Под знаменем Трансвааля/ДО

Под знаменем Трансвааля
авторъ Немецкая_литература, пер. Немецкая_литература

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1901. — Источникъ: az.lib.ru • Разсказъ изъ англо-трансваальской войны.
Перевод с немецкого Марии Ватсон.
Текст издания: журнал «Юный Читатель», №№ 4, 6, 1901.

Немецкая_литература

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Подъ знаменемъ Трансвааля.

Разсказъ изъ англо-трансваальской войны. Съ нѣмецк. М. Ватсонъ.

I.
На могилахъ президентовъ.

Горячее октябрьское солнце все еще льетъ съ запада пылающіе лучи свои. Вѣтеръ, дувшій весь день и кружившій красную песочную пыль по улицамъ, подымая ее на крыши домовъ, начинаетъ понемногу стихать. Пыльныя плакучія ивы едва уже шепчутся, и тише качаются верхушки темныхъ сосенъ. Скоро надъ Преторіей — столицей Трансвааля — опустится ночь…

По церковной улицѣ шагаетъ старикъ. Голова его поникла на грудь, высокій, умный лобъ изборожденъ морщинами, сѣдая борода обрамляетъ нижнюю часть лица. Твердою поступью идетъ старикъ своей дорогой. Лишь изрѣдка черты его освѣщаются улыбкой, когда встрѣчающіеся ему на пути люди привѣтствуютъ его поклонами.

Наконецъ онъ вышелъ изъ предѣловъ города. По каменистой дорогѣ, окаймленной плакучими ивами, направляется онъ къ тихому кладбищу, на которомъ мирно спятъ мертвые граждане Преторіи и гдѣ въ общей могилѣ похоронены англійскіе солдаты, явившіеся въ Трансвааль нарушителями мира и ничего не завоевавшіе себѣ здѣсь кромѣ маленькаго, скуднаго пространства земли, въ которомъ они успокоились навѣки. Мимо надгробныхъ крестовъ старикъ направляется къ мѣсту, гдѣ, окаймленныя дерномъ, расположены одна подлѣ другой три простыя каменныя плиты. Передъ этими плитами онъ останавливается и молится безъ словъ обнаживъ голову и сложивъ руки.

Мысли старика уносятся въ далекое прошлое, къ спящимъ здѣсь мирнымъ сномъ первымъ тремъ президентамъ южно-африканской республики. Въ далекое прошлое уносятся мысли его, къ тому времени, когда онъ, еще совсѣмъ мальчикомъ, совмѣстно со многими сотнями буровъ, — которымъ стало тѣсно въ Капской колоніи и Наталѣ, — участвовалъ въ большомъ народномъ трекѣ (переселеніе) въ обширныя равнины, по ту сторону рѣки Вааля и Драконовыхъ горъ. Здѣсь буры, ушедшіе отъ владычества англичанъ, укрѣпившихся въ Капской колоніи, нашли новую родину, защищенную горами съ юга и востока и прорѣзанную нѣсколькими могучими потоками, — новую родину съ пыльными, далеко простирающимися блѣдно-сѣрыми степями, которыя покрываются кустарникомъ, цвѣтами и высокой травой во время дождей, когда почва пропитана драгоцѣнной влагой. Здѣсь-то и поселились буры, и собственностью ихъ по праву стали обширныя пространства, по которымъ быстро носились многочисленныя стада страусовъ, гдѣ паслись гну^[1] и левъ съ грознымъ рыканіемъ искалъ себѣ добычу. Владѣтелями этой страны стали буры, потомки голландскихъ крестьянъ; они построили здѣсь фермы, основали города и имъ пришлось выдержать не одну кровавую стычку съ каффрами, пока эти послѣдніе, наконецъ, не научились бояться буровъ.

И вотъ юноши стали зрѣлыми мужьями и завели себѣ семьи. Фермы ихъ процвѣтали и богатство росло. Но спокойствіе не было удѣломъ буровъ. Правда, они ушли отъ владычества Англіи въ новую страну; но притязанія Англіи послѣдовали за ними и сюда, и англичане пытались и здѣсь овладѣть ихъ имуществомъ. Тогда буры взялись за оружіе, и кровь полилась, пропитала и освятила землю новаго отечества. Не разъ Англія старалась овладѣть страной. Но буры неизмѣнно оставались побѣдителями. Такъ шли годы, и старые вожди буровъ умерли; останки трехъ первыхъ президентовъ южно-африканской республики покоятся подъ этими простыми каменными плитами, окаймленными дерномъ. А онъ, который стоитъ здѣсь, погруженный въ свои воспоминанія, онъ, передъ мысленнымъ взоромъ котораго проносится теперь исторія его страны, — онъ обратился за эти годы изъ юноши въ старика, его сыновья и внуки успѣли вырости на покрытой красной пылью почвѣ Трансвааля. И не отдадутъ они врагу милаго, столь дорогой цѣною пріобрѣтеннаго отечества!

Изъ устъ старика, точно мужественная клятва, вырываются теперь слова: «Eendragt magt maakt» («Единодушіе даетъ силу») — девизъ Трансвааля.

Рѣзкимъ движеніемъ надѣваетъ онъ свою шляпу и вдругъ, точно принявъ твердое рѣшеніе, высоко поднимаетъ голову. Затѣмъ онъ покидаетъ могилы трехъ президентовъ и возвращается обратно въ городъ.

Краснымъ пламенемъ потонуло солнце на западѣ и окрасило башни и крыши домовъ Преторіи розовато-золотистымъ отблескомъ. По церковной улицѣ идетъ старикъ домой. Наконецъ онъ останавливается передъ простымъ одноэтажнымъ домомъ и жметъ руку полной женщинѣ, которая съ радостной улыбкой на широкомъ, добродушномъ лицѣ выходитъ ему на встрѣчу до садовой калитки. Затѣмъ, наклонивъ голову, онъ проходитъ черезъ низкую дверцу вовнутрь дома. Солнце совсѣмъ уже скрылось, настали короткія южныя сумерки, смѣнившіяся быстро наступившей темнотой. Но вотъ надъ дальними горами, въ серебристомъ сіяніи взошла луна и окутала темныя купы деревьевъ какой-то лиловой, съ сверкающими краями, тѣнью. Она пролила свои блѣдные лучи на кладбище и освѣтила три каменныя плиты, передъ которыми стоялъ вечеромъ, углубленный въ свои размышленія, старикъ-президентъ южно-африканской республики — Поль Крюгеръ.

II.
Заблудившійся.

Опустивъ голову, еле передвигая ноги, брела лошадь по полю, усѣянному камнями и покрытому во многихъ мѣстахъ колючками. Наконецъ утомленный конь остановился. Напрасно всадникъ пришпоривалъ его: замученная лошадь не въ силахъ была двинуться и стояла, какъ вкопанная.

Всадникъ спрыгнулъ съ коня, потрепалъ по шеѣ бѣдное животное, а другой рукой сталъ искать въ карманѣ хлѣба. Онъ нашелъ маленькій кусочекъ и протянулъ его лошади, но она неохотно приняла скудную подачку. Ей хотѣлось воды, воды! «Если бъ можно было отыскать здѣсь хоть каплю воды!» — вздохнулъ всадникъ и взялъ лошадь подъ узцы. Вдали виднѣлась цѣпь горъ, а у подножія ихъ маленькій лѣсокъ давалъ хоть небольшую тѣнь. Туда направились теперь и конь, и всадникъ. Но разстояніе оказалось гораздо больше, чѣмъ могло казаться съ перваго взгляда, благодаря необычайной прозрачности воздуха. Они шли уже около получаса и все еще до лѣска было далеко. Конь все чаще и чаще спотыкался о камни, лежавшіе по всему полю. Было болѣе чѣмъ сомнительно, чтобы онъ могъ дотащиться до края лѣсочка. Приходилось отдохнуть.

Печально посмотрѣлъ молодой всадникъ на выбившуюся изъ силъ лошадь и рѣшился пожертвовать послѣднимъ глоткомъ воды, еще остававшейся въ его дорожной фляжкѣ. Тамъ оказалось всего съ полстакана тепловатой водицы. Но ея хватило, чтобы смочить пересохшія губы лошади, и вода оживила въ животномъ послѣднія жизненныя силы. Теперь опять впередъ, въ дорогу! Если тамъ, на опушкѣ лѣса, не окажется воды, то оба — и всадникъ, и лошадь, — безвозвратно погибли!

Но что тамъ виднѣется вдали? Всадникъ и конь встрепенулись. Неужели же это мычанье быковъ? Дѣйствительно, все яснѣе и яснѣе слышны отдаленный стукъ колесъ и хлопанье бича. Одинокій путешественникъ взялъ въ руки подзорную трубу, висѣвшую у него на ремнѣ черезъ плечо, и направилъ ее на опушку лѣсочка. Облако пыли, поднявшееся тамъ, показывало, правда, еще въ значительномъ отдаленіи, близость живыхъ существъ. Но сможетъ-ли совершенно измученная лошадь донести такъ далеко всадника?.. Наврядъ-ли можно на это разсчитывать. А итти туда пѣшкомъ? Да вѣдь пока онъ дойдетъ, люди, двигающіеся тамъ на опушкѣ лѣса, могутъ совершенно скрыться изъ виду. Молодой человѣкъ схватилъ ружье, висѣвшее у него черезъ плечо; оно было заряжено, и шесть выстрѣловъ одинъ за другимъ прокатились по равнинѣ, пробуждая эхо въ горахъ, облитыхъ жаркими солнечными лучами. Вслѣдъ затѣмъ путешественникъ снова быстро поднесъ къ глазамъ подзорную трубу и тщательно сталъ всматриваться по направленію только что видѣннаго имъ облака пыли. Выстрѣлы его, должно быть, были услышаны; громкій ихъ звукъ, повторенный шесть разъ кряду, не могъ не обратить на себя вниманія. И дѣйствительно, на опушкѣ лѣсочка отдѣлились отъ остальныхъ два всадника и стали пристально оглядывать окрестность. Заблудившійся путешественникъ опять зарядилъ ружье и далъ снова нѣсколько сигнальныхъ выстрѣловъ. Потомъ онъ привязалъ къ ружью бѣлый платокъ и сталъ махать имъ надъ своей головой.

Между тѣмъ два всадника все болѣе и болѣе приближались по направленію къ путешественнику, стоявшему рядомъ съ лошадью, теперь уже лежавшей на землѣ. Мало по малу становился все слышнѣе топотъ коней, скачущихъ полнымъ галопомъ. Прошло, еще четверть часа ожиданія, и всадники оказались уже на разстояніи не болѣе десяти шаговъ. Молодой человѣкъ замѣтилъ, что они замедляютъ бѣгъ своихъ лошадей и заряжаютъ ружья. Тогда онъ въ знакъ миролюбиваго настроенія бросилъ свое ружье на землю, поднялъ руки кверху и крикнулъ на голландскомъ языкѣ: «Добрые друзья, помогите! Я не могу тронуться съ мѣста».

Отказавшись, повидимому, отъ всякихъ дальнѣйшихъ мѣръ предосторожности, оба всадника быстро приблизились. Они оказались бурами; одинъ съ сѣдой бородой, а другой, съ виду великанъ, совсѣмъ еще юный, съ едва пробивающимися усиками. На обоихъ была простая одежда голландскихъ крестьянъ Южной Африки. На головахъ широкополыя шляпы, по большому складному ножу было заткнуто у нихъ за поясомъ, а въ рукахъ они держали ружья.

Буры остановили своихъ коней. Чужестранецъ двинулся имъ на встрѣчу, вѣжливо снявъ шляпу. Не дожидаясь, пока онъ заговоритъ, старый всадникъ воскликнулъ: «Повидимому, дѣла у васъ плохи!» и указалъ на лошадь, лежащую на землѣ и съ трудомъ переводящую дыханіе. Затѣмъ оба всадника быстро соскочили съ коней и, не теряя попусту словъ, подошли къ измученной, почти издыхающей лошади. По знаку старика молодой буръ отвязалъ висѣвшій у его сѣдла кожаный мѣшокъ, въ которомъ хранилась вода, и поднесъ его ко рту лошади. Долгими глотками пило бѣдное животное. Затѣмъ молодой буръ бросилъ ей небольшую охапку сѣна, тоже привязанную у него въ дорожномъ мѣшкѣ у сѣдла. И только когда все это было сдѣлано, сѣдой буръ обратился къ чужестранцу, молча смотрѣвшему, какъ они ухаживали за его лошадью.

Съ мягкой улыбкой на лицѣ и благожелательностью въ голосѣ, обратился старикъ къ нему съ вопросомъ, быстро окинувъ его пытливымъ взглядомъ.

— Вы, повидимому, уитлендеръ (чужестранецъ)?

— Да, я — нѣмецъ, недавно пріѣхавшій въ Южную Африку — я врачъ изъ Іоганнесбурга — и уже два дня, какъ я заблудился, — отвѣтилъ путешественникъ.

— Не англичанинъ, значитъ. Я сразу увидѣлъ, что вы не изъ ихъ числа, — сказалъ буръ и дружески протянулъ руку заблудившемуся путешественнику, который крѣпко пожалъ ее.

— Почему, — по какой причинѣ вздумали вы путешествовать одинъ по совершенно незнакомой вамъ странѣ? Такъ не поступилъ бы никакой разумный человѣкъ — продолжалъ старикъ, укоризненно качая головой — это вы намъ разскажете, если пожелаете, потомъ, теперь-же отправимся скорѣе къ нашимъ фургонамъ, остановившимся вонъ тамъ, у края лѣса. Мой сынъ побудетъ здѣсь около вашей лошади, вы-же садитесь на его коня, такъ какъ пѣшкомъ вамъ туда не дойти. Итакъ впередъ"!

Молодой нѣмецъ дружески пожалъ руку юному великану, сѣлъ на его лошадь и молча поѣхалъ за старымъ буромъ. Скоро они добрались до того мѣста у опушки лѣса, гдѣ стояло два большихъ фургона, а кругомъ нихъ паслось стадо изъ двадцати широкорогихъ воловъ, которыхъ караулили человѣкъ пять, шесть буровъ, спокойно лежавшихъ на травѣ, покуривая маленькія трубки. Тутъ же бродило на свободѣ нѣсколько лошадей, а двѣ большія собаки съ громкимъ лаемъ бросились на встрѣчу прибывшимъ.

III.
Лука Мейеръ.

Скоро иностранецъ сидѣлъ уже среди буровъ, съ наслажденіемъ пилъ горячій кофе и ѣлъ только что зажареное мясо антилопы. Молча глядѣли на него буры, пока онъ не покончилъ съ ѣдой и не отодвинулъ отъ себя остатки угощенья. Только тогда послышалось краткое распоряженіе сѣдого бура, — очевидно, главы семьи, — приказывающаго запрягать воловъ. — "Мы хотимъ еще сегодня ночью добраться до дома, — сказалъ старикъ, обращаясь къ гостю. — Мы съ вами поѣдемъ верхами впередъ, остальные-же поѣдутъ съ фургонами, а ваша лошадь успѣетъ настолько отдохнуть до сегодняшняго вечера, что сможетъ идти за фургонами.

Съ удивленіемъ и любопытствомъ наблюдалъ молодой иностранецъ, какъ буры съ помощью курчавыхъ каффровъ-работниковъ ловко впрягали въ фуры длиннымъ цугомъ широкогрудыхъ воловъ; какъ быстро, въ нѣсколько минутъ, они это сдѣлали, не смотря на сопротивленіе со стороны животныхъ. Затѣмъ буры усѣлись верхомъ на своихъ лошадей, работники-каффры взяли въ руки длинные бичи и пошли рядомъ съ волами. И вотъ, при громкомъ мычаніи воловъ, хлопаньи бичей, подбадривающихъ крикахъ каффровъ и лаѣ собакъ — тронулся длинный поѣздъ.

Чужеземецъ распрощался съ бурами, сопровождающими фургоны, махая имъ шляпой, и поскакалъ впередъ рядомъ съ ихъ старымъ вождемъ.

— Въ такихъ же фургонахъ наши отцы 60 лѣтъ тому назадъ предприняли переселеніе изъ Капской колоніи, — сказалъ старый буръ, указывая рукой назадъ. Въ этихъ фургонахъ-шатрахъ родились и выросли мы, старики. Эти фургоны были намъ и крѣпостью, и родиной. Но теперь у насъ есть свое отечество, теперь наши фермы построены нами на землѣ, купленной дорогой цѣной, а наши сыновья и внуки — дѣти Трансвааля.

Послѣ этихъ словъ всадники съ четверть часа ѣхали молча, а потомъ старикъ снова обратился къ своему спутнику со словами:

— Вы, вѣроятно, смотрите кругомъ себя и думаете: что это за каменистая, сухая почва, на которой растетъ лишь колючій кустарникъ и высохшая трава?

А голая цѣпь тѣхъ вонъ отдаленныхъ горъ, а низкорослый лѣсокъ, — все это не очень то завидная мѣстность… Не такъ ли, молодой человѣкъ? Зато это страна свободная, страна обширная и, что важнѣе всего для насъ, — это наша страна. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ мнѣ пришлось быть у васъ въ Германіи, въ Берлинѣ. Я видѣлъ тамъ вашего стараго императора Вильгельма и вашего Бисмарка. Ваша страна — прекрасна и плодородна, Берлинъ — великолѣпенъ, а Гамбургъ — богатъ и переполненъ дѣятельными людьми. Но если бы мнѣ предстоялъ выборъ, я ни за что не промѣнялъ бы своей фермы на всю вашу богатую и плодородную Германію. Здѣсь живемъ мы, буры, и пусть остаются бурами-же наши сыновья и внуки. Такъ думаю я, такъ думаетъ дядя Крюгеръ, такъ думаемъ всѣ мы.

Молодой нѣмецъ перегнулся съ сѣдла и крѣпко пожалъ руку старика; въ глазахъ юноши заблестѣли слезы Тронутый этимъ старикъ ласково улыбнулся ему и сказалъ: — Не правда-ли, вы тоже постояли бы за свою страну, если бы были буромъ?

— Хотя я и не буръ, но если бы это оказалось нужнымъ для Трансвааля, гостепріимствомъ котораго я пользуюсь, и я пошелъ бы сражаться за него, будьте въ этомъ увѣрены! — горячо воскликнулъ молодой нѣмецъ.

Но старикъ серьезно и грустно сказалъ:

— Быть можетъ, когда нибудь вы окажетесь намъ полезнѣе на полѣ битвы, въ качествѣ врача, чѣмъ въ качествѣ солдата. Бойцовъ у насъ довольно, но врачей очень мало. — Разговоръ смолкъ, такъ какъ всадники неслись теперь быстрымъ галопомъ по обширной равнинѣ. Болѣе часа проскакали они такимъ образомъ.

Наконецъ старикъ, указывая рукой направо, проговорилъ:

— Вотъ тамъ моя ферма Бушфонтенъ. Еще полчаса ѣзды, и мы будемъ дома.

— Бушфонтенъ? — удивленно воскликнулъ его спутникъ. — Въ такомъ случаѣ, вы — Лука Мейеръ, а дядя мой — Гансъ Альбрехтъ — вашъ сосѣдъ?

— Эге, мистеръ докторъ, — громко разсмѣялся буръ, — вы, значитъ, и направлялись къ своему дядѣ? — Буръ не переставалъ громко хохотать. — Въ такомъ случаѣ, — продолжалъ онъ, — вамъ собственно слѣдовало-бы вернуться обратно къ фургонамъ, въ одномъ изъ которыхъ крѣпкимъ сномъ спитъ Гансъ Альбрехтъ. Но благоразумнѣе будетъ, конечно, доѣхать со мной домой, а завтра пораньше утромъ пойти пожать руку вашему дядюшкѣ.

Солнце только что зашло, и темнота стала быстро окутывать землю. Но на свѣтло-золотистомъ горизонтѣ виднѣлись теперь темныя очертанія высокихъ деревьевъ и большой, съ соломенной крышей, одноэтажный домъ. Громкимъ голосомъ оповѣстилъ старый буръ о своемъ прибытіи. Затѣмъ всадники въѣхали въ окруженный оградой изъ колючаго кустарника дворъ, гдѣ сѣдой каффръ взялъ у нихъ лошадей, чтобы отвести ихъ въ конюшню. Путешественники пошли по направленію къ дому. Здѣсь, на порогѣ низенькой двери, ихъ встрѣтила очень полная, немолодая женщина, въ простомъ коричневомъ платьѣ и бѣломъ чепцѣ на головѣ, — почтенная хозяйка дома.

Онъ пожала руку сначала своему мужу, а потомъ — Лука Мейеръ назвалъ ей имя гостя — и ему.

— Милости просимъ, — сказала она привѣтливо и сердечно еще разъ пожала гостю обѣ руки. — Поживите у насъ столько, сколько вамъ понравится. Еще разъ милости просимъ.

Всѣ вошли въ низенькую комнату и вскорѣ усѣлись за большой обѣденный столъ. Мучной супъ дымился въ деревянныхъ чашкахъ передъ каждымъ сидящимъ за столомъ, въ добавленіе къ супу былъ поданъ хлѣбъ съ масломъ и удивительной свѣжести яйца. Этотъ ужинъ пришелся какъ нельзя болѣе по вкусу голодному путешественнику. Никто не говорилъ ни слова, пока шла ѣда. Даже Лука Мейеръ, довольно много разговаривавшій во время дороги съ докторомъ Альбрехтомъ, и тотъ теперь сталъ молчаливъ, сидя возлѣ своей жены, очень скупой на слова. Онъ бросалъ лишь по временамъ взгляды на дверь и, наконецъ, спросилъ:

— Гдѣ-же Элиза?

— Легла спать, — отвѣтила жена. — Она очень устала, вѣдь она ѣздила весь день верхомъ по полямъ; да еще она была на фермѣ для разведенія страусовъ и оттуда привезла одного молодого страуса, котораго старые забивали.

Когда ужинъ кончился, Лука Мейеръ взялъ съ маленькаго столика большую, въ кожаномъ переплетѣ, Библію и сталъ читать. Глава начиналась словами: «Уповай на Господа, не теряй бодрости и не страшись ничего».

Въ полголоса, но торжественнымъ тономъ читалъ Лука Мейеръ, и когда онъ закрылъ священную книгу, взоры его еще долго были устремлены куда-то вдаль. Задумался-ли онъ о судьбахъ своего отечества, или-же думалъ о вѣковомъ врагѣ буровъ, объ англичанахъ, угрожающихъ Трансваалю изъ Капштадта?

«Уповай на Господа», — повторилъ Лука Мейеръ вполголоса. Потомъ онъ всталъ и повелъ гостя по узенькой лѣстницѣ въ маленькую, чистенькую комнатку, ютившуюся подъ крышей дома.

— Здѣсь помѣщеніе второго моего сына, который въ настоящее время живетъ въ Преторіи, — сказалъ Лука и, пожавъ руку своему гостю, простился съ нимъ со словами: «Доброй ночи».

Молодой нѣмецъ заснулъ крѣпкимъ сномъ. Около полуночи его разбудили грохотъ колесъ и громкіе голоса: это пріѣхали фургоны. Но докторъ Альбрехтъ повернулся на другой бокъ и снова заснулъ; во снѣ онъ увидѣлъ какого-то пророка, похожаго на Луку Мейера.

IV.
Въ гостяхъ у буровъ.

Солнце давно уже обливало своимъ сіяніемъ Трансвааль, но докторъ Вальтеръ Альбрехтъ все еще спалъ крѣпкимъ сномъ, тѣмъ сномъ, которымъ спитъ здоровый молодой человѣкъ, когда онъ сильно усталъ. Дядя доктора, Гансъ Альбрехтъ, за утреннимъ кофе сильно ворчалъ на своего племянника-байбака, который, какъ онъ выразился, «въ жаркое южно-африканское лѣто погрузился въ зимнюю спячку». Но Лука Мейеръ не далъ ему разбудить соню. Тогда Гансъ объявилъ, что если племянникъ пожелаетъ увидѣть дядю, то можетъ пожаловать къ нему на ферму, но пусть приготовится получить взбучку. Съ этими словами онъ сѣлъ верхомъ и уѣхалъ къ себѣ.

Наконецъ молодой врачъ проснулся и испуганно сталъ одѣваться, увидѣвъ, какъ высоко уже стоитъ солнце. Въ комнатѣ внизу онъ никого уже не засталъ. Въ кухнѣ-же увидѣлъ «тетушку», какъ у буровъ принято называть хозяйку дома. Она привѣтливо поздоровалась съ гостемъ.

— Дома нѣтъ никого, — сказала она. — Мужъ и сыновья въ полѣ и около стада. Но рядомъ въ комнатѣ ждетъ васъ кофе, а на столѣ лежитъ Библія.

Молодой нѣмецъ принялся пить кофе съ чернымъ хлѣбомъ; затѣмъ съ любопытствомъ открылъ семейную Библію. На первой страницѣ ея была занесена вся семейная хроника. Прежде всего стояла здѣсь запись о бракѣ Луки Мейера съ Вильгельминою Крюгеръ. Затѣмъ были вписаны шесть сыновей; одинъ изъ нихъ былъ уже женатъ и жилъ въ Камелькопье, второй — докторъ правъ — въ Преторіи; четыре неженатыхъ сына жили дома. Далѣе была вписана единственная дочь Мейеровъ, Элиза, 18 лѣтъ. Крестные отцы дѣтей были записаны тутъ-же; президентъ Крюгеръ — крестный отецъ второго сына, генералъ Жуберъ — младшаго, а крестнымъ отцомъ дочери оказался Гансъ Альбрехтъ, дядя молодого врача.

Вальтеръ Альбрехтъ закрылъ Библію и вышелъ прогуляться. Онъ осмотрѣлся кругомъ, надѣясь увидѣть кого-нибудь и спросить о судьбѣ своей лошади. На зовъ его вышла старая работница, которая и указала ему конюшню.

Молодому человѣку пришлось нагнуться, чтобы войти черезъ маленькую, низенькую дверь въ довольно темное помѣщеніе конюшни. Тутъ глазамъ его представилась совершенно неожиданная картина.

Подлѣ лошади нѣмца стояла дѣвушка высокаго роста со скребницей въ рукахъ и чистила коня. Яркіе солнечные лучи, пробивавшіеся черезъ маленькое четырехугольное отверстіе въ глиняной стѣнѣ, которое едва-ли можно было назвать окошкомъ, — озаряли свѣтлые волосы дѣвушки и скользили по ея длиннымъ золотистымъ косамъ. Она быстро обернулась къ Вальтеру, когда онъ вошелъ, и онъ увидѣлъ передъ собой большіе голубые глаза, выглядывавшіе изъ подъ высокаго бѣлаго лба и сначала вопросительно устремившіеся на вошедшаго; тотчасъ-же затѣмъ милая улыбка мелькнула на губахъ дѣвушки, вызвавъ очаровательныя ямочки на. ея розовыхъ щекахъ.

Дѣвушка опустила скребницу, которую держала въ рукахъ, и, кивнувъ гостю головой, сказала:

— Ваша лошадь еще немного утомлена, но скоро все пройдетъ. Я вытерла ее водкой, и посмотрите, какъ красивъ сталъ вашъ конь. — Дѣвушка указала при этомъ на густую гриву, переплетенную ловкой женской рукой пестрыми лентами.

Докторъ Альбрехтъ подошелъ къ дѣвушкѣ и крѣпко пожалъ ей руку,

— Какъ великолѣпно вычищена моя лошадь, — сказалъ онъ. — Благодарю васъ, Элиза, тысячу разъ благодарю. Никогда еще такія маленькія ручки не чистили моей лошади.

Она громко засмѣялась, такъ что засверкали ея бѣлые зубы.

— Лошадь ваша должна еще отдохнуть, — объявила она. — Если вы имѣете желаніе прокатиться верхомъ, возьмите вотъ пѣгаго моего коня или еще лучше, этого трехлѣтняго буланаго, такъ какъ пѣгій сбрасываетъ даже и отличныхъ ѣздоковъ. Отца моего вы найдете на новой нашей фермѣ для разведенія страусовъ… Или нѣтъ, вы не знаете дороги, можете, пожалуй, еще заблудиться, какъ вчера. Если вы желаете, я поѣду съ вами.

Не ожидая отвѣта, она сняла сѣдла и уздечки съ крюка на стѣнѣ, и молодые люди осѣдлали каждый себѣ по лошади.

— Подождите, — проговорила затѣмъ дѣвушка и исчезла въ одномъ изъ сосѣднихъ строеній. Черезъ нѣсколько минутъ она вернулась. На ней были теперь кожаные мужскіе панталоны, высокіе сапоги и короткая шерстяная юбка до колѣнъ. Голову покрывала широкая шляпа съ приподнятыми полями. Можно былобы принять стройную фигуру дѣвушки за фигуру высокаго юноши, еслибы не длинныя, зашпиленныя на макушкѣ косы и не свѣженькое личико дѣвушки. Она вскочила на коня и по-мужски усѣлась на сѣдлѣ. Пѣгій конь сталъ бить задними ногами, вставалъ на дыбы, но опытная рука Элизы быстро укротила горячее животное. Оба всадника выѣхали со двора и быстро понеслись рядомъ по ровной песчаной долинѣ. Докторъ Альбрехтъ былъ отличный ѣздокъ. Онъ сидѣлъ на конѣ прекрасно, точно вылитый изъ мѣди — онъ такъ ловко перескочилъ канаву, а вслѣдъ затѣмъ черезъ ограду изъ колючаго кустарника, что Элиза, сама великолѣпно продѣлавшая все это вслѣдъ за нимъ, съ невольно вырвавшимся крикомъ удивленія любовалась ловкостью своего спутника. Онъ обернулся къ ней и на одну минуту глаза ихъ встрѣтились. Они улыбнулись другъ другу, но не сказали ни слова и молча неслись все дальше и дальше подъ жгучими лучами солнца, обливавшаго яркимъ свѣтомъ красноватую песчаную равнину.

Наконецъ, они достигли фермы страусовъ, небольшой фермы, какъ уже раньше говорила Элиза своему спутнику. Въ небольшихъ оградахъ изъ тонкой проволочной сѣтки было помѣщено по семьѣ страусовъ; на довольно большомъ пространствѣ виднѣлось около 200 страусовъ. Какъ разъ въ то время, какъ наши путники подъѣхали къ фермѣ, Лука Мейеръ собирался сѣсть верхомъ на коня. Молодые люди обмѣнялись съ нимъ сердечнымъ привѣтствіемъ; затѣмъ старый буръ показалъ гостю свою ферму со всѣми ея приспособленіями и объяснилъ ему способъ разведенія страусовъ. Они подробно осматривали старыхъ и молодыхъ птицъ и дѣтенышей, которыхъ надо было еще вскармливать. Когда всѣ нужныя объясненія были даны и осмотръ кончился, отецъ, дочь и ихъ гость расположились подъ тѣнью нѣсколькихъ плакучихъ ивъ на высокой травѣ, куда слуга-каффръ принесъ имъ сельтерской воды. Отдохнувъ хорошенько, всѣ трое сѣли на коней и повернули въ обратный путь на ферму Луки Мейера.

V.
Молодое поколѣніе.

Надъ долиной стоялъ нестерпимый лѣтній зной. Сверкающая лазурь неба ослѣпляла глаза, точно такъ-же какъ и облитая солнцемъ песчаная равнина. На фермѣ Луки Мейера все было объято послѣобѣденнымъ сномъ. Даже собаки на дворѣ и тѣ лежали въ тѣни близь конюшни и спали.

Только двое живыхъ существъ бодрствовали въ домѣ Мейера, — это были докторъ Альбрехтъ и Элиза. Они сидѣли въ общей комнатѣ на деревянной скамейкѣ у стѣны и разговаривали. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы очень оживленно.

Альбрехтъ старался узнать о жизни дѣвушки на уединенной фермѣ, и Элиза разсказывала ему объ ихъ однообразномъ, повторяющемся изо дня въ день житьѣ-бытьѣ. Молодой врачъ стѣснялся предлагать ей все новые и новые вопросы.

Вдругъ Элиза проговорила:

— Любите вы музыку?

Услыхавъ этотъ неожиданный вопросъ изъ устъ Элизы, сказанный къ тому же не на голландско-бурскомъ нарѣчіи, а по нѣмецки, Альбрехтъ сильно изумился:

— Вы говорите по нѣмецки? — воскликнулъ онъ радостно.

— Вашъ дядя, мой крестный, училъ меня нѣмецкому языку, когда я была еще ребенкомъ. Онъ же научилъ меня играть на фортепіано, вѣдь онъ самъ отлично играетъ.

— Неужели у васъ здѣсь есть рояль?

— Есть; намъ его прислалъ изъ Преторіи старшій мой братъ. Отецъ мой — членъ фольксрада. Поэтому и я часто бывала въ Преторіи и даже прожила разъ тамъ цѣлый годъ, чтобы научиться кой чему такому, чему нельзя было научиться здѣсь на фермѣ.

Дѣвушка встала и пригласила молодого врача пойти за ней въ боковую комнату. Эта комната оказалась болѣе уютно обставленной, чѣмъ первая, въ которой сидѣли передъ тѣмъ молодые люди. На стѣнахъ здѣсь было развѣшано нѣсколько картинъ, столикъ съ швейной машиной стоялъ у одного изъ оконъ, на которыхъ висѣли бѣлыя занавѣски. У стѣны стоялъ рояль.

— Хотите, я сыграю вамъ что нибудь, — сказала дѣвушка.

И не дожидаясь отвѣта, она сѣла за роль и заиграла пьесу, съ дѣтства знакомую Альбрехту. Онъ тихонько отошелъ къ окну. Ему вспомнилась далекая родина по ту сторону океана, вспомнилось и дѣтство съ его мечтами, когда онъ еще совсѣмъ мальчикомъ ласково прижимался къ матери, садившейся обыкновенно въ вечернія сумерки за рояль и нерѣдко игравшей именно ту же пьесу, мягкіе звуки которой раздавались теперь въ его ушахъ. Невольныя слезы набѣгали на его глаза.

Вотъ прозвучали послѣдніе аккорды, прозвучали протяжно и торжественно. Кончивъ играть Элиза не обернулась къ гостю; нѣсколько мгновеній она просидѣла молча, какъ бы погруженная въ мечты. Затѣмъ она взяла снова нѣсколько аккордовъ, но на этотъ разъ запѣла по голландски трогательную въ своей простотѣ народную пѣсню. Кончивъ ее, Элиза закрыла рояль и встала.

Невольнымъ движеніемъ Альбрехтъ протянулъ ей обѣ руки. Но она сдѣлала видъ, что не замѣтила его движенія. Только во взорѣ ея, устремленномъ на него, мелькнуло на мгновеніе легкое удивленіе.

Потомъ она сказала:

— Я слышу, отецъ всталъ. Пойдемте пить кофе.

Хотя Лука Мейеръ и очень просилъ молодого врача остаться подольше у него, однако Альбрехтъ не хотѣлъ злоупотреблять столь сердечнымъ гостепріимствомъ и такъ какъ лошадь его достаточно отдохнула, онъ рѣшилъ поѣхать, пользуясь вечерней прохладой, къ дядѣ своему Гансу Альбрехту, ферма котораго лежала на разстояніи мили отъ Бушфонтена.

Прощаніе было сердечное, хотя и краткое. Молодой врачъ крѣпко пожалъ руку Элизѣ и только на одну минуту у него мелькнула мысль о томъ, какъ жалко разставаться съ ней такъ скоро. Еще разъ крикнулъ онъ весело всей семьѣ: «до свиданія» и, махая шляпой, сѣлъ на коня.

Теперь рядомъ съ нимъ ѣхалъ младшій сынъ Луки Мейера, молодой Питеръ, рослый и красивый юноша, съ свѣтлыми волосами, взявшійся проводить доктора до его дяди. Очень скоро доѣхали они до уединеннаго дома, гдѣ жилъ Гансъ Альбрехтъ. Тутъ молодой буръ простился съ гостемъ отца и повернулъ лошадь домой.

Не успѣлъ еще затихнуть топотъ копытъ его лошади, какъ Вальтеръ увидѣлъ передъ собой своего дядю, высокаго, широкоплечаго человѣка съ сѣдыми, ниспадающими чуть ли не до плечъ, кудрями и длинной сѣдой бородой. Онъ встрѣтилъ его самымъ радушнымъ образомъ.

Только два дня пришлось Вальтеру погостить у своего дяди. Поздно ночью самъ Луки Мейеръ постучался въ двери фермы Ганса Альбрехта и разбудилъ молодого врача. На фермѣ Бушфонтенъ случилось несчастіе. Старый Мейеръ и молодой докторъ вскочили на коней и бѣшеннымъ галопомъ понеслись въ Бушфонтенъ: надо было спѣшить, чтобы попытаться спасти молодую жизнь. Дѣло въ томъ, что Элиза была ранена выстрѣломъ въ грудь; ея младшій братъ Питеръ нашелъ ее въ этотъ вечеръ, лежащей на уединенной лѣсной полянѣ, съ серьезной раной въ груди. Съ утра отецъ и братья молодой дѣвушки уѣхали въ поиски за конокрадами, которые въ эту ночь увели у нихъ десять лучшихъ лошадей. А Элиза взяла на себя задачу объѣхать всѣ ихъ владѣнія и произвести осмотръ стада, полей, фермы страусовъ и т. д. Утомленная, возвращалась она вечеромъ домой; чтобы отдохнуть, слѣзла съ коня, близъ холма, заросшаго лѣсомъ, у подножія котораго былъ источникъ, теперь наполовину изсякшій, вслѣдствіе продолжительныхъ жаровъ. Это и былъ тотъ источникъ, отъ котораго ферма Луки Мейера получила свое названіе «Бушфонтенъ» (лѣсной источникъ). Привязавъ коня къ дереву, Элиза поднялась на холмъ и усѣлась здѣсь въ лѣсу, на полянкѣ. Тутъ-то она подверглась неожиданному нападенію изъ засады. Пуля попала ей въ грудь, и она свалилась, какъ снопъ, на землю. Къ счастью, братъ ея Питеръ, бывшій вблизи того мѣста, услышалъ выстрѣлъ и своимъ крикомъ: «Элиза, гдѣ ты, — я иду къ тебѣ!» — спугнулъ убійцъ. Увидѣвъ окровавленную сестру, Питеръ поднялъ ее на коня и съ печальной своей ношей поскакалъ домой.

Рана Элизы оказалась очень серьезной. Но благодаря здоровому ея организму, а также искусству молодого врача, удалось одержать побѣду надъ смертью. Прошли три недѣли въ уходѣ за больной. А когда затѣмъ докторъ Альбрехтъ собрался уѣзжать въ Преторію въ сопровожденіи Питера, онъ пошелъ проститься съ Элизой. Блѣдная и слабая, она сидѣла въ креслѣ и протянула свою дрожащую, исхудалую руку молодому врачу, сдѣлавшему такъ много для спасенія ея жизни. Когда же онъ, простившись съ остальными членами семьи, сѣлъ на коня и уѣхалъ, молодая дѣвушка закрыла себѣ лицо обѣими руками и горько заплакала, такъ тяжела была для нея разлука съ молодымъ иностранцемъ, котораго она горячо полюбила за это время.

VI.
Въ Іоганнесбургѣ.

Февраль подходилъ къ концу. Въ то время какъ въ Европѣ шелъ снѣгъ и стояла зима, въ Южно-Африканской республикѣ было знойное лѣто.

Докторъ Альбрехтъ, жившій въ Іоганнесбургѣ, выйдя по дѣлу изъ дома, шелъ, погруженный въ размышленія, по широкой главной улицѣ, на которой толпилась масса народа. Но молодой врачъ не обращалъ вниманія на толпу; онъ машинально давалъ дорогу всѣмъ, встрѣчавшимся ему на пути.

Докторъ Альбрехтъ поселился въ городѣ золотоискателей, надѣясь составить здѣсь себѣ счастье. Но удалось ли ему это? Правда, онъ нашелъ себѣ работы вдоволь. Проживъ полгода въ Трансваалѣ, ему удалось устроиться какъ нельзя лучше. Среди врачей Іоганнесбурга докторъ Альбрехтъ занималъ одно изъ первыхъ мѣстъ. Онъ пользовался почетной извѣстностью; у него была масса больныхъ, онъ зарабатывалъ много денегъ, такъ что, при своемъ простомъ образѣ жизни, онъ даже сумѣлъ отложить порядочную сумму. Если въ этомъ было счастье, то онъ вполнѣ нашелъ его.

Однако онъ все же чувствовалъ, что ему чего-то недоставало; потому ли что онъ здѣсь превратился просто въ какую-то рабочую машину, не зная ни отдыха, ни развлеченій? Сколько разъ онъ ловилъ себя на мысли, запереть на замокъ дверь своей квартиры и вмѣстѣ съ вѣрнымъ слугой своимъ, молодымъ, преданнымъ ему зулусомъ, пуститься въ путешествіе въ Бушфонтенъ, на уединенную ферму Луки Мейера. Но чувство долга брало всегда перевѣсъ надъ желаніемъ обрѣсти наконецъ свободу и отдыхъ, и поэтому всѣ эти порывы свелись лишь къ тому, что онъ какъ-то разъ написалъ письмо владѣльцу Бушфонтена.

Въ то время какъ докторъ Альбрехтъ шелъ задумчиво по главной улицѣ Іоганнесбурга, его вниманіе вдругъ привлекло къ себѣ большое скопленіе народа вблизи биржи. Громкіе крики продавцевъ прибавленій къ утреннимъ газетамъ раздавались со всѣхъ сторонъ, и когда онъ купилъ одно изъ такихъ прибавленій, ему тотчасъ бросились въ глаза слова, напечатанныя жирнымъ шрифтомъ: «Англія приказываетъ и Трансвааль долженъ подчиниться». Это оказалось телеграммой изъ Лондона, сообщавшей, что англійскій государственный секретарь Чемберленъ обратился черезъ губернатора Капской колоніи къ правительству Трансвааля съ рѣшительнымъ требованіемъ признать за всѣми уитлендерами (иностранцами) право голоса въ дѣлахъ страны.

Толпа уитлендеровъ, собравшаяся на улицахъ, страшно волновалась. Раздавалась брань противъ трансваальскаго правительства. На всѣхъ перекресткахъ предлагались для подписи петиціи (прошенія къ королевѣ Викторіи и англійскому правительству) съ просьбой не щадить Трансвааля.

Доктора Альбрехта толпа эта съ ея дикими криками, махающая въ воздухѣ шапками и кулаками, очень возмущала, и онъ былъ радъ, когда могъ повернуть, наконецъ, въ болѣе уединенный переулокъ, который и привелъ его къ виллѣ м-ра Грея, одного изъ богачей и владѣтелей золотыхъ пріисковъ въ Іоганнесбургѣ. Въ кабинетѣ хозяина молодой докторъ засталъ еще двухъ другихъ англичанъ, нѣкоего м-ра Леонарда и маіора Фильде. М-ръ Грей, къ удивленію Вальтера Альбрехта, тотчасъ же перевелъ разговоръ на лондонскую телеграмму и предложилъ молодому человѣку вмѣстѣ съ только что названными двумя англичанами стать во главѣ комитета уитлендеровъ, который долженъ былъ дѣйствовать противъ правительства буровъ и поддерживать требованія англичанъ.

— Ваше имя пользуется извѣстностью и весьма уважается здѣсь среди нѣмцевъ Іоганнесбурга; мы увѣрены, что именно ваше участіе было бы намъ очень полезно, — сказалъ м-ръ Леонардъ, предсѣдатель англійскаго комитета въ Трансваалѣ.

Докторъ Альбрехтъ почувствовалъ досаду на то, что эти господа ни мало не сомнѣвались въ его согласіи принять ихъ предложеніе. Поэтому его отвѣтъ звучалъ очень холодно, когда онъ сказалъ имъ:

— Быть можетъ, я не умѣю достаточно оцѣнить ту честь, которую вы оказали мнѣ вашимъ предложеніемъ. Полгода прожилъ я въ Трансваалѣ и видѣлъ, какъ здѣсь всякій иностранецъ пользуется самой широкой свободой въ своихъ начинаніяхъ, — каждый можетъ заниматься какимъ ему угодно дѣломъ, въ этомъ никакой законъ не препятствуетъ ему. Что касается лично меня, то мнѣ очень хорошо живется въ гостепріимномъ Трансваалѣ. Какой же поводъ могъ бы я имѣть, чтобы принять участіе въ дѣлѣ низверженія трансваальскаго правительства?

М-ръ Леонардъ всплеснулъ руками.

— Но развѣ васъ не возмущаетъ наше безправіе? Мы, иностранцы, явились въ эту страну для разработки ея богатствъ; мы вкладываемъ въ это дѣло и нашъ капиталъ и нашъ трудъ, а насъ не хотятъ допустить къ участію въ управленіи страной.

— Дѣйствительно такъ ли это? — возразилъ Альбрехтъ съ насмѣшливой улыбкой, — Насколько я знаю, президентъ Крюгеръ предоставилъ каждому иностранцу, если бы онъ того пожелалъ, права пріобрѣтенія въ Трансваалѣ гражданства со всѣми его преимуществами, правда, съ условіемъ принять на себя одновременно и всѣ обязанности гражданина Трансвааля. Правда, иностранецъ, становящійся гражданиномъ этой страны, долженъ отказаться отъ прежней національности и принести присягу — въ случаѣ войны — взяться за оружіе для охраны новаго отечества. Къ общему же удивленію, всѣ тѣ, которые такъ громко кричали о необходимости предоставить права иностранцамъ, не пожелали на этихъ условіяхъ сдѣлаться полноправными гражданами Трансвааля.

— Развѣ возможно, чтобы англичанинъ отказался отъ своей національности! — воскликнулъ съ возмущеніемъ Леонардъ.

— Ну, а допустимъ — этотъ случай вѣдь возможенъ — что была бы объявлена война Англіи съ Трансваалемъ, которому же изъ двухъ вашихъ отечествъ захотѣли бы вы служить? — спросилъ молодой нѣмецъ, котораго чрезмѣрныя притязанія англичанъ привели въ сильное негодованіе. — Вы не отвѣчаете? Значитъ, вы передали бы въ руки Англіи эту страну, отъ которой вы требовали дарованія вамъ всѣхъ гражданскихъ правъ? Спѣшу дать вамъ рѣшительный отвѣтъ на сдѣланное мнѣ вами предложеніе: если когда-нибудь дѣло дошло бы до войны за независимость Трансвааля, — я стану, не колеблясь, на сторону справедливости, т. е. на сторону буровъ.

И съ этими словами докторъ Альбрехтъ повернулся и ушелъ изъ дома м-ра Грея.

Сильно досадуя на только что слышанное, возвращался молодой нѣмецъ домой. Но здѣсь ждало его радостное удивленіе, которое привело его опять въ хорошее настроеніе духа. Войдя въ свой кабинетъ, молодой докторъ увидѣлъ, что съ дивана поднялась ему на встрѣчу высокая фигура, въ которой онъ тотчасъ же узналъ своего дядю Ганса Альбрехта.

— Хотя я гость и нежданный, но, надѣюсь, не непрошенный, — сказалъ дядя Гансъ и тотчасъ-же прибавилъ: — Зачѣмъ я пріѣхалъ? Только не воображай, что я пріѣхалъ для того, чтобы отдать тебѣ визитъ. Живя въ уединенномъ и пустынномъ мѣстѣ, иногда вдругъ потянетъ узнать, что творится на бѣломъ свѣтѣ. А творится въ настоящее время что-то неладное. И намъ, нѣмцамъ, теперь какъ разъ пора показать англичанамъ, что мы не попадемся на удочку здѣшнимъ богачамъ-золотопромышленникамъ, вся жизнь которыхъ сводится лишь къ одной вѣчной заботѣ о томъ, чтобы накопить побольше денегъ.

Вскорѣ племянникъ и дядя усѣлись за накрытый столъ, и Альбрехтъ угостилъ, какъ сумѣлъ, своего дорогого гостя.

— Скажи мнѣ, другъ мой, — заговорилъ вдругъ дядя Гансъ, — ты не совсѣмъ еще забылъ Луку Мейера? Не забылъ? А я сомнѣвался въ этомъ, потому что тамъ о тебѣ такъ давно ничего не было слышно. Лука Мейеръ поручилъ передать тебѣ его поклонъ. Онъ полюбилъ тебя сразу, еще тогда, когда ты гостилъ у нихъ, и онъ надѣется, что ты встанешь на сторону буровъ, еслибъ пришлось выступить противъ англичанъ.

Вальтеръ молча смотрѣлъ на дядю, ожидая, не разскажетъ-ли онъ чего-нибудь про Элизу. Но какая-то непонятная робость удерживала его отъ вопроса о той, о которой ему такъ сильно хотѣлось что-нибудь узнать. Онъ только выжидательно смотрѣлъ въ лицо дяди.

VII.
Передъ бурей.

Шли дни и недѣли. Питеръ, младшій сынъ Луки Мейера, пріѣхавшій по дѣламъ въ Іоганнесбургъ, серьезно заболѣлъ. Узнавъ объ этомъ, дядя Гансъ съѣздилъ въ Бушфонтенъ, откуда привезъ Элизу, которая и оставалась неусыпно при братѣ. Съ трогательной заботливостью и умѣньемъ справлялась дѣвушка съ нелегкой своей задачей ухаживать за тяжело-больнымъ.

Между тѣмъ въ Трансваалѣ одно событіе слѣдовало за другимъ. Требованія англичанъ росли съ каждымъ днемъ. Давно уже было отвергнуто англичанами предложеніе, сдѣланное президентомъ Крюгеромъ, признать всѣ права гражданъ за иностранцами, прожившими въ Трансваалѣ семь лѣтъ, подъ тѣмъ условіемъ, чтобы они приняли на себя и всѣ обязанности трансваальскихъ гражданъ. Изъ Англіи шли все новыя угрожающія требованія Чемберлена. А когда Крюгеръ, руководимый желаніемъ мира, просилъ устроить въ столицѣ сосѣдней Оранжевой республики, Блумфонтенѣ, свиданіе съ англійскимъ губернаторомъ Капской колоніи, — протянутую имъ руку для мира грубо оттолкнули.

Всѣ предложенія Крюгера были найдены неподходящими и недостаточными. Требовали, чтобы за каждымъ англичаниномъ, прожившимъ пять лѣтъ въ странѣ и не отказывающимся отъ своей національности, не принимающимъ на себя никакихъ обязательствъ во время войны, были признаны всѣ права гражданъ Трансвааля. Тогда Крюгеръ мужественно объявилъ, что дальше онъ не пойдетъ ни на шагъ, — и въ отвѣтъ Англія, злобствуя, прервала всѣ переговоры.

Не только буры, а также и нѣмцы, французы, испанцы и американцы, жившіе въ Трансваалѣ, выразили громкій протестъ противъ неслыханныхъ притязаній Англіи. Развѣ подъ охраной справедливаго бурскаго правительства не жилось всѣмъ свободно въ Трансваалѣ, развѣ кто либо испытывалъ на себѣ маіѣйшее притѣсненіе? Въ самомъ дѣлѣ, какой-же былъ поводъ стремиться къ англійскому владычеству?

Нѣмцы, жившіе въ Іоганнесбургѣ, сплотились тѣснѣе. Храбрый капитанъ Шиль былъ избранъ предводителемъ нѣмцевъ, а бывшіе нѣмецкіе офицеры, графъ Цеплинъ, лейтенантъ Альбедингенъ, а также докторъ Альбрехтъ, вступивши въ этотъ кружокъ, сдѣлались вѣрными помощниками Шиля. Общее возмущеніе возросло еще болѣе, когда было получено извѣстіе, что Англія теперь уже открыто предъявляетъ Трансваалю требованіе, чтобы не только южно-африканская республика признала всѣ несправедливыя притязанія партіи уитлендеровъ, но признала также и верховную власть или сюзеренство англійской короны.

Теперь всѣ, кто только не былъ англичаниномъ, поднялись въ Трансваалѣ, какъ одинъ человѣкъ. Заявленіе Крюгера, которымъ онъ съ величайшимъ достоинствомъ и твердостью отвергалъ требуемое отъ него признаніе верховной власти Англіи, — было встрѣчено съ восторгомъ. Но взамѣнъ безусловнаго и полнаго признанія Англіей независимости Трансвааля, Крюгеръ соглашался дать право выборовъ иностранцамъ уже послѣ пятилѣтняго ихъ пребыванія въ странѣ. Однако Англія не желала болѣе мирнаго рѣшенія вопроса. Трансваалю надлежало сдѣлаться англійскимъ владѣніемъ, — вотъ цѣль, которую себѣ поставила Англія. Такимъ образомъ быстрыми шагами близилась развязка.

Молчаливо и серьезно встрѣтились впервые у постели больного Альбрехтъ и Элиза. Не говоря ни слова они пожали другъ другу руки, и это было все. Они ежедневно видѣлись и разговаривали. Но всегда имъ казалось, будто что-то чужое стоитъ между ними. Они уже не обмѣнивались другъ съ другомъ ни однимъ теплымъ словомъ; вся ихъ заботливость была сосредоточена на больномъ. А Питеръ становился съ каждымъ днемъ все нетерпѣливѣе. Ему хотѣлось поскорѣе уѣхать изъ шумнаго Іоганнесбурга домой, на уединенную ферму, подальше отъ людской толпы. Однако Альбрехтъ не могъ дать согласія на опасную для больного отправку въ Бушфоптенъ въ тряскомъ фургонѣ, запряженномъ волами. Наконецъ онъ согласился на перевозку больного въ Преторію въ домъ его старшаго брата Вильяма Мейера. Кратковременной поѣздкой по желѣзной дорогѣ, всего въ нѣсколько часовъ, можно было рисковать безъ особенныхъ серьезныхъ опасеній. Всѣ нужныя предосторожности были приняты. Альбрехтъ долженъ былъ — вмѣстѣ съ Элизой — сопровождать больного.

Они добрались, наконецъ, до желѣзнодорожнаго вокзала. Яркое весеннее утро улыбалось въ своей чудной прелести, — но, увы, весна не проникла въ сердце бѣднаго юноши, который, опираясь на руку сестры и поддерживаемый Альбрехтомъ, безсильными, медленными шагами еле тащился черезъ залъ, чтобы дойти до вагона, куда его подняли на рукахъ въ то отдѣленіе, гдѣ уже съ нѣжной заботливостью ему было приготовлено удобное мѣсто, обложенное подушками и пледами.

Одновременно съ этимъ поѣздомъ, отъѣзжающимъ въ Преторію, прибылъ теперь другой поѣздъ, пришедшій изъ Преторіи. Съ восторженными кликами, махая шляпами, стремился изъ прибывшихъ вагоновъ людской потокъ. Щеки бѣднаго Питера покрылись яркимъ румянцемъ, въ глазахъ его заблестѣлъ лихорадочный огонь, когда онъ увидалъ всѣхъ этихъ людей — этихъ мужей и юношей, начиная съ сѣдобородыхъ старцевъ и кончая мальчиками, которые, всѣ съ ружьями въ рукахъ и патронташами черезъ плечо, явились сюда, чтобы быть на готовѣ, когда произнесено будетъ послѣднее рѣшительное слово «война».

Шумными привѣтствіями встрѣтила прибывшихъ изъ Преторіи ожидавшая ихъ толпа; въ воздухѣ развѣвались платки, тутъ и тамъ друзья бросались другъ другу въ объятія. Война еще не была объявлена, но всѣ знали, что эти прибывшіе изъ Преторіи люди, которымъ нѣсколько минутъ спустя, предстояло ѣхать дальше въ Фольксрустъ, — являются передовымъ отрядомъ, высланнымъ для охраны границы.

Элиза и Альбрехтъ вошли въ вагонъ, чтобы заслонить отъ бѣднаго Питера волнующее его зрѣлище. Но вдругъ изъ толпы раздались звуки свѣжаго, громкаго голоса; всѣ стали прислушиваться… Это раздавалась пѣсня; Элиза увидѣла теперь и самого пѣвца: это былъ моложавый на видъ старикъ съ серебристыми кудрями и сѣдой бородой. Пѣсня его громко неслась надъ замолкшей толпой:

«Поднимемъ высоко мы знамя отцовъ,

Священное знамя героевъ-бойцовъ»!

И вдругъ, точно буря пронеслась надъ толпой. Кругомъ раздался тысячеголосый крикъ восторга. Мужчины высоко подняли развѣвающееся четырехцвѣтное знамя — красное, бѣлое и голубое съ зелеными полосками — и шумно, точно на крыльяхъ орла, понесся къ небу гимнъ Трансвааля, подхваченный тысячной толпой

«Поднимемъ высоко мы знамя отцовъ,

Священное знамя героевъ-бойцовъ!»

Отвагою доблестной въ прошлые дни

Свободу отчизнѣ добыли они:

Наслѣдье ихъ свято въ груди мы хранимъ,

И новою славой страну озаримъ,

Желанное счастье опять ей вернемъ,

Иль всѣ за отчизну въ бою мы умремъ…

Не разъ намъ въ сраженьяхъ Господь помогалъ —

Поможетъ и нынѣ… Часъ грозный насталъ:

Идутъ безпощадной, нечестной войной

Отнять у насъ вольность и край нашъ родной

Несмѣтныя полчища лютыхъ враговъ,

Несутъ намъ угрозу позорныхъ оковъ…

Но весь до единаго бурскій народъ

Возсталъ — за свободу сражаться идетъ.

Господь Вседержитель — молитвенный гласъ

Къ тебѣ возсылаемъ — вступись ты за насъ,

Святую борьбу за родимый нашъ край

За правду и право — побѣдой вѣнчай!

Жить будемъ какъ прежде, трудясь въ тишинѣ,

Свободные буры въ свободной странѣ,

Отчизнѣ желанное счастье вернемъ

Иль всѣ за отчизну въ бою мы умремъ!

Пѣніе торжественно разносилось въ воздухѣ: это была точно молитва цѣлаго народа, взывающаго къ богу войны. Глаза Элизы зажглись гордымъ блескомъ, и она крѣпко пожала руку Альбрехту, который протянулъ ей свою, въ то время какъ поѣздъ ихъ сталъ медленно отходить отъ платформы. Но, обернувшись къ Питеру, оба почувствовали новый приливъ глубокаго къ нему состраданія. Питеръ сидѣлъ, прижавшись къ углу дивана, закрывъ лицо обѣими руками, и плакалъ навзрыдъ, точно у него разрывалось сердце.

VIII.
Жребій брошенъ.

Лука Мейеръ и его жена встрѣтили больного сына на вокзалѣ. Мать, обливаясь слезами, съ безконечной любовью прижимала его къ своему сердцу. Дядя Гансъ, давно уѣхавшій изъ Іоганнесбурга, старался исподволь подготовить родителей къ ожидавшему ихъ зрѣлищу, и тѣмъ не менѣе они были глубоко потрясены, при видѣ младшаго своего сына. Увы! нельзя было обманывать себя надеждой: смерть наложила уже отпечатокъ на его лицо. Окруженный всей семьей, нѣжными ихъ заботами и любовью, жилъ теперь больной въ Преторіи, въ домѣ старшаго брата, Вильяма Мейера. Но, казалось, волненіе, испытанное имъ на желѣзнодорожномъ вокзалѣ въ Іоганнесбургѣ, все еще угнетало его. Правда, онъ ни словомъ не вспоминалъ о братьяхъ, отправившихся на войну но то, что онъ робко затаилъ у себя на душѣ, чего онъ не рѣшался громко высказать, не переставало терзать больного и убивало послѣднія его силы.

Проводивъ больного, докторъ Альбрехтъ въ тотъ-же день вечеромъ вернулся въ Іоганнесбургъ. Ему надо было устроить тамъ свои дѣла, такъ какъ онъ не хотѣлъ ни минуты больше медлить со своимъ поступленіемъ на службу въ ряды буровъ. И слуга его, Самъ, добрый молодой зулусъ, горячо преданный своему господину, не пожелалъ тоже теперь оставаться въ городѣ, разъ «масса» (господинъ) докторъ отправится на войну.

Политическій горизонтъ чернѣлъ все болѣе и болѣе. Президентъ Крюгеръ отказалъ — при одобреніи всего народа — въ дальнѣйшихъ требованіяхъ Англіи. Всеобщій восторгъ былъ вызванъ извѣстіемъ, что Оранжевая республика, оставаясь вѣрной договору, связывавшему обѣ братскія страны, теперь открыто и смѣло стала на сторону Трансвааля и будетъ, въ случаѣ если это понадобится, сражаться вмѣстѣ съ нимъ.

Англія принимала все болѣе и болѣе угрожающее положеніе: въ Наталѣ, — колоніи англичанъ, граничащей на востокѣ съ Трансваалемъ, — и въ Капской колоніи начали собираться англійскія войска. Изъ Индіи ожидали въ портъ Дурбанъ десять тысячъ человѣкъ. Поэтому ничего удивительнаго не было въ томъ, что и бурскія республики стали готовиться къ войнѣ. Въ проходахъ Драконовыхъ горъ, составляющихъ восточную границу Оранжевой республики, и на югѣ Верцашельскихъ горъ, близъ Ватткерстрома, Фольксруста и Лангснека, тамъ, гдѣ уже разъ англійскія войска потерпѣли пораженіе отъ оружія буровъ, теперь собрались первые отряды защитниковъ отечества для охраны границъ бурскихъ республикъ.

И вотъ въ Іоганнесбургѣ появилось воззваніе, составленное въ пламенныхъ выраженіяхъ и приглашающее нѣмцевъ, живущихъ въ Трансваалѣ, взяться за оружіе, чтобы защищать правое дѣло — независимость и свободу пріемнаго своего отечества. Цѣлыми сотнями стали стекаться нѣмцы, — молодые купцы и фабриканты, учителя и адвокаты, врачи и инженеры. Сотни превратились въ тысячи, и скоро образовался отрядъ добровольцевъ, состоящій почти изъ 4,000 человѣкъ. Предводителемъ этого отряда былъ избранъ Адольфъ Шиль.

Передъ отправленіемъ отряда на границу депутатамъ, т. е. нѣсколькимъ представителямъ отряда — предстояло еще отправиться въ Преторію, чтобы принести отъ имени всего отряда присягу въ вѣрности президенту Крюгеру.

Когда депутаты отряда добровольцевъ прибыли въ Преторію, стоялъ жаркій и пыльный октябрскій день. Передъ вокзаломъ собралась громадная толпа, встрѣтившая прибывшихъ громкими привѣтственными криками. Депутаты вышли изъ вагоновъ и отправились на пріемъ къ президенту. Торжественно, вмѣстѣ съ высшими сановниками Трансвааля, принялъ ихъ президентъ. Альбрехтъ, тоже бывшій въ числѣ депутатовъ, окинулъ бѣглымъ взоромъ серьезныя лица шести человѣкъ, окружавшихъ президента.

Рослая фигура длинобородаго генерала Жубера не многимъ уступала высокому росту дяди Крюгера. Твердая рѣшимость виднѣлась во взглядѣ сѣрыхъ глазъ, которые главнокомандующій трансваальской арміей устремилъ на нѣмцевъ. Извѣстный бурскій генералъ, хитрый Кронье, смотрѣлъ наоборотъ хмуро и угрюмо въ пространство, тотъ самый Кронье, который еще такъ недавно разбилъ на голову Джемсона во время его разбойничьяго набѣга на Трансвааль. Остальные сановники Трансвааля возбудили въ Альбрехтѣ не меньшій интересъ. Сѣдой Кокъ, письмоводитель въ Совѣтѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и испытанный боецъ, назначенный начальникомъ отряда буровъ; умный Шалкъ Бургеръ съ его маленькой острой бородкой, еще очень недавно добивавшійся рядомъ съ Крюгеромъ избранія въ президенты; государственный секретарь Рейсъ и Вольмаренсъ, бывшій президентомъ Оранжевой республики.

Альбрехтъ окинулъ всѣхъ быстрымъ взоромъ. Но вотъ выступилъ впередъ Адольфъ Шиль. Въ простыхъ, но краснорѣчивыхъ словахъ предложилъ онъ президенту услуги отряда добровольцевъ и присягнулъ на вѣрность республикѣ. Выслушавъ его краткую рѣчь, Крюгеръ одобрительно кивнулъ головой, затѣмъ, горячо пожавъ руку Шиля, поблагодарилъ въ его лицѣ весь нѣмецкій отрядъ. Послѣ президента подошелъ къ полковнику Жуберъ, положилъ ему обѣ руки на плечи и выразилъ удовольствіе, что такіе храбрые люди будутъ сражаться у него подъ командой.

Президентъ Крюгеръ повернулся уже было, чтобы уйти. Но Вальтеръ Альбрехтъ, стоявшій въ первыхъ рядахъ, приблизился къ нему и, поднявъ руку, громко крикнулъ:

— Мы присягаемъ на вѣрность бурскому четырехцвѣтному знамени! Да здравствуетъ Трансвааль! Ура!

Громко раздался этотъ возгласъ по всей залѣ. Даже угрюмое лицо Кронье просвѣтлѣло, и, хлопнувъ Вальтера по плечу, онъ сказалъ:

— Молодые люди, сражайтесь храбро!

Вальтеръ Альбрехтъ, вернувшись вечеромъ въ домикъ Вильяма Мейера, былъ принятъ здѣсь всѣми, какъ добрый, старый знакомый. Элиза крѣпко, дружески пожала ему руку. Только одинъ больной Питеръ казался безучастнымъ. Смерть уже носилась надъ нимъ; послѣднія силы, казалось, оставили его. Всякая надежда на выздоровленіе была потеряна. Альбрехтъ старался мягко подготовить Элизу къ неизбѣжной и скорой развязкѣ. Но она спокойно выслушала его.

— Я давно уже это знала, — отвѣтила она съ глубокой покорностью судьбѣ. — Тяжело умирать такимъ молодымъ, но еще вдвое тяжелѣе умирать именно теперь, когда, будь онъ здоровъ, онъ поспѣшилъ-бы итти сражаться за независимость отечества. Но что дѣлать. Приходится переносить удары судьбы. А когда ужасный день настанетъ и братъ покинетъ насъ, я тоже отправлюсь на войну, чтобы ухаживать за больными и ранеными, за всѣми нашими братьями, сражающимися за отечество и умирающими за него.

Долго еще въ этотъ вечеръ сидѣли вмѣстѣ Элиза и Альбрехтъ, грустные и озабоченные.

На слѣдующій день утромъ, Вильямъ Мейеръ повелъ своего гостя на засѣданіе фольксрада. Изъ правительственной ложи, куда его ввели, Альбрехтъ смотрѣлъ внизъ въ обширный залъ, гдѣ уже собрались члены совѣта. Депутаты говорили вполголоса, почти шепотомъ; какая-то подавляющая, унылая тишина царила въ залѣ. И Лука Мейеръ былъ тамъ-же. Съ печальной улыбкой кивнулъ онъ вверхъ молодому нѣмцу. Въ чертахъ его лица, на изборожденномъ морщинами лбу виднѣлась тяжелая забота.

Наконецъ, въ залъ вошелъ Поль Крюгеръ, и президентъ совѣта открылъ засѣданіе. На очереди было лишь нѣсколько незначительныхъ дѣлъ, съ которыми скоро покончили. Всѣмъ было извѣстно, что ожидалось, и кругомъ было глубокое молчаніе.

— Слово дается президенту! — раздалось въ залѣ.

Всѣ депутаты подошли ближе къ тому мѣсту, гдѣ теперь поднялась высокая фигура стараго Крюгера. Онъ устремилъ свой взоръ сначала на собраніе, а потомъ поднялъ его къ небу, и въ короткихъ словахъ объявилъ, что согласно съ рѣшеніемъ всего фольксрада, онъ закрываетъ на неопредѣленное время его засѣданія. Потомъ онъ возвысилъ голосъ, и всѣ притаили дыханіе, когда онъ заговорилъ:

— Насъ окружаютъ тысячи и тысячи враговъ, готовыхъ броситься на насъ. Но намъ нечего бояться ихъ, и мы ихъ и не боимся. Господь Вседержитель ненавидитъ ложь и всегда стоитъ на сторонѣ правды и справедливости. Онъ былъ уже съ нами и снова будетъ съ нами. Вѣдь отрядъ Джемсона при Доорикапѣ выпустилъ тысячи выстрѣловъ, а убитымъ оказался только одинъ буръ.

Вдохновенно, точно библейскій пророкъ, говорилъ президентъ Крюгеръ. Альбрехту казалось, что онъ слышитъ, какъ его собственное сердце бьется согласно съ сердцами всѣхъ присутствующихъ.

Крюгеръ снова заговорилъ, и голосъ его сталъ громовымъ, когда онъ произнесъ слѣдующія слова:

— Господь Богъ разсудитъ между правдой и ложью. Происки враговъ нашихъ вынуждаютъ насъ итти войной противъ нихъ, отдать жизнь нашу за нашу родину, за дорого купленную нами свободу и независимость отечества. Но мы не должны терять мужества. Всевышній на нашей сторонѣ! Онъ уже разъ пришелъ намъ на помощь, и опять поможетъ намъ!

Вслѣдъ за этими словами президента въ залѣ водворилось глубокое молчаніе, — но только на нѣсколько мгновеній. Затѣмъ со всѣхъ сторонъ раздались восторженные возгласы: «Господь Богъ поможетъ намъ!» «Идемъ войной на англичанъ!» «Ура, ура, Поль Крюгеръ!»

Увлеченный, при выходѣ изъ фольксрада, шумнымъ людскимъ водоворотомъ, окруженный со всѣхъ сторонъ взволнованными до глубины души людьми, — докторъ Альбрехтъ вышелъ на улицу. Но здѣсь было еще шумнѣе. Не было конца восторженнымъ крикамъ, маханью шапками и шляпами, потому что какъ-разъ отряды конныхъ буровъ, съ пѣніемъ трансваальскаго гимна, проѣзжали мимо, отправляясь на вокзалъ, чтобы оттуда по желѣзной дорогѣ добраться до границы. Громкіе восторженные крики «ура»! сопутствовали отряду по всей дорогѣ.

Сильно взволнованный впечатлѣніями дня вернулся докторъ Альбрехтъ въ домъ Вильяма Мейера. Здѣсь на крыльцѣ встрѣтила его Элиза съ заплаканными глазами.

— Пойдемте со мной, дорогой другъ — сказала она — братъ умираетъ.

IX.
Разбитое счастье.

Дождь лилъ какъ изъ ведра, ударяя по полотнянымъ палаткамъ бурскаго лагеря, куда храбрые защитники отечества укрылись отъ непогоды. А съ высокой соломенной крыши фермы, окруженной деревьями, гдѣ генералъ Жуберъ устроилъ главную свою квартиру, вода текла ручьями и собиралась большими лужами въ саду, огороженномъ высокой каменной стѣной. Стройный молодой буръ съ курчавой свѣтло-русой бородой, сонными голубыми глазами и добродушнымъ лицомъ, вышелъ изъ дверей фермы и, постоявъ на крыльцѣ въ какой-то нерѣшительности, направился затѣмъ по дождю въ лагерь.

Въ домѣ, у низкаго окна, стояла Элиза и смотрѣла, ему въ слѣдъ. Пожилая женщина сидѣла рядомъ съ молодой дѣвушкой и что-то шила. Наконецъ она перестала шить и пытливо посмотрѣла на дѣвушку, все еще продолжавшую задумчиво смотрѣть въ слѣдъ ушедшему буру.

— Ты нехорошо поступила, Элиза, — сказала пожилая женщина. — Молодой Гендрикъ слишкомъ хорошъ чтобы такъ отказывать ему. Старикъ Феррейра — одинъ изъ самыхъ уважаемыхъ людей во всемъ Трансваалѣ, и дѣвушкѣ, которую старшій сынъ его проситъ быть его женой, слѣдовало-бы гордиться этимъ предложеніемъ и благодарить Бога за такое незаслуженное счастье. А ты…

— Не могу, тетя! — сказала Элиза, судорожно стискивая руки, точно чувствуя страшную боль.

— Что это за слово «не могу», — сказала, качая головой, старая женщина. — Мы обязаны подчиняться желанію нашихъ родителей. Гдѣ это видано, чтобы дочь отказывала жениху, котораго отецъ ея избралъ для нея?

— Я не отказала Гендрику, — выговорила беззвучнымъ тономъ Элиза. — Я только повторила ему, что говорила еще у насъ дома. Пусть онъ дастъ мнѣ срокъ, чтобы я могла прійдти въ себя. Я прошу для размышленія всего лишь годъ времени. Почему онъ не можетъ подождать?

Сѣдая женщина отложила работу изъ рукъ.

— А я скажу тебѣ, дитя, отчего ты не хочешь подчиниться желанію отца, какъ это подобаетъ дочери: ты любишь другого, который не стоитъ тебя и котораго тебѣ совѣстно привести въ домъ твоего отца.

Громкія рыданія потрясли грудь дѣвушки. «О, еслибы я стоила его», подумала она про себя.

Старуха подошла къ Элизѣ, поцѣловала ее въ голову и сказала:

— Нельзя не подчиняться волѣ родителей; надо выходить замужъ за того, кого тебѣ выбралъ отецъ, такой у насъ обычай. — Съ этими словами старуха, жена генерала Жубера, вышла изъ комнаты.

Элиза бросилась на стулъ. Развѣ она можетъ выйти замужъ за того, кого ей выбрали родители, разъ она любитъ другого?

Да, она любитъ Вальтера. А хотѣла-бы она быть его женой? «Нѣтъ, нѣтъ»… отвѣтилъ ей голосъ въ глубинѣ ея души. Она должна отказаться отъ счастья быть его женой, потому что не хочетъ быть ему бременемъ на всю жизнь. Она, дочь буровъ, выросшая на уединенной фермѣ, не получившая образованія, ничего не знающая, ничего не понимающая, кромѣ того только, чему научилъ ее старый ея крестный отецъ. Со своимъ узкимъ кругозоромъ, со своимъ крестьянскимъ воспитаніемъ, можетъ-ли она выйти замужъ за человѣка, который стоитъ неизмѣримо выше ея, котораго всѣ кругомъ ставятъ такъ высоко, которому открыты двери всѣхъ лучшихъ домовъ, которому улыбается самое блестящее будущее? Нѣтъ, нѣтъ, она слишкомъ ничтожна для него!

Что вышло-бы изъ него, что вышло-бы изъ нихъ обоихъ, если бы она вышла за него замужъ, она — не привыкшая къ условіямъ его жизни, она, которая не сумѣла-бы разстаться съ своей фермой, со своимъ дорогимъ отечествомъ? Онъ найдетъ себѣ болѣе подходящую жену…

А что, если вдругъ и онъ ее любитъ? Если онъ попроситъ ее быть его женой?… Не дай Богъ!.. Тогда ей останется одно: быть твердой, твердой и благоразумной за него и за себя!.. Никогда онъ не узнаетъ отъ нея, какъ глубоко въ ея душѣ живетъ его образъ, никогда онъ даже подозрѣвать не будетъ, какъ ей горько было отказаться отъ него!..

Послышался стукъ дверей, тяжелые шаги и бряцанье шпоръ по корридору. Это кончился военный совѣтъ у генерала Жубера. Элиза подошла къ окну и стала смотрѣть на дворъ. Отецъ ея, Лука Мейеръ, тоже оказался въ числѣ вышедшихъ изъ фермы. Дѣвушка смотрѣла, какъ онъ шелъ рядомъ со старикомъ Феррейра черезъ весь дворъ.

Вдругъ послышался легкій стукъ въ дверь комнаты, гдѣ была Элиза. Она не обратила на это вниманія. Дверь тихонько открылась, и въ комнатѣ раздалось бряцанье шпоръ. Элиза спокойно обернулась — и вдругъ поблѣднѣла, какъ смерть. Точно каменное изваяніе стояла она и смотрѣла на того, который теперь быстрыми шагами приближался къ ней… Это былъ Вальтеръ Альбрехтъ…

Съ изумленіемъ взглянулъ онъ на нее.

— Вы больны, Элиза? — спросилъ онъ заботливо.

Она улыбнулась измученной улыбкой и покачала головой.

— Печальные дни, проведенные въ Преторіи, прощаніе съ могилой брата, необычная для меня жизнь здѣсь, въ лагерѣ, — развѣ это не достаточныя причины, для того, чтобы заболѣть?

Онъ посмотрѣлъ ей пытливо въ глаза и сказалъ: «вы серьезно больны, Элиза, — вы выглядите очень нехорошо».

— Не будемъ говорить обо мнѣ, — быстро прервала она его. — Какъ вы сами? Какъ вамъ нравится жизнь въ лагерѣ? Теперь еще вамъ видна только ея казовая сторона, свободный духъ, веселье. Но мы скоро — боюсь — узнаемъ и тяжелую, кровавую сторону войны, — вы — въ сраженьяхъ, я — здѣсь, за фронтомъ, въ лазаретѣ.

Онъ кивнулъ ей головой. — Вы правы, — сказалъ онъ, — ужасы войны, о которыхъ поэты почти всегда молчатъ, — эти ужасы ждутъ насъ, они еще впереди. Богъ знаетъ, кто вернется домой изъ всѣхъ тѣхъ, которые еще сегодня полны жизни.

— И все это только потому, что цѣлый народъ, — англійскій народъ, — достаточно жестокъ, чтобы взять на свою совѣсть отвѣтственность за эту войну, вызванную его властолюбіемъ, желаніемъ разбогатѣть и пользоваться земными благами. Докторъ, съ вашей стороны особенно великодушна, — съ этими словами Элиза протянула ему свою дрожащую руку, — ваша готовность отдать жизнь свою за страну, которая вамъ не родная, которой вы рѣшились служить толико потому, что на ея сторонѣ правда и справедливость.

Вальтеръ почтительно поцѣловалъ руку Элизы.

— Да хранитъ васъ Господь, — произнесла дѣвушка тихимъ голосомъ.

Тогда онъ нѣжно заглянулъ ей въ глаза, и она вздрогнула до глубины души, когда онъ вполголоса спросилъ ее:

— Не могу ли я взять въ битву съ собой, вмѣстѣ съ этимъ пожеланіемъ, еще другія слова, другое признаніе, Элиза? Не могу ли я взять съ собой увѣренность, что я вамъ не чужой, что насъ съ вами связываютъ болѣе тѣсныя узы, чѣмъ бѣглое знакомство и простая симпатія?

Она прервала его, отнявъ у него дрожащую руку: — я горжусь тѣмъ, что могу назвать васъ своимъ другомъ…

— Другомъ? И только? — настаивалъ онъ. О, Элиза, вы должны были уже давно замѣтить то, чего я не умѣю скрывать, то, что вы для меня дороже друга, что я люблю васъ.

Въ сердцѣ Элизы звучалъ восторженный отвѣтъ «и я люблю васъ, люблю больше, чѣмъ могу высказать» — но она собрала всю силу воли и дрожащимъ голосомъ, тихо-тихо прошептала:

— Не сердитесь на меня, мой дорогой другъ. Я — невѣста Гендрика Феррейра.

Онъ ушелъ.

Она же бросилась на колѣни и прижалась головой къ библіи, лежавшей на стулѣ. Слезъ у нея не было. Но сердце ея разрывалось на части.

Да, она побѣдила! Она отказалась отъ личнаго счастья для счастья того, кого любила!…

X.
Сердечное горе.

Въ тотъ день, когда Вальтеръ Альбрехтъ съ глубокою болью въ сердцѣ ушелъ отъ Элизы, молодая дѣвушка все еще долго лежала въ слезахъ на колѣняхъ. Дѣйствительность оказалась въ тысячу разъ тяжелѣе, чѣмъ ей представлялось. Что это была за пытка оставаться твердой и отказаться отъ того счастья, къ которому стремилась вся ея душа!..

Въ ту минуту, какъ Альбрехтъ, пораженный и блѣдный, выслушавъ ея отказъ, выбѣжалъ изъ комнаты она насилу удержалась, чтобы не броситься ему вслѣдъ и не крикнуть ему: «Прости меня, вѣдь я жертвую собой изъ любви къ тебѣ, не желая быть помѣхой для твоей будущности!»

Будучи не въ силахъ справиться съ мучившими ее сомнѣніями, молодая дѣвушка рѣшила испытать послѣднее средство, открыть всю свою душу старику Феррейра, спросить его мнѣнія, такъ ли она поступила какъ слѣдуетъ.

Выслушавъ все, что она ему передала въ краткихъ словахъ, Феррейра положилъ ей на голову обѣ руки и благословивъ ее, участливо сказалъ:

— Да, бѣдняжка мое, не легко тебѣ. Но вѣрь мнѣ, — сердце подсказало тебѣ вѣрное рѣшеніе, ты избрала правый путь. Подумай, Элиза, какая была бы у тебя впереди жизнь, еслибъ ты, простая дочь буровъ, стала женой доктора Альбрехта. Я не сомнѣваюсь ни мало, что онъ также горячо любитъ тебя, какъ и ты его. Но чтобы жить вмѣстѣ, мало одной только любви. Надо имѣть общія цѣли, стремленія, надо итти одной общей дорогой. Его, доктора Альбрехта, вскорѣ потянуло бы опять снова къ себѣ, въ Европу. Что ему, — такому ученому человѣку, можетъ дать наша отчизна? Ты же, милое дитя, — вѣдь ты не могла бы навсегда позабыть прекрасный нашъ Трансвааль, ферму твоихъ отцовъ, обширныя зеленѣющія наши равнины, голубыя наши горы? Нѣтъ, нѣтъ, ты хорошо сдѣлала. Не плачь, дитя… Вѣрь мнѣ, — горе твое пройдетъ и, когда ты сдѣлаешься старше и сердце твое успокоится, ты сама увидишь, что поступила именно такъ, какъ слѣдовало. Ты стойкая, мужественная дѣвушка, — тобою вправѣ будетъ гордиться мой сынъ, — я же, отецъ его, уже теперь, полюбилъ тебя, какъ родную дочь. Еще разъ обращаюсь къ тебѣ съ просьбой, не откажись быть женой моего сына; онъ — честный, добрый, храбрый юноша. Повѣрь мнѣ, вы будете счастливы, Завтра передъ тѣмъ какъ Гендрикъ отправится въ сраженіе, я пришлю его къ тебѣ; вы обручитесь. А свадьба будетъ уже послѣ.

Старикъ и молодая дѣвушка оба поднялись со своихъ мѣстъ, и, крѣпко пожавъ Элизѣ руки, старикъ ушелъ. Элиза подошла къ окну и широко распахнула его, чтобы прохладный ночной вѣтеръ освѣжилъ ея пылающее лицо. Она не плакала. Она неподвижно устремила глаза въ темноту; губы ея шептали: «Все, все кончено теперь»…

На слѣдующее утро молодая дѣвушка дала слово явившемуся къ ней Гендрику. Въ послѣдующіе затѣмъ дни она тихо и серьезно принялась за обычныя свои занятія, будто ничего и не случилось. Только уже не слышно было, чтобы она потихоньку напѣвала пѣсни, какъ бывало прежде, не слышно было больше ея веселаго, молодого смѣха. Она сразу стала другой, какъ-то ушла въ себя, затихла.

А за это время буры перенесли главный свой лагерь еще дальше во вражескія владѣнія. Англійскія войска отступили, и буры устроили первый большой свой полевой лазаретъ въ Ньюкестлѣ. Но работы въ немъ было пока еще очень мало, а Элиза жаждала работы, чтобы забыться въ ней. Она выхлопотала себѣ разрѣшеніе отправиться съ летучими лазаретными фургонами, съ которыми она могла вездѣ слѣдовать за подвигающимися впередъ войсками. Буры сосредоточили теперь главныя свои силы близъ цѣпи Биггарскихъ горъ. Такимъ образомъ настало и 20 октября, тотъ день, когда и нѣмецкому отряду добровольцевъ пришлось принять впервые участіе въ сраженіи при Эланслааге. Полевой летучій лазаретъ былъ устроенъ близъ сѣвернаго уступа Биггарскихъ горъ.

Рядомъ съ Гансомъ Альбрехтомъ, который, хотя и противъ своего желанія, былъ назначенъ завѣдывающимъ амбулаторнымъ полевымъ лазаретомъ, — у одной изъ палатокъ съ развѣвающимся надъ ней знаменемъ Краснаго Креста стояла Элиза. Оба они смотрѣли на проѣзжавшіе мимо нихъ конные мелкіе отряды, состоящіе изъ 50—100 человѣкъ. Одинъ конный отрядъ смѣнялся безпрестанно другимъ. Вслѣдъ за нимъ прошла бодрымъ шагомъ пѣхота нѣмецкихъ добровольцевъ. Дядя Гансъ обмѣнивался поклонами и краткими привѣтствіями со многими изъ всадниковъ.

Гендрикъ Феррейра былъ также въ числѣ проѣхавшихъ мимо всадниковъ. Увидя Элизу, онъ подъѣхалъ къ ней и, снявъ шляпу, весело воскликнулъ:

— Можно ли быть такой блѣдной и грустной, когда женихъ ѣдетъ на войну? Наконецъ-то мы помѣряемся силой съ англичанами. Пора, — а то ружья наши могли бы заржавѣть отъ бездѣйствія.

Гендрикъ, сидя на конѣ, наклонился къ невѣстѣ, пожалъ ей руку и, крикнувъ: — «До свиданья, Элиза, до свиданья послѣ побѣды!» — поскакалъ дальше.

Дядя Гансъ окинулъ пытливымъ взглядомъ молодую дѣвушку, она же быстро отвернулась отъ него и скрылась въ палатку.

XI.
Эландслааге.

Вся равнина была наполнена пороховымъ дымомъ. Съ утренней зари кипѣло сраженіе. Предводительствуемые храбрымъ Яномъ Кокъ, буры заняли уступы Биггарскихъ горъ и спускъ съ нихъ въ долину. Имъ приходилось удерживать свою позицію противъ все усиливающихся подкрѣпленіями англійскихъ полковъ. Многочисленные желѣзнодорожные поѣзда, выходившіе изъ Ледисмита, подвозили все новые и новые англійскіе батальоны, эскадроны и батареи. Еще не было 12 часовъ дня, а уже три тысячи англичанъ съ 16 тяжелыми орудіями развернулись противъ, буровъ, которыхъ не было и 1000 человѣкъ.

Кавалеріи нѣмецкаго отряда добровольцевъ, предводительствуемыхъ полковникомъ Шилемъ, было приказано стать на лѣвомъ флангѣ.

Докторъ Альбрехтъ, находившійся тутъ же, увидѣлъ, какъ на расположенныхъ прямо противъ нихъ холмахъ, англичане разставили свою артиллерію. Онъ велѣлъ своимъ стрѣлкамъ дать залпъ въ этомъ направленіи. Мгновенно весь край холмовъ покрылся бѣлымъ облакомъ порохового дыма. Глухой громъ тяжелыхъ орудій грянулъ въ отвѣтъ. Шипя и разрываясь, пролетѣли гранаты. Одинъ изъ осколковъ попалъ въ графа Цеппелинъ, офицера, стоявшаго рядомъ съ Альбрехтомъ. Послѣдній тотчасъ же подхватилъ въ свои объятія падающаго товарища. Но. было уже поздно: молодой офицеръ упалъ мертвымъ на землю съ раздробленнымъ черепомъ.

Глубоко взволнованный отошелъ Альбрехтъ отъ него. Но у него не было времени для состраданія или жалости. Полковникъ Шиль сдѣлалъ Альбрехту знакъ рукой, подзывая его къ себѣ.

— Тотчасъ же скачите къ генералу Року, тамъ вотъ у желѣзнодорожнаго моста, — сказалъ онъ. — Намъ необходимо немедленное подкрѣпленіе, иначе мы не сможемъ удержаться на своихъ позиціяхъ.

Альбрехтъ помчался во весь духъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже былъ подлѣ генерала. Старый воинъ сидѣлъ, выпрямившись во весь ростъ, на конѣ, и въ то время какъ вокругъ него летали пули, свистали и разрывались гранаты, онъ, держа обѣими руками передъ собой библію, читалъ изъ нея псалмы, моля небо о ниспосланіи побѣды. Альбрехтъ остановился въ изумленіи, но не поколебался прервать молитву.

— Генералъ, полковникъ Шиль проситъ подкрѣпленія, иначе намъ придется отступить.

— Прошу удержать во что бы то ни стало за собой позицію; передайте отъ меня эти слова полковнику: держаться во что бы то ни стало. У меня нѣтъ ни одного лишняго солдата, которымъ я могъ бы располагать для подкрѣпленія. Но я взываю къ Господу о побѣдѣ! Еслибы даже намъ пришлось лечь въ бою всѣмъ до единаго, — пускай, но нельзя позволить непріятелю соединиться съ другими отрядами въ Денди.

И генералъ снова принялся громко читать прерванные псалмы. Альбрехтъ поскакалъ назадъ; до слуха его донесся громкій крикъ «ура» англичанъ, помчавшихся въ аттаку. Черезъ минуту Альбрехтъ доскакалъ до полковника Шиля съ отвѣтомъ генерала: «Приказалъ держаться во что бы то ни стало».

Кусая себѣ губы, полковникъ Шиль отрывисто проговорилъ: «Оставайтесь подлѣ меня». Затѣмъ онъ приподнялся на стременахъ и, обернувшись къ своему отряду, крикнулъ: «Впередъ! Въ аттаку! Галопомъ! Ура!!»

И, пришпоривъ коня, понесся впередъ. Весь маленькій нѣмецкій отрядъ добровольцевъ помчался за своимъ предводителемъ. Рядомъ съ полковникомъ Шилемъ скакалъ во вссь духъ Альбрехтъ. Его охватило внезапно странное чувство: необузданное желаніе ринуться скорѣе на врага и рубить направо и налѣво блестящей сталью своей сабли. Грохотомъ ружейныхъ выстрѣловъ встрѣтили англичане несущихся на нихъ всадниковъ. Все чаще и чаще сваливался съ лошади то одинъ, то другой всадникъ; число мчавшихся въ аттаку все уменьшалось и уменьшалось. Вдругъ Альбрехтъ увидѣлъ, какъ полковникъ Шиль пошатнулся на своемъ сѣдлѣ. Въ это самое мгновеніе грохнулась на землю лошадь Альбрехта, убитая наповалъ осколкомъ гранаты. Съ трудомъ выкарабкался онъ изъ подъ мертваго животнаго. Онъ видѣлъ, какъ товарищи его, обратились въ дикое бѣгство, видѣлъ полковника Шиля, лежащаго безъ сознанія на землѣ, въ лужѣ крови, льющейся ручьемъ изъ раненой ноги.

Словно буря неслась на него вражеская кавалерія, преслѣдуя обратившійся въ бѣгство отрядъ нѣмецкихъ добровольцевъ. Альбрехтъ видѣлъ, что прямо на него несутся англійскіе уланы во весь опоръ. Нечего было и думать о бѣгствѣ. Лѣвой рукой Альбрехтъ схватилъ револьверъ, правой — саблю. Мгновеніе — и Альбрехтъ выстрѣлилъ по направленію къ скачущей кавалеріи. Совсѣмъ близко отъ себя увидѣлъ онъ лошадиную морду и второй разъ выстрѣлилъ въ упоръ. Въ то же мгновеніе онъ почувствовалъ сильный ударъ по головѣ и, потерявъ сознаніе, упалъ на землю.

Слуга Альбрехта, зулусъ Самъ, былъ тоже увлеченъ потокомъ бѣглецовъ. Быстрымъ галопомъ мчался онъ теперь по дорогѣ, держа въ поводу вторую лошадь Альбрехта. Обгоняя его, мелькали фигуры другихъ всадниковъ разсѣяннаго отряда нѣмецкихъ добровольцевъ, а сзади неслись съ громкими ликующими криками англійскіе уланы. Наконецъ Саму удалось домчаться до палатки лазарета, надъ которой развѣвалось знамя Краснаго Креста.

Въ тюлевомъ лазаретѣ было не мало дѣла въ теченіе всего дня, такъ какъ лазаретные фургоны то и дѣло подвозили раненыхъ съ поля битвы. Лица врачей и сестеръ милосердія становились все болѣе и болѣе грустными по мѣрѣ того, какъ длилось сраженіе. Наконецъ грохотъ пушекъ, продолжавшійся весь день, сталъ ослабѣвать. Дядя Гансъ, нагнувшись надъ тяжело раненымъ, котораго онъ перевязывалъ, сказалъ со вздохомъ облегченія, обращаясь къ Элизѣ:

— Англичане, повидимому, отброшены: ихъ орудія умолкаютъ.

Въ ту же минуту они услышали передъ палаткой шумъ и возбужденные голоса. Элиза, которая теперь какъ разъ не была занята, вышла за дверь палатки. Здѣсь она увидѣла Сама, окруженнаго врачами и сестрами милосердія, сообщавшаго вѣсти объ исходѣ сраженія. Элиза поблѣднѣла какъ смерть и покачнулась; съ трудомъ удержалась она на ногахъ. Когда дядя Гансъ тоже вышелъ изъ палатки, молодая дѣвушка безъ словъ указала ему рукой на Сама и на лошадь Альбрехта безъ сѣдока.

Между тѣмъ прибывало все больше и больше уцѣлѣвшихъ людей изъ отряда нѣмецкихъ добровольцевъ. Главный врачъ распорядился выслать на поле битвы носилки и людей. Самъ же онъ съ нѣсколькими товарищами поскакалъ туда впередъ.

Густыя тучи обложили весь горизонтъ и, пока Элиза, сидя рядомъ съ крестнымъ отцомъ на передкѣ лазаретнаго фургона, запряженнаго мулами, быстро ѣхала по дорогѣ къ Эландслааге, кругомъ безпрерывно сверкала молнія и грохоталъ громъ.

Но молодая дѣвушка не обращала на это вниманія. Всѣ ея мысли были сосредоточены на одномъ, на Альбрехтѣ, который, можетъ быть, лежитъ теперь блѣдный и недвижимый, мертвый среди мертвыхъ, — не простившись съ ней, не сказавъ ей послѣдняго слова. И вдругъ слезы хлынули у нея изъ глазъ и, рыдая, прислонилась она головой къ плечу дяди Ганса. Сѣдой старикъ наклонился къ ней и проговорилъ шопотомъ:

— Ты любила его, бѣдняжка?

Ночь миновала. Рано утромъ пришло извѣстіе, что, въ то время, какъ при Эландслааге маленькій отрядъ буровъ и нѣмцевъ, подобно спартанскому отряду Леонида при Ѳермопилахъ, загородилъ трупами своими дорогу врагу, въ тотъ же день буры, подъ предводительствомъ Луки Мейера, одержали блестящую побѣду при Денди и Гленко. Англійскій генералъ Симонсъ, тяжело раненый, былъ взятъ въ плѣнъ и, несмотря на успѣшный для англичанъ бой при Эландслааге, ихъ почти что уже заперли въ Ледисмитѣ.

При первыхъ проблескахъ зари Элиза попросила у старшаго врача позволенія отправиться на поле сраженія, чтобы отыскать «дорогого ей убитаго».

Врачъ участливо пожалъ руку молодой дѣвушки.

— Да хранитъ васъ Господь Богъ, — сказалъ онъ. — Если вамъ нужна помощь, возьмите съ собой нѣсколько человѣкъ и носилокъ.

Быстрымъ галопомъ домчались Элиза, дядя Гансъ и Самъ до того мѣста, гдѣ происходила аттака нѣмецкихъ добровольцевъ, неудавшаяся вслѣдствіе численнаго перевѣса англичанъ и ихъ кавалеріи. Тревожнымъ взоромъ окинула Элиза все пространство кругомъ. Вдругъ зулусъ прикоснулся къ ея рукѣ.

— Вотъ лошадь моего господина, — она мертвая, — сказалъ онъ.

Элиза невольно на мгновеніе закрыла глаза, будто желая избѣгнуть страшнаго зрѣлища, которое, какъ она боялась, сейчасъ представится ея глазамъ. Затѣмъ она взглянула на указанное зулусомъ мѣсто. Лошадь лежала неподвижная, уже окоченѣвшая, но всадника ея не было возлѣ нея.

— Сабля моего господина! — крикнулъ вдругъ зулусъ и поднялъ хорошо ему знакомое оружіе Альбрехта. Элиза стояла еле живая; она вся дрожала: тамъ, гдѣ была его сабля, долженъ быть и онъ самъ. Вотъ нѣсколько мертвыхъ англичанъ, а вотъ и нѣмецкій доброволецъ лежитъ, уткнувшись лицомъ въ землю. Зулусъ перевернулъ мертваго, нѣтъ это не Альбрехтъ! Нигдѣ не видно было и полковника Шиля, рядомъ съ которымъ Самъ видѣлъ въ сраженіи Альбрехта. Всѣ поиски были тщетны.

Въ это время проходилъ мимо маленькій полевой англійскій лазаретный отрядъ, состоявшій изъ врача и нѣсколькихъ носильщиковъ. Служители милосердія съ красными крестами на груди съ уваженіемъ привѣтствовали другъ друга, хотя они и принадлежали къ двумъ враждебнымъ военнымъ лагерямъ. Англійскій врачъ подошелъ и вѣжливо спросилъ, не можетъ ли онъ быть чѣмъ нибудь полезенъ.

— Мы ищемъ близкаго друга, — сказала Элиза твердымъ голосомъ. — Офицеръ изъ отряда нѣмецкихъ добровольцевъ, который, какъ видѣли, палъ рядомъ съ полковникомъ Шилемъ.

— Успокойтесь, сударыня, — отвѣтилъ врачъ, пожавъ руку Элизы. — Полковникъ Шиль и нѣмецкій офицеръ, сражавшійся рядомъ съ нимъ, оба живы, попали въ плѣнъ и находятся въ нашихъ рукахъ.

— Онъ живъ! — вырвался изъ устъ Элизы невольный крикъ. — Онъ живъ!

Неожиданный переходъ отъ отчаянія къ радости такъ потрясъ Элизу, что у нея потемнѣло въ глазахъ и она безъ чувствъ упала на руки быстро подскочившаго къ ней врача.

Когда Элиза черезъ нѣсколько секундъ пришла въ себя, она увидѣла наклонившееся надъ ней добродушное лицо англійскаго врача.

— Вы должны беречь себя, — сказалъ онъ ласково. — Не волнуйтесь такъ: я самъ дѣлалъ первую перевязку тому молодому офицеру. Полученная имъ рана, — ударъ саблей по головѣ, — правда довольно тяжелая, но для его крѣпкаго организма не опасная. Мы вылечимъ его, до вы должны приготовиться къ довольно продолжительной разлукѣ. Пожелайте успѣха англійскому оружію. Тогда кончится война, а съ нею вмѣстѣ и плѣнъ вашего друга.

Но въ душѣ Элизы была одна лишь радостная мысль: «Онъ живъ! Онъ живъ!» Объ остальномъ она не думала, — до того она была счастлива. Затѣмъ они повернули съ поля битвы. Но вдругъ зулусъ остановился и указалъ на одно мѣсто, гдѣ убитые лежали цѣлой кучей. Счастливое настроеніе Элизы сразу исчезло. Тамъ, между другими, лежалъ мертвецъ, судорожно сжавшій въ окоченѣвшихъ рукахъ саблю. Это былъ Гендрикъ Феррейра. Элиза подошла къ нему, закрыла ему глаза и поцѣловала его въ холодный лобъ.

XII.
Въ плѣну.

Что же случилось между тѣмъ съ Альбрехтомъ?

Мы оставили его въ то время, когда онъ, получивъ ударъ въ голову, потерялъ сознаніе. Англійскіе уланы мчались въ погоню за обратившимися въ бѣгство нѣмецкими добровольцами и, разъяренные, добивали оставшихся на полѣ сраженія раненыхъ, молившихъ о пощадѣ, походя такимъ образомъ скорѣе на палачей, чѣмъ на честныхъ воиновъ. Счастьемъ для Альбрехта было то, что онъ лежалъ на землѣ, какъ мертвый, такъ что англійскіе солдаты не трудились добивать его. Затѣмъ насталъ вечеръ, и поле битвы, покинутое бурами, осталось въ рукахъ англичанъ, которые, впрочемъ, ограничились лишь тѣмъ, что заняли холмы къ западу, а также линію желѣзной дороги.

Страшная буря разразилась къ вечеру; до ладь лилъ какъ изъ ведра. Это очень затрудняло для полевыхъ лазаретовъ Краснаго Креста обѣихъ воюющихъ сторонъ ихъ задачу собирать и увозить раненыхъ съ поля сраженія. Вслѣдствіе этого Альбрехтъ пролежалъ долгіе часы на воздухѣ. Сильный ночной холодъ и сырость вывели его, наконецъ, изъ глубокаго обморока; онъ открылъ глаза и рѣшительно не могъ понять, гдѣ онъ находится. Ужасная колющая боль въ головѣ заставила его схватиться за нее правой рукой; но эта рука повисла у него, какъ плеть: ударъ лошадинаго копыта раздавилъ въ ней мускулы. Осторожно приподнялъ онъ тогда лѣвую здоровую руку ко лбу; запекшаяся кровь склеила ему волосы. И онъ вдругъ ясно припомнилъ все, что съ нимъ случилось. Но черезъ минуту онъ снова впалъ въ безпамятство.

Когда онъ опять пришелъ въ себя, дождь уже пересталъ. Альбрехтъ увидѣлъ высоко надъ собой темное небо и по временамъ выглядывающую изъ-за облаковъ полную круглую луну.

Раненый попытался приподняться, но у него не хватило на это силъ. Онъ хотѣлъ крикнуть, позвать на помощь, но во рту у него такъ пересохло, что онъ не могъ произнести ни слова. Онъ пытался собраться съ мыслями, но тотчасъ-же опять все путалось у него въ головѣ.

На полѣ битвы замелькали огни фонарей: это англійскіе отряды Краснаго Креста отыскивали и подбирали раненыхъ. Но Альбрехта никто не замѣтилъ.

Вдругъ онъ услышалъ, какъ кто-то по англійски спросилъ: Есть-ли кто нибудь живой здѣсь среди убитыхъ? — Онъ собралъ всѣ силы и едва слышно проговорилъ:

— Сюда… здѣсь раненый офицеръ…

Его услышали. Всадникъ соскочилъ съ коня и подошелъ къ нему. Это былъ англійскій офицеръ, объѣзжавшій съ нѣсколькими солдатами поле сраженія. Англичанинъ наклонился надъ Альбрехтомъ.

— Раненый — сказалъ онъ, — онъ въ обморокѣ.

Полная луна выглянула какъ разъ въ это время изъ-за облаковъ. Вдругъ одинъ изъ солдатъ, сопровождавшихъ офицера, воскликнулъ:

— Капитанъ, посмотрите, вотъ еще одинъ раненый. Это, какъ будто, самъ полковникъ Шиль, который задалъ намъ столько хлопотъ сегодня.

Англійскій офицеръ подошелъ ближе къ лежащему безъ сознанія полковнику Шилю,

— Мертвый, — рѣшилъ онъ и почтительно снялъ съ головы каску. Солдаты тоже спѣшились и окружили лежащаго на землѣ Шиля.

— Онъ еще дышетъ, — осмѣлился противорѣчить своему начальнику одинъ изъ солдатъ. А другой добавилъ: — раненъ въ ногу; этого недостаточно, чтобы умереть.

Офицеръ наклонился къ полковнику и потрясъ его за руку. Раненый открылъ глаза. — Гдѣ я? — спросилъ онъ.

— Ранены и лежите на полѣ битвы, — отвѣтилъ офицеръ. Теперь вы — военноплѣнный въ рукахъ англичанъ.

— А битва проиграна нами? — горестно спросилъ полковникъ Шиль. И когда офицеръ утвердительно кивнулъ головой, раненый тихонько застоналъ, и крупныя слезы покатились по его щекамъ. — А я попалъ въ плѣнъ, въ первомъ-же сраженіи попалъ въ плѣнъ! — негодовалъ онъ.

— Судьба солдата, господинъ полковникъ, — почтительно проговорилъ англичанинъ. — Судьба, которая можетъ выпасть на долю и самому храброму войну. И онъ добавилъ: — Я не возьму у васъ оружія, — вы можете передать его въ собственныя руки нашему генералу.

Между тѣмъ по знаку, данному офицеромъ, подошли нѣсколько человѣкъ съ носилками. Врачъ, бывшій во главѣ летучаго лазарета, осмотрѣлъ раны Шиля и Альбрехта.

— Ваша рана, полковникъ, менѣе тяжела, чѣмъ рана вашего молодого товарища. Но молодость — большая сила, и я надѣюсь, что вы оба скоро будете внѣ опасности.

Затѣмъ оба плѣнника были доставлены на желѣзную дорогу, по которой ихъ и привезли въ Ледисмитъ.

XIII.
Передъ Ледисмитомъ.

По возвращеніи своемъ съ поля битвы, послѣ поисковъ Вальтера Альбрехта, Элиза могла отдохнуть всего лишь нѣсколько часовъ. Въ лазаретѣ сильно нуждались въ рабочихъ рукахъ для перевязки и ухода за большимъ количествомъ привезенныхъ туда раненыхъ. А вечеромъ того же дня Элизѣ пришлось присутствовать при очень тяжеломъ зрѣлищѣ. Широкимъ кругомъ стояли воины около обширной, только что вырытой, общей могилы. Длинными рядами лежали на травѣ мертвецы, — буры и англичане, — прикрытые зелеными вѣтками. Вся толпа кругомъ стояла съ обнаженными головами и благоговѣйно прислушивалась къ молитвамъ, произносимымъ полковымъ священникомъ. Затѣмъ павшіе въ сраженіи были опущены въ могилу для вѣчнаго покоя.

Рядомъ съ Элизой стоялъ старикъ Феррейра. Изъ глазъ его текли слезы и капали на сѣдую бороду. Мягкая женская рука — рука Элизы — коснулась его правой руки. Не оглядываясь, пожалъ онъ эту руку и удержалъ ее въ своей.

Между тѣмъ надъ громадной могилой успѣлъ вырости покатый холмикъ, и мало по малу всѣ присутствовавшіе стали возвращаться въ лагерь. Одними изъ послѣднихъ пошли Феррейра и Элиза. Они шли молча. Наконецъ старикъ остановился и устремилъ глаза на вечернее солнце, медленно спускавшееся къ горизонту. Онъ думалъ о своемъ сынѣ, о томъ, что онъ въ цвѣтѣ лѣтъ и силъ сошелъ въ могилу героемъ, защищая свою родину.

— Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ, — сказалъ старикъ, обращаясь къ молодой своей спутницѣ. — Мы съ тобой думали, что рѣшили тогда къ лучшему. Но Богу угодно было перерѣшить иначе… Горько видѣть старику, какъ сынъ его раньше времени уходитъ въ могилу. Но смерть за отечество — благородный удѣлъ, и такова была воля Господня!

Чувство глубочайшаго почтенія и любви наполнило душу Элизы. Она крѣпко обняла старика и поцѣловала его въ губы. Феррейра грустно улыбнулся.

— Вчера отецъ твой выигралъ намъ блестящее сраженіе, — сказалъ онъ. — Пока онъ въ отсутствіи, дитя мое, смотри на меня, какъ на своего отца, хотя сына моего, который долженъ былъ сдѣлаться твоимъ мужемъ, — уже нѣтъ болѣе въ живыхъ. Есть у меня еще пять сыновей и всѣ они мужественные… Нѣтъ, нѣтъ, не пугайся, Элиза. Я не стану сватать за тебя кого-нибудь изъ остальныхъ моихъ сыновей. Смерть Гендрика вернула тебѣ свободу… И если мы ошибались тогда, думая рѣшить все къ лучшему, — теперь пора уже исправить нашу ошибку. Не такъ-ли, Элиза?

Она спрятала свою голову на груди его, пока онъ такъ отечески-мягко говорилъ съ ней, — и тихо заплакала.

— Ты не перестала любить Вальтера Альбрехта, дитя мое? — спросилъ Феррейра. — Пусть же Господь Богъ вернетъ ему здоровье, освободитъ его изъ плѣна и дастъ счастье вамъ обоимъ — и тебѣ, и ему!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . -----

Все плотнѣе и плотнѣе сдвигалось со дня на день вокругъ Ледисмита кольцо осаждающихъ его буровъ, послѣ того какъ остаткамъ англійскаго отряда, потерпѣвшаго пораженіе при Денди и Гленке отъ бурскаго предводителя Луки Мейера, — удалось соединиться съ главной дѣйствующей силой генерала Уайта въ Ледисмитѣ. Соединенныя войска Трансвааля и Оранжевой республики, подъ предводительствомъ генерала Жубера, заняли на востокѣ, сѣверѣ и западѣ горныя высоты, окружающія Ледисмитъ. Ежедневно прибывали къ бурамъ новыя тяжелыя орудія, изъ которыхъ, съ укрѣпленныхъ позицій, производилось обстрѣливаніе города и лагеря англичанъ, численность которыхъ составляла около 9,000 человѣкъ. Кромѣ того, къ Ледисмиту приближался комендантъ Лука Мейеръ, съ цѣлью отрѣзать англичанамъ отступленіе также и съ южной стороны.

Въ лагерѣ буровъ, несмотря на пораженіе при Эландслааге, все болѣе и болѣе укрѣплялась надежда на окончательную побѣду надъ англичанами. И Элиза теперь тоже смотрѣла бодро въ будущее: она знала, что Вальтеръ Альбрехтъ живъ, и знала, что паденіе Ледисмита принесетъ ему освобожденіе изъ плѣна.

Была уже поздняя ночь, когда Элиза кончила свои занятія въ лазаретѣ. Въ лагерѣ буровъ всѣ спокойно спали, только костры еще пылали въ разныхъ мѣстахъ, согрѣвая спящихъ. Элиза вышла изъ палатки, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ; взоры ея устремились на юго-западъ, въ томъ направленіи, гдѣ вдали, у подножія горъ, лежалъ Ледисмитъ и гдѣ находился Вальтеръ.

Какая-то темная фигура показалась и молча остановилась около Элизы. Молодая дѣвушка испуганно вздрогнула, почувствовавъ, какъ чья-то рука легла ей на плечо.

— Не пугайся, — услышала она тихій шопотъ и при слабомъ свѣтѣ послѣдней четверти луны увидѣла подлѣ себя лицо негра; это былъ вѣрный слуга Вальтера, Самъ.

— Самъ явился сюда прямо изъ Ледисмита, — сказалъ зулусъ. — Самъ принесъ важныя извѣстія.

Радостный трепетъ охватилъ Элизу.

— Ты былъ у него? Ты говорилъ съ докторомъ Альбрехтомъ? — спросила она поспѣшно.

Самъ отрицательно покачалъ головой, потомъ печально проговорилъ:

— Масса докторъ — въ больницѣ. Самъ не могъ туда пройти.

На своемъ ломанномъ языкѣ, — смѣси голландскаго и англійскаго, — Самъ сталъ разсказывать, какимъ образомъ онъ проникъ въ англійскій лагерь. Онъ выдалъ себя за преслѣдуемаго бурами, преданнаго англичанамъ, рабочаго изъ рудниковъ Іоганнесбурга.

Чтобы придать больше вѣроятія своей выдумкѣ, онъ нанесъ себѣ небольшую рану, и сказалъ, что это сдѣлали преслѣдовавшіе его буры. Его уловка увѣнчалась успѣхомъ. Зулусъ былъ принятъ на службу въ качествѣ англійскаго лазутчика, и за нимъ не очень слѣдили. Такимъ образомъ онъ провелъ два дня въ Ледисмитѣ и сегодня вечеромъ потихоньку ускользнулъ оттуда.

Элиза слушала его съ напряженнымъ вниманіемъ и спросила потомъ: — А какъ англичане обходятся со своими плѣнными?

— Плохо, очень плохо, — отвѣтилъ Самъ грустнымъ голосомъ. Затѣмъ онъ разсказалъ, какъ бурскій генералъ Рокъ, попавшій раненымъ въ руки англичанъ, спустя четыре дня умеръ, не столько отъ полученныхъ имъ ранъ, сколько отъ дурного ухода. Полковникъ Шиль съ большинствомъ другихъ плѣнныхъ, взятыхъ при Эсландслааге, отправленъ по желѣзной дорогѣ въ Дурбанъ. Альбрехта же, рана котораго не допускала перевозки, оставили въ лазаретѣ въ Ледисмитѣ.

Но вдругъ зулусъ прервалъ свой разсказъ. Внимательно устремилъ онъ глаза въ юго-западномъ направленіи и, не говоря ни рлова, указалъ рукой туда, гдѣ только что ярко взвилась въ небо ракета.

— Что это означаетъ? — спросила съ безпокойствомъ Элиза.

— Самъ чуть не забылъ. Англичане хотятъ сегодня ночью сдѣлать вылазку и именно сюда. Самъ все слышалъ въ Ледисмитѣ.

Элиза прервала его.

— А мы стоимъ здѣсь и болтаемъ! Скорѣе иди за мной, Самъ. Надо тотчасъ же увѣдомить обо всемъ военный совѣтъ.

Когда англичане, съ наступленіемъ ночи, выступили изъ Ледисмита тремя колоннами, подъ предводительствомъ полковниковъ Гримвуда, Гамильтона и побѣдителя при Эландслааге — Френча, имѣя въ виду еще до разсвѣта неожиданно напасть на буровъ, — они увидѣли, что враги вполнѣ приготовились встрѣтить ихъ. Со всѣхъ горныхъ высотъ вдругъ былъ открытъ по наступавшимъ англичанамъ убійственный огонь.

Тяжелыя англійскія орудія въ одномъ изъ горныхъ проходовъ попали въ засаду, и испуганные мулы понеслись галопомъ вмѣстѣ съ пушками, которыя они везли, прямо въ лагерь буровъ. Англичане дрались съ мужественной отвагой, но должны были отступить. На холмѣ Никольсонъ-Некъ увидѣли они, что остатки Глосчестерскаго полка и ирландскихъ стрѣлковъ вынуждены, подъ градомъ сыпавшихся на нихъ съ окружающихъ горныхъ высотъ пуль, — сложить оружіе. Много офицеровъ и болѣе тысячи солдатъ попали въ плѣнъ къ бурамъ.

Велико было ликованіе въ лагерѣ буровъ. Неожиданная, блестящая эта побѣда превзошла самыя смѣлыя ихъ ожиданія и пробудила радостныя надежды.

Одновременно и съ западной границы Оранжевой республики, и съ сѣвера англійской Капской колоніи приходили извѣстія о томъ, что бурская армія подвигается все дальше и дальше. Вездѣ уже теперь война была перенесена на территорію англичанъ. Главные англійскіе города — Мефкингъ и Кимберлей — были обложены осадой; теперь, послѣ блестящей побѣды при Ледисмитѣ, воображеніе буровъ рисовало окончательное ихъ торжество надъ врагомъ, и они полны были самыми радужными мечтами. А когда, нѣсколько дней спустя, стала слышна на югѣ отъ Ледисмита пушечная пальба и поздно вечеромъ пришло извѣстіе, что Лука Мейеръ отбилъ отчаянную попытку англичанъ прорваться на югъ въ Питермарицбургъ, — бодрость духа трансваальскихъ воиновъ еще болѣе усилилась. Теперь буры выступили впередъ по всей линіи и заняли скалистые берега рѣки Тугела, протекающей на три мили къ югу отъ Ледисмита, съ тѣмъ, чтобы снова встать лицомъ къ лицу съ англичанами.

Прошло двѣ недѣли.

Все блѣднѣе и блѣднѣе, все печальнѣе и печальнѣе становилась Элиза, такъ какъ осада Ледисмита затягивалась и конца ей не предвидѣлось. Однажды вечеромъ она встрѣтила у дверей лазарета поджидавшаго ее здѣсь вѣрнаго зулуса. Торопливо сообщилъ онъ ей о томъ, что снова побывалъ въ Ледисмитѣ и что ему, наконецъ, удалось увидѣть Альбрехта въ окнѣ англійскаго лазарета.

Радостный возгласъ вырвался изъ груди Элизы.

— Онъ здоровъ? Онъ поправился? — спросила она быстро.

— Масса очень блѣденъ и слабъ, — отвѣтилъ зулусъ.

Вдругъ внезапная рѣшимость пробудилась въ душѣ Элизы.

— Самъ, — сказала она, — ты очень любишь своего господина?

Доброе лицо негра освѣтилось радостной улыбкой, и онъ приложилъ руку къ сердцу.

— Хорошо, Самъ. Теперь тебѣ придется доказать твою вѣрность. Хочешь ты помочь мнѣ освободить изъ плѣна доктора Альбрехта?

Самъ устремилъ на Элизу удивленный взглядъ, но Элиза продолжала:

— Я сниму красный крестъ, переодѣнусь мужчиной и отправлюсь съ тобой. Ты проведешь меня въ Ледисмитъ. Мы попытаемся пробраться въ городъ и увезти оттуда твоего господина. Ты не боишься?

— Нѣтъ, Самъ не боится, но Самъ одинъ проберется въ городъ, иначе оба будутъ пойманы.

— Хорошо, Самъ, это мы все потомъ разсудимъ. Во всякомъ случаѣ я буду сопровождать тебя. Согласенъ на это?

Зулусъ сталъ скакать отъ удовольствія.

— Массу доктора увеземъ изъ Ледисмита! Массу увеземъ изъ Ледисмита! — ликовалъ онъ.

Элиза попросила дать ей отпускъ. Старшій лазаретный врачъ посмотрѣлъ на нее вопросительно, когда она обратилась къ нему съ этой просьбой. Тѣмъ не менѣе онъ далъ ей отпускъ и даже обѣщалъ никому не говорить объ ея временномъ отъѣздѣ изъ лазарета.

Стоялъ жаркій лѣтній день, когда Элиза, рядомъ съ зулусомъ, который велъ въ поводу третью лошадь, ѣхала верхомъ черезъ тѣнистый лѣсъ по направленію къ Ледисмиту. Лихорадочный румянецъ игралъ на щекахъ Элизы; она была одѣта по мужски, но въ короткой, доходящей до колѣнъ юбкѣ, съ патронташемъ черезъ плечо и ружьемъ въ рукахъ. Она то и дѣло торопила своего спутника. Но Самъ отрицательно качалъ головой и показывалъ на солнце, стоявшее еще высоко на небѣ.

— Пусть сойдетъ ночь на землю, тогда только можно будетъ освободить массу, — сказалъ Самъ.

На душѣ у Элизы становилось радостно при мысли, что имъ, можетъ быть, удастся освободить Вальтера! Она никому ничего не сказала о своемъ планѣ. Ее навѣрное старались бы убѣдить, что ея планъ неисполнимъ и сумасброденъ, и всячески отговаривали бы ее. Но она рѣшила сдѣлать попытку, даже если бы это стоило ей жизни. Одна, съ помощью вѣрнаго зулуса, освободитъ она Вальтера и докажетъ ему этимъ, какъ сильна, какъ велика ея любовь. Вальтеръ увидитъ, что она его достойна.

— Скоро, Вальтеръ, скоро! — радостно звучало у нея въ душѣ въ то время, какъ она проѣзжала верхомъ по темной чащѣ лѣса.

XIV.
Въ осажденномъ городѣ.

Передъ зданіемъ городской ратуши въ Ледисмитѣ стоялъ всадникъ съ длинными сѣдыми усами и съ выраженіемъ досады на мужественномъ лицѣ. На немъ былъ мундиръ англійскаго генерала. Онъ нагнулся черезъ сѣдло, чтобы на прощаніе подать руку пожилому, небольшого роста человѣку, стоявшему передъ нимъ, и привѣтливо кивнулъ головой тремъ другимъ лицамъ, тоже бывшимъ тутъ же.

— Нѣтъ, это немыслимо, г. городской голова, — сказалъ генералъ. — Мнѣ не только ввѣрена безопасность города и всѣхъ собранныхъ здѣсь военныхъ и иныхъ припасовъ, но у меня на рукахъ еще и честь славной великобританской королевской арміи. Скорѣе я согласился бы пустить себѣ пулю въ лобъ, чѣмъ постыдно сдать непріятелю и этотъ городъ, и войско.

Пожилой человѣкъ, стоявшій передъ генераломъ, молча опустилъ голову. Но одинъ изъ трехъ членовъ городской думы, стоявшій подлѣ Головы, почти въ упоръ подошелъ къ генералу, и въ его глазахъ сверкнулъ зловѣщій огонекъ. Онъ протянулъ по направленію къ генералу руку, сжатую въ кулакъ.

— Военная честь генерала Уайта не интересуетъ насъ, — воскликнулъ онъ съ едва сдерживаемой злобой. — Пусть войско дерется за стѣнами города, на чистомъ полѣ, въ горахъ, — но пусть же оно пощадитъ нашъ несчастный городъ, обратившійся въ развалины. Что намъ за польза отъ того, что надъ городскими стѣнами будетъ продолжать развѣваться англійскій флагъ? Развѣ, благодаря этому, пули буровъ менѣе мѣтко попадаютъ въ цѣль?

Генералъ нахмурился.

— Будьте осторожнѣе въ выраженіяхъ, мистеръ Роденгомъ. Неужели вы думаете, что мнѣ неизвѣстно, что и здѣсь, въ Ледисмитѣ, среди населенія не мало такихъ людей, которые охотно присоединились бы къ бурамъ и стали бы помогать имъ противъ насъ?

— Это потому, что мы сами — голландцы, — мы старые жители Наталя! — вспыльчиво возразилъ только что говорившій. — Какое намъ дѣло до Англіи? Мы были до сихъ поръ вѣрными подданными королевы Викторіи, но пусть же и насъ оставятъ въ покоѣ, пусть же и насъ не принуждаютъ къ борьбѣ съ нашими кровными единоплеменниками, не заставляютъ итти противъ нашихъ трансваальскихъ братьевъ.

— Молчать! — загремѣлъ въ отвѣтъ генералъ. — Осмѣльтесь еще разъ сказать нѣчто подобное, и я васъ велю тотчасъ же арестовать.

Затѣмъ, обращаясь къ городскому головѣ, онъ добавилъ болѣе спокойнымъ тономъ:

— Рѣшеніе мое остается непоколебимымъ: мы не сдадимъ Ледисмита. Сообщите объ этомъ всѣмъ гражданамъ. Надѣюсь, что англійская часть населенія будетъ гордиться тѣмъ, что мы рѣшили защищать до послѣдней капли крови честь англійской арміи. Пожалуй, можно будетъ воспользоваться предложеніемъ непріятеля и перевести дѣтей, женщинъ и стариковъ въ лагерь у подножія горы Изембульванъ. Но, какъ я уже говорилъ, всѣ порціи, выдаваемыя населенію, — должны теперь быть уменьшены. Первое условіе, чтобы сохранить въ нашихъ рукахъ городъ — это сохранить какъ можно дольше пищевые припасы. А теперь, прощайте, господа.

Генералъ поѣхалъ рысью дальше, а члены городской думы, вмѣстѣ съ городскимъ головой, съ опечаленными лицами повернули въ одинъ изъ переулковъ, близъ городской ратуши, чтобы въ домѣ городского головы совѣщаться о томъ, что теперь предпринять.

Всѣ двери домовъ въ городѣ были заперты, всѣ ставни закрыты. Жители большею частью скрывались въ погребахъ, гдѣ они искали убѣжища не только отъ непріятельскихъ пуль, но и отъ произвола англійскихъ солдатъ.

Проѣзжая легкой рысцой по главной городской улицѣ, генералъ Уайтъ смотрѣлъ съ огорченіемъ на городъ, обратившійся чуть ли не въ сплошныя развалины. Въ одномъ мѣстѣ ему пришлось остановиться, вслѣдствіе скопленія многочисленной толпы. Впрочемъ, ему стоило лишь махнуть рукой, и толпа разступилась, чтобы дать генералу дорогу. Онъ увидѣлъ тогда, что по срединѣ улицы лежали три окровавленныхъ трупа: женщина съ двумя дѣтьми. Всѣ трупы были страшно изуродованы. Ихъ убило осколкомъ гранаты, врывшейся въ землю тутъ же, недалеко, и образовавшей глубокую яму. Генералъ остановилъ свою лошадь и почтительно обнажилъ голову. Тотчасъ же взволнованная толпа утихла, поднятые съ угрозой кулаки мужчинъ опустились. Только одинъ лишь голосъ крикнулъ изъ толпы:

— Да будетъ проклятъ Чемберленъ^[2] и Сесиль Родсъ^[3]! Да падетъ на ихъ головы кровь безвинно убитыхъ!

Уайтъ посмотрѣлъ серьезнымъ взглядомъ на говорившую — измученную, исхудалую женщину съ блѣднымъ лицомъ и лихорадочно горящими глазами. И передъ умственнымъ взоромъ его встало все то горе, всѣ тѣ бѣдствія въ чудовищныхъ ихъ размѣрахъ, которыя были навлечены на тысячи и тысячи людей преступной алчностью и властолюбіемъ нѣкоторыхъ англійскихъ дѣятелей. И эти три окровавленные трупа, лежавшіе тутъ посреди улицы, казались ему нѣмымъ, но краснорѣчивымъ укоромъ. Молча пришпорилъ генералъ своего коня и, поникнувъ головой, проѣхалъ дальше къ лагерю, раскинутому за стѣнами города.

И дѣйствительно, въ Ледисмитѣ дѣла обстояли очень плохо. Съ высотъ, со всѣхъ сторонъ, окружавшихъ городъ и занятыхъ бурами, то и дѣло производилась по городу пальба. Для осажденныхъ наступила ужасная пора, пора бездѣйствія и выжиданія въ то самое время, какъ неуловимый для нихъ врагъ со всѣхъ сторонъ осыпалъ ихъ пулями, внося повсюду смерть и разрушеніе. Рядомъ съ этимъ въ городъ началъ уже пробираться еще одинъ страшный гость — лихорадка, а вмѣстѣ съ нею и ея родной братъ — тифъ.

Широкой дугой протекала вокругъ города рѣка Клипъ. Изъ нея былъ проведенъ въ Ледисмитъ прекрасный водопроводъ съ обширнымъ резервуаромъ внутри города. Теперь буры уничтожили этотъ водопроводъ, и недостатокъ въ водѣ еще увеличивалъ страданія осажденныхъ. Поэтому генералъ Уайтъ устроилъ укрѣпленный военный лагерь, вблизи города, непосредственно у рѣки Клипъ, оставивъ въ городѣ, обстрѣливаемомъ врагами, лишь небольшой отрядъ войска.

Надъ большимъ зданіемъ лазарета въ Ледисмитѣ высоко развѣвался бѣлый флагъ съ краснымъ крестомъ — символъ сострадательной любви, и буры тщательно старались, чтобы пули и гранаты не попадали въ это зданіе съ развѣвающимся надъ нимъ флагомъ.

Среди небольшого числа раненыхъ плѣнныхъ, находившихся еще въ Ледисмитѣ, былъ и Вальтеръ Альбрехтъ. Сначала его оставляли лежать по цѣлымъ днямъ на грязной соломѣ въ одной изъ палатокъ, сквозь стѣны которой пробивался дождь. И только тогда, когда, вслѣдствіе дурного ухода за нимъ, его жизни стала грозить опасность, одинъ болѣе человѣколюбивый англійскій врачъ настоялъ на томъ, чтобы молодого нѣмца перевели въ большой лазаретъ. Тутъ онъ нѣсколько недѣль пролежалъ въ безсознательномъ состояніи и лихорадочномъ бреду.

Но, наконецъ, лихорадка стала спадать, и докторъ позволилъ Альбрехту встать съ постели. Шатаясь и опираясь на руку сидѣлки, подошелъ онъ къ открытому окну. Здѣсь его усадили въ кресло.

День стоялъ необычайно жаркій. Жгучее декабрское солнце съ ранняго утра сверкало на голубомъ небѣ, и только къ вечеру на горизонтѣ появились бѣлыя облака, предвѣстники ночной грозы. Вмѣстѣ съ тѣмъ поднялся легкій вѣтерокъ, нѣсколько освѣжившій удушливую жару.

Генералъ Уайтъ поднялся на небольшой холмикъ близь лагеря. Онъ разсматривалъ въ подзорную трубу расположенную къ югу мѣстность. Шесть недѣль прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ со своими войсками былъ запертъ въ Ледисмитѣ. Со дня на день поджидалъ онъ помощи, обѣщанной ему главнокомандующимъ англійской арміи, но она все еще не являлась.

— Держитесь! — говорили свѣтовые сигналы изъ лагеря главнокомандующаго, расположеннаго на разстояніи пяти миль отъ Ледисмита.

Генералъ Уайтъ опустилъ свою подзорную трубу и усталыми, медленными шагами вернулся къ группѣ штабныхъ офицеровъ, поджидавшихъ его въ почтительномъ отдаленіи. Всѣхъ ихъ, одного за другимъ, окинулъ онъ пытливынь взоромъ. На всѣхъ лицахъ прочелъ онъ одно и то же выраженіе утомленія и унынія.

Генералъ Уайтъ покачалъ головой: «Такъ не можетъ дальше продолжаться», прошепталъ онъ про себя. «Силы слабѣютъ, если не упражнять ихъ, бодрость пропадаетъ, если не поддерживать ее». Затѣмъ онъ повернулся къ офицерамъ и сказалъ:

— Я рѣшилъ сегодня же ночью сдѣлать вылазку въ сторону Ломбардскопа. Слѣдуйте за мной, господа, чтобы переговорить обо всѣхъ подробностяхъ вылазки.

Окруженный своимъ штабомъ генералъ ушелъ, направляясь къ своей палаткѣ.

Докторъ Альбрехтъ стоялъ въ это время у окна и смотрѣлъ на двухъ часовыхъ, сонно ходившихъ взадъ и впередъ передъ зданіемъ лазарета. По временамъ, утомившись ходить, они останавливались и отдыхали, прислонившись къ оградѣ, окружавшей лазаретъ. Но тутъ вниманіе Альбрехта обратилось къ новому зрѣлищу. По улицамъ шли быстрымъ шагомъ полки пѣхоты, и нѣсколько конныхъ отрядовъ неслось къ восточнымъ городскимъ воротамъ. Повидимому, генералъ Уайтъ подготовлялъ значительную военную экспедицію.

Черезъ открытую дверь Альбрехтъ увидѣлъ, какъ въ большой залѣ, примыкающей къ его палатѣ, врачи и сидѣлки бросились къ окнамъ, чтобы взглянуть на любопытное зрѣлище. Взволнованные вопросы и отвѣты, которыми они обмѣнивались, показывали, что ожидалось важное событіе. О плѣнномъ нѣмцѣ, стоявшемъ у окна въ сосѣдней комнатѣ, всѣ забыли.

Вдругъ Альбрехтъ почувствовалъ, что кто то схватилъ его за руку и быстро пакинулъ ему на плечи англійскую офицерскую шинель. Затѣмъ изумленный, еще ничего не понимавшій молодой человѣкъ былъ увлеченъ въ пустой, полутемный корридоръ, оттуда спустился по лѣстницѣ и очутился на дворѣ лазарета.

— Масса — теперь англійскій офицеръ… пусть не выдастъ себя, — шепталъ Самъ, — это былъ онъ. — Англичане дѣлаютъ вылазку въ Ломбардскопъ и никто не замѣтитъ, что Самъ уйдетъ со своимъ господиномъ.

Для дальнѣйшихъ разъясненій не было времени. Миновавъ сонныхъ часовыхъ, принявшихъ проходившихъ за англійскаго офицера со своимъ слугой, Альбрехтъ и Самъ вышли на улицу. Уже почти совсѣмъ стемнѣло. Въ боковыхъ переулкахъ, въ которые они повернули, не было ни души, а глубокія тѣни, ложившіяся отъ низкихъ домовъ, были на руку бѣглецамъ. Такимъ образомъ добрались они до сѣверныхъ укрѣпленій англичанъ. Здѣсь все кругомъ было безмолвно. Только на южной сторонѣ лагеря гремѣла англійская артиллерія, въ то время, какъ черезъ восточныя городскія ворота тихо и безмолвно проѣзжали отряды кавалеріи, и нѣсколько пѣхотныхъ полковъ подвигались по направленію къ Ломбардскопу.

Между тѣмъ темнота сразу усилилась, такъ какъ въ тропическихъ странахъ переходъ отъ дня къ ночи происходитъ, какъ извѣстно, почти совсѣмъ безъ обычныхъ у насъ сумерекъ. На одно мгновеніе бѣглецы остановились подъ прикрытіемъ тѣней, падающихъ отъ баттарей на укрѣпленіяхъ. Передъ ними открывалась довольно большая равнина, которую имъ нужно было пересѣчь, чтобы добраться до опушки лѣсочка, обѣщавшаго прикрыть ихъ дальнѣйшее бѣгство.

Альбрехтъ поспѣшно спустился въ высохшее русло рѣки, тянувшейся вдоль укрѣпленій.

Возлѣ пушки, стоявшей на окопахъ, у которой, отдыхая, лежали солдаты, стоялъ наготовѣ маленькій дозорный конный объѣздъ.

Одинъ изъ солдатъ этого объѣзда замѣтилъ вдругъ, при скудномъ свѣтѣ послѣдней четверти луны, двѣ движущіяся по равнинѣ тѣни.

Тотчасъ-же въ догонку имъ раздалось нѣсколько ружейныхъ выстрѣловъ. И немедленно весь конный объѣздъ, состоявшій изъ десяти конныхъ улановъ, помчался быстрымъ галопомъ вслѣдъ за бѣглецами въ ночной темнотѣ.

XV.
Неудавшееся бѣгство.

Альбрехтъ и Самъ бѣжали, что было силъ. Они находились уже недалеко отъ опушки низкорослаго лѣса, когда около самыхъ ихъ ушей просвистѣло нѣсколько пуль. Въ то же мгновеніе Альбрехтъ услышалъ около себя тихій стонъ. Онъ поспѣшно обернулся, но Самъ сдѣлалъ ему знакъ рукой, чтобы онъ не останавливался. Альбрехтъ побѣжалъ было дальше; но видя, что Самъ не слѣдуетъ за нимъ, онъ остановился и подошелъ къ нему.

— Ты раненъ, Самъ? — спросилъ онъ.

— Если Масса дастъ руку Саму, все пойдетъ, какъ слѣдуетъ, — отвѣтилъ зулусъ.

Альбрехтъ поспѣшилъ подать ему руку, и они тихо двинулись дальше. Но уже черезъ нѣсколько шаговъ имъ пришлось опять остановиться. Самъ все сильнѣе и сильнѣе опирался на руку доктора, и безъ того очень ослабѣвшаго и не вполнѣ оправившагося послѣ болѣзни. Онъ не въ силахъ былъ поддерживать больше Сама, и этотъ послѣдній тяжело опустился на землю. Альбрехтъ наклонился къ нему и, желая приподнять его, просунулъ руку ему за спину, какъ вдругъ почувствовалъ на своей рукѣ горячую кровь. Теперь и думать нечего было о дальнѣйшемъ бѣгствѣ. Въ то же мгновеніе они услышали позади себя топотъ лошадей англійскаго отряда, а при свѣтѣ сверкнувшей какъ разъ въ эту секунду молніи, прорѣзавшей окружающій мракъ, бѣглецы ясно увидѣли смутныя очертанія приближающихся англійскихъ уланъ.

— Пусть Масса бѣжитъ одинъ, скорѣе добѣжитъ, — умолялъ зулусъ Альбрехта. — Тамъ вотъ на опушкѣ лѣсочка, гдѣ стоитъ большое дерево, ожидаетъ господина миссъ Элиза; около нея стоятъ лошади.

Альбрехтъ взглянулъ по указанному направленію. При свѣтѣ молніи онъ увидѣлъ на опушкѣ лѣса могучій дубъ; тамъ ждало его спасеніе, больше чѣмъ спасеніе…

Молодой врачъ сдѣлалъ попытку поднять Сама и понести его на рукахъ. Но черезъ нѣсколько шаговъ ему пришлось волей неволей опустить на землю тяжелую ношу: у него не хватало силъ. Вдругъ онъ услышалъ около себя быстрые шаги и при свѣтѣ молніи увидѣлъ высокаго, стройнаго бура, который спѣшилъ къ нимъ на встрѣчу. Фигура была уже совсѣмъ близка, и при слѣдующемъ блескѣ молніи Альбрехтъ узналъ въ ней Элизу Мейеръ.

Они не обмѣнялись ни словомъ привѣта. Англійскіе уланы, преслѣдовавшіе ихъ, были уже совсѣмъ близко, и если они до сихъ поръ ихъ не настигли, то только благодаря тому, что вслѣдствіе темноты, ошиблись направленіемъ и потеряли бѣглецовъ изъ виду.

— Намъ надо взять Сама на руки и нести его, — сказала Элиза, которая однимъ быстрымъ взглядомъ охватила положеніе дѣла. И тотчасъ-же она подняла зулуса за плечи, а Альбрехтъ за ноги, и они понесли дальше свою ношу. Но теперь уланы увидѣли ихъ, наконецъ, и галопомъ помчались прямо на нихъ.

— Невозможно спастись, — простоналъ Альбрехтъ.

Они бережно положили на землю бѣднаго зулуса, умолявшаго ихъ бросить его на произволъ судьбы. Затѣмъ Элиза передала своему другу ружье, висѣвшее у нея черезъ плечо, а для себя вынула изъ кожанаго чехла револьверъ.

— Намъ нельзя спасаться самимъ и бросить Сама, выговорила она твердымъ голосомъ. — Вѣрность за вѣрность.

И подавъ Альбрехту руку, добавила:

— Дорогой другъ, я полюбила тебя съ перваго взгляда. Можешь-ли ты теперь, когда намъ суждено вмѣстѣ умереть, простить меня?

Быстрымъ движеніемъ наклонился Альбрехтъ къ Элизѣ и горячо поцѣловалъ ее.

— Вѣрь мнѣ, что я умру радостно, теперь, когда я знаю, что ты меня любишь, — отвѣтилъ онъ.

Въ это время до нихъ донесся окрикъ англійскихъ солдатъ: «Сдавайтесь или мы васъ убьемъ». Въ ту-же минуту Альбрехтъ выстрѣлилъ изъ ружья, одновременно съ нимъ выстрѣлила изъ револьвера Элиза. Но выстрѣлы ихъ не попали въ цѣль. Мигомъ бѣглецы были окружены со всѣхъ сторонъ. Всякое дальнѣйшее сопротивленіе было совершенно безполезно, и потому, по требованію англійскаго офицера, командовавшаго объѣздомъ, бѣглецы положили оружіе.

— Свяжите имъ руки, — приказалъ офицеръ.

Но вдругъ, къ изумленію своему, онъ услышалъ звонкій женскій голосъ.

— Я — дѣвушка, господинъ офицеръ, — сказала Элиза. — Дѣвушка, желавшая освободить изъ плѣна своего жениха, а вотъ этотъ раненый — вѣрный слуга, принесшій себя въ жертву за своего господина. Быть можетъ, вы удовольствуетесь нашимъ честнымъ словомъ, что мы не будемъ дѣлать попытки къ бѣгству, и разрѣшите не связывать намъ руки?

— Кто вы такой? — спросилъ строгимъ голосомъ англійскій офицеръ Альбрехта. Альбрехтъ назвалъ свое имя и объяснилъ, что онъ офицеръ нѣмецкаго отряда добровольцевъ.

— Хорошо, я принимаю ваше честное слово, — отвѣтилъ англичанинъ. — Вы теперь военно-плѣнный и останетесь имъ до тѣхъ поръ, пока нашъ генералъ не рѣшитъ вашей участи.

Затѣмъ англичанинъ, приложивъ руку къ козырьку, обратился къ Элизѣ:

— Весьма сожалѣю, сударыня, что мнѣ пришлось помѣшать вашему романтическому плану освободить жениха вашего. Но въ военное время нѣтъ мѣста для любезностей.

Элиза между тѣмъ наклонилась къ раненому Саму, потомъ взглянула на англичанина и проговорила:

— Тѣмъ не менѣе я все-же позволю себѣ попросить васъ объ одной услугѣ, ради человѣколюбія. Тамъ вотъ около большого дуба привязаны наши лошади. Еслибы вы распорядились привести ихъ сюда, мы могли-бы на лошади перевезти раненаго въ городъ.

Два всадника были немедленно отряжены за лошадьми. Нѣсколько минутъ спустя маленькая кавалькада медленно тронулась въ путь по направленію къ городу.

Посреди уланъ находились Альбрехтъ и Элиза, поддерживавшіе съ обѣихъ сторонъ посаженнаго на лошади зулуса.

XVI.
Любовь одерживаетъ побѣду.

Генералъ Уайтъ сидѣлъ передъ своей палаткой на складномъ походномъ стулѣ, блѣдный и мрачный; одна рука была у него на перевязи. Не оставалось никакой надежды, впереди онъ видѣлъ только гибель, приближающуюся медленно, но неотразимо. О незыблимо крѣпкую стѣну трансваальскихъ бойцовъ разбилась вчерашняя попытка. Вылазка англійскихъ войскъ потерпѣла полное пораженіе. Ледисмиту уже не продержаться долго: этого не могъ не видѣть генералъ Уайтъ. Онъ могъ нѣсколько оттянуть окончательную гибель города и находящихся въ немъ англійскихъ войскъ; можетъ быть, при крайнихъ усиліяхъ, сопряженныхъ съ всевозможными лишеніями, ему удастся оттянуть эту судьбу на нѣсколько недѣль… А за это время сколько еще погибнетъ людей отъ тифа, лихорадки и непріятельскихъ пуль!

Генералъ стиснулъ зубы. — Все равно, я не сдамъ города, пока останется у насъ хоть одна краюха хлѣба, хоть одинъ ящикъ съ консервами, — проговорилъ онъ про себя.

Офицеръ подошелъ къ нему, взявшись за козырекъ.

— Гдѣ взятые вами вчера двое плѣнныхъ? — спросилъ генералъ. — Приведите ихъ сейчасъ сюда.

Вальтеръ Альбрехтъ и Элиза Мейеръ провели ночь въ двухъ камерахъ гарнизонной тюрьмы Ледисмита. Спали они на жесткой соломѣ, но на душѣ у нихъ было свѣтло, сердца ихъ были полны радостной надежды. Конечно, мысль, что Элиза въ плѣну у англичанъ, была мучительна для Альбрехта. Однако любовь его была все-же настолько эгоистична, что онъ вмѣстѣ съ тѣмъ и радовался, что дорогая ему дѣвушка подъ однимъ съ нимъ кровомъ. А главное, изъ ея словъ, сказанныхъ ему тогда, передъ лицомъ мчавшихся на нихъ враговъ, онъ узналъ, что Элиза любитъ его, что любовь къ нему побудила ее отважиться на смѣлую попытку освободить его изъ плѣна. Онъ ликовалъ при этой мысли, даже самая тюрьма не казалась ему мрачной и радужныя грезы посѣтили его, когда онъ, наконецъ, заснулъ глубокимъ сномъ.

А Элиза? Душа ея была полна спокойствія и чувства удовлетворенія. Всѣ недоразумѣнія между нею и Вальтеромъ окончились теперь; стоявшая между ними, словно мрачная тѣнь, стѣна рушилась. Элиза доказала свою безграничную, доходящую до презрѣнія смерти, любовь. Дальнѣйшее же рѣшеніе своей судьбы, доведеніе ея до благополучнаго конца, она предоставляла Господу Богу, въ благость котораго твердо вѣрила.

Настало утро; послѣ того, какъ плѣннымъ дали на завтракъ небольшую порцію отвратительной на вкусъ воды съ кускомъ хлѣба, имъ сообщили, что они еще до обѣда предстанутъ передъ генераломъ.

По дорогѣ они успѣли обмѣняться крѣпкимъ рукопожатіемъ и стояли теперь передъ лицомъ защитника Ледисмита. При ихъ приближеніи генералъ Унатъ поднялся со своего мѣста.

— Это вы, находясь у насъ въ плѣну, пытались вчера вечеромъ бѣжать, и только благодаря бдительности коннаго нашего объѣзда, были снова возвращены назадъ? — спросилъ генералъ молодого нѣмца, который отвѣтилъ ему утвердительнымъ наклоненіемъ головы.

— Вы — нѣмецъ? По профессіи врачъ, какъ сообщили мнѣ, и были офицеромъ въ отрядѣ нѣмецкихъ добровольцевъ? Отчего же вы не служили въ качествѣ врача?

Легкій румянецъ покрылъ щеки Альбрехта.

— Г. генералъ, — сказалъ онъ, — когда чувствуешь себя молодымъ и сильнымъ, и къ тому еще желаешь отличиться, не трудно поддаться искушенію принять дѣятельное участіе въ борьбѣ и вступить въ ряды арміи. Къ тому же я и въ Германіи былъ гусарскимъ офицеромъ въ запасѣ.

Генералъ слегка кивнулъ головой. На спокойномъ лицѣ его нельзя было прочитать, какое впечатлѣніе произвелъ на него отвѣтъ Альбрехта. Вслѣдъ затѣмъ, онъ вѣжливо взялся за козырекъ и, обращаясь къ Элизѣ, спросилъ ее:

— А вы та безумно смѣлая особа, которая мечтала вырвать изъ нашихъ рукъ вотъ этого молодого человѣка? Полагаю, что вы его любите?

Элиза ярко вспыхнула, но, не пугаясь, посмотрѣла прямо въ лицо генералу.

— Да, вы не ошиблись, г. генералъ, я люблю этого молодого человѣка.

— Господинъ докторъ, заговорилъ снова генералъ, — вы просили, чтобы васъ признали военноплѣннымъ на честное слово? Сожалѣю, что не могу сразу исполнить вашего желанія.

Элиза поблѣднѣла, но генералъ продолжалъ: «Я готовъ поставить для этого нѣсколько условій какъ вамъ, такъ и этой молодой дамѣ. Попрошу обоихъ васъ дать мнѣ честное слово, что въ дальнѣйшей войнѣ буровъ противъ Англіи вы не примете никакого участія. Далѣе вы возьмете на себя обязательство не дѣлать никакихъ попытокъ выйти изъ Ледисмита, не заручившись предварительно особымъ, разрѣшеніемъ. Кромѣ того, вы не должны входить въ сношенія съ кѣмъ-либо внѣ города, — и, наконецъ, вы оба надѣнете красный крестъ, и не будете выходитъ изъ лазарета иначе, какъ только съ разрѣшенія главнаго военнаго врача. Согласны ли вы на это?»

Альбрехтъ и Элиза дали свое согласіе и поблагодарили генерала. Затѣмъ онъ поклонился имъ въ знакъ того, что разговоръ конченъ.

Но Альбрехтъ обратился еще разъ къ генералу:

— Съ нами было взято въ плѣнъ и третье лицо, — твердо сказалъ молодой врачъ, не обращая вниманія на грозныя тучи, собравшіяся на лицѣ генерала. — Вѣрный нашъ слуга, молодой зулусъ заплатилъ за свою попытку освободить меня тяжкой раной. Онъ тоже находится въ вашихъ рукахъ, въ плѣну…

— Довольно, — коротко отрѣзалъ генералъ. — По сообщеннымъ мнѣ свѣдѣніямъ вопросъ вашъ касается шпіона, вкравшагося къ намъ въ довѣріе и предложившаго намъ свои услуги въ качествѣ лазутчика. Услышимъ, что онъ сумѣетъ сказать въ свою защиту, когда предстанетъ передъ военнымъ судомъ. Не скрою отъ васъ, что еслибы даже ангелы сошли съ неба защитить вашего зулуса, имъ не удалось бы спасти его, если его вина будетъ доказана. Во всемъ мірѣ существуетъ обычай вѣшать шпіоновъ, безъ дальнѣйшихъ разговоровъ.

Генералъ повернулся спиной къ плѣннымъ, собираясь уходить, но Элиза преградила ему дорогу:

— Въ такомъ случаѣ, генералъ, я должна просить васъ, чтобы вы вызвали меня свидѣтельницей въ военный судъ, — сказала она взволнованнымъ голосомъ. — Если въ Англіи существуетъ справедливость, вы должны исполнить эту просьбу.

Генералъ удивленно взглянулъ на молодую дѣвушку, стоявшую передъ нимъ со сверкающими глазами, молча кивнулъ ей головой и ушелъ.

Вальтеръ Альбрехтъ и Элиза должны были подписать бумагу, на основаніи которой они считались теперь военноплѣнными на честное слово. Старшій врачъ лазарета съ удовольствіемъ согласился на усиленіе персонала своихъ служащихъ и въ особенности былъ радъ Альбрехту, какъ врачу. Въ лазаретѣ было какъ разъ очень много дѣла, такъ какъ тамъ кромѣ раненыхъ находилось еще множество больныхъ лихорадкой и тифомъ.

Альбрехтъ и Элиза немедленно же приступили къ исполненію своихъ обязанностей въ лазаретѣ, и весь день такъ были заняты, что не имѣли даже свободной минуты, чтобы поговорить другъ съ другомъ. Наконецъ, поздно вечеромъ они освободились и, стоя у окна длиннаго лазаретнаго корридора, смотрѣли изъ него на улицу, гдѣ дождь лилъ какъ изъ ведра, сверкала молнія, а раскаты грома будили эхо въ горахъ. Никто изъ нихъ, ни молодой врачъ, ни Элиза не нашли сразу словъ, съ которыхъ начать разговоръ.

— Элиза, — сказалъ, наконецъ, робко Альбрехтъ, — неужели же Генрикъ Феррейра допустилъ, чтобы его невѣста пошла одна, никѣмъ ни сопровождаемая, освобождать изъ плѣна своего друга?

Элиза отрицательно покачала головой.

— Генрика Феррейра нѣтъ уже въ живыхъ: онъ палъ героемъ въ битвѣ при Эланслааге.

Альбрехтъ промолчалъ: это извѣстіе ошеломило его. Значитъ, Элиза свободна лишь благодаря смерти своего жениха? И вдругъ въ душѣ Альбрехта мелькнуло сомнѣніе, сомнѣніе въ любви къ нему молодой дѣвушки, которая такъ недавно, лишь нѣсколько недѣль передъ тѣмъ отказала ему, когда онъ просилъ ея руки.

Элиза напрасно ждала какого-нибудь слова изъ устъ Альбрехта. Тонкимъ своимъ чутьемъ она тотчасъ же поняла, что происходило въ душѣ его.

— Сердце мое сжимается отъ боли при мысли о старомъ отцѣ Генрика, — сказала она тихимъ голосомъ. Ему же самому, ему, павшему, какъ герой, въ битвѣ за отечество, позавидуютъ многіе, на долю которыхъ выпала еще болѣе тяжелая участь!

— Но вы, Элиза, вы — его невѣста…

Она прервала его раньше, чѣмъ онъ договорилъ.

— Малодушный, — сказала она съ нѣжнымъ укоромъ, — я была бы вѣрной женой Генрика, исполняя этимъ желаніе его и моего отца, но мое сердце не принадлежало ему ни на минуту.

— Элиза! — громко ликованіе звучало въ этомъ восклицаніи Вальтера.

Элиза протянула ему руку.

— Неужели ты такъ скоро могъ позабыть то, въ чемъ я призналась тебѣ передъ лицомъ опасности когда на насъ мчался непріятель?

Затѣмъ счастливый Альбрехтъ обнялъ Элизу и повелъ свою невѣсту къ старшему лазаретному врачу, чтобы сообщить ему о своемъ обрученіи съ нею.

ГЛАВА XVII.
Поворотъ судьбы.

Попытка, предпринятая главнокомандующимъ англійскими войсками въ Южной Африкѣ, генераломъ Буллеромъ, съ цѣлью освободить отъ осады Ледисмитъ, не удалась. Близь рѣки Тугелы, черезъ которую онъ намѣревался переправиться съ 25,000 человѣкъ войска, имѣя въ виду пробиться съ сѣвера къ осажденному городу, Буллеръ потерпѣлъ тяжелый уронъ, нанесенный ему отрядомъ буровъ. Въ то же время на сѣверѣ Капской Колоніи при Штромбергѣ генералъ Гатэкръ, пытавшійся ворваться въ Оранжевую республику, тоже былъ рѣшительно отброшенъ, а съ западной стороны буры, во главѣ которыхъ стоялъ храбрый и хитрый генералъ Кронье, нанесли англичанамъ кровавое пораженіе близъ рѣки Моддеръ. Англійская армія, предводительствуемая лордомъ Метуэномъ, была стиснута со всѣхъ сторонъ непріятельскими войсками.

Грустно провели осажденные въ Ледисмитѣ праздникъ Рождества. Тщетными оказались просьбы гражданъ, обращенныя къ генералу Уайту, сдаться и положить конецъ ужасамъ осады. Генералъ стоялъ упорно на своемъ: видя, что онъ не въ силахъ спасти городъ, онъ рѣшилъ спасти одно — сохранить незапятнанной свою солдатскую честь и честь ввѣреннаго ему войска.

Наступилъ новый, 1900 годъ, и съ новымъ рвеніемъ принялись теперь буры, — во время рождественскихъ праздниковъ прервавшіе военныя дѣйствія, — обстрѣливать несчастный городъ. Блѣдные и истощенные бродили жители Ледисмита и англійскіе солдаты по городскимъ улицамъ. Выдаваемыя въ лазаретѣ больнымъ порціи становились съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе скудными.

Ва это время Самъ, опасно раненый въ спину навылетъ и пролежавшій двѣ недѣли между жизнью и смертью, — теперь сталъ мало-по-малу поправляться и настолько уже окрѣпъ, что оказалось возможнымъ снять съ него допросъ. И вотъ онъ предсталъ передъ военнымъ судомъ.

Въ одной изъ лагерныхъ палатокъ собрались военные судьи, англійскіе офицеры, — и передъ ними стоялъ несчастный зулусъ; онъ былъ очень блѣденъ и весь дрожалъ. По обычаю негровъ онъ пытался было искать спасенія въ отрицаніи своей вины, но она была до того очевидна, что, наконецъ, онъ совсѣмъ запутался въ своихъ показаніяхъ и разрыдался. Предсѣдатель суда пожалъ плечами.

— Тебя ждетъ висѣлица, готовься къ ней, — сказалъ онъ сухо и затѣмъ, обращаясь къ своимъ товарищамъ — судьямъ, добавилъ: — собственно говоря, дѣло это покончено, но тамъ, передъ дверьми палатки, ждетъ молодая дѣвушка, которая непремѣнно требуетъ, чтобы мы выслушали ее въ качествѣ свидѣтельницы. Генералъ Уайтъ сообщилъ, что ему было бы пріятно, если бы мы оказали эту вѣжливость просительницѣ.

Прочіе судьи выразили согласіе, и Элиза была введена.

— Сударыня, — обратился къ ней предсѣдатель военнаго суда, — вы выразили желаніе явиться въ качествѣ свидѣтельницы по дѣлу этого зулуса, который самъ признался, что онъ обманулъ насъ и былъ шпіономъ.

— Господа судьи, — сказала Элиза, — я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія отрицать то, что установлено. Но мнѣ хотѣлось бы только разъяснить поступки этого молодого негра, извѣстнаго мнѣ за вѣрнаго и честнаго человѣка, поступки столь преступные съ точки зрѣнія военнаго суда; мнѣ хотѣлось бы освѣтить ихъ съ другой стороны, не съ той, съ которой вы теперь видѣли ихъ.

Голосъ Элизы звучалъ вначалѣ робко; въ немъ слышалась дрожь. Но мало по малу онъ все болѣе и болѣе крѣпъ.

— Вообразите себѣ на минуту, господа, что вамъ выпало на долю попасть въ руки непріятеля. Вы ранены и въ плѣну. И не нашлось ни одного гонца, который передалъ бы о васъ извѣстіе; у васъ нѣтъ друга, который могъ-бы принести вамъ спасеніе. И вдругъ, бѣдный негръ, — одинъ изъ членовъ презираемой и притѣсняемой расы, — вспомнилъ о своемъ господинѣ, которому онъ вѣрно служилъ, и вспомнилъ не о тяжести и трудности своей подневольной службы и положеніи слуги, а о всякомъ добромъ словѣ, всякомъ добромъ взглядѣ господина, и съ рѣдкимъ мужествомъ и самопожертвованіемъ этотъ негръ рѣшился взять на себя такое опасное дѣло — проникнуть въ непріятельскій лагерь, чтобы тамъ хоть издали увидѣть дорогого своего господина, чтобы узнать, какъ онъ поживаетъ. Какъ вы бы судили о подобномъ поступкѣ, господа? Неужели вы не захотѣли-бы пожать руку хорошему человѣку, хотя эта рука — лишь черная рука негра? И не были-бы и вы счастливы имѣть такого преданнаго друга?

Элиза замолчала на минуту, но ни одинъ изъ судей не прервалъ ее.

Затѣмъ она продолжала:

— И въ это-то время молодая дѣвушка, которая всей душой любитъ плѣннаго офицера, проситъ вѣрнаго негра помочь ей освободить его господина. И у нея, у этой дѣвушки, нѣтъ никого, кто отважился-бы взять на себя такое опасное предпріятіе, нѣтъ никого, кромѣ бѣднаго, презираемаго всѣми негра. И онъ ни минуты не колеблется, онъ все подготовляетъ для освобожденія своего господина, онъ проникаетъ въ непріятельскій городъ и уводитъ оттуда плѣнника. Онъ жертвуетъ своею жизнью для него, — тяжело раненый попадаетъ онъ въ плѣнъ. Теперь онъ стоитъ тутъ передъ вами, его судьями. И я скажу: да, сомнѣнія нѣтъ, онъ былъ шпіономъ. Но его влекло къ тому не золото, — побудила его къ этому одна лишь любовь къ своему господину, находящемуся въ плѣну. Вотъ что заставило его совершить этотъ поступокъ, А теперь вы хотите его казнить за это. Но если вы люди, смотрящіе на вещи болѣе широко, если вы судьи, не придерживающіеся только буквы закона, а внимающіе голосу справедливости, — мнѣ въ такомъ случаѣ не зачѣмъ подсказывать вамъ, какой приговоръ слѣдуетъ вамъ вынести бѣднягѣ. Объ одномъ лишь прошу: вспомните о томъ, что вы — люди!

Тутъ она обернулась къ Саму и протянула ему руку. Зулусъ, весь въ слезахъ, бросился къ ея ногамъ и сталъ цѣловать край ея платья.

Судьи удалились для совѣщанія. Очень скоро они вернулись, и предсѣдатель суда прочелъ слѣдующее постановленіе:

«Наша обязанность судить по всей строгости военныхъ законовъ, а не по движенію нашего сердца. Обвиняемый признанъ нами виновнымъ въ шпіонствѣ и въ измѣнѣ. Согласно закону, онъ приговоренъ къ смертной казни».

Элиза вздрогнула, а лицо Сама позеленѣло.

Но, предсѣдатель съ улыбкой продолжалъ: «Тѣмъ не менѣе, сударыня, вы выступили въ вашей роли защитницы обвиняемаго съ такой силой убѣжденія, что военный судъ единогласно постановилъ просить о помилованіи осужденнаго, и я не сомнѣваюсь, что генералъ, на основаніи необычайности случая, исполнитъ нашу просьбу».

Элиза поблагодарила лишь безмолвнымъ наклоненіемъ головы. Затѣмъ она вышла изъ палатки, за дверью которой ожидалъ ее Альбрехтъ.

Вечеромъ молодымъ людямъ сообщили о помилованіи Сама.

А какъ разъ въ это время на небольшой полянкѣ за лагеремъ, въ четыреугольникѣ, образованномъ стоявшими съ ружьями въ рукахъ солдатами, у длинной ямы были поставлены 40 англійскихъ солдатъ, приговоренныхъ къ разстрѣлянію за вооруженное возстаніе тѣмъ же военнымъ судомъ, который оправдалъ Сама. Руки несчастныхъ были связаны назади, глаза завязаны повязкой. Ихъ собственные товарищи стояли противъ нихъ съ ружьями на готовѣ. Раздалась команда «пали!», грянулъ страшный залпъ, и 40 окровавленныхъ труповъ свалились въ яму.

Точно слабыя осеннія мухи сидѣли жители Ледисмита по своимъ домамъ, и еле живые бродили истомленные англійскіе солдаты; и тѣ, и другіе потеряли всякую надежду и бодрость духа. Безпощадно палило январское солнце; воздухъ отравлялся ядовитымъ зловоніемъ отъ павшихъ лошадей и едва прикрытыхъ землей могилъ убитыхъ солдатъ. Палящая жара смѣнилась страшными бурями и ливнями.

Буры снова сдѣлали попытку взять штурмомъ англійскій лагерь, но еще разъ удалось храбрымъ защитникамъ города отбросить нападавшихъ. Лазаретъ наполнился опять новыми ранеными и умирающими. Но генералъ Уайтъ все еще не терялъ надежды, все еще ждалъ помощи. Вѣдь генералъ Буллеръ обѣщалъ сдѣлать еще разъ, попытку для освобожденія Ледисмита. И дѣйствительно, англичане вторично столкнулись съ бурами близь рѣки Тугела и снова потерпѣли пораженіе.

— «Сколько времени еще мы продержимся?» — вотъ вопросъ, который задавали себѣ всѣ обитатели Ледисмита. — «Сколько?» — спрашивалъ себя также и генералъ Уайтъ. Но когда депутація гражданъ Ледисмита снова явилась къ нему, онъ холодно указалъ имъ на дверь палатки.

— Не трудитесь понапрасну, господа, — сказалъ онъ имъ ледянымъ голосомъ. — Ваше желаніе не можетъ быть исполнено; до тѣхъ поръ, пока хоть одинъ человѣкъ будетъ въ состояніи держать ружье, я не сдамъ города.

Блѣдные и дрожащіе, ушли отъ него городскіе депутаты. Но когда они ушли, изъ груди храбраго генерала вырвался судорожный вопль, съ болью прижалъ онъ обѣ руки къ глазамъ, въ которыхъ не было слезъ. — «Я не могу… не могу поступить иначе»… — стоналъ онъ.

Вдругъ дверь палатки быстро открылась, и какой-то молодой офицеръ ворвался въ нее безъ доклада, — совершенно противъ всякихъ правилъ военной дисциплины. Онъ задыхался и лицо его пылало.

— Г. генералъ, важныя извѣстія! — крикнулъ онъ, не ожидая вопроса своего начальника. — Г. генералъ, васъ просятъ лично къ свѣтовому телеграфному аппарату. Генералъ Буллеръ имѣетъ сдѣлать вамъ весьма важное сообщеніе.

Генералъ Уайтъ всталъ и вышелъ изъ палатки, чтобы сѣсть на лошадь, стоявшую всегда на готовѣ передъ его палаткой. Быстрымъ галопомъ понесся онъ къ холму, на которомъ былъ установленъ геліографъ, весьма искусный приборъ, посредствомъ котораго можно давать свѣтовые сигналы на далекія разстоянія. Генералъ засталъ у геліографа офицеровъ и солдатъ, слѣдившихъ за сигналами въ радостно возбужденномъ состояніи.

Горькая улыбка появилась на губахъ генерала Уайта, когда онъ увидѣлъ на лицахъ всѣхъ окружающихъ выраженіе надежды. Развѣ нѣсколько дней передъ этимъ всѣ они тоже не надѣялись, когда генералъ Буллеръ пытался обойти сильныя позиціи буровъ на рѣкѣ Тугелѣ? А затѣмъ все оказалось опять тщетнымъ. Тяжкія потери — и никакого успѣха. Генералу Буллеру пришлось вернуться во свояси, онъ не смогъ дать помощи Ледисмиту. Откуда было взять новый запасъ бодрости и надежды?

Въ душѣ генерала Уайта, правда, еще жила надежда — но только не надежда спасти Ледисмитъ. Онъ надѣялся спасти лишь одно: честь англійской арміи. Къ тому же еще одно обстоятельство утѣшало его. Пока здѣсь, въ Наталѣ передъ Ледисмитомъ сосредоточены главныя силы буровъ, осаждающихъ городъ, до тѣхъ поръ эти силы не могутъ итти противъ англичанъ, собравшихся на западномъ театрѣ военныхъ дѣйствій, у рѣки Моддера, для того, чтобы попытаться оттуда проникнуть въ страну буровъ. Но какъ эта англійская армія на Моддерѣ долго медлитъ! Не мало уже недѣль прошло съ тѣхъ поръ, какъ новый главнокомандующій англійской арміей, посланный сюда изъ Лондона, фельдмаршалъ лордъ Робертсъ и его начальникъ штаба генералъ Китченеръ прибыли въ Капштадтъ и отправились на театръ военныхъ дѣйствій.

Генералъ Уайтъ подошелъ къ геліографу и далъ знать свѣтовымъ аппаратомъ о своемъ присутствіи генералу Буллеру. Тогда въ большомъ отдаленіи стали появляться свѣтовые сигналы, и буква за буквой, слово за словомъ, они съ трудомъ переводились на бумагу. Генералъ Уайтъ не сводилъ глазъ съ листа, заполнявшагося, строка за строкой. Лицо его то блѣднѣло, то вспыхивало, и вдругъ двѣ слезы медленно покатились по щекамъ на сѣдую бороду глубоко взволнованнаго старика. Онъ держалъ передъ собой листъ бумаги и словно не вѣрилъ собственнымъ глазамъ. Затѣмъ онъ обнажилъ голову и, наклонивъ ее, произнесъ тихимъ голосомъ: «Господь совершилъ великое чудо. Слава Ему». И выпрямившись, онъ обратился къ окружающимъ:

— Господа, радуйтесь вмѣстѣ со мной: фельдмаршалъ Робертсъ перешелъ рѣку Моддеръ, Кимберлей освобожденъ, наши войска окружили генерала Кронье съ 4,000 человѣкъ и взятіе ихъ въ плѣнъ — вопросъ лишь нѣсколькихъ дней.

Дольше онъ не могъ говорить: его прервалъ дружный ликующій крикъ «ура»!

«Ура! Ура!» — кричали всѣ окружающіе генерала, бросая вверхъ шапки и обнимая другъ друга. Когда, наконецъ, буря перваго восторга нѣсколько улеглась, глубоко взволнованный генералъ Уайтъ добавилъ:

— Теперь и для насъ пробилъ часъ избавленія; генералъ Буллеръ выступаетъ сегодня же, чтобы освободить насъ.

Но пока это освобожденіе стало совершившимся фактомъ, осажденнымъ пришлось пережить много тяжелыхъ часовъ. Всѣ послѣдніе дни февраля съ южной стороны Ледисмита слышались непрерывные ружейные выстрѣлы и грохотъ тяжелыхъ орудій. Генералъ Буллеръ напрягалъ всѣ усилія, чтобы прорваться черезъ желѣзное кольцо буровъ. Съ возвышенныхъ пунктовъ англійскаго лагеря передъ Ледисмитомъ уже можно было различить приближеніе англійскихъ колоннъ. Но буры отступали лишь шагъ за шагомъ. Съ боязливымъ трепетомъ ждали осажденные приближающихся событій. Сами они были слишкомъ слабы, чтобы итти на встрѣчу своимъ освободителямъ. И пока генералъ Буллеръ сражался на югѣ съ отрядами буровъ, непріятель сдѣлалъ послѣднюю попытку взять Ледисмитъ штурмомъ.

Вальтеръ Альбрехтъ и Элиза Мейеръ проводили время, счастливые взаимной своей любовью, работая сообща день за днемъ. Лишь изрѣдка имъ выпадало на долю нѣсколько свободныхъ минутъ. И сегодня они, освободившись отъ работы, подошли къ одному изъ оконъ лазарета. Вмѣстѣ съ ними поспѣшили къ окнамъ и другіе врачи и сестры милосердія, а также и легко раненые, бывшіе на ногахъ. Весь лазаретный порядокъ былъ поставленъ вверхъ дномъ. Каждый хотѣлъ взглянуть на грозно величественное и ужасное зрѣлище, совершавшееся тамъ за окнами, гдѣ точно разыгрывалась развязка страшной трагедіи.

Ровно въ десять часовъ утра всѣ орудія осаждающихъ сразу открыли сильнѣйшій огонь. Съ Изимбулвана и Ломбардскопа гремѣли тяжелыя орудія и со всѣхъ ближайшихъ холмовъ отвѣчали имъ болѣе скорострѣльныя пушки. Происходилъ точно гигантскій концертъ, которому вторило горное эхо. Пушки осажденыхъ еще отвѣчали, но артиллеристы, стоящіе около нихъ, едва держались на ногахъ отъ слабости и утомленія.

Густая толпа, стоявшая у оконъ лазарета, трепетно прислушивалась къ пѣвучему свисту пролетавшихъ гранатъ. Вблизи отъ лазарета эти гранаты разрывались, и осколки ихъ летѣли на далекія разстоянія. Вдругъ съ грохотомъ рухнула колокольня близлежащей церкви, и изъ ея развалинъ взвилось пламя. Всѣ зрители поблѣднѣли. Такого ужаса не приходилось переживать за все время осады. Густыя бѣлыя облака окутывали цѣпь сосѣднихъ холмовъ, и изъ этихъ облаковъ безпрерывно сверкали молніи и слышались раскаты пушечнаго грома.

Альбрехтъ и Элиза стояли рядомъ. Молча протянули они другъ другу руки; оба молились въ глубинѣ души о побѣдѣ буровъ и пощадѣ бѣдныхъ жертвъ въ городѣ. Но вотъ всѣ зрители, съ боязливымъ трепетомъ присутствовавшіе издали при разыгрывающемся кровопролитномъ сраженіи, услышали, какъ орудія англичанъ стали мало по малу замолкать.

Между тѣмъ въ лазаретъ начали приносить раненыхъ. И подъ адскую музыку пушекъ врачи и сестры милосердія со святымъ рвеніемъ принялись за свое великое дѣло любви и состраданія. Альбрехтъ и Элиза вмѣстѣ съ другими принялись за работу.

Нѣсколько времени спустя Элиза, вышедшая на минуту изъ палаты, гдѣ работалъ Альбрехтъ, вернулась назадъ, вся блѣдная, и остановилась на порогѣ. Взоръ ея искалъ Альбрехта. Сначала она не могла выговорить ни слова отъ волненія. Наконецъ у нея вырвалось восклицаніе:

— Буры уходятъ… Осада снята.

Тогда раненые стали радостно пожимать другъ другу руки, а сѣдовласый старшій лазаретный врачъ вытеръ ладонью стоявшія у него на глазахъ слезы и торжественно сказалъ; — «Да будетъ благословенъ Господь Богъ нашъ!»

XVII.
Конецъ.

Въ Ледисмитѣ вздохнули теперь свободно. Городъ еще не былъ освобожденъ, но уже ясно было видно, какъ буры, послѣ послѣдней тщетной попытки принудить городъ къ сдачѣ, стали увозить тяжелыя свои орудія въ сѣверномъ направленіи, въ то время, какъ на югъ отъ Ледисмита, близь Питерскопа, происходила послѣдняя отчаянная схватка бурской арміи съ передовыми колоннами генерала Буллера.

Вечеромъ 28 февраля докторъ Альбрехтъ съ Элизой, утомленные долгодневной работой, вышли на четверть часика въ маленькій садикъ, окружавшій лазаретъ. Теперь уже не слышно было ружейныхъ выстрѣловъ, которые грохотали цѣлый день въ направленіи къ Питерскопу. Природа была полна обычной мирной тишиной, и ничто не говорило объ ужасахъ войны, отнявшей у столькихъ людей и жизнь и счастье. Обрученные шли молча. Они знали безъ словъ, что у обоихъ сердца были переполнены однимъ и тѣмъ-же чувствомъ страшной боли. Военное счастье измѣнило дорогому имъ обоимъ народу, этому народу, который въ несправедливой войнѣ такъ доблестно боролся противъ несмѣтныхъ полчищъ въ десять разъ болѣе сильнаго противника.

Какъ разъ въ это время съ крыльца лазарета спустился въ садикъ, окруженный свитой офицеровъ, и генералъ Уайтъ. Вальтеръ Альбрехтъ и Элиза вѣжливо поклонились ему и отошли въ сторону. Проходя мимо нихъ, генералъ окинулъ ихъ пытливымъ взоромъ, потомъ вдругъ остановился и обернулся къ Альбрехту.

— Вы оказали намъ хорошія услуги, г. докторъ, — сказалъ генералъ съ обычной ему серьезной улыбкой. — И ваша невѣста тоже много помогала намъ. Конечно, вы уже слышали, что мы надѣемся быть скоро освобожденными, такъ какъ войска буровъ въ полномъ отступленіи. Понимаю, что вы не можете раздѣлять нашу радость, но и для васъ произойдетъ нѣчто пріятное изъ снятія осады съ Ледисмита.

Генералъ остановилъ свой задумчивый взглядъ на мрачномъ лицѣ Элизы и сказалъ:

— Вы, кажется, до того ненавидите все англійское, что не желали бы получить ничего пріятнаго изъ моихъ рукъ?

На минуту онъ остановился и затѣмъ продолжалъ съ легкой усмѣшкой:

— Но, надѣюсь, сударыня, вы ничего не будете имѣть противъ того, если я позволю вамъ и вашему жениху вернуться въ Трансвааль, взявъ съ васъ предварительно честное слово, что вы не будете больше участвовать въ сраженіяхъ противъ насъ?

Медленно подняла Элиза свои глаза, все время опущенные въ землю, и встрѣтила взглядъ генерала, доброжелательно смотрѣвшаго ей въ лицо. Она не могла дальше сдерживать переполнявшія ея душу чувства, и вмѣсто благодарности у нея вырвалось:

— О, мой бѣдный, бѣдный народъ!

Тогда генералъ взялъ обѣ ея руки въ свою и со спокойнымъ достоинствомъ сказалъ:

— Я чту храбрость и въ своихъ врагахъ. Ваши соотечественники нанесли намъ тяжкія потери, но я съ удивленіемъ видѣлъ, на что способенъ народъ, который сражается за свою независимость. Во мнѣ нѣтъ ненависти къ бурамъ и я огорченъ войной, требующей столькихъ кровавыхъ жертвъ. Когда вы вернетесь домой къ своимъ, научите ихъ думать, какъ я: не ненависть и борьба, а общая братская и дружная работа должна была-бы связать англичанъ и голландцевъ. Не уничтожать другъ друга, но учиться другъ у друга, вотъ что принесло бы благоденствіе Южной Африкѣ.

Приложившись къ козырьку, генералъ ушелъ, а Элиза все еще стояла, изумленная, и смотрѣла ему въ слѣдъ.

А въ это время конный англійскій отрядъ мчался съ южной стороны къ Ледисмиту. Онъ достигъ уже англійскаго передоваго поста. Кругомъ поднялось ликованіе. Но отрядъ тотчасъ же помчался далѣе по направленію къ городу. И здѣсь теперь увидѣли приближающихся всадниковъ, и съ быстротой молніи распространилась радостная вѣсть о приближеніи освободителей. Тотчасъ-же осажденные бросились изъ города навстрѣчу мчавшимся галопомъ всадникамъ. Съ крикомъ «ура» окружили они прибывшихъ и затѣмъ всѣ вмѣстѣ повернули къ городу.

Генерала Уайта увѣдомили тоже о приближеніи англійскаго коннаго отряда. Окруженный своимъ штабомъ, пошелъ онъ быстрымъ шагомъ на встрѣчу отряду. Вотъ конница уже близко, всадниковъ всего только 300, но они лишь предвѣстники всей арміи. Во главѣ отряда ѣхалъ верхомъ лордъ Дундональдъ. Трудно описать ликованіе и радость толпы, когда, наконецъ, случилось столь давно ожидаемое событіе.

На другой день утромъ главнокомандуюшій англійской арміей, генералъ Буллеръ, совершилъ свой въѣздъ въ Ледисмитъ. Заботливымъ взоромъ окинулъ онъ исхудалыя лица людей, толпившихся въ радостномъ волненіи вокругъ него; печально смотрѣлъ онъ на несчастныхъ женщинъ, протягивающихъ къ нему своихъ больныхъ, похожихъ на скелетовъ дѣтей, на солдатъ въ ихъ изношенныхъ до лохмотьевъ мундирахъ, и на раненныхъ съ перевязанными руками и головами, опирающихся на болѣе сильныхъ товарищей, явившихся взглянуть на своего освободителя.

Вальтеръ и Элиза были освобождены на сегодня отъ занятій. Теперь они стояли въ сторонѣ и съ жгучей болью смотрѣли на въѣздъ англійскаго войска. Нѣтъ, не эту, а совершенно иную картину рисовало имъ ихъ воображеніе. Они надѣялись, что генералъ Жуберъ во главѣ арміи буровъ совершитъ свой въѣздъ въ Ледисмитъ побѣдителемъ въ справедливой войнѣ. Теперь всѣ надежды ихъ были разбиты.

Они видѣли, какъ генералъ Уайтъ, окруженный свитой изъ офицеровъ, скакалъ на встрѣчу главнокомандующему и уже издали отдавалъ ему честь. Затѣмъ Буллеръ и Уайтъ остановились другъ противъ друга. Буллеръ крѣпко пожалъ руку храброму генералу, до послѣдней минуты такъ ревниво оберегавшему честь своей страны и англійскаго войска.

Элиза прикоснулась къ рукѣ Альбрехта.

— Уйдемъ отсюда, — сказала она голосомъ, въ которомъ дрожали слезы. — Намъ здѣсь не мѣсто.

И они ушли. А надъ Ледисмитомъ ярко блистало на лазурномъ небѣ смѣющееся солнце и освѣщало одинаково и ликующихъ, и скорбящихъ.

Два дня спустя Вальтеръ Альбрехтъ и Элиза Мейеръ получили разрѣшеніе уѣхать изъ Ледисмита. Они усѣлись въ легкую двухколеску, которую Альбрехтъ пріобрѣлъ себѣ въ лагерѣ. Молодой врачъ, Элиза и Самъ, которому тоже позволили сопровождать своего господина, двинулись въ путь. Какимъ дивнымъ показалось имъ чувство свободы послѣ долгаго плѣна!

Уѣзжавшихъ сопровождалъ верхомъ англійскій врачъ, чтобы провести ихъ черезъ англійскіе аванпосты. Путники ѣхали по дорогѣ въ Эландлааге среди зеленѣющихъ полей, на видъ такихъ мирныхъ, точно никогда война не свирѣпствовала здѣсь. Только попадавшіеся по временамъ по дорогѣ трупы лошадей, или деревья, расщепленныя гранатами, напоминали о битвахъ, которыя такъ бушевали вокругъ Ледисмита.

Послѣ нѣсколькихъ часовъ ѣзды путники остановились у источника, чтобы дать отдохнуть лошадямъ и подкрѣпить свои силы.

Спустился вечеръ. Англійскіе аванпосты остались уже давно позади. Англійскій врачъ, сопровождавшій Альбрехта и Элизу, тоже уже давно сердечно распрощался съ ними и повернулъ обратно въ Ледисмитъ. Теперь передъ нашими путниками открылось узкое ущелье въ Биггарскихъ горахъ. Вдругъ къ нимъ изъ этого ущелья донесся громкій и угрожающій окрикъ: «стой!»

И мгновенно двухколеска оказалась окруженной бородатыми фигурами. Сердце Элизы громко забилось, когда вслѣдъ затѣмъ на бурскомъ языкѣ послышалось требованіе объяснить, откуда они и куда держатъ путь.

Громкое «ура» привѣтствовало Элизу и Альбрехта, когда они назвали себя.

Съ обѣихъ сторонъ посыпались теперь вопросы. Но отвѣчать на нихъ не было времени. Они вѣдь хотѣли еще до ночи очутиться подъ кровомъ лагерныхъ палатокъ. Альбрехтъ и Элиза обрадовались, когда узнали, что армія Трансваальскихъ буровъ охраняетъ цѣпь Биггарскихъ горъ и что непосредственно за этими горами расположена главная квартира главнокомандующаго отрядомъ Луи Бота. Альбрехтъ и Элиза поскорѣе двинулись дальніе, въ то время какъ темнота все болѣе и болѣе сгущалась надъ горами. Наконецъ, они достигли лагеря и, когда двухколеска остановилась близь ярко горящаго сторожевого костра, Элиза увидѣла высокую фигуру, только наполовину освѣщенную колеблющимся свѣтомъ костра. Она стояла у дороги и показалась Элизѣ удивительно знакомой.

— Дядя Гансъ! — воскликнула, она еще наполовину сомнѣваясь. Тогда великанъ обернулся къ ней, и черезъ мгновеніе она уже была въ его объятіяхъ.

Дядя Гансъ тотчасъ же протянулъ руку своему племяннику, привлекъ его къ себѣ и дрожащимъ отъ внутренняго волненія голосомъ сказалъ:

— Дѣти мои, вотъ такъ радость… А радость намъ такъ нужна послѣ обрушившагося на насъ тяжкаго горя.

Въ глазахъ старика сверкнула словно грозная молнія, когда онъ добавилъ:

— Храбрый нашъ генералъ Кронье и съ нимъ четыре тысячи нашего войска взяты въ плѣнъ.

Альбрехтъ и Элиза съ глубокимъ горемъ услышали это извѣстіе. Но въ то-же мгновеніе раздались вдругъ торжественные звуки пѣнія; они шли оттуда, гдѣ виднѣлся ближайшій сторожевой огонь. Многоголосное это пѣніе, хотя простое и безъискуственное, но мощное, звучало въ ночной тишинѣ, какъ-то таинственно-величаво. Это былъ молитвенный хоралъ, поднимавшійся изъ глубины опечаленныхъ сердецъ къ высокому небу, призывая на помощь Всевышняго.

Вальтеръ Альбрехтъ со своей невѣстой и дядей Гансомъ подошли поближе къ пѣвшимъ. Они увидѣли передъ собой того-же полевого священника, который, при отъѣздѣ передовыхъ отрядовъ буровъ въ сторону непріятеля, благословлялъ ихъ на битву. Онъ стоялъ, озаренный свѣтомъ пылающаго сторожеваго костра, а кругомъ него толпились мужчины и юноши и, сложивъ руки и стоя на колѣняхъ, пѣли молитвенный хоралъ.

Дядя Гансъ посмотрѣлъ на священника и потомъ на молодую чету, стоявшую возлѣ него, и сказалъ:

— Что-же священникъ какъ разъ здѣсь. Надо-бы васъ обвѣнчать.

И когда Элиза въ смущеніи опустила глаза, дядя Гансъ добавилъ:

— Твоего отца, Элиза, нѣтъ здѣсь, и наврядъ-ли намъ удастся скоро встрѣтиться съ нимъ. Мнѣ самому неизвѣстно, гдѣ онъ находится въ настоящее время со своимъ отрядомъ, который долженъ заградить путь англичанамъ. Одно только извѣстно мнѣ, что онъ очень будетъ радъ, узнавъ, что вы обвѣнчаны.

Съ этими словами дядя Гансъ взялъ за руку Элизу и Вальтера и, подойдя съ ними къ священнику, обратился къ нему со слѣдующими словами:

— Я къ вамъ привелъ этихъ двухъ молодыхъ людей, которые на дѣлѣ доказали любовь и вѣрность свою нашему народу, а также любовь и вѣрность другъ другу. Это — докторъ Вальтеръ Альбрехтъ — мой племянникъ, а это — Элиза Мейеръ, дочь Луки Мейера. Въ качествѣ замѣстителя ея отца прошу васъ дать имъ свое благословеніе на то, чтобы они прошли общій жизненный путь въ любви и вѣрности другъ другу.

Бородатые бурскіе воины обступили ихъ со всѣхъ сторонъ, когда священникъ обратился сначала къ Вальтеру, а затѣмъ къ Элизѣ съ вопросомъ, желаютъ-ли они сдѣлаться мужемъ и женой. Колеблющееся пламя костра освѣтило два счастливыхъ лица, когда твердо и безъ колебанія оба они отвѣтили: «да..»

Тогда священникъ, благословляя ихъ, положилъ руки на ихъ головы и произнесъ громко и торжественно:

— Да благословитъ васъ Господь Богъ. Въ эти горестные для насъ дни устами своего служителя Богъ скрѣпляетъ вашъ союзъ. Надъ нашей страной и нашимъ народомъ тяготѣетъ печаль. Но Господь Богъ справедливъ: Онъ не покинетъ до конца справедливаго дѣла. Хотя Онъ теперь отнялъ отъ насъ руку свою, но пути Его неизвѣстны и Онъ приведетъ все къ наилучшему концу. Вотъ почему, хотя мы и удручены горемъ и печалью, хотя наши сердца обременены заботами, а будущность наша темна, — я все же говорю вамъ: Радуйтесь именемъ Господа во всякое время, и снова повторяю: Радуйтесь!

При послѣднихъ словахъ его, луна выглянула изъ за облаковъ, и ея волшебное серебристое сіяніе облило землю, погруженную въ ночной покой.

Священникъ указалъ тогда правой рукой на небо, и лучъ восторга отразился на его кроткомъ старческомъ лицѣ.

— Самъ Богъ посылаетъ намъ свое знаменіе: яркій свѣтъ изъ ночной тьмы, — громко воскликнулъ онъ. — И если весь міръ возстанетъ противъ насъ, но Богъ не оставитъ насъ, мы не впадемъ въ отчаяніе. Надежду свою мы возлагаемъ на Него и Онъ поможетъ намъ! Да хранитъ Господь Богъ Трансвааль!

И тихимъ шопотомъ повторили всѣ присутствующіе: «Да хранитъ Господь Богъ Трансвааль!»

"Юный Читатель", №№ 4, 6, 1901

↑ Гну — жвачныя животныя изъ семейства антилопъ.
↑ англійскій министръ и
↑ богатый капиталистъ, благодаря проискамъ которыхъ Англія объявила войну Трансваалю.

[1] Гну — жвачныя животныя изъ семейства антилопъ.

[2] англійскій министръ и

[3] богатый капиталистъ, благодаря проискамъ которыхъ Англія объявила войну Трансваалю.

[1]

[2]

[3]

Под знаменем Трансвааля/ДО

Подъ знаменемъ Трансвааля.

I. На могилахъ президентовъ.

II. Заблудившійся.

III. Лука Мейеръ.

IV. Въ гостяхъ у буровъ.

V. Молодое поколѣніе.

VI. Въ Іоганнесбургѣ.

VII. Передъ бурей.

VIII. Жребій брошенъ.

IX. Разбитое счастье.

X. Сердечное горе.

XI. Эландслааге.

XII. Въ плѣну.

XIII. Передъ Ледисмитомъ.

XIV. Въ осажденномъ городѣ.

XV. Неудавшееся бѣгство.

XVI. Любовь одерживаетъ побѣду.

ГЛАВА XVII. Поворотъ судьбы.

XVII. Конецъ.