ПОЛЬСКІb>Е ЕВРЕИ
правитьI.
правитьВъ Западной Россіи есть городокъ, имѣющій такую всеобщую извѣстность и такую особенную физіономію, что, говоря о немъ, нѣтъ никакой возможности скрыть его настоящее имя. Этотъ уѣздный городокъ вовсе не принадлежитъ къ числу тѣхъ искусственныхъ городовъ, о которыхъ гг. Риль и Безобразовъ разсказали намъ недавно столько поучительныхъ вещей и которыхъ, вѣроятно, въ видахъ литературной пользы, развелось на бѣломъ свѣтѣ такое множество, что любой изъ нихъ можно назвать Крутогорскомъ, безъ малѣйшаго опасенія задѣть чью нибудь личность. Мой городокъ, увы, не таковъ! Вотъ почему — я лишенъ возможности дать ему вымышленное имя и оставляю его безъ названія.
При въѣздѣ въ этотъ городъ, васъ прежде всего поражаетъ крайняя неопрятность улицъ и домовъ и муравейная дѣятельность его многочисленныхъ еврейскихъ обитателей. Чѣмъ ближе вы подъѣзжаете къ его центру, тѣмъ чаще попадаются вамъ безобразной архитектуры каменные дома и лавки съ деревянными пристройками, тѣмъ гуще становится атмосфера. Толкотня и шумъ увеличиваются Вамъ безпрестанно попадаются жидовскія фуры, набитыя товаромъ, въѣзжающія и выѣзжающія изъ постоялыхъ дворовъ, дѣти въ грязныхъ лохмотьяхъ перебѣгаютъ улицы, снуютъ подъ колесами; грязныя еврейки поминутно выбрасываютъ изъ сѣней всякую нечистоту прямо вамъ подъ ноги; балкончики, безъ которыхъ не строится ни одна еврейская лачуга, завышены старою рухлядью; разнощики всякой всячины кричать, осаждаютъ вашъ экипажъ вмѣстѣ съ безчисленными Мишуресами[1], которые, не обращая вниманія на вашъ гнѣвъ, неистово бросаются къ лошадямъ, вырываютъ одинъ у другаго поводья и влекутъ васъ насильно на постоялый дворъ. Съ трудомъ отбиваясь отъ нихъ, вы продолжаете медленно вашъ путь но грязной мостовой, и наконецъ, въѣзжаете на базарную площадь — Здѣсь васъ поражаетъ безчисленное множество лавокъ, лавочекъ, рундуковъ: все это ветхо, едва держится, грязно и удушливо. На площади шумъ; несмѣтная толпа праздныхъ евреевъ кричитъ и, повидимому, безъ толку толкается. По когда вы ближе познакомитесь съ городомъ, вы узнаете, что, кромѣ субботы, толпа но цѣлымъ днямъ по сходитъ съ этой площади и что она многое дѣлаетъ, повидимому, ничего не дѣлая. Сюда каждый еврей считаетъ долгомъ сбѣгать по нѣскольку разъ въ день, какъ бы онъ занятъ ни былъ. Здѣсь онъ узнаетъ всѣ политическія губернскія, уѣздныя и городскія новости; это его форумъ. Переговори на лету съ однимъ — двумя собратами, или просто прислушавшись къ общему говору, онъ узнаетъ о пониженіи и повышеніи цѣнъ, о пріѣхавшихъ въ городъ помѣщикахъ и чиновникахъ, о цѣли ихъ пріѣзда. На площади вы можете подсмотрѣть особенность, свойственную однимъ евреямъ: я разумѣю ихъ чудное искусство понимать другъ друга, несмотря на то, что они говорятъ вдругъ и всѣ вмѣстѣ. Безъ площади еврей жить не можетъ, въ буквальномъ смыслѣ слова, потому что онъ не заработаетъ ни гроша въ тотъ день, если не быль на площади. Разумѣется, это не относится къ богачамъ, сидящимъ спокойно въ своихъ конторахъ. Эти сильные міра сего не имѣютъ надобности лично выходить на площадь: они все знаютъ, все видятъ, не выходя изъ конторы; къ тому же это уронило бы ихъ достоинство, ихъ величіе, для поддержанія котораго въ глазахъ толпы, они не пожалѣютъ ничего, даже денегъ. Говоря о толпѣ на площади, я разумѣю только средній и низшій классъ народа: чѣмъ живутъ эти люди — трудно понять вдругъ; а между тѣмъ они изъ всего извлекаютъ деньги. И нужно видѣть, съ какой энергіей, съ какимъ самоотверженіемъ борются они съ судьбой, опутавшей ихъ сѣтью талмудическихъ предразсудковъ, какимъ лишеніямъ подвергаютъ они себя всю недѣлю, чтобы провести одну субботу по закону, какъ слѣдуетъ!… Хотите знать — какая первая, главная цѣль, къ которой стремится каждый изъ этихъ жидковъ? Вы думаете — деньги? Разумѣется, но деньги не для удобства, не для комфорта; — еврей познаетъ, что такое комфортъ и удобство; ему нужны деньги, прежде всего для гильдіи; ему непремѣнно нужно быть или называться купцомъ. Для достиженія этого счастья, онъ жертвуетъ всѣмъ: онъ согласится быть купцомъ, ничего не покупающимъ и не продающимъ, купцомъ безъ денегъ и безъ товаровъ, только бы не оставаться хоть зажиточнымъ, но мѣщаниномъ, и подвергаться рекрутской повинности. Если судьба въ этомъ не улыбается ему, если всѣ принимаемыя имъ мѣры не удаются, онъ рѣшается на другія попытки, о которыхъ я буду говорить впослѣдствіи; къ крайности онъ рѣшается, хотя не безъ ужаса, идти въ земледѣльцы.
Съ площади расходятся въ разныя стороны улицы: на право — такъ называемая банкирская, гдѣ въ каменныхъ двухъ и трехъ — этажныхъ домахъ, съ неизбѣжными выступами и балконами на улицу, живутъ банкиры и другіе жиды — аристократы. На лѣво — тянутся двѣ улицы, которыя, по мѣрѣ удаленія отъ площади, становятся чище и привольнѣе. Сперва вы видите лучшіе магазины и гостинницы, потомъ воздухъ становится свободнѣе, улицы просторнѣе, появляются заборы, палисадники, чистые домики, выстроенные на христіанскій ладъ. Между ними, въ глубинѣ широкаго двора, вамъ бросается въ глаза длинный деревянный домъ съ антресолями и флигелями, довольно ветхій снаружи…. Въ этомъ домѣ сосредоточены всѣ интересы города, сюда стремятся всѣ помыслы жителей, — въ немъ живетъ городничій, въ немъ жили всѣ городничіе съ незапамятныхъ временъ.
Но въ другой сторонѣ отъ площади, въ той улицѣ, которую мы назвали банкирскою, есть другой домъ, великолѣпный сравнительно, трехъ-этажный, съ тремя настоящими, чугунными балконами. Въ этомъ домѣ живетъ первый банкиръ города и всего западнаго края, Іосифъ Израилевичъ Г*. Это единственный во всемъ мірѣ еврей, величаемый но имени и отчеству. Онъ не имѣетъ никакого оффиціальнаго значенія, никакой ему лично присвоенной власти,[2] но тѣмъ не менѣе, власть его сильна. Простой классъ народа увѣренъ даже, что у Іосифа Израилевича есть какой то мундиръ, весь изъ чистаго золота, хранимый имъ собственно для выѣздовъ въ столицу И. Г*, имѣлъ право заслужить такое высокое мнѣніе о себѣ своихъ единоплеменниковъ. Я не видѣлъ другаго еврея, который любилъ бы болѣе его своихъ единовѣрцевъ и принималъ бы болѣе участія въ ихъ общественныхъ интересахъ и нуждахъ. Во время холеры, пожаровъ и другихъ народныхъ бѣдствіи, домъ его всегда окруженъ несчастными, изъ которыхъ ни одинъ не уходитъ безъ помощи. Первымъ вкладчикомъ, для основанія какого либо благотворительнаго дѣла, для общихъ нуждъ города, — Іосифъ Израилевичъ. И если бы кто нибудь предупредилъ въ подобныхъ случаяхъ Іосифа Израилевича или пожертвовалъ большую, чѣмъ онъ, сумму, то Іосифъ Израилевичъ не перенесъ бы этого удара! Есть въ городѣ другіе купцы первой гильдіи, есть много банкировъ, съ капиталами, быть можетъ, и не меньшими, чѣмъ у него, но другаго потомственнаго почетнаго гражданина нѣтъ и быть не можетъ въ описываемомъ мною городѣ!
Іосифъ Израилевичъ и городничій — это единственныя два лица, въ которыхъ сосредоточивается мѣстная власть. Іосифъ Израилевичъ — практическій мудрецъ. Собственныхъ, то есть личныхъ дѣлъ, у него нѣтъ и никогда не бывало; никто не видѣлъ и никто не увидитъ ни одной просьбы его на бумагѣ: зато, какъ могущественно каждое слово его! Но и словомъ онъ не рискуетъ понапрасну: если онъ проситъ о чемъ нибудь самъ, то ужь это значитъ, что дѣло кончено и подписано.
Но обратимся къ городничему.
Городничій въ Великороссіи и городничій въ западномъ краѣ — двѣ вещи, если не совершенно, то во многомъ различныя, хотя, впрочемъ, законъ и не полагаетъ между тѣми и другими ни какого различія. Дѣло въ томъ, что евреи, все преувеличивающіе въ своемъ робкомъ, но горячемъ воображеніи, точно также преувеличиваютъ въ своемъ понятіи идею полицейской власти. Они ни за что не повѣрятъ, что городничій или исправникъ не въ правѣ сдѣлать того или другаго, что это внѣ ихъ власти; они убѣждены въ ихъ безграничной силѣ.
Въ городѣ, описываемомъ мною, бывали всякаго рода городничіе; но типъ хорошаго городничаго здѣсь, какъ и въ Россіи, все тотъ же, неизмѣнный типъ. Хорошій городничій долженъ быть человѣкъ не молодой, испытанный, посѣдѣлый въ битвахъ съ евреями и губернскимъ правленіемъ; онъ долженъ править городомъ разумно и никто не можетъ упрекнуть его, не исключая собственной совѣсти, чтобы онъ упускалъ что либо изъ виду. Городничій любитъ добрый еврейскій народъ и не отказываетъ ему въ своей благосклонности, ибо народъ этотъ понимаетъ, чѣмъ угодить хорошему городничему. Если вы — не еврей, вы скажете ему свое уваженіе и благодарность, наговорите объ его прекрасныхъ чувствахъ разныхъ краснорѣчивыхъ словъ, и уйдете съ однимъ горячимъ обѣщаніемъ никогда не забыть его одолженія, — хорошій городничій, обыкновенно, понюхаетъ табаку, поморщитъ брови, и на вопросъ объ васъ любознательной супруги, отвѣтитъ сухо: «такъ себѣ, пустой человѣкъ.»
Въ передней городничаго, какъ и во всѣхъ значительныхъ переднихъ, всегда прохлаждается нѣсколько просителей. Сѣдой старичокъ, по имени Гершко, одѣтый въ коричневый кафтанъ русскаго образца, суетится и распоряжается въ ней, какъ хозяинъ; просители очень хорошо знаютъ его и развѣ одни только пріѣзжіе ошибаются на счетъ истиннаго значенія его, да бѣдняки, не смѣющіе сами постучаться въ дверь добраго и хорошаго городничаго. За то банкиры и купцы, въ особенности же Іосифъ Израилевичь, привыкшій всюду оставлять за собою слѣды своего величія и щедрости, никогда не забываютъ Гершку. Монету вручаетъ Гершкѣ, разумѣется, не самъ банкиръ, а его наперсникъ или, какъ называютъ здѣсь въ шутку, адъютантъ, безъ котораго ни одинъ банкиръ повыѣзжаетъ изъ дому и безъ котораго не дѣлаетъ визига никому, даже губернатору. Такія подачки собственно составляютъ весь доходъ, которымъ Гершко существуетъ сорока" лѣтъ сряду, потому что каждый новый городничій, принимая должность, принимаетъ и Гершку, какъ необходимую къ ней принадлежность. И этотъ жалкій Гершко еще не послѣднее звѣно въ цѣпи существъ, питающихся, повидимому, однимъ воздухомъ, окружающимъ городничаго!.. Онъ часто заставлялъ меня задумываться о другихъ Горшкахъ, въ другихъ кафтанахъ, посреди другаго воздуха, болѣе ароматическаго, въ переднихъ болѣе великолѣпныхъ…
Я помню, однажды при мнѣ смѣнили городничаго неожиданно. Слова: новый городничій! нейе городничій! пробѣжали электрическимъ телеграфомъ по всему городу, и чрезъ четверть часа всѣмъ извѣстно было, гдѣ остановился новый городничій. Народъ съ ранняго утра толпился у этого дома, нетерпѣливо заглядывая въ щели ставень Все утро городъ былъ въ лихорадочномъ волненіи: каждому хотѣлось поскорѣе увидѣть новаго городничаго и разрѣшить вопросъ: что онъ такое? Вопросъ этотъ давно уже тревожилъ двухъ частныхъ приставовъ и письмоводителя полиціи, въ мундирахъ и съ рапортами, съ ранняго утра дожидавшихъ, когда онъ проснется; вопросъ этотъ занималъ всю публику, весь городъ, но болѣе всѣхъ занятъ имъ былъ Іосифъ Израилевичъ. Въ его конторѣ, всегда полной людьми всякаго разбора, на этотъ разъ было еще полнѣе: адъютанты (у Іосифа Израилевича ихъ два) суетились и привозили одно извѣстіе за другимъ. Лицо банкира, всегда выражавшее спокойную увѣренность въ своемъ могуществѣ, всегда добродушно-лукавое, на этотъ разъ выражало безпокойство; онъ нетерпѣливо гладилъ свою серебристую бороду и поминутно вставалъ со стула. Дѣло, точно, было необыкновенное: Іосифъ Израилевичъ не привыкъ къ сюрпризамъ; обо всѣхъ новостяхъ, относящихся до евреевъ вообще и городскихъ въ особенности, обо всѣхъ интересныхъ перемѣнахъ и назначеніяхъ, онъ всегда получалъ свѣдѣнія заблаговременно. Городничіе всегда были тѣломъ души его и въ старину нерѣдко зависѣли отъ его добраго или худаго слова. А тутъ, какъ снѣгъ на голову, новый городничій, о которомъ онъ рѣшительно ничего не зналъ и о назначеніи котораго до сихъ поръ не получалъ эстафеты изъ губернскаго города I Это было и непонятно и досадно; такого случая онъ не запомнилъ во всю свою жизнь.
Еще непонятнѣе были свѣдѣнія, привозимыя поминутно адъютантами: первое состояло въ томъ, что онъ собственно не городничій, а присланъ отъ генералъ-губернатора исправлять должность городничаго, второе свѣдѣніе было успокоительнѣе: оно состояло въ томъ, что онъ человѣкъ совершенно молодой и, что всего пріятнѣе, военный… Но, вотъ старшій адъютантъ банкира Гершъ-Мееръ, весь въ попыхахъ, летитъ на извощикѣ и на лету что-то говоритъ толпамъ, наполняющимъ узкую, банкирскую улицу… Народъ засуетился; подлѣ дома Іосифа Израилевича образовалось море головъ…. Новый городничій ѣдетъ съ визитомъ къ Іосифу Израилевичу. Его сейчасъ увидятъ!…
Наконецъ показались дрожки, на дрожкахъ господинъ съ султаномъ!.. Всѣ увидѣли человѣка совершенно молотаго, тоненькаго офицерчика — что же это такое! Наконецъ дождались пока онъ уѣхалъ обратно: всѣ, кто только могъ, бросились въ контору къ Іосифу Израилевичу: «что? какъ? каковъ?»
— «Деликатная матерія!» проговорилъ торжественно Іосифъ Израилевичъ и больше не сказалъ ни слова.
И въ первый день на Форумѣ, въ лавкахъ и вездѣ, гдѣ кишилъ народъ, слышались отрывочныя восклицанія: «нейе городничій, Гроссе Пурецъ (большой баринъ) деликатна матеріе!»
Въ этотъ самый день я собирался на охоту и дожидалъ одного пріятеля, пана Хлѣбовскаго. Намъ Хлѣбовскій былъ хорошій охотникъ и плохой адвокатъ, отличный стрѣлокъ и добрый малый. Во ожиданіи его, я разговорился съ хозяиномъ постоялаго дома, въ моторомъ остановился, Зусеромъ, умнымъ жидкомъ. Мы пили чай и бесѣдовали. Рѣчь зашла о новомъ городничемъ и потомъ мало по малу перешла къ интересному вопросу о томъ: какіе городничіе лучше: гражданскіе или военные? Зусерь былъ того мнѣнія, что всякіе хороши. При этомъ онъ разсказалъ мнѣ про какого-то Василія Кондратьича, который сначала все говорилъ: "какъ можно брать? Я, говоритъ, всю мою жизнь, кромѣ жалованья отъ казначея по положенію, ничего не получалъ! "Но потомъ, когда ему растолковали, что городничіе берутъ, тоже по положенію, что жалованья здѣсь полагается всего 285 руб. и его недостаетъ на одну канцелярію, что если онъ къ новому году не пошлетъ куда нужно всего, что слѣдуетъ по положенію, то въ одну недѣлю получитъ три строгіе выговора, со внесеніемъ въ черную книгу, когда все это ему растолковали, говорилъ Зусеръ, то Василій Кондратьичъ сначала сконфузился, а потомъ пошелъ и пошелъ… и сталъ брать съ праваго и виноватаго, вѣроятно полагая, что все это казначеи. «Гражданскій,» замѣтилъ Зусеръ, даромъ ничего не сдѣлаетъ, но за то ужь сдѣлаетъ и хорошо сдѣлаетъ, такъ что не страшно и въ губернскимъ правленіи будетъ; а военные все только кричатъ, да дерутся. «Начальство, говорятъ, само сказало намъ, посылая сюда: „ну, вы получили теперь хорошее мѣсто! Оно точно хорошее, продолжалъ Зусеръ, по Василій Кондратьичь….“
Въ эту минуту вошелъ панъ Хлѣбовскій. „Га! Шановный Зусеръ; воскликнулъ онъ, увидя хозяина: якъ се машь? Не собираешься ли и ты на полеванье?“
— Нѣтъ, перебилъ я, мы вотъ бесѣдуемъ о прежнихъ городничихъ, о Васильѣ Кондратьичѣ —
— „Цо то Василій Кондратьичь? со смѣхомъ продолжалъ веселый панъ Хлѣбовскій, крутя усы и прищуривая лѣвый глазъ, поврежденный на охотѣ: цо то Кондратьичъ! Пусть-ка разскажетъ лучше про полковника Ивана Петровича. Вотъ былъ зухъ (молодецъ), неправдали Зусеръ?
Зусеръ молчалъ и курилъ папироску.
— Забавный былъ то чловѣкъ! продолжалъ словоохотливый Хлѣбовскій: зналъ онъ по польски только три пословицы и повторяла“ ихъ по нѣскольку разъ въ день. Какъ только пріидешь къ нему, бывало, онъ сейчасъ: „а цо, пане? часъ круткій, напіймося вудки!“ Чрезъ полчаса опять: „часъ длуігй — напіймося разъ другій!“ Потомъ: „цо пане? Часъ леци — папіймося разъ тшецій…“ Да, прибавилъ Хлѣбовскій съ чувствомъ: славный былъ то чловѣкъ, хоть и не былъ мысливымъ (охотникомъ)»!
Зусеръ засмѣялся. "Ужь точно забавный былъ полковникъ! Бывало, говоришь ему: «вѣдь этакъ нельзя, это не по закону! а у него одинъ отвѣтъ: „я сказалъ вамъ, говоритъ разъ, что ничего не понимаю въ вашихъ порядкахъ и знать ихъ не хочу — и баста!“
— И билъ жидковь, на этомъ основаніи, безъ разбору! подхватила» Хлѣбовскій: нѣтъ, что ни говори, Зусеръ, молодецъ былъ Иванъ Петровичъ, настоящій воякъ! Помнишь, какъ онъ тебя отдѣлалъ, помнишь?.." при этомъ воспоминаніи Хлѣбовскій засмѣялся.
— Нѣтъ, всего уморительнѣе была исторія съ банкиромъ Гроссерманомъ, продолжалъ Хлебовскій, одушевляясь. Банкиръ, вы знаете, важный такой, настоящій Гроссерманъ, а панъ полковникъ, ему просто, по военному: «пошелъ вонъ!» говорить. Фу, какъ разходился Гроссерманъ!" я, говоритъ, купецъ 1-й гильдіи; какъ вы смѣете мнѣ говорить: ты?
— Приведи мнѣ другаго жида, такъ я вамъ буду говорить: вы, отвѣчалъ полковникъ.
И Хлѣбовскій хохоталъ до упаду, разсказывая это. Признаюсь, и я смѣялся отъ души, представляя себѣ живо физіономію Гроссермана, озадаченную такимъ отвѣтомъ.
II.
правитьЕвреи особенно искусны въ архитектурѣ. Они доводятъ свои постройки до такого чудовищнаго безобразія и неудобства, о какомъ трудно составить себѣ понятіе; надо побывать въ нашемъ городкѣ. Здѣсь только, въ этой столицѣ евреевъ, можно убѣдиться самымъ нагляднымъ образомъ, что жидъ всю жизнь свою хлопочетъ лишь о томъ, чтобы лишить себя удобства. Нечего говорить о деревянныхъ лачугахъ бѣдняковъ, бѣдняковъ, бьющихся изъ копѣйки, ни о деревянныхъ лавкахъ, стоящихъ среди городской площади болѣе полустолѣтія безъ починокъ, безъ очищенія и ежеминутно грозящихъ паденіемъ, нѣтъ, — посмотрите на эти каменные дома, парадно выглядывающіе на улицу своими балконами, посмотрите на нихъ со двора и зайдите внутрь! къ нимъ пристроено столько нелѣпыхъ корридоровъ, клѣтокъ и разныхъ мудреныхъ вещей, что вы ничего ни поймете; внизу смрадныя кануры, буквально лишенныя воздуха: снаружи прилѣплены къ каменнымъ стѣнамъ деревянные домики, буквально висящіе на воздухѣ; за ними новыя пристройки лѣпятся къ сосѣднему лому; и все это сидитъ одно на другомъ, жмется другъ къ другу: вездѣ кучи дѣтей, грязь, лохмотья… Женщины, которыхъ вы встрѣтите въ субботу на гуляньяхъ въ шелкахъ и бархатахъ, являются тутъ по домашнему, всегда грязныя, всегда безъ толку кричащія.
Страшно подумать, что происходитъ въ этихъ Европейскихъ вертепахъ, во время пожаровъ, а пожары эти случаются безпрестанно, что очень натурально Я былъ однажды свидѣтелемъ подобнаго несчастія. Среди повинныхъ занятій на зеленомъ полѣ, намъ дали знать о пожарѣ: городничій тотчасъ поскакалъ на извощикѣ, прилетѣвшемъ къ нему съ этимъ извѣстіемъ (въ то время еще обязанность пожарныхъ каланчей и караульныхъ возложена была здѣсь на извощиковъ); я побѣжалъ пѣшкомъ вслѣдъ за городничимъ. Зарево издали освѣщало городъ и черный дымъ клубился надъ нимъ и сыпалъ искрами… Народъ со всѣхъ сторонъ бѣжалъ на пожаръ и, по мѣрѣ приближенія, начиналъ выть. Но, боже мой, что происходитъ на самомъ пожарѣ! какое перо передастъ эту ужасную картину! Женщины, вопли, рыданія, пискъ дѣтей. Но и мужчины не лучше женщинъ: суетятся, кричать, ревутъ, приходятъ въ изступленіе… И, посреди этихъ неистовствъ, равнодушный, спокойный пожарный, скромно сидящій на трубѣ и шажкомъ плетущійся на помощь! Его разрываютъ на части: каждый тащитъ его къ себѣ, къ своему лому; крикъ, плачь, драка… [Іо вотъ подоспѣваетъ полицейскій чиновникъ и освобождаетъ трубу; ногъ она уже начинаетъ дѣйствовать… Качаютъ… двадцать рукъ держатъ рукавъ; вода со свистомъ и шипѣніемъ, наконецъ, вылетаетъ, но увы! по большой части бьетъ фонтанчиками, по всему протяженію рукава, несмотря на то, что двадцать рукъ зажимаютъ отверстія и въ тоже время оспориваютъ направленіе трубы… Долго бѣдная труба блуждаетъ, пока, наконецъ, кто нибудь изъ побѣдителей наведетъ спасительницу на горящее окно или дверь, а городъ на половину уже объятъ пламенемъ! Городничій выбился изъ силъ, покушаясь перекричать толпу… Женщины тянутъ его за полы; изступленные евреи, потерявшіе все достояніе, съ пылающимъ лицомъ, съ безумнымъ взоромъ, проклинаютъ полицію, городничаго, всѣхъ… городничій ничего не слышитъ, все кричитъ и требуетъ воды, побольше воды. Нѣсколько энергическихъ жидовъ, явившихся на помощь, бросаются къ бочкѣ, вырываютъ се у пожарнаго, выпрягаютъ еле дышащую лошадь, сами впрягаются въ бочку и бѣгутъ за водой. Другіе тащутъ ведра, кувшины, кружки съ водою, и каждый торжественно выливаетъ свою лепту въ море пламени… Но вотъ на крышѣ вновь загорѣвшагося зданія показался кто-то съ топоромъ и распоряжается довольно толково и быстро; фигура его обозначается рѣзко на красномъ фонѣ… Кто этотъ герой? Неужели Каэтань Нотопольскій? да, этоонъ: онъ вездѣ первый, этотъ загадочный шляхтичъ, неутвержденный въ дворянствѣ герольдіей! случится ли убійство, пожаръ, рекрутскій наборъ — онъ тутъ прежде всѣхъ; смотритъ въ глаза городничему, ждетъ приказаніи — въ огонь и воду… И все это добровольно, по призванію! Городничіе такъ привыкли приказывать ему и самъ онъ такъ привыкъ повиноваться, что со стороны можно подумать, что онъ полицейскій чиновникъ.
Тяжело смотрѣть бездѣйственно на эту страшную драму. Послѣ пожара, бѣсновавшіеся евреи являются съ повинной головой, съ заплаканными глазами, просить прощенія, а вмѣстѣ съ тѣмъ и позволенія покрыть свои пепелища деревянными крышами. Особымъ положеніемъ жители нашего города обязаны, послѣ разрушенія домовъ, непремѣнно возводить каменныя постройки, но всѣмъ правиламъ строительнаго искусства и перспективы, съ надлежащими брантъ-маурами и интервалами. Благодѣтельное распоряженіе! Но, къ сожалѣнію, оно примѣняется къ жидкамъ съ трудомъ необыкновеннымъ. Каждый клочекъ земли, на которомъ въ теченіи полустолѣтія, кое-какъ держалось гнилое жилище, принадлежитъ по большей части, двумъ-тремъ семействамъ. Чтобы выстроить новое, болѣе правильное зданіе, по узаконеннымъ правиламъ, нужно пріобрѣсти еще два-три сосѣднія мѣста, въ свою очередь также принадлежащія нѣсколькимъ собственникамъ, стульникамъ (половинкамъ). По раздробленные интересы мелкихъ собственниковъ никогда не приводятъ къ желаннымъ сдѣлкамъ. Бѣдность большей части домовладѣльцевъ, общее невѣжество, наклонность къ воздушнымъ постройкамъ на живую нитку и разныя прочія, независящія отъ нихъ обстоятельства, — вотъ причины, препятствующія прочности и красотѣ построекъ въ этомъ городѣ, внушающія бѣдному классу любовь къ жилищамъ, потеря которыхъ не была бъ для нихъ слишкомъ чувствительна. Дозволеніе покрыть пепелище тесомъ оканчивается тѣмъ, что люди, даже зажиточные, устроивая себѣ временное жилище, не хотятъ уже разстаться съ нимъ во всю жизнь и каждый мѣсяцъ, потихоньку, пристраиваютъ къ нему клѣточки, балкончики и т. д. Тѣже немногіе, которыхъ полиція, почему либо, принудитъ, наконецъ, къ постройкѣ каменныхъ домовъ, обыкновенно, отроютъ деревянные, но стѣнки окладываютъ снаружи кирпичомъ, въ полъ-кирпича толщиною, и увѣряютъ, что это все равно, что каменные[3]. Такихъ оригинальныхъ построекъ, вѣроятно, никому не приведется нигдѣ видѣть. Забавно видѣть также, какъ бѣдняки, обязанные подпискою не обновлять своихъ зданій впредь до окончательнаго ихъ разрушенія, тихомолкомъ по ночамъ ломаютъ гнилыя крыши, замазывая новыя заплаты сажею. Какъ они хлопочутъ, чтобы полиція не застала ихъ на мѣстѣ преступленія! и когда это случается, нужно видѣть съ какимъ искусствомъ преступники, перебѣгая съ крыши на крышу, исчезаютъ, подобно быстроногимъ сернамъ. Такого роду безпорядки вынудили начальство назначить въ нашъ городъ особаго городоваго архитектора; но такъ какъ въ тоже время разрѣшеніе всѣхъ починокъ зависѣло собственно отъ лица городничаго, то, естественно, возникшія отъ того столкновенія двухъ властей мало облегчали жителей…
III.
правитьГрустно видѣть то глубокое, фанатическое невѣжество, которое опутываетъ жизнь нашихъ жидковъ съ самой ихъ колыбели. Талмудическіе предразсудки всасываются въ ихъ мозгъ и кровь съ такою силою, что самые умные люди смотрятъ враждебно на малѣйшій лучь свѣта и истины. Извѣстно, что въ западной Европѣ, со временъ знаменитаго Мендельсона, просвѣщенные евреи очистили еврейскую религію отъ талмудической грязи и образовали секту новыхъ жидковъ, которая дѣлаетъ быстрые успѣхи и съ каждымъ днемъ пріобрѣтаетъ новыхъ адептовъ. Въ сосѣдней намъ Австріи, напримѣръ, въ каждомъ порядочномъ городѣ есть синагога жидовъ реформаторовъ, тогда какъ у насъ во всѣхъ трехъ губерніяхъ (Кіевской, Подольской и Волынской) не только нѣтъ ни одной такой синагоги, но едвали есть и реформаторы, открыто исповѣдающіе свое ученіе. Сколько мнѣ извѣстно, такая синагога существуетъ только въ одной Одессѣ. Разница между богослуженіемъ талмудистовъ и новыхъ евреевъ очевидна для всякаго, кто и незнакомъ съ религіозными обычаями и языкомъ ихъ. Въ Лембергѣ мнѣ впервыѣ случилось познакомиться съ синагогами реформаторовъ; я былъ изумленъ внутреннею чистотою зданія, порядкомъ и благочиніемъ богослуженія. Вмѣсто грязнаго торжища, наполненнаго грязною толпою, неистово кричащею на разные голоса, я увидѣлъ храмъ, устроенный на подобіе католическаго, съ чистыми лавками по обѣимъ сторонамъ, на которыхъ чинно сидѣли мужчины во фракахъ, съ молитвенниками въ рукахъ; для дамъ устроены сверху два или три ряда красивыхъ галлерей; алтарь отдѣленъ чугунною рѣшеткою и кромѣ Кивота, хранящаго 10-ть заповѣдей и Моисеевы законы, не имѣетъ никакихъ другихъ украшеній. Огромный пергаменный свитокъ, обвитый вокругъ древка, украшеннаго золотыми кистями, составляетъ единственный предметъ внѣшняго поклоненія, единственную принадлежность богослуженія: это Моисеево пятокнижіе. Всѣ молятся тихо, кромѣ чтеца или, такъ называемаго, кантора, читающаго пятокнижіе вмѣстѣ съ двумя ассистентами, поочередно выходящими для юго изъ числа молящихся. Превосходный хоръ пѣвчихъ оглашаетъ внутренность храма правильнымъ, гармоническимъ пѣніемъ псалмовъ, очень похожимъ на наше церковное пѣніе.
Не такъ молятся наши жидки: постороннему нѣтъ возможности понять что нибудь въ ихъ богослуженіи. Крики и вопли молящихся оглушаютъ; но интересны оффиціяльныя молебствія евреевъ, въ высокоторжественные дни. Въ нашемъ городѣ, почти всѣми принято въ такіе дни, послѣ окончанія службы въ православномъ и католическомъ соборахъ, отправляться въ синагогу. Городничій и стряпчій съ одной стороны, а съ другой Іосифъ Израилевичъ съ своими неизмѣнными адъютантами, нѣсколько первостатейныхъ банкировъ и купцовъ, гласные думы и магистрата, — составляютъ обыкновенно оффиціальную публику. Посрединѣ синагоги на возвышеніи, огражденномъ перилами, помѣщаются почетные посѣтители и хоръ пѣвчихъ. Посреди хора, старикъ «кинторъ» съ сѣдою клинообразной бородкой, покрытый пестрымъ, полосатымъ покрываломъ (неизбѣжный костюмъ всякаго молящагося еврея), развертываемъ тетрадь, настроиваетъ голоса пѣвчихъ но природному камертону и начинаетъ: сперва «Боже Царя храпи», потомъ многолѣтіе; разумѣется, все это на еврейскомъ языкѣ. Гимнъ идетъ довольно сносно, по каждый куплетъ или тактъ оканчивается нестерпимымъ диссонансомъ, производимымъ умышленной съ какимъ то особеннымъ шикомъ дискантами, которые для этого придавливаютъ горло пальцами одной руки, играя на немъ, какъ на кларнетѣ, (любимый инструментъ у евреевъ). Но все это еще ничего: въ настоящій азартъ входятъ они тогда только, когда начинается многолѣтіе. Нѣтъ возможности передать всего, что происходитъ при этомъ съ пѣвчими и, въ особенности, съ канторомъ. Послѣ многолѣтія, въ видѣ эстетическаго угощенія публики, поются аріи изъ разныхъ итальянскихъ оперъ, чаще всего изъ Нормы, и при этомъ соло бываютъ недурны.
Послѣ молебствія, городскія власти отправляются обыкновенно къ Іосифу Израилевичу на завтракъ, состоящій изъ водки, разныхъ сладкихъ печеній, портеру, варенья и хорошихъ гаванскихъ сигаръ. Винограднаго вина талмудисты не употребляютъ.
Въ домашней жизни талмудистовъ-евреевъ женщины, придающія единство и гармонію семейнымъ кружкамъ, не являются. Женщина у нихъ осуждена всю жизнь на однѣ кухонныя заботы и совершенно изъята изъ круга общественной жизни. Знакомства и взаимныя посѣщенія не приняты между нашими еврейками, которыя лишены всякаго образованія. Онѣ видятся между собою въ синагогѣ, на базарѣ, во время субботнихъ гуляній, или на свадьбахъ, но не чувствуютъ потребности принять гостей у себя дома. Любовь къ родителямъ и сыновнее почтеніе довольно рѣдко встрѣчаются у взрослыхъ евреевъ. Воспитанія дѣтей, въ собственномъ смыслѣ этого слова, у нихъ не существуетъ. Вся забота родителей обращена исключительно на ученіе дѣтей т. е. на вдолбленіе въ ихъ головы по возможности, наибольшаго запаса обрядныхъ свѣдѣній. Къ этой операціи приступаютъ съ самаго ранняго возраста: какъ только дитя начинаетъ говорить, — его посылаютъ въ школу меламедовъ (учителей). Самый высшій идеалъ талмудическаго образованія олицетворенъ въ такъ называемомъ Хусидѣ: Собственно Хусидизмъ составляетъ отдѣльную секту, доводящую принципъ талмуда до послѣдней крайности; хусидъ не причастенъ практическому направленію большинства и отвергаетъ всякое общечеловѣческое знаніе, какъ заразу, оскверняющую чистоту еврейскаго ученія. Настоящій хусидъ не долженъ знать никакого языка, кромѣ еврейскаго и мѣстнаго жидовскаго, и не долженъ ничѣмъ заниматься, кромѣ чтенія священныхъ книгъ. Разумѣется, что такой типъ, во всей его чистотѣ, является очень рѣдко и самое названіе хусида употребляется чаще всего въ насмѣшку. Но тѣмъ не менѣе онъ уважается втайнѣ и остается по прежнему идеаломъ.
Правительство давно обратило вниманіе на недостатокъ просвѣщенія у евреевъ и давно учредило школы, подвергнувъ всѣхъ евреевъ особенному сбору, называемому свѣчнымъ[4], для покрытія расходовъ на содержаніе училищъ. Къ нашемъ городѣ существуетъ казенная еврейская школа, а, по сосѣдству, училище раввиновъ, но въ оба эти заведенія поступаютъ только дѣти бѣдныхъ родителей; ни одинъ аристократъ, не говоря уже о банкирахъ, не отдаетъ своего сына въ казенное училище, да и вообще все казенное внушаетъ жидкамъ только опытное, наружное раболѣпство. За примѣромъ ходить недалеко: самое общественное устройство, съ его благотворными выборами и идеальнымъ порядкомъ, превратилось у евреевъ въ дѣло чисто внѣшнее, въ форму, стоящую особнякомъ отъ существующаго въ тоже время кровнаго, историческаго кагала. Въ каждомъ обществѣ положено, напримѣръ, имѣть казеннаго раввина, какъ отвѣтственное передъ правительствомъ лицо въ исправномъ веденіи метрическихъ книгъ, которыхъ у евреевъ долгое время не существовало вовсе и которыя, въ настоящее даже время, ведутся въ сомнительномъ порядкѣ. Выборъ казеннаго раввина предоставленъ самому обществу, но подвергается разсмотрѣнію и утвержденію губернскаго правленія. Кажется, почему бы не воспользоваться этимъ правомъ и не выбрать человѣка честнаго, уважаемаго? нѣтъ: казенный раввинъ у нихъ самъ по себѣ, а духовный самъ по себѣ. При выборѣ казеннаго раввина, имѣется въ виду собственно доставленіе хорошему человѣку доходнаго мѣста, временной аренды — и только. Уже потому одному, что эта должность требуетъ знанія русскаго языка для оффиціальныхъ метрическихъ отчетностей, выборъ въ нее духовнаго раввина невозможенъ. Настоящій духовный раввинъ, точно также какъ и хусидъ, не знаетъ другаго языка, кромѣ еврейскаго, и всякое казенное занятіе не совмѣстно съ его саномъ. Духовный творить только судъ, и этотъ судъ дѣйствительно не лицепріятенъ. Авторитетъ духовнаго такъ силенъ въ простомъ народѣ, что всякое рѣшеніе его равносильно божественному закону и не подлежитъ аппелляціи. Неправый боится этого суда, зная, что всѣ извороты и хитрости безсильны предъ лицемъ духовнаго, въ особенности, если онъ потребуетъ признанія подъ хейримомъ (если не ошибаюсь, такъ называется самая сильная клятва) и прикажетъ открыть правую ладонь, а съ нею и совѣсть отвѣтчика. Обстоятельство это служитъ для полиціи важнымъ подспорьемъ. Не имѣя возможности входить въ разбирательство всѣхъ мелочныхъ жалобъ и споровъ, она отсылаетъ спорящихся къ суду духовныхъ и, получая увѣдомленіе на клочкѣ бумаги о состоявшемся рѣшеніи, приводитъ его въ исполненіе безъ всякаго затрудненія, разумѣется, частными, понудительными только мѣрами. По этотъ похвальный обычай держится только въ бѣднѣйшемъ классѣ народа. Люди болѣе цивилизованные, и въ особенности мало-мальски знакомые съ русскою грамотою, увы! недовольствуются такимъ патріархальнымъ судомъ и предпочитаютъ форменныя прошенія, въ которыхъ красуются цѣлыя колонны статей свода законовъ. Грамотные жидки составляютъ настоящую болячку для правосудія нашего: есть жидки, спеціально посвятившіе себя писапію доносовъ. Это большею частію люди, занимавшіе какія либо общественныя должности, привыкшіе къ даровымъ доходамъ: вмѣстѣ съ отставкою, они переходятъ обыкновенно въ ряды недовольныхъ и образуютъ оппозицію, выражающуюся въ доносахъ на всѣхъ и все. Жидовское общество всегда трусливо; къ тому же доносъ неминуемо влечетъ за собою слѣдствіе, а слѣдствіе влечетъ — впрочемъ, извѣстно, что оно влечетъ поэтому доносчиковъ всѣ стараются умилостивить и задобрить напередъ. Я зналъ здѣсь четырехъ жидковъ, формально называвшихъ себя доносчиками: они получали постоянное содержаніе отъ всѣхъ купцовъ, отъ содержателей коробочнаго[5] и другихъ сборовъ. Дерзость ихъ простиралась до того, что они стали ходить отъ дома къ дому и требовать подачки, угрожая, въ противномъ случаѣ доносомъ. Эти люди были прежде рекрутскими повѣренными и, вполнѣ изучивъ всю рекрутскую механику, запаслись изряднымъ количествомъ матеріаловъ и, такимъ образомъ держали въ рукахъ не только общество, но и нѣкоторыхъ чиновниковъ. Не было никакихъ средствъ выжить этихъ людей. Хотя обществу, по закону, и предоставлено право остракизма, для изгнанія вредныхъ членовъ[6], но примѣненіе этого права на дѣлѣ, очень затруднительно и требуетъ особаго утвержденія.
IV.
правитьКрайнее невѣжество во всемъ, что не относится къ житейскимъ отношеніямъ, невѣроятная тупость въ понятіяхъ отвлеченныхъ — и въ тоже время остроуміе и тонкая иронія въ сужденіяхъ практическихъ, — вотъ главныя черты умственнаго характера нашихъ русскихъ или, лучше сказать, польскихъ евреевъ. Что же касается нравственнаго ихъ характера, то едва ли нужно повторять давно извѣстныя качества, лежащія въ его основаніи, именно: сребролюбіе и скупость, трусость рядомъ съ дерзостью; мстительность, относительно врага, и рабская услужливость передъ сильнымъ, крайній эгоизмъ въ ущербъ интересамъ ближняго, даже брата и, въ тоже время, горячее заступничество за малѣйшую обиду, нанесенную единоплеменнику извнѣ. Много непохвальныхъ качествъ у нашихъ евреевъ; но они не лишены и похвальныхъ. Добрыя чувства не чужды имъ; они не слишкомъ вѣрятъ въ возможность безусловной справедливости на этомъ свѣтѣ, въ существованіе безкорыстія въ правосудіи; но если увидятъ, наконецъ, то или другое, то чувства благодарности, ими выражаемыя, превышаютъ всякое описаніе. Я знаю одного сильнаго еврея, обливавшаго слезами руку незначительнаго чиновника, оказавшаго ему самую обыкновенную справедливость въ общественномъ дѣлѣ евреевъ; я видѣлъ цѣлыя толпы евреевъ и евреекъ, среди общаго отчаянія и воплей, восклицавшихъ по поводу другаго чиновника: «это нашъ раввинъ, онъ лучше раввина!» Во всякомъ случаѣ не подлежитъ сомнѣнію, что чувство справедливости доступно понятіямъ этой несчастной націи и что оно непремѣнно должно развиться, если оно почаще будетъ возбуждаемо.
Вотъ нѣсколько анекдотовъ, характеризирующихъ евреевъ. Переданные на бумагѣ, они теряютъ много прелести: ни языкъ жидковъ (смѣсь нѣмецкаго, древне-еврейскаго, польскаго и малороссійскаго), * ни уморительныя интонаціи этого языка, ни игра жидовской физіономіи, до невѣроятности подвижной, не могутъ быть переданы никакимъ перомъ.
I. Знакомый мнѣ полицейскій чиновникъ, однажды, ночью, былъ разбуженъ страшнымъ стукомъ въ дверь. «Впустите, впустите! одно слово, одно только слово!»? кричалъ за дверью какой-то еврей. Чиновникъ вскочилъ съ постели и отперъ дверь… «Охъ!.. вскрикнулъ жидъ, опускаясь на стулъ, охъ!.. позвольте: отдохну немножко.» Что съ гобой? что случилось? спросилъ встревоженный приставъ. «Вы знали мою жинку?» спросилъ еврей. Ну чтожъ? «Вы знали эту поганую рухлю, эту такую-сякую?..» Ну, зналъ, въ чемъ же дѣло?.. «Уже ее не-ма (нѣтъ)!» отвѣчалъ со вздохомъ еврей. Уже она утекла! (ушла). Ахъ, ты бестія! закричалъ разсерженный приставь: и ты за этимъ только разбудилъ меня? "Пшепрашамъ пана, (прошу прощенія), отвѣчалъ жидокъ, вылившій свое горе и, униженно кланяясь, убрался во свояси.
Нѣчто въ томъ же родѣ случилось съ однимъ помѣщикомъ. Ночью, когда онъ спалъ въ заѣзжемъ домѣ какого-то мѣстечка, хозяинъ сталъ стучаться къ нему въ дверь, крича немилосердно: "слыхали, какое несчастье? (styszeliscie nieszczescie?) что такое? спросилъ испуганный помѣщикъ. «Меджибожскій рабинъ померъ!»
II. Въ мѣстечкѣ, гдѣ жилъ становой приставъ, жидокъ, на ярмаркѣ, поссорился съ солдатомъ и замѣтивъ, что попалъ на человѣка не бойкаго, сталъ его бить. Солдатъ, обороняясь, хотѣлъ свести жида къ своему капитану; но готъ, увидавъ пристава, сидѣвшаго у раствореннаго окна своей квартиры, тотчасъ принялъ роль обиженнаго и, схвативъ солдата за шинель, потащилъ его къ приставу, приговаривая: «что твой капитанъ? вотъ пойдемъ-ка къ нашему… Это самый чистый, настоящій капитанъ-исправникъ!» Приставъ, слѣдившій за этой сценой, сталъ выговаривать солдату, что онъ допустилъ себя бить еврею: «дай-ка ему сдачи хорошенько, по солдатски!» сказалъ приставъ. Жидъ, услыхавъ такую резолюцію, пустился бѣжать, но солдатъ догналъ его и расхрабрившись кричалъ: " слыхалъ, что вашъ капитанъ приказывалъ? "Ну, ну, дурень! отвѣчалъ еврей, уклоняясь отъ удара: «на тебѣ злотый: ты и въ самомъ дѣлѣ повѣрилъ, что это капитанъ? это такъ себѣ, прибавилъ онъ потихоньку, чортъ знаетъ что такое…. становой!..»
3) Въ одномъ имѣніи пять жидковъ держали въ арендѣ пять водяныхъ мельницъ. Наканунѣ новаго гола, всѣ они собрались на митингъ, для опредѣленія поздравительнаго адреса становому. Одинъ изъ нихъ, отдавая въ общую кассу слѣдовавшую съ него, по уговору, лепту, объявилъ, что лично не можетъ засвидѣтельствовать своего почтенія приставу и поручилъ товарищамъ изъяснить начальству настоящія причины этого обстоятельства. Но, на его несчастіе, товарищи, вручая адресъ но принадлежности, не успѣли, однако, упомянуть объ участіи въ немъ отсутствующаго. Между тѣмъ, прозорливый блюститель порядка замѣтилъ это отсутствіе и приписалъ таковое явному уклоненію отъ порядка и неуваженію къ законной власти. Виновный потребованъ былъ въ станъ. Жидъ испугался; не понимая причины зова, онъ долго не хотѣлъ вѣрить сотскому, полагая, что тотъ лично отъ себя дѣлаетъ придирку и, наконецъ, обратился къ помѣщику: "на милость пана Бога, ясновельможный пане, говорилъ жидокъ: — спросите сотскаго: чего онъ хочетъ? Я ему предлагаю злотый — "Сотскій, въ опроверженіе извѣта, показываетъ полученный имъ изъ стана палетъ (предписаніе: отъ слова polecenie — порученье). «Ну, пусть, вельможный панъ прочитаетъ этотъ палетъ, продолжалъ запальчиво еврей; не можетъ быть: я не имѣю никакого дѣла… Ну, ну, посмотримъ, что въ этомъ палетѣ написано?…» и жидокъ становится за стуломъ помѣщика, жадно слѣдя за каждымъ словомъ бумагу, которую медленно разбираетъ помѣщикъ, плохо читающій по русски: «предписываю тебѣ…» «Ой, ней миръ!» воскликнулъ бѣдный жидокъ: «ну, ну! что дальше? Пусть панъ читаетъ….»
"Предписываю тебѣ такого-то еврея выслать въ стань, но касающемуся — ".
— "По касающемуся — а… а… а? съ ужасомъ прервалъ жидокъ, не слушая далѣе: «Ну… я уже далъ по касающемуся! Чегожъ онъ еще хочетъ?»
4) Какой-то помѣщикъ завелъ разговоръ съ своимъ фурманомъ (извощикомъ) о политикѣ. Фурманъ сталъ разсказывать о знаменитомъ лондонскомъ банкирѣ Мойше Монтефіори, который пріѣзжалъ въ Россію, съ намѣреніемъ, будто бы, выкупить всѣхъ жидковъ и поселить ихъ въ Палестинѣ. Условіе было совершенно окончено, по словамъ фурмана, и засвидѣтельствовано въ гражданской палатѣ: за каждаго жидка Монтефіори обязанъ былъ заплатить по три рубля серебромъ. Но когда министры доложили объ этомъ царю, то получили выговоръ и замѣчаніе, что евреи, ежегодно приносятъ годовой подати болѣе, чѣмъ вся условленная сумма. Министры, увидя свою ошибку, долго не знали какъ бы ее исправить и, наконецъ, рѣшились на слѣдующую хитрую мѣру: приказали тотчасъ остричь пейсики всѣмъ евреямъ и одѣть ихъ въ русское платье; когда же Моптефіори пришелъ съ требованіемъ объ исполненіи контракта, они сказали: «увы! у насъ нѣтъ болѣе евреевъ! Если не вѣрите — ищите….»
5) Одинъ изъ евреевъ пустился въ разсужденіе о восточной войнѣ. По его мнѣнію, все дѣло завязалъ Ротшильдъ, и онъ же не посредственно самъ направлялъ удары войны. На вопросъ: "какъ можетъ воевать Ротшильдъ, когда у него нѣтъ войска? Жидъ отвѣчалъ: «На что ему войско? онъ купитъ 200 гарматъ (пушекъ), двѣсти ружей, найметъ двѣсти людей, дастъ имъ по 2 злота и по келишку вудки (по рюмкѣ водки) — они и цѣлый день будутъ стрѣлять!… На что ему войско?»
Этими анекдотами мы заключаемъ нашу статью. Много любопытнаго представляетъ жизнь нашихъ еврейскихъ обитателей западныхъ губерній: но мы не рѣшаемся говорить обо всемъ, по нѣкоторымъ причинамъ.
- ↑ Въ каждомъ жидовскомъ постояломъ домѣ есть мишуресъ, обязанность котораго состоитъ въ зазываніи проѣзжихъ и въ исполненіи ихъ особенныхъ порученій.
- ↑ Законъ не дозволяетъ выбирать евреевъ въ городскіе головы.
- ↑ Это называется «Прусскій Муръ».
- ↑ Право продавать шабасковыя свѣчи, исключительно употребляемыя жилками по субботамъ, отдается въ каждомъ еврейскомъ обществѣ на откупъ.
- ↑ Это еще одинъ сборъ, наложенный на талмудическіе предразсудки. Извѣстно, что евреи обладаютъ таинственною мудростію распознавать въ убитомъ животномъ трафную (нечистую) говядину отъ каширной (чистой). Законъ воспрешаетъ имъ ѣсть трафную и потому за право покупать каширную они платятъ откупщику, ее продающему, установленную цѣну. Сумма, платимая откупщикомъ, составляетъ коробочный сборъ, предназначаемый на потребности того же общества, но на практикѣ — капиталъ одного не рѣдко употребляется на нужды другаго общества.
- ↑ T. IX Зак. о сост. ст. 590 и 591.