ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ХРОНИКА.
правитьСколько важныхъ событій совершилось съ той поры, какъ Жакъ Лефрень въ послѣдній разъ бесѣдовалъ съ своими русскими друзьями, сообщая имъ новости политической жизни Европы и всего прочаго міра! Сколько перемѣнъ, измѣнившихъ повидимому установившійся порядокъ вещей! Въ то время молодая французская имперія, родившаяся въ ночь второго декабря 1852 г., находилась въ апогеѣ своего могущества; теперь она находится въ состояніи явнаго упадка со всѣми признаками старости и даже скорой дряхлости. Подлѣ нея возникаетъ другая имперія; она быстро возвышается, хотя родилась почти вчера, — днемъ ея рожденія была битва при Садовой. Солнце заходитъ надъ Тюильери и восходитъ надъ берлинскимъ дворцемъ; или, говоря языкомъ биржи, которому отдаютъ теперь предпочтеніе предъ языкомъ поэзіи, — фонды Наполеонидовъ падаютъ, фонды же Гогенцоллерновъ возвышаются. Въ древнія времена необходимы были цѣлыя столѣтія, чтобы могущественная монархія дожила до старческаго возраста, — теперь не такъ. Мы живемъ гораздо скорѣе въ наше время. Въ западной Европѣ органическія конституціи считаютъ свой вѣкъ 10—20 то дани; непогрѣшимость папы ограничена жизнью Пія IX. Быстрота движенія по желѣзнымъ дорогамъ, способствующая быстрымъ и частымъ сношеніямъ людей между собою, даетъ такой же быстрый полетъ нашимъ мыслямъ. Ничто не оставлено въ покоѣ, даже мертвые потревожены въ ихъ могилахъ. Баронъ Гаусманъ, префектъ сенскаго департамента, провелъ бульвары на мѣстѣ парижскихъ кладбищъ и заставилъ возить мертвыхъ за десятки верстъ въ провинцію, чтобы туда, вмѣстѣ съ покойниками, перешіи всѣ атрибуты печалей человѣческихъ, коимъ всесильный падишахъ Парижа обѣщалъ вѣчное успокоеніе на новыхъ мѣстахъ. Впрочемъ извините, г. Гаусманъ сказалъ не просто вѣчное, а относительно вѣчное. Что разумѣлъ подъ этими словами важный сановникъ второй имперіи: нѣсколько лѣтъ или нѣсколько столѣтій? — онъ разъяснилъ этотъ вопросъ, и мы теперь знаемъ, что подъ относительной вѣчностію слѣдуетъ разумѣть просто пятнадцать лѣтъ.
Какой глубокій смыслъ въ этихъ повидимому простыхъ словахъ! Какъ прекрасно они разъясняютъ многое, казавшееся до сихъ поръ таинственнымъ, непонятнымъ! Мы знаемъ теперь, что вѣчностію въ пятнадцать лѣтъ слѣдуетъ также измѣрять господство тѣхъ людей, которые считали себя призванными спасти Францію отъ ея политическихъ и экономическихъ заблужденій, преобразовать весь ея соціальный строй и водворить въ ней блаженство и покой, — тѣхъ людей, которые, постоянно толкуя о мирѣ, съ такимъ постоянствомъ въ послѣдніе 15 лѣтъ мутили Европу и держали ее въ напряженномъ состояніи. Они считали свое господство вѣчнымъ, мы и будемъ измѣрять его мѣрой, придуманной однимъ изъ ихъ вѣрныхъ слугъ.
Въ этой новости нѣтъ ничего удивительнаго для нашихъ друзей. Они давно предвидѣли ее. Еще въ то время, когда имперія пожинала лавры подъ Севастополемъ, когда она вѣнчала себя лавровымъ вѣнкомъ подъ Сольферино, когда слава ея имени гремѣла на далекомъ Востокѣ, когда она присылала побѣдные бюллетени изъ Пекина и Сайгуна, когда она цивилизовала. Мексику, торжественно объявляя о неспособности и упадкѣ англо-саксонскаго племени, когда она дѣлала попытки уничтожить самостоятельность обѣихъ Америкъ, когда она мечтала уже объ учрежденіи всемірной монархіи, основанной на принципѣ всемірнаго рабства, — уже тогда мы говорили: «Все это вздоръ, безразсудства слѣдуютъ за безразсудствами; долго такъ продолжаться не можетъ. Бонапартистская имперія не заключаетъ въ себѣ никакого принципа; она вся состоитъ изъ противорѣчій; ей постоянно приходится балансировать, — толковать объ идеяхъ, доставшихся въ наслѣдство отъ первой революціи, которые Франція послѣдовательно развиваетъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ опираться на теорію феодальнаго права. Но ясно, что, при малѣйшемъ неосторожномъ шагѣ, равновѣсіе рушится, и съ нимъ вмѣстѣ рушится и вся система, на немъ основанная. На сколько теорія феодальнаго права несовмѣстна съ бонапартизмомъ, вышедшимъ изъ революціи, на столько же бонапартизмъ, опирающійся на теорію феодальнаго права, не можетъ уживаться съ тѣми идеями, которыя своимъ развитіемъ обязаны революціи».
Этими словами болѣе или менѣе точно объясняются убѣжденія, распространенныя въ средѣ людей, понимающихъ ходъ современныхъ событій. Разумѣется, теперь уже нетрудно по слѣдствіямъ опредѣлить причины, ихъ породившія; но еще очень недавно многіе, даже изъ людей мыслящихъ, не могли убѣдить себя, что на бонапартизмъ, въ концѣ его царствованія, будутъ въ одно и тоже время нападать, опираясь, съ одной стороны, на теорію феодальнаго права, а съ другой — на идеи, провозглашенныя первою революціею; это именно и происходитъ въ настоящее время, если мы не ошибаемся въ оцѣнкѣ событій.
Внутри Франціи съ бонапартизмомъ связана идея о давленіи всякаго проявленія свободы и независимости; внѣ Франціи — надежда на освобожденіе національностей; внутри онъ есть синонимъ деспотизма; внѣ либерализма. Чтобы не путаться въ лабиринтѣ безконечныхъ разсужденій, мы не будемъ разъяснять причины этихъ противорѣчивыхъ объясненій и примемъ фактъ, какъ существующій и извѣстный.
Что-же вышло? Бонапартизмъ, обязанный своимъ существованіемъ простому случаю, скоро износился — при употребленіи его во Франціи въ качествѣ революціоннаго принципа, и внѣ Франціи, какъ принципы противо-революціоннаго; онъ оказался безсильнымъ вынести двойную тяжесть, которую навалили на него съ обѣихъ сторонъ разомъ. Онъ поколебался, онъ зашатался, онъ падаетъ, онъ упадетъ совсѣмъ.
Притомъ, упадку второй имперіи помогло еще одно постороннее повидимому обстоятельство: политическій и соціальный застой Австріи былъ нарушенъ случайною силою обстоятельствъ, — Австріи, униженной потерей сраженія при Садовой. Въ нашемъ свѣтѣ, падающемъ ницъ передъ успѣхомъ, на долю побѣжденнаго остается всегда стыдъ и потери. До послѣдней и кровавой битвы въ Богеміи всѣ реакціонеры, феодалы, клерикалы и разныя другія подобныя партіи тянули всегда къ Австріи; даже прусскіе представители этихъ партій, особенно юнкерская, готовы были пожалуй замѣнить юныхъ Гогенцолерновъ старыми Габсбургами. Къ послѣднимъ лежали ихъ симпатіи, какъ къ представителямъ древняго феодальнаго принципа. Но на другой день послѣ сраженія все измѣнилось. Бисмаркъ сдѣлался такой силой, что каждая партія пожелала имѣть его въ числѣ своихъ. Даже демократы стали переходить къ нему массами подъ предлогомъ, что для германскаго единства стоитъ пожертвовать гражданской свободой, что великій министръ тоже для Германіи, что былъ Кавуръ для Италіи, даже болѣе — онъ Ришелье Германіи, съ тою лишь разницею, что французскій министръ, посылая на плаху Монморанси и Сенъ-Марса, унизилъ силу только мятежныхъ дворянъ, а Бисмаркъ, для усиленія своего отечества, отнялъ короны у королей и другихъ владѣтельныхъ принцевъ, — слѣдовательно онъ болѣе великъ чѣмъ Ришелье. Съ своей стороны, феодально-аристократическая партія соединилась съ Бисмаркомъ, потому, что, но ея мнѣнію, безъ единства Германіи для нѣмцевъ нѣтъ спасенія, и что нѣмецкій Ришелье подготовляетъ колоссальнаго Людовика XIV. «Дѣйствуй успѣшно и ты будешь правъ!» гласитъ народная мудрость.
Бисмаркъ ученикъ бонапартовской школы, и хотя, несмотря на его успѣхъ, мы не особенно уважаемъ этого великаго человѣка, мы однакоже должны признать за нимъ то достоинство, что онъ умѣлъ воспользоваться всѣмъ, что только могъ извлечь изъ преподаваемыхъ ему уроковъ. Онъ понялъ могущество двусмысленной политики; онъ умѣлъ ловко балансировать, удачно выходить изъ ложныхъ положеній; онъ пользовался всякими подмостками, какіе въ тайный моментъ представлялись пригодными: — сегодня онъ карабкается на верхъ, цѣпляясь за демократовъ, завтра аристократы подставятъ ему спины и онъ также удобно будетъ скакать но нимъ. Послѣдователи Лассаля и силезскіе ткачи видятъ въ Бисмаркѣ провозвѣстника великихъ экономическихъ началъ; самые смѣлые демократы уже видѣли осуществленіе своихъ любимыхъ идей, когда побѣдоносный министръ торжественно заявилъ о всеобщей подачѣ голосовъ во вновь созданномъ сѣверо-германскомъ союзѣ; они забыли въ своемъ увлеченіи, что Луи-Наполеонъ Бонапартъ, благодаря именно этой всеобщей подачѣ, могъ произвести государственный переворотъ. Революціонеры были признательны Бисмарку за униженіе Австріи и изгнаніе ганноверскаго короля. Но что особенно курьезно, — прусскіе либералы, эти ужасные предводители буржуазной и конституціонной оппозиціи, очутились въ числѣ друзей новаго великаго канцлера сѣвернаго союза, мало того, въ числѣ друзей, особенно искренно привязанныхъ къ нему, какъ будто ихъ силой заставили заявить свою признательность графу Бисмарку за то, что онъ ихъ билъ и оскорблялъ на каждомъ шагу. Но у всякаго барона своя фантазія, и о вкусахъ трудно спорить. Между тѣмъ именно эта ожесточенная война Бисмарка съ прусскими либералами возбудила къ нему симпатіи аристократической партіи, которая питаетъ самую искренную ненависть къ буржуазіи. Богатый и знатный сеньоръ охотнѣе подастъ руку простому рабочему на фермѣ, чѣмъ какому нибудь разбогатѣвшему толстопузому торговцу бакалейными товарами. Потому союзъ аристократіи съ рабочимъ классомъ еще возможенъ, но съ буржуазіей никогда. Въ обществѣ, также какъ въ электричествѣ, противоположные токи притягиваются, однородные же отталкиваются. Исторія строго осудитъ прусскихъ буржуа, отстранившихся отъ союза съ народомъ, несмотря на печальный примѣръ, который имъ дали событія 1848 года во Франціи; они насильственно заставили себя забыть, что тамъ за іюльскими днями совершенно логично послѣдовало второе декабря. Глава прусскихъ либераловъ, краснорѣчивый, хитрый, неутомимый, честолюбивый Шульце-Деличъ будетъ признанъ потомствомъ за самаго неразумнаго изъ всѣхъ неразумныхъ: потому что, стоя во главѣ народныхъ заемныхъ банковъ, покрывающихъ теперь Германію и составляющихъ чрезвычайно важную финансовую силу, — ему легко было дать иниціативу всему дѣлу. Если бы вмѣсто ремесленныхъ, буржуазныхъ въ маломъ видѣ, банковъ, онъ учредилъ дѣйствительно народные банки; если бы его менѣе заѣдала рутина и узкіе кружковые интересы, и онъ былъ бы болѣе хладнокровенъ и умѣренъ въ своей экономической полемикѣ; если бы онъ былъ менѣе экономическій сектаторъ, а болѣе гражданинъ; если бы онъ предпочиталъ массу кастѣ, онъ могъ бы сдѣлаться моральнымъ главой Германіи, онъ могъ бы способствовать заключенію союза образованной буржуазіи съ мускульной силой народа, — идеальнаго союза знанія и силы, безъ котораго не имѣли успѣха и не будутъ имѣть его еще долго всѣ попытки разумной соціальной реформы.
Бисмаркъ, подобно его тюильрійскому образцу, въ своей внутренней политикѣ руководствуется стариннымъ принципомъ divide et impera; съ помощью равныхъ вліятельныхъ глупцовъ и простаковъ, онъ натравливаетъ послѣдователей Шульце-Делича на лассальцевъ; буржуазію на народную партію; онъ прекрасно понимаетъ, что несогласіе между двумя живыми силами страны открываетъ широкое поле его личной иниціативѣ, и онъ можетъ дѣлать все, что ему нравится; онъ хорошо знаетъ, что если дѣло доходитъ до серьезной схватки, ему легко, по своему произволу, или хорошенько потрепать буржуазію или заткнуть ротъ народной партіи. — Въ рѣшительный моментъ отъ котораго зависѣлъ исходъ борьбы между королевской прерогативой, представляемой Бисмаркомъ, и парламентскимъ либерализмомъ, — когда дѣло дошло уже до того, что пришлось раздать солдатамъ боевые патроны и полковые командиры получили секретныя предписанія на случай волненія, — въ то самое время буржуазія, чувствуя себя совершенно изолированной, оставленной всѣми, приняла героическое рѣшеніе не выходить изъ предѣловъ покорности и осторожности, чтобы не сказать болѣе; и въ то время, когда Бисмаркъ самымъ наглымъ образомъ гналъ ее изъ палаты, она отвѣчала ему обнаженіемъ… своихъ головъ и самыми торжественными и умилительными возгласами, выражавшими полнѣйшую преданность, кротость и скромность.
Устроивъ свой внутренній Coup d'ètat, побѣдивъ законъ, конституцію, народное представительство, Бисмаркъ, совершенно также какъ и Наполеонъ, понялъ, что для окончательнаго укрѣпленія его положенія въ странѣ, необходима внѣшняя популярная война. Выдвинувъ на сцену догматъ о германскомъ единствѣ, также точно какъ Наполеонъ выдвинулъ принципъ національностей, — Бисмаркъ сдѣлалъ свою крымскую компанію въ Даніи. Въ Крыму трое были противъ одного; въ Шлезвигѣ же только двое, по это, разумѣется, только потому, что пришлось имѣть дѣло съ небольшой и небогатой Даніей; — и при этомъ условіи силы были слишкомъ неравны!
Раздѣлъ заграбленнаго далъ поводъ вашему великому дипломату начать войну противъ своего бывшаго союзника. Трудно было рѣшиться начать войну; побѣдить же новаго врага представлялось дѣломъ несравненно легчайшимъ Прусскій король чувствовалъ какое-то суевѣрное уваженіе къ Австріи; онъ не допускалъ даже мысли поднять оружіе противъ Габсбурговъ, противъ наслѣдниковъ священной римской имперіи. Всѣ военные, дипломаты и другіе люди, компетентные въ этомъ дѣлѣ, были убѣждены, что Пруссія, нападая на Австрію, вступитъ въ борьбу съ гораздо сильнѣйшимъ себя непріятелемъ. Наполеонъ, ъ своей стороны увѣренный въ томъ же. дѣйствовалъ ли или молчалъ: ободрялъ ли Бисмарка, попытать свои силы, или останавливалъ; обѣщалъ ли онъ ему нейтралитетъ, или грозилъ войной? — останавливаться на разрѣшеніи этихъ вопросовъ нечего. Всѣмъ извѣстны испугъ, недоумѣніе. почти столбнякъ, нашедшій на французскихъ дипломатовъ и военныхъ авторитетовъ съ какимъ они узнали объ ужасномъ пораженіи Бенедека. Ихъ особенно поразилъ не самый фактъ, а убѣжденіе, что не игольчатыя ружья Дрейзе побѣдили Австрію конкордата, а высшая степень развитія прусской арміи: старые опытные солдаты Гадецкаго, Шдика и Гіулая бѣжали предъ юными, неопытными прусскими войсками и предъ новобранцами ландвера. Въ этомъ обстоятельствѣ они усмотрѣли новую дѣйствительную силу Пруссіи. Извѣстіе объ ужасномъ пораженіи поразило одинаково какъ Ватиканъ, такъ и Тюильри; въ Ватиканѣ пролили обильныя слезы; въ Тюильри Наполеонъ III и г. Руэ переглядывались другъ съ другомъ испуганными глазами; они заговорили голосомъ тихимъ и трепещущимъ; они дрожали отъ страха и ужаса, увидѣвъ противъ себя новаго юнаго побѣдоноснаго непріятеля. Между Австріей конкордата и Франціей конкордата могли существовать несогласія, но эти несогласія были католическія и ихъ нетрудно было улаживать; по между Франціей и Пруссіей къ ненависти политической присоединялась еще ненависть религіозная, — ненависть, постоянно существующая между католиками и протестантами.
Политика Бисмарка резюмируется также, какъ еще недавно резюмировалась политика императора Наполеона, слѣдующими словами: внутри — обуздывать либеральную буржуазію посредствомъ тройной силы: невѣжественнаго и грубаго народа, арміи и клерикализма; внѣ — вести популярныя войны. Мы только-что говорили о двухъ воинахъ, веденныхъ во имя германскаго единства: датской и австрійской — онѣ были очень популярны въ Пруссіи. Послѣ побѣды при Садовой Бисмаркъ могъ, съ нѣкоторымъ рискомъ, идти на самую Вѣну и тамъ провозгласить единую великую Германію; но какъ его прототипъ послѣ Сольферино, Бисмаркъ раздумывалъ, не рѣшался, и склонился къ умѣренности. Проглатывая кусокъ за кускомъ южную Германію, заключая гамъ и сямъ военныя и таможенныя конвенціи. Пруссія готовится теперь къ большей войнѣ, которая можетъ дать ей владычество надъ всей Германіей и создать ей первенствующее мѣсто въ Европѣ. Она знаетъ, что счастіе оставляетъ старцевъ, и что французская имперія уже сильно старѣется и разрушается. Бисмаркъ приготовляется пожинать лавры, предъ которыми лавры Дюппеля и даже Садовой окажутся совершенно ничтожными, онъ приготовляется къ завоеваніямъ въ иностранныхъ земляхъ; онъ, можетъ быть, уже видитъ себя герцогомъ альзасскимъ и принцемъ лотарингскимъ. Основаніе всякой дипломатіи есть неблагодарность, сказалъ замѣчательный государственный человѣкъ ІІІварценбергъ. Бисмаркъ предполагаетъ также удивить міръ своей неблагодарностью. Еще молодой и сильный, онъ намѣревается употребить свои силы и свое искуство противъ своего учителя и наставника; и именно по этой причинѣ отъ своихъ современниковъ онъ пріобрѣтетъ право на титулъ руководителя общества, и еще знаменитаго руководителя. «Резюме всѣхъ священныхъ мистерій», говоритъ спокойный мистическій авторъ Палингенезіи, "можетъ быть передано такимъ образомъ: «посвящающій въ таинства всегда будетъ уничтоженъ посвященнымъ въ нихъ.»
Что касается характера борьбы, которая неминуемо возгорится между двумя претендентами на руководительство европейскими дѣлами, Наполеономъ и Бисмаркомъ, то несомнѣнно, что съ одной стороны она должна принять революціонное направленіе, съ другой противо революціонное. Роль революціонера, худо ли, хорошо ли принадлежитъ императору Наполеону, обязанному своимъ существованіемъ народному избранію и февральской революціи, — императору Наполеону, имѣющему притязаніе на веденіе войнъ только изъ-за идеи. Когда первый изъ Наполеоновъ былъ побѣжденъ при Лейпцигѣ и Ватерлоо, его пораженія сочтены за пораженія революціи контръ-революціею, несмотря на то, что Наполеонъ былъ самъ контръ-революціонеръ въ душѣ и что этотъ новѣйшій деспотъ былъ низвергнутъ возстаніемъ нѣмецкихъ либераловъ, вооружившихся на войну за свободу (Freiheits Krieg). Хочетъ ли она, или не хочетъ, но Франція не можетъ отказаться отъ наслѣдства, оставленнаго ей революціею 1789 и 1792 годовъ; она можетъ имѣть правителей, дѣлающихъ всевозможное, чтобы создать изъ нея солдатъ для службы реакціи и даже папѣ, но она не можетъ вести значительной войны безъ того, чтобы ея побѣды, даже ея пораженія, не были приписаны революціонной партіи. Первая имперія впродолженіи долгаго времени вынуждена была называть себя французской республикой; вторая имперія должна была торжественно заявить, что она дѣйствуетъ на основаніи «безсмертныхъ принциповъ 1789 года.» Необходимость, надежда на выигрышъ побудятъ вторую имперію, вовлеченную въ борьбу съ Германіей, дѣйствовать или, по крайней мѣрѣ, показывать видъ, что дѣйствуетъ — революціонымъ путемъ. Трехцвѣтной французское знамя не можетъ имѣть другого значенія, даже и тогда, когда неблагоразумные распорядители пошлютъ его въ кортежѣ кардинала Антонелли противъ Гарибальди и итальянскаго народнаго движенія.
Если французское знамя не можетъ представлять собою ничего другого, кромѣ французской революціи, или просто изображать революціонный принципъ, то знамя, которое ему противопоставятъ, хотятъ ли того или не хотятъ, непремѣнно будетъ служить принципу противо-революціонному. Этимъ мы однакоже не хотимъ сказать, что всѣ нѣмецкіе либералы съ полнѣйшей готовностью и радостью кинутся подъ анти-революціонное знамя, по вынужденные на это,іони встанутъ въ ряды не особенно горюя. Чтобы завоевать своему отечеству первенствующую роль въ Европѣ, имъ необходимо національное единство; если для этого нужна германская имперія, они не позволитъ себѣ долго раздумывать; если для того, чтобы создать имперію, необходимо поступиться свободой, они откажутся отъ нея на неопредѣленное время. И вотъ почему знамя, поднятое королемъ Вильгельмомъ I, опирающимся на юнкерскую партію, и Бисмаркомъ, заклятымъ врагомъ-либераловъ, не представляетъ, и не можетъ представлять ничего другого, кромѣ эгоистической идеи, идеи личнаго возвышенія, и Пруссія, силою обстоятельствъ, будетъ вынуждена опираться на болѣе общую идею — контръ-революціи, чтобы тѣмъ самымъ удобнѣе противостать революціонному знамени.
Кстати замѣтимъ при этомъ, что мы, выставляя эту вѣроятность будущихъ событій, руководимся совершеннымъ безпристрастіемъ, откидывая въ сторону всѣ наши личныя симпатіи и антипатіи. Оговорившись, послѣдуемъ далѣе въ нашемъ изложеніи, и предположимъ, что мы описываемъ партію шахматной игры, имѣя дѣло съ бѣлыми и черными.
Принимая за аксіому, что французская имперія, хотя и противъ желанія, представляетъ собою принципъ революціонный, а Германія противо-революціонный, можно ли утвердительно сказать, за кѣмъ останется побѣда?
Можно. Она никакъ не будетъ на сторонѣ французской имперіи. Послѣдняя постоянно переходила отъ ошибки къ ошибкѣ. Выйдя изъ февральской революціи, она поставила себѣ цѣлію уничтожить французскую республику: затѣмъ она стала дѣйствовать противъ итальянскаго движенія; она составила обширный проектъ уничтоженія республики Соединенныхъ штатовъ, и сдѣлала, все возможное, чтобы уничтожить свободу въ Мексикѣ. Интимныя противорѣчія, которыя такъ долго составляли ея силу и могущество, показываютъ теперь ея слабость и станутъ причиной ея гибели. Нельзя въ одно и тоже время считать себя результатомъ всеобщей подачи голосовъ и говорить: въ одномъ человѣкѣ заключается вся Франція. «Франція, это — Я» дико звучитъ въ устахъ человѣка, всѣмъ обязаннаго февральскимъ днямъ. Подобныя противорѣчія еще могутъ имѣть смыслъ во времена междуцарствія, когда движеніе сдерживается реакціей, когда побѣда еще сомнительна, когда усталые бойцы отдыхаютъ каждый въ своемъ углу и собираютъ свои силы, чтобы успѣть распорядиться ими въ благопріятное время. Тогда каждаго, кто съумѣетъ воспользоваться обстоятельствами, примутъ съ распростертыми объятіями; ему стоитъ сказать: «я имѣю полномочіе отъ той и другой партіи: я буду дѣйствовать въ качествѣ представителя одинаково какъ отъ черныхъ, такъ и отъ красныхъ» — и ему повѣрятъ. Но когда красный и черный схватятъ за воротъ одинъ другого, представителю интересовъ обѣихъ партій остается одно — удалиться какъ можно скорѣе со сцены. Болѣе слабый говоритъ охотно: «тотъ за насъ, кто не противъ насъ»; поболѣе сильный скажетъ: «тотъ противъ насъ, кто не съ нами»,
Франція съ 1789 года находится постоянно въ гражданской войнѣ. Обѣ имперіи были интермедіями, въ которыхъ Европа и Франція пытались привести въ равновѣсіе враждующія партіи. Тщетно обѣ имперіи пытались замѣнить собою то, что они называли «старыя партіи.» Послѣднія пережили первую и переживутъ вторую имперію потому, что онѣ представляютъ два принципа, старые какъ міръ, какъ статика и динамика, какъ душа человѣческая, между тѣмъ какъ наполеоновская династія не была, не есть и никогда не будетъ ничѣмъ инымъ, какъ только временной мировой сдѣлкой. Нація позволила наполеонидамъ уничтожать республики потому, что они взамѣнъ ихъ выставили принципъ національностей; она позволила имъ играть въ либерализмъ и автократію: она ничего не говорила противъ теоріи свободнаго обмѣна и обществъ императорскаго принца; противъ буржуазной экономіи и народнаго псевдо-соціализма, противъ папизма и кавуризма и тысячи другихъ противорѣчій. Но не такое двусмысленное правительство, во главѣ націи такъ раздѣленной, какъ Франція, — не такое правительство можетъ оказать серьезное сопротивленіе сомкнутымъ батальонамъ, солиднымъ, сплотившимся, единодушнымъ массамъ тевтоновъ, собравшихся изъ всѣхъ мѣстъ Германіи.
Это намъ кажется совершенно яснымъ и вѣрнымъ, и категорически вытекаетъ изъ слѣдующихъ умозаключеній:
Бонапартистское междуцарствіе приходитъ къ концу, потому что оно уже не нужно какъ внутри, такъ и внѣ Франціи. Внутри оно не имѣетъ болѣе силы обуздывать, въ чемъ именно и заключалась его роль; внѣ оно неспособно приводить въ исполненіе свою старую задачу — освобожденіе національностей. Экспедиція противъ мексиканской націи уличила ее во лжи; таже ложь выяснилась и въ римскомъ походѣ противъ Италіи и Гарибальди. Экспедиція противъ германской національности, виновной въ томъ, что она начинаетъ возрастать и дѣлаться сильной, прибавитъ еще новую ложь къ двусмысленной дѣятельности второй имперіи. Теперь ей ничего болѣе не остается, какъ только поставить на ставку демократическую и соціальную революцію. А при этомъ условіи она неминуемо будетъ разбита; — я ошибаюсь, не разбита, но совершенно раздавлена.
Тѣ осуждены погибнуть, кто идетъ въ сообществѣ или подъ начальствомъ людей, осужденныхъ на гибель. Mitgefangen, — mitgehangen, говоритъ нѣмецкая пословица. Если Франція вступитъ въ великую борьбу, имѣя во главѣ императора Луи-Наполеона Бонапарта. она падетъ вмѣстѣ съ Луи-Наполеономъ Бонапартомъ. Она падетъ потому, что имперія не есть миръ; она есть война и въ концѣ концевъ вторженіе иноземцевъ въ предѣлы Франціи. И если Франція испытаетъ это вторженіе, Франція побѣжденная, оскорбленная, изувѣченная, — съ той минуты настанетъ царство гражданской войны въ Европѣ, послѣдуетъ обвиненіе германской расы въ преступленіи, притѣсненіи и подлости, и осужденіе латинской расы на стыдъ, горе и месть.
Франція должна приготовиться къ сильнымъ потрясеніямъ, если она будетъ застигнута войной съ Германіей, при существующей въ ней теперь правительственной системѣ: ей придется выдержать новый Лейпцигъ и новое Ватерлоо. Таковъ выводъ, къ которому необходимо придти, исходя отъ дѣйствующихъ теперь фактовъ и ставя рядомъ три главные положенія: Франція, Наполеонъ и война, которая приготовляется, которую всѣ чувствуютъ въ воздухѣ, несмотря на успокоительныя заявленія какъ Бисмарка, такъ и императора Наполеона. Но къ этому еще можно прибавить революцію, орлеанизмъ, легитимизмъ, католицизмъ, англійское вліяніе, итальянское вліяніе и другіе болѣе или менѣе важные элементы, которые несомнѣнно должны играть немаловажную роль въ этой великой борьбѣ.
Мы предположили худшій исходъ, но потому, что этотъ исходъ самый простой, самый естественный и самый вѣроятный. Во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что Франція должна дорого поплатиться за свою связь съ бонапартизмомъ и за свои ошибки послѣдняго времени. Едва окончилась февральская революція, какъ уже выступилъ на сцену грубый и жестокій эгоизмъ, и Франія стала переходить изъ реакціи въ реакцію. Французы, какъ древніе афиняне, любятъ мораль, но при непремѣнномъ условіи, чтобы она выдавалась малыми дозами. Французскій народъ восторгался республикой и восторгался бы ею до сихъ поръ, еслибъ при ея существованіи могъ избавить себя отъ обязанностей, налагаемыхъ ею. Когда реакція произвела государственный переворотъ, то послѣ второго декабря народъ протестовалъ разными способами противъ него, но скоро успокоился и даже сталъ твердить: «очень хорошо, ловко распорядились!» И онъ утвердилъ новый порядокъ своимъ лотомъ; онъ также, какъ афиняне, осудилъ своего Аристида на изгнаніе, онъ, легкомысленный, усталъ слушать постоянное прибавленіе къ имени Аристида — «справедливый.» Ему, этому французскому народу сказали: «разбогатѣй сперва и тогда все тебѣ будетъ дано: и могущество, и уваженіе, и обаяніе и слава. И какъ легко получить все это. Для того чтобы обогатиться, тебѣ не нужно будетъ работать, достаточно только играть счастливо, и ты играй на биржѣ.» И онъ играетъ на биржѣ, и уже потерялъ изъ своего богатства отъ 7 до 8 милліардовъ; онъ теряетъ по 500 милліоновъ въ годъ; онъ теряетъ плоды своего труда; изчезло его могущество, обаяніе; не пріобрѣлъ онъ ни славы, ни уваженія. Вокругъ него постоянно раздаются зловѣщія слова: упадокъ, разрушеніе, катаклизмъ, катастрофа. Онъ уже наказанъ въ своей гордости, онъ страшится еще большаго наказанія и его душа узнала тоску и горе. Но горе для него полезно; оно внушаетъ ему иногда великія рѣшенія. Онъ любитъ забываться въ разныхъ пустякахъ; въ нихъ онъ большой эгоистъ, въ худшемъ значеніи этого слова; но онъ способенъ на великія дѣла, если только великая идея или даже большое несчастіе живо затронутъ его, потрясутъ его душу до того, что онъ забудетъ тщеславіе, постоянно разъѣдающее его. Мы не станемъ жалѣть, если Франція будетъ наказана, потому что она заслуживаетъ наказанія, и потому еще, что оно вѣроятно будетъ причиной ея благосостоянія въ будущемъ.
Однакоже справедливость требуетъ сказать, что, и недожидаясь нашествія извнѣ, Франція повидимому начала приходить въ себя и какъ будто желаетъ предупредить несчастіе. Она уже почувствовала стыдъ за свое невѣжество, за свое рабство и начала убѣждаться въ ложности своей славы; снова она начинаетъ желать честной, серьезной работы, справедливости, свободы, истины. Но мѣрѣ того, какъ она возрождается къ жизни, имперія приближается къ упадку. Читаютъ теперь такъ много, какъ никогда прежде не читали; читаютъ даже серьезные вещи; земледѣльцы, работники, мелкіе буржуа, почерпавшіе мудрость въ Маленькомъ монитерѣ и въ Petit Journal, теперь ищутъ ее въ иллюстрированныхъ изданіяхъ и даже въ оппозиціонныхъ журналахъ. Учреждаются ученыя общества, библіотеки и кабинеты для чтенія; устраиваются рабочіе клубы и кооперативныя ассоціаціи. Журналы говорятъ другимъ языкомъ, чѣмъ прежде, потому что разговоры теперь стали иные — стоитъ прислушаться о чемъ и какъ говорятъ на улицѣ, въ омнибусахъ, въ вагонахъ, въ салонахъ, въ дружескихъ кружкахъ. Но такъ говорятъ не только "неисправимые, " пропагандирующіе программу покой Франціи; — новую рѣчь можно услышать даже отъ чиновниковъ, занимающихъ видныя мѣста въ различныхъ административныхъ сферахъ. Приближенные ихъ превосходительствъ Руэ и Пинара скажутъ вамъ, что во Франціи всѣ согласны въ трехъ пунктахъ: 1) Отдѣленіе церкви отъ государства; 2) Большее число постоянной арміи и вооруженіе цѣлой націи по швейцарской системѣ; 3) даровое и обязательное обученіе. Но внѣ этихъ трехъ вопросовъ мнѣнія сильно раздѣляются и идутъ безконечные споры.
Такъ какъ я не имѣю права требовать, чтобы мнѣ вѣрили на слово, то, для поясненія моихъ положеній, насколько позволяетъ мнѣ память, возьму на удачу нѣсколько знаменательныхъ происшествій, которыя еще такъ недавно, во времена покойныхъ Билльо и Морни, во Франціи казались бы просто невѣроятными.
Вотъ, напримѣръ, Фигаро, предметъ нѣжнѣйшей любви Морни и жокей-клуба, — Фигаро, мониторъ кокотокъ, игроковъ Баденъ-Бадена, Эмса и Гамбурга; почитатель ханжи Луи Бельо, — этотъ самый Фигаро переходитъ въ самую рѣшительную, въ самую радикальную оппозицію и затрогиваетъ правительство, биржу и даже духовенство.
Или, судья, который объявляетъ, что гражданинъ имѣетъ право противиться полиціи, въ случаѣ неправильныхъ ея распоряженій… Тѣни Пьетри, Карлье не обезпокоили ли васъ въ вашихъ гробницахъ!
Или, въ Сен-мартенскомъ театрѣ шло такъ называемое "обозрѣніе, " т. е. пьеса съ выставкой обнаженныхъ женщинъ, шумомъ отъ разныхъ взрывовъ и блескомъ бенгальскаго огня и электрическаго освѣщенія, — нѣчто въ родѣ балагана. Одинъ изъ зрителей рѣшился свисткомъ протестовать противъ безобразнаго представленія вообще, и противъ какой-то ужь очень нелѣпой выходки актера въ частности. Начальнику клакеровъ не понравилась такая свобода дѣйствій, и онъ обратился къ полиціи съ просьбою унять безпокойнаго. Полицейскій агентъ, съ особенной любовью и съ пылкой энергіей, взялся за дѣло, но, къ своему удивленію, встрѣтилъ сопротивленіе со стороны мирнаго гражданина, который настаивалъ на правѣ свистать или аплодировать по своему произволу. Полицейскій агентъ потребовалъ подкрѣпленія и, заручившись силою, пытался арестовать противника безобразныхъ театральныхъ представленій. Но тотъ, схватившись за барьеръ галереи, упорно сопротивлялся. Чтобы побѣдить его упорство, полицейскіе затянули свистуну галстукъ до того, что онъ лишился чувствъ, почему не могъ уже оказывать сопротивленія и это понесли на рукахъ. Свидѣтель возмутительнаго произвола полиціи, — публика, въ двѣ тысячи человѣкъ, пришла въ страшный Гнѣвъ. «Мы не выйдемъ изъ театра, пока не возвратятъ сюда удушеннаго.» — "Подайте удушеннаго, или мы разнесемъ театръ на куски, " кричали въ разныхъ мѣстахъ театра. Никакія извиненія директора театра, режиссера, полицейскихъ, ничто не производило вліянія и публика продолжала кричать: «Подайте сюда удушеннаго!» Наконецъ побѣда осталась за публикой, и удушенный, приведенный въ сознаніе медиками, предсталъ на сценѣ предъ нею, поддерживаемый своими друзьями; жестами и взглядами онъ, едва держащійся на ногахъ, благодарилъ своихъ избавителей. Полиція понесла совершенное пораженіе.
Еще случай. Нѣсколько театровъ стоятъ на томъ же самомъ бульварѣ, на которомъ построенъ Сенъ-мартенскій театръ; къ полночи тысячи зрителей, выходящихъ изъ театровъ, собираются на этомъ бульварѣ. Нынѣшняя зима была очень холодна, вода замерзла и выпало очень много снѣга; подлѣ укрѣпленія Шато-д’О мальчики устроили катокъ. На этотъ импровизированный катокъ собралось много охотниковъ развлечься катаньемъ на конькахъ и просто по льду. Окончилось представленіе въ театрахъ и къ катку прибыли новые охотники; такое громадное скопленіе людей въ одномъ мѣстѣ воспрепятствовало правильному движенію по бульвару, но какъ ни велико подобное неудобство, однакоже парижане легко примиряются со всякими неудобствами, въ особенности, если съ ними сопряжено развлеченіе, а потому, вмѣсто того, чтобы негодовать на невольное препятствіе, массы людей, вышедшія изъ театра, не умѣющія или не желающія кататься по льду, остановились у катка какъ простые зрители, что разумѣется не могло способствовать установленію правильности движенія. Полицейскій, наблюдающій здѣсь за порядкомъ, рѣшился энергически возстановить его и немедленно первый, попавшійся подъ руку, гражданинъ былъ схваченъ имъ за-воротъ и приглашенъ прогуляться въ префектуру. Но чрезъ секунду, при громкомъ смѣхѣ, и полицейскій и его жертва, влекомые толпой народа, катились по неволѣ по льду. Еще моментъ, и жертва очутилась вдалекѣ отъ своего врага. Полицейскій оказался изъ числа угрюмыхъ, онъ поклялся, что отомститъ и возстановитъ достоинство имперіи, оскорбленной въ его лицѣ; почему, собравъ товарищей, отправился къ начальнику военнаго поста въ Шатод’О и донесъ ему о сопротивленіи публики. Тотъ разсудилъ дать необходимую военную силу въ помощь полиціи и послалъ на мѣсто происшествія капрала и четырехъ солдатъ, однимъ словомъ такую силу, съ какой маршалъ Бюжо считалъ возможнымъ предупредить февральскую революцію. Полицейскіе, подъ прикрытіемъ четырехъ солдатъ и капрала, прибыли на мѣсто происшествія; но въ то время, какъ они объявляли приказъ, трехъ изъ нихъ схватили и, при неистовыхъ крикахъ и громкихъ аплодисментахъ, прокатили по льду. Полицейскіе побагровѣли отъ гнѣва; схвативъ какого-то скромнаго гражданина, они приказали военной силѣ, немедленно отвести его въ казарму, что было тотчасъ же исполнено и ворота казармы затворились за арестованнымъ и солдатами. Толпа послѣдовала за ними и постоянно прибывала въ числѣ, такъ, что къ тремъ часамъ утра собралось нѣсколько тысячъ народа. Вся эта толпа была въ сильнѣйшей агитаціи. Крики: «Прочь В..! Прочь Шасспо! Да здравствуетъ Гарибальди» — раздавались непрерывно. Вскорѣ, запѣли Марсельезу и разгоряченная толпа стала ломиться въ ворота, бить стекла и произносить весьма энергическія угрозы. Желая предупредить дальнѣйшія непріятности, начальникъ военнаго поста разсудилъ лучше освободить плѣнника, обратившись къ публикѣ съ просьбою разойдтись и не дѣлать безпорядковъ. Тѣмъ дѣло и кончилось. Но кто, еще наканунѣ, могъ предвидѣть, что толпа атакуетъ укрѣпленіе Шато-д’О, снабженное пушками и имѣющее гарнизонъ слишкомъ въ тысячу человѣкъ. Шато-д’О — одно изъ двухъ главныхъ укрѣпленныхъ стратегическихъ сооруженій Парижа, хорошо вооруженное, — и на него сдѣлано нападеніе раздраженной толпой, бросавшей въ осажденныхъ, лучше сказать въ стѣны, не пули и ядра, а снѣжки и куски льда.
Все это можетъ показаться смѣшнымъ въ другой странѣ, но слѣдуетъ замѣтить, что французъ становится самимъ собою, только миновавъ фазисъ веселости; его серьезное настроеніе, даже его геройство сильно приправлено ребячествомъ. Этими подробностями доказывается лучше, чѣмъ длинными разсужденіями о законодательномъ корпусѣ, о военномъ законѣ, о затрудненіяхъ при выборахъ, что обаяніе, внушаемое правительствомъ, изчезаетъ, а вслѣдствіе этого падаетъ и само правительство, такъ какъ французами можно управлять только обаяніемъ.
Надо сознаться, что если бы правительство предположило нарочно лишиться обаянія, оно не могло бы поступать иначе, чѣмъ теперь. Послѣ блистательной, колоссальной неудачи мексиканской экспедиціи, оно должно бы одуматься, имѣя уже передъ собою мудрый примѣръ другой державы. Нѣтъ, оно надѣялось скрыть пораженіе, бывшее результатомъ битвы подъ Садовой, скрыть свою явную непредусмотрительность, свое полнѣйшее невѣденіе истиннаго положенія вещей, и продолжало вмѣшиваться во всѣ дѣла, съ напускною важностью. Создавъ сильнаго врага въ Соединенныхъ штатахъ, французское правительство раздражило побѣдоносныхъ пруссаковъ, требуя платы за сохраненіе болѣе или менѣе враждебнаго нейтралитета; оно потребовало округленія границъ подъ предлогомъ, что Пруссія слишкомъ расширила свои предѣлы и можетъ вознаградить Францію. Нѣмцамъ это конечно показалось страннымъ. «Какъ, если я получу наслѣдство, если найду деньги, я обязанъ вознаграждать сосѣдей». Разбитое со стороны Саррелуи и Сарребрюка, французское правительство набрасывается на Люксенбургъ. Офиціальный владѣтель этой маленькой страны соглашается продать своихъ подданныхъ по пятидесяти франковъ за душу, и вотъ Наполеонъ III требуетъ, чтобы Бисмаркъ вывелъ изъ Люксембурга прусскій гарнизонъ, такъ какъ эта крѣпость — пушка, направленная противъ Франціи, какъ будто пограничныя крѣпости де пушки, направленныя одна на другую: Метцъ на Триръ, Майнцъ на Страсбургъ. Къ великому удивленію Европы, секундантамъ этой дуэли удалось уладить дѣло, такъ какъ Бисмаркъ не билъ еще готовъ къ войнѣ, а Наполеонъ III и подавно; сами военные сознаются теперь, что если бы война разразилась въ то время, французскій главный штабъ, незнакомый съ стратегическими путями страны, не зналъ бы, гдѣ встрѣтить прусскія войска, которыя пришлось бы можетъ быть ожидать подъ стѣнами Парижа. Французскіе арсеналы опустѣли вслѣдствіе отдаленныхъ экспедицій. Понадобился еще годъ труда и чрезвычайныхъ издержекъ (въ Метцѣ 75 мил.) для того, чтобы маршалъ Ніэль могъ сказать Наполеону: «ваше величество, когда вамъ угодно!» а между тѣмъ, не побоялись дѣлать вызовъ Пруссіи, опьяненной гордостью побѣды.
Таже непредусмотрительность въ итальянскомъ вопросѣ. Гарибальди сказалъ: «Ментана была для меня гибельнѣе Аспромонте. При Аспромонте я былъ раненъ въ ногу, при Ментанѣ въ сердце». И несмотря на это, французы не думаютъ, что изъ четырехъ дѣйствующихъ лицъ при Ментанѣ (Гарибальди, Викторъ Эммануилъ, пана Пій IX, и императоръ Наполеонъ) освободитель обѣихъ Сициліи получилъ самый тяжкій ударъ. Не говоря уже о другихъ, императоръ французовъ достигъ искренней вражды единственнаго союзника, на помощь котораго онъ могъ еще разсчитывать въ приготовляющейся великой воинѣ. Съ этихъ норъ итальянскій народъ — непримиримый врагъ его. Между тѣмъ, воля Франціи была совершенно ясна; буржуазія и народъ довольно громко кричали: оставьте нану вѣдаться самому съ Гарибальди, дайте Антонелли самому устроить дѣло съ Ратацци. Съ 1848 г. во Франціи не встрѣчалось подобнаго единодушія; всѣ удивлялись этому всеобщему согласію, за исключеніемъ впрочемъ духовенства, и Дюпанлу съ Бельо надѣлали такого шума своими клерикальными выходками, что испуганный императоръ напугалъ Виктора Эммануила, поддался своимъ врагамъ легитимистамъ, и Гарибальди встрѣтилъ не итальянскія войска, которыхъ онъ ждалъ, а ружья Шасспо. "Наши Шасспо надѣлали чудесъ, " воскликнулъ французскій генералъ съ глупою радостью. Конечно, надѣлали чудесъ! Со времени Ментаны, въ особенности послѣ знаменитаго никогда, произнесеннаго г. Руэ въ приснопамятное засѣданіе 5-го декабря: "никогда не позволимъ мы Италіи занять Римъ, « приготовляется война между Франціей и Италіей. Съ этихъ поръ идутъ постоянныя толки о мюратистскихъ интригахъ, поддерживаемыхъ въ Неаполѣ и подкрѣпляемыхъ французскимъ правительствомъ; на лету схвачены слова посланниковъ Наполеона III при римскомъ и флорентинскомъ дворахъ: „1808 г. увидитъ конецъ итальянскаго единства“. Но, если настанетъ конецъ итальянскому единству, настанетъ конецъ и піемонтской монархіи, къ которой присоединилось съ охотою республиканское и федеративное населеніе Италіи, именно для скорѣйшаго достиженія національнаго единства. Отнынѣ между Италіей и Франціей можетъ существовать только одно отвращеніе; благодаря Наполеону, водворились недоразумѣнія между Италіей и ея правительствомъ, обвиняемымъ въ трусливомъ подчиненіи внушеніямъ тюильрійскаго кабинета. И конечно, не періодически возобновляющимся слухамъ о государственномъ переворотѣ., готовящемся во Флоренціи, успокоить и утишить умы. Однимъ словомъ, Италія идетъ быстрыми шагами къ банкротству, къ революціи, къ войнѣ съ Франціей, и этимъ она обязана г. Руэ и ружьямъ Шасспо. Мы обвиняли французскую политику въ непредусмотрительности — это обвиненіе намъ кажется теперь слишкомъ слабымъ.
А что же Англія? Англія чуетъ, что опасная болѣзнь постигла ея союзника императора французовъ, и отъ времени до времени, изъявляетъ ему свое соболѣзнованіе. Она уже принимаетъ предосторожности, отправляетъ экспедицію въ Абиссинію, для того чтобы овладѣть еще новыми морскими станціями, укрѣпиться на Востокѣ, и еще болѣе противодѣйствовать тамъ французскому вліянію. Въ настоящую минуту, впрочемъ, вниманіе ея обращено на другой предметъ. Въ видѣ подарка къ Новому году, французское правительство представило ей истинную или предполагаемую переписку между предводителями феніанскаго движенія и нѣкоторыми изъ главнѣйшихъ дѣятелей партіи дѣйствія на континентѣ. Англія, уже не та Англія, которую мы знали, — скрытная, самодовольная, разумно либеральная и очень положительная. Гнѣвъ и бѣшенство душатъ ее, она содрогается отъ страха и негодованія, Она также ранена и рана ея воспаляется. Все, что принадлежитъ къ аристократіи, высшей-или мелкой буржуазіи, говоритъ только о томъ, чтобы залить кровью Ирландію и стѣснить народъ, — незабудьте, англійскій народъ, такъ какъ англійскихъ рабочихъ подозрѣваютъ въ симпатіи къ феніямъ, что еще впрочемъ не доказано, и уличаютъ въ ненависти къ аристократіи и англиканской церкви въ Ирландіи. Такимъ образомъ, въ правительственныхъ классахъ говорится только о репрессивныхъ мѣрахъ, и въ настоящую минуту реформисты и либералы находятся въ смущеніи. Какъ бы не разыгрался этотъ кризисъ, французскому правительству нечего надѣяться ни на тори, въ рукахъ которыхъ находится теперь власть, ни на виговъ, и тѣмъ менѣе, на помощь народа.
По императоръ Наполеонъ разсчитываетъ, можетъ быть, на своего новаго союзника императора Франца-Іосифа. Наполеонъ III сломилъ силу и могущество Австріи при Маджентѣ и Сольферино, и заставилъ ее играть грустную роль побѣжденной. Онъ увлекъ несчастнаго Максимиліана и привелъ его изъ Мирамаре въ Кверетаро. Въ Вѣнѣ, при погребеніи истерзанныхъ останковъ этого молодаго мечтателя, почетное мѣсто было занято посланникомъ императора французовъ; къ нему обращались всѣ взоры и вполнѣ справедливо. Союзъ и дружба съ Наполеономъ гибельнѣе для Австріи вражды и войны. Этотъ союзъ заключается противъ Пруссіи — эта тайна извѣстна, всѣмъ, но всѣмъ извѣстно также, что лишь только пуля перелетитъ черезъ Рейнъ, вся Германія возстанетъ противъ Франціи, составляющей для нея предметъ ненависти и вражды. Южныя государства съ восторгомъ воспользуются случаемъ присоединиться къ сѣвернымъ, возникнетъ полное единеніе въ ущербъ императору австрійскому и тѣмъ державамъ, которыя хотѣли бы воспрепятствовать этому.
Не слѣдуетъ забывать, что и съ этой стороны возникаетъ такое стеченіе обстоятельствъ, которое, не будучи благопріятнымъ для Бисмарка, въ тоже время чрезвычайно невыгодно для императора Наполеона.
Для Австріи было полезно и благодѣтельно быть побѣжденной и униженной; подобно Пруссіи послѣ іенскаго сраженія, она поняла, что для возстановленія упавшихъ силъ ей необходимо преобразоваться и возродиться. Императору нужно было прежде всего примириться съ своими австрійскими и венгерскими подданными; онъ призналъ конституцію, которая возбуждаетъ слѣдующія восклицанія во Франціи: „свободу, какъ въ Австріи“! Мы едва вѣримъ собственнымъ глазамъ, читая въ вѣнскихъ газетахъ слѣдующія. „Новыя положенія военнаго устройства“, предложенныя венграми, принятыя министерствомъ и одобренныя императоромъ:
1) Истинное и дѣйствительное вооруженіе всего народа. Замѣнъ не допускается.
2) Гражданское и политическое раздѣленіе страны на округа и приходы сохраняется и для военной организаціи.
3) Рекруты обучаются военному искуству на мѣстѣ жительства.
4) Постоянное войско должно быть доведено до mininum’а; при короткомъ срокѣ службѣ, оно постоянно будетъ состоять изъ новобранцевъ, которые, обучившись военному искуству, расходятся по домамъ и замѣняются опять вновь поступающими на службу.
5) Срокъ службы, т. е. обученія въ постоянной арміи назначенъ годовой. Но и этотъ срокъ предполагается ограничить одною или двумя годичными третями».
Какая разница между этими положеніями и закономъ, предложеннымъ императоромъ Наполеономъ законодательному корпусу, по которому 800,000 человѣкъ должны служить въ войскѣ впродолженіи девяти съ половиною лѣтъ! Враги наполеоновскихъ войска и династіи не могли бы придумать ничего лучшаго, чтобъ вселить непріязненныя чувства къ обоимъ.
Но вернемся къ Австріи, и для доказательства на сколько глубока, серьезна и радикальна перемѣна, происходящая въ Verdummungs Oestreich, представимъ нѣкоторыя подробности заимствованныя главнымъ образомъ изъ кореспонденціи англійскаго обозрѣнія "the Spectator: "
Порывъ восторга охватившій Австрію, при извѣстіи, чѣо императоръ нѣсколько проучилъ епископовъ, можетъ быть одно изъ самыхъ замѣчательныхъ событій этого года. Оно показываетъ, что послѣднее государство, считавшееся вполнѣ преданнымъ папѣ, покидаетъ его дѣло. Въ Англіи, Австрію считали ультрамонтанскимъ государствомъ, думали, что она обречена реакціи, но теперь положеніе вещей измѣнилось. Послѣ 18-ти лѣтъ неограниченнаго владычества въ политикѣ, обществѣ, въ области воспитанія, духовенство возбудило къ себѣ ненависть въ томъ самомъ поколѣніи, которое оно воспитало. Въ Австріи, какъ и всюду, духовное владычество поселило къ себѣ неудовольствіе и ту странную и глубокую ненависть, которую оно постоянно возбуждаетъ.
Еще недавно 2000 школьныхъ учителей, подверженныхъ чисто солдатской дисциплинѣ, объявили публично въ большой залѣ вѣнскаго дворца, что предпочитаютъ голодную смерть дальнѣйшему подчиненію тиранніи духовенства. Императоръ, меланхоликъ, воспитанный іезуитами, привыкшій къ несчастію, въ глубинѣ души — ультрамонтанецъ, по событія заставляютъ его дѣйствовать теперь противъ духовенства. Нѣкоторыя лица изъ знати готовы бы были поддерживать духовную власть, — но теперь и они должны молчать. Въ отдаленныхъ дистриктахъ, напримѣръ въ Тиролѣ, крестьяне и мѣщане еще порабощены духовенствомъ. По болѣе богатая часть населенія совершенно освобождена отъ его вліянія. Лица «высшаго полета» считаютъ приверженность къ духовенству признакомъ посредственнаго ума и недостатка образованія; вѣжливость требуетъ раскланиваться съ священникомъ, но этимъ и ограничивается связь этихъ сословій съ духовнымъ. Но нынче даже и мѣщане стали относиться къ духовенству весьма враждебно, столкновенія нескончаемы по поводу воспитанія, свободы слова и пр., такъ что теперь изъ четырехъ избирателей трое убѣждены, что вѣрны ли, нѣтъ ли, религіозные догматы, священникамъ нечего вмѣшиваться въ гражданскую администрацію, и какъ уже высказано муниципальнымъ совѣтомъ въ Вѣнѣ, «священникъ, замороженный въ своей безплодной индивидуальности, принадлежитъ къ иной породѣ людей чѣмъ мы, а потому не долженъ вмѣшиваться въ наши дѣла. Пусть онъ держится въ сторонѣ, на пьедесталѣ какой угодно вышины, но не слѣзаетъ съ него, подъ страхомъ непріятностей». Австрійцы, люди вовсе не наклонныя къ революціямъ, судя по дѣйствіямъ ихъ рейхсрата, сдѣлались чрезвычайно либеральными во взглядахъ на вопросъ о вліяніи духовенства; они уже избавляются отъ притязаній духовной власти, они намѣреваются ввести ее въ должные предѣлы и идутъ къ этой цѣли съ рѣшимостью и настойчивостью, несказанно удивляющими тѣхъ, кто до сихъ поръ считалъ себя вполнѣ знакомымъ съ ихъ характеромъ.
Даже во Франціи, евреи не получили бы такъ легко права занимать политическія и муниципальныя должности, какъ въ Австріи. Даже въ Англіи, крещеніе маленькой израильтянки, наперекоръ волѣ ея родителей, не возбудило бы такого негодованія парламента. какъ въ австрійской палатѣ. Не потому, чтобы христіане, засѣдающіе въ рейхсратѣ особенно заботились объ іудействѣ, по потому, что они намѣрены ограничить церковь въ ея вмѣшательствѣ въ области государства и семейства. Пусть это желаніе народа, исполнится — и онъ останется удовлетвореннымъ, — въ противномъ случаѣ, неудовольствіе его противъ духовенства обратится въ фанатизмъ.
Первая причина — недовольство всѣми существующими учрежденіями, овладѣвшее мало по малу всѣми умами. Недовольство повсемѣстно; оно проистекаетъ изъ доказанной несостоятельности всѣхъ общественныхъ учрежденій. Духовенство распоряжается воспитаніемъ и не учитъ ничему, администрація въ рукахъ бюрократовъ, и дѣля идутъ вкривь и вкось. Дворяне предводительствуютъ войскомъ, разбитымъ на полѣ сраженія…
Кромѣ того, въ Австріи, какъ и во всей Германіи, общество подвержено двумъ вліяніямъ, важность которыхъ очевидна. Во-первыхъ, примѣръ Америки. Три милліона нѣмцевъ, изъ которыхъ 1,500,000 вышли изъ южныхъ государствъ, сдѣлались гражданами великой республики. Каждый день сотни нѣмцевъ покидаютъ старый свѣтъ; ежедневно пріѣзжаютъ въ гости въ Германію нѣмцы, ставшіе совершенными американцами; каждый мѣсяцъ приходятъ цѣлыя тонны писемъ, наполненныхъ выраженіями болѣе яраго либерализма, чѣмъ либерализмъ самихъ англо-саксовъ. Ирландія менѣе подвержена вліянію Америки, чѣмъ Германія, и люди, наиболѣе ненавидящіе притязанія духовенства, — американизированные нѣмцы.
Въ непрестанной войнѣ противъ духовенства, нѣмцамъ, вернувшимся изъ Америки, сильно помогаютъ евреи. Преслѣдуемые впродолженіи 12 вѣковъ, евреи не пали; они крѣпли въ истязаніяхъ и теперь чувствуютъ свою силу. Дѣятельность ихъ изумительна; ихъ можно встрѣтить всюду; университеты наполнены ими; они занимаются искуствами и литературой. Римъ хвалится своимъ умѣньемъ ждать, но терпѣніе еврея упорнѣе терпѣнія священника. Поэтому, можетъ быть нѣмецкое духовенство питаетъ самую непримиримую ненависть къ евреямъ.
Очевидно, что власть ультрамонтановъ вскорѣ рушится въ Австріи, если только не уничтожится существующій теперь избирательный законъ и не будутъ призваны для подачи голоса неумѣющіе ни читать, ни писать… А это едва ли вѣроятно. Прибавьте, что теперь въ Вѣнѣ возбуждено множество общественныхъ вопросовъ, для обсужденія которыхъ по воскресеньямъ собираются митинги въ двѣ, три, четыре тысячи рабочихъ, которые вовсе не раздѣляютъ буржуазныхъ взглядовъ нѣмецкихъ либераловъ, и идутъ въ своихъ желаніяхъ несравненно дальше. Почти единодушно они заявили себя послѣдователями Ласалля, а не Шульце-Делича.
Какъ видно, броженіе происходитъ всюду. Общественное мнѣніе становится очень либеральнымъ во Франціи и въ Австріи, но въ Англіи, по крайней мѣрѣ, въ настоящую минуту, либерализмъ не въ модѣ. Положеніе Италіи полно тревогъ, надъ Апеннинами собирается мрачная туча. Этого мало: голодъ и неурожай сопровождаютъ комерческій кризисъ, достигающій ужасающихъ размѣровъ. Въ сундукахъ банка лежитъ милліардъ, положенный туда капиталистами, потому что они потеряли довѣріе и сомнѣваются въ завтрашнемъ днѣ. Этотъ милліардъ признакъ неудовольствія, протеста противъ дурной политики правительства, но при всемъ томъ, этотъ милліардъ отнимается у производства, и нищета увеличивается. Всюду слышатся только жалобы, разсказы о банкротствахъ. объ умершихъ отъ холода и голода. Въ Алжирѣ, какъ говорятъ, умерло съ голода 200,000 туземцевъ; одинъ этотъ фактъ доказываетъ, что Франція не имѣетъ права владѣть Алжиріей; страна завоевывается не для того, чтобы морить голодомъ несчастныхъ жителей. Въ Пруссіи также ужасное бѣдствіе, цѣлая провинція умираетъ съ голода. Нужно около пятидесяти милліоновъ на хлѣбъ и пищу, и они есть въ прусскомъ казначействѣ, но ихъ предназначаютъ для лучшаго употребленія; — ими воспользуются для того, чтобы пріобрѣсти новыя усовершенствованныя ружья и убивать французовъ.
Вотъ каково положеніе. Какъ оно вамъ правится?