Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
правитьТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ
правитьПослѣдній эстетикъ.
правитьI.
правитьСтарый генералъ Петлинъ поднимался чѣмъ свѣтъ, выходилъ на террасу и дѣлалъ свой утренній моціонъ. Это былъ, крѣпкій, высокій старикъ, державшійся прямо, какъ всѣ николаевскіе генералы. Въ саду его уже ждалъ Кузькинъ, тоже николаевскій служака, бывшій лихой ефрейторъ, а сейчасъ просто денщикъ. Кузькинъ вытягивался во фронтъ и точно выстрѣливалъ:
— Здравія желаю, ваше превосходительство!..
— Спасибо, братецъ.
— Рады стараться, ваше превосходительство!..
Затѣмъ Кузькинъ лихо дѣлалъ налѣво кругомъ и отправлялся «дѣлать чай по-походному». У стараго генерала все въ домѣ было устроено «по-походному», кончая прислугой, — женской прислуги генералъ не выносилъ, какъ не выносилъ ея Кузькинъ. Единственную женщину представляла собой кухарка Авдотья, но и та служила съ тѣмъ условіемъ, чтобы никогда не попадаться на глаза грозному генералу. Она пряталась въ своей кухнѣ, какъ нечистое животное, о существованіи котораго никто не долженъ былъ даже подозрѣвать. Все дѣлалъ Кузькинъ, знавшій всѣ привычки генерала и умѣвшій ему потрафятъ во всемъ.
Генералъ жилъ одинокимъ вдовцомъ и почти не выѣзжалъ изъ дому. Гости бывали тоже рѣдко, да и тѣ постепенно вымирали. Все это были такіе же старые николаевцы. Старики сходились, дѣлились послѣдними новостями и расходились съ тайной мыслью, что видятся, можетъ-быть, въ послѣдній разъ. Могучее племя быстро вымирало. Вопросъ былъ только въ очереди, кому умирать. Другая мысль, которая неотступно ѣла этихъ ветерановъ и которую они боялись даже высказать, это — то, что они забыты и больше не нужны, какъ тѣ кремневыя старинныя ружья и допотопныя пушки, съ которыми они замиряли Кавказъ и отстаивали Севастополь. Эти мысли раздумывались въ одиночку, особенно по вечерамъ, когда вмѣстѣ съ темнотой наволакивалась старческая тоска. Впрочемъ, каждый изъ этихъ стариковъ не могъ помириться съ своей личной ненужностью, а только жалѣлъ другихъ. Да, плохи были дѣла этихъ «другихъ»…
Весь складъ жизни генеральскаго дома носилъ парадный, строгій характеръ, пропитанный торжественной готовностью что-то такое исполнить, предпринять, двинуться. Не было ничего лишняго, что могло бы стѣснить эту готовность. Но проходили дни, мѣсяцы, года, а Петинъ оставался забытымъ и его готовность никому ненужной. Въ полной мѣрѣ эту забытость чувствовалъ только вѣрный старый слуга Кузькинъ, понимавшій барина по каждому взгляду. Онъ тоже привыкъ волноваться молча и позволялъ поговорить съ самимъ собой только вечеромъ, когда парадный день кончался.
— Плохо, братъ Кузькинъ… Плохой народъ нынче пошелъ и настоящаго порядку не понимаетъ. Какіе нынче генералы?.. Ххе… Одно только названіе, что генералъ. Такъ, фитюльки какія-то…
Въ душѣ Кузькина сложилось своеобразное убѣжденіе, что причина всего заключается въ газетахъ. Да, прежде не было этихъ проклятыхъ газетъ, и все было по-другому. Онъ каждый разъ волновался, когда утромъ подавалъ генералу цѣлую пачку русскихъ и иностранныхъ газетъ, точно онъ подносилъ отраву на цѣлый день. Генералъ усаживался въ глубокое «вольтеровское» кресло и принимался читать сначала иностранную почту, точно подготовляясь къ своимъ домашнимъ непріятностямъ. Кузькинъ считалъ долгомъ не оставлять барина въ такую трудную минуту и терпѣливо стоялъ, вытянувшись въ струнку,
— Ну-ка, посмотримъ, какія глупости за границей дѣлаютъ, — ворчалъ генералъ, развертывая газету.
Всей газеты онъ не читалъ, а только тѣ проклятыя мѣста, которыя Кузькинъ особенно ненавидѣлъ. Такъ прямо съ нихъ и начнетъ.
— Кобургъ — отлично, — бормочетъ генералъ. — Служба собакъ въ арміи — превосходно… Ха-ха!.. Еще новое ружье… да… усовершенствованіе въ закалкѣ стали…
Газета комкалась и летѣла въ уголъ. За ней наступала очередь другихъ. Генералъ дѣлалъ краснымъ карандашомъ отмѣтки на поляхъ и не скупился на знаки восклицанія. Но всего хуже, когда генералъ переходилъ къ русскимъ газетамъ. Прежде всего онъ прочитывалъ некрологи, причемъ постоянно удивлялся.
— Умеръ Петровъ… Господи, давно ли видѣлись!.. Вѣдь жить надо было человѣку… И какой человѣкъ!.. Кузькинъ, помнишь, какъ въ Чечню ходили?.. Петровъ служилъ на лѣвомъ флангѣ… Забіяка, бреттеръ, а въ полѣ цѣны нѣтъ…
Дальше слѣдовали спеціальныя извѣстія.
— Бездымный порохъ… Кузькинъ, ты понимаешь, въ чемъ тутъ дѣло?
— Никакъ нѣтъ-съ, ваше превосходительство!.. Только это никакъ невозможно, чтобы порохъ безъ дыму…
— Вотъ въ томъ-то и дѣло, что безъ дыму… И гула не даетъ, а одинъ пшикъ. Мы-то прежде стрѣляли, а теперь будутъ шипѣть… А пуля летитъ на пять верстъ, тонкая этакая каналья, какъ комариный носъ, и сейчасъ тебя убьетъ. Ты и не видишь, откуда смерть прилетѣла: ни дыму, ни гулу, ни огня… Понимаешь?
— Никакъ нѣтъ-съ, ваше превосходительство!..
— И я тоже… А то вотъ еще штука: одинъ выстрѣлъ орудія стоитъ около шести тысячъ рублей.
— Никакъ нѣтъ-съ.
— Ты глупъ, Кузькинъ, а это придумали ученые люди. Понимаешь? Это они хотятъ насъ, дураковъ, перебить на дальнемъ разстояніи всѣхъ до одного. Понялъ? Вотъ мы съ тобой сидимъ, а кто-то за двѣнадцать верстъ отъ насъ какъ запалитъ — тррахъ! Ничего отъ насъ съ тобой и не осталось… Прежде-то хоть дымъ отъ орудія видишь, а нынче пневматическая пушка будетъ не стрѣлять, а бросать снаряды. Такъ и будутъ другъ въ друга бросать пятипудовыми гостинцами… а солдаты сейчасъ зарывайся въ землю. Ты ихъ и разыщи, какъ грибы.
— Какіе нынче солдаты, ваше превосходительство: просто публика.
— Ха-ха… Вѣррно, Кузкинъ!.. Ахъ, ты, каналья… Послать бы подъ Грозную въ Дагестанъ… а? Именно, публика… На четвертый бастіонъ… а?
II.
правитьЭто мирное прозябаніе забытаго генерала было нарушено неожиданнымъ появленіемъ новыхъ дѣйствующихъ лицъ, именно — ночью пріѣхала его единственная дочь Анна Павловна. Съ ней старикъ былъ не въ ладахъ, потому что она нарушила основное правило семейной дисциплины — сбѣжала изъ дому съ какимъ-то капитаномъ. Генералъ твердой рукой «навсегда исключилъ се изъ списковъ» и не хотѣлъ знать. Конечно, Анна Павловна разсчитывала со временемъ получить амнистію, но всѣ попытки въ этомъ направленіи ни къ чему не повели. Даже такой всесокрушающій мотивъ для амнистіи, какъ появленіе внука, не тронулъ сердце старика. Онъ не желалъ быть дѣдушкой нарушившихъ дисциплину внуковъ и говорилъ знакомымъ, которые болѣе или менѣе тонко намекали объ ихъ существованіи:
— Это дѣти Анны Павловны, и «это» меня нисколько не касается…
Знакомые пожимали плечами, какъ люди, исполнившіе свой долгъ, и тоже выключали Анну Павловну изъ своихъ списковъ. Не такъ думалъ одинъ Кузькинъ, который состоялъ при Аннѣ Павловнѣ въ качествѣ «офицерской няньки». Жена генерала умерла рано, и воспитаніемъ маленькой генеральской дочки до института завѣдывалъ главнымъ образомъ Кузькинъ. Дѣвочка знала всѣ сигналы, солдатскія пѣсни и т. д. Когда съ Анной Павловной произошла роковая катастрофа, эти отношенія не прекратились, и Кузькинъ аккуратно извѣщалъ «барышню» обо всемъ, что у нихъ происходило. Въ свою очередь Анна Павловна тоже извѣщала Кузькина время отъ времени о появленіи новаго птенца.
— Господи, благослови… — крестился Кузькинъ каждый разъ и даже вытиралъ слезу. — Дай, Господи, вспоить, вскормить и на коня посадить!.. Хотя бы поняньчить довелось нашихъ внучатъ… Не можетъ утишить своего сердца генералъ, а дите чѣмъ виновато? Ну, взыскивай ужъ съ меня лучше, коли на то пошло… «Виноватъ, ваше превосходительство!» а дитё неповинно…
Всѣ попытки Анны Павловны явиться лично не имѣли успѣха, да и были неудобны, потому что капитанъ служилъ далеко на югѣ, а она вѣчно находилась въ «такомъ положеніи» или няньчила какого-нибудь малыша. И вдругъ она нагрянула безъ всякаго спроса и привезла съ собой все «это», т.-е. пятерыхъ мальчиковъ. Кузькинъ по счету вынималъ ихъ изъ дорожнаго экипажа:
— P-разъ — внучекъ… другой — внучекъ… Господи, благослови: третій… Цѣлое гнѣздо, матушка барышня.
Кузькинъ и обрадовался и испугался. Что-то скажетъ генералъ…
— Э, пустяки! Что тутъ говорить, — рѣшительно заявила Анна Павловна, пріобрѣвшая боевую опытность настоящей полковой дамы. — Ну что, Кузькинъ, сильно я постарѣла? Двѣнадцать лѣтъ по видались…
— Точно такъ-съ, т.-е. я насчетъ годовъ, а не касаемо старости. Отъ дѣтокъ не молодѣютъ, а вы еще, слава Богу…
Съ опытностью офицерской няньки Кузькинъ устроилъ въ генеральской столовой настоящій военный лагерь, размѣстивъ на полу спавшее счастливымъ сномъ «это». Съ какой любовью онъ смотрѣлъ на заспанныя дѣтскія личики… Вѣдь цѣлое гнѣздо налетѣло. Спятъ малые птенчики и знать ничего не знаютъ. Старшему было уже девять лѣтъ, а младшему два года.
Ч"то приводило Кузькина въ особенный восторгъ, такъ это то, что все были мальчики. Молодецъ Анна Павловна, не. испортила дѣла. Вонъ какое войско народила… Ну-ка, дѣдушка, какъ ты отопрешься отъ внучатъ-то? Свою кровъ изъ роду-племени не выкинешь… Нѣтъ, братъ, шалишь! Вотъ, попробуй, повоюй вонъ съ самымъ махонькимъ звѣремъ… Х-ха! Молодецъ Анна Павловна…
Генералъ очутился въ настоящемъ осадномъ положеніи. Непріятель ворвался уже въ черту самой крѣпости. Даже отступать было некуда. Анна Павловна встрѣтилась съ отцомъ какъ ни въ чемъ не бывало, точно вчера только уѣхала изъ дому. Она представила дѣтей, выстроивъ ихъ по-военному въ одну шеренгу. Старикъ осмотрѣлъ «строй», молча поднялъ самаго маленькаго внучонка и поцѣловалъ. Онъ внимательно осмотрѣлъ всѣхъ остальныхъ, перецѣловалъ по очереди и, повидимому, остался доволенъ.
— Здорово, ребята…
— Здравія желаемъ, Ваше превосходительство! — грянулъ весь строй, дѣлая подъ козырекъ.
Примиреніе состоялось вдругъ. Старикъ какъ-то весь размякъ и виновато нахмурился. Непріятель захватилъ весь домъ и забрался даже въ генеральскій кабинетъ. Не осталось въ домѣ ни одной вещи, которая не подверглась бы самому тщательному изслѣдованію, причемъ дѣло не обошлось безъ «урона» — любимая турецкая трубка оказалась разбитой, чернила пролиты, а двухлѣтній внукъ въ пылу усердія отжевалъ цѣлый уголъ старой военной ландкарты. Старикъ хотѣлъ разсердиться, дѣлалъ грозное лицо, но изъ этого ничего не выходило.
— Я только на два дня, — предупреждала Анна Павловна, — повидались, и назадъ…
Разъ вечеромъ Анна Павловна зашла къ отцу въ кабинетъ проститься. Старикъ сидѣлъ въ своемъ вольтеровскомъ креслѣ и, когда она вошла, торопливо отвернулся. Потомъ онъ досталъ носовой платокъ и высморкался. Неужели онъ плакалъ, этотъ сухой, неприступный старикъ? Анна Павловна не вѣрила собственнымъ глазамъ. Неужели снъ можетъ плакать, какъ обыкновенные смертные?
— Папа, ты боленъ?…
— Я? Да… т.-е. нѣтъ…
Генералъ всталъ и зашагалъ по комнатѣ. Потомъ онъ сдѣлалъ налѣво кругомъ, остановился передъ дочерью и заговорилъ:
— Видишь ли, Анна Павловна… т.-е. я не спалъ цѣлыхъ двѣ ночи. Да, не спалъ… Все думалъ о твоихъ мальчуганахъ… Да… Ахъ, нехорошо!..
— Что нехорошо-то, папа?
— Какъ что? Поздно они родились… да.
Генералъ опять замолчалъ.
— Я не понимаю, папа…
— Вѣдь ты ихъ, конечно, отдашь въ военное заведеніе? Ну? Будутъ офицерами… Отличные мальчуганы… Если бы раньше, такъ… Однимъ словомъ, ничего изъ этого не выйдетъ… Конечно… Нынче, брать, войну приготовляютъ въ ученыхъ кабинетахъ и лабораторіяхъ, какъ лѣкарство, и никакой личной храбрости не нужно. Они даже врага въ лицо не увидятъ… Порошковъ какимъ-нибудь будутъ воевать, сжатымъ воздухомъ и прочей дрянью. Понимаешь: героя совсѣмъ не нужно! Устранили его… Вѣдь выпускать заряды и снаряды всякая баба можетъ. И будутъ бабы воевать… Все кончено. Ни огня, ни дыма, ни грома орудій, ни лошадей, а ужъ о штыкѣ и говорить нечего… Все устранятъ-съ, сударыня!.. Вотъ что ждетъ твоихъ дѣтей… Закиснуть въ лабораторіи гдѣ-нибудь или въ библіотекѣ… Ни героевъ ни храбрости — ничего не нужно, а только одни знанія-съ. Вотъ мнѣ и жаль… Да, жаль. Страшно будетъ жить.