Порицкъ и Волчій постъ.
правитьПолучивъ назначеніе стать въ первой линіи, нашъ отрядъ занялъ мѣстечко Порицкъ, въ четырехъ верстахъ отъ границы Галиціи. Въ тактическомъ отношеніи трудно было избрать для передоваго отряда болѣе выгодную позицію. Это мѣстечко, имѣніе одного изъ первыхъ богачей Волынской губерніи, графа Чацкаго, раскинулось на чрезвычайно оригинальной мѣстности. Представьте себѣ, на нѣсколькихъ квадратныхъ верстахъ, почти сплошное болото; середина его, приподнятая нѣсколько выше и осушенная искуственнымъ образомъ, раздѣлялась на двѣ части. На одной, опоясанной широкимъ каналомъ и обсаженной столѣтними тополями, красовались два палаца[1] самого владѣльца; между зданіями расположился просторный круглый дворъ, къ которому, съ одной стороны, примыкалъ довольно большой тѣнистый садъ, а съ другой — тянулась широкая тополевая аллея, ведущая къ каменному мосту, перекинутому одною аркой черезъ каналъ, единственному сообщенію съ остальной частью мѣстечка. Другая часть, кругомъ обстроенная большими еврейскими стодолами[2], съ базарною площадью посрединѣ, составляла самый центръ торговой жизни мѣстечка. Надъ сѣрыми соломенными крышами частныхъ построекъ возвышался, своими готическими верхушками, великолѣпный костелъ; за нимъ, тамъ и сямъ, бѣлѣли сквозь зелень домики, болѣе опрятной наружности чѣмъ стодолы, и въ нихъ обитала многочисленная челядь графа. Трудно вообразить, какъ могла еще сохранить свое существованіе въ этомъ видѣ пестрая орда конюховъ, подконюховъ, служонцъ, садовниковъ и поваровъ съ десяткомъ поваренковъ, изъ которыхъ младшему было не менѣе двадцати лѣтъ. Все это жило на счетъ владѣльца, — и ровно ничего не дѣлало; рабски ползало передъ каждымъ русскимъ солдатомъ, и задорно подымало носъ передъ каждымъ русскимъ крестьяниномъ. Послѣднее, впрочемъ, только тамъ, гдѣ не было солдатъ; при нихъ же весь этотъ сбродъ стушевывался, потому что военное положеніе сильно давало себя ему чувствовать. Развѣ только слѣпой могъ не видѣть, что весь кагалъ этотъ только и ждалъ, чтобы дѣла пресловутаго жонда съ ненавистными москалями пошли хотя немного успѣшнѣе. О, тогда все это взялось-бы за косы и потянулось бы за своими панами — пожинать болѣе безопасные мародерскіе плоды кровавыхъ схватокъ!
Къ базарной площади тянулись, длиною версты въ полторы, гати-улицы, по сторонамъ которыхъ тѣснились жалкія полуразрушенныя хаты крестьянъ, съ чахлыми огородиками, и почти безъ всякихъ хозяйственныхъ построекъ и принадлежностей. — Этихъ гатей было четыре: одна вела по направленію къ Владиміръ-Волынску, остальныя три обращены были къ границѣ на Милятинъ, Грушево и Самоволье. У первой заставы пріютилась, передѣланная изъ старой католической часовни, убогая русская православная церковь, на которую, гордо черезъ всѣ крыши, смотрѣли блестящія верхушки костела. Грустныя мысли толпились въ головѣ, при видѣ этого унизительнаго контраста, одного изъ безчисленныхъ горькихъ уроковъ въ неумѣстности великодушія и довѣрія въ борьбѣ съ тѣми, кто давно вычеркнулъ изъ своего словаря эти два слова, и, всею своей политическою жизнью, выработалъ себѣ девизъ «цѣль оправдываетъ средства».
Другаго доступа не было въ Порицкѣ какъ по какой либо изъ этихъ гатей; такъ что, занявъ всѣ крайніе выѣзды пѣшими караулами, мы могли быть совершенно безопасны отъ нечаяннаго нападенія, не смотря на отдаленность и малочисленность нашего отряда (онъ состоялъ изъ одного эскадрона Казанскихъ драгунъ и двухъ ротъ Полтавскаго пѣхотнаго полка); а между тѣмъ, высылая постоянно конные разъѣзды по границѣ, мы могли наблюдать весь ввѣренный намъ сорокаверстный участокъ, именно: отъ селенія Джаръ до соединенія съ Дружкопольскимъ отрядомъ. Положеніе нашего отряда было, какъ я уже сказалъ, чрезвычайно выгодное; а такъ какъ не было надобности въ частой смѣнѣ отрядовъ, то мы, занимая Порицкъ уже мѣсяца четыре, совершенно ознакомились съ окрестной мѣстностью, и со всѣми, довольно запутанными, лѣсными и болотными дорогами.
Не смотря на то что нашъ офицерскій кружокъ былъ очень не великъ, время нашей стоянки проводилось довольно разнообразно, а значитъ и весело. То обильная результатами охота въ сосѣднихъ лѣсахъ, то вечеринка у кого нибудь изъ товарищей не давали намъ времени на скуку; а чуть но ежедневно доходящіе до насъ слухи о формированіи значительныхъ польскихъ бандъ, по сосѣдству, въ пограничныхъ мѣстечкахъ Галиціи, и предположенія о ихъ переходахъ черезъ границу то въ томъ, то въ другомъ мѣстѣ, значитъ и постоянная готовность къ встрѣчѣ съ этими бандами, давали всему какой-то тревожный, необыкновенно увлекательный характеръ.
Противъ насъ, съ австрійской стороны, содержалъ разъѣзды эскадронъ венгерскихъ гусаръ Его Высочества Великаго Князя Николая Николаевича полка, а въ ближнихъ деревняхъ квартировала рота австрійской линейной пѣхоты.
Ежедневно встрѣчались наши разъѣзды съ австрійскими. Офицеры размѣнивались обыденными привѣтствіями; солдаты косо поглядывали другъ на друга, и разъѣзжались каждый въ свою сторону. Сначала, узнавъ, что близко отъ насъ стоятъ венгерскіе гусары, мы съ нетерпѣніемъ ждали увидѣть этихъ лихихъ товарищей по оружію. Но какъ жестоко разочаровались мы, увидавъ тощія и до приторности аккуратныя, чисто-нѣмецкія фигуры! Оказалось что тутъ и не было ни одного венгерца, все чистѣйшіе Щенки и Кауфманны, а венгерскаго только одно имя полка. За разочарованіемъ слѣдовала и врожденная въ нашемъ солдатѣ антипатія къ австріаку; и намъ зорко приходилось смотрѣть, чтобы не вышло какого нибудь крупнаго скандала.
Впрочемъ, эта непріязнь не простиралась на пѣхотныхъ австрійскихъ солдатъ, и это весьма естественно: въ линейной ротѣ, занимавшей противъ насъ посты, всѣ рядовые были чистѣйшіе Русскіе, съ тѣми же, только по нѣмецки обчищенными, лицами, и съ совершенно русскою рѣчью. — Наши драгуны любили перекинуть съ ними словечко другое, хотя австрійскіе офицеры и старались всѣми силами не допускать этого, и строго наказывали солдатъ за эту естественную сообщительность. Какъ часто, бывало, встрѣтившись съ нами на нейтральной полоскѣ[3], они съ сочувственнымъ любопытствомъ смотрѣли на нашихъ сѣренькихъ драгунъ; видно было, что они ясно сознавали, что эти приземистые всадники, на своихъ сильныхъ вороныхъ лошадкахъ, не могутъ быть имъ врагами, — и ласково приподнимали шапочки и кивали намъ вслѣдъ головой, искоса посматривая на какого нибудь въ рюмочку затянутаго лейтенанта съ вонючею сигарой въ зубахъ.
И наши драгуны не пропускали случая поболтать съ ними или, изъ подъ полы шинели, передать имъ пачку-другую нашего русскаго табаку, а въ замѣнъ получить нѣсколько сигаръ тамошняго приготовленія. Мы, офицеры, смотрѣли сквозь пальцы на эту дружбу, даже отчасти способствовали ей по мѣрѣ силъ и возможности, — за что, конечно, навлекали на себя свирѣпые взгляды со стороны своихъ австрійскихъ собратій, о которыхъ, мимоходомъ сказать, мы не очень-то много заботились. Глядя на все это, намъ невольно казалось, что вспыхни война между нами и нашими сосѣдями, плохую поддержку нашли-бы нѣмцы въ своихъ русскихъ батальонахъ.
Свѣдѣнія о мѣстонахожденіи польскихъ сборищъ, или о предположеніи ихъ перейти нашу границу, мы получали изъ двухъ источниковъ: или отъ начальниковъ пограничной стражи, или отъ евреевъ, которые сообщали намъ очень часто, что тамъ-то «поляковъ больсія тысяцы» и перейдутъ они тамъ-то и непремѣнно «сегодня ночью». Все это подтверждалось десятками клятвъ и распинаній; но мы все таки мало довѣряли подобнымъ источниками. А такъ какъ пограничные офицеры собирали свои свѣдѣнія тѣмъ же путемъ, то и ихъ донесенія мало цѣнились начальникомъ нашего отряда. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы эти свѣдѣнія оставлялись нами совершенно безъ вниманія; мы очень хорошо помнили пословицу: «чѣмъ чортъ не шутитъ». Въ указанное мѣсто посылались секреты, усиливались посты и разъѣзды; короче, соблюдалось все, чего только требовало наше положеніе. Единственныя вѣрныя извѣстія мы могли получать отъ нашихъ разъѣздовъ, т. е. только тогда, когда они въ очію увидятъ польскихъ уланъ или косиньеровъ, — значитъ, очень и очень рѣдко.
Частыя фальшивыя тревоги и обманутыя ожиданія начинали надоѣдать нашимъ солдатамъ. Особенно недовольны были казаки изъ присланной къ намъ полу-сотни; они явно высказывали свое неудовольствіе на «польское начальство», что оно такъ долго не предпринимаетъ ничего такого, что бы могло принести выгоду ихъ карману. Бывало, возвращаясь изъ фуражныхъ складовъ и навьючивъ сѣномъ своихъ поджарныхъ горбоносыхъ лошадокъ, такъ что издали кажется, будто-бы по дорогѣ тащится копна, изъ которой сверху выглядываетъ казачья, а спереди конская головы, — жалуются они другъ другу на свою судьбу мало-прибыльную.
— Нѣтъ, ты мнѣ скажи, теперича, что же это такое? допытывается одинъ, выглядывая изъ копны на своего товарища.
— Чяво?
— Да полякъ-то… ну не страмъ-ли, прости Господи! Вотъ на прошлой недѣли, слышь, за Бугомъ опять накрыли хорошиловцы[4] больше согни, говорятъ было. Однихъ коней до сорока на сотню пришлось. Э — хъ!
— Ну, то хорошиловцы!
— А мы-то нешто обойденые?
Нѣсколько минутъ молчанія; шлепаютъ только копыта по жидкой и неглубокой дорожной грязи.
— Илья, а Илья! начинается опнъ.
— Чяво?
— Слышь ты, жидъ изъ зеленой корчмы давеча сказывалъ…
— Да тьфу ты, лѣшій! вѣрь ему, пархѣ этому. Давеча мнѣ тоже пришлось… Ну да и объегорилъ-же я его, страсть! инда всю плеть измочалилъ:
— Что такъ прогнѣвался?
— Да прибѣгъ, энто, онъ ко мнѣ: «азе, панъ сотникъ, цто зе я вамъ сказу»! Послушаемъ. Это, думаю, на счетъ поляка. «Сегодня ноцью, говоритъ жидъ, — какъ это ѣхать отъ Самоволья, тутъ, говоритъ, какъ разъ на четвертой верстѣ». А сколько, молъ, спрашиваю? ты не узналъ? А самъ знаешь, нагайку отпутываю. «Ma-будь больсе тысяцы будетъ». А ты не врешь? «А Бозе мой, якже мозно цто-бы я вралъ»! А кто, молъ, тебѣ это сказывалъ? «Самый вѣрный целовѣкъ, панъ тысяцкій». Вишь-ты, въ тысяцкіе махнулъ! а самъ-то побѣлѣлъ какъ стѣна, трясется… Э, э молъ, думаю; — кто же это вѣрный человѣкъ-то твой? спрашиваю. А самъ, знаешь, разъ! — нагайкой-то; не то чтобы очень шибко, а все таки порядочно.
— Значитъ, средственно?
— Средственно! Завопилъ мой Волько… «Вай, вай, заразъ сказу! все сказу»! кричитъ да по полу валяется… индо смѣшно самому стало. Ну, молъ, разсказывай, говорю, а самъ, это, опять подымаю плеть; попугать только… оно очень пользительно, въ разговорахъ-то энтихъ. Онъ мнѣ и разсказалъ, какъ Заболоцкій панъ наказывалъ ему передать кому нибудь изъ войсковыхъ. Вишь какова механика: панъ сказывалъ! Вотъ ты и вѣрь ему таперича. Помочалилъ я его еще немножко, да и пустилъ. Не ври, молъ, другой разъ!
— Это точно.
Дѣйствительно, большая часть этихъ извѣстій была подобнаго происхожденія, что, конечно, не мало досадывало насъ — тѣмъ болѣе что безусловно пренебрегать этими доносами тоже не приходилось; врутъ-врутъ, да когда нибудь и правда окажется. И, дѣйствительно, правда оказалась.
Въ послѣднее время (трудно опредѣлить, съ какого именно числа; примѣрно, съ первыхъ чиселъ октября) между подобными отрывочными и неполными свѣдѣніями мы стали замѣчать какое-то странное однообразіе. Это заставило насъ внимательно выслушивать всѣ доносы, какъ-бы они ни казались съ перваго взгляда несообразными, — и тщательно, повозможности слово въ слово, записывать ихъ въ свой походный журналъ. Часто, собираясь вмѣстѣ, мы свѣряли все записанное, пополняли кой-какими собранными нами порознь вѣстями, и старались въ общемъ совѣтѣ добраться до настоящей нити. Впослѣдствіи мы узнали, что многія изъ нашихъ предположеній совершенно сходились съ истиною. Эта связь между донесеніями изъ разныхъ мѣстъ — становилась все яснѣй и поразительнѣе. То мы узнаемъ, что въ одной изъ деревень закуплено до двухъсотъ барановъ и отправлено въ имѣніе графа Скамаровскаго (въ Галиціи), а оттуда мы узнаемъ, что въ этомъ имѣньи на панскихъ дворахъ замѣчено какое-то необыкновенное стеченіе народа, и т. д. Разъ, темною ночью, трое казаковъ перебрались, вѣроятно «нечаянно», за-границу, и вернувшись рано утромъ — говорили, что видѣли на свѣжей пашнѣ, недалеко отъ деревни «Овечьи броды», множество конскихъ слѣдовъ, какъ будто-бы прошелъ конный отрядъ, и опять таки, по направленію къ Скамаровскому. А такъ какъ между казаками есть своего рода патфайндеры, то они божились, что это не были слѣды венгерцевъ, что они «ихнюю ковку распреотлично знаютъ»; значитъ, слѣды были чьи нибудь другіе, т. е. польскіе. Короче, по всему было замѣтно, что собирается что-то особенное, что непремѣнно и даже очень скоро должно обрушиться или на нашъ отрядъ, или гдѣ нибудь близко по сосѣдству. Хотя мы и безъ того во всякую минуту были готовы ко всему, но все таки старались по возможности усиливать наши наблюдательныя средства. Особенно было обращено вниманіе на разстановку ночныхъ секретовъ, и на мелкіе пограничные разъѣзды и поиски. И все это не осталось безъ результатовъ.
Двадцатаго октября, отобѣдавъ у нашего эскадроннаго и вмѣстѣ съ тѣмъ отряднаго командира, маіора Ильченко, мы расположилсь по разнымъ угламъ совершать свой послѣ-обѣденный кейфъ. Посрединѣ большой съ побѣлеными стѣнами комнаты, гдѣ мы собрались, стоялъ раскладной походный столъ. Около него, у шумящаго на разные лады самовара, перетиралъ стаканы поручикъ Карелинъ, молодой, только что выпущеный изъ корпуса, ффицеръ. Онъ у насъ всегда исполнялъ должность хозяйки, въ нашемъ незамысловатомъ подвижномъ хозяйствѣ. У другаго конца стола, усатая, небольшаго роста фигурка, разбирала, для чистки, замки мортимсровской двустволки. Это былъ Мацневъ; съ видомъ знатока, онъ пересматривалъ каждый винтикъ, смазывалъ его какимъ то желтымъ масломъ, и въ порядкѣ раскладывалъ смазанное, на листъ бѣлой бумаги. На диванѣ, положивъ ноги на подоконникъ, лежалъ братъ его, докуривая сто двадцать третью папиросу въ день. Изъ угла въ уголъ большими шагами кочевалъ маіоръ, и отрывочнымъ басомъ диктовалъ, присѣвшему у окна эскадронному писарю, какое-то донесеніе въ штабъ.
Въ сосѣдней комнатѣ, два драгуна усердно выколачивали большой кусокъ зеленаго сукна, а дежурный трубачъ строгалъ длинненькіе кусочки мѣлу, и обертывалъ ихъ лоскутками приказа по полку. Каждый былъ занятъ своимъ дѣломъ. Синеватый дымъ отъ папиросъ Мацнева, смѣшиваясь съ паромъ отъ самовара, понемногу наполнялъ комнату. Разговоръ шелъ какъ-то особенно вяло; все предвѣщало одинъ изъ знакомыхъ уже намъ, длинныхъ, монотонныхъ осеннихъ вечеровъ. Вдругъ всѣ замолчали и начали прислушиваться. Мацневы бросились къ окнамъ; Карелинъ выбѣжалъ на крыльцо. Съ площади ясно доносился до насъ галопъ нѣсколькихъ устало-скачущихъ лошадей — ближе и ближе — вотъ уже мимо нашихъ оконъ промелькнули три конныя фигуры; круто повернули они направо, вскочили во дворъ, и торопливо начали слѣзать съ своихъ мокрыхъ и дрожащихъ всѣмъ тѣломъ лошадей. Черезъ нѣсколько секундъ, въ комнату вошелъ Карелинъ; за нимъ, задѣвая за двери винтовками, съ грохотомъ ввалились два измученныхъ, покрытыхъ съ головы до ногъ грязью, казака.
— Господа! поляки въ Джарахъ, началъ Карелинъ. — Вотъ они сами, указалъ онъ на Донцевъ.
— А вотъ узнаемъ, прервалъ маіоръ. — Въ чемъ дѣло? обратился онъ къ прибывшимъ.
Одинъ изъ казаковъ молча шагнулъ впередъ; вынулъ изъ висящаго на поясѣ дробовика мокрый, измятый клочекъ бумажки и сунулъ его къ маіору.
— Вотъ записка отъ урядника, пробасилъ онъ. — Самъ онъ таперича съ пятью робятами на глазу сторожитъ;[5] а насъ къ вашему ско-благородію прислалъ.
Въ запискѣ было, едва разборчиво, карандашомъ написано: «Поляки перешли Бугъ, все больше уланы. Есть и пѣшіе. Таперича они въ Джарахъ, и много. Урядникъ Шаров»… подпись разобрать было не возможно.
— Трубачъ!
— Я!..
— Тревогу!. Вахмистра ко мнѣ!..
Поднялась суматоха. Мы бросились по своимъ квартирамъ одѣваться.
Гдѣ то вдали грохнулъ барабанъ. Ему отозвался другой, у костела. Еще и еще — и бѣглая, подзадоривающая дробь понеслась изъ улицы въ улицу. Изо всѣхъ хатъ начали выбѣгать озадаченныя сѣрыя фигуры. Застегивая на ходу шинели, подхвативъ кой-какъ амуницію, они бѣжали, спотыкаясь по неровнымъ гатямъ, къ площади. Тутъ уже собралось нѣсколько офицеровъ. Всѣ вопросительно смотрѣли другъ на друга, потому что причина тревоги еще не успѣла распространиться по отряду. Съ секунды на секунду площадь все болѣе и болѣе наполнялась народомъ. Евреи пугливо выглядывали изъ оконъ. Переносныя лавочки и ятки поспѣшно запирались. Унтеръ-ффицеры суетливо сновали между рядами; одновременно раздавались «команды»: становись на мѣсто! подравняйсь! повѣрить разсчетъ! На правомъ флангѣ требовали къ ротному какого-то Кокубенку. И надъ всѣмъ этимъ хаосомъ, стоя, верхомъ другъ передъ другомъ, надувъ сколько возможно щеки, два трубача наигрывали знакомый напѣвъ тревоги. Изъ воротъ стодоловъ какъ бомбы вылетали драгуны, закинувъ штуцера заплечи, и согнувшись на своихъ кореностыхъ вороныхъ лошадяхъ.
— Покойнѣй!, не горячи лошадей!.. гремѣлъ голосъ маіора Ильченко.
— Фурманки гдѣ? Фурманки сюда!
Кто-то сообщилъ, что фурманки дожидаются за заставой.
— А!.. Ну ладно; пѣхота, съ Богомъ! пѣсенники впередъ!..
Шлепая по грязи, зашагали пѣхотинцы по направленію къ Самовольской заставѣ. Вызванные пѣсенники хватали въ разладъ:
Въ огородѣ бузина,
А въ Кіевѣ дядька…
Тронулись и драгуны. Мы ѣхали впереди эскадрона, сдерживая горячившихся лошадей. Вдругъ голова колоны остановилась; задніе начали натыкаться на переднихъ: лошади дѣлали лансады.
— Что тамъ еще! чего стали? послышались недовольные голоса. Карелинъ проскакалъ къ авангарду.
— Говорятъ, обозы не прошли, отвѣчалъ кто-то сзади.
И дѣйствительно, черезъ улицу рысью перекатывались отрядныя повозки, отступая во вторую линію, по дорогѣ къ Владиміръ-Волынску.
Снова тронулись. Пройдя шаговъ триста, опять остановились. Тутъ дожидались, вытянувшись въ рядъ, заготовленныя заранѣе фурманки, запряженныя въ дышло, парами малорослыхъ туземныхъ лошадокъ. Пѣхота усаживалась на нихъ по десяти человѣкъ. Дѣло не обошлось безъ суматохи.
Съ длинными, болтающимися за спинами пиками, казаки рысью обгоняли отрядъ, чтобы занять свое обычное мѣсто въ авангардѣ.
Быстро пошелъ отрядъ, удаляясь отъ Порицка. Свѣжія крестьянскія лошади бодро тащили пѣхотинцевъ. Драгуны, справа по три, шли крупною рысью. Когда выбрались изъ мѣстечка, порядокъ въ движеніи скоро установился.
Справа и слѣва лежали ровныя, болотистыя поля: за ними синѣлъ лѣсъ; спереди тоже. Моросилъ мелкій осенній дождь. Темнѣло.
Довольно скоро прошли мы еще версты двѣ. Уже голова колонны подходила къ зеленому лѣсу; за намъ должны были открыться Иваничи, половина нашего перехода къ Джарамъ. Но увы! ни что не прочно подъ луною; нашъ стройный порядокъ замѣтно начиналъ рушиться. Мелкій дождь, усиливаясь съ часу на часъ, дѣлалъ свое дѣло; дорога съ каждымъ шагомъ становилась все хуже и хуже; фурманки съ пѣхотой шли тише; двѣ или три завязли въ колдобинахъ отвратительной лѣсной дороги. Солдаты вскакивали, и на рукахъ вытаскивали ихъ на болѣе надежное мѣсто. У одной сломалось ось; тамъ упала лошадь, и, не смотря, на всѣ увѣщеванія, вовсе не хотѣла подниматься. Фурманки насъ видимо задерживали, а бросать ихъ было жаль, имѣя въ виду за лѣсомъ нѣсколько верстъ хорошей дороги, а значитъ, съ помощью этихъ же фурманокъ, и скорый переходъ.
Драгунамъ скомандовали: «Стой! Слѣзай! Оправь лошадей!.»
Освободившись отъ тяжести всадниковъ, кони весело фыркали и отряхивались; солдаты подтягивали подпруги и оправлялись. Гдѣ-то въ третьемъ взводѣ щелкало кресало, — и черезъ нѣсколько секундъ, въ сыромъ лѣсномъ воздухѣ, потянуло знакомымъ запахомъ макорки.
Опять: «Садись»! и опять тронулись въ путь…
— А вонъ и зеленая корчма, процѣдилъ кто-то сквозь зубы.
— Гдѣ это?
— Да вонъ влѣво! не видишь, чтоли?
Дѣйствительно, влѣво отъ дороги мерцалъ огонекъ. Подойдя ближе, можно было ясно разсмотрѣть, между толстыми дубовыми стволами, свѣтлый четыреугольникъ окна и на немъ силуэтъ конской морды. Изъ корчмы доносились брань и громкій говоръ; то наши казаки сдѣлали честь корчмарю Волькѣ своимъ посѣщеніемъ. Ихъ сейчасъ-же выгнали оттуда, они были очень довольны этимъ, потому что не успѣли еще расплатиться съ хозяиномъ.
Наши драгуны, проходя мимо корчмы, привѣтливо поглядывали на огонь; они тоже не прочь бы навѣдаться, да нельзя! служба не пускаетъ. «Казакъ одно, а драгунъ — совсѣмъ другое; потому, драгунъ — дѣло казенное, а казакъ — что?. Казакъ вольный человѣкъ, ибо онъ съ Дону есть и войскомъ иррегулярнымъ называется».
Спереди лѣсъ началъ рѣдѣть. На горизонтѣ замелькали огоньки; по вѣтру доносился лай собакъ; это были Иваничи.
Наша надежда на фурманки не сбылась. Выйдя изъ лѣса, они поприставали окончательно; пришлось ихъ бросить. Съ каждой минутой становилось все темнѣе и темнѣе; небо заволакивали тяжелыя тучи. Горизонтъ исчезъ, и красноватые огоньки деревни казались разбросанными въ воздухѣ.
— Эка темнота-то, подумаешь, страсть! раздается голосъ одного изъ нашихъ остряковъ. — Ночь черная, лошадь черная, ѣдешь да похлопываешь рукой: подъ собой-ли лошадь-то?
Взойдя въ Иваничи, мы остановились. Офицеры съѣхались вмѣстѣ. Рѣшено было дать людямъ оправиться, а покуда составилось нѣчто въ родѣ маленькаго военнаго совѣта.
Положеніе нашего отряда было слѣдующее: мы остановились, какъ я уже сказалъ, въ Иваничахъ. Порицкъ остался за нами въ девяти верстахъ; до Джаръ еще оставалось тринадцать верстъ лѣсной тяжелой дороги. Не доходя двухъ верстъ до Джаръ, вправо отъ дороги, находилось имѣніе графа Туровскаго, Заболотцы; влѣво, паралельно нашему пути, верстахъ въ четырехъ отъ насъ, тянулась австрійская граница. Если поляки перешли Бугъ въ Джарахъ, то они навѣрное предполагаютъ ворваться въ Царство Польское; значитъ, пойдутъ на Заболотцы, потому что граница именно тутъ поворачиваетъ круто налѣво, и отдѣляетъ отъ Галиціи уже не Волынь, а Люблинскую губернію. Намъ непремѣнно надо было занять Заболотцы — и постараться сдѣлать это какъ можно тише, чтобы не быть замѣченными поляками: тогда бы они должны были непремѣнно наткнуться на нашъ отрядъ, хотя и очень небольшой, но за то стоящій на превосходной позиціи. Все это было соображено на нашемъ совѣтѣ — и рѣшено идти къ Заболотцамъ. Если-бы полякамъ захотѣлось идти къ Царству Польскому, то они должны былибы занять Заболотскій лѣсъ, или же оставаться въ Джарахъ. Въ первомъ случаѣ, намъ пришлось-бы столкнуться съ ними на этомъ переходѣ; а во второмъ, самомъ выгодномъ для насъ, мы имѣли бы возможность покойно занять Заболотцы и заблаговременно высмотрѣть силы и расположеніе противниковъ — что, конечно, было бы самое лучшее. Встрѣчи въ лѣсу мы не боялись, зная, что темнота и для нихъ и для насъ одинакова, значитъ одинаковы и всѣ сопряженныя съ нею неудобства; между тѣмъ какъ мы имѣли на своей сторонѣ чрезвычайно важный шансъ успѣха — именно, нечаянность нападенія. И такъ, мы тронулись въ путь.
Впереди, въ видѣ патруля, ѣхали человѣкъ десять казаковъ, за ними полуэскадронъ драгунъ, потомъ пѣхота и, въ арьеръ-гардѣ, другой полуэскадронъ.
Выйдя изъ Иваничей, мы шли, не преувеличивая выраженія, ощупью. Мы слышали топотъ копытъ, шлепанье по грязи пѣхотинцевъ, брязгъ сталкивающихся между собой штыковъ, сдержанный шопотъ солдатъ, — и ровно ничего не видѣли. Съ перваго фланга шопотомъ передавалось команда «отомкнуть штыки!» На минуту остановились; по рядамъ пронесся однообразный металлическій звукъ. Тронулись снова.
Сперва мы слышали пѣхотинцевъ передъ собой, потомъ намъ показалось, будто-бы они тянутся справа и слѣва; а между тѣмъ сзади между конными поднялась какакя-то тревожная суматоха. Лошади пугливо фыркали; нѣсколько пѣшихъ попало какъ-то между драгунами; тутъ какъ будто-бы мелькнула передъ глазами казачья пика… Однимъ словомъ, окончательно перепутались. Отъ темноты, у конныхъ начали кружиться головы; драгуны спѣшивались и вели лошадей въ поводу. И такою безпорядочной толпой мы медленно ползли часа два, безпрестанно сбиваясь съ дороги.
Наконецъ лѣсъ кончился, и мы начали выбираться на опушку. Внѣ-лѣса было немного свѣтлѣй; можно было различать неясныя группы людей и лошадей. Мокрая дорога въ Заболотцы блестѣла широкою полосой въ темнотѣ; на ней слышанъ былъ частый топотъ скачущихъ лошадей Топотъ приближался, и вдругъ остановился шагахъ въ полуторастахъ отъ насъ. «Уже не они-ли»? мелькнуло вѣроятно у каждаго изъ насъ. Намъ даже показалось, будто-бы щелкнулъ курокъ. Карелинъ и Мацневы тронули своихъ лошадей на встрѣчу, и въ туже минуту раздался тревожный крикъ: «кто ѣдетъ»?
— Свои, свои!
— Тьфу ты, а я было принялъ васъ за повстанцевъ!
— То-то, небось, трухнули?
— А чортъ же васъ знаетъ! въ потьмахъ не разберешь.
По голосу мы узнали Геникса, одного изъ знакомыхъ намъ пограничныхъ офицеровъ. Онъ намъ сообщилъ, что поляки еще въ Джарахъ, а что самъ онъ ѣхалъ къ намъ, расчитывая встрѣтить насъ въ Иваничахъ, и ни какъ не предполагая, чтобы мы рѣшились пройти Заболотскимъ лѣсомъ «въ такую темень».
Надо было спѣшить въ Заболотцы, а отрядъ еще далеко не весь выбрался изъ лѣсу, многіе потеряли доорогу и отбились въ сторону.
Тѣ, кому не случалось быть, темною ночью, въ десяти и болѣе верстномъ лѣсу, — не могутъ понять, какъ легко потерять дорогу и заблудиться, даже хорошо знакомому съ лѣлѣсомъ. Кругомъ вы не видите ничего опредѣленнаго; со всѣхъ сторонъ мелькаютъ передъ вами неясные и совершенно однообразные контуры деревьевъ; если вы верхомъ, у васъ отъ темноты кружится голова, вы слѣзаете съ лошади, задумались о чемъ-нибудь постороннемъ, проходитъ нѣсколько секундъ — и вы теряете направленіе. Не расчитывайте много на едва-замѣтную дорогу; безчисленные объѣзды и завороты скоро завлекутъ васъ въ труднопоправимую ошибку; и хорошо еще, если вы выберетесь изъ лѣсу въ трехъ или четырехъ верстахъ отъ того пункта, гдѣ бы вамъ слѣдовало выйти…
Надо было собрать отрядъ. Раздались свистки; имъ отвѣчали такіе же изъ лѣсу; на опушку тамъ и сямъ выскакивали, по одиночкѣ, темныя фигуры, спѣша бѣгомъ къ сборному пункту отряда.
Черезъ четверть часа, отрядъ былъ приведенъ въ порядокъ. Нашъ эскадронъ, собравшись нѣсколько раньше, рысью тронулся къ Заболотцамъ, чтобы успѣть поскорѣе занять всѣ выѣзды и выставить передовую цѣпь. Это было необходимо, потому что у Туровскаго тоже было много челяди, и присутствіе нашего отряда было-бы тотчасъ же узнано въ Джарахъ. Пѣхотинцы пошли усиленнымъ шагомъ, и всѣ съ тревожнымъ любопытствомъ поглядывали влѣво, по направленію къ Джарамъ, гдѣ на горизонтѣ, то ослабѣвая, то впыхивая снова, поднималось красноватое зарево повстанскихъ костровъ.
Въ Заболотцахъ мы узнали, что графъ Туровскій еще наканунѣ выѣхалъ въ Владиміръ-Волынскъ, со всѣмъ семействомъ. Значитъ, онъ заблаговременно зналъ о предположеніи поляковъ перейти Бугъ именно во Джарахъ. Вся его дворня встрѣтила насъ съ низкими поклонами и предложеніями занять панскій палацъ, чѣмъ мы воспользовались-бы и безъ этого предложенія, такъ-какъ дождь началъ усиливаться и солдаты промокли до костей. Держать ихъ на открытомъ мѣстѣ, безъ крайней надобности, не приходилось, а крестьянъ безпокоитъ постоемъ намъ не хотѣлось. И такъ, мы расположились на панскомъ дворѣ.
Посреди двора сталъ въ коновязяхъ нашъ первый полуэскадронъ; второй былъ весь израсходованъ на передовую цѣпь. Кругомъ, подъ навѣсами, помѣстились пѣхотинцы; офицеры заняли одну изъ комнатъ въ нижнемъ этажѣ, гдѣ скоро закипѣлъ, раздобытый вѣстовыми Богъ вѣсть откуда, самоваръ. Вокругъ него стѣснился нашъ небольшой кружокъ, и тотчасъ же пошла веселая оживленная бесѣда о предстоявшихъ намъ похожденіяхъ.
Командиръ отряда рѣшилъ дожидаться такимъ образомъ разсвѣта, а между тѣмъ постараться узнать, сколько возможно вѣрнѣе, что дѣлается въ Джарахъ. Послѣднее поручено было Карелину, какъ командиру втораго полу-эскадрона.
Не желая быть замѣченнымъ польскою бандою, мы не должны были выдвигать наши ведеты слишкомъ далеко впередъ, ограничиваясь только однимъ предупрежденіемъ внезапнаго появленія передъ нами непріятеля. Между тѣмъ, намъ было далеко не лишнее узнать, изъ какихъ силъ состоитъ польская банда и на что мы должны разсчитывать при встрѣчѣ. Надо было, во что-бы то ни стало, пробраться въ Джары; это было единственное средство достигнуть цѣли, и за исполненіе этого предпріятія взялся Карелинъ.
Садясь на своего Алмаза, чтобы ѣхать въ цѣпь, Карелинъ посмотрѣлъ на часы; было, половина второго, значитъ до разсвѣта оставалось, по крайней мѣрѣ, еще четыре часа. Дождь пересталъ, и отъ земли поднимался густой бѣловатый туманъ; это обстоятельство значительно облегчало Карелину его предпріятіе.
— Гдѣ казаки? спросилъ онъ вѣстоваго, подавшаго ему лошадь.
Тотъ молча указалъ направо, подъ навѣсъ. Тамъ было совершенно темно; что-то копошилось и разговаривало въ полъ-голоса; лошади жевали овесъ.
— Эй, ребята, выходи-ко сюда! крикнулъ Карелинъ. Изъ-подъ навѣса показалось нѣсколько казаковъ.
— Кто хочетъ со мной въ Джары? обратился онъ къ нимъ.
— Да хоть всѣ! Кому велятъ — тѣ и пойдутъ, отозвался одинъ изъ нихъ, взглянувъ, изъ-подъ фуражки, на Карелина.
— Да мнѣ всѣхъ не нужно; больше четырехъ человѣкъ и не потребуется.
— Это въ Джары-то? Гм!.. нѣтъ, четырехъ будетъ много; попадетесь съ ними, ваше благородіе.
— Будетъ и двухъ; оно понадежнѣй; а то что съ большимъ народомъ-то дѣлать! подтвердилъ другой.
Карелинъ зналъ хорошо казачьи нравы, и потому его не удивляли эти странные, съ перваго взгляда, совѣты и возраженія подчиненнаго своему начальнику.
— Ну, такъ кто же ѣдетъ со мной? спросилъ онъ снова. Казаки переглядывались.
— Василій, а Василій! ты, что-ли, поѣдешь?
— Пожалуй и я, отвѣчалъ тотъ, кого называли Василіемъ.
— А другого, ваше благородіе, обратился онъ къ Карелину, — возмемъ Косаря. Онъ таперича въ цѣпи съ вашими драгунами; тамъ мы его и захватимъ. Ладно, что-ли?
— Ну, хорошо. Съ Богомъ!
Карелинъ поѣхалъ рысью; за нимъ поплелся на своей лошаденкѣ казакъ.
— Василій! пику-то оставь; на коего она тѣ чорта? только мѣшать будетъ!.. крикнулъ ему кто-то вслѣдъ.
Казакъ молча спустилъ съ локтя ременную петлю, освободилъ пику изъ стремени и бросилъ ее на дорогу.
Выѣзжая изъ деревни, Карелинъ встрѣтилъ странное шествіе: одинъ драгунъ ѣхалъ впереди, ведя съ боку на сѣнномъ арканѣ кого-то въ легенькомъ парусинномъ пальто и безъ шапки; за ними другой велъ свою лошадь въ поводу, а черезъ сѣдло была перекинута какая-то безобразная масса.
— Стой! это что такое? спросилъ Карелинъ.
— Да вотъ, ваше благородіе, двоихъ изъ панской дворни въ цѣпи изловили, отрапортовалъ впереди ѣхавшій драгунъ. — Въ Джары пробирались; одного живьемъ захватили, а другой убѣчь хотѣлъ, такъ его конемъ придавили, ваше благородіе.
— Стыдно! а живаго развѣ нельзя было взять?
— Ни какъ не возможно. Какъ онъ, это, бѣжалъ огородами, такъ запнулся о что то и упалъ ничкомъ промежъ грядъ; а Плеснюкъ за нимъ гнался, да не успѣлъ коня сдержать — копытомъ спину и продавило ему, ваше благородіе.
— Ну, ведите ихъ къ маіору; тамъ разберутъ.
Карелинъ съ казакомъ поѣхали дальше. Въ цѣпи ихъ окликнули, и къ нимъ присоединился еще одинъ казакъ. Всѣ трое поскакали по Джарской дорогѣ.
— Ваше благородіе, тише! тутъ сейчасъ лѣсокъ будетъ, такъ нарѣзаться можно, замѣтилъ одинъ изъ казаковъ!
Они удержали лошадей и свернули съ дороги на пашню.
По мягкому грунту пашни не слышно было конскихъ шаговъ — и всѣ трое тихо, не звякнувъ ни одною пряжкой, какъ тѣни, подавались впередъ, къ небольшому джарскому перелѣску.
Уже минутъ десять ѣхали они такимъ образомъ. Сквозь туманъ показалось какая-то черпая стѣна; это былъ перелѣсокъ. До Джаръ оставалось не болѣе версты, какъ вдругъ одинъ изъ казаковъ быстро схватилъ лошадь Карелина подъ узцы. — и всѣ трое остановились.
Впереди, шагахъ въ пятидесяти отъ нихъ, слышанъ былъ людской говоръ; казалось, что говорящіе не подвигаются впередъ, а стоятъ на мѣстѣ. Вотъ донеслась, почти цѣликомъ, какая-то французская фраза; за нею короткій, отрывистый смѣхъ; брякнуло что-то металлическое, какъ будто-бы конецъ сабельныхъ ноженъ задѣлъ за стремя. Карелинъ догадался, что передъ ними былъ польскій конный ведетъ; входъ въ перелѣсокъ былъ занятъ.
Тогда всѣ трое тихо сошли съ лошадей, и потянулись влѣво, паралельно опушкѣ лѣса. Они шли шагъ за шагомъ, боясь выдать себя какимъ нибудь неожиданнымъ звукомъ. Привычныя лошади, навостривъ уши и вытянувъ по вѣтру свои головы, казалось понимали, чего отъ нихъ требуютъ. Пройдя такимъ образомъ съ полъ-версты, они замѣтили, что лѣсъ кончился. Поляки стояли въ цѣпи очень неосторожно; поминутно Карелинъ слышалъ то говоръ, то брязгъ оружія, и это помогло ему опредѣлить направленіе цѣпи. Эта безпечность значительно ободрила всѣхъ трехъ. Надо было, пользуясь туманомъ, пройти цѣпь между ея звеньями; съ осторожностью, это не трудно было сдѣлать, и они смѣло повернули къ Джарамъ. Сперва голоса слышались справа и слѣва, потомъ они очутились сзади: цѣпь была пройдена.
— Эко войско-то!.. ворчалъ одинъ изъ казаковъ, — ну нѣшто такъ стоятъ въ цѣпи? А еще дворяне: панами, тоже, называются!
Согнувшись и ведя лошадей въ поводу, русскіе подошли къ самымъ джарскимъ заборамъ; тутъ Карелинъ оставилъ въ канавѣ казаковъ, а самъ, сѣвъ на лошадь, поѣхалъ по шоссейной дорогѣ, ведущей на панскій дворъ. Оттуда доносились крикъ и пѣніе; по всѣмъ джарскимъ улицамъ были огни, и въ туманѣ мелькали конныя и пѣшія фигуры.
Карелинъ сообразилъ, что ни одному изъ поляковъ не можетъ прійти въ голову мысль, чтобы русскій драгунъ могъ очутиться одинъ такъ близко отъ нихъ, — а еслибъ они и замѣтили его, то темнота и туманъ не позволили-бы имъ разсмотрѣть костюма, и онъ навѣрное былъ бы принятъ за однего изъ жандармовъ народоваго жонда. Всѣ эти соображенія заставили его смѣло ѣхать впередъ и, если будетъ возможно, то пробраться садами къ самому палацу.
Пристально всматриваясь впередъ, онъ не замѣтилъ, какъ у околицы, совершенно неожиданно, подъѣхалъ къ нему какой-то конный, и громко окликнулъ его по польски:
— Кто ѣдзе?
Карелинъ вздрогнулъ, но тотчасъ же отвѣчалъ по польски, что «то свой».
— Лозунгъ, пане добродзее?…
Что было отвѣчать на подобный вопросъ? Угадать не было возможности; оставалось одно средство отдѣлаться — смерть.
Выхвативъ шашку, Карелинъ быстро бросился на поляка.
Тотъ выстрѣлилъ изъ пистолета почти въ упоръ и понесся къ деревнѣ.
Выстрѣлъ и почти надъ самымъ ухомъ провизжавшая пуля — до того разгорячили Карелина, что онъ, забывшись, поскакалъ за повстанцемъ и черезъ нѣсколько шаговъ очутился у него на хвосту. Полякъ повернулся на сѣдлѣ, и выхвативъ изъ за плечъ винтовку, швырнулъ ее подъ ноги Алмазу. Ударъ пришелся по колѣнямъ коня; онъ упалъ, тотчасъ же вскочилъ на ноги и снова рванулся впередъ. Еще секунда — и полякъ, съ разрубленнымъ на двое лицомъ, тяжело повалился на дорогу.
На выстрѣлъ прискакали казаки. Одинъ изъ нихъ подхватилъ за поводья лошадь убитаго, и всѣ трое поскакали назадъ. За ними, какъ гончія собаки, неслись польскіе кавалеристы; но горбоносые донцы и русскій драгунскій конь скакали лучше. Минутъ черезъ десять отчаянной скачки, преслѣдованіе прекратилось. Скакать прямо въ Заболотцы было невозможно, потому что встревоженная шумомъ цѣпь не пропустила-бы ихъ вторично такъ-же благополучно.
Надо было сдѣлать почти десятиверстный кругъ; — и только съ разсвѣтомъ, на совершенно измученыхъ, едва волочащихъ ноги лошадяхъ, явились они въ Заболотцы къ отряду. Рекогносцировка не удалась…
Рѣшено было немедленно идти къ Джарамъ и атаковать поляковъ. Планъ атаки былъ слѣдующій: Драгуны должны были ворваться въ селеніе мимо панскаго сада; въ этомъ пунктѣ было очень мало строеній, и кавалеристы могли удобно проскакать къ рѣкѣ. Здѣсь они должны были спѣшиться и занять спускъ къ броду. Такъ какъ Бугъ въ Джарахъ удобопереходимъ только въ одномъ мѣстѣ, то, занявъ бродъ, драгуны не допустили-бы повстанцевъ спасаться, въ случаѣ пораженія, въ Галицію. Пѣхота же должна была, одновременно съ обходнымъ движеніемъ драгунъ, атаковать селеніе. Правда, мы могли наткнуться на силы значительно превышающія составъ нашего отряда, но за то неожиданность нападенія и превосходство оружія служили значительнымъ обезпеченіемъ успѣха атаки.
Покуда собралась цѣпь, прошло около четверти часа. Отрядъ успѣлъ уже выстроиться, и мы быстро пошли къ Джарамъ.
Такъ какъ драгунамъ предстоялъ небольшой обходъ, то они, тотчасъ же по выходѣ изъ Заболотцевъ, отдѣлились отъ пѣхоты и пошли на рысяхъ, огибая Джарскій перелѣсокъ.
Отдохнувшіе пѣхотинцы шли почти бѣгомъ, и минутъ черезъ двадцать, сквозь сѣрый утренній туманъ, показались неясные контуры джарскихъ крышъ.
Польской передовой цѣпи уже не было на томъ мѣстѣ, гдѣ ее ночью встрѣтилъ Карелинъ. Въ самыхъ Джарахъ рѣшительно не было замѣтно ни какого движенія. Съ панскаго двора несся крикъ пѣтуховъ; гдѣ-то скрипѣли ворота; у колодца мычала корова; однимъ словомъ, мы слышали все самые мирные звуки, изобличающіе полное-отсутствіе всякой воинственности.
Ясно было, что поляки вышли изъ Джаръ. Весь вопросъ заключался въ томъ: отступили-ли они обратно въ Галицію, или пошли, по границѣ, къ Самоволью; больше имъ некуда было дѣться мимо нашего отряда.
Мигомъ разлетѣлись козаки по деревнѣ — собирать необходимыя свѣдѣнія. Оба Мацневы поскакали съ ними. Мы стояли въ странномъ недоумѣніи, а между тѣмъ, стало совершенно свѣтло, и мы видѣли вокругъ себя свѣжіе слѣды пребыванія поляковъ. Тамъ лежали сломанныя сабельныя ножны, въ другомъ мѣстѣ чернѣли остатки костра; по грязной улицѣ была разбросана солома и цѣлые овсяные снопы; кое-гдѣ разобраны плетни и заборы, — и мы съ любопытствомъ отыскивали и разсматривали эти признаки ночной стоянки войскъ народоваго жонда.
А между тѣмъ, разосланные казаки стали понемногу собираться къ отряду. Отыскали человѣкъ шесть крестьянъ, разбѣжавшихся отъ страху изъ селенія; они намъ сообщили, что ушли изъ Джаръ еще вчера, вечеромъ, какъ только увидѣли повстанцовъ на противуположномъ берегу Буга, и всю ночь наблюдали за ними изъ выселокъ «Малые Джарки». Между прочимъ, они намъ разсказывали, что поляковъ, сколько они могли замѣтить, «было не мало» и конныхъ и пѣшихъ, что съ ними было много крестьянскихъ повозокъ — и что именно это-то послѣднее обстоятельство и заставило крестьянъ бѣжать изъ Джаръ и увести съ собой рабочихъ ложадей, чтобы поляки не забрали ихъ для своихъ потребностей, что случалось довольно часто, и они уже научены были собственнымъ опытомъ. Они говорили, что передъ самымъ разсвѣтомъ слышали въ Джарахъ шумъ и выстрѣлъ, а потомъ замѣтили большую суматоху по улицамъ, послѣ чего поляки начали собираться и выходить изъ деревни, по самовольской дорогѣ, на Волчій постъ.
Эти свѣдѣнія были довольно обстоятельны. Мы ясно видѣли, что вся банда, очень не задолго передъ нашимъ приходомъ, выступила по границѣ. Надо было, не теряя ни минуты, идти за нею слѣдомъ.
Еще выступая изъ Порицка, маіоръ Ильченко разослалъ съ казаками записки къ дружкопольскому начальнику отряда и въ штабъ сѣверо-западнаго отряда, въ Устилугъ. Разстоянія отъ того и другого пунктовъ были не менѣе сорока верстъ; значить, подкрѣпленіе могло прійти не ранѣе десяти часовъ утра. Было уже семь. Мы ожидали скораго прибытія свѣжихъ силъ, а потому рѣшено было отнюдь не выпускать изъ вида польской партіи и идти, какъ говорится, по пятомъ, не допуская ее перейти обратно за-границу.
Въ авангардъ назначенъ былъ, опять таки, второй полуэскадронъ, и къ нему человѣкъ пятнадцать козаковъ. Весело раздалась команда: «справа, по три, рысью», — и драгуны, осматривая на ходу штуцера, потянулись по свѣжимъ слѣдамъ банды. Пройдя съ четверть версты, они повернули къ лѣсу, и скоро скрылись изъ виду, за первыми лѣсными группами.
Минутъ черезъ пять тронулись и остальные, какъ вдругъ мы замѣтили, что отъ малыхъ Джаръ быстро приближается къ намъ небольшой конный отрядъ. Это былъ второй эскадронъ нашего полка, который квартировалъ въ Устилугѣ, и получивъ извѣстіе отъ насъ изъ Порицка, однимъ молодецкимъ переходомъ прошелъ сорока-верстное разстояніе до Джаръ, и явился къ намъ тремя часами ранѣе нежели мы могли ожидать его. Лошади этого эскадрона сильно устали; надо было, непремѣнно, хотя немного освѣжить ихъ и оправить сѣдловку. Скомандовали: «слѣзай»! А для того чтобы Карелинъ съ авангардомъ, вслѣдствіе этой неожиданной остановки, не могъ далеко уйдти отъ отряда, — Ильченко послалъ къ нему казака, съ приказаніемъ остановиться…
Обратимся же къ авангарду. Лишь только онъ отдѣлился отъ отряда, какъ на каждомъ шагу начали попадаться признаки только что прошедшей банды. Безчисленные слѣды конскихъ копытъ были перемѣшаны съ слѣдами пѣшихъ; вся середина дороги была глубоко изрѣзана колесами тяжело-нагруженныхъ повозокъ; кой-гдѣ валялись потерянныя подковы, брошенная за негодностью, стоптанная обувь, и наконецъ, только-что выпряженная, вѣроятно приставшая, лошадь, стоя у куста березника, жадно глодала мокрые отъ дождя и пожелтѣвшіе листья. Всѣ эти признаки близости поляковъ видимо разгорячали нашихъ драгунъ. Уже нѣсколько разъ приходилось Карелину обращаться къ полуэскадрону съ командами: «поводь! покойнѣе! не скакать»! какъ вдругъ до него донесся короткій сухой звукъ выстрѣла. Ему страннымъ показалось обстоятельство, что выстрѣлъ этотъ былъ, слышанъ сзади, — оттуда, гдѣ долженъ былъ находиться нашъ отрядъ. Впрочемъ, развѣ не могъ кто нибудь изъ пѣхотинцевъ выстрѣлитъ по неосторожности, тѣмъ болѣе что это случается довольно часто, особенно съ молодыми солдатами, при осмотрѣ ружей на ходу. Остановившись именно на этой причинѣ, Карелинъ не обратилъ особеннаго вниманія на выстрѣлъ, и продолжалъ идти съ авангардомъ впередъ, разсчитывая скоро увидѣть всю польскую партію.
Отдѣлившись шаговъ на сто отъ драгунъ, ѣхали впереди два казака; лошади надъ ними начали пугливо поводить ушами, и вдругъ обѣ шарахнулись вегорону; казаки едва усидѣли на сѣдлахъ. Близь самой дороги, у куста, положивъ около себя свою двустволку, сидѣлъ высокій худощавый повстанецъ; онъ переобувался — и страшно озадачился, увидѣвъ передъ собой двѣ ненавистныя ему казачья фигуры. Быстро вскочилъ онъ на ноги, схватилъ свое ружье и прицѣлился въ одного изъ донцовъ; но въ ту же секунду обѣ пики впились ему въ туловище. Полякъ дрогнулъ, судорожно схватился руками за древки пикъ, и мертвый повалился на землю.
Все это было дѣломъ менѣе нежели секунды. Проходя мимо тѣла, драгуны отворачиваясь отъ него; имъ было непріятно смотрѣть на этотъ худой, длинный трупъ, обезображенный агоніей внезапной смерти.
Это, по видимому, пустое и обыкновенное въ военное время обстоятельство, странно подѣйствовало на расположеніе духа солдатъ. Веселая оживленность тотчасъ же уступила мѣсто тяжелому, тоскливому чувству; у каждаго изъ нихъ промелькнуло въ головѣ, что черезъ нѣсколько минутъ прійдется можетъ-быть и самому валяться коченѣя въ грязи, съ разрубленнымъ черепомъ или пробитою пулей грудью.
Все время нашъ авангардъ шелъ по просѣкѣ шириною сажень въ сорокъ; эта ширина была какъ разъ достаточна для того, чтобы развернуть полуэскадронъ для атаки, имѣя на флангахъ казаковъ. Справа и слѣва тянулся полу-обнаженный отъ листьевъ вѣковой лѣсъ; между громадными стволами дубовъ и буковъ, росъ мелкій кустарникъ орѣшника и березника, что мѣшало-бы кавалеристамъ проходить лѣсомъ помимо дороги; а между тѣмъ пѣхотинцы могли дѣйствовать въ немъ совершенно удобно. Такъ какъ нашъ авангардъ состоялъ изъ драгунъ, то его и не затрудняла эта неудобопроходимость лѣса; въ случаѣ надобности, Карелинъ всегда могъ спѣшить людей — и съ выгодою воспользоваться этими самыми кустарниками. Всѣ эти обстоятельства значительно ободряли Карелина; онъ зналъ, что если прійдется встрѣтиться съ большимъ числомъ повстанцевъ, то онъ все-таки будетъ въ состояніи удержаться до прибытія отряда.
Близость банды съ каждымъ шагомъ становилось все яснѣй и яснѣй; уже по лѣсу доносился до насъ глухой гулъ движенія большой массы; разстояніе, отдѣлявшее нашихъ отъ повстанцевъ, было, вѣроятно, не болѣе версты. И дѣйствительно, минуты черезъ двѣ, на одномъ изъ поворотовъ просѣки, разомъ открылась передъ глазами Карелина вся партія.
Съ затаеннымъ дыханіемъ, привставши на стременахъ, смотрѣли драгуны на эту пеструю движущуюся массу. Ближе всего къ намъ, въ арьергардѣ банды, шли уланы; яркіе флюгера пикъ колебались надъ фронтомъ. За ними виднѣлись обозы, а дальше, безконечною, извивавшеюся по дорогѣ линіей блестѣли штыки и косы пѣхотинцевъ.
Казалось, въ первую минуту уланы не замѣтили нашего появленія, — они продолжали шагомъ удаляться отъ насъ; потомъ изъ-за фронта выскочили два всадника, послышалась какая-то неясная команда, и поляки, остановившись, медленно повернули къ намъ лицомъ и стали.
Не желая давать непріятелю времени опомниться, Карелинъ быстро развернулъ свой полуэскадронъ, рѣшаясь атаковать уланъ.
Ширина просѣки не позволяла полякамъ развернуть фронтъ болѣе нашего, значитъ шансы этой атаки была равные.
Если уланы будутъ опрокинуты, то они бросятся на свои же обозы и пѣхоту, произойдетъ общій безпорядокъ, а тутъ подойдетъ пѣхота нашего отряда — и общее дѣло завяжется при самыхъ выгодныхъ для насъ условіяхъ. Такъ разсчитывалъ Карелинъ; онъ былъ увѣренъ, что отрядъ нашъ находится не болѣе какъ въ полуверстѣ отъ авангарда.
— Сабли вонъ! полуэскадронъ рысью — маршъ! скомандовалъ онъ громко и отчетливо, повернувшись на сѣдлѣ къ фронту.
Зашелестѣли вынутые изъ ноженъ клинки, и драгуны бойкою рысью тронулись впередъ, не отрывая глазъ отъ разноцвѣтнаго фронта польскихъ уланъ. Рысь становилось живѣе; половина лошадей галопировала; Карелинъ приподнялъ саблю и сквозь зубы процѣдилъ: «маршъ-маршъ». Но въ ту же секунду, стоявшіе до сихъ поръ неподвижно, уланы повернули направо и налѣво, и какъ вѣеръ разлетѣлись въ стороны.
Прямо передъ несущимися драгунами стоялъ темный фронтъ пѣхоты: всѣ люди были въ черныхъ плащахъ и красныхъ фескахъ; это были пресловутые зуавы Рошбрюна. Вотъ вдоль фронта вспыхнула бѣлая полоса дыма… и страшный, оглушительный залпъ, повторенный по лѣсу тысячами отголосковъ, загрохоталъ въ воздухѣ. Пораженные этою неожиданностью, драгуны стали какъ вкопанные.
Карелинъ обернулся къ фронту; онъ стоялъ неподвижно; нѣсколько лошадей судорожно барахтались на землѣ; кто-то тяжело стоналъ. А между тѣмъ уланы, въ свою очередь, собирались кинуться на нашихъ драгунъ, и съ фронта надвигалась, съ учащенною пальбой, пѣхотная масса. Положеніе критическое: отступать было не возможно, имѣя въ тылу польскихъ уланъ, оставалось спѣшиться. Драгуны живо соскочили съ лошадей, коноводы повернули на-лѣво кругомъ и понеслись изъ-подъ выстрѣловъ. Поляки ринулись за ними; Карелинъ замѣтилъ это движеніе.
— Бей уланъ, бей конныхъ! закричалъ онъ спѣшившимся людямъ, и въ ту же секунду изъ-за кустовъ загремѣли одиночные выстрѣлы драгунскихъ штуцеровъ. То тамъ, то сямъ валился съ коня кавалеристъ; освобожденныя отъ всадниковъ лошади, какъ бѣшеныя, носились по просѣкѣ. Вдругъ до ушей Карелина донесся громкій мотивъ мазурки; польская пѣхота тѣсно шла, наклонивъ штыки. По обѣимъ сторонамъ, блистая широкими косами, продиралась сквозь кусты безпорядочная орда косиньеровъ.
Что могли сдѣлать сорокъ спѣшенныхъ драгунъ съ этою массой? предстояло столкновеніе, жаркая рукопашная схатка, и за всѣмъ этимъ неизбѣжный результатъ — гибель.
Всѣхъ казаковъ разослалъ Карелинъ къ отряду, съ просьбою спѣшить выручить авангардъ. Уже давно должно было бы прійти подкрѣпленіе, а между тѣмъ его не было и, насколько могъ видѣть глазъ, на просѣкѣ не было замѣтно ни малѣйшаго признака отряда.
Перебѣгая отъ куста къ кусту, отъ одного буковаго ствола къ другому, драгуны шагъ за шагомъ отступали отстрѣливаясь. Съ страшною тоской смотрѣлъ Карелинъ на эти смѣлыя сѣрыя фигуры, какъ онѣ, согнувшись, гдѣ ползкомъ, гдѣ бѣгомъ, переходили съ мѣста на мѣсто. По временамъ они останавливались, покойно подымали штуцера и одиночными мѣткими выстрѣлами отвѣчали на безпорядочный огонь поляковъ. И черезъ нѣсколько минутъ все это должно погибнуть — изъ за его горячности и непредусмотрительности, его одного, Карелина.
Стиснувъ отъ злости зубы, онъ бродилъ между стрѣлками, пристально всматриваясь въ мелькающія между кустовъ группы польской пѣхоты.
Уже косиньеры, махая своимъ оружіемъ, набѣгали на драгунъ. Дѣло доходило до штыковъ, когда въ тылу нашего авангарда послышался топотъ копытъ, — и по просѣкѣ, безпорядочной толпой, показались всадники на рыжихъ лошадяхъ; это былъ второй эскадронъ. Впереди неслось нѣсколько офицеровъ, за ними въ разбродь, обгоняя другъ друга, съ крикомъ ура! скакали драгуны.
Поляки остановились; огонь прекратился, и пѣхота начала свертываться въ каре. Уланы, наклонивъ пики, хотѣли было противопоставить атакѣ атаку, но но выдержали; повернули лошадей и занеслись за свою пѣхоту.
Въ ту же секунду Карелинъ велѣлъ трубачу трубить сигналъ коноводамъ. Зазвенѣла труба, и черезъ нѣсколько минутъ спѣшенные драгуны уже снова сидѣли на своихъ лошадяхъ, глядя вслѣдъ быстро-отступающей къ Самоволью банды.
Тогда только разъяснилось въ чемъ дѣло, открылась причина, почему могъ такъ опоздать отрядъ.
Лишь только пришелъ въ Джары второй эскадронъ, начальникъ нашего отряда послалъ Карелину приказаніе остановиться. Такъ какъ посланный казакъ еще не возвращался, то Ильченко думалъ, что его приказаніе уже исполнено, а казакъ остался въ авангардѣ. Простоявъ въ Джарахъ съ полчаса, отрядъ тронулся шагомъ въ путь, ни какъ не предполагая, чтобы авангардъ могъ такъ далеко уйдти отъ главныхъ силъ. Верстахъ въ трехъ найденъ былъ на дорогѣ распростертый казакъ, тотъ самый который былъ посланъ въ авангардъ; онъ былъ убитъ тѣмъ выстрѣломъ, который слышалъ Карелинъ у себя въ тылу, — вѣроятно какой нибудь отставшій повстанецъ свалилъ изъ-за куста проѣзжавшаго мимо Донца. Вотъ почему авангардъ, не зная ничего объ остановкѣ отряда, зашелъ такъ далеко впередъ — и навѣрное погибъ-бы, ежелибы его не выручилъ прискакавшій сломя голову второй эскадронъ.
О положеніи Карелина отрядъ узналъ отъ прискакавшихъ авангардныхъ казаковъ; тотчасъ-же второй эскадронъ понесся на выручку товарищей, между тѣмъ какъ пѣхота, сбросивъ ранцы, пошла бѣгомъ къ мѣсту авангардной схватки.
Возобновлять нападеніе мы не рѣшились до прибытія отставшихъ верстъ на пять пѣхотинцевъ — и ограничиваясь наблюденіемъ за отступавшими поляками, мы, въ ожиданіи отряда, шагомъ проваживали нашихъ запотѣвшихъ отъ скачки лошадей.
По просѣкѣ кой гдѣ валялись синіе трупы польскихъ уланъ. Мѣстами виднѣлись и наши сѣрыя шинели. Раненныя лошади силились вскочить на ноги — и съ храпомъ снова падали въ грязь. Казаки подняли нѣсколько раненныхъ уланъ и принесли ихъ къ намъ; такъ какъ они могли еще говорить, то мы, воспользовавшись этимъ обстоятельствомъ, узнали, что въ бандѣ было до трехъ тысячъ человѣкъ, изъ которыхъ до восьми сотъ кавалеристовъ, и что всею бандою командовалъ графъ Скомаровскій, а частями — Дядушицкій, Крукъ, Рошбрюнъ и Обертынскій съ сыновьями. Значитъ, передъ нами была вся галиційская организація.
Минутъ черезъ десять подошелъ отрядъ; распросы прекратились, — и мы, передавъ раненныхъ на попеченіе ротныхъ фельдшеровъ, продолжали преслѣдованіе до Арсеньевскаго поста, на полу-пути къ Самоволью.
Здѣсь дорога раздѣлялась на двое: одна вѣтвь шла прямо по границѣ, а другая поворачивала нѣсколько влѣво и шла самовольскимъ лѣсомъ на Порицкъ. Слѣдъ банды въ этомъ пунктѣ тоже раздѣлялся на двое; а такъ какъ, по малочисленности нашего отряда, мы не могли преслѣдовать ее по обѣимъ дорогамъ, то и рѣшились продолжать идти къ Самоволью, зная, что чѣмъ дальше поляки будутъ отходить отъ границы, тѣмъ удобнѣе будетъ не допустить ихъ къ обратному переходу въ Галицію.
Оставивъ пѣхотныя роты, оба эскадрона снова пошли на рысяхъ. Мы расчитывали нагнать поляковъ на самовольскомъ полѣ, гдѣ намъ было-бы очень удобно помѣряться силами съ пестрыми сотнями уланъ.
Скоро показалось и Самоволье. У околицы деревни толпились крестьяне; они издали махали намъ своими круглыми соломенными шляпами, показывая ими по направленію на Порицкъ. Вотъ изъ толпы отдѣлилось нѣсколько всадниковъ и поскакали къ намъ; это была подвижная стража[6]. Каждый стражникъ былъ вооруженъ пикою, на простомъ некрашеномъ древкѣ, а вмѣсто сѣдла служили имъ мѣшки, набитые сѣномъ; они же замѣняли своимъ хозяевамъ и походные фуражные магазины.
У одного изъ стражниковъ висѣло за плечами старое солдатское ружье; это былъ десятникъ. Трушкомъ подскакали они къ намъ на своихъ маленькихъ туземныхъ лошадкахъ, и всѣ разомъ отрапортовали маіору Ильченко, что поляки не заходили къ нимъ въ деревню, а поворотили налѣво къ Порицку. Затѣмъ десятникъ объявилъ, что всѣ стражники уже собрались и «всѣмъ войскомъ» ждутъ маіорскаго приказанія: присоединиться-ли имъ къ казакамъ, или идти вмѣстѣ съ драгунами.
Мы невольно улыбались, глядя на эти маленькія, почти безоружныя фигуры; какъ хороши и оригинальны казались они намъ съ своею готовностью биться за дѣло, правоту котораго они ясно сознавали! Не разъ еще послѣ этого приходилось намъ искренно удивляться смѣлости и самоотверженію этихъ темныхъ героевъ народнаго дѣла…
Всѣхъ стражниковъ собралось около нашего отряда до пятидесяти человѣкъ, которыхъ Ильченко и поручилъ одному изъ Мацневыхъ.
Надо было спѣшить къ Порицку — и мы, обогнувъ Самоволье, пошли по направленію виднѣвшихся на горизонтѣ верхушекъ уже знакомаго намъ костела. Дорога шла извиваясь между болотами; мѣстами она была такъ узка, что приходилось проходить справа рядами — и это значительно затрудняло движеніе нашихъ эскадроновъ. Наконецъ, выбравшись къ Порицкимъ полямъ, мы поднялись на небольшой пригорокъ, и съ него увидѣли, верстахъ въ двухъ впереди, хвостъ непріятельской колоны, вступающей въ порицкія заставы. Мы опоздали.
Вдругъ между драгунами поднялась суматоха, раздались голоса: «глядите, уходятъ! вонъ они! ишь какъ удираютъ»! Мы посмотрѣли налѣво и увидѣли, далеко подъ самымъ лѣсомъ, небольшую группу всадниковъ. Они быстро мчались къ Порицку; Флюгера на пикахъ мелькали издали красными точками. Вѣроятно это былъ конный пикетъ, который сторожилъ у выхода изъ лѣсу нашъ отрядъ, разсчитывая, что мы пойдемъ за бандой прямо съ Арсеньевскаго поста на Порицкъ.
Разстояніе, отдѣлявшее скачущихъ поляковъ отъ Порицка, было не менѣе того, какое отдѣляло насъ отъ этого мѣстечка. Повстанцевъ можно было отрѣзать и захватить живьемъ, ежели они сдадутся. Тотчасъ же трубачамъ велѣно было сыграть сигналъ «Фланкеры»; послышались звонкіе перекаты трубъ, и изъ-за фронта эскадроновъ, съ гикомъ вылетѣли наѣздники и понеслись на-перерѣзъ уланскому пикету. Эскадроны, развернувшись, пошли на рысяхъ за ними.
Тамъ гдѣ арсеньевская дорога выходитъ на иваничевскую, по которой мы вчера шли къ Заболотцамъ, стоялъ высокій католическій крестъ; рѣзкимъ контуромъ рисовался онъ издали на сѣромъ дождливомъ небѣ; — казалось, что онъ-то именно и служилъ цѣлью скачки поляковъ и драгунъ. Къ нему неслись, по арсеньевской дорогѣ, польскіе уланы, зная, что доскакавъ до него, имъ уже легко будетъ вскочить въ заставу мѣстечка, мимо Порицкаго кладбища. Къ нему же, полемъ, какъ спущенные со своръ борзыя, прыгая черезъ межи и рытвины, мчались наши наѣздники. Разстояніе между тѣми и другими, съ каждымъ скачкомъ коней, становилось все менѣе и менѣе; уже они могли различать лица другъ у друга. Вотъ около одного изъ уланъ мелькнулъ дымокъ, раздался легкій звукъ револьвернаго выстрѣла — еще и еще… Но молча скакали драгуны, пригнувшись къ шеямъ лошадей, и опустивъ внизъ свои шашки…
Въ эту минуту мы замѣтили выѣзжавшія изъ за кладбищенской изгороди стройныя массы польскихъ кавалеристовъ; казалось, что они хотѣли спасти своихъ собратій отъ неизбѣжной гибели. Рысью развернулись они поперегъ дороги, тронулись немного впередъ, и стали, не дойдя шаговъ двухъ сотъ до креста. Ясно было, что они боялись нашихъ эскадроновъ; и дѣйствительно, если бы они только бросились на наѣздниковъ, имъ тотчасъ же пришлось-бы испытать всю тяжесть фланговой кавалерійской атаки. Передъ польскими фронтомъ сновали отдѣльные всадники; вѣроятно, кто нибудь изъ начальниковъ банды. Они видимо сдерживали желаніе массы броситься впередъ, и безпрестанно указывали концами своихъ палашей въ нашу сторону.
А между тѣмъ наѣздники одинъ за однимъ перескакивали дорожную канаву. Въ воздухѣ заблистали шашечные клинки, и черезъ нѣсколько секундъ, польскіе уланы валялись по дорогѣ, съ окровавленными, разрубленными на двое лицами.
Здѣсь только мы могли замѣтить, до какой страшной степени доходитъ озлобленіе солдатъ при звукѣ пролетающихъ мимо ушей пуль и при видѣ живой людской крови. Широко раскрывъ глаза, почти задыхаясь отъ волненія, они, съ какимъ-то нечеловѣческимъ крикомъ, кидались на противниковъ, вовсе не сознавая опасности. Плѣнъ въ эту минуту немыслимъ; результатомъ сшибки можетъ быть только смерть кого нибудь изъ двухъ; развѣ какое нибудь чудо спасетъ неустоявшаго въ одиночной рубкѣ. Въ этомъ мы вполнѣ убѣдились, глядя на молодецкое дѣло нашихъ наѣздниковъ. И теперь еще не возможно забыть очевидцу двухъ эпизодовъ, выдѣлившихся какъ-то изъ общей схватки. Почти впереди всѣхъ скакалъ молодой бѣлокурый уланъ; онъ не выдержалъ вида двухъ налетѣвшихъ на него драгунъ, и быстро пригнулся къ шеѣ коня, скрестивъ на головѣ свои руки; въ ту же секунду мы услышали страшный, раздирающій душу вопль: «pardon, pardon»! Оба Мациевы бросились туда, желая спасти повстанца, — но уже было поздно. Немного подальше сзади, на превосходномъ сѣромъ конѣ галиційской породы, скакалъ толстый полякъ; конфедератъ его свалился на затылокъ; на горбатомъ посѣ блестѣли золотые очки. Онъ услышалъ крикъ «pardon» и, широко махая палашомъ, повернулъ къ наѣздникамъ. Вдругъ его конь оступился и забороздилъ мордою грязь — и тотчасъ же на широкій затылокъ поляка опустился клинокъ драгунской шашки. Послѣ мы узнали, что это былъ Обертынскій, одинъ изъ организаторовъ галиційскаго возстанія.
Покончивъ свое дѣло, наѣздники рысью отходили, по одиночкѣ, къ нашему фронту. Сзади всѣхъ, далеко отставши отъ товарищей, тащился пѣшкомъ высокій, широкоплечій драгунъ; онъ велъ за поводъ своего сильно хромавшаго коня. Вотъ отъ польскаго фронта отдѣлились два улана и наклонивъ пики, маршъ-маршъ поскакали къ отставшему. Драгунъ медленно обернулся къ нимъ, снялъ изъ-за плечъ штуцеръ и приложился. Поляки видимо начали сдерживать лошадей — и вдругъ, недоскакавъ шаговъ двадцати до своего пѣшаго противника, круто повернули на-лѣво кругомъ. Драгунъ, безъ выстрѣла, снова забросилъ за плечи свой штуцеръ и зашагалъ къ экскадронамъ. Этотъ послѣдній эпизодъ чрезвычайно выгодно подѣйствовалъ на состояніе нашего духа, смѣнивъ тяжелое впечатлѣніе недавней рѣзни.
А между тѣмъ, вдали по дорогѣ, зачернѣли наши пѣхотинцы. Замѣтивъ ихъ, польская кавалерія начала быстро собираться съ фланговъ и потянулась назадъ въ Порицкъ. Скоро она скрылась за заборами и крышами хатъ; кой-гдѣ только въ промежуткахъ, издали, кивали бѣлыя хорунгевки[7] идущихъ по гатямъ уланъ. А мы все стояли, не желая отступать и не имѣя возможности броситься въ Порицкъ, тактическія выгоды котораго обратились теперь всѣ противъ насъ. Передъ нами темнѣли полосами болотныя канавы; изъ-за нихъ выглядывало селеніе, а по всему полю носились наши донцы, гоняясь за лишенными своихъ всадниковъ галиційскими лошадьми.
Такъ мы стояли, пока не подошла наша пѣхота. Но едва только она стала перестраиваться, на ходу, въ ротныя колоны, какъ по всѣмъ порицкимъ канавамъ забѣгали какія-то черныя точки. Вслѣдъ за тѣмъ забѣлѣлись отъ дыма гребни канавъ и затрещала дробь бѣглой ружейной перестрѣлки. Канавы все болѣе и болѣе наполнялись стрѣлками. Вонъ еще, изъ-за угла кладбищенскаго забора, выбѣжала толпа пестрыхъ человѣчковъ. Вѣеромъ разсыпалась она по ближайшей канавѣ, и выстрѣлы въ ней загремѣли чаще и чаще, а бѣлые клубы дыма слились въ одну сплошную лепту, скрывъ за собою стрѣляющихъ повстанцевъ.
Сперва мы любовались этою красивою, оживленною пальбой, пока совершенно безвредною для насъ. Выстрѣлы бракованныхъ австрійскихъ штуцеровъ, которыми снабжены были повстанцы благосклонностью нашихъ сосѣдей, не достигали нашего фронта; изрѣдка только, какъ нибудь нечаянно долетѣвшая пуля взроетъ землю шагахъ въ десяти передъ фронтомъ — и испуганная ею офицерская лошадь фыркувъ шарахнется въ сторону. Но вотъ повстанцы, пользуясь закрытіями, все ближе и ближе подбирались къ намъ, перебѣгая, согнувшись, изъ одной канавы въ другую. Громко пронеслась команда: «эскадроны, налѣво-кругомъ, шагомъ», и мы, медленно отойдя шаговъ двѣсти назадъ, снова остановились, повернувшись лицомъ къ Порицку.
Въ отвѣтъ на назойливость польскихъ стрѣлковъ, наши роты разсыпали своихъ. За цѣпью тронулись резервы; и скоро, выбитые ружейнымъ огнемъ, поляки стали отступать изъ ближайшихъ къ намъ канавъ. Дольше всѣхъ краснѣлись фески уже знакомыхъ Карелину зуавовъ; но вотъ и они начали собираться вмѣстѣ, и бѣгомъ пошли вдоль по канавѣ, отступая къ кладбищенскимъ заборамъ. Тогда мы, въ свою очередь, отозвали своихъ стрѣлковъ и, отойдя еще немного назадъ, расположились наблюдать за бандой. Пѣхотинцы составили ружья въ козлы, а драгуны сошли съ лошадей, чтобы хотя немного дать отдохнуть до-нельзя-измученнымъ конямъ.
Положеніе наше было чрезвычайно ненадежное, чтобы не сказать болѣе: передъ нами былъ непріятель, превышающій насъ числомъ, по крайней мѣрѣ, въ шесть разъ. Онъ занималъ превосходную, укрѣпленную позицію; мы же стояли въ открытомъ полѣ. Атаковать Порицкъ нельзя было и думать; все что только можно было сдѣлать — это удерживать непріятеля на мѣстѣ до прибытія отрядовъ изъ Устилуга и Дружкополя; особенно мы разсчитывали на послѣдній: онъ долженъ былъ подойти къ Порицку отъ Милятина, и тогда только оба выхода изъ мѣстечка на границу были-бы заняты; между тѣмъ какъ теперь полякамъ стоило только броситься на милятинскую заставу, и они могли-бы, почти безъ всякихъ потерь, прорваться въ Галицію. Значитъ, мы имѣли возможность удерживать непріятеля только тогда, когда онъ пойдетъ по самовольской дорогѣ, — и еслибъ полякамъ посчастливилось отбросить съ дороги нашъ отрядъ, то по крайней мѣрѣ это обошлось-бы имъ не очень-то дешево. Съ какимъ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ожидали мы дружкопольцевъ, тѣмъ болѣе что мы знали, какіе тузы польскаго возстанія сидятъ въ Порицкѣ; захвативъ ихъ, мы могли бы, хотя на вромя, обезпечить спокойствіе края. А пока не занята милятинская дорога, этимъ тузамъ почти ничего не стоило вырваться изъ нашихъ рукъ.
Съ каждымъ часомъ становилось холоднѣе; шедшій до сихъ поръ мелкій дождь обратился въ ледяную крупу; замокшія шинели смерзлись и давно уже потеряли свои согрѣвательныя свойства; холодный вѣтеръ пронизывалъ озябшихъ и голодныхъ солдатъ. Надо было позаботиться найти возможность хотя сколько нибудь дать согрѣться людямъ; поэтому рѣшено было сойдти съ самовольской дороги и занять небольшую деревню Ляхово, не болѣе какъ въ полуверстѣ отъ Порицка. Это тѣмъ болѣе было необходимо, что отощавшіе драгунскіе кони нуждались въ водопоѣ, а въ ляховскомъ дворѣ были прекрасные и совершенно годные для этого колодцы. Еслибы поляки вышли изъ Порицка, то мы всегда имѣли возможность во-время вернуться на самовольную дорогу.
Едва только было замѣчено наше движеніе, какъ массы польской конницы снова выдвинулись изъ-за кладбища; два раза они пытались атакавать растянутыя въ своемъ движеніи роты, и оба раза останавливались, видя готовность нашихъ эскадроповъ къ фланговой атакѣ. Между тѣмъ пѣхотинцы уже подходили къ Ляхову; тамъ ихъ встрѣтилъ бѣглый огонь засѣвшихъ за плетнями косиньеровъ и нѣсколькихъ сотенъ польской линейной пѣхоты. Безъ выстрѣла и безъ крика ура, молча кинулись обѣ роты къ деревнѣ, — и тотчасъ же выбитые штыками поляки бѣжали въ безпорядкѣ по Ляховской улицѣ, отступая къ Порицку.
Деревня была занята. Мы выставили аванпосты и конную цѣпь, и солдаты весело пошли отогрѣваться въ радушно отпертыя крестьянами хаты. Но, увы! ляховскіе крестьяне только тепломъ и могли угостить нашихъ солдатъ; во всей деревнѣ нельзя было найти ни куска хлѣба; все съѣстное было забрано только-что выгнанными отсюда поляками.
Не прошло и полу часа послѣ занятія Ляхова, какъ изъ Порицка то и дѣло начали выѣзжать конныя партіи, по двѣсти и триста человѣкъ; онѣ видимо вызывали драгунъ въ поле, — и коль скоро какой нибудь изъ нашихъ эскадроновъ выдвигался изъ деревни, поляки тотчасъ поворачивали налѣво кругомъ, и скакали назадъ, заманивая драгунъ подъ выстрѣлы своей пѣхоты. Это стало намъ сильно надоѣдать, тѣмъ болѣе что подобныя атаки, не достигая окончательной цѣли, изнуряли нашихъ лошадей — и безъ того измученныхъ полутора-суточнымъ походомъ.
Странный и невеселый видъ имѣла наша ляховская стоянка. Молча ворочались солдаты между составленныхъ въ козлы ружей; на лицѣ каждаго изъ нихъ рѣзко выражалось сознаніе досаднаго безсилія: передъ ними былъ непріятель, врагъ въ обширнѣйшемъ значеніи этого слова, — и они почти ничего не могли ему дѣлать. Казалось даже страннымъ, какъ это поляки не рѣшались перейти въ наступательное движеніе; это для нихъ было такъ легко: вѣдь они видѣли наши силы, въ то время когда мы, передъ самымъ ихъ носомъ, прошли къ Ляхову. Они даже могли по одиночкѣ пересчитать всѣхъ своихъ противниковъ; чего же они боялись? И странно, всѣмъ намъ какъ будто-бы хотѣлось этого, совершенно невыгоднаго для насъ, нападенія! Это тяжелое, безпокойное состояніе раздѣлялось также нашимъ маіоромъ; онъ поминутно грызъ свои бѣлые длинные усы — и то и дѣло посылалъ къ Иваничамъ узнать, не идетъ-ли хоть какое нибудь подкрѣпленіе изъ штаба. Но ни по Устилужской, ни по Дружкопольской дорогамъ не было ни слышно ни видно рѣшительно никакого признака движенія. А между тѣмъ времени прошло уже столько, что можно было сдѣлать, по крайенй мѣрѣ, три такихъ перехода. Мы всѣ ломали себѣ головы придумывая причины такого страннаго замедленія.
Стемнѣло. Впереди, надъ мѣстечкомъ, показалось красноватое зарево; стало какъ-будто немного теплѣй; снова нашелъ дождь, и отъ болотъ, окружающихъ Порицкъ, поднялся густой бѣловатый туманъ.
Почти всѣ офицеры собрались въ одной изъ крайнихъ хатъ; кто сидѣлъ на скамьѣ, кто шагалъ изъ угла въ уголъ но тѣсной комнатѣ; большинство тѣснилось у ярко пылавшей печи, рисуясь на бѣлыхъ стѣнахъ гигантскими фантастическими тѣнями. Иногда широкій лучь краснаго свѣта, прорвавшись между загораживавшими его фигурами, падалъ на четвероугольникъ отворенной настежъ низенькой двери, — и тамъ, на темномъ Фонѣ ночи освѣщалась имъ бѣлая голова усталаго копя, блестѣлъ конецъ драгунскаго штуцера, или на минуту показывалось усатое суровое лицо, недовольнаго бездѣйствіемъ, солдата. Здѣсь уже не было той оживленности, какъ наканунѣ, въ Заболотскомъ палацѣ; рѣдко вырвется слово, другое, и то прозвучитъ какъ-то странно, какъ-будто оно совершенно лишнее и уже вовсе не кстати нарушило общее тоскливое молчаніе.
Гремя оружіемъ, входили офицеры, только-что вернувшіеся или съ ночнаго обхода передовой цѣпи, или отъ драгунскихъ коновязей, и молча занимали свои мѣста противъ огня, выжимая изъ намокшихъ башлыковъ ручьями бѣжавшую воду. Также точно на смѣну ихъ выходили изъ хаты другіе, застегиваясь плотнѣй на ходу, и почти не взглянувъ на своихъ оставшихся товарищей.
Тяжелая дремота одолѣвала насъ; всѣ начали подыскивать себѣ болѣе удобныя положенія; кто-то уже храпѣлъ, положивъ на руки голову… Какъ вдругъ на дворѣ послышался шумъ; какой-то голосъ громко спрашивалъ: здѣсь-ли маіоръ Ильченко? и нѣсколько фыркающихъ лошадей, остановившись у самаго крыльца, съ шумомъ расплескивали накопившіяся лужи.
Въ хату вошелъ, пригнувшись въ дверяхъ, офицеръ высокаго роста; по голосу мы узнали капитана генеральнаго штаба Краснова.
— Господа! началъ онъ, снимая и отряхивая мокрый башлыкъ, — гдѣ маіоръ? А покуда, ради Бога, водки!… Ну да и холодно же, чортъ его дери! я думалъ замерзну, покуда доѣду къ вамъ. Ну, что же у васъ тутъ дѣлается? разсказывайте-ка, разсказывайте!
— Нѣтъ, вы намъ разскажите-ка, процѣдилъ сквозь зубы Ильченко, — что вы до сихъ поръ дѣлаете тамъ, въ Устилугѣ?
— Какъ что? васъ выручать идемъ, вотъ что!
— Вѣрно черепашьимъ шагомъ?
— Да ужъ тамъ какимъ-бы ни было! наше дѣло подначальное. Идемъ, какъ велятъ; гдѣ тихо, гдѣ скоро, а гдѣ вовсе остановимся.
Вопросы: гдѣ? что? какъ великъ отрядъ? кто его ведетъ? посыпались со всѣхъ сторонъ на Краснова, и вслѣдъ за этимъ, трудно себѣ вообразить то общее удивленіе и ни чѣмъ не сдерживаемую досаду, когда мы узнали, что отрядъ изъ трехъ ротъ пѣхоты, артилерійскаго казачьяго взвода и еще одного эскадрона драгунъ остановился ночевать въ Иваничахъ, не дойдя только десяти верстъ до Порицка. Устилужскимъ отрядомъ командовалъ начальникъ нашего штаба, полковникъ Циклядзе; по словамъ Краснова, онъ не рѣшался пройти съ орудіями до разсвѣта незнакомымъ ему вовсе зеленымъ лѣсомъ; какъ будто онъ не зналъ, что лѣсъ этотъ находится въ тылу нашего отряда, — значитъ, онъ былъ совершенно безопасенъ для прохода.
Ильченко быстро подошелъ къ Краснову:
— Что же вы съ нами дѣлаете? обратился онъ къ нему. — Господа! кто нибудь! берите казаковъ, скачите въ Иваничи, не жалѣйте коня, загоните его если понадобится, и доложите полковнику, что каждая минута дорога, что медля, мы можемъ потерять все дѣло; только скорѣй, ради Бога скорѣй!
Одинъ изъ офицеровъ второго эскадрона всталъ и вышелъ изъ хаты.
Мы всѣ какъ будто ожили. Начали разсчитывать, скороли можетъ прійти Циклядзе; оказалось, что раньше трехъ часовъ нельзя и ожидать, считая часъ на проѣздъ посланнаго и два остальные на движеніе отряда. Мы сильно надѣялись, что поляки еще до утра продержатся въ Порицкѣ.
Прошло часа полтора времени — и пора было выступать на нашу прежнюю позицію. Покуда роты строились, мы вывели изъ деревни драгунъ, и послали собирать ведеты. Скоро все было готово; ждали только прибытія отряда изъ Иваничей. Наконецъ посланный офицеръ вернулся, онъ привезъ приказаніе отъ начальника штаба, идти къ Владиміръ-волынской заставѣ Порицка, атаковать поляковъ съ той стороны, гдѣ они менѣе всего могли ожидать, и отбросить всю банду на Самовольскую дорогу, гдѣ ее долженъ встрѣтить Циклядзе съ своимъ Устилужскимъ отрядомъ. Сигналомъ къ нападенію должны были служить выстрѣлы казачьихъ орудій. Все это было-бы какъ нельзя лучше, если-бы не добавочное приказаніе: не начинать наступательныхъ дѣйствій прежде разсвѣта.
А если полякамъ вздумается начать выступленіе раньше? Тогда намъ приходилось быть безучастными зрителями ихъ движенія. Такъ именно и случилось.
Едва только мы выслушали присланное приказаніе, какъ изъ Порицка донесся до насъ смѣшанный гулъ; тутъ слышанъ былъ и скрипъ возовъ, и говоръ людей, и глухой шумъ движенія, короче: всѣ слишкомъ знакомые намъ звуки, сопровождающіе приготовленіе къ походу. Ясно было, что графъ Скомаровскій не желаетъ дожидаться разсвѣта.
Вторично было послано въ Иваничи извѣстіе объ этомъ обстоятельствѣ, и, черезъ два часа, опять полученъ такой же отвѣтъ, и подтвержденіе приказанія, отнюдь не начинать атаки до прихода Циклядзе. А между тѣмъ офицеръ, собиравшій ведеты, прискакалъ съ извѣстіемъ, что изъ Самовольской заставы замѣтно большое движеніе. Поляки выступали изъ Порицка, а значитъ и изъ нашихъ рукъ.
Мы быстро вышли изъ Ляхова; поднялись на Порицкое поле и, сквозь бѣловатый сумракъ разсвѣта, увидѣли ползущія на Самоволье длинныя, черныя, глухо-шумящія полосы. Атаковать непріятеля мы не имѣли никакого права, потерявъ свободу дѣйствій самостоятельнаго отряда, и вполнѣ завися отъ распоряженій начальника штаба, только что въ эту минуту выступившаго изъ Иваничей.
Тяжело было на душѣ у каждаго изъ насъ, когда послѣдніе ряды банды скрылись за угломъ Самовольскаю лѣса. Муки Тантала имѣли, должно быть, много общаго съ тѣмъ что мы чувствовали; и странно: когда мы слышали за собой въ рядахъ глухое, недовольное ворчаніе, намъ какъ будто-бы совѣстно было обернуться къ нимъ лицомъ, чтобы унять это невольное нарушеніе дисциплины, казавшееся намъ, въ эту минуту, почти законнымъ. Мы боялись, что вотъ наши солдаты не выдержатъ и не дожидаясь команды, ринутся впередъ; тѣмъ болѣе, что это тревожное, лихорадочное состояніе духа могло легко привести къ этому, — и довольно было одного, самого незначущаго въ другое время, обстоятельства, чтобы разомъ подорвать едва-сдерживаемый нами порядокъ.
Рѣзкій вѣтеръ скоро разогналъ мочившія насъ цѣлую ночь тучи; на востокѣ, изъ конца въ конецъ, блеснула желтая полоса свѣта, и острыя верхушки Порицкаго костела вспыхнули на синемъ утреннемъ небѣ.
— А вонъ и Устилужцы!.. сказалъ кто-то — и все оборотилось назадъ. Отъ темной стѣны зеленаго лѣса отдѣлялись, одна за одной, группы приближавшагося отряда; онъ шелъ медленно; впереди и немного всторонѣ ѣхало нѣсколько всадниковъ: это былъ Циклядзе. Потомъ, стройно двигался, справа по шести, нашъ лейбъ-эскадронъ, на своихъ красивыхъ гнѣдыхъ лошадяхъ; за нимъ зеленѣлись казачьи орудія, ярко выдѣляясь изъ томной массы окружающей ихъ прислуги; и сзади всѣхъ тянулись пѣхотныя роты, блистая рядами штыковъ, освѣщенныхъ только-что взошедшимъ солнцемъ. Скоро отрядъ подошелъ къ намъ; Ильченко скомандовалъ: «смирно»! и поскакалъ къ начальнику штаба. Тотъ рысью поѣхалъ къ нему навстрѣчу и, поговоривъ немного съ маіоромъ, повернулъ коня къ фронту нашихъ эскадроновъ; прищурившись, посмотрѣлъ онъ на изнуренныя лица драгунъ, и кивнувъ головой, лѣниво поздоровался съ ними. Не дружно и какъ-то хрипло отвѣтили эскадроны на привѣтствіе; на лѣвомъ флангѣ промолчали вовсе. Это не понравилось начальнику штаба; онъ отвернулся и поѣхалъ къ пѣхотинцамъ.
Между тѣмъ, прибывшія роты ставили ружья въ козлы; казаки ворочались около своихъ орудій; а мы, съѣхавшись съ новыми товарищами, въ полголоса толковали о только-что проведенной ночи. Послѣ мы узнали, что начальнику штаба сильно не понравился мрачный и неопрятный видъ нашего отряда. И дѣйствительно, полутора-суточный походъ, ночлегъ въ грязи, подъ дождемъ, и почти сорока-часовой постъ оказали-таки свое дѣйствіе; измученные кони, опустивъ головы, лѣниво стояли, отставляя поминутно переднія ноги; солдаты распустили поводья и угрюмо смотрѣли изъ-подъ козырковъ своихъ кепи; покрытые съ ногъ до головы грязью, пѣхотинцы молча оправляли другъ у друга сбившуюся на сторону амуницію. И какая поразительная разница была между нами и свѣжими, румяными, опрятно-одѣтыми рядами Устилужцевъ! имъ не-отъ-чего было потерять свой щегольской видъ; съ комфортомъ прошли они сорока-верстный переходъ изъ Устилуга въ двадцать шесть часовъ, считая ночлегъ въ Иваничахъ. Правда, этотъ наружный блескъ вовсе не согласовался съ внутреннимъ состояніемъ духа солдатъ; имъ было не легче нашего, когда они узнали о потерѣ дѣла, которое могло быть однимъ изъ самыхъ блестящихъ дѣлъ за все время возстанія польскаго панства…
Покуда мы разговаривали съ прибывшими, изъ Порицка показалось необыкновенно оригинальная, весело шумящая толпа; по дорогѣ шли, попарно, странныя, пестро одѣтыя фигуры; тутъ краснѣли и зуавскія шапочки, мелькали бѣлыя конфедератки, кой-гдѣ раззѣвались по вѣтру синіе плащи уланъ, но больше всего видно было темныхъ костюмовъ косиньеровъ. По неловкой, колеблющейся походкѣ мы замѣтили, что они были связаны по рукамъ, по два и по три человѣка вмѣстѣ. По бокамъ дороги, спереди и сзади, весело гарцовали подвижные стражники; смѣясь во все горло, они выдѣлывали уморительныя эволюціи своими жалкимъ оружіемъ. Оказалось, что они безъ спроса отдѣлились отъ нашего отряда въ то время, когда онъ выходилъ изъ Ляхова, и ворвавшись, черезъ владиміро-волынскую заставу, въ Порицкъ, разсыпались по всѣмъ, хорошо знакомымъ имъ, закоулкамъ мѣстечка — и позабирали всѣхъ, кто только отсталъ отъ выступившей изъ Порицка банды. Почти всѣ плѣнные были найдены спящими, кто подъ заборами, кто на дворахъ и въ хатахъ. Не одинъ только хмѣль свалилъ съ ногъ попавшихся повстанцевъ; большинство спало тяжелымъ сномъ крайняго утомленія. Одинъ изъ десятниковъ снялъ свою соломенную шляпу и, улыбаясь во весь ротъ, подъѣхалъ къ Ильченко.
— Ваше ско-родые, началъ онъ, — въ Порыцьку нема ни кого изъ ляховъ, бо мы усихъ забрали.
— Да-полно всѣхъ-ли? замѣтилъ улыбаясь маіоръ.
— Тылько панъ Мартыновскій[8] съ графскими холопьями и остались; тихъ мы ни забирали. А коли прикажете, то и ихъ заберемъ.
— Ну, покуда не надо, сказалъ Ильченко, — а этихъ берегите хорошенько, чтобы не ушли.
Стражникъ засмѣялся, сказавъ, что ляхи отъ нихъ не утекутъ, и отъѣхалъ къ своимъ товарищамъ.
Между плѣнными особенно обращали на себя вниманіе два высокіе, широко-плечіе блондина; они бодро стояли впереди всѣхъ, красиво драпируясь зуавскими плащами. Кто-то изъ офицеровъ обратился къ нимъ съ французскою фразой. Зуавы переглянулись между собою — и одинъ изъ нихъ, робко заикаясь, отвѣтилъ по польски, что они не понимаютъ. Тогда ихъ спросили по русски: откуда они родомъ? И оказалось, что одинъ изъ окрестностей Львова, а другой — виленскій сѣдельный подмастерье и уроженецъ этого же города. Эти зуавы были не алжирскаго происхожденія, какъ и вся остальная ихъ братья, за самымъ незначительнымъ исключеніемъ, въ чемъ мы убѣдились окончательно впослѣдствіи. За этими псевдо-зуавами стояла смѣшанная группа, человѣкъ изъ десяти. Между ними мы увидѣли мальчика лѣтъ двѣнадцати; онъ сидѣлъ на землѣ и глухо рыдалъ, опустивъ на колѣни голову. Рядомъ съ нимъ стоялъ худощавый, небольшаго роста полякъ. Замѣтивъ, что мы смотримъ на ребенка, онъ сильно толкнулъ его сапогомъ въ бокъ, проворчавъ какую-то брань; его тотчасъ же велѣли связать покрѣпче и держать отдѣльно отъ остальныхъ плѣнныхъ, что и было быстро исполнено стражниками съ нескрываемымъ удовольствіемъ. Всѣхъ остальныхъ развязали и усадили на приведенныя изъ Порицка фурманки. Къ стражникамъ присоединилось нѣсколько казаковъ, и всѣ они окруживъ повозки, тронулись шагомъ къ Владиміръ-Волынску, сдавать плѣнныхъ тамошней слѣдственной коммисіи.
Въ эту минуту мы всѣ вздрогнули какъ будто отъ электрическаго удара: со стороны Волчьяго поста до насъ донеслись звуки выстрѣловъ, потомъ еще — и наконецъ все слилось въ глухіе перекаты отдаленной канонады. Отъ Самоволья неслись къ намъ, во всю прыть лошадей, солдаты пограничной стражи. Тотъ же самый Гениксъ скакалъ впереди всѣхъ; онъ намъ привезъ извѣстіе, что австрійцы загородили дорогу Скомаровскому, и не допускаютъ поляковъ къ обратному переходу въ Галицію. Наше дѣло видимо поправлялось. Надо было спѣшить къ Волчьему посту, гдѣ мы могли настигнуть всю выскользнувшую изъ нашихъ рукъ банду.
Едва только эта вѣсть разнеслась по рядамъ, какъ солдаты быстро вскочили на ноги; усталость была забыта мгновенно; всѣ какъ будто ожили, и не дожидаясь команды, стали строиться, вытягиваясь по дорогѣ. Отдавъ приказаніе трогаться, Циклядзе поѣхалъ впередъ. Драгуны, пропустивъ мимо себя звенящія орудія, двинулись за ними, укрѣпясь на сѣдлахъ и разбирая на ходу поводья.
Скоро мы дошли до Самоволья, и повернули направо по границѣ. Выстрѣлы доносились до насъ яснѣе: то наша пограничная стража перестрѣливалась съ арьергардомъ Скомаровскаго. Капитанъ Красновъ, забравъ съ собою казаковъ, поскакалъ впередъ, узнать въ чемъ дѣло. Эскадроны, обогнавъ пѣхоту, пошли рысью, а за ними, гремя и прыгая по кочкамъ, покатились оба орудія. Пѣхотинцы ускорили шагъ.
Когда мы прошли такимъ образомъ версты три, то увидѣли Краснова, который несся къ намъ навстрѣчу, на своемъ рыжемъ конѣ; онъ былъ безъ фуражки. «Драгунъ! скорѣе драгунъ»! крикнулъ онъ намъ, и поскакалъ дальше къ Циклядзе, который отсталъ отъ насъ съ пѣхотой версты на полторы. Мы прибавили рыси, не понимая, что могло случиться съ казаками. Скоро мы замѣтили въ сторонѣ двухъ казачьихъ лошадей; онѣ были безъ всадниковъ, и путаясь въ поводьяхъ, продирались сквозь густо-растущій кустарникъ. Вотъ впереди показалось человѣкъ шесть донцовъ; они въ безпорядкѣ скакали къ намъ, крича: «драгуны, выручайте нашихъ»! Двое изъ нихъ были забрызганы кровью; самый задній конвульсивно корчился на сѣдлѣ, схватившись обѣими руками за правый бокъ и бросивъ поводья на шею своего коня.
Скоро разъяснилось, въ чемъ дѣло: Красновъ, доскакавъ до отстрѣливающейся пограничной стражи, съ гикомъ ударилъ на ближайшихъ уланъ; тѣ повернули лошадей, и казаки сгоряча занеслись, въ своемъ преслѣдованіи, подъ выстрѣлы пѣхоты. Тогда они бросились назадъ, уланы за ними — и усталые донскіе кони не могли упести своихъ хозяевъ отъ насѣвшихъ на нихъ поляковъ. Нѣсколько донцовъ было изрублено; остальные въ безпорядкѣ кинулись въ разныя стороны, спасаясь отъ преслѣдованія.
Драгуны шли насколько хватало рыси лошадей, и минутъ черезъ десять, мы увидѣли передъ собой всю трехъ-тысячную партію Скомаровскаго.
Пограничная линія шла, какъ я уже сказалъ, лѣсомъ. Верстахъ въ восьми отъ Самоволья ее пересѣкало длинное топкое болото, версты на полторы выдающееся въ сторону Галиціи; проѣзжая дорога огибала это болото, и въ одномъ изъ ея изгибовъ стояла полуразрушенная сторожка, которая и называлась Волчьимъ постомъ. Это болото на половину принадлежало австрійцамъ, на половину намъ, о чемъ свидѣтельствовали изрѣдка торчавшіе между кочекъ столбы съ національными цвѣтами и гербами обѣихъ имперій. Въ этомъ именно мѣстѣ мы настигли поляковъ. Первое что мы увидѣли, былъ рядъ выкрашенныхъ зеленой краской парныхъ повозокъ; вокругъ нихъ толпились косиньеры, а нѣсколько конныхъ, повидимому, распоряжались движеніемъ. Увидя насъ, обозы круто свернули всторону, и маршъ-маршемъ бросились къ болоту, думая уйти въ Галицію помимо дороги. Скоро колеса тяжело нагруженныхъ повозокъ зарѣзались въ толкомъ болотномъ грунтѣ; упряжныя лошади, горячо вырываясь изъ-подъ хлеставшихъ ихъ безъ пощады бичей, пробороздили еще шаговъ двадцать и стали, провалившись по брюхо; весь обозъ завязъ, не достигнувъ до спасительныхъ черно-желтыхъ столбовъ. Тогда мы замѣтили большія массы польской пѣхоты, которыя, желая спасти обозъ, шли къ намъ навстрѣчу. Второй и четвертый эскадроны вынеслись на болотную опушку, спѣшили людей, и наступающіе поляки были тотчасъ же встрѣчены мѣткимъ огнемъ драгунскихъ штуцеровъ. Непріятель шелъ, тѣсно сомкнувшись, не останавливаясь и не задерживая шага. Впереди, надъ толпой, на длинномъ погнувшемся древкѣ, полоскалось синее знамя, съ бѣлымъ одноглавымъ орломъ. Правѣе, какъ будто отдѣлившись отъ массы, краснѣли зуавскія фески; они значительно опередили другихъ, и первые кинулись въ штыки на спѣшенныхъ драгунъ втораго эскадрона. Завязалась рукопашная схватка. Въ эту минуту одно изъ орудій выскочило на окраину болота, быстро снялось съ передковъ, и тотчасъ-же мелкій трескъ ружейной пальбы былъ совершенно покрытъ громомъ пушечнаго выстрѣла; вслѣдъ за нимъ раздался второй ударъ… поляки дрогнули и въ безпорядкѣ кинулись вправо, къ своимъ завязшимъ обозамъ. По лѣсу понесся шумъ бѣгущихъ массъ, и когда разсѣялся немного дымъ нашихъ орудій, мы замѣтили безпорядочную кучу труповъ, изъ которой, какъ-то наискось торчало знакомое намъ синее знамя. Страшную картину увидѣли мы передъ собой: вся середина болота была занята завязшею двухътысячною массой народа; все это, продираясь между повозками, давило другъ друга, и безпорядочно отстрѣливаясь, спасалось въ Галицію. Только на правомъ флангѣ еще держались зуавы, засѣвъ въ кустахъ, близь самой опушки. Нѣсколько разъ драгуны бросались на нихъ, и каждый разъ имъ не удавалось выбить крѣпко-засѣвшаго врага. На самомъ краю болота лежалъ громадный стволъ столѣтняго, вывороченнаго съ корнемъ дуба; его корявыя вѣтви, перепутавшись съ измятымъ, поломаннымъ кустарникомъ, служили крѣпкой засѣкой зуавамъ. Уже два раза отбивали они нашихъ драгунъ, какъ вдругъ сзади ихъ показались нѣсколько сѣрыхъ шинелей; это былъ нашъ общій фаворитъ, шестнадцати-лѣтній юнкеръ Жихаревъ; онъ, съ четырьмя драгунами прорвался стороной, между кустами, и бросился въ тылъ зуавамъ. Закипѣла штыковая рѣзня, и скоро вся опушка была совершенно очищена отъ непріятеля. Тогда только мы замѣтили, далеко, на той сторонѣ болота, длинныя бѣлыя линіи австрійцевъ. Почти вся польская кавалерія была тамъ; Скомаровскій съ своимъ штабомъ велъ переговоры съ начальникомъ австрійскаго отряда.
Наконецъ наша пѣхота подошла къ мѣсту боя. Тотчасъ-же двѣ роты смѣнили драгунъ, и эскадроны снова сѣли на лошадей. Во время смѣны, на правомъ флангѣ очистился промежутокъ, саженей въ полтораста шириной; желая прорваться сквозь нашъ отрядъ, польская кавалерія, вся разомъ, толпой кинулась къ этому мѣсту. Замѣтивъ это, лейбъ-эскадропъ успѣлъ заскакать во флангъ полякамъ и опрокинуть ихъ обратно къ болоту; тогда вся эта безпорядочная конная масса пронеслась подъ выстрѣлами нашихъ ротъ и наткнулась на оба казачьи орудія, которыя тотчасъ-же встрѣтили ее картечными выстрѣлами; а второй эскадронъ, вынесшись изъ-за пушекъ, погналъ разстроенныхъ и совершенно потерявшихся уланъ прямо ко всей, еще не выбравшейся изъ болота бандѣ. Все перепуталось вмѣстѣ, и надъ всею этою живою, ворочавшеюся массой людей и лошадей носился въ воздухѣ тяжелый стонъ раненыхъ, едва заглушаемый трескомъ ружейныхъ выстрѣловъ…
Далеко всторонѣ, на небольшомъ, покрытомъ кустарникомъ пригоркѣ, стоялъ полковникъ Циклядзе. Около него толпилось нѣсколько всадниковъ въ бѣлыхъ мундирахъ; это австрійскій штабъ-офицеръ прискакалъ для переговоровъ съ нашимъ начальникомъ штаба. Оттуда донеслись до насъ звуки отбоя; наши трубачи подхватили, и черезъ нѣсколько минутъ пальба затихла по всей линіи. Поляки положили оружіе.
Тогда поднялась оживленная, шумная суматоха. Одна изъ нашихъ ротъ, закинувъ ружья за плечи, съ пѣснями пошла по болоту вытаскивать завязшіе обозы. Со всѣхъ сторонъ сводили плѣнныхъ. Казаки ловили лошадей и сгоняли ихъ въ общій табунъ; самое разнокалиберное оружіе собиралось и складывалось въ кучи. Только къ вечеру прекратилась эта возня, и все приведено было въ надлежащій порядокъ…
Правда, результаты дѣла были громадны: весь обозъ, оружіе и лошади достались намъ въ руки; почти трехъ-тысячная партія была разсѣяна и окончательно лишена средствъ собраться снова… Но все-таки самыя главныя птицы улетѣли: Скомаровскій, Дядушицкій, Крукъ и всѣ остальные вожди оставили банду, за нѣсколько минутъ до неизбѣжнаго пораженія, и сдались австрійцамъ. Въ тотъ же день они получили свободу — и все удовольствіе побѣды было отравлено для насъ этимъ послѣднимъ пробѣломъ въ ея результатахъ.
На другой день мы снова заняли Порицкъ. Циклядзе ушелъ обратно въ Устилугъ, и все пошло по прежнему, прерываясь только самыми ничтожными пограничными схватками. Нѣсколько десятковъ повстанцевъ, спасшись отъ плѣна у Волчьяго поста, ратовали въ лѣсахъ, уже не въ видахъ какой либо политической цѣли, а только добывая средства для своего ежедневнаго пропитанія…
Кстати, я позволю себѣ разсказать одинъ анекдотъ, тѣмъ болѣе что онъ находится въ прямой связи съ Порицкимъ дѣломъ.
Между хозяйственными строеніями графа Чацкаго, особенно обращаютъ на себя вниманіе, длинными массивными фронтонами, конюшни для упряжныхъ и верховыхъ лошадей. До прихода поляковъ въ Порицкъ, въ нихъ содержалось около восьмидесяти животныхъ, которыя, по своей породѣ, не годились въ полевую работу; за то всѣ безъ исключенія могли поступить въ ряды какой угодно кавалеріи. Эти лошади назывались упряжными, для выѣздовъ самого владѣльца, что не мѣшало имъ быть хорошо выѣзженными подъ-верхъ. Дня за два до Порицкаго дѣла, Чацкій выѣхалъ по хозяйству, въ свое Подольское имѣніе, и поляки распоряжались въ Порицкѣ самостоятельно. Когда банда выступила изъ мѣстечка, то стойла въ графскихъ конюшняхъ оказались пустыми; кони достигли своего назначенія, — и большинство изъ нихъ, послѣ кроваваго эпизода на Волчьемъ посту, попали по наслѣдству подъ казачьи сѣдла. Дней черезъ десять вернулся графъ, и первое что ему бросилось въ глаза, были казаки ведущіе на водопой его упряжныхъ лошадей..
Какъ-то вечеромъ, Чацкій, сидя за стаканомъ чаю, въ нашемъ офицерскомъ кружкѣ, завелъ рѣчь о своихъ пустыхъ конюшняхъ и замѣтилъ, что ему кажется немного страннымъ (при этомъ онъ чрезвычайно пріятно улыбнулся) такое безцеремонное пользованіе его собственностію.
— Я вполнѣ былъ увѣренъ, что мнѣ возвратятъ этихъ лошадей, добавилъ онъ, обращаясь къ маіору.
— Конечно, графъ, отвѣчалъ ему маіоръ, — это, вѣроятно такъ-бы и случилось; но у насъ есть старинный обычай, почти вошедшій въ силу закона, отдавать добытыхъ отъ непріятеля лошадей тѣмъ изъ казаковъ, которые лишились своихъ во время боя.
— А если эти лошади не принадлежали непріятелю? замѣтилъ графъ.
— Это какъ-же?
— Да вотъ, напримѣръ, какъ эти? Вѣдь, если я не ошибаюсь, въ Россіи существуетъ законъ, говорящій, что взявшій или даже купившій украденную вещь обязанъ возвратить ее владѣльцу, безъ всякаго вознагражденія.
— Вы совершенно правы, графъ, сказалъ Ильченко, — и ежели только вы офиціально заявите, что эти лошади были украдены у васъ Скомаровскимъ, то, ручаюсь вамъ честнымъ словомъ, вы будете вполнѣ вознаграждены за вашу потерю.
Чацкій покраснѣлъ и замолчалъ; а черезъ нѣсколько секундъ, сдѣлавъ намъ всѣмъ общій поклонъ, вышелъ изъ комнаты. Заявленія о покражѣ и до сихъ поръ еще отъ него, кажется, не послѣдовало…
1873. Мая 27.
- ↑ Всѣ польскіе помѣщики называютъ свои, хотя бы очень скромные дома «Палацами».
- ↑ Постройка, гдѣ подъ общею кровлей расположены и жилыя, и хозяйственныя помѣщенія (конюшни, сараи и т. п.).
- ↑ Пограничная просѣка, шириною въ сорокъ сажень, означенная съ одной стороны русскими, а съ другой австрійскими столбами. По ней могутъ проходить и тѣ и другія войска.
- ↑ Казаки сотни Хорошилова, пріобрѣтшаго себѣ большую популярность между Донцами — своими налетами.
- ↑ Наблюдать за чѣмъ нибудь, не выпуская изъ виду наблюдаемаго (казачій терминъ).
- ↑ Едва только вспыхнуло возстаніе и ясно выразилось полное къ нему нерасположеніе народа, какъ тотчасъ-же во всѣхъ западныхъ губерніяхъ была сформирована изъ крестьянъ подвижная стража. Ея обязанность заключалась въ наблюденіи за проѣзжими дорогами и сельскими заставами, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ не было расположено войско. Впрочемъ, очень часто стражники присоединялись, конечно по своей собственной волѣ, къ казачьимъ и драгунскимъ разъѣздамъ; а такъ какъ они были очень хорошо знакомы съ окрестною мѣстностью, то своимъ сопутствованіемъ приносили этимъ разъѣздамъ очевидную пользу. Они также собирали и доставляли начальникамъ отрядовъ различныя свѣдѣнія, оказывавшіяся, большею частію, вѣрными; перевозили пакеты изъ одного отряда въ другой, короче: были для насъ одними изъ самыхъ вѣрныхъ и полезныхъ товарищей въ нашей боевой жизни. Въ случаѣ надобности, они собирались въ большія массы, человѣкъ по триста и болѣе, и, не смотря на свое крайне плохое вооруженіе, были страшны повстанцамъ своею природною ненавистью ко всему польскому. Вывали случаи, что они обходились и безъ помощи войскъ; такъ напримѣръ, подъ селеніемъ Таращи въ Кіевской губерніи, польская партія, вышедшая изъ Кіева, была почти уничтожена одними стражниками.
- ↑ Небольшое знамя, формой похожее на наши кавалерійскіе штандарты.
- ↑ Управляющій имѣніями графа Чацкова, постоянно жившій въ Порицкѣ.