Подъ шумъ войны.
(1 іюня 1904 года, № 67).
править
I.
правитьУже нѣсколько мѣсяцевъ тянется этотъ гипнозъ: люди противоположныхъ воззрѣній, патріоты кнута и борцы революціи, разноцвѣтныя политики и безцвѣтная обывательская масса, — съ различными чувствами, но съ одинаковымъ волненіемъ, — хватаются изо дня въ день за газетный листъ, приносящій извѣстія съ «театра военныхъ дѣйствій».
На этомъ «театрѣ» разыгрывается драма ослѣпительной яркости, мірового значенія. Тамъ косится жизнь, и безмѣрно растетъ каждый часъ гекатомба человѣческихъ тѣлъ. Тамъ, помимо сознанія «героевъ», разрубается старый узелъ русской исторіи и завязываются новые узлы. Событіе за событіемъ ударяетъ по нервамъ, и утомленное вниманіе, не замѣчая, проходитъ мимо подавленнаго стона, задушеннаго крика — на родинѣ. Что значитъ, въ самомъ дѣлѣ, этотъ крикъ, этотъ стонъ въ общемъ шумѣ войны, въ многотысячномъ хорѣ надеждъ, опасеній, проклятій, которыя несутся ей вслѣдъ. Глазъ напряженно слѣдитъ за тѣмъ, куда идутъ полки на Ляодунскомъ полуостровѣ, и не видитъ — передвиженія тѣхъ штатскихъ людей, которые подъ охраной общественнаго невниманія свободнѣе, чѣмъ когда бы то ни было, творятъ свое обычное дѣло. Они творятъ его лихорадочно спѣшно, они «ловятъ моментъ», быть можетъ, послѣдній, который предоставилъ въ ихъ распоряженіе угасающій режимъ, моментъ, когда жизнь — подъ нависшими тучами войны — какъ будто замерла, въ ожиданіи событій, когда накопляющіяся неудачи не успѣли еще сложиться въ политически-грозный итогъ, и «патріотизмъ» не обернулся своимъ тыломъ къ «властямъ предержащимъ», когда обыватель пока еще только вполголоса выражаетъ свое удивленіе «неожиданному» фіаско русскаго оружія, когда либералъ не знаетъ, кричать ли ему «ура» или почтительно докладывать о желательности конституція, когда революціонеръ никакъ еще не можетъ собраться привести въ порядокъ свои «домашнія» дѣла, и пробуждающееся сознаніе массъ встрѣчаетъ такъ мало организаціонной поддержки.
Въ эту-то «страдную пору» штатскимъ людямъ привольно совершать военные набѣги, производить диверсіи, брать одну за другой позицію у непріятеля.
Непріятеля! У нихъ есть свой непріятель, исконный «наслѣдственный» врагъ, съ которымъ ведется борьба вотъ уже цѣлыя десятилѣтія, — революціонный интеллигентъ, сознательный рабочій. Съ ними давніе счеты, для нихъ про запасъ всегда имѣется лишняя пуля у «молодца фанагорійца», всегда найдется свободное мѣсто — за семью замками, всегда къ услугамъ — даровой проѣздъ въ гиперборейскія страны. Это — старая исторія, занимающая публику порой, какъ интересный романъ, какъ страшная сказка, слышанная когда-то въ дѣтствѣ, надъ кровавыми эпизодами которой проливались слезы и подъ, звуки которой такъ сладко засыпалось!.. Старая исторія, захватывающая только тогда, когда къ ней начинаютъ примѣшиваться раската массового движенія, и лишь щекочущая обывательскіе нервы, — во всѣхъ прочихъ случаяхъ!..
Неудивительно поэтому, если теперь, особенно теперь, проходятъ незамѣченными несчетные подвиги маленькихъ Наполеоновъ провинціи надъ непокорной ссылкой, подвиги, отчеты о которыхъ за послѣдніе мѣсяцы заполнили собой столбцы нелегальной печати. Тюремныя голодовки, походы Кутайсова, романовскій разстрѣлъ въ Якутскѣ — все, вѣдь, это въ порядкѣ вещей: революціонеру полагается претерпѣвать, штатскимъ людямъ — надъ революціонеромъ измываться. Такъ, по крайней мѣрѣ, думаетъ обыватель, но не совсѣмъ такъ, вѣроятно, думалъ бы онъ, — еслибы въ ушахъ его не стоялъ шумъ войны, — о той непринужденности, съ которой творится въ переживаемый нами моментъ иного рода расправа. Дѣло уже идетъ не объ отщепенцахъ современнаго общественнаго строя, не они кладутся подъ всеуравниваюпцй прессъ самодержавно-бюрократической машины, нѣтъ, сокрушаются «отцы», сокрушаются «дѣти», сокрушаются полноправные члены той соціальной семьи, которая не сегодня-завтра возьметъ въ свои руки судьбы обновленной Россіи. «Умѣренные» «отцы» и самые подлинные дѣти!
Какихъ нибудь два года назадъ объ этихъ «отцахъ» мечтательно-вздыхалъ Петръ Струве, тщетно пытаясь приноровить къ ихъ вкусамъ свою редакціонную profession de foi, и на нихъ же загадочно покоился взоръ всемогущаго Плеве, не столько грозя, сколько суля имъ что-то. Въ то благодатное время свободомыслящій предводитель дворянства былъ чѣмъ то вродѣ jeune premier политической сцены, а съ заправилой московскаго съѣзда, г. Шиновымъ, какъ съ представителемъ земщины, велись дипломатическіе разговоры и переговоры въ министерскомъ кабинетѣ. Казалось, сила идетъ, передъ которой придется многому посторониться: недаромъ, въ великой тревогѣ метался «гражданинъ» Мещерскій, даже во снѣ отгоняя отъ себя навязчивые образы Стаховича и Шипова… Еще въ манифестѣ отъ 26 февраля слышатся отдаленные звуки этихъ прежнихъ бесѣдъ… И вдругъ, какой поворотъ! — въ земскихъ рядахъ было мертвенно тихо въ тотъ день, въ тотъ день настоящей весны, когда знаменитый предсѣдатель управы вылеталъ за бортъ излюбленнаго имъ корабля, какъ негодная ветошь.
И почти въ то же самое время властная рука ложилась на плечи общеземской организація «помощи больнымъ и раненымъ воинамъ», и же стѣсняясь, ставила точку — земскому патріотизму.
«Изъ князей въ грязи»! — сила стала безсиліемъ, миражъ разлетѣлся какъ дымъ!
И однако, нельзя сказать, чтобы редакторъ «Освобожденія» или полновластный россійскій министръ такъ-таки промахнулись въ своей старой оцѣнкѣ значенія либерально-умѣренной, умѣренно-вѣрноподданной земщины. Что два года назадъ, въ эпоху московскаго съѣзда уѣздныхъ комитетовъ и появленія на свѣтъ такъ называемой «конституціонной партіи», «умѣренные отцы» являли собой величину, съ которой приходилось считаться, это такъ же вѣрно, какъ вѣрно и то, что теперь патріотствующіе, швыряющіеся милліонами «отцы» представляютъ тотъ политическій нуль, который безъ труда можно скинуть со счетовъ.
Но откуда сіе? Какая фея исторіи подшутила надъ этими почтенными, надъ этими солидными людьми, произведя ихъ въ «калифы на часъ»? — Массовое движеніе, читатель, то самое движеніе, которое они ненавидятъ и боятся едва ли не больше ударовъ административнаго «воздѣйствія», движеніе, волны котораго, а не что либо другое, выплеснули ихъ на крыльцо всевластнаго временщика. Чѣмъ выше вздымались эти волны, грозя смыть обветшалое зданіе, тѣмъ податливѣе становились хозяева зданія, тѣмъ важнѣе казалась имъ роль доброхотнаго пособничества, тѣмъ выше оцѣнка его, тѣмъ крупнѣе его будущій эквивалентъ.
Партія-буфферъ, партія «отцовъ» всплывала на поверхность общественной жизни, сіяя отраженнымъ свѣтомъ ненавистнаго революціоннаго солнца! Но стоило только на-время ослабнуть горячимъ лучамъ этого солнца, чтобы исчезъ весь налетъ великолѣпія съ паразитствующей «партіи», чтобы потерянъ былъ смыслъ ея политическаго существованія. Даже пѣнокъ не сумѣла она снять съ тѣхъ сливокъ, которыя ей взбилъ въ свое время пролетарскій революціонный подъемъ; какое же значеніе могла она имѣть въ настоящій историческій антрактъ, когда въ воздухѣ висѣлъ патріотическій угаръ, когда массы притаились, а съ Востока, не переставая, доносился оглушающій шумъ громадной свирѣпой свалки? Она была не нужна, и штатскіе люди расправились съ ней легко и свободно, а наркотизированное «патріотизмомъ» «общество» даже и не пикнуло — если, впрочемъ, не считать инцидента въ московскомъ обществѣ сельскаго хозяйства.
«Общество» молчало. Оно молчало даже и тогда, когда «боевой» генералъ, герой русско-турецкой кампаніи и сподвижникъ финляндскаго Бобрикова, тотъ самый, что, по словамъ одной газеты, всегда приглашался туда, гдѣ необходимо было что либо предпринять по военному, откровенно объявилъ — на манеръ Святослава: иду на васъ, иду на дѣтей, — на вашихъ дѣтей, россійское общество!
Воспитаніе въ идеѣ «безпредѣльной преданности царю и отечеству, въ неуклонныхъ правилахъ дисциплины и порядка» — старыя слова, и мы недавно еще слышали ихъ въ рескриптѣ, написанномъ Мещерскимъ, — для Зенгера, но эти старыя слова пріобрѣтали новый смыслъ въ устахъ министра-«рубаки», произнесшаго ихъ, принимая въ свои руки бразды отечественнаго «просвѣщенія». Они означали, что теперь штатскіе люди меньше, чѣмъ когда бы то ни было, хотятъ отступиться отъ той головоломной задачи, надъ рѣшеніемъ которой только что свихнулся предтеча г. Глазова, что они готовы идти напроломъ, чего бы это ни стоило, только бы взять въ концѣ концовъ давно лелѣянный призъ — душу русскаго дитяти. Объ этой «душѣ» и о способахъ ея уловленія много лѣтъ уже мечутъ жребій бюрократы всѣхъ толковъ. Латинскій языкъ или патріотическое отечествовѣдѣніе, сердечное попеченіе или хроническая «вселенская смазь» — все это лишь отдѣльныя главы одной длинной — предлинной повѣсти о томъ, какъ штатскій человѣкъ напрасно ходилъ по душу русскаго ребенка. Между г. Глазовымъ и тѣми, кто шелъ до него, разница лишь въ томъ, что его предшественники никогда еще эту задачу не рѣшались выставлять на показъ въ такой свободной отъ покрововъ, такой оголенной формѣ. Къ чему говорить о научныхъ системахъ, о педагогической мудрости, надо просто изъ ребячьей души сдѣлать вяленую воблу, а остальное — приложится! Это языкъ того историческаго момента, когда штатскій человѣкъ увидалъ, что онъ можетъ все, что ему нечего бояться, что «общество» слишкомъ «патріотично», чтобы встать на защиту попранной дѣтской души. Но и сама воспитательная задача никогда еще такъ властно, какъ теперь, не надвигалась на штатскихъ людей. Дѣло въ томъ, что никогда еще школьникъ не былъ въ такой степени «героемъ своего времени», никогда еще онъ не былъ такъ въ центрѣ вниманія этихъ людей. Каковы бы ни были причины, но не подлежитъ сомнѣнію: за потекшій политическій годъ гимназистъ оттѣснилъ студента. Онъ создалъ свои организація, онъ сталъ демонстрировать, онъ началъ писать, онъ подошелъ вплотную въ борьбѣ съ настоящимъ режимомъ. И вѣнцомъ своего торжества онъ можетъ назвать г. Глазова. Если три года назадъ Ванновскій явился въ отвѣтъ на движеніе студентовъ, то военный генералъ есть безспорный продуктъ его — гимназиста — «политики».
Подъ непрестанный шумъ далекой войны, этотъ финляндскій герой и сокрушитель правовѣрныхъ будетъ теперь — между школьныхъ партъ — поживать своя побѣдные лавры…
Такова — трагикомедія русской дѣйствительности.