Подложный самоубийца (Салиас)/ДО

Подложный самоубийца
авторъ Евгений Андреевич Салиас

Опубл.: 1901. Источникъ: az.lib.ru

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ГРАФА Е. А. САЛІАСА. Томъ XXVI. Изданіе А. А. Карцева МОСКВА. Типо-Литогр. Г. И. Простакова. Москва, Балчугъ, д. Симон. монаст. 1901

Подложный самоубійца.

ПОВѢСТЬ.

I.

Былъ третій часъ ночи, а Парижъ все еще гудѣлъ. Во всемъ городѣ, не только на бульварахъ и большихъ улицахъ, но даже въ переулкахъ было особенное оживленіе. Весь Парижъ былъ на ногахъ.

Причина была особо-важная. Наканунѣ разразилась сразу революція, и король Людовикъ-Филиппъ тайно и поспѣшно бѣжалъ изъ дворца пѣшкомъ до площади «Согласія», оттуда въ каретѣ на край Парижа, а затѣмъ на почтовыхъ лошадяхъ выѣхалъ изъ предѣловъ Франціи.

Въ одной изъ небольшихъ улицъ, прилегающихъ къ «Елисейскимъ полямъ», было особенно много народа. Изъ большого дома среди сада расходилась толпа во всѣ стороны; шумно, весело, говорливо, двигались группы людей. Но здѣсь, въ этой толпѣ, расходящейся по домамъ въ третьемъ часу ночи, не было ничего общаго съ событіями во Франціи, ничего общаго со смутой, скопищами и баррикадами.

Это мѣсто была знаменитая «Альгамбра» — одинъ изъ главныхъ игорныхъ домовъ Парижа.

Впрочемъ, среди гулливой, шумящей толпы были и нѣкоторые индивидуумы, выходившіе молчаливо и угрюмо. Это были тѣ, которые въ эту ночь проигрались въ пухъ и прахъ.

Въ числѣ послѣднихъ былъ высокій, плотный, рыжій, въ золотыхъ очкахъ, круглолицый, съ румянцемъ во всю щеку, пятидесятилѣтній человѣкъ, медленно и мѣрно шагавшій по троттуару, глядя себѣ подъ ноги. Это былъ не парижанинъ, а иностранецъ, англичанинъ родомъ, американецъ подданствомъ, гражданинъ города Нью-Іорка, банкиръ-милліонеръ, по имени Вильямъ Дикъ. Состояніе его духа было таково, что онъ даже не зналъ о совершившемся во Франціи событіи. Онъ не зналъ, что произошла революція, а въ кварталѣ св. Антонія уже строятся баррикады. Конечно, на весь Парижъ онъ одинъ не зналъ этого. Причины были простыя: во-первыхъ, онъ былъ не парижанинъ, а иностранецъ, во-вторыхъ, почти ни слова не зналъ по-французски, а въ третьихъ, за послѣдніе три дня онъ спускалъ послѣдніе стофранковые билеты, которые были у него въ бумажникѣ.

Уже болѣе полугода былъ онъ въ Парижѣ. Пріѣхалъ онъ, имѣя въ карманѣ ровно сто тысячъ долларовъ, а именно сегодня онъ оставилъ въ «Альгамбрѣ» послѣдній франкъ. Выйдя и направляясь въ гостиницу, гдѣ онъ жилъ, онъ старался припомнить нѣчто крайне важное: дѣйствительно ли въ правомъ ящикѣ его письменнаго стола есть мелочь, франковъ пятьдесятъ или шестьдесятъ, которые онъ какъ-то на-дняхъ случайно вынулъ и бросилъ туда изъ жилетнаго кармана. Пятьдесятъ франковъ могли-бы немножко пригодиться завтра поутру. Еслиже ихъ нѣтъ и это ему только почудилось, то тогда у него буквально нѣтъ ни гроша за душой.

Гостиница была на бульварѣ и около воротъ Сентъ-Дени, т.-е. довольно далеко отъ «Елисейскихъ полей». Тѣмъ не менѣе, мистеръ Дикъ шелъ пѣшкомъ, потому что нанять фіакръ было не на что. Въ послѣднюю минуту предъ закрытіемъ игорнаго дома онъ случайно ощупалъ въ карманѣ панталонъ мелочь — серебро и одну золотую монету, и, прежде чѣмъ выходить, какъ настоящій игрокъ, вѣчно старающійся отыграться, онъ поставилъ и эти двадцать или тридцать франковъ, убѣжденный, что колесо фортуны повернется и за полчаса, которые остаются до закрытія игорнаго дома, онъ успѣетъ отыграть, пожалуй, и всѣ свои сто тысячъ долларовъ. Изъ-за этого соображенія приходилось теперь итти домой пѣшкомъ.

Черезъ часъ мистеръ Дикъ уже поднялся по лѣстницѣ, вошелъ въ свой номеръ изъ двухъ комнатъ — гостиной и спальни, зажегъ свѣчку и прежде всего отворилъ ящикъ стола, чтобы убѣдиться, есть-ли мелочь, брошенная въ ящикъ наканунѣ. Дѣйствительно, въ столѣ оказалось золотомъ и серебромъ около семидесяти франковъ.

Дикъ сталъ надъ раскрытымъ ящикомъ и задумался…

Завтра можно будетъ поставить эти деньги, раздѣливъ на два куша. И почемъ знать? Можетъ быть колесо фортуны…

Но сердито захлопнувъ ящикъ, онъ отперъ другой, рѣшивъ мысленно, что находящееся въ этомъ другомъ — лѣвомъ, въ данный моментъ гораздо нужнѣе и цѣлесообразнѣе. То, что судьба готовитъ ему на эти остающіеся семьдесятъ франковъ, неизвѣстно навѣрное, а то, что находится въ лѣвомъ ящикѣ, есть нѣчто, на что вполнѣ можно положиться безъ ошибки и безъ всякаго разочарованія.

Въ лѣвомъ ящикѣ лежала пара большихъ пистолетовъ знаменитаго Кухенрейтера, огнестрѣльное оружіе котораго распространяется со славой по всему міру. Да, кто положится на карты, можетъ быть сто разъ обманутъ, а кто положится на пистолетъ и даже на пару заразъ, кто поручитъ свою судьбу г. Кухенрейтеру, тотъ никогда не будетъ обманутъ.

Дикъ сбросилъ съ себя пальто, снялъ шляпу, потомъ скинулъ платье. Жилетъ упалъ на полъ, а часы которые онъ забылъ въ немъ, стукнули объ полъ.

— Ай!.. — невольно вырвалось у мистера Дика.

Онъ поднялъ жилетъ, вынулъ часы и приставилъ ихъ къ уху. Они продолжали итти. Довольство выразилось на лицѣ англичанина: было бы обидно, если бы такой прекрасный хронометръ былъ испорченъ при паденіи. Однако, не все ли равно для человѣка, собирающагося застрѣлиться, испорчены или нѣтъ его часы.

«Большая разница!» — думалось мистеру Дику: — «тутъ ничего общаго… Можно собраться испортить и даже совсѣмъ похерить человѣческій механизмъ, но зачѣмъ же при этомъ совершенно напрасно портить и хорошій часовой механизмъ?..»

Положивъ на столъ золотые часы, которые показывали двадцать пять минутъ четвертаго, Дикъ задумался надъ вопросомъ, когда застрѣлиться: половина четвертаго или ровно въ четыре? Въ половинѣ четвертаго — мудрено, такъ какъ надо еще написать письмо и записку. Въ гостиницѣ накопился снова маленькій счетъ, еще не уплаченный, кажется, за недѣлю. Отправляться на тотъ свѣтъ, не уплативши за номеръ и обѣды, было нехорошо.

Разумѣется, Дикъ увидѣлъ, что въ половинѣ четвертаго застрѣлиться невозможно, а до четырехъ часовъ все можно успѣть сдѣлать. Онъ быстро сѣлъ за столъ и началъ писать. Сначала онъ написалъ записку къ одному знакомому соотечественнику-богачу, прося его расчитаться за него въ гостиницѣ и уплатить всѣ расходы скромныхъ похоронъ. Затѣмъ онъ сѣлъ писать письмо, начинавшееся словами:

«Милая жена, я тебя и всѣхъ васъ обманулъ. Я еще живъ. Вѣрнѣе сказать, я еще былъ живъ, когда вы считали меня мертвымъ, но я буду, дѣйствительно, мертвъ, когда вы будете читать эти строки. Я былъ, такъ сказать, обманщикомъ, подложнымъ самоубійцей. Это было нѣсколько нечестно, во всякомъ случаѣ не по-джентльменски. Теперь, когда эти строки дойдутъ до Нью-Іорка, я буду настоящимъ, неподдѣльнымъ самоубійцей»…

Письмо вышло пространное; Дикъ объяснялъ въ немъ всѣ обстоятельства своей жизни въ Парижѣ въ теченіе полугода. Когда онъ уже кончилъ письмо, дописалъ четвертую страницу и собирался расписаться со своимъ обычнымъ росчеркомъ, кудряватымъ, очень похожимъ на какую-то летящую птицу, онъ взглянулъ на часы и снова произнесъ едва слышно:

— Ай!..

Время, назначенное для того, чтобы застрѣлиться, было пропущено… На часахъ было восемь минутъ пятаго.

— Какая досада! — выговорилъ Дикъ вслухъ. — И какимъ это образомъ? Я былъ увѣренъ, что успѣю написать!..

И затѣмъ онъ началъ думать и разсуждать:

«Не все-ли равно, когда, собственно, „прекратить жизненные платежи?“ Часъ тутъ не причемъ!..»

Однако, онъ рѣшилъ, что нѣтъ, не все равно: надо все дѣлать аккуратно, всякое занятіе на свѣтѣ дѣлается по часамъ, все начинается въ извѣстный часъ, не только работы въ мастерскихъ, но и занятія въ банкирскихъ конторахъ, даже обѣдня начинается въ извѣстный часъ, поэтому отправляться въ путь на тотъ свѣтъ какъ-то приличнѣе тоже въ извѣстный часъ.

Но вдругъ Дику пришло на умъ новое соображеніе: ночью застрѣлиться — полная безсмыслица. Онъ даже удивился, какимъ образомъ такая нелѣпость, несообразица, могла ему прійти на умъ. Вдругъ сейчасъ въ гостиницѣ, гдѣ масса народа, и всѣ благодушно спятъ, человѣкъ, пожалуй, до полутораста — мужчины, женщины, дѣти, хозяинъ, прислуга — вдругъ раздадутся два гулкихъ выстрѣла, да еще какихъ выстрѣла! Изъ прелестнѣйшихъ пистолетовъ Кухенрейтера! Что же это будетъ? Всѣ повскакаютъ, начнутъ бѣгать, кричать, наконецъ, прибѣгутъ къ нему и, увидавъ на полу его мертвое тѣло, узнаютъ, что это именно онъ — мистеръ Дикъ — человѣкъ, считавшійся благовоспитаннымъ, поступилъ самымъ невѣжливымъ образомъ, во всякомъ случаѣ поступилъ не такъ, какъ подобаетъ джентльмену.

— Какъ это глупо! — досадливо выговорилъ англичанинъ.

Черезъ полчаса въ номерѣ было уже темно, а въ постели лежалъ и мѣрно дышалъ человѣкъ, рѣшившій на утро, проснувшись, напиться чаю, проглотить два яйца всмятку, съѣсть сочный, кровавый бифштексъ, запить все стаканомъ портвейна, а затѣмъ, конечно, не ради пищеваренія, прибавить ко всему этому, какъ бы ввидѣ сладкаго блюда, нѣчто изъ кухенрейтеровскаго изобрѣтенія.

Пустить себѣ въ голову заразъ двѣ пули въ оба виска было давнымъ-давно рѣшено Дикомъ на томъ основаніи, что одна пуля — дура.

II.

Мистеръ Дикъ былъ бы оригинальный человѣкъ, если бы не былъ англичаниномъ. Но, если онъ просто только уподоблялся многимъ своимъ соотечественникамъ, то былъ безспорно въ оригинальномъ положеніи. Онъ мирно и сладко спалъ теперь въ постели, какъ бы досыпая свою послѣднюю ночь на бѣломъ свѣтѣ, а между тѣмъ онъ хорошо зналъ и часто вспоминалъ съ чувствомъ стыда, что у себя на родинѣ, у себя въ семьѣ, въ домѣ, въ кругу знакомыхъ и чуть не во всемъ городѣ Нью-Іоркѣ онъ уже болѣе полу года считается на томъ свѣтѣ.

Тому назадъ мѣсяцевъ шесть-семь онъ написалъ длинное письмо на имя жены, гдѣ объяснялъ, что онъ не настолько глупъ, чтобы продолжать существовать на свѣтѣ, и, желая всякаго благополучія женѣ и дочери, заявлялъ, что, исчезнувъ изъ дома, онъ покончитъ съ собой, но такъ аккуратно, что и тѣла его нигдѣ не найдутъ. Затѣмъ Дикъ тотчасъ же вышелъ изъ дому, захвативъ съ собой сто тысячъ долларовъ ввидѣ крупныхъ процентныхъ бумагъ.

Пробывъ менѣе сутокъ въ маленькой гостиницѣ, онъ сѣлъ на отходящій въ Европу пароходъ, черезъ двѣ недѣли былъ въ Шербургѣ, чрезъ сутки въ дилижансѣ явился въ Парижъ, черезъ часъ уже ѣхалъ въ фіакрѣ въ Елисейскія поля, еще черезъ нѣсколько минутъ былъ уже за игорнымъ столомъ въ «Альгамбрѣ» и сразу въ этотъ день спустилъ двадцать тысячъ франковъ, въ надеждѣ, что завтра отыграется.

Сто тысячъ долларовъ, увезенныхъ изъ дому, и были поступкомъ мистера Дика очень скромнымъ и благоразумнымъ. Домъ, изъ котораго онъ вышелъ, былъ извѣстенъ во всемъ Нью-Іоркѣ. Этотъ домъ былъ не простой домъ: это былъ банкирскій домъ. Контора Вильяма Дика и К^о была извѣстна во всей Америкѣ.

Люди, посвященные въ финансовыя дѣла, часто спорили о томъ, какую сумму изображаютъ обороты дома Дика. Одни, отчасти враги, считали, что обороты идутъ до трехъ и четырехъ милліоновъ. Люди безпристрастные были убѣждены, что эти обороты доходятъ и до двѣнадцати милліоновъ. Во всякомъ случаѣ, банкирская контора была одной изъ первыхъ въ городѣ. Если бы мистеръ Дикъ былъ болѣе жадный или легкомысленный человѣкъ, то онъ, написавъ женѣ, что отправляется на тотъ свѣтъ, отправился бы въ Старый свѣтъ, по крайней мѣрѣ, съ милліономъ въ карманѣ.

Но зачѣмъ и почему все это произошло?

Мистеръ Дикъ былъ женатъ уже болѣе двадцати лѣтъ, когда-то женился по любви, около десяти лѣтъ любилъ свою жену, затѣмъ второе десятилѣтіе очень уважалъ ее. У него были дѣти — дочь и сынъ. Мальчикъ девяти лѣтъ былъ глуповатъ и дуренъ, но дочь, всегда прелестная, теперь стала красавицей, причемъ была симпатичной, умной и сердечной дѣвушкой. Алису свою, конечно, отецъ очень любилъ. Были и друзья въ Нью-Іоркѣ, настоящіе, искренно его уважавшіе, въ особенности за его денежные обороты.

Казалось-бы, мистеръ Дикъ могъ считаться самымъ счастливымъ человѣкомъ на свѣтѣ и продолжать желать существовать. Но именно счастье въ семьѣ, уваженіе согражданъ и огромныя денежныя средства, именно то обстоятельство, что у мистера Дика было все, чего можетъ пожелать человѣкъ, — это все и понудило его пожелать прекратить скучные «платежи существованія».

Національная болѣзнь, или хворость, испоконъ вѣка посѣщающая сыновъ Альбіона, посѣтила и его. Болѣзнь эта, вдобавокъ, была и остается до сихъ поръ неизлѣчимой. Она называется «сплинъ». Терминовъ этой болѣзни въ другихъ языкахъ всего свѣта не существуетъ.

На мистера Дика напалъ сплинъ. Единственное лѣченіе, которое онъ надумалъ, но которое было только палліативомъ, была игра. И онъ началъ проводить цѣлые вечера и часть ночи въ разныхъ игорныхъ притонахъ, въ разныхъ трущобахъ города, гдѣ никто не могъ бы признать въ немъ извѣстнаго банкира Дика.

Когда онъ спускалъ черезъ чуръ большія суммы, и это обращало на себя особое вниманіе, то уже болѣе въ этотъ притонъ онъ не возвращался, а искалъ другой. Такимъ образомъ, онъ проигралъ въ теченіе года огромную сумму денегъ, какую — онъ и самъ не зналъ или, вѣрнѣе, не хотѣлъ подсчитать, такъ какъ это было непріятно его самолюбію. Но, конечно, этотъ проигрышъ достигалъ до полумилліона долларовъ.

Однако, благоразуміе взяло верхъ, и мистеръ Дикъ рѣшилъ, что надо покончить.

Лѣкарство, очевидно, не дѣйствовало. По вечерамъ и ночамъ во время игры сплинъ его покидалъ, но на утро, при пробужденіи, снова какъ-бы хваталъ за горло и держалъ въ своихъ лапахъ до вечера. Такимъ образомъ, болѣзнь продолжалась, а употребляемое лѣкарство, не излѣчивающее, все-таки губительно дѣйствовало по отношенію къ дому, семьѣ и имени. И однажды мистеръ Дикъ рѣшилъ самого себя обуздать, поставивъ въ безвыходное положеніе. Онъ рѣшилъ взять только сто тысячъ долларовъ, уѣхать въ Европу и начать играть на эти деньги столько времени, сколько судьба этого пожелаетъ. Когда же онъ проиграетъ все, то далѣе уже не будетъ въ состояніи запускать руку въ кассу банкирскаго дома, и на чужой сторонѣ ему волей-неволей придется ликвидировать себя самого.

Поселившись въ Парижѣ, Дикъ началъ тамъ аккуратно скучать днемъ, бродя по улицамъ и бульварамъ, и аккуратно играть по вечерамъ, постоянно проигрывая и рѣдко выигрывая. Однако, играя азартно, онъ все-таки иногда возвращался домой съ такимъ страшнымъ выигрышемъ, который возвращалъ проигрышъ цѣлаго мѣсяца. И мистеръ Дикъ съ ужасомъ убѣждался, что это только оттягиваетъ ликвидацію его особы.

Изрѣдка англичанинъ думалъ о своемъ второмъ отечествѣ — Америкѣ, о семьѣ, но вспоминалъ довольно хладнокровно. Его немножко удивляло, иногда раздражало, извѣстіе, полученное косвеннымъ путемъ, что въ Нью-Іоркѣ продолжаетъ процвѣтать банкирскій домъ Дикъ и К^о. Опредѣленія «вдова» или «наслѣдники» не было. Это обстоятельство заключало въ себѣ нѣкотораго рода загадку. Будь у него сынъ совершеннолѣтній или братъ, дѣло было бы ясно. Его жена была крайне ограниченная женщина, вялая, сонливая, а двадцатилѣтняя дочь — была только веселая, свѣтская дѣвушка. Какимъ же образомъ могли онѣ устроить свои дѣла такъ, что фирма существуетъ и даже якобы процвѣтаетъ?

«Тѣмъ лучше!..» — думалось иногда мистеру Дику. — «Это очень странно!» — мелькала у него зачастую мысль.

И иногда онъ принимался спорить съ самимъ собой. Рѣшивъ, что если жена и дочь устроились хорошо, продолжаютъ отлично вести банкирскій домъ, то и слава Богу, онъ тотчасъ раздражался, оскорблялся и начиналъ доказывать себѣ же, что онъ поглупѣлъ, судитъ, какъ полоумный. Мистрисъ Дикъ и миссъ Алиса не имѣютъ права злоупотреблять именемъ покойнаго мужа и отца. Вѣдь, онъ — покойникъ! Для нихъ! А не нынче — завтра онъ, дѣйствительно, будетъ вообще покойникъ. Что же это такое? И какъ они изворачиваются, когда его нѣтъ налицо? Неужели никто изъ кліентовъ за полгода не потребовалъ лично видѣться съ главой банкирскаго дома даже для переговоровъ?

— Странно! Странно! Странно! — говорилъ мистеръ Дикъ.

Влѣпить себѣ пулю въ лобъ, совершенно не зная, какимъ именно образомъ все это устроилось, казалось тоже нѣсколько досаднымъ. Существованіе банкирскаго дома Вильяма Дика въ Нью-Іоркѣ, когда самъ Вильямъ Дикъ категорически письменно заявилъ женѣ, что отправляется на тотъ свѣтъ, было оригинальнымъ казусомъ, не только загадочнымъ, но даже просто не въ порядкѣ вещей.

И, засыпая теперь, мистеръ Дикъ снова объ этомъ вспомнилъ. Однако онъ эгоистически, съ нѣкоторымъ облегченіемъ на сердцѣ, соображалъ, что завтра поутру, хорошенько выспавшись и позавтракавъ, онъ это странное стеченіе обстоятельствъ разрѣшитъ моментально при помощи пары прелестнѣйшихъ машинокъ.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, мистеръ Дикъ, засыпая, думалъ о томъ, какъ было бы неудобно жить на свѣтѣ, если бы не было изобрѣтено огнестрѣльное оружіе, а въ особенности пистолеты. Обращаться къ помощи веревки или бритвы, или какого-либо вещества изъ аптеки — крайне непріятно, а вдобавокъ хлопотливо. Между тѣмъ, порохъ и пули имѣютъ въ себѣ что-то особенное, граціозное, поэтическое. Даже болѣе! Они имѣютъ въ себѣ именно что-то…

Но мистеръ Дикъ не додумалъ, что именно, потому что заснулъ сладчайшимъ сномъ.

III.

На другой день, когда мистеръ Дикъ проснулся, яркое солнце свѣтило въ окна. День былъ великолѣпный. На улицѣ, какъ и всегда, было сильное движеніе и гулъ однотонный, непрерывный, какъ отъ прибоя волнъ океана.

Лежа въ постели, англичанинъ соображалъ, что нынѣшній день — интересный день въ его существованіи. Послѣдній! Сегодня чрезъ часъ произойдетъ задуманное имъ и вполнѣ рѣшенное «прекращеніе умственныхъ и тѣлесныхъ платежей» окружающему міру.

Медленно и порядливо окончивъ свой туалетъ, мистеръ Дикъ позвонилъ и спросилъ себѣ завтракъ. Прежде чѣмъ садиться за маленькій столикъ, уже накрытый, онъ снова отворилъ ящикъ стола и внимательно освидѣтельствовалъ пару пистолетовъ, чтобы окончательно убѣдиться, что это послѣднее угощеніе въ полномъ порядкѣ. Проглотивъ два яйца всмятку, мистеръ Дикъ взялся за бифштексъ, и лицо его насупилось.

— Черти французы! — проворчалъ онъ себѣ подъ носъ. — Не умѣютъ приготовить простой бифштексъ. Какая-то подошва!

И ему стало особенно досадно. Онъ всю жизнь любилъ, даже уважалъ сочный кровавый кусокъ мяса, но теперь хорошій бифштексъ имѣлъ, вѣдь, особенное и огромное значеніе: вѣдь, это былъ послѣдній, который онъ съѣстъ на этомъ свѣтѣ! А на томъ свѣтѣ, почти навѣрное можно сказать, бифштексовъ никакихъ не будетъ, даже и этакихъ — пережаренныхъ.

Вообще, и американецъ, и англичанинъ, собирающіеся покончить съ собой, любятъ, чтобы въ послѣдніе дни, а въ особенности въ самый послѣдній день ихъ существованія, все было въ полномъ порядкѣ, удобно и пріятно.

Однако, мистеръ Дикъ, ворча, началъ все-таки рѣзать кусокъ мяса и обмакивать каждый кусокъ въ коричневый соусъ по имени «ворчестерширсосъ». У непривычнаго человѣка отъ этого соуса дѣлается во рту настоящій пожаръ, нёбо, языкъ и горло превращаются въ нѣчто огнедышащее, но нашъ англичанинъ еще прибавилъ въ него немного перцу. Едва только съѣлъ онъ, ворча и бранясь «подошву», какъ въ его дверь постучали.

— Войдите! — отозвался онъ сурово и устремилъ глаза на дверь, такъ какъ лакей, служившій ему, уже приходилъ три раза, не стуча въ дверь.

«Кто бы это могъ быть?» — подумалъ онъ. — «Вотъ уже совсѣмъ не кстати!..»

Дверь отворилась. На порогѣ стоялъ высокій, стройный, очень красивый молодой человѣкъ. Онъ почтительно раскланялся, держа сѣрый цилиндръ въ одной рукѣ и красивую трость въ другой. На рукахъ его были пунцовыя перчатки, а сѣрый клѣтчатый костюмъ былъ съ иголочки.

— Извините меня, — заговорилъ онъ, — что я осмѣливаюсь безпокоить васъ, но я счелъ долгомъ явиться…

— Что прикажете? — отвѣтилъ Дикъ, вставая вмѣстѣ съ салфеткой въ рукахъ и дѣлая шага три къ гостю.

— Я счелъ долгомъ своимъ явиться къ вамъ. Не будетъ ли, можетъ быть, какихъ приказаній?

Мистеръ Дикъ вытаращилъ глаза.

— Если я опоздалъ, — продолжалъ молодой человѣкъ, — и если вы меня обогнали, то это не моя вина! Въ дорогѣ у парохода сломалось колесо, и мы чуть не цѣлую треть океана проѣхали на одномъ колесѣ, и вамъ немудрено было, конечно, выѣхавъ изъ Нью-Іорка хотя бы пятью днями позже меня, прибыть въ Парижъ прежде.

«Я ничего не понимаю!» — хотѣлъ сказать мистеръ Дикъ, но только подумалъ, промолчалъ, а вмѣсто этого спросилъ:

— Съ кѣмъ я имѣю честь говорить?

— Я — агентъ вашего дома, Алексонъ. Виноватъ, что я самъ тотчасъ же не назвался. Извините, что я наивно вообразилъ, что вы меня сами узнаете. Это было наивностью съ моей стороны. У васъ столько служащихъ, и, кромѣ того, они имѣютъ честь видѣть васъ такъ рѣдко, мимоходомъ, что, если они хорошо знаютъ въ лицо васъ, то вамъ, конечно мудрено знать ихъ всѣхъ. Итакъ, честь имѣю представиться — агентъ вашего дома! Не будетъ ли какихъ приказаній? Я возвращаюсь послѣзавтра.

— Вы — агентъ банкирскаго дома Вильямъ Дикъ и К^о въ Нью-Іоркѣ?

— Точно такъ-съ!

— И фирма эта продолжаетъ существовать?

Молодой человѣкъ изумленно поглядѣлъ въ лицо Дика.

— Я хочу сказать обороты дома идутъ хорошо?

— Болѣе или менѣе хорошо, хотя, какъ вамъ извѣстно, не столь хорошо, какъ шли прежде. Но, я полагаю, — любезно улыбнулся молодой человѣкъ, — что ваша неожиданная поѣздка сюда поправитъ дѣла.

— Гм… — мычнулъ Дикъ и прибавилъ мысленно: — «Самъ чертъ тутъ ничего не пойметъ»!..

Онъ двинулся и пригласилъ гостя сѣсть, затѣмъ предложилъ ему стаканъ портвейну и сигару, но молодой человѣкъ сталъ конфузливо отказываться. По всему было замѣтно, что онъ не прочь былъ бы отвѣдать и того, и другого, но считалъ предложеніе простой любезностью со стороны мистера Дика и счелъ долгомъ отказаться: согласіе было бы съ его стороны фамильярностью по отношенію къ банкиру-патрону.

— Какимъ образомъ вы нашли меня? — спросилъ Дикъ, тараща глаза.

— Я пришелъ въ эту гостиницу, чтобы повидать одного знакомаго, и когда я искалъ его имя на доскѣ, то случайно прочелъ ваше имя. Сначала я страшно удивился, такъ какъ, выѣзжая изъ Нью-Іорка, я зналъ, что ѣду въ командировку по вашему же выбору и приказанію, переданному мнѣ г. Германомъ, но затѣмъ, вспомнивъ, что мой пароходъ отъ несчастнаго случая въ морѣ запоздалъ, я, конечно, тотчасъ же сообразилъ, что вы могли выѣхать послѣ меня и прибыть во Францію раньше.

— Давно ли вы служите въ банкирскомъ домѣ Дикъ и К^о?

— Болѣе полутора года, почти два года. Я началъ съ довольно маленькой должности и только съ полгода тому назадъ сдѣлался агентомъ для поѣздокъ по Америкѣ, а теперь въ первый разъ по вашему порученію являюсь въ Европу.

— Но отчего у васъ такой акцентъ? У васъ выговоръ необыкновенный! — спросилъ Дикъ.

— Я — не американецъ и даже не англичанинъ. Я — русскій…

— О-о?! — Ре — шенъ!! — протянулъ, изумляясь, Дикъ, но, тотчасъ же, вспомнивъ главное, спросилъ: — За это послѣднее время часто ли вы видѣли мистера Вильяма Дика?

Молодой человѣкъ снова изумленными глазами уперся въ лицо говорящаго.

— Много ли разъ я имѣлъ честь васъ видѣть? — спросилъ онъ.

— Я спрашиваю, сколько разъ за два года имѣли вы случай видѣть близко или разговаривать съ мистеромъ Вильямомъ Дикъ, главой банкирскаго дома Дикъ и К^о? — холодно проговорилъ англичанинъ.

— Разговаривать мнѣ не приходилось ни разу, этой чести, какъ вамъ извѣстно, никто изъ мелкихъ служащихъ не удостаивается, но видѣть мнѣ приходилось васъ прежде нѣсколько разъ. Прежде, а не за эти послѣдніе полгода.

— И вы находите между нимъ и мной сходство, г. Алексонъ?..

Наступило молчаніе. Лицо красиваго молодого человѣка стало даже некрасивымъ, такъ какъ онъ широко разинулъ ротъ, вытаращилъ глаза и сидѣлъ, какъ истуканъ, даже какъ дуракъ.

— Я долженъ вамъ сказать, молодой человѣкъ, — заговорилъ мистеръ Дикъ, — что вы ошибаетесь! Если я ношу то же имя, что и вашъ патронъ, то я не могу допустить мысли, чтобы, сверхъ имени, было между мной и имъ сходство. Это была бы слишкомъ странная игра судьбы. Я думаю, что одно и то же прозвище повліяло на васъ? Вы, вѣроятно, никогда не видали или плохо видѣли вашего патрона и вообразили себѣ теперь, что я на него похожъ.

Наступило снова молчаніе, но затѣмъ Алексонъ понемногу овладѣлъ собой, крайнее изумленіе исчезло съ его лица, и онъ выговорилъ:

— Извините меня за мою невольную ошибку, но все-таки я осмѣлюсь утверждать, что между моимъ патрономъ и вами очень большое сходство. Быть можетъ, между вами и имъ есть дальнее родство? Теперь, всматриваясь въ васъ, я могъ только замѣтить, что вы, быть можетъ, немножко моложавѣе, лѣтъ на пять, на шесть. Но такъ… вообще… извините… но это поразительное сходство! Я думаю, что, если бы мой патронъ, мистеръ Дикъ, увидѣлъ васъ, то онъ самъ былъ бы пораженъ! Ему бы показалось чудомъ!

«Да», — подумалъ про себя Дикъ, — «если бы я самъ себя встрѣтилъ и увидѣлъ себя гдѣ нибудь предъ собой, помимо зеркала, то, конечно, почелъ бы эта чудомъ»…

— Очень вѣрю, — прибавилъ онъ вслухъ, — что я похожъ на вашего патрона, но все-таки повторяю вамъ, молодой человѣкъ, что, вѣроятно, вы преувеличиваете. На васъ просто сильно повліяла одна и та же фамилія, подѣйствовала на ваше воображеніе. Послѣдній разъ говорю вамъ, что между мной и вашимъ патрономъ нѣтъ ничего общаго, что мы — даже не родственники и никогда не видѣлись, конечно, такъ какъ я никогда изъ Лондона не выѣзжалъ и только теперь въ первый разъ пріѣхалъ въ Парижъ на нѣсколько дней. Въ Америкѣ я тоже никогда не бывалъ. Но теперь я начинаю вспоминать, что слышалъ или читалъ въ газетахъ, что существуетъ въ Нью-Іоркѣ банкирскій домъ моего однофамильца. Да, я начинаю смутно вспоминать… но тоже вспоминаю нѣчто… Развѣ тому назадъ такъ около полугода не ходилъ слухъ, что мистеръ Вильямъ Дикъ, вашъ патронъ… какъ бы это сказать? Что-то такое случилось… именно около полугода… онъ закрылъ свою контору или, кажется, чуть ли не пропалъ безъ вѣсти? Что-то въ этомъ родѣ мнѣ смутно вспоминается…

И, говоря это, англичанинъ пытливо глядѣлъ въ лицо Алексона, но молодой человѣкъ снова изображалъ на своемъ красивомъ лицѣ одно только крайнее изумленіе.

— Не знаю! — замоталъ онъ, наконецъ, головой. — Ничего подобнаго не было. Онъ живехонекъ и…

— Стало быть, — оживляясь, заговорилъ мистеръ Дикъ: — банкирскій домъ существуетъ и процвѣтаетъ, и мой однофамилецъ точно такъ же?

— Да-съ, процвѣтаетъ, хотя не такъ уже, какъ бывало прежде, какъ я имѣлъ честь вамъ докладывать. Тутъ замѣшалось одно маленькое обстоятельство… И, коль скоро вы даже незнакомы съ моимъ патрономъ, то я и не считаю долгомъ скрывать отъ васъ то, что намъ всѣмъ извѣстно и что мы, служащіе въ банкирскомъ домѣ, конечно, въ самомъ Нью-Іоркѣ никому не разсказываемъ, а держимъ въ строжайшей тайнѣ, чтобы не нанести ущерба торговому дому. Но здѣсь, во Франціи, и притомъ вамъ, постороннему человѣку, который никогда Нью-Іоркѣ не былъ и не будетъ, я могу сообщить.

И, говоря это, Алексонъ краснорѣчиво уже раза два или три поглядѣлъ на бутылку портвейна. Теперь, когда онъ зналъ, что передъ нимъ сидитъ не его патронъ, а какой-то обыватель Лондона, однофамилецъ его хозяина, онъ, конечно, не считалъ фамильярностью чокнуться съ нимъ.

Мистеръ Дикъ замѣтилъ взглядъ молодого человѣка и, такъ какъ предъ нимъ стоялъ чистый стаканъ, пододвинулъ его гостю и налилъ въ него вина. Наливъ и себѣ въ маленькій стаканъ, онъ протянулся съ нимъ къ гостю, чокнулся и выговорилъ:

— За ваше здоровье! А затѣмъ и все утро свободенъ, дѣлать мнѣ нечего, и, по правдѣ вамъ сказать, хоть я и зналъ, что существуетъ въ Нью-Іоркѣ г. Вильямъ Дикъ, я теперь крайне имъ заинтересованъ именно потому, что, вдобавокъ, вы увѣряете, будто между мной и имъ есть даже какое то сходство въ лицѣ. Влѣдствіе этого я прошу васъ разсказать мнѣ кое-что о моемъ двойникѣ. Это меня позабавитъ. Никакой нескромностью съ вашей стороны я, какъ честный человѣкъ, не воспользуюсь, да и не буду въ состояніи воспользоваться, такъ какъ черезъ день или два я уѣзжаю обратно въ Лондонъ, а у васъ въ Нью-Іоркѣ, конечно, я никогда въ жизни не буду. Скажите мнѣ, что мой двойникъ — умный человѣкъ или дуракъ? Вѣдь, бываютъ банкиры, блестящимъ образомъ ведущіе свои дѣла, наживающіе милліоны и при этомъ — пошлые дураки. У нихъ только удача. За нихъ работаетъ одна дама — г-жа Фортуна…

— О, нѣтъ! — воскликнулъ Алексонъ, — сэръ Вильямъ Дикъ — мой патронъ — умнѣйшая голова! Это былъ человѣкъ поистинѣ замѣчательныхъ способностей…

— Былъ?!. — воскликнулъ мистеръ Дикъ. — Что вы хотите сказать словомъ «былъ»? Вѣдь, вы же сами сказали, что онъ живехонекъ?

— Конечно, живехонекъ, но я не могу сказать «здравъ и невредимъ»…

— Какимъ образомъ?

— А потому, изволите видѣть, что съ полгода назадъ, болѣе или менѣе, съ нимъ нѣчто произошло…

Вниманіе и любопытство мистера Дика сразу насторожилось.

— Около полугода назадъ?!. — воскликнулъ онъ.

— Да-съ!

— Что же именно?

— Мой патронъ вдругъ перемѣнилъ образъ жизни.

«Да», — быстро подумалъ мистеръ Дикъ, — «если ты называешь исчезновеніе человѣка, оставившаго письмо, что онъ хочетъ покончить съ собой, перемѣной образа жизни, то это опредѣленіе оригинально!»

И онъ задумался надъ оригинальнымъ опредѣленіемъ.

IV.

Но, пока англичанинъ думалъ, молодой человѣкъ уже началъ свое повѣствованіе и разсказалъ слѣдующее. Приблизительно около полугода назадъ его патронъ пересталъ выходить изъ дома и затѣмъ пересталъ выходить изъ своего рабочаго кабинета. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ проводитъ жизнь очень странно: онъ завтракаетъ и обѣдаетъ одинъ въ томъ же кабинетѣ, не желая видѣть даже самыхъ близкихъ друзей, не только кліентовъ, и допускаетъ къ себѣ, въ свои двѣ комнаты — кабинетъ и спальню — только жену, сына, дочь, управляющаго банкомъ, г. Германа, и своего любимца-лакея.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, въ стѣнѣ, раздѣлявшей его кабинетъ отъ комнаты, гдѣ сидѣлъ всегда г. Германъ, гдѣ дѣлались ему доклады и гдѣ изрѣдка онъ принималъ наиболѣе важныхъ посѣтителей, — въ стѣнѣ этой было сдѣлано отверстіе, нѣчто вродѣ окна съ большимъ, толстымъ зеркальнымъ стекломъ. И, если мистеръ Дикъ никогда не выходилъ и никого не принималъ, то его можно было всегда чрезъ окно видѣть, бывая у Германа. И многіе, конечно, видѣли его и могли даже засвидѣтельствовать, что патронъ проводитъ цѣлые дни за работой. Впрочемъ, иногда онъ приказываетъ задернуть зеленую занавѣску, чтобы посѣтители Германа не могли его видѣть.

Если бы мистеръ Вильямъ Дикъ выходилъ изъ дому или работалъ нѣсколько меньше, то, конечно, это могло бы принести только пользу для банкирскаго дома въ общественномъ мнѣніи города. Но подобное домосѣдство и подобная нелюдимость, и всѣ привычки мизантропа, и эти черезчуръ усидчивыя занятія дѣлами, продолжающіяся съ утра и до вечера, повліяли на дѣла совершенно иначе, — принесли вредъ. Злые языки и враги банкирскаго дома, конечно, воспользовались этимъ.

— И вы, конечно, — прибавилъ Алексонъ, — поймете, къ чему это повело?

— Къ чему? — спросилъ слушатель, но такимъ страннымъ, упавшимъ голосомъ, какъ если бы былъ пораженъ на смерть.

— Вы не догадываетесь, что стали говорить въ городѣ?

Мистеръ Вильямъ Дикъ молчалъ, а затѣмъ выговорилъ, какъ очумѣлый:

— Стали говорить, что онъ съ ума сошелъ?

— Именно!

— И все пошло къ черту! — прошепталъ Дикъ будто себѣ самому и осунулся въ креслѣ, какъ бы испуская послѣднее дыханіе.

— Точно такъ-съ! Кредитъ сталъ падать!

Мистеръ Дикъ уже такъ задумался, очевидно, глубоко потрясенный разсказомъ молодого человѣка, что этотъ теперь глядѣлъ на него снова съ крайнимъ изумленіемъ и молчалъ. Наконецъ, онъ собрался заговорить и сказалъ:

— Васъ все это удивляетъ?

Но мистеръ Дикъ, не слыхалъ и не отвѣтилъ.

— Позвольте покинуть васъ, — сказалъ снова чрезъ полминуты Алексонъ: — у меня много дѣла сегодня. Очень радъ, что я имѣлъ случай…

Но молодой человѣкъ замолчалъ, видя, что собесѣдникъ такъ забылся, какъ если бы лишился сознанія.

Алексонъ поднялся, сталъ умышленно кашлять и, наконецъ, протянувъ руку, почти крикнулъ.

— До свиданія!

Дикъ пришелъ въ себя и поглядѣлъ, какъ бы спросонья.

— А? Что?.. Ахъ, да! Вы… вы уходите? Погодите!

— У меня много дѣла, поэтому я…

— Два слова, т.-е. нѣсколько словъ или одинъ вопросъ, и я отпущу васъ… Скажите, вы говорили, что я сижу по цѣлымъ днямъ за столомъ…

— Нѣтъ-съ. Я этого не говорилъ.

— Какъ не говорили?!.

— Я этого не могъ сказать, не зная вашего образа жизни. Я говорилъ про моего патрона.

— Ну, да! Ну, да! Я шутя сказалъ: «я сижу», — мой однофамилецъ сидитъ цѣлые дни?

— Точно такъ-съ.

— И вы его видѣли, видали?.. Предъ отъѣздомъ изъ Нью-Іорка вы его видѣли?

— Да-съ.

— Своими глазами видѣли?

— Видѣлъ! — удивился Алексонъ.

— Ваше честное слово?

— Даю вамъ слово джентльмена.

— Это… это чертъ знаетъ, что такое! — закричалъ Дикъ. — Это можно съ ума сойти!

— Да-съ. Но это ввидѣ сплетни уже бѣгаетъ по всему Нью-Іорку.

— Что?

— Всѣ говорятъ, что мистеръ Дикъ сошелъ съ ума.

— Нѣтъ… Нѣтъ! Я не про это… Вотъ что, г. Алексонъ… Дайте слово, что вы исполните мою просьбу, пустую, самую пустую.

— Извольте! Даю!

— Приходите ко мнѣ снова завтра въ эту пору.

— Извольте, съ удовольствіемъ!

Молодой человѣкъ вышелъ, а мистеръ Дикъ снова глубоко задумался и просидѣлъ такъ нѣсколько часовъ. Онъ изображалъ истукана.

О послѣднемъ предполагавшемся имъ блюдѣ или угощеніи онъ даже забылъ… Ему было не до самоубійства. Было нѣчто важнѣе…

Предъ обѣдомъ, часа за полтора, онъ вышелъ погулять на бульвары, но и здѣсь думалъ все объ одномъ и томъ же и изрѣдка говорилъ вслухъ. Мысли его вертѣлись все на одномъ соображеніи.

"Кто же этотъ мерзавецъ, который изображаетъ меня въ Нью-Іоркѣ?.. И если этотъ мерзавецъ обанкротится, то, вѣдь, банкротомъ сочтутъ не его, а меня. Какъ же поступить? Ѣхать назадъ и раскрыть все это комедіанство?!. Никогда! Теперь меня это волнуетъ, но, когда я застрѣлюсь, то, понятно, съ того свѣта мнѣ все это будетъ представляться совершенно иначе, съ иной точки зрѣнія, болѣе разумной, менѣе условной. Если вся эта земля для меня вдругъ станетъ горошиной — и глупой, скучной горошиной — то, очевидно, что вся Америка будетъ пятнышко, Нью-Іоркъ точка, а банкирская фирма Дикъ и К^о… что? Даже не атомъ, а какая-то сотая доля атома, если атомъ дѣлимъ…

И мистеръ Вильямъ рѣшилъ, что надо все-таки застрѣлиться. Но когда?.. Сейчасъ… До обѣда? Онъ подумалъ.

— Нѣтъ, лучше послѣ обѣда: съ полнымъ желудкомъ нервы спокойнѣе… — рѣшилъ мистеръ Дикъ.

Но вдругъ онъ вспомнилъ, что позвалъ наутро въ гости молодого агента своего дома, да еще какого агента — русскаго!

— Невѣжливо! Придетъ и найдетъ тѣло. Даже болѣе, чѣмъ невѣжливо — опасно! Онъ вернется въ Нью-Іоркъ и разскажетъ, что познакомился съ однофамильцемъ своего патрона, страшно на него похожимъ, и что этотъ «другой» Дикъ застрѣлился. Семья догадается. Нельзя! Надо завтра его принять, затѣмъ переѣхать въ другую гостиницу, а тамъ уже ликвидировать свою особу.

— А деньги для переѣзда.

И, подумавъ, онъ прибавилъ:

— Сегодня пойду въ «Альгамбру», захвачу эти 70 франковъ… и, навѣрно, выиграю. Если проиграюсь, то завтра послѣ визита этого Алексона выйду гулять и придумаю, какъ покончить съ собой, чтобы не попасть въ моргъ и не быть узнаннымъ.

И, подумавъ еще, Дикъ рѣшилъ непремѣнно итти вечеромъ въ «Альгамбру», затѣмъ принять на утро Алексона… а затѣмъ?.. Затѣмъ, конечно, не дожидаясь обѣда, такъ застрѣлиться, чтобы его похоронили, какъ неизвѣстно кому принадлежащее тѣло.

Пообѣдавъ въ гостиницѣ съ особеннымъ аппетитомъ, мистеръ Дикъ отправился въ игорный домъ въ отличномъ расположеніи духа.

Тутъ было все то же, какъ и прежде: толпа съ странными лицами, физіономіи довольныя и даже восторженныя, а рядомъ блѣдныя лица съ дико раскрытыми глазами: однимъ фортуна улыбалась, другихъ казнила.

«Удивительный народъ — люди!» — думалось мистеру Вильяму: — «проигрываютъ и сердятся, волнуются, кажутъ несчастными. Не все ли равно — выигрывать или проигрывать? Вѣдь, дѣло въ игрѣ!»

Раздѣливъ свои семьдесять франковъ на три куша, мистеръ Дикъ началъ ставить на Rouge et Noir. Бывало, онъ не ставилъ никогда менѣе пяти луидоровъ или ста франковъ и проигрывалъ до пятидесяти тысячъ въ вечеръ. На этотъ разъ, поставивъ первый кушъ въ одинъ золотой — онъ выигралъ. Оставивъ все на столѣ, онъ снова выигралъ. И такъ семь разъ. Послѣ седьмого удара, выиграннаго, онъ всю кучу золота перетащилъ съ «краснаго» на «черное». И опять выигралъ. Чрезъ часъ игры предъ мистеромъ Дикомъ на столѣ было 25 тысячъ франковъ приблизительно. Онъ не трудился считать, загребая золото…

— Глупо! Глупо! — повторялъ онъ, волнуясь отъ досады. — Глупо это потому, что, сколько бы я ни выигралъ, я эту канитель существованія продолжать не стану. Все-таки завтра предъ обѣдомъ я застрѣлюсь. Слѣдовательно, эти деньги останутся зря въ пользу хозяина гостиницы или въ пользу полиціи, которая мое тѣло подберетъ и обокрадетъ.

Впрочемъ, было вѣрное средство не остаться въ выигрышѣ и выйти изъ «Альгамбры» безъ гроша.

И мистеръ Дикъ употребилъ это средство. Въ два часа ночи онъ вышелъ изъ игорнаго дома съ билетомъ въ пятьсотъ франковъ и съ серебряной монетой въ два франка.

Съ великимъ трудомъ поборолъ себя игрокъ, чтобы не спустить все до послѣдняго франка. Благоразуміе взяло верхъ. Прежде Дикъ собирался застрѣлиться въ своей комнатѣ, и пріятель, извѣщенный запиской, могъ уплатить и въ гостиницѣ, и за похороны. Теперь, благодаря присутствію въ Парижѣ Алексона, Дикъ опасался поступить такъ и рѣшилъ, уплативъ хозяину, застрѣлиться въ окрестностяхъ. И онъ энергически оставилъ въ карманѣ пятьсотъ франковъ для гостиницы и два франка на извозчика.

V.

На одной изъ лучшихъ и шумныхъ улицъ Нью-Іорка въ большомъ домѣ помѣщалась контора и квартира банкира Дикъ. Здѣсь лѣтъ пятнадцать прожила семья ни хорошо, ни дурно…

Разумѣется, въ тотъ день, въ который отецъ семейства вдругъ исчезъ, оставивъ письмо, объяснявшее его рѣшеніе покончить съ собой, мистриссъ Дикъ и молодая Алиса были поражены. Но нельзя сказать, что бы это было тяжелое, безысходное горе.

За послѣдніе годы Дикъ какъ-то отдалился отъ жены и дочери. Онъ много и часто отсутствовалъ, а когда бывалъ дома, то былъ настолько сумраченъ и угрюмъ, что его присутствіе только тяготило всѣхъ. Г-жа Дикъ, давно охладѣвшая къ своему мужу, обожала дочь и мечтала только объ ея замужествѣ. Нежданное рѣшеніе Дика было лишь ужасно тѣмъ, что вело прямо къ катастрофѣ, т.-е. къ разоренію.

Г-жа Дикъ поэтому не столько жалѣла мужа, рѣшившагося на самоубійство, сколько попрекала его, что онъ не взялся за дѣло иначе. Онъ имѣлъ право, конечно, покончить съ собой, но не имѣлъ права, по ея мнѣнію, покончить съ банкирскимъ домомъ. Слѣдовало все привести въ порядокъ, ликвидировать свои дѣла или выдать дочь замужъ и основать новую фирму, а затѣмъ уже отправляться на тотъ свѣтъ. Отъ потрясенія г-жа Дикъ заболѣла и слегла въ постель.

Юная Алиса, конечно, могла только плакать и ухаживать за матерью, но ея личныя, тайныя мечты тоже рухнули. Она уже надѣялась быть г-жей Алексонъ, теперь же, если молодой человѣкъ попрежнему ее любитъ, то его родители врядъ ли согласятся на его женитьбу съ дочерью самоубійцы-банкрота.

Прошло нѣсколько дней послѣ исчезновенія; мистриссъ Дикъ была въ постели, но банкирская контора не закрывалась, и все шло своимъ чередомъ. Главный управляющій, уже давно служившій у Дика, старый, умный, дѣльный, но и очень хитрый и лукавый человѣкъ, г. Германъ, сначала тоже потерялъ голову, но затѣмъ вдругъ пріободрился, ожилъ… Смущенія его не было и слѣда.

Случилось это послѣ краткой бесѣды его съ вѣрнымъ слугой исчезнувшаго банкира. Камердинеръ, старикъ Томъ, пятнадцать лѣтъ служившій барину, очевидно, повліялъ на расположеніе духа и на рѣшеніе Германа.

Черезъ недѣлю послѣ прочтенія письма Дика, которое показала ему Алиса, Германъ велѣлъ доложить больной г-жѣ Дикъ, что ей пора подняться съ постели, чтобы рѣшить судьбу банкирскаго дома.

Женщина приняла Германа. Между ними произошло важное и роковое объясненіе. Онъ предложилъ женщинѣ, ничего не понимающей въ дѣлахъ, скрывъ самоубійство банкира, взять на себя постепенную, осторожную ликвидацію всѣхъ дѣлъ, чтобы спасти хотя бы около полумилліона для юной миссъ Алисы.

— Все зависитъ отъ васъ! — сказалъ Германъ госпожѣ Дикъ: — рѣшайте! Желаете ли вы вмѣстѣ съ дочерью итти, какъ говорится, на улицу, или желаете, чтобы у миссъ Алисы было очень приличное приданое? Я беру на себя все, но лишь съ однимъ условіемъ, чтобы вы вполнѣ подчинились моей волѣ и исполнили три мною поставляемыя условія. Первыя два я вамъ тотчасъ же скажу, а о третьемъ я умолчу и объясню его вамъ впослѣдствіи, когда все дѣло выяснится, когда я увижу, что все, дѣйствительно, обстоитъ благополучно.

Разумѣется, г-жа Дикъ согласилась на все.

— Первое мое условіе, конечно, ради вашей же пользы, заключается въ томъ, чтобы вы рѣшились подписывать всѣ тѣ бумаги, которыя я буду вамъ подавать. Вездѣ, гдѣ стояла подпись мистера Дика, должна стоять ваша, разумѣется, похожая на подпись вашего мужа.

— Но, вѣдь, это противозаконно?!. — воскликнула г-жа Дикъ.

— Совершенно вѣрно!

— Вѣдь, это будетъ подлогъ?

— Совершенно вѣрно! Если не полный подлогъ, то на половину. Вы будете писать имя, которое носите, подражая почерку вашего мужа. Но поймите, что изъ этого никакой бѣды не произойдетъ. Мы понемногу ликвидируемъ всѣ дѣла и, когда все будетъ кончено, мы объявимъ о письмѣ мистера Дика и его рѣшеніи покончить съ собой. Никому и на умъ не придетъ, что мы, такъ сказать, оттянули его самоубійство! Да и кто-же пойдетъ рыться въ дѣлахъ банкирскаго дома, ликвидировавшаго свои дѣла и притомъ совершенно правильно, безъ ущерба своимъ кліентамъ? Вамъ придется подписаться какихъ-нибудь нѣсколько сотенъ разъ, но этимъ вы дадите вашей дочери полумилліонное приданое. Согласны-ли вы?

Разумѣется, г-жа Дикъ попросила отсрочки подумать, но на другой-же день согласилась и въ душѣ была даже благодарна преданному и умному Герману за то, что онъ придумалъ спасти ее отъ гибели.

Германъ заявилъ о второмъ условіи, которое оказалось гораздо легче исполнить, чѣмъ первое. За первое можно было итти подъ судъ, за второе, какъ за обманъ, г-жа Дикъ никакой отвѣтственности подвергнуться не могла. Германъ бралъ все на себя лично и просилъ женщину дать только свое молчаливое согласіе.

— Въ чемъ же оно заключается? — спросила г-жа Дикъ.

— Это объяснять довольно долго и совершенно излишне. Завтра утромъ я вамъ покажу нѣчто, предупредивъ васъ не пугаться и попросивъ ни слова никому не объяснять.

На слѣдующій день въ комнатѣ, гдѣ всегда принималъ управляющій конторой, появились рабочіе, а самъ онъ временно принималъ посѣтителей и доклады конторщиковъ въ другой — сосѣдней. Рабочіе были заняты дѣломъ съ ранняго утра, съ разсвѣта и до поздней ночи. На второй день все было готово. Кабинетъ управляющаго принялъ свой обычный видъ, и Германъ снова переселился въ него. Но весь персоналъ конторы, а равно и постоянные посѣтители увидѣли новость. Въ стѣнѣ оказалось довольно большое окно, черезъ которое былъ виденъ кабинетъ самого мистера Дика.

Около полудня Германъ попросилъ г-жу Дикъ пожаловать къ себѣ. Онъ подвелъ ее къ этому занавѣшенному окну и, собираясь постучать въ него, серьезно и важно прибавилъ:

— Снова, въ третій разъ, прошу васъ, уважаемая мистрисъ, не пугаться, не падать въ обморокъ, хотя-бы вы увидѣли что-нибудь чрезвычайное. Готовы-ли вы? Помните, что все дѣлается для счастья вашей дочери. Поэтому старайтесь выдержать всякій, какой-бы то ни было, нравственный ударъ. Итакъ, готовы-ли вы увидать нѣчто чрезвычайное, даже, пожалуй, съ извѣстной точки зрѣнія, страшное?

Г-жа Дикъ, женщина очень религіозная, прочла мысленно молитву и объявила, что она готова. Германъ постучалъ въ стекло окна. Зеленая тафтяная занавѣска отдернулась за стекломъ, и мистрисъ Дикъ оторопѣла, затрепетала, собралась страшно закричать, но у нея не хватило силъ. Ноги ея задрожали, подкосились, и она едва не упала на полъ. Германъ поддержалъ ее и посадилъ въ кресло.

— Что это?!. — воскликнула она.

Но Германъ молчалъ.

— Я васъ спрашиваю, что это значитъ? Онъ живъ? Онъ вернулся?

— Нѣтъ! — холодно отозвался тотъ.

— Что-же это?

— Это онъ для всей Америки, для всѣхъ кліентовъ, для всей конторы, но для насъ — васъ, вашей дочери, сына и меня — это нѣчто совершенно иное. Пойдемте въ кабинетъ!

И черезъ нѣсколько мгновеній Германъ, подавая руку г-жѣ Дикъ, провелъ ее кругомъ чрезъ другія комнаты и ввелъ въ кабинетъ ея мужа. За письменнымъ столомъ въ халатѣ сидѣлъ спиной къ нимъ самъ Дикъ. Германъ обвелъ свою даму кругомъ стола и поставилъ противъ фигуры сидящаго за работой банкира, держащаго перо въ рукѣ и склонившаго надъ бумагой голову. Женщина долго вглядывалась…

— Это поразительно! — воскликнула она, наконецъ.

— Да, ваша правда! — улыбаясь, отвѣтилъ Германъ.

— Но объясните мнѣ, откуда вы это достали? Когда успѣли вы это сдѣлать?

— Я ничего не доставалъ и ничего не дѣлалъ. Этому мистеру Дику уже, по крайней мѣрѣ, четыре года отъ роду. Объ его существованіи я не имѣлъ никакого понятія и узналъ лишь отъ вашего вѣрнаго слуги Тома. Позовите его, разспросите, и онъ объяснитъ вамъ все. Я-же теперь буду только просить васъ о томъ, чтобы быть одного мнѣнія со всѣмъ Нью-Іоркомъ объ этомъ вашемъ супругѣ.

Вызванный Томъ объяснилъ барынѣ, что уже около пяти лѣтъ баринъ его часто исчезалъ изъ дому тотчасъ-же послѣ обѣда и иногда возвращался только на слѣдующій день утромъ и въ полдень. А тотъ, кого г-жа Дикъ, иногда заглянувъ въ дверь, видала и вечеромъ, и утромъ и боялась обезпокоить, видя усиленно работающимъ за большимъ письменнымъ столомъ, былъ не настоящій, живой мистеръ Дикъ, а этотъ, стоившій ему около тысячи долларовъ.

И, дѣйствительно, восковая кукла стоила этихъ денегъ вслѣдствіе своей жизненности, а, главное, поразительнаго сходства съ самимъ оригиналомъ. Можно было даже сказать, что въ куклѣ было больше жизни, чѣмъ въ самомъ банкирѣ. Вѣчно сумрачный и отъ этого съ неподвижными чертами лица Дикъ могъ скорѣй походить на куклу, нежели это восковое изображеніе, гдѣ ярко и весело свѣтились стеклянные глаза, широко и добродушно раскрытые, и пробивался легкій румянецъ на щекахъ, а губы не были угрюмо сжаты, и на нихъ вѣчно играла привѣтливая улыбка.

VI.

Такимъ образомъ въ банкирской конторѣ Дикъ и К^о все, обстоя благополучно, конечно, пошло своимъ чередомъ. Мистеръ Дикъ, труженикъ-домосѣдъ, подписывалъ всѣ бумаги попрежнему, только, какъ замѣтили служащіе, подпись его стала нѣсколько мельче, короче. Банкиръ работалъ страшно, его видѣли за письменнымъ столомъ и рано утромъ, и въ сумерки. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ порвалъ всякую связь съ міромъ. Только одинъ Германъ ходилъ къ банкиру съ докладомъ, и иногда нѣкоторые служащіе видѣли чрезъ окошко, какъ онъ подавалъ патрону бумаги къ подписи и какъ Дикъ безъ разговоровъ, безстрастно подписывалъ ихъ, но не шевелясь за столомъ, даже не поднимая ни на секунду головы.

Мистриссъ Дикъ, мучимая своимъ положеніемъ, тѣмъ, что она ежедневно дѣлаетъ по нѣсколько подлоговъ, подписываясь вмѣсто мужа, разумѣется, ежедневно приставала къ Герману съ вопросомъ, когда наступитъ конецъ, когда кончитъ онъ ликвидацію и когда прекратится эта опасная и преступная комедія? Управляющій обѣщалъ, кратко говоря:

— Скоро, скоро!

Такъ прошло около двухъ мѣсяцевъ.

Однажды Германъ явился къ г-жѣ Дикъ и заявилъ ей, что настала пора имъ объясниться.

— Пришло время, — объявить вамъ, мистриссъ, о моемъ третьемъ условіи и просить васъ точно такъ же согласиться и на него. Тогда все будетъ обстоять благополучно, и вы будете не только такъ же богаты, какъ при жизни вашего супруга, но, пожалуй, даже и богаче. Выслушайте меня! Я обѣщалъ вамъ ликвидировать дѣла дома, но этого не сдѣлалъ. Я продолжалъ вести ихъ попрежнему, быстро расширяя и увеличивая обороты, вмѣсто того, чтобы сокращать ихъ. Теперь кредитъ дома Дикъ и К^о поднялся, и дѣла идутъ отлично. Но завтра же кредитъ можетъ уменьшиться, черезъ нѣсколько дней совершенно уничтожиться, а затѣмъ вскорѣ же наступятъ прекращеніе платежей и банкротство. Все это зависитъ отъ васъ. Въ настоящую минуту въ несгораемомъ шкафу, гдѣ было всего какихъ-нибудь пятьсотъ тысячъ наличными деньгами въ день исчезновенія вашего мужа, теперь на-лицо всякими бумагами, не только европейскими и американскими, но даже бумагами всего міра, находится наличность въ два милліона съ большимъ лишкомъ. Зачѣмъ я скопилъ ихъ, вы сейчасъ узнаете. Прежде скажите мнѣ, желаете ли вы, чтобы эти почти три милліона и страшный кредитъ банкирскаго дома Дикъ и К^о были вашимъ достояніемъ, или же вы предпочитаете остаться безъ гроша, быть подъ судомъ и въ тюрьмѣ за подлогъ и за обманъ вашихъ кліентовъ? Вопросъ разрѣшается очень просто. Я уже давно плѣненъ вашей дочерью, миссъ Алисой, и я предлагаю вамъ руку и сердце… не вамъ, конечно, лично, а вашей дочери. Послѣ торжественнаго бракосочетанія мы объявимъ новую фирму Дикъ, Германъ и К^о, а спустя мѣсяцъ сидящій теперь за рабочимъ столомъ мистеръ Дикъ исчезнетъ, изрѣзанный въ куски и преданный сожженію, а публика узнаетъ, что онъ уѣхалъ, оставивъ вамъ письмо, и, вѣроятно, уже на томъ свѣтѣ. И даю вамъ слово, что ко дню совершеннолѣтія вашего сына все наличное теперь будетъ ему принадлежать, а много другихъ новыхъ милліоновъ будутъ принадлежать супругамъ Германъ.

Г-жа Дикъ была настолько поражена объясненіемъ Германа, что только поблѣднѣла, помертвѣла и, не имѣя силъ произнести ни одного слова, очутилась въ обморокѣ. Она очнулась въ постели.

Въ тотъ же день вечеромъ Германъ узналъ то, чего не ожидалъ… Мистриссъ Дикъ скорѣе соглашалась на катастрофу, нежели на замужество дочери съ старикомъ и Іудой-предателемъ.

Хладнокровный и упрямый Германъ отвѣчалъ, улыбаясь:

— Я даю еще мѣсяца два и болѣе на размышленіе. Я надѣюсь, что такая умная, молодая дѣвушка, какъ миссъ Алиса, сама убѣдитъ свою мать, что лучше быть обожаемой женой и милліопершей, нежели быть нищей и имѣть мать въ тюремномъ заключеніи.

И снова все шло по-старому. Банкирскій домъ существовалъ, хотя дѣла начинали итти хуже вслѣдствіе мизантропства мистера Дика. Слухи объ его подозрительномъ состояніи ума все расли. Вдругъ разнесся слухъ, что онъ и не ѣстъ ничего. Одновременно хитрый Германъ почуялъ что-то въ отношеніяхъ миссъ Алисы и молодого конторщика Алексона. По приказанію якобы самого патрона онъ тотчасъ отправилъ послѣдняго съ порученіемъ въ Старый свѣтъ, а вслѣдъ за его отъѣздомъ явился разъяснить окончательно все съ мистриссъ Дикъ.

Разсказавъ и объяснивъ снова подробно все, онъ началъ какъ бы допросъ:

— Поняли-ли вы вполнѣ ваше положеніе? — началъ онъ отчасти раздражительно.

— Поняла, — сурово отозвалась госпожа Дикъ.

— Мнѣ кажется, что нѣтъ. Вы, какъ женщина, фантазируете, а не просто ясно обсудили и поняли, въ какомъ вы находитесь исключительно невозможномъ положеніи. Вѣдь, вы — преступница.

— Да, и вы — мой сообщникъ.

— Да, я скрываю якобы ваше преступленіе, сударыня, — усмѣхнулся Германъ. — Но неужели вы считаете меня дуракомъ?

— Нѣтъ, напротивъ!.. Вы — умный, хитрый и… на все способный человѣкъ.

— Совершенно вѣрно.

— На все…

— Да-съ, да-съ, на все! И этимъ хвастаюсь. Но есть нѣчто, на что я не способенъ.

— На все! — упрямо, но будто съ горечью въ голосѣ повторила г-жа Дикъ.

— Нѣтъ-съ! Есть одно, на что я не способенъ. Я не способенъ на глупость. А быть или попасть въ положеніе сообщника по преступленію была бы глупость. Поэтому, повѣрьте, что я принялъ свои мѣры… Если разразится катастрофа, то я буду въ сторонѣ, чистъ и неповиненъ, какъ библейскій агнецъ. Итакъ, начнемъ сызнова. Жедаете-ли вы принять мое предложеніе руки и сердца и назвать зятемъ?

— Никогда!

— Въ такомъ случаѣ я устрою или, вѣрнѣе, разстрою дѣла такъ, что домъ будетъ объявленъ банкротомъ вслѣдствіе прекращенія платежей, затѣмъ будетъ назначено слѣдствіе, которое раскроетъ все… отъ восковой куклы до подлоговъ подписи покойнаго мистера Вильяма.

— Ну, что же? Если иначе нельзя.

— И вы попадете на скамью подсудимыхъ. Вѣрите вы, мистриссъ, или думаете, что я васъ только пугаю?

— Нѣтъ. Я знаю, что я виновата, и разскажу суду присяжныхъ, какъ я стала виновна.

— Это — пустяки. Судъ не спроситъ: «какъ, да почему?» Онъ обсудитъ фактъ… И васъ заключатъ въ тюрьму по малой мѣрѣ на десять лѣтъ.

— Что дѣлать? Другого исхода нѣтъ!

— Какъ нѣтъ? Вамъ предлагаютъ такой исходъ, который только… извините… только безумные не предпочтутъ… Вамъ и миссъ Алисѣ предлагаютъ богатство, милліоны.

— Чтобы быть вашей женой?!. — вдругъ воскликнула г-жа Дикъ, — Алисѣ! Знаете-ли, милостивый государь, это ваше предложеніе меня даже заставляетъ искренно вѣрить, что вы не вполнѣ нормальны. Выйти молодой дѣвушкѣ и красавицѣ за старика, да еще за такого, какъ вы, противнаго нравственно и физически?.. Да это хуже, чѣмъ утопиться. Покончить съ собой — секунда, а прожить жизнь съ вами… Да это что же?!.

Германъ ехидно разсмѣялся.

— Я считаю себя не старымъ, а только пожилымъ. Не считалъ себя никогда красавцемъ и прежде, въ молодости. Но я — человѣкъ умный, даровитый, хорошо воспитанный и при мнѣ три милліона.

— Три милліона, сдѣланные моими подложными подписями!

— Нѣтъ-съ, моимъ талантомъ!

— Нѣтъ-съ, моими подлогами! Что бы вы могли безъ нихъ сдѣлать?

— А что бы вы могли сдѣлать вашей одной подписью, если-бъ не я велъ дѣло?

Наступило молчаніе.

Его чрезъ минуты три первый прервалъ Германъ.

— Итакъ, достоуважаемая мистриссъ Дикъ должна все-таки тотчасъ окончательно рѣшить вопросъ: быть-ли ей и ея дочери милліонершами, или мистриссъ Дикъ быть въ тюрьмѣ, а миссъ Алисѣ на улицѣ нищей, а обѣимъ — опозоренными. Ну-съ?

— Я вамъ на это уже отвѣчала.

— Но это, вѣдь, безумно съ вашей стороны.

— Нѣтъ. Съ вашей стороны безумно думать, что мать зарѣжетъ свою дочь или посовѣтуетъ ей зарѣзаться.

Послѣ новой паузы Германъ выговорилъ:

— Ну, я — добрый и разумный человѣкъ. Я даю вамъ еще недѣлю на размышленіе. Я буду ждать вашего окончательнаго рѣшенія, а затѣмъ…

Германъ ехидно улыбнулся и важно вышелъ.

VII.

Мистеръ Дикъ проснулся довольно рано и чувствовалъ себя чрезвычайно хорошо. Въ такомъ состоянія духа можно было застрѣлиться особенно пріятно… съ чувствомъ, съ толкомъ, съ разстановкой.

Онъ тотчасъ же, быстро окончивъ туалетъ, приказалъ подать завтракъ и счетъ. Оказалось 473 франка. Онъ уплатилъ и далъ 27 фр. на чай лакею и горничной. У него не оставалось ни въ портфелѣ, ни въ портмонэ, ни въ столѣ ни единаго су.

«Приму Алексона, поскорѣе спроважу», — думалъ онъ, — «и тотчасъ же выйду гулять. Уйду верстъ за пять въ окрестности и тамъ кончу… Ликвидирую всѣ эти мысли, чувства, размышленія, желанія, досаду и, главное, скуку… гигантскую скуку! Пускай тамъ, въ Нью-Іоркѣ, сидитъ какой-то мошенникъ, выдающій себя за меня!» — рѣшилъ онъ окончательно. — «Дѣла фирмы идутъ нехорошо, но все-таки идутъ. Жена и дочь, очевидно, довольны, если допускаютъ эту комедію. Особенно Алиса… Да, вотъ, Алиса… Это даже обидно, и я такового отъ нея не ожидалъ!»

Единственное существо на свѣтѣ, къ которому у Дика было и осталось нѣчто вродѣ нѣжнаго чувства, была дочь, и теперь ему было даже грустно подумать, что молодая дѣвушка дала согласіе на отысканіе какого-то замѣстителя отца. Жена, глупая женщина, могла, по его мнѣнію, не сообразить ничего, а дочь, умная и честная дѣвушка, должна была понять, что это все — глумленіе надъ нимъ или его памятью и противозаконный, дерзкій обманъ согражданъ, не только однихъ знакомыхъ.

«Если жена и дочь на знаютъ навѣрное, на томъ-ли я свѣтѣ, или нѣтъ, то могутъ думать, что я въ Старомъ свѣтѣ, но никакъ не въ Америкѣ и не въ кабинетѣ за письменнымъ столомъ», — разсуждалъ Дикъ и кончилъ рѣшеньемъ: — «да, застрѣлившійся якобы полгода назадъ человѣкъ и, слѣдовательно, обманщикъ — чрезъ нѣсколько часовъ будетъ… не обманщикомъ, не лгуномъ, а джентльменомъ. Вѣрнѣе сказать, мертвымъ тѣломъ джентльмена. Какая досада, что меня разыскалъ въ Парижѣ этотъ проклятый Алексонъ и теперь нельзя спокойно съ комфортомъ застрѣлиться здѣсь, у себя въ комнатѣ!»

Между тѣмъ, пока мистеръ Дикъ разсуждалъ въ ожиданіи агента своей конторы, этотъ справлялъ въ Парижѣ кое-какія порученія своего патрона, американскаго или подложнаго, данныя не лично, а чрезъ управляющаго конторой Германа.

Американецъ Алексонъ былъ коренной русскій человѣкъ, уроженецъ Москвы и Полянки, но настолько освоившійся съ Новымъ свѣтомъ и нравами янки, что перемѣну, происшедшую въ немъ, можно было бы назвать перерожденіемъ, не только полной метаморфозой.

Когда-то, будучи двадцати лѣтъ, онъ выѣхалъ изъ Москвы и изъ Россіи въ полной увѣренности, что, ознакомившись въ Америкѣ съ состояніемъ и развитіемъ дѣла, которое его интересовало, онъ тотчасъ вернется въ первопрестольную и начнетъ то же дѣло, огромное, сложное и прибыльное. Чрезъ двадцать лѣтъ у него будетъ милліонъ. Вмѣсто этого, онъ, отлагая свое возвращеніе на родину изъ года въ годъ, наконецъ, совсѣмъ застрялъ въ Америкѣ и сталъ Алексономъ, гражданиномъ Нью-Іорка на основаніи законныхъ документовъ.

Да, молодой человѣкъ «сталъ» Алексономъ, такъ какъ въ Москвѣ онъ былъ «Алексѣевъ», купеческій сынъ, окончившій курсъ коммерческихъ наукъ и обучившійся дома языкамъ англійскому и французскому.

Алексѣевъ, по имени Петръ, по батюшкѣ Николаевичъ, былъ сыномъ купца, фабриканта кумача и ситца, владѣвшаго тремя-четырьмя сотнями тысячъ оборотнаго капитала. Но у «Миколая Миколаевича» Алексѣева была такая большая семья, столько сыновей (а именно восемь), что, когда одинъ изъ младшихъ, шустрый Петя, собрался въ Америку изучать производство новаго предмета коммерціи — недавно изобрѣтенной гуттаперчи, или гутта-перки, то отецъ тотчасъ далъ свое благословеніе и далъ денегъ на дорогу, обѣщая высылать и на жительство.

— Ситецъ — ситцемъ. Отчего не попробовать мастерить въ Россіи и эту «гатаперцу» — фабриковать кота изъ перца! — шутилъ старикъ-купецъ.

Петръ Алексѣевъ уѣхалъ и только чрезъ три мѣсяца достигнулъ береговъ Америки, пересаживаясь съ корабля на корабль, пріѣзжая и ожидая подолгу въ разныхъ портахъ возможности двинуться далѣе. Такъ побывалъ онъ въ Кронштадтѣ, Ригѣ, Данцигѣ, Гамбургѣ, Гаврѣ, Ливерпулѣ и только отъ береговъ Англіи до береговъ Америки проѣхалъ прямо безъ мытарства.

Вскорѣ оказалось, что пресловутая гуттаперча не стоила того, чтобы изъ-за нея пріѣзжать, и вообще оказалось, что Алексѣевъ не обладаетъ ни той жилкой коммерческой, ни той энергіей, съ которыми въ Америкѣ пригодишься, и безъ которыхъ пропадешь совсѣмъ…

Пребываніе среди янки кончилось тѣмъ, что Алексѣевъ сталъ тѣмъ, чѣмъ легко могъ бы быть и на родинѣ — бухгалтеромъ въ банкирской конторѣ…

Между тѣмъ фамилія его положительно была обузой, даже помѣхой… Янки не могли ни натощакъ, ни даже послѣ сытнаго стола выговаривать ясно: «Алексѣевъ». Они говорили: «Алексиксо» или «Лекоксэ», или «Кекликси» и т. д. И молодой человѣкъ рѣшился стать удобопроизносимымъ, ставъ удобопонятнымъ «Алексономъ». Перемѣна была не велика, а, между тѣмъ, никто уже не ошибался. Сразу всѣ поняли и запомнили простую, ясную фамилію «Алексонъ».

Но, перемѣнивъ фамилію законнымъ порядкомъ, молодой человѣкъ сдѣлался и гражданиномъ великой республики. Подъ письмами въ Россію онъ подписывался по старому, но пересталъ даже собираться на родину и, слѣдовательно, не могъ снова стать Алексѣевымъ!

На это были важныя причины… Отецъ умеръ, братья раздѣлились и разорились, ухнувъ и его часть наслѣдства, и, наконецъ… наконецъ — и это было главное — его сердце принадлежало юной американкѣ!.. А она вытѣснила изъ этого русскаго сердца Москву златоглавую.

Если Алексѣеву-Алексону не удалось пересадить на русскую почву производство того, чего въ ней самой и достать нельзя, то-есть, сырья для гуттаперчи, то ему удавалось все другое… Алексѣевъ былъ красивый, сравнительно образованный человѣкъ, знавшій Россію и видѣвшій Европу, говорившій на трехъ языкахъ, и, кромѣ того, въ качествѣ истаго россіянина былъ прямой, благодушный, сердечный, а не сухой человѣкъ. Поэтому онъ всѣмъ легко нравился, всѣхъ привлекалъ, всѣмъ внушалъ симпатію. Поэтому и гражданка великой республики, юная и красивая, которой онъ отдалъ свое сердце, тоже плѣнилась имъ. И одно время счастье было, казалось, на подачу руки… Но вдругъ все измѣнилось къ худшему. Теперь Алексѣевъ считалъ себя самымъ несчастнымъ человѣкомъ на свѣтѣ… Собираясь по уговору въ гости къ однофамильцу своего патрона, онъ былъ даже грустенъ…

Мистеръ Дикъ успѣлъ позавтракать плотно и съ удовольствіемъ, когда въ двери его постучали.

— Войдите! — отозвался онъ и подумалъ: «Спроважу поскорѣе. Надо быть на томъ свѣтѣ, пока еще ясно, свѣтло и весело на этомъ свѣтѣ. Въ сумерки застрѣлиться какъ-то… какъ-то не то! совсѣмъ не то!» — Войдите! — крикнулъ онъ снова громче.

Вошедшій былъ, конечно, Алексѣевъ.

Дикъ любезно встрѣтилъ его, усадилъ, хотѣлъ предложить сигару и спохватился.

«Нѣтъ! Засидится… Надо его поскорѣе спровадить»… — подумалъ онъ.

— Вы меня просили зайти къ вамъ, — началъ молодой человѣкъ: — слѣдовательно, я имѣю основаніе предполагать, что у васъ есть что-либо на умѣ…

— На умѣ?.. Да… есть… Вѣрнѣе сказать, было…

— Какъ было?

— Да, было, а теперь нѣтъ. Я много думалъ и…

И Дикъ не зналъ, какъ вывернуться.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ смотрѣлъ на молодого человѣка, выжидательно разглядывалъ его и только теперь, сегодня, замѣтилъ, что предъ нимъ удивительно красивый и элегантный, вѣрнѣе, изящный въ манерахъ брюнетъ. Алексонъ былъ нисколько не похожъ на американца или на англичанина, а смахивалъ сильно на француза, и даже на южнаго француза, полуиспанца. Его черные волосы, слегка вьющіеся, черные, съ синеватыми бѣлками, глаза, густая черная борода, остриженная à la Henry IV, даже голосъ и оживленное лицо — все было не британское и не новосвѣтное.

— Все-таки я ничего не понимаю, — сказалъ Алексѣевъ, — и попрошу васъ объясниться.

— Извольте! — рѣшилъ Дикъ, — Въ двухъ словахъ… такъ какъ я очень спѣшу по одному важному дѣлу… Вы сказали, что про мистера Дика ходитъ слухъ, что онъ сошелъ съ ума?

— Точно такъ-съ!

— И дѣла идутъ плохо?..

— Не плохо, а хуже…

— Да… Ну, вотъ… вотъ!..

И Дикъ не зналъ, что бы придумать.

— Но сами-то вы, г. Алексонъ, какого мнѣнія обо всемъ этомъ? — вдругъ спросилъ онъ.

— Я?! Какъ бы сказать? Я…

И Алексѣевъ, слегка смущаясь, потупился. При этомъ лицо его стало вдругъ печально. Это странное обстоятельство не ускользнуло отъ пытливаго взгляда дальновиднаго Дика.

— Говорите откровенно, молодой человѣкъ! Вѣдь я же посторонній.

— Скажу вамъ откровенно, — отвѣтилъ тотъ: — я убѣжденъ, что, дѣйствительно, мой патронъ не въ своемъ умѣ! И не потому убѣжденъ, что онъ сидитъ съ утра до вечера, не двигаясь, за своимъ рабочимъ столомъ. Это бы еще ничего! Главнымъ доказательствомъ безумія служитъ иное. Мистриссъ Дикъ и ея дочь, прелестнѣйшая миссъ Алиса, сами служатъ лучшимъ доказательствомъ, что съ мужемъ и отцомъ случилось нѣчто нехорошее, печальное…

— Что же такое? Я ничего не понялъ, ни черта!

— Обѣ онѣ, уже мѣсяца три, какъ страшно перемѣнились, скучны, печальны. Про дочь можно даже сказать, что она убита горемъ. Какая-нибудь причина должна же быть! Одинъ только г. Германъ какъ-будто счастливъ и ликуетъ! И между нами, служащими, ходитъ слухъ, что вообще въ домѣ что-то неладно. Я же, лично я, знаю, что, дѣйствительно, неладно… Да, я — самый несчастный человѣкъ на свѣтѣ!.. Самый несчастный!..

— Что-о?!. — изумленно протянулъ мистеръ Дикъ, не сразу сообразившій, какимъ образомъ послѣ эпическаго повѣствованія появилось вдругъ чисто лирическое восклицаніе. — Причемъ-же тутъ, — прибавилъ онъ, — ваше несчастіе? ваше! личное?!.

Молодой человѣкъ, уже нѣсколько румяный отъ волненія, съ оживленными глазами, но съ суровымъ выраженіемъ въ лицѣ, тряхнулъ головой. И этотъ жестъ говорилъ: была не была!

— Извольте, г. однофамилецъ моего патрона! Наша встрѣча — странная встрѣча!.. Точно судьба!.. Не думалъ я, что мнѣ въ Парижѣ вдругъ придется заниматься не счетами, а повѣствованіемъ! Я вамъ разсказалъ все и доскажу до конца. Когда я поступилъ около двухъ лѣтъ назадъ въ контору мистера Дика, то это случилось не потому, чтобы мнѣ хотѣлось имѣть больше средствъ къ жизни, а по иной причинѣ. Я — русскій и былъ тогда еще сыномъ очень богатыхъ родителей, московскихъ фабрикантовъ. Но мой отецъ затѣмъ скончался, а братья погубили крупное дѣло. Я вдругъ остался безъ средствъ, безъ денегъ, которыя мнѣ высылали изъ Россіи. Но меня это не смутило. Что за бѣда? Мой отецъ въ молодости не имѣлъ ни гроша за душой, а затѣмъ у него было почти около милліона. И я тоже рѣшилъ, что долженъ и могу начать ни съ чего, работать и сдѣлать себѣ самъ свое состояніе. Когда я еще только окончилъ образованіе, то далъ себѣ обѣщаніе упорно работать, а затѣмъ рѣшилъ даже съ этой цѣлью покинуть мое отечество. Дѣло, за которымъ я пріѣхалъ въ Америку, не удалось. Я собирался вернуться домой, но… судьба захотѣла иначе. Избравъ занятія по бухгалтеріи, я послѣ двухъ должностей въ небольшихъ фирмахъ, но на большомъ окладѣ, по рекомендаціи друзей своихъ, поступилъ къ мистеру Дику на меньшій окладъ. Зачѣмъ именно — вы тотчасъ узнаете всю правду!.. Я былъ, вдобавокъ, поставленъ въ тѣ же условія, въ которыхъ находились другіе молодые люди конторы, бѣдняки, совершенно безъ всякаго образованія. Я — балованный сынъ богача, сидѣлъ, какъ бѣднякъ, точно такъ же за столомъ и писалъ, какъ простой писарь, съ девяти утра и до семи вечера! Единственная разница, которую дѣлали между мной и другими служащими, совсѣмъ неблаговоспитанными, была одна. Я бывалъ попрежнему въ гостяхъ у г. Германа, съ которымъ былъ знакомъ еще раньше и у котораго встрѣчалъ мистриссъ Дикъ съ дочерью. Послѣ первой же нашей встрѣчи случилось нѣчто… что — вы, вѣроятно, понимаете!.. И всюду, гдѣ бывала на вечерахъ и балахъ мистриссъ Дикъ съ очаровательной Алисой, сталъ бывать и я. Черезъ нѣсколько времени я убѣдился, что, если я безъ ума влюбленъ въ миссъ Алису, то и она благоволитъ ко мнѣ. И, вотъ, чтобы быть еще ближе къ семейству Дикъ, я и перешелъ въ ихъ контору, стараясь видать миссъ Алису всякій день, проходя съ бумагами къ г. Герману. Такъ прошло нѣкоторое время, и, наконецъ, однажды мы объяснились съ Алисой. Она заявила мнѣ, что послѣ откровенной бесѣды съ матерью и послѣ наведенныхъ тою справокъ о моемъ происхожденіи и поведеніи дѣло наше далеко не въ плохомъ видѣ. Однимъ словомъ, мать Алисы соглашалась на то, чтобы дочь ея стала моей женой. Дѣло было за самимъ мистеромъ Дикомъ. Алиса увѣряла меня, что и отецъ, еще ничего не знающій, не будетъ противъ брака, такъ какъ репутація моя была отличная, а отсутствіе состоянія не могло препятствовать нашему браку. И, вотъ, все ладилось… Я уже ожидалъ, что черезъ мѣсяцъ-два мистеръ Дикъ призоветъ меня, пожелаетъ со мной лично познакомиться и дастъ мнѣ болѣе высокую должность въ своей собственной конторѣ, чтобы не выдавать дочь за простого писца или маленькаго бухгалтера. И вдругъ случилось все это… мистеръ Вильямъ Дикъ исчезъ!..

— Какъ исчезъ?!. — воскликнулъ мистеръ Дикъ. — Вы говорили, что онъ заперся, а не исчезъ, не бѣжалъ?

— Ну, да! Онъ исчезъ, какъ выразилась Алиса, но въ томъ смыслѣ, что, какъ именно вы выражаетесь, заперся, пересталъ видѣть людей, засѣлъ за свой столъ и, собственно говоря, рехнулся, свихнулся.

— И это вамъ сказала Алиса?

— Да, но давно… одинъ разъ, давно — полгода тому назадъ.

— А съ тѣхъ поръ она не повторила этого?

— Нѣтъ! Увы! Съ тѣхъ злополучныхъ дней Алиса стала чуждаться меня, будто избѣгать. Я часто видѣлъ ее всю въ слезахъ. Но на всѣ мои вопросы она упорно молчала и молчитъ. Много разъ спрашивалъ я ее, справедливъ ли слухъ, что ея отецъ помѣшался? Она никогда не пожелала отвѣтить мнѣ или отвѣчала «нѣтъ», — такъ отвѣчала, что это «нѣтъ» звучало, какъ «да». А теперь… теперь мнѣ остается только одно — застрѣлиться!

— Застрѣлиться?!. Это, молодой человѣкъ, глупѣйшая глупость!.. т.-е. я хочу сказать — въ ваши годы. Вотъ, когда вы будете моихъ лѣтъ, тогда вы будете имѣть право на это. И это будетъ не глупостью. Наконецъ, и причинъ нѣтъ: вашъ патронъ излѣчится или умретъ, и вы можете жениться на Алисѣ. А я, признаюсь, очень бы желалъ видѣть Алису вашей женой, потому что вы мнѣ очень симпатичны…

Но, сказавъ это, мистеръ Дикъ поперхнулся и прибавилъ:

— Это я такъ… какъ посторонній человѣкъ, говорю! Вы мнѣ очень симпатичны, а миссъ Алиса, по вашему описанію, тоже, кажется, очень милая дѣвушка. Такимъ образомъ, вы — пара! Имѣйте терпѣніе — и все устроится.

— Никогда! Никогда!

— Почему же? Вѣрьте моей опытности, что…

— Никогда!.. Я, вѣдь, не все сказалъ вамъ…

— Не все?! — воскликнулъ мистеръ Дикъ. — Такъ говорите, договаривайте, безпощадный молодой человѣкъ!

И слова эти мистеръ Дикъ произнесъ съ такимъ жаромъ, съ такимъ воодушевленіемъ, даже съ такимъ оттѣнкомъ гнѣва, что Алексѣевъ удивился.

— Да, увы! Устроиться бракъ не можетъ! Я и Алиса — мы самые несчастные люди. Помѣшавшійся мистеръ Дикъ рѣшилъ выдать ее замужъ за г. Германа.

— Что-о?!. — протянулъ и заоралъ мистеръ Дикъ такимъ громовымъ голосомъ, что не только эхо пролетѣло по комнатѣ и по корридору, но даже посуда на столикѣ какъ бы задрожала. — Что?!. — вскрикнулъ онъ снова. — За Германа?!. Стараго, плѣшиваго, поганаго?.. Да онъ старше меня!..

— А вы его развѣ знаете?! — удивился Алексѣевъ.

Мистеръ Дикъ опять поперхнулся, но прибавилъ:

— Какъ почему? Вы мнѣ сдѣлали его подробное описаніе, и я сужу по тому, что вы сказали.

— Ахъ, конечно, можетъ быть! — спохватился молодой человѣкъ.

— Это — пустяки! Этого не можетъ быть, не должно быть! Вздоръ! Безсмысліе! Несчастіе! Я этого не допущу!.. т. е. я хочу сказать, что вы не должны этого допускать. Вы должны дѣйствовать энергично! Это — чепуха! Мистеръ Вильямъ Дикъ не можетъ, какъ бы онъ съ ума ни сходилъ, требовать, чтобы его милая Алиса въ восемнадцать лѣтъ выходила за пятидесятилѣтняго, вонючаго Германа, который и въ двадцать лѣтъ, вѣроятно, былъ дуренъ, какъ чертъ, и пахнулъ обезьяной. Все, что вы мнѣ разсказали, меня поразило. Не удивляйтесь моему волненію! И, хотя все это до меня не касается, но все-таки это… это… этого допустить нельзя! Никогда! Надо дѣйствовать! Вы должны дѣйствовать!

— Я ничего не могу! — безпомощно отозвался молодой человѣкъ, сидѣвшій на стулѣ, понурившись отъ горькихъ соображеній.

— Ну-съ, вотъ что… Оставьте меня! Мнѣ нужно заняться дѣлами! — сказалъ вдругъ рѣшительно мистеръ Дикъ. — Но я приглашаю васъ вмѣстѣ пообѣдать и снова вмѣстѣ перетолковать о нашихъ дѣлахъ, т.-е. о вашихъ дѣлахъ. Мы должны непремѣнно прійти къ какому-нибудь рѣшенію! Я хочу помочь вамъ! Дѣло идетъ о васъ и о милой и несчастной дочери моего однофамильца, даже, такъ сказать, моего двойника. И я обязанъ помочь вамъ. Мы что-нибудь придумаемъ! Мы не допустимъ этого! Я хочу, слышите ли вы? Я хочу, чтобы вы были мужемъ Алисы! Вы мнѣ нравитесь, чертъ васъ побери! И ее я люблю заглазно! Итакъ, въ восемь часовъ я васъ жду, и мы здѣсь же пообѣдаемъ и переговоримъ обо всемъ подробно.

VIII.

Разумѣется, весь день мистеръ Дикъ провелъ тревожно. Онъ былъ взволнованъ такъ, какъ не бывалъ за всю свою жизнь. Отворивъ случайно ящикъ стола, гдѣ лежали пистолеты, онъ даже разсердился.

— Чертъ знаетъ, что такое!.. — воскликнулъ онъ. — Чуть-чуть не сдѣлалъ геніальной глупости. Съ тѣхъ поръ, что этотъ свѣтъ стоитъ, ни одинъ человѣкъ никогда не отправлялся изъ него на тотъ свѣтъ при болѣе неподходящихъ обстоятельствахъ. Какъ! Я здѣсь, въ Парижѣ, уже полгода живу въ качествѣ самоубійцы, фальшиваго, подложнаго, играю и проигрываю, собираюсь отправиться въ Нирвану или къ черту… и въ то-же время въ Нью-Іоркѣ веду дѣла банкирскаго дома, сижу за рабочимъ столомъ отъ зари до зари, никого не видаю, и никого не принимаю, а по слухамъ городскимъ — сошелъ съ ума. Я же!.. Нѣтъ, чертъ побери, подобная необъяснимая комедія должна прекратиться! Нужно, чтобы изъ двухъ мистеровъ Диковъ снова сдѣлался одинъ и потому единственно, что это раздвоеніе ведетъ къ несчастію всей жизни моей милой Алисы. Надо скорѣй дѣйствовать! Узнать, кто этотъ мерзавецъ, который занялъ мой кабинетъ, сѣлъ за мой письменный столъ и подписываетъ моимъ именемъ всѣ бумаги… и ведетъ домъ къ банкротству! Но это все ничего! Ничего!!. А онъ еще собирается выдавать мою дочь, мою Алису, за стараго Германа.

Къ семи часамъ вечера у мистера Дика уже созрѣлъ полный планъ дѣйствій, даже въ малѣйшихъ подробностяхъ. Когда явился Алексѣевъ, то подложный самоубійца встрѣтилъ его весело, крѣпко пожалъ ему руку и выговорилъ, смѣясь:

— Я надумалъ, какъ все дѣло передѣлать — ваше дѣло — и привести все къ благополучному окончанію. Черезъ мѣсяцъ вы будете мужемъ миссъ Алисы Дикъ. Я вамъ даю въ этомъ честное слово!

Молодой человѣкъ чуть не бросился на шею къ полузнакомому однофамильцу его патрона, настолько въ голосѣ послѣдняго было увѣренности.

Ровно въ восемь часовъ они сѣли за столъ и принялись за большой, сытный и вкусный обѣдъ. Нѣсколько бутылокъ вина стояли откупоренныя. Алексѣевъ выразилъ нѣкоторое удивленіе по поводу количества бутылокъ.

— Ну, это, молодой человѣкъ, условіе sine qua non! Если вы хотите, чтобы я за васъ началъ дѣйствовать, если вы хотите быть мужемъ миссъ Алисы, какъ я говорю вамъ, черезъ мѣсяцъ, то мы оба должны напиться сегодня мертво-пьяны. Если вы останетесь трезвы, то я отказываюсь вамъ помогать. А если я почувствую, что я трезвъ, то даю слово пить безъ передышки шампанское бутылку за бутылкой до тѣхъ поръ, пока не повалюсь на полъ. Если мы съ вами здѣсь ночуемъ на полу до завтрашняго дня, то никто насъ не увидитъ. Это — моя прихоть! Вы знаете, англичане — народъ эксцентричный! Даете ли вы мнѣ ваше честное слово, что будете пьяны, какъ стелька? Тогда вы будете мужемъ Алисы.

— Даю!.. — весело воскликнулъ Алексѣевъ.

— И давайте на перегонки, мой будущій зять, мистеръ Алексонъ, или Алексиксеофъ — чертъ знаетъ, какъ мудрены русскія фамиліи!.. — Давайте съ вами перегоняться, кто скорѣе дойдетъ къ цѣли, то-есть, кто скорѣй свалится!

— Какъ «вашъ будущій зять»? — изумился Алексѣевъ.

— Да, вѣдь, мое имя — Вильямъ Дикъ, такъ я имѣю право такъ шутить!

Оба сѣли за столъ, и къ половинѣ обѣда молодой человѣкъ уже говорилъ медленнѣе, языкъ его изрѣдка заплетался.

— А, вѣдь, вы, мистеръ Алексонъ, кажется, меня обгоните? — шутилъ мистеръ Дикъ.

— Кажется…. — отзывался Алексѣевъ, глядя полузакрытыми глазами и тыкая носомъ.

Пирожное, кофе и ликеръ были принесены лакеемъ, и молодой человѣкъ, глядя на служителя, видѣлъ уже двухъ служителей. На столѣ, гдѣ горѣлъ канделябръ въ четыре свѣчи, онъ видѣлъ восемь свѣчей, а предъ нимъ сидѣло два мистера Дика, улыбающихся, равно веселыхъ, даже счастливыхъ.

Онъ мысленно рѣшилъ, что это очень просто и понятно.

Его амфитріонъ пригласилъ изъ Америки своего однофамильца-банкира и его патрона, и оба Вильяма Дика угощаютъ его самымъ любезнымъ образомъ.

Сохраняя еще способность проговорить нѣсколько словъ, молодой человѣкъ обращался то къ одному мистеру Дику, то къ другому, но который былъ патронъ и американецъ, и который былъ лондонецъ-однофамилецъ — онъ уже совершенно не зналъ. И все двоилось у него въ глазахъ до тѣхъ поръ, пока не начало троиться.

Но, когда за столъ съ двѣнадцатью свѣчами сѣлъ уже третій мистеръ Вильямъ Дикъ, точно такъ же улыбающійся и такой же веселый, то молодой человѣкъ, вѣроятно, отъ удивленія свалился подъ столъ… буквально. Онъ привсталъ зачѣмъ-то, хотѣлъ снова сѣсть, но попалъ мимо стула и сѣлъ на полъ. Сидя на полу, онъ жалобно пищалъ только одно слово или, вѣрнѣе, имя:

— Алиса… Алиса…

Черезъ полчаса онъ уже спалъ мертвымъ сномъ, но на кровати.

Рано утромъ молодой человѣкъ открылъ глаза и, какъ безумный, сталъ осматриваться. Онъ былъ на постели, одѣтый, но не у себя, а въ чужой комнатѣ. Понемногу онъ призналъ эту комнату. Все было тихо и пусто. Это была комната, въ которой онъ никогда не бывалъ, но въ растворенную дверь онъ видѣлъ другую, уже хорошо знакомую.

Онъ быстро вскочилъ съ постели и прошелъ въ эту комнату, надѣясь увидать тамъ на диванѣ своего новаго знакомаго, но въ ней было пусто.

«Удивительное дѣло!» — подумалъ онъ: — «положилъ меня на свою кровать, а самъ, вѣроятно, перешелъ на ночь въ другой номеръ… Какой любезный!..»

По инстинктивной привычкѣ молодой человѣкъ ощупалъ свои карманы… и замеръ… Ему что-то показалось. А именно показалось, что въ портфелѣ, въ которомъ были деньги и всѣ документы, и который онъ аккуратно клалъ въ лѣвый карманъ (у этого кармана даже была петля и пуговица для большей предосторожности), ничего не было… ничего!

Но онъ ошибся…

Портфель оказался въ правомъ карманѣ, не глубокомъ, и торчалъ на половину наружу. Первымъ дѣломъ было, конечно, взять этотъ портфель и осмотрѣть… Развернувъ его, Алексѣевъ ахнулъ и чуть не закричалъ. Половины денегъ, около трехсотъ долларовъ, не оказывалось. А вмѣстѣ съ ними исчезъ билетъ, взятый изъ Нью-Іорка во Францію туда и обратно.

Молодой человѣкъ бросился къ звонку. Черезъ двѣ минуты передъ нимъ стоялъ лакей, котораго онъ видѣлъ вчера.

— Мистеръ Дикъ, — воскликнулъ Алексѣевъ, — гдѣ онъ? Онъ въ сосѣднемъ номерѣ?

— Никакъ нѣтъ! — отозвался служитель. — Онъ уѣхалъ.

— Когда онъ вернется? Онъ не сказалъ?

— Не могу знать! Вамъ это должно быть лучше извѣстно. Онъ сказалъ, что приблизительно черезъ мѣсяцъ или два.

— Какъ черезъ мѣсяцъ или два?! — заоралъ Алексѣевъ.

Лакей очень удивился и, на вопросы иностранца, объяснилъ, что мистеръ Дикъ еще съ вечера быстро уложился и выѣхалъ изъ гостиницы, расплатившись еще вчера утромъ за послѣднюю недѣлю. Онъ объяснилъ, что ѣдетъ въ Нью-Іоркъ, и при этомъ велѣлъ кланяться господину Аксиксо…

— Очень мудрено онъ назвалъ васъ, онъ приказалъ кланяться вамъ и благодарить! — прибавилъ лакей.

— И благодарить?!. — вскрикнулъ Алексѣевъ.

— Точно такъ-съ!

— Да, вѣдь, онъ меня… — закричалъ молодой человѣкъ и не договорилъ.

Онъ хотѣлъ сказать «онъ меня ограбилъ», но что-то остановило его…

«Разумѣется», — думалъ онъ, мгновеніе спустя, — «мошенникъ бѣжалъ съ деньгами и, конечно, не поѣдетъ въ Нью-Іоркъ, а уѣхалъ въ свой Лондонъ. Но тогда зачѣмъ же укралъ онъ у меня мой билетъ? Зачѣмъ же онъ, въ качествѣ мошенника, не укралъ всѣ деньги, а оставилъ мнѣ больше половины?..»

И молодой человѣкъ, схвативъ себя за голову, произнесъ:

— Съ ума сойти можно!..

IX.

«Да… Вотъ не думалъ я снова отправиться въ Америку. Что дѣлать? Я исполняю святую обязанность отца. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, я — подлецъ предъ самимъ собой. Безчестно остался на этомъ свѣтѣ, чтобы ѣздить между Старымъ и Новымъ»…

Такъ думалъ и острилъ мистеръ Дикъ на пароходѣ среди океана на полпути между Шербургомъ и Нью-Іоркомъ.

И, еще не находясь въ своемъ городѣ, онъ уже зналъ много подробностей о банкирскомъ домѣ Дикъ и К^о. Изъ разговоровъ и разспросовъ американцевъ-пассажировъ на пароходѣ онъ узналъ, что кредитъ даже подорванъ вслѣдствіе всякихъ слуховъ, а, главное, вслѣдствіе подозрѣнія, что самъ банкиръ, если не окончательно сошелъ съума, то все-таки не вполнѣ нормальный человѣкъ. Главнымъ основаніемъ этого убѣжденія, конечно, служило исключительно только то, что мистеръ Дикъ сидитъ безвыходно дома и за столомъ въ своемъ кабинетѣ.

По пріѣздѣ въ Нью-Іоркъ мистеръ Вильямъ остановился въ небольшой гостиницѣ по близости отъ своего, дома, конечно, подъ вымышленнымъ именемъ и тотчасъ же послалъ комиссіонера вызвать къ себѣ Тома, камердинера банкира Дика. Онъ приказалъ комиссіонеру передать Тому, что его проситъ явиться на свиданіе одинъ изъ друзей мистера Дика и по важнѣйшему дѣлу, слѣдовательно, немедленно.

Старикъ Томъ очень удивился, однако, тотчасъ же собрался.

Войдя въ номеръ неизвѣстнаго господина, Томъ чуть не лишился чувствъ отъ потрясенія… Передъ нимъ былъ его дорогой баринъ, котораго онъ считалъ на томъ свѣтѣ.

Когда старикъ успокоился, овладѣлъ собой, мистеръ Дикъ заставилъ его сѣсть, положивъ обѣ руки ему на плечи и усадивъ его почти силкомъ передъ собой. Затѣмъ онъ приказалъ Тому разсказывать:

— Но прежде всего, — воскликнулъ Дикъ, — скажите мнѣ, добрый мой Томъ, кто тотъ мерзавецъ, который, сидя въ моемъ кабинетѣ, выдаетъ себя за меня?

— Ахъ, сэръ, не надо называть ее такъ. Она даже не стоитъ этого эпитета.

— Кто она? Это — женщина?!. — изумился Дикъ. — Переодѣтая мужчиной женщина!

— Нѣтъ, сэръ… Вспомните! Она… она… Вы сами когда-то ее заказали.

— Кукла! Ай! — вскрикнулъ Дикъ. — Стало быть, пока былъ въ Европѣ подложный самоубійца, здѣсь, въ Нью-Іоркѣ, былъ тоже подложный банкиръ! Разсказывайте, Томъ! Разсказывайте все подробно!

И Томъ разсказалъ все… Интереснаго во всемъ оказалось достаточно, а одна подробность имѣла даже огромное значеніе. Томъ объяснилъ, что не далѣе, какъ наканунѣ, было рѣшительное объясненіе между г-жей Дикъ и злодѣемъ Германомъ. Такъ какъ она отвѣчала отказомъ, то онъ пригрозилъ тотчасъ же заявить властямъ обо всемъ, что уже полгода происходитъ въ банкирской конторѣ, якобы по кознямъ и коварству самой мистриссъ Дикъ.

— Но можете-ли вы что-нибудь мнѣ сказать, дорогой Томъ, — спросилъ Дикъ, — про самое главное? Въ какомъ положеніи дѣла? Можно ли еще что-либо поправить? Я знаю, что кредитъ подорванъ. Но насколько? Вся сила въ этомъ… Ждать-ли, что на-дняхъ всѣ кліенты бросятся требовать свои вклады и придется прекратить платежи, или еще до этого далеко?

Томъ потупился, какъ бы смущаясь, и затѣмъ заговорилъ тихо:

— Я долженъ, сэръ, повиниться передъ вами въ поступкѣ не совсѣмъ благовидномъ, строго судя, и въ особенности, глядя со стороны. Но въ дѣйствительности это — поступокъ, на который я рѣшился не ради себя, а изъ любви къ вашей супругѣ и дѣтямъ. Помните-ли вы, что когда-то вы мнѣ дали ключъ отъ той двери, черезъ которую вы являлись по ночамъ или рано утромъ, а равно дали ключъ отъ желѣзнаго шкафа, гдѣ хранились всѣ деньги и документы? Помните-ли вы, что эти два ключа у меня?

— Еще бы! Отлично помню! Вы пользовались, Томъ, полнымъ моимъ довѣріемъ. Я вѣрилъ въ васъ больше, чѣмъ въ себя самого.

— Ну, вотъ, эти два ключа, которые послѣ вашего исчезновенія и якобы самоубійства мнѣ слѣдовало передать предполагаемой вдовѣ, — это было-бы честнымъ поступкомъ, — но я этого не сдѣлалъ съ умысломъ. Я оба ключа оставилъ у себя и до сихъ поръ пользуюсь ими…

— Какимъ образомъ?

— Черезъ эту дверь я ночью вхожу въ ваши комнаты и контролирую все, что могу. Другимъ ключомъ я отпираю шкафъ и всякій день слѣжу за тѣмъ, что въ немъ происходитъ.

— Какая цѣль во всемъ этомъ?

— Цѣль была. Но, надѣюсь, теперь она рушится сама собой. Цѣль была обокрасть этотъ шкафъ, украсть въ одну ночь все, что тамъ находится.

— Томъ, я не вѣрю этому! — воскликнулъ Дикъ.

— Нѣтъ, вѣрьте! Я вамъ даю честное слово, что цѣль моя была въ извѣстный моментъ явиться и захватить все, что имѣется въ шкафу, но съ тѣмъ, чтобы все это припрятать до поры, до времени, и все до послѣдняго гроша передать мистриссъ Дикъ. Я всегда подозрѣвалъ г. Германа и рѣшился, если онъ захочетъ погубить вашу семью, спасти ее цѣною преступленія. Но какого? Обокрасть вора, чтобы два раза украденное возвратить владѣльцамъ. Клянусь, что я не взялъ бы себѣ ни единаго гроша.

— Дорогой мой! Я вѣрю… вѣрю! Спасибо вамъ за все… Но скажите, много ли въ шкафу? Какая сумма? — спросилъ Дикъ тревожно.

— Неизмѣримо больше, чѣмъ бывало при васъ! — отвѣтилъ Томъ. — Зачѣмъ г. Германъ, оттягивая разные платежи и этимъ подрывая кредитъ, биткомъ набивалъ шкафъ — этого я не знаю! Могу только догадываться, что онъ хотѣлъ реализовать капиталъ, чтобы въ извѣстный моментъ присвоить его. себѣ. И я думаю, что эта минута теперь наступаетъ, и вы являетесь какъ разъ во время.

— Но сколько же, однако, можетъ быть въ шкафу?

— Много болѣе двухъ милліоновъ… почти три.

— Что?.. — вскрикнулъ Дикъ.

— Около трехъ милліоновъ, говорю вамъ!

— Наличностью?

— Да, наличностью!

— Это безсмысленно. Держать въ шкафу столько… Не можетъ быть, Томъ!

— Совершенно вѣрно! Шкафъ переполненъ всякими бумагами, которыхъ на всѣхъ полкахъ и во всѣхъ ящикахъ цѣлыя кучи. Вы сами лично тотчасъ можете въ этомъ убѣдиться.

— Да, да! И скорѣй, Томъ, скорѣй! Принеси мнѣ скорѣй ключи!

— Черезъ полчаса они будутъ у васъ.

И въ тотъ-же день, но уже послѣ полуночи, мистеръ Дикъ тайно приблизился пѣшкомъ къ своему дому, осторожно поднялся по особой лѣстницѣ со двора, отворилъ небольшую дверь карманнымъ ключомъ и черезъ нѣсколько мгновеній оказался въ своемъ кабинетѣ, гдѣ такъ давно не бывалъ. Не думалъ онъ въ Парижѣ, что снова увидитъ себя у себя.

Отворивъ другимъ ключомъ огромный желѣзный шкафъ, мистеръ Дикъ, несмотря на то, что былъ уже предупрежденъ, все-таки невольно ахнулъ. Дѣйствительно, шкафъ никогда не бывалъ такъ переполненъ деньгами, какъ теперь. Очевидно, что Германъ умышленно и съ особой цѣлью реализовалъ, насколько могъ.

— Негодяй! — невольно выговорилъ Дикъ. — Но теперь вся сила въ томъ, какъ хитрѣе повести дѣло. Конечно, надо скорѣй. Но надо тоже, чтобы Германъ былъ наказанъ за свое коварство.

Когда Дикъ уже былъ у себя и предъ шкафомъ, Томъ, по его порученію, отправился къ барынѣ, чтобы со всякаго рода предосторожностями приготовить ее къ происшедшему. Узнать сразу и перенести такое невѣроятное извѣстіе, хотя и радостное, могло быть все-таки въ извѣстномъ смыслѣ опаснымъ.

X.

Томъ, войдя къ барынѣ, волновался и не зналъ, съ чего начать. Ему приходилось ей доложить:

— Мистеръ Вильямъ Дикъ проситъ васъ пожаловать къ нему.

Но, если-бы Томъ прямо сказалъ эту фразу, войдя около полуночи, то, конечно, мистриссъ Дикъ испугалась бы, а затѣмъ она приказала бы людямъ его увести, а на утро отправить въ спеціальную больницу.

Для того, чтобы исполнить порученіе барина, не прослывъ за безумнаго, но и не поразивъ на смерть барыню, бѣдному Тому приходилось, какъ говорятъ французы, une mer à boire — выпить море. Заранѣе обдумавъ все, обсудивъ все со всѣхъ сторонъ, Томъ рѣшилъ начать «съ Адама» да, вдобавокъ, еще не въ повѣствовательной формѣ, а видѣ философствованія.

— Вспомните, сударыня, — заговорилъ онъ вдругъ, — время, счастливое время, когда дорогой нашъ и геніальный мистеръ Вильямъ Дикъ былъ здѣсь съ вами, а я имѣлъ несказуемую честь ему служить, одѣвать, раздѣвать и… и…

Бѣдный старикъ смолкъ, перевелъ духъ, а затѣмъ, доставъ носовой платокъ, обтеръ себѣ лицо и лысину. Онъ уже сильно вспотѣлъ въ самомъ началѣ «питія моря». Что же будетъ дальше? Положеніе бѣднаго Тома было одно изъ самыхъ затруднительныхъ

Онъ началъ снова что-то говорить, вѣрнѣе, началъ что-то размазывать… Мистриссъ Дикъ невольно прервала вѣрнаго и любимаго слугу восклицаньемъ, искреннимъ и тревожнымъ:

— Что съ вами, Томъ? Вы нездоровы?..

— Нѣтъ-съ, здоровъ, какъ никогда!

— Стало быть, что-нибудь случилось съ вами?

— Да-съ… случилось… но не со мной лично…

— Особенное? Важное? Насъ касающееся?

— Совсѣмъ особенное и важное. За всю мою жизнь и вашу жизнь такого у насъ не бывало. За всю жизнь всѣхъ нынѣ живущихъ въ Нью-Іоркѣ врядъ-ли таковое бывало часто… Можетъ быть, разъ въ десять лѣтъ.

— Говорите скорѣе, Томъ, — взволновалась женщина и, видя, что старикъ медлитъ, будто не знаетъ, какъ выразиться, она засыпала его вопросами, разумѣется, касавшимися дочери, затѣмъ Германа, а затѣмъ банкирской фирмы и дѣлъ вообще.

Томъ на все отвѣчалъ отрицательно, но, наконецъ, самъ сталъ снова спрашивать:

— Давно-ли мистеръ Вильямъ исчезъ?

— Болѣе полугода, Томъ.

— И онъ оставилъ вамъ письмо?

— Да.

— Въ которомъ заявилъ о своемъ намѣреніи покончить съ собой?

— Ну, да, да! Я не понимаю этихъ вопросовъ.

— И съ тѣхъ поръ, съ минуты исчезновенія барина, вы не имѣли о немъ никакихъ извѣстій?

— Вы знаете сами, Томъ, что онъ — человѣкъ слова. Онъ сказалъ въ письмѣ, что покончитъ съ жизнью. Стало быть…

— Ну, а если бы добрый баринъ рѣшилъ вдругъ не исполнять своего слова? Если бы… еслибы мистеръ Вильямъ вдругъ оказался живъ?..

— Полноте, Томъ! Вы опять за старое? Вы вою жизнь способны будете мечтать, какъ ребенокъ! Это даже вредно, добрый Томъ… И я уже боюсь, что…

— Но, сударыня, теперь не то… Прежде я мечталъ, теперь… теперь я не мечтаю, а говорю вамъ, что баринъ живъ, По-моему, онъ живъ.

— Какія у васъ на это доказательства? — почти разсердилась г-жа Дикъ. — Никакихъ! Вы рехнулись…

— Доказательства, что мистеръ Вильямъ живъ, на-лицо!.. — торжественно произнесъ Томъ.

— Ну, сошли съ ума!.. Я этого ожидала!..

— Нѣтъ-съ! Я боюсь васъ испугать, а то бы я доказательство это сейчасъ представилъ или попросилъ бы васъ встать, и доказательство, которое, слава Богу, въ добромъ здоровьѣ, самимъ…

И Томъ смолкъ, не зная, что говоритъ, а затѣмъ онъ вдругъ произнесъ:

— Сударыня, я боюсь васъ испугать, иначе я бы вамъ сказалъ, что мистеръ Вильямъ живъ и… и находится здѣсь въ домѣ, у себя въ кабинетѣ… и проситъ васъ… къ нему пожаловать. Но я не говорю этого!.. Нѣтъ! Я не утверждаю! Потому что боюсь васъ испугать…

— Томъ, неужели вы не сумасшедшій? Неужели…

— Нѣтъ съ!

— Мистеръ Дикъ живъ?!.

— Да-съ… Живехонекъ…

— И здѣсь? У себя? Вернулся?

— Да-съ.

— И я сейчасъ могу его видѣть?

— Да-съ.

Мистриссъ Дикъ перемѣнилась въ лицѣ и откачнулась на спинку кресла. Она тяжело дышала, а сердце стучало молотомъ. Кто-то говорилъ ей:

«Старикъ слуга сошелъ съ ума и тебя свелъ съ ума, потому что и ты будто ужъ повѣрила!»

Это говорилъ не человѣкъ, а ея собственный разумъ, пораженный, боровшійся, растерявшійся…

Конечно, сразу узнать, что близкій человѣкъ, котораго считаютъ мертвымъ, здравствуетъ на свѣтѣ и даже находится рядомъ у себя въ комнатахъ, хоть кого можетъ поразить чуть не на смерть.

Однако, г-жа Дикъ оказалась болѣе энергичной натурой, нежели можно было предполагать. Благодаря этому, въ часъ времени старикъ Томъ удачно исполнилъ трудное порученіе барина и приготовилъ барыню къ послѣднимъ словамъ:

— Мистеръ Дикъ у себя и желаетъ васъ видѣть!

И только при этихъ послѣднихъ словахъ г-жа Дикъ, какъ бы вполнѣ повѣривъ дѣйствительности, схватила себя за голову, но затѣмъ черезъ минуту, уже спокойная, радостная быстро шла въ комнаты мужа.

Свиданіе произошло такъ, какъ подобаетъ благовоспитаннымъ и уважающимъ другъ друга пожилымъ супругамъ. Мистеръ Дикъ крѣпко пожалъ руку мистриссъ Дикъ и справился объ ея здоровьѣ, причемъ заявилъ, что самъ чувствуетъ себя отлично. Разумѣется, онъ объяснилъ, что является нежданно и негаданно даже для самого себя. Цѣль — разстроить ухищренія коварнаго злодѣя. Иначе онъ былъ бы теперь не въ Старомъ свѣтѣ и не въ Новомъ, а въ третьемъ, именуемомъ «тѣмъ».

Около двухъ часовъ проговорили супруги, и часа въ три ночи все было рѣшено. Г-жа Дикъ подробно заучила и знала, что она должна дѣлать на утро. Однако, вернувшись къ себѣ, женщина не пошла среди ночи будить Алису, чтобы не перепугать ее невѣроятно радостной вѣстью. Она рѣшила посвятить дочь въ тайну воскресенія отца изъ мертвыхъ только на утро.

Мистеръ Дикъ, съ своей стороны, въ то-же время осторожно возвратился въ гостиницу, никѣмъ незамѣченный.

XI.

На другой день, въ тотъ часъ, когда вся контора была переполнена служащими и публикой, старикъ Томъ явился къ управляющему банкирскимъ домовъ и вѣжливо доложилъ, что г-жа Дикъ проситъ г. Германа немедленно пожаловать къ себѣ.

Лицо Тома было такое радостное и даже счастливое, что Германъ, приглядѣвшись къ камердинеру, тоже просіялъ. Онъ понялъ, что старикъ-слуга догадывается, зачѣмъ вызываетъ его барыня, и, любя семью, радуется, что все обойдется благополучно.

— Дѣло очень важное? — спросилъ онъ у Тома, какъ бы заигрывая.

— Да, г. Германъ, дѣло крайне важное! Важнѣе такого у насъ никогда и не бывало да и не будетъ.

— Вы все знаете, Томъ? — засіялъ Германъ и лицомъ и лысиной.

— Все знаю…

— Стало быть, мистриссъ Дикъ образумилась и соглашается?

— Соглашается, г. Германъ, на то, что я ей посовѣтовалъ.

— Вы совѣтовали? — удивился управляющій.

На лицѣ Тома отразилось что-то особенно лукавое, но Германъ этого не замѣтилъ.

— Точно такъ-съ! По моимъ убѣдительнымъ просьбамъ она, наконецъ, рѣшилась, и черезъ нѣсколько минутъ вы узнаете вашу судьбу! — шалилъ счастливый старикъ.

— Какъ я вамъ благодаренъ, Томъ! — вскрикнулъ Германъ. — Думалъ-ли я найти въ васъ такого… такого… не знаю, какъ и сказать!

— Именно-съ! И даже мудрено вамъ сказать! Мудренѣе, чѣмъ кому-либо! Что бы вы ни сказали, вы можете ошибиться. Пожалуйте!

Германъ быстро поднялся, взялъ нѣкоторыя бумаги со стола, заперъ ихъ въ ящики и двинулся въ аппартаменты г-жи Дикъ.

Женщина встрѣтила завѣдывающаго дѣлами конторы, сидя въ большомъ креслѣ. Лицо ея было тоже, какъ и у Тома, особенно радостное… Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, она холодно посмотрѣла на управляющаго и еще холоднѣе заговорила, процѣживая каждое слово:

— Я должна объявить вамъ, г. Германъ, мое рѣшеніе, принятое безповоротно!

Такъ какъ въ это мгновеніе Германъ собирался сѣсть въ кресло, то г-жа Дикъ вдругъ прибавила быстрѣе:

— Не трудитесь садиться! Мнѣ надо вамъ сказать только съ десятокъ словъ.

Удивленный Германъ остался на ногахъ и съ изумленіемъ глядѣлъ на женщину.

— Мое рѣшеніе я попрошу васъ исполнить немедленно, въ противномъ случаѣ я приму законныя мѣры, чтобы вы его исполнили. Вы должны сію минуту, не откладывая дѣла хотя бы на пять минутъ, начать сдавать всѣ дѣла г. Алексону, который уже для этого именно вернулся изъ Европы. Я назначаю его завѣдывающимъ конторой, а васъ увольняю въ полную отставку.

Германъ стоялъ истуканомъ, мысленно повторялъ самому себѣ слышанныя слова, которыя хорошо слышалъ, но все-таки никакъ не могъ понять ихъ смысла. Наконецъ, онъ расхохотался, сѣлъ въ кресло противъ женщины и отъ смѣха не могъ выговорить.

— Почтеннѣйшая мистриссъ Дикъ, скажите мнѣ: вы сошли съ ума или въ здравомъ разсудкѣ?

— Я не желаю слышать отъ васъ дерзостей! Прошу васъ встать и удалиться, и немедленно сдавать дѣла. Я назначаю Алексона на ваше мѣсто.

— Ну, въ такомъ случаѣ, выслушайте! Я дѣлъ никакихъ сдавать не стану, но и ничего не скажу никому. Даю вамъ еще сутки на размышленіе. Завтра утромъ, если я не получу удовлетворительнаго отвѣта отъ васъ или отъ миссъ Алисы и не буду немедленно объявленъ ея женихомъ, то я отправляюсь въ полицію, привожу съ собой вмѣстѣ всѣ власти, которыя только могу съ собой прихватить, и объясню все, т.-е. всѣ ваши подлоги и махинаціи. Я покажу имъ куклу на ея мѣстѣ передъ рабочимъ столомъ, покажу тоже совершенно пустой шкафъ, гдѣ нѣтъ даже одной тысячи долларовъ въ наличности, когда бы слѣдовало имѣть полмилліона… И въ эту пору, почтеннѣйшая мистриссъ Дикъ, вы будете уже арестованы и отведены въ предварительное заключеніе. Вотъ мое послѣднее слово!

Германъ всталъ и насмѣшливо раскланялся.

— Мое же послѣднее слово, — отозвалась г-жа Дикъ: — чтобы вы немедленно передавали дѣла. Я вамъ даю честное слово, что завтра утромъ я сама обращусь къ властямъ, чтобы васъ силой принудили избавить банкирскій домъ отъ вашего присутствія и вашихъ мошенническихъ манипуляцій.

— Вы сошли съ ума! — прокричалъ Германъ. — Больше я ничего не могу сказать. Вы — женщина; дѣла не знаете и ничего не понимаете! Вы воображаете, что вы не совершали подлоговъ, что вы не будете судимы и осуждены. Вы… извините… вы — глупѣйшая женщина. Но передъ вами сутки, чтобы одуматься! Наконецъ, посовѣтуйтесь съ кѣмъ-нибудь… съ умными людьми, съ тѣмъ же Алексономъ, который, хотя и русскій, но не дуракъ, — хотя бы уже и потому, что сумѣлъ приглянуться вдовѣ.

— Прошу васъ выйти вонъ! — отозвалась г-жа Дикъ, нисколько не волнуясь, а будто забавляясь.

— Вы — сумасшедшая!!. По лицу видно…

— Если вы не выйдете сію минуту добровольно, то я позову людей, Чтобы васъ вывели! — уже строго произнесла г-жа Дикъ, вставая и указывая на дверь.

Германъ громко, но дѣланно разсмѣялся и быстро вышелъ вонъ.

За весь день, повидимому, въ банкирской конторѣ не произошло ничего особеннаго. Служащіе замѣтили только, что г. Германъ нѣсколько взволнованъ, придирчивъ, угрюмъ, но причинъ этого никто, конечно, не зналъ. Одновременно всѣ замѣтили, что молодой человѣкъ, ѣздившій во Францію и вернувшійся поутру, уже былъ принятъ г-жей Дикъ и былъ чрезвычайно доволенъ своимъ путешествіемъ или же пріемомъ… Но съ нимъ уже происходило что-то совсѣмъ особенное. Всѣ ясно видѣли, что лицо его сіяетъ. Равно всѣ обратили вниманіе на то, что онъ рѣзко, почти невѣжливо, отвѣчалъ самому управляющему, вышедшему и что-то спросившему у него. Наконецъ, въ сумерки Германъ снова вышелъ, суровый и, обратясь къ Алексѣеву, произнесъ тихо, но будто зловѣще, такъ что всѣ служащіе были удивлены:

— Я бы желалъ съ вами объясниться, г. Алексонъ, по одному вопросу.

— Говорите. Слушаю! — сухо отозвался тотъ.

Германъ пытливо и удивленно глянулъ ему въ лицо, а затѣмъ холодно прибавилъ:

— Пройдемте за мной въ кабинетъ.

— Зачѣмъ?

— Что?

— Я говорю: «зачѣмъ»?

— Что-о?!. — протянулъ изумленно Германъ.

— Не понимаю васъ. Вы говорите, чтобы я прошелъ за вами къ вамъ…

— Ко мнѣ въ кабинетъ! — крикнулъ Германъ.

— А я отвѣчаю: зачѣмъ? — гораздо громче, но все-таки спокойно отозвался Алексѣевъ.

Германъ, какъ умный и хитрый человѣкъ, сразу понялъ и сказалъ себѣ:

«Что-то есть», — затѣмъ онъ улыбнулся и прибавилъ мысленно: — «младенцы! Хотятъ бороться со мной. Агнцы!»

— Я васъ прошу пройти ко мнѣ, чтобы объясниться но одному простому, но важному дѣлу, — сказалъ онъ повелительно, какъ начальникъ.

— Вы можете объясняться здѣсь.

— Нѣтъ! Вы не знаете, въ чемъ дѣло, и не можете судить. Здѣсь при постороннихъ я не могу объясняться.

— Извините, — отвѣтилъ Алексѣевъ: — между мной и вами нѣтъ и не можетъ быть никакихъ тайнъ или секретовъ. Все, что вы имѣете мнѣ сказать, вы можете говорить публично. Стало быть, соблаговолите сказать, что вамъ отъ меня нужно, здѣсь.

Германъ разинулъ ротъ и стоялъ истуканомъ. Вся контора, приглядываясь и прислушиваясь, ликовала. Голосъ Алексѣева звучалъ спокойно, съ достоинствомъ, голосъ Германа былъ озлобленный, шипящій гнѣвомъ.

— Тѣмъ хуже… хуже для васъ, г. Алексонъ! Если вы желаете, чтобы я объяснился здѣсь при постороннихъ, то извольте… Я желаю знать, въ какія отношенія вы вступили съ мистриссъ Дикъ? Вы говорите, что пріѣхали сегодня утромъ, а вы… вы сами вчера вышли отъ нея въ три часа ночи.

— Мистеръ Германъ или сумасшедшій, или дуракъ!

— Какъ вы смѣете!.. Молокососъ!

— Мистеръ Германъ, повторяю я, или дуракъ, или человѣкъ, лишившійся ума!

— Я васъ прикажу сейчасъ выкинуть на улицу! — прохрипѣлъ Германъ.

— Тогда я васъ застрѣлю. Даю честное слово!

Между тѣмъ, всѣ уже давно повскакали съ своихъ мѣстъ, а болѣе важные служащіе приблизились къ спорящимъ.

— Успокойтесь, мистеръ Германъ! — сказалъ одинъ изъ нихъ. — А вы, мистеръ Алексонъ, возьмите ваше слово назадъ.

— Никогда! — гордо и рѣзко отозвался Алексѣевъ.

— Завтра вы сюда въ контору не явитесь. Слышите! — крикнулъ Германъ. — Сегодня получайте расчетъ. И чтобы я васъ болѣе здѣсь не видалъ!

— Извините! Мнѣ этого недостаточно. Вы — не патронъ фирмы. Я уйду, если услышу это приказаніе изъ устъ самого мистера Дика.

— Что-о?!. — протянулъ Германъ.

— Я велю о себѣ доложить патрону и объясню ему, какой былъ между нами разговоръ, что вы себѣ позволили, и какое оскорбленіе и кого именно… заставило меня выразиться рѣзко.

— Но вы знаете, что мистеръ Дикъ никогда никого, кромѣ меня, не принимаетъ, — какъ то болѣе робко заговорилъ Германъ.

— Я настою, чтобы онъ меня принялъ. Я силой войду въ его кабинетъ.

— Но это… это — самонадѣянность, за которую…

— Я желаю слышать изъ устъ самого патрона приказъ подать въ отставку! — проговорилъ, растягивая слова, Алексѣевъ.

— Увидимъ! — произнесъ Германъ какъ-то странно и, будто побитый пѣтухъ, побѣжалъ рысью къ себѣ въ кабинетъ.

Служащіе обступили своего товарища Алексона, котораго всѣ любили, и стали совѣтовать ему просить прощенія, а не надѣяться на патрона.

— Онъ же не въ своемъ умѣ! — говорили всѣ.

— Неправда! Онъ въ своемъ умѣ и вскорѣ докажетъ, что…

Алексѣевъ запнулся и прибавилъ:

— Да! Да! Успокойтесь! Не я, а Германъ вылетитъ на улицу.

Всѣ были удивлены.

Между тѣмъ, Германъ, привязавшійся къ молодому человѣку, дѣйствовалъ на основаніи страннаго обстоятельства.

Служащій въ конторѣ, пріѣхавшій якобы сегодня изъ Стараго свѣта, еще вчера вечеромъ просидѣлъ у мистриссъ Дикъ до трехъ часовъ ночи и, конечно, при этомъ могъ бесѣдовать и съ красавицей Алисой.

Шпіонъ Германа не видѣлъ въ лицо человѣка, осторожно выходящаго ночью изъ дома, но почему-то вообразилъ, что это — Алексонъ, и доложилъ управляющему.

Въ дѣйствительности, судьба Алексѣева съ той минуты, что онъ былъ обокраденъ милліонеромъ, да еще собственнымъ патрономъ, была, по счастью, самая благополучная и становилась почти сказочной по удачѣ.

Чрезъ два часа послѣ пробужденія Алексѣевъ уже досталъ въ Парижѣ у пріятеля денегъ. Въ сумерки онъ уже выѣхалъ въ дилижансѣ въ Сенъ-Назеръ. Когда Дикъ вступилъ на палубу парохода въ Шербургѣ, Алексѣевъ уже былъ въ одной милѣ отъ береговъ Франціи и Стараго Свѣта. Однако, молодой человѣкъ пріѣхалъ позднѣе своего грабителя и тотчасъ узналъ отъ мистриссъ Дикъ, что его патронъ явился спасти все и всѣхъ, а, главное, онъ любитъ и уважаетъ того человѣка, котораго въ Парижѣ подпоилъ и ограбилъ… А что изъ этого можетъ воспослѣдовать — понятно… Вора нельзя назвать зятемъ, а обворованнаго, конечно, можно, — и тѣмъ паче, когда самъ же и обворовалъ его.

XII.

Въ тотъ же вечеръ часовъ около десяти мужская фигура осторожно поднялась по задней лѣстницѣ, отворила маленькую дверь въ комнаты банкира и засвѣтила огонь. Это былъ Германъ.

Нѣсколько минутъ спустя послѣ него, въ ту же дверь, оставленную растворенной, появился его лакей, близкое, преданное ему лицо. Онъ несъ большихъ размѣровъ ящикъ или дорожный сундучекъ. Германъ отворилъ желѣзный шкафъ. Бумаги всякаго рода, даже разныхъ цвѣтовъ, кипами стали переходить изъ шкафа въ сундукъ.

Черезъ четверть часа Германъ вмѣстѣ съ лакеемъ спустились по той же лѣстницѣ, неся сундукъ, туго набитый, и прошли въ квартиру управляющаго конторой. Поставивъ его подъ кровать, они взяли другой, нѣсколько меньшихъ размѣровъ, и снова тѣмъ же путемъ вернулись въ комнаты и къ желѣзному ящику. Здѣсь опять произошло то же самое, и за исключеніемъ золота, всего на 500 или 600 долларовъ, нарочно оставленнаго, шкафъ опустѣлъ совершенно.

Второй сундукъ былъ точно такъ же переправленъ въ квартиру Германа и такъ же поставленъ подъ его кровать.

— Я вполнѣ надѣюсь на тебя! — выговорилъ Германъ. — И помни, что крупная сумма будетъ принадлежать тебѣ за услугу и соблюденіе тайны, и ты будешь богатымъ человѣкомъ.

— Знаю, г. Германъ! Полагайтесь вполнѣ!

Между тѣмъ, оба человѣка, орудовавшіе въ продолженіе болѣе получаса, не знали, что за ними все время наблюдаетъ старый Томъ.

Когда оба сундука были уже перенесены въ квартиру Германа, Томъ бросился въ гостиницу, гдѣ его нетерпѣливо ждалъ Дикъ. Вбѣжавъ въ его номеръ, онъ заявилъ:

— Унесли! Вы были правы! Сейчасъ унесли.

— Хорошо! Теперь, дорогой Томъ, дѣлать нечего, всю ночь простойте на часахъ, чтобы знать навѣрное, что сундуки вѣрно находятся въ его квартирѣ. Но предупредите, какъ я уже говорилъ, ближайшаго полисмена быть готовымъ на случай, если сундуки появятся снова на подъѣздѣ квартиры, чтобы во время захватить ихъ и не давать увозить.

— Будьте спокойны! Иду и всю ночь продежурю во дворѣ, не смыкая глазъ, а на всякій случай возьму съ собой моего внука. Если среди ночи или рано утромъ злодѣй велитъ привести себѣ извозчика, то я немедленно позову полисмена, не ожидая появленія сундуковъ.

— Хорошо. Ступайте! А затѣмъ помните, что, когда я воскликну: «Что же это? Колдовство или дерзкое преступленіе?» — то вы немедленно заявляйте, что знаете… и все кончится побѣдой.

XIII.

На другое утро въ десять часовъ г. Германъ, явившись въ банкъ, тотчасъ же послалъ спросить у г-жи Дикъ, какое ея окончательное рѣшеніе. Черезъ минуту явился въ комнату управляющаго Алексѣевъ и строго заявилъ:

— Г-жа Дикъ приказала вамъ немедленно, тотчасъ же, начать сдавать мнѣ всѣ книги, дѣла и кассу, чтобы къ четыремъ часамъ все было окончено, и чтобы вы могли выйти изъ Конторы въ послѣдній разъ. Если вы не приступите тотчасъ же къ тому, что она требуетъ, то г-жа Дикъ приказала мнѣ немедленно прямо изъ вашей комнаты итти въ полицію и заявить о томъ, что банкирскій домъ не можетъ отъ васъ избавиться, и что вы насильственно остаетесь.

— Это — послѣднее ея слово?

— Самое послѣднее, г. Германъ! Терпѣнію ея и даже моему терпѣнію наступилъ конецъ. Извольте немедленно передать мнѣ тѣ книги, которыя у васъ здѣсь въ столѣ, и начать процедуру сдачи всего, или же я сейчасъ прямо отправляюсь въ полицію.

— Хорошо, я согласенъ! — выговорилъ вдругъ Германъ, усмѣхаясь. — Я сейчасъ пойду къ себѣ на одну минуту взять двѣ книги, которыя у меня на квартирѣ, и вернусь сюда черезъ полчаса, можетъ быть, и черезъ часъ.

Когда Алексѣевъ вышелъ, Германъ нажалъ пружинку. Занавѣска на окнѣ отдернулась, и онъ глянулъ въ кабинетъ. Кукла сидѣла попрежнему на своемъ мѣстѣ, наклонясь надъ столомъ, только поза ея была нѣсколько иная. Профиль не вполнѣ былъ виденъ. Очевидно, старикъ Томъ, вытирая пыль, убирая, передвинулъ кресло и придалъ куклѣ другую позу. Это случалось.

Германъ усмѣхнулся, злобно разсмѣялся и двинулся изъ комнаты, а черезъ полчаса ходьбы уже ораторствовалъ въ главномъ бюро полиціи.

Онъ заявлялъ о томъ, что требуетъ появленія полиціи въ банкирскомъ домѣ Дикъ и К^о, чтобы составить протоколъ. Онъ разъяснилъ все, но, чтобы доказать все, онъ просилъ начальника полиціи пожаловать немедленно въ самый домъ.

Разумѣется, когда полиція, въ числѣ трехъ человѣкъ, появилась въ банкирскомъ домѣ, то произошелъ всеобщій переполохъ. Никто ничего не могъ понять. Германъ пріостановился и громко заявилъ всѣмъ служащимъ, что въ ихъ конторѣ уже давно происходитъ возмутительный обманъ и мошенничество, но сейчасъ все раскроется.

— Я прошу, — прибавилъ онъ, — главныхъ служащихъ пожаловать вмѣстѣ со мной и съ властями въ кабинетъ г. Дика, чтобы узнать, что его тамъ нѣтъ и давно нѣтъ, а вмѣсто него — простая кукла.

Черезъ нѣсколько мгновеній смущенная кучка людей переполнила аппартаменты, нѣкоторые попали случайно даже въ спальню г-жи Дикъ, и, наконецъ, всѣ сошлись и появились въ кабинетѣ банкира.

— Вотъ она! — торжественно воскликнулъ Германъ, впустивъ всѣхъ и указывая на куклу, сидящую за столомъ. — И, вотъ, эта дерзкая выдумка позволяетъ г-жѣ Дикъ совершать подлоги, обманывать своихъ кліентовъ и ихъ обворовывать. Согласитесь, однако, — вскрикнулъ, злобно смѣясь, Германъ, — что эта кукла все-таки сдѣлана замѣчательно хорошо.

И, двинувшись, онъ въ какомъ-то изступленіи или въ азартѣ вцѣпился у плеча въ халатъ куклы. Онъ дернулъ изо всей силы, какъ бы желая въ насмѣшку сошвырнуть ее съ кресла на полъ. Но кукла вдругъ поднялась, обернулась и строго выговорила:

— Что это такое? Что вы? Что вамъ нужно?

Наступило мертвое молчаніе. Всѣ лица были изумлены… Но въ ту же секунду раздался отчаянный крикъ, пронзительный, дикій…

Германъ, какъ бы ужаленный или раненый на смерть, отскочилъ въ сторону и упалъ на полъ…

— Что это? Что это? — въ изступленіи кричалъ онъ безумнымъ голосомъ: — неправда! Неправда! Это — кукла! Кукла!

Общее недоумѣніе и смятеніе не скоро разъяснились.

— Что вамъ угодно? — важно и строго спросилъ мистеръ Дикъ начальника полиціи.

Тотъ, извиняясь, объяснилъ про доносъ.

— Это — полное безуміе! — выговорилъ Дикъ, — и какое оригинальное.

— Конечно, этотъ человѣкъ просто безумный. Теперь я это вижу. Но я долженъ былъ явиться. Я не могъ предположить, что имѣю дѣло съ сумасшедшимъ, — вѣжливо объяснился полицейскій, — кромѣ того, слухи о плохихъ операціяхъ банка уже давно ходятъ въ городѣ. Давно говорятъ, что у васъ въ наличности нѣтъ ничего, что вы вскорѣ должны прекратить платежи. И это точно такъ же побудило меня повѣрить г. Герману.

— А! Если такъ!.. — вскрикнулъ Дикъ, — я докажу вамъ, что дурацкіе слухи эти ни на чемъ не основаны!

Дикъ двинулся къ желѣзному шкафу, отперъ ключомъ, вынутымъ изъ кармана, и распахнулъ дверку настежь… Но самъ-же тотчасъ отступилъ и вскрикнулъ… Шкафъ былъ пустъ.

— Что это?.. Я обокраденъ!.. Что это? Колдовство или самое дерзкое преступленіе?!.

Наступило гробовое молчаніе… Всѣ лица были снова удивленныя. Всѣ повѣрили банкиру, повѣрили, что не было никакой комедіи съ его стороны, что онъ, дѣйствительно, пораженъ отсутствіемъ того, чѣмъ хотѣлъ похвастать. Но среди общаго молчанія вдругъ раздался голосъ:

— Я объясню все!

Это заявлялъ, выступая изъ угла и изъ толпы, старикъ-камердинеръ.

— Позвольте заявить вамъ то, что я видѣлъ собственными глазами, но чего понять не могъ, и только сію минуту сообразилъ. Сегодня ночью черезъ дверь задняго хода видѣлъ…

И Томъ объяснилъ все, что онъ видѣлъ.

— Если шкафъ ограбленъ, — прибавилъ онъ, — то я заявляю, что мы сейчасъ же найдемъ все въ этихъ сундукахъ, которые переносили, и найдемъ все въ квартирѣ г. Германа.

— Неправда! Неправда! Это мое!.. Оно мнѣ принадлежитъ! Я скопилъ все это! — заоралъ Германъ, уже будто привыкшій къ тому, что кукла живая и разговариваетъ по человѣчески.

— Замолчите! — строго крикнулъ полицейскій. Онъ заставилъ стараго слугу снова громко разсказать все, что тотъ видѣлъ ночью.

Томъ опять передалъ то же самое.

— Зачѣмъ же вы не доложили тотчасъ вашему барину такое странное ночное приключеніе?

Томъ не зналъ, что отвѣчать, и шепнулъ:

— Виноватъ!

— Идемте! Ведите насъ въ его квартиру.

— Я вамъ самъ впередъ заявляю, — закричалъ Германъ, — что вы найдете сундукъ съ деньгами. Но они мои. Нахожденіе ихъ не будетъ доказательствомъ, что я ихъ укралъ отсюда. Старикъ лжетъ, клевещетъ… Шкафъ пустъ и былъ давно уже пустъ… Стало быть, если у васъ, г. полисменъ, найдутся въ домѣ деньги, то и они изъ этого шкафа?

— Полноте болтать вздоръ! — разсердился уже начальникъ полиціи, — идемте, идемте!

Всѣ двинулись.

— Стойте! — вскрикнулъ Германъ. — Во имя справедливости, которая всегда царствовала въ Америкѣ… Если деньги, находящіяся у меня, украдены мною отсюда ночью и принадлежатъ г. Дику, то, полагать надо, онъ знаетъ, какая сумма была у него въ шкафу… хотя-бы приблизительно… не считая сотенъ…

— Конечно, знаетъ! — выкликнулъ кто-то изъ толпы: — долженъ знать. Какой же онъ банкиръ, если…

— Такъ спросите у мистера Дика! — торжествуя воскликнулъ Германъ, — какая сумма украдена? Мы увидимъ, окажется-ли та же самая сумма у меня. Если онъ ошибется хотя бы даже на пятьдесятъ, на сто, на двѣсти тысячъ, то я признаю свои же деньги украденными мною. Ну-съ!

— Извольте сказать, сэръ! — обернулся полисменъ къ Дику. — Я нахожу, что онъ правъ.

— Хорошо, — спокойно отозвался Дикъ. — Но я, признаюсь, наизусть не помню… У меня память плохая.

— Ага! Плохая! Что-о?!. — заоралъ Германъ. — Ошибетесь на 400 или 500 тысячъ, и я все таки признаю деньги вашими. Ну-съ!

— Повторяю, у меня память плохая, — отозвался Дикъ. — Но, однако, вся сумма была вчера мною провѣрена и записана. И, вотъ, я могу справиться.

Дикъ вынулъ маленькую книжку изъ кармана, развернулъ и прочелъ громогласно:

— Два милліона семьсотъ восемьдесятъ семь тысячъ девятьсотъ пять долларовъ, сорокъ центовъ.

Германъ схватилъ себя обѣими руками за голову и зашатался.

— Поддержите и держите его! — сказалъ полисменъ. — Идемте, господа!

Чрезъ полчаса сундуки были перенесены обратно. Все было снова переложено въ шкафъ и, конечно, при этомъ сочтено.

Дѣйствительно, съ прибавкой золота оказалась точная цыфра 2,787,905 долларовъ, но 42 цента.

— Странно! — воскликнулъ мистеръ Дикъ, — я не допускалъ ошибки. Да, я забылъ. Это — два цента лишнихъ; я не хотѣлъ ихъ счесть, такъ какъ они очень плохи, потерты. Я хотѣлъ ихъ выкинуть и забылъ.

XIV.

Вѣсть объ удивительномъ скандалѣ въ банкирскомъ домѣ, разумѣется, быстро разнеслась по всему Нью-Іорку. Всѣ удивлялись странной формѣ сумасшествія управляющаго конторой. Вообразить патрона своего куклой и вообразить, что всѣ деньги фирмы (да еще сколько — три милліона!) принадлежатъ ему! Развѣ это не оригинальное сумасшествіе!

Однако, не это всего болѣе удивило всѣхъ янки. Изумились они самому мистеру Дику. Полгода человѣкъ жилъ нелюдимымъ, мизантропомъ, никого къ себѣ не пускалъ и никуда не выходилъ, прослылъ за человѣка спятившаго… и вдругъ онъ оказался умнѣе, пріятнѣе и любезнѣе, чѣмъ когда-либо. А что касается до нелюдимства, то настежь открытыя двери его салоновъ, обѣды и балы чередовались теперь каждый день и заставили не вѣрить прошлому. Ужъ помнилъ-ли самъ Дикъ, — этотъ милый и любезный Дикъ, — что онъ сидѣлъ, запершись въ комнатѣ, одинъ за работой цѣлые шесть мѣсяцевъ?

Чрезъ недѣли двѣ послѣ исторіи въ конторѣ, оригинальной и забавной, Нью-Іоркъ узналъ, что у милліонера будетъ пиръ.

Была объявлена свадьба его красавицы-дочери съ молодымъ конторщикомъ, уже исправлявшимъ, однако, должность управляющаго съ того дня, какъ несчастный Германъ оказался душевно-больнымъ.

Свадьба миссъ Алисы была отпразднована блестящимъ образомъ и стоила пятьдесятъ тысячъ долларовъ, искусно и красиво превратившихся въ пыль, но не въ простую, обыкновенную сѣрую, не въ ту, что вѣтеръ поднимаетъ, а ту, что люди сами пускаютъ и не иначе, какъ въ глаза.

Впрочемъ, эта сумма, которая сама по себѣ могла быть хорошимъ приданымъ, была шестидесятою долею приданаго.

Мистеръ и мистриссъ Алексонъ послѣ свадьбы не уѣхали въ Европу, а только прокатились на Ніагару и вернулись чрезъ мѣсяцъ.

Надъ входомъ въ банкирскую контору публика уже давно читала нѣчто новое. Большія буквы гласили: «Банкирскій домъ Дикъ, Алексонъ и К^о». Новый компаніонъ былъ при этомъ и главнымъ директоромъ банка, подписывающимъ все. Было извѣстно, что первое имя стояло только для проформы. Дѣла банкирской конторы пошли самымъ блестящимъ образомъ.

Бывшій управляющій не былъ судимъ за воровство, ибо былъ признанъ психически больнымъ и содержался въ самомъ лучшемъ сумасшедшемъ домѣ на полномъ иждивеніи Дика, доказавшаго этимъ, какой онъ благородный, добрый и не мстительный человѣкъ.

Однако, послѣ свадьбы, не прошло и пяти дней, какъ однажды рано утромъ Томъ, явившійся будить барина, не нашелъ его въ его постели, а нашелъ на ночномъ столикѣ большой конвертъ на имя мистриссъ Дикъ. Онъ передалъ его тотчасъ барынѣ, конечно, волнуясь и чуя худое.

Г-жа Дикъ тоже съ волненіемъ разорвала конвертъ и прочла точь-въ-точь и буквально то же самое, что тому назадъ болѣе полугода.

Мистеръ Вильямъ снова извѣщалъ жену, что существованіе ему надоѣло и что онъ уѣзжаетъ въ Европу, чтобы окончательно прекратить жизненные платежи, ввидѣ скучныхъ ощущеній.

Мистриссъ Дикъ вздохнула, но была менѣе поражена, чѣмъ когда-то, въ первый разъ. Теперь въ домѣ была счастливая чета, была замужняя дочь и симпатичный, добрый и почтительный зять, ведущій къ тому-же талантливѣйшимъ образомъ банкирское дѣло.

Съ этого дня прошло еще около десяти лѣтъ. Весь Нью-Іоркъ давно зналъ, что Дикъ уѣхалъ въ Европу и пропалъ безъ вѣсти, а можетъ быть даже находится и на томъ свѣтѣ. Объ его письмѣ и намѣреніи покончить съ собой мистриссъ Дикъ не сочла нужнымъ скрывать вполнѣ и говорила это по секрету всѣмъ своимъ пріятельницамъ, у которыхъ были свои пріятельницы.

Однако, былъ одинъ человѣкъ, который изрѣдка говорилъ мистриссъ Дикъ, вздыхая:

— Подождемъ! Кто знаетъ? Можетъ быть, онъ и опять вернется!

Это былъ старикъ Томъ, который глубоко вѣрилъ, что его дорогой баринъ вдругъ снова пришлетъ за нимъ изъ гостиницы или вдругъ очутится утромъ въ своей постели.

— Вѣдь, ключъ отъ двери своихъ комнатъ онъ взялъ съ собой на этотъ разъ! — глубокомысленно разсуждалъ Томъ.

Но черезъ десять лѣтъ по отъѣздѣ Дика старикъ умеръ, не дождавшись возвращенія дорогого барина.

XV.

Черезъ три недѣли послѣ этого дня, когда миссъ Алисса Дикъ стала называться мистриссъ Алексонъ и была еще съ мужемъ на Ніагарѣ, въ одной изъ дешевыхъ парижскихъ гостиницъ въ небольшомъ простенькомъ номерѣ послѣ полудня раздался гулкій двойной выстрѣлъ…

Прибѣжавшіе люди нашли на полу бездыханное тѣло пріѣхавшаго наканунѣ иностранца и два пистолета по бокамъ. Онъ прострѣлилъ себѣ голову заразъ съ двухъ сторонъ. Въ его вещахъ не оказалось ровно-ничего, что могло-бы служить доказательствомъ, кто онъ и откуда…

Такъ одержимый сплиномъ человѣкъ пересталъ быть подложнымъ самоубійцей, а сталъ настоящимъ.