Посмертныя письма В. В. Верещагина. править
Иллюстрированная лѣтопись русско-японской войны. Выпускъ третій
Среда (безъ числа), подъ Омскомъ. Везутъ много солдатъ: говорятъ, есть уже 100 тыс., а если японцы дадутъ передохнуть, то скоро будетъ и 200 тыс. Боюсь, что потомъ будетъ перерывъ изъ-за весенней воды и размывовъ отъ дождей, но, авось, къ тому времени соберется уже внушительная сила, которая сможетъ дать отпоръ, это — главное. Отступленіе дало-бы возможность сказать японцамъ, что они побѣдили, и этимъ поднять Манчжурію. И то вѣроятно, что съ наступленіемъ теплаго времени хунхузы зашевелятся.
16-го марта. Ѣду въ Мукденъ, гдѣ, надѣюсь, меня устроятъ, помѣстятъ и дадутъ лошадей. Генералъ Чичаговъ, лишь только я назвалъ себя, принялъ очень любезно, и съ мѣста послалъ телеграмму къ начальнику охранной стражи въ Мукденъ съ предложеніемъ помѣстить меня и сдѣлать мнѣ все, что нужно; поэтому я съ довѣріемъ готовлюсь къ пріѣзду въ Мукденъ, гдѣ кстати хочу повидать Жилинскаго. Постараюсь съѣздить на день въ Портъ-Артуръ, благо, знакомый начальникъ поѣзда Безрадецкій …ѣдетъ туда и берется свезти, все показать и доставить назадъ; думаю свалить вещи, передать бѣлье и хватитъ туда.
Теперь у насъ до 160 тыс. войска, а когда ты будешь читать это письмо, то число зайдетъ, конечно, за 200 тыс., потому что въ среднемъ прибываетъ по 3 тыс. (отъ Байкала въ Мукденъ) въ день. Ѣду съ воинскимъ поѣздомъ, въ которомъ офицеры дали по мѣстечку мнѣ и полковнику Ильинскому. Ждутъ теперь, что японцы перейдутъ въ Манчжурію и нападутъ на насъ — этого только и желаютъ, — желаютъ страстно, даже готовы пожертвовать частью желѣзной дороги. Не дивись, если услышишь о нашемъ отступленіи. Это будетъ къ нашему благу. Напротивъ, стремленіе зарваться теперь-же въ Корею осуждается всѣми разумными стратегами, и, кажется, Куропаткинымъ. Жилнискій, я знаю, былъ за отступленіе еще въ Пет..
19-го марта (Ляоянъ?) Только-что возвратился изъ Портъ-Артура и, захвативши въ Мукденѣ свои вещи, опять туда уѣду, потому что здѣсь, въ Лаоянѣ, дѣйствія будутъ еще не скоро. Мнѣ дали цѣлый вагонъ-микстъ, съ которымъ могу прицѣпиться къ какому хочу поѣзду и останавливаться, гдѣ мнѣ нужно. Тамъ мои вещи, тамъ я живу.
Деньщика, конечно, дадутъ, лошадь купятъ. Принимаютъ вездѣ прямо не по заслугамъ и любезно. Я, впрочемъ, плачу, чѣмъ могу; увидѣвши, что бравый командиръ «Ретвизана» безъ Георгіевскаго креста, потому что не получилъ еще его (по почте), я снялъ съ себя и повѣсилъ ему, чѣмъ морячки очень были довольны. Артиллеристы, стрѣлки — всѣ принимаютъ съ распростертыми объятіями, повторяя, что «на Шипкѣ все спокойно».
28-го марта, Портъ-Артуръ. Сижу въ своемъ вагонѣ: у меня отдѣльный вагонъ, который стоитъ на запасномъ пути; въ немъ, кромѣ проводника, еще денщикъ изъ стражи, даже варящій мнѣ борщъ; про чай и говорить нечего, — пью свой, уставши платить за всякій стаканъ.
Теперь 9 часовъ по здѣшнему времени, т, е. около 2-хъ ночи по вашему, значитъ, вы еще не ѣли ветчины и кулича съ пасхой, но скоро, злодѣи, будете кушать. Впрочемъ я только-что отъ стола, богато убраннаго всякими снадобьями, къ которымъ я не притронулся, лишь съѣлъ немного пасхи…
Встрѣтилъ въ Портъ-Артурѣ адмирала Maкарова. «Что-же вы не заходите?» --«Зайду». — «Гдѣ вы сегодня завтракаете?» — «Нигдѣ особенно». — «Ткъ приходите сегодня (ко мнѣ), потомъ поѣдемъ топить судно на рейдѣ, — загораживать японцамъ ходъ». Послѣ завтрака отправились на паровомъ катерѣ. Гигантъ-пароходъ, смотрѣвшій пятиэтажнымъ докомъ, только-что купленный для затопленія, стоялъ уже накренившись на тотъ бокъ, на который онъ долженъ былъ лечь; было жалко смотрѣть на молодца, обреченнаго на смерти еще не знавшаго о своей участи, — знаешь, какъ это бываетъ съ больнымъ, довѣрчиво смотрящимъ тебѣ въ глаза, стараясь высмотрѣть въ нихъ, скоро-ли будетъ ему облегченіе; вспомнилась мнѣ наша дѣвочка, нашъ несравненный Ледушокъ, до послѣдней минуты не подозрѣвавшій о своей близкой участи[1].
Когда пробили всѣ переборки, все снесли, въ послѣднюю минуту матросы заторопились, засуетились и сбросили… чайникъ, которыя, впрочемъ, ловко подхватили внизу на баржѣ… «Скорѣе, скорѣй! Всѣ долой! — кричалъ, горячась, Макаровъ, — сейчасъ перемѣнится вѣтеръ, и судно поставитъ прямо» (а прямо судно было-бы ниже, чѣмъ бокомъ, потому что оно очень широко). «Можно взрывать!» Одна за другой двѣ мины въ носу и въ кормѣ взвили громадные столбы воды и грязи, и судно, вздрогнувши, сначала, дѣйствительно, выпрямилось, а потомъ стало валиться. Корма скоро заполнилась водой и сѣла на дно, но носъ сильно поднялся кверху, показывая страшную язву, нанесенную ему миной. Адмиралъ очень горячился: «Значитъ, переборки не перерубили! Значитъ, переборки не перерубили!» — и ходитъ по-скобелевски, какъ тигръ въ клѣткѣ, на заваленной всякой дрянью баржѣ, дѣлаетъ три шага впередъ и три навалъ, и такъ снуетъ, что твой тигръ или бѣлый медвѣдь… Наконецъ, все налилось водой, и судно легло подъ воду, какъ-разъ на намѣченномъ мѣстѣ, такъ, что остался надъ водой только небольшой знакъ отъ одного бока — точно длинная рыба… Теперь уже отчасти за однимъ изъ ихъ брандеровъ, отчасти за затопленнымъ нами судномъ минононосцы наши могутъ, не боясь непріятельскихъ минъ, выжидать.
…Еще затопятъ «Шилку».
Потомъ я поѣхалъ на сторожевую лодку «Гилякъ», которая одна выдавалась впереди всѣхъ судовъ; но за адмираломъ я немного опоздалъ. Онъ говорилъ мнѣ, что отстоитъ заутреню, — которую, въ ожиданіи японцевъ, служили въ 10 час. по нашему времени, т. е. въ 3 ч. дня по вашему, — а потомъ, немного закусивши, выѣдетъ; сказалось, когда я отстоялъ заутреню, адмиралъ уже уѣхалъ на канонерку, и мнѣ было хотѣли подать дежурный катеръ, когда В. К. сказалъ, что торопиться некуда, а предложилъ поѣхать вмѣстѣ, хотя, какъ говорю, ничего не ѣлъ.
На «Гилякѣ» все было спокойно, темно, только прожекторъ далеко освѣщалъ море. Мнѣ предоставили диванъ, на которомъ я весьма тяжело и тревожно заснулъ, — представилось, что я у Льва Толстого, комнаты, которыя совсѣмъ похожи на наши, и ихъ почему-то нужно разорить; я глухо заплакалъ, но, кажется, никто этого не слышалъ. Скоро адьютантъ великаго князя разбудилъ меня… Вышелъ и адмиралъ, выспавшійся, веселый; все что-то разсказывалъ. «Что вы не отвѣчаете? — спрашиваетъ меня въ темнотѣ, — дремлется? — Нѣтъ, слушаю — Хотѣлъ итти домой, въ вагонъ, но Макаровъ не пустилъ. „Васъ будутъ вездѣ останавливать съ пропускомъ“, — пароль былъ „тесакъ“, — лучше доспите у насъ на броненосцѣ». Мы перешли на «Петропавловскъ», гдѣ оказалась около кают-компаніи кровать. Макаровъ далъ свои пледы, и я дурно заснулъ, а потомъ, утромъ, въ 8 час., ушелъ съ себѣ въ вагонъ, гдѣ теперь сижу и пишу тебѣ…
Такъ мое ожиданіе бомбардировки и боя не выгорѣло; авось, будетъ еще впереди".
- ↑ Старшая дочь Василія Васильевича, умершая нѣсколько лѣтъ назадъ.