Посетитель (Дорошевич)/ДО
| Посѣтитель |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ I. Семья и школа. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 148. |
Человѣкъ, который зашелъ ко мнѣ, былъ среднихъ лѣтъ, прилично одѣтый, съ благообразнымъ и добрымъ лицомъ. Но когда онъ вспоминалъ, на лицѣ его были муки и боль, словно онъ до сихъ поръ чувствовалъ то, что происходило когда-то, давно. Его дергало.
— Я къ вамъ зашелъ по курьезному дѣлу! — съ натянутой улыбкой и, видимо, чувствуя неловкость, началъ онъ. — Очень… очень курьезно, Былъ у меня знаете, сослуживецъ. Лѣтъ шестидесяти, Такъ тотъ, какъ бывало напьется пьянъ, такъ начинаетъ плакать, что гимназіи не кончилъ! Вотъ такъ и я-съ… Я пришелъ вамъ пожаловаться, что меня за невзносъ платы за «право ученія» исключили.
— Васъ?!
— Меня-съ. 23 года тому назадъ. Правда, забавно-съ? Нашелъ, когда вспомнить! А только я этого дня никогда не забывалъ-съ. И умирать буду — не забуду. Всѣ дни забуду, а этого дня не забуду. Когда мнѣ объявили, что всѣ мои ходатайства объ освобожденіи отъ платы оставлены безъ послѣдствій и за невзносъ «право ученія» я подлежу увольненію, я сказалъ; «Честь имѣю кланяться», честь-честью поклонился н даже улыбнулся. Потому что страдалъ очень, Кто страдаетъ, тотъ и улыбается. На-дняхъ я въ газетахъ читалъ, что какого-то «злодѣя», — у насъ какъ судомъ приговорили, хоть бы по ошибкѣ, такъ и «злодѣй», уваженіе-съ къ юстиціи-съ! — какъ какого-то злодѣя приговорили къ 20 годамъ каторги, и какъ злодѣй выслушалъ приговоръ цинично, спокойно, «даже улыбаясь». Какой ужасъ! Да вѣдь потому, судари вы мои, и улыбается человѣкъ, что ужъ очень онъ страдаетъ. Страданіе, это — какъ дыра въ панталонахъ. Есть у васъ въ панталонахъ дырочка, незамѣтная дырочка, а вамъ кажется, что весь міръ ее видитъ. И закрываете вы ее и закрываете! Страданіе у васъ страшное на душѣ, и кажется вамъ, что весь міръ его видитъ. И закрываете вы его улыбкой, чтобъ любопытные не смотрѣли. И дѣлаетъ человѣкъ видъ: «Мнѣ, молъ, это ничего! Какъ съ гуся вода! Видите, видите, я даже улыбаюсь!» Выходилъ я и говорилъ себѣ: «Вотъ и отлично! Вотъ и отлично!» И «стѣны заведенія» были мнѣ отвратительны, казались стѣнами лупанара. Дотронуться до нихъ пальцемъ, краемъ пальто противно было. Профессора, «люди науки», за которыми мы бѣгали, которыми мы вдохновлялись, бодрящее общество товарищей, — все это, какъ семга въ «Ревизорѣ»: «для тѣхъ, которые почище-съ». Наука, какъ продажная тварь, принадлежитъ только тому, у кого есть деньги. Какое ей дѣло до вашихъ «чувствъ»! По любви она не отдается. Продажная тварь, она принадлежитъ всякому мерзавцу, который можетъ ей заплатить. Всякому сыну лавочника и самому въ душѣ лавочнику, который является сюда, чтобъ лучше вооружиться ею «на жизнь» для волчьихъ подвиговъ, — она раскрываетъ свои объятія: «пожалуй, голубчикъ!» Каждому мерзавцу, который отъ младыхъ ногтей думаетъ: «Вотъ сдѣлаю карьеру, буду у другихъ на спинахъ ѣздить», она принадлежитъ. Каждому пустельгѣ, купчишкѣ, родители котораго вылѣзли «въ люди», богатому дворянчику, — которые волочатся за ней изъ тщеславія, чтобъ потомъ этимъ похвастаться, она принадлежитъ. Всѣмъ, кромѣ тѣхъ, у кого нѣтъ денегъ. Продажная тварь! И я перебиралъ въ умѣ всѣхъ своихъ товарищей, и никогда мнѣ не казалось, что міръ такъ переполненъ мерзавцами. Девять десятыхъ изъ моихъ товарищей я находилъ въ ту минуту мерзавцами. И всѣмъ имъ наука будетъ принадлежать! А мнѣ вотъ нѣтъ, потому что у меня нѣтъ денегъ, чтобы ей заплатить. Какъ женщина въ лупанарѣ. У меня была истерика въ душѣ, и я хохоталъ:
— Посмотришь на студенчество, какой все честный, «свѣтлый» народъ. Откуда же потомъ берутся негодные адвокаты, карьеристы-прокуроры, выѣзжающіе на чужомъ мясѣ, на чужой крови, на чужихъ страданіяхъ, «не сказывающіеся дома» доктора, отказывающіе въ помощи умирающему, потому что онъ не въ силахъ имъ заплатить? Откуда берутся они всѣ? Это какъ дѣти. Въ шесть лѣтъ всѣ дѣти «удивительно умны». Откуда только потомъ берется на свѣтѣ столько дураковъ!
Несправедливъ я былъ тогда, да вѣдь и ко мнѣ какъ были несправедливы!.. Кругомъ торгуютъ, копаются надъ чѣмъ-то, говорятъ, что «работаютъ», и что это «святое дѣло», пеленки для дѣтей покупаютъ, въ газетахъ пишутъ, а передъ человѣкомъ захлопнули двери къ знанію, потому что у него нѣтъ… денегъ. Изъ «храма науки», — «храма науки» вѣдь — чортъ ихъ побери! — потому что у него заплатить было печѣмъ, вытолкали. И никому до этого нѣтъ никакого дѣла! Лежитъ человѣкъ на мостовой, и всѣ мимо идутъ. Эхъ, всѣхъ бы васъ… Къ счастію, жизнь моя сложилась такъ, что дипломъ мнѣ ни разу не потребовался. Развѣ иногда мерзавецъ какой-нибудь, — измерзавившійся вконецъ вѣдь! — ткнетъ: «вы, молъ, университета не кончили, а мы — университетскіе»… Ну, да я такъ жизнью закалился, что на всякаго мерзавца могу съ улыбкой смотрѣть и думать: «раздавлю я тебя въ свое время, гадину. Въ свое время! Когда обстоятельства насъ поставятъ, что ты будешь подо мною, а я надъ тобою. Дай только времени и обстоятельствамъ насъ въ удобную позицію поставить!..» Да вотъ еще, какъ значки эти пошли, и всѣ эти ордена за аккуратный взносъ платы за ученье нацѣплять стали. Улыбнетесь вы, мелочно это. Но когда рана болитъ и не заживаетъ, всякое малѣйшее прикосновеніе ее бередитъ. Будешь мелочнымъ, когда больно. Нацѣпитъ этакій вислоухій дуракъ на лацканъ сюртука квитанцію во взносѣ причитавшихся съ него «за право ученіе» денегъ и ходитъ: «я существо высшаго порядка!» И на всѣхъ, у кого такой квитанціи не нацѣплено, смотритъ презрительно. Ну, иногда и злость беретъ, Такая же злость, какая бы взяла, если бъ человѣкъ вамъ ежеминутно надоѣдалъ: «а у меня тогда-то 40 рублей было, а у тебя не было! Что? А у тебя не было, не было, не было!» Глупо, — а злишься!
— «Эге, — скажете, однако, вы, — чего жъ ты тутъ жалуешься? Диплома, по твоимъ же словамъ, тебѣ въ жизни ни разу не понадобилось, значкамъ и прочимъ „знакамъ отличія“ ты, какъ видно, значенія не придаешь. Чего жъ тебѣ надобно? Образованія? Такъ для этого и самообразованіе есть».
Самообразованіе! Хорошо, что я юристъ. А представьте себѣ, что я былъ бы медикомъ. Тутъ самообразованіемъ не займешься. Ну, да это въ сторону. Самообразованіе! Случалось вамъ въ юности веселой шумной гурьбой взбѣгать на высокую крутую гору. Ногъ подъ собой не чувствуешь, устали нѣтъ, крутизны не замѣчаешь, — летишь! Ежели толпой. А если одному-то карабкаться и взбираться? А? Нѣтъ живого человѣческаго слова, въ душу льющагося, — одна мертвая, бѣлая книга. Былъ у меня одинъ знакомый нѣмецъ. Такъ тотъ почему-то вздумалъ, что ему надо аптечнымъ способомъ питаться, и все въ порошкахъ и пилюляхъ принимать. Мяса онъ не ѣлъ, а принималъ мясной порошокъ. Супа не ѣлъ, а принималъ тройной экстрактъ изъ бульона въ видѣ желе. Живъ былъ нѣмецъ, но чахлая была скотина. Такъ, не человѣкъ, а словно слипшійся порошокъ человѣка. А книга, это — порошокъ мысли, это — мысль въ пилюлѣ. Нужно живое общеніе съ людьми, которые работаютъ надъ тѣмъ же дѣломъ, такъ же страстно стремятся къ знанію. Тяжело по вечерамъ, при желтомъ свѣтѣ лампочки, одному по мертвой книгѣ самообразованіемъ заниматься. Словно въ чуланъ тебя заперли: «усовершенствуйся!» А когда на васъ вдругъ сомнѣніе найдетъ: «да нужно ли все это?» — тогда вы что одни-то подѣлаете? Когда кругомъ васъ толпа жизнерадостной молодежи, — вы ужъ ея душой живете, а не своей. Отъ окружающихъ вѣрой заражаетесь. Трудно человѣку въ одиночномъ заключеніи жить, а учиться и еще труднѣе. Тяжко юношѣ одинъ на одинъ бороться съ сомнѣніями. Сопьешься или рукой махнешь и свиньей сдѣлаешься. Многіе тѣмъ и кончаютъ. Но меня злость спасала. «Врете, подлецы, — у которыхъ были деньги „на право ученія“, — не меньше васъ знать буду!» И даже больше многихъ знаю. Да вѣдь стоило-то чего! Идешь одинъ, въ темнотѣ, ощупью дорогу ищешь. Гдѣ бы бѣгомъ бѣжать можно было, какъ черепаха ползешь. Въ душѣ, бывало, отъ обиды и злости плачешь: «Время трачу, и лучшее время. Труда сколько! И часто на что? На то, что всякому, у кого есть за „право ученіе, безо всякаго труда дается“». Экая имъ-то привилегія. Злость возьметъ поневолѣ! Вы меня, можетъ-быть, спросите, сколько же при такой своей ;лютой злобѣ, которой живу, которой дышу, злодѣйствъ надѣлалъ? Хотѣлъ много, не сдѣлалъ ни одного. Обстоятельства такъ складывались, что мнѣ къ злодѣйствамъ никакихъ поводовъ не было, Напротивъ! Обстоятельства такъ сложились, что я даже не мало путнаго обществу, быть-можетъ, сдѣлалъ. Но дѣлалъ я это съ презрѣніемъ, съ отвращеніемъ — какъ, знаете, видишь на дорогѣ полураздавленную лягушку, возьмешь ее да осторожненько на травку и переложишь. Жалѣя, доброе дѣло ей дѣлаешь, но дѣлаешь съ омерзѣніемъ. И никогда я истиннаго удовольствія, теплоты, родственнаго чего-нибудь при этомъ не чувствовалъ. Общество, создавшее такія условія, при которыхъ «двери знанія» закрываются передъ тѣмъ, кто не можетъ заплатить «за входъ»! Отъ него, алчущаго и жаждущаго, прячутъ знаніе. «Знаемъ, а не скажемъ, потому что у тебя заплатить нечѣмъ». Общество. Все презираю я въ немъ! И всѣ громкія слова, которыя оно произноситъ, кажутся мнѣ лицемѣріемъ, фарисействомъ. «Общественные интересы». Ваши интересы — выжать изъ отдѣльной личности все, что можно, и если вамъ удается при этомъ ничего не заплатить, вы, алтынники, говорите человѣку, котораго вы обобрали: «это съ вашей стороны безкорыстное служеніе!» Вы говорите о безкорыстіи, вы — общество, въ которомъ даже истина продается. «Нравственность» какъ одинъ изъ устоевъ общества. Вотъ слово, котораго я ненавижу, и когда его произносятъ при мнѣ, я смѣюсь въ душѣ: «ахъ, подлецы, подлецы! А вышвыривать юношу изъ „храма знанія“ за то, что у него нѣтъ денегъ, это нравственно?» Нѣтъ у общества большого врага, нѣтъ. То-есть есть, — такіе же какъ я, передъ которыми въ одинъ прекрасный день захлопнули дверь съ циничною фразой: «денегъ нѣтъ, и ученья нѣтъ!» Эта обида, эта величайшая несправедливость никогда не забудется. Никогда! У насъ, извольте замѣтить, человѣку когда больше всего въ душу плюютъ? Когда онъ молодъ. Ты пожившему человѣку въ душу плюй, — у него душа, какъ подошва, плохо чувствуетъ даже, что мокро. А юная душа покрыта еще пленочкой. Стоитъ хорошенько харкнуть, пленочка и прорвалась. И раночка. А если даже и зарубцуется, то больной рубецъ будетъ. Больной! На всю жизнь общество юношѣ на душу клеймо, разожженнымъ желѣзомъ клеймо, кладетъ: «Вотъ каковы мы, подлецы. Помни это всю жизнь». И будетъ помнить. И никогда не забудетъ. Всѣ обиды, всѣ несправедливости забудетъ, а этой несправедливости, этой обиды никогда не забудетъ, потому была первая, тягчайшая и незаслуженнѣйшая, и очень юной и болѣзненно-чувствительной душѣ нанесена. Никогда не примирится, И поступая такъ, общество готовитъ себѣ злѣйшихъ, заклятѣйшихъ враговъ. Въ его ли это расчетахъ? Я въ другія чувства и побужденія общества не вѣрю — не расчетъ. Въ его ли расчетахъ себѣ враговъ готовить?
Вы спросите меня, быть-можетъ, зачѣмъ я это все вамъ разсказать явился. А видите ли, У насъ два раза въ годъ съ молодежью то дѣлаютъ, что со мной сдѣлали. Два раза въ годъ молодежь то чувствуетъ, что я тогда перечувствовалъ. И вотъ теперь то же предстоитъ. Газеты въ такихъ случаяхъ статьи очень милыя печатаютъ и на жалость бьютъ: «Пожалѣйте, молъ, молодежь! Они такіе огорченные». Нѣтъ, скажите имъ, — они не только огорчаются, они озлобляются. Озлобляются! Вы противъ себя оружіе готовите! Не допускайте до этого! Въ видахъ самосохраненія не допускайте! Что на самомъ дѣлѣ все жалиться да жалиться. Вы ихъ этимъ и припугните… припугните ихъ… хе-хе… припугните…