Поль Верлэнъ. править
Въ Парижѣ скончался Поль Верлэнъ, послѣ Виктора Гюго лучшій изъ французскихъ поэтовъ. Вообще, лирика не въ ходу, на французскомъ Парнассѣ. Французы слишкомъ много значенія придаютъ изяществу формы, слишкомъ падки на внѣшніе эффекты, а потому тихое и задушевное изліяніе мыслей и чувствъ, тревожащихъ сердце поэта, мало приходится имъ по вкусу. Немного во Франціи жрецовъ у лирической музы того характера, къ которому привыкли нѣмцы, да и мы, русскіе. Французскіе поэты, по выраженію одного критика, «подбираютъ слова, какъ ювелиръ перлы». Не таковъ былъ Верлэнъ. Вотъ что говоритъ про него Эмиль Зола: «Если поэзія есть потокъ, самъ собою истекающій изъ души, если она ничто иное, какъ музыка, какъ жалоба или улыбка, если она свободная, ничѣмъ не связанная фантазія бѣднаго существа, которое радуется и плачетъ, грѣшитъ и раскаивается, — о, тогда, конечно, Верлэнъ былъ самымъ дивнымъ поэтомъ нашего времени…Онъ творилъ стихи также, какъ грушевое дерево производитъ груши. Подуетъ вѣтеръ, и онъ безъ всякаго сопротивленія идетъ туда, куда вѣтеръ гонитъ его. Никогда и ни къ чему онъ не стремился, никогда и ни съ чѣмъ онъ не боролся, не разсчитывалъ, не сосредоточивалъ всѣхъ силъ своего ума на извѣстной цѣли». Словомъ, это была крайне впечатлительная и даже неэнергичная натура, жившая исключительно минутными настроеніями и изливавшая свои настроенія въ стихахъ, изумительно изящныхъ и гармоничныхъ. Это былъ настоящій лирическій поэтъ.
Да, въ творчествѣ Верлэна отразилась вся его жизнь, и какая жизнь! Онъ до дна осушилъ чашу человѣческихъ страданій, дошелъ до голода и нищеты. Это жизнь, полная грязи и физической, и нравственной, полная пороковъ и заблужденій, но въ то же время богатая покаяніемъ и самобичеваніемъ, богатая чудными порывами окрыленной души, никогда не терявшей дѣтской непосредственности и въ сущности даже чистоты. Вотъ его Confessions (исповѣдь), гдѣ онъ разсказываетъ про свое дѣтство и юность, про университетскіе годы, про любовь и женитьбу. Читая ее, вы все время слышите болтовню ребенка про разные жизненные случаи, про свои дѣла и помышленія, — ребенка, полнаго наивности и невинности. Возрастъ автора чувствуется только въ меланхолической дымкѣ, которая лежитъ на всей книгѣ, въ тихомъ и кроткомъ состраданіи къ самому себѣ, къ бѣдному глупенькому дитяти, надъ которымъ жизнь съиграла злую шутку.
Верлэнъ родился въ Мецѣ, 30 марта 1844 года. Его отецъ былъ военнымъ инженеромъ, и будущій поэтъ росъ подъ ферулой строгой буржуазной морали. Въ 1851 году отецъ вышелъ въ отставку, и семья Верлэновъ переселилась въ Парижъ. «Первое мое впечатлѣніе отъ Парижа было грязь, слякоть и сѣренькій денекъ», говоритъ поэтъ. Въ столицѣ Поль прошелъ приготовительную школу, гимназію и университетъ, т. е. исполнилъ все, что полагается юношамъ его круга. Поэтическій даръ пробудился въ немъ около четырнадцати лѣтъ и побудилъ его къ сочиненію большой исторической драмы. Два года спустя онъ написалъ рядъ стихотвореній, вошедшихъ потомъ въ Poèmes Saturniens, первую его книгу, напечатанную, впрочемъ, лишь въ 1866 году. Въ «Сатурновыхъ поэмахъ» равно какъ и во второй своей книгѣ Fêtes galantes, Верлэнъ является поклонникомъ и подражателемъ парнассцевъ, т. е. поэтовъ, стоявшихъ за чистое искусство. Особенно увлекался онъ Теодоромъ де-Банвилемъ, Катулломъ Мендесомъ и Альберомъ Глатиньи. Для одного изъ произведеній послѣдняго поэта Верлэнъ не можетъ подъискатъ въ своихъ воспоминаніяхъ достаточно жаркихъ похвалъ. И по личнымъ отношеніямъ молодой поэтъ принадлежалъ къ членамъ «Современнаго Парнасса»: онъ былъ усерднымъ завсегдатаемъ на четверговыхъ собраніяхъ у Банвиля и на воскресныхъ журфиксахъ у Леконтъ-де-Лиля. Съ трогательной скромностью Верлэнъ осыпаетъ похвалами этихъ литераторовъ, друзей своей юности, и, хотя скоро онъ на цѣлую голову переросъ ихъ, однако склоненъ видѣть въ ихъ болѣе счастливой судьбѣ доказательство большей ихъ даровитости.
Весною 1870 года появилась въ свѣтъ La bonne chanson, первое самостоятельное, никѣмъ не навѣянное произведеніе Верлэна. Исторія этой книги — исторія любви и женитьбы поэта. Уже съ восемнацати лѣтъ у него обнаружился страшный и унизительный порокъ, который и свелъ его въ могилу: страсть къ пьянству и кутежамъ. Однимъ изъ собутыльниковъ поэта былъ небезъизвѣстный композиторъ, Шарль де-Сиври. Разъ какъ-то Верлэнъзашелъ къ Сиври, чтобы позвать его съ собой въ трактиръ, и засталъ у него сестру его, Матильду. Молодые люди познакомились, полюбили другъ друга и скоро были помолвлены. Эти-то отношенія и породили La bonne chanson, пѣсни любви и страсти, адресованныя къ возлюбленной поэта. Сочиняя эти стихи, онъ не имѣлъ въ виду никакихъ литературныхъ цѣлей, а просто только стремился разсказать своей избранницѣ про свои настроенія. И вотъ эти маленькія, чисто личныя причины вызвали на свѣтъ Божій цѣлую книгу, единственную по своей свѣжести, искренности и непосредственности, книгу, которая возвѣщала новую эпоху во французской поэзіи. Но краткосрочно было счастье Верлэна. Бракъ оказался не изъ удачныхъ, пошли тяжелыя семейныя сцены, и дѣло кончилось разводомъ. Матильда покинула мужа и увезла съ собой малютку сына, который такъ и выросъ, никогда не видавъ отца. При поэтѣ осталась только мать, прожившая съ нимъ десять лѣтъ, окружая его неусыпной нѣжностью, которую не могла поколебать страшно усилившаяся безпутность Верлэна. Послѣ ея смерти онъ жилъ ужь совсѣмъ какъ Богъ послалъ. Наступила страшная бѣдность. Сюда присоединилось еще разстройство здоровья. Такимъ образомъ прожилъ Верлэнъ еще лѣтъ двѣнадцать, жизнью настоящей богемы, поддерживаемый отчасти заработкомъ отъ своихъ сочиненій, отчасти помощью друзей, слабѣя съ каждымъ днемъ, но тѣмъ не менѣе продолжая писать стихи. Послѣднія строки написаны были имъ всего за нѣсколько дней передъ смертью.
Во время коммуны Верлэнъ примкнулъ къ коммунарамъ и попалъ въ начальники управленія по дѣламъ печати. Послѣ занятія Парижа правительственными войсками онъ долженъ былъ бѣжать за-границу и укрылся въ Бельгію. На этомъ пунктѣ обрывается «Исповѣдь» Верлэна. Дальнѣйшую біографію его узнаемъ изъ очерковъ: «Мои тюрьмы» и «Мои больницы». Послѣ 1871 года онъ падалъ все ниже и ниже. Въ Бельгіи онъ долго просидѣлъ въ тюрьмѣ за то, что во время спора, въ запальчивости, убилъ своего друга и… любовника, Артура Рэнбо. Въ вынужденномъ уединеніи тюремной камеры созрѣла въ фантазіи поэта дивная книга Sagesse, произведеніе, проникнутое искреннимъ разкаяніемъ, глубокимъ религіознымъ чувствомъ, которое съ тѣхъ поръ часто попадается въ стихотвореніяхъ Верлэна и налагаетъ на нихъ мистическій отпечатокъ. Въ тюрьмѣ же написаны имъ и «Пѣсни безъ словъ», граціозныя созданія поэтической фантазіи. Однако, вернувшись въ Парижъ, Верлэнъ не удержался на той нравственной высотѣ, которая стала доступна его духовному оку, и снова сдѣлался добычей страсти къ абсенту. Лишенный почти всякихъ средствъ къ существованію, онъ быстро спускался со ступеньки на ступеньку и скоро сталъ настоящимъ бездомнымъ бродягой, живущимъ то на улицѣ, то въ госпиталѣ. Когда болѣзнь его нѣсколько успокоивалась, то постоянно можно было встрѣтить въ кабачкахъ невысокаго разбора и въ разныхъ клоакахъ, которыми такъ богатъ Парижъ, эту невысокую, широкоплечую фигуру. На крѣпкой шеѣ сидѣла рыжебородая голова циклопа, съ большимъ, угловатымъ лбомъ, съ широкимъ носомъ, съ маленькими, опухшими глазами, — словомъ, наружность Верлэна сильно напоминала русскаго мужика изъ центральныхъ губерній. Для довершенія сходства, въ зубахъ его постоянно дымилась трубка, а на головѣ блиномъ сидѣла смятая фуражка. Только въ самые послѣдніе годы въ судьбѣ поэта произошло легкое улучшеніе. Правда, старая страсть по прежнему не оставляла его, но все же смерть нашла его не на койкѣ городской больницы, а въ маленькой «собственной» квартирѣ, которую онъ занималъ въ Латинскомъ кварталѣ вмѣстѣ съ своей старой подругой, госпожей Кранцъ. Говорятъ, что англійскіе журналы, во время недавняго пребыванія его въ Лондонѣ, дорого платили за его стихотворенія, а по другимъ свѣдѣніямъ — возможность болѣе регулярнаго существованія доставили ему нѣсколько поклонницъ, обезпечившихъ ему небольшую ренту. Среди этихъ поклонницъ называютъ аристократическія имена герцогини Роганъ, графини Рене де-Беарнъ и нѣкоторыхъ другихъ дамъ, интересовавшихся Верлэномъ не столько какъ талантливымъ поэтомъ, сколько какъ грѣшникомъ, обратившимся на путь истины.
Декаденты называютъ Верлэна главой своей школы, таковымъ слыветъ онъ и у насъ, но стоитъ поближе познакомиться съ его произведеніями, и тогда ясна станетъ вся неосновательность подобнаго сближенія. Во-первыхъ, Верлэнъ, по крайней мѣрѣ, въ десять разъ талантливѣе всѣхъ декадентовъ, вмѣстѣ взятыхъ, вовторыхъ, у него вы не найдете и слѣда той напыщенности и безсмысленной превыспренности, которая такъ характерна для декадентовъ. Эмиль Зола полагаетъ, что декаденты спрятались за спину Верлэна, потому что эти непризнанные геніи вообще имѣютъ обыкновеніе объявлять своими мстителями и пророками поэтовъ, которымъ тоже не повезло въ жизни, но талантъ которыхъ неоспоримъ.
Послѣ Верлэна осталось не мало ненапечатанныхъ произведеній, рукописи которыхъ находятся въ его квартирѣ. Такъ какъ эта квартира была взята на имя госпожи Кранцъ, то полиція не могла наложить печати на вещи, оставшіяся послѣ покойнаго, а госпожа Кранцъ отказывается выпустить изъ своихъ рукъ ящикъ, наполненный стихотвореніями, замѣтками и набросками поэта, — потому что «онъ долженъ ей 320 франковъ». Она предполагаетъ посовѣтоваться съ какой-то «писательницей» и поручить ей приведеніе въ порядокъ и изданіе этихъ рукописей. Конечно, ближайшая забота о литературномъ наслѣдіи Верлэна должна была бы лечь на его сына, Жоржа, но большинство французскихъ газетъ утверждаютъ, что онъ не нормаленъ и унаслѣдовалъ роковую страсть отца. Мать его, теперь носящая имя госпожи Дельпоръ, протестуетъ противъ подобныхъ разсказовъ, но въ то же время сообщаетъ про сына довольно странныя вещи. Послѣ развода съ поэтомъ жена его поселилась въ Алжирѣ, гдѣ и вышла замужъ вторично. Въ іюлѣ прошлаго года, уѣзжая въ Европу, она оставила сына въ Алжирѣ, снабдивъ его суммой, вполнѣ достаточной на нѣсколько мѣсяцевъ. И вдругъ черезъ нѣсколько недѣль Жоржъ оказался въ самомъ невозможномъ положеніи: онъ ходилъ по улицамъ въ лохмотьяхъ, безъ рубашки и безъ обуви, спалъ въ конюшняхъ или на берегу моря, въ ямѣ, вырытой имъ же самимъ въ пескѣ. Онъ совершенно потерялъ память, и, когда съ нимъ заговаривали, то онъ отвѣчалъ какъ-то странно, съ жестами и интонаціями суматохи. Въ этомъ нелѣпомъ состояніи онъ пробылъ около четырехъ мѣсяцевъ, пока одному врачу не пришла идея подвергнуть его гипнотическому изслѣдованію. Тогда обнаружилось, что въ августѣ мѣсяцѣ какой-то господинъ загипнотизировалъ Жоржа и внушилъ ему самые невѣроятные поступки. Только съ большимъ трудомъ удалось вернуть молодого Верлэна въ нормальное состояніе.