Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛѢТОПИСЬ.
правитьОбщее обозрѣніе.
правитьОбозрѣніе… чего? Карта міра или пяти частей свѣта обширна, — не вся же она входитъ въ рамки политическаго отчета? Да и оставивъ въ покоѣ даже цѣлыхъ четыре части свѣта, ограничиваясь даже одною Европою, съ нѣкоторою развѣ долею Азіи, придется все-таки поставить вопросъ: какія собственно европейскія страны представляютъ наибольшій политическій интересъ въ настоящую минуту? Какіе народы живутъ не только у себя дома, внутри своихъ предѣловъ, но и переступаютъ предѣлы своимъ политическимъ воздѣйствіемъ, нравственнымъ и матеріальнымъ, на жизнь другихъ политическихъ организмовъ? Иначе сказать: какія державы являются главными двигателями, главными орудующими силами во внѣшней исторіи человѣчества въ данную пору? И странный отвѣтъ получаемся въ эту данную, т. е., настоящую пору. Можно, хотя бы и не совсѣмъ правильно, разрѣзать Европу діагональною чертой отъ ея крайней сѣверо-западной оконечности до юго-восточной, хоть до Кавказа, на двѣ части, и та часть, которая окажется по нашу, по правую сторону, та и сосредоточиваетъ теперь въ себѣ и мощь, и власть, держитъ теперь въ своихъ рукахъ судьбы міра.
Такой кособокій ходъ современной исторіи обусловливается главнымъ образомъ положеніемъ Франціи. Съ нею пока считаться нечего, — и, строго говоря, собственно только три державы и могутъ приковывать къ себѣ, въ переживаемый нами историческій мигъ, вниманіе политическаго наблюдателя и взоры народовъ тревожно вопрошающихъ: чего имъ ждать, бранной ли бури или благоденственной тишины? Эти державы: Англія, Германія и Россія: онѣ однѣ стоятъ на собственныхъ ногахъ, могучи о себѣ, а не о чужомъ могуществѣ, не вслѣдствіе какихъ-либо случайно сложившихся благопріятныхъ обстоятельствъ. Только Англія, Германія и Россія и представляютъ теперь силу безспорную, опредѣленную, покоящуюся на твердой основѣ, силу реальную — не только матеріальную, но и нравственную. Замѣчательно, что послѣ паденія кабинета лорда Беконсфильда значеніе Англіи въ дѣлахъ континентальной Европы сначала какъ будто понизилось. Съ нѣкоторымъ высокомѣріемъ взирали, повидимому, великія державы материка, закованныя въ военные доспѣхи съ головы до ногъ, то*и дѣло бряцающія оружіемъ, однимъ словомъ развившія у себя военщину или «милитаризмъ» до послѣдней степени напряженія — на этотъ островъ, даже и невѣдающій всеобщей воинской повинности, съ сухопутной арміей въ комическо-миніатюрномъ размѣрѣ! Правда, взамѣнъ арміи, у этого острова есть громадный флотъ, а у флота стоянки во всѣхъ моряхъ, во всѣхъ частяхъ свѣта; но вѣдь и флотъ не слишкомъ-то страшенъ теперь, когда такъ удобно оградить берега подводными минами. Припоминалось выраженіе Бисмарка, что война Англіи съ Россіей была бы похожа на войну кита съ медвѣдемъ, что, впрочемъ, можно было бы сказать съ тѣмъ же правдоподобіемъ и о войнѣ Англіи съ Германіей. И однакожъ съ этимъ китомъ доводится теперь считаться и медвѣдямъ… Въ томъ-то и дѣло, что политическое могущество не поддается одному математическому исчисленію, что никакою цифирною статистикою не объяснить и не оправдать объемъ и силу политическаго значенія или ничтожества даннаго государственнаго организма; что разумѣніе исторіи вообще возможно лишь съ помощью психологіи народовъ, такъ обыкновенно пренебрегаемой совопросниками вѣка сего — реалистами и позитивистами, и что рядомъ съ вещественными агентами дѣйствуютъ агенты нравственнаго порядка, орудія духовныя, невѣсомыя. Крѣпкій, традиціонный, государственный строй Англіи, преемственно-прочное направленіе ея политики, характеръ Британскаго народа замѣняютъ для этого острова милліонъ штыковъ и удручающую всю материковую Европу — общую воинскую повинность… Египетскій эпизодъ возвратилъ Англіи прежнее политическое обаяніе, казалось совсѣмъ было поколебавшееся съ переходомъ власти отъ партіи торіевъ къ партіи виговъ, или, по нынѣшнему, либераловъ; возвратилъ, замѣтимъ, несмотря на всѣ внутреннія затрудненія и помѣхи, представляемыя Ирландіей. Міръ убѣдился, что Англія обладаетъ прежде всего твердою, непреклонною, единодушною волею, не останавливающеюся въ политикѣ ни предъ внѣшними преградами, ни даже предъ тѣми, какія воздвигаются… совѣстью! Наши предки въ грамотѣ о восшествіи на русскій престолъ Михаила Романова, въ историческомъ изложеніи всѣхъ превратностей эпохи отъ смерти Ивана Грознаго до 1612 года, про царствованіе Бориса выразились такъ: «а сѣлъ онъ, Борисъ Годуновъ, на царство своимъ хотѣньемъ». Англія несомнѣнно сидитъ на томъ престолѣ, на какомъ красуется въ мірѣ — своимъ хотѣньемъ, а не дѣйствіемъ только тѣхъ естественныхъ матеріальныхъ силъ и условій, запасомъ которыхъ многія, слабѣйшія въ политическомъ отношеніи, страны Европейскаго континента ее превосходятъ.
О правахъ Германіи и Россіи на преобладающее политическое значеніе въ судьбахъ міра распространяться нечего: они очевидны сами собою. Остаются затѣмъ изъ состоящихъ въ чинѣ «великихъ державъ» Австро-Венгрія, Франція, Италія, Оттоманская имперія, — или вѣрнѣе сказать — ея изувѣченный остовъ въ широкой, обвисшей, полинялой восточной одеждѣ, — наконецъ, не состоящія въ чинѣ «великихъ» — Испанія, Португалія, Швейцарія, Бельгія, Голландія, Данія, Швеція съ Норвегіей, и меньше чѣмъ не великія, политическіе недоростки: Греціи, Румынія, пожалуй Сербія и Черногорское княжество… Но для кого же не ясно, что Австро-Венгрія, несмотря на всю внѣшность, на обстановку и всѣ аттрибуты великой державы, — т. е. пространство, населеніе и многочисленную армію, лишена всякой внутренней мощи, стоитъ на зыблющейся, подвижной почвѣ и является грозною только прислонившись спиною къ Германіи? Впрочемъ къ Австро-Венгріи, политическая участь которой тѣсно связана съ политическою будущностью самой Россіи, мы еще вернемся, — перейдемъ къ остальнымъ членамъ европейской державной семьи. Но стоитъ ли останавливаться долго на Италіи? И объединилась Италія, и обратила въ столицу Итальянскаго королевства нѣкогда столицу вселенной, а потомъ и столицу «вселенской» церкви (таково было притязаніе), великій Римъ, — но вѣдь только разжаловала, развѣнчала двойное державство «вѣчнаго» города", отобравъ Римъ у главы католической церкви. Обладаніе древнимъ Римомъ только ярче оттѣнило современную безсодержательность итальянскаго національнаго духа — по крайней мѣрѣ въ смыслѣ политическомъ. Про нынѣшнюю Италію, какъ ни напрягайся мыслію, сказать пока нечего, кромѣ развѣ, что въ ней die Citronen bluhen, что это страна — чудной природы, сокровище искусствъ (впрочемъ не современныхъ), архивъ величавыхъ историческихъ воспоминаній, вѣчное dahin для обитателей Сѣвера… Италія, омываемая съ трехъ сторонъ моремъ, надѣленная всѣми богатствами природы, могла бы, конечно, обзавестись теперь флотомъ, и военнымъ и торговымъ, не уступающимъ Англіи, — но… Не только этого нѣтъ по недавности политическаго возрожденія Италіи, но и не предвидится по отсутствію внутреннихъ, достаточно сильныхъ побужденій. У нея, такъ-сказать подъ главами, захватила Франція Тунисъ, который издавна почти самъ наклевывался Италіи на уду, — она только озадачилась; ея торговые интересы въ Египтѣ многозначительны, но безцеремонность англійскаго захвата ее только смутила, не вызвала не только на противодѣйствіе, даже на протестъ… Ея языкъ и теперь господствуетъ на Левантѣ, и даже на всемъ восточномъ побережьѣ Адріатики, нѣкогда подвластномъ Венеціи, она вообще пользуется симпатіей сосѣднихъ народовъ, но… Но нѣтъ политической души въ этомъ прекрасномъ тѣлѣ, — ни политическихъ идеаловъ, ни политическихъ, славныхъ, подъемлющихъ національный духъ преданій. Вѣдь не итальянское же, въ самомъ дѣлѣ, достояніе — древній «желѣзный Римъ», и ничего не говоритъ итальянскому сердцу надпись на аркѣ: Senatus populusque romanus! Въ Средніе же вѣка и позднѣе напротивъ: не было ни сознанія, ни чувства единой Италіи или итальянской народности въ политическомъ смыслѣ, сколько-нибудь серьезнаго, ни тѣмъ менѣе живаго влеченія къ объединенію. Самыя славныя, хотя и не политическія воспоминанія Италіи въ прошломъ относятся къ автономной жизни разрозненныхъ мѣстностей, — жизни полной и плодотворной, въ разнообразіи всѣхъ сторонъ итальянскаго народнаго духа. Но это прошлое, даровавшее Италіи все то духовное богатство въ области искусствъ, поэзіи и науки, которымъ она прославилась въ мірѣ и доселѣ гордится, совершенно противоположно ея настоящему политическому бытію… Австрійское иго, тяготѣвшее надъ нѣкоторыми областями Италіи, идея національности, съ такою силою возникшая въ сознаніи народовъ съ начала XIX вѣка, — все это вызвало и въ Италіи страстный порывъ къ объединенію, создавшій героевъ, мучениковъ, воплотившійся въ Гарибальди. Объединеніе наконецъ совершилось, — главнымъ образомъ съ чужою помощью, помощью Франціи, а потомъ и Пруссіи. Но затѣмъ что?.. Да ровно ничего. Облеклась Италія въ общеевропейскій государственный мундиръ, обзавелась конституціей также по. общеевропейскому модному шаблону, т. е. искаженною копіей съ англійскаго образца, обездушенною, лишенною его туземной, традиціонной своеобразности, почвенной сочности и органической, животворной силы. Да и вообще Италія быстро теряетъ, по крайней мѣрѣ въ городахъ, ту свою оригинальность, которою она отличалась отъ остальной Европы, — въ чемъ и заключалась ея прелесть, — не проявляя пока притомъ никакого органическаго творчества — не только въ смыслѣ политическомъ, въ дѣлѣ государственнаго созиданія, но и въ области науки, знанія и искусства… По крайней мѣрѣ до сихъ поръ не видать и не слыхать никакого особеннаго роста или движенія живи и духа. Удивляться этому впрочемъ нечего при оскудѣніи той духовной стихій, которою жила Италія столько вѣковъ и убыль которой ничѣмъ равносильнымъ замѣнена быть не можетъ, — мы разумѣемъ стихію религіозную. Это не то страстное отрицаніе религіи и церкви, которое мы встрѣчаемъ въ другихъ отравахъ и которое нерѣдко есть проявленіе тоже вѣры, но лишь въ иную, мнимо высшую истину; въ Италіи, по общимъ отзывамъ, прежняя религіозность, низведенная папствомъ до суевѣрія, уступила мѣсто индифферентизму, — какому-то равнодушному, безразличному отношенію къ вѣрѣ…
Если въ массахъ народа нѣтъ религіознаго равнодушія, и онъ только по наружности покорился тѣмъ новымъ условіямъ, въ которыя поставлена его церковь, то у него не можетъ быть и особенно жаркой преданности новому, болѣе или менѣе враждебному ей политическому строю, а это обстоятельство не можетъ sie отозваться на крѣпости и преуспѣяніи послѣдняго. Если же наоборотъ, — то не этимъ ли именно индифферентизмомъ объясняется убожество почвенныхъ духовныхъ соковъ, питающихъ итальянскую интеллигенцію, а потому и убожество творческой дѣятельности даже въ политической сферѣ? Въ Италіи есть, конечно, и республиканцы, и соціалисты, и анархисты, но не болѣе какъ жертвы заносныхъ модныхъ доктринъ, безъ корней въ народныхъ массахъ, — и замѣчательно, что въ новѣйшихъ анархическихъ международныхъ ассоціаціяхъ представителей Италіи почти не видно.
Если мы теперь слишкомъ распространились объ Италіи, этой колыбели латинской церкви, такъ это потому, что имѣемъ въ виду не возвращаться къ ней безъ особенной надобности въ слѣдующихъ обозрѣніяхъ: нѣтъ вѣдь никакого особеннаго интереса для читателей знать о ходѣ преній въ итальянскихъ палатахъ, о перемѣнѣ министровъ и даже о мнѣніяхъ итальянской печати. Политическая роль Италіи очень ограничена, и еслибы не Наполеонъ III, едвали бы она когда и попала въ званіе великой державы. Сама по себѣ она не представляетъ ни для кого серьезной угрозы, ни даже для Австріи, и можетъ служить лишь придаточною силою. Въ настоящее время съ непосредственными своими сосѣдями она въ отношеніяхъ крайне холодныхъ и даже недружелюбныхъ. Франція, создавшая единство Италіи, связанная съ ней узами племенными и единствомъ вѣроисповѣданія, не можетъ простить Италіи ея безучастіе, ея союзъ съ Пруссіей во время послѣдней роковой для Французовъ войны. Италія, съ своей стороны, помнитъ, что Франція сама себѣ уплатила итальянскій долгъ благодарности присвоеніемъ Ниццы и Савоіи, а недавно вытѣснила Италію совсѣмъ изъ Туниса. Австрія естественно не можетъ питать искренно дружественнаго расположенія къ государству, обогатившемуся всѣми ея итальянскими владѣніями, — и хотя Итальянскій король, по настоянію Германіи, посѣтилъ Австрійскаго императора въ Вѣнѣ и старался установить дружественныя съ Австріей отношенія, однакоже императоръ Францъ-Іосифъ не отдалъ, да еще и не можетъ отдать королю визита — благодаря исторіи съ Оберданкомъ и угрозамъ партіи «Italia irredenta», т. е. «невыкупленной Италіи». Остатки гарибальдійцевъ и нѣкоторая часть итальянской молодежи упорно еще мечтаютъ о присоединеніи къ Италіи части такъ-называемаго итальянскаго Тироля, принадлежащаго Австріи или собственно Фріула, а также и Тріеста. Само итальянское правительство о Фріулѣ вѣроятно, а ужъ о Тріестѣ навѣрное не помышляетъ, несомнѣнно зная, что не только Австрія, но и Германія никогда Тріеста Италіи не уступятъ — этого единственнаго морскаго порта и мѣста сбыта для произведеній германской промышленности на югѣ… Да и почему же Тріестъ, со всѣмъ полуостровомъ Истріей — владѣніе итальянское? Это чисто славянская землл съ славянскимъ населеніемъ, да таково же большею частью населеніе и во Фріулѣ. Какъ бы то ни было, но за отсутствіемъ другихъ политическихъ задачъ и плановъ, или пищи для своего итальянскаго патріотизма, итальянская публика охотно горячитъ себя мечтою объ Italia irredenta, — образовались тайные заговоры; динамитъ и тутъ обольстительно дѣйствовалъ на юные умы, но бомба, начиненная этимъ моднымъ и популярнымъ въ ваши дни взрывчатымъ веществомъ и предназначенная Францу-Іосифу, была вовремя захвачена полиціей. Виновникъ покушенія Оберданкъ казненъ, — что подало поводъ въ Римѣ къ разнымъ неистово враждебнымъ Австріи демонстраціямъ, а итальянскому правительству причинило и причиняетъ не мало хлопотъ, такъ какъ австрійское правительство косится и исполнено недовѣрія… При этихъ обстоятельствахъ Италія крѣпче чѣмъ когда-либо держится за Германію и въ своей внѣшней политикѣ слѣпо слѣдуетъ ея указаніямъ.
Есть другое, также «латинское», по народному языку и вѣроисповѣданію, государство, — крупнѣе Италіи и однакоже не только не включенное въ кругъ «великихъ державъ», но какъ будто забытое, почти «игнорируемое» всею Европой, — это Испанія… Испанія, давшая міру Сервантеса и Мурильо, Торквемаду и Лойолу, великихъ фанатиковъ, великихъ политиковъ, полководцевъ, мореплавателей, распространившая свой языкъ за Океаномъ на необъятныхъ пространствахъ, страна своеобычная, населенная мужественнымъ, гордымъ племенемъ, прославленная въ началѣ нынѣшняго вѣка своимъ энергическимъ отпоромъ войску Наполеона, — страна прожженная, если уже не сожженная духомъ католицизма! Вотъ уже почти три вѣка эта страна, давшая такъ много, не даетъ, не творитъ ничего, не играетъ никакой роли на всемірной сценѣ, и въ общечеловѣческомъ историческомъ организмѣ въ настоящее время — словно селезенка въ тѣлѣ человѣческомъ, о назначеніи и функціи которой до сихъ поръ недоумѣваютъ медики. Тамъ происходятъ порою междоусобныя брани, бунты, рѣзня, изгнаніе и призывъ монарховъ, тамъ нѣкоторое время и республиканская форма правленія. Издали присматриваясь, тамъ какъ будто копошится какая-то страстная жизнь, но жизнь ли это или только ея призракъ — разобрать трудно. Несомнѣнно только то, что по своему географическому. положенію, по своимъ природнымъ богатствамъ, по обладанію роскошными колоніями, по своимъ связямъ съ испанскою же, хотя и независимою Бразильскою имперіей, однимъ словомъ — по всѣмъ внѣшнимъ математически взвѣшиваемымъ условіямъ, ничто бы, казалось, не мѣшало ей, омываемой Океаномъ и моремъ, обзавестись грозною морскою силою, овладѣть Мароккской державой, цвѣсти торговлею и промышленностью и заставить міръ прислушиваться къ ея голосу. Но въ томъ-то и дѣло, что несостоятельны всѣ теоріи, поставляющія развитіе народовъ въ зависимость отъ однихъ внѣшнихъ, климатическихъ, физіологическихъ и экономическихъ условій. Условія эти тѣ же, и даже благопріятнѣе, чѣмъ въ XV и въ XVI столѣтіи, но отъ того ли, что она слишкомъ сильно жила въ Средніе вѣка, дала все что могла дать и, выдохшись вмѣстѣ съ католицизмомъ, ничего болѣе дать не можетъ, — ни сама она не претендуетъ теперь на выдающееся значеніе въ мірѣ, ни другія державы вовсе не принимаютъ ее въ разсчетъ, какъ будто ея и на свѣтѣ нѣтъ?.. Наступитъ ли для Испаніи возрожденіе, послужатъ ли ея племена для какой-либо новой исторической формаціи?.. Богъ вѣсть?
Не въ такомъ конечно положеніи великая, латинская же нація, «старшая дочь католической церкви» (какъ иронически звучитъ теперь этотъ почетный средневѣковой титулъ Франціи?)… Но и Франція въ настоящую минуту почти не имѣетъ и голоса въ сонмѣ «великихъ державъ»… Ея совѣты и протесты не уважаются; никто не ищетъ съ нею союза, да и она никому такого союза предложить не можетъ. Гамбетта, воплощавшій въ своемъ лицѣ идею «реванша» или отместки Германіи и принципъ сильной государственной власти, еще смущалъ покой недавнихъ побѣдителей Франціи, виновниковъ ея униженія и позора, — смущалъ можетъ-быть и не совсѣмъ основательно, потому что еще вопросъ: успѣлъ ли бы онъ создать таковую власть при республиканскомъ режимѣ, да и самъ былъ ли къ тому вполнѣ способенъ? Во всякомъ случаѣ имя его было знаменемъ, объединявшимъ людей разныхъ партій, всѣ страстныя «патріотическія» сердца. Но со смертью Гамбетты для Франціи очевидно наступилъ періодъ *-- по всей вѣроятности продолжительный — тяжелаго внутренняго кризиса, въ теченіи котораго она на европейской политической аренѣ будетъ считаться «не у дѣлъ». Чѣмъ окончится кризисъ — поручиться нельзя, но мы не вѣримъ въ прочность республиканскаго правленія во Франціи. Не говоримъ уже о томъ, что само французское племя слишкомъ суетно для того, чтобы мирить ея со строгою простотою и разными суровыми гражданскими добродѣтелями, при которыхъ еще кое-какъ можетъ быть мыслима республиканская форма, — но не въ пользу ея и всѣ другія соображенія. Для политическаго значенія въ мірѣ, равно какъ и для благоденственнаго, мирнаго житія внутри, нужны были бы Франція или сильная государственная, почти диктаторская власть (тогда — къ чему же и республика?), или же установившаяся традиціонная общественная дисциплина, какъ напримѣръ въ Англіи. Но откудажъ ей было взяться, когда всѣ традиціи гласятъ не о свободной гражданской дисциплинѣ, а о бунтѣ, и только о бунтѣ? Уже почти сто лѣтъ въ этихъ традиціяхъ воспитываются Французы, такъ что чуть ли не въ каждомъ изъ нихъ сидитъ наивная увѣренность que chaque génération doit avoir sa révolution (на каждое поколѣніе должно быть по революціи!)… Со времени своего великаго перваго мятежа Французъ или рабствуетъ, или бунтуетъ… Да наконецъ республиканская форма правленія (не имѣющая никакихъ корней въ сознаніи народныхъ массъ, не оставившая Франціи никакихъ воспоминаній мира и благоденствія, а лишь воспоминанія кровожадной тиранніи, повальныхъ убійствъ, смутъ и бѣдствій, надругательства надъ вѣрованіями народа), не отождествляется ли она въ понятіяхъ самихъ ея поклонниковъ съ атеизмомъ, съ отрицаніемъ не только Бога, но и всякаго высшаго авторитетнаго нравственнаго начала, слѣдовательно съ отрицаніемъ самаго основанія, на которомъ зиждется общественная нравственность и общественная дисциплина?!… Забавны и жалки тѣ противорѣчія, въ которыя по неволѣ впадаетъ французское республиканское правительство. Легкомысленно и безтактно (что заставляетъ сомнѣваться и въ государственной прозорливости Гамбетты) изданъ законъ о народномъ воспитаніи въ атеистическомъ смыслѣ, объ изгнаніи изъ школъ дорогихъ сельскому народу священныхъ изображеній и изваяній и имени Божія изъ всѣхъ публичныхъ актовъ. Правительство, въ виду народнаго неудовольствія съ одной стороны и анархическаго, динамитнаго движенія съ другой, только теперь вспомнило, что во Франціи до 30 милліоновъ католиковъ, что всѣ государственныя традиціи въ народѣ, стилобатъ и самый общественный и политическій строй Франціи, неразрывно связаны съ традиціонною церковью. Оно готово теперь хоть бы на попятный дворъ, и министры уже издаютъ циркуляры, ослабляющіе строгое исполненіе только-что изданныхъ законовъ! Противъ нихъ недавно протестовалъ въ палатѣ самъ Андріэ, бывшій префектъ полиціи въ Парижѣ, наиусерднѣе всѣхъ выбрасывавшій Распятія изъ школъ и изгонявшій монаховъ…
Республика стала теперь, по чувству самосохраненія, принимать все болѣе и болѣе консервативный оттѣнокъ, и правительство, того и гляди, скоро будетъ обвиняемо въ клерикализмѣ! Провозгласивъ, можно сказать, съ самаго наша культъ революціи, возведя въ народный праздникъ первый актъ «великаго мятежа», de la grande Révolution, — взятіе Бастиліи, — это же самое правительство тащитъ теперь въ полицію всякаго кто крикнетъ: да здравствуетъ революція! Оно отбивается теперь и отъ анархистовъ, и отъ бонапартистовъ, и отъ легитимистовъ, и по всей вѣроятности истощится наконецъ въ этой борьбѣ, не давъ Франціи ни внѣшней, ни внутренней силы, ни славы, ни тишины… Республика своимъ происхожденіемъ, своими провозглашенными принципами и воспитаніемъ своихъ правительственныхъ руководителей слишкомъ чужда вѣры и церкви, для того чтобы могла вступить съ нею въ искренній союзъ, найти въ ней себѣ опору; слишкомъ буржуазна, слишкомъ причастна и нравственному и гражданскому міросозерцанію того средняго, городскаго, болѣе или менѣе зажиточнаго класса, дорожащаго выше всего этою своею зажиточностью, чтобы отважилась взяться за государственный починъ разрѣшенія соціальныхъ задачъ, имѣющихъ безспорно во Франціи свою практическую основу — и такимъ образомъ привлечь на свою сторону массу рабочаго класса. Въ то же время республика не можетъ отречься и отъ задачъ Франціи какъ политической въ Европѣ силы, измѣнить ея призванію какъ государства… А между тѣмъ разбогатѣвшіе буржуа опасаются всякаго призрака войны и парализуютъ политическую энергію правительства, — партіи же радикаловъ, соціалистовъ и т. д. космополитичны по самому своему ученію и требуютъ не внѣшнихъ военныхъ успѣховъ, а внутренняго экономическаго переворота, грозятъ не только революціей, но и анархіей. Нѣтъ сомнѣнія однакоже, натура крупнаго государственнаго организма со всѣми своими инстинктами и требованіями еще довольно сильна во Франціи и не можетъ мириться съ настоящимъ его униженнымъ положеніемъ… Но кто пробудитъ ее къ дѣйствію, кто вызоветъ къ подвигамъ ея патріотическій, ея историческій духъ?
Вотъ на это-то и устремлены взоры политиковъ всего міра, и особенно взоры Германіи. Съ этой только точки зрѣнія и представляетъ интересъ Франція для политическаго обозрѣвателя, а не по отношенію къ ея внѣшней политикѣ въ настоящую минуту. И намъ нѣтъ никакой надобности выслѣживать, по примѣру русскихъ газетъ, всѣ ежедневныя явленія французской государственной жизни; достаточно указывать на главные моменты и симптомы совершающагося въ ней кризиса. Самое шумное теперь во Франціи событіе — появившійся манифестъ принца Жерома-Наполеона, того, всѣми презираемаго Наполеонида, который извѣстенъ подъ названіемъ Ріои-Ріои, и который выступилъ теперь кандидатомъ хотя еще и не на императорскій престолъ, однакожъ все-таки на мѣсто главы государства. Не будь авторъ манифеста именно Жеромъ, дѣло могло бы пожалуй принять нѣсколько серьезный оборотъ, — во Жерома отвергаетъ и большая часть самихъ бонапартистовъ, признавая династическія права лишь за его сыномъ Викторомъ-Наполеономъ. Принцъ арестованъ, и говорятъ будетъ преданъ суду сената.
Гораздо важнѣе извѣстіе о легитимистскомъ заговорѣ подъ названіемъ «Католическаго союза», съ генераломъ Шареттомъ во главѣ, имѣющемъ будто бы довольно широкое развѣтвленіе, чему легко повѣрить. Замѣчательно, что въ основаніи заговора — протестъ во имя преслѣдуемой церкви. Этотъ протестъ повторится непремѣнно въ той или иной формѣ. Извѣстно, что къ легитимистамъ принадлежатъ теперь не только приверженцы графа Шамбора или Генриха V-го, но и орлеанисты. Обѣ фамиліи примирились съ 1873 г., и «наслѣдникомъ престола» послѣ бездѣтнаго гр. Шамбора признанъ внукъ Луи-Филиппа, графъ Парижскій.
Вообще партіи легитимистовъ и бонапартистовъ проявляютъ все болѣе и болѣе дерзости. Испуганные республиканцы потребовали было отъ палаты нагнанія всѣхъ принцевъ Орлеанскихъ и Бонопартистскихъ. Министерство не рѣшается допустить такую мѣру, боясь раздражитъ еще сильнѣе значительную часть населенія, и безъ того недовольнаго республиканскимъ правительствомъ.. Положеніе кабинета обострилось. Вообще во Франціи смутно…
На этомъ мы теперь съ Франціей и покончимъ. Несчастная страна, призванная назидать своею судьбою остальное человѣчество, мятущаяся между папизмомъ и атеизмомъ, между суевѣріемъ и безвѣріемъ, между рабствомъ и бунтомъ!… Обрѣтетъ ли она когда путь къ истинной вѣрѣ и къ истинной свободѣ?…
Намъ остается теперь перейти къ послѣднему государственнному члену римско-католической церкви, къ Австріи, также стоящей по лѣвую сторону проведенной нами на европейской картѣ діагонали, по правую сторону которой стоятъ Англія, Германія и Россія…
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛѢТОПИСЬ
правитьОбщее обозрѣніе.
правитьСамымъ выдающимся «событіемъ» за послѣднее время въ Европѣ, которое и теперь не перестаютъ за границей толковать на всѣ лады, — слѣдуетъ признать обратное путешествіе статсъ-секретаря Гирса изъ Италіи черезъ Вѣну въ Россію, или собственно пребываніе его въ Вѣнѣ. Это пребываніе нашего министра иностранныхъ дѣлъ сопровождалось такимъ, можно сказать, ухаживаніемъ за нимъ руководителей австрійской политики, такими знаками вниманія со стороны австрійскаго императорскаго двора, какихъ, по замѣчанію даже германскихъ газетъ, не удостоивался и самъ Бисмаркъ во время посѣщенія имъ Вѣны въ 1870 году. Наше національное самолюбіе можетъ быть только польщено тѣмъ значеніемъ, какое придается теперь въ Европѣ каждому поступку Русскаго кабинета, хотя бы и самому малозначительному, но подающему нѣкоторый поводъ судить или догадываться о политическихъ намѣреніяхъ или симпатіяхъ Россіи. Еще недавно нѣмецкія, австрійскія и мадьярскія газеты хоромъ голосили о томъ, что Россія распадается, что Россія — воплощенная немощь, что теперь самая наиблагопріятнѣйшая пора пойти на нее войною, — но пора эта, должно-быть, оказалась очень ужъ короткою, такъ какъ съ этою нашею немощью и хилостью и Австрія и Германія ищутъ обѣ если не союза, то дружбы,
Само собою разумѣется, что поѣздка статсъ-секретаря Бирса должна была послужить германскимъ и австрійскимъ публицистамъ наибогатою темою для самыхъ разнообразныхъ истолкованій, — впрочемъ, — скажемъ прямо — явно неискреннихъ. И тѣ и другіе публицисты, а можетъ-быть и вдохновители ихъ, сами кабинеты, очевидно старались преувеличить ея значеніе, — каждая сторона для своихъ цѣлей. Мы хе у себя дома никакой особенной важности этой поѣздкѣ не придаемъ, вполнѣ убѣжденные, что никакого измѣненія въ современномъ мирномъ status quo нашей политики поѣздка вашего дипломата не произвела, да и произвести не могла. Одно несомнѣнно: посѣщеніе г. Бирсомъ Фарцина и Вѣны означаетъ сохраненіе мира. Онъ и безъ того сохранялся, такъ какъ сохраненіе его вынуждалось обстоятельствами и предписывалось благоразуміемъ, — ну а теперь это сохраненіе мира упрочено на нѣкоторое время тождественнымъ заявленіемъ наличнаго миролюбія трехъ великихъ континентальныхъ державъ
Сколько намъ извѣстно, статсъ-секретарь Бирсъ, на пути въ Италію по семейнымъ дѣламъ, заѣхалъ въ Фарцинъ по личному приглашенію князя Бисмарка. Совершенно понятно — мы высказываемъ только свои предположенія, — что канцлеръ желалъ воспользоваться проѣздомъ самого русскаго министра иностранныхъ дѣлъ, чтобъ узнать отъ него лично правду о политикѣ Россіи и о взаимныхъ отношеніяхъ ея и Германіи при новомъ царствованіи и новомъ руководителѣ русской дипломатіи, а вмѣстѣ съ тѣмъ устранить или хоть выделить тѣ недоразумѣнія, какія будто бы возникли въ русскомъ общественномъ мнѣніи по поводу политики самого канцлера. Поводъ къ этимъ «недоразумѣніямъ» или же просто къ открытой непріязненности подали, во 1-хъ, господствовавшая въ Россіи увѣренность, будто всѣмъ позоромъ Берлинскаго трактата мы обязаны исключительно «честному маклеру»; во 2-хъ, сближеніе или слухъ о тайномъ какомъ-то договорѣ между Германіей и Австріей въ ущербъ прямымъ интересамъ Россіи на Востокѣ и, напротивъ, къ поддержанію австрійскихъ притязаній на Балканскій полуостровъ. Съ особеннымъ удареніемъ или подчеркиваніемъ расточались намеки на такой договоръ именно въ австрійско-мадьярской печати. Австро-Мадьяры видимо выросли, стали смѣлѣе, наглѣе и — позволимъ себѣ такъ выразиться — совсѣмъ зазнались относительно Россіи. Дерзость газетныхъ нападокъ перешла всѣ предѣлы, да и самая политика Австріи по отношенію къ Балканскимъ Славянамъ сдѣлалась вдругъ явно настойчивѣе, заносчивѣе, рѣшительнѣе. Вообще тѣсныя отношенія Россіи съ Германіей были нисколько не по сердцу Австріи. Въ ея интересѣ было разъединить ихъ между собою и создать изъ Германіи оплотъ для своей задунайской политики. Этого отчасти и достигъ графъ Андраши. Съ другой стороны, — какъ это уже достаточно разъяснено «Московскими Вѣдомостями», — русскій канцлеръ, князь Горчаковъ, самъ послужилъ интересамъ австрійскимъ, уклонившись отъ предварительныхъ, передъ нашей войной съ Турками, прямыхъ переговоровъ съ кн. Бисмаркомъ, но вступивши въ таковые, вовсе излишніе переговоры — съ австрійскимъ правительствомъ! За нашу ненужную предупредительность Австрія отплатила намъ — согласно съ своими преданіями, т. е. принявъ враждебное относительно насъ положеніе тотчасъ послѣ войны, а потомъ и на Берлинскомъ конгрессѣ. Сближеніе Австріи и Германіи совершилось. Очень можетъ быть, что нѣкоторое время Бисмаркъ дѣйствительно придавалъ значеніе такому дипломатическому дуализму. Россія являлась изолированной, такъ какъ Франція, на союзъ съ которой указывало русское общественное мнѣніе, не годится пока въ союзницы. Но намъ сдается, что Бисмаркъ не замедлилъ убѣдиться и самъ въ малой способности Австрійской державы къ политикѣ отважной и энергической — при разноязычномъ, разноплеменномъ, разновѣрномъ составѣ ея населенія, при отсутствіи того единаго національнаго духа, въ которомъ вся мощь Германіи, да и прочихъ государственныхъ организмовъ Европы. Даже съ Босніей и Герцеговиной, даже съ Кривошіями Австрія не сумѣла до сихъ поръ окончательно сладить — несмотря на сотню тысячъ введенныхъ туда солдатъ и на десятки милліоновъ истраченныхъ гульденовъ. Съ другой стороны — и въ этомъ отношеніи и «рѣчь» Скобелева и статьи русскихъ газетъ національнаго направленія оказали можетъ-быть существенную услугу — вовсе не входило въ разсчеты Бисмарка дать укорениться въ Россіи патріотическому, національному предубѣжденію, даже болѣе — негодованію на Германію — вслѣдствіе будто бы солидарности германской политики съ австро-мадьярскими посягательствами на свободу Балканскихъ Славянъ. Цѣну русскому патріотизму князь Бисмаркъ хороню знаетъ, понимаетъ лучше чѣмъ кто-нибудь силу русской воинской доблести; не можетъ укрыться отъ его взора, что національное самосознаніе все и болѣе развивается въ русскомъ обществѣ, а при совершившейся перемѣнѣ царствованія начинаетъ досягать и до верховныхъ высотъ власти. Конечно, не иначе какъ въ видахъ примиренія русскаго общественнаго мнѣнія съ германской политикой могли появиться въ извѣстномъ органѣ самого канцлера, «Сѣверо-Германской Всеобщей Газетѣ», двукратныя разоблаченія дѣйствій нашихъ уполномоченныхъ на Берлинскомъ конгрессѣ. Оказывается, если вѣрить этимъ почти оффиціальнымъ утвержденіямъ, что въ обидахъ, нанесенныхъ Россіи Берлинскимъ трактатомъ, Германія не повинна, а повинна единственно сама наша русская дипломатіи Далѣе: внезапное появленіе въ «Кёльнской Газетѣ» секретнаго договора или меморандума, скрѣпленнаго государями Германіи и Австріи, едвали бы могло обойтись безъ нѣкотораго участія германскаго канцлера. Опубликованіе этого документа было очень непріятно вѣнскому правительству, — непріятно, конечно, потому, что въ этомъ своемъ видѣ онъ совершенно не оправдывалъ тѣхъ преувеличенныхъ надеждъ на германскую гарантію австрійской задунайской политикѣ, которымъ предавались австрійскіе патріоты. Можетъ-быть у этого документа были отдѣльныя, еще болѣе секретныя статьи, можетъ-быть имѣлъ мѣсто уговоръ словесный, но самый опубликованный документъ гласитъ только о взаимномъ оборонительномъ союзѣ Австріи и Германіи въ случаѣ нападенія на одну изъ этихъ державъ съ двухъ сторонъ. Здѣсь подразумевалось вѣроятно нападеніе на Германію Россіи и Франціи одновременно, — или же нападеніе Россіи одновременно съ Италіей на Австрію, — но оборонять Австрію отъ нападенія одной державы (Россіи напримѣръ) Германія не обязывается, какъ замѣтилъ меланхолически, кажется, органъ венгерскаго правительства «Пестеръ Ллойдъ». Бисмаркъ очевидно хотѣлъ обезпечить Германію этимъ договоромъ на случай союза Россіи съ Франціей, — но теперь о такомъ союзѣ, конечно, не можетъ быть и рѣчи.
Что же могъ такое повѣдать статсъ-секретарь Гирсъ германскому канцлеру? Да ничего другаго, кромѣ сущей правды. Именно, что въ настоящее время Россія желаетъ только сохраненія въ Европѣ status quo; что ни русское правительство, ни общество войнолюбіемъ не пылаютъ, что ни правительство, ни общество не питаютъ никакой ненависти ни къ германскому единству, ни къ Германскому народу, и на его безопасность посягать нисколько не намѣрены, — что, впрочемъ, не должно мѣшать ни Германіи, ни Россіи, по правилу политической предусмотрительности, вооружать свои границы. Однимъ словомъ, обѣ державы хотятъ и готовы жить пока въ мирѣ и дружбѣ. Но для того, чтобъ Россія могла удержаться въ мирѣ, Германія должна сдерживать того своего неугомоннаго сосѣда, который одинъ только и посягаетъ на миръ и тишину, одержимый зудомъ захватовъ и вообще властолюбія. Этотъ сосѣдъ — Австро Венгрія. Она одна мутитъ, интригуетъ; вторгается въ безспорную сферу интересовъ Россіи, какъ Славянской державы; она одна держитъ въ тревожномъ состояніи все населеніе Балканскаго полуострова. Пусть Австрія ограничивается оккупаціей Босніи и Герцеговины, такъ какъ это беззаконіе уже разрѣшено европейскимъ ареопагомъ, — но только оккупаціей, безъ формальнаго ихъ къ себѣ присоединенія. Пусть Австрія оставитъ въ покоѣ Черногорію и не грозитъ ей ничѣмъ. Пусть Австрія знаетъ, что если хоть одинъ батальонъ ея ступитъ на землю Сербскаго королевства, она рискуетъ войною съ Россіею. Пусть Австрія отложитъ всякія мечты о Салоникахъ, объ Албанцахъ, о Македоніи, и т. д. Пусть, однимъ словомъ, Австрія соблюдетъ status quo, который содержать пока намѣрена и Россія, и тогда нѣтъ пока поводовъ къ нарушенію европейскаго мира, и нѣтъ пока препятствій къ взаимно-дружескимъ отношеніямъ между Россіей и Германіей. Ничего другаго, думаемъ мы, не логъ сказать статсъ-секретарь Гирсъ князю Бисмарку, да ничего другаго не могъ князь Бисмаркъ ни ожидать, ни даже желать услышать.
Но свиданіе въ Фарлинѣ вызвало въ Вѣнѣ тревогу, хотя и сдержанную. Эта тревога обличала истину, т. е. что солидарность Германіи и Австріи вовсе не такъ сильно упрочена, какъ казалось Австрійцамъ. Иначе зачѣмъ бы имъ и тревожиться? Австрійцамъ уже мерещилось, что Германія измѣняетъ Австріи въ пользу Россіи, — они начали громко вопіять, что «въ союзѣ двухъ императоровъ нѣтъ уже мѣста третьему» (т. е. Русскому). Но вся дерзость, вся хвастливость австро-мадьярскихъ рѣчей не могла скрыть ихъ внутренняго смущенія, — и чѣмъ больше они по наружности храбрились, тѣмъ втайнѣ болѣе трусили. Они не могутъ не сознавать, что безъ благословенія германскаго канцлера, безъ его поддержки — ни одинъ австрійскій министръ не дерзнетъ отважиться на открытый вызовъ Русской державѣ…
Вотъ что можетъ-быть еще не вполнѣ понимаютъ наши дипломаты. Мудрый политическій инстинктъ воздерживалъ до сихъ поръ въ теченіи вѣковъ Австрійскую имперію отъ войны съ Россіей. Намъ ни разу не приходилось воевать съ Австрійцами, но воевать съ ихъ врагами и въ ихъ пользу, спасать Австрію пришлось не однажды. Австрійскіе государственные мужи — навѣрное лучше нашихъ — разумѣютъ, что вести войну съ Россіей славянскими полчищами не совсѣмъ удобно, и что Россія въ Славянскомъ мірѣ располагаетъ не одною внѣшнею, грубою силою пушекъ и ружей, но и силами иного рода, которыхъ ни у Мадьяръ, ни у австрійскихъ Нѣмцевъ не обрѣтается… Вотъ почему Австрія и норовитъ дѣйствовать противъ насъ то пугаламъ германской поддержки, то интригами и кознями, то наконецъ искуснымъ завораживаніемъ нашихъ, нѣсколько чувствительныхъ къ ласкѣ и доброму обхожденію, дипломатовъ.
Всякому было ясно, что послѣ свиданія русскаго министра съ кн. Бисмаркомъ въ Фарцинѣ — миновать Вѣну, находящуюся на прямомъ пути изъ Италіи въ Россію, было бы дипломатическою безтактностью, даже нѣкоторымъ оправданіемъ ложныхъ слуховъ о какомъ-то сепаратномъ и секретномъ сближеніи Россіи съ Германіей. Тѣмъ не менѣе однако, во встревоженной Австріи — если вѣрить слухамъ — нашли нужнымъ заручиться напередъ увѣренностью, что г. Гарсъ не объѣдетъ Вѣны… Каковъ былъ оказанъ пріемъ нашему министру въ столицѣ Австрійской имперіи — мы уже говорили выше. Онъ былъ умышленно разсчитанъ на то, чтобъ тронуть самое хладное дипломатическое сердце! Вмѣстѣ съ тѣмъ въ этомъ пріемѣ чувствуется нѣкоторая аффектація, нѣкоторое предумышленное излишество, какъ бы именно расчитанное на обманъ публики и на вящее впечатлѣніе не только между Балканскими Славянами, но и въ Берлинѣ. «Ужъ не сепаратный ли какой союзъ или секретный договоръ заключаетъ тамъ Н. Б. Гирсъ съ графомъ Калѣнокки?» спросятъ самихъ себя тамъ, на берегахъ Ширеи: такъ можетъ-быть тѣшили себя въ Вѣнѣ! Что же касается до обмана австро-мадьярской публики, то онъ можетъ-быть болѣе или менѣе и удался. Австрійскіе публицисты довольно нагло заявляютъ въ своихъ печатныхъ органахъ, что такія учтивости и радушія расточались русскому министру не даромъ, именно, что Россія согласилась будто бы не только отчислить въ «сферу австрійскихъ интересовъ» Сербское королевство и всю западную половину Балканскаго полуострова вплоть до Солуни и Эгейскаго моря, но чуть ли и не предоставить ихъ Австріи совсѣмъ во владѣніе, даже наконецъ готова отказаться въ пользу Австріи отъ всѣхъ своихъ правъ на Дунаѣ! Взамѣнъ этого Австрія соизволила-де не противиться сліянію Восточной Румеліи съ Болгарскимъ княжествомъ, буде оно совершится!!…
Все это разумѣется нахальная ложь, возвѣщаемая съ тѣмъ, чтобы еще болѣе смутить бѣдныя Славянскія племена за Дунаемъ и Савой. Не мѣшало бы нашему Journal de St.-Péterebourg" опровергнуть эту клевету на статсъ-секретаря Гирса. Министръ, который бы способенъ былъ дать подобныя обѣщанія Австріи, на Руси не мыслимъ. Такой чудовищный министръ прикованъ былъ бы къ позорному столбу общественнаго мнѣнія всей Россіи. Впрочемъ, эта ложь едвали и заслуживаетъ опроверженія. Соединеніи Восточной Румеліи съ Болгаріей едвали станетъ добиваться теперь русское правительство: это значило бы поднимать вновь «Восточный вопросъ»; а такое желаніе и вообще ускореніе паденія Турціи — входить въ настоящую минуту въ разсчеты Россіи не можетъ. Россіи очевидно полезнѣе всего протянуть какъ можно долѣе настоящее status quo, пока она переорганизуетъ армію, соберется съ силами и т. д. Да еще годъ тому назадъ гр. Кальнокки публично отрекался отъ Солуни, — чему, впрочемъ, на этотъ разъ не мудрено и повѣрить, такъ какъ Австрія запнулась на самомъ порогѣ, т. е. въ Босніи и Герцеговинѣ!
Мы рѣшительно отказываемся вѣрить другому соглашенію русскаго министра съ австрійскимъ кабинетомъ, какъ временному и на основаніи status quo, — но ни на волосъ далѣе. Можетъ-быть были сдѣланы нѣкоторыя уступки Австріи въ вопросѣ о Дунайской конференціи и о желѣзныхъ черезъ Балканскій полуостровъ дорогахъ, но эти уступки, во всякомъ случаѣ достойныя сожалѣнія, намъ въ подробности еще неизвѣстны…