Подъ огненнымъ дождемъ.
правитьГЛАВА I. Прибытіе въ Помпею.
ГЛАВА II. Жрецъ Изиды
ГЛАВА III. Два оратора.
ГЛАВА IV. Судъ
ГЛАВА V. Темные пути
ГЛАВА VI. Посѣщеніе тюрьмы
ГЛАВА VII. Грозная опасность
ГЛАВА VIII. Діомедъ придумываетъ планъ бѣгства
ГЛАВА IX. Разбитая надежда
ГЛАВА X. Въ баняхъ
ГЛАВА XI. Гладіаторы
ГЛАВА XII. Рѣшительный день
ГЛАВА XIII. Игры. — Бѣгство
ГЛАВА XIV. Изверженіе Везувія
ГЛАВА I.
Прибытіе въ Помпею.
править
Счастливая страна, извѣстная подъ именемъ Кампаньи — одинъ изъ прекраснѣйшихъ уголковъ земли, — уже въ древности славилась, какъ самая цвѣтущая и богатая провинція Римскаго государства. Сюда уѣзжали гордые жители столицы міра, чтобы отдохнуть отъ городской суеты и въ полномъ спокойствіи проживать свои богатства, стекавшіяся изъ всѣхъ завоеванныхъ провинцій въ центръ тогдашняго міра. Въ городахъ Кампаньи богатые Римляне выстроили себѣ дома, на берегу Кампанійскаго залива были разбросаны ихъ виллы, въ которыхъ предметы самой утонченной роскоши соединялись съ благороднѣйшими произведеніями искусства.
Эта-то страна, такъ богато одаренная природой и усовершенствованная человѣческой рукой, служитъ мѣстомъ дѣйствія нашего разсказа.
Въ началѣ августа 79 года послѣ P. X. небольшой корабликъ плылъ вдоль берега Кампаньи но направленію къ югу. Попутный вѣтеръ надувалъ треугольный парусъ и быстро гналъ судно мимо Мизенскаго мыса прямо въ чудный Кампанійскій заливъ. Три невольника, составлявшіе экипажъ изящнаго судна, праздно валялись въ трюмѣ, а старый штурманъ дремалъ у руля, бросая лишь отъ времени до времени взглядъ поверхъ голубыхъ волнъ на виднѣвшійся вдали живописный берегъ. Когда корабль обогнулъ, наконецъ, мысъ, онъ крѣпче привязалъ руль и предоставилъ дальнѣйшую работу попутному вѣтру, а самъ улегся удобно въ углу на полу и задремалъ.
На самомъ носу корабля, тамъ, гдѣ быстро бѣгущее судно съ силою разсѣкало голубыя волны, убѣгавшія отъ него съ громкимъ плескомъ въ обѣ стороны, стоялъ, облокотившись на бортъ, мальчикъ лѣтъ пятнадцати и съ выраженіемъ восторга на лицѣ слѣдилъ за поминутно мѣняющимися картинами волшебной природы. Прекрасный заливъ съ его живописными берегами, великолѣпныя линіи возвышающихся на горизонтѣ горныхъ хребтовъ, прелестные островки, ясное, темносинее небо и яркое солнце, блескъ котораго еще увеличивалъ всю прелесть разстилавшейся передъ глазами картины, — вся эта красота не могла не оказать своего дѣйствія на впечатлительнаго мальчика. Хотя воспитаніе того времени мало развивало любовь къ природѣ и пониманіе ея красотъ, но душа юноши была открыта для всего прекраснаго, и часто онъ не могъ удержаться отъ возгласа восхищенія, когда неожиданно передъ нимъ развертывались новыя картины.
Время шло, солнце уже стало спускаться къ Тирренскому морю, спокойно катившему свои тяжелыя, голубыя волны въ Кампанійскій заливъ. Старый морякъ поднялся, оправилъ на себѣ одежду и посмотрѣлъ на небо, чтобы опредѣлить время; потомъ онъ измѣрилъ глазами разстояніе, отдѣлявшее корабль отъ цѣли путешествія, и, отвязавъ съ довольной улыбкой руль, велѣлъ заспанными невольникамъ переставить паруса. Приказаніе было исполнено, и корабль быстрымъ ходомъ направился прямо къ берегу.
Тамъ, на горизонтѣ, возвышалась гора, у подошвы которой пріютился цѣлый рядъ живописныхъ городовъ, омываемыхъ морскими волнами. Это былъ Везувій, чернѣвшій на фонѣ лазурнаго неба. У подножія его величественные храмы и высокіе своды форума[1] Помпеи сверкали въ вечернихъ лучахъ солнца пестрымъ мраморомъ своихъ колоннадъ; далѣе тянулись великолѣпный Геркуланъ, Неаполь и самое аристократическое купаніе древняго міра, Байя; на сѣверѣ эту цѣпь городовъ замыкали Путеоли и Сорренто. Пространство между городами казалось непрерывнымъ садомъ, въ которомъ виллы были разбросаны среди виноградниковъ и оливковыхъ рощъ, а сверху на всю эту роскошную растительность смотрѣла мрачная вершина вулкана. На берегу стояло на якоряхъ множество судовъ, между которыми скользили взадъ и впередъ по спокойной поверхности моря маленькія шлюпки. Со всѣхъ сторонъ сверкали паруса, свидѣтельствуя о дѣятельности жителей и оживленныхъ сношеніяхъ ихъ съ сосѣдями.
Долго и молча юноша любовался этой картиной. Наконецъ, онъ обратился къ старому моряку съ вопросомъ:
— Который изъ этихъ городовъ Помпея?
Старикъ поспѣшно приблизился къ нему и, указывая рукой прямо передъ собой, отвѣтилъ:
— Вотъ Помпея, какъ разъ напротивъ насъ; тамъ, ближе къ сѣверу, лежитъ Геркуланъ, а на югѣ Стабія. Тѣ города налѣво — это Байя, Сорренто, Путеоли и Неаполь.
— Мы быстро приближаемся къ цѣли, — сказалъ мальчикъ.
— Мы пріѣдемъ за часъ до наступленія вечера, и ты успѣешь еще при дневномъ свѣтѣ привѣтствовать своихъ друзей.
Съ довольной улыбкой мальчикъ снова повернулся къ берегу, выступавшему все яснѣе. Привыкшій во всѣхъ случаяхъ жизни благодарить боговъ за ихъ благодѣянія, мальчикъ и теперь наклонился къ морю съ скрещенными на груди руками, и уста его шептали:
— Хвала тебѣ, могущественный владыка моря за твою охрану! И вамъ, веселые боги вѣтровъ, пославшіе мнѣ попутный вѣтеръ, и тебѣ Аполлонъ, сіяющій богъ Солнца, милостиво освѣщавшій путь мой — приношу свою благодарность! Да будетъ ваше покровительство и впредь со мной!
Произнеся эти слова, онъ наклонилъ голову, и въ этой полной смиренія позѣ его юношеская красота выдѣлялась такъ ярко, что слуги въ нѣмомъ восхищеніи не сводили съ него глазъ.
— Развѣ не похожъ онъ по красотѣ на Аполлона? — шепнулъ штурманъ стоявшему около него невольнику. — Какъ красиво окаймляютъ роскошные, черные кудри его благородный лобъ и смуглыя щеки; словно молнія изъ за тучъ, сверкаютъ его черные глаза изъ подъ волны кудрей! Какъ мягко облегаютъ складки одежды его стройный станъ, а красные ремни сандалій алѣютъ на изящной ногѣ, точно радуются тому, что украшаютъ такое красивое тѣло.
— Ты хотѣлъ бы ужъ быть на мѣстѣ, Діомедъ? — сказалъ онъ вслухъ, обращаясь къ нему.
— Конечно, — отвѣтилъ юноша. — Когда двое сутокъ покачаешься на волнахъ, то поневолѣ захочешь очутиться поскорѣе на сушѣ. Я буду тебѣ благодаренъ, если ты доставишь меня на берегъ невредимымъ.
— Не сомнѣвайся въ этомъ, мой юный повелитель, — отвѣтилъ морякъ и, наклонившись, со смиреніемъ поцѣловалъ край одежды мальчика. Діомедъ, привыкшій къ такимъ проявленіямъ покорности со стороны невольниковъ, спокойно принялъ этотъ знакъ смиренія.;
Морякъ продолжалъ;
— Корабль будетъ стоять на берегу, готовый къ отплытію, на случай, если ты пожелаешь вернуться въ Римъ.
— Да будетъ такъ, — отвѣтилъ юноша, — и во все время нашего пребыванія здѣсь ты ежедневно долженъ навѣдываться ко мнѣ. Я не могу заранѣе опредѣлить время своего возвращенія въ Римъ, такъ какъ оно зависитъ не отъ одного меня.
Скрестивъ на груди руки, морякъ поклонился въ знакъ того, что понялъ приказаніе, и направился къ рулю, такъ какъ корабль быстро приближался къ берегу. Скоро его окружили со всѣхъ сторонъ легкія лодочки; однѣ предлагали свои услуги, другія быстро проносились мимо, третьи медленными, плавными движеніями скользили по поверхности залива. До ушей нашихъ путешественниковъ доносились съ лодокъ веселые звуки флейтъ, сопровождаемые болѣе глухими звуками лиры; пѣніе, смѣхъ и веселый шумъ наполняли воздухъ. На берегу пестрая, волнующаяся толпа сновала взадъ и впередъ; дѣловые люди тѣснились между гуляющими; праздные ротозѣи наблюдали прибытіе и отплытіе судовъ.
Корабликъ, лавируя среди множества стоящихъ на якоряхъ изящныхъ гондолъ и огромныхъ товарныхъ судовъ, приблизился къ берегу. Юноша легкимъ прыжкомъ выскочилъ на песокъ и смѣшался съ толпой. На площади онъ обратился къ одному изъ праздно глазѣвшихъ по сторонамъ невольниковъ со словами:
— Не знаешь ли ты, гдѣ находится домъ эдила (начальникъ городской стражи) Нансы, не согласишься ли проводить меня къ нему? Я вознагражу тебя за это.
Бросивъ бѣглый взглядъ на юношу, невольникъ увидѣлъ, что имѣетъ дѣло съ знатнымъ чужестранцемъ. Поспѣшно приведя въ порядокъ свою одежду, чтобы проводить его къ начальнику городской стражи, онъ отвѣтилъ:
— Да будетъ благословенно твое прибытіе, о чужестранецъ! Спѣшу исполнить твое приказаніе.
Быстро пройдя окруженную пальмами и фиговыми деревьями площадь, Діомедъ со своимъ проводникомъ вступилъ въ городъ. Они миновали караулъ, стоявшій у воротъ, и передъ ними открылась прямая, какъ лента, улица, по обѣ стороны которой расположились дома самой разнообразной величины и архитектуры. Большинство домовъ были одноэтажные. Діомеду, привыкшему къ высокимъ трехъэтажнымъ домамъ родного города, они показались бѣдными. Выходящій на улицу фасадъ, какъ всѣ римскія постройки, почти лишенный оконъ и всякихъ украшеній, тоже не представлялъ особенно красивой картины. Только общественныя зданія: храмы, суды и дворцы и съ внѣшней стороны отдѣлывались красиво, въ частныхъ же постройкахъ римляне всѣ украшенія приберегали для внутренности жилищъ. Но зато въ римскихъ постройкахъ роскошная внѣшность никогда не прикрывала гнилыхъ, угрожающихъ разрушеніемъ стѣнъ.
Скоро Діомедъ и его спутникъ очутились на форумѣ, кишащей народомъ площади, приблизительно въ 150 метровъ длины и 60 метровъ ширины, окруженной крытой колоннадой. Юноша остановился, пораженный красотой представившейся глазу картины, которой онъ никакъ не ожидалъ здѣсь встрѣтить.
Форумъ въ Помпеѣ, какъ и во всѣхъ древнихъ городахъ, составлялъ центръ общественной жизни. Здѣсь граждане обсуждали политическіе и общественные вопросы дня. Вокругъ форума сосредоточивались всѣ общественныя зданія города. Восемнадцать ступеней вели вверхъ отъ форума къ храму Юпитера, украшенному роскошными колоннами. По обѣ стороны лѣстницы стояли два большихъ пьедестала, лишенные статуй, которыя онѣ нѣкогда поддерживали. Землетрясеніе, бывшее въ 63 году, превратило половину Помпеи въ развалины, разрушило множество статуй и большую часть окружавшихъ форумъ колоннъ, а такъ какъ римскій сенатъ только послѣ долгихъ колебаній разрѣшилъ возстановить разрушенное, то и теперь еще можно было видѣть рабочихъ, занятыхъ вбиваніемъ камней и установкой новыхъ колоннъ.
Хотя Діомедъ былъ избалованъ зрѣлищемъ римскихъ величественныхъ построекъ, онъ все-таки съ непритворнымъ восхищеніемъ разсматривалъ прекрасную площадь. Затѣмъ онъ далъ знакъ своему проводнику, и они пошли дальше. Оставивъ за собой форумъ, они повернули въ одну изъ боковыхъ улицъ. Передъ дверью дома, принадлежавшаго эдилу, невольникъ остановился. Мальчикъ вытащилъ висѣвшій у него за поясомъ туго набитый кошелекъ и, кинувъ монету жадно подхватившему ее невольнику, вступилъ въ домъ, на порогѣ котораго было выведено мозаикою слово «Salve» (привѣтствую). Изнутри донесся до него шумъ работающихъ невольниковъ и заглушенные звуки пѣнія, сопровождаемаго игрою на инструментѣ. Пройдя черезъ узкую дверь и короткій проходъ, Діомедъ очутился въ атріумѣ (передняя комната), лишенномъ оконъ и получающемъ свѣтъ сверху черезъ большое отверстіе посрединѣ крыши. Стѣны и потолокъ были украшены красивыми фресками[2], а посреди атріума, окружая отверстіе въ потолкѣ, возвышались стройныя колонны, поддерживавшія крышу. Это среднее пространство, называемое имилювіемъ, теперь не служило болѣе, какъ въ прежнія времена въ Римѣ, для собиранія дождевой воды; теперь въ немъ искусною рукой были посажены красивыя группы цвѣтовъ и кустовъ. Полъ между колоннами и стѣнами былъ выложенъ художественной мозаикой.
Въ атріумѣ Діомеда встрѣтилъ привратникъ дома и спросилъ его, чего онъ желаетъ.
— Если твой господинъ дома, то скажи ему, что Діомедъ изъ Рима пріѣхалъ его навѣстить.
Невольникъ пошелъ впередъ съ докладомъ, а Діомедъ послѣдовалъ за нимъ черезъ узкій корридоръ въ перистиль, родъ небольшого сада, окруженнаго колоннадой, который можно было найти въ каждомъ зажиточномъ домѣ. Доносившіеся прежде издали звуки музыки раздались теперь совсѣмъ близко, и черезъ мгновеніе Діомедъ увидѣлъ передъ собой группу людей, извлекавшихъ эти ѣвуки. Онъ тихо окликнулъ шедшаго впереди привратника и сдѣлалъ ему знакъ остановиться, чтобы не прерывать развлеченія, которому предавались хозяева дома.
На низкой, мягкой скамьѣ полулежалъ пожилой человѣкъ. Онъ съ большимъ искусствомъ игралъ на инструментѣ, схожемъ по звуку и по способу игры съ нашимъ гобоемъ. Около него стояла молодая невольница-гречанка; ея пальцы скользили по струнамъ лиры и извленніи изъ нея аккорды, которыми она аккомпанировала мелодическому пѣнію мальчика приблизительно однихъ лѣтъ съ Діомедомъ. Направо отъ этой группы, у темнокрасной стѣны, богато разрисованной гирляндами и медальонами, сидѣли на стульяхъ двѣ женщины, одна постарше, другая помоложе, и внимательно слушали музыку. Это небольшое общество находилось въ окруженнойісолоннами и покрытой деревянной крышей галлереѣ, устроенной въ глубинѣ сада и примыкавшей къ задней стѣнѣ дома. Весело журчавшій фонтанъ, выбрасывая кверху свои струи изъ глубины цвѣточной клумбы, давалъ прохладу, а между цвѣтущими апельсинными деревьями бѣлѣли три мраморныя статуи, красиво выдѣлявшіяся на фонѣ темной зелени.
Діомедъ стоялъ и слушалъ, съ трудомъ удерживая усерднаго привратника, стремившагося доложить о немъ.
Но вотъ пѣніе кончилось, звуки лиры тихо замерли и флейта замолкла. Тогда только Діомедъ выступилъ впередъ и предсталъ передъ изумленными обитателями дома.
— Чужестранецъ изъ Рима! — проговорилъ невольникъ, которому, наконецъ, удалось доложить о гостѣ.
Молодой пѣвецъ быстро обернулся. Увидавъ Діомеда, онъ съ радостнымъ возгласомъ бросился въ его объятія.
Прочіе собравшіеся здѣсь члены семьи поднялись въ изумленіи со своихъ мѣстъ и съ любопытствомъ смотрѣли на эту сцену. Діомедъ былъ имъ совершенно незнакомъ. Но имъ не скоро удалось удовлетворить свое любопытство; лишь послѣ многократныхъ объятій и всевозможныхъ выраженій своихъ дружескихъ чувствъ Клавдій — такъ звали сына Пансы — вспомнилъ, что пора представить гостя роднымъ.
— Вотъ, дорогой отецъ, — сказалъ онъ, подводя своего друга за руку къ пожилому человѣку, — это сынъ сенатора Діомеда Антенора изъ Рима, въ домѣ котораго я встрѣтилъ столько доброты и гостепріимства, какъ я тебѣ не разъ говорилъ.
Эдилъ, протянулъ Діомеду, руку и сказалъ:
— Да будетъ благословенно твое прибытіе, сынъ мой! Да возьмутъ тебя боги подъ свое покровительство и да воздадутъ они тебѣ и твоимъ роднымъ сторицей за ту доброту и дружбу, съ которой вы относились къ моему сыну. Смотри на мой домъ, какъ на свой собственный; я надѣюсь, что ты долго будешь у насъ желаннымъ гостемъ.
Діомедъ такъ сердечно и мило благодарилъ за этотъ дружескій пріемъ, что эдилъ сейчасъ же почувствовалъ къ нему влеченіе. Мальчикъ вынулъ изъ-за пояса письмо и передалъ его гостепріимному хозяину, который прочелъ слѣдующее:
"Діомедъ Антеноръ, римскій, сенаторъ, шлетъ привѣтъ эдилу Пансѣ!
"Родители, которымъ боги даровали хорошихъ дѣтей, должны видѣть въ этомъ особое счастіе и милость боговъ. Для дѣтей же наибольшее счастіе заключается въ друзьяхъ, подъ вліяніемъ которыхъ развивается ихъ умъ и облагораживается сердце. Мой сынъ нашелъ въ твоемъ Клавдіи подобнаго друга; и я ничего такъ не желаю, какъ чтобы эта дѣтская дружба нашихъ сыновей связывала ихъ и впредь.
«Но подобныя узы дружбы не могутъ и не должны оставаться безъ вліянія на насъ, родителей. Такой сынъ, какъ Клавдій, можетъ имѣть, только благороднаго отца, ибо здоровый и прекрасный плодъ растетъ лишь на крѣпкомъ, здоровомъ деревѣ. И потому, позволь мнѣ, о Нанса, считать тебя своимъ другомъ. Моего сына, который давно уже стремится къ горячо любимому имъ Клавдію, я поручаю твоему гостепріимству. Мой же домъ въ Римѣ всегда готовъ принять, какъ желанныхъ гостей, тѣхъ, чьей дружбы я прошу теперь для своего сына. Обрадуй меня своимъ скорымъ посѣщеніемъ».
— Привратникъ, ты получишь отъ меня хорошее вознагражденіе, — воскликнулъ обрадованный Нанса, окончивъ чтеніе письма, — ибо никогда еще ты не докладывалъ мнѣ о болѣе желанномъ гостѣ! Съ этими словами онъ взялъ Діомеда за руку и, сопровождаемый остальными членами семьи, повелъ юношу въ покои своего роскошнаго дома.
ГЛАВА II.
Жрецъ Изиды.
править
Не успѣли они войти въ комнату, гдѣ вся семья собиралась обыкновенно по вечерамъ, какъ привратникъ снова появился, чтобы доложить о новомъ посѣтителѣ, который и вошелъ вслѣдъ за нимъ. Наступившая между тѣмъ темнота настолько сгустилась, что трудно было различить черты лица вошедшаго. Но изъ почтительнаго молчанія, воцарившагося при его появленіи, Діомедъ заключилъ, что это человѣкъ, занимающій высокое положеніе. Это догадка подтвердилась, когда Панса всталъ и привѣтствовалъ гостя торжественнымъ поклономъ.
— Да будетъ благословенъ тотъ часъ, въ который ты переступилъ черезъ порогъ моего скромнаго жилища, почтенный Арбазесъ!
— Привѣтъ Пансѣ и его семьѣ! — отвѣтилъ тотъ низкимъ, звучнымъ голосомъ.
— Что привело верховнаго жреца Изиды[3] въ мое жилище въ столь поздній часъ? — спросилъ эдилъ со смиреніемъ.
— Забота о благѣ нашего города, которому грозитъ большая опасность!
— Милосердные боги! — воскликнулъ съ испугомъ эдилъ.
— Благо тому, кто помнитъ о нихъ; но горе измѣнникамъ, отвергающимъ небожителей и тѣмъ самымъ навлекающимъ гнѣвъ всего Олимпа на нашъ злосчастный городъ!
— Кто въ Помпеѣ рѣшился на такое святотатство? — воскликнулъ эдилъ, ударяя себя въ грудь.
— Ты сейчасъ это узнаешь, — отвѣтилъ жрецъ и прибавилъ тихо: — но сначала удали чужихъ, которыхъ я здѣсь вижу.
— Это моя семья, почтенный Арбазесъ, — успокоилъ его Панса. — А этотъ юноша — нашъ желанный гость, прибывшій лишь сегодня вечеромъ — сынъ римскаго сенатора, Діомеда Антенора. Въ его присутствіи ты можешь свободно говорить.
Жрецъ окинулъ Діомеда долгимъ испытующимъ взглядомъ и сказалъ:
— Добродѣтель отца говоритъ за сына. Я знаю сенатора и надѣюсь, что его сынъ похожъ на него…
Между тѣмъ невольники внесли красивыя лампы, которыя освѣтили роскошный покой. У одного изъ двухъ столовъ расположились женщины со своими рукодѣліями, жрецъ усѣлся у другого стола на драгоцѣнномъ, покрытомъ тирійскими коврами, креслѣ, которое приготовили для него невольники. Напротивъ него помѣстился, полный ожиданія, эдилъ. Діомедъ и Клавдій расположились вблизи женщинъ на скамьѣ и, послѣ долгой разлуки, съ наслажденіемъ предались дружеской бесѣдѣ. Но скоро разговоръ обоихъ мужчинъ привлекъ ихъ вниманіе и такъ заинтересовалъ ихъ, что они, забывъ все вокругъ себя, стали вслушиваться съ напряженнымъ любопытствомъ.
— И какъ только эта проклятая секта, — говорилъ жрецъ, — ухитрилась уйти отъ ужасной войны, превратившей густо населенныя долины Палестины въ покрытую трупами пустыню. Эти богохульники не только не были уничтожены, какъ надѣялись всѣ здравомыслящіе люди, — напротивъ, они разсѣялись по всѣмъ провинціямъ римскаго государства и такимъ образомъ еще дальше распространили ядъ своего ложнаго ученія. Ты вѣдь знаешь, что даже въ Римѣ имъ удалось привлечь на свою сторону множество послѣдователей изъ народа, которымъ они разными нечистыки средствами внушили какую-то невѣроятную приверженность къ ихъ Христу. Попытки уничтожить ихъ путемъ преслѣдованій повторялись не разъ; ихъ кровь текла на аренѣ въ когтяхъ звѣрей, ихъ тѣла превращались въ прахъ на кострахъ, самыми ужасными пытками ихъ старались заставить отречься отъ своей вѣры — все напрасно! На мѣсто одного погибшаго являлись десятки другихъ, и результатомъ самыхъ жестокихъ преслѣдованій оказалось лишь то, что число ихъ все увеличивается.
— Къ сожалѣнію, все, что ты говоришь, правда, — сказалъ эдилъ. — Для меня, по правдѣ сказать, совершенно непонятно, какъ можно ради того или другого бога такъ стойко переносить всѣ ужасы тюрьмы и самую мучительную смерть. Впрочемъ, говорятъ, что они отрицаютъ верховную власть нашего императора — да сохранитъ его Юпитеръ! Это-то, Арбазесъ, главнымъ образомъ и заставляетъ меня сочувствовать тебѣ въ твоемъ стремленіи уничтожить этихъ безумцевъ.
И Панса искренно пожалъ руку своему гостю, въ глазахъ котораго сверкнуло выраженіе удовлетворенія и дикой ненависти.
Во время этого разговора Діомедъ имѣлъ возможность разглядѣть мрачнаго жреца таинственной Изиды. Коричневая кожа, указывающая на египетское происхожденіе, и неподвижныя, точно застывшія черты его лица, свидѣтельствующія о непоколебимой силѣ воли, внушали юношѣ какой-то тайный ужасъ. Черные, сверкающіе глаза жреца сидѣли глубоко въ впадинахъ, его землистое; худое лицо выражало фанатизмъ, безжалостную рѣшимость и мрачное достоинство; въ немъ не было ни одной изъ тѣхъ чертъ, которыя облагораживаютъ лицо и придаютъ ему пріятное выраженіе. Въ душѣ Діомеда зародилось и быстро росло непріязненное чувство къ фанатическому жрецу, которое превратилось въ страхъ, когда Арбазесъ, скорѣе случайно, чѣмъ намѣренно, кинулъ на юношу пронизывающій взглядъ.
Послѣ короткаго зловѣщаго молчанія жрецъ продолжалъ:
— Ты правъ; Панса, называя этихъ людей безумцами. Но клянусь великой Изидой! ихъ упорство не принесетъ имъ ничего, кромѣ мучительной смерти! Еще пока всѣ средства въ нашихъ рукахъ, еще мы въ состояніи защищать нашъ городъ, наши священные храмы отъ проклятія невѣрія и ложныхъ ученій! Все, что зависитъ отъ насъ обоихъ, будетъ, конечно, сдѣлано; и я думаю, намъ будетъ нетрудно вырвать съ корнемъ показавшіеся у насъ ростки лжеученія.
— Что это значитъ? — воскликнулъ эдилъ испуганно. — Неужели и у насъ появились эти люди?
Нѣсколько мгновеній хитрый жрецъ молча смотрѣлъ эдилу въ лицо. Затѣмъ онъ медленно кивнулъ головой и также медленно продолжалъ, растягивая слова:
— Уже по ночамъ происходятъ тайныя сходки въ домахъ или въ ближайшемъ лѣсу, или даже въ гробницахъ, эдилъ Нанса. Уже мятежники успѣли привлечь на свою сторону небольшое число жителей всѣхъ классовъ, принявшихъ крещеніе въ знакъ единомыслія. Многіе являются на сборища покуда только для того, чтобы послушать богохульныхъ рѣчей ихъ вожаковъ; скоро и они погибнутъ, потому что безуміе заразительно. Спаси, о эдилъ, что еще можно спасти! Наступила пора дѣйствовать; эдилъ, я молю тебя, сдѣлай все, что въ твоей власти!
— Ты знаешь, что я всегда готовъ на все, — возразилъ эдилъ. — Но это случай еще небывалый, а законъ обезпечиваетъ безопасность гражданъ. За одинъ необдуманный шагъ я могу поплатиться своею должностью и честью, даже жизнью. Для того, чтобы предпринять аресты или хотя бы только привлечь къ суду заподозрѣнныхъ, я долженъ имѣть въ своихъ рукахъ доказательства ихъ виновности. Не имѣя ихъ, я не стану вмѣшиваться въ это дѣло. Представь мнѣ доказательства, и я сейчасъ же дамъ ликторамъ приказаніе схватить обвиняемыхъ.
Жрецъ молча вытащилъ изъ складокъ своей тоги пергаментъ и передалъ его эдилу. Развернувъ свертокъ и прочтя его съ величайшимъ вниманіемъ, Нанса снова свернулъ его осторожно и заперъ въ шкапъ, вдѣланный въ стѣну. Жрецъ испытующе слѣдилъ за выраженіемъ его лица.
— Довольно! — сказалъ эдилъ глухо. — Завтра ты обо мнѣ услышишь.
Жрецъ поднялся, съ достоинствомъ поклонился присутствующимъ и, не говоря ни слова, вышелъ, изъ комнаты. Эдилъ проводилъ его. У выхода онъ еще разъ простился съ жрецомъ и затѣмъ поспѣшно отдалъ одному изъ невольниковъ нѣсколько приказаній. Вернувшись и пройдя по комнатѣ нѣсколько разъ взадъ и впередъ съ мрачнымъ выраженіемъ въ глазахъ, онъ обратился къ женѣ и сказалъ ей спокойно: — я долженъ по дѣламъ оставить домъ и не знаю, вернусь-ли до утра. Вели запереть ворота и позаботься, чтобы нѣсколько невольниковъ ждали моего возвращенія.
Простившись со всѣми, онъ ушелъ. Скоро и вся семья оставила комнату и направилась въ триклиній — великолѣпную столовую. Но напрасно поваръ приложилъ всѣ старанія въ честь молодого гостя. Ни изысканныя яства и сверкающее фалернское вино, ни мягкія подушки подковообразиныхъ сѣдалищъ, на которыхъ принято было возлежать за ѣдой, не могли вернуть разстроеннымъ членамъ семьи прежней веселости, Неожиданный и поспѣшный уходъ хозяина дома смутилъ ихъ радостное настроеніе, и скоро всѣ разошлись на покой.
Клавдія помѣстили въ одной комнатѣ съ Діомедомъ.
— Кто этотъ Арбазесъ? — спросилъ молодой римлянинъ своего друга, раздѣваясь. — Развѣ онъ имѣетъ право приказывать твоему отцу?
— О нѣтъ, — отвѣтилъ тотъ, — мой отецъ обязанъ повиноваться только двумъ высшимъ чиновникамъ — дуумвирамъ. Послѣ нихъ высшая власть принадлежитъ ему и квестору (хранителю сокровищъ) Главкію, котораго ты еще узнаешь.
— А дуумвиры?
— Это два дряхлыхъ, больныхъ старика, которые большую часть своего времени проводятъ въ Римѣ, а всю тяжесть дѣлъ, также и всю отвѣтственность, возлагаютъ на моего отца. Впрочемъ, завтра я тебѣ разскажу объ этомъ подробнѣе. Неужели тебѣ еще не хочется спать, другъ?
Діомедъ, смѣясь, отвѣтилъ утвердительно, и скоро юноши заснули тѣмъ крѣпкимъ сномъ, который могутъ дать только молодость, здоровье и чистая совѣсть.
ГЛАВА III.
Два оратора.
править
На слѣдующій день узкія улицы города съ утра были переполнены волнующеюся толпой; всѣ стремились къ форуму, гдѣ долженъ былъ происходить судъ надъ нѣсколькими пойманными назареями[4]. Сильно развитое въ римскомъ народѣ чувство справедливости съ давнихъ поръ уже требовало публичнаго судопроизводства. Въ тѣ времена, когда жизнь или смерть обвиняемаго зависѣла отъ приговора одного судьи, этотъ обычай имѣлъ весьма важное значеніе. Присутствовавшая при разборѣ дѣла толпа принимала въ немъ дѣятельное участіе, выражая свое отношеніе къ приговору возгласами одобренія или знаками неудовольствія.
Когда Діомедъ и Клавдій пришли на форумъ, его наполняла толпа, съ нетерпѣніемъ ожидавшая начала судебнаго разбирательства. Люди, ближе знакомые съ интересующимъ всѣхъ вопросомъ, собирали вокругъ себя небольшія группы слушателей, которымъ они сообщали подробности дѣла. Въ этотъ моментъ наибольшее вниманіе обращалъ на себя небольшой, очень подвижной человѣкъ, взобравшійся на одинъ изъ огромныхъ, полуобтесанныхъ камней, который должны были замѣнить собой разрушенныя во время послѣдняго, землетрясенія колонны. Окружавшая его толпа слушала его, очевидно, съ живѣйшимъ интересомъ, выражая свои ощущенія громкими возгласами удивленія, негодованія или одобренія.
— Сограждане и друзья, — говорилъ ораторъ, сопровождая свою рѣчь рѣзкими тѣлодвиженіями, — мало того, что они не вѣрятъ въ нашихъ боговъ, они еще, осмѣливаются утверждать, что боги эти не болѣе, какъ плодъ нашего воображенія, и что на самомъ дѣлѣ они никогда и не существовали. Какое заблужденіе! Вѣдь у насъ есть самыя достовѣрныя извѣстія о томъ, что еще въ древнія времена боги не разъ являлись своимъ любимцамъ въ человѣческомъ образѣ. Развѣ выросли бы у Мидаса ослиныя уши, если бы не было Аполлона, развѣ Актеонъ былъ бы превращенъ въ оленя, если бы не существовала Діана? Впрочемъ, къ чему искать въ исторіи доказательствъ существованія боговъ, когда, мы видимъ ихъ въ дѣйствительной жизни, на каждомъ шагу. Почему, Кай — обратился онъ къ одному изъ своихъ внимательныхъ слушателей — пять лѣтъ тому назадъ гусеницы уничтожили весь зимній посѣвъ твоей капусты? Потому что весной, когда мы всѣ во время торжественнаго обхода полей призывали благословеніе боговъ на наши посѣвы, ты одинъ оставался дома.
— Онъ правъ, — воскликнулъ Кай, кузнецъ, грубымъ голосомъ: — и да погибнетъ всякій, кто перестанетъ почитать безсмертныхъ боговъ, какъ погибла моя капуста!
— А ты, Маркъ, — продолжалъ ораторъ, обрадованный неожиданной поддержкой, — собралъ ли ты хоть одну вишню съ своего сада въ прошломъ году?
— Клянусь Геркулесомъ, — раздался рѣзкій голосъ ткача Марка, — ни одной вишни птицы не оставили на моемъ деревѣ. Но это была моя собственная вина. Два раза ты мнѣ напоминалъ: «Маркъ, вели поставить упавшую статую Пріапа[5], которая лежитъ подъ твоей вишней, иначе птицы уничтожатъ всѣ ягоды!» Я, глупецъ, не послушалъ тебя, и поплатился-таки. Зато этой весной я велѣлъ поставить новую статую и ужъ не пожалѣлъ охры для покраски. Такъ-то бѣда научаетъ разуму.
Словоохотливый помпеянинъ продолжалъ бы еще долго въ томъ же духѣ, но къ своему большому огорченію онъ замѣтилъ, что какая-то новая личность отвлекаетъ отъ него вниманіе слушателей. Съ досадой онъ слѣзъ съ камня и присоединился къ толпѣ, окружавшей высокую, худую фигуру новопришедшаго. Любопытство Діомеда было также сильно возбуждено таинственной личностью; ему хотѣлось узнать, кто этотъ человѣкъ, который въ одну минуту успѣлъ собрать около себя такую большую толпу народа. Незнакомецъ, осаждаемый со всѣхъ сторонъ вопросами, влѣзъ на камень, чтобы обратиться къ народу съ рѣчью, и каково было удивленіе Діомеда, когда онъ узналъ въ немъ египетскаго жреца, который наканунѣ внушилъ ему такой ужасъ.
Вокругъ Арбазеса мгновенно воцарилось молчаніе, какъ только его смуглое лицо показалось надъ толпой. Наступившая такъ внезапно тишина привлекла вниманіе и тѣхъ группъ, которыя стояли въ отдаленіи, и скоро всѣ взоры обратились на жреца, который съ чувствомъ удовлетворенной гордости наблюдалъ за впечатлѣніемъ, произведеннымъ на толпу однимъ его появленіемъ. Верховный жрецъ Изиды пользовался большимъ уваженіемъ въ городѣ. Достоинство, съ какимъ онъ себя держалъ, слава объ его дѣятельномъ благочестіи и глубокой учености и, главнымъ образомъ, впечатлѣніе, производимое его могучей личностью, — все это, въ связи съ необыкновеннымъ даромъ слова, давало ему огромное вліяніе на согражданъ, на ихъ мнѣнія и образъ мыслей.
Арбазесъ все еще молчалъ. Между тѣмъ кругъ его слушателей все увеличивался; съ напряженнымъ ожиданіемъ всѣ смотрѣли на этого человѣка, къ которому они относились скорѣе со страхомъ, чѣмъ съ любовью.
— Слушайте, Арбазесъ хочетъ говорить! — раздавалось со всѣхъ сторонъ, — слушайте жреца могущественной Изиды!
Наконецъ, раздался голосъ Арбазеса, прокатившійся, по форуму, подобно глухимъ раскатамъ грома.
— Мужи Помпеи! — началъ онъ, — я съ радостью вижу, какъ вы всѣ относитесь къ важному вопросу, собравшему насъ сегодня здѣсь. Такъ какъ вы знакомы въ главныхъ чертахъ съ обстоятельствами дѣла, то мнѣ остается только сообщить вамъ нѣкоторыя важныя подробности. — Для васъ не ново, что назареи отказываются воздавать нашимъ богамъ должныя почести, что; они поклоняются распятому на крестѣ Христу, котораго выдаютъ за единаго творца неба и земли. И этого Христа они почитаютъ больше даже, чѣмъ нашего могущественнаго императора; они не исполняютъ законовъ цезаря, — не хотятъ служить въ его славномъ войскѣ. Эти богоотступники дошли до того, что перестали оказывать знаки уваженія и преданности изображенію нашего великаго государя, котораго да сохранятъ боги!
Ропотъ негодованія пробѣжалъ въ толпѣ, послышались возгласы: «на крестъ ихъ! на арену измѣнниковъ!» Но скоро опять воцарилась мертвая тишина; весь форумъ, затаивъ дыханіе, слушалъ жреца, который продолжалъ громкимъ голосомъ:
— Добрые сограждане! Ваши благочестивыя сердца уже теперь возмущаются противъ измѣнниковъ, а между тѣмъ вы еще не знаете самаго ужаснаго изъ ихъ преступленій. Приберегите же свое негодованіе къ концу.
Толпа съ возрастающимъ любопытствомъ слѣдила за ораторомъ, который, послѣ небольшой паузы, еще увеличившей напряженіе слушателей, продолжалъ:
— Мы, римляне, гордимся той высокой степенью развитія, которой мы достигли. И мы имѣемъ право имъ гордиться. Намъ едва вѣрится теперь, что было время, когда грубость нравовъ была такъ велика, что невинные люди сжигались на алтаряхъ въ жертву богамъ; и, конечно, боги съ отвращеніемъ отворачивались отъ такихъ жертвъ. Но что вы скажете, сограждане, если я вамъ докажу, что и въ наше время еще люди приносятся въ жертву кровожадному богу; что чудовища, которыя такимъ варварскимъ способомъ почитаютъ своего бога, живутъ въ римскомъ государствѣ и что нѣкоторые изъ нихъ, можетъ быть, находятся теперь среди насъ! Конечно, богъ, который принимаетъ подобныя жертвы, ничего лучшаго не стоитъ; этотъ богъ и есть тотъ пригвожденный къ кресту Христосъ, которому намѣстникъ императора, конечно, не назначилъ бы такого наказанія, если бы онъ не былъ виновенъ въ гнусныхъ преступленіяхъ, заслуживающихъ смертной казни. Его дикіе послѣдователи, служащіе ему такимъ варварскимъ способомъ, тѣ самые назареи, которыхъ сегодня будутъ судить; а жертвами ихъ служатъ наши несчастныя дѣти, которыхъ они силою или хитростью заманиваютъ къ себѣ, и которыя невинно гибнутъ на алтаряхъ назареевъ!
Общій крикъ ужасай негодованія прервалъ оратора. Въ толпѣ, настроенной враждебно и еще болѣе разжигаемой рѣчью Арбазеса, произошло движеніе; всѣ тѣснились къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ жрецъ, чтобы, не проронить ни одного изъ его словъ; со всѣхъ сторонъ раздавались проклятія и угрозы несчастнымъ христіанамъ, ожидавшимъ въ тюрьмѣ приговора суда.
Жрецъ Изиды, стоя на возвышеніи, наблюдалъ за дѣйствіемъ своихъ словъ: онъ видѣлъ, какъ кипѣли страсти, которыя онъ возбудилъ въ своихъ слушателяхъ, и дьявольская радость отразилась на его лицѣ. Но вотъ онъ прднялъ руку въ знакъ молчанія. Однако, взволнованная толпа не скоро могла успокоиться, и лишь съ трудомъ Діомеду удалось разслышать слова Арбазеса. Онъ продолжалъ:
— Я и самъ не повѣрилъ бы, что здѣсь, .почти въ самомъ центрѣ міра, подъ славнымъ владычествомъ нашего императора, могутъ совершаться такія злодѣянія, если бы не видѣлъ ихъ собственными глазами. Вчера я узналъ, что и въ нашемъ городѣ опасное ученіе нашло себѣ послѣдователей и что въ ближайшую ночь человѣкоубійцы должны собраться въ условленномъ мѣстѣ. Я сейчасъ же извѣстилъ объ этомъ вашего почтеннаго эдила Пайсу, и мы, собравъ ликторовъ и солдатъ, направились къ назначенному мѣсту. Мы успѣли придти туда раньше назареевъ и такъ хорошо спрятались среди полуразрушенныхъ стѣнъ, что самый зоркій глазъ не могъ бы насъ замѣтить. Скоро одинъ за другимъ стали являться назареи; старѣйшій между ними принесъ съ собою изображеніе ихъ распятаго бога. Эти несчастные такъ мало стыдятся своего преступнаго бога, что даже на изображеніяхъ не стараются скрыть его позоръ! — Собравшись,.они затянули пѣсню, словъ которой мы не могли разобрать, но издали я разслышалъ, что въ ней упрминалось о жертвахъ на крестѣ. Старшій между ними, должно быть, ихъ глава, вышелъ на середину круга, куда поставили мѣдный котелъ съ водой, и сталъ говорить длинную рѣчь, изъ которой я понялъ только слѣдующія слова, произнесенныя громкимъ голосомъ: «умертвить плоть, отказаться отъ міра и его радостей, принести жертву богу», и нѣкоторыя другія въ томъ же родѣ. И вотъ должна была начаться рѣзня.
Здѣсь жрецъ снова остановился. Глазами, сверкающими дикимъ огнемъ, онъ смотрѣлъ на своихъ слушателей, на лицахъ которыхъ выражался ужасъ. Его зажигательная рѣчь должна была уничтожить ненавистныхъ враговъ! Онъ былъ доволенъ собой и доволенъ толпою.
— Двое изъ присутствовавшихъ, — продолжалъ Арбазесъ, — вывели юношу лѣтъ двадцати. Онъ не сопротивлялся; его блѣдное лицо выражало покорность ожидающей его ужасной участи. Старикъ наклонилъ надъ котломъ голову своей жертвы, поднялъ руку… но въ это мгновеніе солдаты, которыхъ мы привели, по знаку эдила бросились впередъ, испуганный старикъ остановился, и юноша былъ спасенъ отъ когтей тигровъ. Ни одному не удалось убѣжать отъ преслѣдовавшихъ ихъ солдатъ, и теперь ихъ ждетъ кара за ихъ безчеловѣчныя дѣянія.
Вся рѣчь была произнесена такимъ правдивымъ тономъ и съ такой увлекающей убѣдительностью, что даже Діомедъ поддался ея обаянію и присоединился къ восхваленіямъ образа дѣйствій жреца и эдила, которыя слышались со всѣхъ сторонъ, перемѣшиваясь съ проклятіями и угрозами по адресу назареевъ-человѣкоубійцъ. Воспользовавшись движеніемъ, вызваннымъ въ толпѣ его рѣчью, Арбазесъ соскользнулъ со своего возвышенія и черезъ минуту появился на другомъ концѣ форума. Тамъ вокругъ эдила собрались городскіе чиновники Помпеи, августалы, жрецы и другіе почетные граждане. Всѣ они съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ слушали разсказъ Пансы, съ какимъ чернь передъ тѣмъ внимала Арбазесу. Жрецъ Изиды и въ этомъ кружкѣ тотчасъ же сталъ дѣйствовать съ энергіей, достойной удивленія. Тихо, но убѣдительно говоря то съ тѣмъ, то съ другимъ изъ собравшихся вокругъ эдила, онъ старался привлечь ихъ на свою сторону.
Между тѣмъ шли приготовленія къ началу суда. Длинные ряды солдатъ окружили мѣсто, назначенное для судей, чтобы сдерживать напоръ публики; рабочіе торопливо вносили высокое кресло для претора (высшій судья) и скамьи для свидѣтелей и обвиняемыхъ. Наконецъ, среди наступившаго внезапно молчанія, появились судьи съ Пансой во главѣ.
Клавдій, замѣтивъ въ толпѣ своего друга, быстро пробрался къ нему и повелъ его въ ближайшій домъ, гдѣ хорошо знали эдила и членовъ его семьи. Привратникъ сейчасъ же провелъ обоихъ молодыхъ людей въ небольшую комнату, изъ окна которой они могли не только видѣть все, происходящее на площади, но и ясно слышать каждое слово.
— Подумай только, — говорилъ взволнованно Клавдій, — одинъ дуумвиръ заболѣлъ, другой въ Римѣ, и мой отецъ долженъ вести сегодня разборъ дѣла! Какъ это будетъ интересно!
Вдругъ толпа раздалась въ обѣ стороны, пропуская обвиняемыхъ, при появленіи которыхъ снова настало глубокое молчаніе. Ихъ было семь; они шли, окруженные стражей.
— Посмотри, какой почтенный видъ у этого старика, который идетъ впереди всѣхъ, — сказалъ Клавдій;
— Хуже всего придется тремъ невольникамъ, которые идутъ за нимъ, — замѣтилъ Діомедъ. — Какой у нихъ испуганный видъ и съ какимъ страхомъ они смотрятъ на твоего отца! Но кто тѣ трое? Они носятъ одежду свободныхъ гражданъ!
— О, этого я знаю и того тоже, — воскликнулъ Клавдій — Это честные ремесленники, свободные граждане. Никогда я не повѣрю, что эти мирные, прилежные люди принадлежатъ къ такой сектѣ, которая проливаетъ человѣческую кровь.
— Развѣ ты не слышалъ, что Арбазесъ говорилъ на форумѣ? --спросилъ Діомедъ съ удивленіемъ. — Вѣдь ихъ всѣхъ накрыли въ ту минуту, когда они только что собирались приступить къ гнусному злодѣянію и принести человѣческую жертву!
ГЛАВА IV.
Судъ.
править
Клавдій хотѣлъ было возразить своему другу, но въ это время на площади начался разборъ дѣла. По римскому обычаю, сначала провозгласили имена, возрастъ и сословіе подсудимыхъ; затѣмъ эдилъ прочелъ обвиненіе, главная суть котораго заключалась въ оскорбленіи цезаря. Собравшаяся на форумѣ огромная толпа слушала въ глубокомъ молчаніи и съ величайшимъ вниманіемъ, Благодаря усиліямъ Арбазеса и его друзей, распространявшихъ самые нелѣпые слухи о преступности назареевъ и еще болѣе разжигавшихъ ненависть толпы, всеобщій интересъ былъ возбужденъ до крайней степени.
Однако, разборъ дѣла показалъ, какъ преувеличены были всѣ слухи и обвиненія судей. Если и можно было предположить, что въ предшествовавшую роковую ночь были пойманы не всѣ послѣдователи новаго ученія, жившіе въ Помпеѣ, то во всякомъ случаѣ присутствующимъ стало ясно, что многочисленная секта назареевъ существовала только въ черезчуръ живомъ воображеніи Арбазеса. Суть же дѣла сводилась къ тому, что многіе граждане и невольники Помпеи слушали ученіе главнаго обвиняемаго, христіанина съ Мальты, и болѣе или менѣе опредѣленно высказали намѣреніе примкнуть къ нему. Обыкновенно римляне относились къ покореннымъ народамъ съ большой терпимостью, совершенно не касаясь ихъ обычаевъ и особенно религіозныхъ учрежденій; но всякіе зародыши новыхъ религій они подавляли всѣми средствами, опасаясь — и часто не безъ основанія — что подъ религіозными движеніями кроются политическія цѣли.
Христіанинъ, стоявшій теперь передъ судьями и обвинявшійся въ распространеніи новой религіи, слишкомъ хорошо зналъ размѣры грозившей ему опасности и невозможность избѣжать ея. Но онъ обладалъ тѣмъ презрѣніемъ къ смерти, которое уже столькимъ изъ его единомышленниковъ дало мученическій вѣнецъ, и единственнымъ его стремленіемъ было спасти товарищей. Онъ смѣло и свободно предсталъ передъ судьями, объявилъ, что онъ христіанинъ, и послѣ перваго же вопроса сознался, что онъ старался склонить къ христіанскому ученію и схваченныхъ съ нимъ товарищей. Изъ дальнѣйшихъ его показаній, какъ и изъ допроса арестованнаго съ нимъ юноши, выяснился смыслъ той церемоніи, которую Арбазесъ принялъ за приношеніе христіанскому богу человѣческой жертвы, и которая была нечто иное, какъ обрядъ крещенія.
Во все время допроса верховный жрецъ прилагалъ всѣ усилія къ тому, чтобы доказать виновность остальныхъ подсудимыхъ, но открытое признаніе назарея Андрея и его старанія снять всю вину со своихъ товарищей и взять ее на себя, увѣнчались такимъ успѣхомъ, что мрачный жрецъ Изиды все болѣе и болѣе терялъ надежду услышать страшный приговоръ надъ всѣми семью обвиняемыми. Въ этомъ христіанинѣ жило то высокое мужество, которое помогало первымъ христіанамъ твердо переносить ужаснѣйшія пытки и жестокую смерть и которое заставляло позднѣйшихъ послѣдователей Христа самихъ доносить на себя судьямъ, чтобы такимъ образомъ во всемъ, вплоть до мученической смерти, идти по стопамъ Великаго Учителя. Открытое, честное лицо назарея невольно располагало къ себѣ, какъ толпу, такъ и судей, которые, повѣривъ въ искреннность его показаній, вынесли приговоръ весьма благопріятный для его товарищей: трое схваченныхъ съ нимъ гражданъ были присуждены къ ссылкѣ на годъ въ Галлію, а три невольника — къ публичному наказанію розгами.
Весь блѣдный, съ сверкающими дикой злобой глазами, Арбазесъ вскочилъ, услышавъ этотъ приговоръ, точно тигръ, у котораго вѣрная добыча ускользнула изъ когтей.
— Почтенные судьи и вы, свободные граждане Помпеи, — воскликнулъ онъ громкимъ голосомъ, — подумайте о томъ, что вы навлекаете на себя гнѣвъ боговъ, обращаясь такъ снисходительно съ этими людьми, поносившими безсмертныхъ боговъ. Эта самая площадь, на которой вы теперь находитесь, обвалившіяся и еще не возстановленныя колонны и всѣ эти слѣды величайшаго разрушенія, которые вы видите вокругъ себя, должны напомнить вамъ о гнѣвѣ боговъ, который ждетъ васъ, если вы выкажете неумѣстную кротость къ этимъ богохульникамъ! Вспомните, сограждане, какой видъ имѣлъ вашъ городъ пятнадцать лѣтъ тому Назадъ, вспомните, какія ужасныя кары находятся въ рукахъ боговъ! Я же, которому великая Изида, богиня познанія, открыла свои тайны, какъ никому другому, я, передъ которымъ будущее лежитъ такъ же ясно и открыто, какъ передъ вами настоящее или прошедшее — я говорю вамъ: мстительная десница боговъ повисла надъ этимъ несчастнымъ городомъ! Оставьте богохульниковъ безнаказанными, — и вы увидите, что произойдетъ! Месть боговъ не ограничится тѣмъ, что они разрушатъ нѣсколько колоннъ, уничтожатъ нѣсколько храмовъ, какъ это было пятнадцать лѣтъ тому назадъ, когда боги хотѣли пре.достеречь васъ — нѣтъ, вся Помпея будетъ погребена подъ развалинами, свидѣтельствуя будущимъ поколѣніямъ, что и долготерпѣнію боговъ есть предѣлъ!
Волновавшаяся и шумѣвшая толпа притихла послѣ этихъ ословъ; краснорѣчіе египтянина привело въ трепетъ всѣхъ слушателей. Уже Арбазесъ считалъ, что побѣда за нимъ, уже то здѣсь, то тамъ въ толпѣ стали раздаваться крики: «смерть назареямъ!», и нѣкоторые изъ судей стали перешептываться между собой, но тутъ непоколебимый эдилъ могучимъ голосомъ водворилъ молчаніе и подтвердилъ вынесенный раньше приговоръ. Затѣмъ онъ прочелъ обвиненіе противъ главнаго зачинщика, обвиняемаго Андрея. Слова обвиненія и самый тонъ, которымъ они произносились, ясно говорили, что ему не удастся такъ легко отдѣлаться, какъ его счастливымъ товарищамъ. Однако, онъ воспользовался своимъ правомъ защиты и сталъ говорить увѣренно и безстрашно:
— Почтенные судьи и вы, граждане Помпеи. Для меня, конечно, очень важно расположить васъ въ свою пользу и возбудить въ васъ снисхожденіе къ себѣ, ибо я знаю, какъ велика угрожающая мнѣ опасность. Но не просьбами и мольбами я попытаюсь этого достигнуть, а точнымъ и подробнымъ изложеніемъ обстоятельствъ дѣла. Вы знаете, что меня зовутъ Андреемъ, что я родился въ странѣ евреевъ, въ Виѳлеемѣ, — томъ самомъ городѣ, въ которомъ мой Господь, сынъ Божій, Іисусъ Христосъ, увидѣлъ свѣтъ. Тамъ я жилъ спокойно, почитая въ тиши своего Бога, несмотря на всѣ бѣдствія, которыя ваши соплеменники навлекли на нашу родину. Когда же, девять лѣтъ тому назадъ, солдаты вашего великаго императора Тита огнемъ и мечомъ подавили послѣднее возстаніе порабощенныхъ евреевъ и обратили въ пепелъ значительную: часть Іерусалима вмѣстѣ, съ священнымъ храмомъ, то отрядъ ихъ вторгся и въ мою мирную родину и безъ всякаго повода съ моей стороны сжегъ мою хижину. Твердо уповая на милость Божію, я направился изъ Виѳлеема на островъ Мальту, гдѣ, какъ, я слышалъ, люди моей вѣры могли жить спокойно. И дѣйствительно, я жилъ тамъ тихо и спокойно; но годъ тому назадъ меня изгнали и оттуда, и я пришелъ сюда. Здѣсь, какъ и всюду, я почиталъ своего Бога, ведя мирную, полную труда жизнь. Никто изъ васъ, сограждане, не можетъ упрекнуть меня въ томъ, что я когда либо обидѣлъ кого-нибудь: изъ васъ, заводилъ ссоры или велъ себя непристойнымъ образомъ; напротивъ, слѣдуя ученію Іисуса Христа, я всегда повиновался властямъ и сознательно никому не дѣлалъ зла. Что же касается моей вѣры въ Христа, то я ее никогда не скрывалъ и не буду скрывать. Я съ радостью, поучалъ всякаго, кто приходилъ ко мнѣ, чтобы познакомиться съ ученіемъ моей вѣры. Если бы я этого не дѣлалъ, то поступалъ бы противно заповѣдямъ Божіимъ, которыя я обязанъ почитать больше, чѣмъ законы людскіе.
— Это все, что я могу сказать. Насколько неосновательно было безсмысленное обвиненіе въ человѣкоубійствѣ — вы убѣдились раньше. Повѣрьте мнѣ, сограждане, наше ученіе, вообще, гораздо лучше, чѣмъ вы думаете. Что можете вы найти дурного въ нашей религіи, которая учитъ насъ повиноваться властямъ, любить людей и отвѣчать благодѣяніями на обиды? Подумайте объ этомъ, и вы признаете меня достойнымъ вашего участія, даже вашей любви. Впрочемъ, по примѣру моего Бога, я съумѣю перенести и гнѣвъ вашъ и жестокую кару, и найду утѣшеніе въ надеждѣ на лучшую жизнь, ожидающую меня послѣ смерти.
Никогда еще ни одинъ подсудимый, котораго ждалъ смертный приговоръ, не говорилъ такъ смѣло и свободно, съ такой героической твердостью. Глубокое молчаніе было отвѣтомъ на слова назарея, и не одинъ изъ присутствовавшихъ удивлялся въ глубинѣ души почтенному старцу, который такъ горячо защищалъ свои убѣжденія и былъ готовъ отдать за нихъ жизнь. И не въ одной головѣ мелькнула мысль: въ этомъ ученіи, должно быть, есть нѣчто поистинѣ высокое, если оно способно такъ воодушевлять своихъ послѣдователей и внушать имъ такую твердость передъ лицомъ смерти! Если бы Андрей ограничился этими словами, то, по всей вѣроятности, онъ, какъ и его товарищи, отдѣлался бы легкимъ наказаніемъ. Даже самъ эдилъ, котораго не могли поколебать никакія слова и мольбы обвиняемыхъ, теперь, забывъ мѣсто, время и свои обязанности, задумался надъ словами христіанина, произнесенными съ такой правдивостью и силой убѣжденія. Но Андрей, ободренный всеобщимъ участіемъ, рѣшилъ воспользоваться благопріятной минутой, чтобы привлечь сердца язычниковъ на сторону своего ученія. Послѣ минутнаго молчанія онъ снова выступилъ впередъ и обратился къ толпѣ со словами, дышавшими воодушевленіемъ:
— Вы выслушали все, что я могъ сказать въ свою защиту. Мнѣ больше нечего прибавитъ. Вы замѣтили, что я ни однимъ словомъ не пытался отречься отъ своей вѣры въ Христа, и я съ радостью, перенесу всякое наказаніе, если вы обвините меня за эту вѣру. Ибо я знаю, что послѣ смерти я буду съ Нимъ, и это сторицей вознаградитъ меня за всѣ страданія, которыя я вынесу за Него здѣсь! Но я сегодня убѣдился, что вы еще мало знакомы съ ученіемъ моей вѣры, придающимъ мнѣ такую твердость, и что вы не можете судить о немъ и сравнивать его съ вашимъ ученіемъ о богахъ, а злые, люди, — при этомъ онъ бросилъ выразительный взглядъ въ сторону Абразеса, — пользуются этимъ и, пускаютъ въ ходъ всевозможныя выдумки, возбуждаютъ въ васъ недовѣріе и даже ненависть къ ученіямъ нашей вѣры. Я хочу положить этому конецъ. Я хочу, чтобы вы узнали, въ чемъ состоитъ наша религія, которую мы съ гордостью называемъ религіею любви!
Вслѣдъ затѣмъ Андрей сталъ развертывать передъ изумленными слушателями картину жизни Спасителя и излагать подробно его ученіе. Эдилъ и не пытался его прервать. Мѣсто суда превратилось въ храмъ, обвиняемый — въ проповѣдника слова Божія. Въ огненныхъ, краснорѣчивыхъ словахъ онъ обличалъ своихъ слушателей въ грѣховности и убѣждалъ ихъ раскаяться, указывая единственный вѣрный, по его словамъ, путь, которымъ можно заслужить прощеніе и помощь Божію.
— Бросьте ученіе, — заключилъ онъ свою рѣчь, — завлекающее васъ въ омутъ недостойныхъ наслажденій, въ которомъ большинство изъ васъ гибнетъ, подумайте о лучшей загробной жизни, которая ждетъ васъ послѣ смерти! Перестаньте бояться смерти и будьте всегда готовы предстать передъ судомъ Божіимъ! Только дурному человѣку смерть представляется чѣмъ-то страшнымъ и мрачнымъ, для благочестивыхъ же она лишь переходъ къ лучшей, вѣчной жизни! Не вѣрьте въ вашихъ мрачныхъ, жестокихъ боговъ! Въ нихъ нѣтъ ни справедливости, ни любви, ни доброты! Они сами вѣчно враждуютъ между собою; такъ можете ли вы ожидать отъ нихъ справедливаго и любовнаго отношенія? Бѣгите отъ ихъ цѣпей и придите въ открытыя объятія Бога-Отца и Его любящаго Сына, которые съ никогда неизсякающей любовью принимаютъ даже грѣшниковъ, если они искренно раскаются въ своихъ грѣхахъ.
Дикій крикъ прервалъ оратора. Это былъ Арбазесъ, вскочившій со своего мѣста внѣ себя отъ злости. Его волосы развѣвались, глаза метали искры, онъ весь дрожалъ отъ охватившей его злобы.
— Онъ насмѣхается надъ вашими богами, этотъ нечестивецъ! — крикнулъ онъ задыхающимся голосомъ, — распятаго на крестѣ, преступнаго Христа онъ осмѣливается ставить выше нашихъ свѣтлыхъ боговъ, царящихъ надъ нами въ своемъ вѣчномъ могуществѣ! И вы это терпите, граждане Помпеи? Вы стоите молча, съ разинутыми ртами, когда въ вашемъ присутствіи дерзко оскорбляютъ вашу святыню! О, горе нечестивому городу, который не боится’навлечь на себя кару боговъ! Долой проклятаго нечестивца, въ тюрьму его обратно! Онъ долженъ быть брошенъ на съѣденіе дикимъ звѣрямъ! Посмотримъ, защититъ ли его распятый Богъ отъ зубовъ тигра, отъ когтей пантеры? Сохранитъ ли онъ и тогда свое довѣріе къ Христу? Я сомнѣваюсь въ этомъ!
Египтянинъ опять торжествовалъ. Его злоба передалась, легко поддающейся всякому настроенію, толпѣ, и дикіе крики и визгъ покрыли его послѣднія слова. Въ то же мгновеніе, какъ бы въ подтвержденіе его словъ, изъ нѣдръ земли послышались глухіе раскаты, становившіеся все громче и ближе; внезапный вихрь пронесся по площади, облака дыма и пыли затмили солнечный свѣтъ; и вдругъ земля, а вмѣстѣ съ нею дома и люди начали колебаться; градъ камней и обломковъ стѣнъ посыпался съ ближайшихъ зданій на пораженную страхомъ толпу. Раздававшіеся только что крики негодованія и злобы смѣнились пронзительными воплями ужаса. Но прежде, чѣмъ кто-либо успѣлъ подумать о бѣгствѣ, грозные предвѣстники землетрясенія, ложно истолкованные суевѣрно настроенной толпой, затихли, и на мѣсто прежняго шума наступило глубокое, боязливое молчаніе. Даже мужественный эдилъ Панса сидѣлъ теперь на своемъ возвышеніи блѣдный и дрожащій. А жрецъ Изиды, подобно статуѣ бога мщенія, стоялъ на ступеняхъ форума съ поднятыми къ небу руками, съ поблѣднѣвшимъ, но торжествующимъ лицомъ. Черные глаза его горѣли огнемъ, а въ смугломъ, обыкновенное неподвижномъ, какъ у сфинкса, лицѣ, мелькнуло дьявольское выраженіе, когда онъ снова заговорилъ громовымъ голосомъ, обращаясь къ окаменѣвшей отъ страха толпѣ.
— Вы убѣдились теперъ, что гнѣвъ безсмертныхъ не знаетъ снисхожденія? Вы убѣдились, жалкіе слѣпцы, что я былъ правъ, предсказывая вамъ ужаснѣйшія кары за измѣну богамъ? Горе вамъ, если вы посмѣете назначить легкое наказаніе этому богохульнику, или будете слушать его нечестивыя рѣчи, — справедливый гнѣвъ всеправящихъ боговъ обрушится тогда на васъ, на вашимъ женъ и дѣтей и на ваше имущество! А ты, о, эдилъ, обратился онъ къ Пансѣ, который все еще сидѣлъ въ нерѣшимости, — ты, которому благополучіе этого города должно быть дороже, чѣмъ кому бы то ни было, смирись передъ гнѣвомъ безсмертныхъ и отдай тѣло этого нечестивца на съѣденіе звѣрямъ въ циркѣ! Онъ всенародно богохульствовалъ, онъ навлекъ на васъ гнѣвъ боговъ, пусть же онъ искупитъ свое преступленіе на аренѣ цирка!
Рѣчь жреца была встрѣчена шумнымъ одобреніемъ, ясно показывавшимъ, какъ ловко этотъ ужасный человѣкъ умѣлъ пользоваться настроеніемъ слушателей. Толпа, только что оправившаяся отъ смертельнаго страха, видѣла теперь единственное спасеніе отъ угрожавшаго ей бѣдствія въ этомъ человѣкѣ, чье предсказаніе такъ непосредственно оправдалось грозными явленіями природы. Яростныя проклятія посыпались на несчастнаго обвиняемаго, перемѣшиваясь съ преувеличенными восхваленіями мудрости жреца Изиды. Но Арбазесъ, съ этой минуты вполнѣ увѣренный въ побѣдѣ, старался уклониться отъ изъявленія восторговъ толпы и съ лицемѣрнымъ спокойствіемъ, какъ ни въ чемъ не бывало, занялъ свое мѣсто среди жрецовъ.
Засѣданіе суда, прерванное столь неожиданными событіями, опять возобновилось; но ни судьи, ни народъ не могли уже относиться къ дѣлу съ прежнимъ спокойствіемъ. Наконецъ, послѣ короткаго совѣщанія съ своими товарищами, эдилъ провозгласилъ приговоръ, осуждавшій Андрея на растерзаніе дикими звѣрями. Толпа, видѣвшая въ такой мученической смерти не только средство примиренія съ богами, но и надежду на увеселительное зрѣлище въ циркѣ, привѣтствовала приговоръ восторженными криками. Столь славные нѣкогда Римляне пали такъ низко, что смертный приговоръ человѣку, возбудившему передъ тѣмъ въ ихъ сердцахъ лучшія чувства, вызывалъ ихъ радость потому, что обѣщалъ имъ кровавое, но оттого лишь еще болѣе желанное зрѣлище.
ГЛАВА V.
Темные пути.
править
Діомедъ и Клавдій между тѣмъ продолжали стоять у окна, наблюдая за волновавшейся внизу толпой, которая долго не могла успокоиться; то здѣсь, то тамъ народъ собирался въ кучки, горячо обсуждая событія дня или предстоящее зрѣлище въ циркѣ. Оба друга были возбуждены. Юношески-горячій Діомедъ никакъ не могъ примириться съ суровымъ приговоромъ эдила, предавшаго такого, повидимому, добраго, мудраго и мужественнаго человѣка, какъ старикъ Андрей, мучительной и постыдной смерти только за то, что онъ не хотѣлъ измѣнять своимъ убѣжденіямъ. Возмущеніе Діомеда въ значительной мѣрѣ поддерживалось непреодолимой антипатіей, которую онъ чувствовалъ къ Арбазесу; ему казалась невыносимой мысль, что случайное явленіе природы дало жрецу возможность одержать побѣду надъ удивительнымъ старцемъ, воодушевленная рѣчь котораго глубока запала въ душу юноши. Выйдя на улицу, онъ молча пошелъ рядомъ съ Клавдіемъ, который, угадывая, что происходитъ въ душѣ друга, повелъ его по уединенной тропинкѣ въ рощу, гдѣ никто не могъ ихъ услышать. Придя туда, онъ первый прервалъ молчаніе и спросилъ Діомеда о причинѣ его глубокой задумчивости.
— Участь осужденнаго назарея не выходитъ у меня изъ головы, — отвѣтилъ тотъ. — Съ какимъ благородствомъ держалъ себя этотъ сильный въ своей вѣрѣ старецъ, несмотря на всю злобу гнуснаго обвиненія! Какимъ воодушевленіемъ горѣли его глаза, когда онъ разсказывалъ о своемъ Богѣ! Сколько мудрости заключалось въ его простой рѣчи, и сколько горькой правды онъ высказалъ о нашихъ богахъ, хотя я… — онъ замялся, — и не совсѣмъ раздѣляю его взглядъ на нихъ. А этотъ Арбазесъ! Онъ, онъ одинъ виновенъ въ суровомъ и несправедливомъ приговорѣ эдила…
— Діомедъ, эдилъ — мой отецъ! — прервалъ Клавдій потокъ рѣчи своего взволнованнаго друга.
— Выслушай меня, милый другъ, — продолжалъ Діомедъ, не смущаясь. — Я убѣжденъ, что твой отецъ весьма неохотно вынесъ такой приговоръ и что онъ никогда бы этого не сдѣлалъ, если бы не былъ вынужденъ къ тому разыгравшимися страстями толпы, въ которой Арбазесъ съумѣлъ возбудить жажду крови. Это было очевидно для всякаго, кто слышалъ, къ какому легкому наказанію были присуждены другіе назареи. Но этотъ ужасный Арбазесъ! Какъ ловко онъ воспользовался случайнымъ землетрясеніемъ, чтобы внушить народу и даже твоему отцу безумный страхъ передъ богами! Увѣряю тебя, Клавдій, что я ненавижу этого мрачнаго вѣстника смерти, хотя онъ мнѣ лично не причинилъ никакого зла!
Голосъ Діомеда дрожалъ, когда онъ произносилъ эти слова, а лицо его было такъ мрачно, что веселый Клавдій, дѣтски-чистая душа котораго еще не знала темныхъ предчувствій и мрачныхъ чувствъ, съ трудомъ удержался отъ смѣха.
— Ну, полно, — сказалъ онъ, — и мнѣ не особенно по душѣ этотъ суровый египтянинъ, который держитъ себя такъ, точно въ его угловатой головѣ заключается вся мудрость міра. Но ты долженъ согласиться, что онъ блестящій ораторъ. Какъ умѣлъ онъ воспользоваться землетрясеніемъ! Какъ будто оно произошло по его распоряженію! Къ тому же, онъ на этотъ разъ былъ правъ.
— Какъ? — крикнулъ Діомедъ. — Что ты этимъ хочешь сказать? Объяснись, пожалуйста!
— Потише, голубчикъ! — сказалъ спокойно Клавдій: — къ чему такъ горячиться? Вѣдь никто не станетъ отрицать, что этотъ назарея отвратительный богохульникъ. Такъ нельзя же ставить въ вину жрецу то, что онъ не особенно благосклонно относится къ нему. А что старый христіанинъ поплатится за свое упрямство и за всѣ оскорбленія, которыми онъ осыпалъ безсмертныхъ боговъ, это я нахожу лишь справедливымъ, и такъ думаютъ всѣ помпеяне, которые присутствовали сегодня на форумѣ. Все-таки мнѣ жалко старика, сознаюсь, — онъ, должно быть, не дурной человѣкъ, особенно если принять во вниманіе, что онъ не получилъ римскаго воспитанія. Жаль его! Но онъ слишкомъ дерзко говорилъ о безсмертныхъ; да и землетрясеніе — скажу тебѣ откровенно — мнѣ не понравилось; я думаю, что Арбазесъ не такъ ужъ былъ неправъ, предостерегая народъ! Если боги существуютъ въ небѣ, то рѣчи, подобныя тѣмъ, какія говорилъ Андрей, должны возбудить ихъ гнѣвъ!
— Почемъ ты знаешь, не былъ ли вызванъ гнѣвъ боговъ жестокостью Арбазеса? Вѣдь земля начала колебаться только послѣ того, какъ египтянинъ прервалъ стараго Андрея и набросился на него съ угрозами. Я съ своей стороны вовсе не считаю Арбазеса такимъ благочестивымъ, какимъ считаютъ его помпеяне; его мрачный характеръ, его. ненависть къ людямъ и жажда увидѣть поскорѣе кровь бѣднаго старика кажутся мнѣ скорѣе…
Діомедъ внезапно замолкъ, — ему послышалось хрустѣніе песка подъ чьими-то шагами. Наши друзья во время разговора сѣли на дерновую скамью, которая, отдѣлялась отъ дороги лишь густыми кустами. Если бы ихъ кто-нибудь подслушалъ, то это могло бы повлечь за собой большія непріятности для нихъ. Неизвѣстные медленно приближались, углубленные въ тихій разговоръ. Къ немалому своему ужасу, Діомедъ скоро узналъ низкій, теперь нѣсколько замедленный голосъ страшнаго египтянина, который говорилъ:
— Простое благоразуміе велитъ намъ такъ поступать! Намъ должны быть дороги всѣ средства, которыми мы можемъ поддержать въ народѣ это заблужденіе, все должно служить нашимъ цѣлямъ! Мы объявляемъ войну назареямъ, войну безъ пощады; даже послѣ побѣды не должно быть мѣста пощадѣ! Они или мы — вотъ какъ теперь стоитъ дѣло. Теперь еще возможность побѣды на нашей сторонѣ, еще всѣ средства въ нашихъ рукахъ. И потому впередъ, покуда еще не поздно! Мы должны такъ поступать, нашему существованію грозитъ опасность!
— Но здѣсь у насъ не легко будетъ это сдѣлать, — сказалъ его собесѣдникъ, останавливаясь. — Многіе изъ почетныхъ гражданъ относятся благосклонно къ новому направленію, даже Панса.
— Долой ихъ! Долой и его, если онъ будетъ намъ мѣшать! Для насъ единственное спасеніе заключается въ томъ, чтобы уничтожить всѣхъ назареевъ до одного; самое воспоминаніе о нихъ должно быть вычеркнуто изъ исторіи! Еще пока въ нашихъ рукахъ достаточно силы, чтобы сдѣлать это завтра, когда вѣрующія толпы народа соберутся въ храмѣ Изиды. Ты вѣдь знаешь, что многіе приходятъ туда, чтобы услышать отъ говорящей статуи нашей богини объясненія такимъ необыкновеннымъ событіямъ, какъ сегодняшнее землетрясеніе. Какъ они будутъ поражены тѣмъ, что имъ возвѣститъ богиня: «Смерть назарея или гнѣвъ безсмертныхъ!» Надо сегодня же внушить это рабынѣ, которая скрыта въ статуѣ. Подумай только, на сколько увеличились бы сокровища нашего храма, если бы мы могли обличить всѣхъ этихъ почетныхъ гражданъ, списокъ которыхъ мы раньше составили, въ приверженности къ ученію христіанъ. Но если вообще приступать къ дѣлу, то именно теперь, покуда народъ еще находится подъ впечатлѣніемъ землетрясенія.
— У тебя тонкій умъ, Арбазесъ, — сказалъ другой, — и широкіе замыслы. Хотя я не вполнѣ раздѣляю твою увѣренности въ побѣдѣ, но готовъ довѣриться тебѣ.
Оба собесѣдника пошли дальше, и скоро не слышно стало ихъ рѣчей. Клавдій и Діомедъ продолжали сидѣть на своей скамьѣ, точно окаменѣлые, до того ихъ поразило слышанное. Діомедъ первый пришелъ въ себя и, схвативъ Клавдія за руку, сказалъ;
— Что жъ, ты видишь, что я не напрасно относился такъ недовѣрчиво къ благочестивому Арбазесу? Это хитрый, ни передъ чѣмъ не останавливающійся человѣкъ, которому все равно, Сколько человѣческихъ жизней погубить, лишь бы достигнуть цѣли!
Клавдій повернулся къ другу, и теперь только тотъ замѣтилъ, что его кроткое, милое лицо было орошено слезами.
— Клавдій, ты плачешь? — воскликнулъ онъ съ испугомъ.
— Какъ ужасно, Діомедъ, — отвѣтилъ тотъ, — когда дѣйствительность такъ грубо прерываетъ сладкіе сны дѣтства! Я вѣрилъ до сихъ поръ тому, что добрые и благочестивые люди разсказывали мнѣ о милосердыхъ богахъ; я ежедневно молился имъ, и какъ часто заходилъ я въ храмъ Изиды для молитвы. Я не зналъ, что говорящая статуя Изиды — обманъ. Но вотъ два негодяя прервали мой сонъ; нѣтъ боговъ! тѣ, которые называютъ себя ихъ служителями, — обманщики! О, какъ тяжело, Діомедъ, такое разочарованіе!
Онъ тихо плакалъ на груди друга, который не могъ его утѣшить, такъ какъ собственная его вѣра была уже давно поколеблена.
— Но горе вамъ, презрѣнные! — воскликнулъ вдругъ Клавдій, выпрямляясь и осушая слезы, — я раскрою ваши преступные замыслы, я изобличу васъ передъ глазами всей Помпеи!
Съ этими словами онъ убѣжалъ. Діомедъ едва догналъ его и убѣдилъ, что они должны покуда держать свое открытіе въ тайнѣ отъ всѣхъ, кромѣ только одного эдила, съ которымъ должны посовѣтоваться. Кто же повѣритъ свидѣтельству двухъ мальчиковъ противъ двухъ столь почетныхъ гражданъ, которые къ тому же въ качествѣ жрецовъ пользуются славой глубокаго благочестія и большимъ вліяніемъ? И положеніе эдила могло бы пострадать отъ какого-нибудь необдуманнаго шага его сына. Подобными доводами Діомеду удалось, наконецъ, убѣдить Клавдія, который послѣдовалъ за нимъ домой, чтобы передать отцу всѣ подробности подслушаннаго разговора. Эдилъ пришелъ въ сильное волненіе, выслушавъ мальчиковъ. Онъ удалился въ свою рабочую комнату и заперся въ ней.
ГЛАВА VI.
Посѣщеніе тюрьмы.
править
На слѣдующее утро Клавдій и Діомедъ вышли изъ дому, чтобы на свободѣ поговоритъ о важныхъ событіяхъ предыдущаго дня. Кромѣ того Клавдій хотѣлъ показать своему другу достопримѣчательности города. Діомедъ любовался чистотой его улицъ, благородной архитектурой нѣкоторыхъ храмовъ и двухъ большихъ театровъ. Общественные колодцы, длинныя колоннады и бѣлыя таблицы на стѣнахъ, предназначенныя для объявленій, дополняли картину улицъ. Но больше всего вниманіе молодого римлянина привлекъ гигантскій амфитеатръ, циркъ, предназначенный для кровавыхъ боевъ гладіаторовъ и звѣрей, и гдѣ христіанинъ Андрей долженъ былъ погибнуть черезъ нѣсколько дней.
Тридцать четыре ряда, скамеекъ, расположенныхъ амфитеатромъ, окружали арену — мѣсто, усыпанное пескомъ, гдѣ происходили бои; двадцать тысячъ зрителей могли умѣститься на этихъ скамьяхъ. Мѣста раздѣлялись на четыре разряда, смотря по цѣнѣ; наиболѣе почетныя мѣста находились въ самомъ низу, отдѣляясь отъ арены лишь невысокой разрисованной стѣной. Благодаря большому количеству хорошо расположенныхъ лѣстницъ и сорока боковымъ входамъ, кромѣ главнаго, театръ наполнялся и пустѣлъ чрезвычайно быстро.
Подъ мѣстами для зрителей находились клѣтки для дикихъ звѣрей, тюрьмы, жилища служителей и главнаго надсмотрщика и караульныя комнаты.
Навстрѣчу юношамъ вышелъ надсмотрщикъ цирка, въ вѣдѣніи котораго находились кельи заключенныхъ и клѣтки, гдѣ содержались предназначенные для боевъ въ циркѣ дикіе звѣри. Узнавъ въ Клавдіи сына своего главнаго начальника, онъ предупредительно спросилъ, не желаютъ ли молодые люди посмотрѣть дикихъ звѣрей. Діомедъ съ радостью ухватился за это предложеніе. Привратникъ открылъ дверь въ широкій проходъ, по обѣимъ сторонамъ котораго тянулись желѣзныя рѣшетки. За первой рѣшеткой расхаживали взадъ и впередъ два льва, встрѣтившіе посѣтителей угрожающимъ ревомъ, къ которому примѣшивался отвратительный, похожій на смѣхъ, лай гіены. Въ одной изъ слѣдующихъ клѣтокъ содержался великолѣпный леопардъ, пойманный для предстоящихъ игръ.
— Нельзя ли намъ увидѣть осужденнаго христіанина? — попросилъ Діомедъ.
Услужливый надсмотрщикъ сейчасъ же выразилъ готовность исполнить его просьбу и пошелъ впередъ, указывая юношамъ дорогу.
Узкая, обитая желѣзомъ, дверь открылась, и наши друзья очутились въ темницѣ. Они увидали передъ собой рѣшетчатое окно прямо противъ входа, столъ, два стула и низкое ложе въ углу, съ котораго при ихъ появленіи поднялась высокая фигура назарея. Привратникъ вышелъ, отдавъ караульному у двери приказаніе позвать его при малѣйшемъ шумѣ. Юноши остались наединѣ съ заключеннымъ.
— Миръ съ вами, дѣти мои, — проговорилъ Андреи, подходя къ нимъ.
— Ты желаешь намъ мира, — отвѣтилъ взволнованный Діомедъ, — а между тѣмъ мы принадлежимъ къ тому народу, который причинилъ всѣмъ твоимъ столько зла и законы- котораго присудили тебя къ смерти!
— Да, это такъ, сынъ мой, но повѣрь, во мнѣ нѣтъ ненависти ни къ твоему народу, ни къ тѣмъ, которые воспользовались противъ меня всею строгостью закоконовъ. Поэтому я съ чистой совѣстью могу пожелать вамъ мира.
— Какой возвышенный образъ мыслей! --воскликнулъ Діомедъ, — Мнѣ кажется, что я вчера уже слышалъ отъ тебя подобныя рѣчи, когда ты говорилъ на форумѣ; но я принялъ это за уловку краснорѣчія, не имѣющую корня въ сердцѣ. Я вижу, что ошибался. Скажи мнѣ, неужели твоя религія учитъ тебя такому всепрощенію?
Прежде чѣмъ отвѣтить, Андрей. пригласилъ своихъ гостей сѣсть. Затѣмъ, занявъ мѣсто на ложѣ противъ нихъ, онъ началъ:
— Изъ твоего замѣчанія, сынъ мой, видно, что ты былъ свидѣтелемъ того, что происходило вчера на форумѣ.
Діомедъ отвѣтилъ утвердительнымъ жестомъ, и старикъ продолжалъ:
— Ты слышалъ мою рѣчь, обращенную къ народу. Я поэтому и не стану повторять того:, что говорилъ вчера.ъ
— Зачѣмъ ты говорилъ въ такихъ оскорбительныхъ выраженіяхъ о нашихъ богахъ? — прервалъ его Діомедъ, — О, Андрей, какъ, могъ ты въ ту минуту, когда все, казалось, было на твоей сторонѣ, когда участіе къ тебѣ выражалось на всѣхъ лицахъ, даже на лицѣ строгаго эдила — какъ могъ ты сдѣлать такую крупную неосторожность, возбудивъ противъ себя своими еретическими рѣчами могущественныхъ жрецовъ, да и весь народъ? Ты самъ, несчастный, виноватъ въ томъ, что тебя ожидаетъ въ скоромъ времени мучительная смерть!
Старикъ съ улыбкой выслушалъ эти, полныя упрековъ, слова своего молодого гостя.
— Конечно, — сказалъ онъ, — если бы я захотѣлъ послушаться голоса благоразумія, я долженъ былъ бы молчать, прочитавъ на всѣхъ лицахъ участіе къ себѣ и даже одобреніе. Но святой духъ побуждалъ меня воспользоваться этимъ благопріятнымъ настроеніемъ, и если бы я сегодня опять стоялъ на томъ же мѣстѣ, гдѣ стоялъ вчера, я повторилъ бы тѣ же слова! Пусть это старое, бренное тѣло падетъ жертвой дикихъ звѣрей; зато не въ одной душѣ мои слова заронили зерно истины, которое, надѣюсь, пуститъ глубокіе корни; и если я не ошибаюсь, дѣти мои, ваши сердца принадлежатъ къ тѣмъ, которыя представляютъ наиболѣе благодарную почву для подобнаго сѣмени.
При этихъ словахъ Діомедъ вздрогнулъ; онъ съ первой минуты почувствовалъ сильную симпатію къ почтенному старцу, привлекавшему его уже однимъ своимъ непоколебимымъ мужествомъ; но лишь при послѣднихъ словахъ Андрея ему стало ясно, куда можетъ увлечь его эта симпатія. Еще больше смутился Клавдій; веселый юноша никогда до сихъ поръ не задумывался надъ вопросами вѣры; но съ того момента, когда низость жрецовъ Изиды открыла ему глаза, впечатлительный юноша, увлекаемый пылкимъ Діомедомъ, чувствовалъ, какъ въ немъ растетъ интересъ къ личности и ученью осужденнаго назарея.
Замѣтивъ впечатлѣніе, произведенное на юношей его словами, Андрей снова вернулся къ вопросу, поднятому Діомедомъ.
— Не удивляйся, мой молодой другъ, — сказалъ онъ, — что моя вѣра велитъ мнѣ любить даже враговъ и дѣлать имъ добро. Вѣдь это въ полномъ смыслѣ слова ученіе любви! Видишь ли, я воспитывался въ еврейской вѣрѣ; уже съ ранней юности я любилъ размышлять о Богѣ, о человѣческой душѣ, о безсмертіи и тому подобныхъ вещахъ, и меня всегда пугало то отношеніе Бога къ людямъ, его твореніямъ, о которомъ говоритъ еврейская религія. Это было не отношеніе отца къ дѣтямъ, а отношеніе строгаго судьи къ преступнику. Горе тому, кто не исполнитъ заповѣдей Іеговы! Страшныя наказанія ждутъ его и его потомство, вплоть до четвертаго поколѣнія, и нѣтъ ему прощенія даже въ томъ случаѣ, если онъ раскается. Богъ евреевъ пересталъ мнѣ казаться премудрымъ и всеблагимъ отцомъ, я представлялъ его себѣ лишь какъ строгаго судью и мстителя всѣхъ человѣческихъ недостатковъ и заблужденій. И я сталъ искать истины въ писаніяхъ житейскихъ философовъ. Но меня еще менѣе удовлетворялъ Олимпъ грековъ, совершенно непригодный для нашего времени, которое, ставитъ гораздо большія требованія къ Богу и людямъ. Точно также и таинственное поклоненіе египтянъ полузвѣринымъ изображеніямъ ихъ боговъ не могло мнѣ дать того, что я искалъ. И часто я восклицалъ въ отчаяніи: кто мнѣ укажетъ Бога, который въ своемъ всемогуществѣ создалъ нашъ прекрасный міръ, который смотритъ на Него съ любовью, — Бога, который даже злѣйшему преступнику даетъ возможность раскаяться и исправиться.? Кто откроетъ мнѣ, куда устремится моя душа послѣ того, какъ покинетъ бренное тѣло? Ибо я не могу сомнѣваться въ томъ, что душа, способная постигнуть столь высокое, не погибнетъ вмѣстѣ съ тѣломъ! Какъ разъ въ это время я случайно познакомился съ христіанскимъ ученіемъ, и нашелъ въ немъ то, чего тщетно искалъ у египтянъ и грековъ! Міромъ управляетъ любовь, а не строгость; любовь Бога, который не только не осуждаетъ немилосердно человѣка за всякое заблужденіе, но напротивъ, для спасенія кающихся грѣшниковъ пожертвовалъ собственнымъ любимымъ Сыномъ и заставилъ Его невинно перенести ужаснѣйшія мученія. Мое сердце нашло то, чего жаждало, и я съ радостью перешелъ къ религіи любви, къ ученію Христа, и поставилъ себѣ цѣлью сдѣлать свою жизнь достойною этого ученія. Вы поймете теперь, дѣти мои, почему я отъ всего сердца прощаю своимъ мучителямъ и почему я всечасно готовъ оставить эту жизнь для лучшей жизни, гдѣ меня ждутъ болѣе чистыя, вѣчныя радости въ общеніи съ моимъ Спасителемъ.
Пораженные и взволнованные, юноши слушали въ почтительномъ молчаніи. Вдругъ Діомедъ упалъ передъ нимъ на колѣни, и слезы потекли изъ его глазъ.
— Прости, отецъ! — воскликнулъ онъ, — что я такъ долго тебя обманывалъ! Я давно знакомъ съ ученіемъ Христа, еще въ Римѣ я присутствовалъ разъ на собраніи вѣрующихъ; и лишь привычка, да страхъ быть открытымъ и строго наказаннымъ мѣшали мнѣ вступить въ ихъ среду. Но твой примѣръ показалъ мнѣ, что ради своихъ убѣжденій не надо бояться никакихъ земныхъ бѣдствій и смѣло идти навстрѣчу самой смерти. Я готовъ теперь вступить въ союзъ почитателей Христа и вмѣстѣ съ тобой пойду на арену цирка.
Дрожа отъ радости, Андрей поднялъ съ полу молодого человѣка и прижалъ его къ своей груди. Въ это время и Клавдій, въ которомъ совершалась мучительная борьба, также опустился на колѣни и, поднявъ къ старцу свое дѣтское лицо, одухотворенное какимъ-то новымъ выраженіемъ, проговорилъ:
— До вчерашняго дня, Андрей, я съ дѣтскимъ довѣріемъ относился къ ученіямъ нашихъ жрецовъ, и никогда ни одно подозрѣніе не приходило мнѣ. въ голову. Но вчера, когда я былъ глубоко потрясенъ твоею рѣчью, мнѣ случайно пришлось убѣдиться, что наши жрецы — лжецы, а ихъ чудеса — обманъ. Прими же меня въ союзъ назареевъ! Можетъ быть, — нѣтъ, навѣрное я вновь найду у васъ потерянный душевный миръ!
Глубоко тронутый старецъ поднялъ руки кверху и со слезами благодарности, катившимися по его морщинистымъ щекамъ, воскликнулъ:
— Хвала Тебѣ, Господь любви, за то, что Ты вложилъ въ мои уста слова, которыя могли тронуть эти молодыя сердца! Благодарю Тебя за то, что Ты освѣтилъ мрачный закатъ моей жизни этимъ яснымъ лучемъ Твоей милости! Привѣтствую тебя, сынъ мой, — подолжалъ онъ, заключая Клавдія въ свои объятія, — привѣтствую въ тебѣ нашего новаго брата по Христу!
Всѣ трое снова обнялись.
— Теперь, друзья мои, — сказалъ Андрей, — намъ пора разстаться, чтобы ваше продолжительное посѣщеніе не возбудило подозрѣній въ стражѣ. Но прежде, чѣмъ вы уйдете, скажите мнѣ ваши имена для того, чтобы я могъ заключить ихъ въ свою молитву къ всеблагому Господу!
— Я Діомедъ изъ Рима, сынъ сенатора Діомеда Антенора; а мой другъ, — продолжалъ онъ, видя, что тотъ не можетъ выговорить ни слова отъ волненія, — мой другъ — Клавдій, сынъ эдила Пансы, того самаго, который тебя вчера судилъ!
Еще разъ старецъ заключилъ потрясеннаго Клавдія въ свои объятія, говоря:
— Не думай, что я изъ-за этого меньше тебя люблю, или что я таю злобу противъ твоего отца! Я видѣлъ, какъ неохотно онъ подчинялся требованію закона и ясно выраженной волѣ народа и прочихъ судей! Я видѣлъ на лицѣ его участіе, почти печаль! Но если бы даже онъ былъ моимъ врагомъ, я отъ всего сердца простилъ бы ему, а къ тебѣ, мой Клавдій, относился бы, конечно, съ неменьшей любовью.
Въ это мгновеніе мимо дверей камеры прошелъ, звеня ключами, надсмотрщикъ; Діомедъ постучалъ въ дверь, и, послѣ короткаго прощанія, друзья очутились въ корридорѣ, гдѣ караульные солдаты коротали время за виномъ и игрой въ кости. Взволнованные и еще вполнѣ поглощенные всѣмъ только что происшедшимъ, юноши не замѣтили, какъ при видѣ молодого Пансы надменные солдаты почтительно, поднялись со своихъ мѣстъ и какъ надсмотрщикъ съ поклонами проводилъ ихъ до воротъ, гдѣ смотрѣлъ имъ вслѣдъ, покуда они не скрылись за ближайшимъ угломъ.
Едва они исчезли изъ виду, какъ изъ за одной изъ колоннъ портала показался жрецъ Изиды, Арбазесъ, и направился прямо къ испуганному надсмотрщику.
— Что у тебя дѣлали эти мальчики? — сурово спросилъ онъ.
— Они хотѣли лишь посмотрѣть циркъ и звѣрей — молодой римлянинъ вѣдь еще не видалъ нашей арены, — отвѣтилъ надсмотрщикъ.
— Говори правду, негодяй, я тебѣ покажу, что значитъ обманывать меня! Развѣ я не слышалъ, какъ открылась дверь тюрьмы? Сознайся сейчасъ же, что они почти часъ сидѣли у заключеннаго назарея, или же…
— Да… — сказалъ напуганный надсмотрщикъ, — они были у него… но оставались ли они у него такъ долго, какъ ты говоришь, я не знаю. Впрочемъ, я не понимаю, что могло заставить такихъ знатныхъ молодыхъ людей…
Съ Арбазеса этого было довольно. Онъ поспѣшно ушелъ, оставивъ надсмотрщика съ разинутымъ ртомъ.
ГЛАВА VII.
Грозная опасность.
править
На слѣдующій день эдилъ Панса вышелъ изъ дому раньше обыкновеннаго. Этотъ, всегда строго соблюдавшій свое достоинство, чиновникъ теперь возбуждалъ веселость праздныхъ ротозѣевъ своимъ необыкновеннымъ поведеніемъ. Онъ нѣсколько разъ мѣнялъ направленіе, останавливался, снова возвращался и, наконецъ, послѣ нѣкотораго колебанія, быстрыми шагами направился къ цирку. Онъ шелъ, не видя провожавшихъ его насмѣшливыхъ взглядовъ и не замѣчая, что издали за нимъ слѣдуетъ какой-то человѣкъ въ лохмотьяхъ.
Приблизившись къ тюрьмѣ, гдѣ сидѣлъ заключенный назарей, онъ приказалъ надсмотрщику открыть ему дверь. Вскорѣ послѣ этого на площади показался верховный жрецъ Изиды, который осторожно сталъ приближаться къ зданію амфитеатра. Но онъ не вошелъ въ тюрьму, а сталъ расхаживать взадъ и впередъ по площади, повидимому, безцѣльно, не выпуская, однако, изъ виду дверь тюрьмы. Долго Арбазесу пришлось ждать; прошло почти два часа, и онъ собирался уже уйти, какъ вдругъ, обернувшись, увидалъ эдила, выходящаго изъ тюрьмы. Жрецъ тотчасъ же вернулся и вошелъ въ ту же дверь, изъ которой вышелъ эдилъ.
Смотритель тюрьмы стоялъ въ своей комнатѣ у небольшого шкапика въ стѣнѣ, очевидно, въ сильномъ недоумѣніи; въ рукѣ у него были двѣ золотыя монеты, которыя онъ при входѣ египтянина поспѣшно сунулъ въ шкапъ. Отъ ястребинаго взора жреца не укрылся ни блескъ золота, ни испугъ надсмотрщика при его внезапномъ появленіи. Арбазесъ спокойно подошелъ къ нему и спросилъ:
— Кто сейчасъ вышелъ изъ тюрьмы?
Надсмотрщикъ, который, какъ намъ извѣстно, уже наканунѣ подвергся допросу жреца, теперь упрямо молчалъ. Несмотря на свой ограниченный умъ, онъ все таки понялъ, что мрачный Арбазесъ слѣдилъ за его господиномъ для того, чтобы причинить ему вредъ. Какъ бывшій невольникъ Пансы, отпущенный имъ на свободу безъ выкупа и назначенный къ тому же на столь доходное мѣсто, онъ естественно чувствовалъ признательность къ своему бывшему повелителю и старался предохранить его отъ всякаго зла.
Тщетно прождавъ отвѣта, Арбазесъ повторилъ свой вопросъ.
— Съ какихъ поръ, Арбазесъ, я долженъ тебѣ отдавать отчетъ въ томъ, кто меня посѣщаетъ? — отвѣтилъ надсмотрщикъ. — Мой повелитель, кажется, эдилъ Панса!
ъ-- Какъ тебѣ угодно, — былъ спокойный отвѣтъ жреца. — Но выслушай меня внимательно: если ты скроешь отъ меня то, что я хочу знать, то тебѣ не сдобровать, несмотря на твоего Пансу. Если же ты дашь мнѣ удовлетворительный отвѣтъ, то получишь отъ меня вдвое больше того, что ты сейчасъ спряталъ въ этомъ шкапу. — Ну? не помочь-ли тебѣ? Не былъ-ли эдилъ тотъ человѣкъ, который только что вышелъ отсюда?
Привратникъ молчалъ, въ нерѣшительности.
— Да, господинъ, — сказалъ онъ, наконецъ, — это былъ эдилъ. Онъ осмотрѣлъ клѣтки дикихъ звѣрей, господинъ.
— Не лги, несчастный! — крикнулъ Арбазесъ, наступая на испуганнаго надсмотрщика, едва не упавшаго на колѣни отъ страха передъ сверкающими глазами и громовымъ голосомъ жреца. — Ты хочешь меня увѣрить, что эдилъ цѣлыхъ два часа разсматривалъ твою отвратительную гіену и обоихъ львовъ?
— Онъ обсуждалъ со мной также предполагающіяся игры и осматривалъ работы на аренѣ… и полотняную крышу для амфитеатра… и…
Неосторожный болтунъ запнулся и въ смущеніи вертѣлъ въ рукахъ свою грязную шапку. Проницательные глаза египтянина смотрѣли спокойно на несчастную фигуру надсмотрщика. Затѣмъ онъ холодно повернулся, говоря:
— Ты знаешь свою участь. Я донесу дуумвирамъ, что ты далъ себя подкупить, и завтра ты будешь уже не. смотрителемъ тюрьмы, а заключеннымъ въ ней.
Съ крикомъ надсмотрщикъ упалъ къ ногамъ жреца: и, обнимая его колѣни, проговорилъ, рыдая:
— О, милосердый господинъ, не лишай бѣднаго несчастнаго человѣка мѣста и хлѣба! Вѣдь эдилъ всегда былъ мнѣ добрымъ и снисходительнымъ господиномъ. Онъ отпустилъ меня на свободу, меня, своего раба… понятно, что мнѣ не хотѣлось бы доносить на него — да въ этомъ нѣтъ ничего дурного… впрочемъ, я готовъ тебѣ сказать все, что ты захочешь!
Мрачный жрецъ съ улыбкой слушалъ эту безпорядочную рѣчь.
— Хорошо, — сказалъ онъ, когда тотъ кончилъ, — разскажи мнѣ, что ты знаешь!
Когда Арбазесъ удалился, довольный надсмотрщикъ спряталъ въ шкапъ еще шесть золотыхъ монетъ. Онъ получилъ отъ Арбазеса обѣщанное щедрое вознагражденіе.
— Если мнѣ удастся, — пробормоталъ онъ, — устроить такъ, чтобы Арбазесъ могъ подслушать разговоръ Пансы съ пойманнымъ христіаниномъ, — то я буду богатымъ человѣкомъ. Правда, Панса сдѣлалъ мнѣ много добра; но быть за одно съ назареями — нѣтъ, это слишкомъ дурно! Къ тому же, мнѣ кажется, что его звѣзда близка къ закату, а осторожный человѣкъ заблаговременно покидаетъ судно, которое идетъ ко дну!
Въ то время, какъ привратникъ усмирялъ такимъ образомъ свою пробуждающуюся совѣсть, Арбазесъ быстрыми шагами шелъ къ своему храму; тамъ онъ отдалъ нѣкоторыя приказанія и затѣмъ направился къ жилищу больного дуумвира. Болѣзнь его, должно быть, была не опасна, потому что звонъ бокаловъ и звуки музыки доносились изъ атріума, гдѣ властитель Помпеи отдыхалъ со своими друзьями послѣ обильной трапезы.
— А! Арбазесъ! — воскликнулъ при видѣ его веселый, жизнерадостный жрецъ Юпитера, Лепидій. — Знаешь ты послѣднюю новость? Нашъ строгій управитель города, нашъ общій другъ Панса велѣлъ отмѣнить игры въ циркѣ, не предупредивъ ни однимъ словомъ своихъ начальниковъ, дуумвировъ. Мы съ Главкіемъ встрѣтили его на форумѣ въ то время, какъ онъ возвращался изъ цирка, съ опущенной головой, не глядя ни направо, ни налѣво, не видя идущихъ ему на встрѣчу друзей. "Ну, эдилъ, " заговорилъ съ нимъ Главкій, «какъ идутъ приготовленія къ играмъ? — „О, друзья“, отвѣтилъ онъ, мрачно глядя на насъ „боги караютъ своимъ гнѣвомъ за содѣянныя преступленія! Намъ надо подумать о спасеніи нашихъ душъ, вмѣсто того, чтобы заниматься подобными пустяками. Игры въ циркѣ отмѣнены!“ А когда мы спросили его о причинѣ такого распоряженія, онъ отговорился дѣлами и ушелъ. Трусъ! скупецъ! Сначала онъ хвастливо обѣщаетъ устроить бой гладіаторовъ и звѣрей, за большія деньги выписываетъ звѣрей изъ Африки — весь городъ радуется предстоящему удовольствію и славословитъ щедраго эдила — и вдругъ онъ все отмѣняетъ и лишаетъ всѣхъ ожидавшагося ср такимъ нетерпѣніемъ зрѣлища. А между тѣмъ со всѣхъ окрестныхъ мѣстъ уже прибыли чужестранцы, чтобы посмотрѣть звѣриные бои, и завтра пріѣдетъ еще больше гостей. Вотъ и нашъ почтенный добрый другъ, римскій сенаторъ Салюстій, — онъ указалъ на растянувшагося около него на подушкахъ старика съ недовольнымъ выраженіемъ лица, — прибылъ съ этой цѣлью въ городъ изъ своего помѣстья близъ Байи. И всѣхъ ихъ, всѣхъ эдилъ обманулъ. Слыхано-ли это? Неужели намъ молча покориться, Арбазесъ?
— Я ему во всякомъ случаѣ этого не прощу, — проворчалъ сенаторъ Салюстій раньше, чѣмъ Арбазесъ успѣлъ отвѣтить. — Если здѣсь ничего нельзя сдѣлать съ этимъ надменнымъ правителемъ, то я посмотрю, какъ на него подѣйствуетъ внушеніе изъ Рима!
И сенаторъ гнѣвно откинулся на подушки своего ложа.
— Отмѣнить игры какъ разъ теперь, въ такой моментъ, когда сынъ римскаго сенатора Діомеда Антенора оказалъ ему честь своимъ посѣщеніемъ — это, право, глупо, — замѣтилъ Главкій, квесторъ[6] Помпеи. Вѣдь ты знаешь, — обратился онъ къ Салюстію: — красиваго молодого Діомеда? Какое удовольствіе доставили бы ему игры! Отмѣняя ихъ, Панса имѣлъ, должно быть, какія нибудь особенно уважительныя причины, потому что богатому эдилу, право, не приходится жалѣть нѣсколькихъ золотыхъ. Впрочемъ, у меня свои собственныя соображенія относительно Пансы съ тѣхъ поръ, какъ онъ предсѣдательствовалъ въ судѣ, когда судили назареевъ.
— О, говори, говори дальше, достойный Главкій! — воскликнулъ Арбазесъ, когда тотъ замолчалъ съ таинственнымъ видомъ. — Не скрывай своего мнѣнія, которое имѣетъ, можетъ быть, огройное значеніе для всего города!
— Вѣдь мы здѣсь между друзьями, квесторъ, — подбодрилъ его лѣнивый хозяинъ дома, который до сихъ поръ не сказалъ еще ни слова и открывалъ ротъ лишь для того, чтобы глотнуть вина; — ты знаешь, что я не разъ пользовался твоими совѣтами въ важныхъ вопросахъ!
Главкій самодовольно продолжалъ:
— Я хорошо знаю людей, и Пансу я не упускалъ изъ виду съ времени суда надъ назареями, потому что поведеніе его-въ тотъ день показалось мнѣ подозрительнымъ. Очевидно, лишь побуждаемый волей народа и страхомъ передъ гнѣвомъ боговъ онъ рѣшился осудить христіанина, въ то время какъ товарищи его отдѣлались необыкновенно легкими наказаніями. Когда онъ произнесъ приговоръ, на лицѣ его было написано величайшее отвращеніе, и съ того дня онъ бродитъ, какъ собака, у которой вырвали изъ зубовъ украденный кусокъ мяса. Я подозрѣваю, что онъ тайный привержецъ назареевъ.
Въ это время въ комнату вошелъ невольникъ и, подавая Арбазесу восковую дощечку, проговорилъ:
— Посланный отъ смотрителя тюрьмы ждетъ отвѣта. Арбазесъ быстро развязалъ.шнурокъ, связывавшій дощечку, и прочелъ слѣдующія слова:
„Господинъ! твой слуга, смотритель тюрьмы, извѣщаетъ тебя по твоему приказанію, что эдилъ Панса со своимъ сыномъ Клавдіемъ только что вступилъ въ тюрьму, гдѣ находится заключенный Андрей. Поторопись!“ Арбазесъ сложилъ восковую дощечку и спокойно спряталъ ее въ складкахъ своей тоги. Квесторъ Главкій только что кончилъ говорить; Арбазесъ отпустилъ посланнаго, затѣмъ быстро подошелъ къ изумленному квестору и обнялъ его.
— Да осыпетъ тебя великая Изида, — воскликнулъ онъ, — своими дарами, любимецъ боговъ! Своимъ проницательнымъ умомъ ты понялъ то, доказательства чего я вамъ сейчасъ представлю. Пойдемте скорѣе со мной, друзья мои, по дорогѣ я вамъ все разскажу! Вы призваны спасти Помпею отъ позора и отъ гибельнаго гнѣва боговъ!
Изумленные гости вскочили со своихъ мѣсъ и пошли за Арбазесомъ по темнымъ улицамъ къ амфитеатру. Только хозяинъ дома, трусливый и не любящій себя безпокоить дуумвиръ, остался на своемъ ложѣ отговорившись новымъ припадкомъ подагры.
ГЛАВА VIII.
Діомедъ придумываетъ планъ бѣгства.
править
Не имѣя противъ Пансы никакихъ данныхъ, кромѣ своихъ предположеній, хитрый Арбазесъ вначалѣ весьма осторожно и незамѣтно слѣдилъ за всѣми дѣйствіями вліятельнаго и всѣми уважаемаго эдила. Но когда Панса, не подозрѣвавшій, что за нимъ шпіонятъ, благодаря собственной неосторожности попалъ въ руки врага, Арбазесъ сбросилѣ маску и открыто выступилъ противъ него со своимъ обвиненіемъ. Въ ту же ночь, выходя изъ тюрьмы, гдѣ сидѣлъ заключенный христіанинъ, Панса и сынъ его Клавдій были арестованы собственными ликторами и теперь сидѣли въ тюрьмѣ амфитеатра, въ близкомъ сосѣдствѣ съ Андреемъ. Жрецъ Изиды торжествовалъ, видя, что онъ сразу избавился отъ двухъ враговъ. Значительная часть состоянія преступнаго эдила должна была послѣ осужденія достаться тому, кто первый открылъ его преступленіе, значительная часть также должна была быть пожертвована и безъ того богатому храму Изиды, для умилостивленія разгнѣванной богини. Не разъ уже Арбазесу удавалось извлекать огромныя выгоды изъ гибели богатыхъ гражданъ; и теперь, когда ему снова такъ блестяще удалось выполнить свой хитро задуманный замыселъ, онъ едва могъ скрыть свою радость, а мысль о томъ, насколько благодаря этой удачѣ возростетъ его значеніе: въ городѣ, наполняла его сердце гордостью. Онъ не упустилъ ни одного средства, чтобы окончательно погубить своего врага.
Оракулъ Изиды въ его храмѣ уже съ нѣкотораго времени предсказывалъ самыя ужасныя бѣдствія, если не будетъ истреблена съ корнемъ вся шайка назареевъ, навлекшая на этотъ злополучный городъ гнѣвъ боговъ. Поэтому всѣ почитатели Изиды, къ числу которыхъ принадлежала почти половина города, подали свои голоса за гибель заключенныхъ. Жрецы Юпитера, Венеры и другихъ боговъ, находившіеся подъ вліяніемъ Арбазеса, такъ усердно дѣйствовали на народъ, угрожая повтореніемъ землетрясенія и даже гибелью города, что скоро всѣ жители, даже прежніе друзья и сторонники Пансы, были убѣждены въ необходимости его казни. Заключенный эдилъ слишкомъ хорошо зналъ жизнь и непостоянство такъ называемыхъ друзей для того, чтобы обманывать себя надеждами относительно ожидающей его участи. Но больше всего его удручала мысль о несчастной женѣ и несовершеннолѣтней дочери, остающихся послѣ него одинокими, безъ всякихъ средствъ и безъ опоры и, можетъ быть, тоже подозрѣваемыхъ въ тайной принадлежности къ сектѣ назареевъ. Въ душѣ несчастнаго Пансы оставалась только надежда на то, что Діомедъ не оставитъ его семью и съ помощью своего отца, который, въ качествѣ римскаго сенатора, пользовался большой властью, спасетъ ее отъ преслѣдованій.
Молодой римлянинъ точно чудомъ спасся отъ несчастія, которое Арбазесъ навлекъ на его гостепріимныхъ хозяевъ. Когда онъ поздно вечеромъ вышелъ изъ дому съ Пансой и Клавдіемъ, чтобы вмѣстѣ отправиться въ тюрьму, къ нему поспѣшно подошелъ штурманъ того судна, на которомъ Діомедъ пріѣхалъ въ Помпею, со словами:
— О, господинъ, на насъ обрушилось несчастіе! Большой корабль, нагруженный масломъ и стоявшій около насъ на якорѣ, при отплытіи наскочилъ на наше судно и сильно повредилъ его. Поди, господинъ, и взгляни самъ, что сталось съ нимъ!
Къ своему большому неудовольствію Діомеду пришлось оставить своихъ друзей и пойти съ невольникомъ къ берегу. Оказалось, что судно немного пострадало; только руль былъ поврежденъ, два весла сломаны и сорвано нѣсколько рѣзныхъ украшеній. Діомедъ тутъ же поручилъ живущему у гавани судостроителю исправить всѣ поврежденія и остался еще нѣкоторое время на берегу, чтобы присутствовать при началѣ работы. Съ наступленіемъ ночи онъ отправился въ домъ Пансы, въ полной увѣренности, что отецъ и сынъ уже вернулись изъ темницы. Но онъ засталъ въ перистилѣ только жену и дочь эдила, которыя, тревожась долгимъ отсутствіемъ мужчинъ, хотѣли послать нѣсколько невольниковъ, чтобы розыскивать ихъ. Діомедъ, знавшій, гдѣ находились его друзья, успокоилъ обѣихъ женщинъ и сталъ имъ разсказывать, про свое приключеніе съ судномъ. Однако, когда прошло время ужина, а Панса и Клавдій всё еще не возвращались, хозяйка дома снова начала тревожиться и отправила трехъ невольниковъ съ приказаніемъ узнать, гдѣ находится ихъ господинъ.
— Эдилъ навѣрно отправился въ циркъ, чтобы наблюдать за работами на аренѣ, — замѣтилъ Діомедъ.
Одинъ изъ невольниковъ былъ посланъ въ циркъ за справками къ смотрителю тюрьмы. Не прошло и четверти часа, какъ невольникъ съ крикомъ и плачемъ вбѣжалъ въ комнату, гдѣ сидѣли въ ожиданіи Діомедъ и хозяйка дома.
— О, несчастіе! — крикнулъ онъ, задыхаясь; — о, горе мнѣ, который долженъ сообщить тебѣ, благородная госпожа, страшное извѣстіе!
Затѣмъ онъ разсказалъ, что эдилъ, во время обхода тюрьмы, былъ арестованъ вмѣстѣ со своимъ сыномъ по приказанію дуумвира и теперь находится въ заключеніи.
— Какое несчастіе! — сказала Лелія, жена эдила, обращаясь къ Діомеду. — Посовѣтуй, другъ мой, что намъ теперь дѣлать.
Но напрасно Діомедъ напрягалъ свои мысли, чтобы найти хоть слово утѣшенія для несчастной женщины. Неожиданный ударъ сильно поразилъ его. Онъ слишкомъ хорошо зналъ, что подозрѣнія противъ Пансы въ его тайномъ сочувствій назареямъ имѣли дѣйствительныя основанія, и печальныя послѣдствія его ареста, не подлежали для него никакому сомнѣнію.
— Я не стану, Лелія, — сказалъ онъ, наконецъ — обманывать тебя пустыми утѣшеніями и ложными надеждами. Ты должна, не теряя мужества, смотрѣть твердо въ глаза ужасной опасности; только тогда, можетъ быть, возможно будетъ спасти нашихъ друзей. Панса — назарей, — продолжалъ онъ шепотомъ, наклоняясь къ смертельно испуганной женщинѣ, — такъ же, какъ и твой сынъ Клавдій, какъ и я. Но не теряй надежды на спасете, Лелія; и прежде всего — онъ взялъ безсильно висѣвшую руку несчастной — довѣрься мнѣ вполнѣ! Какъ я ни молодъ, я все таки обладаю достаточной силой, чтобы выступить противъ жрецовъ и вырвать изъ ихъ когтей вѣрную добычу. И хотя-бы мнѣ пришлось пожертвовать жизнью и состояніемъ для того, чтобы спасти моего гостепріимнаго хозяина и единовѣрца — эта попытка будетъ сдѣлана!
Съ этими словами онъ открылъ дверь, чтобы уйти. Снизу донеслись жалобные, вопли невольниковъ, оплакивавшихъ своего добраго господина, какъ мертваго. Тогда только бѣдной Леліи стала ясна вся безотрадность. ея положенія. Съ громкимъ стономъ она упала въ кресло и закрыла лицо руками.
Но не долго она оставалась въ этомъ положеніи. Собравъ всю свою силу, она вскочила съ мѣста.
— Діомедъ навѣрно знаетъ средство дать заключеннымъ возможность бѣжать; надо и мнѣ приготовиться къ бѣгству.
Эта мысль оживила ее, и съ помощью дочери и старой служанки она стала собирать всѣ драгоцѣнности и наличныя деньги, какія были въ домѣ. За этимъ занятіемъ засталъ ее Діомедъ, вернувшись домой. Одобривъ ея приготовленія, онъ сказалъ ей:
— Теперь, Лелія, тебѣ надо подумать объ отдыхѣ; помощь придетъ, по всей вѣроятности, лишь черезъ нѣсколько дней, а до того времени мы успѣемъ спокойно все приготовить.
Но Лелія и слышать не хотѣла о снѣ. Діомедъ тоже былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы уснуть. Онъ усадилъ ее въ покойное кресло и, усѣвшись около нея, сталъ разсказывать ей всѣ событія послѣдняго времени, начиная съ ихъ перваго посѣщенія тюрьмы и до того дня, когда Панса принялъ вѣру назареевъ.
— Надежда спасти нашихъ близкихъ, къ сожалѣнію не велика, — закончилъ онъ свой разсказъ, — но я не оставлю ни одного средства не испробованнымъ. Сегодня вечеромъ, выйдя изъ дому, я направился прежде всего къ гавани. Мое судно, вновь исправленное, спокойно колыхалось у берега, но на мой зовъ никто не откликался. Я обошелъ одну за одной всѣ грязныя таверны, лежащія у гавани, въ которыхъ моряки обыкновенно проводятъ свои досуги, въ надеждѣ найти кого-нибудь изъ моихъ людей. И дѣйствительно, въ одномъ изъ грязнѣйшихъ трактировъ я нашелъ своего штурмапа, который весело проводилъ время въ кругу своихъ товарищей. Сдѣлавъ ему выговоръ за то, что онъ оставилъ судно безъ присмотра, я сталъ съ нимъ совѣтоваться. Узнавъ отъ него, что при дующемъ теперь южномъ вѣтрѣ корабль можетъ скорѣе прійти въ Римъ, чѣмъ гонецъ сухимъ путемъ, я велѣлъ ему сейчасъ же готовиться къ отплытію. Пока онъ дѣлалъ свои приготовленія, я, сидя въ трактирѣ, пропитанномъ отвратительнымъ запахомъ жареной рыбы и сквернаго вина, при свѣтѣ дымящей лампочки написалъ къ отцу два письма одинаковаго содержанія, изъ которыхъ одно далъ штурману, а съ другимъ отправилъ гонца въ Римъ сухимъ путемъ, приказавъ ему при первой возможности нанять по дорогѣ верховую лошадь или повозку. Я, снабдилъ обоихъ гонцовъ достаточнымъ количествомъ денегъ и обѣщалъ кромѣ того значительную сумму тому, кто раньше прибудетъ въ Римъ. Оба они уже въ пути. Вотъ все, что я успѣлъ сдѣлать. Если этотъ первый шагъ увѣнчается успѣхомъ, я пойду къ смотрителю тюрьмы и постараюсь его подкупить. Я думаю, что и это мнѣ удастся, такъ какъ онъ вольноотпущенникъ твоего супруга. У меня двоякая надежда. Во-первыхъ, можетъ быть, мой отецъ употребитъ свое вліяніе для того, чтобы спасти Пансу. Но такъ какъ это представляетъ большую опасность для него самого, то, по всей вѣроятности, онъ ограничиться тѣмъ, что пришлетъ значительную сумму денегъ, и тогда намъ останется дѣйствовать подкупами, и тому подобными средствами. Ты видишь, Лелія, что я пользуюсь всѣми средствами, чтобы спасти твоего супруга и сына, и что я не теряю надежды. Не теряй и ты мужества и будь каждую минуту готова къ бѣгству.
Лелія, рыдая, обняла мужественнаго юношу и умоляла его не оставлять ее, но и не бросаться, очертя голову, въ опасность. Діомедъ успокоилъ ее, какъ могъ, и уговорилъ отправиться, наконецъ, на покой. Когда же Лелія удалилась въ свои комнаты, онъ снова вышелъ изъ дому, надѣясь, что прогулка въ рощѣ на берегу залива охладитъ его взволнованную кровь.
Блѣдная полоса на востокѣ возвѣщала пробужденіе дня, когда Діомедъ оставилъ за собой узкія улицы города.
ГЛАВА IX.
Разбитая надежда.
править
Діомедъ охотно сейчасъ же повернулъ бы обратно, потому что едва онъ вступилъ въ рощу, какъ на встрѣчу ему показался человѣкъ, въ которомъ онъ узналъ Арбазеса. Діомедъ хотѣлъ было скрыться на боковой дорожкѣ, но уже было поздно: Арбазесъ замѣтилъ юношу, и громкій голосъ его уже издали донесся до него,
— Привѣтствую тебя, Діомедъ, сынъ Антенора! Если ты ничего не имѣешь противъ этого, то пройдемся вмѣстѣ.
Діомедъ отвѣтилъ на привѣтствіе съ вѣжливостью, на какую былъ способенъ въ эту минуту.
— Ты, кажется, не въ духѣ, ты грустенъ, — продолжалъ жрецъ, не смущаясь холодностью юноши. — У тебя, конечно, есть основаніе грустить! Я знаю по себѣ, какъ больно дѣлается, когда милый твоему сердцу другъ вдругъ явится передъ тобою въ образѣ отвергнутаго богами нечестивца и преступника. Во всей Помпеѣ я никого такъ не любилъ какъ Пансу, который теперь…
— Ты любилъ Пансу? — проговорилъ юноша, которому вся кровь бросилась въ лицо. — Ты…
— Отчего же ты не договариваешь, Діомедъ? Скажи то, что ты хотѣлъ сказать: — ты, который довелъ несчастнаго до темницы и доведешь его еще до арены, гдѣ ему предстоитъ быть растерзаннымъ голодными звѣрями! — Да, мой молодой, другъ, это такъ и есть, я не могу и не хочу отрицать этого; и все таки я люблю Пансу! Я люблю его такъ, какъ могъ бы любить только брата! Никакія слова не могутъ выразить горя, которое разрывало мое сердце, когда предо мною открылось преступленіе моего ближайшаго друга, и когда я увидѣлъ вдругъ тотъ путь, по которому мнѣ, какъ гражданину и жрецу, повелѣвала идти моя совѣсть. О, какъ счастливъ я былъ бы, если бы могъ избавиться отъ этого ужаснаго выбора между голосомъ любви и голосомъ долга! Но для меня не было иного выхода изъ этого положенія; то, что я сдѣлалъ, я, долженъ былъ сдѣлать, чтобы самому не стать предателемъ.
Хитрому жрецу, такъ ловко скрывшему свои злыя намѣренія подъ маской строгой честности, не трудно было бы обмануть честнаго и довѣрчиваго юношу, если бы Діомеду нѣсколькими днями раньше и почти на томъ же самомъ мѣстѣ случайно не пришлось бытъ свидѣтелемъ разговора двухъ жрецовъ, раскрывшаго передъ нимъ душу презрѣннаго Арбазеса, полную злобы и, коварства. Лицемѣрныя слова жреца наполнили его. сильнѣйшимъ негодованіемъ, но онъ не посмѣлъ его высказать, боясь ухудшить этимъ положеніе несчастнаго Пансы или предать самого себя въ руки этого ужаснаго человѣка.
— Я не отрицаю, — началъ онъ сдержанно, — что участь моего бѣднаго, друга и, его превосходнаго отца наполняетъ мое сердце жалостью и печалью, и я много, очень много далъ бы, чтобы помочь имъ выйти изъ этого отчаяннаго положенія. Арбазесъ, ты принадлежишь къ однимъ изъ самыхъ сильныхъ., — да нѣтъ, ты могущественнѣе всѣхъ въ этомъ городѣ. Если бы ты только захотѣлъ, Арбазесъ, если бы ты помогъ мнѣ освободить заключенныхъ тѣмъ или другимъ способомъ, я бы цѣлое состояніе положилъ къ твоимъ ногамъ и на колѣняхъ сталъ бы благодарить тебя.
Арбазесъ съ насмѣшливой улыбкой отступилъ назадъ.
— Мальчишка, — сказалъ онъ съ насмѣшкой, — знаешь ли ты, съ кѣмъ ты говоришь? Радуйся, ничтожный червякъ, что случай помогъ тебѣ ускользнуть отъ меня, когда я поймалъ тѣхъ двухъ тайныхъ назареевъ. Я знаю, ты принадлежишь къ той же шайкѣ и потому такъ горячо заступаешься за пойманныхъ измѣнниковъ! — Нѣтъ, Арбазеса нельзя подкупить! Берегись, какъ бы и тебѣ не попасть въ тюрьму, а оттуда въ когти львовъ!
Съ злымъ смѣхомъ египтянинъ пошелъ дальше, оставивъ Діомеда совершенно уничтоженнымъ. Обернувшись еще разъ, онъ кинулъ торжествующій взглядъ на юношу, стоявшаго въ позѣ полнаго отчаянія, и крикнулъ ему:
— Не вздумай только строить плановъ бѣгства; всѣ караулы удвоены, и бѣжать изъ тюрьмы невозможно. Не пробуй также подкупить новаго смотрителя тюрьмы; онъ преданъ мнѣ душой и тѣломъ и при малѣйшей попыткѣ съ твоей стороны заставитъ караульныхъ солдатъ арестовать тебя. А пока, желаю тебѣ всякаго благополучія!
Развѣвающаяся тога жреца давно уже исчезла за кустами, а Діомедъ все еще стоялъ на томъ же мѣстѣ. Онъ былъ совершенно уничтоженъ этимъ разговоромъ. Всѣ его планы были разбиты… Но Діомедъ не долго предавался отчаянію.
Отчего онъ щадитъ меня? — подумалъ онъ. — Вѣдь онъ могъ бы и меня арестовать, это не подлежитъ сомнѣнію. Боится-ли онъ вліянія моего отца? — или онъ преслѣдуетъ какіе-нибудь другіе планы? Во всякомъ случаѣ, онъ хотѣлъ меня напугать; а это хорошій знакъ, это доказываетъ, что онъ меня боится, и подаетъ надежду на успѣхъ въ случаѣ бѣгства!
Утреннее солнце показалось уже изъ-за горъ, когда Діомедъ, одолѣваемый грустными мыслями, медленно приблизился къ амфитеатру. — Въ самомъ дѣлѣ, на мѣстѣ прежняго смотрителя былъ теперь другой человѣкъ, котораго Діомедъ уже раньше видѣлъ въ обществѣ жреца. Онъ съ грустью направился къ форуму. Къ его большому удивленію, огромная площадь, несмотря на ранній часъ, была вся наполнена людьми. Тутъ только онъ вспомнилъ, что, по всей вѣроятности, въ одной изъ трехъ небольшихъ, окруженныхъ колоннами, залъ, ограничивающихъ площадь съ одной стороны, происходитъ допросъ заключенныхъ.
„Имъ не придется прибѣгать къ пыткамъ, этимъ палачамъ; я убѣжденъ, что оба сознаются послѣ перваго же вопроса. Когда-то я буду тамъ стоять?“ — думалъ онъ.
Въ толпѣ только и говорили, что объ арестѣ Пансы и его сына. Діомедъ сталъ вслушиваться въ разговоры; ему интересно было узнать, какъ относится народъ къ событіямъ минувшей ночи. Злые языки, вѣроятно, подкупленные жрецомъ, распространяли самые нелѣпые слухи, которые тѣмъ охотнѣе принимались на вѣру, чѣмъ невѣроятнѣе они были. Сказки о похищеніи городскихъ денегъ, о цѣлыхъ шайкахъ заговорщиковъ, которые собирались поджечь городъ и глава которыхъ, Панса, былъ къ счастью пойманъ и арестованъ; ужаснѣйщія преувеличенія дѣйствительныхъ событій — конечно, не въ пользу арестованныхъ — выслушивались съ полнымъ довѣріемъ и передавались дальше. И среди всѣхъ этихъ людей, изъ которыхъ многіе были обязаны Пансѣ благодѣяніями, которые гордились тѣмъ, что могли называть его своимъ другомъ, которые ловили его улыбку, ласковое слово, кивокъ головы — теперь не нашлось ни одного, кто бы сказалъ хоть одно слово въ его пользу. Діомеду больно было видѣть такое отношеніе толпы къ бывшему эдилу. Онъ собирался уже уйти, когда къ своему большому удовольствію увидалъ квестора Главкія, съ грустнымъ видомъ выходящаго изъ зданія суда. Замѣтивъ молодого римлянина, квесторъ подошелъ къ нему, дружески поздоровался съ нимъ и сказалъ нѣсколько сочувственныхъ словъ по поводу ужасной участи Пансы. Эти слова глубоко обрадовали Діомеда.
— И ты, Главкій, — сказалъ юноша, — озабоченъ участью эдила и желаешь ему помочь? О, какъ я тебѣ благодаренъ! Пойдемъ сейчасъ же къ представителямъ города и посмотримъ, что мы можемъ сдѣлать, чтобы отвратить величайшую опасность отъ головы дорогого намъ человѣка!
— Это намъ не поможетъ, — возразилъ Главкій задумчиво — Дуумвиръ теперь въ судѣ и сильно настроенъ противъ Пансы. Но пойдемъ къ сенатору Салюстію, онъ мой другъ и, можетъ быть, склонится на мой просьбы хлопотать за Пансу въ Римѣ вмѣстѣ съ твоимъ отцомъ.
Оба тотчасъ же отправились въ домъ Салюстія.
— Мнѣ кажется, намъ нечего особенно разсчитывать на успѣхъ, — сказалъ Главкій, покуда они дожидались въ роскошномъ атріумѣ возвращенія раба, который пошелъ доложить о нихъ. — Сенаторъ — старый ворчунъ, который находитъ единственное удовольствіе въ бояхъ гладіаторовъ и звѣрей и только для предполагавшихся игръ пріѣхалъ въ городъ изъ своей виллы. Онъ былъ страшно золъ, когда Панса отмѣнилъ игры; возможно, что онъ и теперь еще сердится за это на эдила.
— Къ сожалѣнію, я слишкомъ хорошо знаю, о квесторъ, насколько вѣрно твое мнѣніе о Салюстіи, — возразилъ Діомедъ. — Я знаю сенатора; когда онъ пріѣзжаетъ въ Римъ, онъ посѣщаетъ иногда моего отца.
Невольникъ возвратился и повелъ обоихъ посѣтителей въ садъ, въ глубинѣ котораго они увидѣли хозяина дома, отдыхающаго на мягкой скамьѣ съ книгой въ рукахъ. При приближеніи гостей Салюстій всталъ и привѣтствовалъ ихъ вѣжливо, но холодно.
Возобновивъ старое знакомство съ сенаторомъ и сказавъ ему много лестнаго по поводу его дѣйствительно прекраснаго сада и великолѣпнаго дома, Діомедъ, поддерживаемый, по мѣрѣ возможности, Главкіемъ, осторожно изложилъ ему цѣль своего посѣщенія. Къ сожалѣнію, Главкій не ошибся въ своихъ предположеніяхъ. Салюстій твердо и опредѣленно отклонилъ всякое вмѣшательство съ своей стороны, выразилъ удивленіе, что Діомедъ такъ горячо заступается за предателя и богооступника, и увѣрилъ его, что и отецъ его не сможетъ и не захочетъ ничего сдѣлать для Пансы.
Вскорѣ посѣтители поднялись и, отклонивъ холодное приглашеніе хозяина дома позавтракать съ нимъ, ушли грустные и задумчивые. Несмотря на дружеское отношеніе квестора къ нему, Діомедъ не рѣшался все-таки вполнѣ довѣриться ему и потому, не сообщая ему ничего о своихъ планахъ бѣгства, простился, хотя и неохотно, съ единственнымъ сочувствующимъ ему человѣкомъ:
До крайней степени измученный, юноша, наконецъ, вернулся въ гостепріимный домъ несчастнаго эдила и незамѣтно прокрался въ комнату, служившую до сихъ поръ ему съ Клавдіемъ общей спальней. При видѣ пустой кровати друга, горе въ первый разъ одолѣло его, и съ громкимъ рыданіемъ онъ бросился на эту кровать. Но утомленный организмъ предъявилъ свои права, и когда, скоро послѣ того, заботливая хозяйка дома заглянула въ комнату, она нашла юношу крѣпко спящимъ.
ГЛАВА X.
Въ баняхъ.
править
— Главкій! — воскликнулъ жрецъ Лепидій, столкнувшись съ квесторомъ у дверей общественныхъ бань, находившихся позади храма Юпитера. — Вотъ это славно, мы можемъ купаться вмѣстѣ.
Но Главкій не былъ расположенъ разговаривать и довольно нелюбезно отвѣтилъ на привѣтствіе веселаго жреца. Тотъ, однако, нисколько не смутился такимъ холоднымъ пріемомъ и болтливо продолжалъ:
— Давно я не проводилъ такой скверной ночи, какъ сегодняшняя. Напрасно я ворочался съ боку на бокъ, принялъ двойную дозу снотворнаго, заставилъ невольника обмахивать себя — ничего не помогало. Клянусь Юпитеромъ! я думаю, что участь несчастнаго Пансы не давала мнѣ заснуть. Ему, бѣдняжкѣ, плохо пришлось.
— Ему придется еще хуже, — замѣтилъ Главкій мрачно.
— Какъ, разве судъ произнесъ уже приговоръ? Неужели его осудили?
— Развѣ ты еще не знаешь? Вѣдь весь городъ говоритъ объ этомъ. Смерть на аренѣ, конфискація имущества и ссылка семьи въ Испанію — вотъ приговоръ суда. Его сынъ, какъ, несовершеннолѣтній, отдѣлается нѣсколькими годами заключенія. — Кто находитъ въ этомъ удовольствіе, можетъ увидѣть черезъ нѣсколько дней, какъ эдилъ сдѣлается добычей тигра наравнѣ съ негодяями и преступниками: Это ужасно!
— Собственно говоря, — возразилъ Лепидій серьезно, — такое равенство передъ закономъ доставляетъ мнѣ все-таки удовлетвореніе, какъ мнѣ ни жалко бѣднаго Пансу. Когда видишь, что богатый эдилъ, несмотря на свои виллы, корабли и сундуки, наполненные деньгами, за одинаковое преступленіе подвергается такому же наказанію, какъ этотъ нищій назарей, тогда, мнѣ кажется, невольно преисполняешься уваженіемъ къ безпристрастію и неподкупности римскихъ судей.
— Лепидій, ты это серьезно говоришь? — воскликнулъ Главкій въ величайшемъ изумленіи. — Еслибы онъ, этотъ упрямецъ Панса, только попробовалъ подкупить судей, — хотѣлъ бы я тогда посмотрѣть, что сталось бы съ ихъ неподкупностью! Но какъ онъ прежде и самъ никогда не принималъ подарковъ, которыми пробовали его подкупить, такъ и теперь съ величайшей энергіей отклоняетъ всѣ болѣе или менѣе прозрачные намеки судей. Еще сегодня утромъ, въ послѣднемъ засѣданіи суда, дуумвиръ, который страшно, боится такихъ, возбуждающихъ всеобщее вниманіе, приговоровъ, далъ ему снова возможность вывернуться. Но и онъ, и сынъ его съ непонятнымъ упорствомъ повторяютъ, что они вѣрятъ въ Іисуса Христа, что наши боги не боги и что они не хотятъ приносить имъ жертвъ. Еслибы онъ захотѣлъ помахать нѣсколько разъ кадильницей передъ статуей нашего великаго государя, то судъ удовлетворился бы этимъ и назначилъ бы ему легкое наказаніе. Но онъ не согласился даже на такую ничтожную уступку. Чтожъ, другого исхода и не можетъ быть.
Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до окруженнаго колоннами двора, куда ихъ пропустили за небольшую плату. По серединѣ двора двое сильныхъ молодыхъ людей боролись, упражняя свои мускулы. Кругомъ множество мужчинъ сидѣли, стояли или расхаживали но двору, горячо обсуждая злобу дня — осужденіе эдила. Главкій и Лепидій усѣлись на освободившейся въ эту минуту скамьѣ, чтобы отдохнуть послѣ ходьбы, и Лепидій снова возобновилъ прерванный разговоръ.
— Значитъ, онъ въ самомъ дѣлѣ осужденъ? Бѣдный Панса! Какъ, однако, будетъ радоваться жрецъ Изиды заварившій всю эту исторію!
— У Арбазеса мало причинъ радоваться, — возразилъ серьезно квесторъ. — Молодой Клавдій разсказалъ на судѣ, что онъ разъ подслушалъ въ рощѣ разговоръ двухъ жрецовъ, которые самымъ откровеннымъ образомъ говорили о томъ, что надо всякими обманами поддерживать въ народѣ заблужденіе относительно назареевъ и возбуждать народъ противъ нихъ. Панса въ свою очередь объявилъ, что всѣ жрецы обманщики, и разсказалъ нѣсколько такихъ продѣлокъ со стороны жрецовъ, за которыя слѣдовало бы привлечь ихъ къ отвѣтственности. Если все это правда, то это далеко не служитъ къ чести твоего сословія, Лепидій. Но Арбазесъ по своему обыкновенію перекричалъ его, и этимъ дѣло кончилось. Однако, я долженъ сознаться, что на меня все это произвело далеко не пріятное впечатлѣніе. Правда, я никогда не интересовался особенно вопросами вѣры; я читаю свои молитвы, приношу жертвы богамъ, какъ каждый порядочный человѣкъ и, клянусь Изидой! — мало интересуюсь тѣмъ, легкомысленный-ли и вѣтренный человѣкъ жрецъ, какъ ты, другъ Лепидій, или же хитрецъ и шпіонъ, какъ этотъ Арбазесъ. Но что меня прямо обманываютъ, водятъ за босъ при помощи оракуловъ и тому подобныхъ выдумокъ — этого я никакъ не предполагалъ; и я горько сожалѣю, что на-дняхъ своей глупой болтовней у дуумвира помогъ Арбазесу погубить Пансу и что благодаря этому я сегодня въ судѣ былъ вынужденъ неблагопріятно говорить о немъ. — Но что съ тобой, Лепидій? Ты боленъ? У тебя губы бѣлѣе мрамора!
— Ничего, это пройдетъ, — отвѣтилъ Лепидій, вставая; онъ попробовалъ улыбнуться, хотя послѣ разсказа Главкія о подслушанномъ ночпомъ разговорѣ его съ Арбазесомъ ему было совсѣмъ не до смѣха. — Это припадокъ головокруженія; такой припадокъ былъ у меня уже сегодня утромъ. Я сегодня лучше не буду купаться, а пойду домой и лягу. Прощай!
Квесторъ былъ сильно пораженъ внезапной перемѣной, происшедшей въ жрецѣ, причина которой была ему неизвѣстна. Только когда нѣкоторые встрѣченные имъ во дворѣ бань знакомые подтвердили, что они никогда еще не видали Лепидія такимъ блѣднымъ и разстроеннымъ, у него явилось подозрѣніе, что Лепидій чувствуетъ за собой какую-то вину — что онъ, можетъ быть, и былъ тотъ самый жрецъ, разговоръ котораго съ Арбазесомъ подслушалъ сынъ эдила. Полный тяжелыхъ мыслей, онъ отправился наконецъ, въ аподитерій (комнату для раздѣванія), гдѣ услужливые невольники сняли съ него одежду и повѣсили ее на вбитые въ стѣну крюки. Въ этой полутемной комнатѣ было только одно окнонавверху въ стѣнѣ, съ толстымъ стекломъ, плохо пропускавшимъ свѣтъ, такъ что лишь съ трудомъ можно было разглядѣть на этой стѣнѣ прекрасныя фрески, изображавшія борьбу титановъ. Кругомъ вдоль стѣнъ были устроены каменныя скамьи, безукоризненно чистый полъ былъ выложенъ мозаикой.
Закутавшись въ широкій плащъ, поданный ему невольникомъ, Главкій вступилъ въ фригидарій (холодную баню). Сквозь окно въ потолкѣ солнечный свѣтъ проникалъ въ круглую сводчатую комнату, посреди которой сверкалъ бассейнъ съ водой; четыре ниши въ стѣнахъ съ удобными сидѣньями предназначались для отдыхающихъ и ожидающихъ очереди. Но свѣжесть холодной воды показалась непріятной старѣющему и нѣсколько изнѣженному квестору. Онъ быстро повернулся и, пройдя аподитерій, вошелъ черезъ другую дверь въ тепидарій, отапливавшійся переносною печью. Покуда пріятная теплота разливалась по его членамъ, онъ равнодушнымъ взоромъ оглядывалъ тонкой работы прекрасный мозаичный полъ и красивыя глиняныя статуи, поддерживавшія богато отдѣланный лѣпными украшеніями потолокъ. Согрѣвшись, онъ отправился въ каньдарій — теплую баню. Бассейнъ былъ наполненъ помпеянами, изъ которыхъ одни съ серьезнымъ достоинствомъ, другіе болтая и смѣясь, но всѣ съ одинаковымъ наслажденіемъ полоскались въ теплой водѣ. Все еще поглощенный мыслями и Лепидіи и Арбазесѣ, Главкій усѣлся на одной изъ скамей и сталъ ждать своей очереди.
— Я долженъ узнать правду относительно образа дѣйствій этихъ жрецовъ! — проговорилъ онъ, наконецъ, быстро влѣзъ въ мраморный бассейнъ и, выйдя изъ него черезъ нѣсколько минутъ, велѣлъ невольнику окатить себя холодной водой въ нишѣ у противоположной стѣны. Затѣмъ онъ поспѣшно вернулся въ тепидарій. Тамъ его встрѣтили невольники съ щетками и жесткими полотенцами, натерли его тѣла до-красна, вытерли затѣмъ благовонными маслами и, наконецъ, проводили нетерпѣливаго квестора въ аподитерій. Главкій торопливо одѣлся и хотѣлъ быстро пройти мимо собравшейся у входа въ бани толпы мужчинъ, когда рѣзкій голосъ, раздавшійся вблизи его, заставилъ его замедлить шаги и прислушаться,
Говорившій былъ довольно полный человѣкъ, принадлежавшій къ классу ремесленниковъ; его окружала толпа помпеянъ, съ любопытствомъ прислушивавшихся къ его разсказу.
— Нашъ новый эдилъ выписалъ изъ Рима четырехъ знаменитыхъ гладіаторовъ; ихъ уже привезли сюда и помѣстили вмѣстѣ съ другими гладіаторами. Граждане, у насъ будутъ на этотъ разъ такія игры, какія даже въ Римѣ не часто бываютъ! Да здравствуетъ новый эдилъ!
Слова эти были встрѣчены шумнымъ одобреніемъ. Появившійся между тѣмъ греческій невольникъ влѣзъ на скамью и крупными буквами сталъ писать на предназначенной для этой цѣли бѣлой таблицѣ на стѣнѣ (album) возвѣщеніе о давно ожидаемыхъ играхъ. Присутствовавшіе съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдили за движеніями его руки, и когда онъ написалъ послѣднія слова: „Христіанинъ Андрей будетъ бороться со львомъ, а бывшій эдилъ, Панса, съ тигромъ“, — громкій возгласъ одобренія вырвался изъ всѣхъ устъ; раздались крики: „да здравствуетъ устроитель игръ! да здравствуетъ новый эдилъ“! — такъ гулко отдавшіеся подъ сводами зданія, что баньщики, невольники и купающіеся прибѣжали, чтобы узнать, въ чемъ дѣло.
Главкій былъ пораженъ извѣстіемъ объ участи, ожидающей Пансу, хотя онъ ничего хорошаго и не могъ ожидать для него; а непостоянство толпы, съ восторгомъ привѣтствовавшей гибель недавно еще обожаемаго благодѣтеля, глубоко возмутило его. Гнѣвно пробормотавъ что-то объ ослахъ, которые безбоязненно топчутъ копытами и бьютъ мертваго льва, онъ вышелъ изъ бань и направился къ стоящему напротивъ храму Юпитера, чтобы справиться о состояніи Лепидія и причинѣ его внезапнаго нездоровья. Но къ немалому своему удивленію онъ узналъ, что Лепидій и не возвращался домой, а что его видѣли на форумѣ, горячо о чемъ то говорящимъ съ Арбазесомъ и другими жрецами.
ГЛАВА XI.
Гладіаторы.
править
Почти въ тоже самое время, когда Лепидій и квесторъ Главкій вступали въ общественныя бани, нашъ другъ Діомедъ сидѣлъ со старымъ штурманомъ Фульвіемъ и четырьмя рослыми чужестранцами въ каютѣ своего судна, вернувшагося изъ Рима. Онъ держалъ въ рукѣ распечатанное письмо, и на лицѣ его, въ послѣднее время столь мрачномъ, теперь сіялъ лучъ надежды.
— Я заставилъ таки своихъ людей поработать, — разсказывалъ Фульвій, — и наше судно, гонимое попутнымъ вѣтромъ, прибыло въ Римъ уже къ вечеру слѣдующаго дня. Я съ радостью замѣтилъ, а это вѣтеръ постепенно мѣняетъ направленіе къ западу, что давало намъ надежду на попутный вѣтеръ и для обратнаго пути, — Когда сенаторъ, твой отецъ, прочелъ твое письмо, онъ, казалось, сильно испугался. Въ глубокомъ волненіи онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по атріуму, какъ бы не зная, на что рѣшиться. Затѣмъ онъ быстро ушелъ въ своей таблиній (рабочая комната). Черезъ нѣкоторое время онъ позвалъ меня къ себѣ ѣ передалъ мнѣ это письмо и, еще кое-что, о чемъ навѣрное упомянуто въ письмѣ.
При послѣднихъ словахъ Фульвій улыбнулся и указалъ украдкой на четырехъ чужестранцевъ, какъ бы желая сказать: „имъ незачѣмъ знать объ этомъ“. Діомедъ кивнулъ головой, и старикъ продолжалъ:
— Затѣмъ онъ мнѣ далъ еще двухъ матросовъ и этихъ четырехъ молодцовъ и велѣлъ немедленно вернуться сюда. Мы сейчасъ же пустились въ обратный путь внизъ по Тибру, работая изо всѣхъ силъ. Наши четыре спутника усердно намъ помогали, и часъ тому назадъ мы прибыли сюда.
— Какъ хорошо, что ты сейчасъ же нашелъ меня, намъ нельзя терять времени, — отвѣтилъ Діомедъ — Который изъ васъ Бурбо? — прибавилъ онъ, заглянувъ въ письмо.
— Это я, — послышался грубый голосъ одного изъ четырехъ мужчинъ. — Твой отецъ, благородный сенаторъ, обѣщалъ намъ большую сумму денегъ, если мы благополучно доведемъ до конца опасное предпріятіе, которое ты намъ укажешь. И онъ съумѣлъ выбрать настоящихъ людей, — продолжалъ онъ, ударяя себя въ богатырскую грудь; — клянусь честью гладіатора, пять разъ одержавшаго побѣду на римской аренѣ — я погибну самъ или исполню то, что ты мнѣ прикажешь, хотя бы мнѣ пришлось извлечь Прозерпину изъ Гадеса![7]
— Нѣчто въ этомъ родѣ придется сдѣлать, — сказалъ Діомедъ, невольно улыбаясь хвастовству гладіатора. — Но, скажи мнѣ, твои товарищи понимаютъ нашъ языкъ? Мой отецъ пишетъ мнѣ, что двое изъ нихъ галлы, а одинъ германецъ.
Два гладіатора при этихъ словахь широко улыбнулись и стали увѣрять, что они достаточно понимаютъ римскій языкъ, чтобы слѣдить за разговоромъ. Только четвертый, великанъ по сложенію, сидѣлъ отвернувшись и не обращалъ никакого вниманія на то, что дѣлалось вокругъ него; густыя бѣлокурыя кудри падали ему на плечи, а мечтательный взглядъ голубыхъ глазъ былъ устремленъ на холмы Мизенскаго мыса, ограничивающаго съ сѣвера заливъ.
— И такъ, вотъ въ чемъ заключается ваша обязанность, — продолжалъ Діомедъ. — Вамъ надо спасти изъ тюрьмы трехъ заключенныхъ, которыхъ завтра ожидаетъ смерть на аренѣ въ когтяхъ дикихъ звѣрей.
— Клянусь сыномъ Майи (богиня полей и лѣсовъ)! — воскликнулъ первый изъ гладіаторовъ, Бурбо, — это не шуточное дѣло! Ты придумалъ, какъ это сдѣлать?
— Выслушайте меня! Теперь полдень; вечеромъ вы спрячете подъ платьемъ оружіе и съ закатомъ солнца придете къ амфитеатру. Я попытаюсь подкупить привратника тюрьмы, хотя у меня и не много надежды на это. Если это удастся, то вы окружите насъ, какъ только мы выйдемъ черезъ заднюю калитку, и проложите намъ путь къ берегу, если встрѣтятся какія нибудь препятствія. Фульвій раньше пойдетъсъ вами въ городъ, чтобы показать вамъ мѣстность. Я же между тѣмъ велю перенести на судно всѣ драгоцѣнности, какія находятся въ домѣ Пансы. Его мужественную жену, у которой уже давно все готово къ бѣгству, и дочь его я также заблаговременно доставлю на корабль. Если намъ удастся освободить заключенныхъ, то мы легко уйдемъ отъ преслѣдованій, потому что наглъ корабль идетъ быстро. Вотъ мой планъ.
— А вотъ, мой планъ, — воскликнулъ гладіаторъ Бурбо, все время внимательно слушавшій своего юнаго повелителя; — если тебѣ, о Діомедъ, не удастся подкупить привратника, то мы ихъ силой уведемъ изъ тюрьмы!
— Безумецъ! — воскликнулъ Фульвій, — ты непремѣнно хочешь быть, распятымъ на крестѣ и погубить насъ, всѣхъ, не принеся никакой пользы заключеннымъ?
— Не горячись такъ, старина, — отвѣтилъ смѣясь смѣльчакъ, — вѣды ты же еще не знаешь моего плана, внушеннаго мнѣ, должно быть, самимъ Меркуріемъ. Выслушай меня, мой юный повелитель, и суди самъ! Я совѣтую тебѣ сегодня же отправиться къ дуумвиру и просить его разрѣшить четыремъ гладіаторамъ, которыхъ ты выписалъ изъ Рима, участвовать въ завтрашнихъ бояхъ. Онъ, безъ сомнѣнія, съ радостью дастъ разрѣшеніе, и такимъ образомъ наше присутствіе объяснится просто и никому не покажется подозрительнымъ. Въ то-же время намъ будетъ открытъ безпрепятственный доступъ на арену, въ тюрьмы, и — прибавилъ онъ, уловивъ сверкающій взоръ Діомеда и выраженіе одобренія на его лицѣ — если хитрый богъ, внушившій мнѣ эту мысль, не оставитъ насъ и дальше, то, безъ сомнѣнія, наше предпріятіе увѣнчается успѣхомъ!
— Улицы будутъ совершенно пусты, и всеобщее вниманіе будетъ обращено на игры, — прибавилъ штурманъ Фульвій, теперь примирившійся съ планомъ Бурбо. — Дружище, на твоей бычачьей шеѣ сидитъ не глупая голова!
Діомедъ поднялся.
— Я отправляюсь, сейчасъ же сдѣлать всѣ нужныя приготовленія. Твой планъ, Бурбо, превосходенъ; если мнѣ не удастся подкупить привратника, то намъ останется только надѣяться на нашу силу. Одно только пугаетъ меня — если вы погибнете на аренѣ, то мы лишимся послѣдняго средства спасти заключенныхъ.:
Съ гордой улыбкой Бурбо посмотрѣлъ на своихъ товарищей и возразилъ:
— Эту, заботу предоставь намъ, господинъ. Мужи, побѣдившіе лучшихъ борцовъ Рима, не боятся тупыхъ шпоръ помпеянскихъ пѣтуховъ. И если даже одинъ изъ насъ будетъ раненъ или убитъ, то двое другихъ справятся съ половиной населенія Помпеи, если оно вздумаетъ возстать противъ насъ.
Послѣднія слова хвастуна снова вызвали улыбку на серьезномъ лицѣ Діомеда.
— Если ты завтра такъ же проворно будешь дѣйствовать мечомъ, какъ сегодня языкомъ, то успѣхъ будетъ несомнѣненъ. Сообщите вашему германскому товарищу какъ можно яснѣе планъ нашего предпріятія и исполняйте въ мое отсутствіе всѣ распоряженія штурмана, какъ будто бы это были мои собственныя. А теперь оставьте насъ; мнѣ надо поговорить съ штурманомъ. Будьте каждую минуту готовы дѣйствовать, вы знаете награду, которая васъ ждетъ въ случаѣ успѣха!
Когда гладіаторы, послѣ многократныхъ увѣреній въ своей преданности и мужествѣ, — удалились, Фульвій осторожно заперъ дверь каюты и, приподнявъ одну изъ досокъ, прикрывавшихъ полъ, вытащилъ изъ подъ нея четыре тяжелыхъ _ кошелька. Діомедъ осмотрѣлъ печати на шнуркахъ, обвязывавшихъ кошельки; онѣ были нетронуты.
— Хорошо, старина, — похвалилъ онъ Фульвія, — я буду помнить твою преданность!
Затѣмъ онъ спряталъ два кошелька подъ платьемъ и, велѣвъ сдѣлать тожё самое штурману, направился съ нимъ къ дому Пансы. Тамъ онъ прежде всего поспѣшилъ въ свою спальню, чтобы спрятать свое золото, затѣмъ отпустилъ штурмана, напомнивъ ему предварительно еще разъ всѣ необходимыя мѣры, а самъ пошелъ къ женѣ Пансы, которую засталъ въ перистилѣ. Ея руки машинально, работали надъ тонкимъ рукодѣліемъ, но заплаканные глаза, морщины, пересѣкавшія лобъ, и горестныя складки вокругъ рта ясно говорили, что мысли ея витали далеко отъ работы, въ мрачныхъ подземельяхъ амфитеатра, гдѣ находились ея мужъ и сынъ. Она знала уже страшный приговоръ; тотчасъ же по закрытіи засѣданія ликторы объявили ей рѣшеніе суда и приказали оставить въ теченіе двадцати четырехъ часовъ домъ, который отнынѣ принадлежалъ городу.
— Радуйся, Лелія, и надѣйся! — воскликнулъ Діомедъ, увидѣвъ ее.
Подсѣвъ къ ней, онъ разсказалъ ей о возвращеніи судна изъ Рима и о томъ, что отецъ его не могъ, не губя себя, выступить въ защиту Пансы, но что онъ прислалъ четырехъ храбрыхъ гладіаторовъ и большія суммы золота. Затѣмъ онъ посвятилъ ее во всѣ свои планы и попросилъ быть готовой къ бѣгству. Отклонивъ выраженія благодарности взволнованной матроны, онъ поспѣшилъ къ дуумвиру. Тотъ принялъ сына римскаго сенатора Антенора со всѣмъ почетомъ и съ готовностью далъ разрѣшеніе на участіе въ бояхъ четырехъ гладіаторовъ Діомеда. Точно такъ же въ отвѣтъ на заявленіе Діомеда, что онъ хотѣлъ бы какъ можно скорѣе, уѣхать изъ Помпеи, онъ разрѣшилъ ему перенести свои вещи изъ дома Пансы на корабль и велѣлъ даже двумъ ликторамъ проводить молодого римлянина до пристани, чтобы защитить его отъ преслѣдованій толпы и жрецовъ. Онъ хорошо зналъ, что эти послѣдніе тщательно оберегали домъ Пансы, для того, чтобы помѣшать вынести изъ него что либо въ пользу семьи несчастнаго эдила», которая скоро должна была остаться безъ крова.
Такой удачи Діомедъ не ожидалъ. Это небольшой багажъ не показался бы тяжелымъ и одному невольнику; теперь же онъ нагрузилъ двадцать невольниковъ всѣмъ, что было драгоцѣннаго въ домѣ, и въ то время какъ они, въ сопровожденіи обоихъ ликторовъ и въ присутствіи сбѣжавшейся толпы любопытныхъ, направлялись черезъ главныя ворота дома къ пристани, Діомедъ вывелъ жену и дочь несчастнаго Пансы черезъ заднюю калитку и по узкимъ переулкамъ провелъ ихъ къ судну, гдѣ ихъ ждалъ уже вѣрный Фульвій.
Совершивъ благополучно это опасное дѣло, молодой римлянинъ поспѣшилъ въ тюрьму. Онъ видѣлъ ясно, что его противники, жрецы, были на. сторожѣ, боясь упустить изъ рукъ добычу; какія-то сомнительныя личности расхаживали на площади передъ ареной и провожали его. подозрительными взглядами, когда онъ приблизился къ жилищу надсмотрщника. Поздоровавшись съ нимъ, Діомедъ осторожно далъ ему понять свое предложеніе,! Но. слуга Арбазеса притворился возмущеннымъ и рѣшительно отклонилъ отъ себя предложеніе Діомеда. Однако, блескъ золота, на которое Діомедъ не скупился, скоро далъ другое направленіе его мыслямъ; онъ выказалъ готовность сдѣлать все, чтобы помочь спасти молодого Клавдія, но въ то же время увѣрялъ, что ничего не можетъ сдѣлать для Пансы и Андрея. Хитрый Арбазесъ, не довѣрявшій никому, съумѣлъ устроить такъ, что къ камерамъ обоихъ несчастныхъ была приставлена особая стража. Надсмотрщикъ настоятельно совѣтовалъ не дѣлать никакой попытки для того, чтобы подкупить ее, потому что подобное предпріятіе кончилось-бы полной неудачей, а вмѣстѣ съ тѣмъ представляло бы величайшую опасность. Взамѣнъ этого, онъ обѣщалъ на слѣдующее утро помогать четыремъ гладіаторамъ словомъ и дѣломъ, за что и получилъ отъ Діомеда значительную сумму съ обѣщаніемъ еще большей суммы, если предпріятіе удастся съ его помощью. Къ большому разочарованію Фульвія и четырехъ гладіаторовъ, пришедшихъ по одиночкѣ на площадь съ наступленіемъ сумерекъ, Діомедъ вышелъ изъ тюрьмы одинъ. Онъ сдѣлалъ штурману едва замѣтный знакъ слѣдовать за нимъ и въ первомъ переулкѣ сообщилъ ему результатѣ своихъ переговоровъ съ надсмотрщикомъ. Придя домой, Діомедъ долго и горячо молился Христу объ успѣхѣ своего предпріятія; бросившись послѣ молитвы на постель, онъ сейчасъ же заснулъ и проспалъ ночь такъ спокойно, какъ не спалъ никогда раньше.
ГЛАВА XII.
Рѣшительный день.
править
Насталъ, наконецъ, день игръ, ожидаемый съ такимъ нетерпѣніемъ и страхомъ. Темныя облака совсѣмъ не соотвѣтствовавшія праздничному настроенію города, застилали обыкновенно столь ясную синеву южно-итальянскаго неба, и духота, необыкновенная даже для этихъ южныхъ широтъ, стояла въ неподвижномъ воздухѣ. Но это нисколько не смущало ни помпеянъ, ни окрестныхъ жителей, съ радостью привѣтствовавшихъ давно ожидаемый день. Съ ранняго утра толпы народа изъ сосѣднихъ городовъ и долинъ устремились въ гостепріимный городъ, наполнили таверны и частные дома и, болтая, смѣясь и шумя, разсѣялись по улицамъ и площадямъ Помпеи. И здѣсь, по обыкновенію, шумливѣе всѣхъ держали себя рабочіе и ремесленники, въ то время какъ знатные гости спокойно оставались въ домахъ, съ презрѣніемъ глядя на всю эту пеструю, шумную толпу. Но интересъ къ самимъ играмѣ былъ одинаково великъ во всѣхъ слояхъ общества. Богатые и разряженные граждане задолго до начала игръ отправились въ казармы гладіаторовъ, которые готовились къ своему отвратительному ремеслу, смазывали свое тѣло мазями, чистили свои доспѣхи, точили мечи и копья и т. д. Тамъ же находились и четыре помощника Діомеда. Слухъ объ ихъ прибытіи быстро распространился по всему городу, и молва шла про нихъ, что это лучшіе и сильнѣйшіе между всѣми гладіаторами. Любители физическихъ упражненій наперерывъ осматривали, хвалили ихъ геркулесовское сложеніе, ощупывали ихъ крѣпкіе мускулы и держали на нихъ огромныя пари, какъ теперь держатъ пари на лошадей передъ скачками.
Между тѣмъ движеніе на улицахъ съ каждою минутою увеличивалось. Передъ объявленіями на стѣнахъ бань и галлерей народъ толпился кучами. Благодаря тому, что всякая ѣзда въ такіе дни была воспрещена, толпа могла свободно двигаться по улицамъ, насколько это позволяла ихъ ширина. То здѣсь, то тамъ какой нибудь грамотѣй съ важнымъ видомъ читалъ вслухъ программу игръ, которой толпа внимала съ большимъ интересомъ. Главнымъ номеромъ программы по общему мнѣнію было появленіе на эстрадѣ богатаго, когда то внушавшаго страхъ, начальника стражи Пансы; его имя было у всѣхъ на устахъ, и самыя разнорѣчивыя мнѣнія слышались по поводу его участи. Продавцы входныхъ билетовъ, расположившіеся со своими лотками на углахъ улицъ, на ступеняхъ храма и на форумѣ и громко выкрикивавшіе свой товаръ, дѣлали блестящія дѣла: въ короткое время все было распродано. Счастливцы, успѣвшіе за свои трудовыя деньги купить маленькую входную марку, которую они тщательно прятали за поясомъ, радовались предстоявшему удовольствію, и среди общей суеты и шума никто не замѣтилъ, какъ около полудня сильный толчекъ потрясъ землю.
Между тѣмъ и въ амфитеатрѣ приготовленія подходили къ концу. Мелкій песокъ равномѣрнымъ слоемъ покрывалъ арену, предназначенную для борцовъ. Невольники торопливо покрывали мягкими пурпуровыми подушками, первыя мѣста, частью оставленныя для игрецовъ и важнѣйшихъ чиновниковъ города, частью проданныя по дорогой цѣнѣ. Громадный театръ былъ тщательно очищенъ отъ пыли и надъ нимъ была натянута огромная полотняная крыша; ибо просидѣть нѣсколько часовъ подъ палящими лучами итальянскаго августовскаго солнца не былъ бы въ состояніи и житель знойной Нубіи, тѣмъ менѣе изнѣженный помпеянинъ.
Огромный зрительный залъ былъ пока еще пустъ; но въ комнатахъ и корридорахъ, находившихся подъ нимъ, царило большое оживленіе. Богатые помпеяне и прибывшіе издалека чужестранцы толкались здѣсь среди гладіаторовъ и держали на нихъ большія пари; они угощали виномъ тѣхъ, чья сила и храбрость могли имъ доставить значительный выигрышъ, и, дѣйствуя на тщеславіе борцовъ, старались подзадорить ихъ для большаго успѣха предстоящаго имъ отвратительнаго дѣла. Люди, которымъ черезъ нѣсколько часовъ предстояло съ оружіемъ въ рукахъ бороться другъ съ другомъ на жизнь и смерть, теперь мирно сидѣли рядомъ, пили кислое вино изъ одного стакана и преувеличенными разсказами о совершенныхъ геройскихъ подвигахъ старались возбудить въ своихъ противникахъ страхъ. Атлеты и кулачные борцы шутя пробовали другъ на другѣ свою силу; то здѣсь, то тамъ появлялись гладіаторы въ полномъ вооруженіи, сверкая своими ярко вычищенными мечами и копьями, въ то время какъ другіе мазями и втираніями старались придать своимъ мускуламъ величайшую силу, членамъ — наибольшую гибкость.
Бурбо и его товарищи-галлы благоразумно воспользовались общей суетой, чтобы ознакомиться съ устройствомъ театра и подробно обсудить планъ бѣгства, въ то время какъ гигантъ-германецъ храпѣлъ, растянувшись въ темномъ углу.
Но вотъ верхніе ряды театра начали постепенно наполняться публикой; зрители, которымъ, за небольшую плату, предстояло стоять во все время, представленія, старались заблаговременно занятъ лучшія мѣста; тутъ были матросы, невольники, погонщики муловъ и рабочіе изъ низшихъ классовъ народа. Къ шуму, производимому этой толпой, и ея громкимъ, грубымъ шуткамъ примѣшивался ужасный ревъ голодныхъ звѣрей, которыхъ сторожа ударами кнутовъ и палокъ съ острыми наконечниками старались привести въ ярость. Огромный зрительный залъ между тѣмъ все больше наполнялся публикой; постепенно стали появляться и представители высшихъ классовъ; участники многочисленныхъ пари, все время находившіеся среди гладіаторовъ и подбадривавшіе ихъ, тоже запяли свои мѣста. По мѣрѣ приближенія начала представленія и настроеніе борцовъ становилось серьезнѣе; они тщательно вооружались и, сидя или стоя, въ тупомъ молчаніи прислушивались къ звукамъ, доносившимся изъ зрительнаго зала. Тамъ нетерпѣніе зрителей все возрастало, вмѣстѣ съ нимъ усиливался и шумъ. Продавцы прохладительныхъ напитковъ, выкрикивая свой товаръ, пробирались сквозь ряды зрителей; со всѣхъ сторонъ раздавались грубыя шутки, встрѣчаемыя громкимъ, долго не умолкавшимъ смѣхомъ. Всѣ взоры были устремлены въ ту сторону, откуда должны были появиться борцы и гдѣ отъ времени до времени виднѣлось блестящее вооруженіе, появлялись и снова исчезали сверкающіе панцыри и странной формы шлемы. Ликторы и солдаты, разставленные для поддержанія порядка, съ трудомъ удерживали напоръ толпы верхнихъ рядовъ. Огромный театръ, вмѣщающій въ себѣ двадцать тысячъ человѣкъ, былъ наполненъ такъ, что яблоку негдѣ было упасть.
Заключенные Андрей и Панса были еще наканунѣ переведены въ просторную комнату, недалеко отъ главнаго входа, въ которой помѣстились вмѣстѣ съ ними и охранявшіе ихъ солдаты.
Панса, блѣдный и съ напускнымъ спокойствіемъ на лицѣ, сидѣлъ на скамьѣ рядомъ съ Андреемъ. Онъ съ покорностью ждалъ своей участи; теперь, какъ и раньше, онъ ни за какія блага, ни даже цѣной спасенія отъ ужасной смерти, не отрекся бы отъ Іисуса Христа, Сына Божія; съ мужествомъ древнихъ римлянъ онъ шелъ навстрѣчу участи, которой не могъ избѣжать. — Но можно ли было поставить въ вину богатому, всѣми почитаемому эдилу, что онъ не охотно разставался съ жизнью, которая до сихъ поръ почти всегда давала ему лишь радости И наслажденія? Въ нуждѣ и несчастій онъ оставлялъ теперь свою любимую жену и дорогихъ дѣтей, которымъ богатство до сихъ поръ давало право и возможность осуществлять малѣйшее желаніе! И не былъ ли онъ самъ во всемъ виноватъ? Всю жизнь счастіе ему улыбалось: безъ особенныхъ стараній съ его стороны на него сыпались почести за почестями, удачи слѣдовали одна за другою. И теперь, въ полномъ расцвѣтѣ силъ, предстояло ему проститься со всѣми благами жизни? Вполнѣ естественно, что ему было тяжелѣе разставаться съ жизнью, нѣмъ его товарищу по несчастью и убѣжденіямъ, Андрею, котораго не привязывали къ ней ни горячо любимая супруга, ни милыя дѣти; Андрей всю жизнь встрѣчалъ на своемъ пути лишь ненависть, презрѣніе и преслѣдованія; это былъ уже вполнѣ созрѣвшій для смерти старецъ, который, твердо уповая на лучшую загробную жизнь, отбрасывалъ отъ себя эту жизнь, какъ тяжелое бремя. — Мучимый такими мыслями, Нанса, несмотря на твердое рѣшеніе оставаться вѣрнымъ своимъ убѣжденіямъ, ждалъ съ величайшимъ волненіемъ, и страхомъ той минуты, когда ему придется собственной кровью закрѣпить на аренѣ свою вѣру въ Христа. Онъ думалъ съ ужасомъ и сильнѣйшими угрызеніями совѣсти о томъ, что недавно еще самъ устраивалъ такія же игры и что жадный до крови и наслажденій народъ почтилъ его имя надписью на аренѣ[8] за подобное празднество, устроенное нѣкогда имъ. Самыя разнообразныя чувства волновали Пансу, и лишь убѣдительной силой своихъ словъ и собственнымъ примѣромъ Андрею удалось поддержать его мужество.
Снаружи кто-то постучался къ нимъ. Одинъ изъ караульныхъ солдатъ открылъ дверь, и въ комнату вошелъ гладіаторъ Бурбо въ полномъ вооруженіи; за нимъ слѣдовали его три товарища. Солдаты, которымъ было строго воспрещено выходить изъ камеры заключенныхъ, смотрѣли на вошедшихъ съ изумленіемъ и радостью: неожиданное посѣщеніе давало имъ возможность полюбоваться вблизи хоть нѣкоторыми изъ героевъ дня, которыхъ имъ не суждено было видѣть на аренѣ ихъ кровавой дѣятельности. Ловкому Бурбо, который, казалось, нисколько не интересовался заключенными, скоро удалось вовлечь караульныхъ въ оживленный разговоръ со своими товарищами; солдаты съ видомъ знатоковъ осматривали блестящее вооруженіе обоихъ галловъ, восхищались остротой ихъ мечей и богатствомъ золотыхъ украшеній на рукояткахъ и ножнахъ. Они такъ увлеклись этимъ занятіемъ, что, повернувшись спиной къ заключеннымъ, на время совершенно забыли о нихъ. Этимъ моментомъ воспользовался Бурбо; онъ незамѣтно отдѣлился отъ оживленно разговаривавшей группы и сталъ медленно прохаживаться По комнатѣ, дѣлая видъ, что съ любопытствомъ разглядываетъ заключенныхъ. Поровнявшись съ Пансой, онъ бросилъ ему на колѣни свернутый кусокъ папируса. Эдилъ быстро взглянулъ на него; Бурбо значительно кивнулъ головой и съ равнодушнымъ видомъ снова присоединился къ солдатамъ. Эдилъ осторожно развернулъ папирусъ. На немъ были написаны лишь слѣдующія слова: «помощь близка! Слѣдуй указаніямъ гладіатора!».
Панса подавилъ радостное изумленіе и проглотилъ записку. Гладіаторъ, казалось, совершенно забылъ о немъ; онъ стоялъ, повернувшись къ нему спиной, и не замѣчалъ полныхъ радостной надежды взглядовъ, которые Панса бросалъ въ его сторону. Эдилъ заключилъ изъ этого, что моментъ бѣгства еще не наступилъ, и, воспользовавшись тѣмъ, что вниманіе солдатъ все еще было занято гладіаторами, Онъ поспѣшилъ подѣлиться неожиданной радостью со своимъ товарищемъ по несчастію. Андрей выслушалъ его съ недовѣрчивой улыбкой. Но это не смутило эдила, и онъ съ вновь проснувшейся энергіей и жаждой жизни ухватился за мелькнувшую передъ нимъ слабую надежду на спасеніе, какъ утопающій хватается за соломенку. Когда гладіаторы стали прощаться съ солдатами, и Бурбо, уходя, обернулся къ Пансѣ, онъ прочелъ въ его взорѣ столько отваги и мужества, что съ этой минуты сталъ считать ихъ дѣло наполовину выиграннымъ.
ГЛАВА XIII.
Игры. — Бѣгство.
править
Между тѣмъ въ корридорахъ предъ ареной у всѣ участники игръ начали выстраиваться въ ряды въ томъ порядкѣ, въ какомъ они должны были выступить на аренѣ. Все яснѣе доносился до ушей осужденныхъ на смерть глухой шумъ толпы, подобный отдаленному морскому прибою. Но вотъ мѣдная дверь арены съ шумомъ растворилась, и крики восторга, вырвавшіеся изъ двадцати тысячъ устъ и слившіеся съ рукоплесканіями сорока тысячъ рукъ, привѣтствовали трубачей, открывавшихъ шествіе. За ними показались атлеты и кулачные борцы, шедшіе попарно, противникъ съ противникомъ. Далѣе слѣдовали настоящіе гладіаторы, которымъ предстояло бороться съ оружіемъ въ рукахъ; они тоже шли парами, Снабженные одинаковымъ оружіемъ для защиты и нападенія, ярко сверкавшимъ на солнцѣ.
Наконецъ на аренѣ показались христіане Андрей и Панса, осужденные на борьбу съ дикими звѣрями. Но въ то время, какъ всѣ остальные участники игръ были встрѣчены шумными выраженіями восторга, почти ни одна рука не поднялась, когда двое солдатъ ввели на арену несчастнаго, сгорающаго отъ стыда, эдила. Прочтя записку Бурбо, онъ всей душой сталъ вѣрить въ свое спасеніе и съ минуты на минуту ждалъ его. Но теперь, когда ничто больше не указывало на близкую помощь, когда ему пришлось даже испытать весь ужасъ позорнаго шествія черезъ арену, отчаяніе сильнѣе прежняго овладѣло имъ; всякая надежда на спасеніе покинула его, и онъ всѣмъ сердцемъ желалъ только одного — чтобы смерть поскорѣе избавила его отъ этого стыда и мучительнаго страданія. Видъ подавленнаго и разбитаго эдила, котораго помпеяне еще за нѣсколько дней передъ тѣмъ видѣли въ полномъ расцвѣтѣ силъ и при встрѣчахъ съ которымъ народъ обыкновенно сторонился въ глубокомъ почтеніи, произвелъ угнетающее впечатленіе на толпу, такъ легко поддающуюся минутнымъ настроеніямъ. Пока шествіе съ несчастнымъ эдиломъ медленно обходило три раза арену, веселое настроеніе, царившее раньше въ толпѣ, казалось, исчезло. Лишь когда борцы оставили арену тѣмъ же порядкомъ" какимъ вошли, легкомысленная толпа снова зашевелилась, и въ Ней снова проснулась жажда зрѣлищъ.
Дуумвиръ подалъ знакъ, и представленіе началось. Прежде всего выступили кулачные бойцы. Обнаженные до пояса, съ ремнемъ, искусно обвернутымъ вокругъ правой руки, они выступили подъ звуки трубы, стараясь ударами кулаковъ въ голову и грудь повалить другъ друга на землю и въ то же время искусно отражая удары противника. Кулачный бой обыкновенно оканчивался потерей сознанія, иногда даже смертью побѣжденнаго, и ни одинъ изъ борцовъ не уходилъ съ арены безъ окровавленныхъ и опухшихъ членовъ. Когда кулачные борцы покинули арену, чтобы уксусомъ и водой освѣжить свои изуродованные въ борьбѣ лица, на сценѣ появились атлеты, которые своими; полными силы и ловкости движеніями привели зрителей въ восхищеніе.
Но пресыщенная наслажденіями толпа не могла долго довольствоваться такими сравнительно невинными играми; атлеты и кулачные борцы вскорѣ показались помпеянамъ скучными; ихъ нервы требовали болѣе сильнаго раздраженія. Громкое ликованіе раздалось, когда на аренѣ показались первые гладіаторы — Бурбо и великанъ изъ Геркулана. Они были одѣты въ пурпурныя, вышитыя золотомъ туники и мягкія сандаліи; въ рукѣ у каждаго былъ длинный копьеобразный мечъ, служившій имъ единственнымъ оружіемъ. Раскланявшись во всѣ стороны съ восторженно привѣтствовавшей ихъ толпой, они вступили въ борьбу. Первымъ сталъ наступать огромный геркуланецъ, вполнѣ увѣренный въ превосходствѣ своей физической силы; онъ нападалъ, сильно горячась и дѣйствуя порывистыми прямыми толчками и рѣзкимъ натискомъ. Бурбо, чрезвычайно опытный боецъ, въ своей мастерской защитѣ обнаруживалъ удивительное хладнокровіе, и не успѣлъ его противникъ оглянуться, какъ его мечъ, искуснымъ ударомъ вышибленный изъ руки его мечемъ Бурбо, описалъ кругъ надъ головой побѣдителя и упалъ позади его въ песокъ. Съ смертельнымъ страхомъ въ лицѣ побѣжденный упалъ на колѣни и въ нѣмомъ молчаніи подняла кверху большой палецъ лѣвой руки, въ знакъ мольбы о пощадѣ. Бурбо подскочилъ къ нему, приставилъ свой мечъ къ его груди и бросилъ вопрошающій взглядъ на публику. Но въ пользу несчастнаго гладіатора не раздалось ни одного голоса. Тогда Бурбо опустилъ мечъ, указалъ рукой на лежавшее въ пескѣ оружіе врага и гнѣвно воскликнулъ:
— Такъ умри же славной смертью, съ оружіемъ въ рукѣ, если тебѣ ужъ суждено умереть!
Шумное одобреніе зрителей было отвѣтомъ на эти слова. Великанъ схватилъ свое оружіе, и борьба снова началась. Теперь гладіаторъ изъ осторожности держался оборонительной тактики. Но и въ нападеніи, какъ и въ защитѣ, Бурбо оказался искуснѣе его. Черезъ нѣсколько минутъ остріе его меча такъ глубоко вонзилось въ грудь великана, что единогласный возгласъ удивленія и восхищенія вырвался изъ устъ жестокихъ зрителей сидѣвшихъ въ первыхъ рядахъ амфитеатра, Бурбо медленно приблизился къ еще вздрагивавшему трупу, наступилъ ногой ему на грудь и вытащилъ свой мечъ изъ раны, изъ которой брызнула струя крови, затѣмъ, съ достоинствомъ раскланявшись съ публикой, онъ покинулъ арену подъ долго несмолкавшіе бурные рукоплесканія.
Невольники унесли трупъ, засыпали свѣжимъ пескомъ слѣды крови и уровняли почву. Новая пара борцовъ выступила на арену. Оба были въ полномъ вооруженіи, со шлемомъ, панцыремъ и наколѣнниками; на ремнѣ у каждаго висѣло короткое, крѣпкое метательное копье и мечъ съ богато украшенной рукояткой. Круглый щитъ былъ укрѣпленъ на лѣвой рукѣ.
Когда былъ поданъ знакъ къ началу борьбы, борцы подняли свои щиты и съ силой бросили копья. Одно копье пролетѣло мимо, другое пронзило край щита противника и упало на землю. Тогда борцы вытащили изъ ноженъ свои короткіе, широкіе мечи и съ высоко поднятыми щитами двинулись навстрѣчу другъ другу. Столкновеніе было такъ сильно, что, несмотря на щиты и панцири, они нанесли другъ другу значительныя раны, отъ которыхъ вскорѣ оба обезсилѣли. Однако, они не прекращали борьбы, пока, наконецъ, одинъ изъ нихъ, будучи не въ силахъ больше держать щитъ, не получилъ смертельный ударъ въ шею. Но и противникъ его, истощенный значительной потерей крови, тутъ же упалъ. Громкія рукоплесканія толпы на минуту оживили его; онъ съ трудомъ поднялся, стараясь собственными силами добраться до выхода и такимъ образомъ унести съ собою славу побѣдителя. Но силы его оставили, и, раньше чѣмъ подоспѣвшіе служители подхватили его, онъ испустилъ духъ въ нѣсколькихъ шагахъ, отъ своего мертваго противника, не успѣвъ даже воспользоваться побѣдой, купленной цѣною жизни.
Слѣдующая пара борцовъ показалась на аренѣ; одинъ изъ нихъ былъ гигантъ-германецъ, гладіаторъ Діомеда, другой — не менѣе геркулесовскаго сложенія сициліанецъ. Оба были закованы въ галльскія желѣзныя латы; въ лѣвой рукѣ, на которой висѣлъ тяжелый треугольный щитъ, каждый изъ нихъ держалъ длинную ясеневую пику съ тяжелымъ желѣзнымъ наконечникомъ; огромный галльскій боевой мечъ висѣлъ на ремнѣ. Требовалась необыкновенная мускульная сила для того, чтобы въ такомъ тяжеломъ вооруженіи хорошо управлять огромнымъ мечемъ и тяжеловѣснымъ копьемъ. — Борцы поклонились публикѣ и заняли свои мѣста другъ противъ друга. Хорошо защищенные щитами, они стали медленно, насколько позволяло тяжелое вооруженіе, описывать кругъ по аренѣ, стараясь вызвать какой-нибудь необдуманный шагъ со стороны противника или уловить удобный моментъ для нападенія. Вдругъ копье германца просвистало въ воздухѣ; но противникъ его такъ быстро наклонился, что копье пролетѣло мимо и вонзилось въ песокъ далеко позади него. Толпа громкимъ ликованіемъ выразила свое восхищеніе его ловкостью. Германецъ осторожно поднялъ свой щитъ выше и сталъ ждать. Сициліанецъ устремился на него съ высоко поднятымъ копьемъ, чѣмъ вызвалъ въ зрителяхъ оглушительный свистъ и крикъ негодованія, ибо подойти слишкомъ близко къ противнику, лишившемуся уже копья, считалось трусостью. Германецъ стоялъ неподвижно на мѣстѣ, прикрываясь щитомъ, и спокойно ждалъ нападенія противника, метнувшаго въ него копьемъ на разстояніи всего лишь шести шаговъ. Копье, какъ сквозь бумагу, прошло сквозь желѣзный щитъ и желѣзный наплечникъ и вонзилось въ плечо германца. Не обращая вниманія на рану, онъ быстрымъ движеніемъ освободился отъ крѣпко засѣвшаго въ щитѣ копья противника и обнажилъ противъ него мечъ. Тотъ послѣдовалъ его примѣру, и градъ ударовъ съ такой силой посыпался на шлемы, наплечники и щиты, что гулъ отъ звона оружія пронесся по аренѣ. Но сила германца одержала верхъ; едва влача тяжелую желѣзную массу огромнаго меча, истощенный сициліанецъ сталъ медленно отступать, и вдругъ онъ быстрымъ прыжкомъ увернулся отъ направленнаго на него изо всей силы удара меча противника, такъ что мечъ едва не выскользнулъ изъ державшей его желѣзной руки германца. Затѣмъ, бросивъ мечъ и щитъ и скользя вдоль стѣны арены, онъ сталъискать выхода съ поспѣшностью, насколько ему позволяли истощенныя силы и тяжелое вооруженіе. Германецъ въ первый моментъ остановился въ изумленіи, но, вспомнивъ свою обязанность, онъ, подъ оглушительный свистъ и крикъ толпы, бросился за бѣглецомъ. Тотъ достигъ было уже дверей, но невольники насильно втолкнули его обратно на арену, и онъ сталъ метаться во всѣ стороны, спасаясь отъ преслѣдовавшаго его противника. Наконецъ, германецъ настигъ его; онъ поднялъ щитъ и однимъ ударомъ опрокинулъ несчастнаго на землю.
— Убей труса! смерть презрѣнному! — раздалось со всѣхъ сторонъ. Германецъ наступилъ ногой на грудь побѣжденнаго, все еще молившаго о пощадѣ противника и приставилъ остріе меча къ его шеѣ; по вдругъ отвращеніе передъ его трусостью охватило его, онъ гордымъ движеніемъ сунулъ мечъ въ ножны и, сопровождаемый рукоплесканіями толпы, быстрыми шагами покинулъ поле битвы. — Къ полубезсознательному сициліанцу приблизились невольники, заставили его встать и, набросивъ ему на шею веревку, увели несчастнаго съ арены подъ свистъ, шумъ и смѣхъ толпы.
Игры еще долго продолжались въ томъ же родѣ; помпеянамъ не надоѣдало смотрѣть на изуродованныя страхомъ лица, текущіе изъ ранъ ручьи крови и предсмертныя судороги несчастныхъ, падавшихъ жертвами ихъ грубой жажды наслажденій. Двѣнадцать паръ вооруженныхъ борцовъ выступили еще на аренѣ, и къ концу борьбы, девять труповъ валялись на полу. Такъ наряду съ процвѣтаніемъ греческаго искусства той эпохи уживалась самая невѣроятная грубость нравовъ! Тонко развитое чувство красоты такъ мало вліяло на развитіе нравственнаго чувства въ людяхъ того времени, что они испытывали одинаковое эстетическое наслажденіе передъ статуей Праксителя или Фидія[9], какъ и при видѣ прекрасныхъ формъ своего умирающаго собрата. Только христіанству съ его несравненно болѣе высокимъ нравственнымъ ученіемъ удалось уничтожить такую противочеловѣческую грубость, жертвами которой пали тысячи его приверженцевъ. И въ этомъ глубокомъ вліяніи на нравственное развитіе всего неловѣчества заключается огромная заслуга христіанства.
До начала игръ просторная комната, въ которой сидѣли Андрей и Панса, была переполнена солдатами, пришедшими частью для того, чтобы посмотрѣть на за. ключенныхъ, частью для того, чтобы убить время въ игрѣ, питьѣ и болотинѣ съ караульными. Но какъ только игры начались, всѣ исчезли, чтобы присутствовать при представленіи. Поэтому, когда гладіаторъ Бурбо, перевязавъ незначительную рану на плечѣ, снова вошелъ въ тюрьму, онъ засталъ въ ней, кромѣ заключенныхъ, только четырехъ караульныхъ, громко выражавшихъ свое неудовольствіе по поводу того, что они не могли уйти изъ камеры и такимъ образомъ были: лишены возможности видѣть игры. Бурбо выразилъ имъ свое участіе и сталъ съ увлеченіемъ передавать подробности своей собственной борьбы съ великаномъ изъ Геркулана; онъ живо представилъ главные, моменты этой борьбы, показалъ свою рану и своимъ разсказомъ возбудилъ въ солдатахъ непреодолимое стремленіе посмотрѣть на игры. Хитрый гладіаторъ воспользовался этимъ. По его предложенію, одинъ изъ солдатъ снилъ съ себя оружіе и надѣлъ его на Бурбо, который обѣщалъ замѣнить его до его возвращенія. Радуясь, что на время избавился отъ тягостной обязанности, солдатъ поспѣшилъ уйти. Мысль, что онъ увидитъ столь интересовавшія всѣхъ игры, возбудила зависть въ его товарищахъ, и когда германецъ и оба галла, вынесшіе изъ борьбы тоже лишь легкія царапины и незначительные ушибы, вошли въ тюрьму, то еще два солдата послѣдовали его примѣру; изъ четырехъ караульныхъ только одинъ остался на своемъ посту.
Болѣе благопріятнаго момента для выполненія смѣлаго предпріятія нельзя было ожидать. Бурбо рѣшилъ немедленно воспользоваться имъ, но въ эту минуту раздался стукъ въ дверь, и въ комнату вошелъ… Арбазесъ. Хитрый жрецъ хотѣлъ еще разъ убѣдиться, что его жертвы находятся подъ хорошимъ надзоромъ, а, можетъ быть, также хотѣлъ полюбоваться на мученія, которыя они испытывали въ ожиданіи смерти. Въ одинъ мигъ онъ увидалъ, что тутъ не все въ порядкѣ; онъ быстро повернулся къ двери, но Бурбо предупредилъ его и съ обнаженнымъ мечемъ заградилъ ему выходъ. Тутъ только и оставшійся караульный замѣтилъ, что гладіаторы что-то затѣваютъ, но въ ту минуту, какъ онъ поднесъ руку ко рту, чтобы издать пронзительный свистъ — условленный у римскихъ воиновъ сигналъ о помощи, — сильный ударъ меча германца раскроилъ ему черепъ, и онъ упалъ, не успѣвъ издать звука. Почти въ ту-же минуту Бурбо вонзилъ свой мечъ въ грудь громко вскрикнувшаго жреца. По счастью, на аренѣ въ это время былъ такой шумъ, что крикъ египтянина остался неуслышаннымъ. Проворно накинувъ на эдила широкую тогу мертваго жреца и давъ Андрею плащъ одного изъ солдатъ, Бурбо отправилъ Пансу съ германцемъ впередъ. Никто не обращалъ на нихъ вниманія, покуда они медленно направлялись къ выходу. За ними послѣдовалъ старый Андрей съ обоими галлами. Бурбо послѣдній оставилъ комнату, на полу которой Арбазесъ и солдатъ корчились въ предсмертныхъ судорогахъ. Уходя, онъ предусмотрительно заперъ дверь снаружи.
Не успѣлъ Бурбо покончить съ этимъ, какъ въ концѣ корридора показался сильный отрядъ солдатъ и служителей цирка, явившихся за обоими заключенными, чтобы отвести ихъ на арену, для борьбы со звѣрями. Гладіаторъ поспѣшилъ за своими товарищами, разсчитавъ, что въ ихъ распоряженіи остается лишь небольшой промежутокъ времени, покуда дверь камеры будетъ взломана и бѣгство заключенныхъ открыто. Предупрежденные объ опасности, наши друзья еще болѣе ускорили шагъ, и никто изъ нихъ не замѣтилъ ни необыкновенно рано наступившей темноты, ни глухого, подобнаго отдаленнымъ раскатамъ грома, гула, который все болѣе приближался. Никто не задерживалъ бѣглецовъ, и скоро они пустились бѣжать изо всѣхъ силъ, такъ какъ улицы были почти совершенно пусты. Наконецъ, они достигли воротъ, ведущихъ къ гавани, и еще издали увидали, что Діомедъ и его матросы были уже на мѣстѣ. Велика была радость Пансы, когда онъ, вступивъ на судно, заключилъ въ свои объятія не только жену и дочь, но и Клавдія, объ участи котораго онъ ничего не зналъ со времени своей разлуки съ нимъ и который, освободившись при помощи подкупленнаго служителя, уже съ часъ находился на кораблѣ! — Веревка, привязывавшая судно къ берегу, была немедленно перерублена, и не прошло и четверти часа, какъ корабликъ съ Пансой и его семьей, Діомедомъ, Андреемъ, матросами, и усердно помогавшими имъ четырьмя гладіаторами, гонимый сильнымъ попутнымъ вѣтромъ, вышелъ въ открытое море. Вдругъ штурманъ, оглянувшись назадъ, испустилъ громкій крикъ и. указалъ рукой по направленію Неаполя. Всѣ обернулись въ ту сторону. Везувій стоялъ весь въ пламени, и яркія молніи поминутно сверкали въ темныхъ облакахъ, окружавшихъ его вершину.
ГЛАВА XIV.
Изверженіе Везувія.
править
Между тѣмъ зрителямъ на аренѣ надоѣло смотрѣть на бой гладіаторовъ; они жаждали другихъ, болѣе возбуждающихъ впечатлѣній, нежели видъ людей, убиваемыхъ своими же собратьями, — они жаждали увидѣть, какъ дикіе звѣри будутъ разрывать когтями мясо своихъ жертвъ, умирающихъ въ медленныхъ мученіяхъ. Съ нетерпѣніемъ толпа ждала ухода послѣдней пары борцовъ, которымъ, только благодаря ихъ необыкновенно блестящему вооруженію, удалось привлечь на нѣсколько минутъ вниманіе жителей.
Три солдата, оставившіе свой постъ, поспѣшили по окончаніи борьбы гладіаторовъ обратно въ тюрьму и прибыли туда одновременно съ отрядомъ, явившимся за заключенными назареями. Къ немалому удивленію солдатъ, на ихъ нетерпѣливый стукъ никто не открывалъ имъ двери, и когда явилось нѣсколько посланныхъ отъ новаго эдила съ приказаніемъ немедленно привести заключенныхъ, — дверь взломали силой.
Что за зрѣлище представилось ихъ глазамъ! — Предводитель отряда сейчасъ же велѣлъ арестовать трехъ караульныхъ, оставившихъ свой постъ и теперь съ ужасомъ смотрѣвшихъ на разсѣченный черепъ ихъ товарища, лежащаго въ нѣсколькихъ шагахъ отъ мертваго жреца. Шумъ, произведенный при взламываніи дверей, привлекъ между тѣмъ со всѣхъ сторонъ любопытныхъ, и съ быстротой молніи въ рядахъ зрителей распространилась молва, что, вслѣдствіе бѣгства осужденныхъ, жаждущая наслажденія толпа будетъ лишена самаго интереснаго номера программы. Когда же эдилъ, увѣдомленный о бѣгствѣ заключенныхъ, подтвердилъ это извѣстіе, прося народъ вооружиться терпѣніемъ, покуда вернутъ бѣглецовъ, возбужденная играми толпа разразилась проклятіями и даже угрозами.
Но вдругъ глухой звукъ, исходившій, казалось, изъ глубины земли, заставилъ толпу умолкнуть. Въ то же время подземный ударъ потрясъ гигантскія стѣны цирка, и съ криками ужаса всѣ вскочили со своихъ мѣстъ; никто не думалъ болѣе о прерванныхъ играхъ, всѣ устремились къ выходамъ. Здѣсь произошла ужасная, невѣроятная давка, безпощадная борьба всѣхъ противъ всѣхъ. Многіе были раздавлены на смерть, сотни людей тяжело ранены и унесены безъ сознанія. Крикъ: «Везувій извергаетъ пламя!» обратилъ всѣ взоры на сѣверо-востокъ. Представившееся глазамъ ужасное зрѣлище было такъ необычайно, что многіе, только что боязливо искавшіе спасенія, забывали на мигъ страхъ и смертельную опасность и, какъ очарованные, смотрѣли на гору, извергающую пламя. Пылающій огненный столбъ стоялъ надъ Везувіемъ. Но краямъ его вспыхивали молніи и вырывались длинные огненные языки. Непроницаемый мракъ окутывалъ всю окрестность, и грозные раскаты грома потрясали воздухъ. Раскаленные камни и пепелъ огненнымъ дождемъ сыпались на землю. Отовсюду неслись крики ужаса, вопли и молитвы.
Невозможно представить себѣ смятеніе, царившее кругомъ. Среди глубокой тьмы бродили люди, ища спасенія отъ непрерывно падавшаго сверху огненнаго дождя и отъ удушливыхъ сѣрныхъ паровъ; со всѣхъ сторонъ раздавались вопли женъ, потерявшихъ своихъ мужей, и плачъ дѣтей, не находящихъ своихъ матерей.
Изъ колеблющихся домовъ, многіе изъ которыхъ превращались въ развалины отъ все возраставшей силы подземныхъ толчковъ, бѣдные, испуганные обитатели спасались въ узкія улицы, на площади, въ храмы, тяжелые, богато украшенные потолки которыхъ, обрушиваясь, готовили имъ еще болѣе вѣрную гибель. Другіе сквозь дымъ, пепелъ и обломки развалинъ прокладывали себѣ дорогу во внутренность жилищъ, чтобы спасти отъ гибели хоть часть своихъ сокровищъ. Отчаянной смѣлости грабителей были открыты всѣ двери; не одинъ бродяга, еще наканунѣ не знавшій, гдѣ достать нѣсколько мѣдныхъ монетъ, чтобы заплатить за право входа на верхнюю галлерею амфитеатра, уходилъ теперь богачемъ! Не одно ужасное преступленіе, совершенное тогда, осталось навѣки сокрытымъ подъ окаменѣвшей лавой Везувія.
Угрюмый сенаторъ Салюстій торопливо пробирался къ себѣ домой сквозь толпившуюся въ безпорядкѣ и испускавшую вопли массу народа. Но онъ засталъ его разграбленнымъ собственными невольниками, спѣшившими теперь уйти съ награбленной добычей. Онъ былъ всегда капризнымъ, суровымъ, часто нечеловѣчески-жестокимъ повелителемъ и зналъ, что ему нечего ждать пощады отъ своихъ невольниковъ теперь, когда ярость стихій, уничтоживъ всѣ обычныя рамки жизни, дала полный произволъ человѣческимъ страстямъ; онъ зналъ, что встрѣча съ ними была бы его вѣрной смертью. Поэтому онъ боязливо прижался въ уголъ, гдѣ его никто не могъ замѣтить, и только тогда рѣшился выйти изъ своей засады, когда послѣдній, тяжело нагруженный его добромъ, невольникъ оставилъ домъ. Вытащивъ скрытыя въ потайномъ мѣстѣ драгоцѣнности, онъ поспѣшилъ со своей тяжелой ношей къ гавани такъ быстро, насколько ему позволяли его силы, преждевременно разрушенныя неумѣреннымъ образомъ жизни. Толпа помпеянъ, гонимая страхомъ, стремилась по тому же направленіе, видя свое единственное спасеніе въ бѣгствѣ изъ города. Съ трудомъ пробираясь сквозь толпу обезумѣвшихъ отъ страха людей, Салюстій, наконецъ, добрался до того мѣста, гдѣ должна была находиться его богато разукрашенная яхта. Но, о ужасъ! ея не было на берегу. Напрасно онъ бѣгалъ взадъ и впередъ по берегу, громко взывая къ своему штурману среди общаго шума и смятенія толпы и гула морского прибоя: никто не отзывался на его зовъ — его яхта исчезла!. Его штурманъ, служившій ему лишь по необходимости, давно снялся съ якоря, наполнивъ свой корабль бѣглецами, а кошелекъ золотомъ. Въ отчаяніи Салюстій обращался къ другимъ морякамъ, умоляя ихъ взять его съ собой и обѣщая большое вознагражденіе. Но напрасно!
— Я долженъ ждать своего господина, — былъ отвѣтъ одного. — Мой добрый повелитель вполнѣ заслужилъ, чтобы я остался ему вѣрнымъ.
— Мое судно переполнено, — отвѣчалъ другой.
— Взять съ собой тебя, скупца, тирана? — набросился на него третій. — Нептунъ разобьетъ объ утесы мое судно, какъ орѣховую скорлупу, какъ только такой варваръ, какъ ты, вступитъ на него! Мы знаемъ, какъ жестоко ты обращался съ своими невольниками; пусть же тебя сожжетъ за это огонь небесный!
Наконецъ, полумертвому отъ страха сенатору удалось убѣдить одного моряка, которому онъ съ берега показалъ туго набитый золотомъ кошелекъ, обѣщая подарить ему его, если онъ возьметъ его, на свое судно. Морякъ выкинулъ ему на берегъ мостки, Салюстій торопливо ступилъ на нихъ, но — оступился и, взмахнувъ руками и испустивъ дикій крикъ, упалъ въ море. Раньше, нѣмъ морякъ успѣлъ придти къ нему на помощь, онъ исчезъ въ волнахъ; столь любимое имъ золото потянуло его внизъ, во влажное царство Ѳетиды[10].
— Мнѣ старика не жаль, жаль только его денегъ! — воскликнулъ морякъ, перегибаясь черезъ бортъ корабля и глядя въ волны, въ которыхъ исчезъ сенаторъ. Громкій смѣхъ толпы, легкомысленной даже передъ лицомъ смертельной опасности, былъ отвѣтомъ на эти слова.
Не лучшая участь постигла и жреца Лепидія. Онъ побѣжалъ изъ цирка въ храмъ Изиды, чтобы отыскать Арбазеса и вмѣстѣ съ нимъ бѣжать. Объ его насильственной смерти онъ не имѣлъ никакого понятія! Всѣ служители храма уже обратились въ бѣгство, или собирались бѣжать. Только два жреца Изиды, друзья и союзники Арбазеса и Лепидія, съ чисто египетскимъ упрямствомъ отвѣчали на всѣ убѣжденія послѣдняго, что они будутъ ждать возвращенія ихъ верховнаго жреца, Арбазеса, и охранять святыню. Они поплатились за свою вѣрность жизнью. Огненный дождь изъ пепла и камней становился веи гуще и покрывавшій землю слой ихъ все выше; горячіе, удушливые пары наполнили внутренность храма и когда задыхающіеся жрецы хотѣли бѣжать — было слишкомъ поздно! Они попробовали выбраться изъ галлерей обширнаго храма, но упали мертвые, не добравшись до выхода.
Подобно имъ погибли многіе, которые но какой-либо причинѣ слишкомъ долго оставались въ городѣ, или возвращались туда, чтобы спасти забытыя сокровищѣ, Одна женщина, желавшая спасти свои драгоцѣнности, была убита обрушившейся крышей дома; ее нашли распростертой среди разсыпавшихся драгоцѣнныхъ уборовъ. Восемнадцать женщинъ и дѣвушекъ погибли въ погребѣ, въ которомъ онѣ искали спасенія отъ смерти. Послушные желѣзной дисциплинѣ, шестьдесятъ три гладіатора погибли въ казармахъ, и цѣлый караулъ нашелъ смерть да своемъ посту.
Между тѣмъ жрецъ Лепидій быстро, насколько позволялъ толстый слой пепла, шелъ среди глубокой темноты по направленію къ Стабіи. Онъ надѣялся найти на берегу судно и такимъ образомъ спастись отъ гибели. Пробродивъ нѣсколько часовъ, онъ, совершенно измученный, добрался, наконецъ, до рыбачьей хижины, оставленной ея обитателями, и безъ силъ упалъ на полъ. Проснувшись черезъ нѣкоторое время весь въ поту отъ невѣроятной жары, онъ поднялся, но къ, своему ужасу не могъ открыть дверь, такъ какъ она была занесена пепломъ. Съ большимъ трудомъ онъ выбрался изъ хижины черезъ маленькое окошко. Въ темнотѣ предъ нимъ мелькнулъ красноватый свѣтъ факела, и, несмотря на глухіе раскаты, все время раздававшіеся изъ глубины земли, до Лепидія донеслись издали чьи-то жалобные голоса. Онъ пошелъ на свѣтъ и вскорѣ увидѣлъ нѣсколько человѣкъ, съ жалобными причитаніями несущихъ мертвое тѣло. Разспросивъ невольниковъ, онъ узналъ, что умершій былъ начальникъ флота Плиній[11]. Когда разразилось страшное явленіе природы — такъ разсказывали невольники — военный флотъ Плинія стоялъ на якорѣ у Мизенума. Побуждаемый частью благороднымъ желаніемъ спасти человѣческія жизни, частью же любознательностью — ибо Плиній былъ однимъ изъ замѣчательныхъ изслѣдователей своего времени — онъ двинулся со своимъ флотомъ ближе къ мѣсту ужаснаго происшествія и высадился въ Стабіи, гдѣ спокойно провелъ ночь. Его спутники, боясь, чтобы безостановочно падающій пепелъ не засыпалъ всѣхъ выходовъ, разбудили его рано. Плиній вышелъ изъ дому, чтобы сѣсть снова на корабль. Но вода въ морѣ, возмущенная до глубины подземными ударами, настолько поднялась, что не было никакой возможности добраться до судовъ, и Плиній, задушенный дымомъ, испустилъ духъ на берегу, окруженный своими испуганными невольниками. Сквозь густой пепельный дождь на высоко вздымавшихся волнахъ виднѣлись одиноко качавшіеся военные корабли Плинія.
Узнавъ отъ невольниковъ, что въ Стабіи нечего искать спасенія, Лепидій рѣшилъ, не взирая на бурныя волны, вплавь добраться до одного изъ кораблей и уѣхать на немъ. Будучи опытнымъ пловцомъ, онъ надѣялся преодолѣть напоръ волнъ и смѣло бросился въ воду. Но такая задача была бы непосильна и великану, и послѣ короткой, хотя и жестокой борьбы, отважный пловецъ былъ выброшенъ волнами на берегъ. До крайности изнуренный этой борьбой съ бурной стихіей и ударившись къ тому же головой о каменистый берегъ, Лепидій остался безъ сознанія на томъ мѣстѣ, куда его выкинуло море. Высоко взлетающія брызги пѣны падали на его расшибленное тѣло, и каждая новая волна смывала съ блѣднаго лица падавшій сверху пепелъ.
Наконецъ, неизвѣстно черезъ сколько времени, жрецъ пришелъ въ себя. Вокругъ него была темная ночь. Лепидій не зналъ, гдѣ онъ находится и въ какую сторону ему надо идти, — глубокій мракъ не позволялъ различить дорогу. Однако, онъ кое-какъ поднялся, связалъ свое мокрое платье въ узелъ, который положилъ себѣ на голову, чтобы защитить ее отъ падавшихъ сверху камней, и наугадъ сталъ бродить во тьмѣ. Глубокое отчаяніе овладѣло имъ; ему вспомнилась вся его жизнь и всѣ нечестныя средства, которыми онъ пользовался въ своей должности жреца, угрызенія совѣсти стали его мучить и гнать черезъ поля и утесы, камни и заборы. Съ отчаяніемъ вц сердцѣ, съ застывшими отъ ужаса чертами лица и стоящими дыбомъ волосами онъ бродилъ безъ отдыха, едва волоча ноги и не находя нигдѣ ни помощи, ни пріюта. Наконецъ, совершенно истощенный, онъ свалился, и падающій пепелъ мягкимъ саваномъ окуталъ тѣло несчастнаго жреца въ свои непроницаемыя складки.
Къ квестору Главкію судьба была не такъ жестока. До глубины души огорченный предстоявшимъ его другу Пансѣ ужаснымъ концомъ, онъ не пошелъ въ амфитеатръ. Одолѣваемый грустными мыслями, онъ сидѣлъ въ великолѣпномъ перистилѣ своего дома, когда къ нему съ громкимъ воплемъ вбѣжалъ невольникъ съ извѣстіемъ объ ужасномъ бѣдствіи. Главкій немедленно нагрузилъ своихъ вѣрныхъ невольниковъ драгоцѣнностями и движимымъ имуществомъ своего дома. Жену и дочь, а также и всѣ необходимыя вещи онъ помѣстилъ на высокой телѣгѣ, которую тащили два сильныхъ буйвола; самъ же онъ вскочилъ на коря, и, при колеблющемся свѣтѣ факеловъ, среди обрушивающихся домовъ и храмовъ, по колѣна въ пеплѣ, подъ огненнымъ дождемъ, шествіе двинулось къ Геркулановскимъ воротамъ. Тысячи бѣглецовъ слѣдовали по тому же направленію, представляя для глазъ страшное зрѣлище: тяжело нагруженные граждане и невольники съ трудомъ подвигались впередъ, поминутно спотыкаясь, падая и снова вставая; плачущія матери въ изнеможеніи падали на землю подъ тяжестью собственныхъ дѣтей, и многія остались лежать здѣсь на вѣки. Но этой массы горя и нссчастія и доброе сердце Главкія не могло облегчить. Его буйволы, немилосердно погоняемые невольниками, съ большими усиліями тащили тяжелый возъ, и, вслѣдствіе полнаго истощенія. людей и животныхъ, квестору пришлось остановиться гораздо раньше, чѣмъ онъ разсчитывалъ. Едва оставивъ позади себя Геркуланъ, бѣглецы расположились въ открытомъ полѣ, стараясь платками и подушками защитить носъ и ротъ отъ падающаго пепла и извести. Скоро всѣ отъ изнеможенія погрузились въ глубокій сонъ.
Вдругъ квесторъ почувствовалъ, что его съ силой дергаютъ за руку.
— Проснись, господинъ, проснись! — говорилъ испуганный невольникъ. — Геркуланъ горитъ, и огненная жидкость течетъ на насъ!
Въ самомъ дѣлѣ, ужасное и, несмотря на весь свой ужасъ, великолѣпное зрѣлище представилось глазамъ разбуженнаго Главкія. Геркуланъ былъ весь въ пламени, и, благодаря тому, что пепельный дождь на время прекратился и мракъ нѣсколько разсѣялся, можно было ясно видѣть, какъ вспыхивали и рушились высокіе храмы, дворцы и дома. Отъ вершины страшнаго Везувія, контуры котораго едва можно было разглядѣть сквозь окружавшее его море огня, широкая огненная полоса зигзагами спускалась по направленію къ Геркулану, оставляя въ сторонѣ Помпею. Это была извергавшаяся изъ кратера вулкана лава, которая, сожигая и затопляя все на пути своемъ, съ бѣшенной скоростью, стремилась внизъ въ долину.
Невольники снова, стали быстро запрягать и навьючивать буйволовъ и взваливать себѣ на плечи свою тяжелую ношу, и снова измученные люди съ лихорадочной поспѣшностью пустились бѣжать отъ огня, окруженные со всѣхъ сторонъ такими-же, ищущими спасенія, бѣглецами. Когда они приблизились къ Мизенуму, пепельный дождь возобновился съ такой силой, что имъ не разъ приходилось вставать съ своихъ сидѣній и стряхивать съ платьевъ и высыпать изъ телѣги кучи пепла, чтобы не быть имъ засыпанными. При этомъ такіе сильные удары потрясали землю, что тяжелый возъ, какъ мячикъ, перебрасывало изъ стороны въ сторону, а люди и животныя падали на землю. Кругомъ ни зги не видно было; это не была темнота безлунной ночи, а мракъ наглухо закрытой комнаты, въ которой погасили свѣтъ. — Нѣтъ возможности составить себѣ хотя приблизительное понятіе о всѣхъ ужасахъ этого бѣдствія, поглотившаго все имущество такъ неожиданно пораженныхъ имъ людей и унесшаго столько человѣческихъ жизней[12]!
Лишь на третій день показались красноватые лучи солнца, едва про0ивавшіеся сквозь густые, коричневые пары, которые затмѣвали солнечный свѣтъ на огромномъ протяженіи вплоть до Рима; частицы пепла долетали даже до береговъ Африки. Тогда только увидѣли грозныя опустошенія, произведенныя во всей мѣстности ужаснымъ бѣдствіемъ. Все еще не успокоившійся Везувій, который раньше почти до самой вершины былъ покрытъ виноградниками, сталъ теперь неузнаваемъ. Онъ стоялъ, весь почернѣвшій и обнаженный, испуская клубы дыма. Вокругъ него цвѣтущая, благословенная страна, называемая садомъ Италіи, превратилась въ выжженную пустыню, безпощадная смерть замѣнила цвѣтущую жизнь. Гдѣ раньше раздавались веселыя пѣсни виноградарей, тамъ теперь лежали лишь мертвыя массы застывшей лавы. Великолѣпные храмы и богатые дома знатныхъ гражданъ представляли теперь развалины, погребенныя подъ толстымъ слоемъ пепла и ила. Смерть набросила свой мрачный покровъ на цвѣтущіе берега прекраснаго залива.
Оказать помощь несчастнымъ, засыпаннымъ лавой и пепломъ, оказалось невозможнымъ. Тѣмъ немногимъ, которые отважно попробовали проникнуть подъ массу пепла, чтобы спасти своихъ погребенныхъ подъ нимъ собратьевъ, скоро пришлось убѣдиться въ тщетности ихъ попытки. Лишь значительно позже, когда ярость огнедышащей горы усмирилась, можно было начать раскопки, благодаря которымъ удалось спасти нѣкоторыя драгоцѣнности и произведенія искусства. На томъ мѣстѣ, гдѣ стояла Помпея, изъ кучи пепла и груды камней торчали верхніе ряды амфитеатра, да верхушки наиболѣе высокихъ дворцовъ и храмовъ, указывая путь, куда должны были проникнуть лопата и заступъ. Постепенно стала застывать и лава, затопившая нѣкогда столь богатый Геркуланъ и Стабію, и не успѣла она еще совершенно охладиться, какъ уже начали разбивать ея окаменѣвшую массу, ища засыпанныхъ сокровищъ.
Главкію благополучно удалось спастись отъ всеобщаго разрушенія въ родномъ городѣ и отъ гибельнаго потока лавы; страшно истощенный, потерявъ въ дорогѣ большую часть своего имущества, онъ прибылъ со своей семьею въ Римъ, гдѣ встрѣтилъ въ гостепріимномъ домѣ сенатора Діомеда Антенора сердечный пріемъ и заботливый уходъ, въ которомъ онъ такъ нуждался.
Всѣмъ тѣмъ, которые нашли спасеніе на тяжело нагруженномъ кораблѣ молодого Діомеда, былъ оказанъ самый радушный пріемъ, и друзья, избавившіеся отъ столь разнообразныхъ и ужасныхъ опасностей, теперь привѣтствовали другъ друга со слезами радости на глазахъ.
Ужасное бѣдствіе, разразившееся надъ Кампаньей, и гибель трехъ цвѣтущихъ городовъ настолько занимали всѣ умы, что никому не приходила въ голову мысль о дальнѣйшемъ преслѣдованіи почитателей Христа, и эти, перенесшіе столь тяжелыя испытанія, люди могли въ тиши благодарить Бога за чудесное спасеніе.
- ↑ Форумъ — у римлянъ городская площадь для народныхъ собраній, ярмарки и суда.
- ↑ Фрески — стѣнныя картины, писанныя водяными красками.
- ↑ Изида — египетская богиня, жена Озириса (Солнца).
- ↑ Назареи — названіе христіанъ во времена апостоловъ.
- ↑ Богъ садовъ и полей у римлявъ.
- ↑ Хранитель сокровищъ.
- ↑ Прозерпина, дочь Цереры, богини плодородія, по преданію, была похищена богомъ подземнаго міра (Гадеса).
- ↑ Эта надпись существуетъ еще и теперь.
- ↑ Величайшіе скульпторы древней Греціи.
- ↑ Ѳетида — богиня моря.
- ↑ Плиній Старшій, знаменитый естествоиспытатель, умеръ во время наблюденія надъ изверженіемъ Везувія.
- ↑ Около 2000 жителей погибли во время этой катастрофы.