Последняя (Старостин)/ДО

Последняя
авторъ Василий Григорьевич Старостин

Опубл.: 1870. Источникъ: az.lib.ru

Послѣдняя. Повѣсть. Выбранное, что лучше Старостина. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія М. М. Стасюлевича, В. О., 5 л., 28. 1901.

Не Ахиллесовъ сонъ

И не осаду Трои,

Но душеньку пою...

Богдановичъ.

I.

Въ то время я жилъ въ домѣ Малевскаго, на Вознесенскомъ проспектѣ. Такихъ домовъ въ Петербургѣ всего два-три; они напоминаютъ Латинскій кварталъ въ Парижѣ, но можетъ быть нѣсколько чище и приличнѣе. Въ домѣ Бертона, въ Коломнѣ, живутъ со своими подругами мелкіе чиновники, конторщики и т. п., люди все небогатые, другъ съ другомъ не дружатся, каждый закупорился со своимъ маленькимъ счастіемъ въ одномъ изъ восьмидесяти нумеровъ и больше знать ничего не хочетъ. Въ домѣ же Малевскаго обитаютъ главнымъ образомъ студенты, которые любятъ пускать звучныя рулады, отчетливо слышныя изъ пятаго этажа въ нижній; здѣсь жизнь болѣе открытая и общительная, комнаты недешевыя, съ картинами и мягкими коврами, и потому могутъ быть обитаемы только зажиточными людьми, какихъ теперь не мало между студентами; но кромѣ студентовъ здѣсь можно найти представителей всевозможныхъ профессій, начиная отъ опереточной пѣвицы и клоуна до тайныхъ совѣтниковъ. Въ пяти этажахъ симметрично расположены пять обширныхъ коридоровъ, соединенныхъ общей лѣстницей, съ налощенными паркетными полами и блестящими замками въ дверяхъ; въ каждомъ коридорѣ до двадцати пяти нумеровъ; днемъ, въ отсутствіе жильцовъ, въ комнатахъ прибираетъ женская прислуга, на звонокъ является лакей. Когда я жилъ въ этомъ домѣ, внизу, у парадной двери, стоялъ швейцаръ въ формѣ, очень красивый мужчина, протягивавшій руку къ двери далеко не для всѣхъ. Присутствіе этого швейцара было въ моихъ глазахъ единственнымъ обстоятельствомъ, которое портило здѣсь жизнь, такъ какъ мнѣ случалось нерѣдко проходить съ женщинами и въ глазахъ его замѣчать неодобреніе. Вотъ здѣсь то началась та исторія, которую я хочу разсказать и которая столь же правдива, какъ исторія Сафо или грустный романъ Фредерика и Бернеретты.

Я жилъ въ этомъ домѣ уже два года, когда пріѣхала ко мнѣ Вѣра Шахъ, — Шахъ Персидскій, какъ я въ шутку иногда называлъ ее. Она привезла съ собой небольшой узелокъ, заключавшій все ея имущество, и потому я въ тотъ же день счелъ нужнымъ сказать, что получаю девяносто рублей, которые она можетъ тратить какъ хочетъ, но что больше неоткуда взять. Когда возьмешь такую вѣтреную подругу, которая и по своей прелести и по прежней своей жизни имѣетъ право на особенную требовательность, какъ будешь жить на девяносто рублей! ей было двадцать лѣтъ и два мѣсяца, мнѣ было тридцать семь лѣтъ; она раньше жила съ однимъ господиномъ, который получалъ деньги изъ банка по какимъ то печатнымъ листочкамъ въ два квадратныхъ вершка и былъ моложе меня; но сколько я могъ судить по нѣкоторымъ словамъ ея, онъ былъ человѣкъ разсудительный и денегъ на руки ей не давалъ, а кромѣ того при двухъ прислугахъ, въ отдѣльной квартирѣ, она была очень стѣснена въ своихъ поступкахъ; поэтому, когда онъ не хотѣлъ купить ей новую шляпу, полагая, что достаточно одной для каждаго сезона, тогда она поссорилась съ нимъ и ушла. Спрашивается, какой разумный человѣкъ могъ сойтись съ подобной дѣвушкой, у которой была притомъ вздорная, любящая мать, жившая въ богадѣльнѣ на какомъ то благородномъ положеніи и часто посѣщавшая дочь; — мнѣ ничего не оставалось, какъ дать ей деньги и полную свободу, — этими средствами иногда безъ большого труда можно справиться съ женщиной.

Итакъ, двадцатаго числа я отдалъ Вѣрѣ девяносто рублей, — то есть жалованья собственно я получилъ семьдесятъ, за вычетомъ ссуды, взятой мною изъ общественной кассы, но отъ нея еще оставалось у меня рублей двадцать или около того. На другой день прихожу со службы домой. — Отгадай новость! сказала Вѣра, дѣлая два шага вправо, чтобы заслонить лежавшую вещь на диванѣ. — Ну, разсказывай!. навѣрное сюрпризъ, я знаю тебя! съ удовольствіемъ отвѣтилъ я. — A вотъ видишь, я купила… Смотрю, прехорошенькій плюшевый жакетъ, для сентября, — этого у меня въ мысляхъ не было; подходила зима, теплаго платья у насъ обоихъ не было и я не зналъ, откуда достать денегъ на этотъ предметъ. — Отгадай, сколько заплатила? — Что жъ тебѣ сказать: пятнадцать? двадцать? — Что, за эту вещь пятнадцать! дрогнувшимъ голосомъ проговорила она, опуская книзу глаза, на которыхъ быстро появилась влажность. — Да я не спорю, оправдывался я, — вещица хороша, къ сезону можетъ быть и сорокъ заплатишь. — Вотъ видишь, сорокъ говоришь, обрадовалась она, — а я заплатила тридцать пять. Мнѣ показалось это такъ забавно, что я не могъ сдержаться отъ смѣха. Вотъ теперь и корми меня до двадцатаго! сказалъ я.

Такъ какъ подобные сюрпризы, конечно въ меньшихъ размѣрахъ, продолжались и на будущее время, то въ первыхъ числахъ денегъ у насъ совсѣмъ уже не было. Отправились мы разъ обѣдать, — тогда мы обѣдали въ польской кондитерской, недалеко отъ нашей квартиры, — на лѣстницѣ она спросила, есть ли у меня деньги. — Откуда же, говорю, деньги? всѣ тебѣ отдалъ. — A у меня тоже нѣтъ, — вотъ, тридцать копѣекъ. Мы остановились на ступенькѣ и смотрѣли другъ на друга. — Эхъ, ты, Вѣрушка, проговорилъ я, — что ты утромъ не сказала мнѣ? — Я и сама не знала… отвѣтила она и вдругъ вся заволновалась, щеки вспыхнули, глаза засверкали, — выдумалъ тоже въ кондитерской, этакъ на однихъ обѣдахъ сколько прообѣдаешь, гдѣ же тебѣ денегъ достанетъ! — Не кипятись, не кипятись, самоварчикъ, весело я сказалъ ей, — дѣло очень просто поправить, зайдемъ въ ссудную кассу, я часы оставлю.

Въ томъ же огромномъ домѣ, гдѣ помѣщалась кондитерская, была и ссудная касса. Когда мы подошли къ дверй, я сталъ отстегивать часы и вполголоса сказалъ: вотъ, ты не сказала, поди сама и закладывай. — Я не бывала, не знаю, шопотомъ отвѣтила она, — поди лучше самъ. — Самъ, самъ! вотъ сведу тебя въ съѣстную, да и ладно; тамъ за тридцать копѣекъ отлично накормятъ. — въ какую съѣстную? оживилась она. — A въ такую, видала вывѣски: съѣстная лавка? — Видала… такъ и пойдемъ, что жъ ты раньше не сказалъ, мы всегда будемъ ходить туда… Признаюсь, у меня мелькнула мысль устроить съ ней продѣлку и сводить въ ту съѣстную въ подвалѣ, противъ Александровскаго рынка, гдѣ я разъ ѣлъ гороховый кисель.

Въ тотъ же день, часовъ въ одиннадцать вечера, мы сидѣли въ своей комнаги и благодушествовали. Я только что дочиталъ книгу, сказалъ тѣ слова, которыя всегда хочется говорить любезной женщинѣ, и досталъ изъ кармана деньги, оставшіяся отъ заложенныхъ часовъ. — Видишь, тутъ кой что есть! сказалъ я, потряхивая кошелькомъ. Она улыбнулась надъ своимъ шитьемъ, не раскрывая рта, и на щекахъ ея около губъ по обыкновенію образовались небольшія углубленія, отъ которыхъ мысли мои стали острѣе. — Пойдемъ что ли поужинать, подмигнулъ я, — такъ, немножко. Погулять она всегда любила, но вспомнивъ исторію съ часами, на этотъ разъ отказалась и, пропустивъ одинъ моментъ, энергично стала укорять меня въ вѣтрености, расточительности и другихъ подобныхъ качествахъ. Потомъ однако мы захотѣли посчитать, во сколько бы обошлась такая прогулка, т. е. считали собственно не для практическаго примѣненія, а такъ сказать для умственнаго моціона. — Извощикъ пятнадцать копѣекъ, — сначала мы прогуляемся, пока не повезутъ за эту цѣну, добавилъ я. Закажемъ мы одинъ бифштексъ, — правда, у Палкина очень маленькіе бифштексы, — ужасъ, какіе маленькіе! подхватила она. — Двѣ рюмки портвейна, два стакана кофе, что еще?.. рубль восемь гривенъ, назадъ пѣшкомъ. — Ну, это немного, я согласна! всплеснула она руками.

Случилось такъ, что у насъ ни копѣйки не осталось отъ ужина и одинъ параграфъ программы мы должны были исполнить обязательно: назадъ пѣшкомъ путешествовали, и это путешествіе — какъ можно оцѣнить счастливыя минуты! — путешествіе это я пожалуй оцѣню въ тысячу рублей.

II.

Я не былъ безпутный малый, но нужно было чѣмъ нибудь наполнить жизнь моей подруги. Задача эта оказалась столь-же трудной, какъ наполнить водой рѣшето. Въ первые два-три мѣсяца, расходуя полтораста рублей, мы могли обходиться игрой въ дурачки или свои козыри; но когда стало невозможно превышать нашъ нормальный бюджетъ, тогда нужно было придумать новыя занятія, изъ которыхъ самымъ подходящимъ мнѣ казались книжки. Къ сожалѣнію, Вѣра не имѣла вкуса въ этомъ удовольствіи. Я пересматривалъ въ библіотекѣ цѣлые каталоги, выбиралъ самыя интересныя названія, но какую книгу ей ни приносилъ, въ полчаса была готова. — Я же тебѣ говорилъ, эта не понравится! съ удовольствіемъ я замѣчалъ, — погоди, принесу такую, что непремѣнно ужъ понравится. Но какъ по названіямъ найти такую я не могъ, то попробовалъ брать тѣ книги, которыя нравились когда то мнѣ самому; а въ юности мнѣ больше всего нравились Графъ Монте-Кристо, Вѣчный жидъ, Рыцарь курятника, Мартынъ найденышъ, — все книги большого калибра, противъ которыхъ Вѣра имѣла предубѣжденіе, потому я предварительно самъ прочитывалъ ихъ, отчеркивая карандашомъ сомнительныя страницы и даже цѣлыя главы, и въ такомъ видѣ еще разъ прочитывалъ Вѣрѣ вслухъ, не открывая ей секретъ. Этимъ путемъ она прослушала нѣсколько книгъ до конца, но для меня работа была египетская. Вообще, въ это время я былъ очень занятъ, потому что чтеніе книгъ должно было чередоваться съ игрой въ карты и разными другими заботами, которыя задавала мнѣ Вѣра. Служба въ счетъ уже не идетъ.

Убѣдившись, что усилія мои пріучить ее къ чтенію остаются тщетными, я, какъ новый Робинзонъ-Крузоэ, сталъ придумывать другія средства для нашего общежитія. Прежде всего я остановился на музыкѣ, какъ занятіи наиболѣе деликатномъ, къ которому Вѣра могла имѣть склонность, — по крайней мѣрѣ она охотно слушала военную музыку, когда шли по улицѣ солдаты, и любила также стоять у закрытой двери въ то время, какъ въ сосѣдней комнатѣ играли на гитарѣ; но такъ какъ для покупки музыкальнаго инструмента у насъ теперь не было денегъ, то я отложилъ пока эту идею. Мысли мои обратились къ той старушкѣ, которую я нерѣдко заставалъ дома послѣ службы сидящей на диванѣ въ какомъ то удивительномъ салопѣ и съ клюкой въ рукѣ. Старушка вѣроятно замѣчала мое равнодушіе къ ней и спѣшила скрыться, когда я приходилъ, Вѣра же обыкновенно провожала ее въ коридоръ и я слышалъ за дверью звукъ мелкихъ денегъ, которыя она давала ей. Разъ я сказалъ: зачѣмъ она уходитъ отъ меня? пускай сидитъ, я не стѣсняю. Послѣ этого старушка иногда оставалась у насъ на вечеръ и я имѣлъ возможность узнать ее покороче. Въ первую же нашу бесѣду съ ней я узналъ, между прочимъ, что она была замужемъ два раза и отъ обоихъ мужей имѣла дѣтей, изъ которыхъ осталась въ живыхъ одна Вѣра; первый мужъ былъ, по ея словамъ, безобразникъ и умеръ нехорошо, но какъ нехорошо — она не объяснила; потомъ вышла за второго, когда ей было подъ сорокъ; послѣ родовъ Вѣры заболѣла и съ полгода не могла подняться на ноги, а Вѣру кормили три мѣсяца въ воспитательномъ домѣ; мужъ же въ это время сошелся съ другой женщиной. Такимъ образомъ, съ годами болѣзнь и разныя невзгоды сдѣлали ее дряхлой и согнули спину. Къ сожалѣнію, несмотря на всѣ эти несчастія, старушка казалась несимпатичной, любила безъ нужды ворчать и нюхала табакъ. Я разсчитывалъ однако, что она нѣсколько займетъ Вѣру, которая въ сущности вела слишкомъ одинокую жизнь, и разсчетъ мой оказался вѣрнымъ; я скоро замѣтилъ, что Вѣра старалась развлекать ее, какъ я въ свою очередь старался развлекать Вѣру; случалось, что она просила меня поиграть втроемъ въ карты, но это была уже не та требовательная просьба, съ которой она обращалась ко мнѣ за тѣмъ же дѣломъ безъ матери, а по глазамъ ея и жалкой улыбкѣ я видѣлъ, что она просила одолженія. Старушка была глупа и корыстна, мы играли по три копѣйки съ дурачка и это доставляло ей большое удовольствіе. Вѣра обыкновенно садилась выше матери и всегда старалась проиграть ей, но когда мы оставались вдвоемъ, она точно также проигрывала мнѣ, чтобы я не обижался выигрышемъ матери. Во время игры она имѣла обыкновеніе мурлыкать про себя пѣсни, если видѣла на лицѣ матери спокойствіе; но если та становилась раздражительной и часто кряхтѣла, Вѣра начинала егозить на стулѣ, брала у нея табакерку и обращалась со словами: — мама, смотри, мама! — причемъ подносила къ своему носу щепотку табаку и шумно вдыхала въ себя, просыпая незамѣтно табакъ промежъ пальцевъ. Скоро я замѣтилъ, что когда старушка выигрывала десять-пятнадцать копѣекъ, тогда уходила домой въ лучшемъ здоровьѣ и Вѣра не провожала ее въ коридоръ; въ противномъ случаѣ я обязательно слышалъ въ коридорѣ звукъ отсыпаемыхъ монетъ и имѣлъ нѣкоторыя основанія думать, что выигрышъ для старушки былъ невыгоденъ.

Когда старушка ближе освоилась съ нашимъ житьемъ и перестала бояться меня, тогда она почему то вообразила, что ей будетъ къ лицу роль нашей руководительницы, меня стала называть отцомъ и укоряла, что я мало уважаю ея дочь, а дочери внушала, чтобы она больше просила у меня подарковъ и чтобы подарки были золотые. Когда же узнала, что я всѣ деньги отдаю Вѣрѣ, то изъявила желаніе помочь ей въ расходованіи ихъ. Раза два или три она приносила изъ богадѣльни божественную книгу и заставляла Вѣру читать, но сама при этомъ скоро приникала головой, Вѣра же, не желая того замѣчать, своимъ тоненькимъ монотоннымъ голоскомъ продолжала чтеніе, котораго мы всѣ не понимали. Старушка просыпалась иногда разстроенная и дѣлала мнѣ укоризненныя замѣчанія: — ты, отецъ, приносилъ бы вотъ такія книги ей, а не эти безпутныя! чему онѣ хорошему научатъ! смотри, ты дашь отвѣтъ за нее, она еще малое дитё, тебѣ въ дочери годится!.. Вообще была старушка непріятная. Впрочемъ, она нечаянно сдѣлала мнѣ одну услугу, которая состояла въ слѣдующемъ. Въ богадѣльнѣ кто то подарилъ ей старую книгу, безъ передняго корешка, которая начиналась съ 23 страницы; книгу эту она принесла Вѣрѣ; я заглянулъ въ нее, — на 23 страницѣ какой то человѣкъ на конѣ схватилъ дѣвицу, посадилъ къ себѣ на колѣни и ускакалъ въ какія то горы, т. е: книга очевидно относилась къ числу безпутныхъ, но я такъ и не узналъ ея названія. Вѣра зачитала ее, притомъ не съ 23 страницы, а съ середины, и настолько заинтересовалась, что когда пришло время спать, она поставила въ голову лампу и легла съ книгой. Вдругъ я слышу сквозь сонъ смѣхъ, тотъ милый, ребяческій смѣхъ, который я слишкомъ часто слышалъ наяву, раскрываю глаза и вижу: Вѣра закрыла лицо книгой и смѣется. — Что ты? говорю, — тогда она затихла, не открывая однако лица. Я посмотрѣлъ на часы, было пять. Въ сонной головѣ моей мелькнуло воспоминаніе о томъ времени, когда я самъ зачитывался до утра какими нибудь Лондонскими тайнами и у меня пробудилось чувство новаго рода, нѣжное и не очень глубокое, съ которымъ я немедленно заснулъ.

На другой день я съ пребольшимъ вниманіемъ прочиталъ эту книгу до самаго конца, чтобы найти руководящую нить для отыскиванія Вѣрѣ другихъ подобныхъ книгъ.

III.

Когда я познакомился съ Вѣрой, мнѣ нужно было поддерживать ея расположеніе къ себѣ разными подарочками и излишнею тратою денегъ, которую я производилъ такъ естественно, какъ если бы меня нимало не затрудняла эта трата. Вотъ почему еще прежде, чѣмъ мы сошлись съ ней, я долженъ былъ взять въ товарищеской кассѣ значительную ссуду, изъ которой послѣдніе двадцать рублей отдалъ ей вмѣстѣ съ жалованьемъ. Вскорѣ послѣ этого я принужденъ былъ изыскивать новыя средства, а какъ въ каждомъ солидномъ учрежденіи, гдѣ акуратно платятъ жалованье въ извѣстное число, есть довѣрчивые люди, дающіе въ долгъ на извѣстныхъ условіяхъ, такъ и въ нашемъ учрежденіи были такіе: одинъ изъ нихъ былъ маленькій, симпатичный старичекъ, дававшій деньги на условіяхъ облегченныхъ, но не всегда и слишкомъ малыми суммами, какія удавалось ему получать отъ должниковъ; другой заимодавецъ была женщина, довольно молодая и недурная собой, но дававшая изъ шести процентовъ въ мѣсяцъ, подъ двойной вексель на случай неустойки и съ поручительствомъ двухъ лицъ. Признаюсь, я питалъ къ этой второй особѣ полнѣйшее презрѣніе, такъ какъ чувство мое не допускало, чтобы женщина могла заниматься такой профессіей и заслужить то неприличное названіе, подъ которымъ она была у насъ извѣстна; но это не помѣшало мнѣ войти съ ней въ переговоры о займѣ и я былъ очень радъ, когда могъ получить отъ нея, за вычетомъ процентовъ за первый мѣсяцъ, девяносто четыре рубля, взамѣнъ выданнаго мною векселя въ двѣсти рублей. Изъ полученныхъ денегъ пришлось мнѣ дать пятнадцать рублей за бланкъ одному товарищу, какъ бы въ долгъ, но съ сомнительной надеждой на полученіе. На этомъ однако разсчеты не кончились. Когда я въ обычный часъ выходилъ со службы, торопясь увидѣться съ Вѣрой, на лѣстницѣ какъ бы совершенно случайно появились около меня двое товарищей, поставившіе бланки; ихъ веселыя лица, веселые разговоры и нѣкоторая осторожная деликатность ясно мнѣ показали, что я долженъ былъ съ ними идти. Боже мой, я съ большимъ удовольствіемъ согласился бы дать имъ деньги на расходы, только бы освободили меня лично, но приличіе не позволяло этого сдѣлать и я весь вечеръ пилъ вино и ѣлъ, точно на поминкахъ, и платилъ за это деньги, какъ добавочный налогъ на заемъ. Я потерялъ дорогое время, истратился, оставилъ Вѣру безъ обѣда. но взамѣнъ всего этого получилъ урокъ, что въ числѣ легкомысленныхъ поступковъ Вѣры не было столь глупаго, какой сдѣлалъ я самъ въ этотъ вечеръ.

Какъ бы то ни было, но полученныя мною деньги позволили намъ недурно прожить слѣдующій мѣсяцъ. Затѣмъ я имѣлъ свиданіе съ симпатичнымъ старичкомъ, отъ котораго получилъ малую толику, а послѣ него могъ взять новую ссуду изъ товарищеской кассы, въ которую была уже уплачена половина долга. Такимъ образомъ мы протянули зиму безъ особенной нужды, хотя жили далеко уже не съ тѣмъ размахомъ, какъ первое время. Я помню эти длинные зимніе вечера, — Вѣра вязала салфетку на диванѣ и съ колѣнъ ея спускалась полоска петель на полъ, я читалъ книгу, на сосѣднемъ столѣ звучно постукивали карманные часы, огромные, серебряные, которые я купилъ за пять рублей взамѣнъ золотыхъ. Но мнѣ кажется, что въ моемъ воображеніи смѣшиваются два воспоминанія, изъ которыхъ одно относится къ дѣтству: была такая же точно тишина, я сидѣлъ на высокомъ стулѣ и раскладывалъ какія то палочки, а рядомъ сидѣла за шитьемъ дорогая моя мама… Очень можетъ быть, что за всю зиму былъ одинъ-два вечера, которые оставили такое впечатлѣніе, но во всякомъ случаѣ это время было счастливѣйшее въ моей жизни, хотя тогда я совсѣмъ не сознавалъ этого.

Не могу утвердительно сказать, была ли столько же счастлива Вѣра, но она тоже повидимому не скучала. За это время она успѣла познакомиться съ управительницей нашихъ меблированныхъ комнатъ, жившей этажемъ ниже, и съ одной жиличкой верхняго коридора, поэтому ей приходилось много бѣгать по лѣстницамъ, что было полезно для здоровья; лично мнѣ барыни эти не нравились, но тѣмъ не менѣе я всѣми способами старался ухаживать за ними, чтобы поддержать ихъ доброжелательство къ Вѣрѣ. Въ три часа она шла встрѣчать меня близь того учрежденія, гдѣ я служилъ, и хотя нерѣдко должна была ждать очень долгонько, но время проходило тамъ все же не безцѣльно. Затѣмъ, когда я выходилъ со службы, мы брали другъ друга подъ руку и отправлялись версты за двѣ оттуда въ столовую, мало посѣщаемую, въ которой мы могли свободно пообѣдать и посмѣяться; послѣ обѣда тихонько двигались къ дому, заглядывая по дорогѣ въ магазины и обсуждая костюмы нарядныхъ дамъ, попадавшихъ на встрѣчу. Словомъ, обѣдъ по моему разсчету отнималъ у Вѣры три съ половиной часа, о чемъ я не считалъ нужнымъ докладывать ей. Когда же приходили домой, она первымъ долгомъ гадала въ карты, дѣлая сложныя соображенія относительно предстоявшаго вечера; потомъ мы играли въ дурачки, возились съ котенкомъ или занимались другимъ подобнымъ дѣломъ; случалось, что я хваталъ ее за платье и вертѣлъ по комнатѣ, какъ куклу, пока она не начинала черезчуръ кричать; а затѣмъ она валилась на диванъ и, обхвативъ голыми руками свою голову, отдыхала нѣсколько минутъ; я же въ это время опахивалъ ей вѣеромъ лицо, или перекладывалъ одну ногу на другую. Такъ продолжалось до чаю, или до прихода старушки, къ которой я теперь довольно привыкъ. Старушка эта была для меня тоже, что описаніе природы въ романѣ: хотя и скучно, а надо прочитать, чтобы добраться до хорошаго мѣста.

IV.

Въ концѣ зимы дѣла мои стали очень плохи. Большихъ займовъ я не могъ уже дѣлать, а такъ какъ расходы не допускали дальнѣйшихъ сокращеній, то я долженъ былъ добывать деньги по мелочамъ. Практика двухъ или трехъ мѣсяцевъ развила во мнѣ замѣчательную способность придумывать разныя комбинаціи на этотъ счетъ и когда я находилъ добраго человѣка, дававшаго мнѣ деньги, то бралъ ихъ, какъ законное вознагражденіе за свое искусство и разсчеты наши считалъ конченными; къ напоминаніямъ о платежѣ я относился чрезвычайно легко и жилъ вполнѣ беззаботно, ничего не думалъ и ничѣмъ не интересовался, какъ только тѣмъ, чтобы поскорѣе увидѣть Вѣру и какъ можно больше проводить съ нею времени.

Само собой разумѣется, что такая жизнь не могла долго продолжаться. На Пасху мы остались совершенно безъ денегъ и я не могъ уже скрыть отъ Вѣры своихъ обстоятельствъ, но при этомъ сообщилъ ей, что въ будущемъ мѣсяцѣ дѣла совсѣмъ измѣнятся. Дѣйствительно, я предчувствовалъ, что дѣла въ скоромъ времени должны были измѣниться, хотя еще не подвергалъ этого серьезному обсужденію.

Когда наступило слѣдующее двадцатое число, я послѣ службы отдалъ Вѣрѣ сорокъ пять рублей, т. е. все, что у меня было въ карманѣ. Обычай отдавать деньги въ послѣднее время я не соблюдалъ, но на этотъ разъ важнѣйшія причины заставили меня исполнить его, тѣмъ болѣе, что часть денегъ назначалась собственно на уплату мелкихъ домашнихъ долговъ. Я долженъ однако признаться, что и эти деньги досталъ не совсѣмъ правильнымъ путемъ: я простона-просто скрылся со службы, получивъ жалованье, за вычетомъ значительной ссуды, и прихвативъ нѣкоторую сумму у товарища на два часа. Дѣло въ томъ, что изъ своего жалованья я долженъ былъ немедленно заплатить больше ста рублей, забранные на срокъ этого дня, не считая ростовщицы и симпатичнаго старичка, которые каждое двадцатое приходили получать проценты съ должниковъ. Впрочемъ, весь этотъ цень, помнится мнѣ, я былъ какъ бы въ туманѣ и не старался критически относиться къ своимъ поступкамъ.

Вечеръ того дня мы съ Вѣрой провели дома за картами и я выигралъ у нея нѣсколько мелочи, которой воспользовался для своихъ личныхъ расходовъ. На слѣдующее утро я отправился на службу, т. е. такъ должна была понимать Вѣра, на самомъ же дѣлѣ я свернулъ на первомъ перекресткѣ въ сторону и зашелъ въ ресторацію, или попросту въ трактиръ, гдѣ могъ обсудить свои дѣла.

Смутное чувство подсказывало мнѣ, что дѣла были болѣе плохи, чѣмъ это казалось съ перваго взгляда. Наиболѣе очевидное обстоятельство было то, что жить съ Вѣрой я больше не могъ. Нѣсколько въ сомнительномъ положеніи находился вопросъ о томъ, какъ мнѣ теперь жить самому. При этомъ я вспомнилъ двадцать рублей, которые вчера прихватилъ у товарища до получки, товарищъ конечно понялъ это такъ, какъ слѣдовало, т. е. что ко мнѣ пришелъ какой нибудь кредиторъ не вовремя и я не хотѣлъ заставлять его ждать часъ или два, когда будетъ выдача жалованья. И вчера вечеромъ и сегодня утромъ этотъ фактъ нѣсколько разъ вертѣлся въ моей головѣ, но я не давалъ ему вполнѣ войти въ сознаніе, и вотъ теперь, когда я заказалъ чаю, этотъ напитокъ во всѣхъ дурныхъ обстоятельствахъ моей жизни утѣшалъ меня больше, чѣмъ какой либо другой — первымъ дѣломъ я вспомнилъ этотъ фактъ и почувствовалъ стѣсненіе въ груди. Все прочее мнѣ казалось еще въ порядкѣ вещей, но это не было въ порядкѣ. Предстоявшій разрывъ съ Вѣрой и самое то обстоятельство, что въ такое непоказанное время я сидѣлъ за трактирнымъ столомъ вмѣсто своей обычной конторки, производили угнетающее дѣйствіе, а такъ какъ нервы мои были уже раньше разстроены тревожной жизнію, то не прошло получаса, какъ я кромѣ стѣсненія въ груди почувствовалъ боль въ спинѣ и положеніе мое стало мнѣ казаться еще болѣе мрачнымъ.

Въ самомъ дѣлѣ положеніе было странное. Казалось бы ничего существеннаго не измѣнилось въ моей жизни, — на службѣ я былъ хорошъ, товарищи относились ко мнѣ дружественно, у меня была любезная женщина, а между тѣмъ все это оказывалось неправда, потому что денегъ не было: служба становилась для меня нестоющей, товарищей я долженъ былъ избѣгать, любезную женщину нечѣмъ было кормить. Однако, когда я выпилъ семь или восемь стакановъ горячаго чая и просмотрѣлъ газету, положеніе мое уже не казалось столь отчаяннымъ, стѣсненіе въ груди нѣсколько улеглось и явилась наклонность къ философіи, къ которой я и прежде нерѣдко прибѣгалъ въ сомнительныхъ случаяхъ. Но такъ какъ въ этомъ трактирѣ я сидѣлъ уже два часа, то вышелъ изъ него и, поболтавшись по улицамъ нѣсколько времени, зашелъ въ другой трактиръ и съ пріятной улыбкой потребовалъ чаю.

Во-первыхъ, въ нашей общественной кассѣ я задолжалъ до трехсотъ рублей, этотъ вычетъ нельзя предотвратить; далѣе… ну, само собой разумѣется, тому двадцать рублей, Тарантьеву сорокъ, дядюшкѣ Науму двадцать, Попову десять, итого восемьдесятъ неотложныхъ; а вотъ эти могутъ подождать мѣсяца, два и три: десять рублей, пять, пятнадцать, двадцать пять, — умстственно я повторялъ фамиліи тѣхъ лицъ, которымъ былъ долженъ. — Какъ я пойду на службу! съ горечью подумалъ я, — Тарантьеву далъ честное слово, Попову самому жить нечѣмъ, десять рублей — срамъ сказать!.. а проценты чѣмъ заплачу? ну, старика упрошу пропустить одинъ срокъ, а та почтенная дама — умственно я назвалъ ее тѣмъ неприличнымъ словомъ, какъ ее называли у насъ — эта ждать не будетъ и предъявитъ вексель на всѣ двѣсти, такая у нея игра. Думая о процентахъ, мнѣ естественно было вспомнить о золотыхъ часахъ Вѣры, которые давно лежали въ закладѣ и нужно было внести проценты за отсрочку. Не успѣлъ я кончить съ часами, какъ нечаянно вспомнилъ еще одинъ долгъ, почти забытый мною, одной знакомой женщинѣ, жившей на Охтѣ; долгъ былъ небольшой и можно было не платить его сейчасъ, но я давно долженъ былъ побывать у этой женщины, такъ какъ не видалъ ее съ осени. На Охтѣ у нея былъ домъ и огородъ, за обладаніе которыми она судилась съ братомъ лѣтъ семь назадъ и я оказалъ ей въ этомъ дѣлѣ небольшую услугу, — съ тѣхъ поръ мы стали друзьями. Не знаю почему, но эта простодушная женщина, не отличавшаяся ни умомъ, годнымъ для какого нибудь совѣта, ни житейскимъ опытомъ, такъ какъ всю жизнь прожила на Охтѣ въ самой простой и мирной обстановкѣ, въ эту минуту показалась мнѣ весьма пригодной для того, чтобы посовѣтоваться въ моихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ. Я зналъ, что она не можетъ помочь деньгами, но мнѣ пришла одна идея, для выясненія которой я долженъ былъ повидаться съ ней.

Пока я на этомъ остановился. Время было четыре часа. Заплативъ послѣднія пятнадцать копѣекъ (выигранныя вчера) за чай, я отправился къ своему служебному мѣсту и такъ какъ зайти на дворъ считалъ неудобнымъ, то долженъ былъ обойти кругомъ наше обширное зданіе, чтобы пройти оттуда мимо того мѣста, гдѣ обыкновенно встрѣчала меня Вѣра; мнѣ нужно было торопиться, чтобы не попасть на глаза кому нибудь изъ товарищей; но пройдя ворота, я былъ въ безопасности и пошелъ медленнѣе, поднявъ высоко свою голову, съ той повадкой въ поступи и движеніяхъ, какую я подъ вліяніемъ любви усвоилъ себѣ за послѣднее время. Подходя къ извѣстному мѣсту, я почувствовалъ захватывающее волненіе, какое до сихъ поръ испытывалъ при встрѣчѣ съ Вѣрой, и на губахъ моихъ блуждала улыбка. Вѣры однако не оказалось на мѣстѣ.

Дома меня ожидалъ сюрпризъ. Не заставъ Вѣры въ своей комнатѣ и видя пальто и шляпу ея на обычныхъ мѣстахъ, я присѣлъ на стулъ не раздѣваясь, чтобы тотчасъ идти съ ней обѣдать. Чрезъ минуту она вошла въ комнату въ бѣломъ фартукѣ съ кружевами, котораго я не видалъ, и сунувъ руки въ карманы. сказала мнѣ съ поклономъ: — поздравляю съ новой пекаркой! я сговорилась съ Еленой Казимировной (наша управительница), чтобы кушанье готовить дома; чего я не умѣю — она мнѣ покажетъ; это будетъ дешево и мило.

— Вотъ это хорошо, Вѣрочка! сказалъ я беззаботно, — только мнѣ пожалуй не придется скоро ѣсть твое кушанье, потому что… видишь ли… меня посылаютъ въ Москву по дѣлу.

Зачѣмъ я это сказалъ и почему именно это, я самъ не знаю. Въ головѣ моей пока еще не составилось никакого рѣшенія, кромѣ того, чтобы сходить завтра на Охту.

Когда Вѣра обезпокоилась моими словами, я такъ же беззаботно объяснилъ ей, что уѣду всего на нѣсколько дней; но послѣ обѣда, за которымъ разговоръ часто сбивался на эту поѣздку, я долженъ былъ признаться, что проѣзжу можетъ быть и нѣсколько недѣль.

— Что же я одна тутъ буду дѣлать! своимъ бѣднымъ голоскомъ сказала она, сложивъ руки на колѣняхъ.

— Ну, вотъ! разсердился я для большей убѣдительности, — служба не дружба, зато вернусь — подарковъ привезу.

На этомъ пока и кончился разговоръ.

V.

Дѣло въ томъ, что я слишкомъ затянулъ свои обстоятельства и предвидѣлъ въ ближайшемъ будущемъ полную невозможность продолжать жизнь съ Вѣрой. Я былъ человѣкъ уже опытный и не желалъ дожидаться того времени, когда настанутъ тягостныя отношенія между нами, которыя все таки должны были кончиться разрывомъ. Съ другой стороны не могъ я допустить и того, чтобы оставить Вѣру совершенно безъ денегъ, а это непремѣнно должно было случиться, если бы я пропустилъ еще недѣлю или двѣ.

На другой день я сходилъ на Охту и устроилъ свои дѣла лучше, чѣмъ ожидалъ; домой пришелъ уже поздно и тотчасъ сказалъ Вѣрѣ, что утромъ долженъ выѣхать. Въ головѣ моей былъ составленъ точный планъ будущихъ дѣйствій, который я старался выполнить сколь возможно лучше и этимъ можетъ быть нѣсколько ослаблялъ силу моего злополучія. Я не забывалъ разныхъ мелочей, которыя нужно было соблюсти, чтобы отъѣздъ казался естественнымъ. Я долженъ былъ сохранять веселый и благодушный видъ въ то время, какъ Вѣра подбирала и укладывала въ чемоданъ мои вещи, имѣвшія назначеніе доѣхать только до Охты; я понималъ, что въ этоть часъ для нея также требовалось развлеченіе и не мѣшалъ ей хлопотать, боясь какой нибудь ошибкой внушить подозрѣніе, и когда она замѣтила въ вещахъ сунутую мной карточку ея и двѣ три бездѣлушки, связанныя съ воспоминаніями, я спокойно положилъ ихъ на комодъ.

Мы поѣхали на вокзалъ, я взялъ въ кассѣ билетъ до Колпина. Признаюсь, я велъ не всегда благоразумную жизнь и, испытавъ уже довольно разныхъ злополучій, не ожидалъ, что выдуманный мною отьѣздъ будетъ выходить изъ ряда этихъ злополучій. Я сталъ страшно разсѣянный, отвѣчалъ совсѣмѣ не то, что нужно было, и избѣгалъ взглядовъ Вѣры; когда же пришло время прощаться, я хотѣлъ что то сказать, но языкъ мой такъ странно залепетался, что отъ страха мнѣ ударило въ голову; Вѣра взглянула на меня и заплакала, а какъ платка не могла сразу найти, то слезы текли открыто по щекамъ. Лицо мое стало морщиться съ неимовѣрной силой, которую было трудно превозмочь, я испуганно взглянулъ на толпу людей и мое воображеніе быстро нарисовало среди нея пожилого мужчину въ поношенномъ платьѣ рядомъ съ этой прекрасной дѣвочкой, которая мазала пальцами по щекамъ, — я сдѣлалъ къ ней движеніе, протягивая руку, но затѣмъ быстро повернулся и вошелъ въ вагонъ, не простившись съ ней.

Къ ночи я пріѣхалъ на Охту, къ своей старой пріятельницѣ. Она мнѣ дала чаю, который ни мало не облегчилъ моей тоски. Не разобравъ вещей и оставивъ чемоданъ посреди комнаты, я вышелъ изъ дома, переплылъ Неву и маршъ-маршемъ пошелъ на Вознесенскій. Было десять часовъ вечера, путешествіе было очень отдаленное и когда я достигъ пункта, къ которому стремился, на улицахъ совсѣмъ уже стихло, магазины и трактиры закрылись и я съ волненіемъ и тоской стоялъ противъ того дома, въ которомъ мы жили. Оконъ нашего дома съ улицы не было видно, но я смотрѣлъ на ворота и на наружныя стѣны дома, напрягая свое воображеніе, чтобы увидѣть тамъ Вѣру, какъ она была въ эту минуту. Чрезъ десять минутъ съ тѣмъ же тяжелымъ чувствомъ я отправился обратно, по Александровскому мосту, не располагая достаточнымъ количествомъ денегъ на извощика, и когда пришелъ домой, было уже три часа ночи и я легъ спать нѣсколько спокойнѣе.

На службу эти дни я не ходилъ, пославъ обычную записку о болѣзни. Весь слѣдующій день я посвятилъ письму Вѣрѣ, которое послужило мнѣ большимъ утѣшеніемъ. При этомъ я понялъ ошибку, что при отъѣздѣ указалъ ей на Москву, гдѣ никого знакомыхъ у меня не было, но подумавъ нѣсколько, нашелъ возможнымъ замѣнить Москву Рыбинскомъ, гдѣ былъ одинъ близкій мнѣ человѣкъ, которому и рѣшилъ послать письмо, адресованное на имя Вѣры въ Петербургъ. Письмо это, вмѣстѣ съ другими, впослѣдствіи перешло въ мои руки. Прошло всего нѣсколько лѣтъ и я съ чувствомъ недоумѣнія смотрю на него, — большія, круглыя буквы, ни одного переноса, ни одной лишней черты, совсѣмъ не мой почеркъ, — конечно, я имѣлъ въ виду, что Вѣра небойко разбирала писаное. Въ письмѣ этомъ, между прочимъ, я осторожно намекнулъ, что дѣла могутъ задержать меня въ Рыбинскѣ дольше, чѣмъ я разсчитывалъ, но чтобы она не безпокоилась о томъ… A въ концѣ его нарисовалъ нѣсколько деревъ съ плодами, среди которыхъ изобразилъ Вѣру съ зонтикомъ въ рукѣ и котенка, — помню, рисунокъ этотъ въ первый разъ вышелъ неудачнымъ и я передѣлывалъ его нѣсколько разъ, пока не достигъ нѣкотораго совершенства, а потомъ переписалъ письмо на этотъ листокъ, подогнавъ конецъ его къ рисунку.

VI.

Моя жизнь потекла довольно печально, но не была лишена нѣкоторыхъ удовольствій. Я не могъ опредѣленно сказать, сколь серьезна была рана, поразившая мое существо, но внутреннее чувство подсказывало, что нужно принимать постоянныя мѣры противъ опасности, которая могла перейти предѣлъ. Дѣло въ томъ, что, имѣя на плечахъ тридцать восемь лѣтъ и испытавъ лишь тѣ радости, которыя зависимы отъ лѣтъ, я теперь сталъ сомнѣваться, есть ли еще какой нибудь интересъ въ жизни. Повседневно, хотя бы сознаніе было занято другимъ, я чувствовалъ страшную тоску, отъ которой никуда не могъ уйти. Только Анисья Ивановна, какъ звали мою хозяйку, своимъ спокойствіемъ и увѣренностію въ правилахъ жизни нѣсколько утишала ее; но мнѣ мало приходилось быть съ ней, такъ какъ отдаленность отъ города заставляла меня рано выходить изъ дома и поздно возвращаться.

Надо сказать, что домашняя обстановка, въ какой я теперь жилъ, какъ нельзя больше соотвѣтствовала моимъ обстоятельствамъ. Домикъ Анисьи Ивановны былъ въ два этажа, внизу помѣщалась лавка, а вверху квартира ея, состоявшая изъ двухъ комнатъ и кухни; послѣдняя была оклеена шпалерами, кожухъ у печки закрывался кисейкой, въ переднемъ углу помѣщался

Сосновый столъ, вычищенный дресвой. Анисья Ивановна вѣчно сидѣла со своимъ чулкомъ въ кухнѣ, а вмѣстѣ съ ней и я подчасъ сидѣлъ здѣсь; она имѣла преувеличенный страхъ къ пожарамъ и потому ввела въ привычку выспаться днемъ, ночью же сидѣла до тѣхъ поръ, пока не закрывалась лавочка и не гасились внизу огни; мнѣ это было на руку, потому что я пользовался ея освѣщеніемъ. Состояніе моего кошелька было таково, что я во всемъ долженъ былъ соблюдать величайшую экономію и часто обходился безъ обѣда, довольствуясь однимъ хлѣбомъ, который ѣлъ вовремя и не вовремя, имѣя дома небольшой запасъ соли. Анисья Ивановна неоднократно предлагала мнѣ пользоваться ея столомъ за недорогую цѣну, но мнѣ это было неудобно, такъ какъ нерѣдко случалось, что послѣ службы, во избѣжаніе расхода на лишній переѣздъ чрезъ Неву и на конку, я тотчасъ отправлялся на Вознесенскій проспектъ и домой возвращался уже къ ночи. Это было для меня такое же удовольствіе, какъ въ прежнее время съѣздить въ клубъ или театръ, — тутъ уже я не щадилъ издержекъ, покупалъ по дорогѣ пеклеванный хлѣбъ, масло или сыръ и заходилъ въ свой обычный трактиръ, гдѣ за чаемъ и газетой сидѣлъ столь долго, сколь не было стыдно.

Трактиръ этотъ находился недалеко отъ того дома, гдѣ жила Вѣра, и былъ не очень грязный, но чай подавался въ немъ того сорта, который у посѣтителей извѣстенъ былъ подъ названіемъ «самъ-ханъ-послѣ-бани»; это обстоятельство много портило мнѣ удовольствіе, но зато я могъ здѣсь увидѣть изъ окна Вѣру, если бы она проходила мимо. Прежде, чѣмъ зайти въ трактиръ, я осматривалъ съ улицы, есть ли свободное мѣсто у окна; если не было, то прогуливался полчаса по сосѣднимъ улицамъ. Разъ мы съ Вѣрой заходили сюда поужинать, но къ сожалѣнію тотъ столъ, за которымъ мы сидѣли, стоялъ у задней стѣны. Я припомнилъ, что столъ этотъ былъ некрашеный и что Вѣра, поднявъ уголъ салфетки, обратила мое вниманіе на глянцевитый черный сучокъ, бывшій на немъ; воспользовавшись однажды случаемъ, когда въ комнатѣ никого не было, я подошелъ къ нему и машинально положилъ ладонь на тотъ край, гдѣ сидѣла Вѣра; замѣтивъ, что слуги пьютъ чай въ сосѣдней комнатѣ, я возымѣлъ смѣлое желаніе переставить этотъ столъ къ окну и, не мѣшкавъ нимало, исполнилъ его; но потомъ увидѣлъ, что трудъ мой пропалъ, потому что столъ оказался безъ сучка. Никогда не забуду тѣхъ минутъ, когда я сидѣлъ здѣсь за своимъ душистымъ чаемъ и въ томительномъ ожиданіи поглядывалъ въ окно, когда каждая женщина, нѣсколько подходившая къ фигурѣ Вѣры, приводила меня въ волненіе, я желалъ и боялся увидѣть ее, боялся и того, чтобы она не увидѣла меня въ окнѣ: это было такое тревожное и мучительное состояніе духа, которое не давало ни одной минуты удовольствія, но послѣ казалось мнѣ счастіемъ. Къ сожалѣнію, въ продолженіе всего этого времени я ни разу не видѣлъ Вѣры.

Разъ, возвращаясь домой, я случайно увидѣлъ мать Вѣры, которая плелась со своей клюкой по другой сторонѣ улицы. Она показалась мнѣ на этотъ разъ симпатичнѣе, чѣмъ прежде, но все таки я равнодушно проводилъ ее глазами и отвернулся. Однако встрѣча эта дала мнѣ полезную мысль. Въ одинъ изъ праздниковъ, незадолго передъ двадцатымъ числомъ, когда кстати у меня не было средствъ съѣздить на Вознесенскій, я переѣхалъ чрезъ Неву и зашелъ въ маленькій скверъ, расположенный противъ богадѣльни, гдѣ жила мать Вѣры. Такъ какъ въ богадѣльнѣ было точное распредѣленіе времени, то и старушка ходила къ дочери всегда въ одинъ и тотъ же часъ, вскорѣ послѣ обѣда; но должно быть я пришелъ слишкомъ рано, потому что прождалъ по крайней мѣрѣ два часа, когда она вышла изъ воротъ. Мнѣ хотѣлось прослѣдить за ней, тамъ ли еще живетъ Вѣра. Я скоро убѣдился однако, что путешествовать за старушкой было не такъ просто: отъ Сквера до Вознесенскаго проспекта она по моему счету семь разъ присаживалась на скамейки или тумбы, стоявшія у воротъ, а въ одномъ мѣстѣ посидѣла на ступенькѣ параднаго подъѣзда, откуда впрочемъ швейцаръ согналъ ее, и я каждый разъ долженъ былъ въ нѣкоторомъ отдаленіи выжидать, когда она снова двинется въ путь. На этотъ разъ она положительно стала нравиться мнѣ. Кстати я убѣдился и въ томъ, что Вѣра жила въ прежнемъ домѣ.

VII.

Двадцатаго числа я съ большимъ трудомъ могъ собрать двадцать пять рублей, изъ которыхъ двадцать рублей рѣшилъ послать Вѣрѣ. Я не разсуждалъ о томъ, какой смыслъ могутъ имѣть для нея эти деньги, я не зналъ, пошлю ли ей еще когда нибудь и какъ она будетъ жить безъ меня, но на этотъ разъ чувствовалъ необходимость и для себя и для нея послать ей что могъ. Посылать деньги чрезъ Рыбинскъ я нашелъ неудобнымъ и потому обратился за услугой къ Анисьѣ Ивановнѣ, которая охотно взялась снести ихъ Вѣрѣ. Это было на другой день, двадцать перваго числа, — я проводилъ Анисью Ивановну до перевоза, еще разъ объяснилъ ей дорогой, какъ она должна поступать при передачѣ денегъ, и затѣмъ два часа съ нетерпѣніемъ ходилъ по набережной, пока она не возвратилась. Завидѣвъ ее въ яликѣ, я спустился на плотъ и съ особенной бережливостію придержалъ ее за руку въ то время, какъ она переходила по сходнѣ на берегъ. — Ну, что, спрашивалъ я, — какъ она показалась тебѣ? что она сказала? въ чемъ была одѣта?.. Всѣ предметы кругомъ меня, вся природа и сама Анисья Ивановна казались мнѣ въ такомъ странномъ освѣщеніи, что я желалъ какъ можно дольше оставаться въ этомъ состояніи, которое однако должно было кончиться, когда бы я узналъ то, что желалъ. Благо, Анисья Ивановна чувствовала себя какъ нельзя болѣе спокойно и не очень торопилась разсказывать мнѣ.

— Не по себѣ, другъ, выбралъ человѣка, вотъ что я скажу тебѣ, наконецъ проговорила она, — посмотрѣла я на нее, дѣвчонка дѣвчонкой, а ты ужъ половину вѣка прожилъ.

Я помолчалъ. Страннаго освѣщенія кругомъ уже не было, съ моря надвигалась тучка, сгустившая вечернія тѣни; подъ ногами поднималась ѣдкая пыль, въ видѣ сѣрой пудры; у питейнаго заведенія бранились худыми словами пьяные мужики; стоявшая бокомъ собака нехотя лаяла на нихъ, показывая тѣмъ, что ей ужасно все это надоѣло.

— Какія всѣ вы тетери, право! сказалъ я съ неудовольствіемъ, — вотъ тоже мать у нея… да позвольте спросить, развѣ я заѣдаю чужой вѣкъ? вотъ я ушелъ, ну и живи съ Богомъ.

— Прислужница говоритъ, прежде была рѣзвая, а теперь ходитъ, какъ зачумленная. Кошка и та привыкаетъ. Конешно ты баловалъ, потому самъ видѣлъ, что не пара, а теперь вотъ и себѣ худо сдѣлалъ и ее спортилъ.

Это были такія прозаическія слова, которыя не скажу, что охладили мои чувства, но возвратили прежнюю печаль. Я снова предался меланхоліи, проводя время въ тоскливомъ хожденіи по охтенскимъ полямъ и въ рѣшеніи вопросовъ ближайшихъ и отдаленныхъ. Къ счастію, погода въ это время стояла благодатная; ясное солнце и цвѣтущая природа разсѣивали мои мысли и меланхолія не достигала опасныхъ предѣловъ. Но преслѣдуемый столь продолжительной тоской, подрывавшей мое здоровье, я наконецъ долженъ былъ искать выхода изъ своего положенія. Полуторамѣсячный опытъ показалъ мнѣ, что неизвѣстность, вопреки тому, что я думалъ раньше, еще болѣе увеличивала тоску. Поэтому я захотѣлъ пообстоятельнѣе узнать, какъ живеть Вѣра и что она думаетъ. И какъ только рѣшилъ это, на душѣ стало веселѣе и я тотчасъ написалъ ей умненькое, сгюкойное письмо, въ концѣ котораго сообщилъ свой адресъ въ Рыбинскѣ.

— Эхъ, Анисья Ивановна, разстроила ты меня безъ нужды, — помнишь? укорялъ я свою пріятельницу послѣ письма.

— Чѣмъ разстроила? дѣвчонкой то? твое, батюшко, время прошло, надо бросить эти забавы! надо жениться, да дѣтей воспитать, вотъ что!

Таковы противорѣчія въ жизни. Эта почтенная и справедливая женщина, неоднократно сватавшая мнѣ свою крестницу, молодую дѣвушку съ хорошимъ по ея мнѣнію приданымъ, находила меня слишкомъ старымъ для другой дѣвушки, которая была на годъ старше крестницы.

Спустя дней пять послѣ этого, когда я пришелъ послѣ службы домой, Анисья Ивановна сказала, что есть мнѣ письмо на столѣ. Смотрю, толстое, тяжелое письмо, двѣ марки, по почерку я тотчасъ узналъ пріятеля моего въ Рыбинскѣ. Развертываю конвертъ, тамъ лежитъ другой съ тонкимъ, косвеннымъ почеркомъ. Я прочиталъ сначала письмо пріятеля, но такъ какъ мысли мои были отвлечены въ другую сторону, то я долженъ былъ прочитать его въ другой разъ, кажется, ничего особеннаго нѣтъ, подумалъ я и, закуривъ папиросу, прошелся по комнатѣ. Впрочемъ, я успѣлъ уже заглянуть и въ другое письмо и видѣлъ, что оно длинное и это меня еще болѣе взволновало. Чувствуя нѣкоторую дрожь, я развернулъ его и прочиталъ слѣдующее.

"Милостивый Государь, Иванъ Дмитріевичъ! Извините меня, что я долго не писала, потому что я не знала Вашего адреса. Зачѣмъ Вы не сказали мнѣ, что уѣзжаете совсѣмъ, мнѣ Аннушка сказала, что Вы больше не хотите пріѣхать. Можетъ быть я виновата чѣмъ, я знаю что я дурная, но я бы не стала такая, если бы Вы сказали, что Вамъ не нравится. Прошелъ мѣсяцъ и еще двѣ недѣли, а Вы все не пріѣзжаете и я очень скучаю, а когда читаю письма то всегда плачу. Я теперь очень перемѣнилась и Вы не думайте, что я теперь такая, какая была прежде, кромѣ того я теперь стала такая плакса, и вотъ когда подумала это, то опять не могла удержаться, за это я ненавижу себя, вотъ капнула на письмо.

«Приходила сейчасъ Аннушка, я спрятала письмо и стала пѣть про себя. Я не вѣрю, что ты не пріѣдешь, милый Ваня, неужели ты меня обманывалъ все. Я хотѣла ѣхать въ твой городъ и когда задумала это, то каждый день все думала объ этомъ и наконецъ голова заболѣла. Я лежала цѣлый день, а потомъ ужъ совсѣмъ рѣшилась ѣхать, но только у меня денегъ не было. Твои деньги принесла какая-то женщина и когда я распечатывала письмо то деньги выскочили изъ письма, Елена Казимировна увидѣла ихъ и выпросила за квартиру, а живу я теперь въ ей же комнатѣ, потому что въ нашу комнату переѣхалъ новый жилецъ. Кромѣ того я отдала въ булочную и у меня ничего не осталось, но я разсчитывала, что ты мнѣ еще пришлешь, потому попросила у Елены Казимировны, она сказала, что деньги отдала и теперь у самой нѣтъ, а хотя и одолжила одинъ рубль, но я израсходовала на разные расходы. Я купила яблочокъ, ты знаешь, я люблю гостинцы кушать, потомъ я придумала заложить пальто въ томъ домѣ, куда ты закладывалъ часы, но если бы у меня была своя комната, а въ чужой комнатѣ мнѣ совѣстно было Елены Казимировны какь его унести. Поэтому я взяла муфту и понесла подъ пальтомъ, ходила въ Александровскомъ рынкѣ, но никто не покупалъ ее, одна еврейка давала мнѣ гривенникъ, но такъ дешево я не отдала, потомъ пошла домой и вернулась въ рынокъ, ходила ходила по этой галереѣ, но еврейки этой не нашла. Дома я разговаривала съ тѣмъ старичкомъ, я его не знаю какъ зовутъ, который живетъ въ третьемъ номерѣ, онъ такой добрый и я разсказала ему про муфту и засмѣялась, но ему въ это время принесли обѣдъ и онъ меня созвалъ обѣдать. Онъ очень очень добрый и онъ деликатный. Послѣ этого я каждый день у него обѣдаю, потому что у насъ и у двоихъ остается. Такъ много ему приносятъ. A кромѣ того мнѣ расходы нужны были, съ тобой я всегда съ булочкой пила чай, и хотя Елена Казимпровна отрѣзываетъ мнѣ, но мнѣ совѣстно брать и я покупала на свои, когда у меня были, а когда потомъ не стало, то безъ булочки. Я знаю, что мнѣ далъ бы изъ третьяго номера, но мнѣ неловко попросить, потому что онъ такой деликатный. A кромѣ того на это письмо нужно гербовую марку, поэтому я рѣшила все равно думаю унесу туда пальто. Я завтра понесу его, даже страшно теперь стало, напрасно я тогда съ тобой не зашла, тогда бы посмотрѣла. Неужели ты оставишь меня, что я буду дѣлать я не знаю тогда. Каждый день я думаю о тебѣ и вотъ опять не могла удержаться. Какъ было прежде хорошо намъ жить, неужели ты оставишь меня, Богъ съ тобой. Я знаю, я очень провинилась передъ тобой, но если бы ты сказалъ, въ чемъ я провинилась, тогда бы я не стала такая. Елена Казимировна не приказала ходить мамѣ, но я украдкой видѣлась съ ней и мнѣ теперь совсѣмъ не съ кѣмъ поговорить, кромѣ Елены Казимировны и Аннушки. Неужели ты меня оставилъ, я все читаю твои письма и не вѣрю Аннушкѣ. Милый мой не оставляй меня пожалуста, напиши чтобы я къ тебѣ пріѣхала, а все равно, если не напишешь, я сама пріѣду. Прощай, прощай, цѣлую тебя безчетно разъ, вотъ какая я теперь стала плакса, что опять не удержалась. Твоя любезная Вѣра.»

Я читалъ, читалъ и читалъ это письмо, потому что было и пріятно перечитывать его, а съ другой стороны нѣкоторыя мѣста сразу были непонятны. На другой день, поуспокоившись, я вновь прочиталъ его и на этотъ разъ обратилъ вниманіе на то мѣсто, гдѣ она говоритъ о своемъ рѣшеніи ѣхать въ Рыбинскъ. Зная вѣтреный характеръ ея, я испугался, что она и въ самомъ дѣлѣ можетъ исполнить это. Очевидно, я долженъ былъ снова писать ей и въ этомъ новомъ письмѣ откровенно сознался въ своемъ обманѣ и въ своихъ бѣдственныхъ обстоятельствахъ, а также и въ томъ, что живу на Охтѣ, хотя точнаго адреса не написалъ.

VIII.

Послѣ этого прошло съ недѣлю. Было воскресенье, я стоялъ въ полдень на берегу Невы, облокотившись на толстыя перила, и грустно смотрѣлъ на двигавшіяся по рѣкѣ разнородныя суда, но не чувствовалъ обычной тоски. Въ воздухѣ было тихо, жарко, не было крика и ругательствъ, какіе всегда слышались въ этомъ мѣстѣ; сзади меня, наискосокъ, между деревянныхъ строеній виднѣлся залитый солнцемъ домикъ Анисьи Ивановны, съ открытымъ окномъ. На деревянныхъ мосточкахъ никого не было видно. Я стоялъ очень долго и жарился на солнцѣ, обдумывая, какое сегодня могу позволить себѣ удовольствіе по средствамъ: пообѣдать ли въ кухмистерской, переѣхавъ чрезъ Неву, или посидѣть на Вознесенскомъ и удовольствоваться пеклеваннымъ хлѣбомъ, набитымъ крутыми яйцами. При сухомъ воздухѣ и полуденномъ освѣщеніи далеко было видно по берегу рѣки, но людей можно было всѣхъ перечесть по пальцамъ. Глазѣя по сторонамъ, я случайно замѣтилъ у кушелевскихъ дачъ женскую фигуру, которая скоро скрылась между строеніями; но чрезъ полчаса я опять увидѣлъ ее уже гораздо ближе и съ удовольствіемъ подумалъ: видишь, къ намъ пришла. Я могъ разсмотрѣть, что она была въ одномъ платьѣ и съ накинутымъ на голову платкомъ, у котораго концы были распущены; казалось, что она просто прогуливалась вблизи своего дома и наслаждалась хорошей погодой. Я оставилъ свои перила и медленно поплелся по направленію къ этой женщинѣ, а когда она повернула въ переулокъ, я тотчасъ забылъ ее и продолжалъ свое путешествіе дальше, дошелъ до кушелевскихъ дачъ, постоялъ у перевоза и уже возвращался назадъ, какъ вдругъ близехонько отъ себя увидѣлъ эту самую женщину. — Боже мой, это Вѣра! ей Богу она!.. я еще не могъ видѣть ея глазъ, но чувствовалъ, что она смотритъ на меня и узнала.

Хотя прошелъ всего моментъ до того времени, какъ мы подошли другъ къ другу, но я нѣсколько успѣлъ собраться съ силами. А, Вѣрочка, ты это куда? съ полнѣйшимъ простодушіемъ спросилъ я, въ то же время тщетно стараясь держать свою руку спокоино. Вѣра видимо желала попасть въ мой тонъ и отвѣтила мнѣ: я… я прогуливалась!.. и вынувъ платокъ изъ кармана, закрыла имъ свои губы, потомъ взглянула безпомощно мнѣ въ глаза и заплакала. — Ну, вотъ, что ты… устала что ли… а, устала? говорилъ я, растерявшись и въ то же время стараясь загородить ее отъ людей, которые подходили къ намъ. — Зачѣмъ ты меня обманулъ, безсовѣстный? наконецъ сказала она, вытирая платкомъ глаза. — Вѣра, дружочекъ мой, я тебѣ писалъ, намъ было нечѣмъ жить! отвѣтилъ я дрожащимъ голосомъ, въ правдѣ котораго она не могла сомнѣваться. — Ну, что мы стоимъ, когда смотрятъ на насъ! сказала она и на опавшихъ щекахъ ея появились чуть замѣтныя ямочки, придававшія такой наивный видъ ея лицу.

Мы пошли по набережной и свернули въ поле, къ еврейскому кладбищу. Мы долго не могли установить разговоръ на надлежащій путь, — то она заговаривала объ Еленѣ Казимировнѣ, то я начиналъ говорить объ Анисьѣ Ивановнѣ, но въ концѣ концовъ конечно узнали все, что должны были знать. Мы все кружились по полю, иногда присаживались на сухую канавку и, не усидѣвъ на мѣстѣ, снова уходили вдаль, откуда ничего не было ни видно, ни слышно. Глядя на ея старое, заштопанное платье, сдѣланное ею раньше того времени какъ мы познакомились, и на ея исхудалое личико, на которомъ даже при этомъ блескѣ солнца не было прежнеи яркой краски, я испытывалъ къ ней нѣжное чувство жалости и ту беззавѣтную привязанность, которую ни время, ни тяжкія обиды не могутъ изгладить. Мы остановились у сарая, служившаго складомъ для сѣна, которое было разбросано тамъ на голой землѣ; мы такъ уже много переговорили, что не знали, о чемъ дальше говорить, я посмотрѣлъ на нее и еще разъ повторилъ: — ну, и какъ же ты поживаешь? — Я тебѣ писала… сказала она, но въ этотъ моментъ я наклонился и поцѣловалъ ее въ незакрытыя еще губы, — прошло полъминуты, а можетъ быть и цѣлая минута, у меня закружилась голова и я не помню слѣдующаго момента, но мы шли уже по полю и мнѣ показалось, что сейчасъ только встрѣтились.

IX.

Въ это первое свиданіе я не вводилъ Вѣру въ свою квартиру; но чрезъ три дня, въ теченіе которыхъ я не могъ, или лучше сказать не рѣшился навѣстить ее, она сама явилась ко мнѣ вечеромъ; я былъ конечно очень радъ, постарался подружить ее съ Анисьей Ивановной и въ то время, какъ послѣдняя готовила намъ самоваръ, показывалъ ей квартиру, огородъ и разныя хозяйственныя приспособленія. Хотя въ дѣтствѣ ей случалось жить въ бѣдности, но она не видала деревенской обстановки, въ которой для нея было много интереснаго; она удивлялась и некрашеному полу изъ скрипучихъ половицъ, и огромной кухонной печкѣ, и тому, какъ лежитъ на грядѣ огурецъ. Но разсматривая разные предметы, она не забывала того главнаго, что занимало насъ обоихъ, — нѣтъ-нѣтъ, да и скажетъ къ слову: вотъ, я тоже хотѣла бы здѣсь жить! или вотъ, здѣсь навѣрное все дешево!.. Въ умной головѣ ея образовались мысли, которыя не совсѣмъ противорѣчили логикѣ; она убѣдительно стала доказывать мнѣ, что за комнату платить все равно, одинъ или двое живутъ, что кушанье она можетъ готовить сама и что наконецъ, если вамъ угодно, она можетъ сама зарабатывать деныи. Послѣднее мнѣ показалось забавно.

— Какъ ты заработаешь? съ любопытствомъ я спросилъ.

— A хочешь скажу какъ? энергично отвѣтила она, — этотъ старичокъ мнѣ говорилъ, чтобы я ходила къ нему книги читать, у него глаза худые, а я видѣла много денегъ у него.

Мысль Вѣры снова сойтись отнюдь не была мнѣ чужда, но дѣло въ томъ, что я уже не могъ поступать беззавѣтно, не разсудивъ предварительно, что выйдетъ изъ поступка, и это былъ печальный признакъ, что я уже не былъ молодъ. Я боялся не того, что намъ нечѣмъ будетъ жить, а вторичнаго разрыва съ Вѣрой по другимъ уже причинамъ. Я помнилъ слова Анисьи Ивановны и началъ сомнѣваться въ нашихъ отношеніяхъ съ Вѣрой. — Имѣю ли я право любить? такой странный вопросъ я задалъ себѣ. Я знаю, что есть страсти, не болѣе почтенныя, напр., карты, вино, на которыя люди охотно мѣняютъ женщинъ даже въ молодые годы. Вопросъ не въ томъ, сколько человѣку лѣтъ, а въ томъ, имѣетъ ли онъ способность любить. Разсматривая этотъ вопросъ съ разныхъ точекъ, я пришелъ къ тому заключенію, что любовь далеко не всѣмъ людямъ свойственна, особенно въ годы не молодые; для этой страсти требуются нѣкоторыя качества, какъ-то беззавѣтность, романтизмъ и особеннаго рода слѣпота, что называется дальтонизмъ, но эти качества съ годами утрачиваются. Слѣдовательно, вопросъ рѣшается такъ: кто можетъ вмѣстить, пусть вмѣститъ. Если юноша двадцати одного года могъ любить Сафо, имѣвшую тридцать семь лѣтъ, съ такимъ же правомъ можетъ быть поставленъ на мѣсто Сафо и мужчина этихъ лѣтъ.

Впрочемъ, я съ молодыхъ лѣтъ имѣлъ склонность къ философскимъ разсужденіямъ, хотя въ жизни подобные вопросы рѣшаются чаще не разсужденіемъ, а чувствомъ, даже простымъ случаемъ, стеченіемъ обстоятельствъ, что называется судьбой. Вѣра продолжала ходить ко мнѣ каждый день, дѣло подходило къ двадцатому числу, когда я долженъ былъ выставить всѣ наличныя силы, чтобы захватить какой нибудь трофей. Наканунѣ этого дня мы сидѣли въ моей комнатѣ, на Охтѣ, и пили кофе съ горячимъ молокомъ, т. е. собственно насъ угощала Анисья Ивановна. Окна были растворены, съ улицы слышалось мычанье коровъ, карканье воронъ, крики пьяныхъ голосовъ, — одно солнце спокойно продолжало свѣтить и грѣть. Разговоръ я свелъ на то, какъ жила Вѣра безъ меня; хотя все интересное я успѣлъ давно узнать отъ нея, но въ ея сокровищницѣ наивной простоты и откровенности, какъ въ исчерпанномъ домѣ умершаго богача, все еще находились брилліанты, тѣ мелкіе, обыденные факты, которые вдругъ освѣщали ее бенгальскимъ огнемъ. Изъ ея разсказовъ я видѣлъ, сколь бѣдственную жизнь она испытала въ продолженіе этихъ трехъ мѣсяцевъ, хотя сама относилась къ ней вполнѣ благодушно. Между прочимъ она разсказала одно обстоятельство, которое показалось мнѣ сомнительнымъ. Я спросилъ ее: — Вѣра, скажи мнѣ правду, у тебя были знакомства съ мужчинами за это время? — Какія знакомства? повела она глазами, сдѣлавъ движеніе на стулѣ. Мнѣ показалось, что она хотѣла разсердиться, но вмѣсто того губы ея скривились, какъ у обиженнаго ребенка, и она еще разъ повторила: выдумалъ знакомства! Она не умѣла хитрить, случилась ничтожная оплошность, чуть замѣтная только для меня, который слишкомъ хорошо зналъ ее. Я посмотрѣлъ на нее и улыбнулся, она должно быть прочитала нѣчто въ моихъ глазахъ и тоже улыбнулась, но какая это была улыбка — невозможно описать, это была просто удивительная вещь.

Помню, я разъ зашелъ въ табачную лавку купить сотню папиросъ; на стулѣ сидѣла хозяйка, а на прилавкѣ дѣвочка лѣтъ семи, спустивъ свои короткія ножки на табуретъ; вмѣстѣ съ папиросами хозяйка подала мнѣ изящное картонное блюдечко, которыхъ я замѣтилъ у нея цѣлую стопочку подъ стойкой. — Это, говорю, для чего же? — презентъ, чтобы впередъ пожаловали къ намъ, мило отвѣтила дама. Въ такомъ случаѣ отдайте мнѣ и дѣвочку, чтобы я могъ съ этой тарелки угощать ее гостинцами… Тогда дѣвочка, совѣстливо пригнувъ на бокъ голову и уткнувъ перегнутый палецъ въ прилавокъ, сверкнула своими прелестными глазами по мнѣ и по матери и на губахъ ея сложилась улыбка до того тонкая и прекрасная, что я не знаю, съ чѣмъ это сравнить. Вотъ эту улыбку я увидѣлъ у Вѣры и тотчасъ вспомнилъ того прелестнаго ребенка. — Эхъ ты, Вѣрушка милая! весело сказалъ я и, пройдя по комнатѣ, прибавилъ: — ну, тогда переѣзжай ко мнѣ.

X.

Двадцатаго числа Вѣра переѣхала на Охту. Когда я пришелъ со службы, онѣ съ Анисьей Ивановной уже устроивались въ большой комнатѣ въ пять оконъ, выходившей на рѣку. Я отдалъ Вѣрѣ шестнадцать рублей и въ шутку сказалъ: — вотъ, пекарка, корми меня мѣсяцъ!.. Собственно говоря, отъ жалованья мнѣ оставалось всего восемь рублей, но я занялъ еще у товарища восемь, чтобы не такъ было печально для перваго раза. На другой день прихожу въ обычное время домой. Вѣра быстро подошла къ комоду и, спрятавъ что то въ рукахъ, сказала: — отгадай новость! — ну, разсказывай! навѣрное сюрпризъ, я знаю тебя! съ удовольствіемъ отвѣтилъ я. — A вотъ, я купила… она протянула ко мнѣ два шерстяныхъ зайчика, какіе продаютъ на вербахъ для дѣтей, — одинъ мнѣ, другой тебѣ, который хочешь? этотъ побольше, видишь? возьми его. — Нѣтъ, мнѣ тотъ, поменьше, отвѣтилъ я. — Ну, тогда возьми поменьше. Я осмотрѣлъ зайчика и поставилъ его на комодъ, а возлѣ него Вѣра поставила своего.

Такой идилліей начался второй годъ нашей жизни. По странному совпаденію, ровно за годъ передъ тѣмъ случилось наше первое знакомство, — разница была на одинъ день. На этотъ разъ жизнь наша устроилась удобнѣе, чѣмъ прежде, и для Вѣры имѣла больше смысла. Она сама взялась вести наше хозяйство, сама закупала провизію и готовила кушанье. Въ первое время Анисья Ивановна неблагосклонно относилась къ такому порядку вещей и давала мнѣ понять, что на провизіи Вѣра переплачивала и кушанье портила, — тошно смотрѣть, — какъ она выразилась, но я своими шутками, искусствомъ и лестью достигъ того, что она не вмѣшивалась больше въ наши дѣла. Нѣтъ сомнѣнія, что Анисья Ивановна съумѣла бы сдѣлать все это лучше, но при нашихъ теперешнихъ средствахъ все таки нельзя было сдѣлать хорошо, а что Вѣра дѣлала сама, то могло казаться ей недурно.

Кромѣ хозяйства, Вѣра теперь охотно занималась чтеніемъ, такъ что время проходило у нея незамѣтно. Когда я послѣ службы шелъ по набережной къ дому, то издали могъ видѣть ее въ окнѣ въ бѣломъ пенюарѣ, съ опущенной головой; пролѣзая чрезъ скрипучую рогатку противъ нашего дома, я старался сильнѣе повернуть ее, Вѣра поднимала свое румяное лицо и улыбалась, — отъ этой улыбки разсѣивались всѣ мои сомнѣнія и грустныя мысли, которыя начинали въ это время одолѣвать меня.

Послѣ обѣда мы часто предпринимали отдаленныя прогулки по набережной, вверхъ по Невѣ, или къ пороховымъ заводамъ, доходили иногда до колоніи малолѣтнихъ преступниковъ и смотрѣли съ опушки лѣса на дѣтей, работавшихъ на полянѣ, не смѣя проникнуть въ это заколдованное царство; на обратномъ пути мы останавливались въ деревнѣ выпить крынку молока и садились у пруда на мягкую мураву, гдѣ могли свободно наслаждаться прекраснымъ лѣтнимъ вечеромъ и обозрѣніемъ видовъ природы, — а какіе тамъ виды! — кругомъ было плоско и бѣдно, сзади пыльная дорога, подъ ногами заросшій прудъ, отъ котораго пахло прѣлымъ. Помню, разъ Вѣра прилегла на землю и стала любоваться небомъ, отмахиваясь отъ мошекъ метелочкой, сдѣланной изъ травъ, а потомъ незамѣтно заснула; я задумался и не шелохнувшись сидѣлъ съ полчаса, пока она не проснулась.

Я теперь нерѣдко сталъ задумываться, иногда самъ не замѣчая того. Если это было дома, въ присутствіи Вѣры, то я выходилъ въ сѣни и, забравшись въ глухое мѣсто за лѣстницей, становился тамъ передъ стѣной и думалъ. На службу въ это время я часто не ходилъ, чтобы оставаться съ Вѣрой и сохранить тѣ копѣйки, которыя требовались на перевозъ чрезъ Неву и на конку. Теперь уже никто изъ товарищей не покрылъ бы мнѣ этого расхода. Признаться, отношенія ихъ въ послѣднее время замѣтно измѣнились ко мнѣ, или можетъ быть такъ мнѣ казалось вслѣдствіе того, что я всѣмъ долженъ былъ. Это обстоятельство, въ связи съ большими вычетами изъ жалованья, дѣлало службу для меня непріятной; бывали случаи, что я переплывалъ Неву и доходилъ уже до конки, какъ вдругъ нападало на меня раздумье, я ходилъ взадъ и впередъ около разъѣзда, пропуская мимо вагоны, и потомъ рѣшалъ возвратиться домой; но переѣхавъ на Охту, мнѣ становилось стыдно Вѣры и я, какъ бѣглый школьникъ, плуталъ по полямъ, пока не приходилъ законный часъ для возвращенія домой.

Съ теченіемъ времени все болѣе и болѣе сказывался недостатокъ матеріальныхъ средствъ. Случалось, что Вѣрѣ не на что было готовить обѣдъ, но сама она этимъ нисколько не смущалась. Она цѣлый день носила въ карманѣ жареный горохъ, кушала морковь на огородѣ, пила парное молоко и когда я приходилъ домой — всегда была сыта. Въ этомъ отношеніи она была чистый ребенокъ: только бы нескучно время проходило, а какъ и чѣмъ сыта — это ей было все равно. Разъ я пришелъ домой, на столѣ постлана была скатерть для обѣда, хотя я зналъ, что утромъ денегъ не было у Вѣры. Когда Анисья Ивановна принесла блюдо съ дымящейся жидкостью, я съ недовѣріемъ посмотрѣлъ на кушанье, — оказалось, что это была овсянка, которую она въ простотѣ своей посовѣтовала Вѣрѣ сварить. Мнѣ такъ стало стыдно, какъ если бы я сдѣлалъ постыдный поступокъ, который случайно открылся, и я не могъ сказать никакой шутки, чтобы скрыть это чувство. Овсянку все таки я попробовалъ и отказался, но признаюсь, она показалась мнѣ недурной и при лучшихъ обстоятельствахъ я съ удовольствіемъ похлебалъ бы ее. Глядя на меня, и Вѣра отказалась отъ нея, такъ что кушанье это осталось безъ употребленія.

Несмотря на эти стѣснительныя обстоятельства, внѣшній образъ нашей жизни отнюдь не измѣнялся. Оба мы постоянно чѣмъ нибудь увлекались, иногда на одинъ часъ, иногда на продолжительное время. Еще въ самомъ началѣ, какъ Вѣра пріѣхала на Охту, Анисья Ивановна принесла намъ ежа, съ которымъ мы занимались нѣсколько дней, тихо и подолгу слѣдили за нимъ изъ-за перегородки, выглядывая сверху, а когда онъ свертывался въ клубокъ, катали его по полу линейкой. Убѣдившись въ невозможности приручить это упрямое животное, мы выпустили его на волю и вмѣсто него пріобрѣли кролика, устроили для него въ огородѣ шалашикъ и каждый день приходили съ нимъ играть. Болѣе продолжительное время мы увлекались уженьемъ рыбы, но это было уже гораздо позже, когда намъ приходилось оставаться безъ обѣда. Въ такіе дни я много не разговаривалъ съ Вѣрой, а придя со службы домой, отрѣзывалъ побольше ломоть хлѣба и ѣлъ на ходу, приготовляя удочки и прочія принадлежности для охоты; Вѣра же по обыкновенію ходила за мной и кое въ чемъ помогала; если, напримѣръ, я копалъ въ огородѣ червей, она переносила ихъ на палочкѣ въ банку и т. п. На дорогу я отрѣзывалъ другой ломоть хлѣба и затѣмъ мы отправлялись на рѣку, за полверсты повыше Охты. У Вѣры была своя удочка, которую она часто оставляла на мое попеченіе, сама же бродила по набережной, выискивая камешки; погулявъ довольно времени, она выказывала желаніе воспользоваться моимъ хлѣбомъ, лежавшимъ на землѣ, но я успѣвалъ предупредить ее и тихонько говорилъ: любишь! зачѣмъ не взяла себѣ… Такимъ образомъ проходило часа три или четыре, а потомъ мы спѣшили домой къ самовару. Иногда удавалось намъ наловить рыбы и тогда на слѣдующій день была къ обѣду уха, но чаще приходили домой съ двумя-тремя рыбками, которыми ужиналъ нашъ котъ, очень раздобрѣвшій на Охтѣ.

XI.

Въ октябрѣ мѣсяцѣ намъ случилось переплывать чрезъ Неву. Былъ сильный вѣтеръ и я накинулъ свой пледъ на плечи Вѣрѣ. Должно быть я простудился и заболѣлъ инфлюэнцой. Когда появились серьезные признаки болѣзни, я просилъ Анисью Ивановну не допускать ко мнѣ Вѣру. Не знаю, была ли исполнена моя просьба, потому что нѣсколько дней я пролежалъ безъ памяти, но когда очнулся, то услышалъ за перегородкой странные звуки, которыхъ не могъ скоро разобрать: разстроенному воображенію моему чудилось не то дуновеніе вѣтра въ лѣсу и шелестъ листьевъ, не то шорохъ женскаго платья, или шопотъ дѣтей. игравшихъ во время отдыха родителей, — но что бы тамъ ни было, звуки эти пріятно дѣйствовали на меня, дыханіе становилось свободнымъ и я не чувствовалъ себя больнымъ. Потомъ я услышалъ скачокъ на мягкія лапы, — этотъ звукъ мнѣ былъ понятенъ, — я медленно повернулъ голову и увидѣлъ въ дверяхъ лежавшаго кота животомъ кверху, рядомъ съ нимъ лежала голова Вѣры, хватавшей кота за лапы, одну минуту въ комнатѣ была полная тишина, потомъ въ дверяхъ никого не стало и мнѣ опять почудилось дуновеніе вѣтра въ лѣсу и шелестъ листьевъ. Не могу навѣрное сказать, случилось ли дальнѣйшее въ этотъ самый разъ, или на другой день, — я тихонько всталъ съ кровати и, опираясь на стѣну, подошелъ къ двери; Вѣра съ удивленіемъ раскрыла на меня глаза и не двигалась отъ нечаянности съ мѣста; но тутъ у меня закружилась голова и я пошатнулся, она съ испугомъ вскочила съ полу и, чуть-чуть ноддерживая меня за локоть на полъаршина разстоянія, свела меня на кровать. Послѣ этого я сталъ выздоравливать и Вѣра нерѣдко сидѣла съ вязаньемъ въ моей комнатѣ, по обыкновенію мурлыкая себѣ что нибудь подъ носъ; повернувъ кверху голову, я смотрѣлъ на нее и любовался: каждое движеніе ея мнѣ казалось прелестью; когда она подходила ко мнѣ, я трогалъ ея платье и желалъ, чтобы она подольше постояла у меня.

Только что я успѣлъ выздоровѣть, какъ получилъ повѣстку изъ Окружного Суда по иску на двѣсти рублей; въ первую минуту это такъ подѣйствовало на меня, что я снова чуть не заболѣлъ. Конечно, мнѣ нетрудно было догадаться, что искъ этотъ возбудила наша ростовщица, которую я не видѣлъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, такъ какъ не выходилъ на ея вызовы въ коридоръ, служившій обычнымъ мѣстомъ для нашихъ долговыхъ объясненій. Но этой дамѣ я разъ сказалъ ясно, что отъ жалованья мнѣ самому ничего не остается, — чего жъ ей надо было?

Я не былъ на службѣ уже три недѣли, такъ какъ еще до болѣзни не ходилъ недѣлю. Къ несчастію, я слишкомъ часто болѣлъ за послѣднее время и потому моей истинной болѣзни не было дано вѣры. Когда я пришелъ на службу, на моемъ мѣстѣ сидѣлъ уже новый человѣкъ и товарищи мои, болѣе любезные со мной, чѣмъ когда либо, уклонялись разъяснить мнѣ это обстоятельство. Не бывши столько времени на службѣ, я почувствовалъ себя здѣсь чужимъ, на меня напала какая то сонливость, голова отказывалась что либо думать. Въ комнатѣ былъ свободный столъ и я присѣлъ къ нему; но дѣла мнѣ не дали; нѣкоторые изъ товарищей въ свободныя минуты подходили ко мнѣ, разговаривали. и шутили, я со своей стороны дѣлалъ видъ, что все идетъ прекрасно. Такъ продолжалось нѣсколько слѣдующихъ дней; начальство повидимому ничего не имѣло противъ такого порядка вещей. Очень возможно, что при другихъ обстоятельствахъ я могъ бы легко поправить дѣло, но въ это время я потерялъ духъ и не былъ въ состояніи сдѣлать энергическій шагъ. Двадцатаго числа я ничего изъ жалованья не получилъ, такъ какъ вся свободная часть его была удержана въ уплату долга моего въ общественную кассу, — это всегда служило дурнымъ признакомъ. Я разссорился съ товарищами, сдѣлалъ еще разъ tour de force, чтобы достать денегъ, и опять недѣлю не приходилъ на службу. Въ эту недѣлю я вкусилъ то блаженство, какое испытываютъ дѣти, любимыя матерью, и древніе старики, отрѣшившіеся отъ всѣхъ тревогъ житейскихъ. Мы ѣздили съ Вѣрой въ клубъ и театръ, ѣли яблоки и груши, сколько хотѣли, питаясь дома чѣмъ попало и могли сказать, что были счастливы. Когда же вышли всѣ деньги; я образумился и пошелъ на службу.

Но бѣда въ томъ, что я не могъ составить себѣ твердыхъ намѣреній, въ головѣ моей все путалось, чувства были разсѣяны, и когда я пришелъ на службу и встрѣтилъ молчаливую холодность товарищей, то снова почувствовалъ себя чужимъ среди нихъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ напало на меня равнодушіе ко всему и немощность. Одно мнѣ было ясно, что моя служба мало хорошаго обѣщала впереди, такъ какъ за первымъ векселемъ, по которому былъ уже выданъ исполнительный листъ, я долженъ былъ ожидать въ близкомъ будущемъ новыхъ претензій. Оставаясь въ учрежденіи, извѣстномъ моимъ кредиторамъ, которые легко могли обратить взысканіе на жалованье, я не имѣлъ возможности жить съ Вѣрой, а это было для меня главное. Однако я продолжалъ машинально ходить на службу, кое въ чемъ помогалъ тамъ, услуживалъ, но прежняго дѣла мнѣ не давали… Въ это время я успѣлъ нѣсколько познакомиться съ молодымъ человѣкомъ, который сидѣлъ за моимъ столомъ и служилъ пока безъ жалованья; онъ былъ такъ наивенъ и простъ, что чувство непріязни къ нему у меня скоро прошло; однажды онъ подошелъ ко мнѣ и учтиво освѣдомился о моихъ намѣреніяхъ относительно будущей службы; но замѣтивъ мое замѣшательство, онъ поспѣшно объяснилъ мнѣ, что служба здѣсь совсѣмъ не нравится ему, но что мамаша его и дядя заставили поступить сюда, а если я останусь на службѣ, то мамаша возьметъ его отсюда. Это объясненіе все-таки нѣсколько утѣшило меня. Прошелъ еще мѣсяцъ и хотя я также аккуратно ходилъ на службу, читалъ газету за свободнымъ столомъ, а иногда что-нибудь и дѣлалъ, и хотя я жилъ съ той же Вѣрой и старался бодро смотрѣть ей въ глаза, но въ душѣ моей былъ постоянный страхъ передъ будущностію и я съ горечью вспоминаю теперь, что въ это время былъ недостоинъ моей Вѣры.

Двадцатаго числа я опять ничего не получилъ и при этомъ въ ссорѣ, въ которой самъ былъ кругомъ виноватъ, грубо оскорбилъ одного изъ самыхъ симпатичныхъ моихъ товарищей, неоднократно дѣлавшаго мнѣ услуги. Я такъ былъ огорченъ этой ссорой, происшедшей отъ моей раздражительности, что вышелъ въ коридоръ и, забравшись въ заднюю часть его, полчаса стоялъ въ темномъ углу. Въ этомъ углу рѣшилась моя участь. Когда товарищи узнали о моемъ намѣреніи оставить службу, то выразили искреннее сочувствіе ко мнѣ и убѣждали не дѣлать этой ошибки. Такимъ образомъ, до послѣдней минуты я сохранялъ полную иллюзію, что поступаю по доброй своей волѣ, и лишь спустя значительное время, при воспоминаніи нѣкоторыхъ фактовъ, у меня являлось сомнѣніе, дѣйствительно ли я оставилъ службу добровольно, или слѣдуетъ назвать это иначе.

XII.

Мѣсяцъ скитаній.

У всякаго есть своя манера переживать горе. Когда я вышелъ въ четыре часа на улицу, у меня въ карманѣ было нѣсколько денегъ и я разсчитывалъ зайти въ трактиръ, гдѣ нибудь въ сторонкѣ, чтобы остаться на свободѣ самому съ собой и подумать. По дорогѣ мнѣ попадало много такихъ заведеній, я оглядывалъ ихъ. соображалъ мѣстность и всѣ они чѣмъ нибудь не нравились мнѣ, я продолжалъ идти впередъ и незамѣтно дошелъ до Александро-Невской лавры, перебирая въ головѣ разные незначительные факты изъ своей жизни, а также разсматривая по дорогѣ постройки и другое, что обращало мое вниманіе; у лавры я безсознательно свернулъ на шоссе къ фарфоровому заводу, неспѣшно дошелъ до извѣстнаго дома, стоявшаго на одиннадцатой верстѣ, и постоявъ противъ него пять минутъ. прежнимъ шагомъ пошелъ обратно въ Петербургъ. Я полагаю, было девять часовъ, когда я возвращался по *** улицѣ мимо того учрежденія, въ которомъ служилъ. Я чувствовалъ сильный устатокъ, который мѣшалъ мнѣ думать, и мысли мои устремлены были на одно, чтобы попасть въ теплый уголъ, гдѣ бы никто не помѣшалъ мнѣ, а какъ вблизи этого учрежденія я рисковалъ встрѣтить людей, знавшихъ меня, то свернулъ въ сторону и, переходя изъ одной улицы въ другую, кое какъ доплелся до Спасскаго переулка, на Сѣнной, который казался мнѣ пригоднымъ для отдыха. Здѣсь я зашелъ въ трактиръ и сидѣлъ за чаемъ столько времени, сколько было можно. Весь этотъ день я не имѣлъ желанія что нибудь съѣсть, благодаря чему у меня еще оставалось въ карманѣ нѣсколько денегъ.

Выйдя изъ трактира, я постоялъ нѣкоторое время въ раздумьѣ о томъ, куда мнѣ идти, и хотя никакихъ мыслей за этимъ вопросомъ не послѣдовало, но случилось само собой, что я пошелъ на Сѣнную. Сколько я могу теперь припомнить, у меня было понятіе, когда я выходилъ еще со службы, а можетъ быть и съ самаго утра, что я сегодня дома не буду ночевать, а такъ какъ я не зналъ такихъ мѣстъ, гдѣ можно ночевать дешево, то инстинктъ привелъ меня на Сѣнную, о которой я читалъ въ одной книгѣ, что тамъ есть такія мѣста. Но между книгой и тѣмъ мѣстомъ, гдѣ можно было ночевать, есть разница, которую я испыталъ стоя на углу Таирова переулка, имѣвшаго когда-то свою извѣстность. Отъ этого переулка я вернулся къ Сѣнной и невольно обратилъ вниманіе на человѣка, одѣтаго въ шляпѣ котелкомъ и въ пальто довольно приличномъ, сколько я могъ видѣть при ночномъ освѣщеніи, но на ногахъ его были надѣты лапти, которые при этомъ костюмѣ и при значительной осанкѣ человѣка дѣлали его довольно смѣшнымъ. Онъ стоялъ близь газоваго фонаря, оборотивъ голову въ противоположную отъ меня сторону, и я прекрасно разсмотрѣлъ его фигуру не безъ пользы для себя.

— Не знаешь, пріятель, гдѣ тутъ можно переночевать? спросилъ я тономъ человѣка, который чувствуетъ себя очень недурно. — A вонъ гостинница Бочагова, быстро отвѣтилъ онъ и пошелъ отъ меня прочь. Но пройдя шаговъ десятокъ, повернулся ко мни и сказалъ: добавляй двѣ копѣйки, будетъ попути. — Изволь, отчего же не такъ… больше не могу, поиздержался… а это могу… ворчалъ я, доставая деньги. — Да вотъ и я поиздержался, спокойно замѣтилъ онъ. Чрезъ минуту мы входили во дворъ Вяземскаго дома, который я и прежде зналъ, но не зналъ, какъ туда попадать.

Когда мы поднимались по широкой лѣстницѣ во второй этажъ, я машинально толкнулъ шапку свою на затылокъ. Мы вошли въ обширную комнату, въ которой нешумно копошилось человѣкъ восемь-десятъ; паръ, валившій въ дверь, полураздѣтые люди и жужжанье въ первую минуту дѣлали это мѣсто похожимъ на баню; какъ бы въ подтвержденіе этого, я увидѣлъ въ растворенную дверь каморки дюжаго мужчину, который стоялъ передъ маленькимъ зеркаломъ, прибитымъ къ косяку окна, и причесывалъ гребешкомъ мокрую голову. Мой пріятель подалъ этому мужчинѣ пять копѣекъ и свернутую бумагу, а вслѣдъ за нимъ и я подалъ пятакъ. — Пашпортъ давай, пашпортъ… дома забылъ? грубо сказалъ онъ мнѣ, узнавъ почему то, что нѣтъ у меня паспорта, — ну, ступай, ложись, коли не заберутъ — ладно! уже поласковѣе прибавилъ онъ. Пріятель былъ видимо знакомъ съ здѣшними порядками: онъ взялъ не первое свободное мѣсто, а прошелъ по всей огромной комнатѣ и выбралъ мѣстечко у стѣны за столбомъ, подпиравшимъ потолокъ, недалеко отъ балдахина, подъ которымъ, какъ я скоро узналъ, скрывалась кровать. Я сѣлъ на край наръ и осмотрѣлся. Кругомъ были лица нельзя сказать чтобы очень мрачныя; были лица строгія, были изнуренныя, но были и веселыя, здоровыя, даже вполнѣ симпатичныя лица. Въ общемъ вся эта компанія, по выраженію и характеру физіономій, пожалуй что не отличалась отъ тѣхъ группъ, которыя я видалъ за карточными столами въ петербургскихъ клубахъ. Нары, на которыхъ мы сидѣли, были такъ же хорошо вычищены, какъ и небольшой столъ, стоявшій вблизи насъ, у столба. Немного правѣе, аршина на три отъ входной двери, была устроена изъ тонкихъ нетесаныхъ досокъ широкая настилка, на которой стояло много горшковъ и тарелокъ съ разными съѣстными припасами. Пріятель мой успѣлъ уже скинуть лапти и растянулся вдоль наръ, подложивъ свои руки подъ голову. Онъ не обращалъ сначала вниманія на меня, но замѣтивъ, что я слишкомъ пристально смотрю на раздѣвавшуюся женщину, толкнулъ меня ногой, — не принято! пробурчалъ онъ, вскинувъ глаза на женщину, и я тотчасъ понялъ его, замѣтивъ въ то же время, что и другіе сосѣди отворачивали отъ нея свои головы. У меня осталось однако впечатлѣніе, что женщина эта была пухлая, красивенькая, лѣтъ двадцати пяти, она не обращала никакого вниманія на своихъ сосѣдей и стоя на нарахъ — такъ какъ полъ былъ грязный — медленно и серьезно раздѣвалась до конца, — чувствовалось, что тутъ соблазна быть не могло. На другой сторонѣ наръ, съ краю, сидѣли мужчина и женщина и тихо разговаривали. Всѣхъ женщинъ было въ комнати, я полагаю, больше десятка.

Когда пріятель мой пообогрѣлся, то сталъ разговорчивѣе и любезнѣе со мной, хотя я скоро узналъ, что тутъ цѣль была другая. Онъ объяснилъ мнѣ, что на краю наръ сидѣли мужъ и жена, что жена постоянно здѣсь ночуетъ, а мужъ работаетъ въ Кронштадтѣ и приходитъ сюда по субботамъ. Затѣмъ, указавъ мнѣ на пологъ, сказалъ, что и тамъ живутъ мужъ съ женой и что это аристократы, платятъ три рубля помѣсячно, — а что поѣсть то не хочешь? прибавилъ онъ, — тутъ есть пища хорошая и очень недорого; яйца три копѣйки десятокъ, въ крутую, печенка, легкое… а картошки не покупай, картошка здѣсь жжется. — Что, думаю, онъ вретъ, самыя скверныя яйца въ Петербургѣ пятнадцать копѣекъ. Я подошелъ къ настилкѣ, у которой сидѣли двѣ здоровыя и веселыя бабы, одна бойко рѣзала рубецъ какому то покупателю, одѣтому очень плохо, другая занялась со мной. Я пожелалъ попробовать этихъ замѣчательныхъ яицъ и взялъ полдесятокъ, заплативъ двѣ копѣйки, но баба сунула мимоходомъ еще яйцо, нахваливая въ то же время товаръ уже другому покупателю. Возвратясь на свое мѣсто, я предложилъ ихъ на ладони пріятелю, который при этомъ потребовалъ отъ меня фунтъ хлѣба, самъ же я съѣлъ для пробы одно яйцо и нашелъ его прекраснымъ. Подумавши немного, я рѣшилъ, что бабы торговали отъ благотворительнаго общества, и высказалъ свое мнѣніе пріятелю; но пріятель объяснилъ, что яйца эти тухлыя и бабы получаютъ ихъ даромъ изъ складовъ, иначе торговцамъ пришлось бы свозить въ яму, а за это деньги надо платить. — Эхъ ты голова! снисходительно прибавилъ онъ — каждый прохожій можетъ купить эти яйца у бабъ на Обуховскомъ, видалъ — подъ воротами торгуютъ? вотъ другое дѣло картошка, ее даромъ не даютъ и поди-ка попробуй: на двѣ копѣйки три картошки и никакихъ разговоровъ. Но я не могъ узнать отъ него причины такого чудеснаго превращенія яицъ, — бабы не сказываютъ! коротко пояснилъ онъ. Впрочемъ, на другой день мнѣ удалось самому узнать эту причину.

Съѣвши безъ большого замедленія фунтъ хлѣба и четыре яйца, пріятель мой улегся спать и мнѣ посовѣтовалъ сдѣлать то же. Я растянулся на нарахъ и по его примѣру заложилъ руки подъ голову. Нѣкоторое время мы благодушно смотрѣли кругомъ и я чувствовалъ, что пріятель мой, котораго вѣроятно постигали бѣдствія не меньше моихъ, въ эту минуту находился въ такомъ же мирномъ состояніи духа, какъ и я, какъ и всѣ другіе, которые тутъ были. Особенно мнѣ бросилась въ глаза въ этой большой компаніи одна черта, олицетворенная Толстымъ въ Платонѣ: всѣ, и мужчины и женщины, внимательно и бережно свертывали свои вещи, иную клали въ голову, иную подстилали подъ себя, всѣ бережно и осторожно относились къ своимъ сосѣдямъ, иные важно шутили, иные что-то говорили сами съ собой успокоительно; пришелъ ли человѣкъ въ первый разъ сюда, или бывалъ раньше, онъ одинаково хозяйственно и спокойно устраивался на своемъ клочкѣ земли въ аршинъ ширины и три аршина длины и сосѣди признавали священными эти границы. Казалось, что всѣ эти люди, какъ и Платонъ, не могли болѣе или менѣе воспринять счастія противъ того, какъ они воспринимали его въ этомъ или другомъ положеніи.

— Мнѣ кажется здѣсь ничего, а? спросилъ я пріятеля, — можетъ быть эта квартира получше другихъ?

— Тутъ всѣ одинаковыя, только здѣсь пускаютъ безъ паспорта, а въ другихъ не пускаютъ, отвѣтилъ онъ, — спи, дай спать!

Скоро бабы закрыли свою лавочку, большую лампу съ рефлекторомъ затушили, осталась горѣть маленькая, висѣвшая у столба, надъ столикомъ. Многіе уже спали. Въ комнатѣ было тепло и душно, но мнѣ помнится, что въ деревенскихъ избахъ, въ которыхъ мнѣ приходилось ночевать во время переѣздовъ, было не лучше. Ночлежники впрочемъ все еще прибывали, отдавали хозяину пятаки и молча выискивали мѣсто. Уже было за полночь, когда за дверями послышался мелкій топотъ, точно стадо козъ бѣжало; въ комнату ввалились ребятишки лѣтъ десяти-одиннадцати, хозяинъ вышелъ изъ своей каморки и шикнулъ на нихъ во всю квартиру; потомъ они всѣ вошли въ каморку и я слышалъ, что мальчишки торговались съ хозяиномъ, котораго называли дяденькой, и давали ему по три копѣйки; хозяинъ согласился на эту цѣну съ тѣмъ условіемъ, чтобы они ложились въ проходахъ или подъ нарами. Выйдя изъ каморки, они смирно усѣлись у стола, одинъ изъ иихъ досталъ изъ-за пазухи хлѣбъ и затѣмъ между ними возникъ разговоръ, который очень развлекъ меня. Всѣ они оказались мазуриками и разговоръ ихъ, простой и открытый, вращался около совершенныхъ въ этотъ день операцій; они видѣли, что я не сплю, и охотно обращали на меня свои взгляды, показывая тѣмъ, что питаютъ добрыя чувства ко мнѣ.

Въ этотъ день была суббота, двое изъ нихъ были у всенощной въ Исаакіевскомъ соборѣ и успѣли вытащить кошелекъ у какой-то барыни. Тотъ, который сдѣлалъ это, съ ребяческими гримасами разсказывалъ товарищамъ, какъ онъ чисто обработалъ дѣло, — только у барыни фуфыристой портмонетикъ былъ пустыристой, — такъ выразился мальчишка и при этомъ вытащилъ портмоне, которое всѣ они, близко сдвинувъ головы, разсматривали при тускломъ свѣтѣ. Потомъ который то изъ нихъ положилъ на столъ карты и вся компанія, сдѣлавъ шопотомъ условія, стала играть на деньги. Вдругъ одинъ мальчишка обратилъ вниманіе товарищей на тотъ конецъ наръ, гдѣ спали мужъ съ женой подъ одѣяломъ, и расшарашившись, уперся одной рукой въ колѣно и раскрылъ до ушей ротъ, издавая такіе странные и смѣшные звуки, что товарищи его громко прыснули со смѣха и разбудили спящихъ ночлежниковъ; послышался ропотъ и всѣ они быстро попрятались подъ нарами, — больше я такъ и не видѣлъ ихъ. Но право, мальчишки эти были прелесть.

Когда я проснулся на слѣдующее утро, ночлежниковъ уже мало оставалось въ комнатѣ. Пріятель мой сидѣлъ на краю наръ въ самомъ печальномъ видѣ; одна изъ торговокъ совала въ огромную печь дрова, т.-е. не настоящія дрова, а разные обрубки, палки, чурбаны, однимъ словомъ всякій сборъ, который можно нахватать въ водѣ и набрать въ другихъ мѣстахъ; такъ какъ нѣкоторые чурбаны были слишкомъ толсты и въ печь не влѣзали, то баба колола ихъ топоромъ прямо на полу, причемъ вся комната содрогалась такъ, какъ бываетъ на мельницѣ при движеніи толчеи. Послѣ я узналъ, что эти бабы имѣли условіе съ хозяиномъ, который позволялъ имъ даромъ готовить кушанье и торговать въ комнатѣ, а онѣ взамѣнъ того должны были отапливать ее и держать въ чистотѣ. Обѣ бабы составляли компанію и чередовались по днямъ: въ то время, какъ одна таскала дрова, пекла и жарила, другая торговала у воротъ, а вечеромъ обѣ сидѣли у своей настилки.

Пріятель мой долго сидѣлъ задумавшись, но когда я спустилъ ноги съ наръ, онъ обратился ко мнѣ съ конфиденціальнымъ сообщеніемъ, выраженнымъ съ достоинствомъ, но не безъ горечи. Сообщеніе это не отличалось полною ясностію, кромѣ того пункта, что онъ пьяница, но въ этомъ я и раньше не сомнѣвался. Онъ сказалъ, что ему въ одномъ мѣстѣ даютъ полтинникъ въ день, даютъ, значить бери, вотъ и все! пояснилъ онъ, — но послѣдніе три дня за разными дѣлами ему не случилось быть у этихъ благочестивыхъ людей, а сегодня онъ желалъ бы сходить туда, но то бѣда, что сапоговъ у него нема… такъ вотъ не одолжу ли я на часъ своихъ сапоговъ, которые онъ возвратитъ въ цѣлости, въ чемъ даетъ торжественное честное слово, — ну, и само собой разумѣется, нѣкоторое угощеніе, по положенію… Признаюсь, эта неожиданная просьба въ первую минуту привела меня въ замѣшательство, но я быстро сообразилъ положеніе дѣлъ: во-первыхъ, здѣсь мнѣ было спокойно, я сидѣлъ, какъ въ крѣпости, хорошо защищенной отъ врага, идти мнѣ было некуда и незачѣмъ, а отдавъ сапоги, не нужно было и думать объ этомъ; во-вторыхъ, интересно было бы положеніе мое, въ панданъ ко всему прочему, если бы онъ не возвратилъ мнѣ сапоговъ, — я былъ циникъ въ это время, усмѣхнулся и далъ сапоги.

Когда ушелъ пріятель, я остался во всей огромной комнагѣ въ сообществѣ одной бабы и сухощаваго старика въ очкахъ, державшихся на веревочкѣ; старикъ этотъ былъ портной, какъ я потомъ узналъ, онъ оставался здѣсь на цѣлый день и, сидя на корточкахъ у окна, шилъ на какую то лавочку жилеты, по восьми копѣекъ со штуки. Скоро затопилась печь, изъ которой сначала слышалось умѣренное шипѣніе, прерываемое рѣдкими ударами, потомъ уже безъ перемежки пошла такая трескотня и пальба, что я окончательно забылъ свои бѣдствія и попросилъ у старика трубочки, которую онъ выколачивалъ у печки. Между тѣмъ баба поставила на столъ огромную корчагу, въ аршинъ въ діаметрѣ, и стала складывать въ нее обѣими руками яйца, которыхъ ушло, я думаю, нѣсколько сотенъ, потомъ налила воды и поставила въ печь, — наврядъ ли я могъ переставить эту корчагу со стола на шестокъ, но баба сдѣлала это легко. Спустя нѣкоторое время, въ комнатѣ послышался тяжелый запахъ, который увеличивался до степени удушливости; я съ трудомъ начиналъ выносить его и рѣшился наконецъ спросить, отчего онъ происходитъ, — мнѣ сказали, что яйца варятся. Тутъ то я и понялъ, благодаря нѣкоторому знакомству съ химіей, чудесное превращеніе яицъ. Вода въ корчагѣ доливалась по мѣрѣ того, какъ выкипала, яйца освобождали чрезъ скорлупу сѣрноводородистый газъ и сила удара этого газа была такова, что онъ не успѣвалъ весь улетучиваться чрезъ дымовую трубу. Дверь на наружную галлерею открывать въ это время не позволяли дворники и другіе жильцы, но форточки были открыты. Я досталъ лапти изъ-подъ наръ и вышелъ на воздухъ, баба же и старикъ оставались въ комнатѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Когда я возвратился, стало возможно дышать, я скинулъ лапти и сѣлъ опять съ ногами на нары.

Прошло болѣе часу, а пріятель мой не приходилъ; я спросилъ у старика время, онъ отвѣтилъ мнѣ: — Богъ е знаетъ, мы живемъ не по часамъ, а ты что же тутъ сидишь, не идешь по своимъ дѣламъ? — я объяснилъ причину моего сидѣнья, онъ посмотрѣлъ на меня поверхъ очковъ и, отчиркнувъ сквозь зубы, проговорилъ: глупъ же ты паря! но только онъ успѣлъ кончить эту фразу, какъ вошелъ пріятель. Мы тотчасъ обулись и вышли на улицу. Ступай за мной, сказалъ онъ, идя отъ меня наискосокъ и не давая мнѣ равняться съ собой. Мы зашли въ трактиръ, пріятель потребовалъ бутылку водки, а я потребовалъ чаю, при этомъ онъ быстро предупредилъ, что за водку платитъ, а за чай не платитъ. Надо было видѣть его лицо, когда я сказалъ, что водки не пью.

Мы сидѣли здѣсь съ часъ, въ продолженіе котораго сообщили другъ другу краткія біографическія свѣдѣнія, не отличавшіяся точностію. Признаться сказать, пріятель былъ не въ моемъ вкусѣ, но какъ быть, въ эту трудную минуту онъ былъ мнѣ нуженъ, какъ и я, можетъ, былъ нуженъ ему, по крайней мѣрѣ онъ послѣ выпитой водки категорически приказалъ мнѣ идти за собой. Онъ шелъ впереди меня, не оглядываясь, какъ будто увѣренъ былъ, что я не отстану; дойдя до Александровскаго рынка, онъ завелъ меня въ одно изъ низшихъ торговыхъ заведеній и оставилъ на полчаса за бутылкой пива, котораго я не пилъ. Возвратился онъ уже въ штиблетахъ, тутъ же снялъ ихъ, чтобы показать мнѣ, и выпилъ пиво, — тридцать копѣекъ! сказалъ онъ, выбрасывая на столъ мѣдныя монеты. Видя на столѣ только восемь копѣекъ, я заключилъ, что тридцать копѣекъ онъ заплатилъ за штиблеты.

— Не люблю этотъ квасъ, водка самое лучшее, сказалъ онъ, когда мы вышли на улицу. Мы направились къ Никольскому рынку, прошли мимо Гвардейскаго экипажа и спустились въ подвалъ, въ которомъ оказались обширныя комнаты съ низкими потолками и газовымъ освѣщеніемъ. Торговля шла отлично, но публика была неизысканная. Мы скромненько усѣлись въ уголъ и заказали себѣ напитки каждый по своему вкусу. — Бывалъ здѣсь? лаконически спросилъ пріятель. — Здѣсь не бывалъ, вверху случалось. — Да, тысченки три-четыре и моихъ посѣяно вверху, равнодушно замѣтилъ онъ.

Мнѣ было извѣстно, что трактиръ этотъ когда то гремѣлъ на всю Коломну, здѣсь пѣли арфянки, пилось дорогое вино, — кто не зналъ Разбитый горшокъ? сюда заѣзжали на тройкахъ по дорогѣ къ Дороту, да бывало тутъ и застревали на всю ночь. Вверху пропивали крѣпостныя деньги господа, внизу отогрѣвались кучера за стаканчикомъ водки. Мнѣ случалось бывать здѣсь изъ театра Берга и видѣть кутившія компаніи любителей оперетки, но въ то время арфянокъ уже не было и трактиръ торговалъ только до двухъ часовъ. Судя по годамъ пріятеля, я заключилъ, что слова его относились именно къ этому времени.

— Три тысячи много денегъ, также равнодушно замѣтилъ я, — значитъ по воспоминаніямъ?

— Сонъ, одинъ сонъ! развѣ сонъ можно воспоминать! чувствительно сказалъ онъ, — ты гдѣ учился? на мѣдный пятакъ? а я дошелъ до шестого класса гимназіи.

— Что же, по этимъ средствамъ можно бы идти дальше.

— Средства гораздо позже пришли, сказалъ онъ и выпилъ стаканчикъ. — Вотъ въ томъ и бѣда, что поздно пришли. Такое счастіе сразу нагрянуло, я не приготовился принять его прилично, — сорокъ тысячъ на сколько тебѣ хватитъ? круто спросилъ онъ меня.

Я подумалъ и скромно отвѣтилъ: — на годъ.

Послѣдовало молчаніе. Затѣмъ онъ продолжалъ уже безъ прежняго задора: — я два года жилъ на нихъ. Вотъ это было счастіе!

Я былъ фаталистъ. Сопоставивъ лапти и сорокъ тысячъ въ два года, я увидѣлъ новое доказательство вѣрности моихъ воззрѣній. Я углубился въ философское созерцаніе, отъ котораго перешелъ незамѣтно къ Вѣрѣ и прикинулъ мелькомъ, какимъ образомъ мы стали бы съ ней жить, чтобы прожить сорокъ тысячъ въ годъ.

— A что такое счастіе? спросилъ я, поглаживая на щекѣ отроставшую щетку.

— Не знаю. Счастіе все равно, что богатство, — самое лучшее, когда оно въ мѣру и впереди еще есть лучше. Бываетъ счастіе слишкомъ большое или неожиданное, подобно неожиданному наслѣдству, но человѣку оно рѣдко идетъ въ прокъ, и какъ богатый наслѣдникъ растрачиваетъ зря свое богатство, живетъ словно въ чаду, удовольствій получаетъ много, да не чувствуетъ ихъ, такъ и большое счастіе проходитъ часто зря: ты любишь женщину и она тебя любитъ, чего же лучше, а поступаешь съ ней грубо и только ужъ послѣ увидишь, что прошло мимо счастіе. Къ счастію, какъ и къ богатству нужна привычка, а безъ привычки скучно станетъ, либо дурить начнешь.

Высказавъ это сужденіе, которое я нашелъ справедливымъ, пріятель мой выпилъ слѣдующій стаканчикъ и впалъ въ задумчивость. Теперь я посмотрѣлъ на него съ большимъ сочувствіемъ, чѣмъ прежде. Рыжая, лохматая голова его не представляла интереса, но въ лицѣ замѣтно было выраженіе горя, потому что я теперь это зналъ; руки до самой кисти заросли рыжими волосами, которые нисколько не дѣлали ихъ страшными; статная фигура его мнѣ бросилась въ глаза еще въ первую встрѣчу нашу на Сѣнной. — Можетъ быть и тутъ cherche la femme, подумалъ я.

Мы сидѣли здѣсь довольно долго, пріятель продолжалъ выпивать чрезъ извѣстные промежутки по стаканчику; я пробовалъ остановить его, но въ этомъ вопросѣ онъ оказался слишкомъ чувствительнымъ и въ раздраженіи наговорилъ мнѣ грубыхъ словъ. Скоро онъ совсѣмъ охмелѣлъ, связался съ какимъ то матросомъ и посадилъ къ нашему столу. Мнѣ это не понравилось и я распрощался.

Но выйдя на улицу, я остановился и подумалъ: куда же я пойду и зачѣмъ пойду? я вспомнилъ Вѣру, Охту и все, что было вчера, третьяго дня, и страшная, гнетущая тоска навалилась на сердце и я долженъ былъ бѣжать отъ нея къ этимъ людямъ, къ этому шуму и гаму, которые имѣли чудодѣйственное свойство заглушать воспоминанія и затемнять мысли. Я снова подсѣлъ къ прежнему столу и очень скоро вынужденъ былъ принять на себя роль умиротворителя въ возникшей ссорѣ между пріятелемъ и матросомъ. Послѣ того они запивали мировую, тщательно выискавъ сначала всѣ карманы. Я видѣлъ, что у пріятеля моего денегъ больше не осталось и нашелъ нужнымъ посчитать свои собственныя деньги, чтобы узнать, могу ли заплатить за него въ Вяземской лаврѣ. Вскорѣ раздался по комнатамъ оглушительный звонокъ, публику стали гнать вонъ и пріятель мой съ трудомъ поднялся съ мѣста; при прощаньи съ матросомъ, все еще сидѣвшимъ на стулѣ, онъ уткнулся носомъ въ толстую шею его и заплакалъ; потомъ я помогъ ему вылѣзть изъ подвала и съ немалыми трудностями довелъ до Сѣнной.

Утромъ мы вмѣстѣ вышли съ ночлега, но пріятель мой тотчасъ отправился получать свой таинственный полтинникъ, а я зашелъ въ трактирное заведеніе. Здѣсь на свободѣ я хотѣлъ подумать о своихъ обстоятельствахъ, но вмѣсто того все время ждалъ только пріятеля, который къ несчастію слишкомъ долго не приходилъ, и я въ концѣ концовъ сталъ печалиться — не о Вѣрѣ, не о потерѣ службы — а o томъ, что пріятель бросилъ меня. Потомъ вдругъ я увидѣлъ его на улицѣ и такъ обрадовался, что даже махнулъ рукой въ окно. Онъ пришелъ мрачный, злой и въ самыхъ энергичныхъ выраженіяхъ сталъ изображать людскую несправедливость, гордость и другія подобныя качества, тѣмъ не менѣе потребовалъ стаканчикъ водки, изъ чего я усмотрѣлъ, что полтинникъ свой онъ получилъ. Вслѣдъ затѣмъ я сообщилъ ему о своихъ финансовыхъ затрудненіяхъ, которыя благопріятно подѣйствовали на его взволнованныя чувства. Обсудивъ дѣло, мы отправились въ Александровскій рынокъ, гдѣ онъ довольно удачно продалъ одну принадлежность моего костюма, а потомъ мы пошли въ Разбитый горшокъ, въ которомъ я предложилъ ему за комиссію небольшое угощеніе.

Все это время я жилъ на самыя ничтожныя средства, такъ какъ въ день моего выхода со службы въ карманѣ у меня была одна мелочь. Вырученныя сейчасъ деньги позволили мнѣ прожить нѣсколько слѣдующихъ дней, а затѣмъ я нашелъ возможнымъ обмѣнить въ рынкѣ одну вещь позначительнѣе изъ моего костюма на такую же вещь худшаго достоинства, съ придачею нѣкоторой суммы въ мою пользу. Когда же и эти деньги вышли, я сталъ перебирать въ головѣ своихъ знакомыхъ, которые были побѣднѣе, и неоднократно дежурилъ на одномъ мѣстѣ, гдѣ прежде поджидала меня Вѣра со службы. Въ одно изъ этихъ дежурствъ, когда я порядочно уже промерзъ, сзади подошелъ ко мнѣ одинъ изъ бывшихъ товарищей, котораго я не разсчитывалъ увидѣть; я зналъ, что денегъ у него никогда не водилось, но онъ съ давнихъ поръ состоялъ мнѣ должнымъ небольшую сумму и я рискнулъ спросить, — авось, думаю, найдется и для меня таинственный полтинникъ, — такъ ничтожны были мои ожиданія. Но какова была моя радость, когда вмѣсто полтинника я получилъ отъ него цѣлыхъ пять рублей, т.-е. всю сумму, какую онъ былъ долженъ! я продолжалъ идти рядомъ съ нимъ до первой улицы и дѣлалъ видъ, что нахожу интересными сообщенія его о службѣ, хотя вниманіе мое было занято ощупываніемъ въ ладони бумажки, достоинство которой еще не было провѣрено мной.

Разставшись съ товарищемъ, въ первую минуту я почувствовалъ себя совершенно разстроеннымъ, въ голову полѣзли какія то фантастическія мысли, — то я думалъ, что пойду и закажу себѣ бифштексъ и бутылку портвейна № 137, буду сидѣть одинъ и напьюсь пьяный; то думалъ, что пойду и вымѣняю обратно свой жакетъ у торговца, если онъ не проданъ еще. Но спустя нѣкоторое время фантазія значительно ослабла и я сталъ спокойнѣе относиться къ своему благополучію. Во-первыхъ, я повернулъ по тому направленію, которое могло привести меня къ Разбитому горшку, гдѣ навѣрное сидѣлъ мой новый пріятель. Когда я шелъ по Никольскому рынку, въ мою голову нечаянно проникла мысль, отъ которой снова обуяла меня радость; я тотчасъ завернулъ въ мелочную лавку. купилъ конвертъ, тутъ же положилъ въ него три рубля и написалъ карандашомъ адресъ.

Пріятель мой сидѣлъ на своемъ обычномъ мѣстѣ, мрачный, лохматый, но когда увидѣлъ меня, быстро просіялъ и выпилъ залпомъ стоявшій передъ нимъ стаканчикъ. Мнѣ впрочемъ некогда было разговаривать съ нимъ, я объяснилъ въ короткихъ словахъ дѣло и чрезъ пять минутъ мы шли уже по направленію къ Охтѣ. Нѣтъ нужды разбираться въ впечатлѣніяхъ и чувствахъ, когда я увидѣлъ тотъ домъ, въ которомъ жила, а можетъ быть теперъ и не жила Вѣра. Я отдалъ конвертъ пріятелю и наказалъ, какъ слѣдуетъ поступить съ нимъ. Пріятель мой исполнилъ въ точности порученіе и получилъ отъ меня по уговору порцію кушанья въ десять копѣекъ и стаканъ водки. Весь этотъ вечеръ я чувствовалъ себя въ самомъ счастливомъ настроеніи духа, какъ бывало въ лучшія времена, когда удавалось сдѣлать Вѣрѣ пріятный сюрпризъ.

Послѣ этого случая я снова сталъ думать о Вѣрѣ, сталъ безпокоиться о томъ, какъ и чѣмъ она живетъ, что хочетъ сдѣлать съ собой, думаетъ ли она обо мнѣ и т. д.? изъ этихъ думъ естественно явилось желаніе увидѣть ее; сидѣлъ ли я за столомъ въ Разбитомъ горшкѣ, или лежалъ на нарахъ въ домѣ Вяземскаго, я все думалъ объ одномъ; — стоитъ только захотѣть, пойду сейчасъ и увижу, кто мнѣ можетъ запретить!.. и я представлялъ себѣ ея раскрытый ротъ, глаза, улыбку, голосъ и то, что она сказала бы мнѣ. Къ счастію, въ это время подошли сильные морозы, которые нѣсколько охлаждали мои чувства. Признаться, моя одежда не соотвѣтствовала сезону и въ этомъ отношеніи пріятель мой былъ счастливѣе меня, такъ какъ родственники дали ему старый полушубокъ, который онъ носилъ до первой оттепели. Припоминаю то непріятное ощущеніе, какое приходилось испытывать утромъ, когда мы выходили изъ теплой комнаты на улицу и съ неумытыми лицами, насквозь продрогшіе, бѣжали въ Разбитый горшокъ, засунувъ руки по самые локти въ рукава.

Прошла можетъ быть недѣля, было не такъ уже морозно. Случилось мнѣ разъ по денежнымъ дѣламъ быть на Пескахъ; оттуда я прошелъ на набережную у Смольнаго монастыря и зашелъ въ трактирное заведеніе. Дѣло было вечеромъ, но мнѣ довольно было знать, что днемъ отсюда видна Охта. Чаепитіе всегда возбуждало дѣятельность моей фантазіи и когда еще не былъ принесенъ чай — моментъ иногда самый плодотворный — у меня родилась идея перейти на Охту, увидѣть домъ и можетъ быть огонь въ комнатѣ. Чай я пилъ въ большомъ волненіи и носпѣшилъ закончить его. Потомъ быстро перешелъ Неву и, далеко еще не доходя дома, дѣйствительно увидѣлъ въ боковомъ окнѣ верхней комнаты огонь, представлявшій звѣздочку въ туманѣ. Когда я сталъ приближаться къ дому, то подъ вліяніемъ сильнаго возбужденія у меня народилась новая идея, что называется наитіе, я быстро обошелъ улицу кругомъ и, попавъ сзади дворовъ въ огородъ Анисьи Ивановны, пролѣзъ по глубокому снѣгу къ задней стѣнѣ дома; у стѣны этой былъ пристроенъ дровяной сарай, въ которомъ хранилась небольшая лѣстница, я тотчасъ вытащилъ ее и съ возможной осторожностію пробрался съ ней до крайняго окна, выходившаго изъ комнаты на дворъ; затѣмъ поставилъ лѣстницу къ стѣнѣ и тихонько поднялся къ окну; оставалось найти въ стеклѣ такое мѣсто или уголъ, чрезъ который было бы яснѣе смотрѣть въ комнату, какъ вдругъ съ улицы послышался крикъ: смотри, воры! воры, ребята!.. я моментально соскочилъ съ лѣстницы въ снѣгъ и побѣжалъ по старому слѣду; въ это время выскочили наши лавочники, поднялся крикъ — держи, держи! я понималъ, что они перелѣзали чрезъ заборъ, который долженъ былъ нѣсколько задержать ихъ, и не оглядываясь бѣжалъ впередъ сколь возможно быстро, заплетался, падалъ и снова бѣжалъ, а тамъ все кричали: держи, держи! и такой ужасъ напалъ на меня, что я сталъ сбиваться въ мысляхъ, мнѣ показалось, что я кого то убилъ или ограбилъ и что мнѣ непремѣнно надо убѣжать, я мелькомъ вспомнилъ Сибиръ, островъ Сахалинъ… тогда ужъ лучше убить себя! вслухъ проговорилъ я. Скоро крики стали стихать, я бѣжалъ по задворкамъ, по цѣльному снѣгу, пока не попалъ на пѣшую дорожку, по которой скрылся въ селеніи; тутъ уже нельзя было бѣжать, я чувствовалъ, что уши мои прижимаются къ затылку и старался удерживать дыханіе при встрѣчѣ прохожихъ. Когда я выбрался на Неву, за барки, то сообразилъ, что крики давно прекратились и что мои преслѣдователи вѣроятно застряли въ снѣгу; тогда я немножко вздохнулъ, но по инерціи и отчасти потому, что въ сапогахъ моихъ былъ снѣгъ, я продолжалъ столь же быстро идти до самой Сѣнной. Да, могу сказать!

Съ этихъ поръ мнѣ не приходила уже мысль увидѣть Вѣру и я скромно проводилъ время съ пріятелемъ, переходя отъ Сѣнной въ Разбитый горшокъ и обратно. Сколько помню, въ этотъ періодъ времени я чувствовалъ себя вполнѣ покойно; единственная моя забота была, чтобы достать денегъ на текущіе расходы, но такъ какъ суммы требовались мнѣ самыя ограниченныя, то задачу эту я рѣшалъ безъ большихъ хлопотъ. Къ сожалѣнію, деньги всегда портятъ отношенія людей. Въ это именно время случилось мнѣ призанять у пріятеля нѣсколько копѣекъ, которыя я обѣщалъ заплатить ему въ тотъ же день, но не могъ этого сдѣлать; когда же вечеромъ у него не хватило на расходы денегъ, то подъ вліяніемъ выпитаго вина онъ высказалъ мнѣ грубые укоры, а я со своей стороны напомнилъ, что онъ еще не возвратилъ мнѣ пяти копѣекъ, взятыхъ имъ на ночлегъ. Напоминаніе это ему такъ не понравилось, что онъ вскочилъ съ мѣста и сдѣлалъ мнѣ угрожающіе жесты. Во всякомъ случаѣ здѣсь было задѣто мое достоинство, но онъ былъ слишкомъ слабъ на ногахъ и борьба должна была кончиться не въ его пользу.

Послѣ этого случая я сталъ удаляться пріятеля. Я полагаю однако, что не столько описанный случай, сколько происшедшая перемѣна въ моемъ настроеніи была тому причиной. Я прожилъ уже мѣсяцъ въ домѣ Вяземскаго. Новые люди, новыя впечатлѣнія не давали ни на минуту сосредоточиться моимъ мыслямъ, я все время вращался, какъ въ маскарадѣ, и проведя такимъ образомъ наиболѣе тяжелое время, имѣлъ возможность нѣсколько собраться съ силами, чтобы подумать о себѣ. Здѣсь я узналъ значеніе пословицы: на людяхъ смерть красна. Бѣдность людская мнѣ давно была знакома, но нищету я увидѣлъ близко въ первый разъ и, признаюсь, она произвела на меня не то впечатлѣніе, какое я вычиталъ изъ книгъ. Лежа на нарахъ въ нашей многолюдной спальнѣ, я имѣлъ довольно времени размыслить о жизни съ новыхъ точекъ зрѣнія и въ размышленіяхъ этихъ нашелъ источникъ утѣшенія.

XIII.

Былъ февраль мѣсяцъ, дни стояли солнечные, веселые. Болтаясь по разнымъ трактирамъ и просиживая цѣлые часы и цѣлые вечера по билліарднымъ, я между прочимъ нерѣдко заходилъ въ Николаевскій вокзалъ, гдѣ было свободно погулять въ правой галлереѣ и посидѣть на скамейкѣ. На Николаевской дорогѣ, какъ мнѣ было извѣстно, служилъ слесаремъ брать Анисьи Ивановны, котораго мнѣ по разнымъ соображеніямъ желательно было повидать, изъ чего слѣдуетъ, что путешествія мои на вокзалъ были не совсѣмъ безцѣльны. Во-первыхъ, я могъ узнать отъ этого человѣка кое что объ Охтѣ; потомъ, могъ сдѣлать у него маленькій заемъ, могъ поговорить насчетъ какого-нибудь дѣла, — я зналъ, что онъ зарабатывалъ до семидесяти рублей въ мѣсяцъ и конечно былъ нѣсколько знакомъ съ условіями службы на дорогѣ, а служба тамъ столь разнообразна, что маленькое дѣло я могъ чрезъ него достать. Главное, мнѣ нужно было за что нибудь зацѣпиться.

На первыхъ же порахъ, какъ я сталъ посѣщать вокзалъ, случилось между прочимъ такое обстоятельство. Разъ, прогуливаясь по правой галлереѣ, я замѣтилъ, что какой то мужчина, сидѣвшій въ темномъ углу на скамейкѣ, быстро вскочилъ съ мѣста и пошелъ въ залъ, оставивъ на скамейкѣ, какъ мнѣ показалось, чемоданъ; первое движеніе мое было поспѣшить за нимъ и крикнуть, но онъ успѣлъ уже скрыться въ толпѣ и притомъ я той же минутой успокоился и не нашелъ нужнымъ волноваться изъ-за чужой оплошности. Вернувшись въ галлерею, я продолжалъ прогуливаться вдоль скамеекъ и присматривалъ за чемоданомъ, въ ожиданіи хозяина его. Впрочемъ, при болѣе внимательномъ разсмотрѣніи оказалось, что это былъ не чемоданъ, а свернутые въ ремнѣ пледъ и подушка. — Эти вещи охотно покупаютъ въ рынкѣ, мелькнуло въ моей головѣ, но я тотчасъ оставилъ эту мысль, какъ недостойную, вышелъ въ залъ и остановился у колонны, не теряя изъ виду вещей и въ то же время высматривая въ толпѣ барашковую шапку армянскаго фасона, въ которой былъ мужчина. — Пожалуй что уѣхалъ, больно торопился! подумалъ я, — идетъ ли въ это время поѣздъ, вотъ что интересно!.. но я не хотѣлъ оставить вещей безъ присмотра и подойти къ картѣ, висѣвшей на стѣнѣ довольно далеко. Прошелъ часъ и два, а хозяинъ вещей не возвращался. Въ вокзалѣ зажгли огни, залъ еще разъ наполнился шумной толпой, потомъ опять все стихло. Мимо меня проходили сторожа, жандармы, но они вѣроятно считали меня за хозяина вещей, близь которыхъ я сидѣлъ, и не обращали вниманія. Что мнѣ было дѣлать? я прошелся по галлереѣ и, находясь подъ вліяніемъ какого то смутнаго чувства, оставилъ вещи на скамейкѣ, обошелъ кругомъ вокзалъ, побьгеалъ въ третьеклассномъ буфетѣ, вышелъ на улицу и всюду высматривалъ барашковую шапку; прошло по крайней мѣрѣ десять минутъ, пока я ходилъ, а пледъ и подушка лежали на старомъ мѣстѣ. Тогда я быстро рѣшилъ задачу, — взялъ узелъ и пошелъ съ нимъ ночевать. Я пришелъ въ домъ Вяземскаго, когда пріятель лежалъ уже на нарахъ. — Наслѣдство получилъ? сказалъ онъ, взглянувъ недобрыми глазами на мой большой узелъ, но я понималъ, что онъ былъ золъ на меня, такъ какъ въ послѣдніе дни я сталъ удаляться отъ него. Не скрою однако, что въ эту минуту я желалъ провалиться.

Неумѣстная насмѣшка пріятеля имѣла послѣдствіемъ то, что я на другой день унесъ узелъ обратно въ вокзалъ и положилъ его на прежнее мѣсто. Но послѣ этого я захотѣлъ поскорѣе отыскать брата Анисьи Ивановны, такъ какъ путешествія въ вокзалъ мнѣ стали непріятны. Однако, чтобы отыскать его, я долженъ былъ принять мѣры болѣе значительныя, чѣмъ было значительно положеніе этого человѣка. Я каждый день приходилъ въ вокзалъ въ извѣстные часы, когда открывалась для пріѣзжей публики правая галлерея, выходилъ на заднюю платформу и слѣдилъ за проходившими рабочими. Послѣ многихъ разспросовъ мнѣ удалось узнать, что братъ Анисьи Ивановны работаетъ въ какомъ то кругломъ зданіи, но отыскавъ это круглое зданіе, я еще нѣсколько дней прогуливался около него, пока увидѣлъ наконецъ нужнаго мнѣ человѣка. Я радушно поздоровался съ нимъ и удивился нашей встрѣчѣ не больше того, сколько онъ удивился. Безъ сомнѣнія, онъ хорошо помнилъ то обстоятельство, что я содѣйствовалъ Анисьѣ Ивановнѣ оттягать отъ него домъ, но онъ былъ простодушный человѣкъ и зла не имѣлъ на меня; лѣтомъ мы видались съ нимъ раза два на Охтѣ; онъ зналъ, что я жилъ у сестры его на квартирѣ и слѣдовательно, по его понятіямъ, помогалъ ей. Я спросилъ, не слыхалъ ли онъ чего нибудь о сестрѣ, какъ она живетъ и есть ли жиличка у нея. Мы разговорились. Между прочимъ я сказалъ, что потерялъ мѣсто, но онъ посмотрѣлъ на это такъ же легко, какъ легко въ ихнемъ быту теряютъ мѣсто и снова находятъ его. — Вотъ, Павелъ Иванычъ, смѣясь проговорилъ я, — я тебѣ когда то сдѣлалъ услугу — а? — сослужи и ты мнѣ, — нѣтъ ли какого мѣстечка, хоть снѣгъ сгребать? — Зачѣмъ не сослужить, сказалъ онъ, — только снѣгъ не стоитъ теперь, идетъ къ веснѣ, а ты зайди на недѣлѣ, я спрошу.

Я такъ обрадовался этому, что не рѣшился попросить у него въ долгъ. Когда же шелъ обратно по рельсамъ и увидѣлъ эти безконечные заборы, между которыми стояло безсчетное множество вагоновъ, то не безъ удовольствія подумалъ себѣ: тутъ, братъ, исполнительный листъ не перескочитъ. На недѣлѣ я зашелъ къ Павлу, а еще чрезъ недѣлю получилъ мѣсто младшаго счетчика вагоновъ, съ жалованьемъ въ двадцать пять рублей въ мѣсяцъ. Павелъ меня утѣшилъ, что старшій счетчикъ любитъ выпить, а пьющій для этого дѣла не годится; кстати одолжилъ мнѣ пять рублей и я больше не возвращался въ домъ Вяземскаго.

XIV.

Прошло два мѣсяца. Съ новымъ дѣломъ я вполнѣ освоился и исполнялъ его аккуратно; оно было легко и, занимая почти все время, развлекало мои мы.сли. Я жилъ очень экономно и успѣлъ за это время пополнить свой костюмъ. Нужно ли говорить, что я никогда не забывалъ о Вѣрѣ, но чтобы узнать что нибудь о ней, я долженъ былъ сходить на Охту.

И вотъ въ одинъ прекрасный день я отправился къ Анисьѣ Ивановнѣ съ поклономъ отъ брата. Къ моему стыду, голосъ мой задрожалъ, когда я сталъ здороваться съ ней, но увидѣвъ ея благодушную улыбку, скоро успокоился, разсказалъ ей о своихъ дѣлахъ, о своей новой службѣ и т. д., не забывъ при этомъ въ самыхъ отборныхъ выраженіяхъ восхвалить ея брата за услугу, какую онъ сдѣлалъ мнѣ. Когда же все было переговорено, я спросилъ о Вѣрѣ.

— Вѣра то твоя? вздохнувъ, сказала Анисья Ивановна, — навѣщала меня, навѣщала, все насчетъ тебя.

Она разсказала, что Вѣра жила теперь у матери въ богадѣльнѣ, купила себѣ новое платье, золотые часы, кольцо съ бирюзой, — эти богадѣленныя то побогаче насъ съ тобой будутъ! въ простотѣ своей души разсуждала Анисья Ивановна.

Былъ я у Анисьи Ивановны въ понедѣльникъ, — это былъ единственный день, когда я имѣлъ три часа свободныхъ отъ службы. Уходя отъ нея, я обѣщался придти въ слѣдующій понедѣльникъ и хотя при этомъ не дѣлалъ никакихъ наказовъ, но Анисья Ивановна сама понимала, на что я разсчитывалъ. Впрочемъ, можетъ быть и Вѣра просила увѣдомить ее въ случаѣ моего прихода.

Недѣля эта тянулась для меня слишкомъ долго, но когда прошла, показалась короткой. Я опять испыталъ прежнія тревоги и сомнѣнія и до послѣдней минуты все еще рѣшалъ вопросъ, хорошо ли я дѣлаю, что желаю видѣть Вѣру и что можетъ выйти изъ этого? Тѣмъ не менѣе сомнѣнія эти не мѣшали мнѣ ожидать съ нетерпѣніемъ понедѣльника, ибо я зналъ, что хорошо ли худо ли дѣлаю, но Вѣру я непремѣнно увижу.

Въ слѣдующій понедѣльникъ явился я къ Анисьѣ Ивановнѣ въ первомъ часу и вмѣстѣ съ ней обѣдалъ въ кухнѣ. Послѣ обѣда мы перешли въ большую комнату и разговаривали о разныхъ житейскихъ дѣлахъ. Анисья Ивановна вязала чулокъ, я сидѣлъ у окна. Прошло полчаса, какъ я увидѣлъ ѣхавшаго по набережной извощика, которые вообще рѣдко бывали на Охтѣ. Кровь бросилась мнѣ въ голову, я всталъ съ мѣста, чтобы скрыться на эту минуту отъ глазъ Анисьи Ивановны, и переходя комнату, почувствовалъ, что меня качаетъ. Чрезъ десять минутъ извощикъ остановился у нашихъ воротъ и Вѣра соскочила съ дрожекъ. Я растерянно толкнулся по комнатѣ, но сообразивъ, что не слѣдуетъ выказывать при встрѣчѣ волненія, хотѣлъ сѣсть на стулъ и вмѣсто того быстро вышелъ изъ комнаты и встрѣтилъ ее на лѣстницѣ. — Вѣрочка, здравствуй! милая, хорошая, голубочка, ненаглядная, здравствуй! я не помню, какія еще слова я подбиралъ, я обхватилъ ее за талію и приложилъ голову къ плечу ея, она же ничего не говорила, такъ какъ быстро вбѣжала по лѣетницѣ и дыханіе ея прерывалось, но когда вошла въ комнату, то дрожащими руками скинула съ себя пальтои шапочку, вытянулась и сказала: здравствуй, ахъ! и сѣла на стулъ. Я не зналъ, что мнѣ больше дѣлать и закричалъ чрезъ каморку въ кухню: Анисья Ивановна, иди же, Вѣрочка пріѣхала!

Но Анисья Ивановна, вмѣсто отвѣта, вышла куда то изъ кухни, крѣпко прихлопнувъ дверь. Тогда я усадилъ Вѣру за столъ и самъ сѣлъ противъ нея и мы смотрѣли другъ на друга.

— Ты все такая же прелесть! проговорилъ я.

— Зачѣмъ ты дѣлаешь такъ со мной! сказала она, закрывая рукой глаза, причемъ грудь ея нѣсколько разъ колыхнулась, но затѣмъ она быстро провела по глазамъ пальцами и открыла свое улыбающееся лицо.

Я не слышалъ этой фразы, я только послѣ вспомнилъ ее; въ эту минуту я трогалъ ея цѣпочку отъ часовъ, потомъ провелъ ладонью по ея рукаву, по ея колѣнямъ и опять усѣлся въ прежнее положеніе и смотрѣлъ на нее.

— Кто тебѣ часы далъ?

— Кто? взглянула она, — тотъ, прежній.

Она порылась въ карманѣ и подала мнѣ письмо. Я пробѣжалъ его, — письмо было коротенькое, дѣловое, но проникнутое той заботой, которая мнѣ тотчасъ стала понятна. — Тебя всѣ любятъ! печально сказалъ я, возвращая письмо, — что же ты отвѣтила?

— Я ждала тебя, я знала, что ты придешь! увѣренно сказала она, качнувъ головой.

Дверь въ кухнѣ снова стукнула, я взялъ Вѣру за руку и повелъ представлять Анисьѣ Ивановнѣ. Въ это время стѣнные часы пробили четыре, я вдругъ спохватился, что мнѣ надо было въ три часа возвратиться на службу и въ первую минуту совсѣмъ спутался въ мысляхъ, но воспользовавшись разговоромъ Анисьи Ивановны съ Вѣрой, я вышелъ въ сѣни и по старой привычкѣ постоялъ тамъ въ углу. Я вернулся нѣсколько успокоенный, кипѣвшій самоваръ и сборы чайной посуды окончательно возвратили мнѣ хорошее расположеніе духа. Какъ фантазеръ и человѣкъ легкомысленный, за чаемъ я сталъ составяять разные планы насчетъ будущаго, когда найду получше мѣсто и мы снова здѣсь будемъ вмѣстѣ жить. Вѣра, какъ мнѣ казалось, охотно слушала меня, но когда я весело сказалъ ей: — такъ что ли? она нахмурила свое лицо и, обмакивая въ чай ржаной сухарикъ, рѣшительно проговорила: — нѣтъ! женись на мнѣ, тогда согласна! и сказавъ эти слова, она съ удивленіемъ посмотрѣла на меня и на Анисью Ивановну.

Послѣ этого мы всѣ помолчали. Я вспомнилъ свое дѣтство и двухъ маленькихъ сестеръ, выдававшихъ куклу замужъ, когда и я, въ числѣ другихъ поѣзжанъ съ деревянными головами, ѣздилъ на стулѣ пировать свадьбу.

— Вѣрушка, развѣ ты хочешь этого? сказалъ я, — развѣ ты когда нибудь думала объ этомъ? намъ нечѣмъ будетъ жить, я въ этомъ правъ, но десять рублей на свадьбу найду всегда и сдѣлаю это, когда ты пожелаешь.

Мы просилѣли еще съ часъ и уговорились встрѣтиться здѣсь въ слѣдующій понедѣльникъ. Увы, моя теперешняя служба требовала больше аккуратности, чѣмъ прежняя, я пропустилъ три часа и за одну эту ошибку на другой день потерялъ мѣсто.

XV.

Это новое несчастіе въ первую минуту повергло меня въ отчаяніе. Раздраженный несправедливостію судьбы и людей, я имѣлъ горячее объясненіе со старшимъ счетчикомъ на платформѣ, сзади вокзала, откуда меня насильственно попросили удалиться. Выйдя изъ вокзала, я поступилъ точно такъ, какъ поступилъ прошлой осенью при подобныхъ обстоятельствахъ, т. е. отправился по улицѣ, куда глаза глядѣли, и не торопясь, ни о чемъ не размышляя, дошелъ до Охты. Первоначально я хотѣлъ зайти къ Анисьѣ Ивановнѣ, но почти у самаго дома остановился и, нѣсколько подумавъ, вернулся назадъ, дошелъ до поворота къ еврейскому кладбищу и, увидѣвъ вдали сарай, служившій складомъ для сѣна, уже значительно веселѣе продолжалъ путь къ нему; я обошелъ кругомъ сарая, поднялъ клочекъ сѣна, чтобы помять его въ рукѣ и, закрывъ глаза, вспоминалъ первую прогулку здѣсь съ Вѣрой въ прошлое лѣто. Возвращаясь отъ сарая, я высматривалъ тѣ мѣста, гдѣ мы садились съ ней, но такъ какъ около канавки было мокро, то я лишь въ фантазіи присаживался на эти мѣста и вспоминалъ, что мы говорили съ ней.

Теперь мнѣ трудно прослѣдить тѣ мысли и чувства, которыя привели меня чрезъ часъ времени на Кирочную улицу. Вѣроятно, Вѣра упоминала въ разговорѣ эту улицу, а такъ какъ мнѣ нужно было куда-нибудь идти, то во всякомъ случаѣ лучше было идти туда, гдѣ ей случается бывать. Я прошелся по улицѣ взадъ и впередъ, углубленный въ нѣкоторыя соображенія. Одинъ домъ почему то показался мнѣ примѣчательнымъ, я зашелъ во дворъ и, бодро поднявъ свою голову, освѣдомился у дворника, въ которомъ нумерѣ живетъ госпожа такая то; оказалось, что здѣсь такой не живетъ; тогда я безъ всякихъ уже колебаній заходилъ въ слѣдующіе дома и повторялъ дворникамъ тотъ же вопросъ. Къ сожалѣнію, Вѣры нигдѣ не нашелъ.

На слѣдующее утро я вспомнилъ къ своему удовольствію, что въ Петербургѣ существуетъ адресный столъ, и немедленно отправился туда. Я долженъ былъ нѣсколько времени ожидать на улицѣ открытія этого учрежденія и потому первый вошелъ въ него по открытіи. Полагая, что по глазамъ моимъ чиновникъ узнаетъ мои чувства къ той особѣ, о которой я спрашивалъ, я низко опустилъ вѣки, когда получилъ отъ него адресный листокъ. — Кирпичный № 19. Я съ удовольствіемъ хлопнулъ по листку рукой. — Кирпичный, а я вообразилъ Кирочную!.. Безъ малѣйшей отсрочки я отправился въ этотъ Кирпичный; но по дорогѣ меня взяло нѣкоторое сомнѣніе, такъ какъ я не успѣлъ еще узнать, какъ живетъ теперь Вѣра, а потому, не рѣшаясь идти къ ней на квартиру, я ходилъ вблизи этого переулка взадъ и впередъ. Думаю, что я ходилъ здѣсь часа три или четыре, — но какъ я обрадовался, когда вдругъ увидѣлъ близехонько отъ меня Вѣру, ѣхавшую на извощикѣ. Когда я окрикнулъ ее, она вздрогнула, быстро обернула голову и, привставъ на ноги, стала тормошить извощика за кушакъ, но тотъ не успѣлъ еще остановиться, какъ она соскочила съ дрожекъ и къ несчастію такъ неловко, что упала на землю. — Эхъ, барыня! сказалъ извощикъ, — я видѣлъ, какъ она была сконфужена передъ нимъ и мучился этимъ не меньше ея.

Расплатившись съ извощикомъ, мы прошли въ Александровскій садъ. Былъ второй часъ или не больше двухъ, народу было мало. Я разсказалъ ей, что случилось со мной и какъ я искалъ ее вчера и сегодня. Потомъ мы нѣкоторое время молча ходили по аллеямъ; въ головѣ моей вертѣлись разныя мысли, которыя я передумалъ за эти два дня и теперь хотѣлъ высказать ей, но не умѣлъ выразить ихъ въ такихъ словахъ, какъ бы это желалъ. Она замѣтила мою нерѣшительность и, тронувъ меня за руку, сказала: я знаю, ты опять хочешь убѣжать!..

Мы сѣли на скамейку. Я собрался наконецъ съ духомъ и высказалъ ей, что хочу ѣхать на родину, повидаться съ матушкой, что мысль эта была у меня еще осенью, когда я потерялъ первую должность, но тогда обстоятельства были таковы, что мнѣ невозможно было двинуться съ мѣста, а теперь время шло къ лѣту и путь былъ другой, я могъ пуститься въ дорогу съ самымъ малымъ запасомъ денегъ. — Ты во второй разъ говоришь, что я бѣгаю отъ тебя, неужели ты такая маленькая! съ укоризною сказалъ я.

— Да-а, маленькая! отвѣтила она, — когда ты не пришелъ, а потомъ нѣтъ и нѣтъ тебя, я все передумала, — съ кѣмъ же мнѣ жить? съ мамой нельзя, а съ кѣмъ нибудь другимъ не хочу.

Я пригласилъ ее на пароходную пристань выпить по стакану чаю. Здѣсь, сидя такъ близко къ ней и покачиваясь на баржѣ, я нѣсколько развеселился и, возвращаясь къ прежнему разговору, сталъ описывать свою родину тѣми свѣтлыми красками, въ какихъ представляется она подъ впечатлѣніемъ дѣтскихъ радостей; описалъ нашъ домъ съ красной крыщей, рѣку, горы, лѣсъ и какое множество тамъ грибовъ и ягодъ и какъ хорошо все это въ лѣтній жаркій день. — Ахъ, Вѣра, будь у меня хотя малыя средства, я взялъ бы тебя съ собой увлекшись я сказалъ..

— A у меня часы есть! монотонно проговорила она, какъ говорятъ глупыя дѣти съ незнакомымъ человѣкомъ.

Я усмѣхнулся. Ничего подобнаго не было въ моей головѣ, но мнѣ все таки это было пріятно.

Мы сидѣли съ ней визави за каменнымъ столикомъ, вблизи насъ никого не было. Въ воздухѣ было еще прохладно, съ моря тянулъ вѣтерокъ, но мы были защищены отъ него стѣнкой буфета и весеннее солнце пріятно грѣло насъ. Въ карманѣ у меня было нѣсколько рублей, я заказалъ вина и передвинулъ стулъ сбоку столика, чтобы удобнѣе было разговаривать. Я давно уже не пилъ вина и послѣ двухъ или трехъ рюмокъ ощутилъ то особенное чувство свободы, которое напомнило мнѣ годы юности, первыя пробы вина. — Какъ я радъ, Вѣрушка, что вижу тебя! говорилъ я, не сдерживаясь, какъ и всегда, въ выраженіи своихъ чувствъ, — вотъ видишь, я дважды убѣжалъ отъ тебя и ты осталась моя! нѣтъ, я хитрый, если бы я не убѣжалъ, тогда бы ты сама убѣжала, а теперь ты осталась моя! ты крѣпко застряла!.. я подвинулъ къ ней поближе стулъ, но при этомъ мнѣ чего то стало стыдно и я опять отодвинулъ его, слегка ударивъ ее по плечу. Я сталъ разсказывать ей, какъ жилъ эту зиму, какъ попалъ въ домъ Вяземскаго и что тамъ видѣлъ, какъ мерзъ на пристани у Смольнаго, высматривая на Охтѣ домъ, въ которомъ она жила, — я не могу точно помнить, что еще я говорилъ, но я помню тонъ разговора. Тонъ дѣлаетъ музыку, — это изреченіе имѣло здѣсь смыслъ и значительность, но я не знаю, насколько умѣстно оно въ музыкѣ.

Въ одинъ изъ слѣдующихъ дней мы снова прогуливались въ Александровскомъ саду. Я находился въ тоскливомъ настроеніи; маленькій запасъ моихъ денегъ истощался, я долженъ былъ въ скорѣйшемъ времени разстаться съ Вѣрой и теперь уже можетъ быть навсегда. Мое тоскливое настроеніе отражалось и на Вѣрѣ, которая видимо начинала скучать, и это еще болѣе огорчало меня. Мы шли по широкой аллеѣ, обсаженной густыми кустарниками; при поворотѣ съ этой аллеи на бульваръ мы почти столкнулись съ какимъ то мужчиной, весьма прилично одѣтымъ, который при видѣ насъ нѣсколько замедлилъ шагъ и сдѣлалъ Вѣрѣ жестъ, какъ бы желая пріостановить ее. Вѣра быстро опустила глаза, лицо ея сдѣлалось пунцовымъ, багряная краска постепенно захватывала ея уши и шею. — Вѣра, подите сюда! сказалъ мужчина, будучи уже сзади насъ. Мы остановились, я вопросительно посмотрѣлъ на Вѣру; на вискахъ ея выступили капли пота, по напряженнымъ мускуламъ ея лица я видѣлъ, какое душевное страданіе она испытывала и въ эту минуту она была безконечно дорога для меня и я не чувствовалъ никакой пощады къ ней. — Что же, иди! сказалъ я и тогда она пошла къ мужчинѣ. Сильнѣйшее волненіе охватило меня и я не думаю, чтобы я что нибудь сознавалъ въ то время, когда они въ десяти шагахъ отъ меня стояли другъ противъ друга и разговаривали. Прошелъ только одинъ моментъ, но можетъ быть и пять или десять минутъ, когда я увидѣлъ, что Вѣра возвратилась ко мнѣ. — Ушла! ушла! крикнулъ я, — это гадко! я не заслужилъ отъ тебя такого… такого… я не заслужилъ отъ тебя!.. голосъ мой сдѣлался глухимъ и я чрезъ силу выговаривалъ какія то отрывочныя фразы, которыхъ теперь не помню; но когда замѣтилъ ея испуганные глаза, устремленные на меня, то остановился и, осмотрѣвшись кругомъ себя, молча повернулся и пошелъ вонъ изъ сада. У выхода она настигла меня и такъ какъ я шелъ очень быстро, желая уйти отъ нея, то она бѣжала рядомъ со мной и плакала, издавая тотъ жалкій, тоненькій звукъ, какъ плачутъ обиженныя дѣти. Этого я не могъ вынести. — Ну, о чемъ ты плачешь, о чемъ ты плачешь! стремительно я сказалъ, — я тебя обидѣлъ, ну, извини… Вѣра! Вѣра! что же это такое! съ истиннымъ отчаяніемъ воскликнулъ я. Но затѣмъ я долженъ былъ сдержать себя, мы шли уже по улицѣ, кругомъ насъ были люди. Молча прошли мы по Невскому проспекту до Мойки, потомъ продолжали путь по набережной, гдѣ было не такъ многолюдно, и въ концѣ концовъ очутились на той же Исаакіевской площади, откуда начали путь. Мы зашли въ Исаакіевскій скверъ; чувства мои нѣсколько успокоились и мнѣ въ первый разъ пришла въ голову идея, на которую я обратилъ свое вниманіе.

— Вѣра, развѣ ты рѣшилась бы ѣхать со мной на родину? спросилъ я, когда мы раза два или три обошли садикъ.

— Сядемъ тутъ, видишь тутъ играютъ! сказала она.

Мы присѣли на скамейку, близь которой маленькая дѣвочка насыпала кучками песокъ изъ деревянной чашки. Нимало не медля, Вѣра познакомилась съ ней, достала изъ земли сырого песку, набрала прутиковъ и съ привычной ловкостію устроила цѣлую колонію, окруженную земляной насыпью, съ башнями, съ бульваромъ и т. д. и затѣмъ вмѣстѣ съ дѣвочкой любовалась дѣломъ своихъ рукъ, продолжая исправлять кое-какіе недостатки его.

— Скажи, Вѣра, отчего у васъ вышелъ разладъ съ этимъ мужчиной? спросилъ я, прерывая ее на этомъ занятіи.

Она не сразу отвѣтила. Наклонивъ голову, чтобы стряхнуть съ платья песокъ, она тихо сказала: — съ нимъ скучно…

— Онъ показался мнѣ симпатичнымъ… проговорилъ я въ раздумьѣ, — не знаю, какъ ты могла промѣнять его на меня!

На этотъ разъ я ничего больше не сказалъ ей и, не желая вновь возбуждать въ ней грустное настроеніе, поспѣшилъ разстаться. Затѣмъ нѣсколько дней я не видѣлся съ ней, будучи все время занятъ обсужденіемъ той мысли, которая пришла мнѣ въ голову въ это свиданіе, т. е. взять съ собой Вѣру на родину. Правду сказать, мысль эта была ни съ чѣмъ не сообразна, но я не имѣлъ уже силы рѣшиться на то, чтобы уѣхать изъ Петербурга, оставивъ въ этомъ городѣ Вѣру. Нѣтъ нужды говорить, какъ я успѣлъ убѣдить ее ѣхать со мной; мнѣ стоило нѣкотораго труда въ рѣшительную минуту побороть ея привязанность къ матери, а также и естественную въ ея возрастѣ трусость.

XVI.

Въ срединѣ мая, когда вода была еще довольно высока, мы сѣли у Лѣтняго сада на пароходъ и поплыли вверхъ по Невѣ. Погода была прекрасная и я весь отдался радостному настроенію, смѣялся, шутилъ, такъ что и Вѣрѣ внушилъ такое же веселое настроеніе, что впрочемъ и раньше всегда было такъ. Я сказалъ ей, что знаю попа въ нашемъ краю, который женитъ насъ въ полчаса времени за три рубля, и это мы сдѣлаемъ по дорогѣ, до пріѣзда къ матушкѣ; Вѣра улыбнулась, не раскрывая рта, и съ недовѣріемъ сказала: — да-а, ужъ ты!..

Путь нашъ предстоялъ около тысячи верстъ, изъ которыхъ двѣсти восемьдесятъ приходилось ѣхать на лошадяхъ. Этотъ же путь по желѣзнымъ дорогамъ, чрезъ Ярославль и Вологду, длиннѣе на триста верстъ и на лошадяхъ пришлось бы ѣхать около четырехсотъ верстъ. По головному разсужденію я выбралъ путь хорошій; лично для меня онъ былъ интереснѣе, чѣмъ по желѣзнымъ дорогамъ, не говоря уже о дешевизнѣ; но къ сожалѣнію, съ Вѣрой мы поѣхали слишкомъ рано, притомъ и денегъ все таки было недостаточно.

Въ Шлиссельбургѣ мы сѣли на широкое, плоское судно, нагруженное какими то бочками; пассажировъ было человѣкъ тридцать, большею частію богомольцы, плывшіе въ Соловецкій монастырь. Мы съ Вѣрой выбрали мѣсто съ краю и были очень довольны, что отдѣлены отъ прочей массы пассажировъ, сидѣвшихъ въ серединѣ судна, въ углубленіи между бочками; здѣсь мы могли свободно разговаривать, любоваться видами и дѣлать умныя или глупыя замѣчанія. День былъ тихій, солнечный, мнѣ не сидѣлось на мѣстѣ и я нѣсколько разъ прохаживался по судну, поглядывая въ ту сторону, гдѣ торчала между бочками голова Вѣры, окутанная чернымъ платкомъ. Были минуты, когда я забывалъ всѣ невзгоды и готовъ былъ вѣрить въ счастливое будущее.

Однако благополучіе это продолжалось недолго. Къ ночи, когда судно остановилось на ночлегъ, съ озера потянулъ свѣжій вѣтеръ и мы стали чувствовать холодъ. У насъ съ собой почти ничего не было, кромѣ того, что было на себѣ; можетъ быть этого было бы достаточно, если бы мы ѣхали по желѣзнымъ дорогамъ; но здѣсь приходилось ночевать подъ открытымъ небомъ, на водѣ, когда холодный воздухъ продувалъ снизу и съ боковъ. На ночь я выбралъ двѣ бочки, лежавшіе одиноко, и усадилъ между ними Вѣру такъ, чтобы она могла лечь, когда захочѣгь уснуть, а самъ устроился поблизости этихъ бочекъ и, натянувъ на себя ватное пальто, скоро заснулъ. Было около полуночи, когда я проснулся отъ страшнаго холода, проникавшаго меня, и чуть только двинулся, какъ весь задрожалъ, — руки и ноги тряслись, зубы стучали; я заглянулъ чрезъ бочку и встрѣтился глазами съ Вѣрой, сидѣвшей въ томъ же положеніи, какъ я ее оставилъ. — Что, Вѣра? съ трудомъ я выговорилъ. — Я озябла! чуть слышно отвѣтила она. Я вскочилъ съ мѣста, скинулъ съ себя пальто и затыкалъ имъ со всѣхъ сторонъ Вѣру, не стѣсняясь причинить ей маленькую боль кулаками; потомъ сошелъ на берегъ, гдѣ у потухшаго огня спалъ нашъ коноводъ, и скрывшись за кустарниками, сталъ бѣгать, скакать и кривляться, какъ сумасшедшій, пока руки, ноги и челюсти мои успокоились. Чрезъ четверть часа я раздулъ огонь, собралъ палочекъ, сухихъ сосновыхъ вѣтокъ и т. п. и поспѣшилъ къ Вѣрѣ; но будучи въ легкой визиткѣ, при ночной сырости, на сквозномъ вѣтру, я снова подвергся дрожанію рукъ и ногъ и когда мы съ Вѣрой сходили на берегъ, ноги мои подпрыгивали на бочкахъ и мнѣ было стыдно прикасаться къ ней рукой, чтобы не выказать этого дрожанія. Къ сожалѣнію, мы не успѣли согрѣться какъ слѣдуетъ у костра, такъ какъ хозяинъ нашъ и коноводъ скоро проснулись и судно снова двинулось въ путь.

Въ Новой Ладогѣ мы остановились только на три часа; погода была дурная и Вѣра не сходила съ судна; я же долженъ былъ побывать въ городѣ, чтобы запастись провизіей, такъ какъ впереди до Вытегры не было городовъ; между прочимъ, я высмотрѣлъ на базарѣ какую то штуку, въ родѣ войлока, и купилъ ее за очень дешевую цѣну, имѣя въ виду пользоваться ею по ночамъ, а пальто свое предоставить Вѣрѣ. Кромѣ этого войлока я пріобрѣлъ на томъ же базарѣ, безъ денегъ, большую охапку сѣна, чтобы Вѣрѣ мягче было сидѣть и спать на суднѣ. Впрочемъ, оба эти пріобрѣтенія мало принесли намъ пользы въ дальнѣйшемъ плаваніи и по ночамъ мы такъ же мерзли, какъ на Ладожскомъ озерѣ; только на второй недѣлѣ, когда мы плыли по рѣкѣ Свири, случились дни жаркіе и ночи теплыя и мы нѣсколько ободрились съ Вѣрой, — во время остановокъ съ удовольствіемъ сходили на берегъ и сидѣли у костра вмѣстѣ съ мужиками, угощаясь ихними щами и кашей, отдававшей чадомъ, раза два или три уходили въ лѣсъ, болтались по берегу, однимъ словомъ время это было бы недурно, если бы Вѣру не одолѣвалъ кашель, который она схватила на Ладожскомъ озерѣ.

Спустя двѣ недѣли послѣ отплытія изъ Петербурга мы достигли Вытегры. Дальше предстоялъ путь на лошадяхъ. Остановившись на постояломъ дворѣ, мы напились чаю и я уложилъ Вѣру спать, а самъ вышелъ на улицу. Этотъ маленькій городокъ былъ мнѣ знакомъ, здѣсь пахло уже родиной; простота нравовъ и грубость понятій сказывались на каждомъ шагу, я живо нарисовалъ въ своемъ воображеніи родной городъ, своихъ тетушекъ и тѣхъ людей, которые посѣщали нашъ домъ во время моего дѣтства, и въ первый разъ я понялъ, сколь безумный поступокъ сдѣлалъ, взявъ съ собой эту дѣвушку, не жену мнѣ и даже не дочь, какой многіе почитали ее! но сомнѣнія эти тотчасъ разсѣялись, когда я вспомнилъ, что и самъ ѣду на ея деньги. Во время этой прогулки по городу въ моей головѣ окончательно созрѣла мысль исполнить обѣщаніе, данное Вѣрѣ, но затѣмъ я долженъ былъ заняться вопросомъ, какъ это лучше сдѣлать.

Когда я вернулся въ избу, въ которой мы остановились, Вѣра еще спала. Я тихонько прошелъ мимо нея къ окну, присѣлъ на скамейку, предварительно сметнувъ таракановъ, и посчиталъ деньги: съ большой экономіей мы могли доѣхать до *…. нанимая одну лошадь съ телѣгой; но для того, чтобы исполнить свое намѣреніе относительно Вѣры, нужно было сдѣлать лишнихъ пятьдесятъ верстъ въ сторону, въ глухой погостъ, гдѣ жилъ знакомый мнѣ священникъ, а для этого нужно было еще рублей восемь, считая въ томъ числѣ кое какіе расходы по обряду… Я посмотрѣлъ на спящую Вѣру и и мнѣ было больно видѣть это осунувшееся лицо, напоминавшее не прежнюю прекрасную Вѣру, а простенькую, исхудалую женщину не первой молодости, — что же это я сдѣлалъ съ ней! что же я сдѣлалъ! мысленно укорялъ я себя.

Въ Вытегрѣ мнѣ пришлось испытать маленькую неудачу, изъ за которой мы должны были остаться здѣсь до слѣдующаго дня. Дѣло въ томъ, что въ городѣ я не могъ найти одну лошадь съ телѣгой, а взять почтовую пару не рѣшился. Такъ какъ излишнее пребываніе въ городѣ требовало излишнихъ расходовъ, то утромъ я предложилъ Вѣрѣ идти пѣшкомъ до первой деревни, верстахъ въ трехъ отъ города. Признаюсь, я съ большимъ трудомъ донесъ нашъ небольшой чемоданчикъ, все же вбсившій фунтовъ двадцать. Но дальше намъ не случалось уже испытывать эту неудачу; въ деревняхъ охотно давали лошадей и за двадцать копѣекъ везли десять-пятнадцать верстъ. Правда, ѣхали мы медленно; телѣги были тряскія, мѣстность гористая; провожавшіе насъ мужики не садились въ телѣги и шли рядомъ со своими малорослыми лошадками; когда же приходилось подниматься на гору, или спускаться съ горы, то и мы съ Вѣрой выходили изъ телѣги и въ хорошую погоду проходили значительныя разстоянія пѣшкомъ, по мягкой тропинкѣ, срывая мимоходомъ цвѣтки, но при этомъ мало что говорили между собой. Такимъ образомъ мы благополучно проѣхали сто двадцать верстъ. Но затѣмъ случился страшный ливень, съ громомъ и молніею, который продолжался цѣлую ночь. Мы впрочемъ недурно провели эту ночь и половину слѣдующаго дня въ деревенской избѣ. Когда же дождь прошелъ и выглянуло солнце, мы снова двинулись въ путь.

На этотъ разъ мы подвигались очень медленно; послѣ продолжительнаго дождя дорога не успѣла просохнуть и телѣга вязла въ грязи. Когда мы отъѣхали отъ деревни верстъ десять, передъ нами открылась большая гора, о которой мы слышали еще въ деревнѣ. Подъ горой виднѣлся мостикъ черезъ рѣчку. Такой горы намъ еще не случалось видѣть; при хорошей дорогѣ я высадилъ бы Вѣру, но въ эту грязь, въ ея петербургскихъ сапожкахъ, нельзя было этого сдѣлать. Телѣгу мы затормозили, мужикъ велъ лошадь за поводъ, а я поддерживалъ сзади телѣгу, или лучше сказать самъ себя поддерживалъ за телѣгу, такъ какъ ноги мои скользили по глинистой дорогѣ. Въ томъ мѣстѣ, когда съ половины горы начиналась крутизна, тормозъ съ колеса соскочилъ, неподкованная лошадь не могла сдержать телѣги и, смявъ мужика, съ стремительной быстротой понесла подъ гору. На одинъ моментъ я закрылъ глаза. Потомъ, какъ будто во снѣ, я видѣлъ голову, которая подскакивала въ телѣгѣ, и видѣлъ, какъ лошадь сдѣлала у моста крутой поворотъ и вскочила въ воду съ телѣгой. Только тогда я кинулся подъ гору и мнѣ кажется, что никакая птица не могла бы пролетѣть быстрѣе это пространство. Когда я подбѣжалъ къ рѣчкѣ, лошадь стояла въ водѣ параллельно телѣгѣ, повернувъ голову къ задку ея, а Вѣра приподнялась на мѣстѣ и, вытянувъ руки, кричала какъ подъ ножомъ и такой ужасъ былъ у нея на лицѣ, что я, не разсуждая, вскочилъ въ воду по поясъ и взялъ ее на руки. Я уговаривалъ ее, успокоивалъ, но она вся дрожала и продолжала истерично рыдать. Мы оба были мокры насквозь.

Мужикъ только хлопалъ руками. Кое какъ мы вытащили съ нимъ телѣгу изъ воды, причемъ одна оглобля оказалась сломанной. Такъ какъ у него не было съ собой ни топора, ни веревки, то приходилось доставать эти вещи въ ближайшей деревнѣ, которая отстояла на пять верстъ прямымъ путемъ, т. е. если идти по ложбинѣ, гдѣ протекала рѣчка, а по дорогѣ значительно дальше. Я разсудилъ, что для насъ съ Вѣрой самое лучше было пуститься въ путь до этой ближайшей деревни вмѣстѣ съ мужикомъ.

Дѣло было уже къ ночи. Мы не могли перемѣнить мокраго платья, потому что если что и было въ запасѣ у насъ, то подмокло въ телѣгѣ. Мужикъ сѣлъ верхомъ на свою лошадь, взявъ нашъ чемоданъ, мы же поплелись сзади него. Въ ложбинѣ стоялъ послѣ дождей влажный воздухъ, по другой сторонѣ рѣчки поднимался туманъ; мокрое платье прилипало къ тѣлу, въ сапогахъ жулькало и мы при каждомъ движеніи чувствовали непріятное ощущеніе; движенія же у насъ были совершенно непроизвольныя, такъ какъ ноги скользили по липкой глинѣ и мы должны были поминутно махать руками и ногами. Съ полчаса мы всѣ молча двигались впередъ, только раздавалось шлепанье лошадиныхъ копытъ; но затѣмъ путь нашъ пресѣкся мелкой порослью, густо произраставшей по рѣчкѣ, и мы вынуждены были выйти на гору. При этомъ мужикъ уронилъ съ лошади чемоданъ, изъ котораго вывалились наши пожитки; такъ какъ всего я не могъ уложить туда, то часть вещей взялъ подъ мышку. На горѣ мы нѣкоторое время пробирались цѣльнымъ лѣсомъ, пока не попали на какую то тропинку, по которой вѣтви не такъ били по лицу. Мнѣ казалось однако, что мы удаляемся въ сторону, но мужикъ молчалъ и я не смѣлъ при Вѣрѣ высказать сомнѣніе. Я видѣлъ, что она уже изъ послѣднихъ силъ двигалась впередъ, но когда спросилъ ее, не остановиться ли на минуту, она своимъ бѣднымъ голоскомъ отвѣтила: нѣтъ, ничего. Мужикъ должно быть и самъ впалъ потомъ въ сомнѣніе и остановился. Мы посбвѣтовались съ нимъ и рѣшили вернуться къ ложбинѣ, которая вѣрнѣе указывала путь. Пройдя нѣкоторое разстояніе, вдругъ Вѣра застонала и я не успѣлъ сдѣлать къ ней трехъ шаговъ, на которые былъ впереди, каісь она схватилась за голову и опустилась на землю. — Что ты? говорю. — Голова кружится, чуть слышно отвѣтила она. Я наклонился къ ней и молчалъ, сильнѣйшая боль сдавила мою грудь. Прошло пять минутъ. Мужикъ крикнулъ насъ и тогда Вѣра очень тихо сказала — почти только по движеніямъ губъ я понялъ слова: — погоди, погоди. Мужикъ подъѣхалъ къ намъ и мы пробыли тутъ полчаса.

Когда мы снова собрались въ путь, я уговорилъ Вѣру сѣсть на лошадь; но какъ только она сѣла, на нее напалъ страхъ и я долженъ былъ тотчасъ ссадить ее. Тогда я сказалъ мужику, чтобы онъ ѣхалъ потише, а самъ попробовалъ нести Вѣру на рукахъ. Она не была слишкомъ тяжела, но все же я не могъ нести ее больше десяти минутъ; видя, что мужикъ оставляетъ насъ, я опустилъ Вѣру на землю и хотѣлъ крикнуть его, но голосъ мой вдругъ осѣкся, я глухо прохрипѣлъ нѣсколько словъ, которыхъ нельзя было слышать далеко, и я ужаснулся того, что мужикъ уѣдетъ съ чемоданомъ, потеряетъ насъ и мы заблудимся въ лѣсу. Къ счастію мужикъ остановился, повернулъ къ намъ лошадь и сказалъ, что онъ нашелъ новую тропинку, которая навѣрное выведетъ въ деревню. Мы направились по новой тропинкѣ, но не прошли сотни шаговъ, какъ наткнулись на какую то бѣлую вещь, лежавшую на землѣ; я поднялъ ее и узналъ свою собственную вещь, которую вѣроятно обронилъ изъ-подъ мышки. Такимъ образомъ, сдѣлавъ изрядный кругь, мы возвратились на старое мѣсто.

На минуту мы остановились. Вѣра взяла меня за руку и шопотомъ сказала, что она желаетъ посидѣть. Такія странныя слова въ этой обстановкѣ и еще больше выраженіе ея глазъ испугали меня и я сталъ убѣждать мужика, чтобы онъ поскорѣе шелъ въ деревню и привелъ телѣгу, а свою лошадь оставилъ намъ въ залогъ. Найти деревню одному было нетрудно, если идти кустарниками вверхъ по рѣчкѣ. Но такъ какъ мужикъ никоимъ образомъ не соглашался оставить лошадь, то я вынялъ изъ кармана три рубля, т. е. половину того, что оставалось, и развернувъ каждую бумажку отдѣльно, энергично сказалъ: — вотъ три рубля, — видишь? — одинъ бери теперь, другой получишь, когда приведешь телѣгу, а третій заплачу тому, чья будетъ телѣга, — ну, или скорѣй, или, или! — Нѣтъ, ужъ зачѣмъ такъ то! сказалъ мужикъ, — ты мнѣ заплати двадцать копѣекъ, за которыя рядилъ, а я тебѣ телѣгу приведу. Мужикъ привязалъ лошадь къ дереву и пошелъ въ деревню, не очень торопясь.

Я усадилъ Вѣру на сырую землю, подсунувъ ей подъ ноги уголъ войлока, который былъ посуше; потомъ и самъ рядомъ сѣлъ, прислонилъ къ себѣ ея голову, прикрылъ сколько можно руками и, находясь въ самомъ неудобномъ положеніи, далъ ей возможность заснуть. Прошло не менѣе двухъ часовъ, когда раздались въ лѣсу крики искавшихъ насъ мужиковъ; я хотѣлъ имъ отвѣтить, но голоса теперь совсѣмъ не стало у меня. Было утро, хотя солнце еще не показывалось; Вѣра не спала, но она не могла подняться на ноги и не позволила мнѣ отойти отъ себя. Такимъ образомъ мы оставались на мѣстѣ до тѣхъ поръ, пока мужики сами не нашли насъ.

XVII.

Чрезъ часъ времени мы попали въ деревню и остановились въ томъ домѣ, хозяинъ котораго пріѣзжалъ за нами въ лѣсъ. Въ избѣ было много народу, семья оказалась очень большая. Куча дѣтей столпилась у печки и всѣ, какъ галчата, молча смотрѣли на насъ. Семья эта, какъ я потомъ узналъ, была и самая богатая въ деревнѣ; въ домѣ было двѣ избы, но въ другой избѣ въ эту пору жила младшая золовка съ малымъ ребенкомъ. Первый день и первую ночь мы провели въ большой избѣ; шумъ и бѣготня ребятишекъ, постоянное хлопанье дверей, у которыхъ лежала Вѣра, не давали ей минуты покою; я самъ не спалъ уже вторую ночь и къ утру чувствовалъ себя дурно. На другой день я упросилъ старуху-хозяйку перевести насъ въ другую избу, но и тамъ оказалось немного лучше, такъ какъ ребенокъ часто кричалъ, а постоянный скрипъ люльки непріятно дѣйствовалъ на нервы.

Всю слѣдующую ночь Вѣра металась и стонала, а я безпомощно сидѣлъ у нея въ изголовьѣ и время отъ времени спрашивалъ, не надо ли чего нибудь ей? Къ утру она стала спокойнѣе, ребенокъ смолкъ и я, не шелохнувшись, сидѣлъ съ полчаса; потомъ она медленно повернула голову и съ усиліемъ протянула руку наверхъ подушки, желая узнать, сижу ли я тутъ; я тотчасъ положилъ на подушку свою руку и чуть-чуть тронулъ ея подбородокъ; тогда она захватила ее слабыми пальцами и… да, захватила слабыми пальцами и поцѣловала.

Изба, въ которой мы поселились со второго дня, выходила окнами на сѣверъ, солнца никогда не было въ ней, а между тѣмъ погода въ это время стояла ясная, солнечная. Въ одинъ изъ слѣдующихъ дней, когда изъ дома всѣ разошлись — большаки на работу, а дѣти бѣгать по улицѣ, я попробовалъ уговорить Вѣру выйти на крыльцо. Она съ трудомъ привстала на скамейкѣ, но не могла идти. Тогда я взялъ ее на руки и вынесъ на крыльцо, хотя, признаюсь, на этотъ разъ мнѣ показалось труднѣе пронести ее десять шаговъ, чѣмъ въ лѣсу пронести десять минутъ. На крыльцѣ она стала жаловаться на боль въ головѣ и пожелала лечь. Тогда я снесъ ее внизъ и положилъ на землянку, насыпанную у наружной стѣны дома. Тутъ я вспомнилъ Семейную хронику Аксакова, гдѣ мать клала больного ребенка на землю и вдыхала въ него жизнь; а такъ какъ изъ оконъ задней избы я видѣлъ обширный огородъ, въ которомъ зеленѣла трава, то и рѣшилъ перенести туда Вѣру. Сначала я положилъ ее на голую землю, но разсудивъ, что земля послѣ бывшихъ дождей не можетъ быть совершенно суха, перенесъ ее на новое мѣсто, къ банѣ, около которой валялись щепы; но все таки я пощипалъ свѣжей травы и обложилъ ею Вѣру, имѣя вѣру въ тайныя силы природы.

Баня стояла на пригоркѣ; впереди виднѣлась широкая ложбина, въ которой протекала рѣчка; верстахъ въ трехъ стояла церковь, низенькая, небогатая; направо тянулись поля, въ которыхъ кое гдѣ двигались мужики съ сохами. Картина была бѣдная, живо напомнившая мнѣ столь дорогую родину. Я углубился въ свои мысли и ходилъ взадъ и впередъ около бани, каждый разъ взглядывая на Вѣру, когда выходилъ изъ-за угла бани. Мнѣ показалось, что она дремала. Я вынялъ изъ кармана деньги и пересчиталъ. Теперь уже было ясно, что доѣхать до родины не хватитъ денегъ. — Что я буду дѣлать? — этотъ страшный вопросъ, въ связи съ болѣзнію Вѣры, угнетающе дѣйствовалъ на меня. Положимъ, я могъ дойти до родины пѣшкомъ, оставивъ здѣсь Вѣру на недѣлю, но если бы она была и здоровая, то заболѣла бы отъ тоски и тревоги, оставшись въ этомъ мѣстѣ одна… При мрачномъ настроеніи мнѣ стало казаться въ мрачномъ свѣтѣ и то, что прежде мало безпокоило меня. У меня явилось сомнѣніе, приметъ ли матушка меня съ Вѣрой такъ радушно, какъ я думалъ въ Петербургѣ?.. Нѣтъ сомнѣнія, матушка моя простодушнѣйшее существо, но понятія наши со временемъ могли разойтись. Я углубился въ соображенія такъ сказать домашняго свойства. — Матушка жила въ нашемъ старомъ домѣ, имѣвшемъ нѣкоторую цѣнность по своему положенію въ центрѣ города; домъ этотъ остался отъ отца безъ духовнаго завѣщанія, насъ теперь было только двое — я и матушка, которая имѣла небольшую долю въ немъ… при этомъ я вспомнилъ нѣкоторыя другія обстоятельства, вспомнилъ наше послѣднее свиданіе съ ней и мнѣ стало стыдно за то, что я считался съ матушкой, — я быстро оборвалъ свои мысли и, спрятавъ поскорѣе кошелекъ, подошелъ къ Вѣрѣ.

Вѣра открыла глаза. Она дѣйствительно на минуту заснула и чувствовала себя нѣсколько получше. Я присѣлъ къ ней, взялъ ея маленькую руку и сталъ гладить въ своихъ ладоняхъ.

— Вотъ… видишь? проговорила она, показывая глазами въ ту сторону, гдѣ стояла церковь, — вотъ… пускай обвѣнчаютъ насъ…

— Господи помилуй! воскликнулъ я, — да хоть сейчасъ, понимаешь сейчасъ! только… видишь ты… сейчасъ нельзя, подожди капельку!.. мой быстрый и рѣшительный отвѣтъ видимо успокоилъ ее, но больше она ничего не сказала.

Къ сожалѣнію, улучшенія въ здоровьѣ ея не послѣдовало. Всю слѣдующую ночь она не спала, а вмѣстѣ съ ней и я не спалъ. Къ утру я чувствовалъ себя очень дурно и долженъ былъ лечь. Мы лежали на одной скамьѣ, голова къ головѣ, только у Вѣры было шире, такъ какъ мной была подставлена ей другая скамья. Я не совсѣмъ ясно припоминаю нѣкоторыя обстоятельства. Помню, что голова моя страшно болѣла, въ глазахъ становилось мутно, сознаніе помрачалось, но когда я начиналъ стонать, мнѣ дѣлалось легче, сознаніе прояснялось и я начиналъ слышать, какъ металась и стонала Вѣра; тогда мнѣ опять становилось тяжело, я хотѣлъ бы сказать: Вѣра, это ничего, пройдетъ… но вмѣсто того выходило, что я стоналъ и еще болѣе тревожилъ Вѣру.

Въ одно прекрасное утро, или можетъ быть это былъ день, я проснулся и не чувствовалъ себя слишкомъ тяжело. Ничего не думая и ни о чемъ не вспоминая, я спокойно наблюдалъ, какъ по потолку, около стѣнъ, бѣгала мышь, подбирая языкомъ разсыпанныя зерна: — выучилась! подумалъ я, т. е. подразумѣвая то, что она бѣгала вверхъ ногами. Но потомъ мнѣ наскучило смотрѣть на нее, я закрылъ глаза и заснулъ, а когда проснулся, мыши уже не было, а напротивъ я совершенно ясно понялъ, что сегодня день солнечный. Я началъ соображать, что въ солнечные дни бываетъ хорошо и нѣкоторое время съ любопытствомъ слѣдилъ за вѣрностію этого соображенія. Можетъ-быть я и еще заснулъ. Во всякомъ случаѣ я какимъ то образомъ понялъ, гдѣ я нахожусь, и тогда мнѣ самъ собой представился вопросъ: гдѣ же находится Вѣра? Помню, что ко мнѣ подошла незнакомая женщина, вѣроятно я смотрѣлъ на нее вопросительно, потому что она сказала какія то слова, которыхъ однако я не помню, но можетъ быть она только сдѣлала какой нибудь жестъ, или выразила на лицѣ, — я помню лишь то, что въ головѣ моей вдругъ появились чрезвычайно яркія мысли, я пришелъ въ полное сознаніе и живо представилъ себѣ Вѣру — всю до мельчайшихъ подробностей, какая она есть, какъ она кричала, вытянувшись въ телѣгѣ, въ водѣ, и какъ она лежитъ въ избѣ больная и стонетъ… Я почувствовалъ, что толова моя съ страшной быстротой стала вращаться какъ бы кругомъ самой себя и затѣмъ я снова потерялъ сознаніе.

И вотъ въ одно прекрасное утро, или можетъ-быть день, я снова проснулся и, не дѣлая ни малѣйшаго движенія, устремилъ глаза свои въ потолокъ. Я вспомнилъ женщину и то, что она открыла мнѣ, но такъ какъ я чувствовалъ себя весьма недурно въ своемъ положеніи, то отнесся къ этому безучастно и — даже напротивъ — не безъ удовольствія подумалъ, что сегодня солнечный день и что въ солнечные дни бываетъ хорошо. Скоро подошла ко мнѣ та же незнакомая женщина и я сказалъ ей, что желаю выпить чаю; чрезъ нѣкоторое время она удовлетворила мое желаніе какимъ то горячимъ настоемъ, который по цвѣту не былъ похожъ на чай, а по вкусу я не могъ разобрать; я выпилъ полъчашки и почувствовалъ пріятную теплоту. Затѣмъ я спокойно смотрѣлъ кругомъ себя и слѣдилъ глазами за женщиной, которая уходила изъ избы и снова приходила, но когда замѣчалъ ея взглядъ, обращенный на меня, то зажмуривалъ глаза. Не помню, въ этотъ ли часъ, или нѣсколько позже, я попросилъ у нея поѣсть, но выразилъ желаніе это слабѣе, чѣмъ могъ, чтобы не внушать ей лишней смѣлости, такъ какъ я не желалъ что либо говорить. Такъ прошелъ весь слѣдующій день. Я началъ поправляться.

Когда я набрался побольше силъ, то пожелалъ узнать, гдѣ я лежу и почему я не въ той избѣ, гдѣ лежитъ Вѣра. Тогда женщина объяснила мнѣ, что я лежу рядомъ съ той избой, гдѣ мы остановились съ Вѣрой, что обоимъ намъ въ одной избѣ нельзя было лежать, а потому мужики на сходѣ порѣшили перенести меня въ другую избу, что здѣсь лежу я четыре недѣли, а назадъ тому съ недѣлю моя товарка умерла и ее похоронили честно на погостѣ, что на другой день послѣ ея смерти я очнулся, а потомъ опять сталъ безъ памяти. Къ этому разсказу я отнесся безучастно. Поправлялся я очень медленно. Я замѣтилъ, что на моей подушкѣ постоянно лежалъ пукъ волосъ, которые я заботливо сметалъ долой и при этомъ часто трогалъ свою голову, но скоро между пальцами ничего не стало попадать. Когда я сталъ въ состояніи похаживать, то вышелъ на улицу и захотѣлъ зайти въ сосѣднюю избу; въ это время тамъ хозяевъ не было дома; ребятишки перестали играть и молча выстроились передъ мной, какъ въ первый день нашего пріѣзда съ Вѣрой; я сѣлъ на скамейку и гладилѣ по ней ладонями, ничего не думая, ничего не вспоминая.

Когда я замѣтно уже поправился, маленькая дочь хозяйки свела меня на погостъ. Я безучастно посмотрѣлъ на могилу, покрытую кѣмъ то дерномъ, и обошелъ кругомъ церкви, причемъ въ воображеніи моемъ нарисовалась картина безлюдной свадьбы въ этой церкви, когда бы нась съ Вѣрой стали вѣнчать. Такъ какъ мнѣ дѣлать было нечего, то на другой день я одинъ отправился на погостъ и, сѣвъ на могилу, копалъ палочкой землю; но когда нечаянно попортилъ могилу, то обкопалъ въ сторонѣ той же палочкой новый кусочекъ дерна и сдѣлалъ заплатку. Послѣ этого я каждый день сталъ посѣщать погостъ, отстоявшій отъ нашей деревни за три версты; а какъ ходилъ я медленно и подолгу оставался на могилѣ, а кромѣ того осматривалъ дома на погостѣ, нѣсколько лучше устроенные, чѣмъ въ деревнѣ, а потомъ еще познакомился съ церковнымъ сторожемъ и вступалъ съ нимъ въ незначительные разговоры, то путешествіе это отнимало у меня цѣлый день и въ свою деревню я возвращался только ночевать. Въ одно изъ этихъ путешествій я взялъ съ собой топоръ, лежавшій въ избѣ подъ скамейкой, и по дорогѣ вырубилъ березку, чтобы сдѣлать на могилу кресть побольше того, который стоялъ на ней. Весь день я старательно занимался этимъ дѣломъ, а на другой день вырѣзывалъ складнымъ ножомъ надпись. Но такъ какъ пошли дожди, то крестъ я унесъ въ деревню и еще нѣкоторое время занимался имъ дома, стараясь придать ему болѣе красивый видъ.

Скоро мнѣ стали напоминать въ деревнѣ, что пора идти домой, дескать матушка ждетъ; говорили это какъ бы къ слову и люди посторонніе, напримѣръ при встрѣчѣ. Тогда я подумалъ: — должно быть надо идти — и сталъ сбираться въ путь. Хозяйка моя насушила сухарей и сшила холщовый мѣшечекъ, такъ какъ чемоданъ мой тяжело было нести. На прощаньѣ я обошелъ нѣкоторыя избы и кратко благодарилъ за хлѣбъ за соль. Многія дѣти и женщины провожали меня за деревню и отставали постепенно по двое-по трое, пока я не очутился въ полѣ одинъ. Мнѣ нужно было идти пѣшкомъ около трехсотъ верстъ, но если бы предстояло идти въ десять разъ больше, я остался бы столько же равнодушенъ къ тому. Недѣли черезъ двѣ я благополучно достигъ родины, но могу судить, въ какомъ видѣ явился туда, если и матушка моя съ трудомъ могла узнать во мнѣ своего сына.