СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ
править
ПОЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
правитьПольское племя занимаетъ равнинную область по теченію рѣки Вислы, отъ Бескидовъ до Балтійскаго поморья и отъ Сяна и Буга до Варты и Одры, соприкасаясь на сѣверѣ съ литовцами, на западѣ съ нѣмцами, на югѣ съ мораванами и словаками, на востокѣ съ русскими. Эта область обнимаетъ: привислянскій край Россіи (кромѣ восточной части губерній Августовской, Сѣдлецкой и Люблинской), часть провинцій Пруссіи и Поморья (Помераніи), Познань и Силезію, область Краковскую и сѣверозападную часть Галиціи. Отдѣльныя польскія колоніи раскинуты впрочемъ далеко за предѣлами очерченной нами этнографической площади, особенно же на востокъ отъ нея, въ Литвѣ, Бѣлой, Малой и Червонной Русяхъ, въ предѣлахъ бывшаго польскаго королевства. По численности польская народность превосходитъ всѣ другія славянскія, кромѣ русской. Точную цифру численности поляковъ указать очень трудно, такъ-какъ въ большей части статистикъ ее либо преувеличиваютъ на счотъ русскихъ, либо уменьшаютъ на счотъ нѣмцевъ. Мы не будемъ однако далеки отъ истины, если скажемъ, что поляковъ находится: въ Россіи 4 милліона съ небольшимъ, въ Пруссіи 2½ милліона, въ Австріи 2½ милліона, и того около девяти милліоновъ. Чтобы видѣть сословный составъ этого девяти-милліоннаго населенія, имѣющій такое важное значеніе не только въ польской исторіи, но и литературѣ, мы укажемъ процентное отношеніе разныхъ слоевъ населенія русской Польши (по Молеру): кромѣ значительнаго числа евреевъ (12 % всего населенія) и нѣмцевъ (5 %), въ ней считается 75 % сельскихъ кметовъ, 7 %% сельской и городской шляхты и ½% крупной поземельной аристократіи. Если подобный масштабъ приложить къ сословнымъ отношеніямъ всей польской народности, то мы увидимъ, что въ 9-ти милліонной средѣ польскаго племени находится свыше 8-ми милліоновъ хлоповъ, до 800.000 шляхтичей и около 50.000 пановъ.
По языку поляки составляютъ самую крайнюю вѣтвь сѣверозападной отрасли славянскихъ нарѣчій. Наиболѣе близокъ польскій языкъ въ вымершему нарѣчію прибалтійскихъ славянъ и живущему — лужичанъ, чеховъ и словаковъ. Говоры польскаго языка: малопольскій (современный литературный), великопольскій, мазовецкій и кашубскій. Послѣдній наиболѣе уклонился отъ общаго типа польскаго языка и составляетъ, кажется, переходную ступень къ нарѣчію ободритовъ, лютичей, полабовъ и другихъ прибалтійскихъ славянъ.
Образованіе польскаго государства совершилось одновременно почти съ великоморавскимъ, чешскимъ и русскимъ, и первоначальная ихъ исторія представляетъ много точекъ соприкосновенія и аналогій. Южныя подкарпатскія польскія земли входили даже въ составъ великоморавской державы, откуда распространилась и на Польшу, какъ и на Чехію, славянская проповѣдь св. Меѳеодія, слѣды которой долгое время удерживались въ малопольской особенно области. Ударъ, нанесенный сначала славянской церкви, а потомъ и государству въ Моравіи, отразился роковыми послѣдствіями на судьбахъ какъ Чехіи, такъ и Польши. Угры откололи славянскій западъ отъ южныхъ центровъ православія. Русь еще была темна и не могла служить опорой для него въ Чехіи и Польшѣ.
Прежде пала Чехія, а потомъ изъ рукъ ея и Польша вкусила отъ древа латино-германскаго просвѣщенія и много свѣта для нихъ помрачилось. Принятіе латинской вѣры отразилось неизмѣримыми послѣдствіями на всей политической, соціальной и литературной жизни польскаго народа. Унія религіозная съ европейскимъ западомъ была предтечей и виновникомъ дальнѣйшаго ему подчиненія во всѣхъ культурныхъ отношеніяхъ. Польша забываетъ узы крови, связывающія ее со славянами балтійскаго поморья и новопросвѣщенный католицизмомъ Мечиславъ I становится первымъ пособникомъ нѣмцевъ въ порабощеніи ими польскихъ единоплеменниковъ. Изъ всѣхъ польскихъ государей одинъ Болеславъ Храбрый понималъ задачи польской, т. е. славянской политики на балтійскомъ поморьѣ, въ смыслѣ противодѣйствія распространенію тамъ германизма, но это направленіе не усвоено было его преемниками. Они раболѣпствовали предъ германскимъ императоромъ, расточали свои силы въ братоубійственныхъ усобицахъ, равнодушно смотрѣли на гибель своихъ братьевъ на Лабѣ, а потомъ на Одрѣ и Вартѣ и даже, легкомысленно открывали свой домъ чужеплеменнику и врагу въ Поморьѣ и Пруссіи. Во все продолженіе своей политической жизни поляки равнодушно уступали свое кровное достояніе на западѣ и сѣверѣ, въ непрерывной погонѣ за расширеніемъ своихъ границъ на востокѣ и югѣ. Эта роковая ошибка польской политики предала все балтійское побережье, отъ Лабы до Западной Двины, Германіи и быть-можетъ уготовала польскому народу гробъ въ ея нѣдрахъ.
Въ жизни соціальной постепенное распространеніе строя и порядковъ феодальной Европы отразилось постепеннымъ подавленіемъ славянской общины или гмины и выдѣленіемъ изъ ея среды цѣлаго привилегированнаго сословія, до такой степени обособленнаго, сосредоточеннаго въ себѣ и непріязненнаго подавленнымъ кметамъ, что современные польскіе историки не могли иначе объяснить себѣ этого соціальнаго переворота, какъ предположеніемъ, что шляхта была пришлый изъ Скандинавіи (Шайноха), или Саксонія (Мацѣевскій) чужеземный завоевательный народъ! По этой ипотезѣ Польша основана завоеваніемъ, т. е. по образцу всѣхъ государствъ германскихъ.
Что касается дѣятельности литературной, то, подобно всѣмъ другимъ западно-европейскимъ народамъ, поляки долго не имѣли даже письменности на народномъ языкѣ. Какъ въ богослуженіи, такъ и въ школѣ долгое время господствовалъ латинскій языкъ, что не могло не содѣйствовать еще большему отдѣленію классовъ образованныхъ или даже просто грамотныхъ отъ народа. Духовныя лица содержали школы почти исключительно для собственнаго, такъ-сказать, обихода, для удовлетворенія нуждъ церкви. Свѣтскія лица проходили ту же латинскую школу, но долгое время они не принимали никакого участія въ скудной литературной дѣятельности, поддерживаемой членами бѣлаго и чорнаго духовенства. Неудивительно потому, что всѣ произведенія польской исторіографіи до конца XV вѣка писаны духовными лицами и по латынѣ: хроники Галла, Матвѣя Холѣвы, Кадлубка, Богуфала, Башко, Дзѣривы, Лика изъ Чарикова и другихъ. Онѣ имѣютъ потому такое же почти отношеніе въ польской литературѣ, какъ и хроники нѣмца Дитмара, чеха Козьмы Пражскаго и русскаго Нестора, въ которыхъ тоже заключается не мало данныхъ для польской исторіи, но ничего для литературы.
Кромѣ исторіографіи, польскіе монахи и каноники стряпали также религіозныя пѣсни, изъ коихъ нѣкоторыя составлены были на польскомъ языкѣ. Древнѣйшая изъ нихъ, «Пѣснь къ Богородицѣ», приписывается латинскому миссіонеру Чехіи и Польши св. Войтѣху. Съ нея обыкновенно начинаютъ даже польскую литературу; но это едва ли основательно, такъ-какъ пѣснь не имѣетъ никакихъ поэтическихъ достоинствъ, да къ тому и сохранилась не въ древнемъ видѣ, а въ редакціяхъ XV вѣка.
Для исторіи польскаго языка важны польскіе переводы нѣкоторыхъ богослужебныхъ книгъ, напримѣръ — псалтыри, сохранившіеся отчасти въ довольно древнихъ спискахъ (XIV вѣка); но для исторіи литературы это представляетъ матеріалъ очень скудный.
Болѣе характеризовали бы народный бытъ, взгляды и степень развитія разные юридическіе акты и статуты, но и они были чужды польскому народу либо по содержанію (каноническое право и опредѣленія синодовъ), либо по языку (даже знаменитый вислицкій статутъ 1347 года нисанъ по латыни).
Вотъ содержаніе трехсотлѣтней дѣятельности польскаго государства, общества и церкви въ періодъ предшествовавшій ея политическому сближенію съ государствомъ литовскимъ. Чѣмъ же жилъ, мыслилъ и дѣйствовалъ народъ? Онъ съ сожалѣніемъ и печалью разставался со старымъ, тихимъ, но вольнымъ своимъ бытомъ и нѣсколькими отчаянными взрывами (1036 и 1077 гг.) заявилъ свой протестъ противъ навязываемой ему религіи и панства. Но соединенныя усилія князей, духовенства и ляшской аристократіи разбили неорганизованное сопротивленіе массъ и постепенно накрыли ихъ толстой корой, сквозь которую едва просвѣчивалъ на темный народъ лучъ солнца. Быть-можетъ теплое дыханіе народныхъ массъ расплавило бы надъ собой эту ледяную кору, еслибъ не особенныя обстоятельства XIII вѣка. Народу удалось уже было ославянить самый ранній на польской почвѣ орденъ бенедиктинцевъ. Въ XI—ХІІ-мъ вѣкахъ мы находимъ еще имена епископовъ, и даже одного архіепископа, вышедшихъ изъ кметской среды Но когда къ опустошеніямъ войнъ внутреннихъ, удѣльныхъ князей, прибавился истребительный навалъ монголовъ и опустѣлые города и земли предоставлены были многочисленнымъ колонистамъ нѣмецкимъ и еврейскимъ; когда къ притѣсненіямъ пана и ксендза прибавилась еще эксплоатація кмета жидами и мѣщанами, одаренными разными льготами, то съ-тѣхъ-поръ польскій народъ окончательно былъ придавленъ, забитъ и въ продолженіе вѣковъ онъ является лишь пассивнымъ дѣятелямъ исторіи. Онъ забылъ даже память о прошлой своей славянской свободѣ, силѣ у славѣ.
Неудивительно, что въ польскомъ народѣ не сохранилось не только устнаго эпоса, какой уцѣлѣлъ въ Россіи, Сербіи, Болгаріи, но и старописнаго, въ родѣ нашего «Слова о Полку Игоревѣ» или чешскихъ пѣсень "Краледворской Рукописно. У польскихъ лѣтописцевъ мы находимъ слѣды народныхъ преданій, можетъ-быть историческихъ нѣсень, но блѣдные и разбитые.
Въ XIV вѣкѣ въ польской исторіи происходитъ важный и знаменательный переломъ. Польша удѣльная объединяется. Въ малопольскомъ Краковѣ она находитъ свой политическій и умственный центръ, вмѣсто стараго великопольскаго Гнѣзна, слишкомъ уже угрожаемаго сосѣдними нѣмцами. Польша анархическая устрояется, выработываетъ себѣ, изъ соединенія правъ мѣстныхъ, общепольскій статутъ, ставшій основою дальнѣйшаго юридическаго развитія страны — и боярская, панская Польша превращается въ Польшу шляхетскую, въ Рѣчь-Посполитую. Подъ смѣшаннымъ вліяніемъ понятій западнаго феодализма, античныхъ и новоитальянскихъ республикъ, а можетъ-бытъ и преданій старославянской общины, въ XIV и XV вѣкахъ слагается въ Польшѣ могущественное сословіе, смываетъ и переплавляетъ въ себя все, что было надъ нимъ и воплощаетъ въ своей средѣ понятіе государства. Можно обвинять польское шляхетство въ исключительности и кастовой обособленности отъ народа, въ эгоизмѣ и подавленіи массъ, въ религіозной нетерпимости и политическомъ легкомысліи; но нельзя отказать въ энергіи и силѣ, въ лихорадочной и безустанной дѣятельности этой великой собирательной личности, аналогію которой дѣйствительно всего легче найти въ гражданской общинѣ старой римской республики. Съ другой стороны слабость и злоупотребленія шляхетскаго правительства и общества стали обнаруживаться и развиваться уже позже, когда шляхта опьянѣла отъ излишества своихъ правъ и пріобрѣтеній, когда она подверглась растлѣвающему вліянію на характеръ неограниченнаго господства и іезуитскаго воспитанія.
Во всякомъ случаѣ, относиться ли къ этому факту перерожденія Польши монархически-боярской въ шляхетскую съ одобреніемъ или порицаніемъ, нельзя его не призвать, такъ-какъ имъ была опредѣлена вся послѣдующая дѣятельность Польши. Сила и немощь этого оригинальнаго политическаго института лучше всего обнаружилась при соприкосновеніи Польши съ Литвою и Русью. Соціальныя отношенія странъ, соединившихся съ Польшею въ 1386 году, были устроены на совершенно другихъ началахъ. Почему же при возникшемъ взаимодѣйствія Литва и Русь постепенно усвоили себѣ польскіе шляхетскіе порядки, а не на оборотъ? Видно, что политическая дѣятельность Польши была сильнѣе, многостороннѣе, напряженнѣе, чѣмъ въ болѣе монархической и боярской Литвѣ.
Этимъ объясняются также успѣхи польскаго языка и вѣры въ новоприсоединенныхъ земляхъ. Это вѣрный показатель силы и энергіи носителей польской культуры. Но если слѣдить за ея судьбами въ названныхъ странахъ въ послѣдующіе вѣка, то мы видимъ, что эта польская заносная культура не могла проникнуть въ глубь народныхъ массъ, что она легла на поверхности общества и потому должна была растаять при первомъ пробужденіи и подъёмѣ этихъ самыхъ пренебрежонныхъ и забытыхъ просвѣтителями народныхъ массъ.
Какъ бы то ни было, соединеніе Польши съ Литвой подъ Ягеллонами на первое время было очень для нея спасительно и благодѣтельно. Это обнаружилось въ 1410 году на поляхъ грюнвальдскихъ, гдѣ соединенными силами двухъ государствъ нанесёнъ былъ тяжолый ударъ тевтонскому ордену, о призваніи котораго въ Пруссію такъ жестоко сожалѣли теперь поляки. Къ сожалѣнію этотъ ударъ не былъ смертельнымъ и орденъ скоро воспрянулъ въ новой силѣ и алчности.
Но представилась Польшѣ еще другая возможность ея усиленія для борьбы съ Германіей. Вѣроятно судьба балтійскаго поморья была бы совершенно другая, еслибъ поляки не отвергли тогда дружественной руки гуситскихъ чеховъ, предлагавшихъ королю польско-литовскому чешскую корону. Усиліямъ Збнгнѣва Олесницкаго съ его ультрамонтанской братіей удалось предотвратить на долгое время это политическое объединеніе сѣверозападныхъ славянъ, которое могло совершиться на почвѣ гуситства. Католицизмъ глубоко укоренился въ Польшѣ, и ни Длугошъ, ни даже Григорій изъ Санока не рѣшились принять предлагаемой имъ чехами архіепископской каѳедры въ гуситской Прагѣ.
Однако давнія связи поляковъ съ чехами, посѣщеніе Пражскаго университета, путешествія по Польшѣ и Литвѣ Іеронима Пражскаго, участіе въ польскихъ войнахъ чешскихъ ротъ, особенно же сильная распространенность въ Малой Польшѣ секты чешскихъ и моравскихъ братьевъ не могли не дѣйствовать возбуждающимъ и соблазняющимъ образомъ на религіозное сознаніе поляковъ, между которыми въ XV вѣкѣ оказалось множество приверженцевъ гуситскаго ученія. Уцѣлѣли даже стихи въ честь Виклефа подобнаго польскаго гусита Андрея Галки изъ Добчина. Быть-можетъ не безъ связи съ этими ранними попытками религіознаго обновленія стоятъ позднѣйшія теоріи — напримѣръ Остророга, а еще позже Модревскаго и другіе, о чемъ скажемъ ниже.
Кромѣ умственныхъ возбужденій изъ Чехіи, на литературное развитіе польскаго общества могла еще оказывать полезное вліяніе Краковская академія, основанная еще Казиміромъ Великимъ въ 1367 году (почти одновременно съ Пражскимъ университетомъ), но открытая папою лишь 30 лѣтъ спустя по ходатайству дорогой для католической церкви просвѣтительницы Литвы, Ядвиги. Дѣятельность Краковской академіи въ первый вѣкъ ея существованія была очень плодотворна. Быть-можетъ она обязана въ этомъ отчасти и тому просвѣтительному вліянію, которымъ повѣяло въ XV вѣкѣ изъ возродившейся Италіи.
Уже давно поляки, подобно далматинцамъ, привыкли искать высшаго образованія въ итальянскихъ университетахъ. Одинъ изъ нихъ, Діолэкъ, еще въ XIII вѣкѣ пріобрѣлъ себѣ даже европейское имя, какъ основатель оптики. Кромѣ Италіи и Чехіи поляки посѣщали также Парижскій университетъ, по образцу котораго основанъ и Краковскій. Подъёмъ наукъ въ Польшѣ XV вѣка лучше всего виденъ въ появленіи такого историка, какъ Длугошъ, такого филолога, какъ Паркошъ, такихъ философовъ, какъ Григорій изъ Санока и Иванъ Глоговчикъ, такого политика, какъ Остророгъ и, наконецъ, такого мірового генія въ области астрономіи, какъ Коперникъ. Длугошъ не только считается отцомъ польской исторіографіи, но и самъ представляетъ крупную историческую личность, которую можно упрекнуть развѣ за излишнее усердіе къ интересамъ Рима, въ чёмъ онъ былъ отчасти предшественникомъ Скарги. Паркошъ замѣчателенъ не только, какъ первый законодатель польской орѳографіи, но и какъ первый физіологъ звуковъ славянскаго языка, во многомъ предупредившій наше время. Григорій изъ Санока представляетъ типическій образъ человѣка и философа съ трезвымъ и сильнымъ умомъ, положительнымъ и независимымъ взглядомъ, обширный опытностью и ничѣмъ незапятнаннымъ характеромъ. По философскому направленію онъ нѣсколько сродни чехамъ Штатному и Хельчицкому, и англичанину Бэкону. Глоговчикъ считается предшественникомъ Лафатера, какъ основателя науки физіономики. Остророгъ былъ первый изъ политическихъ писателей Польши, который замѣтилъ аномалію развивающихся въ ней соціальныхъ отношеній и возсталъ противъ двухъ хроническихъ ея недуговъ, угрожавшихъ принять размѣры столь обширные и губительные — противъ служенія Риму и отожествленія шляхты съ народомъ. Но въ тотъ вѣкъ никто не хотѣлъ слушать или не могъ понять мудреца. Коперникъ былъ человѣкъ, котораго, подобно Гусу, даже нѣмцы не отказывались называть сыномъ Германія, ибо онъ былъ однимъ изъ величайшихъ геніевъ человѣчества, пошатнувшимъ землю и остановившимъ солнце въ его мнимомъ теченіи. Правда, такіе люди не считались десятками въ Польшѣ XV и начала XVI вѣка; но и во всемірной исторіи подобные умы являются не дюжинами. Присутствіе въ странѣ генія дѣйствуетъ возвышающимъ образомъ на цѣлый народъ, даетъ внутреннюю силу и внѣшнее обаяніе его умственной дѣятельности.
Вотъ чѣмъ объясняются и политическіе успѣхи Польши того времени. Она не завоевала ни одной страны, но присоединила къ себѣ многія. Бороны венгерская и чешская нѣсколько разъ покрывали голову Ягеллоновъ. Прусскій орденъ, Литва, Русь, Молдавія, обширныя страны отъ Балтійскаго до Чорнаго морей, находились подъ господствомъ, управленіемъ или вліяніемъ поляковъ. Сила Рѣчи-Посполитой была столь внушительна, что могла соперничать съ имперіей Габсбурговъ и Османовъ. Но ядовитая струя уже свободно разливалась по жиламъ государственнаго организма и проницательные люди уже прозрѣвали неустойчивость политическаго зданія, сооружоннаго на плечахъ одного сословія, затоптавшаго подъ собой народъ. Боролъ уже былъ политической куклой; весь починъ въ дѣлахъ внутренней и внѣшней политики исходилъ отъ шляхетской посольской палаты. Замыслы, дѣйствительные или мнимые, короля Ольбрахта на политическія льготы шляхты, въ возбужденіи которыхъ подозрѣвался знаменитый итальянецъ Каллимахъ (Буонарокси), еще болѣе усилили ревнивую заботливость о себѣ шляхты и на рубежѣ XV и XVI вѣковъ совершилось окончательное закрѣпощеніе крестьянъ или хлоповъ, какое имя стало съ-тѣхъ-поръ презрительнымъ и укоризненнымъ.
Въ первой половинѣ XVI вѣка произошли въ Польшѣ событія, угрожавшія, казалось, ниспроверженіемъ многовѣкового владычества надъ страной Рина и его слугъ, въ чемъ, какъ мы видѣли, не успѣло гуситство.
Вся почти Европа возстала тогда на свою духовную власть, которую въ продолженіе вѣковъ сносила съ такой рабской покорностію. Это реформаціонное движеніе не могло не отразиться на польскомъ обществѣ, находившемся въ давнихъ и очень тѣсныхъ сношеніяхъ съ Германіей, Франціей, Италіей и другими западными странами. Замѣчательно, однако, что наименѣе удовлетворительной религіозной формой представлялось полякамъ лютеранство. Этотъ отвлечонный мистицизмъ могъ привиться лишь въ болѣе онѣмеченныхъ приморскихъ краяхъ Польши. Болѣе прозелитовъ нашолъ себѣ французскій кальвинизмъ, особенно въ Великой Польшѣ и Литвѣ. Но наибольшей распространенностію пользовалась церковь чешскихъ или моравскихъ братьевъ, быть-можетъ напомнившихъ народу старое гуситство и еще болѣе старое православіе, народную славянскую церковь. Главные центры братскихъ общинъ были въ Малой Польшѣ. Съ теченіемъ времени, когда широкая вѣротерпимость Сигизмунда I и особенно ІІ-го открыла Польшу настежь всѣмъ гонимымъ западно-европейскимъ еретикамъ, здѣсь появляется множество мелкихъ сектъ, болѣе или менѣе радикальныхъ. Самая крайняя и распространенная изъ нихъ была раціоналистическая секта социніанъ или аріанъ, иначе антитринитаріевъ и польскихъ братьевъ. Если припомнимъ еще многочисленное православное населеніе восточныхъ земель польскаго королевства, то предъ нами откроется поразительная картина религіознаго раздѣленія общества въ странѣ, извѣстной прежде и послѣ XVI вѣка своимъ архикатолицизмомъ. Но такъ-какъ это движеніе ограничивалось лишь верхними слоями общества и не спускалось ниже мѣщанскаго населенія городовъ, то оно не могло быть ни глубокимъ, ни продолжительнымъ.
Но было бы несправедливо называть это диссидентское движеніе безплоднымъ и безслѣднымъ. Первымъ главнымъ его результатомъ было низверженіе съ народной мысли тяжолыхъ узъ латинскаго языка, безъ чего ея развитіе не могло быть свободнымъ и оригинальнымъ, особенно въ области поэзіи. Правда и въ XVI вѣкѣ мы находимъ въ Польшѣ много напрасныхъ усилій воскресить для народной поэзіи мертвый языкъ классической Италіи. Въ этомъ повинны не только школьные педанты въ родѣ Павла изъ Бросна, Дантышка, Яницкаго, но и такіе первостепенные таланты, какъ Еохановскій, Шимоновичъ, Кленовичъ. Польша произвела даже (хотя уже позже) одного поэта, удивившаго всю Европу чуднымъ латинскимъ стихомъ, отъ котораго не отказался бы самъ Горацій: это былъ знаменитый Сарбевскій, латинскія стиходѣлія котораго до-сихъ-поръ изучаются въ англійскихъ университетахъ, какъ образецъ классическаго стиля. Но подобныя затѣи могутъ имѣть значеніе лишь курьоза, безполезнаго для народной науки и литературы.
Еще дольше и больше употреблялся латинскій языкъ въ польской исторіографіи. Вспомнимъ Меховита, Кромера, Кояловича, Старовольскаго и другихъ. Но все это не мѣшаетъ утверждать, что распространеніе протестантизма вызвало въ Польшѣ, какъ и въ другихъ странахъ, употребленіе народнаго языка въ богослуженіи, школѣ, наукѣ и литературѣ.
Первымъ и главнымъ дѣломъ каждой секты въ Польшѣ было изготовленіе польскаго перевода библіи въ духѣ своего ученія. Самыми знаменитыми изъ нихъ были: брестское изданіе польской библіи кальвинистовъ (Радзивиллъ) и Несвижское социніанъ. Католики, вызванные на полемику съ протестантами, должны были обратиться къ тому же мощному орудію народнаго слова, и издали свой переводъ библіи (Вуекъ). Тоже стремленіе вызвало русскій переводъ библіи Скоривы и знаменитое острожское изданіе ея славянскаго текста.
Вслѣдъ за библіями появились безчисленныя полемическія сочиненія разныхъ сектъ, составляющія главный литературный балластъ того времени. Представленія были въ большинствѣ очень смутны, доказательства и опроверженія нетверды и сомнительны; но увлеченія и страсти, пылъ и усердіе непомѣрны и неудержимы. Во всей массѣ брошюръ и книгъ серьознаго вниманія заслуживаютъ сочиненія двухъ особенно писателей: Орѣховскаго и Модревскаго. Для характеристики времени важны не только ихъ сочиненія, но и самыя личности. Какъ тотъ, такъ и другой принадлежали къ числу даровитѣйшихъ, учонѣйшихъ и вліятельнѣйшихъ дольскихъ писателей половины XVI вѣка. Литературная извѣстность того и другого простиралась далеко за предѣлы Польши, въ Германію и Италію. Но здѣсь и оканчивается ихъ сходство и начинается глубокое и полное различіе. Модревскій можетъ служить идеаломъ умнаго, честнаго, гуманнаго поляка, въ родѣ Остророга или Григорія изъ Санока. Онъ усомнился въ чистотѣ католицизма и стремится къ его обновленію въ отношеніи догматическомъ и дисциплинарномъ. Подобно Гусу въ Чехіи, онъ желаетъ для Польши независимой народной церкви, съ патріархомъ, польскимъ богослуженіемъ, чашей и бракомъ духовенства. Орѣховскій тоже окунулся въ струю протестантизма, но онъ вынесъ изъ него единственно разрѣшеніе для своей совѣсти отъ обѣта безбрачія. Во второмъ періодѣ своей писательской дѣятельности, онъ съ такимъ же легкомысліемъ бросилъ вызовъ свободѣ совѣсти, съ какимъ прежде онъ относился къ авторитету церкви.
Это былъ умъ сильный, но исковерканный, характеръ дѣятельный, но надломанный, какихъ съ теченіемъ времени, къ сожалѣнію, все болѣе и болѣе начала рождать и воспитывать шляхетская Рѣчь-Посполитая.
Либерализмъ и вольнодумство распространились и на другія области литературной дѣятельности сигизмундовской Польши. Въ невѣріи упрекали историка Мартина Бѣльскаго, педагога Марыцкаго, поэтовъ Рея, Кленовича и другихъ. Удивительно ли это, когда самъ король Сигизмундъ Августъ не скрывалъ своего равнодушія къ Риму и симпатій къ идеямъ Модревскаго о національной польской церкви! Но въ средѣ польскаго общества явился тогда новый дѣятель, который быстро возстановилъ пошатнувшееся зданіе католицизма и вырылъ гробъ сначала врагамъ Рима, а потомъ и самой Рѣчи-Посполитой: въ 1564 году кардиналъ Гозій пригласилъ въ Польшу іезуитовъ… Но возвратимся назадъ въ столь прославляемому золотому сигизмундовскому періоду польской литературы.
Было бы ошибочно думать, что религіозная дѣятельность составляла исключительное содержаніе польской исторической жизни: другая и можетъ-быть большая половина наличныхъ общественныхъ силъ была посвящена дѣятельности политической. На всемъ пространствѣ Рѣчи-Посполитой кишили уѣздные, воеводскіе, провинціальные и земскіе сеймики и сеймы, изрѣдка перемежаясь конфедераціями или рокотами, въ видѣ политическихъ демонстрацій. Послѣдній загоновый шляхтичъ считалъ своимъ правомъ и обязанностію управлять государствомъ, и дѣйствительно имѣлъ свою долю вліянія на направленіе дѣлъ чрезъ посредство земскихъ пословъ или депутатовъ, каждые два года выбираемыхъ на сеймъ. Политическія убѣжденія и понятія шляхты были довольно опредѣленны и положительны: наблюдать интересъ своего сословія какъ въ коронѣ, такъ и въ Литвѣ; усилить первую на счотъ второй; не давать поблажки хлопамъ и силы королямъ. Чрезъ меридіанъ своей политической силы и славы прошло польское государство, кажется, въ 1569 году — въ памятный годъ люблинской уніи Польши, Пруссіи, Литвы и Руси. Съ-тѣхъ-поръ начинается быстрый закатъ этого яркаго, но холоднаго солнца.
Религія и политика такъ всецѣло поглощали умъ и чувство представителей польскаго общества, что даже наука и поэзія должны были подчиниться какой-нибудь религіозной или политической тенденціи. Литература не имѣла въ Польшѣ самостоятельнаго значенія; она была прислужницей церкви или государства. Вотъ почему изо всѣхъ отраслей науки прочно привилась въ Польшѣ лишь исторіографія; а въ области поэтической преобладаетъ лишь лирика и сатира, т. е. поэзія самодовольствія или общественной критики.
Самый крупный историческій трудъ польской литературы XVI вѣка есть хроника Стрыйковскаго, автора замѣчательнаго, впрочемъ, болѣе кропотливостію, трудолюбіемъ и неутомимостію, чѣмъ образованіемъ и талантомъ. Замѣчательно, что мазовецкій авторъ провелъ въ этомъ трудѣ тенденцію радикально противоположную цѣлямъ люблинской уніи, являясь литовскимъ сепаратистомъ.
Болѣе впрочемъ удовлетворяли вкусу современниковъ геральдическія изслѣдованія Папроцкаго, имѣвшія не археологическій, а животрепещущій интересъ въ странѣ, гдѣ всѣ были помѣшаны на гербахъ, родовитости и чистотѣ шляхетской крови.
Одуряющую силу шляхетскаго воспитанія и степень господства надъ обществомъ этихъ сословныхъ предразсудковъ можно видѣть изъ того, что такіе значительные таланты, какъ Рей и Кромеръ, казалось, вполнѣ раздѣляли мысль старика Аристотеля объ естественномъ я прирожденномъ различіи гражданъ и рабовъ, шляхтичей и хлоповъ. Знаменитый Кромеръ никогда не могъ примириться съ той смертной обидой природы, какою онъ считалъ свое мѣщанское происхожденіе. Рей же, отецъ польской поэзіи, человѣкъ замѣчательныхъ дарованій, прошедшій уже диссидентскую школу и эманцинировавшійся отъ многихъ наивныхъ вѣрованій, въ своихъ сатирическихъ произведеніяхъ, полныхъ безконечнаго юмора и практической мудрости, серьозно доказываетъ, что шляхтичъ есть совершеннѣйшее изъ созданій міра, что политическое устройство и соціальныя отношенія Польши суть идеальныя и безукоризненныя. Даже шляхетское высокомѣріе къ серьозному научному труду онъ хвалитъ, видя въ послѣднемъ удѣлъ нисшихъ классовъ и расъ, напримѣръ нѣмцевъ. У Кохановскаго, другого кориѳя польской поэзіи XVI вѣка, нельзя найти подобныхъ указаній лишь потому, что онъ изображалъ мысли, чувства и образы болѣе изъ міра античнаго, классическаго, или бралъ сюжеты и краски чуждые всякому времени и мѣсту, болѣе общечеловѣческіе, чѣмъ мѣстные и современные ему польскіе.
Третій знаменитый писатель того же времени Горницкій, въ своемъ «Польскомъ дворянинѣ», отнесся, правда, съ легкой критикой къ шляхетству старой Польши, имѣя въ виду, быть-можетъ, идеалъ венеціанской олигархической республики; но и здѣсь критика облечена въ такую мягкую и невинную форму, образъ же польскаго дворянства представленъ въ такомъ лестномъ свѣтѣ, что могъ возбуждать скорѣе самодовольствіе, чѣмъ самоосужденіе въ шляхетномъ читателѣ.
Болѣе рѣзкій и сильный голосъ за права человѣка, за превосходство ума и знаній надъ родовитостію и гербами, возвысилъ Кленовичъ. Мѣщанинъ но происхожденію, но человѣкъ образованный и даже учоный, онъ могъ безпристрастнѣе отнестись въ тѣмъ общественнымъ аномаліямъ, которыхъ другіе не видѣли по самообольщенію или невѣжеству. Онъ былъ свидѣтелемъ борьбы монархизма со шляхетствомъ и желалъ успѣха первому, олицетворяя послѣднее въ лицѣ безпокойныхъ и насильственныхъ титановъ. Наряду съ Кленовичемъ, сочувственно отнесся къ забитому, но честному и добродушному сельскому люду извѣстный идилликъ Шимоновичъ (Simonides). Тѣ же убѣжденія раздѣлялъ и Модревскій, о которомъ мы уже сказали выше. Но эти одинокіе голоса вопіяли въ пустынѣ: хлопъ былъ закрѣпощонъ, лишонъ права на землевладѣніе, отданъ въ полную волю пана, почти изъятъ изъ покровительства законовъ (1573), въ чемъ польское право никогда не отказывало не только нѣмцамъ, но даже жидамъ и татарамъ!
Послѣ тенденцій политическихъ, существенную струну польской поэзіи, особенно лирики, составляетъ элементъ религіозный. Видное мѣсто въ этомъ отношеніи занимаетъ переводъ псалмовъ Кохановскаго, его же «Слёзы надъ гробомъ дочери» и нѣкоторыя другія. Но еще большей высоты и силы въ этомъ направленіи достигли Семнъ Шаржинскій и Мясковскій, изъ коихъ послѣдній былъ уже пѣвцомъ Сигизмунда III, то-есть XVII вѣка.
Общее значеніе поэтической школы Рея и Кохановскаго можетъ быть сравнено со значеніемъ въ сербской литературѣ школы поэтовъ дубровницкихъ. Тутъ мало оригинальнаго народнаго творчества. Поэтическая мысль и ея выраженіе были скованы чудными образами и звуками поэзіи староклассической, на которой развивались тогда всѣ западно-европейскія литературы. Наиболѣе независимымъ отъ этихъ образцовъ былъ Рей, чѣмъ онъ былъ обязанъ малому своему знакомству съ классической литературой. Наиболѣе же хлебнулъ отъ этого Кастальскаго ручья Кохановскій; но за-то онъ перенесъ въ польскую литературу хрустальную прозрачность и классическую законченность внѣшней стихотворной формы, которою съ такимъ мастерствомъ воспользовался потомъ Мицкевичъ. Если сравнить Рея въ первой половинѣ XVI вѣка съ Гроховскимъ во второй, то изъ стилистическаго изящества послѣдняго въ сравненіи съ первымъ можно видѣть замѣчательный успѣхъ польскаго литературнаго языка въ нѣсколько десятилѣтій поэтической дѣятельности Кохановскаго и плеяды его сопровождавшей.
Чтобы оцѣнить все значеніе и размѣры литературной дѣятельности этого періода въ сравненіи не только съ предыдущею, но и послѣдующею, мы приведемъ нѣсколько данныхъ о числѣ и состояніи типографій и школъ того времени. Книгопечатаніе привилось въ Польшѣ скорѣе многихъ другихъ, даже западно-европейскихъ, странъ. Оно начинается здѣсь съ 1465 года. Но полный расцвѣтъ печатной дѣятельности относится къ половинѣ XVI вѣка, то-есть ко времени полнаго разгара борьбы диссидентовъ съ католицизмомъ. Не только въ главныхъ, но и во второстепенныхъ городахъ и мѣстечкахъ Польши основывались типографіи, иногда кочевыя. Можно назвать въ Польшѣ до 100 мѣстностей, гдѣ выходили тогда польскія книги и въ которыхъ перебывало до 150 типографій.
Тогда же и отъ тѣхъ же причинъ чрезвычайно размножилось число школъ. Это было лучшее средство распространять новыя религіозныя понятія въ духѣ того или другого исповѣданія. Оттого каждая секта заводила извѣстное число школъ, которое бывало очень значительно напримѣръ у кальвинистовъ и чешскихъ братьевъ. Начальникомъ въ одной изъ польскихъ школъ послѣдней секты былъ знаменитый чехъ Амосъ Коменскій. Заправленіе католическими школами зависѣло тогда отъ Краковской академіи, которая, впрочемъ, бросивъ вызовъ духу реформъ и замкнувшись въ косный ортодоксализмъ, утратила въ XVI вѣкѣ свою прежнюю жизнь и силу, и погрузилась въ летаргическій сонъ, изъ котораго она воспрянула-было лишь для того, чтобы заявить протестъ противъ посягательства на школьное дѣло іезуитовъ и опять погрузиться въ дремоту. Въ концѣ XVI вѣка основаны двѣ новыя академія: знаменитый гетманъ Янъ Замойскій основалъ академію въ Замостьѣ, а не менѣе славный іезуитъ Петръ Скарга — въ Вильнѣ. Остановимся на этихъ именахъ, связывающихъ Польшу XVI и XVII вѣковъ. Трудно сказать, которое изъ нихъ дороже, незабвеннѣе для поляковъ. Первый представляется лучшимъ типомъ польскаго государственнаго человѣка, а второй — вдохновеннаго миссіонера. Оба не неповинны въ позднѣйшихъ удачахъ и несчастіяхъ Польши. Замойскій далъ послѣдній толчокъ политикѣ польскаго государства, а Скарга — польской церкви; и это направленіе обусловило судьбы Польши въ послѣдніе два вѣка ея политическаго существованія. Замойскій думалъ утвердить въ Польшѣ законы и понятія римской республики и придалъ каждому шляхетскому послу священное значеніе римскаго трибуна, забывая, что трибунъ былъ покровителемъ подавленныхъ противъ льготныхъ и что трибуновъ было 2, а не 200, какъ въ Польшѣ. Скарга былъ проникнутъ такимъ же благоговѣніемъ въ непогрѣшимому авторитету римской церкви. Изъ законоположеній Замойскаго выросло liberum veto (съ 1652 года); изъ религіозной нетерпимости Скарги вышли законы, лишающіе диссидентовъ всякаго политическаго значенія и почти покровительства законовъ. Результаты того и другого были равно смертоубійственны для политическаго существованія Польши. Но едва ли можно винить въ этомъ Замойскаго или Скаргу. Оба дѣйствовали по убѣжденію и патріотизму, и повинны развѣ въ томъ, что не разсчитали послѣдствій радикальныхъ мѣръ, предложенныхъ ими для вящей славы церкви и государства.
Въ отношеніи въ Россіи Скарга памятенъ какъ виновникъ и главный дѣятель брестской уніи, долженствовавшей скрѣпить религіозными узами тѣ политическія связи, которыя, казалось, навсегда соединили Литву съ Польшей на люблинской уніи.
Кромѣ своей церковно-политической дѣятельности по утвержденію въ Польшѣ и развитію вліянія іезуитовъ, Скарга имѣетъ значеніе и какъ писатель, историкъ, богословъ и особенно проповѣдникъ. Правда, его стиль не свободенъ отъ латинскихъ оборотовъ, его исторія отъ басень, его богословіе отъ схоластики и его проповѣди отъ риторики; но при всемъ томъ онъ считался однимъ изъ лучшихъ польскихъ прозаиковъ и вдохновеннѣйшихъ ораторовъ.
Нѣтъ сомнѣнія, что подобное дарованіе и подобный характеръ оказалъ бы странѣ гораздо лучшую услугу, еслибъ его мысль и воля не были порабощены служенію чужимъ цѣлямъ и интересамъ, съ той энергіей, которая отличаетъ фантастовъ и неофитовъ, и съ той неразборчивостію на средства, на которую могъ рѣшиться лишь ученикъ іезуитовъ.
Переходимъ къ исторіи паденія Польши. Что его предуготовило и ускорило? То, что, строя свое государственное зданіе, поляки проглядѣли мелочь: не позаботились о фундаментѣ. Оно и обрушилось не отъ ветхости, не отъ внутренней даже гнили, а оттого, что почва вдругъ раздалась и поглотила въ себѣ массивныя стѣны и колонны, а вѣтеръ размѣталъ по свѣту осколки шляхетскаго зданія. Чуткій слухъ давно уже слышалъ по временамъ глухой подземный гулъ, предтечу землетрясенія. Его слышалъ Остророгъ, Модревскій, Кленовичъ, даже вѣщій Скарга; но самодовольное общество веселилось и не тревожилось за будущее или не думало Объ немъ, пока земля не задрожала подъ ногами.
Конецъ XVI и первая четверть или даже половина XVII вѣка еще не представляли никакихъ замѣтныхъ признаковъ государственнаго и литературнаго ослабленія Польши. Гетманы побѣждали шведовъ, турокъ, москалей, и въ смутное время русской исторіи предъ Сигизмундомъ III открылись такіе политическіе виды, о какихъ не смѣлъ и мечтать Сигизмундъ I или П. Москва была у ногъ его и грозная Русь исходила кровію. Церковь тоже воевала и побѣждала; проповѣдники въ родѣ Бирковскаго, Млодяновскаго, Верещинскаго гремѣли съ такимъ же краснорѣчіемъ и антузіязмомъ, какъ прежде Скарга. Мясковскій, Гроховскій, Вацлавъ Потоцкій писали оды, сатиры, эпопеи съ изяществомъ и дарованіемъ лучшихъ писателей сигизмундовскаго круга. Сарбевскій удивлялъ міръ латинскимъ стихомъ; Пясецкій, Боховскій, Кояловичъ, Старовольскій составляли исторіи и хроники, ничѣмъ не уступающія Кромеру и Орѣховскому. Въ Замостской академіи процвѣтало право, въ
Виленской — богословіе и даже Краковская за время какъ-будто проснулась и оживилась. Но вмѣстѣ съ тѣмъ въ странѣ стало душно и тѣсно. Габсбургско-испанское вліяніе все болѣе и болѣе связывало внѣшнюю политику страны.
Религіозная реакція становилась все насильственнѣе; воспитаніе въ рукахъ іезуитовъ все одностороннее. Одна за другой закрывались типографіи и диссидентскія школы; въ литературѣ воцарилась схоластика и мертвенная латынь.
Духовенство налагаетъ свою руку не только на воспитаніе, но и на политику, на управленіе. Правовѣрная мазовецкая Варшава становится новымъ правительственнымъ центромъ этой покой іезуитской политики.
Шляхетское общество раздѣляется на двѣ политическія партіи: олигархическую и демократическую (въ условномъ шляхетскомъ смыслѣ). Завязывается борьба ихъ между собою и съ королемъ, который ищетъ самъ поддержки то въ магнатахъ, то въ шляхтѣ. Въ странѣ воцаряется замѣшательство и анархія. А народъ оцѣненъ поштучно, какъ вещь, и диссиденты потеряли всѣ политическія права! Въ эту-то пору возсталъ Хмѣльницкій и отпаденіе Украйны было первымъ подземнымъ ударомъ, отколовшихъ часть Рѣчи-Посполитой. Нссчастія посыпались на нее одно за другимъ, но онѣ ничему не научили правителей. Люди становились все болѣе равнодушными къ интересамъ общественнымъ и потеряли всякій политическій смыслъ. Сеймы собирались по прежнему, но, со времени введенія обычая ихъ срывать, они рѣдко приходили къ какихъ-нибудь заключеніямъ. Оттого суетни было иного, колеса государственной машины быстро вращались, но дѣла не выходило и возъ пятился назадъ. Короли быстро смѣняются: Владиславъ, Янъ, Казиміръ, Вишневецкій, Собѣскій, Сакси, Лещинскій, Понятовскій; но они или безсильны, или равнодушны, или легкомысленны — и разложеніе быстро распространяется по всему государственному организму.
Литературная дѣятельность второй половины XVII и первой XVIII вѣка ограничивается почти одними мемуарами разныхъ общественныхъ и частныхъ лицъ, изъ которыхъ нѣкоторые, какъ напримѣръ Паска, Отвиновскаго, представляютъ самый животрепещущей интересъ, живо рисуя намъ изнанку того общества, котораго лицевая сторона слишкомъ подрумянена оффиціальными историками и публицистами того времени.
Съ конца XVII и особенно въ XVIII вѣкѣ казалось, повѣяло новымъ духомъ на Польшу изъ Франціи. Первымъ проводникомъ этого вліянія французскаго псевдоклассицизма на польскую литературу была семья Морттыновъ. Еще болѣе усилились сношенія польскаго общества съ французскимъ при Лещинскомъ. Польскому эксъ-королю принадлежитъ даже планъ переустройства Рѣчи-Посполитой посредствомъ либеральныхъ реформъ, съ сохраненіемъ, впрочемъ, старопольской свободы, но съ устраненіемъ ея анархіи.
Болѣе крупнымъ и важнымъ проводникомъ въ польское общество либеральныхъ идей французской философіи, педагогики и политики былъ знаменитый піаръ Конарскій. Онъ первый внесъ новый духъ въ общественное воспитаніе Польши, которое съ-тѣхъ-поръ все болѣе и болѣе ускользаетъ изъ рукъ іезуитовъ. Съ тѣмъ вмѣстѣ Конарскій занёсъ руку и на шляхетскія привиллегіи, но менѣе въ этомъ успѣлъ. Въ изданныхъ имъ съ Залускимъ «Volumina legum» польская шляхта нашла болѣе юридическія основанія для своихъ притязаній, чѣмъ матеріалъ и мотивы для общественной реорганизаціи страны. Напрасно Желѣзнякъ и Гонта съ гайдамаками жгли и рѣзали своихъ шляхетныхъ угнетателей: оказалось, что лишь могила можетъ выпрямить горбатаго — и въ 1772 году начались раздѣлы Польши. Еще 23 года продолжалась ея политическая агонія, окончившаяся въ 1795 году.
Въ послѣдніе годы своего существованія польское общество обнаружило лихорадочную дѣятельность. Съ паденіемъ іезуитскаго ордена (1773 г.) общественное воспитаніе перешло въ другія руки и новое поколѣніе могло освободиться отъ старой схоластики и рутины. Народное прошлое, основаніе и разгадка его настоящаго и будущаго, обратило на себя серьозное вниманіе — и тутъ появляется въ Польшѣ въ первый еще разъ историческая критика въ трудахъ Лойко, Нарушевича и Чацкаго. Вмѣстѣ съ подъёмомъ уровня историческаго образованія возвышается достоинство политическихъ произведеній послѣднихъ государственныхъ людей Польши, каковы: Коллонтай, Сташицъ, Нѣмцевичъ и другіе. Послѣ долгаго перерыва Польша производитъ даже замѣчательныхъ натуралистовъ, напримѣръ: астронома Почобута и химика Андрея Снядецкаго.
Изъ той же станиславовской польской школы вышли и знаменитые слависты: Иванъ Потоцкій и Суровецкій, во многомъ предупредившіе Шафарика.
Уставы польской эдукаціонной коммиссіи послужили образцомъ и для русскаго министерства народнаго просвѣщенія. Варшавское общество любителей наукъ и Виленскій университетъ связываютъ уже XVIII вѣкъ съ XIX. По паденіи польскаго государства всѣ общественныя силы направились на развитіе школъ. Наука и литература остались единственной областію свободнаго дѣйствія и залогомъ народной жизни, почему онѣ и возраждаются съ наибольшей силой уже послѣ паденія Рѣчи-Посполитой.
Мы должны коснуться еще поэзіи Станиславскаго времени, связывающей старую сигизмундовскую съ новой школой Мицкевича. Въ вѣкъ политическаго и общественнаго разложенія, когда изжиты положительные идеалы старые и не образовались еще новые, когда любовь къ прошедшему и вѣра въ будущее пошатнулись, единственный возможный родъ поэзіи — сатира или беззаботная анакреонтическая лирика. Это мы и видимъ въ Польшѣ времени ея политическаго паденія. Нарушевичъ оплакиваетъ, а Красицкій, Трембецкій, Венгерскій осмѣиваютъ общественныя язвы, народную вѣру и невѣріе. Жолчный сарказмъ Нарушевича здѣсь перемежается съ веселой и острой шуткой Красицкаго, беззастѣнчивой колкостію Трембецкаго и цинической выходкой Венгерскаго. А впрочемъ и строгій историкъ, и вольнодумный епископъ, и развязный придворный, и безалаберный игрокъ не свободны отъ усвоенныхъ изъ Франціи ходулей классическаго стиля, степенная важность котораго часто находится въ странномъ противорѣчіи съ игривой легкостію и пустотой самаго обыденнаго содержанія.
Видно однако, что польское общество не съ отчаяніемъ провожало въ гробъ свое королевство. Оно какъ-будто не вѣрило его смерти. Одинъ Нарушевичъ разбилъ свою лиру надъ гробомъ отечества и отказался даже отъ растравляющихъ воспоминаній славы старой ягеллоновской Польши. Другіе были хладнокровнѣе или легкомысленнѣе: Красицкій, Карпинскій, Богуславскій, Нѣмцевичъ продолжали свою веселую пѣсню. Два послѣдніе и знаменитый поэтъ-ораторъ Воронинъ нашли даже, можетъ-быть нечаянно и неожиданно, новый родинкъ поэтическихъ образовъ и звуковъ, новыхъ мыслей и чувствъ, незнакомыхъ Польшѣ старой шляхетской и предвѣстниковъ Польши новой, народной: это былъ родникъ народной поэзіи, глубокій и прозрачный, отъ живой воды котораго такую чудную я вдохновенную силу почерпнулъ затѣмъ Мицкевичъ.
Величайшее изъ золъ политическаго паденія Польши было ея раздѣленіе между тремя государствами или, другими словами, предоставленіе польскихъ земель германскому племени. Россія не была опасна этнографическому существованію Польши; она не была враждебна даже политической ея независимости, что доказываетъ возстановленіе Александромъ I такъ-называемой конгрессовой Польши. Отсюда, изъ Варшавы, изъ Литвы, изъ Украйны началось и вторичное возрожденіе польской литературы и науки, болѣе блестящей и оригинальной, чѣмъ въ XVI и XVIII вѣкахъ. Въ Вильнѣ появились въ началѣ двадцатыхъ годовъ два человѣка, изъ коихъ одинъ несправедливости считается высшимъ корифеемъ польской поэзіи и основателемъ новой поэтической школы, а второй имѣетъ такое же значеніе въ польской исторіографіи.
Мы говоримъ о Мицкевичѣ и Лелевелѣ. Они не были безъ предшественниковъ на полѣ своей литературной дѣятельности. Кохановскій отчеканилъ польскій стихъ; Красицкій далъ ему удивительную гибкость и легкость, а Нарушевичъ — силу и изобразительность. Бродзинскій разрушилъ оковы французскаго псевдоклассицизма и открылъ въ польскую поэзію доступъ съ одной стороны корифеямъ ногвогерманскаго романтизма, а съ другой — мотивамъ и сюжетамъ славянской народной поэзіи. Мицкевичу предстояло собрать разсѣянные лучи и преломить ихъ въ призмѣ своего генія, чтобы затѣмъ звѣздою первой величины заблестѣть на горизонтѣ польской литературы.
Точно также не мало знаній, труда и талантовъ положено было предшественниками Лелевеля на сооруженіе зданія отечественной исторіи; но онъ первый обнялъ всѣ проявленія государственной, общественной и народной жизни въ тысячелѣтній періодъ существованія Польши, указалъ методы и способы обработки громаднаго историческаго матеріала, однимъ словомъ основалъ историческую школу.
Эти два лица первенствуютъ не только по времени, но и по силѣ таланта и по размѣрамъ дѣятельности въ новопольской литературѣ и наукѣ. Надобно, впрочемъ, сказать, что, подобно литературѣ и наукѣ сигизмундовскаго времени, новопольская не вполнѣ свободна отъ тенденцій политическихъ или религіозныхъ, и въ этомъ, быть-можетъ, не неповинны ея основатели.
Мицкевичъ былъ великій поэтъ не только въ польской, но и въ общеевропейской литературѣ. Кромѣ чудной прелести, гармоніи и силы рѣчи, чрезвычайно яркаго и блестящаго колорита образовъ, полныхъ нѣги, страсти и огня, его произведенія въ высокой степени оригинальны по содержанію и направленію. Можно упрекать его за чрезмѣрное увлеченіе шляхетской стариной, за идеализацію старопольскаго быта, за очень опасную и двусмысленную политическую тенденцію и мораль имъ проповѣдываемую; но нельзя отказать ему въ неотразимой силѣ выраженія, широкомъ размахѣ мастерской кисти и чрезвычайномъ разнообразіи, богатствѣ и типичности образовъ и картинъ, характеровъ и положеній. Въ Пушкинѣ больше художественной мѣры и классической простоты и законченности; Мицкевичъ болѣе образенъ, страстенъ, размашистъ, но эксцентриченъ, парадоксаленъ и, такъ-сказать, стихіенъ.
Замѣчательный поэтическій талантъ обнаружили еще два поляка, которые, составляя школу Мицкевича, нерѣдко подымались до одинаковой съ нимъ высоты: то были Браспискій и Словацкій. Ихъ дарованія были не столь разнообразны и дѣятельность не столь широка и вліятельна; они только до крайности развили то самое направленіе, которымъ шолъ Мицкевичъ; но при этомъ безконечно разошлись между собою. Красинскій взялъ положительную сторону Мицкевича, его религіозное міросозерцаніе; Словацкій же — отрицательную, протестъ противъ существующаго, но во имя не польскаго прошлаго, какъ Мицкевичъ, а во имя правъ человѣческаго разума. Красинскій писалъ свои гимны, своего «Иридіона» въ Римѣ и о Римѣ, но не безъ отношенія въ польскому прошлому, которое представлялось ему, какъ и Мицкевичу, въ радужныхъ краскахъ утраченнаго счастія. Словацкій тоже поэтъ эмиграціи; онъ только болѣе другихъ эманципировался отъ предразсудковъ и преданій польскаго прошлаго, но съ тѣмъ вмѣстѣ потерялъ всякую вѣру въ рай и въ адъ, въ добро и зло, болѣе же всего въ идеалъ и мечтанія, надъ которыми онъ издѣвается съ сарказмомъ и жолчью Байрона и Гейне. Замѣчательна судьба этихъ трехъ корифеевъ польской литературы. Оторванные отъ народной почвы, перенесённые въ среду хотя привычную ихъ мысли, но чуждую славянскому духу, измученные внутренней борьбой, они постепенно задыхаются въ этой иноземной атмосферѣ и впадаютъ въ какой-то фантастическій и мрачный мистицизмъ, галлюцинаціи и полупомѣшательство. Подобный конецъ постигалъ и многихъ другихъ польскихъ пѣвцовъ изгнанія, поэтовъ эмиграціи. Самыми знаменитыми изъ нихъ были Гарчинскій и Гощинскій. Первый яркимъ метеоромъ промелькнулъ на горизонтѣ польской поэзіи, оставивъ по себѣ одну блестящую поэму «Вацлавъ» и возбудивъ много несбывшихся надеждъ въ самомъ Мицкевичѣ. Болѣе замѣчательныхъ созданій осталось отъ Гощинскаго, поэта украинскаго кружка, воспѣвшаго стараго козачину и грозную его борьбу со шляхетчиной. Видно, что онъ былъ воспитанъ на украинскихъ думахъ, откуда заимствовалъ много сильныхъ красокъ и острыхъ звуковъ.
Къ этому же кругу украинскихъ поэтовъ принадлежатъ Мальчевскій и Залѣскій. Они стоятъ уже дальше отъ Мицкевича и, подобно Гощинскому, черпаютъ свои вдохновенія изъ народной пѣсни, хотя въ ихъ шляхетскомъ сознаніи эта хлопская русская пѣсня отражается довольно своеобразно — совершенно иначе, чѣмъ, напримѣръ, въ «Гайдамакахъ» Шевченки.
Здѣсь можно бы было упомянуть еще о нѣсколькихъ польскихъ поэтахъ галицкаго кружка, изъ которыхъ Бѣлевскій, Семенскій и Ленартовичъ относятся тоже къ числу писателей народнаго направленія; но по своему таланту они менѣе значительны и оригинальны. Почти тоже должно сказать о литвинѣ Кондратовичѣ (Сырокомлѣ).
Вообще, съ конца 40-хъ годовъ поэтическая струя польской литературы постепенно сякнетъ и почти окончательно прекратилась въ наше время. Въ замѣнъ того развивается романъ и повѣсть — историческая и бытоописательная. Въ этой области создали себѣ литературное имя Бернатовичъ, Корженевскій, Качковскій и, въ особенности, Крашевскій, польскій Дюма, написавшій болѣе 200 томовъ повѣстей, романовъ, этюдовъ литературныхъ и даже учоныхъ сочиненій. При чрезмѣрной производительности, онъ не могъ давать надлежащей отдѣлки своимъ издѣліямъ, представляющимъ, впрочемъ, важный матеріалъ для характеристики разныхъ слоевъ современнаго польскаго общества, которое Крашевскій изучилъ такъ подробно и изобразилъ во многихъ случаяхъ такъ мастерски.
Переходя отъ литературы къ наукѣ мы замѣтимъ, что сила толчка, даннаго послѣдней Лелевелемъ, была столь значительна, что она увлекла всѣ почти учоныя силы страны на поприще исторіографіи, въ самомъ обширномъ ея значеніи, обнимающемъ исторію литературы, права, церкви, государства и т. д. Внѣ этого круга и довольно самостоятельно развился и дѣйствовалъ только знаменитый польскій критикъ Мохнацкій, преемникъ Бродзинскаго, имѣвшій въ польской литературѣ почти такое значеніе, какъ у насъ Бѣлинскій. Съ легкой руки Лелевеля въ Польшѣ появилась какъ бы манія къ историческимъ изысканіямъ. Главными ихъ центрами стали Львовъ, Краковъ, Бреславдь и Варшава, а отчасти Вильна и Петербургъ.
Критицизмъ и серьозное отношеніе къ историческому матеріалу развивались, а съ нимъ и безпристрастіе въ оцѣнкѣ своего прошлаго. Главныя силы обращены были на изданіе историческихъ источниковъ и памятниковъ. Если сравнить правленныя изданія Бачинскаго съ добросовѣстными Дзялынскаго и Бѣлевскаго и учоными Гельцсля, то можно замѣтить значительный успѣхъ въ этомъ отношеніи. Если нѣкоторые изслѣдователи и увлекаются еще предвзятыми теоріями и предразсудками политическими или религіозными, какъ, напримѣръ, Духинскій или Дзѣдушицкій, то за-то другіе вполнѣ отъ нихъ свободны, какъ Іосифъ Лукашевичъ, Зубрицкій, Ярошевичъ и многіе другіе.
Въ лицѣ Шайнохи польская исторіографія нашла наконецъ человѣка съ сильнымъ описательнымъ талантомъ, и хотя онъ нечуждъ нѣкоторой парадоксальности и поэзіи въ наукѣ, но за-то ея пріобрѣтенія и результаты становятся этимъ способомъ достояніемъ всего читающаго общества, народа. Являлись опыты и цѣльнаго философскаго обзора фактовъ отечественной исторіи, напримѣръ Морачевскаго, но, повидимому, для подобныхъ трудовъ не приспѣло еще время, такъ-какъ критическая разработка частностей всегда должна предшествовать философскому ихъ сцѣпленію и обобщенію.
Въ лицѣ, наконецъ, Мацѣевскаго и Малиновскаго современная польская наука имѣетъ людей, которые вышли за предѣлы польской литературы, изучая польское право и языкъ сравнительно со всѣми другими славянскими, подобно Суровецкому и Линде, что знаменуетъ уже новую эпоху, когда литература польская сольётся съ общеславянскою.
Подведемъ итоги нашего обзора почти тысячелѣтней духовно-литературной дѣятельности поляковъ. Несомнѣнно, что по своимъ размѣрамъ и внутреннему достоинству, польская наука и литература самая значительная между славянскими, за исключеніемъ развѣ русской, которая можетъ съ ней поспорить. Несомнѣнно и то, что эта литература, органически развиваясь изъ извѣстныхъ началъ, въ опредѣленномъ направленіи, дошла до послѣднихъ своихъ результатовъ, завершила полный кругъ генетическаго развитія и представляетъ собою законченное цѣлое. Но въ природѣ физической и духовной нѣтъ исчезновенія, а лишь преображеніе, и въ непрерывной цѣпи органическаго развитія людей и народовъ конецъ одного звѣна перекрещивается съ началомъ другого: завершила свой кругъ и преставилась литература старая, католическо-шляхетская, но зарождается и начинаетъ фазу новаго развитія литература народная, польско-славянская литература будущаго. Нѣтъ сомнѣнія, что она будетъ настолько оригинальнѣе но содержанію, свободнѣе по выраженію, богаче и разнообразнѣе старой, насколько народъ сильнѣе, живучѣе, даровитѣе и, наконецъ, справедливѣе сословія или касты. Что теряла польская образованность, замыкаясь въ средѣ одного сословія, видно изъ тѣхъ немногихъ, но блестящихъ выскочекъ некультурныхъ сословій, которые по временамъ пролагали себѣ путь въ среду шляхетскую силою своего дарованія и знаній. Изъ мѣщанъ происходили Григорій изъ Санока, Мѣховитъ, Кромеръ, Дантишекъ, Яницкій, Марыцкій, Шимоновичъ, Кленовичъ, Морштывы, Несецкій, Сташицъ.
Если базой дальнѣйшаго развитія польской литературы и государства будетъ вся девятимилліонная народная масса, вмѣсто восьми сотъ тысячъ ея самозванныхъ представителей, то очень понятно, что эта культура будетъ десять разъ устойчивѣе, продолжительнѣе, богаче. Народъ, привыкшій къ труду, не будетъ съ такимъ высокомѣріемъ относиться къ чернорабочей учоной дѣятельности, къ усидчивому и настойчивому умственному труду, который шляхетскіе бѣлоручки предпочитали предоставлять низшимъ расамъ, какъ-то нѣмцамъ.
Новая польская культура, имѣющая развиться на почвѣ народной, славянской, не можетъ быть въ противорѣчіи съ другими славянскими и первенствующею въ ихъ средѣ русскою. Итакъ обновленіе польскаго народа въ отношеніяхъ литературномъ, соціальномъ и политическомъ можетъ произойти единственно и исключительно на почвѣ народности и панславизма.