ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ХРОНИКА. править
«Каждый чувствуетъ, что есть что-то новое въ выставкѣ 1867 года, но едва ли кто можетъ утвердительно сказать, чѣмъ именно выражается это новое», замѣтилъ мнѣ одинъ изъ лучшихъ моихъ русскихъ друзей въ то время, какъ мы вмѣстѣ разсматривали интересные предметы, разложенные въ залахъ громаднаго зданія Марсова поля.
Вотъ объ этомъ-то новомъ мы и желаемъ побесѣдовать съ нашими читателями.
О нынѣшней выставкѣ такъ много писали, такъ прилежно ее изучали, что наконецъ всѣ успѣли уже утомиться, и авторы, и читатели; — тѣмъ болѣе, что большинство интересующихся ею, интересовалось только ради простаго любопытства. Для нихъ выставка уже перешла въ область прошлаго; ихъ впечатлѣнія были мимолетны, и они уже успѣли забыть о ней. Не то съ людьми мыслящими, желающими отдавать себѣ ясный отчетъ во всемъ видѣнномъ и слышанномъ; они, въ виду важныхъ событій, мрачныя предвѣстія которыхъ являются со всѣхъ сторонъ, — съ особеннымъ вниманіемъ стараются именно теперь провѣрять впечатлѣнія, вынесенныя ими съ арены всемірной конкуренціи.
Я собралъ множество матеріаловъ, необходимыхъ для написанія серьезнаго произведенія по этому интересному предмету; пересматривая ихъ, я пришелъ къ убѣжденію, что большинство ихъ теперь уже непригодно, они хороши были только въ свое время. Можетъ ли занять теперь публику описаніе какихъ нибудь ирландскихъ пейзажей, бывшихъ на выставкѣ, когда она интересуется ирландскими феніями; стоитъ ли толковать теперь о статуяхъ, присланныхъ на выставку изъ Флоренціи и Турина, когда у всѣхъ еще въ памяти послѣднія италіянскія событія, и каждый желаетъ знать новости о папѣ, Гарибальди, Викторѣ-Эммануилѣ; можно ли описывать дворецъ тунисскаго бэя въ то время, когда всѣ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ожидаютъ, въ какую новую фазу вступитъ восточный вопросъ? Къ тому же собранные мною матеріалы по странной случайности попали въ руки полицейскаго коммисара, который тщетно пытался, въ моихъ кабалистическихъ и стенографическихъ знакахъ, отыскать какую-то тайну, важную для общественной безопасности. Но все это прошлое; это желтый листъ, унесенный зимнимъ вѣтромъ по теченію рѣки. Все въ жизни предастся забвенію: сегодня мы забыли, чти было вчера; завтра забудемъ что было сегодня. Глубокая мысль лежитъ въ греческомъ мифѣ: волны Леты не есть ли вѣрное олицетвореніе жизни?
Печальный видъ представляетъ теперь зданіе, гдѣ помѣщалась всемірная выставка. Оно похоже на разрушенный непріятелемъ городъ. Подъ сѣрымъ небомъ, при сильномъ вѣтрѣй дождѣ работаютъ здѣсь сотни работниковъ топорами, кирками и молотками. Они разрушаютъ всѣ внутреннія пристройки для помѣщенія предметовъ выставки, они выносятъ ихъ и складываютъ въ повозки. Самые предметы закупориваютъ и увозятъ. Внутри зданія все перевернутъ вверхъ дномъ, тамъ лежитъ разбитая ваза, здѣсь валяются истерзанные искуственные цвѣты; только что вы успѣли обойти поверженную на землю руку какого-то бога, ваша нога натыкается на палецъ богини. Ураганъ въ свою очередь пособилъ разрушенію; одно изъ чудесъ выставки — садъ почти изчезъ съ лица земли. Сила урагана была такъ велика, что онъ вырывалъ колонны, срывалъ желѣзныя крыши и кружилъ эти обломки какъ какіе нибудь ничтожныя щепки; перебилъ множество стеколъ, вырывалъ съ корнемъ столѣтнія деревья. Много печальныхъ слѣдовъ оставилъ онъ на своемъ пути. Но какъ ни печальны эти слѣды, все же они не возбуждаютъ такого грустнаго настроенія, какое слѣдуетъ за разрушеніемъ рукъ человѣческихъ. Природа, правда, разрушаетъ, убиваетъ и опустошаетъ безъ жалости; но вслѣдъ за разрушеніемъ, смертію и опустошеніемъ идетъ возрожденіе; старые одряхлѣвшіе организмы замѣняются свѣжими, молодыми, полными жизни. Не то по большей части слѣдуетъ за разрушительными подвигами рукъ человѣческихъ. Вотъ хоть бы выставка. Дворецъ всемірной промышленности оканчиваетъ свое существованіе, и мѣсто всемірной конкуренціи опять превратится въ плацъ-парадъ. Мѣсто, куда собирались представители всѣхъ націй, множество ученыхъ, изобрѣтателей, промышленниковъ, ремесленниковъ, артистовъ, выражавшихъ удивленіе при видѣ чудесъ, свезенныхъ сюда со всего міра; — станетъ опять ареною рекрутскихъ упражненій.
Припоминается мнѣ одно изъ самыхъ первыхъ моихъ посѣщеній выставки. Погода въ этотъ день была превосходная. Солнце не пекло; свѣжій вѣтерокъ умѣрялъ жаръ; въ воздухѣ раздавалось пѣніе жаворонка, трели соловья, щебетанье ласточекъ, быстро перелѣтающихъ съ мѣста на мѣсто. Дышалось легко и свободно; поневолѣ забылись ненастные дни, такъ еще недавно, почти наканунѣ, возбуждавшіе всеобщее неудовольствіе; нахмуренные лбы разгладились; всѣ смотрѣли веселѣе. Политическій и коммерческій кризисъ миновалъ; уладилось люксембургское дѣло — эта дѣтская шалость французской дипломатіи. А между тѣмъ война казалась такъ возможна: взволновались народныя страсти; всѣ оффиціальные и оффиціозные органы Франціи и Германіи, пылая воинственнымъ жаромъ, забили набатъ, залепетали о естественныхъ границахъ, о собраніи національностей во-едино и т. п. «На ножи, кричали они, — скорѣе къ кровавой развязкѣ! — А къ чему она нужна — объ этомъ не спрашивайте!»
Накричали, нашумѣли, надѣлали тревоги, но увы! всѣ старанія ихъ пропали даромъ. Народы оказались умнѣе, чѣмъ предполагали мутители общественнаго спокойствія. Къ тому же маршалъ Ніэль и генералъ Крокю заявили о томъ, что они не успѣли еще приготовиться, какъ слѣдуетъ. Борьба отложена. Народы вздохнуло свободнѣе. Даже Франція была въ восторгѣ, и мирнаго восторга ей хватило на нѣсколько недѣль. Тысячи мужчинъ и женщинъ, туземцевъ и иностранцевъ, обитателей обѣихъ частей свѣта, стеклись къ воротамъ громаднаго зданія, которое приличнѣе всего было бы назвать храмомъ мира.
Каждый входилъ въ зданіе всемірной выставки предубѣжденный. Императорская коммисія выставки съ самаго начала ставившая много совсѣмъ ненужныхъ препятствій экспонентамъ, и издавшая стѣснительныя правила для посѣтителей, разумѣется, не могла поселить къ себѣ расположенія въ публикѣ. Никто не зналъ еще тогда, и не могъ узнать, по чьей иниціативѣ создалась администрація, заведующая выставкой — правительственное ли это учрежденіе или частная компанія, устроившаяся съ спекулятивными цѣлями; съ одной стороны можно было удивляться разумности многихъ распоряженій, съ другой приходилось поражаться жадностью къ барышамъ, мелочностію, похожею на дѣйствія иныхъ, уже слишкомъ ненасытныхъ мелочныхъ лавочниковъ. Здѣсь щедрость и даже расточительность; тамъ скупость и барышничество, — и все это въ одно и тоже время отъ одного и того же коллективнаго учрежденія. Но экспоненты купили мѣста, разложили свои произведенія, — и тотчасъ же забылись всѣ предварительныя непріятности и неудобства.
Зданіе выставки но своему контуру похоже на громаднѣйшій газометръ; кстати даже и окраска въ сѣрый цвѣтъ напоминаетъ объ этомъ сходствѣ. Въ похвалу его строителямъ можно сказать что зданіе, несмотря на свои громадные размѣры, имѣетъ очень скромный видъ и не заявляетъ никакихъ архитектурныхъ претензій. Правду сказать, никто и не обращалъ вниманія на самое зданіе; никому не пришла охота знакомиться внутри зданія ни съ залами, ни съ колоннами, ни съ лѣстницами, ни съ кортиками обратила на себя вниманіе развѣ одна галлерея, гдѣ помѣщались машины, и то потому, что она имѣла характеръ громаднѣйшаго сарая.
Входъ чрезъ іенскій мостъ не былъ лишенъ привлекательной грандіозности. Отъ холма Трокадеро вела большая аллея одинаковой ширины съ мостомъ; зеленые бархатные обои, развѣшенные на высокихъ шестахъ, оттѣняли аллею. Всевозможныя знамена — извѣстныя и неизвѣстныя, — яркіе флаги рѣзво развѣвались въ воздухѣ. Надобно было проходить посреди галлереи статуи, гдѣ глазъ терялся посреди этой чрезвычайно интересной коллекціи храмовъ и фабрикъ, деревьевъ и машинъ, бассейновъ и маяковъ, школъ, мостовъ, казармъ, кіосковъ, театровъ, церквей и машинъ, работавшихъ при полномъ вѣтрѣ. Трудно себѣ представить подобное разнообразіе Оно могло бы перевернуть вверхъ дномъ всѣ человѣческія идеи.
Разнохарактерность въ полномъ разгарѣ, почти граничившая съ торжественнымъ величіемъ, нескладица такая обширная и всесторонняя, что она представлялась даже громаднымъ синтезомъ. Казалось, здѣсь соединились всѣ дисгармоніи свѣта Модели величественныхъ соборовъ перемежались съ хижинами. Дворцы, казармы, ватерклозеты, вѣтряныя мельницы, музеи, конюшни, каскады, звѣринцы, очаровательные гроты, бумажныя фабрики, оранжереи, туннели, театры, горы, замки, фонтаны, деревни, почтовыя и телеграфныя станціи, воксалы желѣзныхъ дорогъ, искуственные ручьи, кіоски, швейцарскія шале, клубы, артиллерійскій паркъ, чудовищныхъ размѣровъ пушки, панорамы, діорамы, рощи и кустарники, голландская молочная ферма, машина для граненія брилльяйтовъ — все это составляло пандемоніумъ безконечнаго разнообразія и разлада. Всюду лавки, со всѣхъ сторонъ рестораны, и веселыя распивочныя заведенія. Тутъ кривлялись китайскіе паяцы, рядомъ съ ними тунисцы извлекали грустные звуки изъ своего національнаго инструмента — варгана, а вдали усердно горланили тирольцы. Рядомъ съ вами садился clergyman англійской церкви; вы приказываете подать стаканъ лимонаду, и приказаніе это пополняетъ уроженка благородной Андалузіи, одѣтая въ коротенькое платьице. Вся эта картина представлялась огромнымъ ярмарочнымъ полемъ, на которомъ собрались купцы всѣхъ частей свѣта съ своими подвижными лавками; можно было бы также сказать, что это громадная выгрузка нюренбергскихъ игрушекъ для малыхъ и старыхъ дѣтей обоихъ материковъ.
Все это было дико, но — надобно признаться — довольно забавно и даже поучительно.
Разъ вечеромъ, когда огромныя толпы посѣтителей уже вышли изъ сада, я прислонился къ сфинксу — къ такъ называемому сфинксу изъ розоваго гранита — и долго разсматривалъ храмъ, который во время оно могъ возвышаться гдѣ нибудь въ Фивахъ, Мемфисѣ или Карнакѣ. Заходящее солнце обливало колонны своими золотыми лучами. Оно свѣтило и теперь, какъ за 33 вѣка до васъ, и освѣщало красный и зеленый лотусъ, изваянія великаго Рамзеса и божественнаго Аммона-Ра. Я хотѣлъ помечтать, унестись мыслію въ ту глубокомрачную эпоху и воскресить въ моемъ воображеніи жизнь, уже давнымъ давно стертую съ лица земли, но или меня развлекали голоса и непонятная для меня тарабарщина нѣсколькихъ чалмоносныхъ азіятцевъ, совершавшихъ свои омовенія у сосѣдняго фонтана, — или, быть можетъ, голова моя была слишкомъ тревожна, только мысли мои приняли совершенно иное современное направленіе. Къ чему, раздумывалъ я, этотъ безпорядочный хаосъ храмовъ, мечетей, минаретовъ, готическихъ часовенъ, — этихъ юртъ, избъ, швейцарскихъ и норвежскихъ шалэ, англійскихъ хижинъ и фарфоровыхъ башенъ? Художественное впечатлѣніе гораздо болѣе выиграло бы, если бы вмѣсто этого безобразнаго, вавилонскаго смѣшенія всѣхъ этихъ диковинокъ, вмѣсто хаотическаго разлада сваленныхъ въ одну кучу стилей, традицій и исторій, гдѣ одно другому противорѣчило, — каждому предмету было бы отведено его настоящее, совершенно отдѣльное мѣсто, на которомъ онъ могъ бы говорить самъ за себя. Я уже воображалъ себѣ, какъ наши дѣти прогуливались бы въ громадномъ историческомъ музеѣ, который пространствомъ не уступалъ бы Булонскому лѣсу. Въ этомъ музеѣ каждый памятникъ былъ бы окруженъ сроднымъ ему ландштафтомъ. Нѣсколько рядовъ деревьевъ отдѣляли бы Египетъ отъ Туниса, между Италіей и Испаніей пролегали бы пруды, Францію отъ Испаніи можно было бы отдѣлить небольшимъ клочкомъ земли, который игралъ бы роль Пиринеевъ, и провелъ бы необходимую черту между волшебнымъ великолѣпіемъ Альгамбры и милымъ, кокетливымъ щегольствомъ французскихъ замковъ. И въ этой мечтѣ, какъ мнѣ казалось, не было ничего химерическаго; она была осуществлена на практикѣ болѣе 2000 лѣтъ тому назадъ китайскими императорами — въ огромныхъ паркахъ, вмѣщавшихъ нѣсколько миль въ окружности. Выставкѣ на Марсовомъ полѣ, также какъ и прежней, которая была открыта въ меньшихъ размѣрахъ въ хрустальномъ дворцѣ не доставало одного — мѣста. По окончаніи выставки было бы очень нетрудно перенести всѣ эти карточные чертоги въ парки Медона, Сенъ-Клу и Версаля. Этимъ способомъ путешествіе изъ конца свѣта въ конецъ, чрезъ область всѣхъ вѣковъ и цивилизацій могло бы бытъ окончено въ нѣсколько часовъ — отъ Парижа до Бель-вю.
Отъ Востока на выставкѣ не ждали ничего особенно замѣчательнаго. Просмотрѣвъ кое-какія картины и фотографическіе снимки, и прочитавъ нѣсколько описаній путешествій, наши ученые мужи вообразили себѣ, будто знаютъ Востокъ вдоль и поперегъ, и полагали, что окончательно порѣшили дѣло, сказавъ докторальнымъ тономъ: «рутина, нищета, деспотизмъ, фанатическое изувѣрство ислама, преобладаніе природы надъ человѣкомъ», и проч. и проч.
Но европейцы были приведены въ немалое изумленіе, когда увидѣли, что даже подъ холоднымъ небомъ сѣвера, въ болѣе или менѣе дымной атмосферѣ Парижа, памятники восточнаго зодчества были несравненно изящнѣе всѣхъ нашихъ европейскихъ построекъ. Католики выставили на показъ кафедральный храмъ въ стилѣ, который рѣшительно преобладалъ въ эпоху среднихъ вѣковъ, но этотъ соборъ казался очень массивнымъ, неуклюжимъ сравнительно съ турецкими, мавританскими и тунисскими сооруженіями, а между тѣмъ Востокъ представилъ только очень второстепенные образчики и не болѣе, какъ для того, чтобы дать хотя отдаленное понятіе о великолѣпіи Тагъ-Магаля, дворцевъ и мечетей въ Агрѣ, Дели и Лукновѣ.
Насколько садъ былъ обезображенъ дикимъ хаосомъ всѣхъ сваленныхъ въ кучу предметовъ, въ той же мѣрѣ внутренняя группировка во дворцѣ носила характеръ строгаго порядка. Можно сказать, что теперь уже найдена нужная формула въ этомъ отношеніи. Съ этихъ поръ расположеніе выставокъ будетъ слѣдовать аналогическому порядку, и мысль эта будетъ приводиться раціональнѣе, чѣмъ это было прежде. Извѣстно, что различные предметы были распредѣлены въ спеціально назначенныхъ для нихъ галлереяхъ, концентрическихъ одна съ другою. Крайняя наружная галлерея была отведена для сырыхъ продуктовъ и для первобытныхъ инструментовъ, а центральная галерея — для самыхъ утонченныхъ произведеній, и между ними въ возрастающей прогрессіи были расположены промежуточные фабрикаты, которые отъ грубаго состоянія и механическаго труда вели къ искусству. Эти галереи были разграничены поперечными перегородками и для каждой націи былъ назначенъ сферическій треугольникъ въ болѣе или менѣе географическомъ порядкѣ. Пройдя вокругъ, но одной спеціальной галереѣ, можно было познакомиться съ состояніемъ одной какой нибудь промышленности во всѣхъ странахъ. Слѣдуя по направленію извѣстной перегородки, посѣтитель видѣлъ передъ собою результаты различныхъ отраслей промышленности въ какой нибудь одной странѣ. Чтобы познакомиться съ одной промышленностью, надобно было пройти по всей окружности, чтобы судить о всестороннемъ индустріальномъ развитіи націи, нужно было пройти вдоль перегородки, а теоретически достаточно было удержать въ головѣ общій планъ, чтобы въ пять минутъ узнать, какъ далеко ушли французы въ часовомъ мастерствѣ или испанцы въ бумагопрядильной мануфактурѣ. Само собою разумѣется, практическое примѣненіе этой идеи заставляетъ многаго еще желать, но главное было найти методъ. Предшествовавшія выставки оставляли въ посѣтителѣ одно воспоминаніе о разнохарактерныхъ предметахъ, сваленныхъ въ хаотическую кучу, но теперь порядокъ присутствовалъ въ пространствѣ и, слѣдовательно, также въ умѣ наблюдателя. Послѣдняя выставка, облегчая изысканія, оказывала памяти большія услуги и дѣлала умственную работу менѣе утомительною или, по крайней мѣрѣ, обращала ее на другіе предметы, чѣмъ на приведеніе въ порядокъ безвыходнаго лабиринта. Переставъ блуждать въ мрачномъ хаосѣ и освободившись отъ безпокойства, всегда производимаго отсутствіемъ порядка, умъ могъ теперь дѣятельно заняться изученіемъ подробностей. Если бы даже выставленные предметы но своимъ внутреннимъ качествамъ не превосходили произведеній прежнихъ выставокъ, то впечатлѣніе тѣмъ не менѣе было теперь гораздо значительнѣе. Человѣчество извлекло изъ этой выставки несравненно большую пользу, чѣмъ изъ всѣхъ предшествовавшихъ.
Если во внѣшнихъ садахъ восточная архитектура совершенно справедливо была призвана чудомъ изящества, то во дворцѣ галерея машинъ вызвала живѣйшее, восторженное удивленіе. Еще никогда человѣкъ не являлся на такой высотѣ своего умственнаго могущества и геніальной изобрѣтательности. Вотъ тутъ-то нужно было видѣть торжество Запада, который мало того, что заставляетъ работать за себя природу, работаетъ еще самъ. Воображеніе пугается, стараясь найти сумму тѣхъ страшныхъ силъ, которыя природа отдаетъ въ наше распоряженіе, когда человѣчество честно заключитъ съ нею союзъ, когда оно откажется отъ своего узкаго эгоизма, отъ своей невѣжественной спѣси, когда оно безъ всякой задней мысли примется изучать вѣковѣчные законы міра, и будетъ стараться примѣнять къ нимъ свое существованіе. Но оно, человѣчество, никогда не шагнетъ далеко впередъ, пока будетъ, съ дѣтскимъ упрямствомъ, твердить: «я — мысль, я душа міра, я да я…. а природа — это грубая, мертвая матерія!» До сихъ поръ человѣка былъ настолько глупъ и ребячески чванливъ, что полагалъ, будто подчинилъ себѣ природу только потому, что самъ повинуется ея законамъ, — онъ воображаетъ, будто поработилъ себѣ водяную стихію, потому что, пользуясь дуновеніемъ вѣтра, расширеніемъ пара, и магнитнымъ притяженіемъ, можетъ удержать свои орѣховыя скорлупы и съ грѣхомъ пополамъ провести ихъ изъ Атлантическаго океана въ Тихій.
Галерея машинъ не ниже средняго пространства церкви, а въ длинѣ галереи съуживается до 1½ километра. Здѣсь-то происходить адская работа колесъ, вращающихся въ другихъ колесахъ; для человѣка, мало знакомаго съ механическими усовершенствованіями, всѣ они представляются какими-то фантастическими аппаратами, выдѣлывающими непонятныя штуки. Всё это хлопаетъ и потрясаетъ, бѣжитъ и вертится, разжевываетъ и толчетъ, скрипитъ и визжитъ, рубитъ, рѣжетъ, пилитъ, истираетъ и стружитъ, раздавливаетъ и измельчаетъ, — галлерея дрожитъ отъ этой демонский возни, ушами ничего не разберешь среди этого разнузданнаго гама, визга, свиста и треска. Когда минуетъ первое изумленіе, вы начинаете разсматривать эти геніальныя выдумки, удивляясь страшной силѣ однихъ, необыкновенно тонкой конструкціи другихъ. Вотъ, напримѣръ, морская паровая машина: она сдѣлана изъ желѣза и стали, вышиною не уступитъ трехъ-этажному дому, сердцемъ и легкими ей служатъ огромные паровые котлы съ клокочущей водою, стальныя руки чудовища, толстыя какъ могучіе зубы, поднимаютъ тяжесть, какой не сдвинули бы съ мѣста пять тысячъ нордмандскихъ лошадей. Другія машины вяжутъ тончайшія кружева, ткутъ шали, которыя можно продѣть въ женское кольце, третьи машины опредѣляютъ вѣсъ крылышка мухи!… Никогда еще машины не достигали подобнаго совершенства; онѣ привели въ восторгъ не одного честнаго спиритуалиста. Даже дамы, до сихъ поръ не благоволившія къ механикѣ, начинаютъ съ ней мириться съ тѣхъ поръ, какъ она подарила имъ портнихъ и золотошвеекъ, уже не говоря о машинахъ для чистки картофеля, для приготовленія щелока, даже для доенія коровъ. Всѣ останавливались передъ такими машинами, которыя казались одушевленными. Профессоровъ санскритской мудрости занимала фабрикація гуттаперчевыхъ галошъ, дипломаты созерцали, какъ дѣлаются поярковыя шляпы, какая нибудь хорошенькая дамочка, можетъ быть, завидовала втайнѣ смышлености простого ремесленника. Торжество машины было также торжествомъ рабочаго: никогда еще онъ не являлся такимъ умнымъ, благодѣтельнымъ, необходимымъ; онъ былъ предметомъ удивленія, почтительнаго вниманія, всѣ признавали за нимъ необыкновенную даровитость, всѣ соглашались, что между ремесленнымъ людомъ есть много свѣтлыхъ почтенныхъ головъ. Классы сблизились, и духъ кастоваго людоѣдства — этотъ заклятый врагъ человѣческаго общества — и въ этотъ разъ лишился части своего громаднаго вліянія. Праздные болѣе уважаютъ трудящагося; рабочіе лучше сознали свою силу, они свидѣлись вмѣстѣ, братски сблизились между собою, хотя явились изъ разныхъ мѣстъ, изъ Франціи, Англіи, Германіи, Соединенныхъ Штатовъ, изъ Европы, даже изъ Азіи и Африки. Рядомъ съ громадными бумагопрядильными заведеніями изъ Манчестера стояли ткачи кашемирцы, неупотребляющіе никакого другого инструмента, кромѣ своихъ пальцевъ и нѣсколькихъ бамбуковыхъ палочекъ; тутъ же китаецъ съежился въ своей маленькой лавчонкѣ, башмачникъ-кабилъ фабриковалъ свои плетеныя издѣлія (Spatrilles') возлѣ паровыхъ мастерскихъ. Теперь-то сдѣлалось замѣтнѣе, чѣмъ когда бы то ни было прежде, что бытъ современнаго общества болѣе и болѣе основывается на трудѣ, что праздность съ каждымъ днемъ утрачиваетъ свою былую прелесть. Тогда какъ прежде огромныя толпы человѣчества сходились по поводу богомольныхъ странствованій къ св. Якову компостельскому, въ Піой-омъ-Велэ, къ гробницамъ Петра и Павла, на папскіе юбилеи и за римскими индульгенціями, — теперь сходбища народовъ и братское сближеніе человѣчества происходятъ на. празднествахъ труда, на дѣйствительно всемірныхъ выставкахъ, произведеній искуства и индустріи. И эти празднества сильно заинтересовали, увлекли людей. Всѣ жаловались, что у нихъ не хватало времени для обстоятельнаго изученія всѣхъ этихъ машинъ, всѣхъ промышленностей. Мы знаемъ одну отважную венгерскую барыню. которая въ сопровожденіи своего сына впродолженіи шести мѣсяцевъ ходила во выставкѣ каждый день отъ. двѣнадцати до пяти часовъ дня, заглядывая во всѣ отдѣленія и ревностно выслушивая объясненія ученыхъ, профессоровъ, спеціалистовъ и образованныхъ людей. Мы знаемъ также многихъ честныхъ отцовъ, которые отъ всей души желали бы имѣть возможность прогуляться такимъ образомъ съ своими сыновьями.
Что касается до славы, приходящейся на долю каждой націи, въ этомъ мирномъ состязаніи, то удовлетворительное рѣшеніе этого вопроса было бы очень нелегко и завело бы насъ елппікомъ далеко. Націи многочисленны, еще многочисленнѣе различные виды промышленной дѣятельности, предметы выставки. Одна нація обладаетъ лучшими сырыми матеріалами, другая удовлетворительнѣе подвергаетъ ихъ обработкѣ, одна нація лучше изготовляетъ продукты извѣстнаго рода, другая искуснѣе въ другихъ фабрикатахъ. Обыкновенно всѣ соглашаются, что каждый народъ сообщилъ національный отпечатокъ своимъ произведеніямъ. При незначительномъ навыкѣ простой взглядъ на предметы открываетъ ихъ происхожденіе — англійское, французское, нѣмецкое — ихъ достоинства и недостатки. Все болѣе и болѣе начинаетъ преобладать теперь мнѣніе, что если въ двухъ странахъ индустріальное умѣнье находится на одинаковой степени, или стремится сдѣлаться одинаковымъ, то фабричная стоимость произведенія (prix de revient) съ каждымъ днемъ пріобрѣтаетъ большую важность. Теперь, когда протекціонная система отжила свое время, главный вопросъ заключается въ издержкахъ транспортированія. Всякая промышленность, помимо конкуренціи въ издержкахъ перевоза, стремится къ централизаціи, къ спеціальному развитію и также стремится подойти ближе къ стоимости сырыхъ матеріаловъ. Но съ другой стороны извѣстно, что въ области промышленнаго труда умственное превосходство еще важнѣе, стоимости сырыхъ продуктовъ. Умъ рѣшаетъ побѣду и въ промышленныхъ состязаніяхъ, какъ рѣшилъ ее между пруссаками и австрійцами близь Садовы при однаковомъ числѣ батальоновъ. Въ сферѣ промышленности умъ доставляетъ богатство, точно также, какъ воспитаніе и умственная энергія даются свободою. Живое тому доказательство представляетъ Франція, которая, послѣ семнадцати лѣтъ бонапартизма, вопіетъ о голодѣ и нищетѣ — Франція, на которой все болѣе и болѣе тяготитъ торговый и промышленный кризисъ. Все, безъ исключенія, — все въ политикѣ, государственной экономіи, въ народномъ благосостояніи ведетъ къ великому вопросу о народныхъ училищахъ., о безплатномъ и обязательномъ воспитаніи. Невѣжество — это хроническая чума.
Общія замѣчанія, сдѣланныя нами относительно промышленности вообще, совершенно удобно могутъ быть отнесены и къ артистической выставкѣ, болѣе богатой, чѣмъ были предъидущія. Для любителя эта выставка представляетъ чрезвычайно интересное зрѣлище: здѣсь были собраны коллекціи, заключающія въ себѣ лучшія произведенія живописи и скульптуры, а также превосходныя гравюры. Судя по общему говору, мнѣнія, на счетъ первенства того или другого народа въ-артистическомъ отношеніи, нисколько не измѣнились съ прошлыхъ выставокъ. Оно и нынѣшній разъ остается за Франціей, хотя Германія выставила много прекрасныхъ пейзажей и, но моему мнѣнію, положительно лучшіе жанры. Англія очень слаба въ живописи; но гравюры ея весьма хороши. Итальянская скульптура не далеко отстала отъ французской; выставленные образцы ея, можетъ быть, не такъ прекрасны, не такъ правильны и не такъ окончены какъ французскіе, за то они болѣе граціозны, болѣе живы и милы. Къ тому же въ итальянской скульптурѣ сразу замѣтна національность артиста, чего не видно въ образцахъ французской скульптуры.
Слѣдуетъ здѣсь нѣсколько оговориться. Нельзя сказать, чтобы въ послѣдніе десять лѣтъ искуство оставалось въ совершенномъ застоѣ, оно пожалуй двигалось, но врядъ ли это движеніе можно назвать прогрессивнымъ; школьное ученіе шло своимъ порядкомъ очень хорошо, между профессорами можно было отмѣтить много знаменитостей; но со всѣмъ тѣмъ источники вдохновенія умалялись съ каждымъ днемъ, и упадокъ живописи былъ бы полнымъ и абсолютнымъ, еслибы ее нѣсколько не поддерживали живопись пейзажная и жанръ; послѣдняя рѣшительно заняла мѣсто исторической живописи. Пейзажная живопись породила живопись этнологическую, которая теперь пользуется самымъ большимъ успѣхомъ. Историческая же живопись въ совершенномъ упадкѣ. Въ ней замѣчается полное отсутствіе идеи. Да и откуда ей брать свои сюжеты, по крайней мѣрѣ, во Франціи? Французы не вѣрятъ болѣе въ справедливость: различные coups d’Etat пріучили ихъ къ скептицизму; послѣ 1851 года мудрено взять подходящій идеалъ изъ современной исторіи Франціи; пришлось послѣдовательно потерять вѣру въ человѣчество, въ націю; мудрено-ли, что историческая живопись потеряла вѣру сама въ себя; ея лучшія произведенія тѣ, гдѣ она смѣется сама надъ собой. Безъ сомнѣнія хорошая сатира имѣетъ большую цѣну, чѣмъ лживый энтузіазмъ; признаніе въ своей слабости почтеннѣе фальшивыхъ разглагольствованій о своихъ достоинствахъ. Во всякомъ случаѣ, прогулявшись по заламъ, гдѣ, выставлены художественныя произведенія, выходишь вполнѣ разочарованнымъ, неудовлетвореннымъ. Напротивъ посѣщеніе галереи машинъ приводить въ самое пріятное расположеніе духа; оно производитъ весьма отрадное впечатлѣніе. И однакоже я люблю произведенія искуства, а къ механическимъ чудесами, отношусь чисто отвлеченно. Почему такъ? Почему то, что я люблю, производить на меня печальное впечатлѣніе, въ то время какъ то, что я только уважаю, даетъ мнѣ силу и мужество? Объясненіе, впрочемъ, кажется, незатруднительно. Современное искуство въ упадкѣ; современная промышленность движется прогрессивно. Искуство своимъ паденіемъ свидѣтельствуетъ объ упадкѣ нашей буржуазіи (я имѣю въ виду Францію); о старческомъ возрастѣ нашихъ философскихъ, и поэтическихъ системъ, — которыхъ мы не имѣемъ силы возобновить, придать имъ новую жизнь; мы не только не имѣемъ силы, мы не можемъ этого сдѣлать по физическимъ законамъ организма; стараго нельзя уже сдѣлать молодымъ. Но машины — это олицетвореніе труда; а трудъ составляетъ новую эру въ жизни человѣчества; онъ есть провозвѣстникъ возрожденія. Мы уже ощущаемъ новую жизнь, мы прислушиваемся къ ней съ радостнымъ волненіемъ. Посаженное зерно начинаетъ поднимать землю, уже видѣнъ зародышъ. Мы находимся теперь между старой жатвой и новыми всходами; мы посѣяли нѣсколько сѣмянъ и съ естественнымъ нетерпѣніемъ, несмотря на горести, осаждающія насъ со всѣхъ сторонъ, несмотря на прежнія неудачи, ждемъ, — ждемъ и надѣемся. Никогда, можетъ быть не чувствовался такой холодъ, какъ въ настоящее время; никогда, можетъ быть, не было такъ темно и небосклонъ не покрывался такими густыми тучами, какъ теперь; но мы знаемъ, что день ото дня солнце дѣлается теплѣе, и блескъ и свѣтъ его уже восходитъ надъ землею. Весна приближается, ждать ее недолго.
Десятая группа представляла одну изъ главныхъ отличительныхъ качествъ нынѣшней выставки. Въ ней были собраны произведенія рабочихъ, трудившихся самостоятельно, независимо отъ хозяевъ, на долю которыхъ выпадаютъ обыкновенно преміи, медали, ордена, награды за искуство и изобрѣтательность по большой части не ихъ самихъ, а ихъ наемщиковъ. Рабочіе отвѣтили на призывъ многочисленными присылками, они устроили родъ всемірной выставки въ маломъ видѣ, выставку на выставкѣ, со всѣми недостатками настоящей, множество красивыхъ, прекрасныхъ, остроумныхъ вещей на ряду съ ничтожными; дѣйствительно полезныхъ съ совершенно ненужными. Малая выставка отличалась отъ большой почти однимъ отсутствіемъ большихъ вещей, замѣтенъ былъ. недостатокъ капитала и первичнаго матеріала, замѣненныхъ слишкомъ щедрю тратою времени и силъ.
Въ этой же группѣ выставлены модели домовь для рабочихъ; они представляли до двадцати различныхъ типовъ, не считая искуственныхъ изображеній швейцарскихъ домиковъ, хижинъ, юртъ и т. п. Бельгійцы, французы, англичане, нѣмцы и американцы, всѣ внесли свою лепту. Самъ императоръ Наполеонъ III явился экспонентомъ домиковъ, подобно принцу Альберту въ былые годы. Императорская коммисія присудила ему единственную большую премію въ 100,000 франковъ, предметъ желаній и надеждъ г. Шульце-Делича и его многочисленныхъ послѣдователей. Несомнѣнно, что г. Шульце, піонеры Рочделя, Фурье, Бюше, М. Корбеттъ изъ Глазгова, рыбакъ Реми, сотни и тысячи офиціальныхъ и частныхъ лицъ, были бы, можетъ быть, не менѣе достойными кандидатами на эту премію, по имъ представилась опасная конкуренція въ лицѣ властелина Франціи. Общественное мнѣніе однакоже не раздѣляло увлеченій комиссіи выставки и мало обращало вниманія на соображенія, руководившія ея рѣшеніемъ, почему о немъ мало говорили, и премія была, нѣкоторымъ образомъ потеряна. Модели домовъ для рабочихъ, наиболѣе возбудившіе интересъ и получившія уже общеевропейскую извѣстность — модели мюльгаузенскія и модель, выставленная парижскими рабочими; послѣдняя удивительна по своему удобству, вкусу и дешевизнѣ. Несмотря на это, наши симпатіи не склоняются къ этимъ уединеннымъ домикамъ, типомъ которыхъ всегда останется келья въ садикѣ. Съ тѣхъ поръ какъ мы видѣли Семейный дворецъ,выстроенный въ Гидѣ, милліонеромъ, филантропомъ и геніальнымъ человѣкомъ, съ тѣхъ поръ какъ мы видѣли, что за сумму гораздо меньшую затраченной въ Мюльгаузенѣ, Бланзи, или Макѣ въ Барейлѣ, можно владѣть квартирой, пользоваться залами для спектакля, концертами, ваннами, библіотекою, фруктовымъ садомъ, паркомъ, меня гораздо менѣе занимаютъ эти домики бѣдные, по приличные, гдѣ хватаетъ мѣста для семейства и кошки, но гдѣ бы вы затруднились помѣстить въ тоже время и собаку.
Въ той же самой группѣ была помѣщена коллекція дешевыхъ предметовъ для хозяйства: одежда, посуда, различныя орудія, очень хорошо приготовленныя, очень практичныя и очень дешевыя. При нѣкоторомъ наблюденіи, можно было замѣтить множество вещей, помѣщенныхъ фабрикантами, цѣпы на которыя были значительно понижены. Фабриканты отвѣчали на вопросъ, что выставленныя цѣны — оптовыя и что они согласны продавать и продаютъ только коммисіонерамъ. Несмотря на это, было достаточно реальныхъ и серьезныхъ элементовъ, чтобы доказать, что хорошо устроенное хозяйство, принадлежащее пролетаріату или мелкому мѣщанству, т. е. къ девяти десятыми народонаселенія, можетъ и должно выгадать добрую треть и имѣть гораздо лучшія вещи чѣмъ теперь. Производители или потребители, или тѣ, и другіе вмѣстѣ — что было бы гораздо выгоднѣе для всѣхъ, должны бы устроить базары дешевыхъ и хорошихъ произведеній, которыя продавались бы безъ всякаго посредничества, потребителю, публикѣ. Экономія, которая можетъ возникнуть изъ этого для такой страны, какъ Германія, Франція, Англія и Россія, равнялась бы, Богъ знаетъ сколькимъ сотнямъ милліоновъ въ годъ.
Мы упомянемъ о выставкѣ латинскихъ стиховъ, греческихъ сочиненій, грамматическихъ упражненій во французскихъ первоначальныхъ школахъ только ради оригинальности этого факта. Вмѣсто того, чтобы хвастаться малымъ знаніемъ школьниковъ, было бы скромнѣе, разумнѣе и полезнѣе выставить каргу невѣжества Франціи, окрасивъ всѣ департамента ея черною краскою, для означенія умственнаго, мрака, покрывающаго ее, такъ какъ треть жителей едва умѣютъ читать и писать, и меньше десятой части можетъ понимать газету Siècle. Надо бы выставить посланія епископовъ, въ особенности противъ министра народнаго просвѣщенія г. Дюрюп. чтобы выказать во всей грустной правдѣ умственную пишу, которою питаютъ народъ, во второй половинѣ XIX вѣка, народъ, пережившій столько переворотовъ.
Галерея Исторіи Труда занимала самое почетное мѣсто на выставкѣ. Въ первый разъ подумали соединить образцы самыхъ древнихъ и самыхъ современныхъ человѣческихъ работъ. Въ ней находились фотографіи, кусокъ трансатлантическаго каната, ископаемые топоры, горшечныя издѣлія изчезнувшихъ народовъ, очень хорошо исполненные рисунки мамонтовъ и другихъ первобытныхъ животныхъ. Эти рисунки предметовъ, изчезнувшихъ, можетъ быть, сотни тысячъ лѣтъ до насъ, были самымъ оригинальнымъ, неожиданнымъ и въ извѣстной степени новымъ явленіемъ на выставкѣ. Въ центрѣ внутренняго сада помѣщался павильонъ, съ весьма полною коллекціею монетъ, вѣса и мѣръ. Достаточно одного взгляда на эти сотни или тысячи кусочковъ золота, серебра, мѣди или дерева, чтобы понять безсмыслицу нашихъ измѣреній. Существовала международная комиссія, состоявшая изъ важныхъ особъ, для уравненія мѣръ. Господа эти доказали, что они очень вѣжливы и благовоспитанны, привѣтствовали другъ друга различными комплиментами. давали обѣды и пили заздравные тосты. Они очень хорошо поняли, что реформа возможна, ни каждый былъ убѣжденъ, что всѣ черезъ чуръ глупы, чтобы заняться ею.
Народныя тщеславія слишкомъ раздражительны, ни одна нація не хочетъ подчиниться человѣчеству. Г-да члены комиссіи могло бы выразить нѣчто посущественнѣе безплодныхъ желаній. Они могли бы. говорятъ люди, не имѣвшіе чести личнаго знакомства съ ними, помириться на временной мѣрѣ, которая, не оскорбляя ничьего самолюбія, не ломая и не уничтожая ничего, сильно подвинула бы этотъ вопросъ. Принявъ, что метръ или десятимилліонная часть четверти земного меридіана — единственная раціональная мѣра длины, принявъ, что вѣсь кубическаго метра чистой воды самая раціональная мѣра вѣса; принявъ, что единственная раціональная монета — опредѣленная часть килограмма золота или серебра, — каждая нація сохранила бы избранные ею образцы, по подчинивъ ихъ точной метрической системѣ. Россія продолжала бы измѣрять длину саженью. Въ верхней части полусажени, слѣдовало бы выставить «½ сажени», а на нижнемъ «1 метръ» (точнѣе 1 м. 0,66).
Кубическая полусажень золота была бы раздѣлена на милліонныя части, и на золотыхъ монетахъ было бы выставлено: на одной сторонѣ X рублей, а на другой X граммовъ чистаго золота.
Такимъ же образомъ кубическая полусажень серебра дѣлилась бы на милліонныя доли, и на отчеканенныхъ серебряныхъ монетахъ выставляли бы съ одной стороны: X рублей, а съ другой X граммовъ.
Лигатура можетъ быть произвольная, лишь бы она вѣрно опредѣляла количество граммовъ чистаго металла.
Подобнымъ же образомъ можно бы устроить съ билонной монетой.
Такимъ образомъ, всякая монета, всякая мѣра вѣса и длины, имѣла бы двоякое значеніе — національное и международное, частное и общее. Благодаря этому, серебряная или золотая монета годилась бы для обращенія какъ въ предѣлахъ государства, такъ и за-границей.
Будемъ надѣяться, что эта идея появится на слѣдующей выставкѣ, что ее исполнятъ къ послѣдующей, и сдѣлаютъ полную реформу позднѣе. Мы подвигаемся медленно, медленно — и не увѣренно!
Теперь намъ удается, можетъ быть, отвѣтить на вопросъ: что это новое, замѣчаемое на всемірной выставкѣ.
Не знаю правъ ли я, но мнѣ кажется, что новое, впечатлѣніе, впервые испытанное на Марсовомъ полѣ, по крайней мѣрѣ, съ такою силою, можетъ быть выражено слѣдующими словами: «Человѣчество проникается порядкомъ. А порядокъ достигается трудомъ».
До сихъ поръ, наши выставки были смѣсью произведеній, націй, съѣстныхъ припасовъ и товаровъ. Въ первый разъ удалось хорошо ли, дурно ли, составить классификацію произведеній, не отказываясь отз, политической и географической классификаціи народовъ. Въ первый разъ удалось собрать главныя произведенія человѣчества со всѣхъ странъ свѣта, начиная съ до-исторической эпохи и до нашихъ дней. Это быль какъ бы синтезисъ нашей планеты. Тотъ, кто прислонялся къ мраморнымъ статуямъ посреди розъ и фонтановъ, могъ сказать: я нахожусь въ центрѣ міра, я вижу, слышу и понимаю все, что сдѣлано лучшаго человѣчествомъ. Онъ могъ бы сравнить себя съ паукомъ, качающимся на паутинѣ; концентрическіе круги этой паутины — вѣка, нити — искуство, наука, промышленность.
На выставкѣ чувствовалась какая то болѣе близкая связь человѣка съ природой, большая подвижность всего. Люди свободнѣе находятъ теперь доступъ къ вещамъ неодушевленнымъ; доказательствомъ служатъ милліоны людей, пришедшихъ взглянуть на это волшебное зрѣлище. Вещи легче находятъ доступъ къ людямъ, — доказательствомъ служатъ американскіе храмы, караваны Востока, юрты эскимосовъ, маяки, транс-атлантическія машины въ три тысячи лошадиныхъ силъ, экваторіальныя пальмы и тяжелыя, массивныя ворота Антверпена, огромнѣйшія массы чугуна и камня.
На выставкѣ чувствовалось, что если вѣроисповѣданія разъединяли народы, если убивали людей за то, что они евреи, протестанты, католики или мусульмане; если разъединеніе продолжается, несмотря на наши философскія ученія, наука примиряетъ тѣхъ, которые сдѣлались врагами изъ-за религіозныхъ убѣжденій, потому что трудъ соединяетъ трудящихся; потому что всѣ производители въ тоже время и потребители, потому что потребители принуждены въ свою очередь становиться мало-по-малу производителями. Это примиреніе всѣхъ трудящихся, всѣхъ народовъ свѣта, это всемірное братство, чувствовалось, испытывалось, находилось въ воздухѣ и въ сердцахъ. Пріятно было видѣть этихъ японцевъ и китайцевъ, встрѣчающихся съ египтянами, американцами, русскими, испанцами, явайцами, людьми явившимися отовсюду, счастливыми и довольными — каждый по своему — и любующимися тѣмъ же, чѣмъ и вы сами любуетесь. Это было какъ бы великимъ вознагражденіемъ за Вавилонское Столпотвореніе. Никто не удивлялся приглашенію въ Женеву на конгрессъ мира, для того чтобы заняться всеобщимъ обезоруженіемъ. Всѣ старались забыть, что находятся во французской имперіи, что, за предѣлами Марсова поля, Парижъ кишитъ солдатами, полицейскими шпіонами, что онъ находится въ высокихъ и могущественныхъ стѣнахъ, обставленный пушками. Въ этомъ обращикѣ грядущаго міра, въ этомъ предчувствіи того, чѣмъ можетъ быть общество въ будущемъ, мы забыли несчастную смерть императора Максимиліана, забыли феніевъ, забыли ружья Шасспо, приготовляемыя для Монтаны, забыли папу Пія IX, императора Бонапарта и г. Бисмарка.
Вотъ отдыхъ, вотъ блестящій часъ въ нашей мрачной жизни, посланный вамъ исторіей.
Теперь мы вернулись къ дѣйствительности. Марсово поле, театръ столькихъ чудесъ — груда развалинъ и грязи; и имперія Бонапарта наскоро вооружаетъ милліонъ солдатъ. Великій — Наполеонъ I выходитъ изъ своей могилы и взываетъ къ своему племяннику, Наполеону III: «тебя призываютъ въ Лейпцигъ, на поле Ватерлоо, на поле Садово. Выбирай, — и скорѣе, скорѣе.»
Выше мы замѣтили, что посѣтители зданія на Марсовомъ полѣ, обозрѣвавшіе выставку ради простаго любопытства, уже успѣли позабыть ее, занявшись другими предметами, способными возбудить ихъ впечатлительные нервы. Французы, и въ особенности парижское населеніе, выставляютъ весьма почтовый контингентъ представителей этого типа. Сытые, довольные буржуа, и голодные, недовольные рабочіе, страдаютъ одной и той же болѣзнію — страстію къ новостямъ, какого бы свойства онѣ не были. Перечислить всѣ предметы, на долю которыхъ выпала честь занимать общественное вниманіе Парижа, а слѣдовательно и Франціи, со дня окончанія всемірной выставки, будетъ скучно и утомительно. Интересъ отъ одного предмета на другой такъ быстро переходить въ умѣ парижанина, что иногда почти невозможно бываетъ уловить его. Еще вчера онъ бѣжалъ со всѣхъ ногъ слушать скандальный процессъ семейства Шумахеровъ, сегодня онъ уже упивается рѣчами адвокатовъ, защищающихъ періодическую прессу отъ повальнаго обвиненія въ неисполненіи законно сообщеніи преній законодательнаго корпуса. И въ томъ и въ другомъ. процессѣ массу публики интересовала исключительно одна скандализирующая сторона: въ первомъ, изложеніе разныхъ двусмысленныхъ подробностей жизни маркизы-кокотки и ея почтенныхъ родителей; во второмъ, слабость защиты правительственныхъ. адвокатовъ, поставленныхъ въ затруднительное положеніе защищать рѣшенія администраціи, пересолившей въ своемъ рвеніи къ преслѣдованію журналистовъ. Эти процессы въ свою очередь уступили свое право на вниманіе парижанъ римскому вопросу, но не тому извѣстному вопросу, въ разрѣшеніи котораго занимаютъ видное мѣсто Гарибальди, Викторъ-Эммануилъ, Пій IX и пр., а другому, родившемуся на парижской почвѣ. Этотъ новый римскій вопросъ есть ничто иное, какъ простая игрушка, состоящая изъ металическихъ колецъ. Весь интересъ ея заключается въ секретѣ складыванія и разниманія колецъ.
Современное состояніе Франціи даетъ такіе обильные матеріалы для серьезной сатиры, что въ литературѣ все чаще и чаще стали появляться романы, повѣсти и сказки юмористическаго направленія. Французы дожили наконецъ до того времени, когда имъ остается только смѣяться надъ самими собою. Въ этомъ отношеніи особенное вниманіе обращаетъ на себя волшебная сказка Лабулэ — Le Prince — Caniche (Принцъ-собачка), напечатанная въ Revue nationale. Лучшаго ничего не писалъ Лабулэ и, вѣроятно, не напишетъ.
Iæ prince caniche, по своей мысли, представляетъ остроумный и въ нѣкоторыхъ частностяхъ довольно злой памфлета. на теперешнее положеніе Франціи. Эта сказка, какъ и большая часть произведеній подобнаго рода, страдаетъ длиннотами, излишними подробностями, а подчасъ и ненужной болтовней. Но несмотря на эти недостатки, произведеніе г. Лабулэ, при теперешнемъ положеніи французской прессы, имѣетъ огромное общественное значеніе. Отъ пошлой лести и самовосхваленія офиціозной прессы очень пріятно перейти къ веселому, живому, умному оппозиціонно-сатирическому памфлету, содержаніе котораго мы намѣрены передать нашимъ читателямъ.
Есть на земномъ шарѣ, страна, населенная народомъ, по имени Пустоголовые. Правленіе въ ней монархическое, царствуетъ король Тюльпанъ. У этого короля родился сынъ, котораго назвали Гіацинтомъ. Ребенокъ, родился подъ самыми счастливыми предзнаменованіями; его крестной матерью соглашается быть волшебница — фея дня. Крестины празднуются торжественно; приглашена гибель гостей. Все шло хорошо, по вдругъ, во время пира, является волшебница ночи которой забыли послать пригласительный билетъ. Она прямо подходитъ къ колыбели ребенка и даритъ ему умъ, силу и красоту. Казалось бы чего лучше? но волшебница дня предвидитъ въ этомъ коварство своей сестры, которое, по уходѣ ея, и раскрываетъ родителямъ принца. Желая спасти его отъ опасныхъ даровъ, она заявляетъ, что, съ шестнадцатилѣтняго возраста принца, она будетъ каждый разъ обращать его въ собаку, какъ только въ этомъ будетъ надобность.
Чрезъ одинадцать лѣтъ послѣ, рожденія Гіацинта король Тюльпанъ умеръ. Королева мать, до совершеннолѣтія (16 лѣта.) Гіацинта сдѣлана была регентшей. Правленіе ея отличалось мирнымъ характеромъ. Она позволяла, какъ говоритъ авторъ, своимъ подданнымъ садить капусту, прясть шерсть, покупать, продавать, дѣйствовать и говорить свободно. Она была очень экономна и ея кабинетъ умѣлъ такъ хорошо вести финансовыя дѣла, что въ это время государственный долгъ уменьшился на нѣсколько милліоновъ. Однако же такой образъ дѣйствій правительства неправился Пустоголовымъ, страстно любящимъ шумъ оружія, военные подвиги, мечтающимъ о военной славѣ и готовымъ, ради ея, терпѣть всевозможныя стѣсненія у себя дома. Пустоголовые съ нетерпѣніемъ ожидали совершеннолѣтія Гіацинта. Они надѣялись, что этотъ счастливый принцъ ся Г.лается доблестнымъ наслѣдникомъ своихъ предковъ и наполнитъ сине царствованіе громкими бюллетенями о побѣдахъ и военной славѣ великаго народа.
Наконецъ насталъ желанный день. Гіацинту исполнилось 16 лѣтъ, и онъ отправляется предсѣдательствовать въ государственный совѣтъ, гдѣ засѣдаютъ три первые министра, которые должны познакомить его съ наукой управленія. Первый изъ нихъ, отличающійся необыкновенной дѣятельностію, котораго Лабулэ называетъ графомъ Всюду-Поспѣй, представляетъ монарху для подписи громаднѣйшую, невообразимую кучу бумагъ. Въ первой бумагѣ Гіацинтъ долженъ приложить государственную печать. Онъ разсматриваетъ ее и, замѣтивъ по срединѣ ея нарисованное кольцо, требуетъ разъясненія этого девиза. Графъ говоритъ, что это не кольцо, а нуль, и что этотъ нуль — есть эмблемма династіи Тюльпановъ. Король озадаченъ такимъ объясненіемъ, но министръ его успокоиваетъ, разъясняя, что это необходимое отличіе королевской власти, такъ какъ одинъ король въ странѣ Пустоголовыхъ ненумерованъ, а что прочіе всѣ граждане, его подданные, имѣютъ каждый спой нумеръ. При этомъ графъ вынулъ карточку, на которой были написаны цифры въ такомъ видѣ: 625. 52296, 3156. Они представляли собой нумеръ графа. Король въ недоумѣніи смотритъ на своего министра. Тотъ спѣшитъ разъяснить, что эти повидимому кабалистическіе знаки читать однако же вовсе нетрудно. Первыя три цыфры изображаютъ пространство, вторыя три — время, послѣднія — общественное положеніе человѣка. Такихъ образомъ оказывается, что графъ родился въ шестой провинціи, но второмъ кантонѣ, въ пятой общинѣ, въ десятомъ году этого столѣтія, во вторую девятку (недѣлю), въ девятый день, шестымъ нумеромъ, вдовецъ, съ однимъ ребенкомъ, принадлежитъ къ классу крупныхъ землевладѣльцевъ и состоитъ въ числѣ высшихъ сановниковъ государства. Такимъ нумеромъ снабжаются ежегодно всѣ Пустоголовые по уплатѣ ими податей. Министръ, разумѣется, восхвалялъ простоту этого учрежденія и въ своемъ рвеніи дошелъ до того, что предлагалъ для большаго еще упрощенія уничтожить собственныя имена и фамиліи. Молодому королю очень понравилось это разъясненіе.
Затѣмъ графъ представилъ королю къ подписи приказъ о назначеніи ста новыхъ чиновниковъ. Королю эта цифра показалась слишкомъ значительной. Но графъ успокоилъ его, замѣтивъ, что въ странѣ Пустоголовыхъ находится 385,657 штатныхъ чиновниковъ, 15,212 сверхъ-штатныхъ и 12.525 кандидатовъ, и что но математическимъ вычисленіямъ только одно повышеніе въ чинѣ требуете ежедневно приказа съ 230 фамиліями. На замѣчаніе короля, что эта масса чиновниковъ представляетъ собою цѣлую армію, графъ сказалъ, что, по его мнѣнію, и этого количества чиновниковъ слишкомъ еще недостаточно, что Пустоголовые такъ лѣнивы, упрямы и коварны, что для управленія ими необходимо было бы имѣть на каждаго гражданина по два чиновника, изъ которыхъ одинъ заставлялъ бы его работать, а другой молчать.
Не мѣшаетъ замѣтить, что во все время бесѣды короля съ графомъ, рѣчи послѣдняго часто прерывались другимъ министромъ, по имени барономъ Плаксою. Парень вздыхалъ, подымалъ глаза къ небу и постоянно твердилъ, что надо принимать дѣятельныя мѣры противъ революціи, что самъ графъ, по его мнѣнію, не на столько еще проникнутъ охранительными началами, чтобы усматривать опасность тамъ. гдѣ. она существуетъ.
Но вотъ графъ представляетъ королю проэктъ закона, который можетъ понравиться даже и такому господину, какъ баронъ Плакса. Замѣтивъ, что хотя родители могутъ имѣть хорошій надзоръ за своими дѣтьми, что хотя свитая обязанность матери заключается въ воспитаніи дѣтей, однакоже эта часть въ странѣ Пустоголовыхъ не развита такъ раціонально, какъ бы этого хотѣлось просвѣщенному правительству. По мнѣнію графа единственное средство къ приведенію этого дѣла въ надлежащій порядокъ заключается въ учрежденіи правильнаго, правительственнаго надзора за матерями и кормилицами. Для этого необходимо учредить: 1) 66,666 инспекторовъ и инспектрисъ втораго разряда для 33,333 кантоновъ (по 2 на каждый кантонъ); 2), 3000 инспекторовъ первого разряда наблюдающихъ за дѣйствіями инспекторовъ второго разряда: 3), 300 оберъ-инспекторовъ. наблюдающихъ за инспекторами первого разряда. Каждый инспекторъ обязанъ ежемѣсячно осматриватъ всѣхъ дѣтей своего кантона; онъ обязанъ наблюдать, чтобы матери, няньки и кормилицы исполняли буквально правила, данныя имъ администраціей, относительно того, какъ слѣдуетъ, кормить, поить, одѣвать, укладывать спать юныхъ пустоголовыхъ, водить ихъ гулять и пр. Инспектора подробно осматриваютъ каждаго ребенка и затѣмъ вѣсить его на особо-устроенныхъ вѣсахъ, чтобы опредѣлить: увеличился: или уменшился вѣсь юнаго гражданина или гражданки послѣ послѣдняго осмотра. О результатахъ осмотра они обязаны доносить начальству. Для облегченія ихъ труда и упрощенія переписки, имъ paзсылаются таблицы, составленныя по однообразной формѣ. Таблица раздѣлена на 325 графъ.
Всюду — Поспѣй такъ убѣдительно доказывалъ разумность новаго закона, основаннаго на любезномъ для Пустоголовыхъ принципѣ равенства, что король немедленно утвердилъ его своею подписью. Онъ также подписалъ проэктъ объ учрежденіи правительственной газеты «Офиціальная истина», которую обязаны выписывать всѣ подданные, а чтобы они не лѣнились читать эту газету и могли какъ слѣдуетъ, понимать истину. ею провозглашаемую, найдено полезнымъ учредить инспекторовъ, по одному въ каждый кантонъ.
Затѣмъ король подписали множество бумагъ, большую часть не читая, ибо не было возможности осилить всю эту груду. По словамъ графа мудрый правитель иначе поступать не долженъ. Выбираетъ же онъ для какой нибудь цѣли себѣ министровъ и, дѣлая самъ выборъ, разумѣется можетъ довѣрять имъ.
Окончивъ дѣла съ графомъ и барономъ, король обратился къ третьему министру и кавалеру Вертлявой-Сорокѣ, на обязанности котораго лежала защита правительственныхъ распоряженій въ парламентѣ. Король замѣтилъ, что кавалеръ во все время засѣданія совѣта не говорилъ мы слова. Онъ высказалъ ему свое удивленіе. Кавалеръ отвѣчалъ, что онъ не только никогда не говоритъ въ Совѣтѣ, но даже и не слушаетъ, что говорятъ другіе. На вопросъ короля: какъ же онъ можетъ защищать въ парламентѣ законъ, котораго онъ даже не читалъ? кавалеръ развилъ цѣлую систему адвокатской защиты, изъ которой оказывалось, что дѣйствительно, съ помощью извѣстной тактики, можно защищать всякое дѣло даже не зная, въ чемъ оно заключается. При этомъ надобно только умѣть ловко обращаться съ извѣстными ходячими аргументами. Пышныя фразы и опредѣленія, въ родѣ: святой законъ, до котораго не смѣетъ прикоснуться святотатственная рука, мудрость предковъ, здравый смысла. и опытъ отцовъ, честь, добродѣтель, патріотизмъ, нравственность, зачѣмъ намѣнять, когда" настоящее хорошо, кто противъ насъ, тотъ противъ правительства, благоразумная свобода и пр. — представляютъ. такой превосходный арсеналъ отличнаго оружія, съ помощію котораго можно отражать всѣ нападенія безпокойныхъ умовъ. Ловкій адвокатъ, умѣя пользоваться этимъ оружіемъ, можетъ всегда говорить pro и contra всякаго закола. III. доказательство кавалеръ просіять короля задумать какой нибудь законъ и тотчасъ же сказалъ блистательную рѣчь въ защиту неизвѣстнаго закона. Его доводы были такъ убѣдительны, что король не могъ не расхвалить своего министра и не удостовѣриться, что дѣйствительно нѣтъ никакой надобности читать, и знакомиться съ дѣломъ. которое берешься защищать. Чтобы еще болѣе удивить молодого короля, кавалеръ тотчасъ же произнесъ другую блистательную рѣчь, въ которой также ловко опровергъ всѣ положенія, высказанныя имъ въ первой рѣчи. Убѣдительнѣе этого ничего не могло быть, король долженъ былъ признать драгоцѣнныя качества въ своемъ министрѣ.
Въ тотъ же день былъ балъ, на которомъ юноша — король увлекся ловкой красавицей, дочерью графа Всюду-Поспѣй, увлекся до того, что видѣлъ ее во снѣ, и потому волшебница, желая избавить его отъ опасностей въ любви, превратила его въ собаку. Въ образѣ этого животнаго король узналъ многое, о чемъ онъ никогда бы не могъ узнать, пребывая въ своемъ натуральномъ видѣ; много полезныхъ вещей сообщили ему собаки и дали такое понятіе и характеръ людей, о которомъ онъ, еще юный и неопытный, не могъ и подозрѣвать.
Вотъ содержаніе первыхъ главъ сказки Лабулэ. О послѣдующемъ ходѣ разсказа мы сообщимъ нашимъ читателямъ въ свое время.