Полторы сутокъ на Варшавской желѣзной дорогѣ.
Сцены въ вокзалѣ.
править
Семь часовъ вечера. Передъ кассой третьяго класса, передъ багажнымъ и полицейскимъ отдѣленіями никого нѣтъ, только за послѣднимъ что-то пишутъ чиновники. На полу и на скамьяхъ третьяго класса сидятъ солдаты. Около буфета стоитъ рослый солдатъ, закусывая булкой и колбасой и, показывая монету, онъ говоритъ подручному:
— Посмотри-ка-съ, что это за монета?
— Это злотъ.
— Что ты говоришь! — злотъ!! Всю Варшаву прошелъ до самой крѣпости за мостомъ… Знаю. Нѣтъ вы давайте русскихъ. Эвтихъ мнѣ теперь не надо; — будетъ. Отслужили!
— Нынче русскихъ серебряковъ нигдѣ нѣтъ.
— Какъ хошь, а давай русскую; потому я самъ русскій и ѣду въ Россею, а въ Россеи такихъ денегъ, и баба не пойметъ.
— Дай! неужели нѣтъ? — говоритъ вошедшій буфетчикъ.
Подручный насчитываетъ на 15 к. грошей и коп.
— Да ты грошей-то не клади! давай русскихъ… Въ Россею ѣду, въ отпускъ… Тамъ куда мнѣ съ польскими грошами?
— Дай ему русскихъ…
— То-то!
Получивъ деньги, солдатъ отходитъ и ложится въ свое мѣсто, между солдатами.
Въ вокзалъ входитъ пожилая женщина съ мальчикомъ.
— Куда же это? Въ первый разъ! — говоритъ она оборачиваясь на обѣ стороны.
— Вамъ куда? — спрашиваетъ полиціантъ, стоящій у дверей.
— Въ Вильно.
— Паспортъ?
— Есть… — И женщина достаетъ паспортъ.
— Отдайте въ прописку… Вонъ туда.
Женщина идетъ къ полицейскому отдѣленію и, отдавая паспортъ, спрашиваетъ чиновника:
— Это для чего же?
— Нужно.
Чиновникъ положилъ паспортъ и отвернулся.
Увидя черезъ полчаса женщину, онъ сказалъ:
— Вы не безпокойтесь, сударыня… Часа черезъ два васъ будутъ выкликать. — Получите.
Входятъ двѣ дамы, за ними чухонецъ вноситъ вещи.
— Нѣтъ, не тридцать, а пятьдесятъ, — говоритъ чухонецъ.
— Да, вѣдь, мы тебя за тридцать коп. рядили.
— Нѣтъ, пятьдесятъ.
Чухонцу даютъ деньги, онъ беретъ узелъ и проситъ прибавить двадцать коп.
Одна изъ барынь обращается къ полиціанту:
— Разберите, пожалуйста: мы рядили отъ Тираспольской ж. д. за тридцать…
— За пятьдесятъ, — перебиваетъ чухонецъ.
— Не мое дѣло! — отвѣчаетъ полиціантъ и смотритъ въ двери.
— Къ кому же обратиться? Скажите ради Бога… Что это онъ присталъ!
— Не мое дѣло.
Чухонецъ тащитъ узелъ.
— Не пускай же его!.. — вопитъ дама.
— Не мое дѣло! — говоритъ полиціантъ.
— Господи! къ кому обратиться? Гдѣ смотритель?
— Чего?
— Да станціи.
— Тамъ… говоритъ полиціантъ, никуда не указывая.
Барыни отдаютъ деньги чухонцу и уходятъ къ буфету, но ворочаются оттуда къ полицейскому отдѣленію.
— Будьте такъ добры, пропишите насъ…
— Хорошо. Черезъ полчаса будутъ выкликать.
— Да, вѣдь, вамъ теперь свободно.
— Я вамъ сказалъ: васъ будутъ выкликать.
— Вы, въ которомъ классѣ? — говоритъ рѣзко чиновникъ.
— Въ третьемъ… я вдова генерала…
— Позвольте… Чиновникъ засуетился, посмотрѣлъ на паспорта и сказалъ: извините… порядокъ такой, чтобы въ одно время… Вы извольте тѣмъ временемъ идти въ буфетъ… чаю напиться… вѣдь, вы не отдыхали?
Дамы идутъ прочь.
Мало-по-малу вокзалъ наполняется; снуютъ евреи, но ведутъ себя скромно, съ достоинствомъ. Около полицейскаго отдѣленія давка.
— Не тѣснитесь! всѣмъ будетъ во время… Еще касса заперта! — утѣшаютъ чиновники народъ.
— Смотрю я и дивлюсь: и къ чему эта процедура? Разъ графа, другая, третья… восемь графъ… Въ одной цифру надо поставить, въ другой фамилью прописать… Чудеса!
— Дѣлать, вишь ты, чиновникамъ нечего. За штатъ, говорятъ многихъ порѣшили, а которые подѣльнѣй — сюды.
— Эдакъ, я думаю, одурь возьметъ. Не равенъ случай, не то впишетъ?.. Господинъ… вы ужъ фамилію-то повѣрнѣе вписывайте.
— Не ваше дѣло! — взглянувъ на народъ, сказалъ чиновникъ.
Сквозь толпу проталкивается господинъ въ очкахъ.
— Извольте прописать! — говоритъ онъ и суетъ бумагу.
Берутъ бумагу.
— Дайте билетъ!
— Подождите: черезъ полчаса выкличутъ.
— Что, развѣ у меня кличка какая есть? — обижается господинъ.
— Что такое? — грозно спрашиваетъ чиновникъ.
— Я говорю, что по моему паспорту можетъ кто другой уѣхать.
— То-то, любезный: говори, да не завирайся…
— Ишь ты, въ очкахъ, а того и не знаетъ, что Аршава-шаршава, что ни шагъ, то и зацѣпа, сказалъ купецъ.
— Это вѣрно: нонѣ телеграфъ: безъ паспорту ни шагу, особливо въ этихъ краяхъ. Вотъ, то ли дѣло отъ Питера до Москвы? Чудно… Пойдемъ-кась, Андрей Силычъ, выпьемъ со скуки чайку, авось, успѣетъ прописать…
— А какъ кто другой уѣдетъ?
— Эво! по обличью видно — купецъ. Айда! Ну ихъ. Купцы ушли.
Открыли кассу. Около окошечка стоитъ жандармъ и полиціантъ.
— Въ Петербургъ билетъ! говоритъ приказчикъ и суетъ деньги.
— Билетъ?.. спрашиваетъ жандармъ.
— Какой? билетъ уже я спряталъ, потому онъ прописанъ.
— Назадъ!
— Я деньги отдалъ! куды назадъ? — горячится приказчикъ.
— Вотъ билетъ! Билетъ возьмите! Два въ Псковъ!.. кричитъ народъ. Давка
— Уходи! другимъ мѣшаешь. Уходи, братецъ, пока цѣлъ!.. — говоритъ полиціантъ приказчику.
Кассиръ возвращаетъ деньги приказчику, который сталъ доставать билетъ, спрятанный въ сакъ-вояжъ. Посмотрѣвши на клеймо, жандармъ чертитъ на билетѣ каракули и возвращаетъ его подавшимъ рукамъ.
— Этотъ не мой! кричитъ еврей. Мой въ салѣ… Коханые! билетъ…
— Господа! чей билетъ? — кричитъ чиновникъ, протягивая руку съ бумагой.
— Мой, панъ, мой!
— Твой ли?
— О, стозе панъ! Али я злодѣй.
Первый звонокъ. Изъ вокзала всѣ хлынули на платформу.
На платформѣ.
правитьОтъ вокзала до вагоновъ третьяго класса далеко. Пассажиры спѣшатъ влѣзть въ вагонъ; давка. Мало-по-малу пассажиры усаживаются. Слабонервныя дамы, выглядывая изъ дверныхъ оконъ вагоновъ и прощаясь съ родными, утираютъ слезы. Провожающіе евреи заказываютъ разныя порученія, крича во все горло.
Одинъ еврей несетъ огромный узелъ; его не пускаютъ.
— Нельзя. Въ узлу больше двухъ пудовъ, — говоритъ кондукторъ.
— О, панъ! всего полпуда.
Кондукторъ едва поднимаетъ узелъ. Еврей стоитъ, упрашивая кондукторовъ.
Второй звонокъ. Вдругъ изъ одного вагона выбѣгаетъ военный и кричитъ:
— Это ни на что не похоже! Дерзость изумительная! Грабежъ.
Военнаго окружаютъ кондукторы.
— Представьте!.. Гдѣ оберъ-кондукторъ?.. Представьте, оберъ-копдукторъ: на мою картонку сѣлъ еврей! Я посмотрѣлъ въ нее — нѣтъ вещей.
Оберъ кондукторъ входитъ въ вагонъ, оттуда слышится крикъ: пассажиры кричатъ, что ихъ военный оскорбилъ, что онъ выпивши, кричитъ.
— Гдѣ смотритель? — кричитъ вдругъ выскочившій военный.
— Что вамъ угодно? извольте садиться, скоро третій звонокъ.
И смотритель входитъ съ военнымъ въ вагонъ. Оттуда черезъ минуту выбрасываютъ картонку, требуютъ жандарма, начальство.
— Бей звонокъ!
Третій звонокъ. Кондукторъ подходитъ къ еврею, беретъ изъ его горсти что-то и, втолкнувъ его въ вагонъ, запираетъ двери.
Изъ вокзала третьяго класса выбѣгаетъ дама съ ребенкомъ и за ней мужчина съ двумя узлами.
— Скорѣе! Иди, ради Бога, скорѣе. Третій звонокъ, — кричитъ мужчина.
— Нельзя же мнѣ бѣжать съ ребенкомъ.
Поѣздъ тронулся.
— Скорѣе!
— Опоздали! — говорятъ кондукторы.
Изъ вагоновъ смѣхъ.
Поѣздъ идетъ скорѣе.
— Ну, не говорилъ я тебѣ…
— Пустите!! — вопитъ дама и кажетъ билетъ.
Поѣздъ ушелъ.
Въ вагонѣ третьяго класса.
правитьВагонъ состоитъ изъ пяти отдѣленій; изъ каждаго отдѣленія двѣ двери направо и налѣво; надъ каждыми дверьми окна. Въ одномъ угловомъ отдѣленіи нѣмецъ устраиваетъ себѣ постель; разобравши походную кровать, онъ кладетъ ее поперекъ одной двери, на противоположныя скамейки. Въ этомъ отдѣленіи сидятъ шесть евреевъ.
— Какъ же, панъ, вы два мѣста заняли?
— Я два билета имѣю и знаю, что я дѣлаю, и сейчасъ лягу спать. Я прямо изъ Франціи въ Москву ѣду, — отвѣчалъ нѣмецъ.
— А выходить мы какъ будемъ?
— Кто ночью выходитъ? Ночью спятъ. Днемъ уберу.
Въ отдѣленіи, рядомъ съ этимъ, дама укладываетъ на скамейку, противъ себя ребенка. Въ этомъ этомъ отдѣленіи восемь пассажировъ.
— Панни! и такъ тѣсно, а вы ребенка укладываете.
— Если дозволено кроватями располагаться, то, я думаю, можно изъ жалости ребенку уступить мѣсто.
— Можно бы и не брать ребенка вовсе! — говоритъ офицеръ изъ третьяго отдѣленія.
— Онъ вамъ не мѣшаетъ: вы не съ нами сидите, — обидѣлась дама.
— Нѣтъ, мѣшаетъ. Цѣлый часъ уже пищитъ.
— Если бы можно было унять его…
— Поэтому дѣтей, такихъ маленькихъ, не нужно брать; потому, что за удовольствіе слушать пискъ? Вѣдь, вы за него ничего не заплатили?
Однако дама укладываетъ ребенка.
Пассажиры разговариваютъ; изъ всеобщихъ разговоровъ трудно что-либо составить. Въ четвертомъ отдѣленіи, приткнувшись въ уголъ, толстый мужчина въ драповомъ пальто и бѣлой круглой шляпѣ говоритъ:
— Представьте! Иду я въ вагонъ; меня кондукторъ не пускаетъ: говоритъ, здѣсь занято. Я вижу, много свободнаго мѣста; говорю: пустите! «Идите дальше», говоритъ! Дѣлать нечего, снялъ я пальто и, какъ увидалъ онъ военную форму — съежился и говоритъ: пожалуйте. Ну, не свинство ли это?
— Это такъ! военныхъ они боятся, а цивильными… пренебрегаютъ, — отозвался сосѣдъ офицеръ.
— А вы по какой части? — спросилъ штатскій чиновникъ съ краснымъ околышемъ на фуражкѣ.
— По ученой. Я съ ученою цѣлью часто ѣзжу за границу… Такъ что въ Петербургѣ не успѣешь оглянуться — опять порученія. Мнѣ Парижъ, Вѣна, Голландія извѣстны лучше, чѣмъ Петербургъ.
— Скажите!
— Да! такъ мнѣ эти поѣздки надоѣли! Теперь я ѣду напролетъ изъ Франціи…
— И вы все въ третьемъ классѣ?
— Н-нѣтъ! Я раньше ѣхалъ въ первомъ и второмъ, но тамъ все аристократы — надоѣло. То ли дѣло въ третьемъ — и покурить, и развалиться можно.
— Господа, будьте такъ добры, заприте окно! Вѣтеръ дуетъ, — говоритъ одна дама.
— Да, вѣдь, у васъ заперто.
— Заперто, но оттуда прямо на меня дуетъ. Прошу васъ!
— А мы, сударыня, собрались сюда, въ это отдѣленіе, все такіе люди, которые любятъ, чтобы ихъ освѣжало.
— Нельзя же имѣть всѣмъ удобства, — сказалъ одинъ чиновникъ.
— Позвольте вамъ замѣтить: мы всѣ одинаковыя деньги платимъ, и деньги большія.
— Но есть и различіе между мной и вами.
— Господа! чѣмъ вамъ спорить, заперли бы окно-то: очень дуетъ! Теперь ночь. Сказала другая дама.
Заголосили дамы. Окна заперли.
Мало-по-малу въ вагонѣ говоры затихаютъ; пассажиры, имѣющіе около себя немного свободнаго мѣста, стараются лечь: закладываютъ ноги на скамейки, ежатся, толкаютъ сосѣдей, которые, въ свою очередь, тоже не остаются въ долгу.
— Позвольте мнѣ прилечь… — говоритъ господинъ молодой дамѣ, сидящей въ углу.
— Извольте; развѣ я мѣшаю?
— Но… вы не поняли. Позвольте къ вамъ, на ваши прелестныя колѣни…
Дама хохочетъ и говоритъ: ахъ вы, шутникъ!
— Нѣтъ въ самомъ дѣлѣ! Или — вы прилягте.
— Полноте пустяки говорить, — сердится дама.
— Нѣтъ, я говорю серьезно. И мужчина засовываетъ руку между перегородкой и спиной дамы.
— Отстаньте! какъ вамъ не стыдно!
— Ну, ужъ и кричать! Съ вами и пошутить нельзя.
Нѣсколько минутъ мужчина и дама молчатъ.
Поѣздъ остановился на десять минутъ. Трое пассажировъ уходятъ совсѣмъ изъ второго отдѣленія. Евреямъ хочется итти вонъ, но ходъ на платформу загороженъ кроватью, на которой сладко спитъ нѣмецъ.
Евреи отпираютъ окно и просятъ ихъ выпустить.
Кондукторъ отпираетъ дверь.
— Перешагните черезъ перегородку! — говоритъ кондукторъ и запираетъ дверь.
Евреи начинаютъ перешагивать.
— Куда лѣзешь! Не видишь развѣ, что ты мнѣ на платье ступилъ грязными лапищами! Поглядите! Что онъ мнѣ надѣлалъ! дама кажетъ платье, замаранное грязью.
— Это ни на что не похоже! Спитъ точно мощи! Надо жаловаться! Изъ-за него намъ всѣ платья выпачкаютъ такъ, что они никуда не будутъ годиться.
Поѣздъ идетъ. Говорятъ немногіе. Въ четвертомъ отдѣленіи раздается носовой свистъ.
— Счастливые люди! — говоритъ дама, сидящая рядомъ съ надоѣдливымъ господиномъ.
— А вамъ завидно!
— Пожалуйста… Я съ вами вовсе и не думала говорить.
— Однако говорите… Я буду молчать, — и господинъ отворачивается.
Дама хохочетъ.
Входитъ кондукторъ, спрашиваетъ билеты и уходитъ. Пассажиры спятъ, но при остановкахъ на станціяхъ просыпаются.
— Какъ нонче холодно! говоритъ утромъ господинъ въ очкахъ, входя въ вагопъ и закусывая бутербродомъ.
— Я за границей ѣхалъ — совершенно тепло, а здѣсь чортъ знаетъ, что такое. Хорошо, что я штатское пальто имѣю для дороги. Только здѣсь днемъ приходится скидывать его — неловко. И военный господинъ, снявъ съ себя пальто, остается въ военной одеждѣ.
— Какъ все ужасно дорого! Спросила стаканъ кофею — тридцать коп. Пожалуйте! — говоритъ пожилая дама молодой, подавая стаканчикъ съ портвейномъ.
— И, полноте… Еще захмѣлѣешь.
— Безъ церемоніи! дѣло дорожное.
Идутъ взаимныя угощенія во всѣхъ отдѣленіяхъ.
— Фи! какъ чеснокомъ запахло! — говоритъ дама и смотритъ на евреевъ, которые ѣдятъ селедку, чеснокъ съ булкой.
— Надо попросить, чтобы ихъ пересадили.
— Нѣмцу-то поди непріятно… Ахъ, гдѣ же его кровать?
— Сложилъ подъ скамейкой.
Нѣмецъ сидитъ въ углу и читаетъ какую-то книгу.
— Вы въ гости, али по дѣламъ?
— На счетъ школы ѣду хлопотать. Нынче, я слышала, даютъ вспомоществованія для открытія школъ 750 р. с.
— Дѣло хорошее.
— Только позвольте вамъ замѣтить: это дѣло не женское. Замѣтилъ военный господинъ.
— Почему?
— Потому-что это одна мода. Толковать-то мы о хорошемъ много толкуемъ, а какъ дѣло насъ коснется, мы и ни бельмеса. Оно хорошо взять деньги, чтобы или заплатить долги, или нашить себѣ платьевъ…
— Позвольте: вы къ чему это говорите?
— Какой ужасный господинъ!
— Ничего нѣтъ ужаснаго, а говорю я это просто потому, что если бы вы ѣхали въ первомъ или второмъ классѣ, — не то бы запѣли.
— Вы позвольте васъ спросить, за кого насъ считаете? — обидѣлась дама.
— Я васъ считаю за очень образованную даму и говорю только къ тому, что вы не за свое дѣло беретесь. Чему и кого вы обучать будете?
— Вотъ мило!
— Нѣтъ, я васъ спрашиваю…
— Уйдите! Вы разсуждаете, какъ допотопный человѣкъ.
Разговоръ въ этомъ родѣ шелъ въ двухъ отдѣленіяхъ до Вильны.
— У васъ дѣти есть? Извините за нескромный вопросъ? — спрашиваетъ мужчина даму.
— Ничего. Есть. Одинъ въ гимназіи уже.
— И думаете въ университетъ.
— Это ужъ его дѣло заботиться.
— Нѣтъ не его, а родителей. Напримѣръ, меня послали въ университетъ, я кончилъ тамъ курсъ блистательнымъ образомъ въ то время, когда батюшка изволилъ отправиться на тотъ свѣтъ я шатался безъ мѣста три мѣсяца. Думаю — что мнѣ шляться; а признаюсь вамъ, такія мѣста, какъ совѣтникъ, асессоръ, я не люблю и теперь; слѣдователей не было, взялъ да и поступилъ въ инженерный корпусъ. И теперь я инженеръ-капитанъ, имѣю хорошее содержаніе.
— Да отъ построекъ много можно пріобрѣсти, — замѣтилъ докторъ.
— Ну это дѣло не совсѣмъ честное. Теперь я перевелся на желѣзную дорогу. Вотъ тамъ можно на худой конецъ тысячъ пять сколотить въ годъ. И поэтому я никому не совѣтую отдавать дѣтей въ гражданскія училища.
— У васъ странный взглядъ!
— Нѣтъ не странный. Вы возьмите, напримѣръ, выправку, обращеніе… Человѣкъ выходитъ молодцомъ.
— Но съ пустой головой.
— Укажите мнѣ примѣръ.
— А много ли у насъ инженеровъ, механиковъ?
— Нѣмцы не даютъ ходу. Я вамъ могу указать примѣры, какъ нѣмцы…
— Сами мы виноваты, потому-что заботимся больше объ лоскѣ и т. д.
Пріѣхали въ Вильно. Пассажировъ не выпускаютъ до тѣхъ поръ, пока не осмотрятъ паспорта.
— Это просто мученье. Я свой билетъ ужъ спрятала; думала, до самой отдачи дворнику въ Петербургѣ будетъ лежать. И такъ весь исчеркали — говоритъ старушка, вылѣзая съ узлами.
— Это еще что! Мой такъ чернилами облили въ одномъ мѣстѣ, а въ другомъ говорятъ: зачѣмъ у васъ билетъ замаранъ? И если бы я не былъ офицеръ — придрались бы, пожалуй.
— Черезъ часъ поѣздъ тронулся, но многіе пассажиры перетасовались, т.-е. разсѣлись по другимъ вагонамъ, потому-что отъ Вильно идутъ другіе вагоны съ такими же точно отдѣленіями.
Дама, съ ребенкомъ, сидитъ въ среднемъ отдѣленіи, напротивъ нея, старушка-полковница, рядомъ съ ними молодой господинъ съ домой; толстая высокая полька, которая то-и-дѣло закрываетъ ротъ отъ табачнаго дыма. Толстый военный въ отдѣленіи налѣво; въ отдѣленіи направо сидятъ только двое: штатскій и военный. Всѣ навеселѣ; говоръ во всѣхъ отдѣленіяхъ. На холмистую мѣстность рѣдко кто смотритъ. Евреевъ нѣтъ, потому-что приближается шабашъ.
— Такъ вы говорите, въ госпиталѣ состоите? — спрашиваетъ штатскій военнаго.
— Бухгалтеромъ.
— А! Доходное мѣсто?
— Ну, не совсѣмъ. Евреи нынѣ очень мало даютъ. Къ тому же тѣснятъ очень.
— Отчего же?
— Да вотъ, напримѣръ, написали про меня, что я полякъ. Ну и велѣли мнѣ выходить въ отставку. А надо вамъ замѣтить на мнѣ весь госпиталь держится.
— А!!
— Да… Всѣмъ нужно угодить и свести концы съ концами, такъ чтобы приходъ съ расходомъ былъ вѣренъ…
— Что жъ вы теперь?
— Да принялъ православіе — оставили.
— Дѣло хорошее.
— Такъ вы говорите, ни за что не женитесь? — спрашиваетъ дама пожилого кавалера, визави.
— Нѣтъ, зачѣмъ не жениться! Если мнѣ невѣста принесетъ большое имѣніе — такъ.
— А вы не здѣшній уроженецъ?
— Я изъ внутреннихъ губерній. Сначала было съ непривычки не очень хорошо, а теперь живу отлично. Нужно аккуратно жить. Я, вотъ, напримѣръ, въ карты не играю, а это много значитъ.
— Это такъ. Я вамъ скажу, у насъ было два посредника. Ну, получали около трехъ тысячъ содержанія, и что же бы вы думали? Оставили послѣ себя кредиторовъ съ носомъ: на каждомъ около пяти тысячъ долговъ оказалось. И все пиры, шампанское да банкеты.
— Не курите, господа! — проситъ полька.
Отворяютъ окно.
— Заприте окно — вѣтеръ дуетъ.
Запираютъ окно. Станція. Половина выходятъ и приходятъ закусывая. Польку тошнитъ.
— Ты опять приложился! — говоритъ дама мужчинѣ.
— Нельзя, — дѣло дорожное.
— Ужь никакъ въ десятый разъ. Въ Петербургъ пріѣдемъ — гдѣ возьмемъ денегъ?
— Не хлопочи.
— Пьяница!
— Не твое дѣло.
— Господа! Куда это деньги дѣвались? — кричатъ одинъ пассажиръ, изъ крайняго отдѣленія, сосѣду.
— Странный вопросъ! Извѣстно, за границей.
— Полноте, пожалуйста. Я за границей — свой человѣкъ: и тамъ съ трудомъ достанешь русскую ассигнацію, не говоря о золотѣ и серебрѣ.
— Разговоръ не въ ассигнаціи, а въ монетѣ. Отчего, напримѣръ, здѣсь, въ этомъ краю, нѣтъ русскаго серебра?
— Понятное дѣло: оно все въ рукахъ жидовъ. Жалко, что давеча мы не прижали жидовъ. Они бы сознались.
— Всѣ говорятъ, что денегъ нѣтъ! Но странное дѣло, господа: вѣдь печатаютъ же, что столько-то добыто серебра, золота? Знаемъ же мы, сколько находится въ обращеніи денегъ?
— Ничего мы не знаемъ. Обманываютъ…
— Дѣло въ томъ, что мы, господа, сами эксплоатировать не умѣемъ.
— То-есть, плутовать, вы хотите сказать?
— Ну, хоть и это…
— Я вамъ могу сказать, — деньги есть, но онѣ у эксплоататоровъ, или плутовъ-купцовъ, жидовъ, ростовщиковъ и журналистовъ-издателей.
— Ну, едва ли послѣднихъ-то вы привели кстати.
— Позвольте! сколько у насъ издается этой дряни — никакъ около пятидесяти названій? Теперь разочтите, сколько каждое изданіе стоитъ…. А на чей это счетъ все издается.
— Нельзя же намъ сидѣть безъ литературы…
Изъ Динабурга пассажиры выѣхали еще веселѣе прежняго. И разсѣлись по отдѣленіямъ такъ, чтобы было удобнѣе спать.
Спятъ всѣ: кто лежа, кто полулежа, кто сидя. Входитъ кондукторъ, порядочно выпившій.
— Билетъ! — кричитъ онъ.
Всѣ спятъ.
— Билетъ! — И онъ толкаетъ даму, та поднимаетъ голову съ крикомъ: «ахъ! невѣжа».
Подходитъ кондукторъ къ спящему офицеру и кричитъ: «билетъ»! — Тотъ спитъ.
— Билетъ! тебѣ говорятъ! — И онъ толкаетъ офицера.
— Что ты толкаешься? Развѣ не можешь повѣжливѣе обращаться?
— Билетъ!
— Подожди, братецъ! Что ты присталъ ко мнѣ?
— Выведу!!
— Что такое?
— Билетъ!
— Что ты кричишь. Нельзя ли потише! — кричатъ другіе пассажиры.
— Потише! Есть васъ тутъ… Всякій солдатъ и тотъ баринъ. Эка фря — всякая сволочь и та важничаетъ!
— Ка-акъ? Я кто, по-твоему?
— Солдатъ и сволочь.
— Господа! онъ меня оскорбилъ! Онъ мнѣ грубости наговорилъ.
— Ничего я не говорилъ… Билетъ, господа, иначе выведу вонъ.
— Какъ? ты выведешь, скотина ты эдакая! мерзавецъ!
— Что вы ругаетесь! Я васъ выведу… Пожалуйте вонъ!
— Попробуй.
Кондукторъ ушелъ.
Половина вагона заговорила; обвиняли кондуктора въ грубости и рѣшили жаловаться на него смотрителю станціи; остальные пассажиры, проснувшись отъ толчковъ кондуктора и криковъ, слушали, въ чемъ дѣло. Весь вагонъ заговорилъ.
Станція.
— Позвать сюда смотрителя?.. Господинъ смотритель! кондукторъ обозвалъ насъ неприличными словами, наговорилъ грубостей! Онъ пьянъ! — кричатъ изъ вагона.
— Не мое дѣло! слышится голосъ съ платформы.
— Какъ не ваше дѣло? Примите жалобу. Скажите намъ фамилію этого скота.
— Бей звонокъ! — слышится голосъ. Бьютъ звонокъ.
Поѣздъ пошелъ. Обиженные пассажиры бѣснуются. На слѣдующей станціи смотритель сказалъ, что онъ не знаетъ фамиліи кондуктора. На третьей была записана жалоба пассажировъ. На каждой станціи въ этотъ вагонъ сажали пассажировъ.
— Да сюда некуда! Господа, что же это!! — вопятъ дамы.
— Это кондукторъ нарочно сажаетъ! Со злости.
Въ вагонѣ тѣсно; такъ что одна крестьянка стоитъ. Она то за ноги дернетъ кого-нибудь, то руку пощупаетъ, но ея не пускаютъ.
Вдругъ она дернула одну даму за ноги и сѣла.
— Ты что дѣлаешь? — кричитъ дама.
— А то, что мѣсто надо. Я деньги заплатила.
Входитъ на станціи лакей съ узлами и кладетъ узелъ на спящаго ребенка.
— Куда ты ставишь! Не видишь, тутъ ребенокъ.
— Наплевать!
— Да здѣсь тѣсно.
— Двинься! деньги заплочены… Всякая горничная и та барыня.
— Господа! онъ меня обзываетъ горничной, а я акушерка… Я при военномъ госпиталѣ служу.
— Есть васъ тутъ всякой дряни! И лакей садится.
— Господа! Здѣсь благородныхъ дамъ обижаютъ.
— Я сама дочь статскаго совѣтника.
— Я вдова генералъ-маіора! — кричатъ съ двухъ сторонъ.
— А разѣ благородные люди ѣздятъ въ третьемъ классѣ. По одному обличью и по наряду видно, кто откуда, — говоритъ лакей, закуривая папироску.
Дамы кричатъ; одна плачетъ. Входитъ жандармскій офицеръ и отбираетъ показанія свидѣтелей.
— Господа! объясните, какъ было дѣло… Онъ человѣкъ бѣдный. Можетъ лишиться чина, — говоритъ офицеръ.
— Мы слышали крикъ; кажется, кондукторъ обидѣлъ кого-то… говоритъ кто-то.
Офицеръ уходитъ.
— Свиньи! Раньше горячились, а теперь молчатъ, — горячился кто-то.
На станціи входитъ господинъ съ большой собакой.
— Куда же вы съ собакой, здѣсь дѣти есть, — говоритъ бухгалтеръ.
— Ничего; она не кусается.
— А вы заплатили за нее? — спрашиваетъ докторъ.
— Кондуктору далъ.
— А это у васъ штуцеръ? — спрашиваетъ докторъ.
— Штуцеръ. — Снимаетъ штуцеръ и показываетъ.
— Отличная работа! Сколько стоитъ?
— Двѣсти руб. смотрите осторожнѣе, онъ заряженъ.
На станціи входитъ торгашъ и садится противъ доктора.
— Ну ужъ и народу — сѣсть некуда! — говоритъ торгашъ.
— Ты псковской?
— Точно такъ. Ситцами торгую.
— А какъ великъ оборотъ?
— Да тысячи три… Теперь вотъ орѣшковъ фунтовъ пятнадцать, да грибовъ везу въ подарокъ роднѣ.
— Продай.
— Ни за что! Кабы нужда; а то…
— Господа! что же это къ вамъ не садятъ? Васъ сидитъ всего трое, а вы прилѣпили на стекло бумажку, что всѣ мѣста заняты… Развѣ это хорошо? — говоритъ одинъ пассажиръ пассажирамъ, обиженнымъ кондукторомъ.
— Насъ обидѣли! За это мы пользуемся привилегіей.
— Мали ли что… Чѣмъ дѣло-то кончилось?
— За Псковомъ заставили кондуктора извиниться. Простили. Поэтому теперь, до Петербурга, въ наше отдѣленіе никого не пустятъ.
— Вы куда? — спрашиваетъ дама кавалера.
— Я? въ гостиницу Наполеонъ… Пойдемте?
— Что вы!!
— Отдѣльная комната… Расходы пополамъ.
— Нельзя ли на Вознесенскомъ.
— Въ домѣ Китнера… Извольте. Двѣ комнаты… Идетъ.
Дама соглашается и хохочетъ.
Подъѣзжая къ Петербургу, пассажиры становятся сосредоточеннѣе. Нѣкоторые въ Лугѣ и въ Гатчинѣ умываются, а между Царскимъ Селомъ и Петербургомъ связываютъ узелки, выбрасываютъ кости, корки, бутылки и выдвигаютъ изъ-подъ скамеекъ тяжелыя вещи.