Естествоиспытатели и вообще люди науки давнымъ давно убѣдились, что нѣтъ въ природѣ двухъ капель воды, совершенно одинаковыхъ во всѣхъ отношеніяхъ. Тѣмъ паче это можно думать о двухъ людяхъ. Еще менѣе мыслимо такое сходство при сравненіи двухъ народовъ, особенно такихъ крупныхъ, какъ русскій народъ и его западно-европейскіе сосѣди. Несомнѣнно, слѣдовательно, что не только каждый отдѣльный человѣкъ, но вообще всякое живое существо имѣетъ свои отличительныя особенности.
Сколько бы ни спорили наши «самобытники» съ представителями «гнилаго запада», но въ сущности и тѣ и другіе согласятся, что русскій народъ, эта стомилліонная каша людей, имѣетъ свои несомнѣнныя особенности, отличающія ее отъ всѣхъ остальныхъ народностей. Да, собственно говоря, противъ этого никто не сталъ бы спорить, еслибы эти особенности наши «самобытники» не возводили въ идеалъ, которому обязаны поклоняться всѣ народы земли, еслибы они не требовали, чтобы всѣ народы усвоили себѣ эти особенности, и наконецъ, еслибы не утверждали, что только эти особенности хороши и явятся спасеніемъ человѣчества, а особенности всѣхъ остальныхъ народовъ ужь такъ-таки никуда не годятся.
Ошибаются и тѣ, которые полагаютъ, что наши славянофилы первые открыли Америку и первые узнали истинныя особенности русскаго народа. Совсѣмъ нѣтъ. Сентиментальная теорія, приписывавшая «самобытность» обособленную и исключительную русскому народу, дѣйствительно принадлежитъ славянофиламъ, но серьезное изученіе особенности русскаго народа и та вѣрная оцѣнка есть достояніе позднѣйшаго времени, особой категоріи изслѣдователей, дѣйствительно, на самомъ дѣлѣ, а не сантиментально преданныхъ интересамъ народа. Знакомство съ работами этихъ изслѣдователей внушаетъ самое глубокое и непритворное уваженіе къ нимъ. Самая работа яхъ обѣщаетъ въ будущемъ несомнѣнно плодотворные результаты.
Въ числу особенностей русскаго народа, какъ намъ кажется, слѣдуетъ отнести способность отрѣшиться отъ традицій, отъ установившихся предвзятыхъ взглядовъ. Съ необычайною легкостью русскій человѣкъ, вообще, и русскій простолюдинъ, въ особенности, отворачивается отъ взглядовъ и ученій цѣлой жизни, воспитанныхъ въ немъ въ теченіи многихъ лѣтъ. Недавно намъ привелось быть свидѣтелемъ такой сцены: въ обширномъ кругу интеллигентныхъ людей, за круглымъ столомъ, впереди всѣхъ сидѣлъ простой русскій крестьянинъ Зосима, въ засаленномъ полушубкѣ, и излагалъ предъ нами свое религіозное міровоззрѣніе, въ основу котораго онъ ставилъ на первомъ планѣ пророчества. Всѣ наши доводы и возраженія онъ разбивалъ безпощадной логикой, вооруженной своего рода скептицизмомъ, коего девизомъ онъ избралъ часто повторяемое имъ изрѣченіе: «всякъ человѣкъ — ложь есть». Неподкупный критическій умъ давалъ Зосимѣ возможность тщательно анализироватъ всякія отвлеченныя понятія и искать для нихъ реальной почвы. Онъ намъ показался гигантомъ мысли, выросъ въ нашихъ глазахъ выше всѣхъ окружавшихъ его интеллигентовъ на этомъ вечерѣ. Извѣстно, какъ много хламу и предвзятыхъ взглядовъ накопилось въ нашихъ даже точныхъ наукахъ. — Что, подумали мы, станется со всѣми этіми гипотезами и лжетеоріями въ наукѣ, когда въ ней поселится въ будущемъ какой-нибудь Зосима, съ своимъ неподкупнымъ, безпощаднымъ критическимъ анализомъ? Какую пертурбацію произведетъ онъ въ ея хаотическомъ столпотвореніи!.. Но онъ навѣрное очиститъ ее отъ гнетущей ее массы заблужденій… — Намъ возражали, что Зосима — мужикъ, а не какой-нибудь Лютеръ. — Вѣрно, но позвольте, скажите пожалуйста, въ день появленія всѣхъ этихъ Лютеровъ, кто предвидѣлъ въ нихъ Лютеровъ? Вѣдь Лютерами они стали лишь впослѣдствіи, въ теченіи или даже въ концѣ своей дѣятельности, и съ самаго начала ни они сами, ни окружающіе ихъ не предугадывали въ нихъ ни Лютеровъ, ни реформаторовъ, ни выдающихся личностей вообще. Значитъ, заблуждаемся мы, требующіе, чтобъ каждый Зосима предсталъ предъ нами не иначе, какъ въ образѣ Лютера, въ образѣ уже признаннаго реформатора, и тогда мы предъ нимъ поклонимся. Правъ, значитъ, Зосима, недовольный окружающей его тьмою и ложью, и ищущій свѣта и правды прежде всего и во что бы то ни стало!.. Зосима значитъ прежде всего то, что называеуся такъ мѣтко на Руси — «цѣльная натура», неиспорченная воспитаніемъ и цивилизаціей. «Цѣльная натура», дѣйствительно, рѣдкое, исключительное явленіе; «цѣльная натура» нерѣдко вноситъ собою что-то новое въ рутину жизни, и обновляетъ ее и видоизмѣняетъ ея направленіе и теченіе.
Такой «цѣльной натурой» безспорно былъ и Павелъ Ивановичъ Якушкинь!
Строй русской жизни дѣлаетъ нарожденіе «цѣльныхъ натуръ» явленіемъ въ высшей степени цѣннымъ и полезнымъ. Недостатокъ свободы слова, отсутствіе общественнаго мнѣнія и общественныхъ учрежденій, могущихъ двигать общественную жизнь, полный застой мысли и крайняя вялость общественной дѣятельности, — все это вмѣстѣ взятое, ставитъ «цѣльныя натуры» въ исключительныя условія и придаетъ имъ особенно цѣнное значеніе.
Трудно рѣшить, что, при существующемъ строѣ русской жизни, важнѣе и цѣннѣе: люди чистой науки для науки или люди науки для жизни, публицисты и общественные дѣятели? Намъ кажется, что, не умаляя ни на волосъ значеніе первыхъ, вторые стоятъ значительно выше.
Мы живемъ въ странѣ съ весьма исключительными особенностями. Въ этой странѣ человѣку, получившему высшее образованіе, очень легко сдѣлаться болѣе или менѣе значительной спицей въ колесницѣ, пріобрѣсти (какими бы то ни было путями — все равно) весьма солидное положеніе, запастись весьма изряднымъ обезпеченнымъ капиталомъ, украсить свою беззаботную и далеко не хитрую службу множествомъ отличій и ранговъ. Все это очень и очень удобно и легко при извѣстномъ отношеніи къ окружающимъ условіямъ и къ существующему строю. Но несравненно труднѣе стать въ противорѣчіе съ этимъ строемъ, не искать мірскихъ благъ, какъ вознагражденія за «извѣстныя» заслуги, отрѣшиться отъ принятыхъ формъ общественнаго положенія и искать удовлетворенія своей души въ чемъ-то иномъ. Всю жизнь оставаться честнымъ человѣкомъ и не увлекаться страстью къ наживѣ, не эксплоатировать чужаго труда и проводить въ жизнь опредѣленные и извѣстные принципы, при извѣстномъ строѣ, — это положительно подвигъ, тѣмъ болѣе, что со всѣхъ сторонъ соблазнъ и даже поощреніе идти инымъ путемъ.
Нужно еще замѣтить, что большинство нашей общественной интеллигенціи не отличается воспитаніемъ общественной доблести и общественныхъ характеровъ: большинство проявляетъ какую-то робость, поражающую своею безпричинностью; эта робость большею частью сводится на преобладаніе интересовъ «шкурнаго вопроса» и выражается страхомъ за обезпеченное свое положеніе. «Цѣльныя натуры» не боятся утраты пріобрѣтенныхъ благъ и завоеваннаго положенія; цѣльнымь натурамъ, признаться, и терять-то нечего… Оттого «цѣльныя натуры» не страдаютъ отъ страха за свою шкуру и не бросаются въ глаза своею робостью. Они идутъ смѣло къ задуманной цѣли ими самими проложенными путями, не сворачивая въ сторону, и безъ всякихъ компромиссовъ съ совѣстью. Имъ не нужно лавровъ, они не ждутъ награды и поощренія, сама работа ихъ питаетъ, поддерживаетъ, облагораживаетъ и держитъ на высотѣ призванія.
Кажется, что таковы отличительныя черты истинныхъ народниковъ, людей, исключительно преданныхъ интересамъ народа, какъ ихъ понимаетъ самъ народъ, а не тѣ мнимые «народники», которые навязиваютъ ему кабинетные вымыслы…
Въ концѣ 60-хъ и въ началѣ семидесятыхъ годовъ въ Россіи жилось, вообще, довольно сносно. Каждый, въ отведенной ему сферѣ, зналъ, что ему слѣдуетъ дѣлать, чтобы считаться на своемъ мѣстѣ. Лучшіе люди стремились впередъ и выдвигали на первый планъ свои добрые инстинкты, припрятавъ дурные…
Въ Самарѣ особенно какъ-то жилось спокойно и уютно. Тогдашній губернаторь Григорій Сергѣевичъ Аксаковъ — безукоризненной честности баринъ — считалъ своимъ point d’hoimeur’омъ не мѣшать выборнымъ учрежденіямъ развиваться… Въ Самарѣ почти при каждомъ учрежденіи была группа людей мыслящихъ и въ высшей степени гуманныхъ. При губернской самарской больницѣ (земской) старшимъ врачемъ состоялъ докторъ Кулаевскій — свѣтлая, честная, гуманная личность, чуть не идеалъ благородныхъ стремленій.
Однажды, осенью, въ концѣ сентября 1871 г., въ дождливые скучные сумерки прислуга докладываетъ мнѣ, что пришелъ кто-то, не то баринъ, не то изъ мужиковъ. Встрѣтивъ нежданнаго гостя, легко было догадаться, въ чемъ вся суть, когда посѣтитель назвалъ свое знаменитое имя: Павелъ Ивановичъ Якушкинъ! Нѣсколько минуть спустя, это ужь былъ не гость, а дорогой членъ семьи, запросто, въ интимной бесѣдѣ сообщившій причину своего внезапнаго появленія.
Павелъ Ивановичъ былъ въ русскомъ костюмѣ, съ ситцевымъ клѣтчатымъ носовымъ платкомъ въ карманѣ. Впечатлѣніе «мужичка» нѣсколько портило то, что онъ носилъ очки. Въ карманѣ у него постоянно была бутылочка съ веселящимъ сердце снадобьемъ, и онъ очень много курилъ. Въ немногихъ словахъ П. И. объяснилъ намъ, что онъ, самъ не зная за что, долго проживалъ въ Красномъ Яру астраханской губерніи; въ данную-же минуту ему позволили переѣхать въ одинъ изъ уѣздныхъ городовъ самарской губерніи. По прибытіи въ Самару, губернаторъ Аксаковъ тотчасъ же хотѣлъ его выслать въ одинъ изъ уѣздныхъ городовъ, въ какую-нибудь трущобу. Нужно было устроять такъ, чтобы П. И. поступилъ въ больницу, чтобъ болѣзнь его не скоро прошла и — онъ могъ отдохнуть нѣсколько въ Самарѣ, гдѣ все-же было больше гуманныхъ людей и легче жилось, чѣмъ гдѣ нибудь въ уѣздномъ городишкѣ. 4 октября Павелъ Ивановичъ поступилъ въ больницу въ мое отдѣленіе. Онъ на это имѣлъ неотъемлемое право уже потому, что организмъ его былъ совершенно расшатанъ. Онъ постоянно страдалъ сердцебіеніемъ, удушьемъ, часто и сильно кашлялъ, а безсонница и нравственныя терзанія иногда доводили его до гибельнихъ злоупотребленій спиртными напитками. Въ больницѣ онъ пользовался исключительными привилегіями и полной свободой (?). Это значить, что, оправившись нѣсколько отъ болѣзни, онъ могъ выходить куда угодно и вообще смотрѣть на больничную койку, какъ на временную квартиру, которой необходимость заставляла держаться; въ противномъ случаѣ, полиція грозала выслать куда нибудь въ уѣздъ.
Внѣ больницы Павелъ Ивановичъ близко сошелся и очень полюбилъ извѣстнаго драматическаго актера, Модеста Ивановича Писарева. Онъ также часто посѣщалъ г. Андреевскаго, теперешняго редактора «Зари». Нерѣдко вся эта компанія сходилась и проводила время въ литературномъ собесѣдованіи. Была у насъ одна знакомая дѣвица, дочь крестьянина, дочь народа, съ киргизскимъ обличьемъ. Она очень хорошо пѣла русскія народныя пѣсенки, и Павелъ Ивановичъ очень любилъ усѣсться у рояля и вмѣстѣ съ нею пѣть:
Мы и пѣть будемъ и играть будемъ,
А смерть придетъ, помирать будемъ!
Нерѣдко Пав. Ив. любилъ разсказывать эпизоды изъ своихъ похожденій. Изъ нихъ мы поняли, что въ его похожденіяхъ, Боже упаси, рѣшительно не было никакой политической подкладки… Всѣ его хожденія въ народъ имѣли чисто литературныя цѣли и отчасти этнографическія: изученіе нравовъ, обычаевъ, знакомство съ міровоззрѣніями народа.
Думаю, что не впаду въ преувеличеніе, если скажу, что Павелъ Ивановичъ первый понялъ необходимсъость узнать, что желаетъ собственно народъ самъ и что желаютъ за него другіе? Въ этомъ вся его заслуга! Онъ, какъ Колумбъ, первый открывшій Америку, — первый проложилъ путь въ народъ для тщательнаго его изученія и ознакомленія съ его завѣтными думами. Въ этомъ отношеніи пальма первенства безспорно принадлежитъ ему и онъ по праву можетъ считаться родоначальникомъ настоящихъ народниковъ.
Во все время пребыванія П. И. въ Самарѣ, онъ никогда ничего опредѣленнаго не высказывалъ относительно себя лично. Были-ли у него какія-нибудь надежды, желалъ-ли онъ чего нибудь инаго, лучшаго, ждалъ-ли онъ какихъ-нибудь перемѣнъ въ жизни, — рѣшительно ничего сказать не могу. Кажется, что онъ жилъ, какъ говорятъ малороссы: «абы день до вечера». Повидимому, онъ былъ очень радъ, что вырвался изъ могилы, именуемой Краснымъ Яромъ, и до того былъ доволенъ этимъ воскресеньемъ, что не желалъ ничего лучшаго, — только бы ему не мѣшали хоть тутъ спокойно доживать свой вѣкъ. Литература — одна литература была, дѣйствительно, его храмъ, его святая святыхъ. Но онъ любилъ только литературу для народа и отъ народа, и всякая иная ему казалась дребеденью… Былъ у него одинъ богъ — народъ. Ему онъ вѣрилъ, ему поклонялся, и этотъ богъ земли русской былъ, по его мнѣнію, недосягаемо великь. Едва-ли мыслимо иначе любить народъ, какъ любилъ его П. И. Якушкинъ, какъ любилъ онъ всѣ его хорошія и дурныя особенности.
Мы не видѣли человѣка въ жизни, настолько чуждаго суетности, настолько чуждаго стремленія къ личному счастью, заботливости о пріобрѣтеніи личнаго благосостоянія, какимъ всегда предъ нами являлся Якушкинъ. Человѣкъ чистой идеи и — больше ничего: достойный прототипъ всѣхъ истинныхъ народниковъ!
За все время кратковременнаго пребыванія въ Самарѣ, жизнь Павла Ивановича замыкалась больницей и двумя тремя знакомыми. Никуда онъ не ходилъ, ничѣмъ особенно не интересовался: онъ не былъ въ своей сферѣ, среди любимой имъ стихіи — среди народа.
Вскорѣ по вступленіи въ больницу, Павелъ Иванов. настолько оправился, что сталъ выходить въ своемъ обычномъ и оригинальномъ костюмѣ.
Въ концѣ ноября онъ заразился въ больницѣ возвратной горячкой и заболѣлъ довольно серьезно. Хотя онъ перенесъ эту болѣзнь, но организмъ его на столько былъ истощенъ, что уже не могъ оправиться вполнѣ, сталъ все больше и больше хирѣть и умеръ отъ истощенія. Мы рѣшились вскрыть его и вотъ что, между прочимъ, оказалось: По снятіи мозговыхъ оболочекъ, обнаружился студенистый эскудатъ и потемнѣніе паутинной оболочки — ясные слѣды хроническаго воспалительнаго состоянія мозга. По разрѣзѣ мозга, мѣстами замѣтно было жировое перерожденіе. Сердце было покрыто толстымъ слоемъ жира, а самое сердце вялое, дряблое, мѣстами претерпѣло жировое перерожденіе; легкія болѣе всего были повреждены: они были изъѣдены гнойничками — кавернами. Печень, селезенка и почки — всѣ жировой дегенераціи. Словомъ организмъ представлялъ характеристическіе признаки глубокого пораженія отъ хронически дѣйствовавшей причины. Какъ только разнеслась молва, что Павелъ Ивановичъ умеръ, тотчасъ нашлось нѣсколько добрыхъ людей, пожелавшихъ отдать послѣдній долгъ усопшему и — онъ былъ погребенъ съ рѣдкими въ провинціи заявленіями сочувствія и уваженія. Въ первый разъ въ Самарѣ хоронили частнаго человѣка съ музыкой. Но мы хоронили Якушкина.
Павелъ Ивановичъ быль рѣдкая, исключительная личность, что называется «цѣльная натура». Ему безспорно принадлежитъ починъ въ дѣлѣ изученія быта народа въ народѣ же. Всю свою жизнь онъ оставался неизмѣнно вѣренъ себѣ и умеръ на 52 году своего безупречнаго служенія русскому народу. Онъ жилъ жизнью народа, страдалъ русскимъ народнымъ недугомъ, прохворалъ народной русской болѣзнью — голоднымъ тифонъ, и умеръ на больничной народной койкѣ среди безпомощнаго бѣднаго русскаго люда… Никогда мы отъ него не слыхали ни одного слова ропота, какъ будто все случилось такъ, какъ тому и слѣдовало быть. И умеръ онъ, не оставивъ по себѣ ни гроша. Онъ все молилъ судьбу дотянутъ до полученія денегъ изъ редакціи «Отечественныхъ Записокъ», чтобы быть погребеннымъ на свои трудовыя деньги. И дѣйствительно, въ день его погребенія было получено на его имя изъ помянутой редакціи нѣсколько рублей за его литературные труды.
— Припоминая все мое прошлое, — сказалъ предъ смертью Павелъ Ивановичъ, — я ни въ чемъ не могу упрекнуть себя!
Не всякому суждено отправиться на тотъ свѣтъ съ такой чистой совѣстью и съ такимъ спокойствіемъ за все свое прошлое. Намъ остается лишь завидовать такой счастливой долѣ и пожелать, чтобъ свѣтлый образъ этого хорошаго человѣка не затерялся въ пучинѣ забвенія и вѣчно жилъ-бы предъ глазами подростающихъ поколѣній.