ПОТЕРПѢЛА ЛИ НАУКА БАНКРОТСТВО?
правитьПотерпѣла ли наука банкротство? Таковъ вопросъ, предлагаемый г. Брюнетьеромъ въ недавно появившейся его статьѣ въ «Revue des Deux Mondes». Онъ не рѣшается отвѣчать пряно; онъ не осмѣливается утверждать, что наука потерпѣла полное банкротство, но, говоря его словами, «она оказалась отчасти несостоятельной».
Да проститъ мнѣ г. Брюветьоръ, но согласиться съ нимъ я не могу. Какъ бы я имъ ни восторгался, но на этотъ разъ, менѣе, чѣмъ когда-либо, я раздѣляю его мнѣніе.
Я не буду разбирать подробно безчисленные вопросы, которые онъ предлагаетъ и рѣшаетъ въ своей статьѣ. Изъ всей его туманной аргументаціи я возьму лишь основу, и, прежде всего, попытаюсь ярко освѣтить его разсужденія, съ цѣлью придать имъ, по возможности, больше силы.
«Вотъ уже сто лѣтъ, какъ наука обѣщала обновить міръ, разсѣять тайну: она этого не сдѣлала. Въ рѣшеніи единственно существенныхъ вопросовъ, — вопросовъ, касающихся происхожденія человѣка, закона его нравственной жизни, и его будущей судьбы, — она безсильна. Мы теперь знаемъ, что въ этомъ отношеніи естественныя науки никогда намъ ничего не откроютъ».
Таковъ, если я вѣрно понялъ, смыслъ аргументаціи г. Брюнетьера. Какъ видно, это — сильное нападеніе, если не на науку, то, по крайней мѣрѣ, на самыя законныя стремленія ея. Посмотримъ, до какой степени можно ее защищать.
Прежде всего, мнѣ кажется, не слѣдуетъ смотрѣть трагически на обѣщаніе науки обновить міръ, да еще въ опредѣленный срокъ. Ученые имѣютъ, между прочимъ, претензію быть очень скромными: эту мудрую скромность налагаетъ на нихъ сама наука. Не нужно быть великимъ астрономомъ, чтобы знать, что земля — маленькая планета, атомъ въ солнечной системѣ, что эта солнечная система — атомъ въ видимомъ звѣздномъ мірѣ, и что видимый звѣздный міръ — только атомъ въ безконечномъ пространствѣ.
Развѣ не наука установила эту незначительность, эту почти что смѣшную ничтожность человѣка? Было бы недобросовѣстно упрекать ее въ томъ, что она залетаетъ слишкомъ высоко, когда именно она доказала, что человѣкъ — ничтожная частичка вселенной.
«Насъ окружаетъ невѣдомое; оно насъ окутываетъ, давитъ со всѣхъ сторонъ, и ни законы физики, ни выводы физіологіи не дадутъ намъ средства познать его». Это говоритъ самъ г. Брюнетьеръ, и лучше не могъ бы сказать и ученый. Какой же химикъ, физикъ или физіологъ думаетъ, что-омъ въ состояніи все постичь? Признаніе безсилія науки — вотъ элементарное правило всякаго научнаго знанія. Мы наблюдаемъ только явленія. Сокровенная природа вещей ускользаетъ отъ насъ. Конечно, съ помощью микроскопа можно разсмотрѣть чудесно устроенныя, сложнѣйшія клѣточки, изъ которыхъ каждая — настоящій микрокосмъ. Но затѣмъ? Здѣсь только начинается безконечно-малое. Чтобы дальше идти, нужно было бы имѣть болѣе совершенныя чувства; а безконечно малое, какъ и безконечно великое, остается закрытымъ для насъ.
Во всякомъ случаѣ, если бы даже мы обладали чудесными телескопами и микроскопами, которые намъ позволяли бы видѣть въ тысячу разъ дальше, чѣмъ теперь, — намъ все же была бы доступна одна внѣшность, форма, а не причина матеріи и жизни. Почему желудь превращается въ дубъ? Вотъ задача, часто предлагаемая, но едва ли когда разрѣшимая. Послѣдовательныя формы превращеній желудя въ дубъ будутъ описываться съ все большей и большей научной точностью. Но причина этихъ превращеній останется неуловимой; если бы одно какое-либо естественное явленіе было постигнуто во всѣхъ своихъ причинахъ и проявленіяхъ, то полное объясненіе микрокосма повело бы за собой и знаніе всей природы.
Химикъ, излагающій структуру молекулъ какого-нибудь тѣла, прекрасно знаетъ, что схемы, которыя онъ даетъ, — сущіе символы. Нашъ разумъ отказывается отъ пониманія матеріи, какъ только мы пытаемся ее постигнуть не на основаніи ея внѣшнихъ качествъ. Открывая законы, факты, явленія, методы, мы нисколько не подвигаемся впередъ относительно самой сущности вещей.
Наука, а не богословы, открыла безсиліе человѣка въ природѣ и несовершенство его ничтожныхъ пяти чувствъ. Въ своихъ начинаніяхъ, человѣчество думало, что можетъ все познать, все постигнуть. Ученые разрушили это дѣтски-наивное міровоззрѣніе: они доказали, что человѣкъ не только не можетъ проникнуть во все, но что онъ не можетъ даже быть увѣренъ въ точности своихъ познаній. Научный прогресъ отдаляетъ, если можно такъ выразиться, завоеваніе абсолютной истины. При каждомъ шагѣ впередъ граница отодвигается; такимъ образомъ, ученые лучше всего знаютъ, какъ велико ихъ невѣжество.
Совершенно излишне призывать ученыхъ къ скромности, разъ вся наука подтверждаетъ съ ужасающей достовѣрностью безконечность того непознаваемаго, которое насъ «давитъ», по сильною выраженію г. Брюнетьера. Но не справедливѣе ли было бы признать, что эта непоправимая слабость науки была формулирована, опредѣлена и почти-что доказана именно наукой?
Но если наука безсильна, въ чемъ она и сознается, относительно совершеннаго пониманія вселенной и абсолютнаго понятія истины, она, не обѣщая ничего, тѣмъ не менѣе, оказала нѣкоторое вліяніе на міръ. Г. Брюнетьеръ, который, какъ и я, не любитъ банальности, былъ бы недоволенъ, если бы я сталъ подробно перечислять всѣ завоеванія науки. Тѣмъ не менѣе, не могу не замѣтить почтительно моему оппоненту, что наука нѣсколько усовершенствовала матеріальныя условія человѣчества. Право, очень удобно пользоваться каждую минуту, каждую секунду жизни благодѣяніями науки, и насмѣхаться надъ нею, «кусать свою кормилицу», но выраженію одного классика. Да развѣ мы можемъ думать, спать, ѣсть, ѣздить въ Римъ и обратно, писать, печатать, говорить, не будучи со всѣхъ сторонъ окружены плодами науки? In eâ movemur, vivimus et sumus (въ ней мы двигаемся, ею живемъ и существуемъ). Не будь науки, мы бы жили, какъ во времена святыхъ отшельниковъ, проповѣдавшихъ Крестовые походы, или даже, — вѣдь наука не вчера родилась, — какъ во времена каменнаго вѣка, когда люди, вооруженные камнями, боролись съ медвѣдями и защищали ногтями и зубами своихъ женѣ и свою кровавую добычу отъ столь же свирѣпыхъ сосѣдей.
Наука и цивилизація — тожественныя понятія, и я не вижу, какими тонкостями и какими уловками краснорѣчія можно ихъ раздѣлить?
Собственно говоря, наука, — подъ словомъ «наука» я подразумеваю великихъ ученыхъ и ихъ смиренныхъ учениковъ: Галилея, Декарта, Ньютопа, Лавуазье, Лапласа, Дарвина, Пастэра, — наука, говорю я, никакихъ обѣщаній не давала. Человѣкъ погруженъ въ густой мракъ; онъ можетъ уловить лишь ничтожнѣйшую часть явленій, его окружающихъ. Ученые сказали: «Попытаемся нѣсколько разсѣять этотъ мракъ; попытаемся бросить немного свѣта въ эту черную бездну; можетъ быть, такимъ образомъ, намъ удастся сдѣлать человѣческую жизнь менѣе суровой. Будемъ служить истинѣ, и если мы откроемъ новый законъ, новый фактъ, — нашъ долгъ будетъ исполненъ». Вотъ какія обѣщанія давала наука, и, кажется, она ихъ сдержала.
Сейчасъ увидимъ, что намъ думать о нравственномъ прогрессѣ; но что касается матеріальнаго прогресса, конечно, никто не рѣшится отрицать, что онъ — плодъ науки, иначе говоря, что онъ — результатъ усилій ученыхъ. Съ этимъ спорить невозможно.
Весь современный міръ, съ своими тысячью пяти сотъ милліонами жителей, обязанъ своимъ развитіемъ только наукѣ, и наука ведетъ его впередъ, независимо отъ различныхъ культовъ, испещряющихъ его земную поверхность. И такъ, миссія ученыхъ не потерпѣла неудачи, и слово «банкротство» въ данномъ случаѣ очень странно, ибо ученые, ничего не обѣщая, дали много.
Дадутъ ли они еще что-нибудь? Мы думаемъ, да. Можетъ быть, мы ошибаемся, но мы думаетъ, не давая впрочемъ никакихъ обѣщаній, дабы какой-нибудь потомокъ г. Брюнетьера не поставилъ намъ ихъ когда-нибудь въ укоръ, — мы думаемъ, что наука не сказала еще своего послѣдняго слова. Она находится еще въ дѣтствѣ, въ самомъ раннемъ дѣтствѣ. Достигнутые успѣхи могутъ намъ представить лишь блѣдную картину будущихъ успѣховъ. Конечно, эти успѣхи — ничто въ сравненіи съ безконечнымъ и абсолютнымъ. Вселенная всегда останется неизвѣстной и непроницаемой. Но прогрессъ, ничтожный съ точки зрѣнія трансцендентной метафизики, имѣетъ большое значеніе въ смыслѣ облегченія страданій человѣчества.
Обратимся къ подробностямъ.
Г. Брюнетьеръ очень настаиваетъ на томъ, что ученые ничего не могутъ узнать о «происхожденіи человѣка». «Каково происхожденіе рѣчи? — говоритъ онъ. — Каково происхожденіе общества? Происхожденіе нравственности? Кто ни пытался въ нашемъ вѣкѣ отвѣчать на эти вопросы, — терпѣлъ жалкую неудачу, и всегда будетъ неудача, одна неудача».
Такія утвержденія мнѣ кажутся нѣсколько смѣлыми. Конечно, происхожденіе рѣчи въ точности неизвѣстно: тѣмъ не менѣе, собрано много поучительныхъ документовъ, которыми пренебрегать неразумно. Этнологія и лингвистика съ одной стороны, физіологія, экспериментальная психологія и патологическая анатомія, съ другой, открыли намъ столько тѣсно связанныхъ между собой фактовъ относительно природы и, слѣдовательно, происхожденія, членораздѣльной рѣчи, что мы, право, не далеки отъ сцит^зиса. Если не приписывать рѣчи божественное происхожденіе, то мы близки къ рѣшенію вопроса. Между нечленораздѣльной рѣчью животныхъ и первобытной членораздѣльной рѣчью, состоящей изъ нѣсколькихъ звуковъ, нѣтъ той глубокой непроходимой пропасти, отдѣляющей познаваемое отъ непознаваемаго. Можетъ быть, сущность матеріи останется всегда неизвѣстной человѣку, но я не вѣрю, чтобы всякая гипотеза о происхожденіи рѣчи, гипотеза, основанная на наблюденіяхъ, опытахъ и аналогіяхъ, неизбѣжно повела къ неудачѣ. Напротивъ, мнѣ кажется, этотъ вопросъ уже наполовину рѣшенъ или, по крайней мѣрѣ, на пути къ разрѣшенію. Столько есть дѣйствительно недоступныхъ намъ вопросовъ, что не слѣдовало бы выбирать именно этотъ въ доказательство ничтожности или слабости человѣческой науки.
Что касается меня, то я никогда не осмѣлюсь сказать о какомъ-нибудь научномъ вопросѣ: «Это никогда не удастся». Такой смѣлости у меня не хватаетъ, можетъ, быть, потому, что я знаю нѣсколько примѣровъ преждевременныхъ, очень неудачныхъ, отрицаній. Въ 1821 г., Прево и Дюма, изучая кровяные шарики, рѣшились написать: «Тщетность нашихъ попытокъ отдѣлить окрашенное вещество крови отъ остальнаго ея состава, даетъ намъ почти увѣренность, что это никогда не удастся». Сорокъ лѣтъ спустя, это «окрашенное вещество» было отдѣлено, анализировано и изучено. Въ настоящее время приготовленіе кристаллизованнаго гемоглобина сдѣлалось совершенно элементарнымъ курсовымъ опытомъ. Въ 1839 г. Іоганнъ Миллеръ говорилъ: «Быстрота нервовъ такъ велика, что измѣрить ее никогда не удастся». Два года спустя, Гельмгольцъ показалъ посредствомъ очень простого опыта, столь простого, что онъ доступенъ любому студенту-медику второго курса, что эту быстроту можно очень хорошо измѣрить. Когда Вельно разсказалъ въ институтѣ экспериментальной медицины исторію операціи, совершенной въ анестезическомъ снѣ, то Маженди заявилъ, что уничтожить боль во время операціи невозможно, и что это было бы безнравственно. Даже Пастэръ, нашъ великій Пастэръ. слава нашего вѣка и нашей страны, имѣлъ неосторожность сказать, что химическій синтезъ никогда не создастъ вещества, одареннаго поляризующими свойствами, а нѣсколько лѣтъ спустя, г. Юнгфлейшъ синтетически приготовлялъ виннокаменную кислоту, имѣющую коловратную силу.
Тутъ г. Брюнетьеръ находится въ хорошемъ обществѣ. Но все-таки, мнѣ кажется, онъ нѣсколько легкомысленно отважился утверждать, будто бы мы никогда ничего не узнаемъ о происхожденіи рѣчи.
То же самое относительно человѣческихъ обществъ. По этому вопросу было написано столько книгъ, что одно ихъ перечисленіе заняло бы нѣсколько страницъ. Неужели ничего не сдѣлали всѣ географы, путешественники и натуралисты, которые изучали нравы дикарей, ихъ ассоціаціи, столкновенія, инстинкты? Неужели всѣ эти знанія о первобытныхъ обществахъ не имѣютъ значенія, никуда не приводятъ, ничему не учатъ?
Цивилизація не сошла съ неба, вооруженная съ ногъ до головы, какъ Минерва изъ головы Юпитера. Она совершалась постепенно, медленно, методично. Мы не можемъ въ ней сомнѣваться, такъ какъ каждый день видимъ ея успѣхи. Предками цивилизованныхъ людей были дикари. Слѣдовательно, умственное и общественное состояніе нынѣшнихъ дикарей можетъ дать намъ вполнѣ вѣрное понятіе о томъ, чѣмъ были наши предки. Почему же эта область должна считаться. непознаваемой?. И кто имѣетъ право сказать — наука «потерпѣла банкротство» только потому, что науки, занимающіяся происхожденіемъ человѣка, не обладаютъ достовѣрностью и точностью физическихъ или математическихъ знаній?..
Правда, если бы наука могла, доказать еще точнѣе, что происхожденіе рѣчи кроется въ крикѣ животныхъ, а происхожденіе человѣческихъ обществъ въ обществахъ животныхъ, то и тогда бы она лишь отодвинула затрудненіе. Она бы объяснила какъ, но не почему. Почему существуетъ эволюція? почему явились человѣческія существа? Къ чему жизнь на землѣ? Почему такой-то или такой-то смыслъ эволюціи этой жизни? Какова цѣль? Какова наша будущая судьба? Тутъ мы сталкиваемся съ непознаваемымъ, доходимъ до границы науки. Можетъ быть, мы когда-либо двинемъ впередъ задачу, но рѣшить ее намъ, вѣроятно, никогда не удается. Да, къ несчастью, это правда: мы страшно малая частица великаго цѣлаго, слабый молекулъ, затерянный въ безконечномъ пространствѣ и времени, и мы никогда не подымемся до причины нашего существованія и не дадимъ его полной формулы.
Во всякомъ случаѣ, это не самое важное. Дѣло въ томъ, чтобы установить отношенія между нравственностью и наукой. Наука совершила матеріальный прогрессъ человѣчества. Это неопровержимо. Но что она сдѣлала для нравственнаго прогресса? Ничего, по мнѣнію г. Брюнетьера. Она оказалась здѣсь несостоятельной, какъ и въ рѣшеніи вопроса о происхожденіи. Въ физіологіи нельзя найти основъ нравственности.
Конечно. Ни физіологія сама по себѣ, ни химія, ни ботаника, ни математика, не могутъ опредѣлить добро и зло и дать человѣчеству правила нравственности. Ученый въ своей лабораторіи не пытается указывать людямъ, что они должны дѣлать, чтобы быть справедливыми, добрыми и мудрыми. Задача его очень узка: опредѣленіе морского ежа, кристализація соли, провѣрка термометра. Съ изумительнымъ увлеченіемъ спеціализируется всякій ученый на какомъ-нибудь трудѣ, на первый взглядъ пустяшномъ и незначительномъ; поверхностному наблюдателю могутъ показаться просто жалкими, по своей незначительности, нѣкоторыя научныя изысканія. Одинъ знаменитый химикъ посвятилъ сорокъ лѣтъ своей жизни точному измѣренію расширенія ртути, стекла и нѣкоторыхъ газовъ. Физіологъ изучаетъ въ мельчайшихъ подробностяхъ сокращеніе одного какого-нибудь мускула лягушки; геологъ пытается открыть въ формѣ полосъ раковины средство раздѣлить два вида ископаемыхъ устрицъ; ботаникъ считаетъ лепестки рѣдкаго цвѣтка или разбираетъ устройство листьевъ на стеблѣ; математикъ изобрѣтаетъ новыя функціи и пишетъ длинныя работы о величинахъ, которыя могутъ не су шествовать.
Въ настоящую минуту, въ тѣхъ самыхъ лабораторіяхъ, гдѣ, будто бы, насмѣхаются надъ «банкротствомъ» науки, вездѣ, во Франціи, въ Германіи, въ Италіи, въ Россіи, въ Англіи и въ Америкѣ, сотни, или, вѣрнѣе, тысячи людей работаютъ, изучаютъ путемъ подробнаго, часто скучнаго анализа, факты и явленія, и радуются, если въ концѣ дня ихъ микроскопическая задача подвинулась хоть на волосъ впередъ. Міръ похожъ на громадную мастерскую, гдѣ тысячи работниковъ, все почти неизвѣстныхъ, содѣйствуютъ, каждый по мѣрѣ силъ, увеличенію общаго фонда человѣческихъ знаній.
Во всѣ времена было то же самое; во всѣ времена были ученые. Исканіе истины ведетъ начало еще отъ Пиѳагора и Архимеда, и, конечно, Пиѳагоръ и Архимедъ имѣли предшественниковъ; но число этихъ тружениковъ увеличивается съ каждымъ днемъ. Съ самаго начала нынѣшняго вѣка колоссальное усиліе было употреблено энергическимъ сотрудничествомъ этихъ тысячъ работниковъ. Работа каждаго изъ нихъ очень мала; но общая ихъ работа громадна.
Если бы кто вздумалъ спросить одного изъ этихъ людей: «Какъ воздѣйствуетъ на нравственность этотъ бромистый эфиръ, который вы изучаете уже десять лѣтъ? Какимъ образомъ анализъ такой-то математической функціи измѣнитъ понятіе о долгѣ? Станутъ ли люди лучшими, вслѣдствіе болѣе совершеннаго опредѣленія той или другой устрицы?» Вѣроятно, ученый разсмѣялся бы и не понялъ бы этого вопроса. Вѣдь онъ не заботится о нравственности; онъ ищетъ только истины, не думая о послѣдствіяхъ, которыя она ведетъ за собой. Разъ отдавшись наукѣ, онъ признаетъ за очевидное требованіе, что истина хороша сама по себѣ, и не можетъ себѣ представить, чтобы его работа могла быть ненужной, если только онъ уменьшилъ, хотя бы въ очень слабой степени, ужасное по своей грандіозности человѣческое невѣжество.
Намъ кажется, что ученые правы; вѣдь то, что мы называемъ цивилизаціей, есть лишь послѣдствіе ихъ громаднаго труда. Совокупность всѣхъ этихъ маленькихъ частныхъ истинъ составляетъ общее достояніе, и это цѣлое нельзя расчленить. Историческія и математическія, экспериментальныя и медицинскія, физико-химическія и естественныя, промышленныя и механическія знанія, все это такъ тѣсно связано между собой, что нельзя себѣ представить прогрессъ въ одной изъ наукъ, который бы не отозвался сейчасъ же на прогрессѣ въ другой. Это нѣчто вродѣ блока, по одному знаменитому сравненію, и этотъ блокъ, эта цивилизація, это — само человѣчество, такое, какимъ оно существуетъ до настоящаго времени.
Было бы несправедливо упрекать, того или другого изъ безчисленныхъ работниковъ, содѣйствовавшихъ созиданію громаднаго зданія, въ томъ, что они не начертили плана всего строенія. Развѣ можно упрекать солдата, который на полѣ битвы, по приказанію офицера, пошелъ впередъ, затѣмъ налѣво, потомъ направо и стрѣлялъ въ дыму, ничего не видя, развѣ можно его упрекать въ томъ, что онъ не понялъ смысла великаго сраженія, въ которомъ участвовалъ? Онъ ничего не понялъ, онъ ничего не видѣлъ, а между тѣмъ, своимъ слабымъ участіемъ содѣйствовалъ побѣдѣ. Точно также, всѣ работавшіе для науки въ своей лабораторіи или въ своемъ кабинетѣ, всѣ они, по древнему и вѣрному выраженію, принесли свой камень на постройку зданія. Они содѣйствовали прогрессу, хотя ихъ личная работа была ничтожна, и они не понимали всего ея значенія. Значеніе коллективной работы, въ которой они участвовали, ускользнуло отъ нихъ, но, тѣмъ не менѣе, они создавали, изобрѣтали, открывали и, понемногу, они расширили предѣлы человѣческаго знанія.
И вотъ, благодаря нѣсколькимъ поколѣніямъ умныхъ и неутомимыхъ тружениковъ, всѣ эти завоеванія науки представляютъ нѣчто неразрывное съ нашей цивилизаціей, а вмѣстѣ — онѣ составляютъ нашу нравственность.
Наука, цивилизація и нравственность, это три понятія параллельныя. Невозможно вообразить себѣ нравственнаго прогресса, который бы не повлекъ за собой прогресса цивилизаціи, и наоборотъ. Одинъ юмористъ сказалъ, что состояніе цивилизація страны измѣряется потребленіемъ мыла и почтовыхъ Марокъ. Эту остроту можно было бы примѣнить къ нравственности, которая растетъ одновременно съ побѣдой человѣка надъ матеріей. В. Дюрюи однажды сказалъ намъ: «Если бы я составлялъ естественную исторію, я бы раздѣлилъ ее на двѣ части: міръ до желѣзныхъ дорогъ и міръ послѣ желѣзныхъ дорогъ». Этой краткой формулой онъ хотѣлъ сказать, что промышленность обновила общественное и нравственное состояніе человѣчества. Да кто бы посмѣлъ отрицать, что цивилизованный человѣкъ нравственнѣе дикаря? Кто допуститъ нелѣпую мысль, что;троглодиты и доисторическіе люди были совершенны, что первобытный человѣкъ былъ ангеломъ? Намъ приходится признать, несмотря на краснорѣчіе Руссо, что, благодаря наукѣ, развитіе человѣчества смягчило нравы, вдохнуло въ насъ великодушныя чувства и создало идеалъ нравственности, установивъ принципъ свободы и отвѣтственности. Борьба съ природой все болѣе и болѣе удаляетъ насъ отъ низкаго типа первобытнаго человѣка; она уничтожила дикость и ввела нравственныя идеи, которыя дѣлаютъ насъ такъ мало похожими на вашихъ отвратительныхъ предковъ.
Кому мы обязаны этимъ прогрессомъ?
Для большей ясности, возьмемъ не очень отдаленную эпоху, когда наука еще не завоевала міра. Каковы были нравственныя идеи Боссюэ о войнѣ, о рабствѣ, пыткѣ, свободѣ совѣсти, равенствѣ людей, объ уваженіи къ человѣческой жизни? Какъ смотрѣлъ Боссюэ на драгонады, на Варфоломейскую ночь, на инквизицію? И какъ мы смотримъ на это теперь? Кто же измѣнилъ мнѣнія людей?
Въ настоящее время цивилизованное человѣчество признаетъ лишь одну нравственность. Эта нравственность не вырабатывалась понемногу въ лабораторіяхъ, но, тѣмъ не менѣе, она — плодъ науки. По мѣрѣ того, какъ наука распространялась въ мірѣ, уменьшая страданія и разсѣевая невѣжество людей, развивалась и нравственность, обязательная для всѣхъ. Она дѣлаетъ такіе быстрые успѣхи, что ея окончательное торжество можетъ настать гораздо скорѣе, чѣмъ мы предполагаемъ и надѣемся.
Эта нравственность основывается на понятіи о человѣческой солидарности. Зло есть то, отъ чего страдаютъ другіе. Вотъ чему насъ научили физика и зоологія, химія и астрономія, ботаника и физіологія, географія и филологія, "антропологія и математика. Развиваясь умственно и пріобрѣтая все новыя и новыя знанія, человѣкъ пришелъ къ тому, что лучше сталъ понимать свой долгъ на землѣ. Не теряясь въ облакахъ загадочнаго будущаго, ожидающаго его, онъ покуда довольствуется простымъ исполненіемъ своего долга, а долгъ этотъ вполнѣ ясенъ: нужно, прежде всего, быть добрымъ и справедливымъ. Люди — братья, и борьба классовъ, какъ и борьба націй, есть преступленіе. Человѣкъ долженъ призвать, что эгоизмъ и жестокосердіе — отвратительные пороки, что самозабвеніе — необходимо, что самоотверженіе — лучшее и, можетъ быть, единственное средство быть счастливымъ, что оно составляетъ неопровержимое требованіе, и никто не имѣетъ права отъ него уклониться.
Усилія ученыхъ привели къ возникновенію такой нравственности. Они завоевали идейный міръ, увеличивая и культивируя человѣческій разумъ. Великіе мыслители, проповѣдавшіе людямъ милосердіе и братство, долго оставались безъ отклика…
Наука идетъ впередъ; каждый день она дѣлаетъ неслыханные успѣхи, каждый день наши познанія расширяются, и въ то же время нашъ нравственный идеалъ растетъ. Напрасно спорить противъ очевидности: наука ведетъ міръ. Человѣчество ни за кѣмъ больше не идетъ, какъ за наукой. Что бы ни говорили, какъ бы ни старались помѣшать этому, — человѣчество страстно бросается на новые пути, которые раскрываетъ предъ нами — наука.