Политико-Экономическіе этюды. Евгенія де-Роберти. Спб. 1869 г. править
Когда намъ попадается книга съ прогрессивнымъ образомъ мыслей, но такъ странно изложенная, какъ очерки г. де-Роберти, мы прежде всего задаемся вопросомъ: для кого она издана?
Въ настоящемъ случаѣ нашему вопросу помогаетъ самъ авторъ. Въ предисловіи онъ говоритъ, что этюдъ «Политическая экономія и соціальная наука» былъ написанъ имъ для «La Philosophie positive» и помѣщенъ въ № 4 этого обозрѣнія за 1868 г.
Что же это значитъ? Отчего теперь такъ обыкновенно, что русскій человѣкъ пишетъ на иностранномъ языкѣ? Примѣровъ уже много
Если бы пришлось изобразить средній интеллектъ каждаго народа сравнительнымъ чертежомъ, какъ изображаютъ земныя возвышенности, то гора русскаго ума не оказалась бы особенно высокой Въ этомъ несомнѣнномъ фактѣ лежитъ объясненіе большинства общественныхъ явленій русской жизни.
Всякій народъ устроиваетъ свою жизнь тѣмъ лучше, чѣмъ онъ умнѣе, чѣмъ онъ больше знаетъ и на оборотъ, жизнь народа слагается тѣмъ неудовлетворительнѣе, чѣмъ онъ ближе но уму и познаніямъ къ первобытному состоянію.
Громадное общественное значеніе позитивной философіи, явившейся во второй четверти нынѣшняго столѣтія, заключается именно въ томъ, что она констатировала и разъяснила зависимость общественнаго счастія отъ умственнаго элемента и указала наиболѣе совершенный методъ изслѣдованія соціальной жизни.
Въ этомъ же позитивномъ характерѣ лежитъ причина успѣха «Исторіи» Бокля, и то дѣйствительно громадное просвѣтительное вліяніе, какое она обнаружила на мыслящую часть русскаго общества.
Мы философовъ не знали и не привыкли читать. О. Контъ намъ неизвѣстенъ до сихъ поръ Но Бокль вполнѣ ясенъ и понятенъ. Вотъ причина успѣха. Простымъ, доступнымъ изложеніемъ Бокля. измѣнилъ и исправилъ наше сужденіе, и то, что Контъ говоритъ о періодахъ умственнаго развитія человѣчества въ теоретической формѣ, Бокль разсказалъ въ образно-исторической.
Намъ теперь совершенно ясно, что теологическое и метафизическое мышленіе не заключаютъ въ себѣ элементовъ, на которыхъ можно бы построить прочное человѣческое счастіе и которыми можно было бы направить человѣческій, коллективный умъ на размышленіе въ направленіи дѣйствительнаго общественнаго блага. Бокль, такимъ образомъ, вышелъ для насъ популяризаторомъ позитивной философіи, а успѣхомъ его доказывается практически-полезная несомнѣнность этого новаго ученія.
Но и популяризація Бокля стоитъ далеко выше средняго уровня русскаго ума. Какая нибудь сотня людей поняла его, тысяча прочитала не понявши, а все остальное и не читало.
При такомъ низкомъ состояніи русскаго интеллекта неизбѣжны два явленія: съ одной стороны наиболѣе упрощенная популяризація, съ другой, попытки работать въ умственной лабораторіи западноевропейской мысли.
Чтобы понять глубокую соціальную важность популяризаціи, нужно видѣть провинцію, тяготѣющую къ московскому центру. Вы тамъ столѣтіемъ назади противъ Петербурга.
Петербургскіе люди, и особенно литераторы, живутъ кружковой жизнію. Петербургъ для нихъ обсерваторія, или очень высокая гора, отъ подножія которой и до горизонта разстилается дѣйствительная Россія. Какъ она живетъ и что ей нужно, они знаютъ только около. Поэтому они не себя переносятъ на Россію, а Россію на себя. Они дѣйствуютъ, какъ разъ обратно тому методу, которымъ велитъ руководствоваться позитивное міровоззрѣніе. Они возводятъ свой личный индивидуализмъ въ нравственное обязательство и считаютъ дѣйствительно-необходимымъ и полезнымъ для всей Россіи то, что оказывается необходимымъ, полезнымъ и понятнымъ ихъ кружку. Этимъ путемъ придутъ только къ полному разъединенію. Петербургъ и провинція начнутъ наконецъ аукаться врозь, не понимая другъ друга.
Современная петербургская журналистика представляетъ блистательный фактъ непониманья того, что она дѣлаетъ. Журналистика совсѣмъ потеряла почву и перестала быть прогрессивной. Вставъ еще недавно на почву позитивизма, она сошла теперь съ нея и снова укрылась въ метафизическихъ дебряхъ.
Есть, напримѣръ, у насъ журналъ, называющійся «Вѣстникомъ Европы», журналъ очень распространенный и уважаемый престарѣлыми людьми. Но какой Европы онъ вѣстникъ? Нынѣшней? — Нѣтъ, Европы какой-то несуществующей, архивной, чуждой современнаго историческаго момента и ничего недѣлающей для умственнаго прогресса. Въ другихъ журналахъ мы находимъ ту же безсознательную смѣсь стараго, совершенное отсутствіе вполнѣ выясненной программы и направленія.
А наши ежедневныя газеты? Отдѣлъ ежедневныхъ извѣстій — вотъ вся ихъ сущность. И если бы они задались исключительно такой программой — говорить противъ нихъ было бы нечего. По они хотятъ встать выше, они забираются въ область теоретическихъ соображеній — и тутъ-то онѣ являются орудіями не прогресса, а регресса.
Мнѣ бы очень не хотѣлось задѣвать ничьего авторскаго самолюбія и переносить вопросъ на личную или полемическую почву. По для уясненія своей мысли, я долженъ вдаться въ нѣкоторыя подробности.
Позитивная философія вполнѣ возвела въ сознаніе и доказала тотъ фактъ, что благо людей соразмѣрно ихъ собственной умственной силѣ! Что такое литература, какъ не лабораторія человѣческой мысли, какъ не источникъ, поэтому, людскаго счастія?
На всякаго литератора нелитераторы смотрятъ обыкновенно съ какимъ-то благоговѣніемъ къ его авторитету и даже съ затаеннымъ страхомъ, предполагая въ литераторѣ несуществующую умственную, наставительную, уясняющую и впередъ ведущую силу. И представители народной интеллигенціи, стоящіе на литературной аренѣ, очень хорошо понимаютъ свое почетное положеніе; они гордятся имъ и въ то же время не сознаютъ его.
Беллетристы, напримѣръ, хотятъ черпать все изъ своего собственнаго непосредственнаго творчества. Бѣлинскій, неуспѣвшій сказать своего послѣдняго слова, утвердилъ на долгое время эту ошибочную мысль своимъ пристрастнымъ тяготѣніемъ къ тому, что онъ звалъ художественностію.
Русскіе беллетристы воображаютъ поэтому, что достаточно имѣть способность наблюдательности и способность образнаго изложенія, чтобы считать себя дѣятелемъ на умственно-прогрессивной аренѣ. Но это ошибка. Мы видимъ замѣчательныхъ глупцовъ, но пишущихъ образно, пользующихся поэтому большою извѣстностію въ кругу неразвитыхъ читателей, и служащихъ лишь орудіемъ темнаго, влекущаго назадъ умственнаго растлѣнія.
Совершенно такую же темную силу, недостойную своего собственнаго самомнѣнія, изображаетъ большинство нашихъ русскихъ фельетонистовъ и авторовъ передовыхъ газетныхъ статей. Въ нихъ дѣйствуетъ лишь способность болѣе или менѣе заманчиваго и образнаго изложенія, но недостаетъ основного элемента, въ которомъ лежитъ источникъ литературной силы и интеллектуальнаго вліянія знанія, того знанія, которымъ вся предшествующая жизнь человѣчества подвела итогъ своей умственной дѣятельности.
Отъ этого вся наша современная журналистика является какой, то ребяческой потѣхой, красивой, болѣе или менѣе завлекательной, формой безъ ядра и содержанія.
Не этому дѣлу должны мы служить, если мы понимаемъ, чему мы служимъ. Чтобы быть литературнымъ дѣятелемъ, нужно стоять на высотѣ современной мысли и проводить эту мысль въ болѣе или менѣе теоретической популярной формѣ въ массу читателей или объяснять, съ высоты той же мысли, свершающіеся предъ нашими глазами факты и явленія, безъ подобнаго объясненія непонятные. Вотъ въ чемъ сущность программы каждаго литературнаго органа и дѣятельность писателя, претендующаго на интеллектуальное представительство.
Но гдѣ же подобное знаніе? Какой фельетонистъ и беллетристъ удовлетворяютъ подобному требованію? А между тѣмъ всѣ пишутъ и всѣ ихъ читаютъ. Никто не идетъ въ критики и публицисты безъ знанія, а въ беллетристы идетъ всякій, думающій, что для такого пустого дѣла ненужно ничего, кромѣ вдохновенія. И вотъ вдохновенный пророкъ, владѣющій скуднымъ запасомъ нѣкоторыхъ общихъ отжившихъ выводовъ, громоздитъ въ своихъ фельетонахъ, передовыхъ статьяхъ и романахъ дедукціи, насилуя представляемые ему жизнію факты.
Не такую роль возлагаетъ на литератора его общественное служеніе. Онъ наставникъ и руководитель народа, для котораго онъ пишетъ. Онъ проводникъ новыхъ знаній, онъ свѣтъ, обобщающій факты. Онъ популяризаторъ въ обширномъ и общеполезномъ смыслѣ этого слова. Гдѣ же наша популяризація, гдѣ же наше прогрессивно-интеллектуальное служеніе обществу?
Отчего Сеньковскій, несмотря на всѣ свои способности, изображаетъ такое ничтожество въ глазахъ русскаго прогресса? Только потому, что онъ былъ литературнымъ скоморохомъ, но никогда не возвышался до степени дѣйствительно-полезнаго интеллектуальнаго дѣятеля.
Въ исторіи человѣческихъ знаній наступилъ уже моментъ, когда масса собранныхъ фактовъ потребовала ихъ обобщенія и создала сознаніе необходимости новой, невѣдомой до того времени человѣчеству, науки — соціологіи
Всѣ усилія отдѣльныхъ мыслящихъ людей должны быть направлены на этотъ новый путь изслѣдованія, вся интеллектуальная работа должна идти въ этомъ направленіи. А между тѣмъ что представляетъ наша журналистика? Она изображаетъ собою какъ разъ разъѣдающій, а не концентрирующій русскую мысль элементъ. Она. пугаетъ общество несуществующими призраками и въ элементъ благоразумія возводитъ не успокаивающее научное міровоззрѣніе, не прогрессивный фатализмъ, а напротивъ взглядъ назадъ, теорію регресса, возвращеніе къ тому, что самою жизнію оказалось непригоднымъ, и что вполнѣ противодѣйствуетъ исходной точкѣ современныхъ русскихъ реформъ.
Послѣднее русское умственное движеніе было вызвано сознаніемъ нашей экономической несостоятельности, поэтому понятно, что прогрессивный русскій умъ сталь думать въ экономическомъ направленіи. Какіе вопросы занимали нашихъ мыслящихъ людей, о чемъ толковалось въ обществѣ и въ литературѣ? Можно сказать: исключительно объ экономическихъ вопросахъ. Литература популяризировала экономическіе вопросы; общество думало и поучалось.
Въ лабораторіи русской мысли кипѣла тогда сильная и спѣшная работа, моментъ былъ важный, торжественный. Все., что добылъ Западъ путемъ опыта и размышленія, было сообщено русскому обществу.
Не отъ литературы зависѣло заставить принять ту или другую истину, ту или другую очевидность. Литература дѣлала только выставку истинъ и теорій, а выборъ зависѣлъ отъ общества.
Общество и литература, вполнѣ поглощенныя экономическимъ мышленіемъ, кажется, и не подозрѣвали, что кромѣ экономическихъ существуютъ на свѣтѣ и другіе вопросы. Образованной Россіей овладѣла экономическая горячка и всякій вопросъ получалъ важность лишь настолько, насколько входила въ него экономическая сущность. Спасеніе видѣлось только въ экономизмѣ и въ экономическихъ теоріяхъ. Начались даже попытки самостоятельныхъ приложеній нѣкоторыхъ теорій къ практикѣ жизни.
Но отдавшись экономическому мышленію и думая только въ немъ одномъ найти свое спасеніе, русское общество, а съ нимъ и вся литература, становились на путь неизбѣжнаго разочарованія. Кери говоритъ, «что предметъ политической экономіи составляетъ не дѣйствительный человѣкъ, а воображаемое существо, дѣйствующее подъ вліяніемъ самой слѣпой страсти и посвящающее всю свою энергію на достиженіе предмета, столь неопредѣленнаго но самому существу своему, что во всѣхъ извѣстныхъ книгахъ не найдется такого опредѣленія его, которое могло бы удовлетворить самое невзыскательное жюри изъ экономистовъ.» И дѣйствительно, богатство экономистовъ и достиженіе его сдѣлалось новымъ русскимъ богомъ — человѣкъ изчезъ.
А что такое богатство, отчего оно зависитъ, какъ оно дается? И тутъ выручаетъ насъ снова позитивное міровоззрѣніе. Богатство есть знаніе; матеріальное благосостояніе есть только результатъ накопленія умственныхъ силъ, оно не больше, какъ прикладное послѣдствіе.
Экономическое развитіе народовъ шло всегда паралельно запасу ихъ знаній и умственной силѣ. Отъ этого мы видимъ, что раньше всего на экономической аренѣ человѣчества является торговля. У самыхъ дикихъ народовъ, незнающихъ ни ремесленности, ни фабрикаціи, торговля процвѣтаетъ, ибо для производства ея не требуются вовсе сильныя соображенія, а самыя ограниченныя знанія. У насъ повторяется тоже явленіе. Россія уже при московскихъ князьяхъ была страной торговой и своими торговыми способностями изумляла иностранцевъ. Но чѣмъ она торговала? Только тѣмъ, что водилось готоваго въ рѣкахъ и лѣсахъ и тѣмъ, что дѣлали другіе, болѣе знающіе народы.
Въ этотъ первый періодъ умственнаго развитія человѣчество еще не владѣетъ тѣми знаніями свойствъ матеріи и законовъ природы, которыми создается экономическая производительная дѣятельность, требующая приложенія механическихъ и химическихъ законовъ. Отъ этого экономическій трудъ ограничивается самыми грубыми производствами, торговлей и соприкасающимися къ ней учрежденіями, нетребующими спеціальныхъ научныхъ знаній, какъ, напримѣръ, кредитныя мѣропріятія.
Если бы Россія изображала собою страну вполнѣ изолированную, какъ, напримѣръ, Китай, то въ настоящій моментъ мы видѣли бы ее на этой первой стадіи экономическаго развитія. У насъ не было бы ничего, кромѣ торговли и организаціи кредитныхъ отношеній.
Но обстоятельства историческія сложились иначе и, попавъ въ семью европейскихъ народовъ, мы подчинились закону нравственнаго эндосмоса. Къ намъ пришли механическія и химическія знанія и положилось начало научной обработкѣ русскаго сырья. Вотъ происхожденіе нашей фабричной и заводской дѣятельности.
Эта экономическая стадія составляетъ для насъ не больше, какъ результатъ внѣшняго вліянія, а не внутренней умственной зрѣлости. Вотъ почему такъ слаба наша производительность во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда требуется знаніе сложныхъ физическихъ и химическихъ законовъ, а не простыя умственныя комбинаціи исключительно-мѣнового характера.
Желать увеличить свое собственное матеріальное благосостояніе вовсе не значитъ умѣть его увеличить. И мы переживаемъ теперь моментъ желанія, для удовлетворенія которому у насъ нѣтъ умѣнья. Какъ ни кинь, все клинъ. Каждый изъ насъ изболѣлъ надъ думаньемъ и передумываньемъ средствъ поставить себя въ лучшее положеніе, и ничего не выдумалъ. Мы созрѣли лишь стремленіями къ лучшему, но не средствами его достиженія. Въ этомъ заключается мучительная сторона нашего современнаго индивидуальнаго состоянія и причина того охлажденія, которое мы почувствовали къ экономическимъ теоріямъ. Мы думали сгоряча, что довольно узнать какую нибудь хорошую экономическую теорію, чтобы найти свой комодъ полнымъ самаго тонкаго бѣлья, Въ гардеробѣ усмотрѣть неисчерпаемый запасъ одѣянія фабрики Шармера, а въ кошелькѣ — сотни червонцевъ, и не встрѣтивъ осуществленія своихъ мечтаній махнули рукой, сказали, что все дичь и запѣли старую русскую заунывную пѣсню.
И нельзя не согласиться, что кромѣ нашей собственной односторонности другихъ виноватыхъ нѣтъ.
Матеріальное благосостояніе не составляетъ состоянія изолированнаго, которое можно создать совершенно независимо одними экономическими теоретическими соображеніями. Суммою знаній, а ничѣмъ инымъ, опредѣляется прогрессъ человѣчества. Физическими и химическими знаніями нельзя произвесть того, для чего требуется знаніе законовъ біологическихъ. Вотъ почему, дойдя до твердаго научнаго знанія одного порядка силъ природы и ихъ загоновъ, человѣчество немедленно прилагаетъ ихъ къ своей экономической дѣятельности, и въ тоже время, то, для чего требуются знанія, которыми оно еще не владѣетъ, остается нетронутымъ, неразвитымъ. Біологическіе законы труднѣе въ своемъ изученіи, чѣмъ законы химическіе и механическіе. Первыми наука еще не владѣетъ, она лишь усиливается ихъ опредѣлить. Въ этомъ и причина, почему фабричная и заводская промышленность дошли до такого замѣчательнаго развитія въ западной Европѣ; а земледѣліе, въ основѣ котораго лежатъ законы біологическіе, находится еще на очень низкой степени культуры.
Еще труднѣе, чѣмъ біологическіе законы, опредѣленіе законовъ соціальныхъ, которыми обусловливаются взаимныя отношенія людей. А безъ опредѣленія этихъ законовъ развѣ возможна вполнѣ раціональная организація общества и взаимный обмѣнъ услугъ?
Что же удивительнаго, что порывы русскаго общества, думавшаго однимъ поверхностнымъ знакомствомъ съ экономической наукой достигнуть благополучія, получилъ такой отпоръ въ собственномъ незнаніи увлекавшихся къ идеалу людей?
И мы извинили бы это охлажденіе и разочарованіе людямъ, несчитающимъ себя пророками мысли и цивилизаціи, а пророкамъ, какими считаетъ себя русская литературная интеллигенція, извинить этого нельзя. Между тѣмъ не столько публика, сколько сами пророки упали духомъ. Пророки настроили свои лиры по иному камертону, и, разочаровавшись въ своихъ восторженныхъ стремленіяхъ, рѣшили въ своемъ умѣ, что все дичь, кромѣ архивныхъ документовъ и неосмысленныхъ фактовъ. Пророки утвердились въ серединѣ; для нихъ будущаго знанія нѣтъ, обманувшая ихъ экономическая наука не стоитъ разговоровъ, а о соціологіи они и не слыхали. Вотъ теперешній моментъ умственнаго состоянія нѣкогда прогрессивной русской интеллигенціи.
Но и тогда, когда экономизмъ былъ у насъ въ полномъ разгарѣ, явились люди, желавшіе идти дальше. Эти люди придавали особенное значеніе естествознанію и указывали на него, какъ на спасительное знаніе по его фактической сущности, а еще болѣе спасительное по его методу изслѣдованія. Другими словами, это значило: господа., изучайте природу и ея законы, ибо безъ этого изученія вы не встрѣтите удовлетворенія въ томъ немногомъ, что вы знаете изъ экономизма, и никогда не научитесь наблюдать и понимать правильно свою собственную жизнь. Высказывать подобныя мысли, значило пробивать новое направленіе. Но не такъ это легко, если нѣтъ для него подготовленной почвы. И вотъ мы видимъ, что во всѣхъ литературныхъ лагеряхъ забили тревогу и началось избіеніе каменьями неповинныхъ, точно они явились проповѣдниками антихриста и послѣдней минуты жизни. Попытки популяризаціи въ этомъ новомъ направленіи кончились ничѣмъ и наступилъ наконецъ моментъ общаго умственнаго затишья и полной литературной безхарактерности. Интеллектуальная Россія утратила свою физіономію.
Но такъ ли это съ Россіей неинтеллектуальной? Нужно или нѣтъ ей знать законы механики и химіи, чтобы встать во второй моментъ экономическаго развитія и усвоить себѣ знанія для разработки русскаго сырья? Нужно или нѣтъ ей знать біологическія измѣненія матеріи, чтобы создать раціональное земледѣліе, котораго у насъ не существуетъ? Нужно ли ей научиться размышленіямъ о томъ, отъ какихъ условій и знаній зависитъ наиболѣе удовлетворительная общественная нравственная организація и взаимныя общественныя отношенія? Не русскій геній разрѣшаетъ всѣ эти вопросы и не онъ творитъ науку. Намъ предлагаютъ готовое, наша задача въ томъ, чтобы проводить, популяризировать знаніе и подготовлять русскую мысль къ его усвоенію; мы же не хотимъ дѣлать даже и этого. А между тѣмъ, какое изумительное число періодическихъ изданій, какая страшная работа типографіямъ и бумажнымъ фабрикамъ! чистое толченіе воды, безслѣдное и безжизненное для общественнаго развитія.
А послушайте нашихъ умниковъ: они станутъ вамъ доказывать, что популяризація хороша для дѣтей, и что русское общество давно уже пережило гимназическій возрастъ. Во-первыхъ, гимназистомъ быть вовсе не оскорбленіе, а если это и такъ — все-таки лучше быть гимназистомъ, чѣмъ пнемъ. А во-вторыхъ, ни одно общество въ мірѣ, какъ бы оно ни было цивилизовано, не можетъ перерости момента популяризаціи.
Наша бѣда въ томъ, что въ журналистикѣ у насъ дѣйствуютъ и заправляютъ всѣмъ люди, которые обожглись на экономизмѣ. Остановившись, они хотятъ остановить и всѣхъ. Свой умственный опытъ, свое личное мѣрило они желаютъ сдѣлать общимъ русскимъ масштабомъ.
Но знаніе не знаетъ этого масштаба, какъ не знаетъ личнаго масштаба коллективная жизнь. Отдѣльный человѣкъ останавливается въ своемъ развитіи, и наконецъ умираетъ, — общество никогда. Общество не только нуждается постоянно въ знаніяхъ, но и въ знаніяхъ вѣчно новыхъ. Школа ихъ не дастъ: она только кладетъ основанія и подготовляетъ молодой умъ къ ихъ воспріятію. Взрослымъ же людямъ ихъ дастъ наука и ея популяризація.
Россія до сихъ поръ еще никогда не творила пауки, знанія. Этимъ дѣломъ занимался другой болѣе цивилизованный міръ. Вся дѣятельность русскихъ интеллектуальныхъ представителей, какъ бы они ни были умны, заключалась исключительно въ популяризаціи и въ болѣе или менѣе правильныхъ и соотвѣтственныхъ нашимъ потребителямъ приложеніяхъ. Съ чего же вдругъ могла явиться въ нашей журналистикѣ идея, что намъ ненужна популяризація, что мы выросли изъ нея? Что же вы станете давать и что вы скажете собственнаго? Намъ одного Конта на популяризацію, приложеніе и изслѣдованія въ указанномъ имъ направленіи достанетъ на сто лѣтъ.
Обратимъ вниманіе на дѣятельность западно-европейской мысли сравнительно съ дѣятельностію мысли русской. Каждая почта заваливаетъ насъ цѣлой кучей новыхъ книгъ на всѣхі. языкахъ и но всѣмъ отраслямъ знаній. Что же равносильнаго выставляетъ Россія? Повсюду въ западной Европѣ вы видите бьющую ключомъ, неудержимую умственную жизнь, миріады книгъ служатъ которой.-ишь внѣшнимъ проявленіемъ. А у насъ укажите этотъ бьющій ключъ. Течетъ себѣ скромно-журчащій ручеекъ, а мы не менѣе скромно думаемъ, что производимъ Ніагару!
Недостатокъ самостоятельной книжной литературы вовсе не случайность, которую можно измѣнить облегченіемъ изданія книгъ и затрудненіемъ журналистики. Это фактъ болѣе глубокаго смысла, надъ которымъ безсильно простое приказаніе.
Намъ нужны журналы не по привычкѣ, а потому, что только журналы — посильно ечтеніе для нашего общества. Не капризомъ издателей создалась у насъ журнальная литература, а умственными силами и потребностями читающей и поучающейся публики. Книги, самостоятельные трактаты, философскія сочиненія съ серьезнымъ послѣдовательнымъ изложеніемъ — умственная пища для людей второго періода развитія, способныхъ думать самостоятельно. Для читателей, менѣе подготовленныхъ, долженъ быть журналъ и журнальная форма изложенія мыслей и знаній. Мы еще не скоро переживемъ этотъ моментъ и потому для насъ еще долго потребуется журнальная популяризація и журнальное подготовленіе русской мысли къ болѣе самостоятельной, независимой работѣ.
Въ смыслѣ всего того, что мы говорили, мы придаемъ книжкѣ г. де-Роберти съ одной стороны большое значеніе, съ другой, почти жалѣемъ о ея появленіи.
Значеніе «Политико-экономическихъ этюдовъ» въ томъ, что въ нихъ впервые высказываются многія мысли русской обыкновенной публикѣ, вовсе неизвѣстныя.
Книжка эта. переноситъ насъ въ иную область идеи, указанную Контомъ я перетряхиваетъ нѣкоторыя изъ старыхъ мыслей экономической школы, пользующейся у насъ до сихъ поръ репутаціей непогрѣшимости.
По съ другой стороны, мы жалѣемъ, что она написана такимъ пріемомъ, какъ будто бы авторъ назначалъ ее не для русской публики, а для русскихъ мыслителей,
Авторъ говоритъ о трудахъ Конта. Кэри, Маркса, Шеффле такъ, какъ будто намъ извѣстны досконально ихъ произведенія, тогда какъ мы едва знакомы съ именами авторовъ. Для чего намъ отрывочная критика отдѣльныхъ положеній, когда у насъ не существуетъ цѣлаго представленія о трактуемомъ предметѣ?
Г. де Гоберти могъ бы оказать несомнѣнную услугу русскому читающему міру, если бы изложилъ въ цѣлой связи — или журнальныхъ статей, что гораздо удобнѣе для популяризаціи или пожалуй въ доступно написанной цѣлой книгѣ — всѣ экономическіе вопросы съ позитивной точки зрѣнія. Ничего освѣщеннаго и пересмотрѣннаго вновь съ соціологической точки зрѣніи мы еще не имѣемъ, и у насъ преобладаютъ два порядка экономическихъ понятій; одинъ ужь очень старый, который не находятъ удовлетворительнымъ даже сами экономисты, другой, считаемый многими безвозвратно утопическимъ. Ихъ нужно провѣрить.
Жизнь идетъ впередъ. Людей шестидесятыхъ годовъ уже готовятся смѣнить другіе люди, за молодымъ поколѣніемъ тянется кверху уже поколѣніе подростающее, но наша журнальная литература ихъ игнорируетъ. Составленная изъ людей шестидесятыхъ годовъ, она знаетъ только своихъ однолѣтковъ, а тѣхъ, кто моложе, своими читателями не считаетъ. Что же дѣлаютъ эти молодые? Они читаютъ старые журналы уже несуществующіе и разсуждаютъ о старыхъ вопросахъ, отъ которыхъ отлетѣлъ духъ современности. Такъ, по крайней мѣрѣ, поступаетъ провинція. Вотъ для кого необходима популяризація идеи позитивной школы.
Не можемъ мы оправдать и сотрудничество русскихъ въ иностранныхъ журналахъ. Этому сотрудничеству могутъ быть два побужденія: или самолюбивое желаніе порисоваться предъ иностранцами или искреннее желаніе содѣйствовать прогрессу знанія. О самолюбимомъ побужденіи мы говорить не станемъ: въ защиту его сказать ничего нельзя, слѣдовательно оно безусловно нехорошо.
Но не можемъ мы оправдать и искренняго желанія содѣйствовать успѣху европейскаго званія, печатаніемъ въ иностранныхъ журналахъ статей публицистскаго характера.
Конечно у науки нѣтъ отечества; но отечество есть у человѣка; и польза человѣчества и слѣдовательно самъ же научный прогрессъ требуетъ, чтобы силы направлялись туда, гдѣ онѣ болѣе нужны. Европейская наука не остановится, если она лишится русскихъ дѣятелей; но Россія, у которой запасъ интеллектуальныхъ силъ еще такъ слабъ, теряетъ несомнѣнно.
У г. де-Роберти есть нѣкоторыя непослѣдовательности и даже противорѣчія, но мы имъ не придаемъ значенія. Мы радуемся, что къ наличному, скудному запасу прогрессивно-мыслящихъ русскихъ писателей можетъ быть причисленъ еще одинъ. А что г. де-Роберти можетъ писать живымъ человѣческимъ языкомъ и съ французской ясностію изложенія, — которую, къ сожалѣнію, начала вытѣснять въ русской журналистикѣ дубовая, тяжеловѣсная фраза, — это онъ доказалъ II главой II этюда.
Но если популяризація не удовлетворяетъ писателя, если по его внутреннимъ силамъ ему непремѣнно нужно творить свое, а не оттягиваться внизъ, не снисходить до дѣтей; если ровня ему не русскіе люди, а европейскіе передовики? И въ этомъ случаѣ пишите все таки по-русски и для русскихъ — умное и новое слово не пропадетъ. Вѣдь переводятъ же на всѣ языки русскихъ беллетристовъ. Предположите, что О. Контъ писалъ не только по-русски, но даже гдѣ нибудь въ Чебоксарахъ или въ Яренскѣ, и вы думаете, что его не перевели бы на всѣ языки?