домой здравымъ и невредимымъ!
— Я тоже глубоко увѣренъ въ этомъ, — серьезно отвѣтилъ Эрихъ, положивъ руку на плечо друга. — Вѣдь еще въ дни нашей юности было своего рода поговоркой: «Что вбилъ себѣ въ голову Конрадъ Турнау, то будетъ сдѣлано!». Да и было бы слишкомъ жестоко со стороны судьбы оторвать тебя отъ жизни и счастья, отъ жены и ребенка, отъ дома и родины. А я… у меня нѣтъ ничего, что приковывало бы меня къ жизни. Однако давай отправимся на покой! Становится поздно, а завтра утромъ калъ по всей видимости предстоитъ жаркая работа!
— Ты правъ, мы довольно поболтали, — согласился Турину вставая. — Нужно использовать оставшіеся часочки для сна, завтра на разсвѣтъ мы уже выступаемъ!
Эрихъ подошелъ къ маленькому низенькому окошку и распахнулъ его. На него пахнуло холодной сыростью, небо было беззвѣздно и сплошь затянуто низко нависшими облаками, пропускавшими неясный свѣтъ луны. На землѣ царили ночь и тьма, вокругъ не слышалось ни звука, кромѣ шума дождя, непрерывно лившаго все время.
Нѣсколько холодныхъ капель упало на лобъ Эриха, молчаливо всматривавшагося въ ночную тьму. Быть можетъ, это — послѣдняя ночь въ его жизни! Онъ съ удовольствіемъ увидалъ бы еще разъ сверкающее звѣздами небо; землю, купающуюся въ лучахъ луны, но туманный покровъ окутывалъ небо и землю, и взоръ такъ же не могъ проникнуть черезъ этотъ туманъ, какъ мысль — въ роковое «завтра».
Эрмъ слышалъ за своей спиной веселое посвистыванье пріятеля, старавшагося устроить какъ можно поудобнѣе свое жесткое ложе, и въ его душѣ пробудилась какая-то горечь. Какъ легка была жизнь для Конрада и какъ тяжело досталась она ему, Эриху!
— Ну, идешь ты спать наконецъ? — крикнулъ Конрадъ, покончившій со своей работой. — Тогда будь добръ закрыть окно, а то здѣсь ужасный сквознякъ!
— Иду! — Эрихъ еще разъ перегнулся за окно, и его губы шевельнулись, словно посылая кому-то тихій, прощальный привѣтъ.
Быть можетъ, онъ прощался съ міромъ, съ жизнью, а быть можетъ — съ той «мечтой юности», которую онъ долженъ былъ похоронить. И въ мракѣ и туманѣ расплылось тихое, нѣжное «прощай!».
Бой кончился. Побѣда была одержана, и снова на землю спустилась ночь; она застала спящими въ кровавой лужѣ многихъ бойцовъ, которые никогда больше не проснутся, а многимъ сама смежила потухавшія очи для вѣчнаго сна.
Въ маленькой деревянной церкви, гдѣ былъ устроенъ перевязочный пунктъ, находилось много раненыхъ, и двое врачей лихорадочно работали при тускломъ свѣтѣ факеловъ. Леденящую картину представляли всѣ эти стенанья и жалобы наряду съ холоднымъ покоемъ мертвыхъ.
Около старшаго врача стоялъ Эрихъ, искавшій одного изъ тяжко раненыхъ и узнавшій, что онъ пришелъ слишкомъ поздно.
— Если бы вы даже пришли нѣсколькими часами раньше, онъ все равно не узналъ бы васъ. Его принесли сюда безъ сознанія, и никакое спасеніе не было возможно, такъ какъ рана была безусловно смертельна!
— Бѣдный Конрадъ! — съ трудомъ подавляя свшо скорбь, сказалъ Эрихъ. — А какъ весело, какъ спокойно шелъ онъ на бой! Онъ вѣрилъ, что застрахованъ отъ пуль!
— Вы были близки покойному? — спросилъ врачъ. — Не соблаговолите ли вы сообщить его роднымъ печальную вѣсть и передать часы и бумажникъ покойнаго?
Эрихъ Борнъ отрицательно мотнулъ головой и сказалъ:
— Я не. могу! Мнѣ сейчасъ же надо двигаться дальше, и вѣроятно еще ночью снова предстоитъ бой. Поэтому прошу васъ на всякій случай взять на себя этотъ долгъ. Я сообщу вамъ имена и адресъ!
Врачъ согласился, досталъ записную книжку и вписалъ туда все необходимое; затѣмъ Эрихъ подошелъ къ алтарю, около котораго сложили тѣхъ, кто уже не нуждался ни въ какой помощи. Здѣсь лежалъ также и Конрадъ Турнау въ залитомъ кровью мундирѣ, откинувъ бѣлокурую голову. Его поразила вражеская пуля, а другъ стоялъ невредимымъ у его трупа.
Мрачно и молчаливо смотрѣлъ Эрихъ на мертвеца. Онъ съ радостью спасъ бы его даже цѣной собственной жизни, въ которой уже самъ не находилъ никакой цѣнности. Ему вѣдь жизнь никогда не улыбалась, а страстная жажда счастья, которой онъ томился съ юныхъ лѣтъ, такъ и осталась не утоленной. Чужая вина ввергла его въ позоръ и несчастье, выгнала на чужбину и заставила выдержать страшную борьбу съ нищетой. Правда, онъ мужественно боролся съ судьбой, но конечная побѣда не радовала его, прошлое слишкомъ тяжело угнетало, а юность и счастье были уже погребены!
Почему смерть взяла не его, одинокаго, бездомнаго? Почему она взяла какъ разъ того, кто всѣми фибрами своего существа цѣплялся за жизнь, о комъ плакали жена и ребенокъ, кто по возвращеніи могъ расчитывать на долгіе годы счастья и покоя? Почему она взяла именно счастливаго?
Взоры Эриха невольно поднялись къ сводамъ храма, словно онъ надѣялся найти тамъ отвѣтъ, но наверху была одна только темнота, кое гдѣ прорѣзанная красноватыми отблесками факеловъ! — Почему?
Ахъ, сколько устъ твердили этотъ вопросъ въ данный моментъ!
Настало лѣто! Яркій солнечный свѣтъ заливалъ горы и долы, сверкающую гладь рѣки и холмистые виноградники, еще красовавшіеся въ нѣжной молодой зелени. Ужасы войны миновали, и въ долину, по которой годъ тому назадъ непрерывно устремлялись войска, направлявшіяся во вражескую сторону, вернулись миръ и тишина.
Недалеко отъ рѣки, посрединѣ богатаго помѣстья, находился пригожій домъ. Здѣсь все свидѣтельствовало о благосостояніи и избыткахъ, но дому не хватало хозяина, и юная вдова съ ребенкомъ печаловались о павшемъ.
Въ небольшомъ залѣ, стеклянныя двери котораго выходили на террасу, игралъ мальчикъ лѣтъ пяти. Это былъ хорошенькій, бѣлокурый паренекъ со свѣжимъ, цвѣтущимъ лицомъ. Маленькій дикарь причинялъ много хлопотъ своей нянькѣ, такъ какъ упорно не обращалъ вниманія на ея предупрежденія и весело галопировалъ по комнатѣ на палкѣ, замѣнявшей ему скакового коня, Вдругъ онъ остановился среди бѣшенаго галопа и съ удивленіемъ уставился глазенками на незнакомаго господина, который только что вошелъ и, постоявъ въ нерѣшительности у дверей, обратился къ нянькѣ:
— Мнѣ нужно госпожу Турнау.
— Барыня у себя въ комнатахъ, — отвѣтила нянька. — Какъ прикажете доложить?
— Скажите барынѣ, что другъ ея покойнаго супруга, бывшій съ нимъ вмѣстѣ въ походѣ, проситъ разрѣшенія представиться ей!
Нянька пытливо посмотрѣла на посѣтителя, но повидимому его благородная внѣшность внушила ей довѣріе, такъ какъ она вышла изъ комнаты, тогда какъ гость обратился къ мальчику: Эриху не надо было спрашивать, кто онъ такой, такъ какъ сходство ребенка съ покойнымъ отцомъ сразу бросалось въ глаза.
Повидимому гость былъ большимъ любителемъ дѣтей, и ему скоро удалось снискать довѣріе мальчугана, который смотрѣлъ на него полузастѣнчиво, полулюбопытно. Черезъ нѣсколько минуть они уже завели самый непринужденный разговоръ, а въ концѣ концовъ гость позволилъ мальчику поѣздить верхомъ на его колѣнѣ, что мальчикъ и исполнилъ съ великимъ ликованіемъ.
Въ этотъ моментъ дверь сосѣдней комнаты открылась, и на порогѣ появилась молодая, очень стройная и необыкновенно симпатичная дама, одѣтая въ траурное платье. Она съ удивленіемъ смотрѣла, какъ незнакомецъ обнималъ ея сына и цѣловалъ, его, но въ тотъ моментъ, когда онъ снова поднялъ голову, она вдругъ вздрогнула и смертельно поблѣднѣла,
— Эрихъ!
— Гертруда!
Оба имени сорвались съ ихъ устъ почти одновременно. Эрихъ вскочилъ; спустивъ съ колѣнъ мальчика, который никакъ не могъ понять, чего это они оба такъ испугались.
— Тебѣ совсѣмъ не къ чему бояться нашего гостя! — сердито завѣрилъ онъ мать. — Это — очень хорошій господинъ!
Дѣтскій голосъ, вернулъ обоимъ утерянное самообладаніе. Лицо Эриха тоже было смертельно блѣдно, и онъ тоже тщетно искалъ словъ.
— Прошу прощенія, сударыня, — сказалъ онъ наконецъ, — я не подозрѣвалъ, кто — хозяйка этого дома!
Молодая женщина закрыла за собой дверь и медленно приблизилась.
— Вы не знали этого? — тихо спросила она.
— Нѣтъ, потому что иначе… я не пришелъ бы!
Легкая дрожь пробѣжала по тѣлу молодой женщины при этихъ словахъ. Не поднимая глазъ, она сказала:
— Вы были въ походѣ вмѣстѣ съ Конрадомъ? Онъ ничего не писалъ мнѣ объ этомъ!
— Мы свидѣлись только вечеромъ, наканунѣ его смерти, да и тогда мы могли пробыть другъ съ другомъ очень небольшое время. Правда, Конрадъ разсказывалъ мнѣ о женѣ и ребенкѣ, но не назвалъ никакого имени, которое могло бы разъяснить мнѣ… А на слѣдующій день онъ палъ!
Мальчикъ съ величайшимъ. неудовольствіемъ замѣтилъ, что здѣсь происходитъ очень серьезный разговоръ, во время котораго на его персону не обращается ни малѣйшаго вниманія. Поэтому онъ снова взялся за свою палку и выбѣжалъ съ нею на террасу. Глаза Эриха проводили мальчика, затѣмъ онъ сказалъ сдавленнымъ голосомъ:
— Конрадъ много говорилъ мнѣ о своемъ мальчикѣ и заявилъ о томъ, что я обязательно долженъ былъ повидать его послѣ возвращенія изъ похода. Вотъ я и подумалъ объ этомъ, когда проѣзжалъ здѣсь по дорогѣ домой. Пустъ это послужитъ мнѣ извиненіемъ!
Только теперь Гертруда подняла взоръ, но въ немъ чувствовался какъ бы упрекъ.
— Я понимаю, что вы не знали ничего о моемъ замужествѣ, господинъ Борнъ; вѣдь и мы ничего не слышали о васъ во всѣ долгіе годы!
— Я прервалъ всякія сношенія съ родиной!
— И уѣхали даже безъ послѣдняго «прости»?
— Это «прости» было мнѣ сказано еще раньше, чѣмъ я самъ хотѣлъ того, вашимъ батюшкой! — съ нескрываемой горечью отвѣтилъ Эрихъ, — Онъ объяснилъ мнѣ въ довольно безцеремонной формѣ, что я со своемъ запятнаннымъ именемъ долженъ держаться какъ можно дальше отъ него и его семьи. Я сразу попалъ въ опалу у всѣхъ!
— У всѣхъ? — еле слышно переспросила Гертруда.
— У васъ нѣтъ, Гертруда, я знаю это, но вы не подозрѣваете, какъ можетъ принизить человѣка такой поворотъ судьбы, если только онъ обладаетъ обостреннымъ чувствомъ чести! Я просто не рѣшался поднятъ на кого нибудь взоръ, протянуть кому нибудь руку на прощанье. У васъ я, быть можетъ, все-таки попытался бы, но васъ своевременно услали къ роднымъ, а, когда вы вернулись, меня уже не было!
— Но вы могли написать мнѣ; письмо-то ужъ попало бы мнѣ въ руки!
— Возможно, но все, что я могъ бы написать въ первые годы, было такъ безрадостно, что, я предпочелъ молчатъ. Предъ другими мнѣ было совѣстно, но обременять ваше сердцу жалобами на самимъ собой избранную участь — никогда!
— Это похоже на васъ! Въ то время я, разумѣется, подумала, что, разъ вы два года не подаете о себѣ вѣсточки, значитъ, вы забыли все и всѣхъ.
— И въ это время. Конрадъ посватался за васъ, и вы стали его женой?
— Да…
Наступила недолгая пауза, затѣмъ Эрихъ сдѣлалъ шагъ впередъ и спросилъ:
— Были ли вы счастливы съ нимъ? Гертруда, я знаю, у меня нѣтъ ни какого права предлагать этотъ вопросъ, но… были ли вы счастливы съ Конрадомъ?
Молодая женщина, отвернувшаяся при первомъ вопросѣ, теперь покачала рукой на террасу, гдѣ бѣлокурый паренекъ съ ликованіемъ галопировалъ на своей палкѣ, и сказала:
— У меня былъ ребенокъ! Мать нельзя спрашивать о такихъ вещахъ! — и, въ то время какъ Эрихъ молчаливо потупился, Гертруда продолжала: — вы ѣдете въ родной городъ? Вы тамъ останетесь?..
— Только нѣсколько недѣль, затѣмъ я вернусь въ Америку.
— Навсегда? — этотъ вопросъ прозвучалъ почти испуганно.
— Не знаю. Правда, въ послѣднее время я почувствовалъ, насколько я привязанъ къ родинѣ. Я собирался продать свое имѣніе съ Америкѣ и затѣмъ вернуться сюда. Смѣю я сдѣлать это, Гертруда?
— Но… это зависитъ… только отъ васъ… Какъ могу я…. — пролепетала молодая женщина, вспыхнувъ густымъ румянцемъ подъ страстнымъ взоромъ Эриха.
— Но я хочу слышать это отъ васъ! — страстно перебилъ онъ ее, — съ твоихъ устъ, Гертруда! Въ то время я не смѣлъ проситъ тебя, потому что шелъ на нужду и голодъ, съ пятномъ на имени; тогда было бы преступленіемъ связать твою жизнь! Теперь уже прошли долгіе годы, старая тѣнь стерлась… а ты свободна!
Гертруда медленно подняла взоръ на Эриха и отвѣтила съ выраженіемъ безконечной любви;
— А если бы ты спросилъ меня тогда, Эрихъ, я пошла бы съ тобой на нужду и голодъ, а если было бы нужно — хоть на смерть!
Вопль счастья вырвался у Борна, онъ хотѣлъ схватитъ любимую женщину въ объятья, но тутъ его взоръ упалъ на ея траурное платье, и онъ ограничился тѣмъ, что страстно прижалъ ея руку къ своимъ губамъ.
Мальченка наконецъ усталъ отъ своей верховой ѣзды и вернулся въ комнату. Тутъ его ожичало немалое изумленіе. Теперь мать страстно обняла его и подвела къ чужому господину, который тоже прижалъ его къ себѣ и сказалъ пріятнымъ голосомъ:
— Мы съ тобой подружились съ первой минуты, такъ что, не правда ли, Конрадъ, тебѣ будетъ нетрудно полюбить меня?
Черезъ часъ Эрихъ Борнъ вышелъ изъ дома. Онъ шелъ на долгую разлуку, такъ какъ предполагалъ вернуться только въ будущемъ году, но его лицо не носило отпечатка горечи разлуки, да и глаза, глядѣвшіе обыкновенно такъ мрачно, теперь свѣтились радостной надеждой.
У воротъ онъ еще разъ обернулся. На террасѣ съ бѣлокурымъ мальчикомъ стояла молодая женщина, и ея бѣлый платокъ рѣялъ по воздуху въ знакъ прощальнаго привѣта, тогда какъ бѣлокурый мальчуганъ оживленно и радостно махалъ ручонками. Еще одинъ послѣдній привѣтъ, и домъ исчезъ за поворотомъ.
Эрихъ пошелъ по зеленымъ винограднымъ холмамъ своей родины, вдоль сверкавшей рѣки, ропотъ волнъ которой явственно доносился до него. И ему казалось, что эти волны шепчутъ ему отвѣтъ на тотъ самый вопросъ, съ которымъ онъ обратился къ небу, когда смерть взяла счастливаго и пощадила несчастнаго.
— Почему?
— Потому что и для тебя существуютъ счастье и жизнь на землѣ!