ПОХОЖДЕНІЯ ПЕТИ-ПѢТУШКА ЗОЛОТОГО-ГРЕБЕШКА.
правитьВ. П. Андреевской.
править
Петя-Пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ, былъ хорошенькій, маленькій цыпленочекъ, котораго всѣ очень любили и баловали, а въ особенности Ваня и Леночка, здоровыя краснощекія дѣтки той женщины, въ домѣ которой жилъ пѣтушокъ.
Когда онъ вылупился изъ яйца, то нисколько не походилъ на остальныхъ своихъ братцевъ, такъ какъ поверхъ желтенькихъ перышекъ имѣлъ изящный мундиръ синяго цвѣта, съ краснымъ отложнымъ воротникомъ, обшитымъ золотыми галунами, и украшеннымъ крупными блестящими пуговицами.
Курица Мохнатка, — мамаша нашего пѣтушка, — гордилась передъ всѣми знакомыми курицами и пѣтухами такимъ красивымъ сынкомъ, и даже порою бывала несправедлива относительно остальныхъ дѣтокъ, въ томъ отношеніи, что, отправляясь съ ними на прогулку, всѣ лучшіе зернышки и червячки, попадавшіеся по дорогѣ, отдавала Петѣ) но дѣтки-цыплята отличались замѣчательною добротою: они никогда не завидовали маленькому братцу и тоже смотрѣли на него, какъ на что-то особенное.
— Онъ у насъ такой нарядный, красивый, не то что мы — простыя, желтенькія цыпки, пусть полакомится, — разсуждали птенчики зачастую, и никогда не заявляя никакой претензіи, оставались совершенно довольны тѣмъ, что получали.
— Да, Петруша, братишки правы, называя тебя красивымъ и наряднымъ, — поддакивала Мохнатка, обращаясь къ Золотому-гребешку. — Много мнѣ на своемъ вѣку приходилось видѣть куръ, цыплятъ и пѣтуховъ разныхъ, даже не здѣшнихъ, а заграничныхъ, заморскихъ, но всѣ они по красотѣ никогда не могутъ сравниться съ тобою…
Слушая такія рѣчи, Петя-Пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ, конечно, оставался совершенно довольнымъ, и подойдя къ расположенному по близости пруду — гладкая поверхность воды котораго обыкновенно замѣняла ему зеркало — невольно любовался собственною фигуркою.
— Ка-ку-ре-ку! вѣдь и въ самомъ дѣлѣ я молодецъ хоть куда! — кричалъ онъ громкимъ голосомъ, и при этомъ принимался весело подпрыгивать на одной ножкѣ.
Все шло прекрасно, пѣтушокъ съ каждымъ днемъ дѣлался крѣпче и умнѣе; но Мохнатка, глядя на него, начала вдругъ замѣчать, что онъ отъ времени до времени становится не то печаленъ, не то угрюмъ и задумчивъ.
— Что съ тобою? — спросила она его однажды, посадивъ къ себѣ подъ крылышко.
— Ничего, дорогая мамочка, — отозвался пѣтушокъ, потупивъ глазки.
— Неправда, я вижу, что тебя что-то тревожитъ.
Пѣтушокъ отрицательно покачалъ головкою.
— Скажи откровенно; не мучь, не томи меня, — настаивала Мохнатка: — все сдѣлаю, лишь бы ты только былъ доволенъ.
— Да вотъ видишь ли, — отозвался тогда пѣтушокъ нерѣшительно: — мнѣ бы очень хотѣлось имѣть къ моему красивому мундиру красненькую шапочку съ козырькомъ и ружье металлическое…
Мохнатка нахохлилась, закудахтала; она очень желала исполнить прихоть любимаго сынка, но рѣшительно не знала, какъ взяться за дѣло, потому что дальше своего курятника, да сосѣдняго огорода нигдѣ никогда не бывала.
По счастью вышеописанный разговоръ случайно подслушала сидѣвшая около сорока, которая тоже чрезвычайно любила нашего пѣтушка, и всегда пролетая мимо, останавливалась, чтобы поболтать съ нимъ о разныхъ разностяхъ.
— Я могу раздобыть тебѣ и ружье, и шапочку, — обратилась она къ пѣтушку.
— Неужели?
— Могу, честное слово.
— Какимъ образомъ?
— Весьма простымъ; не даромъ насъ называютъ воровками; мы дѣйствительно на такія вещи ловки, и чтобы угодить тебѣ, я сейчасъ же слетаю въ игрушечный магазинъ, и стащу съ окна самое крошечное ружье и такую же шапочку…
— Постой, постой! — возразилъ пѣтушокъ: — ты говоришь «стащу», это вѣдь все равно что украсть… а красть грѣшно и стыдно, я не хочу краденаго…
Но сорока уже не могла слышать того, что ей говорилъ пѣтушокъ, такъ какъ, взмахнувъ крыльями, поспѣшно полетѣла по направленію къ игрушечной лавкѣ, откуда въ самомъ непродолжительномъ времени вернулась съ крошечнымъ оловяннымъ ружьемъ и красною шелковою шапочкою.
То и другое по росту приходилось Петѣ-пѣтушку какъ нельзя лучше.
Взглянувъ на себя въ свое обычное зеркало, онъ пришелъ въ неописанный восторгъ.
— А грѣхъ-то, грѣхъ! — напомнила Мохнатка: — вѣдь эти вещи краденыя.
— Грѣхъ можно въ орѣхъ, — замѣтила сорока, и сказала это такъ смѣшно, что Петя чуть не расхохотался.
— Ка-ку-ре-ку! — запѣлъ маленькій плутишка, и вспрыгнувъ на опрокинутый кверху дномъ глиняной горшокъ, старался представить часового на посту, причемъ, обратившись къ матери и остальнымъ курамъ, сбѣжавшимся посмотрѣть на оригинальнаго цыпленка, обѣщалъ тщательно караулить ихъ гнѣзда отъ нашествія кротовъ, очень любившихъ на даровщинку лакомиться яйцами.
— Ты говоришь серьезно, Петруша? — спросили курицы.
— Совершенно.
— Не отопрешься отъ роли сторожа?
— Никогда, и ни за что на свѣтѣ.
— Ну такъ спасибо тебѣ, Пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ, значитъ мы можемъ совершенно спокойно уходить гулять, куда вздумаемъ.
— Можете, сколько угодно.
— Спасибо, спасибо! — еще разъ въ одинъ голосъ крикнули куры, и очень довольныя полученнымъ обѣщаніемъ, сейчасъ же разошлись въ разныя стороны.
Петя продолжалъ стоять на прежнемъ мѣстѣ; крѣпко прижавъ ружье крылышкомъ, онъ цѣлый день никуда не отлучался со своего поста, и только вечеромъ, когда куры вернулись съ прогулки, на минутку забѣжалъ показаться Ванѣ и Леночкѣ, а затѣмъ пошелъ спать вмѣстѣ съ остальными братишками.
На слѣдующее утро онъ проснулся очень рано, и сейчасъ же поспѣшилъ занять мѣсто часового, но къ сожалѣнію новая роль скоро наскучила ему.
Сначала онъ принялся сѣменить своими крошечными ножками, опираясь то на одну, то на другую, потомъ спрыгнулъ внизъ, и дѣлая большіе, ровные шаги, на манеръ того, какъ дѣлаютъ солдаты, направился къ берегу пруда, чтобы полюбоваться собою.
— Ква! ква! ква! --раздалось надъ самымъ его ухомъ кваканье цѣлой дюжины лягушекъ, вышедшихъ погрѣться на солнышкѣ.
— Здорово, ребята! — обратился къ нимъ Пѣтушокъ начальническимъ тономъ.
— Ква! ква! ква! — снова заквакали лягушки, и затѣмъ испугавшись появленія неожиданнаго посѣтителя, моментально разскакались въ разныя стороны.
— Я даже страхъ навожу собою, — самодовольно проговорилъ Пѣтушокъ: — вотъ что значитъ имѣть ружье да военное платье.
И гордо закинувъ голову, Золотой-гребешокъ пошелъ дальше.
Мысль, что онъ — такое крошечное, ничтожное созданьице — можетъ внушить къ себѣ страхъ, казалось Пѣтушку до того заманчивою, до того увлекательною, что плутишка, считая себя совершенно счастливымъ, окончательно забылъ о томъ, какимъ нечестнымъ образомъ сорока раздобыла ему ружье и шапочку.
Подвигаясь впередъ все дальше и дальше, Пѣтушокъ, наконецъ, сначала почувствовалъ усталость, а затѣмъ и голодъ.
— Не вернуться ли домой? — проговорилъ онъ мысленно: — добрая мама навѣрное позаботилась о завтракѣ, она такая предусмотрительная, всегда откопаетъ самаго жирнаго червячка, крупное зернышко или вообще что-нибудь въ этомъ родѣ, и припасетъ на мою долю особенно лакомый кусочекъ… Да, да, надо скорѣе воротиться домой, — голодъ начинаетъ серьезно давать себя чувствовать…
Съ этими словами Пѣтушокъ хотѣлъ направиться къ дому, но по ошибкѣ повернулъ не туда, куда слѣдовало, и вмѣсто того, чтобы идти къ огороду, на краю котораго находился курятникъ, взялъ гораздо правѣе, вслѣдствіе чего въ результатѣ получилось то, что онъ заблудился, и чѣмъ усерднѣе старался выбраться на настоящую дорогу, тѣмъ все больше и больше запутывался.
Маленькія притомившіяся ножки окончательно отказывались повиноваться, и какъ-то не то шатались подъ нимъ, не то подкашивались; голова дѣлалась тяжелою; мысли путались.
Ему стало не подъ силу держать оловянное ружье по формѣ, какъ держалъ до сихъ поръ.
Закинувъ его на плечи, сгорбившись, безъ всякой уже воинской осанки, бѣдный Пѣтушокъ кое-какъ, шагъ за шагомъ, нога за ногу, все-таки подвигался впередъ, а куда? — и самъ того не зналъ, не вѣдалъ… По счастью еще тропинка, по которой приходилось идти, была ровная, безъ ухабовъ, и только изрѣдка на ней попадались мелкіе камешки, причинявшіе легкую боль крошечнымъ, непривычнымъ къ продолжительному переходу ножкамъ.
— Что же это со мною будетъ?! — съ отчаяніемъ воскликнулъ Петя: — очевидно заблудился! Мѣста незнакомыя… Отъ дому должно быть очень далеко… Бѣдная мама, вѣроятно, тревожится моимъ продолжительнымъ отсутствіемъ… Ай, ай, ай!.. ай, ай, ай! Что же это такое будетъ?!
Разсуждая подобнымъ образомъ, бѣдняжка уже хотѣлъ присѣсть на траву, чтобы отдохнуть, какъ вдругъ услыхалъ неподалеку въ кустахъ какой-то шелестъ, и затѣмъ почти сейчасъ же замѣтилъ нѣсколько различныхъ птичьихъ головокъ — большихъ и маленькихъ, которыя, пробиваясь сквозь густую листву, норовили высунуться впередъ, чтобы лучше разглядѣть его.
— Смотрите-ка, друзья, смотрите, вѣдь это кажется цыпленокъ въ мундирѣ, и съ ружьемъ, — щебетали ласточки.
— Вотъ еще выдумали! Какой тамъ цыпленокъ! Развѣ цыплята одѣваются въ военную форму и имѣютъ при себѣ оружіе? — возразилъ воробей.
— Тогда кто же это можетъ быть?
— По моему мнѣнію, это какой-нибудь заколдованный маленькій человѣчекъ, — утверждала кукушка.
— Ты вездѣ стараешься видѣть колдовство; пора бы, кажется, бросить подобное сумасбродство! — упрекнула кукушку малиновка.
— А тебѣ давно пора быть деликатнѣе и вѣжливѣе со старшими! — замѣтила кукушка недовольнымъ тономъ.
— Да замолчи, старая брюзга, — надоѣла!
— Замолчу, когда вздумаю, но не по твоему приказу…
Споръ кукушки съ малиновкой и различныя предположенія остальныхъ птицъ крайне забавляли Петю, который, слушая ихъ, даже позабылъ объ усталости, и желая разъяснить общее недоразумѣніе, привставъ на тоненькія ножки, изо всей силы прокричалъ: «Ка-куре-ку!»
Развѣ я не была права, сказавъ, что это цыпленокъ! — снова защебетала ласточка, вспорхнувъ на верхній сучекъ сосѣдняго развѣсистаго дерева.
Остальныя птицы замолчали; онѣ видѣли, что ласточка сказала правду и что возражать имъ больше нечего; что же касается Пѣти-пѣтушка — Золотого-гребешка, то онъ взглянулъ на нихъ умоляющими глазами и безо всякой церемоніи вопросилъ чего-нибудь перекусить, пояснивъ, что очень голоденъ.
Птицы засуетились; каждая изъ нихъ, на перебой одна передъ другой, хлопотали о томъ, чтобы скорѣе и лучше угостить такого интереснаго гостя, какимъ былъ, по ихъ мнѣнію, вооруженный цыпленокъ.
Кто тащилъ мошку, кто ржаной колосокъ, кто крошку бѣлаго хлѣба, кто ячменное зернышко; однимъ словомъ, по прошествіи нѣсколькихъ минутъ передъ Петей явилось такое превосходное угощеніе, какого онъ во всей своей жизни и во снѣ никогда не видывалъ.
Притаившіяся на деревѣ птицы смотрѣли на него съ любопытствомъ, и отъ времени до времени тихонько перешептывались, не переставая удивляться его оригинальному костюму и воинственной осанкѣ, которая снова возвращалась къ нему по мѣрѣ того, какъ онъ утолялъ голодъ.
— Кажется хорошо подкрѣпился, спасибо милыя птички, дорогіе собраты мои, — проговорилъ, наконецъ, пѣтушокъ, проглотивъ послѣднее зернышко.
Не на чѣмъ, голубчикъ, не на чѣмъ! — отозвалась ласточка: — всегда готовы служить доброму товарищу, всѣмъ что только возможно.
— Теперь у меня будетъ къ вамъ другая просьба, — продолжалъ Петя-пѣтушокъ послѣ минутнаго молчанія.
— Какая?
— Не знаетъ ли кто изъ васъ, гдѣ здѣсь но близости находится домикъ одной вдовы, у которой есть двое хорошенькихъ дѣтокъ: мальчикъ Ванюша, а дѣвочка — Леночка?
— Какъ не знать, — отвѣчала ласточка: — знаемъ; моя кума подъ ихъ крышей, надъ подоконникомъ, гнѣздышко свила; я часто туда летаю.
— Еще тамъ живетъ красавица курица, Мохнаткой прозывается, — добавилъ воробей.
— А у нея сынокъ, Петя-пѣтушокъ — Золотойгребешокъ, такой, говорятъ, шустрый, проворный и памятливый, что просто всѣмъ на удивленье! — вставила свое словцо старая кукушка.
— Вотъ… вотъ… именно.
— Знаемъ, знаемъ! — цѣлымъ хоромъ воскликнули всѣ птицы, замахавъ крылышками: — только это отсюда будетъ довольно далеко.
— Неужели?
— Да.
— Значитъ я заблудился, — продолжалъ Пѣтушокъ.
— А ты что же, въ гости туда пробираешься или по дѣлу?
— По дѣлу, — отвѣчалъ Петя, не желавшій признаться, что онъ какъ разъ есть тотъ самый Пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ, про котораго только что сейчасъ разсказывали.
— Т-а-къ, — протянула кукушка.
— Скажите же мнѣ пожалуйста, какимъ путемъ отсюда можно пробраться туда?
— Да какъ тебѣ сказать, храбрый воинъ: самая-то ближняя дорога будетъ сначала черезъ рощу, вонъ что тамъ виднѣется на пригоркѣ, а потомъ черезъ ржаное поле; перейти послѣднее тебѣ въ особенности покажется трудно.
— Почему?
— Потому что рожь еще не сжата, и до того высока, что для такого маленькаго созданьица, какъ ты, навѣрное покажется дремучимъ лѣсомъ, гдѣ заблудиться ничего не стоитъ, и гдѣ нѣтъ не только проѣзжей дороги, но даже самой ничтожной, узкой тропиночки.
Подобное извѣстіе очень огорчило Петю; но не желая выказать смущенія передъ честной птичьей компаніей, онъ по наружному виду оставался совершенно покойнымъ, поблагодарилъ радушныхъ хозяевъ за гостепріимство, распрощался съ ними, взялъ по формѣ ружье, и зашагавъ смѣло и храбро, по военному, направился прямо къ расположенной на пригоркѣ рощѣ.
Птицы долго провожали его глазами, а когда онъ скрылся изъ виду, то начали, какъ говорится, разбирать по косточкамъ, восхищаясь и статной осанкой, и красивымъ костюмомъ, и прекраснымъ вооруженіемъ.
Петя же шелъ себѣ да шелъ все впередъ безъ оглядки, думая только, какъ бы поскорѣе добраться до дому, да отдохнуть подъ теплымъ крылышкомъ доброй Мохнатки, которая теперь, навѣрное, съума сходитъ отъ страха, что съ нимъ приключилось что-нибудь неладное.
Но вотъ, наконецъ, онъ добрался до рощи.
— Какой воздухъ! сколько цвѣтовъ! какая зелень! Вѣкъ бы не ушелъ отсюда! — проговорилъ самъ себѣ пѣтушокъ, оглядываясь на всѣ стороны. — Вотъ тутъ бы пожить, не то что въ нашемъ огородѣ, гдѣ кромѣ рѣпы да капусты ничего не видно.
При словѣ «огородъ» пѣтушку невольно вспомнилось его собственное жилище, т.-е. курятникъ, и затѣмъ расположенныя тамъ, въ различныхъ мѣстахъ подъ заборомъ, куриныя гнѣзда, сторожить которыя онъ взялся въ присутствіи всѣхъ знакомыхъ курицъ, отнесшихся къ нему съ полнымъ довѣріемъ,
— Нехорошо я поступилъ относительно ихъ, — продолжалъ пѣтушокъ разсуждать мысленно самъ съ собою: — еще счастье будетъ великое, если, во время моего странствованія, никто не учинитъ покражи; а если… да… Тогда какими глазами взгляну я на маму?
И Петя готовъ былъ расплакаться, еслибы только пѣтухи имѣли способность плакать, но такъ какъ, собственно говоря, онъ былъ еще ребенокъ, а у дѣтей всякое впечатлѣніе проходитъ скоро, и сосредоточиться на чемъ бы то ни было они не могутъ, то и нашъ Золотой-гребешокъ вскорѣ перевелъ мысли на другой предметъ.
Сознаніе собственной красоты и величія льстило его самолюбію; онъ не могъ безъ удовольствія вспомнить встрѣчи съ лягушками, на которыхъ нагналъ такой страхъ своимъ появленіемъ, что онѣ моментально разбѣжались въ разныя стороны.
— Еще говорятъ — цыпленокъ ничтожное созданіе, которое любая собачонка можетъ придавить лапою, — снова сталъ вслухъ размышлять Петя-пѣтушокъ: — нѣтъ, я не таковъ; со мною шутки плохія, расправлюсь по военному, и съ этими словами принялъ такую смѣшную позу, что даже передать трудно; но вотъ вдругъ гдѣ-то поблизости раздался шорохъ.
— Должно быть опять птицы какія-нибудь копошатся… — рѣшилъ пѣтушокъ, и въ полной надеждѣ, что предполагаемыя птицы, увидавъ его, отнесутся къ нему съ точно такимъ же почетомъ, какъ тѣ, у которыхъ онъ только что завтракалъ, Золотой-гребешокъ смѣло выступилъ впередъ, прижалъ ружье крылышкомъ, и гордо вздернувъ головку, прокричалъ такъ громко, какъ только позволяло тоненькое горлышко:
— Здорово ребята! ка-ку-ре-ку!
Но каковъ былъ его испугъ, каковъ страхъ, каковъ ужасъ, когда вмѣсто предполагаемой птицы, изъ-за кустовъ показался довольно большой сѣрый заяцъ, съ длинными, торчавшими кверху, ушами и бойкими карими глазками.
Пѣтушокъ-Золотой-гребешокъ никогда въ жизни не видалъ зайцевъ, а потому не удивительно, что принявъ его за какого-нибудь громаднаго хищнаго звѣря, испугался до того, что въ первую минуту совершенно онѣмѣлъ отъ ужаса.
Зайка, между тѣмъ, присѣвъ на заднія лапки, смотрѣлъ на него пристально; онъ держалъ въ зубахъ длинную травку, которая, спускаясь по обѣ стороны его бороды въ видѣ подусниковъ, придавала добродушной мордочкѣ нѣсколько суровый видъ.
— Кто ты такой? Что тебѣ надобно? — спросилъ зайка, который, со своей стороны, тоже никогда не встрѣчавшій цыпленка въ мундирѣ, шапкѣ и съ ружьемъ, не зналъ навѣрное съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и потому говорилъ нерѣшительно.
Пѣтушокъ дрожалъ словно въ лихорадкѣ; вслѣдствіе сильнаго волненія онъ не могъ ничего отвѣтить, кромѣ своего обычнаго:
— Ка-ку-ре-ку!
— А, такъ значитъ, ты штука-то не важная, — отозвался заяцъ: — придушить тебя мнѣ ничего не стоитъ, а между тѣмъ жаркое выйдетъ хорошее.
И приподнявшись на заднія лапки, зайка уже готовился прыгнуть, чтобы привести задуманный планъ въ исполненіе, но Петя-пѣтушокъ, успѣвшій нѣсколько оправиться отъ смущенія, сейчасъ же далъ тягу.
Выронивъ изъ подъ крылышка ружье, бѣдняжка пустился бѣжать что было силы; о воинской осанкѣ, о прежнемъ величіи въ походкѣ и манерахъ теперь не было и помину.
Пригнувъ голову чуть не къ землѣ, онъ улепетывалъ съ быстротою молніи", но это все-таки не спасло бы его, такъ какъ зайка во всякомъ случаѣ прыгаетъ гораздо быстрѣе", но по счастью ему удалось какъ-то юркнуть въ канаву, да юркнуть такъ ловко, что зайка не только этого не замѣтилъ, а еще пробѣжалъ мимо.
— Вотъ такъ каналья! — сказалъ онъ, снова присѣвъ на заднія лапки и оглядываясь на всѣ стороны: — улизнулъ, какъ есть улизнулъ! Ну да ничего, не бѣда — догонимъ!
И снова пустился въ погоню, не подозрѣвая того, что чѣмъ дальше бѣжитъ впередъ, тѣмъ это выгоднѣе для Пети, оставшагося позади въ канавѣ.
Петя, между тѣмъ, успѣлъ передохнуть и собраться съ силами.
— Страсти! Какъ есть страсти! нечего сказать! — пробормоталъ онъ дрожащимъ голосомъ: — Хуже всего, что ружье потерялъ! Говорятъ, для человѣка военнаго это позоромъ считается, хотя я, конечно, не человѣкъ, но тѣмъ не менѣе, все-таки военный, и вернуться домой безъ оружія будетъ очень непріятно. Вотъ что значитъ краденое… Не даромъ люди сказываютъ: «краденое въ прокъ не идетъ» — такъ оно и вышло! А грѣхъ-то, грѣхъ какой! Хоть сорока думаетъ, что его можно спрятать въ орѣхъ, но на самомъ дѣлѣ это очень трудно, и когда вспомнишь, что поступилъ противъ совѣсти, то становится такъ непріятно… стыдно… гадко…
Пѣтушокъ былъ совершенно правъ) нѣтъ ничего хуже, какъ поступить противъ совѣсти) онъ убѣдился въ этомъ окончательно, и какъ ни постыдно казалось возвращаться домой безъ оружія, но въ концѣ концовъ все таки приходилось) вѣкъ оставаться въ канавѣ нельзя…
Припомнивъ совѣтъ добрыхъ птичекъ, что самый ближайшій путь лежитъ сначала черезъ рощу, а потомъ черезъ ржаное поле, обезоруженный воинъ тихонько приподнялся на ноги, осторожно вышелъ изъ своей засады, и нерѣшительною походкою направился впередъ.
Остальная часть перехода черезъ рощу прошла благополучно) никакихъ особенныхъ случайностей не повстрѣчалось) раза два — три приходилось столкнуться съ различными птичками, но онѣ не вступали въ разговоръ, а только искоса поглядывали на необыкновеннаго путешественника, разсуждая между собою, что онъ, по всей вѣроятности, принадлежитъ къ разряду какихъ нибудь заколдованныхъ маленькихъ человѣчковъ.
До ушей Пети-пѣтушка норою доносились подобныя замѣчанія, но онъ уже не останавливался ни для какихъ разъясненій, во-первыхъ, потому, что при этомъ непремѣнно слѣдовало коснуться вопроса о ружьѣ, и во-вторыхъ, онъ не хотѣлъ тратить времени по пустому.
Послѣ довольно продолжительнаго перехода, Золотой-гребешокъ наконецъ выбрался изъ рощи на поле, которое дѣйствительно, какъ говорили птицы, вслѣдствіе его крошечнаго роста скорѣе показалось ему дремучимъ лѣсомъ.
Высокія соломины съ крупными колосьями наверху качались на-право и на-лѣво и при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра дѣлали такой шумъ, что у Пети даже голова закружилась; онъ рѣшительно не зналъ, какого направленія слѣдуетъ держаться и не видя иного исхода, пошелъ прямо на-угадъ, причемъ безпрестанно спотыкался, такъ какъ мѣстность оказалась неровною и шероховатою.
— Ну, мѣстечко — идешь, идешь, конца края не видно, — снова заговорилъ Пѣтушокъ: — и спросить-то не у кого: куда ни оглянешься, одна пустота… Ужасно, право ужасно! А мама-то, бѣдная, я думаю, мечется теперь да кудахтаетъ!..
Разсуждая такимъ образомъ, Петя продолжалъ путь, не останавливаясь ни на минуту, хотя начиналъ снова чувствовать и усталость и голодъ, но это не пугало его голодъ всегда можно было утолить множествомъ валявшихся на землѣ зеренъ, а до дому добраться онъ тоже не терялъ надежды, такъ какъ отлично понималъ, что это самое ржаное поле примыкаетъ какъ разъ къ огороду, гдѣ находится курятникъ.
Случайно повернувъ голову на-право, онъ замѣтилъ вдали, на небольшой прогалинкѣ какое-то возвышеніе, вокругъ котораго словно что-то прыгало или копошилось. Повернуть и направиться туда для Пети было, конечно, дѣло одного мгновенія, менѣе чѣмъ черезъ десять минутъ ходьбы, онъ очутился около довольно большого муравейника, на поверхности котораго кишмя кишѣли тысячи этихъ крошечныхъ трудолюбивыхъ насѣкомыхъ, а вокругъ, расположившись на заднихъ лапкахъ, сидѣло нѣсколько мышатъ, чинно вытянувшись въ струнку.
Всѣ онѣ имѣли какой-то не то праздничный, не то озабоченный видъ, озабоченный настолько, что трое изъ нихъ, самыхъ крупныхъ, завидѣвъ неожиданно появившагося среди нихъ пѣтушка, даже не колыхнулись. Что же касается остальныхъ, то онѣ, вѣроятно, будучи моложе и неопытнѣе, въ первую минуту разбѣжались въ стороны, но затѣмъ почти сейчасъ же, оправившись отъ испуга, снова воротились къ муравейнику и, соединившись въ одну общую группу, стали съ величайшимъ любопытствомъ разглядывать оригинальнаго посѣтителя.
— Кто ты такой? — спросилъ одинъ изъ мышенковъ.
— Я Петя-пѣтушокъ, по прозванью Золотой-гребешокъ, — отвѣчалъ Петя.
— Что тебѣ здѣсь надобно?
— Чтобы вы указали дорогу къ тому домику, гдѣ живутъ мои маленькіе господа, Ваня и Леночка — знаете, надѣюсь?
— Еще бы, — мы часто бѣгаемъ туда въ кладовую, лакомиться различными припасами.
— Ну такъ вотъ укажите пожалуйста…
— Съ большимъ удовольствіемъ; но только при одномъ условіи.
— А именно?
— Ты долженъ сперва насъ потѣшить пѣсенкой.
— И поплясать хотя немного, — добавила другая мышка.
— Ну ужъ извините, я такъ усталъ, что мнѣ, право, не до пѣсенъ и не до пляски, да и вообще съ какой стати вамъ вздумалось предлагать подобное условіе?
— А потому, видишь ли, любезный другъ, что сегодня у насъ большое торжество, которое надо ознаменовать чѣмъ нибудь особеннымъ.
— Торжество?
— Да, да, торжество, — въ одинъ голосъ запищали всѣ присутствующія тутъ мыши.
— Какое? — съ удивленіемъ спросилъ пѣтушокъ.
— Муравьи окончили постройку муравейника и пригласили насъ сюда, чтобы отпраздновать новоселье; мы хотимъ повеселиться какъ слѣдуетъ, и передъ твоимъ приходомъ только что горевали о томъ, что среди насъ нѣтъ никого, кто могъ бы позабавить насъ пѣніемъ.
— Да мнѣ-то какое дѣло до вашего новоселья; я вѣдь не живу тутъ, и ничего больше не требую, кромѣ того, чтобы вы указали мнѣ дорогу къ дому, — возразилъ пѣтушокъ недовольнымъ тономъ.
— Все это совершенно вѣрно; но надо полагать, что ты, какъ военный, будешь вѣжливъ и не откажешь въ нашей ничтожной просьбѣ, тѣмъ болѣе, что иначе мы, со своей стороны, за нелюбезность отплатимъ такою же нелюбезностью.
— Что же вы можете сдѣлать мнѣ непріятнаго?
— Не укажемъ дороги — и кончено.
Пѣтушокъ призадумался.
— Ну, хорошо, такъ и быть, — сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: — пѣсенку спѣть готовъ, пожалуй, по плясать ни подъ какимъ видомъ не стану.
— Не станешь?
— Не стану.
— Ни подъ какимъ видомъ?
— Ни подъ какимъ видомъ.
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Въ самомъ дѣлѣ.
— Ну, а коли мы тебя заставимъ?
— Заставите?
— Да, да, заставимъ.
— Этого быть не можетъ.
— Почему?
— Потому что я никогда не сдѣлаю того, чего не желаю.
— Ну, ну, ну…
— Да нечего «ну, ну, ну», сказалъ не сдѣлаю, и не сдѣлаю.
— Ладно, ладно… Ты вотъ времени-то не трать по пустому, лучше запѣвай пѣсенку; чѣмъ скорѣе исполнишь наше требованіе, тѣмъ скорѣе очутишься дома.
Послѣднія слова очень подѣйствовали на Петю, который только и думалъ о томъ, какъ бы поскорѣе добраться до курятника, и потому, не видя иного исхода выпутаться изъ бѣды, волей-неволей раскрылъ клювъ и запѣлъ громкимъ, протяжнымъ голосомъ:
"Ка-ку-ре-ку пѣтушокъ,
"Золотой-гребешокъ!
"Я на нашести сижу
"И всѣхъ куръ берегу!
"Ка-ку-ре-ку пѣтушокъ,
"Золотой-гребешокъ!
"Я на нашести сижу
"И всѣ гнѣзда стерегу!
"Ка-ку-ре-ку пѣтушокъ,
"Золотой-гребешокъ!
"Я на нашести сижу
"Громко пѣсенку пою.
"Громко пѣсенку пою,
"И все такъ норовлю
"Чтобы люди услыхали
"Да меня приласкали!
"Ка-ку-ре-ку пѣтушокъ,
"Золотой-гребешокъ!
"Я на нашести сижу
«И всѣхъ куръ берегу!»
— Хорошо, прекрасно, безподобно! — раздались со всѣхъ сторонъ восторженныя похвалы мышатъ, которыя пришли въ такое упоеніе отъ Петиной пѣсенки, что заставили нѣсколько разъ повторить ее,
— Ну, теперь извольте указать дорогу, — сказалъ наконецъ пѣтушокъ: — кажется хорошо васъ распотѣшилъ.
— Хорошо-то хорошо, да еще не совсѣмъ.
— Какъ не совсѣмъ?
— Такъ — поплясать надо.
— Плясать не буду, сказалъ вѣдь, чего пристаете.
— Коли не хочешь добромъ, такъ мы заставимъ силою.
Не успѣлъ нашъ пѣтушокъ моргнуть глазомъ, какъ цѣлый десятокъ все время смирно сидѣвшихъ муравьевъ подползъ къ нему, взобрался на его тоненькія ножки, и началъ такъ сильно жалить ихъ, что Пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ заплясалъ по-неволѣ, высоко поднимая то правую ногу, то лѣвую.
— Ай, ай, ай! Больно, больно! — закричалъ онъ: — прогоните противныхъ муравьевъ, они искусали меня до смерти.
— Пускай покусаютъ, это здорово, — насмѣшливо отозвались мыши.
Какое тамъ здорово? Попробуйте-ка стать на мое мѣсто, тогда увидите каково…
— Не хотѣлъ добромъ исполнить наше желаніе, проплясать на радости, такъ вотъ пришлось по-неволѣ, — продолжали мышата, оскаливъ свои бѣлыя, остренькія зубки; и чѣмъ больше упрашивалъ ихъ Петя скорѣе отпустить его, тѣмъ дольше онѣ потѣшались надъ нимъ, заставляя выдѣлывать совершенно непроизвольные прыжки, и танцовать подъ звуки жужжанія двухъ огромныхъ жуковъ, явившихся тоже на новоселье, въ числѣ приглашенныхъ.
Наконецъ эта забава имъ прискучила; одинъ изъ мышенковъ, самый старшій, отдалъ муравьямъ приказаніе оставить Петю въ покоѣ, и вызвался вывести изъ ржаного поля.
Петя, конечно, съ радостью принялъ сдѣланное предложеніе.
Почесывая клювомъ то одну ногу, то другую, бѣдняжка, ковыляя и прихрамывая, съ трудомъ успѣвалъ слѣдовать за своимъ четвероногимъ проводникомъ, и по прошествіи довольно продолжительнаго времени, наконецъ благополучно выбрался изъ дремучаго лѣса, какъ онъ называлъ ржаное поле.
— Теперь ступай самъ, дальше провожать не стану, — сказалъ мышенокъ, взобравшись на одинъ изъ стебельковъ ржаныхъ соломинъ.
Пѣтушокъ взглянулъ на него вопросительно.
— Не стану, не стану, — запищалъ мышенокъ скороговоркою.
— Почему такъ?
— Потому что сейчасъ будетъ деревня, гдѣ въ каждомъ домѣ, какъ извѣстно, водятся коты и кошки, наши злѣйшіе враги, и мнѣ нисколько не интересно, изъ любезности къ тебѣ, сдѣлаться ихъ жертвою.
— Въ этомъ ты, пожалуй, правъ отчасти, — согласился пѣтушокъ.
— Конечно; дорогу-то найдешь вѣдь, не заблудишься?
— О, да, безъ сомнѣнія!
— Теперь не далеко.
— Знаю, знаю, — замѣтилъ пѣтушокъ съ низкими поклонами: — благодарю за услугу и желаю всего хорошаго.
Мышенокъ, вмѣсто прощальнаго привѣта, вильнулъ хвостикомъ, повернулся въ обратную сторону, и моментально скрылся изъ виду, ловко лавируя среди густыхъ соломинъ, чтобы самымъ кратчайшимъ путемъ, какъ можно скорѣе, достигнуть того мѣста, гдѣ его съ нетерпѣніемъ ожидало остальное общество, собравшееся, какъ сказано выше, покутить и повеселиться на новосельѣ у трудолюбивыхъ муравьевъ.
Петя, между тѣмъ, окончательно выбившись изъ силъ послѣ продолжительныхъ танцевъ, подвигался впередъ очень медленно, причемъ, впрочемъ, оставался совершенно покоенъ, такъ какъ мѣстность оказалась знакомою.
— Теперь нечего бояться, — утѣшалъ онъ самъ себя: — до дому рукой подать, — это та самая лужайка, гдѣ мы обыкновенно разгуливаемъ съ мамой. Вотъ и мелкіе камешки, подъ которыми она отыскиваетъ намъ червячковъ, вотъ и репейникъ, — наше обычное мѣсто отдохновенія… Да вотъ никакъ и она сама со всей семьей, идетъ мнѣ навстрѣчу, — добавилъ Золотой-гребешокъ, прищуривъ глазки, чтобы легче разсмотрѣть дѣйствительно подвигавшуюся къ нему массу крошечныхъ желтенькихъ цыпокъ, подъ предводительствомъ красавицы Мохнатки.
— Кудахъ!.. кудахъ!.. — раздавался издали голосъ послѣдней.
— Пикъ!.. пикъ!.. никъ!.. вторила этому голосу цѣлая дюжина тоненькихъ, пискливыхъ голосенковъ маленькихъ братишекъ.
Очевидно всѣ они были очень встревожены, потому что вмѣсто того, чтобы медленно подвигаться за курицей и останавливаться на каждомъ шагу, для отыскиванія какого-нибудь лакомаго кусочка, какъ это дѣлалось обыкновенно — бѣжали впередъ безъ оглядки и метались во всѣ стороны.
Петя догадался, что причина ихъ волненія заключается въ томъ, что они тоскуютъ но немъ и отыскиваютъ его.
— Бѣдная мама! Бѣдные братцы! — проговорилъ онъ мысленно, а затѣмъ, приподнявшись на цыпочки, вытянулъ впередъ шейку, и собравъ всѣ силы, закричалъ громкимъ голосомъ:
— Ка-ку-ре-ку, мамочка, я здѣсь, не тревожься, или скорѣе!..
Услыхавъ знакомый дорогой голосъ, Мохнатка встрепенулась, закудахтала, замахала крылышками и вихремъ понеслась по тому направленію, откуда онъ доносился.
— Милый ты мой, ненаглядный птенчикъ! — крикнула она издали: — какъ я рада, какъ счастлива, что вижу тебя живымъ и здоровымъ.
— Петя-пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ, братецъ миленькій, братецъ желанненькій! — въ одинъ голосъ пропищали цыплятки: — здравствуй! разскажи скорѣе гдѣ былъ и что видѣлъ?
Но Петѣ было не до разсказовъ; во-первыхъ, онъ слишкомъ чувствовалъ свою вину передъ мамой въ томъ отношеніи, что ушелъ безъ спросу такъ далеко; во-вторыхъ, ему было совѣстно вернуться домой безъ ружья и даже безъ шапки, которая свалилась въ муравейникъ во время танцевъ, и въ-третьихъ, онъ до того притомился, что еле-еле могъ держаться на ногахъ, изъ которыхъ мѣстами кровь продолжала еще сочиться.
— Мамочка, дорогая, не сердись, прости! Больше никогда не буду! — обратился онъ къ Мохнаткѣ низко поклонившись.
— Нехорошо, нехорошо, — отвѣчала Мохнатка, когда первый порывъ радости, по случаю благополучнаго возвращенія плутишки-сынка, нѣсколько прошелъ и по улегся, не говоря уже о томъ, что благовоспитанныя дѣти никогда не убѣгаютъ одни, да еще вдобавокъ безъ спроса. — Ты надѣлалъ такую катавасію, что мнѣ теперь стыдно взглянуть на сосѣдокъ, которыя, положившись на твое обѣщаніе сторожить гнѣзда, ушли гулять на лужайку совершенно покойно, а затѣмъ, вернувшись назадъ, нашли ихъ въ пухъ и прахъ разоренными кротами. «Ну ужъ сынъ у тебя, нечего сказать, обманщикъ какихъ мало»! — набросились тогда на меня всѣ курицы: — «развѣ можно поступать такъ! Стыдно… стыдно… Никогда мы не ожидали ничего подобнаго»! Я просто не знала, какъ отвертѣться… Со стыда сгорѣла! А какъ старый пѣтухъ пришелъ да началъ горланить на весь курятникъ, такъ до того перетрусилась, что даже подъ печку забилась и цѣлый часъ тамъ сидѣла, ноги поджавши…
Петя-пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ во время длинной рѣчи матери продолжалъ стоять неподвижно.
Онъ вполнѣ понималъ, что она была права, и потому не только не возразилъ ни слова, но даже позволилъ оттаскать себя за холку, причемъ впрочемъ порою невольно вскрикивалъ отъ боли и повторялъ пискливымъ голоскомъ:
— Мама, дорогая, прости!.. Больше никогда не буду!
Съ наступленіемъ ночи, курочка-Мохнатка увела дѣтей спать и всѣхъ забрала подъ крылышко, сначала она сердилась на Петю-пѣтушка и хотѣла оставить его одного на нашести, но затѣмъ, сжалившись, позвала тоже. Это очень успокоило Золотого-гребешка, который иначе, пожалуй, не сомкнулъ бы глазъ до разсвѣта.
Теперь же, утомленный въ высшей степени всѣмъ тѣмъ, что приходилось переживать за день, бѣдняжка, прижавшись къ матери, заснулъ тѣмъ хорошимъ, спокойнымъ сномъ, какимъ обыкновенно спятъ маленькія дѣти.
На слѣдующее утро онъ проснулся довольно поздно, и какова была его радость, каково счастье, когда, открывъ глазки, увидѣлъ лежавшее около ружье и красную шапочку.
Оказалось, что сорока, пролетавшая какъ разъ по той самой дорогѣ, которою онъ шелъ, замѣтила потерянныя вещи, и зная кому онѣ принадлежали, сейчасъ же подняла, чтобы доставить по назначенію.
— Ка-ку-ре-ку! — радостно воскликнулъ тогда Петя-пѣтушокъ; затѣмъ сейчасъ же взялъ подъ крылышко ружье, надѣлъ на голову шапочку и первымъ дѣломъ побѣжалъ къ своимъ маленькимъ друзьямъ, Ванѣ и Леночкѣ, которые давно уже, сидя на скамейкѣ, поджидали его, зная навѣрное, что Петя-пѣтушокъ — Золотой-гребешокъ разскажетъ имъ что-нибудь интересное.
