ПОЛИНА АМБЕРТЪ.
правитьI.
КОФЕЙНАЯ ТЕАТРА.
править
Предупреждаю моихъ милыхъ читательницъ, что исторія, которую онѣ будутъ перелистывать своими бѣлыми ручками, исторія истинная. Я зналъ всѣхъ дѣйствующихъ лицъ этой маленькой сердечной драмы; я игралъ въ домино съ Андре; я великодушно опустилъ бѣлый шаръ въ золотую урну, рѣшавшую участь бѣднаго Форсака на театрѣ ***; меня часто забавляла эксцентричность Генри Герве, и наконецъ я разсчитываю въ будущее лѣто провести пятнадцать дней въ окрестностяхъ Орлеана, у прелестной героини этого романа.
И такъ, читатель, не обвиняйте этой исторіи въ вымыслѣ воображенія; но друга, который находитъ съ радостью, на концѣ своего пера, воспоминанія прошедшаго, отдѣлите отъ писателя, который долженъ стараться забавлять васъ, поддерживая вашъ интересъ и ваше любопытство.
Послѣ этого предисловія, я поднимаю занавѣсъ надъ сценою, происходившею въ сентябрѣ 184… года, въ театральной кофейной городка, расположеннаго въ разстояніи двухсотъ метровъ отъ границы Бельгіи. Эта кофейная, которую я не забуду во всю свою жизнь, съ перваго взгляда походила на всѣ провинціальныя кофейныя; она имѣла однако особенность, нигдѣ мною невидѣннуіо: зала перваго этажа сообщалась посредствомъ маленькаго темнаго корридора съ кулисами театра, и служила, такъ-сказать, фойе для артистовъ, приходившихъ туда отдыхать, курить и пить кофе до выхода на сцену.
Въ вечеръ 5 сентября 18.4, высокій и молодой человѣкъ, въ мундирѣ гусарскаго лейтенанта, сидѣлъ за однимъ изъ мраморныхъ столиковъ этой кофсйной и пилъ кофе, вмѣстѣ съ двумя другими офицерами, пускавшими въ потолокъ большія облака дыма, напѣвая съ совершенною беззаботностью стретту извѣстной оперы.
Молодой лейтенантъ, котораго я назову Генри Герве, кончивъ чашку моко, испустилъ глубокій вздохъ, разсматривая розовую аффишу, приклеенную къ зеркалу и возвѣщавшую на этотъ вечерь оперу Люціи, гдѣ будутъ участвовать госпожа Полина и теноръ Флорсакъ. Потомъ онъ позвонилъ, растянулся на диванѣ, и началъ стегать свои сапоги концомъ хлыста, выражая несомнѣнные признаки большаго нетерпѣнія.
Мальчикъ взбѣжалъ по лѣстницѣ, и подошелъ прямо къ столу офицеровъ.
— Вы звонили, лейтенантъ?
— Да, я хотѣлъ спросить, взялъ ли ты, какъ я наказалъ тебѣ, на сегодняшній вечеръ ложу на авансценѣ.
— Вотъ она, лейтенантъ, сказалъ мальчикъ, вынувъ изъ своего кармана билетъ, и подавая его Генри.
— Любезный Парадисъ, ты образецъ мальчиковъ всѣхъ кофейныхъ.
— И такъ, сказалъ одинъ изъ молодыхъ людей, наклонясь къ уху Генри, малютка все лежитъ у тебя на сердцѣ?… И ты думаешь еще о ней?
— Не говори объ этомъ, пожалуйста!
— Какая малютка? сказало третье лицо, поставивъ свой стаканъ на столъ. Разскажи мнѣ поскорѣе, Жюліенъ, ты знаешь, что я люблю исторіи…. Это должно-быть забавно?
— Вотъ тутъ-то ты и ошибаешься; это скучно, какъ элегія. Ты знаешь, что бѣдный Генри влюбленъ до безумія въ дебютантку?
— Вотъ ты уже и преувеличиваешь: капризъ, самое большое, сказалъ Генри съ улыбкою.
— Позволь мнѣ продолжать. Истощивъ весь запасъ жгучихъ объясненій, букетовъ и стиховъ, онъ вздумалъ окончить свое приключеніе женидьбою.
— Это очень интересно!
Въ эту минуту, новое лицо вошло въ залу, и сѣло за столъ противъ офицеровъ. Эта особа, которой, казалось, не было болѣе двадцати-пяти или двадцати-шести лѣтъ, была совершенно одѣта въ черное; ея физіономія, не будучи прекрасною, была однако миловидна и запечатлѣна меланхоліею и странною оригинальностію; чрезвычайно блѣдный цвѣтъ ея увеличивалъ блескъ прекрасныхъ глазъ ясной лазури, осѣненныхъ длинными черными рѣсницами, и обрамленныхъ густыми локонами толковыхъ волосъ. Она сѣла, не сказавъ ни слова, и казалось, была погружена въ глубокое размышленіе.
Парадисъ возвратился, неся пуншъ, пылавшій въ серебряной чашѣ, и поставилъ его на столъ.
— Не пожалуете ли, господа, въ билліардную, я освѣщу ее?
— Генри, ты мнѣ долженъ реваншъ.
— Нѣтъ; я тебѣ не по силамъ…. Играть съ тобою, значитъ красть твои деньги.
— Вотъ это любопытно!
— Послушайте, сказалъ Генри, облокотись на столъ: имя господина, дебютирующаго сегодня вечеромъ, имѣетъ въ себѣ какой-то запахъ Гасконца, который мнѣ очень не нравится; я далъ себѣ слово жестоко освистать его; но пораздумалъ…
— И что?
— Малый этотъ имѣетъ, можетъ-быть, талантъ; я хотѣлъ ему оставить доску спасенія. Мы разыграемъ это, Жюліенъ и я, на билліардѣ въ тридцать полонъ. Если я выиграю, Фарсакъ погибнетъ отъ просверленнаго ключа…, если я проиграю, я признаю его очаровательнымъ, и обѣщаю чрезвычайный успѣхъ,
— Господинъ этотъ разсуждаетъ съ удивительною граціею и легкостію! сказалъ сквозь зубы блѣдный молодой человѣкъ, устремивъ свои большіе голубые глаза на Генри, и слѣдя съ чрезвычайнымъ вниманіемъ за разговоромъ.
— Я не чувствую себя довольно сильнымъ принять эту партію, возразилъ Жюліенъ; по правдѣ, я буду въ отчаяніи, когда ее выиграю.
— Второй извергъ, продолжалъ молодой человѣкъ, говоря про себя.
— А вы, капитанъ Морисъ?
— Я? Меня билліардъ утомляетъ послѣ обѣда.
— Тогда, судьба его рѣшена….
— Два слова, лейтенантъ, сказалъ молодой человѣкъ, вставая и подходя къ Генри, вѣжливо поклонясь ему; вы разговаривали съ этими господами съ такимъ жаромъ, что, поневолѣ, я слышалъ весь вашъ разговоръ.
— Вы находите въ моихъ словахъ что-либо касающееся до васъ лично?
— Нисколько; я хотѣлъ вамъ только сказать, что почелъ бы себя счастливымъ сыграть съ вами партію, отъ которой они отказались.
— Вы? сказалъ Генри съ удивленіемъ; но яне знаю….
— Вы меня не знаете, хотите вы сказать, не правда ли?… Надѣюсь, что мое имя не произведетъ на васъ такого дѣйствія, какъ имя моего несчастнаго собрата, котораго, впрочемъ, я ни когда не видѣлъ: Андре Дарми, ученикъ Пралье въ скульптурѣ и Пейзана на билліардѣ.
— Ваша правда, милостивый государь! сказалъ Генри, смѣясь, и теперь мнѣ никакъ нельзя отказаться…. И такъ, я согласенъ; къ вашимъ услугамъ.
Андре снова поклонился, и всѣ перешли въ билліардную залу.
Парадисъ, съ удивленіемъ слушавшій странное предложеніе, сдѣланное Генри артистомъ, отбросилъ портьеру, отдѣлявшую залу билліарда отъ кофейной, и принялся вытирать мраморные столы и разставлять стулья, съ такимъ стараніемъ и рвеніемъ, что не замѣтилъ, какъ вошла молодая дама, одѣтая изящно, съ лицомъ, покрытымъ плотнымъ вуалемъ изъ чернаго кружева; она, подойдя къ мальчику, слегка коснулась его плеча.
— Что? что прикажете, сударыня?
— Ничего, любезный, я хотѣла бы видѣть Эстеллу.
— Ея нѣтъ здѣсь, сударыня.
— Такъ я подожду.
— Вамъ придется долго ждать ее: она уѣхала, восемь дней тому назадъ, въ свою деревню…. Но, еслибы я могъ замѣнить ее, продолжалъ Парадисъ, сударыня, вы могли бы положиться на мою преданность и точность….
— Благодарю, любезный, мнѣ надо было освѣдомиться объ одной особѣ… Я приду въ другой разъ.
— Я понимаю, сударыня, вы хотите справиться о комъ-нибудь изъ нашихъ обычныхъ посѣтителей, или живущихъ въ отелѣ?
— Объ одномъ артистѣ, какъ я сама, товарищѣ моего дѣтства…. о г. Андре Дарми.
— Онъ тамъ, и если вы, сударыня, желаете его видѣть, я позову его.
— Нѣтъ, нѣтъ, это безполезно, сказала молодая дама, голосъ которой немного дрожалъ…. Останься, пожалуйста, и такъ-какъ ты увѣряешь меня въ своей преданности, повѣрь, я съумѣю тебя отблагодарить. И молодая дама положила на столъ маленькій шолковый кошелекъ, сквозь петли котораго блистало нѣсколько золотыхъ монетъ.
— О! сударыня, сказалъ Парадисъ, покраснѣвъ до ушей, и положивъ въ карманъ кошелекъ, подобная вѣжливость совершенно лишняя за простой разговоръ.
— Говори только скорѣй, любезный.
— Но еще надо знать, сударыня, что вы желаете слышать, хотя, по правдѣ сказать, жизнь г. Андре представляетъ для всѣхъ настоящую загадку…. Цѣлый день онъ занимается скульптурною работою, и въ отель возвращается очень поздно вечеромъ…. Но прежде онъ приходитъ сюда, садится за столъ, который вы видите тамъ, пить свой кофе. Я ему наливаю! Тогда онъ вынимаетъ изъ кармана маленькій хрустальный флаконъ…. Вотъ именно его онъ забылъ на столѣ… И Парадисъ, взявъ флаконъ, подалъ его молодой дамѣ, принявшейся его разсматривать съ безпокойнымъ любопытствомъ… И онъ кладетъ въ свою чашку нѣсколько капель этой желтой жидкости, усыпляющей его тревожнымъ сномъ, въ продолженіе котораго онъ плачетъ и мечется, какъ-будто видитъ какой-нибудь дурной сонъ…. Я, или кто другой, тогда уносимъ его въ его комнату, и на слѣдующій день онъ начинаетъ снова.
Глухой стонъ вырвался изъ груди молодой женщины, пожиравшей, казалось, каждое слово Парадиса.
— Одинъ старый морякъ изъ нашихъ обычныхъ посѣтителей увѣряетъ, что онъ пьетъ опіумъ, и что какая-нибудь тайная печаль принуждаетъ его прибѣгать къ этому напитку, медленно убивающему. Жалко будетъ, если онъ умретъ до своего отъѣзда.
— Онъ уѣзжаетъ, говоришь ты?
— Завтра ввечеру, онъ изъ Остенде отправится въ Америку.
— О Боже! что теперь дѣлать? сказала молодая дама, падая въ изнеможеніи на стулъ…. Погибъ! Погибъ! погибъ навсегда! Нѣтъ, надо помѣшать этому отъѣзду…. Я тебѣ обѣщаю вдвое противъ того, что въ этомъ кошелькѣ, если ты найдешь средство задержать путешествіе г. Андре.
— Успокойтесь, сударыня, я постараюсь, сказалъ Парадисъ, тронутый видомъ молодой женщины, поднявшей свой вуаль, чтобы отереть слезы, текшія изъ ея прекрасныхъ чорныхъ глазъ…. я постараюсь, но не обѣщаю вамъ успѣха, ибо г. Андре не слишкомъ сговорчиваго права.
— Благодарю, любезный…. сказала прекрасная незнакомка, сбираясь уйти. Можетъ-быть, это письмо, которое ты ему отдашь, будетъ имѣть довольно силы удержать его, и она, вынувъ изъ кармана запечатанный пакетъ, готовилась его передать Парадису…. когда на лѣстницѣ раздался пронзительный голосъ, и показалась надъ рампою завитая голова тенора Флорсака…. Молодая женщина поспѣшно спрятала письмо въ карманъ и опустила вуаль.
Флорсакъ вскочилъ въ залу, распѣвая романсъ перваго акта de la Favorite:
Une femme inconnue,
А genoux priait près de moi, etc.
Чорные волосы, завитые въ папильотки, выбритое и утомленное лицо, шотландскія, чрезвычайно широкія панталоны, короткое пальто-сакъ, обшитое по всѣмъ швамъ, фо-коль, отложенный по плечамъ, кольца всѣхъ цвѣтовъ на пальцахъ, вотъ въ двухъ словахъ описаніе примѣтъ дебютанта Флорсака.
Нашъ артистъ вошелъ такъ проворно, что молодая дама, поспѣшившая къ дверямъ въ надеждѣ ускользнуть отъ него, встрѣтилась съ нимъ лицомъ къ лицу. Флорсакъ соединялъ съ своими физическими преимуществами взглядъ коршупа и удивительный инстинктъ узнавать людей подъ маскою или вуалемъ.
— Полина! вскричалъ онъ, сдѣлавъ пируэтъ на каблукахъ…. Потомъ онъ прибавилъ, пародируя стихъ изъ оперы de la Reine de Chypre:
Mais vous, Dieu m’est témoin,
.le ne vous cherchais pas!
И онъ пожалъ руку пѣвицы, которой несовсѣмъ поправилась эта фамильярность.
— Я думала, что ты еще въ Италіи, сказала Полина, желавшая представить удивленіе, чтобы скорѣе отъ него отдѣлаться.
— Я только, что пріѣхалъ… Но что будешь дѣлать, эта музычка никуда не годилась для полноты моихъ средствъ; я покрывалъ хоры, удерживая еще свой голосъ…. Это было невыносимо…. Я уступилъ.
— И сегодня вечеромъ твой первый дебютъ въ здѣшнемъ городѣ?
— Ты хорошо знаешь, моя добрая Полина, что для меня прошла пора дебютовъ, и я, единственно для формы и чтобы не обидѣть товарищей, согласился выставить это на афишѣ…. И Флорсакъ, посмотрѣвъ на кончики своихъ сапогъ, покачиваясь на каблукахъ съ свободою маркиза de-Oel’il-de-Boeuf, прибавилъ: Ахъ! имъ будетъ немного дивно слышать меня послѣ несчастнаго Линвилля.
— Путешествія, я вижу, тебя не измѣнили, сказала Полина, улыбаясь.
— Измѣнили…. то-есть, что я сдѣлалъ еще большіе успѣхи, ты увидишь…. Когда я узналъ, что буду играть съ тобою, я сказалъ себѣ: я могу быть спокоенъ, мы имъ зададимъ такой финалъ, что зала обрушится.
— Говори о себѣ, потому-что я не въ состояніи пѣть сегодняшній вечеръ.
— Скажи, пожалуйста, моя маленькая Полина, ты ничего не хочешь?
— Благодарю….
— Парадисъ…. баварказъ на молокѣ, у меня горло въ огнѣ…. Стой, чуть не забылъ…. я хорошо зналъ, что у меня было тебѣ что-то сказать…. постарайся не помѣшать моему эффекту во второмъ актѣ, ты знаешь, когда я прихожу во-время контракта…. я вхожу закутанный въ плащъ, такимъ-образомъ.
И Флорсакъ, чтобы увеличить выразительность своихъ словъ, драпировался въ свое пальто съ роковымъ видомъ:
— У меня видны одни глаза…. я подхожу къ тебѣ такимъ-образомъ, видишь ли? Ты меня узнаешь, глухой крикъ вырывается у тебя, и ты приподнимаешься…. Я подхожу къ тебѣ ближе, показываю тебѣ кольцо, и — бумъ! ты падаешь оцѣпенѣлая отъ величія моего жеста. Гмъ! ты видишь, это исполнено эффекта.
Крики и радостныя восклицанія, раздавшіеся въ залѣ билліарда, прервали Флорсака.
— Браво! браво! двадцать-три, Генри, кричалъ изъ всей силы Жюліенъ.
— Что это такое? спросилъ Флорсакъ Парадиса.
— Партія на билліардѣ, сударь, отвѣтилъ Парадисъ торжественно.
— И вандалы кричатъ браво за то, что попалъ въ лузу или карамболировалъ….
И теноръ затянулъ руладу, чуть неудушившую его своими переливами.
— Каскадъ перловъ, гмъ?
— Я васъ увѣряю, сударь, что партія чрезвычайно интересна, продолжалъ Парадисъ…. На лавкѣ не простая курица, но пѣтухъ, съ отличнымъ голосомъ.
— Бѣдное животное!… сказалъ растроганный Флорсакъ.
— Да, сударь, бѣдное животное…. Послѣ всего, сударь, онъ не умретъ, а отдѣлается тѣмъ, что сберетъ свои пожитки и поѣдетъ распѣвать въ другой городъ…. въ Парижъ, если это ему угодно.
— Двадцать-пять, двадцать-шесть, Генри! виватъ! Флорсакъ погибъ! вскричалъ Жюліенъ громовымъ голосомъ.
Въ этотъ разъ нельзя было ошибиться. Флорсакъ, подносившій ко рту свой стаканъ, уронилъ его на столъ, и всѣ цвѣта солнечнаго спектра изобразились на его лицѣ.
— Но это ужасно! вскричалъ онъ, вскочивъ со стула, это я на ставкѣ, это я пѣтухи какъ въ Тулузѣ, какъ въ Перпиньянѣ, какъ въ Бордо, моя бѣдная Полина.
— Успокойся, это, невѣроятно, не болѣе какъ шутка, сказазала Полина, старавшаяся удержаться отъ смѣха.
— Мнѣ успокоиться, когда меня рѣжутъ въ тридцать поанъ, когда мою фистулу гонятъ въ блузу, когда мои трели карамболируютъ.
— Браво, господинъ Андре! продолжалъ Жюльенъ.
Флорсакъ испустилъ вздохъ наслѣдника, котораго чтеніе завѣщанія сдѣлало милліонеромъ.
— Андре…. Но это онъ, онъ самый, сказала съ радостью Полина.
— Кто, онъ?
— Молодой человѣкъ, о которомъ я тебѣ такъ часто говорила.
— Бѣги тогда…. Нѣтъ, останься, ты его развлечешь, и ему стоитъ только ошибиться….
И теноръ бросился преградить ей дорогу.
— Мой любезный Флорсакъ, ты мнѣ можешь оказать большую услугу.
— Какую услуіу?
— Если Андре выиграетъ, отдай ему это письмо, когда будешь благодарить за оказанную тебѣ услугу, и немедленно приходи въ отель сообщить мнѣ его отвѣтъ…. но если онъ проиграетъ….
— Тридцать господина Андре! прокричалъ безжалостный маркеръ.
— Тридцать! воскликнулъ Флорсакъ: ахъ! я умираю!
— Прощай, прощай! сказала Полина, поспѣшно удаляясь, не забудь моего письма!
Флорсакъ упалъ на стулъ, и тѣло его, перегнутое на двое какъ у механическаго полишинеля, лежало на столѣ. Генри Герве, Андре и два другіе офицера прошли мимо, не замѣтивъ его.
— До свиданія, господинъ Андре, вы знаете, что игральные долги платятъ въ двадцать-четыре часа, сказали Генри, видимо раздосадованный; успѣхъ вашего протеже вѣренъ, но-крайней-мѣрѣ съ нашей стороны…. но я ничего не потеряю, прибавилъ про себя красивый офицеръ, удаляясь съ своими друзьями….
Андре холодно посмотрѣлъ на удалявшихся, потомъ подошелъ къ своему столу и позвалъ Парадиса. Флорсакъ приблизился къ Андре мѣрнымъ шагомъ героя трагедіи и со слезами сказалъ ему:
— Я, милостивый государь, Флорсакъ.
— А! произнесъ Андре, не смотря.
— Милостивый государь, я вамъ обязанъ честью, продолжалъ Флорсакъ съ театральнымъ жестомъ.
— Потрудитесь передать мнѣ спички, продолжалъ Андре, съ удивительною флегмою, набивая трубку.
— О! вы меня не знаете, вскричали. Флорсакъ съ возрастающею экзалтаціею…. я дитя юга, господинъ Андре.
— Даже старое дитя.
— И у меня его голова и сердце.
И Флорсакъ, чтобы придать болѣе вѣсу своимъ словамъ, ударилъ по столу кулакомъ.
— Будьте же осторожнѣе, сказалъ Андре съ сердцемъ: вы пролили мой кофе.
— Это къ дѣлу нейдетъ…. Съ этого дня, господинъ Андре, я ваши лучшій другъ, что говорю, я вашъ брать.
— Милостивый государь, вы мнѣ надоѣдаете до крайности.
— Вы мнѣ отказываете въ названіи брата… хорошо же, я обойдусь безъ него; мнѣ не надобно оно, чтобы сломать себѣ голову и ноги для васъ, и это при первомъ словѣ, при малѣйшемъ знакѣ, который вы мнѣ сдѣлаете.
Андре поднялъ голубые глаза на тенора и не могъ не улыбнуться видя, съ какимъ жаромъ и убѣжденіемъ говорилъ Гасконецъ.
— На дѣлѣ, сказалъ онъ про себя: бѣдняга говоритъ отъ чистаго сердца; къ чему сердиться; не освобожусь ли я отъ него черезъ нѣсколько часовъ.
— Ахъ! сколь вы заслуживаете любви жемчужины изъ жемчужинъ, началъ снова Флорсакъ сентиментальнымъ голосамъ.
— Это вы жемчужина?
— Фи! я говорю о прекрасной женщинѣ, которая васъ любитъ, мой дорогой господинъ, о бѣдной Полинѣ.
— А! И вамъ поручила она сказать мнѣ это? сказалъ Андре съ насмѣшливой улыбкой.
— Вовсе ничего не поручала, вскричалъ Флорсакъ, покраснѣвъ; то есть если, я…. долженъ передать вамъ отъ нея маленькое письмо.
— Въ-самомъ-дѣлѣ?… Такъ давайте же мнѣ его.
— Вотъ оно, сказалъ Флорсакъ, положивъ письмо Полины предъ Андре. Что же вы не читаете его.
— Одно слово сначала. Господинъ Флорсакъ, въ-замѣнъ услуги, которую случай привелъ мнѣ вамъ оказать, могу ли я васъ просить отвѣчать на мои вопросы съ полною откровенностію?
— Голая истина излетитъ изъ моихъ устъ, сказалъ Флорсакъ, положивъ руку на сердце.
— Давно вы знаете дѣвицу Полину?
— Я видѣлъ, какъ она дебютировала на Фенацкомъ театрѣ, назадъ тому пять лѣтъ. Въ Италіи ее не называли иначе, какъ маленькая кармелитка. Честью Флорсака, кто женится на ней, женится вмѣстѣ на всѣхъ добродѣтеляхъ.
— Вотъ весьма замѣчательная невѣста, сказалъ Андре съ сердцемъ.
— Вы говорите?
— И такъ, серьезно, господинъ Флорсакъ, вы мнѣ совѣтуете въ нее влюбиться.
— Я, я вамъ ничего не совѣтую…. Только, еслибы я былъ на вашемъ мѣстѣ, я бы считалъ себя самымъ счастливымъ изъ людей.
— Господинъ Флорсакъ, вы мнѣ жалки, сказалъ Андре, пожавъ плечами.
— Гмъ?
— Вы актеръ, и во все вѣрите!
— Да, сударь, я вѣрю, прервалъ Флорсакъ съ силою.
— И такъ! посмотрите немного, какъ проза Люціи образуетъ красивенькія облака дыма.
И Андре, взявъ письмо Полины, зажегъ его на лампѣ и бросилъ все въ пламени на паркетъ.
Флорсакъ вздохнулъ.
— Я, господинъ Флорсакъ, продолжалъ Андре съ печальнымъ выраженіемъ… я другой школы, нежели вы…. я не вѣрю болѣе любви….
Андре сказалъ это послѣднее слово такимъ болѣзненнымъ голосомъ, что Флорсакъ былъ глубоко тронутъ.
— Пусть дѣвица Полина станетъ свѣтскою женщиною…. пусть клеркъ нотаріуса сойдетъ съума, и тогда будетъ возможно, что я въ нее влюблюсь…. За тѣмъ, счастливаго успѣха въ сегодняшній вечерь, г. Флорсакъ, и доброй ночи.
И Андре опрокинулся на диванъ и закрылъ глаза.
— Боже мой! онъ заснетъ, сказалъ Флорсакъ, вставъ, чтобы его разбудить. Но Парадисъ, вернувшійся въ залу, остановилъ его за руку.
— Берегитесь, сказалъ онъ тихимъ голосомъ…. онъ часто просыпается трагически…. онъ вамъ сначала броситъ въ голову все, что ему попадется подъ руку.
— Тфу! мое тѣло мнѣ не принадлежитъ болѣе, сказалъ Флорсакъ, живо отступая…. я принадлежу моему искусству. Шесть часовъ, — мнѣ только станетъ время переодѣться…. Парадисъ, я ухожу чрезъ смежную дверь.
— Хорошо, сударь.
Флорсакъ отворилъ дверь и удалился, выдѣлывая голосомъ рулады.
— Славно пойдетъ сегодня, сказалъ Парадисъ, потирая себѣ руки: мы сейчасъ услышимъ славный саббать…. Г. Генри и его друзья взбѣшены противу первой пѣвицы, и они ее хорошо примутъ; это презабавно…. И Парадисъ развалился на кушеткѣ и принялся разсматривать каррикатуры Иллюстраціи, чтобы убить время.
Спустя нѣсколько минутъ, зала была занята артистами и хористами въ костюмахъ, пришедшими прохладиться предъ поднятіемъ занавѣса. Флорсакъ, въ костюмѣ Эдгарда, изучалъ позы передъ зеркалами, растиралъ румяны платкомъ, переклеивалъ фальшивые усы…. и перевязывалъ золотымъ кушакомъ около своей таліи…. Наконецъ театральный колоколъ возвѣстилъ о поднятіи занавѣса, и зала совершенію опросталась. Тогда Парадисъ взлѣзъ на табуретъ, и приставивъ голову въ слуховое окно, открывавшееся между кулисами, навострилъ внимательное ухо на спектакль, который можно было видитъ только съ боку. Начало прошло безъ приключенія, но когда занавѣсъ поднялась надъ сценою между Эдгаромъ — Флорсакомъ и Люціею — Полиною, апплодисменты пѣвицѣ были покрыты залпомъ пронзительныхь свистковъ.
Радостный Парадисъ спрыгнулъ съ табурета и принялся исполнять на своего сочиненія, аккомпанируя себѣ голосомъ и щелкая пальцами, вмѣсто кастаньетокъ.
Дверь изъ коридора отворилась внезапно, и вошелъ Флорсакъ, въ чрезвычайномъ безпорядкѣ и запыхавшійся отъ волненія.
— Парадисъ, скорѣе стаканъ воды, сказалъ онъ: Полинѣ сдѣлалось дурно на сценѣ, занавѣсъ опущенъ и въ партерѣ дерутся.
— Я говорилъ, что каша заварится, вскричалъ Парадисъ, поставивъ на подносъ графинъ со стаканомъ и убѣжавъ въ театральную дверь.
— Все онъ?… игрокъ на билліардѣ, вскричалъ Флорсакъ, схвативъ голову руками; я его узналъ на аванъ-сценѣ. И теноръ началъ прохаживаться по залѣ, говоря самъ съ собою и размахивая руками, какъ сумасшедшій.
Раскаты смѣха, раздавшагося около него, вызвали его изъ этого состоянія, и Флорсакъ остановился какъ окаменѣлый, услыхавъ голосъ Генри, который, опираясь на руку своихъ друзей, кричалъ ему съ насмѣшкой.
— Что же, господинъ Флорсакъ, превосходные жесты, если вамъ угодно!…
— Милостивый государь! сказалъ Флорсакъ съ достоинствомъ.
— Какой прекрасный у васъ голосъ въ городѣ, г. Эдгардъ, продолжалъ офицеръ.
— Милостивый государь, мое имя Флорсакъ, вскричалъ теноръ, задыхаясь отъ бѣшенства.
Въ эту минуту Андре, блѣдный и съ блуждающими глазами, поднялся на ноги, сложивъ на крестъ руки.
— У васъ прекрасные усы, г. Эдгардъ-Флорсакъ, продолжалъ Генри, наступая на тенора, не будетъ ли нескромно съ нашей стороны попросить васъ одолжить ихъ намъ?
Дерзости Генри довели до ссоры Флорсака, которая могла бы имѣть печальныя послѣдствія, еслибъ не послышался внезапно голосъ:
— Сюда, сюда, кричала женщина подъ вуалемъ, показавшись въ театральныхъ дверяхъ; ступайте сюда, оставьте безпокойнаго человѣка, моя карета готова и въ полчаса вы будете далеко отъ этого мѣста.
— Полина! произнесъ чуть слышно Флорсакъ.
— Молчи! сказала женщина, взявъ Андре за руку и ведя его въ потемкахъ, царствовавшихъ между кулисами театра.
II.
ГЕНРИ ГЕРВЕЙ.
править
Прошло шесть мѣсяцевъ послѣ такой сцены, шесть мѣсяцевъ, въ продолженіе которыхъ маленькая дача, принадлежавшая Полинѣ въ окрестностяхъ Мехельна, служила успокоеніемъ для двухъ молодыхъ людей.
Андре сдѣлался нездоровъ; докторъ не переставалъ ему совѣтовать совершенный покой, подъ страхомъ возобновленія болѣзни. Что касается до Флорсака, то онъ потерялъ послѣдніе остатки своего голоса, отъ причиненнаго ему волненія; эта потеря набрасывала на характеръ екс-тенора покрывало меланхоліи и глубокой печали, она еще увеличивалась методою леченія, которой Андре насильно подвергалъ его. Приказанія доктора были точны. Флорсакъ потерялъ голосъ отъ сильнаго волненія, пытались произвести гомеопатическую реакцію, пользуя болѣзнь самыми энергическими средствами. Андре принялъ на себя это леченіе. Ничто не помогало; Флорсакъ оставался нѣмъ, какъ какой-нибудь карпъ.
Въ одно утро, Флорсакъ смотрѣлъ на работу Андре въ одной изъ залъ нижняго этажа, преобразованной Полиною въ мастерскую скульптуры, онъ поздравлялъ своего друга, любуясь красотою и сходствомъ бюста пѣвицы, — бюстъ былъ только-что оконченъ. Андре, съ мрачной печалью, въ которую онъ впалъ нѣсколько дней тому назалъ, положилъ руку на плечо Флорсака и сказалъ:
— Любезный Флорсакъ, скажи мнѣ откровенно, правится ли тебѣ этотъ край?
— Конечно, отвѣчалъ Флорсакъ, еще не понимая, къ чему Андре дѣлалъ ему этотъ вопросъ.
— Хорошо! Теперь я рѣшаюсь привести въ исполненіе свой проектъ.
— Какой проектъ?
— Купить въ окрестностяхъ дачу.
— Право, у тебя поврежденъ мозгъ, сказалъ Флорсакъ смотря на него съ удивленіемъ, смѣшаннымъ съ боязнію.
— Нисколько…. Выслушай меня и потомъ суди. Ты знаешь, что я наслѣдовалъ послѣ моего дяди двадцать тысячъ ливровъ дохода, неожиданное наслѣдство, доставшееся мнѣ изъ Нормандіи, очень кстати. Но болѣзнь позволяла мнѣ заниматься искусствомъ только въ качествѣ любителя. Теперь, вотъ шесть мѣсяцевъ, какъ мы пользуемся гостепріимствомъ, которое мы не можемъ принимать долѣе, не. употребляя во зло дружбы доброй Полины…. И такъ я покупаю по сосѣдству хорошенькую маленькую дачу, мы оба поселяемся въ ней; теперь я богатъ, и не хочу, чтобы бѣдняга Флорсакъ, погубившій свою карріеру за меня, подвергался невзгодамъ и непостоянству судьбы…. Мы будемъ имѣть лошадей, собакъ, гулять по окрестностямъ и охотиться, а вечеромъ будемъ посѣщать Полину, слушать ея прекрасныя мелодіи, которыя я такъ люблю, потому-что онѣ заставляютъ меня забывать всю мою скорбь. Согласенъ?
— Нѣтъ, сказалъ Флорсакъ, природная гордость котораго возмутилась при одной мысли быть въ тягость своему другу; нѣтъ, добрый Андре, ты будешь жить одинъ, а со мною будетъ, что Богу угодно…. Я буду давать уроки пѣнія по двадцати-пяти соль за билетъ, прибавилъ Флорсакъ съ глубокимъ вздохомъ.
— А я говорю, что ты отправишься со мной, сказалъ Андре, топнувъ ногою съ нетерпѣніемъ…. или, клянусь, я такъ подробно исполню приказаніе доктора, что возвращу тебѣ голосъ, если ты прежде не умрешь отъ ужаса.
— Я согласенъ! вскричалъ Флорсакъ. испуганный этою угрозою: я согласенъ, мой дорогой Андре и обѣщаю не пѣть ни одной поты во всю жизнь, если я перемѣню свое намѣреніе….
— Славу Богу! вотъ это такъ, хорошо….
И Андре, снявъ широкую соломенную шляпу, повѣшенную на стѣнѣ, взялъ подъ руку екс-тенора.
— Пойдемъ со мною, передъ завтракомъ я тебѣ покажу наше будущее жилище.
Андре и Флорсакъ вышли со двора, и скоро очутились въ деревнѣ.
Въ тотъ часъ, какъ наши два артиста выходили изъ однѣхъ дверей дома, другое лицо позвонило у воротъ, выходившихъ на большую дорогу. Это лицо было никто другой, какъ Генри Герве. Бросивъ поводъ своей лошади привратнику, онъ отдалъ письмо человѣку, который ввелъ его въ маленькую залу, меблированную съ артистическою кокетливостью.
Генри Герве не былъ тѣмъ забіякою, котораго мы видѣли въ кофейной театра; видъ его былъ важенъ и задумчивъ, а его простая, и со вкусомъ одежда выставляла болѣе его физическія преимущества.
Письмо, данное слугѣ, было адресовано дѣвицѣ Полинѣ; судя по тому виду, съ какимъ оно было вручено, легко можно было догадаться, что съ ожидаемымъ отвѣтомъ соединяли чрезвычайную важность.
Этотъ отвѣтъ принесла сама Полина. Мы видѣли ее въ театральномъ костюмѣ, который позволилъ намъ лишь съ большимъ трудомъ снять съ нея мало схожій портретъ. Теперь она была въ сѣромъ гроденаплевомъ платьѣ, обшитомъ шелковыми тесмами одинаковаго цвѣта; оно обрисовывало ея аристократическую, изящную талію; воротничекъ de pointe d’Angleterre граціозно облегалъ ея прекрасныя плечи, а чрезъ петли ажуръ такихъ же нарукавниковъ просвѣчивала красивая, бѣлая ручка съ розовыми пальцами. Лицо, не будучи правильно, было очаровательно прелестною наивностью, и дышало тѣмъ благоуханіемъ достоинства молодости и свѣжести, которое Лауренсъ, живописецъ прекраснаго по превосходству, изображалъ такъ удачно. Роскошные чорные волосы, шелковистые, при лазуревомъ отраженіи, приподнимались на вискахъ и разсыпались по шеѣ длинными локонами.
Она держала въ рукѣ распечатанное письмо Генри; привѣтливымъ жестомъ, она указала на кресло молодому офицеру, и сѣла сама на кушетку, поставленную въ нѣсколькихъ шагахъ.
Генри извинился и остался стоять.
— Выраженія вашего письма, сказала Полина, старательно складывая письмо, которое она держала въ рукѣ, такъ почтительны и представляютъ столь глубокое раскаяніе въ вашемъ поступкѣ со мною, что я не поколебалась согласиться на свиданіе, которое вы просили…. Чего вы отъ меня желаете?
— Благодарю васъ изъ глубины моей души, сказалъ Генри голосомъ, дрожащимъ отъ волненія, что вы мнѣ позволили изъявить вамъ раскаяніе въ поступкѣ, недостойномъ меня, и для забвенія котораго я умоляю васъ о прощеніи.
И Генри, поклонившись Полинѣ, продолжалъ:
— То, что я хочу сказать, покажется вамъ, безъ сомнѣнія, мало вѣжливымъ; но япришелъ не для того, чтобы двусмыслить выраженія: я васъ не люблю….
Съ удивленіемъ смотрѣла на него Полина послѣ этого страннаго признанія. Генри продолжалъ, улыбаясь.
— Вы видите поэтому, не разсчетъ и не интересъ внушили маѣ придти къ вамъ, но раскаяніе, что я оскорбилъ самое драгоцѣнное для всякой артистки: ея доброе имя; я раскаивался, что навсегда погубилъ наконецъ каррьеру бѣднаго молодаго человѣка, который, защищая васъ, исполнялъ священный долгъ, налагаемый на каждаго честнаго человѣка родственными связями.
Полина задумалась отъ откровеннаго разсказа молодаго человѣка по при его послѣднихъ словахъ она подняла голову и испустила крикъ удивленія.
— Что говорите вы? сказала она, положивъ руку на сердце, чтобы удержать его біеніе.
— Я говорю: случай открылъ мнѣ, что г. Андре Дарми вашъ двоюродный братъ.
— О! тише!… тише!… вскричала Полина, быстро подходя къ Генри и бросивъ около себя встревоженный взглядъ.
Генри не нопималъ ничего въ этомъ странномъ волненіи, и смотрѣлъ на Поливу съ удивленіемъ.
Молодая женщина, проведя обѣими руками по своему лбу, сдѣлала сильное усиліе надъ собою, и устремивъ прекрасные глаза на Генри, сказала измѣнившимся голосомъ:
— Выслушайте меня, господинъ Генри…. вашъ теперешній поступокъ обличаетъ человѣка съ благороднымъ сердцемъ, и не только я вамъ прощаю скорбь, причиненную мнѣ вашею шалдстью, но еще благодарю доброе существо, приведшее васъ сюда….
— Сколько доброты….
— Въ замѣнъ искренней дружбы, которую я буду питать къ вамъ отъ глубины моей души, могу ли я надѣяться на вашу безпредѣльную преданность и ваше послушаніе моимъ наставленіямъ.
— Клянусь вамъ, сказалъ Генри: ибо я заранѣе знаю, что вы у меня не потребуете ничего безчестнаго.
— И вы въ правѣ думать такъ. Я ожидаю отъ васъ одного добраго дѣла.
— О! говорите, говорите.
— Моя очередь унижаться, сказала Полина со вздохомъ… Но это для его счастія….
— Я васъ слушаю, сударыня, сказалъ Генри, садясь около молодой женщины.
— То, что я скажу вамъ, есть лучшее доказательство моего уваженія къ вашему характеру и моей къ вамъ довѣренности.
И послѣ паузы Полина продолжала:
— Семь лѣтъ тому назадъ, я была бѣдною крестьянкою въ окрестностяхъ Аббевиля; мой отецъ, занимавшійся ремесломъ ткача, едва вырабатывалъ на хлѣбъ намъ, моей матери и мнѣ; несчастная женщина, у которой была сломана рука паровою машиною, гдѣ она работала, была, послѣ этого ужаснаго приключенія, неспособна заниматься хозяйствомъ. Первая молодость моя прошла между голодомъ и слезами….
Сосѣдкою нашею была сестра моей матери, имѣвшая единственнаго сына, Андре; мой двоюродный братъ работалъ въ полѣ богатаго окрестнаго фермера…. Вечеромъ, я ходила къ своей доброй родственницѣ, которая разсказывала мнѣ исторійки, чтобы немного развеселить меня, а Андре вырѣзывалъ мнѣ маленькія фигурки изъ дерева, которыя я уносила и прятала въ солому своей постели…. Однажды, Андре, тогда ему было шестнадцать лѣтъ, сказалъ мнѣ, что онъ меня любитъ, и если я согласна стать его женою, онъ отправится въ Парижъ, гдѣ пріобрѣтетъ себѣ состояніе и имя въ искусствахъ. Знаменитый артистъ, прибывшій въ нашу сторону посѣтить развалины одного аббатства, увидалъ его работу изъ дерева и предложилъ взять его даромъ въ свою мастерскую.
Я любила Андре, какъ брата; я ему дала обѣщеніе ждать его два года, и на слѣдующій день увидѣла, какъ онъ сѣлъ въ дилижансъ, который долженъ былъ увезти его далеко отъ насъ…. Спустя нѣсколько мѣсяцовъ умерла моя бѣдная тетка, и я снова осталась одна.
— Продолжайте, сказалъ Генри, слушавшій съ чрезвычайнымъ вниманіемъ разсказъ Полины.
— Въ одинъ вечеръ, въ единственной гостинницѣ нашей деревни остановился одинъ молодой человѣкъ. Это былъ италіанскій пѣвецъ, возвращавшійся изъ артистической поѣздки въ Англію; онъ отправлялся въ Венецію, свое отечество. Этотъ молодой человѣкъ былъ такъ слабъ и изнеможенъ болѣзнію, что городскіе доктора посовѣтовали ему провести нѣсколько дней въ нашей деревнѣ, чтобы подышать полевымъ воздухомъ и отдохнуть немного отъ усталости. Я видѣла его, каждое утро, сидѣвшаго на одномъ и томъ же мѣстѣ, съ наслажденіемъ вдыхавшаго благоуханіе дикаго вереска и печально смотрѣвшаго на лучи нашего солнца, — они не были въ состояніи разогрѣть его сердце. Меня влекла какая-то магнетическая сила къ этому молодому человѣку, въ-послѣдствіи измѣнившему всю мою жизнь. Вечеромъ, когда онъ удалялся къ себѣ въ комнату, я тихонько прокрадывалась вдоль стѣны до его окна, и оставалась тамъ цѣлые часы неподвижна, удерживая свое дыханіе, чтобы слышать его чистый меланхолическій голосъ. Когда онъ переставалъ пѣть, я приподнималась на цыпочки и клала на подоконникъ маленькій букетъ цвѣтовъ, собранныхъ утромъ. Увы! бѣдный Андре былъ далеко отъ моей мысли! Въ одинъ вечеръ, когда я, по обыкновенію, стояла подъ окномъ Жюліани и готова была положить свое скромное приношеніе, я услышала позади себя легкій шумъ, хотѣла бѣжать, но страхъ оцѣпенилъ мои силы, я упала въ объятія подстерегшаго меня Жюліани. Онъ вырвалъ букетъ, который я старалась спрятать у себя на груди, поднесъ его къ своимъ губамъ, сказавъ мнѣ только одно слово, повидимому заключавшее всю его душу: благодарю!… Я имѣла счастіе встрѣтить на своемъ пути избранную душу, благородное и великодушное сердце, которое устыдилось бы запятнать имя любимой женщины. Я стала женою Жюліани…. и спустя нѣсколько мѣсяцевъ, дебютировала на Феницкомъ театрѣ, при крикахъ браво восторженной публики. Здоровье Жюліани слабѣло съ каждымъ днемъ; онъ былъ принужденъ отказаться отъ театра, и если я не могла его спасти, то имѣла, по-крайней-мѣрѣ, утѣшеніе окружить его попеченіями, которое позволяло мнѣ богатство, пріобрѣтенное моимъ талантомъ.
— А Андре, что онъ дѣлалъ въ-продолженіе всего этого времени? спросилъ Генри, живо тронутый разсказомъ Полины.
— Андре становился великимъ артистомъ; но жизнь, явившаяся ему блестящею и благоуханною, готовила ему жестокія испытанія…. Андре, обманутый несчастнымъ ребенкомъ, которому онъ посвятилъ вѣчную любовь, ничему болѣе не вѣритъ, и скептицизмъ оледенилъ его сердце.
— Однако, сказалъ Генри, мнѣ кажется, признаніе, которое вы мнѣ сдѣлали, могло бы васъ оправдать въ его глазахъ.
— Андре ничего не знаетъ; наша продолжительная разлука такъ сильно изгладила въ его памяти всѣ мои черты, что онъ даже не узналъ меня.
— Вотъ странно, сказалъ Генри: я теперь понимаю ваше безпокойство, въ то время когда говорилъ о родствѣ.
— Пока здѣсь живетъ Андре, въ шесть мѣсяцевъ, я имѣла полную возможность изучить его характеръ; я убѣдилась, что еслибы онъ узналъ мою тайну, онъ ушелъ бы изъ этого дома, не согласившись даже выслушать мое оправданіе…. парадоксальный его умъ ослѣпилъ бы его, извиненіе вышло бы изъ его устъ, но не изъ сердца…. Привычка, эта вторая натура, заставила его найти въ вашихъ отношеніяхъ забвеніе прошедшаго: онъ борется съ собственными чувствами и не смѣетъ признаться, что меня любитъ…. Остается одно средство, принудить его говорить, и я надѣялась, что вы мнѣ поможете излечить его отъ печальнаго сумасшествія.
— Что надо дѣлать? Располагайте мною, вскричалъ Генри съ увлеченіемъ.
— Надо…. сказала Полина, слегка покраснѣвъ, прослыть здѣсь за моего друга.
Генри сдѣлалъ движеніе, выразившее удивленіе.
— Средство, безъ сомнѣнія, немного эксцентричное, но единственно возможное…. Вотъ въ двухъ словахъ мои предположенія: я васъ пригласила провести восемь дней на моей дачѣ; мои слуги, по сдѣланному распоряженію будутъ исполнять всѣ ваши требованія и повиноваться вамъ, какъ мнѣ самой.
— Моя милая Полина, сказалъ Генри, съ развязнымъ видомъ, взявъ свою шляпу: будьте же такъ добры, отведите меня въ назначенную мнѣ комнату…. надѣюсь, что вы не останетесь слишкомъ недовольны маленькою комедіею, которую я буду разыгрывать для вашего счастія…, но для этого я долженъ повторить свою роль.
Полина протянула Генри руку, которую онъ пожалъ отъ чистаго сердца; позвонивъ горничной, она сказала ей нѣсколько словъ тихимъ голосомъ….
— Ты меня поняла, неправда ли? поставь этотъ букетъ фіалокъ въ эту китайскую вазу….
— Хорошо, сударыня.
— Теперь, отведи господина въ маленькій павильонъ сада…. До свиданія, г. Генри, сказала она съ улыбкою, исполненною благодарности.
III.
БУКЕТЪ ФІАЛОКЪ.
править
Андре и Флорсакъ, запоздавшіе въ прогулкѣ, позавтракали въ гостинницѣ, и когда возвратились, то нашли Полину, ожидавшую ихъ въ маленькой залѣ нижняго этажа, съ чашкою ароматнаго чаю. Никогда молодая женщина не казалась имъ столь прекрасною и въ такомъ очаровательномъ расположеніи духа. Полина срывала лепестки съ маленькаго букета махровыхъ розъ, бывшаго у ней на поясѣ, и разбрасывала ихъ по ковру, оборачиваясь время отъ времени, чтобы посмотрѣть въ окно на великолѣпный видъ, растилавшійся передъ нею.
Когда двое молодыхъ людей вошли въ залу, садовникъ, стоя съ шляпою въ рукахъ, разсказывалъ Полинѣ, съ большими жестами, что онъ открылъ слѣды на куртинкахъ сада, у забора со стороны большой дороги; онъ былъ увѣренъ, что какой-то человѣкъ, можетъ-быть, воръ пробрался въ паркъ.
Флорсакъ тотчасъ вмѣшался въ разговоръ и предложилъ свои услуги, устроить волчью западню и разбросать битое стекло по верхушкѣ стѣны.
Андре только посмотрѣлъ на Полину, въ намѣреніи узнать что она думаетъ объ этомъ разсказѣ, и не безъ удивленія услыхалъ, какъ молодая женщина сдѣлала сухимъ и повелительнымъ тономъ слѣдующій отвѣтъ садовнику:
— Піерръ, ты знаешь, я не люблю, когда кто вмѣшивается въ мои собственныя дѣла…. Если мнѣ угодно быть обкраденной, мнѣ кажется, ты не имѣешь никакого права этому противиться…. Помни послѣдній разъ, я не хочу…. ты понимаешь, я не хочу, чтобы мнѣ говорили о подобныхъ глупостяхъ… Впрочемъ, прибавила она, съ неопредѣленнымъ выраженіемъ, я надѣюсь, этотъ воръ долго не выйдетъ.
Садовникъ поклонился и вышелъ, пристыженный выговоромъ.
Андре и Флорсакъ, до крайности удивленные, посмотрѣли другъ на друга, не сказавъ ни слова:
— Что же! г. Андре, сказала равнодушно Полина: дѣлаетесь ли вы моимъ сосѣдомъ?
— По-крайней-мѣрѣ, надѣюсь, отвѣчалъ Андре, все думавшій о куртинкахъ Піерра.
— И когда вы думаете устроиться?
— Извините, милая Полина, сказалъ Андре полусерьозно, полунасмѣшливо…. вотъ вопросъ, который почти походитъ на двусмысленное приглашеніе, чтобъ мы скорѣй убирались!
— Боже мой! любезный Андре, какой у васъ дурной характеръ, возразила Полина: къ чему вы приписываете людямъ однѣ дурныя мысли? Но я буду въ отчаяніи, если вы уѣдете ранѣе, чѣмъ исполнится мой планъ.
— Какой планъ?
— Помирить васъ съ однимъ изъ моихъ добрыхъ друзей, который имѣлъ неудовольствіе поссориться съ вами въ-слѣдствіе смѣшной ссоры.
Андре чрезвычайно поблѣднѣлъ.
— Я васъ не понимаю, сказалъ онъ.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, но слушая васъ, подумаешь, что вы во всю жизнь ни съ кѣмъ не ссорились…. Особа, о которой я намѣрена говорить съ вами, г. Генри Герве.
— Генри Герве! вскричали въ одно время Андре и Флорсакъ.
— Странно, сказала Полина съ удивительнымъ хладнокровіемъ: это имя производитъ на васъ дѣйствіе головы Медузы?
— Вы правы, сказалъ Андре, немедленно понравившись: къ чему я буду ненавидѣть этого молодаго человѣка… Два раза участь его зависѣла отъ меня, и въ замѣнъ моего справедливаго великодушія, онъ погубилъ навсегда мою каррьеру артиста; онъ сдѣлалъ изъ меня несчастнаго калѣку…. Боже мой, это совершенно просто: въ другой разъ, я можетъ-быть поступлю иначе, вотъ и все тутъ… И Андре упалъ уныло въ кресло.
— Я рада видѣть, что вы благоразумны, сказала Полина, притворяясь, что не понимаетъ ироніи.
Въ эту минуту два выстрѣла раздались подъ окнами, и имъ немедленно отвѣтствовалъ лай охотничьихъ собакъ Андре.
Флорсакъ вскочилъ съ своего стула и высунулся въ окно, чтобы увидать, откуда происходилъ этотъ шумъ.
— Это ничего, сказала Полина, безъ сомнѣнія мой новый гость забавляется стрѣльбою. Я пойду къ нему. Вы позволяете, неправда ли? Помните, г. Андре, и ты также, добрый Флорсакъ, что я вамъ буду очень благодарна, если вы забудете это непріятное дѣло въ кофейной театра, и примите г. Генри, хотя не какъ друга, по-крайней-мѣрѣ какъ незнакомаго, къ которому я питаю глубокое уваженіе…
И Полина, пройдя между обоими друзьями, сошла съ крыльца въ садъ и исчезла въ длинныхъ аллеяхъ зелени.
— Что ты скажешь на это, другъ Флорсакъ, вскричалъ Андре, послѣ довольно долгой паузы, принуждая себя смѣяться…. Пиши скорѣе въ своемъ бумажникѣ это ужасное слово: неблагодарность!! и смотри, какъ твои прекрасные призраки молодости, тихо спускаются по ступенямъ жизни вслѣдъ за этой очаровательной дѣвушкой!
Но Флорсакъ не былъ въ состояніи понять философскую фразу своего друга; екс-теноръ, казалось, окаменѣлъ на мѣстѣ.
Въ эту минуту вошла горничная Полины, съ красными отъ. слезъ глазами.
Флорсакъ думалъ утѣшить плачевную красавицу, освѣдомясь о причинѣ скорби, источникъ которой казалось былъ довольно глубокъ; но только тогда, когда Андре присоединилъ свои просьбы къ просьбамъ своего друга, воструха согласилась раздвинуть зубы.
— Меня…. меня, сказала она, рыдая, по преданію Французской Комедіи…. меня выгоняютъ за г. Генри.
— Ахъ! это онъ… О, тогда утѣшься, ты имѣешь права на мое участіе, я принимаю тебя подъ свое покровительство.
— Что такое? сказалъ Флорсакъ, сильно заинтригованный.
— Барыня приказала мнѣ принести цвѣты; она имѣетъ странную манію: когда видитъ блондина, она всегда носитъ на кушакѣ маленькій букетъ махровыхъ розъ; а иногда носитъ букетъ изъ фіалокъ.
— Ба! сказалъ Флорсакъ, открывъ ротъ въ величину печки.
— И когда ея блондиновые букеты завяли, возразилъ Андре, оканчивая фразу Дженни, она мѣняетъ ихъ на букеты брюнетовыхъ фіалокъ…. Вотъ восточная поэзія…. Что скажешь на это, Флорсакъ?
— Скажу, что у меня руки опускаются.
— Это мнѣ напоминаетъ, сказала Дженни, подойдя къ камину, что барыня приказала немедленно принести ей эти цвѣты.
И камеристка вынула изъ одной вазы превосходный букетъ фіалокъ.
— Это ясно, сказалъ Андре, прохаживаясь въ волненіи…. г. Генри прибылъ въ замокъ часъ тому назадъ, и махровыя розы завяли какъ бы волшебствомъ.
Дженни вышла.
— Ты хорошо понимаешь, мой любезный Флорсакъ, оказалъ Андре, когда они остались одни, что мы часу не можемъ быть долѣе въ этомъ домѣ.
— Я думаю, г. Генри, который расположенъ къ реформамъ, будетъ способенъ поступить съ нами какъ съ этою бѣдною Дженни.
— И такъ ты приготовишь чемоданы, пока я прощусь съ Полиною.
— Рѣшено….
И Флорсакъ вышелъ съ шумомъ, между-тѣмъ какъ Андре направлялся къ садовымъ дверямъ.
Генри поднимался но первымъ ступенямъ крыльца, когда Андре готовился сходить съ него. Они сошлись лицомъ къ лицу.
— Вотъ цѣлый часъ, какъ я освѣдомляюсь о васъ у всѣхъ окружныхъ, вскричали. Генри, проворно снимая охотничью сумму и ружье, и насильно взявъ силою подъ руку Андре, вернулъ его въ залу.
— Знаете ли вы, мой любезный господинъ Андре, продолжалъ офицеръ, не давая говорить молодому человѣку: знаете ли вы, что не проходитъ дня, въ который я не проклиналъ бы себя за нашу несчастную ссору…. По правдѣ, вы мнѣ очень нравились, и вотъ вы выходите изъ себя но вопросу, вамъ почти неизвѣстному и….
— Милостивый государь, сказалъ Андре съ достоинствомъ: я былъ бы вамъ благодаренъ, когда бы вы поняли, что это воспоминаніе, какъ ни непріятно для васъ, еще болѣе тягостна для меня.
— Это справедливо…. и я очень неловокъ…. но я надѣюсь, продолжалъ непринужденно Генри, что мы ближе познакомимся здѣсь, и вы мнѣ удѣлите немного вашей дружбы….
— Я разсчитываю сегодня уѣхать.
— А! вотъ что досадно, сказалъ Генри съ недовольной миной, но я надѣюсь, что Пол…. что мадемуазель Полина васъ отклонитъ отъ этого намѣренія…. а я думалъ просить у васъ дать мнѣ реваншъ на билліардѣ….
Андре ничего не отвѣтилъ, но протянулъ къ офицеру свою больную руку. Генри понялъ все тягостное значеніе этого жеста и потерялъ смѣлость.
— Вы, по-крайней-мѣрѣ, останетесь съ нами обѣдать.
— Я не думаю имѣть этой чести.
— Вы несговорчивы, и я дурно сдѣлаю, если буду настаивать. За этимъ онъ прибавилъ, повернувшись на каблукахъ: мнѣ остается только время приличнѣе одѣться предъ обѣдомъ. Господинъ Андре, до свиданія.
Андре принужденно поклонился и былъ чрезвычайно доволенъ его уходомъ.
— Это ясно, сказалъ онъ, оставшись одинъ, надо быть слѣпымъ, если не видѣть, что она его любитъ!… Она свободна, и я былъ бы очень смѣшонъ, вмѣшавшись въ это…. Вѣрьте теперь наружности…. И этотъ глупецъ Флорсакъ увѣрялъ меня, что въ Италіи….
И Андре кусалъ губы съ досады….
— Онъ говорилъ, можетъ-быть, правду. Она вздумала, какъ кажется, вознаградить потерянное время….
И Андре, съ сложенными на груди руками и опущенными глазами, былъ такъ погруженъ въ свои размышленія, что не примѣтилъ Полины, вошедшей въ залу.
— Скажите пожалуйста, любезный Андре, спросила Полина, подойдя къ нему: что значитъ это перемѣщеніе, которое дѣлаетъ тамъ наверху вашъ другъ Флорсакъ?
— Флорсакъ занимается въ эту минуту приготовленіями къ нашему путешествію.
— А! вы уѣзжаете? сказала Полина, выказывая удивленіе.
— Въ Америку, и если есть у васъ какія порученія въ Новый Орлеанъ….
— Благодарю, я тамъ никого не знаю…. Вы увидите прекрасную страну, продолжала молодая женщина.
— Дѣйствительно, эта страна Новаго Свѣта представляетъ столько любопытства путешественнику, въ царствѣ птицъ и растеній.
Андре, говоря это, бросалъ безпрестанные взгляды на букетъ, бывшій на поясѣ у Полины.
— Да, сказала Полина, это правда: но что касается до меня, то я предпочитаю эти скромныя фіалки всѣмъ тѣмъ большимъ экзотическимъ цвѣтамъ яркихъ красокъ и одуряющихъ благоуханій, которые привозятся натуралистами, съ большими издержками, изъ Новаго Свѣта.
— Я съ вами согласенъ; къ тому же Флора Америки находится еще въ дикомъ состояніи и не имѣетъ, какъ наша, достоинства заключать въ себѣ цѣлый очаровательный языкъ невинности и простоты; я ничего не знаю прелестнѣе этихъ тлѣнныхъ эмблемъ, которыя носитъ свѣтская женщина на балѣ и которыя имѣютъ дѣйствительное значеніе лишь для одной особы.
— Го вамъ, кажется, очень хорошо извѣстна эта наука? сказала Полина, улыбаясь.
— О! я еще только школьникъ, сказалъ Андре съ горечью: едва въ состояніи порядочно передать смыслъ вашего скромнаго букета.
— Нь-самомъ-дѣлѣ? Вы были бы очень любезны, еслибы попробовали это сдѣлать; я не даю никакой важности подобнымъ вещамъ и имѣю лишь первыя понятія въ этомъ искусствѣ.
— Въ этихъ цвѣтахъ, сказалъ Андре, устремивъ на молодую женщину проницательный взглядъ, есть цѣлая страница существованія молодой женщины, которую я зналъ…. Эти маленькіе полевые цвѣты, скрывающіеся въ травѣ нашихъ лѣсовъ, увядали и печально приближались къ смерти на атласномъ корсажѣ моего друга, когда біеніе ея сердце увѣдомило ихъ, что они служили вывѣскою измѣны.
Полина, слушая Андре, отвязала свой букетъ и уронила его на коверъ съ глубокимъ вздохомъ.
— Выслушайте меня мой другъ, сказала она, положивъ свою хорошенькую, бѣлую руку на плечо Андре; оставимъ это, вы мнѣ сказали довольно, и я могу понять, что вы знаете мою тайну. Я буду откровенна съ вами.
— Говорите, говорите, сказалъ Андре, быстро приблизившись.
— Я бѣдная, неопытная дѣвушка, одна изъ тѣхъ слабыхъ и колеблющихся душъ, легко принимающихъ впечатлѣнія, и часто неспособныхъ отличить добро отъ зла. Въ-продолженіе шести мѣсяцевъ вашего здѣсь пребыванія я удивляюсь силѣ вашего ума, логикѣ вашего разсужденія и наконецъ вашему горячему скептицизму; все это потрясло мой разумъ и сгладило въ моемъ сердцѣ наивныя воспоминанія моей молодости, я рѣшилась жить внѣ этого общества, которое я презираю, рѣшилась открыто отбросить всѣ предразсудки.
— О Боже мой! Боже мой! сказалъ жалобно Андре: я несчастный!
— Скажите мнѣ, Андре, виновна я или нѣтъ, поступая такимъ образомъ?
— Нѣтъ, сказалъ Андре глухимъ голосомъ.
— Тогда, продолжала Полипа нерѣшительно, вы мнѣ совѣтуете послѣдовать во Францію съ г. Генри, который меня любитъ и поклялся стать моимъ мужемъ.
— Нѣтъ!… сказалъ Андре съ силою…. нѣтъ, потому-что этотъ человѣкъ васъ низко обманетъ!… нѣтъ, потому-что онъ неспособенъ къ благороднымъ побужденіямъ, слова его фальшивы, весь онъ олицетворенная ложь, вскормленная мечтательными вымыслами, и, Богъ знаетъ, какъ окончить карьеру свою, только что начинающуюся.
— Но если онъ меня любитъ?
— Васъ любить, ему… но это невозможно…. Вѣтреннику, сумасшедшему! Полина…. Полина, заклинаю васъ самымъ священнымъ, любовью вашей матери, не вѣрьте…. Предположивъ даже, что этотъ человѣкъ женится на васъ, подумайте, какая готовится вамъ будущность…. Ваша артистическая душа не будетъ въ состояніи преклониться передъ требованіями и капризами человѣка, привыкшаго къ матеріальной жизни…. нужно вашему сердцу сердце, которое бы его понимало и возвратило бы вашему больному уму всѣ его иллюзіи, что говорю я? всѣ его вѣчныя истинны, всѣ его священныя вѣрованія!…
И Андре схватилъ руку Полины и поднесъ съ любовію къ своимъ губамъ.
— Да, сказала печально Полина…. но теперь уже слишкомъ поздно.
— Слишкомъ поздно! вскричалъ Андре, упавъ на колѣна…. нѣтъ, я вамъ не вѣрю… Скажите мнѣ, что это неправда.
— О Боже мой! сказала Полина, отвернувшись въ сторону….
— Хороше же! пусть это будетъ наказаніемъ за совершенное мною преступленіе!… ибо я одинъ виновенъ…. Я васъ люблю, Полина, да, я васъ люблю до безумія, и это признаніе, которое бы я не осмѣлился вамъ сдѣлать часъ тому назадъ, я вамъ дѣлаю его теперь, вида васъ на краю погибели… Полина, хотите быть моею женою?
— Господинъ Генри Герве, скажите мнѣ, что должна я отвѣчать, сказала Полина, дрожа отъ счастія и протягивая руку молодому человѣку, вошедшему въ залу.
— Скажите г-ну Андре Дарми, что его друзьямъ стоитъ большаго труда сдѣлать его счастливымъ противъ его воли, и что комедія, которую онъ вынуждаетъ играть, станетъ опасною для ихъ спокойствія, если она продлится долѣе….
— Что значатъ эти слова?
— Они значатъ, мой любезный другъ, что я вамъ представляю очаровательнѣйшую, умнѣйшую и добродѣтельнѣйшую изъ всѣхъ женщинъ; если вы на ней не женитесь въ-теченіе восьми дней, я снова беру дурную роль, которую исполнилъ для вашего бенефиса, и въ тотъ разъ съиграю ее серьозно, попросивъ ея руки въ третьей сценѣ,
Андре прижалъ Полину къ своему сердцу и радушно протянулъ руку лейтенанту…. Три дѣйствующія лица были еще въ этой позѣ, когда Флорсакъ появился на другомъ концѣ залы, нагруженный пирамидою картонокъ, ящиковъ и мѣшковъ. Онъ былъ такъ удивленъ, увидавъ эту картину, что уронилъ все на коверъ, и испустилъ крикъ, такой чистый, пронзительный, звучный, что потрясъ стекла и хрусталь.
— А! Боже мой! у него возвратился голосъ, вскричала Полина, подбѣгая къ нему.
— Мой голосъ? гдѣ это? пробормоталъ Флорсакъ, одураченный тѣмъ, что видѣлъ.
— Мой другъ, я представляю тебѣ мою жену, сказалъ Андре, взявъ за руку Полину, и вотъ нашъ общій другъ Генри Герве, которому очень хочется пожать тебѣ руку.
— Никогда! вскричалъ Флорсакъ, испуская грудное ut.
— Чудо! грудное ut, почти на четверть тона, сказала Полина, садясь передъ фортепіано.
— Ба! вскричалъ Флорсакъ, зардѣвшійся какъ піонъ.
— Это изумительно.
— Поразительно, подтвердили Андре и Генри, силою подводя его къ партитиціи Фаворитки, развернутой Полиною.
— Но….
— Ни слова.
Полина взяла первые аккорды романса четвертаго акта.
Флорсакъ пропѣлъ со всею силою своихъ легкихъ:
…. si pur que dans un songe
J’ai cru trouver…. vous que j’aimais
Avec l’espoir, triste mensonge
Envolez vous et pour jamais.
— Браво! браво! вскричали Полина, Андре и Генри, хлопая въ ладоши. Ранѣе двухъ мѣсяцевъ, ты будешь ангажированъ въ оперу за двѣнадцать тысячъ франковъ.
— За двѣнадцать тысячъ франковъ, сказалъ Флорсакъ, затронутый заживо…. Мнѣ кажется, у меня голосъ не для подставнаго пѣвца. Двадцать-пять тысячъ франковъ…. Это мое послѣднее слово.