T. Карлейль
правитьПАМФЛЕТЫ ПОСЛѢДНЯГО ДНЯ.
правитьПолитическое краснобайство.
правитьУбѣжденіе, что наилучшій изъ человѣческихъ талантовъ тотъ, который выражается въ способности краснорѣчиво говорить, глубоко залегло въ нашихъ воззрѣніямъ и укрѣплено въ насъ и воспитаніемъ и всяческими другими внушеніями, которымъ мы подвергались въ теченіе нѣсколькихъ столѣтій. Наши самые ранніе наставники поучаютъ насъ, что они обладаютъ однимъ изъ даровъ куль. туры искусствомъ говорить, правилами рѣчи, риторикой, логикой, возвышенными тайнами грамматики, которыя даютъ возможность не только правильно говорить, но и писать. И дѣйствительно рѣчь всякаго наставника въ самомъ высшемъ университетѣ все еще по существу своему грамматична и украшена разными грамматическими тропами. Говорить на разныхъ языкахъ о самыхъ разнообразныхъ вещахъ — и о всѣхъ только говорить — и умѣть предоставлять себя на волю своего языка или пера — вотъ высшая цѣль, къ которой насъ ведутъ неустанно и всяческими способами благодѣтели-наставники и ученые профессора. Наставникъ или профессоръ, наблюдая за чудеснымъ посаженнымъ имъ сѣменомъ-семинаріей, какъ они выражаются, т. е. за жатвою юныхъ душъ, съ любовью слѣдитъ за развитіемъ одного органа у этихъ будущихъ людей — именно языка. Онъ надѣется, что съ Божьей помощью, мы всѣ будемъ хорошо говорить. Нѣкоторые изъ васъ станутъ потомъ писателями, выдающимися журналистами, и будутъ приводить въ изумленіе весь міръ. Другимъ предстоитъ въ бѣлыхъ галстукахъ держать проповѣди и сдѣлаться священниками, которые должны водить людей на небеса при помощи ловко завязаннаго галстука и ослѣпительной риторики. Для нѣкоторыхъ готовится парламентъ или пивной боченокъ въ видѣ трибуны — карьера, которая далеко ведетъ людей. Нѣкоторые будутъ потрясать краснорѣчіемъ зданіе сената, утреннюю газету, самыя «сферы» и, ловко вращая языкомъ, открывать правду человѣческому роду и вести страну по тому именно пути, по которому она должна идти. Путь, на которомъ если и не сдѣлано еще благородныхъ дѣлъ, за то наговорено множество благородныхъ словъ, и который ведетъ насъ, если не въ жилище боговъ, то все же къ чему-то такому, что съ большимъ или меньшимъ успѣхомъ будетъ походить на него.
Въ такомъ положеніи находятся дѣти Адама въ нашу сбившуюся съ пути эпоху съ того момента, какъ они откроютъ впервые глаза до того времени, какъ они снова закрываютъ ихъ и исчезаютъ отъ насъ навсегда. Такое же положеніе мы встрѣчаемъ и въ университетахъ и во всевозможныхъ женскихъ и другихъ школахъ отъ самыхъ лучшихъ до самыхъ послѣднихъ. Общество, когда мы появляемся въ немъ, своими блестящими передовыми статьями, кружками для самообразованія, литературными прибавленіями къ газетамъ, парламентскимъ краснорѣчіемъ только подтверждаетъ великій урокъ, намъ преподанный. Другого намъ ничего не внушаютъ въ наши времена: если у человѣка есть талантъ, то пусть онъ весь уйдетъ въ языкъ. Что за талантъ, который не можетъ заявить о самомъ себѣ? Это уже не талантъ, это нѣчто другое, съ чѣмъ можно заниматься торговлей или наживать деньги на желѣзнодорожныхъ предпріятіяхъ.
Все это глубоко укоренилось въ нашихъ воззрѣніяхъ, въ нашихъ соціальныхъ и воспитательныхъ учрежденіяхъ. Все это, если взглянуть безпристрастно, изумительно. Наоборотъ, можно прямо и категорически утверждать, что ораторское искусство вовсе не составляетъ высшей способности, которой можетъ достичь человѣкъ, что его превосходство въ этомъ отношеніи никоимъ образомъ не является лучшимъ доказательствомъ его превосходства вообще и полезности въ этомъ мірѣ. Если хорошенько посмотрѣть, то можетъ быть краснорѣчіе нужно считать самымъ плохимъ доказательствомъ этого превосходства. Я разсмотрю этотъ вопросъ до самыхъ корней міра, независимо отъ того, можетъ ли читатель съ удобствомъ слѣдовать за мною. Я рѣшаюсь утверждать три вещи, въ которыхъ приглашаю читателя внимательно разобраться и посмотрѣть, не заключается ли дѣйствительно въ нихъ какой-нибудь истины.
Во-первыхъ, превосходная рѣчь не есть и никогда не была главнымъ свидѣтельствомъ и мѣркою способностей человѣка. Наоборотъ, превосходное молчаніе, которое всегда должно сопутствовать превосходной рѣчи, представляло и представляетъ гораздо болѣе рѣдкій даръ.
Во-вторыхъ, дѣйствительно превосходная рѣчь подвергается всегда страшной опасности быть принятой за ея поддѣлку, за мнимо-превосходную рѣчь. И если дѣйствительное превосходство — даръ слова — принадлежитъ къ числу лучшихъ даровъ человѣка, то этотъ же даръ, если онъ мнимый, слѣдуетъ отнести къ числу самыхъ худшихъ. Ложное краснорѣчіе способно превратиться въ самое ложное и низкое изъ всѣхъ человѣческихъ дѣлъ и вы только вообразите, что ему внимаютъ, принимая его за истинное и благороднѣйшее! Какъ ни мало замѣчаемъ мы это явленіе, но я рѣшаюсь сказать, что оно печальный жребій многихъ превосходныхъ душъ среди насъ. Сколько народу изъ тѣхъ, кто съ благовѣніемъ внимаетъ краснорѣчію въ парламентѣ и въ популярной литературѣ, въ сильнѣйшей степени рискуютъ именно этимъ въ наше время. Цѣлыя поколѣнія и націи представляются какъ бы угорѣвшими отъ политическаго ораторства и заснувшими вѣчнымъ конституціоннымъ сномъ!
Такъ какъ мы боготворимъ краснорѣчіе на каждомъ шагу, то можно сдѣлать и третье утвержденіе и пригласить вдумчивыхъ людей поразмыслить надъ нимъ. Мы заявляемъ, что и въ наше время и до него за нѣсколько поколѣній не было дѣйствительно превосходнаго умѣнья говорить, а существовало лишь ложное краснорѣчіе, т. е. ложное или quasi ложное краснорѣчіе вызывало удивленіе и преклоненіе вмѣсто того, чтобы подвергаться презрѣнію и стѣсненію. Поистинѣ, тревожный признакъ. Это тоже самое, какъ еслибы кто-нибудь вздумалъ радоваться безчувственному состоянію отъ угара, принимая его за хорошій естественный сонъ. А мы во многихъ отношеніяхъ такъ и поступаемъ! Конечно, нашлись люди, которые по преклоняются передъ «Библіей новѣйшей литературы» въ противоположность древней библіи, и находятъ, что наше превосходство заключалось бы въ превосходномъ молчаніи, равносильномъ терпѣнію, выносливости и усердной работѣ съ закрытымъ ртомъ.
Все это вещи очень непріятныя для читателя, который не видитъ никакого вреда отъ такого положенія дѣла, но наоборотъ съ радостью усматриваетъ отъ этого огромную пользу. Дѣйствительно ли съ этой стороны дѣло обстоитъ но худо? Даръ слова смягчаетъ его нравы, парламентское краснорѣчіе даетъ ему запасъ государственныхъ дѣятелей, а популярная литература снабжаетъ утонченными чувствами и чувствительностью сердца. Стало быть правда, что съ этой подвѣтренной стороны читатель чувствуетъ себя недурно? Бѣдный читатель!
Духовный ущербъ, который мы безсознательно терпимъ во всѣхъ областяхъ нашихъ дѣлъ вслѣдствіе своего глубокаго уваженія къ силѣ слова, неисчислимъ.
Онъ естественный результатъ такихъ эпохъ, какъ наша. Предаваясь въ теченіе нѣсколькихъ поколѣній общей неискренности, вы, конечно, поставите на почетное мѣсто оратора, между тѣмъ, какъ дѣятель, затерянный въ темной толпѣ, будетъ истощаться, незамѣченный въ своей работѣ или трудиться на недостойной его бороздѣ. Всѣ лежать ницъ передъ краснорѣчивымъ ораторомъ и никто не хочетъ знать, что это за вредный идолъ! Изъ него незамѣтно, потихоньку, словно естественное успокоительное средство, истекаетъ одинъ угаръ и смерть на вѣки! Вѣроятно, во всей природѣ не найдется болѣе одуряющаго призрака, чѣмъ вашъ краснорѣчивый ораторъ, котораго въ такое въ тройное пустое и неискреннее время, какъ наше, встрѣчаешь и на платформахъ и въ парламентахъ, на предвыборныхъ подмосткахъ въ Кентукки, я на трактирныхъ обѣдахъ. «Превосходный политическій ораторъ», ораторъ, который при всякомъ стеченіи обстоятельствъ порывается впередъ, взбирается на свои подмости, свой rostrum, парламентскую трибуну или другое какое-нибудь готовое возвышеніе и начинаетъ изливать потоки свойственныхъ ему превосходныхъ рѣчей и свои комментаріи по по воду настоящихъ печальныхъ обстоятельствъ, а стоящіе кругомъ легкомысленные смертные кричатъ ему браво — такой ораторъ не артистъ, передъ которымъ я могъ бы преклоняться! Увы, онъ, очевидно, въ общемъ самый легкомысленный изъ всѣхъ, которые собрались сюда. Не мало легкомысленныхъ крѣпкихъ" головъ изъ присутствующихъ не нарушаютъ молчанія и дѣлаютъ гораздо лучше, чѣмъ этотъ ораторъ подмостокъ, лучше, по многимъ причинамъ. Тотъ, кто молчитъ, не вызываетъ преклоненія; тотъ, кто молчитъ, подозрѣваетъ, можетъ быть, отчасти допускаетъ, что онъ глупецъ; у оратора подмостокъ нѣтъ этого спасительнаго самосознанія. Рупоръ Хаоса, въ который бѣдными, темными" смертнымъ кричитъ какъ бы голосъ Космоса — этотъ превосходный ораторъ подмостокъ преисполняетъ меня изумленіемъ. Его музыкальныя завыванія не лишены смысла, они полны пророчества, они возвѣщаютъ, насколько я могу разобрать, что близокъ уже конецъ многому.
Пусть читатель немного подумаетъ надъ этимъ: вѣдь онъ не мало заинтересованъ въ этомъ; пусть онъ подумаетъ и постепенно приметъ соотвѣтствующія мѣры. А пока, хотя онъ и погрязъ въ этой вредной стихіи, и старается, подобно человѣку, у котораго разлилась жолчь, скрыть свой желтый цвѣтъ, ему предстоитъ много поработать умомъ, прежде чѣмъ онъ уяснитъ себѣ огромное значеніе вещей, которыя принесены къ нему въ домъ и съ изумленіемъ, треногою и почти съ ужасомъ и отчаяніемъ сообразитъ, къ какимъ роковымъ послѣдствіямъ вело насъ это долго державшееся понятіе о талантливости, первымъ признакомъ которой служить будто бы политическое краснорѣчіе. Кто способенъ" заглянуть въ причины и слѣдствія, тотъ увидитъ, что такое краснорѣчіе, насколько оно играетъ роль въ нашихъ дѣлахъ, составляетъ одинъ изъ важнѣйшихъ призраковъ и что современный ораторъ подмостокъ по только смѣшонъ, по и трагиченъ. Въ то время, какъ толпа внимаетъ ему, немногіе быстро проходятъ мимо съ гнѣвнымъ смѣхомъ, съ ворчаніемъ нетерпѣливой брани; но со стороны этого послѣдняго сорта людей онъ заслуживаетъ гораздо большаго вниманія.
Въ прежнія времена, когда зачинались школы и университеты, было вполнѣ естественно, что въ нихъ учили только говорить. Въ эти здоровыя времена, когда руководились больше молчаніемъ и велѣніями природы, люди издавна привыкали учиться только тому, что было существенно необходимо знать и при томъ самымъ вѣрнымъ способомъ — способомъ практической выучки. Это было общимъ правиломъ для всѣхъ классовъ. Теперь это къ несчастью является правиломъ только для одного класса. Рабочій старается знать только свое ремесло и подготовляетъ себя, изучая на практикѣ искусство пахать или дѣйствовать молотомъ — воспитаніе, которое и тогда, и теперь богато сильной культурой и знаніемъ. Оно научало человѣка многимъ солидными добродѣтелямъ и давало ему несомнѣнно полезныя знанія, развивало въ немъ драгоцѣнную способность дѣйствовать и претерпѣвать. Рядомъ съ этимъ не было и рѣчи о способности владѣть грамматической правильной рѣчью, такъ какъ не о чемъ было говорить и поучать со словъ и изъ книгъ. Грамматики природы, которой человѣкъ обучался отъ своей матери, было вполнѣ достаточно для него. Таково было прежде, таково и теперь воспитаніе рабочаго.
Что касается духовенства, то хотя его спеціальность, очевидно, требуетъ отъ него умѣнья читать и говорить, но въ тѣ правдивыя времена онъ также зналъ, что грамматика не есть вовсе главное и не необходимо нужное условіе. Наоборотъ, главнымъ, необходимымъ и единственнымъ условіемъ, какъ тогда, такъ и теперь, представлялось ему то, чтобы жило въ немъ чувство благоговѣнія къ Богу и любовь къ людямъ. Сообразно съ ними онъ и долженъ себя вести; въ теченіе его жизни въ немъ долженъ свѣтить — независимо отъ того будетъ ли молчать или держать рѣчи — лучъ благочестивой мудрости, который будетъ освѣщать для него мракъ человѣчески хъ судебъ. Для него важно было но говорить, а имѣть, что сказать! И этого послѣдняго дара священникъ достигалъ также путемъ практическаго обученія активными практическими опытами, разнообразнымъ и продолжительнымъ искусомъ въ суровости и благочестіи, какъ это предписывалось ему его старшими. Когда его признали удовлетворившимъ всѣмъ этимъ требованіямъ, ему давали священство и изученіе грамматики въ годы его священства становилось для него дѣломъ второстепеннымъ.
Молодой дворянинъ, для котораго впервые сталъ наниматься школьный учитель и начали заводиться высшія школы, также съ незапамятныхъ временъ изучалъ свое дѣло практически безъ всякихъ школъ. Молодой дворянинъ, до появленія и послѣ появленія учителя, шелъ въ науку къ старшему сотоварищу, шелъ въ пажи къ какому-нибудь выдающемуся графу или герцогу и здѣсь, поднимаясь по служебной лѣстницѣ подъ мудрымъ руководствомъ, учился рыцарству, умѣнью владѣть оружіемъ, придворной учтивости манерами и обязанностямъ настоящаго барона. Всему этому, что могло ему пригодиться въ жизни, научался онъ практически, имѣя всегда передъ собой человѣка, жизнь котораго была для него нагляднымъ руководствомъ. Для такого человѣка, уже полнаго духовнаго содержанія и обладавшаго тѣмъ, что можно назвать практическимъ слиткомъ, золота человѣческой культуры, было, очевидно, дальнѣйшимъ усовершенствованіемъ, если онъ выучивался при случаѣ и держать рѣчи. Человѣкъ, пріобрѣтшій уже жизненную мудрость, умѣнье вникать въ самую суть и героическій закалъ естественно нуждается въ учителѣ для развитія въ себѣ этой новой способности, способности выражать словами то, что у него было на душѣ. Цѣнное прибавленіе способностей. Но вмѣстѣ съ тѣмъ слѣдуетъ помнить, что тутъ не прибавилось никакой новой способности. Проявилось только наглядное выраженіе того, что было на душѣ у человѣка въ пору его безмолвія. Было не мало молчаливыхъ вождей человѣчества, въ имуществѣ которыхъ по было книгъ, и которые тѣмъ не менѣе обладали завиднымъ воспитаніемъ. Ихъ подпись, настоящее «приложеніе руки», было отпечаткомъ желѣзной руки, ударившей по пергаменту. Ихъ рѣчи въ парламентѣ, напоминавшія ревъ льва, безъ сомнѣнія, были полны значенія, но теперь окончательно разстроили бы нервы слушателямъ. Такимъ людямъ, которымъ недоставало знанія грамматики, совершенно естественно, не доставало только учителя. Искусство высказываться для нихъ важная вещь! И можетъ-быть въ этомъ-то и лежитъ причина, почему у серьезнѣйшихъ изъ націй, каковы напримѣръ были римляне, ремесло учителя не пользовалось большимъ уваженіемъ. Ибо чѣмъ отличался учитель грамматики или ариѳметики на счетахъ отъ учителя танцевъ или фехтованія и почему онъ имѣлъ большее право на уваженіе?
Такъ обычно бывало въ прежнія здоровыя времена.
Можно ли сомнѣваться, что и до сего времени дѣло воспитанія должно бы обстоять такимъ же образомъ и что человѣкъ прежде всего нуждается въ воспитаніи не для того, чтобы умѣть говорить, а для того, чтобы имѣть въ себѣ нѣчто цѣнное и важное, что можно сказать. Если умѣнье говорить есть кредитный билетъ, размѣниваемый на капиталъ, равноцѣнный культурѣ, уму и человѣческому благородству, тогда оно драгоцѣнно и должно пользоваться почетомъ. А если такого капитала нѣтъ? Если рѣчь вовсе не вытекаетъ изъ дѣйствительной, а только изъ воображаемой культуры ума? Тогда увы! Этотъ кредитный билетъ будетъ фальшивымъ. Хотя онъ и свободно ходитъ на рынкѣ, но несомнѣнно приноситъ вредъ тому, къ кому попадаетъ, и вообще немногіе думаютъ объ этомъ въ наше время. Но тѣмъ не менѣе это такъ. Въ парламентахъ и другихъ шумныхъ собраніяхъ ваши краснорѣчивыя рѣчи, отошедшія въ сторону отъ природы и фактовъ, принимаются за проявленіе мудрости и за правильное отраженіе фактовъ. Но природа знаетъ, что такое это краснорѣчіе, природа но желаетъ такого краснорѣчія и въ одинъ прекрасный день къ огромному для насъ убытку откажется принять вашу фальшивую бумажку. Неразумные рыночные торговцы свободно безъ всякихъ опасеній принимаютъ ее, и довольны, что дѣла идутъ хорошо. Такимъ образомъ бумажка все еще ходитъ по рукамъ, отъ однихъ къ другимъ, постепенно спускаясь все ниже и ниже къ людямъ практическаго дѣла, пока наконецъ не дойдетъ до рабочаго, которому уже некуда отдать ее и который долженъ размѣнять ее въ банкѣ, чтобы купить на нее хлѣба. И вдругъ такой отвѣтъ: «Жалкій рабъ, твоя бумажка — фальшивая. Она вовсе неравноцѣнна реальнымъ дѣламъ въ парламентѣ или гдѣ нибудь въ иномъ мѣстѣ, соворшеннымъ въ твою пользу. Она равносильна только подобію такихъ дѣлъ; А ты, глупецъ, попадешь въ тюрьму за го, что смѣешь приносить ее сюда!»
Увы! Оглядываясь на ирландскіе безпорядки, всевозможные способы эксплоатаціи, французскія баррикады и на анархическую Европу, развѣ нельзя сказать, что весь міръ поднимается или поднялся уже въ огненномъ безуміи, не имѣя больше: силъ терпѣть цѣлый потокъ такихъ фальшивыхъ бумажекъ и навлеченныхъ ими бѣдствій! Ораторъ, великолѣпенъ. Бумажки, которыя онъ раздаетъ, превосходны. Но чѣмъ онъ превосходнѣе, тѣмъ больше у меня разгорается желаніе отправитъ его въ тюрьму, чтобы такимъ образомъ спасти бѣдныхъ въ потѣ лица добывающихъ хлѣбъ матросовъ, французскихъ и ирландскихъ санкюлотовъ, отъ острыхъ невыносимыхъ страданій.
Кто-нибудь долженъ же поплатиться, кто нибудь долженъ нести послѣдствія этого. Каждое слово человѣка есть настоящій или фальшивый кредитный билетъ. Или вы воображаете, что эти вѣчныя небеса укрываютъ правду, потому что люди стали гримасничать, какъ обезумѣвшія обезьяны?
Безумныя души, теперь, какъ и прежде, это законъ вашего существованія. Еслибы вы знали правду и поступали по пой, то сама вселенная помогала бы вамъ и провела бы васъ къ вѣрной побѣдѣ. И наоборотъ, замѣтьте это, къ вѣрному пораженію, если вы не будете говорить правду. Если вы знаете изъ рѣчей только обманчивое подобіе правды, то какая же у васъ возможность творить ее? Вы, очевидно, думаете нѣчто совершенно обратное. Кто способенъ вдумываться, тотъ увидитъ, что новѣйшее наше искусство политическаго краснорѣчія является изумительнымъ продуктомъ вѣковъ, и чѣмъ болѣе онъ станетъ вдумываться къ это, тѣмъ большую тревогу и изумленіе будетъ онъ испытывать. Я считаю его самымъ ужаснымъ проклятіемъ, которое давитъ насъ теперь. Съ ужасомъ и изумленіемъ замѣчаемъ мы, что это-то пресловутое «искусство», которое такъ тщательно культивируютъ теперь во всѣхъ уголкахъ земли, и разрушаетъ все хорошее, что дано намъ отъ природы. Оно-то и является главной фабрикой зла, такъ сказать — окончательной мастерской товаровъ дьявола, которые ходятъ у насъ по рукамъ. Дьявольскій обманъ готовъ для рынка только тогда, когда получитъ здѣсь шлифовку и полировку. Это пробирная палата для такихъ товаровъ, и здѣсь ихъ осматриваютъ и одобряютъ «настоящіе артисты»: «годится для рынка» или «негодится». Нельзя выразить «словами», какъ злоупотребляютъ тутъ способностью говорить.
Если вы но захотите, чтобы человѣкъ сдѣлалъ что-нибудь, о чемъ онъ думаетъ, устройте такъ, чтобы онъ возможно чаще говорилъ объ этомъ. Всякій разъ какъ онъ будетъ говорить, будетъ одновременно уменьшаться и его желаніе осуществить свои слова на практикѣ. Его пустыя рѣчи о томъ, что онъ думаетъ, будутъ въ тягость мудрому человѣку. По захотите ли вы, чтобы его пустыя рѣчи о томъ, что онъ думаетъ, превратились потомъ въ неискреннія рѣчи о томъ, чего онъ вовсе но думаетъ? Прославляйте передъ нимъ его даръ краснорѣчія, увѣряйте его, что онъ займетъ въ парламентѣ видное мѣсто и совершитъ великіе подвиги, но сдѣлавъ никакого практическаго дѣла, что его рѣчь, приводитъ ли она къ дѣлу или нѣтъ, великолѣпна. Друзья мои! Превосходная рѣчь въ парламентѣ или гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, если Іона не ведетъ къ практическому дѣлу, ужасна! Краснорѣчивый человѣкъ, произнесшій гдѣ-либо красивую рѣчь и не пожелавшій осуществить того, о чемъ онъ говорилъ, какъ будто бы онъ тѣмъ самымъ уже и сдѣлалъ дѣло — на что годится такой человѣкъ? Онъ сопричислилъ себя къ Ignés Fatui, къ Дѣтямъ Вѣтра, онъ свѣтитъ, какъ ярко горящій китайскій фонарь. Вамъ слѣдовало бы оказать этому человѣку суровую услугу: путемъ наказанія и предостереженія лишить его кончика его краснорѣчиваго языка, затѣмъ отрѣзать еще частичку, если бы онъ продолжалъ ограничиваться только словами, и такъ далѣе пока но вырвали бы совсѣмъ его языка и избавили бы и себя и его отъ насмѣшекъ: «Посмотри теперь въ безмолвіи, о краснорѣчивый другъ нашъ, есть ли въ тебѣ искупающій тебя подвигъ. Мы же, по крайней мѣрѣ, будемъ свободны отъ распущеннаго краснорѣчія на вѣтеръ». Сколько народу прошло по этому пути подъ звуки прелестнаго военнаго марша со стороны всѣхъ «общественныхъ органовъ» и нашли свой конецъ — гдѣ? Это прямая дорога въ предверіе Ада и въ Царство Пустоты. Даровитые люди и когда-то блестящія націи идутъ съ тріумфомъ по этой дорогѣ, а барабаны и гобои такъ и потрясаютъ воздухъ развеселѣйшимъ Ça ira. Друзья мои, я увѣренъ, что вы дойдете туда, если что-нибудь не задержитъ васъ на дорогѣ!
Если смотрѣть съ точки зрѣнія послѣдняго штриха въ воспитаніи, искусство рѣчи благородно и даже божественно. Оно подобно зажженному небесному огню, который долженъ показать намъ, что существуетъ чудесный міръ и усовершенствовать его въ человѣкѣ. А если въ человѣкѣ нѣтъ никакого міра, а есть только паръ, жадное самомнѣніе, общія мѣста и неясный, томный хаосъ — то къ чему намъ этотъ свѣтъ? Въ тысячу разъ было бы лучше, если бы такой человѣкъ безмолствовалъ и держалъ въ себѣ и чадъ, и темный хаосъ, скрывая его отъ всѣхъ жителей. Наблюдателю не слѣдуетъ смотрѣть на это, наоборотъ нужно дѣлать наблюденія гдѣ-нибудь въ иномъ мѣстѣ. И если при помощи обманчивой реторики, логики и репортеровъ, жалкій обладатель такого хаоса самъ придетъ въ концѣ концовъ къ убѣжденію и другихъ сумѣетъ убѣдить — а въ этомъ-то и заключается его несчастная задача, которую къ сожалѣнію въ извѣстныя эпохи оказывается возможнымъ разрѣшить, — что это Космосъ, который говоритъ въ немъ, что, обладая столь совершеннымъ краснорѣчіемъ, онъ является «образованнымъ» человѣкомъ и драгоцѣннымъ перломъ среди современнаго поколѣнія, что въ его парламентѣ къ нему прислушиваются на перерывъ другъ передъ другомъ и собираются вокругъ него и что весь міръ долженъ собираться къ нему, поклоняться ему, какъ нѣкоему божеству. Что будетъ съ нимъ и съ міромъ, который къ нему собирается? Яблоко Содома, выросшее на гроздьяхъ Гоморры — вотъ настоящее опредѣленіе бѣднаго краснорѣчивѣйшаго оратора изъ хаоса внемлющимъ ему парламентомъ и жалкимъ поклоняющимся ему міромъ! Такъ какъ на него смотрятъ, какъ на полноту образованія, завершеніе человѣческой культуры, которою мы теперь располагаемъ, ибо всякое обученіе, кромѣ обученія простымъ ремесламъ, теперь вышло изъ моды, и подъ словомъ «ученый, образованный человѣкъ» мы разумѣемъ теперь исключительно того, кто можетъ хорошо говорить или писать («потрясающій ораторъ», «ходячая энциклопедія» и т. д.), то Искусство Рѣчи, очевидно, приходится считать въ этомъ случаѣ краткимъ сводомъ всякаго Чернокнижія.
Школьный учитель тутъ впрочемъ имѣетъ второстепенное значеніе: онъ скорѣе слѣдствіе, чѣмъ причина. То, чему пытается учить школьный учитель съ его университетами, опредѣляется тѣмъ, что общество считаетъ нужнымъ изучать.
Какими же методами пользуется общество, чтобы выдвигать на первое мѣсто даровитыхъ пригодныхъ для службы ему людей, которыхъ естественно больше всего въ болѣе многочисленномъ низшемъ классѣ?
Ибо въ этомъ, если вы хорошенько вдумаетесь, и выражается послѣдній результатъ, чистая выручка отъ всѣхъ усилій, борьбы и сталкивающейся дѣятельности, которая идетъ во всякомъ обществѣ. Этимъ результатомъ и опредѣляется, вѣрно ли направлены и умны ли эти усилія (т. е. побѣдоносны ли они) или эти усилія ложны и не умны (т. е. напрасны).
Какимъ образомъ люди возвышаются въ вашемъ обществѣ?
Люди возвышаются въ каждомъ, обществѣ, не исключая турецкаго и даже, я полагаю, дагомейскаго. Но весь вопросъ сводится къ тому, какіе же именно люди возвышаются? Люди, обладающіе благородными дарами, или противоположные имъ? Тѣ или другіе, жизнь или смерть? Ибо во всѣхъ мѣстахъ и во всѣ времена — хотя вы, можетъ быть, обратили на это мало вниманія — Природа безмолвно, но неумолимо требуетъ, чтобы возвышался тотъ, а не другой. И вамъ нечего пытаться закрыть ей глаза рукой и выдать неблагородное за благородное, ибо она разсудитъ сама. И страшно наказаніе ея, хотя она и кажется спокойной, — сотрясеніе міра, анархія и вѣчная смерть! И некому жаловаться на это!
Можетъ ли Англія до сихъ поръ" льстить себя надеждой, что у нея еше есть легкія, что она еще можетъ дышать? Или же это жалкое твореніе, загнанное въ темный уголъ промышленности, долгое время ловившее жемчугъ на глубинѣ нѣсколькихъ саженъ, а вытаскивавшее, какъ никто до нея, лишь устричныя раковины, знаетъ ли она, захлопотавшаяся въ шумѣ устричнаго хаоса, гдѣ никто не думаетъ «о дыханіи», — есть у нея легкія, или нѣтъ? Народы сильнаго сложенія и съ объемистой грудью иногда могутъ передъ ныряніемъ сдѣлать глубокій вздохъ и, не дыша, долго держаться на грязной глубинѣ. Но и для нихъ дышать въ концѣ концовъ становится необходимо и если они не сдѣлаютъ это, смерть неизбѣжна!
Какая карьера можетъ, среди Олимпійской пыли, возвысить до безсмертныхъ боговъ даровитую душу, родившуюся въ Англіи? Во имя блага своей страны, чтобы не упустить возможности совершить для нея подвигъ для котораго онъ рожденъ; во имя собственнаго блага, чтобы но извратилась и не заглохла его жизнь и озаряющій его свѣтъ сверху не превратился въ свѣтъ изъ другого мѣста — существенно необходимо, чтобы такая карьера была. Осуждена та страна, которая не можетъ дать мѣста такой карьерѣ: она уже мертва и надъ ней тяготѣетъ проклятіе Божіе, въ ней свѣтитъ свѣтъ изъ Другого Мѣста и ей суждено задохнуться въ назначенный день въ страшныхъ приступахъ кашля, т. е. уличной, пальбы. Въ каждой странѣ есть карьеры, влекущія къ себѣ или благороднаго героя или пронырливаго грека византійскихъ временъ. Кого изъ этихъ двухъ привлекаетъ ваша карьера? Вотъ наиважнѣйшій вопросъ. Родъ карьеры, который можетъ предложить у себя еще живая страна, точно показываетъ и самый родъ жизни, одушевляющій се — естественна ли, благословенна ли эта жизнь, или она проклята и возбуждается лишь гальваническимъ токомъ.
Для людей, рожденныхъ геніальными, у насъ въ Англіи два поприща: или молчаливая и неученая карьера индустріализма, столь распространеннаго у насъ; или же требующая внятности и учености карьера трехъ профессій — Медицинская, Юридическая (куда я отношу и политическую) и Духовная. Вы, рожденные геніальными, прежде всего слѣдовательно спросито себя, можете ли вы держать языкъ за зубами, или вамъ это не подъ силу. Каждый человѣческій талантъ, особенно каждый глубокій талантъ, есть талантъ дѣйствія и потому, естественно, склонный къ безмолвію, не слышный, какъ гармонія небесныхъ сферъ, какъ вѣчная мелодія, часть которой онъ и воплощаетъ собою. Всякій истинный талантъ, если онъ будетъ внимать велѣніямъ природы, скорѣе проявится въ ритмическихъ явленіяхъ, чѣмъ въ мелодическихъ словахъ. А тамъ, гдѣ эти слова идутъ къ дѣлу, они только слабый отголосокъ, тѣнь тѣни этихъ дѣяній. Таланты различаются здѣсь степенью безмолвія, а обстоятельства, обусловленныя ихъ положеніемъ, ихъ современностью еще болѣе кладутъ между ними различій. И велѣніе Природы, нерѣдко совершенно заглушенное посторонними голосами, никоимъ образомъ но является единственнымъ, къ чему они прислушиваются въ своихъ рѣшеніяхъ. Индустріализмъ — молчаливъ по природѣ, мы можемъ назвать его негеронческимъ, не представляющимъ ничего выдающагося съ человѣческой точки зрѣнія. Но хотя онъ скорѣе заставляетъ вспомнить о бобрахъ, по все же онъ не лишенъ уваженія. По иногда онъ становится лисьимъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, безчестнымъ, недостойнымъ человѣка. Тутъ вашъ рожденный геній принужденъ дѣлать выборъ.
Если душа рождена съ божественнымъ познаніемъ и прикоснулась устами своими къ священному огню, въ освященіе великихъ дѣлъ въ подсолнечномъ мірѣ, то юная душа эта столкнется съ вопросомъ, который ежечасно и ежеминутно задастъ себѣ Англія: можешь ли ты свое божественное пониманіе приспособить къ уровню бобровъ и при помощи его создать себѣ хитрый, возбуждающій уваженіе планъ и такимъ образомъ скопить себѣ капиталецъ? Если можешь, то сдѣлай такъ. Остерегайся только лисьей породы, которую я тебѣ не рекомендую. Тріумфы и почести ждутъ тебя въ инженерномъ и машиностроительномъ дѣлѣ; на биржѣ и въ конторѣ ждутъ тебя квитанціи, коммерческій успѣхъ, королевскій санъ. Ты будешь предметомъ зависти для окружающихъ тебя ливрейныхъ лакеевъ и накопишь такую груду золота, что ее не увезешь и на ломовомъ извозчикѣ".
«Золото! Столько золота!» восклицаетъ свѣжая душа, на которую надвигается видѣніе преклоняющихся ливрейныхъ лакеевъ, и во многихъ случаяхъ рѣшается заключиться въ природу бобровъ и поразить ливрейныхъ лакеевъ возомъ золота, этой эмблемой невообразимаго успѣха въ мірѣ бобровъ.
Это наше общее проклятіе. То, что мы называемъ карьерой бобровъ, до нѣкоторой степени открыто всякому живому существу и въ Англіи и въ Америкѣ, можетъ быть, больше, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Изъ этого проистекаютъ прекрасныя послѣдствія, кто же не видитъ ихъ? Воздадимъ должное силѣ человѣческой изобрѣтательности на всѣхъ ея ступеняхъ. Къ пониманію бобровъ, пока оно рѣшительно не желаетъ быть лисьимъ, и на всѣ искушенія, указывающія на самую кратчайшую къ нему дорогу, отвѣчаетъ «нѣтъ», я питаю истинное уваженіе. И многіе изъ высоко летающихъ ораторовъ, которыхъ мнѣ приходилось знать, казались мнѣ гораздо менѣе развитыми людьми, чѣмъ нѣкоторые изъ моихъ мукомольныхъ, земледѣльческихъ, коммерческихъ, механическихъ и другихъ промышленныхъ друзей, которые по всѣ дни свои хранили молчаніе и шли впередъ безмолвно. Если человѣкъ можетъ наложить на себя умственное молчаніе и погрузиться въ достопочтенную сущность бобровъ, то нѣкоторыя истинно человѣческія качества, которыя могутъ пропасть даромъ на другихъ поприщахъ, могутъ отлично пригодиться въ этомъ случаѣ.
Я только скажу, что въ наши дни человѣкъ могъ бы поступить съ своимъ разумомъ гораздо хуже, чѣмъ ввергнуть его въ состояніе бобровъ и при помощи его честно наживать денежки. Почему онъ не могъ бы въ самомъ дѣлѣ сдѣлаться героемъ отъ промышленности и прославиться какъ человѣкъ «выдающейся жизни?» Но въ наше время это нелегко. По всей вѣроятности, девяносто девять изъ ста рожденныхъ у насъ даровитыхъ душъ, которымъ приходится выбирать дли себя поприще, идутъ по этой дорогѣ бобровъ. Вслѣдствіе этого національное богатство становится реальностью, зато умѣнье распоряжаться имъ убываетъ въ ужасающей степени.
Но если одаренная душа по отличается молчаливымъ характеромъ, если она обладаетъ живой, нетерпѣливой природой и жаждетъ возможно скорѣе дать себя почувствовать, то въ этомъ случаѣ ее ждетъ въ Англіи очень маленькое поле дѣйствія, которое теперь, можетъ быть, даже меньше, чѣмъ было прежде. Парламентъ, судъ, церковь! Пусть юная душа бросается въ поискахъ за карьерой куда угодно, среди самыхъ разнообразныхъ требованій; она всегда будетъ встрѣчать одно неизмѣнное, а именно, чтобы превосходство человѣка было доказано языкомъ! Героизмъ, который дѣйствуетъ, а не говоритъ, здѣсь не имѣетъ значенія. Неужели же англійскому народу такъ и не нужны эти молчаливые люди, а нужны только люди, владѣющіе хорошо языкомъ? Поразительный фактъ. Изъ всѣхъ органовъ, которыми владѣетъ человѣкъ, принимается въ разсчетъ одинъ лишь языкъ, которымъ онъ пользуется для разговора. Премьерство, мѣшокъ съ овсомъ, митра, почти корона — все это доступно для васъ, если только вы умѣете произносить рѣчи съ надлежащей ловкостью. Постарайтесь красно говорить и вы подниметесь въ Англіи до небесъ, до новѣйшихъ небесъ. По если вы но умѣете хорошо говорить, а можете лишь хорошо работать и героически хранить молчаніе, вамъ не дойти до этого. Съ вашей промышленностью вы не пойдете дальше гостинаго двора и накопите золота на цѣлаго ломового извозчика. Развѣ по изумителенъ такой порядокъ?
Я слышалъ о томъ, какъ люди бѣгаютъ, зашитые въ мѣшокъ, о томъ, какъ соревнователи и конкуренты лѣзутъ подъ небеса по смазанному мыломъ столбу, какъ они стараются схватить намыленнаго поросенка, ловятъ его на полномъ ходу или добиваются овладѣть гусемъ, привязаннымъ наверху за лапы, — все это, конечно, доказываетъ наличность у человѣка ловкости, гибкости и другихъ полезныхъ качествъ. По способность красно говорить составляетъ самый удивительный предметъ соисканія. Нужно бы спросить себя, не лучше ли замѣнить всѣ эти виды состязанія, поощряемые обыкновенно смѣхомъ и прибаутками, однимъ — состязаніемъ въ краснорѣчіи, которое съ давнихъ поръ вездѣ стало уже одинаково монотоннымъ?
Увы, мистеръ Булль, я нахожу, что нужно нѣчто другое, чѣмъ проявленіе гибкости, которую я очень уважаю; въ искусствѣ говорить въ придачу требуется еще нѣкоторая доза фальши и коварства, качества, которыя я презираю. Гибкость плюсъ коварство. Можетъ быть, простой деревянный столбъ, поставленный на площади, хорошо смазанный мыломъ, окажется въ этомъ случаѣ лучшимъ методомъ! О такомъ методѣ испытанія краснорѣчія и сохраненія за собой церковныхъ и административныхъ постовъ раньше, конечно, никогда не слыхали въ подсолнечной системѣ. Вы къ этому вполнѣ привыкли, мой дорогой другъ, и почти умерли отъ послѣдствій этого, но предложи вы это на другихъ планетахъ или въ другую эпоху на вашей собственной Планетѣ, и ваше предложеніе вызвало бы невѣроятное изумленіе, олимпійскій смѣхъ на весь міръ, который кончается страшными криками, слезами и ужасомъ. Другъ мой, если ты не можешь найти для управленія твоими дѣлами никого, кромѣ искуснѣйшаго оратора, то все пропало — и дѣла твои и ты самъ! Разглагольствованіемъ никогда еще нельзя было управлять дѣлами отдѣльнаго человѣка и цѣлаго народа. И тебя онъ можетъ направить только къ Limbus Petrum, гдѣ навѣки замираетъ всякая рѣчь, кромѣ нѣкоторыхъ избранныхъ словъ.
Медицина, отпугивающая отъ себя иныя даровитыя души внѣшними трудностями и страшной медузой шарлатанства, есть уже получленораздѣленная профессія, и но слишкомъ привлекаетъ къ себѣ горячее честолюбіе. Для медицины нуженъ вполнѣ человѣческій умъ, тагъ какъ профессія врача тѣла священна и связана съ самой высшей степенью священства, или лучше сказать, сама представляетъ вершину всякаго священства, и божественное завоеваніе ума здѣсь внизу! Это обнаружится въ тотъ день, когда поди вооружатся опять своими старыми монастырскими и церковными очками и взглянутъ хорошенько черезъ нихъ! По сущности своей задача врача всегда героична и въ высшей степени человѣчна. Но на практикѣ она стала жалка, слишкомъ отдаетъ бобрами, это только наживаніе денегъ. А то, что въ ней есть не отъ бобровъ, то по большой части состоитъ изъ умныхъ разглагольствованій, которыя даютъ вамъ извѣстность, привлекаютъ къ вамъ любовь. Встрѣтить священнаго Iatros теперь болѣе невозможно, чѣмъ когда-либо!
У вратъ церкви и суда ждутъ и теперь злые василиски и поражаютъ ядовитыми испареніяи благороднѣйшія изъ молодыхъ душъ. Вамъ предлагается подписать тяжелыя обязательства, торжественное обѣщаніе, еще до вступленія, стать обманщикомъ, объявить свою вѣру въ невѣроятное, словомъ, свою готовность принимать хаосъ за космосъ, сатану, если онъ придетъ съ полнымъ карманомъ денегъ, за Господа. Фатальныя предварительныя требованія отпугиваютъ живую молодую душу и удерживаютъ ее переступить порогъ, и я надѣюсь, что и впредь они будутъ ее отпугивать. По если вы переступите этотъ порогъ, тогда дѣло извѣстное: говорите! Кто можетъ здѣсь хорошо говорить? У кого будутъ золотыя уста, у того будетъ и золотой кошель и митрой, (нѣкогда, какъ я слышалъ, уборъ падшихъ женщинъ) должна быть украшаема его священная глава.
Чистая душа въ наше время должна испытывать великій страхъ на порогѣ обѣихъ этихъ профессій, и многіе въ отчаяніи поворачиваютъ обратно, предпочитая лучше пустыню, суровыя условія жизни и даже растерзаніе дикими звѣрями. По съ парламентомъ, если возможно попасть туда, дѣло другое. Даровитая душа, если у нея есть достаточный капиталъ, предназначена и родителями и всякими иными наставниками къ этому поприщу разглагольствованія. И она вступаетъ на него съ быстротой и ясностью сердца, сомнѣваясь только въ томъ, проявится ли въ ней способность говорить. Смѣлѣй, смѣлѣй, мой милый другъ. Если вы можете взлѣзть на намыленный столбъ, то, конечно, вы можете говорить и рѣчи. У всѣхъ смертныхъ есть языкъ и они могутъ извергать хаосъ, если не мыслей, то фактовъ. И слабѣйшее животное можетъ кричать и подать голосъ, прежде чѣмъ оно околѣетъ. Если вы достаточно гибки и твердо рѣшились на это, то, ручаюсь вамъ, вы будете держать рѣчи. Но не могу ручаться, что это будетъ для васъ дорогой къ небу.
Таковы у насъ двѣ карьеры для генія: нѣмой индустріализмъ, который рѣдко можетъ стать человѣческимъ и остается обыкновенно свойственнымъ бобрамъ, и три профессіи, требующія образованія, т. е. умѣнья говорить. На героическое, по безмолвно совершаемое дѣло нигдѣ нѣтъ ни малѣйшаго спроса — очевидно, страна въ немъ теперь не нуждается. Я не могу сказать, каковъ запасъ такого: героическаго настроенія. Могу только удостовѣрить, что спроса на него на рынкѣ нѣтъ никакого. Таковы у насъ три профессіи, которыя всецѣло или лишь частью поглощаютъ человѣческій разумъ, не погрязшихъ еще совершенно въ дѣлахъ бобровъ. И каждая изъ этихъ профессій дается при посредствѣ умѣнья говорить. Все, что не принадлежитъ бобрамъ, проявляется только въ формѣ разглагольствованія. До такой-то степени опустошенъ и подавленъ человѣческій разумъ.
Если молодой кандидатъ по достаточно, богатъ, чтобы попасть въ Парламентъ, или отпугнутъ василисками отъ Церкви и Суда и тѣмъ не менѣе не можетъ принизить свой человѣческій разумъ до состоянія бобровъ или удовольствоваться въ будущемъ наживаніемъ денегъ, то что будетъ съ нимъ въ такомъ положеніи, въ которомъ, очевидно, могутъ оказаться и другіе и даже большинство? Въ такомъ случаѣ ему остается только одинъ выходъ и, конечно, требующій умѣнья говорить — литература, писаніе книгъ. Если онъ испугавшись василисковъ, или по недостатку денежныхъ средствъ не можетъ подняться вверхъ при помощи краснорѣчія, то пусть онъ попробуетъ сдѣлать это при помощи краснорѣчиваго писанія. Имѣя хоть только три пальца и средства, чтобы купить десть бумаги, онъ можетъ, на зло всѣмъ смертнымъ, дѣлать здѣсь обширнѣйшіе опыты: на этомъ поприщѣ нѣтъ со стороны общества препятствій, которыя могли бы устрашить его; ничто, кромѣ голоданія, не можетъ удержать англичанина отъ литературы или вырвать у нея самой тайное признаніе «У тебя талантъ, а у тебя нѣтъ его». За великобританскимъ подданствомъ остается свобода воображать, что въ немъ гнѣздится геній. И въ самомъ дѣлѣ, это, если вдуматься, единственная свобода, которой онъ располагаетъ.
Много народу толпится на крыльцѣ литературы. Портъ человѣческаго ума и увы! также всечеловѣческаго тщеславія и зудящей глупости; сюда, какъ въ послѣднее убѣжище, слетаются легкомысленныя надежды, неудачныя карьеры, даромъ потраченныя человѣческія усилія и населеніе литературной республики увеличивается въ большей пропорціи, чѣмъ республика американская. Самый странный полкъ на службѣ Ея Величества — эти солдаты литературы. Можетъ быть Вашему Сіятельству угодно будетъ пройти съ нимъ маршемъ въ Ковентри?[1] Здѣсь и безсмертные боги (конечно, переодѣтые и неузнаваемые) и послѣдній вымуштрованный лакей — изумительно пестрый легіонъ! На поверхностный взглядъ онъ кажется толпой актеровъ безъ ангажемента, канатныхъ плясуновъ, лжепророковъ, пьяныхъ уличныхъ пѣвцовъ, онъ идетъ не какъ полкъ, но какъ безконечный сбродъ безъ выправки, безъ мундировъ, безъ офицеровъ, но съ чрезмѣрнымъ количествомъ барабановъ. Можно сказать, что идутъ однѣ барабаны, а штыковъ почти совсѣмъ не замѣтно, словомъ, идетъ сбродъ, идетъ не полкъ, а сбродъ всяческаго шумливаго легкомыслія, обсѣвки хаоса. Они идутъ по всему міру самымъ зловѣщимъ образомъ и возглашаютъ явственно, если только у васъ есть слухъ: «наступилъ двѣнадцатый часъ ночи, зіяютъ старыя могилы, блѣдный, покрытый клейкимъ потомъ пюзеизмъ[2] скрипитъ зубами въ своемъ саванѣ, совы хлопочутъ въ городахъ, много привидѣній ходитъ но свѣту! Проснитесь еще живущіе, не спите больше, поднимайтесь на судъ! Хаосъ и геенна вырвались на свободу! Дьяволъ съ его Бедламомъ долженъ быть брошенъ опять въ оковы и наступаетъ, близокъ уже Послѣдній День»! Вотъ что такое теперешняя литература для вдумчивой души.
Ласъ больше всего касается то обстоятельство, что и здѣсь нужны слова и слова. Во всѣхъ проторенныхъ поприщахъ дѣятельности и во всякой гладковымощенной для человѣческаго генія карьерѣ и на широкой, невыровненной дорогѣ литературы, которая многихъ ведетъ къ погибели, и тутъ и тамъ на васъ налагается одна обязанность: говорить и говорить! Говорите перомъ или языкомъ и вамъ будетъ хорошо, но говорите, и вамъ будетъ худо. Ловко и проворно приводить въ движеніе языкъ — вотъ единственный способъ для уважающаго себя человѣка выдвинуться въ Англіи XIX вѣка. Молчаливость — это для англичанина XIX вѣка уничтоженіе себя. Тамъ нѣтъ ничего цѣннаго, гдѣ нѣтъ краснорѣчія. Слово теперь Богъ Вселенной. Если у васъ есть человѣческій разумъ, онъ не поможетъ вамъ, и вы должны или впасть въ состояніе бобровъ, или же говорить и говорить! Спускайтесь къ бобрамъ и наживайте деньги, или же говорите и извлекайте отсюда возможную пользу. Таковъ вездѣ у насъ спросъ на краснорѣчіе, но предложеніе непропорціонально ему.
Начиная отъ обѣдовъ и кончая волосянымъ мѣшкомъ и митрой въ Англіи можно собрать многое при помощи краснорѣчія, безъ него вы не достигнете ничего. Развѣ общество сдѣлалось простымъ мѣшкомъ, наполненнымъ гинеями? Въ арміи и флотѣ, въ случаѣ войны, противъ нашего желанія еще есть надобность въ молчаливыхъ талантахъ. Но во время мира вещи происходятъ иначе и только моряки во время продолжительныхъ путешествій бываютъ принуждены держать языкъ за зубами и бесѣдовать съ безгласными стихіями и безграничными океанами, что бушуютъ внѣ и внутри васъ. Потому бѣдному соединенному королевству предстоитъ стало быть стать денежнымъ мѣшкомъ или назойливымъ бумажнымъ фонаремъ или еще чѣмъ-нибудь похуже.
Друзья мои, позвольте напомнить о томъ, что, конечно, извѣстно всѣмъ людямъ, но что всѣ забываютъ, а именно что и въ ученыхъ и не въ ученыхъ профессіяхъ, во всѣхъ человѣческихъ дѣлахъ, во всѣхъ мѣстахъ и во всѣ времена, истинной функціей разума была не рѣчь, но пониманіе и умѣнье разобраться съ точки зрѣнія исполненія. Разумъ, конечно, легко можетъ много говорить, но мало дѣлать. По мѣрѣ того какъ онъ будетъ все болѣе и болѣе проникаться вредной привычкой разглагольствовать, тѣмъ меньше и меньше станетъ онъ браться за исполненіе, ибо говорить гораздо удобнѣе и пріятнѣе, чѣмъ работать. Въ концѣ концовъ исчезнетъ и всякое желаніе работать, всякая мысль о трудѣ. Рѣчь въ смыслѣ ея обработки почти нельзя считать трудомъ. Такимъ образомъ вырабатывается незамѣтно отъ самого себя, претенціозное ничтожество, главное проклятіе, тяготѣющее надъ потомствомъ адамовымъ, въ этомъ подлунномъ мірѣ! Истинная пагуба, «безболѣзненная кончина» человѣческой правдивости, дѣловитости, способности работать и быть правдивымъ — именно здѣсь, въ этомъ!
Нелѣпое слово несравнимо ни съ чѣмъ въ смыслѣ нелѣпости. Неразумное дѣло, если оно продолжаетъ существовать, стремится всегда выправиться, поздоровѣть. Ибо оно соприкасается съ природою, а природа на каждомъ шагу выйдетъ противъ него, стремится или оздоровить его, или уничтожить совсѣмъ. Въ другомъ положеніи неразумное слово, которое, но считаясь съ правдой природы, обращается ко всеобщему голосованію и можетъ при извѣстной ловкости, находить здѣсь для себя надежный пріютъ до тѣхъ поръ, пока не обанкрутятся и но полетятъ въ бездну всѣ вообще способы голосованія: природа до того времени не будетъ вступаться съ протестомъ. Лживая рѣчь можетъ, какъ мы уже говорили, сдѣлаться лживѣйшей изъ всѣхъ вещей. И этотъ всеобщій потокъ лжи — въ парламентахъ, въ синагогѣ, въ литературѣ, на площади, вынесетъ ли онъ васъ, другъ мой, со всѣми вашими дѣлами, если придется плавать по нему такъ же, какъ теперь?
Парламентъ, по самому смыслу слова, значитъ приспособленіе для говоренія. Но у парламента главная существенная функція никоимъ образомъ не слово.
Не высказывать свое мнѣніе, а имѣть всегда на готовѣ вѣрное мнѣніе вотъ что нужно какъ для парламента, такъ и для каждаго частнаго человѣка. Если вы дошли до вѣрной мысли, вы худо ли хорошо ли, --но выскажите его и это будетъ на пользу всѣмъ. Но если ваше мнѣніе ложно, то хотя бы вы высказывали его языкомъ ангеловъ, какая будетъ отъ этого польза? Чѣмъ лучше вы его выскажите, тѣмъ хуже будетъ!
Въ парламентѣ, внѣ парламента повсемѣстно въ мірѣ для васъ только одно спасеніе: умѣйте судить справедливо и вѣрно и слѣдуйте съ благородной доблестью за тѣмъ закономъ, который въ данномъ случаѣ передъ вами, за тѣми указаніями Творца, которыя были въ этомъ случаѣ даны. Если хоть одинъ человѣкъ дастъ вамъ это — вы спасены. Если же вы не добьетесь этого отъ всѣхъ августѣйшихъ парламентовъ, закутанныхъ въ овечьи шкуры тысячелѣтней давности, вы погибли — и вы сами, и вашъ парламентъ, и ваша овечья шкура. Парламентъ вовсе не такъ ужъ нуждается въ красивыхъ словахъ! Что эти слова надѣлали и что они продолжаютъ дѣлать, начинаетъ теперь понимать и самый тупой человѣкъ!
Много говорили о дѣловомъ воспитаніи парламента, о выработкѣ чиновниковъ, которые вырабатываютъ здѣсь умѣнье обсуждать дѣло и пріобрѣтаютъ краснорѣчіе. Здѣсь они получаютъ навыкъ къ терпѣнію, терпимости, пріобрѣтаютъ оффиціальныя знанія, оффиціальную учтивость — словомъ, полируются со всѣхъ сторонъ для оффиціальнаго представительства и здѣсь лучше, чѣмъ гдѣ-либо подготавливаются быть правителями людей. Такъ, по крайней мѣрѣ, говорятъ. Конечно, члену парламента приходится многое видѣть, многое испытать и ко многому привыкать. По если у него есть глаза, то мало-по-малу онъ увидитъ и самый парламентъ, увидитъ, что это за темное безпомощно метущееся, вѣчно болтающее, но все же нѣмое нечленораздѣльное существо. Это было бы для всякаго очень цѣннымъ наблюденіемъ, въ случаѣ, если ему пришлось голосовать здѣсь какое-нибудь мѣропріятіе. Но что касается воспитанія въ себѣ человѣка дѣла въ этой стихіи словъ, то въ этомъ я сильно сомнѣваюсь или лучше сказать нисколько но сомнѣваюсь. Увы! Наше фатальное въ настоящее время несчастіе, которому нелегко помочь, но которое настоятельно требуетъ помощи, что никто изъ англичанъ но можетъ стать государственнымъ человѣкомъ, главою трудящихся, пока онъ не заявитъ себя главою разглагольствующихъ.
И вотъ я сильно сомнѣваюсь, чтобы можно было въ такой стихіи найти матеріалъ для государственнаго человѣка или главы трудящихся. Или вашъ предполагаемый глава трудящихся также станетъ приходить сюда и пробовать, можетъ ли онъ говорить? Неужели вашъ жалкій плательщикъ десяти фунтовъ и вообще весь избирательный міръ съ его любовью къ красивымъ словамъ способны отыскать человѣка, который носитъ въ себѣ міръ безмолвной работы? Нѣтъ. Или способенъ ли такой человѣкъ, если даже по рожденію онъ и находится въ требуемыхъ условіяхъ, проявитъ себя и привлечь къ себѣ ихъ дорогіе голоса? Опять-таки, нѣтъ. Эпоха, преданная такому поклоненію слову, едва можетъ замѣчать нерѣчистую дѣловитость и все то, что глубоко и искренно. Какимъ образомъ кто-либо, у кого есть глубокое чувство истины, можетъ познать безгласную правдивость, а въ особенности человѣческаго дѣятеля, этого самого сложнаго, самаго глубокаго, самаго нерѣчистаго изъ всѣхъ твореній природы. Никто по можетъ познать его до тѣхъ поръ, пока онъ не перестанетъ пребывать въ неизвѣстности, не получитъ печати авторитета и громогласно не заявитъ о себѣ, крича, что онъ-то и есть дѣятель. Для человѣка, поклоняющагося слову, онъ книга за семью печатями. Превосходная человѣческая душа, прямо слетѣвшая съ небесъ, какимъ образомъ эти несчастные могутъ познавать превосходныхъ людей? Конечно, не только потому, что они будутъ рекомендовать себя превосходными.
Мудрость, этотъ божественный даръ, который приноситъ въ міръ каждая человѣческая душа, божественное прозрѣніе того, что новаго можетъ сдѣлать новый человѣкъ, несомнѣнно, отличается характеромъ безмолвія. Ее нельзя вычитать изъ словъ, ибо она написана въ темныхъ фактахъ, въ даровитости, положеніи, желаніяхъ, которыми надѣленъ человѣкъ; проявляется она въ предчувствіяхъ, темной борьбѣ, страстныхъ усиліяхъ. Ее можно прочесть цѣликомъ только тогда, когда закопчена ея работа. Не благородныя, а низменныя требованія природы искушаютъ человѣка выразить въ словѣ тайну своей души. Но слова всегда будутъ не равносильны этой тайнѣ. Слова только портятъ настоящій отвѣтъ дѣломъ, который можетъ быть данъ въ такомъ случаѣ; они портятъ этотъ отвѣтъ и въ концѣ концевъ сдѣлаютъ его невозможнымъ. Ни одинъ великій дѣятель въ этомъ мірѣ не можетъ краснорѣчиво распространяться о своихъ дѣяніяхъ. Вильгельмъ Молчаливый лучше всего высказался освобожденіемъ страны, Оливеръ Кромвелль не блисталъ риторикой; Гете, задумавъ написать книгу, рѣшалъ для успѣшной работы не говорить о ней ничего.
Оффиціальный человѣкъ, конечно, долженъ получить навыкъ къ дѣламъ, и онъ нуждается въ навыкѣ не только для самой сущности дѣла, по и для присущихъ этимъ дѣламъ формальностей. Кромѣ предполагаемой способности къ дѣлу, какова бы она ни была, онъ долженъ быть остороженъ, скроменъ, бдителенъ. Сверхъ всего молчаливъ, вѣжливъ и надѣленъ терпѣніемъ. Нѣкоторыя изъ этихъ качествъ даются людямъ съ положеніемъ самой природой, и они привыкаютъ къ нимъ съ самаго дѣтства, и это даемъ имъ способности къ службѣ. Въ этомъ единственное преимущество Нью-Даунингъ стрита въ нашей новой эрѣ. Преимущество временное, которое уравновѣшивается множествомъ невыгодъ. Но это лишь одно предварительное условіе для государственнаго служенія, но никоимъ образомъ по все, что для него требуется.
Позвольте, ваше сіятельство, сказать вамъ, что на практикѣ внутреннія прирожденныя качества предполагаютъ наличность и этихъ предварительныхъ условій, но ни какъ не vice versa, т. е. если вы обладаете внутренними качествами, вы, значитъ, обладаете кое-чѣмъ, и предварительныя условія вполнѣ для васъ доступны. Но если вы добились только этихъ послѣднихъ, то вы не добились еще ничего. Для истинно достойнаго человѣка невозможно не держать себя достойнымъ образомъ, человѣкъ истиннаго ума и прозорливости будетъ знать, подъ какими законами находится онъ въ его положеніи и будетъ сообразоваться съ ними. Грубоватый старина, Самуэль Джонсонъ, этотъ буйный Борей к взъерошенный бѣлый медвѣдь, называлъ себя учтивымъ человѣкомъ: черезъ облекающую его грубую одежду просвѣчиваетъ у него благородное человѣческое чувство, ясное, вѣрное и правильное пониманіе другихъ и самого себя. Когда король осыпаетъ его милостями, онъ «не хочетъ обмѣниваться любезностями съ королемъ». Стоитъ прослѣдить, какъ онъ попираетъ ногами Честерфильдское попечительство о бѣдныхъ. Это можно назвать его революціонными движеніями, сильными, но кратковременными. Да они и не могли бы быть мягкими, какъ его обычныя движенія, тогда, когда люди и короли цѣнили его правильно.
По было въ Англіи человѣка болѣе учтиваго, чѣмъ «мужикъ» Робертъ Бернсъ: даже высокопоставленныя герцогини плѣнялись его рыцарскими манерами. Было признано, что онъ истинный рыцарь и обладаетъ божественно благородной осанкой.
Кто же, однако, изобрѣлъ рыцарство, учтивость и все, что есть у насъ благороднаго, мелодичнаго и красиваго, какъ не люди, похожіе на Джонсона и Бернса, немногіе избранники, которые въ поколѣніяхъ этого міра были храбры и мудры и наперекоръ трусливому большинству тупицъ и лѣнивыхъ чревоугодниковъ опредѣлили, что есть благороднаго въ отношеніяхъ человѣка къ человѣку. Я думаю, что они могутъ научить насъ, въ чемъ учтивость, если вы, ваше сіятельство, дадите имъ къ этому возможность. Парламентъ не можетъ считаться первоклассной и неизбѣжной школой для человѣческой культуры для того или другого дара. Какъ перевозчику необходимо имѣть навыкъ въ рѣчномъ дѣлѣ, такъ и британскій Пиль или Чатамъ долженъ знать парламентъ, такъ французскій Шуазель долженъ знать свой Oeil do Boeuf, долженъ знать, гдѣ можно перейти въ бродъ, гдѣ можно переплыть, гдѣ можно переплыть на лодкѣ черезъ парламентъ съ его Вильксами и Oeil de Boeuf съ Помпадуршами, какъ перевезти черезъ эту рѣку грузъ, именуемый мѣропріятіями, и гдѣ его можно выгрузить на другой сторонѣ уже въ качествѣ фактовъ. У каждаго изъ насъ есть въ жизни свои перевозы. И каждый изъ насъ долженъ знать свою рѣку или же утонуть въ ной въ одинъ прекрасный день! Въ этомъ смыслѣ, но никакъ левъ другомъ, практика въ парламентѣ для государственнаго человѣка необходима.
Безъ сомнѣнія, для кандидата на государственнаго человѣка парламентъ служитъ хорошей школой манеръ и многаго другого, точно такъ же, какъ былъ ею въ свое время Oeil de Boeuf и какъ будетъ ею всякая сцена, на которой живутъ и дѣйствуютъ люди. Особенно тамъ, гдѣ работаетъ одновременно множество народа, взаимное треніе будетъ стирать угловатости и превращать ихъ въ округленности, въ своего рода отшлифованность, и государственный человѣкъ, куда вы его ни посадите, никогда не будетъ чувствовать недостатка въ школѣ самой разнообразной. По теперь парламентъ нельзя уже назвать первоклассной для него школой. Я боюсь даже сказать, какого класса эта школа! Она хороша, поскольку учитъ она бодрости, терпѣнію, мужеству, упругости легкихъ и души и ловкости при всякаго рода плаваніи. Но тамъ, гдѣ она принуждаетъ говорить, когда природа требуетъ молчанія, принуждаетъ говорить ложь, двусмысленныя неясности, пышныя фразы, принятыя теперь въ парламентѣ, тамъ на нее нужно смотрѣть, какъ на самую худшую изъ школъ, которыя только приходится проходить человѣку. Но своему вреду парламентъ можетъ соперничать только съ Oeil de Boeuf’омъ.
Парламентъ можетъ выдрессировать человѣка и дать ему снаровку государственнаго дѣятеля, но онъ не въ состояніи дать ему внутреннія качества такого дѣятеля. Парламентъ можетъ пріучить васъ произносить рѣчи и, сверхъ того, терпѣливо выслушивать цѣлый потокъ чужихъ глупостей. Разсказать хорошую исторію и увѣрить этимъ, что вы сдѣлали свое дѣло, въ конституціонныхъ странахъ это, конечно, уже нѣчто. И однако во всѣхъ странахъ, включая сюда и конституціонныя, это въ сущности не представляетъ ничего и даже еще менѣе того. Ибо но въ томъ функціи человѣка въ Доунингъ-Стритѣ или гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, чтобы приводить въ движеніе свой языкъ и думать, будто дѣлаешь настоящее дѣло, но въ томъ, чтобы дѣйствовать другими органами и работать. Такой талантъ даже въ конституціонныхъ странахъ можетъ — съ грустью долженъ я сказать — сдѣлаться даже меньше, чѣмъ ничто. И сосчитали ли вы, насколько меньше. Человѣкъ, пустившійся удовлетворять себя «видимостями» и искать въ нихъ спасенія, быстро изойдетъ кровью въ нравственномъ отношеніи. Вельзевулъ, сатана, какъ бы вы ни называли Генія Вѣчной Смерти, уже держитъ такого человѣка въ своихъ когтяхъ. Мало-по-малу съ вами окажется неодушевленная парламентская волынка, а живой человѣкъ улетучивается безвозвратно. Сколько разъ я самъ слышалъ, какъ къ великому удовольствію публики наигрывали эти волынки.
Онѣ могутъ наигрывать, что угодно. О, небеса! о, божественное безмолвіе! Былъ ли въ нѣдрахъ хаоса другой такой зародышъ, которому предстояло явиться на свѣтъ, благодаря искусству человѣка, какъ этотъ?
Въ то время, какъ галлерея апплодируетъ, а четвертое сословіе глядитъ разгорѣвшимися глазами, словно кто-нибудь его смазалъ медомъ по губамъ, меня томятъ мысли столь страшныя, что я не рѣшаюсь ихъ высказать. Бѣдное ученое человѣческое созданіе, обладавшее многими изящными дарами, разумомъ, правдивостью, мужествомъ убѣжденія — теперь лишено всего этого, превращено въ блестящую фосфоресценцію, которая свѣтится только съ наружной стороны. Внутри же смерть, хаосъ, темнота, гробы повапленные, полные человѣческихъ костей! Способности прозрѣвать, знанія, разума, въ человѣческомъ смыслѣ слова, теперь уже нѣтъ у человѣка. Не спрашивайте его мнѣнія о какомъ-нибудь дѣлѣ: о дѣлѣ у него нѣтъ ни мнѣнія, ни сужденія, нѣтъ и прозорливости. Онъ знаетъ только, что можно сказать о дѣлѣ, какія можно привести доказательства, какую пѣсню нужно сыграть, чтобы блеснуть въ глазахъ четвертаго сословія.
Такую душу, которая по внѣшности еще продолжаетъ вертѣться въ парламентскомъ морѣ, вноситъ запросы и проводитъ билли, слѣдуетъ ли называть еще живой или ужо мертвой? Составитель Альманаха Партриджъ, предсказанія котораго продолжаютъ аккуратно появляться и теперь, считается же умершимъ! Развѣ собака, утонувшая прошлымъ лѣтомъ въ Темзѣ и теперь носящаяся по волнамъ туда и сюда, не околѣла? Увы, въ жаркіе мѣсяцы вы встрѣчаете такихъ плавающихъ собака" то тутъ, то тамъ, и если вамъ приходится часто ѣздить на пароходѣ, въ концѣ-концовъ научаетесь видѣть ихъ издали. «Вотъ она, все еще движется Въ своей quasi-стигійской стихіи», горестно восклицаете вы. И испытывая ужасную непріятность для глаза и уха, вспоминаете нѣкоторыхъ усовершенствованныхъ профессоровъ парламентскаго краснорѣчія въ новѣйшія времена. Они давно уже умерли, но продолжаютъ еще оставаться и ежедневно вносятъ запросы въ вестминстерскихъ сферахъ. Каждый день (въ газетахъ или въ рѣкѣ) вы можете видѣть эту собаку въ какой-нибудь стадіи ея ужасной судьбы, она качается на волнахъ или быстро несется впередъ съ приливомъ. Съ каждымъ днемъ вонъ отъ нея становится все несноснѣе, съ каждымъ днемъ положеніе ея дѣлается все трагичнѣе и для людей, и для боговъ.
Природа не терпитъ лжи. Многіе увѣряютъ, что имъ это извѣстно, но немногіе принимаютъ это къ сердцу. На практикѣ эта великая истина принимается такъ, какъ будто бы она была простымъ риторическимъ украшеніемъ. Что такое ложь? Вопросъ, достойный практическаго англійскаго ума.
Добровольное словесное отклоненіе отъ факта, какъ онъ есть, какъ онъ произошелъ, и будетъ развиваться — вотъ это-то отклоненіе, если войдетъ у человѣка въ привычку, на практикѣ такъ далеко отведетъ его въ сторону, что онъ въ концѣ концевъ отброситъ отъ себя это пониманіе, какъ вредную ядовитую вещь, совершенно непригодную въ обращеніи съ фактами. Если же такое уклоненіе отъ истины бываетъ недобровольнымъ, то мы сожалѣемъ о немъ, какъ о несчастій. 11 мы, по крайней мѣрѣ, тотъ, кто подверженъ такому уклоненію, имѣетъ право считать его наиболѣе ощутительнымъ несчастіемъ, такъ какъ оно удаляетъ, а не приближаетъ насъ къ цѣли въ предстоящей стачкѣ. Если уклоненіе это добровольное, то къ нашей скорби присоединяется вполнѣ естественно и справедливое негодованіе: мы именуемъ такое добровольное уклоненіе на словахъ ложью и справедливо отходимъ отъ нея съ непріятнымъ чувствомъ, какъ отъ основы человѣческой низости и предательства, дезертирство людей къ врагу рода человѣческаго на пагубу ему самому и другимъ! Пропалъ перебѣжчикъ! И не могъ не пропасть, перебѣгая на сторону Дьявола.
Таковъ всякій, лгущій языкомъ. И таковъ онъ во всякомъ народѣ, во всякой націи. Люди отворачиваются отъ него, выбрасываютъ его за дверь и чрезвычайно выразительными способами даютъ понять, что не желаютъ имѣть съ нимъ никакого дѣла.
Вотъ что такое уклоненіе отъ фактовъ на словахъ. Вотъ къ какимъ послѣдствіямъ ведетъ оно того, кто прибѣгаетъ къ этому печальному искусству.
Но хорошо ли мы разсмотрѣли уклоненіе отъ того, что называется фактомъ, въ мысляхъ? Какъ будемъ мы цѣнить человѣка, самая мысль котораго есть уже ложь и для него и для другихъ? Это слишкомъ страшный человѣкъ. Повторяя о нашей вселенной на каждомъ шагу то, чего на само мы" дѣлѣ нѣтъ, принужденный повторять, это — настоящій вѣстникъ разрушенія всего, что идетъ за нимъ въ слѣдъ. А если вы хотите знать, какъ пріобрѣсти лживую мысль, то нѣтъ болѣе вѣрнаго способа для этого, какъ развязать себѣ языкъ. Этимъ способомъ вы скоро овладѣете лживою мыслью. Тотъ, кто, очевидно, лжетъ своимъ языкомъ, тотъ, очевидно, давно уже пересталъ правдиво мыслить. Да и «мыслитъ» ли онъ въ извѣстномъ смыслѣ этого слова. Всѣ его мысли — умственныя соображенія, хитрости и чувствительныя поползновенія, разъ они выходятъ изъ отведенныхъ бобрамъ предѣловъ, становятся ложными, неполными, извращенными и невѣрными даже для него самого. Онъ сталъ плохимъ зеркаломъ Вселенной, не только плохимъ, но искривленнымъ, запачканнымъ и совершенно негоднымъ. Но всѣ развязные языки сродни лгущимъ: въ лучшемъ случаѣ они неискренни и трещатъ попусту. Лгущая мысль тащится за ними на большомъ разстояніи, если вообще за ними есть какая-нибудь мысль! Мало-по-малу за ними вовсе не останется никакой мысли! Можетъ ли у такого человѣка то, что онъ называетъ мыслью, быть чѣмъ-нибудь инымъ, какъ не ложью?
Увы! лгущій языкомъ, по крайней мѣрѣ, знаетъ, что онъ лжетъ и испытываетъ или можетъ испытывать нѣкоторыя слабыя приступы угрызеній совѣсти и порывовъ къ исправленію. Но тотъ, кто лжетъ въ себѣ, незамѣтно для окружающихъ, чей языкъ произноситъ только одни избитыя общія мѣста, одни фразы лицемѣрія, тотъ, кто только и думаетъ: удивляйтесь мнѣ, преклоняйтесь передо мною, столь превосходнымъ ораторомъ, — какую надежду можетъ подавать такой человѣкъ? Его мысль, если только у него есть мысль, спитъ и просыпается только для того, чтобы изобрѣтать хлесткія слова и срывать апплодисменты. Въ то время, какъ слова у него такъ и льются, напрасно будете вы искать здѣсь мысли. Крики «слушайте, слушайте» возбуждаютъ такого человѣка, какъ наркотики — и чего требовать отъ него? Его лѣнивая мысль истаскалась, стала лживой, стала источникомъ всякой лжи. Внутренній свѣтъ въ немъ померкъ и онъ свѣтится только отъ гніенія и фосфоресценціи. Предоставьте всему, что подлежитъ разрушенію слѣдовать за такимъ человѣкомъ. Онъ, какъ никто, находится на вѣрномъ пути къ этому.
Отъ мудрѣйшей мысли человѣка до настоящей правды вещей въ природѣ — легко понять — порядочное разстояніе. Подумайте объ этомъ — сколько перерывовъ между ними вводимъ мы. Самое вѣрное, самое пылкое слово человѣка является лишь несовершеннымъ отраженіемъ мысли, какъ она животъ въ немъ. Даже наиболѣе удачныя слова передадутъ его мысль въ чужіе мозги несовершеннымъ образомъ, не говоря уже о томъ, что между его бѣдной мыслью и фактомъ Природы, который есть мысль Вѣчности, можно предположить нѣкоторое различіе и несоотвѣтствіе. Говорите самымъ искреннимъ образомъ, думайте ваши мудрѣйшія думы и все-таки между вами и фактомъ будетъ цѣлая бездна. А если вы совсѣмъ не будете говорить искренно, и какъ неизбѣжное слѣдствіе этого, не будете думать мудро, а только съ цѣлью добиться парламентскихъ аплодисментовъ — на какой берегъ попадете вы съ такимъ рулемъ? Приглашаю Британскій парламентъ и всѣхъ избирателей Великобританіи поразмыслить объ этомъ до тѣхъ поръ, пока они хорошенько не поймутъ этого. Затѣмъ пусть каждый изъ нихъ спроситъ себя: Каковъ-же будетъ гороскопъ Британскаго парламента въ эту эпоху міровой исторіи?
Если по ошибкѣ или несчастно вамъ не удастся разгадать, въ чемъ правда факта, то вы погибли, поскольку не препятствуетъ этому самый фактъ! Если ваша мысль отразитъ въ себѣ этотъ фактъ невѣрно, ложно, то напрасно будете вы стремиться овладѣть фактомъ. Онъ но будетъ повиноваться вамъ, окажетъ вамъ упорное молчаливое сопротивленіе и еіо непобѣдимое сопротивленіе будетъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока вы не составите себѣ вмѣсто ложнаго правильное о немъ понятіе. Нѣтъ другого средства помочь вамъ, какъ поскорѣе достичь вѣрнаго воспріятія факта. Безполезно увѣрять, при помощи голосованія, что ложное изображеніе факта — вѣрно, голосуйте и вторично голосуйте это подавляющимъ большинствомъ при всеобщемъ и блестя темъ единодушіи, читайте это не только три, но тысячу разъ, издавайте насчетъ этого столько законовъ, что весь сводъ не въ состояніи будетъ вмѣстить ихъ — все это не поможетъ ни капли: самая суть не то, суть не соотвѣтствуетъ вашему голосованію. Если все потомство Адамово примется голосовать и будетъ голосовать ежедневно до скончанія вѣка, то и это не измѣнитъ дѣла ни на іоту. Сможетъ ли синедріонъ, парламентъ или какое-нибудь другое собраніе мудрости уговорить огонь не жечь, сѣрную кислоту стать молокомъ, а луну сдѣлаться зеленымъ сыромъ? Даже Британскій парламентъ въ своемъ голосованіи воздерживается отъ столь неблагодарной задачи, и предоставляетъ матеріи проявлять свои собственныя свойства въ полной увѣренности, что голосованіемъ ихъ не измѣнить. И это очень мудро со стороны парламента.
Къ несчастью Британскому парламенту неизвѣстно, что рѣшительно всѣ вещи, всѣ отношенія между ними, какъ духовныя, такъ и матеріальныя, всѣ ихъ качества и свойства въ этой видимой и невидимой Вселенной, точно также неизмѣнны по своей природѣ, что всѣ они съ одинаковымъ упорствомъ продолжаютъ повиноваться ихъ собственнымъ законамъ, не обращая вниманія на наши. Они глухи, какъ тетеревъ, къ парламентскому краснорѣчію и равнодушны ко всякимъ голосованіямъ. Безмолвно, но неуклонно совершаютъ они свои перемѣны. Вотъ что, по моему мнѣнію, не совсѣмъ усвоено въ наше время Британскимъ и иными парламентами. И какое же это для нихъ несчастье!
Ибо и послѣ введенія конституціонныхъ усовершенствованій и появленія, въ Вестминстерѣ париковъ точно такъ же, какъ и до этого, когда еще по было и слышно о какой-то конституціи, дѣломъ чрезвычайной важности было удостовѣриться, соотвѣтствуетъ ли вашъ вопросъ внутренней правдѣ природы. Это истина, какъ для прошлаго, такъ и для будущаго.
Путемъ ли шестисотъ сорока голосовъ или же безъ всякихъ голосовъ безмолвнымъ свидѣтельствомъ вашихъ собственныхъ глазъ и разумомъ, даннымъ вамъ прямо съ неба, который для васъ драгоцѣннѣе всего земного, — добивайтесь вѣрнаго изображенія факта, о которомъ идетъ рѣчь, чтобы онъ представился такъ, какъ создали его Богъ и природа. Только это одно и нужно. Тогда благо вамъ будетъ во всемъ, что бы вы ни предпринимали. Но если, несмотря на самые усовершенствованные конституціонные порядки, получившіе одобренія всего міра, вы не усвоите себѣ вѣрнаго значенія факта, то съ вами будетъ иное: васъ засыпятъ похвалами ловкіе журналисты и шумная толпа сбившихся съ истиннаго пути людей. А самый фактъ Природы, безмолвно оставаясь тѣмъ же, чѣмъ онъ былъ и прежде, будетъ въ противорѣчіи съ вами. Иначе и быть по можетъ. Пли вслѣдствіе поднятаго тупицами шума сѣрная кислота превратится въ парное молоко? Конечно, нѣтъ; увѣряю васъ, природа вовсе не расположена къ этому.
Наоборотъ, относительно каждаго изъ насъ она молча и самымъ тщательнымъ образомъ ведетъ, какъ въ Сберегательной кассѣ, книгу прихода и расхода, самый тщательный, самый мелочной счетъ до ничтожныхъ суммъ. Молча отмѣчаетъ она на страницѣ кредита такой-то и такой-то актъ жизненной правды и героизма, и на страницѣ дебета какой-нибудь грубый, шумный промахъ, касающійся одного или двадцати семи милліоновъ, отмѣчаетъ всѣ слова, всѣ дѣянія, вытекающія изъ этого промаха. «Долгъ, долгъ, долгъ» и такъ каждый день съ неумолимостью рока. И въ концѣ концовъ вамъ придется расплачиваться за все это, другъ мой. Вотъ въ чемъ дѣло! Здѣсь записана за вами каждая самомалѣйшая дробь гроша и вамъ придется заплатить все это съ надлежащими процентами, заплатить безъ протеста и полностью. Вы бы хотѣли заплатить деньгами, пока вы живы. Но, бѣдный рабъ, неужели вы думаете, что тутъ платятъ только деньгами. Тутъ сурово требуетъ уплаты отъ людей и отъ народовъ сама Природа и въ тѣхъ случаяхъ, когда она въ гнѣвѣ, она даже осуждаетъ васъ за обладаніе деньгами: пусть ваши дрянныя страстишки отъ этихъ денегъ разовьются до чудовищнаго размѣра, пусть ваше тщеславіе взорвется отъ нихъ, пусть ваше сердце и желудокъ при помощи ихъ будутъ отравлены ядами, пусть ваша жизнь и благородная дѣятельность превратятся тогда въ тяжелый сонъ и безсмысленную суматоху — словомъ, какъ говорятъ древніе пророки, погибнетъ душа ваша, такъ что во всю вѣчность не будетъ ея у васъ, не будетъ даже благороднаго слѣда, что она когда-либо была у васъ. Останется только воспоминаніе, что былъ у васъ денежный мѣшокъ, на который была промѣнена душа и даже (что уже еще страннѣе) самый желудокъ. Жалкій смертный, бродящій во храмѣ Божіемъ и принимающій его за курятную лавку! Природа въ божественномъ, какъ молнія, сверкающемъ гнѣвѣ своемъ на рабовъ, довольно часто бросаетъ имъ мѣшокъ съ деньгами, думая въ безмолвіи: возьми! Вотъ твое проклятіе!
Ибо природа не пожалѣетъ человѣка, даже цѣлую толпу людей, если они отдѣлятся отъ нея и пойдутъ въ разрѣза" съ нею.
Превосходный политическій ораторъ, краснорѣчивая парламентская дохлая собака, вносящая предложенія, голосующая билли, ты, о которомъ пишутъ въ утреннихъ газетахъ прославляя тебя, какъ «великолѣпнаго оратора»!
Я не могу считать тебя человѣкомъ, но самое большее своего рода человѣческимъ бобромъ, усвоившись себѣ умѣнье обращаться съ цыфрами. Въ тебѣ нѣтъ и мысли о самоубійствѣ, ибо душа твоя со всѣми ея благородными желаніями и образами погружена въ пучину твоего брюха и лежитъ здѣсь оцѣпенѣлая, безъ чувства и безъ мысли. Душа человѣка, назначеніе которой прясть шерсть, наживать деньги, стрѣлять гусей и собирать ренту; душа, для которой Вѣчность и безсмертіе, всѣ проявленія человѣческой доблести и божественные факты, въ которыхъ нѣтъ ничего о биржѣ, суть только безсмысленные сказки. Или ты долженъ когда-нибудь вырваться изъ такого убѣжденія или ты будешь превращенъ въ порошокъ.
Такимъ образомъ превратившись въ бобровъ и въ служителей мамонѣ и повсемѣстно извративъ «предупреждающую благодать», мы въ теченіе вѣковъ держали нашу бѣдную душу въ обманчивомъ лунномъ сіяніи. Путемъ отталкивающихъ глупостей и нелѣпой болтовни, благодаря вѣрованію въ божественнаго оратора подмостокъ и въ конституціонное словоизверженіе, люди и народы дошли наконецъ до нашей печальной эпохи! Не могу назвать ихъ счастливыми народами и долженъ назвать ихъ народами, предназначенными къ гибели, народами, которые или скоро понравятся, или же будутъ мертвы. Надо надѣяться на выздоровленіе иначе разрушеніе неизбѣжно и кризисъ наступаетъ быстро. Пусть молодая душа, въ какой бы логической лавочкѣ ни училась она говорить, писать, держать рѣчи и проповѣди, въ Оксфордѣ ли, въ Эдинбургѣ ли или въ Галле, въ Саламанкѣ, торжественно восприметъ это въ глубину: вотъ мой крѣпкій ей совѣтъ! Идея, которую вы высказали уже больше не принадлежитъ вамъ она ушла отъ васъ, вы, ваша жизнь и дѣятельность уже лишились ея. Если вы еще не высказали ее, если вы держите ее еще въ сдавленномъ безмолвіемъ состояніи, то вы тѣмъ богаче. Держите ее про себя, пока можно; пусть она циркуляруетъ у васъ въ крови, побуждаетъ васъ на всякое хорошее дѣло и даетъ вашей психической жизни болѣе крѣпкое здоровье. Когда настанетъ время высказать ее. вы сдѣлаете это самымъ сжатымъ, выразительнымъ и точнымъ образомъ. По хотя бы и не пришло такое время, то развѣ раньше вы уже не руководились ею въ своихъ дѣйствіяхъ? Вспомните-ка объ этомъ, другъ мой. Нѣтъ ничего вѣрнѣе этого, но за то это чаще всего забывается въ наши золотомъ опутанные дни. Несдержанность есть половина всѣхъ человѣческихъ грѣховъ. Среди разныхъ видовъ этого низкаго порока не знаю ни одного болѣе гнуснаго, какъ невоздержанность на языкъ? «Публичныя рѣчи» «парламентское краснорѣчіе» — вотъ Молохъ, передъ которыми" сквозь огонь должны проходить юныя души. Они входятъ въ него, плача и радуясь, нѣжные родители посвящаютъ ихъ до красно накаленному идолу, какъ Высшему Божеству. И они выходятъ изъ него духовно-мертвыми.
Попри наличности ораторовъ подмостокъ и конституціоннаго политиканства надежды мои исчезаютъ. По черезъ нихъ, а черезъ нѣчто совершенно имъ противоположное вернемся мы къ правдѣ и Господу.
Одинъ благодушный человѣкъ предлагалъ мнѣ разъ такой планъ реформъ на нашей бы благословенной землѣ (не указывая однако способа его осуществленія): отрѣзать у одного поколѣнія людей языкъ, запретить литературу и заставить хоть одно поколѣніе прожить въ безмолвіи. Это благословенное поколѣніе будетъ къ счастью своему свободно отъ болтовни. Твой собственный данный тебѣ Богомъ разумъ укажетъ тебѣ правду, къ который ты долженъ стремиться и которую ты долженъ сдѣлать. Ты услышишь въ сердцѣ своемъ голосъ Природы и священныя заповѣди Творца: вотъ что будетъ руководить тобою, поколѣніе, лишенное языка. Ты узнаешь то, что хорошо и прекрасно, не только то, что претендуетъ на это названіе. Твоимъ удѣломъ будетъ наслаждаться плодами, рукъ твоихъ, а но разглагольствовать о, твоихъ подвигахъ, возбуждая зависть стоящихъ кругомъ ливрейныхъ лакеевъ. Дѣлай то, что освящено для тебя закономъ Вѣчности. Пусть все то, что громко: приказываютъ тебѣ евангелисты громкихъ; фразъ, будетъ для тебя пустыми словами, быстро развѣваемыми вѣчными вѣтрами.
Боже мой! Если бы можно было привести въ исполненіе этотъ планъ, какъ вывѣтрилась бы изъ человѣка и изъ всего человѣческаго обихода страсть къ разглагольствованію. Девяносто девять сотыхъ всей нашей вселенной, духовной и практической, будетъ сметено ураганомъ въ нѣкій священный огонь, который знаетъ уже, какъ обойтись съ ними!.
Девяносто девять сотыхъ всякой лжи будетъ сметено и возстанетъ передъ нами, какой-нибудь другой скелетъ духовной и практической вселенной, который будетъ уже настоящимъ. Неужели же это невозможно? Поколѣніе, лишенное языка, можетъ это сдѣлать, но никакъ не тому, котораго онъ есть. Языки, платформы, парламенты, разнузданная пресса, періодическая и неперіодическая литература — мы всѣ попали въ рабство къ языку и сомнительна судьба наша!
Теперь мы мало объ этомъ догадываемся, по впослѣдствіи будетъ виднѣе, какое разрушеніе, какую безплодность, какую безотрадность вносимъ мы въ душу бѣднаго смертнаго, требуя, чтобы онъ говорилъ и чтобы онъ дѣлалъ дѣло такъ, чтобы бросаться въ глаза всѣмъ.
Немного хорошихъ и полезныхъ дѣлъ совершено при такихъ условіяхъ. Молчите же! И дальше вы, профаны, съ вашей поверхностной болтовней, когда у человѣка есть настоящее дѣло.
Ты повернулъ въ сторону отъ міра фактовъ, ты свелъ дружбу съ міромъ призраковъ, ты находишь болѣе выгоднымъ оперировать съ фальшивыми бумажками, пока глупые торговцы еще принимаютъ ихъ. Для такого человѣка и для народа, который идетъ за нимъ, природа имѣетъ свою каторгу, свою тюрьму вѣчной смерти — неужели ты сомнѣваешься въ этомъ? Несчастный, да вѣдь иначе природа не была бы космосомъ, а хаосомъ. Природа но изобрѣтена обманщикомъ. Въ сберегательной кассѣ природы для каждаго изъ насъ есть балансъ, сведенный съ мельчайшей точностью.
Это, конечно, вещь всѣмъ извѣстная. Каждый день во всѣхъ священныхъ храмахъ по всему міру слышимъ мы неясное бормотанье, увѣряющее насъ, что дѣйствительно всѣмъ извѣстно, что это фактъ, который былъ, есть и будетъ. Но я вижу, что онъ въ страшномъ забвеніи и вездѣ люди только дѣлаютъ видъ, будто носятъ его въ своемъ сердцѣ. Онъ носитъ въ сердцѣ только вѣру, что его акція дастъ ему дивидендъ. Но я не вижу въ немъ вѣры въ то, что есть и у природы своя контора, гдѣ тщательно записывается его приходъ и расходъ. Бѣдный тупица: онъ воображаетъ, что расплачиваться можно только деньгами и не вѣритъ священнику съ его Страшнымъ Судомъ. И съ такимъ-то багажомъ онъ живетъ въ мірѣ! Несчастный смертный, къ чему всѣ его цивилизаціи и разныя полезныя знанія, когда онъ утратилъ самое начало всѣхъ человѣческихъ знаній — знаніе самаго ранняго пробужденія души, перваго указанія небесъ.
Люди нашего времени достаточно мертвы и могутъ жить только при гальваническомъ токѣ краснорѣчія подмостокъ, выкрикивая слова безъ мудрости, безъ правды, безъ крѣпкаго убѣжденія. А ихъ божественный даръ! Ему поклоняются, за него награждаютъ мѣстами въ кабинетѣ и другими цѣнностями. Но для человѣка мудраго онъ заслуживаетъ не поклоненія, а изумленія: онъ страшенъ и зловѣщъ, какъ голосъ закутанныхъ въ саванъ привидѣній въ полночь.
Не будь ораторомъ, честная душа, которая теперь выростасть въ нѣчто, особенно не будь ораторомъ на политическихъ митингахъ. Не обращай вниманія на пошлость съ ея длинными ушами и креслами въ кабинетѣ, относись къ ней съ ненавистью и гони ее прочь отъ себя. Взывай дѣлами, а если нѣтъ дѣлъ — безмолвнымъ страданіемъ къ богамъ, которые уготовили для тебя нѣчто лучшее, чѣмъ кресло въ кабинетѣ.
А какъ же литературный талантъ, если онъ есть у тебя? Не вѣрь ему! Не для рѣчей, не для литературы создала тебя природа, а для дѣла. Знай, не бывало настоящаго таланта къ литературѣ, первоначально былъ талантъ кое-къ-чему безконечно лучшему, чѣмъ литература, но это кое-что молчаливо по природѣ своей! Берегись литературы, особенно въ наше время. Твое дѣло — работать и работать. Что бы ни попало тебѣ въ руки — работай, трудись какъ настоящій человѣкъ, а не какъ Призракъ. Пусть твои слова будутъ немногочисленны и строго обдуманы. Люби больше безмолвіе, чѣмъ рѣчи въ наши трагическіе дни, когда голосъ человѣка сдѣлался нечленораздѣльнымъ для другого человѣка. Паче всего не будьте краснорѣчивы: никого изъ насъ не принуждаютъ страхомъ наказанія быть краснорѣчивыми, по всякій подъ страшной отвѣтственностью долженъ быть мудрымъ и держаться истины!
Текст издания: Памфлеты последнего дня / Т. Карлейль; С англ. пер. А. М. Белова. — Санкт-Петербург: Ф. И. Булгаков, 1907. — 131 с.; 25 см.