Подлог (Рид, Бусико)/Дело 1868 (ДО)

Подлог
авторъ Чарльз Рид, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Foul Play, опубл.: 1868. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Дѣло», №№ 10-12, 1868.
Роман написан совместно с Дионом Бусико.

Подлогъ.

РОМАНЪ Чарльза Рида и Діона Бусике.

ГЛАВА I.

Бываютъ мѣстности и помѣщенія, которыя, съ перваго взгляда, вытѣсняютъ изъ головы зрителя всякую романтичную мысль; нѣчто подобное представляла столовая мистера Вордло, въ Россельскомъ скверѣ. Это была большая комната, съ больничнозелеными стѣнами, увѣшанными портретами альдермэновъ во весь ростъ; тяжелыя каштановыя занавѣски, кресла изъ краснаго дерева и турецкій коверъ, въ вершокъ толщины. Пополняли украшеніе комнаты, освѣщенной только восковыми свѣчами.

Посреди ея, блестя и искрясь хрусталемъ и серебромъ, стоялъ круглый столъ, за которымъ легко могло бы обѣдать человѣкъ четырнадцать; теперь же на противуположныхъ его концахъ сидѣло два человѣка, казавшіеся столь же приличными, серьезными и неромантичвыми, какъ самая комната. Это были купецъ Вордло и его сынъ.

Вордлo старшій былъ пожилой мужчина, высокаго роста, худощавый, сѣдой, съ круглой головой, короткой шеей, добрыми, карими глазами, скулистыми щеками, выказывавшими твердость характера, и съ блѣднымъ, почти мертвеннымъ цвѣтомъ лица. Съ перваго взгляда видно было, что это человѣкъ желѣзный, а вся его фигура дышала какимъ-то гордымъ, внушающимъ уваженіе достоинствомъ, что къ нему чрезвычайно шло.

Артуръ Вордло походилъ фигурой на отца, а лицомъ на мать, У него были, и до сихъ поръ существуютъ, свѣтлорусые волосы, замѣчательно бѣлый и нѣжный лобъ, блѣдно-голубые глаза, большія уши, изящно-выточенныя черты, нижняя губа значительно короче верхней, подбородокъ овальный, красивый, но нѣсколько вдавшійся, и, наконецъ, прекрасный цвѣтъ лица. Однимъ словомъ, девятнадцать человѣкъ изъ двадцати назвали бы его красивымъ юношей, полагая, что этицъ словомъ они вполнѣ его охарактеризовали.

Оба, отецъ и сынъ, были во фракахъ, по неизмѣнному обычаю этого дома; они сидѣли молча, и это мертвое безмолвіе вполнѣ соотвѣтствовало большой мрачной комнатѣ.

Впрочемъ они молчали не потому, чтобъ имъ не о чемъ было говорить, напротивъ, имъ надо было обсудить очень важный вопросъ, и лишь для этого они обѣдали съ глазу на глазъ; хранили же они молчаніе по двумъ важнымъ причинамъ: во-первыхъ, потому что возвышавшееся посреди стола огромное, серебряное украшеніе мѣшало имъ видѣть другъ друга; во-вторыхъ, передъ ними торчали три живыя помѣхи всякому откровенному разговору: два блестящіе офиціанта и мрачный, но великолѣпный буфетчикъ, которые, двигаясь по комнатѣ тихо, мягко, словно кошки, стерегущія воробушекъ, казались образцами скромности, но въ сущности всѣмъ было извѣстно, что они ничего не пропускали мимо ушей и каждое слово господъ подвергали въ людской самой рѣзкой критикѣ и дерзкимъ насмѣшкамъ.

Наконецъ, эти почтенные лицемѣры удалились, убравъ, по счастью, со стола всѣ излишнія украшенія, и отецъ съ сыномъ, оставшись наединѣ, посмотрѣли другъ на друга тѣмъ знаменательнымъ взглядомъ, который всегда предшествуетъ серьезнымъ, важнымъ разговорамъ; но прежде, чѣмъ приступить къ нему, старикъ Вордло предложилъ сыну попробовать рѣдкаго, стараго портвейна.

Пока молодой человѣкъ наливаетъ себѣ стаканъ вина, познакомимъ читателя съ его прошедшей жизнью.

Пробывъ въ школѣ до пятнадцати лѣтъ и приказчикомъ въ отцовской конторѣ до двадцати двухъ, онъ выказалъ такія блестящія способности, что Джонъ Вордло, которому уже дѣла становились въ тягость, рѣшился передать ихъ совсѣмъ своему сыну; но при этомъ онъ возымѣлъ честолюбивое желаніе, чтобы будущій глава его торговаго дома получилъ университетскій дипломъ. Онъ объявилъ свою волю, и юный Вордло отправился въ Оксфордъ, хотя уже въ продолженіи семи лѣтъ не заглядывалъ въ греческія и латинскія книги. Однако онъ вскорѣ наверсталъ все потерянное съ помощью честнаго пастора Роберта Пенфольда, который отличался рѣдкимъ педагогическимъ талантомъ. Семейство Вордло имѣло особыя права на его услуги, ибо онъ былъ сынъ стараго Майкеля Пенфольда, кассира въ торговомъ домѣ Вордло; онъ не только занимался съ нимъ по одному часу въ день, какъ съ другими своими учениками, но ходилъ къ нему во всякое время дня и принуждалъ его читать книги, самъ читая съ нимъ. Онъ также оказалъ своему другу большую услугу въ одномъ, довольно непріятномъ дѣлѣ. Надо вамъ сказать, что молодой Вордло вмѣлъ счастье или несчастье обладать замѣчательнымъ талантомъ подражанія; его способности въ этомъ отношеніи не имѣли, повидимому, границъ: голосомъ онъ подражалъ всевозможнымъ звукамъ, а перомъ и карандашомъ воспроизводилъ все что угодно. Однажды ночью этотъ юный джентльменъ, подъ вліяніямъ винныхъ паровъ, высовывается въ окно и, увидѣвъ на дворѣ группу разговаривающихъ и курящихъ студентовъ, принимается имъ читать нотацію рѣзкимъ голосомъ мистера Чампіона, вице-президента ихъ коллегіи. Исчерпавъ всѣ доводы, по которымъ они обязаны были разойтись по своимъ комнатамъ и засѣсть за книги, онъ наконецъ воскликнулъ: — «Но, быть можетъ, вы слишкомъ пьяны, чтобъ разбирать чепуху при свѣчкѣ, въ такомъ случаѣ»… и онъ далъ имъ нѣсколько очень двусмысленныхъ совѣтовъ, какъ провести вечеръ — все это тѣмъ же серьезнымъ голосомъ мистера Чампіона, извѣстнаго своею щепетильно-строгою нравственностью. Эта неожиданная юмористическая выходка вызвала громкій хохотъ и общее удовольствіе всѣхъ присутствовавшихъ, кромѣ самого мистера Чампіона, который, стоя у окна, слѣдилъ съ негодованіемъ за этой сценой. На другое утро онъ пожаловался президенту, и ловкій, талантливый Вордло сдѣлалъ огромную ошибку — онъ отрекся отъ своего поступка.

Дѣло было изслѣдовано и вина Вордло вполнѣ обнаружена; президентъ, который сначала съ усмѣшкой отзывался объ этой шуткѣ, теперь, въ виду явной лжи молодого человѣка, сталъ серьезно качать головою; въ коллегіи начали поговаривать о временномъ удаленіи, или даже о совершенномъ исключеніи Вордло. Тогда молодой человѣкъ, грустно понуривъ голову, прибѣгнулъ къ помощи Пенфольда. «Я вѣрно былъ страшно пьянъ, ибо рѣшительно ничего не помню, сказалъ онъ, — я только-что вернулся съ игры въ крикетъ и помню только, что смѣялся съ товарищами, но что я имъ говорилъ — не знаю. Эта исторія мнѣ будетъ стоить очень дорого; если меня даже не исключатъ, а только удалятъ на время, то отецъ мнѣ никогда не проститъ и вмѣсто того, чтобы сдѣлаться его товарищемъ, я останусь навсегда прикащикомъ; кромѣ того онъ узнаетъ, сколько у меня долговъ. Однимъ словомъ, я пропащій человѣкъ». Пенфольдъ ничего не отвѣчалъ, но, крѣпко, пожавъ руку своему юному другу, прямо отправился къ президенту и объяснилъ ему, что его ученикъ, передъ самой исторіей, вернулся съ игры въ крикетъ и потому нельзя было ожидать, чтобъ онъ помнилъ всѣ подробности; къ тому же онъ имѣлъ несчастную привычку и способность подражать всему, что видѣлъ и слышалъ. Однимъ словомъ, краснорѣчивый адвокатъ такъ ловко отстаивалъ своего кліента, что добрый, благородный президентъ видя, что можно найти смягчающія обстоятельства въ этой неблаговидной исторіи, тотчасъ принялъ ихъ во вниманіе и дѣло кончилось тѣмъ, что Артуръ Вордло написалъ мистеру Чампіону оффиціальное извиненіе, отличавшееся ловкостью и изяществомъ коммерческихъ писемъ.

Черезъ полгода послѣ этого происшествія и за двѣ недѣли до начала нашего разсказа, Артуръ. Вордло, хорошо нашпигованный Пенфольдомъ, отправился на экзаменъ и выдержалъ его. Онъ былъ такъ благодаренъ своему учителю за неожиданный успѣхъ, что когда, вскорѣ послѣ того, открылась вакансія на мѣсто пастора блись Оксфорда, то онъ просилъ отца одолжить Роберту Денфольду сумму гораздо болѣе той, которая была необходима на покупку мѣста; однако старикъ Вордло на отрѣзъ ему отказалъ.

Этотъ краткій очеркъ послужитъ ключомъ къ прерванному нами разговору и къ послѣдующимъ событіямъ.

---

— Ну, Артуръ, такъ ты дѣйствительно получилъ дипломъ?

— Нѣтъ, сэръ, я выдержалъ экзаменъ, а дипломъ получу впослѣдствіи; это только денежный вопросъ.

— А! такъ я тебѣ кое-что скажу. Но погоди, ты долженъ меня извинить, я человѣкъ дѣловой. Боже избави, чтобъ я сомнѣвался въ твоихъ словахъ, но не можешь ли ты представить мнѣ какой нибудь документъ, что ты окончательно выдержалъ экзаменъ въ университетѣ?

— Конечно, сэръ, отвѣчалъ молодой Вордло, — у меня есть свидѣтельство.

— Покажи.

Молодой человѣкъ вынулъ изъ кармана и подалъ отцу слѣдующій документъ, писанный по латыни:

«Мы, нижеподписавшіеся, симъ свидѣтельствуемъ, что Артуръ Вордло, изъ коллегіи св. Луки, хорошо отвѣчалъ на предложенные ему вопросы».

Джоржъ Ричардсонъ.

Артуръ Смитъ.
Эдвардъ Мераваль.

"Экзаменаторы".

Старикъ Вордло взялъ свидѣтельство изъ рукъ сына, положилъ его передъ собою и, надѣвъ лорнетъ, сталъ подробно разсматривать, хотя ни слова не понималъ по латыни; однако несмотря на это, а можетъ быть и по этому самому, уваженіе его къ сыну мгновенно возвысилось на 40 или на 45 процентовъ.

— Хорошо, сэръ, сказалъ онъ, — теперь выслушайте меня. Быть можетъ, это былъ стариковскій капризъ съ моей стороны, но я часто видалъ въ свѣтѣ, какую печать кладетъ на человѣка университетъ. Конечно, послать тебя въ 22 года, изъ конторы на школьную скамью, было для тебя тяжелымъ испытаніемъ. Ты блистательно выдержалъ это испытаніе и а горжусь тобою. Теперь моя очередь: съ сегодняшняго дня, съ этой минуты ты мой товарищъ въ старинной фирмѣ Вордло. Мои отчеты будутъ вскорѣ готовы, и актъ о твоемъ вступленіи въ товарищи будетъ тотчасъ заключенъ. Ты вступаешь въ цвѣтущій торговый домъ и, въ сущности, будешь управлять имъ, только переписываясь постоянно со мною; я 45 лѣтъ возился съ этой конторой и усталъ, къ тому же, ты знаешь, я страдаю печенью. Вотсонъ совѣтуетъ мнѣ бросить всѣ дѣла и заботы и отдохнуть на чистомъ воздухѣ.

Онъ остановился на минуту, и молодой человѣкъ громко перевелъ дыханіе, словно онъ освободился отъ какого-то тяжелаго гнета.

Что же касается до старика, то онъ не обращалъ вниманія на сына, а задумался о своей собственной жизни; чувства сожалѣнія и какого-то неизъяснимаго страданія выразились на его лицѣ, но черезъ минуту онъ снова оправился и съ мужественнымъ достоинствомъ произнесъ:

— Ну, ну! это законъ природы, и ему нельзя не подчиняться. Вордло младшій, налейте себѣ стаканъ портвейна. — Заходящее солнце пьетъ за здоровье восходящаго, сказалъ онъ торжественно, вставая съ мѣста, но не могъ продолжать въ этомъ цвѣтистомъ тонѣ и кончилъ словами: — Да благословитъ тебя Богъ, дитя мое, занимайся дѣлами серьезно, избѣгай спекуляцій, какъ я избѣгалъ ихъ, и передай фирму своему сыну въ цвѣтущемъ состояніи, какъ мой отецъ передалъ мнѣ, а я передаю тебѣ.

Произнося эти слова, голосъ его немного задрожалъ, но только на минуту, потомъ онъ сѣлъ и спокойно сталъ прихлебывать вино. Напротивъ, молодой человѣкъ нѣсколько разъ мѣнялся въ лицѣ, пока отецъ говорилъ, и когда тотъ кончилъ, то, откинувшись на спинку кресла, вздохнулъ еще глубже прежняго и двѣ нервныя слезинки показались на его блѣдныхъ щекахъ. Но понимая, что ему слѣдовало сказать что нибудь, онъ пересилилъ свое странное смущеніе и пробормоталъ, что не страшится отвѣтственности, если отецъ позволитъ постоянно прибѣгать къ нему за совѣтами.

— Конечно, отвѣчалъ старикъ, — моя дача находится въ одной милѣ отъ станціи, и ты можешь, въ случаѣ надобности, мнѣ телеграфировать.

— Когда вы желаете, чтобъ я вступилъ въ мою новую должность?

— Погоди, дай подумать; для приведенія въ порядокъ счетовъ понадобится недѣль шесть; значитъ — ты можешь вступить въ товарищи черезъ два мѣсяца.

Молодой Вордло быстро измѣнился въ лицѣ.

— Въ это время ты можешь съѣздить на континентъ и пожить въ свое удовольствіе.

— Благодарю, отвѣчалъ механически молодой человѣкъ, и впалъ въ мрачную думу.

Въ комнатѣ воцарилось молчаніе, которое, казалось, было естественною принадлежностью этого унылаго покоя. Вдругъ послышался стукъ въ парадную дверь и оба, отецъ и сынъ, посмотрѣли другъ на друга съ удивленіемъ.

— Я никого не приглашалъ, сказалъ старикъ.

Прошло нѣсколько минутъ, и лакей, войдя въ комнату, подалъ карточку: «Мистеръ Кристофоръ».

Появленіе мистера Кристофора Адамса въ частной квартирѣ и въ девять часовъ вечера показалось аккуратному купцу неправильнымъ, дерзкимъ и чудовищнымъ поступкомъ.

— Скажите ему, что онъ можетъ застать меня въ конторѣ завтра, какъ всегда, сказалъ старикъ, сдвинувъ брови.

Лакей вышелъ съ этимъ отвѣтомъ, и вскорѣ послышались громкіе голоса въ передней; наконецъ, лакей снова появился на порогѣ.

— Онъ говоритъ, сухарь, что ему непремѣнно надо васъ видѣть; онъ очень встревоженъ.

— Да, и очень встревоженъ, произнесъ какой-то дрожащій голосъ, и мистеръ Адамсъ, отпихнувъ лакея, вошелъ въ комнату. — Прошу извиненія, сэръ, сказалъ онъ, почтительно кланяясь, — но дѣло очень важное, и я не могу успокоиться прежде, чѣмъ объяснюсь съ вами.

— Вашъ поступокъ, сэръ, чрезвычайно страненъ, сказалъ Вордло, — неужели вы думаете, что я занимаюсь дѣлами здѣсь и во всякое время.

— О! нѣтъ, сэръ, это мое собственное дѣло. Я пришелъ спросить васъ объ одномъ очень важномъ обстоятельствѣ и никакъ не могъ отложить этого до завтра.

— Ну, сэръ, я вамъ повторяю еще разъ, что вы поступили странно и неправильно, но такъ какъ вы уже здѣсь, то объясните, въ чемъ дѣло.

При этомъ Вордло мигнулъ лакею, и тотъ вышелъ изъ комнаты. Однако мистеръ Адамсъ молчалъ, подозрительно посматривая на молодого Вордло.

— О, вы можете говорить при немъ. Это мой товарищъ, то есть, онъ будетъ товарищемъ, когда счеты приведутся въ порядокъ. Вордло младшій, это мистеръ Адамсъ, очень почтенный вексельный дисконтировщикъ.

Мистеръ Адамсъ и Артуръ поклонились другъ другу.

— Выдавали ли вы вексель сегодня? сэръ? спросилъ Адамсъ у старика Вордло.

— Можетъ быть. А вы дисконтировали сегодня мой воксель.

— Да, сэръ.

— Ну, такъ чтожъ, представьте его въ срокъ. Фирма Вордло и сынъ, конечно, не откажутся отъ своей подписи.

Старикъ произнесъ эти слова съ пренебреженіемъ богатаго человѣка, которому никогда въ жизни не приходилось не исполнять своего обязательства.

— О! безъ сомнѣнія, если вексель въ порядкѣ; ну, а если нѣтъ?

— Что вы хотите сказать? спросивъ Вордю съ удивленіемъ.

— Ничего, сэръ. Вексель вами подписанъ и помѣченъ вашимъ кассиромъ. Только меня безпокоитъ одно: ваши векселя всегда писались на бланкахъ, — я такъ и сказалъ своему товарищу, который дисконтировалъ этотъ вексель. Сдѣлайте милость, осмотрите его внимательно.

— Съ большимъ удовольствіемъ, покажите прежде Артуру, у него глаза помоложе.

Мистеръ Адамсъ вынулъ изъ кармана вексель и нодалъ его молодому Вордло. Тотъ взялъ его дрожащей рукой, опустилъ очень низко голову, какъ бы разсматривая бумагу и, потомъ, молча ее возвратилъ.

Адамсъ передалъ тогда вексель старику Вордло, который пристально его разсмотрѣлъ въ лорнетъ.

— Подпись, повидимому, моя, сказалъ онъ.

— Какъ я радъ! воскликнулъ поспѣшно Адамсъ.

— Погодите, это что такое? Двѣ тысячи фунтовъ! И вы говорите, что это не нашъ бланкъ. Вотъ ужь съ недѣлю я не подписывалъ векселя въ двѣ тысячи фунтовъ. Помѣта вчерашнимъ, числомъ. Надѣюсь, что вы не выдали деньги?

— Къ несчастію, мой товарищъ выдалъ.

— Ну такъ, сэръ, я не буду долѣе васъ мучить; этотъ вексель не стоитъ бумаги, на которой онъ написанъ.

— Мистеръ Вордло! Сэръ! О, Господи! Я такъ и думалъ! Это подлогъ.

— Трудно назвать это иначе. Но почему ты такъ поблѣднѣлъ, Артуръ? Мы не можемъ помѣшать ловкому мошеннику поддѣлывать ваши подписи, что же касается до васъ, Адамсъ, то вамъ слѣдовало быть осторожнѣе.

— Но, сэръ, вашего кассира зовутъ Пенфольдъ, пробормоталъ Адамсъ, хватаясь за соломенку, — можетъ быть онъ… развѣ и помѣта тоже подложная?

Вордло посмотрѣлъ на оборотъ векселя, и съ изумленіемъ произнесъ:

— Нѣтъ, моего кассира зовутъ Майкель Пенфольдъ, а здѣсь стоитъ Робертъ Пенфольдъ. Слышишь Артуръ? Но что съ тобою? Ты поблѣднѣлъ, точно призракъ. Слышишь, на оборотѣ подложнаго векселя стоитъ имя твоего учителя. Это странно. Посмотри и скажи вамъ, кто написалъ эти два слова: «Робертъ Пенфольдъ?»

Молодой человѣкъ взялъ документъ и старался спокойно разсмотрѣть его, но руки его дрожали, холодный потъ выступилъ на лбу. Его тусклые глаза дико бѣгали съ предмета на предметъ и онъ такъ долго молчалъ, что отецъ и Адамсъ съ удивленіемъ взглянули на него.

— Эта подпись Робертъ Пенфольдъ, промолвилъ онъ, наконецъ, — очень походитъ на его почеркъ; но вѣдь и почеркъ всего документа очень походитъ на вашъ, сэръ. Я увѣренъ, что Робертъ Пенфольдъ никогда не сдѣлаетъ ничего дурного. Прошу васъ, мистеръ Адамсъ, не давайте хода этому дѣлу прежде, чѣмъ и увижусь съ нимъ и спрошу, его ли эта помѣта.

— Ну, не торопись, сказалъ старикъ Вордло, — главное теперь надо узнать, кто получилъ деньги.

Мистеръ Адамсъ отвѣчалъ, что деньги получилъ молодой пасторъ очень приличной наружности.

— А! произнесъ Вордло многозначительно.

— Батюшка! воскликнулъ Артуръ, и въ голосѣ его слышалась отчаянная мольба, — ради меня не говорите объ этомъ болѣе ни слова, Робертъ Пенфольдъ неспособенъ на безчестное Дѣло.

— Въ твои года, молодой человѣкъ, очень похвально такъ говорить, но я пожилъ на свѣтѣ и видалъ, какія преступленія совершаютъ почтенные люди въ минуту соблазна. Теперь я припоминаю: Робертъ Пенфольдъ нуждается въ деньгахъ. Вѣдь онъ у меня просилъ взаймы двѣ тысячи фунтовъ, не правда ли? Да отвѣчай же, вѣдь онъ просилъ черезъ тебя.

Не получивъ никакого отвѣта отъ сына, кромѣ безмолвнаго, отчаяннаго взгляда, старикъ Вордло написалъ адресъ Роберта Пенфольда и передалъ его мистеру Адамсу, который, помѣнявшись еще съ нимъ шепотомъ нѣсколькими словами, вышелъ изъ комнаты, разсыпаясь въ благодарностяхъ.

Впродолженіе нѣсколькихъ минутъ отецъ и сынъ сидѣли молча, первый былъ очень взволнованъ и разсерженъ, а послѣдній словно впалъ въ какое-то оцѣпененіе. Наконецъ, онъ воскликнулъ съ жаромъ:

— Робертъ Пенфольдъ, мой лучшій другъ, еслибъ не онъ, то меня выгнали бы изъ университета, и я ни когда не выдержалъ бы экзамена.

— Ты преувеличиваешь, перебилъ его отецъ, — но по правдѣ сказать, я сожалѣю, что не далъ ему тѣхъ денегъ, которыя ты просилъ. Помни мои слова, въ минуту соблазна этотъ несчастный молодой человѣкъ поддѣлалъ мою подпись, за что его будутъ судить и подвергнутъ законному наказанію.

— Нѣтъ, нѣтъ! Избави Богъ, воскликнулъ Артуръ Вордло, — я этого не вынесу. Если онъ это и сдѣлалъ, то вѣрно съ намѣреніемъ возвратить деньги. Мнѣ надо его видѣть, какъ можно скорѣе.

Онъ поспѣшно вскочилъ и хотѣлъ отправиться къ Пенфольду, чтобъ его предупредить и посовѣтовать уѣхать на время, пока деньги не будутъ отданы; но отецъ заслонилъ ему дорогу и запретилъ выходить изъ комнаты, тѣмъ торжественнымъ тономъ, ослушиваться котораго Артуръ не привыкъ.

— Сядьте, сэръ, сказалъ старикъ повелительно, — сядь сію минуту, или тебѣ никогда не бывать моимъ товарищемъ. Правосудіе должно взять свое. Какое право мы имѣемъ отстаивать преступника? Я бы не заступился за тебя, еслибъ ты совершилъ преступленіе. Впрочемъ, теперь уже поздно, прежде чѣмъ ты доѣдешь до него, полицейскіе сыщики уже будутъ тамъ. Я далъ Адамсу его адресъ.

При послѣднихъ словахъ отца молодой человѣкъ поникъ головою, громко застоналъ и холодный потъ крупнымъ бисеромъ унизалъ его лобъ.

ГЛАВА II.

Въ тотъ же вечеръ, въ Страндѣ, въ норфолькской улицѣ сидѣли за чаемъ, также отецъ и сынъ, но въ этой парѣ роли были совершенно противуположныя, чѣмъ у Вордло. Майкель Пенфольдъ былъ почтенный, тихій человѣчекъ, съ сѣдыми волосами и голубыми глазами; скромность и застѣнчивость его доходила до того, что прежде чѣмъ отвѣтить на какой нибудь вопросъ, онъ всегда съ боязнью осматривалъ своего собесѣдника и окружающую его комнату.

Робертъ, сынъ его, былъ молодой человѣкъ съ большими карими глазами, пріятнымъ мелодичнымъ голосомъ, широкими плечами и энергичными быстрыми манерами. Этотъ человѣкъ представлялъ смѣсь пастора, ученаго и игрока въ крикетъ.

Они очень весело разговаривали о пасторскомъ мѣстѣ, которое Робертъ намѣревался купить близь Оксфорда, что не мѣшало ему продолжать свои занятія съ учениками.

— Это мѣсто хорошее, батюшка, прибавилъ онъ, — и если я когда нибудь женюсь, и мы будемъ жить тамъ съ женою, вы, я надѣюсь, будете пріѣзжать къ намъ постоянно на субботу и воскресенье.,

— Конечно, Робертъ. Ахъ, какъ была бы рада услышать твои проповѣди; это всегда было ея задушевнымъ желаніемъ; бѣдная голубушка!

— Будемъ надѣяться, что она и теперь слышитъ меня, сказалъ Робертъ, — и къ тому же вы остались мнѣ; а на доходы съ моего мѣста, я надѣюсь доставить вамъ поболѣе комфорта.

— Ты очень добръ, Робертъ, но я лучше желалъ бы, чтобы ты на себя употреблялъ эти деньги; однако ты, должно быть, очень ловко обдѣлываешь свои дѣла, что въ состояніи такъ хорошо одѣваться, дѣлать отцу такіе богатые подарки и отложить при томъ на покупку мѣста тысячу четыреста фунтовъ.

— Вы ошибаетесь, батюшка, я только отложилъ четыреста фунтовъ, тысячу же я досталъ; — нѣтъ, это мой секретъ, до поры до времени.

— О, я не спрашиваю, я никогда не былъ любопытенъ.

Поговоривъ еще нѣсколько времени, старикъ зажегъ свѣчу, чтобъ идти спать, какъ вдругъ въ комнату вошелъ неожиданный посѣтитель.

Вошедшій человѣкъ былъ прилично одѣтъ, съ однимъ только исключеніемъ: на немъ была тяжелая золотая цѣпочка. Черные, блестящіе глаза его, поражали своей проницательностію, и бѣглостію. Войдя, онъ окинулъ быстрымъ взглядомъ всѣхъ присутствующихъ и все его окружающее.

— Мистеръ Майкель Пенфольдъ, если я не ошибаюсь, сказалъ онъ спокойнымъ тономъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ.

— И мистеръ Робертъ Пенфольдъ.

— Я Робертъ Пенфольдъ, что вамъ угодно?

— Сдѣлайте одолженіе, скажите, вы написали Робертъ Пенфольдъ на оборотѣ этого векселя?

— Конечно это моя подпись, иначе мнѣ не выдали бы денегъ.

— А, вы получили деньги?

— Конечно получилъ.

— Вы уже помѣстили эти деньги, или они при васъ?

— При мнѣ.

— Тѣмъ лучше,

И странный посѣтитель устремилъ на Майкеля пристальный взглядъ.

— Вотъ видите, сэръ, сказалъ онъ, — въ этомъ векселѣ вкрались нѣкоторыя неправильности; ихъ надо разъяснить, иначе вашему сыну придется возвратить деньги.

— Неправильности, въ векселѣ, воскликнулъ со страхомъ Майкель Пенфольдъ, — кто трасировалъ его? дайте мнѣ посмотрѣть. О, Господи, неправильности въ векселѣ, предъявленномъ тобою, Робертъ! и старикъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Чего вы боитесь, батюшка? сказалъ Робертъ, если вексель неправильный, то придется только отдать назадъ деньги, они у меня.

— Самое лучшее для мистера Роберта Пенфольда было бы прямо отправиться со мною къ маклеру; онъ живетъ тутъ по близости. А вы, сэръ, останьтесь дома, вы отвѣчаете за цѣлость денегъ.

Робертъ Пенфольдъ тотчасъ надѣлъ шляпу и послѣдовалъ за таинственнымъ посѣтителемъ.

Они еще не успѣли сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ незнакомецъ, зайдя немного впередъ, остановился прямо передъ Робертомъ и поспѣшно сказалъ: «мы можемъ здѣсь покончить это дѣло». Въ туже минуту имъ перерѣзалъ дорогу полицейскій, а за спиной Роберта какъ бы выросъ другой мужчина, также полицейскій, но переодѣтый,

Окруживъ, такимъ образомъ, свою жертву, сыщикъ сбросилъ съ себя маску.

— Ну, молодецъ, мнѣ бы слѣдовало устроить это дѣльце въ твоемъ домѣ, но мнѣ стало жаль твоего старика и его сѣдыхъ волосъ. Я получилъ приказъ арестовать тебя за подлогъ.

— За подлогъ! меня арестовать за подлогъ!? воскликнулъ Робертъ съ удивленіемъ, но безъ малѣйшаго смущенія, ибо онъ не вполнѣ сознавалъ весь ужасъ своего положенія. Черезъ минуту однако онъ поблѣднѣлъ и задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Пойдемте къ мистеру Вордло, сказалъ онъ, — умоляю васъ, пойдемте сейчасъ же къ нему.

— Нельзя, отвѣчалъ сыщикъ, — Вордло до этого нѣтъ никакого дѣла. Вексель остановленъ. Васъ арестуетъ не Вордло, а тотъ, кто выдалъ деньги. Вотъ и приказъ объ арестѣ; вамъ лучше спокойно идти съ нами, или я васъ арестую.

— Не надо меня арестовывать, воскликнулъ Робертъ въ сильномъ волненіи, — я не убѣгу. Прочь, я пасторъ англиканской церкви и не дозволю наложить на себя руки.

Но въ туже минуту одинъ изъ полицейскихъ схватилъ его за руку; тогда Робертъ Пенфольдъ гнѣвно оттолкнулъ его и однимъ прыжкомъ очутился посреди улицы.

Полицейскіе бросились за нимъ и сыщикъ получилъ въ щеку такой страшный ударъ, что полетѣлъ на землю; за этимъ быстро слѣдовали одинъ ударъ за другимъ и несчастные полицейскіе только успѣвали хвататься за глаза и носы. Однако, несмотря на полученные раны и ушибы, имъ удалось, наконецъ, схватить своего противника и всѣ вмѣстѣ повалились на землю въ жестокой, убійственной борьбѣ; между тѣмъ въ окнахъ сосѣднихъ домовъ показались удивленныя лица и, между прочими, почтенная фигура Майкелл Пенфольда, который съ отчаяніемъ махалъ руками и оглашалъ воздухъ крикамы ужаса.

Наконецъ, сыщикъ сѣлъ на грудь Роберта Пенфольда, а полицейскіе надѣли ему наручники. Окончивъ такимъ образомъ эту отчаянную и недостойную борьбу, они посадили свою жертву въ кэбъ повезли въ полицію.

На слѣдующій день старикъ Вордло объявилъ передъ судьею, что вексель былъ подложный, а товарищъ мистера Адамса показалъ подъ присягой, что обвиняемый былъ тотъ самый человѣкъ, который представилъ вексель и получилъ по немъ деньги. Полицейскіе съ подбитыми глазами, и сыщикъ съ двумя выбитыми зубами, объяснили, какъ обвиняемый отчаянно имъ сопротивлялся. Эти послѣднія показанія говорили такъ громко противъ него, что судья отказалъ въ просьбѣ отдать его на поруки.

Такимъ образомъ, пасторъ Робертъ Пенфольдъ былъ отправленъ въ тюрьму и подвергнутъ уголовному суду по обвиненію въ подлогѣ.

Возвратясь домой, старикъ Вордло разсказалъ все случившееся своему сыну; тотъ выслушалъ его молча и не произнесъ ни одного слова. Вскорѣ Артуръ получилъ письмо отъ Роберта Пенфольда, которое сильно взволновало его, и онъ обѣщалъ навѣстить его въ тюрьмѣ.

Но онъ никогда не исполнилъ своего обѣщанія.

Артуръ Вордло былъ очень несчастливъ, ибо въ душѣ его происходила самая ужасная борьба; онъ не смѣлъ дѣйствовать прямо противъ отца, въ ту самую минуту, когда тотъ назначалъ его своимъ товарищемъ; но въ тоже время сердце его обливалось кровью при мысли о Робертѣ Пенфольдѣ. Онъ поступилъ въ этомъ страшномъ положеніи такъ, какъ слѣдовало отъ него ожидать, судя по его мутнымъ глазамъ и вдавшемуся подбородку — онъ медлилъ. «Прежде чѣмъ начнется этотъ ужасный процессъ», утѣшалъ онъ себя, — «я буду уже главою фирмы и въ состояніи выдать чекъ въ нѣсколько тысячъ. Тогда я дамъ отступного Адамсу, сколько бы онъ не потребовалъ, и затушу это дѣло».

Долго утѣшалъ онъ себя подобными надеждами. Но счеты по фирмѣ составлялись долго, а судъ на этотъ разъ дѣйствовалъ необыкновенно быстро, такъ что, прежде чѣмъ Артуръ былъ утвержденъ товарищемъ фирмы, онъ получилъ отчаянное письмо, въ которомъ его умоляли всѣмъ, что у него есть святого, явиться въ судъ въ качествѣ свидѣтеля со стороны защиты.

Это письмо едва не свело съ ума молодого человѣка; онъ бросился къ Адамсу и умолялъ его прекратить дѣло, но Адамсъ былъ непреклоненъ. Онъ хотя и получилъ обратно деньги, но хотѣлъ отмстить за причиненный ему страхъ.

Потерпѣвъ тутъ пораженіе, Артуръ Вордло возвратился въ Оксфордъ и заперся въ своей комнатѣ, терзаемый страхомъ и упреками совѣсти. Онъ никуда не выходилъ и, какъ дикій звѣрь въ берлогѣ, бѣгалъ взадъ и впередъ по комнатѣ, не зная ни минуты покоя.

Несмотря однако на всю его осторожность, и всѣ принятыя мѣры, адвокатъ подсудимаго нашелъ къ нему дорогу. Однажды утромъ въ семь часовъ его разбудилъ какой-то чиновникъ, и предъявилъ ему повѣстку, обязывающую его, подъ опасеніемъ наказанія, явиться въ судъ, въ качествѣ свидѣтеля Роберта Пенфольда,

Этого послѣдняго удара онъ не вынесъ. Его физическія силы пошатнулись отъ нравственной борьбы, и въ тотъ же день у него открылась страшная горячка. Такимъ образомъ, онъ метался въ безчувственномъ бреду въ то самое время, какъ Робертъ Пенфольдъ предсталъ на скамьѣ обвиненныхъ предъ Центральнымъ Уголовнымъ Судомъ.

Дѣло это продолжалось шесть часовъ, и разсказъ о немъ могъ бы имѣть значительный интересъ, но, по различными причинамъ, о которыхъ мы считаемъ излишнимъ распространяться, мы рѣшились пройти молчаніемъ судебныя пренія. Обвиненіе состояло изъ двухъ статей: въ первой, Робертъ Пенфольдъ обвинялся въ подлогѣ векселя, во второй въ томъ, что онъ пустилъ въ обращеніе вексель, зная, что онъ подложный. По первой статьѣ доводы обвиненія были очень слабы, особенно въ виду показаній знаменитаго эксперта Ундерклифа, который, подъ присягой, утверждалъ, что почеркъ въ помѣтѣ Робертъ Пенфольдъ, былъ не тотъ же самый почеркъ, которымъ писанъ весь документъ. Въ потвержденіе этого онъ привелъ много тонкихъ и убѣдительныхъ доводовъ; противъ же его показаній не было предъявлено никакихъ основательныхъ возраженій. Потому судья предложилъ присяжнымъ освободить подсудимаго отъ обвиненія по первой статьѣ. Но за то по обвиненію въ томъ, что Робертъ Пенфольдъ пустилъ въ обращеніе подложный вексель, доказательства были безспорныя; что же касается до вопроса, знаетъ ли онъ, что вексель былъ подложный, то для подсудимаго, быть можетъ, было большимъ несчастіемъ, что онъ судился въ Англіи и не могъ быть выслушанъ лично въ судѣ, что, напротивъ, дозволяется въ другихъ странахъ; главной же уликой было его сопротивленіе полицейскимъ, очевидно доказывавшее, что онъ зналъ о подлогѣ векселя, совершенномъ, вѣроятно, его сообщникомъ.

Адвокатъ подсудимаго энергически протестовалъ, что Артуръ Вордло не явился свидѣтелемъ въ пользу защиты и просилъ судью подвергнуть его отвѣтственности за презрѣніе къ суду. Но старикъ Вордло былъ вторично призванъ въ судъ и, подъ присягой, показалъ, что онъ оставилъ сына въ такой сильной горячкѣ, что доктора не надѣялись даже на его выздоровленіе; при этомъ онъ объявилъ, съ неподдѣльнымъ чувствомъ, что только сознаніе своихъ обязанностей, какъ гражданина, могло заставить его явиться въ судъ отъ смертнаго одра сына. Онъ также объявилъ, что, по его мнѣнію, главной причиной болѣзни Артура и была невозможность представить доказательства невинности его друга.

Присяжные долго совѣщались и, наконецъ, объявили: виновенъ, но достоинъ снисхожденія.

Вслѣдъ за этимъ одинъ изъ чиновниковъ суда спросилъ, полу-нараспѣвъ, полу-речитативомъ, не имѣетъ ли подсудимый что либо сказать противъ того, чтобы приговоръ былъ постановленъ согласно отвѣту присяжныхъ. Подсудимые, большею частью, отвѣчаютъ мертвымъ молчаніемъ на подобный выкликъ чиновника. И что имъ отвѣчать? Этотъ выкликъ не выражаетъ для нихъ никакой идеи, отвѣчать на него было бы тоже самое, что отвѣчать на крикъ кукушки. Но достопочтенный Робертъ Пенфольдъ находился въ такомъ воспаленно-нервномъ состояніи и всѣ его чувства были такъ болѣзненно настроены, что онъ на лету схватилъ смыслъ словъ, несмотря на ихъ произношеніе, и уцѣпился за нихъ, какъ утопающій цѣпляется за соломенку.

— Милордъ, милордъ! восклинулъ онъ, — я вамъ скажу настоящую причину, почему молодой Вордло не явился въ судъ.

Судья махнулъ рукой и Робертъ Пенфольдъ долженъ былъ замолчать.

— Подсудимый, произнесъ судья, — я не могу входить въ обсужденіе фактовъ; присяжные рѣшили дѣло по существу. Приговоръ можетъ быть только остановленъ по вопросу о примѣненіи законовъ въ данномъ случаѣ. Все, что вы имѣете сказать въ этомъ отношеніи, я терпѣливо выслушаю, но если вы хотите распространяться о существѣ дѣла, то потрудитесь замолчать и выслушать вашъ приговоръ.

Вслѣдъ за этимъ, не останавливаясь ни. на минуту, судья указалъ на гнусный характеръ разсматриваемаго преступленія, хотя допустилъ одно смягчающее обстоятельство и въ заключеніе, приговорилъ подсудимаго къ пятилѣтнему тюремному заключенію.

Услышавъ свой приговоръ, несчастный огласилъ залу суда дикимъ, отчаяннымъ воплемъ и судорожно схватился за свою скамью.

Обыкновенно подсудимые, обращаясь къ судьямъ, выводятъ ихъ изъ терпѣнья, или плохимъ знаніемъ закона, или дурной логикою, или дерзостью. Но этотъ дикій вопль не имѣлъ ничего общаго съ обычными разглагольствованіями подсудимыхъ, и, выходя прямо изъ сердца преступника, откликнулся въ сердцѣ судьи. Голосъ строгаго стража правосудія дрогнулъ, но только на минуту, и, быстро оправившись, онъ снова продолжалъ твердо, торжественно, но человѣчно: — «Несмотря на все, я убѣжденъ, благодаря моему опыту, что это ваше первое преступленіе и, можетъ быть, послѣднее. Потому я употреблю все свое вліяніе, чтобъ васъ не помѣстили въ одну тюрьму съ зачерствѣлыми преступниками, а отправили бы отсюда въ другую страну, гдѣ вы можете начать жизнь съизнова и съ годами смыть съ себя позорное пятно. Дайте мнѣ возможность надѣяться на ваше исправленіе; начните тотчасъ же вашу новую жизнь съ полнаго раскаянья и признайте себя одного виновнымъ въ вашемъ преступленіи. Васъ никто не заставлялъ предъявлять подложный вексель и получать деньги; деньги нашлись у васъ. Подобный поступокъ не можетъ быть оправданъ ни закономъ, ни нравственностью, ни религіею».

Этихъ послѣднихъ словъ подсудимый не могъ перенести и громко зарыдалъ. Но это продолжалось недолго. Онъ вдругъ оправился и съ какимъ-то страннымъ спокойствіемъ произнесъ: «Господи! прости всѣмъ… кромѣ одного, кромѣ одного». Вслѣдъ за этимъ онъ, какъ подобаетъ джентльмену, почтительно поклонился судьѣ и присяжнымъ и вышелъ изъ залы суда съ видомъ человѣка, который разъ навсегда покончилъ съ своими чувствами и пойдетъ теперь на каторгу, не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ.

Коронный адвокатъ потребовалъ, чтобъ подложный документъ былъ сохраненъ въ цѣлости.

— Я только что хотѣлъ просить о томъ же, прибавилъ адвокатъ подсудимаго.

Судья срѣзалъ ихъ обоихъ, презрительно замѣтивъ, что это само собой разумѣется.

Робертъ Пенфольдъ провелъ цѣлый годъ въ одиночномъ заключеніи и потомъ, для излеченія его отъ благодѣтельнаго вліянія подобнаго заключенія (если таковое бываетъ), онъ былъ переведенъ на понтонный корабль «Месть», гдѣ очутился въ обществѣ величайшихъ мошенниковъ и злодѣевъ въ свѣтѣ. Имъ не удалось низвести его къ своему уровню, но они нанесли большой вредъ его уху и душѣ; и прежде чѣмъ прошла половина назначенныхъ ему лѣтъ, онъ отправился въ ссыльную колонію совершенно инымъ человѣкомъ, человѣкомъ разочарованнымъ, ожесточеннымъ, безнадежнымъ, вѣрующимъ въ малое и ненавидящимъ многое.

Онъ взялъ съ собою молитвенникъ, который ему дала мать, когда онъ былъ посвященъ въ діаконы, но рѣдко читалъ далѣе перваго листка, на которомъ бѣдная женщина вылила всю свою материнскую любовь въ набожныхъ стремленіяхъ къ небу о благополучіи своего любимаго сына въ минуты мрачнаго отчаянья, онъ часто пробѣгалъ эти строки съ слезами на глазахъ, ибо онъ былъ увѣренъ въ любви своей матеря, хотя сомнѣвался подъ часъ въ правосудіи Бога.

ГЛАВА III.

Мистеръ Вордло прямо изъ суда возвратился къ сыну и ухаживалъ за нимъ съ отеческой любовью; когда же горячка прошла, то, при первой возможности, онъ отправилъ его на морской берегъ, а потомъ и за-границу. Молодой человѣкъ безмолвно повиновался. Онъ никогда не спрашивалъ о Робертѣ Пенфольдѣ, никогда не упоминалъ его имени, и, казалось, былъ очень благодаренъ, что другіе руководили какъ физической, такъ и умственной его жизнью. Но пробывъ за-границей не болѣе мѣсяца, онъ сталъ просить позволенія у отца возвратиться въ Англію и приняться за дѣла. Въ его письмахъ проглядывало какое-то нервное нетерпѣніе, и старикъ Вордло, глубоко сожалѣя его и желая наградить за рѣдкое послушаніе, тотчасъ согласился на его просьбу, и по пріѣздѣ Артура въ Лондонъ подписалъ актъ о принятіи его въ товарищи, надавалъ ему добрыхъ совѣтовъ и удалился на покой въ свое имѣнье. Сначала онъ пріѣзжалъ въ городъ каждые три дня, обозрѣвалъ всѣ торговыя книги и снабжалъ сына необходимыми свѣденіями и совѣтами, но эти посѣщенія вскорѣ сдѣлались все рѣже и рѣже и, наконецъ, онъ сталъ только изрѣдка переписываться съ сыномъ. Такимъ образомъ, Артуръ Вордло неограниченно распоряжался всѣми дѣлами торговаго дома и легко уплатилъ свои оксфордскіе долги. Находясь постоянно въ безпокойномъ волненіи, онъ съ какой-то лихорадочной энергіей принялся за торговые обороты и вскорѣ умножилъ и распространилъ дѣла фирмы.

Однимъ изъ первымъ его дѣйствій при вступленіи въ контору было послать за Майкеленъ Пенфольдомъ. Бѣдный старикъ со времени «несчастія» сына, постоянно опасался, что его прогонятъ съ мѣста, и, потому, получивъ приглашеніе молодого хозяина, онъ съ тяжелымъ вздохомъ поспѣшилъ въ контору.

— Мистеръ Пенвольдъ, сказалъ Артуръ Вордло, холодно посмотрѣвъ на него. — Вы были вѣрнымъ слугою фирмы впродолженіи многихъ лѣтъ и я увеличиваю вамъ жалованье на 50 ф. въ годъ, вы будете вести главную торговую книгу. Ну, ну, прибавилъ онъ рѣзко, почти гнѣвно, когда изумленной старикъ началъ разсыпаться въ благодарностяхъ. — Ни слова болѣе, а главное, никогда не говорите мнѣ о той проклятой исторіи. Вы въ ней невиноваты и я также… Ну… Ступайте… я не нуждаюсь въ благодарности. Слышите, мистеръ Пенфольдъ!

Старикъ низко поклонился и вышелъ изъ комнаты, сильно удивляясь добротѣ и раздражительности своего юнаго хозяина.

Артуръ Вордло всею душею предался дѣламъ, день и ночь только и думалъ о нихъ и скоро прослылъ за честолюбиваго, быстро возвышающагося купца. Наконецъ, однако, честолюбіе нашло себѣ въ его сердцѣ серьезнаго соперника. Онъ влюбился, страстно влюбился, и предметъ его любви былъ вполнѣ ея достоинъ. Молодая дѣвушка была дочь генерала, котораго заслуги были всѣми признаны, однако недостаточно вознаграждены. Предложеніе Вордло было благосклонно принято отцомъ, а дочь мало-по-малу поддалась этой любви, искренность и теплота которой были несомнѣнны; такимъ образомъ, свадьба была бы тотчасъ же сыграна, еслибъ отецъ молодой дѣвушки не получилъ вдругъ (благодаря отчасти, вліянію Вордло) выгодное мѣсто внѣ Англіи. Дѣла его были разстроены, и онъ долженъ былъ, хоть на время, принять предложенное мѣсто; дочь же не могла его отпустить одного, такъ какъ онъ былъ вдовецъ и кромѣ нея у него не было близкихъ родныхъ. Это временное разставаніе, хотя и отсрочивало свадьбу, но естественно побудило молодыхъ людей дать другъ другу торжественное обѣщаніе обвѣнчаться при первой возможности; и Артуръ Вердло имѣлъ счастіе оисать и получать съ каждою почтой теплыя, сердечныя письма. Любовь, обращенная ни достойный предметъ, подѣйствовала цѣлительнымъ бальзамомъ на его сердце и, подъ ея нѣжнымъ, но могучимъ покровомъ, онъ сдѣлался спокойнѣе, добрѣе, и его характеръ сталъ видимо исправляться. Таково было благодѣтельное вліяніе на него чистой, искренней любви.

Между тѣмъ объемъ его торговыхъ предпріятій началъ пугать старика Пенфольда, но Артуръ скоро убѣдилъ его въ неосновательности подобныхъ опасеній, и старикъ успокоился, въ виду непреложныхъ доводовъ и гордыхъ, самоувѣренныхъ улыбокъ молодого человѣка.

На четвертомъ году управленія Артура Вордло дѣлами торговаго дома Вордло и сынъ случились на другомъ полушаріи довольно странныя происшествія, въ которыхъ Артуръ былъ заинтересованъ гораздо болѣе, чѣмъ можно было бы предположить съ перваго взгляда. Къ этимъ-то происшествіямъ мы теперь и перейдемъ.

---

Робертъ Пенфольдъ, въ должное время, просилъ генерала Роллестона отпустить его по билету изъ тюрьмы на заработки. Генералъ, полагая, что, въ виду его тяжкаго преступленія, эта просьба была преждевременна, объявилъ, что онъ некогда не отпускаетъ арестантовъ по билету изъ тюрьмы иначе, какъ по пріисканіи ими приличнаго мѣста и занятія.

— Постарайтесь, чтобъ кто нибудь васъ взялъ въ приказчики, и я тогда подумаю о вашемъ отпускѣ.

Робертъ Пенфольдъ не могъ найдти никого, кто бы согласился взять его прямо изъ тюрьмы въ контору, и онъ написалъ генералу краснорѣчивое письмо, прося его дозволить ему заняться ручною работою. По счастью генералъ Роллестонъ только что прогналъ своего садовника и тотчасъ же предложилъ это мѣсто краснорѣчивому арестанту, замѣтивъ, что онъ самъ готовъ держать у себя отпущенныхъ по билету преступниковъ, но твердо рѣшился ограждать своихъ сосѣдей отъ малѣйшихъ ихъ продѣлокъ.

Освобожденный арестантъ явился тогда къ генералу и просилъ вступить въ свою новую должность подъ вымышленнымъ именемъ Джемса Ситона. Генералъ долго размышлялъ и колебался, наконецъ произнесъ: — Если вы дѣйствительно рѣшились исправиться, то старое имя, вами обезчещенное, могло выслужить вамъ большой преградою къ успѣху. Ну, я дамъ вамъ всѣ средства сдѣлаться человѣкомъ, но, прибавилъ старый служака, грозно насупивъ брови, — если вы теперь хоть на вершокъ уклонитесь отъ прямого пути, то не ждите милости, Джеми Ситонъ.

Такимъ образомъ, Робертъ Пенфольдъ получилъ новое имя и поселился въ саду генерала Роллестона. Его наружность также совершенно измѣнилась. У него отросли великолѣпные усы и длинная, прекрасная борода, такъ что въ этомъ загорѣломъ, бородатомъ работникѣ въ грубой одеждѣ никто не узналъ бы блѣднаго подсудимаго, дрожавшаго и плакавшаго въ Лондонскомъ Центральномъ Уголовномъ Судѣ.

Университетское образованіе излечиваетъ людей отъ привычки дѣлать чтобы-то ни было на половину, какъ въ умственной, такъ и въ физической области; поэтому Ситонъ занимался садомъ гораздо усерднѣе своего плебея предшественника: онъ вставалъ въ пять часовъ и не кончалъ работы ранѣе восьми вечера. Но онъ былъ очень непопуляренъ въ людской, ибо постоянно былъ задумчивъ, грустенъ и держался вдалекѣ отъ своихъ товарищей слугъ. За то жизнь посреди цвѣтовъ принесла ему большую пользу: эти прелестные товарищи и воспитанники, съ которыми онъ проводилъ всю свою новую жизнь, были чисты, невинны и далеки отъ всякой преступной мысли. Однажды онъ косилъ траву на лужкѣ, какъ вдругъ услышалъ не вдалекѣ нѣжный шелестъ и, обернувшись, увидалъ молодую дѣвушку. Прелестныя ея щеки были покрыты румянцемъ отъ быстрой ходьбы, роскошные, каштановые волосы и свѣтлые каріе глаза увеличивали ещё необыкновенную красоту ея нѣжлаго, дышавшаго спокойствіемъ лица. Она прошла мимо съ царственнымъ величіемъ богини, и Ситонъ, словно опьяненный красотой и ароматнымъ благоуханіемъ, долго смотрѣлъ съ изумленнымъ восторгомъ на ея удаляющуюся фигуру, столь же прелестную, какъ ея лицо. Вскорѣ она снова прошла мимо него, и такъ повторялось нѣсколько разъ; она ходила для здоровья скоро, но непринужденно. Разъ она прошла въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, и онъ снялъ почтительно шляпу; она слегка наклонила голову, но не удостоила взглядомъ садовника. Наконецъ, она ушла завтракать, и лужокъ какъ бы потерялъ свою прелесть, чего-то теперь недоставало; Джемсъ Ситонъ на секунду почувствовалъ мрачную пустоту, но тотчасъ же она смѣнилась чувствомъ неожиданнаго, неблагоразумнаго счастья, которое часто предшествуетъ безумію и горю.

Молодая дѣвушка была Элленъ Роллестонъ только-что возвратившаяся домой изъ путешествія. Она гуляла въ саду каждый день, и Ситонъ незамѣтно изъ-за деревьевъ и кустарниковъ слѣдилъ за нею шагъ за шагомъ. Онъ пожиралъ ее глазами и сердцемъ, и вскорѣ она сдѣлалась центромъ, всѣхъ его помышленій, лучезарнымъ свѣтиломъ, озарявшимъ его мрачное, одинокое существованіе. Это было, конечно, безумно, но вліяніе этой возвышенной, чистой любви было чрезвычайно и въ высшей степени цѣлительно для него. Ежечасное, ежеминутное наученіе этого прелестнаго созданія, которое если и не ангелъ, какъ онъ воображалъ, но все же невинная, добродѣтельная женщина — смягчало его ожесточенное сердце и спасительно противудѣйствовало пагубнымъ вліяніямъ его недавнихъ товарищей. Предавшись весь своей страсти, онъ еще болѣе сталъ удаляться отъ общества слугъ, и это было для него большимъ несчастіемъ, ибо онъ могъ услышатъ въ людской объ Элленъ Роллестонъ нѣчто такое, что навѣрное побудило бы его убѣгать въ самый удаленный уголъ сада при появленіи этой прелестной очаровательницы. Теперь же Джемсъ Ситонъ не спускалъ глазъ съ своей богини, и если цѣлый день онъ не видалъ ее, то предавался самому мрачному отчаянью. Когда она опаздывала немного въ своей обычной прогулкѣ, то онъ тревожился, метался и бросалъ работу; когда же она напротивъ появлялась, то онъ вздрагивалъ отъ восторга, и садъ, дорожки, лужокъ все словно озарялось какимъ-то небеснымъ свѣтомъ. Его любовь, переходившая въ безпредѣльное обожаніе, отличалась тѣмъ большею застѣнчивостью, что, кромѣ своей природной скромности, онъ сознавалъ всю безнадежность своего презрѣннаго положенія. Потому, хотя онъ ежедневно связывалъ ей великолѣпные букеты, но не имѣя смѣлости подносить ихъ самъ, онъ отдавалъ ихъ горничной Элленъ, — Сарѣ Вильсонъ.

Однажды вечеромъ, возвращаясь домой, онъ встрѣтилъ какого-то человѣка, который, остановивъ его, заговорилъ фамильярно, но въ полголоса.

Всмотрѣвшись ближе въ незнакомца, онъ узналъ въ немъ своего бывшаго товарища, арестанта Буга, съ которымъ онъ пріѣхалъ изъ Англіи на одномъ кораблѣ. Бутъ предложилъ ему пойти съ нимъ въ кабакъ выпить пива. Онъ не соглашался, но Бутъ съумѣлъ такъ хорошо представиться оскорбленнымъ, что Ситонъ, хотя и неохотно, но долженъ былъ послѣдовать за нимъ. Бутъ повелъ его въ кабачекъ, въ отдаленной узкой улицѣ, и тамъ, въ особой комнатѣ, Ситонъ съ удивленіемъ увидѣлъ двухъ негодяевъ съ отталкивающими физіономіями; они его, очевидно, ожидали, ибо при входѣ Бута многозначительно съ нимъ переглянулись. Ситонъ невольно вздрогнулъ: комната была такая мрачная, уединенная, а лица, окружающія его, такъ явно обнаруживали отъявленныхъ негодяевъ. Однако они дружески, хотя и грубо, пригласили его сѣсть, и вскорѣ объяснили ему, въ чемъ дѣло. «Всѣ мы обязаны помогать другъ другу, если можемъ это сдѣлать безъ особыхъ затрудненій», сказалъ одинъ изъ нихъ. Ихъ просьба заключалась въ простой любезности, въ которой ни одинъ порядочный человѣкъ, по ихъ мнѣнію, не можетъ отказать своему ближнему. Эта просьба состояла въ томъ, чтобъ онъ въ назначенный день далъ сторожевой чюбакѣ генерала Роллестона кусочекъ приготовленнаго ими мяса, а въ замѣнъ этой ничтожной услуги, они предлагали щедро подѣлиться съ нимъ тѣми бездѣлками, которыя могли найтись въ генеральскомъ домѣ.

Ситонъ вздрогнулъ еще сильнѣе прежняго и, закрывъ лицо руками, произнесъ:

— Нѣтъ, я не могу.

— Отчего же нѣтъ?

— Онъ слишкомъ для меня добръ.

Эти олова были встрѣчены грубымъ, презрительнымъ хохотомъ, такъ непонятны онѣ казались этимъ испорченнымъ людямъ. Ситонъ, однако, продолжалъ упорствовать; тогда одинъ изъ воровъ подошелъ къ двери и споконао вынулъ большой ножъ. Ситонъ поблѣднѣлъ и обвелъ глазами всю комнату, ища какого нибудь оружія.

— Чтожъ, ты на насъ донесешь? спросилъ одинъ изъ негодяевъ.

— Нѣтъ, но я не обокраду своего благодѣтеля, вы меня скорѣе убьете.

И въ туже минуту онъ бросился въ комнату, и, схвативъ кочергу, грозно сталъ махать ею.

— Ну, брось, сказалъ Бутъ мрачно, — и ты Бобъ спрячь ножъ, неужели молодецъ, не принимая участія въ дѣлѣ товарищей, долженъ непремѣнно на нихъ доносить?

— Къ чему мнѣ на васъ доносить, сказалъ Робертъ Пенфольдъ, — развѣ законъ за меня заступился? Но я не позволю обокрасть моего благодѣтеля и его дочь.

— Хорошо, сказалъ Бутъ, — гей, молодцы, можно обработать кого и другого. Оставимъ этого старика. Ну, допьемъ пиво и разстанемся друзьями.

— Я согласенъ, если вы обѣщаетесь обработать кого другого, а генерала оставите въ покоѣ.

Негодяи не хотя дали обѣщаніе, и Ситонъ, выпивъ за ихъ здоровье, вышелъ изъ кабачка. Бутъ вскорѣ послѣдовалъ за нимъ и, вполнѣ соглашаясь съ нимъ, сталъ увѣрять, что онъ самъ не въ состояніи обворовать человѣка, который оказалъ услугу ему, или его товарищу. Но онъ говорилъ такъ много и такъ краснорѣчиво, а остальные негодяи говорили такъ мало, что Ситонъ возымѣлъ сильное подозрѣніе на счетъ ихъ намѣреній и, побуждаемый своею любовью, купилъ на послѣднія деньги револьверъ съ принадлежностями.

Онъ этимъ, однако, не удовольствовался. Зная о планѣ разбойниковъ, не надѣясь на вѣрность жадной собаки, онъ самъ перебрался въ маленькій сарай, въ которомъ хранились садовыя орудія и тамъ проводилъ на пролетъ всѣ ночи. Этотъ сарай находился въ небольшомъ огородѣ, отдѣленномъ отъ лужка нѣсколькими молодыми деревьями, насаженными въ одинъ рядъ. Окно комнаты миссъ Роллестонъ выходило на этотъ лужокъ, такъ что сторожевая башня Ситона была въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него; сдѣлавъ отверзтіе въ стѣнѣ сарая, ибо свѣтъ проникалъ въ него только сверху, Ситонъ цѣлую ночь не спускалъ глазъ съ этого окна; онъ караулилъ, на минуту засыпалъ, и снова караулилъ. По вечерамъ до тѣхъ поръ, пока молодая дѣвушка не приходила въ свою комнату, онъ изучалъ богословіе при свѣтѣ грошовой свѣчки, а увидавъ тѣнь своей богини, гасилъ свѣчу, чтобъ не обратить на себя вниманія и принимался караулить; при малѣйшемъ шумѣ или шорохѣ, онъ вскакивалъ и удостовѣрялся, все ли благополучно. Такъ прошло нѣсколько ночей и, конечно, его подозрѣнія и страхъ начали мало по малу изглаживаться въ виду того, что они ничѣмъ не подтверждались, но его любовь воспламенялась все болѣе и болѣе, находя теперь себѣ пищу въ отрадномъ сознаніи, что онъ тайный покровитель своего божества.

Между тѣмъ горничная миссъ Роллестонъ Сара Вильсонъ влюбилась въ него по своему; съ перваго взгляда онъ ей очень понравился, а потомъ онъ самъ, хотя и ненамѣренно, разжигалъ ея зародившееся чувство, ибо онъ всегда приносилъ ей букеты и внимательно слушалъ ея болтовню, разумѣется, ради нѣсколькихъ словъ, иногда вырывавшихся у нея объ ея госпожѣ. Такъ какъ онъ никогда не разговаривалъ съ прочими слугами, то это явное предпочтеніе льстило ей, и она вскорѣ такъ часто стала ему попадаться на дорогѣ и такъ преслѣдовала его любезностями, что онъ открыто началъ высказывать свое нетерпѣніе. Тогда, судя по себѣ, она стала подозрѣвать, не скрывается ли гдѣ нибудь соперница. Подозрѣніе рождаетъ ревность, ревность ведетъ за собою бдительность, а бдительность проводитъ къ открытію всякой тайны. Прежде всего она открыла, что пока она говорила о миссъ Роллестонъ, онъ всегда ее слушалъ съ удовольствіемъ; во-вторыхъ, что Ситонъ спалъ въ маленькомъ сараѣ для садовыхъ орудій. Она не была достаточно романтична, чтобъ сцѣпить въ своемъ умѣ эти два обстоятельства. Онѣ извѣстны были ей, какъ отдѣльные факты, пока странное происшествіе, о которомъ мы тотчасъ же разскажемъ, послужило ей связующимъ между ними звеномъ.

Однажды вечеромъ миссъ Роллестонъ сидѣла наединѣ съ своимъ отцемъ и, видимо скучая, только изъ приличія удерживалась отъ зѣвоты; несмотря на свои блестящія способности, она получила поверхностное воспитаніе, какъ всѣ молодыя дѣвушки и теперь вела самую однообразную жизнь, такъ что не имѣла никакого умственнаго запаса, къ которому могла бы прибѣгать въ минуты уединенія. Наконецъ, ей стало за себя стыдно и, пересиливъ свою дремоту, она сказала: — Не сыграть ли вамъ, папа, новую кадриль?

— Да, да, моя милая! произнесъ генералъ, также пробуждаясь отъ одолѣвавшаго его сна. И онъ приготовился слушать, а молодая дѣвушка сѣла за фортепьяно. Однако, отецъ недолго слушалъ и вскорѣ захрапѣлъ; Элленъ Роллестонъ нимало не разсердилась, и прелестная улыбка показалась на ея лицѣ, она съ легкостью зефира подошла на цыпочкахъ къ отцу и поцѣловала его сѣдую голову. Потомъ ваяла свѣчу и ушла къ себѣ въ комнату. Вы, можетъ быть, полагаете, что, придя туда, она тотчасъ же бросилась на постель, напротивъ, она сѣла за свой письменный столикъ и начала писать письма къ своимъ пріятельницамъ. Къ часу ночи были уже готовы три длиннѣйшихъ письма, въ которыхъ она вылила всю свою душу, описала все, что ее занимаетъ, начиная отъ своего жениха, котораго она, конечно, представляла полу-божествемъ и до новаго проповѣдника и послѣдней только-что полученной шляпки.

Окончивъ письма, она открыла окно и устремила свои прелестные глаза къ небу; Ситонъ, все время слѣдившій за ея тѣнью, дѣйствительно, могъ теперь вообразить, съ нѣкоторой долой правды, что онъ видитъ передъ собою небеснаго ангела, устремляющаго свои взоры изъ земной темницы къ роднымъ небесамъ.

Въ два часа она легла въ постель, но не спала, а тихо лежала, устремивъ глаза на миріады звѣздъ. Вдругъ ей послышался какой-то шелестъ у окна, и она взглянула на дерево, возвышавшееся возлѣ самого дома. Его верхніе сучья сильно колебались, несмотря на то, что не было ни малѣйшаго вѣтра. Это ее очень удивило, и пока она недоумѣвала, прямо передъ окномъ показалась рука, потомъ другая, и, наконецъ, цѣлая фигура человѣка, быстро взлѣзавшаго на дерево.

Молодая дѣвушка вскочила и, пораженная ужасомъ, не могла даже вскрикнуть. Подъ самымъ ея окномъ былъ довольно большой выступъ отъ нижняго окна, и на него-то спрыгнулъ съ дерева таинственный посѣтитель. Элленъ вскрикнула отъ ужаса. Въ ту же самую минуту раздался пистолетный выстрѣлъ и человѣкъ, показавшійся въ ея окнѣ, зашатался и грохнулся на землю. Новые выстрѣлы и тяжелые удары быстро слѣдовали одни за другими и бѣдная Элленъ, съ дикимъ воплемъ, выскочила изъ постели и бросилась въ сосѣднюю комнату Вильсонъ. Весь домъ уже былъ на ногахъ; повсюду слышались поспѣшные шаги и свѣтъ мелькалъ во всѣхъ окнахъ.

Генералъ Роллестонъ тотчасъ же узналъ отъ Вильсонъ о случившемся и, поднявъ на ноги слугъ, осмотрѣлъ весь домъ, но найдя всѣ двери запертыми, они съ ружьями и пистолетами отправились въ садъ. Тамъ, подъ самымъ окномъ миссъ Роллестонъ, они нашли безчувственный трупъ какого-то человѣка. Бросившись къ нему съ яростью, они, къ величайшему удивленію, узнали въ немъ садовника Джемса Ситона.

Генералъ Роллестонъ отступилъ шага два, пораженный этимъ зрѣлищемъ. Потомъ ему стало жаль; но, подумавъ съ минуту, онъ строго произнесъ — внесите негодяя въ комнату и пошлите за полицейскимъ офицеромъ.

Ситона внесли въ сѣни и положили на полъ. Всѣ слуги окружили его, горя любопытствомъ узнать, въ чемъ дѣло, женщины же, по обычной своей привычкѣ, начали болтать въ одинъ голосъ; но генералъ Роллестонъ приказалъ имъ молчать и отойти въ сторону. — «Спрысните его холодной водой и посторонитесь всѣ, я одинъ допрошу его». Сдѣлавъ шага два впередъ, онъ скрестилъ руки и безмолвно стоялъ надъ безчувственнымъ Ситономъ, посреди всеобщей тишины, прерываемой только воплями Вильсонъ и еще другой молодой горничной, вторившей ей изъ дружбы.

Наконецъ, Ситонъ зашевелился, жалобно застоналъ, и началъ тяжело переводить дыханіе. Но генералъ Роллестонъ не выразилъ ни малѣйшаго состраданія и мрачно ждалъ пока несчастный совершенно придетъ въ себя и будетъ въ состояніи отвѣчать на безжалостный допросъ. Онъ спокойно ждалъ; и прождалъ слишкомъ долго, ибо ему пришлось отвѣчать, а не предлагать вопросы.

Разсудокъ возвращается позже всѣхъ другихъ чувствъ человѣку, приходящему въ себя изъ безчувственнаго состоянія; и Ситонъ, видя передъ собою генерала, протянулъ къ нему руки и произнесъ дрожащимъ, полнымъ чувства голосомъ при одинадцати свидѣтеляхъ; — «Спасена ли она, о спасена ли она?»

ГЛАВА IV.

Сара Вильсонъ вдругъ перестала плакать и, опустивъ глаза въ землю, сильно, покраснѣла. Генералъ Роллестонъ съ изумленіемъ воскликнулъ: — Спасена ли она! Кто спасена?

— Онъ говоритъ о моей госпожѣ, отвѣчала рѣзко Вильсонъ и выбѣжала изъ комнаты.

— Она спасена, но не по твоей милости, сказалъ генералъ, — что ты дѣлалъ подъ ея окнами въ такое позднее время?

Рѣзкій тонъ, которымъ онъ произнесъ эти слова, явно выражалъ подозрѣніе, и Ситонъ, глубоко оскорбленный, мрачно произнесъ: — счастье ваше, что я былъ тамъ.

— Это не отвѣтъ, строго сказалъ генералъ.

— Я другого отвѣта не дамъ.

— Такъ я васъ отправлю въ полицію.

— Отправьте, сэръ, съ горечью сказалъ Ситонъ, — но, прибавилъ онъ гораздо нѣжнѣе, — вы раскаетесь, когда придете въ себя.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжала Вильсонъ съ словами: — Миссъ Роллестонъ говоритъ, что разбойникъ былъ безъ бороды. Она никогда не замѣчала лица Ситона, но бороду его она очень хорошо замѣтила. Она просила меня спросить его: онъ ли выстрѣлилъ изъ пистолета и убилъ разбойника.

Этотъ вопросъ былъ какъ бы лучемъ свѣта, внезапно озаряющаго мракъ, и положеніе вещей мгновенно измѣнилось, Ситону казалось, точно небо говорило ему устами Вильсонъ. Лицо его просіяло, въ глазахъ показались слезы, и онъ, радостно улыбнувшись, нѣжнымъ голосомъ произнесъ:

— Скажите ей, что я слышалъ, какъ нѣсколько мошенниковъ сговаривались напасть на этотъ домъ, и вотъ уже съ мѣсяцъ я караулю, и даже сплю въ саду. Да, я убилъ изъ револьвера одного изъ злодѣевъ и другого ранилъ; но ихъ было трое… и кажется меня ударили чѣмъ-то по головѣ… я почувствовалъ…

Тутъ Вильсонъ перебила его, дико вскрикнувъ, и, съ блестястящими отъ испуга глазами, она указала рукой на капли крови, медленно струившіяся по чулкамъ и башмакамъ Ситона.

— Онъ раненъ, сказалъ одинъ изъ слугъ генерала.

— О, это ничего, возразилъ Ситонъ, — рана не должна быть глубока, ибо я ее не чувствую Вотъ человѣкъ, прибавилъ онъ, устремляя взглядъ, полный упрека на генерала Роллестона, — вотъ одинъ человѣкъ, который нанесъ мнѣ убійственную рану сегодня.

Дѣйствіе на генерала Роллестона этого рѣзкаго упрека удивило всѣхъ окружающихъ, которые были знакомы только съ желѣзной стороной его характера. Онъ поникъ головой, задумался на минуту, и потомъ, явно недовольный собой, вынестилъ свою злобу на слугахъ.

— Чего вы тутъ стоите, ротозѣи, воскликнулъ онъ грубо; — ступайте вонъ, женщины, а вы… Томъ, раздѣньте этого бѣдняка и перевяжите ему рану; Андрю, принесите скорѣй бутылку портвейна.

Оставивъ такимъ образомъ раненаго вниманію и попеченію своихъ слугъ, онъ отправился къ дочери и спросилъ ее, согласна ли она, чтобъ Ситона оставили въ домѣ до излеченія.

— О, папа, сказала она, — конечно я рада. — Я ему очень благодарна. А на кого онъ похожъ, Вильсонъ? продолжала она, — такая жалость, я никогда не замѣчала его лица, хотя издали всегда видѣла его прекрасную, золотистую бороду. Бѣдный молодой человѣкъ! Да, папа, прикажите его положить въ постель, и мы всѣ будемъ за нимъ ухаживать. Я еще въ жизни не сдѣлала ни одного добраго дѣла; отчего бы не начать сегодня?

Генералъ Роллестонъ засмѣялся при этой вспышкѣ энтузіазма и пошелъ отдавать необходимыя приказанія. Но Вильсонъ послѣдовала за нимъ и, остановивъ его въ корридорѣ, сказала таинственно:

— Не дѣлайте этого, сэръ, выслушайте меня; я имѣю нѣчто важное вамъ сообщить — и она объяснила ему свои подозрѣнія, что Джемсъ Ситонъ влюбленъ въ его дочь. Генералъ сначала съ презрѣніемъ отозвался на ея слова, но она привела столько доводовъ, что онъ отправился внизъ въ странномъ смущеніи, не зная, смѣяться ли ему, сердиться или горевать.

Въ сѣняхъ онъ засталъ полицейскаго офицера, который разсматривалъ свои фотографическія карточки, желая убѣдиться, что Джемсъ Ситонъ не изъ его ли «птицъ», какъ онъ выражался.

Увидя это, Роллестонъ покраснѣлъ, но вышелъ изъ двойнаго затрудненія съ замѣчательнымъ искуствомъ.

— Гексанъ, этотъ бѣднякъ поступилъ, какъ герой, и раненъ, защищая меня. Отведите его въ больницу, но смотрите, чтобъ тамъ обходились съ нимъ, какъ съ моимъ сыномъ, и чтобъ ему ни въ чемъ не отказывали.

Облокотясь на двухъ людей и съ трудомъ переступая, Ситонъ отправился въ больницу, а генералъ Роллестонъ, закуривъ сигару, погрузился въ глубокую думу, недоумѣвая, какъ ему отдѣлаться отъ этого безумнаго юноши и вмѣстѣ съ тѣмъ оказать ему услугу. Что же касается до Сары Вильсонъ, то она грустно удалилась въ свою комнату, удивляясь, но уже поздно, своей непонятной глупости: еслибъ она съумѣла помолчать, то Ситонъ былъ бы ея паціентомъ, а миссъ Роллестонъ, конечно, не ухаживала бы за нимъ иначе, какъ черезъ посредство ея же, Сары Вильсонъ.

Однако ошибка, сдѣланная ею, по милости ея слѣпой страсти, была отчасти исправлена самою миссъ Роллестонъ. Услыхавъ на другой день, что Ситонъ былъ отправленъ изъ дому, она воскликнула съ изумленіемъ: «о чемъ это папа думалъ, отсылая нашего благодѣтеля въ больницу?» И задумавшись на минуту, она приказала Вильсонъ связать букетъ цвѣтовъ и отнести Ситону. «Онъ садовникъ», сказала она самымъ невиннымъ образомъ, «и вѣрно будетъ грустить по своимъ цвѣтамъ».

Это приказаніе она отдавала потомъ каждый день, съ тѣмъ постоянствомъ, которое составляло отличительную черту ея характера. Супъ, вино и желе также посылались каждый день изъ кухни съ одинаковымъ постоянствомъ. Но Вильсонъ скрывала. имя той, которая посылала все это бѣдному раненому, а увѣряла Ситона, что все это идетъ отъ нея самой. Онъ естественно былъ благодаренъ ей, и такъ чистосердечно высказывалъ это, что она надѣялась мало по малу снискать его любовь. Но его сердце оставалось вѣрнымъ той холодной красавицѣ, которую онъ такъ мужественно спасъ, и которая, повидимому, его забыла. Это наконецъ вывело изъ терпѣнія Вильсонъ, и она вздумала излечить его отъ безумной любви очень дѣйствительнымъ, но горькимъ средствомъ.

Придя однажды къ нему, она сѣла на кровать и весело сказала: — у насъ весь домъ на ногахъ; пріѣхалъ милый миссъ Роллестонъ.

— Милый миссъ Роллестонъ! воскликнулъ больной съ изумленіемъ.

— Да, ея суженый. Развѣ вы не знали, что она невѣста?

— Она невѣста! едва могъ промолвить Ситонъ.

— Неужели Джемсъ, возразила Вильсонъ, устремивъ за него взглядъ, полный упрека, — неужели вы думали, что такая красавица не найдетъ себѣ пары?

Ситонъ отвѣтилъ только болѣзненнымъ стономъ, и, уничтоженный этимъ жестокимъ ударомъ, упалъ на подушки какъ бы мертвый.

Увидѣвъ это, сидѣлка подошла къ кровати я строго сказала Вильсонъ: — вы вѣрно, моя милая, безъ намѣренія, но поступили очень дурно; вамъ бы лучше теперь уйдти.

Вильсонъ поспѣшно выбѣжала изъ комнаты и оставила бѣднаго больнаго одного съ своимъ отчаяніемъ. На другой день она, какъ всегда, положила на постель букетъ, и стала весело болтать обо всемъ, кромѣ миссъ Роллестонъ. Наконецъ, она остановилась, чтобъ перевести духъ. Но онъ тотчасъ схватилъ ее за руку и, устремивъ на нее взглядъ, полный мольбы, произнесъ:

— Она его любитъ?

— Какъ, вы все еще думаете о ней?возразила Вильсонъ, — вѣроятно она его не ненавидитъ, если выходитъ за него замужъ.

— Ради Бога, не шутите этимъ! скажите прямо, любитъ ли она его?

— Какой вы странный, Джемсъ, какже я могу это знать? Она, быть можетъ, не въ состояніи такъ любить, какъ я полюбила бы человѣка, который бы мнѣ понравился (и она бросила на Ситона томный взглядъ), но я не вижу, почему ей не быть, какъ всѣ прочія молодыя дѣвушки. Къ тому же она очень любитъ своего отца, а онъ желаетъ этого брака. Впрочемъ, ей должно быть нравится ея женихъ: съ тѣхъ поръ, какъ онъ пріѣхалъ, она гораздо веселѣе, и съ любовью читаетъ ему письма своихъ пріятельницъ. И потомъ я замѣтила, что она, гуляя, слишкомъ сильно на него опирается.

При этихъ словахъ Ситонъ вздрогнулъ, словно до него прикоснулось раскаленное желѣзо; но Вильсонъ, поджигаемая ревностью и своей собственной страстью, не знала жалости.

— Отчего же нѣтъ, продолжала она, — онъ молодъ, красивъ и обожаетъ её. Если вы, дѣйствительно, желаете ей добра, то вы должны радоваться, что она нашла себѣ такую отличную партію.

— Конечно, долженъ, я знаю, сказалъ Ситонъ со слезами на глазахъ послѣ минутнаго молчанія, — но только если онъ достоинъ ея.

— О, да, Джемсъ, вы вѣрно слыхали о немъ; это молодой мистеръ Вордло.

Ситонъ вскочилъ на постели. — Кто, Вордло, дико воскликнулъ онъ, — какой Вордло?

— Какой Вордло? да сынъ знаменитаго лондонскаго купца; онъ, говорятъ, самъ теперь управляетъ всѣми дѣлами, старикъ-то, кажется, отъ всего отказался.

— Проклятый! проклятый! проклятый! дико заревѣлъ Робертъ Пенфольдъ; глаза его метали огонь и руки ожесточенно, дико били воздухъ.

Сара Вильсонъ отскочила въ ужасѣ.

— Этотъ ангелъ выйдетъ замужъ за него! продолжалъ тѣмъ же самымъ страшнымъ голосомъ Пенфольдъ. — никогда, пока я живъ: я прежде задушу его своими руками.

Тутъ сидѣлки положили конецъ безумной вспышкѣ его страстей, насильно вытащивъ Вильсонъ изъ комнаты. Однако онъ успѣлъ произнести, съ неописанной злобой и твердой рѣшимостью, нѣсколько словъ, которыя навѣки остались въ ея памяти.

— Никогда — пока я живъ!

Когда, на слѣдующій разъ, Вильсонъ пришла въ больницу, то ее не пустили къ больному, по приказанію главнаго начальника. Несмотря на это, она продолжала носить цвѣты по прежнему, каждый день. Черезъ недѣлю, полагая, что больной достаточно успокоился, и имѣя передать ему кое-что объ Артурѣ Вордло, она снова попросила дозволенія повидать его.

— Онъ выписался сегодня, отвѣчали ей.

— Какъ, онъ уже выздоровѣлъ?

— Отчего же нѣтъ, у насъ выздоравливали больные и потяжелѣе.

— Куда онъ отправился?

— Но знаемъ, не оставилъ адреса

Сара Вильсонъ, какъ многія женщины, имѣла способность предугадывать бѣду; она вздрогнула всѣмъ тѣломъ и опустилась въ изнеможеніи на стулъ. Дѣйствительно, она имѣла причину бояться; по милости ея были спущены два страшныхъ, дикихъ звѣря — Ревность и Месть.

Немного оправившись, она вернулась домой, и, изъ боязни выдать себя, никому не сказала о случившееся.

Въ тотъ же день Артуръ Вордло обѣдалъ у генерала Роллестона. Онъ пришелъ за полчаса до обѣда, и Элленъ дожидалась его на лужкѣ. Нѣжно поздоровавшись, они пошли рука объ руку по саду, и съ любовью разговаривали о будущемъ счастьѣ, которое только на время отсрочивалось необходимымъ отъѣздомъ молодого человѣка. Отецъ Элленъ выбралъ ей въ мужья этого человѣка, а она горячо любила отца; къ тому же Артуръ Вордло былъ ея рабомъ, ея вещью, а молодыя дѣвушки очень любятъ нодобвую собственность, особенно коца и внѣшній видъ ея неотталкивающій. Онъ любилъ ее страстно, это ей нравилось и она, нало-по-малу, стала чувствовать къ нему, если не пламенную любовь, то нѣжную привязанность, и ея прелестное лицо нѣсколько разъ очень близко прикасалось въ плечу Вордло во время ихъ прогулки по зеленому лужку.

А за изгородью, окаймлявшей лужокъ, въ глубокой канавѣ лежалъ неподвижно человѣкъ, слѣдившій за всей этой сценой пламенными, налитыми кровью глазами.

— У меня есть маленькая просьба къ вамъ, милый Артуръ, сказала Элленъ прежде, чѣмъ они вошли въ домъ, — папа говоритъ, что бѣдный Ситонъ, тотъ самый, который, спасая васъ отъ разбойниковъ, былъ равенъ, — человѣкъ съ образованіемъ и искалъ мѣста конторщика или что нибудь въ этомъ родѣ. Не могли ли бы вы найдти ему мѣсто.

— Полагаю, отвѣчалъ Вордло, — да, почти навѣрное. Стоитъ только написать два слова въ контору Вайта и К°; они нуждаются въ приказчикѣ для нагрузки кораблей.

— О! какъ вы добры, сказала Элленъ, устремляя на него взглядъ, полный благодарности.

Случай былъ слишкомъ соблазнителенъ, а молодой человѣкъ слишкомъ влюбленъ: ихъ лица прикоснулись другъ къ другу на секунду, и яркій румянецъ долго потомъ не сходилъ съ прелестной щечки молодой дѣвушки.

Пламенные, налитые кровью глаза человѣка, слѣдившаго за этой сценой изъ-за изгороди — видѣли все, но онъ не слышалъ словъ, по милости которыхъ онъ долженъ былъ вынести подобную пытку. Онъ, однако, лежалъ неподвижно въ канавѣ и ждалъ, ждалъ удобной минуты.

Домъ генерала Роллестона стоялъ на границѣ города, въ концѣ узкой уединенной аллеи. Это положеніе дома соблазнило разбойниковъ, злой умыселъ которыхъ былъ уничтоженъ Ситономъ; теперь оно соблазнило самого Ситона.

Вордло долженъ былъ пройдти по этой дорогѣ, возвращаясь домой; и Ситонъ часовъ въ 10 вечера спрятался за большое дерево, стоявшее въ двухъ шагахъ отъ изгороди и сталъ поджидать своего соперника съ тѣмъ хладнокровнымъ терпѣніемъ, которое всегда предвѣщаетъ недоброе.

Приготовленія, которыя онъ сдѣлалъ для этой встрѣчи, были чрезвычайно странны. У него въ карманѣ была маленькая дорожная чернильница, перо и чистый листъ бумаги, на которомъ сверху было написано: Сидней, день, мѣсяцъ и годъ. Въ рукахъ у него былъ револьверъ, изъ котораго онъ убилъ разбойника подъ окномъ Элленъ Роллестонъ; одно изъ дулъ пистолета было заряжено холостымъ зарядомъ.

ГЛАВА V.

Ночь была ясная и звѣздная. Одинадцать часовъ пробило на церковныхъ часахъ. Вордло не являлся, и Ситонъ, какъ прикованный, стоялъ въ своей засадѣ. Двѣнадцать часовъ пробило, а Вордло все не являлся, и Ситонъ не двигался съ мѣста.

Вскорѣ послѣ полуночи, парадная дверь въ домѣ генерала отворилась, и на порогѣ показалась человѣческая фигура. Глаза Ситона разгорѣлись при видѣ ея, ибо это былъ молодой Вордло. Онъ, казалось, не торопился уйдти изъ этого дома, что было понятно: за нимъ слѣдовала Элленъ Роллестонъ. Робертъ Пенфольдъ видѣлъ, какъ лицо ея горѣло при свѣтѣ лампы, которую держалъ слуга. Самъ генералъ шелъ позади, а за нимъ одинъ изъ слугъ съ ружьемъ. Ситонъ спрятался за деревья и отложилъ свое намѣреніе, но не отказался отъ него. Онъ смутно слышалъ шаги и говоръ, но ясно могъ разобрать только слова Вордло: — Уже время прилива и намъ нечего терять ни минуты.

Ситонъ послѣдовалъ за ними въ недальнемъ разстояніи, увѣренный, что они скоро разстанутся, и дадутъ ему возможность остаться на единѣ съ Вордло. Они опустились въ гавань, и сѣли въ лодку; Ситонъ подошелъ ближе и узналъ, что они отправились на пароходъ, который, стоя не вдалекѣ, готовился отплыть въ Англію. Они отчалили отъ берега и Ситонъ остановился, пораженный, убитый.

Вдругъ черное чудовище, блестѣвшее вдали двумя громадными, пламенными зрачками, стало пыхтѣть, какъ Левіаѳанъ, дымъ столбомъ поднялся къ небу, колеса зашевелились и пароходъ быстро понесся изъ гавани. Ситонъ безмолвно опустился на землю, все было для него потеряно. Элленъ уѣхала въ Англію! Вордло былъ съ ней! Любовь и месть одинаково его обманули; онъ посмотрѣлъ на небо, посмотрѣлъ на море, и съ какой-то глупой, безсмысленной улыбкой сталъ играть ногой съ камушками, валявшимися на пескѣ. — Онъ спрашивалъ себя, зачѣмъ онъ родился на свѣтъ, зачѣмъ ему жить послѣ этого! Ангелъ и демонъ его жизни отплыли вмѣстѣ, а онъ остался одинъ.

Онъ написалъ нѣсколько словъ на бумагѣ, приготовленной имъ для Вордло, положилъ ее въ карманъ, и съ грустнымъ стономъ, какъ издыхающая собака, легъ на песокъ и терпѣливо сталъ ожидать прилива, смерти. Трудно сказать, дошло ли бы такъ далеко его безуміе, но когда вода стала набѣгать и онъ начиналъ дрожать всѣмъ тѣломъ отъ ея холоднаго прикосновенія, онъ вдругъ услышалъ серебристые звуки дорогого ему голоса. Онъ вскочилъ на ноги, и жизнь, со всѣми ея радостями, снова хіынула на него. Это былъ голосъ женщины, которую онъ такъ безумно любилъ.

Элленъ Роллестонъ возвращалась въ лодкѣ. Онъ прокрался, какъ ящерица, между судами, опрокинутыми на берегу, и увидѣлъ какъ она вышла изъ лодки съ отцомъ. Итакъ Вордло уѣхалъ въ Англію одинъ, безъ нея. Ситонъ вздрогнулъ отъ радости. Вскорѣ Элленъ начала жаловаться на судьбу, мило надувъ губки.

— Папа, папа, вздыхала она, — зачѣмъ на этомъ свѣтѣ друзья должны разставаться? Бѣдный Артуръ уѣхалъ, а вскорѣ и я должна разстаться съ вами — и она залилась слезами.

— Ахъ ты, глупый, ребенокъ, нѣжно сказалъ старый генералъ, — что значитъ краткое разставаніе, когда мы всѣ вскорѣ соединимся въ веселой старой Англіи! Ну, ну, поплачь немного, это тебя облегчитъ, — и онъ нѣжно погладилъ ее но головѣ, а она, какъ бы слѣпо повинуясь ему, дѣйствительно, принялась плакать не на шутку.

Какою горечью обливалось сердце Ситона при видѣ этихъ слезъ! Неужели онъ не можетъ сказать ей слова утѣшенія, онъ, который, ради нея, съ радостью отдалъ бы жизнь!… Но съ другой стороны, эти слезы охладили его лихорадочный пылъ, и какъ бы очистили его сердце; онъ съ изумленіемъ сталъ вспоминать о своихъ недавнихъ злыхъ помыслахъ. Ангелъ-хранитель, казалось, осѣнилъ его своимъ небеснымъ крыломъ, и его страсти остыли. Онъ бросился на колѣни и возблагодарилъ Бога, что не встрѣтилъ Артура Вордло наединѣ въ эту ночь.

Потомъ онъ вернулся домой, и съ этого дня засѣлъ за работу, рѣдко выходя на улицу, и то только для отысканія занятій. Но между тѣмъ полиція его розыскивала, и однажды, къ величайшему его изумленію, онъ увидѣлъ Гексама у своей лѣстницы; но его изумленіе и испугъ еще болѣе увеличились, когда полицейскій офицеръ, замѣтивъ его, сталъ быстро подыматься по лѣстницѣ. Ситонъ былъ увѣренъ, что полиція подсмотрѣла, какъ онъ часто подкрадывался къ дому генерала Роллестона, и рѣшилъ защищаться до послѣдней крайности.

— Ну, молодецъ, мы тебя таки нашли, сказалъ Гексамъ, входя безъ церемоніи въ комнату.

— Какое теперь я совершилъ преступленіе? спросилъ Ситонъ, насупивъ брови.

— Джемсъ, отвѣчалъ торжественно полицейскій, — ты на этотъ разъ обвиняешься въ неслыханномъ преступленіи. Ты бѣжалъ и скрываешься отъ хорошенькой дѣвушки. Во всякомъ случаѣ это ошибка, но когда эта дѣвушка прелестна, какъ ангелъ, и достаточно богата, чтобъ натравить на тебя Дика Гексана, то это вполнѣ безполезно. Вотъ тебѣ, молодецъ, письмо.

Ситонъ взялъ съ изумленіемъ письмо. Ово было написано четкимъ женскимъ почеркомъ и слегка надушено. Въ нѣсколькихъ ловкихъ фразахъ писавшая письмо прежде всего извинялась въ необыкновенныхъ средствахъ, принятыхъ ею для отысканія мистера Ситона, но она надѣялась, что онъ приметъ во вниманіе, что она глубоко ему обязана, а благодарность иногда очень назойлива. Она имѣетъ счастіе его увѣдомить, что у Вайтъ и Ком. готово для него мѣсто приказчика, и она надѣется, что мистеръ Ситонъ, не теряя ни минуты, приметъ это мѣсто, такъ какъ многіе въ колоніи, начиная съ подобнаго скромнаго положенія, достигали богатства и почестей. Потомъ, не имѣя ни малѣйшаго желанія вступать въ переписку съ бывшимъ садовникомъ, эта любезная, но осторожная молодая дѣвушка кончила письмо слѣдующими словами:

"Мистеру Ситону не для чего безпокоиться отвѣчать на эту записку. Достаточно сказать мистеру Гексаму: что доставитъ искреннее удовольствіе

Преданной ему доброжелательницѣ
Элленъ Роллестонъ.

Ситонъ съ глубокимъ волненіемъ поникъ головой; даже Гексамъ съ какимъ-то тайнымъ сочувствіемъ смотрѣлъ на его смущеніе. Наконецъ, Ситонъ поднялъ голову и нѣжнымъ шепотомъ произнесъ. — Скажите ей да, благослови ее Господь! Оставьте меня, мнѣ надо помолиться за нее.

Гексамъ повиновался и тихо вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА VI.

Вайтъ и Комп.: нашли истинное сокровище въ Джемсѣ Ситонѣ. Приказчики въ колоніяхъ не такъ апатичны, какъ лондонскіе, которые, повидимому, только и думаютъ о своей, спеціальности, но въ тоже самое время стараются всѣми возможными средствами не слишкомъ затруднять себя выполненіемъ хлопотливыхъ обязанностей, ею налагаемыхъ; но Ситонъ затмилъ даже колоніальныхъ приказчиковъ своей лихорадочной энергіей въ изученіи всѣхъ отраслей торговля Вайтъ и Комп., такъ что остальные приказчики даже смѣялись надъ нимъ, но за то онъ заслужилъ вниманіе удивленныхъ хозяевъ; этой энергіей, онъ отчасти былъ обязанъ своей неудержимой страсти. Въ Сиднеѣ многіе наживали себѣ огромныя состоянія, и Ситонъ возъимѣлъ дикую надежду разбогатѣть, благодаря какому нибудь счастливому случаю, прежде чѣмъ Вордло возвратится къ Элленъ Роллестонъ. Его разсудокъ, однако, шепталъ ему, что будь онъ богатъ, какъ Крезъ, она никогда не согласилась бы соединить свою жизнь съ запятнанною жизнью каторжника. Но сердце ему говорило: «не слушай разсудка, слушай только меня, старайся и не унывай». И онъ трудился за двухъ, за трехъ, не гнушался никакой работой, охотно бросалъ на минуту перо, чтобы поднять тяжелый ящикъ или помочь вкатить на корабль огромную бочку. Старикъ Вайтъ съ удивленіемъ слѣдилъ за его дѣятельностью, и былъ такъ имъ доволенъ, что прибавилъ жалованья. Ситонъ теперь никогда не видалъ Элленъ Роллестонъ, кромѣ воскресныхъ дней, въ которые онъ акуратно ходилъ въ ея церковь и, прячась за колонну, жадно пожиралъ ее глазами. Онъ жилъ очень скромно, откладывалъ каждый грошъ, и пользовался каждымъ случаемъ нажить копѣйку; такъ онъ купилъ землю за десять фунтовъ стерлинговъ и продалъ ее черезъ сутки за сорокъ — и все это для нея. Онъ надѣялся безъ надежды и боролся съ нищетой, съ цѣлымъ міромъ, съ самимъ собою.

---

Въ это время Вайтъ и Комп., были заняты нагрузкою двухъ кораблей — «Шанона» и «Прозерпины», зафрахтованныхъ Вордло и сыномъ. Оба корабля стояли въ сиднейской гавани и уже были нагружены товарами, но самыя сливки груза оставались еще на берегу, именно: восемнадцать ящиковъ съ золотымъ пескомъ и слитками, и сорокъ ящиковъ съ свинцомъ и мѣдью. Самъ Вордло сложилъ эти ящики въ кладовую, а мистеръ Вайтъ, имѣвшій вторые ключи отъ ящиковъ съ золотомъ, акуратно пересмотрѣлъ и перенумеровалъ ихъ всѣ; но снаружи не было означено, изъ предосторожности, что въ каждомъ ящикѣ находилось, а просто былъ ярлыкъ на однихъ: "Прозерпина, " на другихъ: «Шанонъ». Лейтенантъ «Прозерпины», пользовавшійся волной довѣренностью Вордло, имѣлъ отъ него письменную инструкцію о нагрузкѣ ящиковъ. Однажды вечеромъ, передъ самымъ закрытіемъ конторы, онъ явился, по обыкновенію, въ кладовую и сталъ вымѣрять ящики, съ цѣлью приготовить нужное для никъ мѣото въ трюмѣ обоихъ кораблей. Ситонъ сопровождалъ его. Въ послѣднее время мистеръ Вайли (такъ звали лейтенанта) сильно пилъ, былъ онъ достаточно нагрузившись и сегодня. Отойдя куда-то на минуту и снова возвратившись, Ситонъ съ удивленіемъ увидѣлъ, что дверь кладовой была заперта. Онъ подумалъ, что Вайли, быть можетъ, остался внутри, — дверь затворялась очень легко на пружинѣ, а открыть ее можно было только особымъ, очень хитрымъ ключемъ. Ситонъ вынулъ ключъ изъ кармана, отворилъ дверь и позвалъ мистера Вайли, но не получилъ никакого отвѣта; онъ, однако, изъ предосторожности, обошелъ всю кладовую, полагая, что не заснулъ ли гдѣ нибудь между ящиками пьяный лейтенантъ; но того нигдѣ не оказалось, и Ситонъ, зная, что онъ одинъ въ кладовой, сталъ неблагоразумно разсматривать сокровища Вордло; но такова уже человѣческая слабость, что люди всегда, какою-то таинственною силою, привлекаются къ тому, что ихъ заставляетъ страдать. Онъ съ грустью смотрѣлъ на эти ящики, представлявшіе фактическое доказательство богатства его соперника, того богатства, которое ему проложило дорогу въ домъ генерала Роллестона и въ сердце его дочери, ибо богатство можетъ помочь достигнуть до человѣчеснаго сердца, даже до такого сердца, котораго прямо купить нельзя. Эти грустныя размышленія, вѣроятно, продолжались долго, ибо Ситонъ вдругъ услыхалъ шумъ, доказывающій, что запирали контору и, слѣдовательно, было поздно; онъ поспѣшно закрылъ желѣзные ставни, вышелъ на улицу и заперъ дверь.

Часа черезъ два послѣ его ухода, въ кладовой, выходившей въ уединенную, безмолвную улицу, случилось нѣчто таинственное. У того угла ея стѣны, гдѣ стояли вертикально два большіе ящика, до восьми футовъ вышины, и громоздилось нѣсколько маленькихъ ящиковъ, — у этого угла, вдругъ блеснулъ слабый свѣтъ и, черезъ минуту, двѣ загорѣлыя, мускулистыя руки показалась на краю одного изъ ящиковъ, ближайшаго къ стѣнѣ; ящикъ немного пошатнулся, и черезъ секунду на него взлѣзъ не котъ, не обезьяна, какъ можно было ожидать, но животное, очень похожее на этихъ обоихъ четвероногихъ, именно матросъ; надо ли намъ прибавлять, что этотъ матросъ былъ лейтенантъ «Прозерпины». Онъ поспѣшно соскочилъ съ ящика, за которымъ скрывался впродолженіи нѣсколькихъ часовъ, зажегъ глухой фонарь и сталъ пробираться тихими шагами вдоль кладовой. Это было чрезвычайно таинственное явленіе, и оно удивило бы хозяевъ кладовой болѣе даже, чѣмъ постороннихъ, ибо посторонніе прямо бы сказали, что это кража со взломомъ или поджигательство, но люди, знающіе кладовую, тотчасъ бы отвѣтили, что оба эти преступленія были почти невозможны.. Ловкій матросъ не могъ поджечь этой кладовой, не сжаривъ себя перваго, да и въ сущности онъ вовсе не могъ ее сжечь, ибо ея плоская крышка представляла гигантскій желѣзный резервуаръ, который, благодаря американскому изобрѣтенію, могъ въ минуту превратиться въ душъ и затушить какой бы то ни было пожаръ въ нѣсколько секундъ. Точно также не могъ онъ обворовать кладовую, такъ какъ вещи, находившіяся въ ней, предохранялись своею тяжестью, и невозможно было выйти изъ кладовой, не возбудивъ тревоги и не подвергнувшись тщательному обыску. Но не желая впасть въ ошибку тѣхъ писателей, которые слишкомъ низко цѣнятъ быстроту соображенія читателей и закидываютъ ихъ ненужными объясненіями и коментаріями, мы просто разскажемъ, что дѣлалъ Вайли ночью въ кладовой, предоставивъ самимъ читателямъ уяснить себѣ его цѣль изъ послѣдующихъ событій вашего разсказа.

Прежде всего мистеръ Вайли вынулъ изъ своихъ кармановъ связку съ восемнадцатью блестящими ключами, двѣ новыхъ отвертки, фляжку рому и два корабельныхъ сухаря. Потомъ онъ постепенно открылъ всѣ восемнадцать ящиковъ съ ярлыками Прозерпина, и при свѣтѣ его глухого фонаря заблестѣли золотой песокъ и золотые слитки, тщательно завернутые въ тончайшую австралійскую шерсть. Это было соблазнительное зрѣлище. Но морякъ спокойно приступилъ къ еще труднѣйшей работѣ; онъ открылъ восемнадцать ящиковъ съ ярлыками Шанонъ, и эти ящики, выбранные имъ изъ сорока, вѣроятно по какой нибудь отмѣткѣ оказались наполненными уже другимъ товаромъ; въ нихъ находился свинецъ въ большихъ четвероугольныхъ плитахъ, по двѣ или по четыре въ ящикѣ. Эти двѣ разнородныя системы укладки золота и свинца приводили къ нѣкотораго рода единству въ тяжести всѣхъ тридцати шести ящиковъ, открытыхъ мистеромъ Вайли; иначе ящики съ золотомъ были бы вдвое тяжелѣе ящиковъ съ низшимъ металломъ, ибо хотя свинецъ считается вообще очень тяжелымъ, но научными опытами дознано, что вѣсъ свинца относится въ вѣсу золота, какъ 5 къ 12-ти.

Таинственная работа Вайли продолжалась очень долго, онъ часто прерывалъ ее, и, при каждомъ шумѣ на улицѣ, поспѣшно закрывалъ свой фонарь. Эти мѣры осторожности были впрочемъ совершенно излишни, такъ какъ никакой свѣтъ не могъ проникнуть сквозь желѣзные ставни. Наконецъ, восемнадцать ящиковъ съ свинцомъ были всѣ открыты, и, усталый отъ тяжелаго труда, Вайли отеръ потъ, градомъ выступившій на его лицѣ и выпилъ глотокъ рому. Потомъ онъ принялся за новую работу, вынулъ три свинцовыя плиты изъ ящика съ ярлыкомъ «Шанонъ», и положилъ ихъ на полъ, а изъ одного изъ ящиковъ съ ярлыкомъ «Прозерпина» вынулъ золото и переложилъ въ пустой ящикъ Шанона. Такимъ образомъ онъ съ большой тщательностью, чтобъ не разсыпать золотого песку по полу, переложилъ весь грузъ восемнадцати ящиковъ Прозерпины въ восемнадцать ящиковъ Шанона и обратно. Покончивъ съ этой странной, на взглядъ шуточной, продѣлкой, Вайли взобрался на одинъ изъ ящиковъ, съѣлъ сухарь и выпилъ рому, но немного, ибо въ эту эпоху своей жизни, онъ былъ трезвымъ человѣкомъ, хотя и могъ представляться пьянымъ, какъ и всѣмъ, чѣмъ угодно. Все громадное количество золота было совершенно въ его рукахъ, но онъ не тронулъ ни унціи, хотя бы для вѣнчальнаго кольца Нанси Раузъ. Мистеръ Вайли имѣлъ совѣсть, хотя очень своеобразную, но главное онъ былъ чрезвычайно вѣренъ тѣмъ, которымъ служилъ. Онъ старательно заперъ всѣ ящики съ ярлыкомъ «Прозерпина» и снова, взявъ отвертку, тщательно завинтилъ восемнадцать ящиковъ съ ярлыками «Шанинъ» которые онъ наполнилъ золотомъ; потомъ, раскаливъ до красна матроскую иглу на пламени своего фонаря, онъ сдѣлалъ на этихъ послѣднихъ ящикахъ отмѣтки, замѣтныя только для его глаза. Когда все было кончено, онъ, несмотря на свою могучую силу, почувствовалъ страшную усталость и съ радостью отдохнулъ бы съ часовъ, но посмотрѣвъ на часы, онъ разсчиталъ, что солнце должно быть уже встало, и снова спрятался въ свою засаду, то-есть взлѣзъ за высокіе ящики и осторожно спустился въ промежутокъ между ящиками и стѣной.

Рано утромъ, какъ только открылась контора, явились за ящиками два матроса, по приказанію, данному имъ наканунѣ мистеровъ Вайли. Кладовую тотчасъ же открыли, но матросамъ было объявлено, что самъ Вайли долженъ присутствовать при отпускѣ товара.

— О! онъ не заставитъ себя ждать, отвѣчали они, — онъ сказалъ, что насъ встрѣтитъ здѣсь.

Прошло довольно много времени въ ожиданіи, и наконецъ Вайли неожиданно явился позади матросовъ и вмѣшался въ разговоръ.

Ситонъ былъ очень удивленъ, найдя его вдругъ въ кладовой, и спросилъ задумчиво:

— Откуда вы взялись, я не видалъ, чтобъ вы вошли.

— О! сэръ, отвѣчалъ Вайли очень учтиво, — человѣкъ на кораблѣ скоро выучится ходить, какъ кошка. Я вошелъ въ дверь, какъ вы всѣ, но услышавъ мое имя, я остановился. Ну, ну, я здѣсь, какъ бы тамъ ни пришелъ. Эй, Джэкъ! сколько поѣздокъ придется сдѣлать, чтобъ перетащить всѣ ящики? Сколько ихъ, восемнадцать для Прозерпины и сорокъ для Шанона, вѣрно, сэръ?

— Совершенно вѣрно.

— Такъ не угодно ли вамъ сдать ихъ, я ихъ снова провѣрю на баркасѣ и потомъ отвезу на корабли.

Ситонъ позвалъ двухъ конторщиковъ и послалъ одного изъ нихъ на лодку, а другого на баркасъ, стоявшій не вдалекѣ отъ берега. Такимъ образомъ, ящики повѣряли три раза въ кладовой, на лодкѣ и на баркасѣ. Когда все было сдано, Вайли выдалъ Ситону росписку въ полученіи и, нанявъ маленькій пароходъ, повелъ на буксирѣ баркасъ, прежде къ Шанону, а потокъ къ Прозерпинѣ.

Ситонъ тотчасъ же отправился къ хозяину и отдалъ росписку Вайли.

— Но, сэръ, сказалъ онъ, — правильно ли, что офицеръ съ Прозерпины, беретъ отъ насъ грузъ для Шанона?

— Конечно неправильно, отвѣчалъ старикъ Вайтъ, и позвалъ своего помощника, мистера Гардкастля.

Гардкастль объяснилъ, что Прозерпина брала главнѣйшій грузъ, то-есть золото, и потому онъ не видѣлъ ничего дурного въ томъ, чтобъ офицеръ съ Прозерпины, пользовавшійся и въ предыдущихъ случаяхъ полной довѣренностью купца Вордло, взялъ нѣсколько ящиковъ съ свинцомъ и мѣдью для Шанона.

— Хорошо сэръ, отвѣчалъ Ситонъ, — но не лучше ли мнѣ самому съѣздитъ на корабли и посмотрѣть, какъ будутъ грузить ящики.

— Мнѣ кажется, что вы подымаете шумъ изъ пустяковъ, замѣтилъ Гардкастль.

Мистеръ Вайтъ вполнѣ раздѣлялъ это мнѣніе, но былъ слишкомъ уменъ, чтобъ сдерживать энергію и осторожность своихъ приказчиковъ, и потому сказалъ Ситону, что онъ можетъ ѣхать на корабли, если желаетъ, для своего собственнаго успокоенія.

Ситонъ съ трудомъ отыскалъ лодочку и, причаливъ къ кораблямъ, нашелъ, что на Шанонъ уже нагрузили всѣ ящики съ его ярлыками, а капитанъ Прозерпины и ея лейтенантъ только-что начали грузить свои ящики. Увидавъ Ситона, капитанъ Гудсонъ грубо спросилъ, что ему нужно.

— Онъ пріѣхалъ за вашей роспиской, сказалъ мистеръ Вайли, — такъ и слѣдуетъ. Ну, поворачивайтесь молодцы. Въ трюмѣ два ящика, слѣдуетъ еще шестнадцать.

Посмотрѣвъ, какъ нагрузили всѣ ящики на Прозерпину, Ситонъ возвратился на берегъ съ росписками въ пріемкѣ капитаномъ Гевитомъ сорока ящиковъ на Шанонъ, и капитаномъ Гудсономъ восемнадцати на Прозерпину. Выйдя изъ лодки, онъ встрѣтилъ агента Ллойда и разсказалъ ему, какой значительный грузъ онъ только-что отправилъ; тотъ замѣтилъ лишь, что оба корабля застрахованы въ Сиднеѣ, но грузъ, вѣроятно, застрахованъ въ Лондонѣ.

Однако, несмотря на все, Ситону казалось, что въ этомъ дѣлѣ что-то не чисто; его подозрѣнія основывались, быть можетъ, на торопливости нагрузки или на странныхъ манерахъ мистера Вайли. Во всякомъ случаѣ, эти подозрѣнія были до того незначительны, что онъ не могъ надѣяться убѣдить въ ихъ справедливости своихъ хозяевъ; потому онъ предпочелъ молчать, да и къ тому же, онъ сознавалъ, что ненависть къ Вордло мѣшала ему справедливо судить о дѣйствіяхъ, не только самаго Вордло, но и его слугъ. Впрочемъ вскорѣ надъ его головой разразился новый ударъ, который изгладилъ всѣ эти мысли изъ его ума и сердца.

Миссъ Элленъ Роллестонъ явилась однажды утромъ въ контору Вайтъ и Комп., и остановившись въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Ситона, вручила Гардкастлю письмо Артура Вордло, которое заключало въ себѣ приказаніе отдать въ ея распоряженіе дамскую каюту на Шанонѣ. Гардкастль почтительно поклонился и обѣщалъ устроить все для достойнаго принятія ея на Шанонѣ, готовящемся отплыть въ Англію черезъ недѣлю. Уходя, миссъ Роллестонъ обвела глазомъ всю контору, отыскивая длинную, блестящую бороду Ситона; но онъ, со времени своего поступленія въ приказчики, обрѣзалъ и укоротилъ ее изъ приличія до того, что молодая дѣвушка не могла узнать въ человѣкѣ, согнувшемся надъ своею конторкой — бывшаго садовника, ея спасителя и protégé. Несчастный же Ситонъ, слыша, изъ ея собственныхъ устъ, объ ея отъѣздѣ въ Англію, не помнилъ себя отъ отчаянія, морозъ пробѣгалъ по всѣмъ его жиламъ, сердце обливалось горечью.

Однако, любя ее нѣжно, благородно, онъ поборолъ свое отчаяніе и затѣмъ отправился на Шанонъ, чтобъ устроить для нея каюту со всевозможнымъ комфортомъ. Прежде всего онъ навелъ справки, въ какомъ положеніи былъ корабль, которому довѣряли такой драгоцѣнный для него грузъ. Слыша разспросы, старый лодочникъ, перевозившій его на корабль, замѣтилъ, что онъ видѣлъ самъ, какъ изъ Шанона каждую ночь выкачивали воду помпами. Ситонъ тотчасъ же извѣстилъ объ этомъ агента Ллойда и тотъ приказалъ отвезти Шанонъ въ доки для исправленій. Потомъ Ситонъ отъ имени Вайта и Комп., извѣстилъ миссъ Роілестонъ, что Шанонъ, по случаю починокъ, не могъ идти въ море ранѣе мѣсяца. Молодая дѣвушка отвѣчала простой роспиской въ полученіи письма, и Ситонъ сталъ дышать свободнѣе.

Миссъ Роллестонъ дала слово Артуру Вордло, что она выѣдетъ въ Англію черезъ мѣсяцъ на его кораблѣ Шанонѣ. Она была рабой своего слова и настойчивость была отличительной чертой ея характера; потому узнавъ, что она не могла ѣхать на Шанонѣ, она снова явилась въ контору и взяла себѣ мѣсто на Прозерпинѣ. Главное для нея было отправиться, когда она обѣщала, и на кораблѣ Вордло.

Прозерпина выходила въ море черезъ десять дней, и Ситонъ тотчасъ же навелъ объ ней справки; оказалось, что корабль былъ совершенно исправенъ и не было причины его задержать. При этомъ извѣстіи въ душѣ несчастнаго произошла долгая, смертельная борьба между себялюбивой страстью и возвышенной преданностью любимому существу. Наконецъ, добро восторжествовало надъ зломъ, и вмѣсто того, чтобъ предаваться мрачному отчаянью, онъ самъ сталъ хлопотать о лучшемъ исполненіи воли его богини. Онъ отправился на Прозерпину, и выбралъ для нея лучшую каюту. Генералъ Роллестонъ велѣлъ ее омеблировать, и его агентъ прислалъ обыкновенную мебель: кровать съ выдвижными ящиками, комодъ, два кресла, маленькій столъ, зеркало и висячую лампу. Но Ситонъ на свой счетъ сдѣлалъ много прибавокъ и улучшеній. Онъ устлалъ полъ мягкой, кокосовой рогожкой, вставилъ вмѣсто обычныхъ шестизвенныхъ оконъ цѣльныя, зеркальныя, повѣсилъ на нихъ венеціанскія сторы и розовыя занавѣси, устроенныя такъ, что ихъ можно было мгновенно замѣнить глухими ставнями въ случаѣ бури. Онъ вставилъ зеркальное стекло въ дверь, ведущую въ ея ванную, и устроилъ легкое кресло, подвѣшивавшееся на крючки, вбитые посреди каюты, такъ что Элленъ могла сидѣть и читать, не чувствуя ни малѣйшей качки; кромѣ того, онъ повѣсилъ полку съ книгами, приспособленную такъ, что книги не могли падать, что же касается до содержанія этихъ книгъ, то онъ самъ выбралъ маленькую библіотеку, въ которой всѣ путешествія непремѣнно оканчивались благополучно. Наконецъ, онъ устроилъ колокольчикъ изъ каюты Элленъ въ каюту ея горничной. Тутъ кстати сказать, что миссъ Роллестонъ стояло огромнаго труда найдти горничную, которая бы согласилась ѣхать съ нею; наконецъ, явилась молодая женщина, нанявшаяся за огромное жалованье, скрывъ тотъ простой фактъ, что она только-что вышла замужъ за одного изъ матросовъ Прозерпины и съ радостью отправилась бы даромъ. Звали ее Джени Гольтъ, а мужа ея Майкелъ Донованъ.

Въ одно изъ своихъ посѣщеній Прозерпины Ситонъ замѣтилъ, что капитанъ и лейтенантъ смотрѣли на него далеко недружелюбно, чтобъ не сказать враждебно; но въ настоящемъ настроеніи его ума, ему было все равно, какъ два животныхъ, въ синихъ курткахъ, смотрѣли на его самопожертвованіе. Онъ, пріѣзжалъ на этотъ корабль только для того, чтобъ оказать послѣднюю услугу горячо любимому существу, которое, мелькнувъ, какъ ангелъ свѣта, на мрачномъ пути его жизни, освѣтило на минуту этотъ мракъ лучезарнымъ блескомъ и, теперь, далеко улетаетъ на вѣки.

Наконецъ, роковой вечеръ насталъ, послѣдній ея вечеръ въ Сиднеѣ. Твердость Ситона, не поддерживаемая болѣе лихорадочными хлопотами объ ея комфортѣ, видимо ему измѣнила, и онъ предался самому горькому отчаянью. Въ 9 часовъ онъ украдкой пробрался въ садъ генерала Роллестона, гдѣ впервые ее увидѣлъ. Тамъ онъ опустился на землю и долго сидѣлъ неподвижно. Потомъ онъ всталъ и подошелъ ближе къ дому. Въ столовой свѣтилась лампа; онъ взглянулъ въ окно и увидалъ ее.

Она сидѣла на колѣнахъ отца, устремивъ на него взоръ, полный любви; рука ея лежала въ его рукѣ. Глаза ея были полны слезъ: у нея не было матери, у него не было сына, и они горячо любили другъ друга. Эта нѣжная поза и ихъ горькое безмолвіе были краснорѣчивѣе всякихъ словъ для человѣка, испытавшаго въ жизни горе. Бѣдный Ситонъ залился истерическими слезами; онъ плакалъ, потому что она плакала.

Огецъ Элленъ посламъ ее рано спать. Ситонъ сталъ съ жадностью слѣдить, какъ онъ часто бывало дѣлывалъ, за каждымъ движеніемъ ея прелестной тѣни. Наконецъ она погасила свѣчу. Для него все было кончено. Онъ бросился на мокрую землю и безсмысленно устремилъ взоры на небо. Часто умъ въ тиши ночной бываетъ всего свѣтлѣе, и теперь Робертъ Пенфольдъ вдругъ созналъ, — словно онъ это прочелъ на безоблачномъ небѣ, — что его Элленъ ѣхала въ Англію лишь съ цѣлью выдти замужъ за Артура Вордло. Это неожиданное открытіе поразило его въ самое сердце, онъ вскочилъ, какъ безумный, пожираемый ревностью, почти заглушавшей его любовь. Еще разъ онъ повторилъ, что этому никогда не бывать, и впалъ въ глубокую думу; вскорѣ созрѣлъ у него въ головѣ цѣлый планъ, какъ помѣшать этому чудовищному браку; но планъ былъ такъ дикъ, такъ опасенъ, что еще не совсѣмъ заглохшій въ немъ разсудокъ нашептывалъ: бѣги, безумецъ, бѣги, или любовь теби погубитъ!

Онъ внялъ голосу разсудка и черезъ минуту уже былъ далеко. Онъ отправился домой, но, придя къ дверямъ, не могъ войти и, вернувшись, снова зашагалъ по улицамъ, не зная, куда шелъ и зачѣмъ. Страсти въ немъ дико бушевали и разсудокъ, такъ долго, мужественно отстаивавшій свои права, сталъ теперь быстро поддаваться сердечному и физическому пылу. Ситонъ незамѣтно очутился въ гавани и дико устремилъ на Прозерпину налитые кровью глаза, онъ, который, за часъ передъ тѣмъ, такъ ясно сознавалъ, что ему ничего не оставалось, какъ забыть, или стараться забыть невѣсту Артура Вордло. Онъ громко застоналъ и пустился бѣжать въ городъ съ какою-то лихорадочною быстротою. Пробѣжавъ какую-то узкую, уединенную улицу, онъ вдругъ остановился и, схватившись за фонарный столбъ, началъ громко оплакивать свою судьбу. Мимошедшій полицейскій подошелъ къ нему и, принявъ его за пьянаго, посовѣтовалъ ему идти домой. Онъ отскочилъ, какъ бы ужаленный, и бросился въ другую улицу, гдѣ могъ быть наединѣ.

Въ этой улицѣ одна лавка была открыта я освѣщена, несмотря на то, что было только еще пять часовъ утра. Это была цирюльня, посѣщаемая рабочимъ людомъ. На вывѣскѣ красовалось: — Стрижка — 6 пенсовъ. Бритье — 3 пенса. Горячій кофе — чашка 3 пенса. Глаза Ситона остановились на этой вывѣскѣ. Онъ пристально посмотрѣлъ на нее съ минуту и продолжалъ свой путь. Потомъ онъ вдругъ вернулся, перешелъ улицу и вошелъ въ лавку. Цирюльникъ чѣмъ-то былъ занятъ у печки, но, услыхавъ шаги Ситона, быстро повернулъ къ нему свое некрасивое, отталкивающее лицо.

— Я хочу сбрить бороду, сказалъ Ситонъ, опускаясь въ кресло.

— Неужели, отвѣчалъ цирюльникъ, смотря на него своими косыми глазами. — Чтожъ вы мнѣ за это дадите?

— Вы сами лучше знаете цѣну.,

— Конечно, 3 пенса съ бороды.

— Хорошо, только поскорѣе.

— Погодите, я такъ беру съ рабочаго люда, но съ васъ надо взять больше.

— Я дамъ вдвое.

— Нѣтъ, меньше десяти шиллинговъ я съ васъ не возьму.

— Это отчего? воскликнулъ Ситонъ съ испугомъ; онъ полагалъ въ своемъ смущеніи, что вѣрно этотъ человѣкъ читалъ въ его сердцѣ.

— Я вамъ скажу почему, отвѣчалъ косой цирюльникъ, нѣтъ, лучше я вамъ покажу.

И взявъ со стола маленькое зеркало, онъ вдругъ поднесъ его къ лицу Ситона. Ситонъ вздрогнулъ, увидѣвъ свое изображенье: до того диво, болѣзненно было его лицо, до того убійственны, кровью налиты его глаза. Тогда цирюльникъ съ лукавою улыбкою произнесъ: — Чтожъ я развѣ не правъ? Неужели я долженъ сбрить бороду съ такого молодца менѣе, чѣмъ за десять шиллинговъ?

— Я вижу въ чемъ дѣло, простоналъ Ситонъ, — вы полагаете, что я совершилъ какое нибудь преступленіе. Я плачу отъ горя, и меня принимаютъ за пьянаго, я блѣденъ отъ душевной тревоги, и меня называютъ преступникомъ. Проклятые! да будетъ легка кара Божія вамъ и всему человѣчеству.

— Хорошо, сказалъ цирюльникъ тѣмъ же спокойнымъ тономъ; — десять шиллинговъ и ни слова болѣе. Оставайтесь илы уходите.

— У меня нѣтъ съ собой денегъ, возразилъ Ситонъ, пошаривъ въ карманахъ.

— О! мнѣ все равно, оставьте часы.

Ситонъ безмолвно отдалъ свои часы кровожадному вампиру и мрачно поникъ головою. Цирюльникъ обстригъ ему коротко бороду и, отъ времени до времени, порывался войти въ разговоръ, но не получалъ никакого отвѣта.

— Не отчаявайтесь, молодецъ, сказалъ онъ добродушно, — вы не первый попадаете въ бѣду и принуждены мѣнять кожу.

Ситонъ продолжалъ упорно молчать. Цирюльникъ приступилъ теперь къ бритью, и окончивъ эту операцію, поздравилъ Ситона съ удивительной перемѣной, происшедшей въ его лицѣ.

— Васъ теперь никто не узнаетъ, сказалъ онъ, — и я вамъ объясню почему: вашъ ротъ немного вздернутъ къ верху, а усы опускаютъ его внизъ, и совершенно измѣняютъ лицо. Теперь, какъ я васъ обрилъ, я вижу, что вы джентльменъ. Не пожалѣйте соверена, сэръ.

Ситонъ безмолвно выбѣжалъ изъ лавки.

— Экой надутый, пробормоталъ цирюльникъ, акуратно завертывая въ бумагу прекрасные шелковые волосы Ситона. Пока онъ этимъ занимался, въ лавку зашелъ, за чашкой кофе, одинъ изъ обычныхъ ея посѣтителей. Это былъ полицейскій, который принялъ Ситона за веселаго собесѣдника.

ГЛАВА VII.

Слуги генерала Роллестона свезли на Прозерпину чемоданы и ящики Элленъ. Но она сама никакъ не хотѣла разстаться до послѣдней минуты съ дорогимъ ей домомъ.

— О, папа, говорила она со слезами на глазахъ, — мнѣ надо собрать всѣ свои силы, всю свою твердость, чтобы сдержать слово, данное Артуру, и разстаться съ тобой. Зачѣмъ я дала ему слово? зачѣмъ я должна быть рабой своего слова?

— Потому что, отвѣчалъ старикъ, но не столь твердымъ голосомъ какъ обыкновенно, — потому что я тебѣ всегда внушалъ, что женщина должна равняться мужчинѣ во всѣхъ добродѣтеляхъ, кромѣ храбрости. Я слышалъ это отъ моей матери и научилъ этому мою Элленъ. Что же было бы похвальнаго въ вѣрности своему слову, еслибъ это ничего не стоило?

Онъ обѣщалъ послѣдовать за нею въ Англію не позже трехъ мѣсяцевъ, и мужественная дѣвушка, пересиливъ свое горе, отерла слезы, чтобы еще болѣе не увеличивать печали старика, съ которой онъ боролся также славно, какъ сражался, бывало, съ врагами отечества.

Прозерпина должна была сняться съ якоря въ два часа; въ часъ, безъ нѣсколькихъ икнутъ, къ кораблю пристала маленькая лодка, и сидѣвшій въ ней человѣкъ просилъ дать ему каюту, объяснивъ, что онъ миссіонеръ, пасторъ Джонъ Гээель, возвращавшійся въ Англію послѣ жестокой болѣзни. Лейтенантъ Прозерпины пристально посмотрѣлъ ему прямо въ глаза и отвѣчалъ, что у нихъ мало каютъ для пассажировъ, и что всѣ онѣ были взяты конторой Вайтъ и К° для одной молодой дамы и ея слугъ. Мистеръ Гэзель возразилъ, что онъ человѣкъ недостаточный и довольствовался бы самымъ скромнымъ помѣщеніемъ; но ѣхать въ Англію ему было крайне необходимо.

— Такъ бросься въ воду и плыви себѣ на здоровье, воскликнулъ капитанъ Гудсонъ, подходя къ разговаривавшимъ, — у меня нѣтъ, на кораблѣ мѣста для поповъ.

— Будьте милостивы, господа, произнесъ мистеръ Гэзель, устремивъ на нихъ взглядъ, полный мольбы; — моя жизнь отъ этого зависитъ.

— Очень сожалѣю, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Вайли, — но это невозможно. Вамъ, впрочемъ, нечего отчаяваться, вы можете отправиться на Шанонѣ.

— Но я слышалъ, что онъ чинится.

— Да, да, но тамъ работаетъ полтораста человѣкъ, и онъ вскорѣ выйдетъ въ море вслѣдъ за нами.

— Ну, ну, сэръ, грубо воскликнулъ Гудсонъ; — проваливайте, мнѣ не до васъ; эй, ребята, за работу. Вонъ уже и наша дама!

Тяжело вздохнувъ, миссіонеръ смиренно спустился въ лодку, но очутившись тамъ, рѣзко приказалъ гребцамъ какъ можно скорѣе грести къ берегу. Но дорогѣ онъ встрѣтилъ лодку Ролл вето новъ, и обратя въ ту сторону свое блѣдное лицо, Гэзель долго, пристально смотрѣлъ на отца и дочь. Влленъ была поражена грустнымъ выраженіемъ этого незнакомца и шепнула отцу: — «бѣдный пасторъ, онъ вѣрно проводилъ на корабль любимаго человѣка». Генералъ Роллестонъ обернулся, но лодка съ пасторомъ была уже далеко.

Вскорѣ они пристали къ кораблю о были приняты съ почтительнымъ вниманіемъ. Элленъ прямо провели въ каюту. Видя, съ какой тщательной заботливостію тамъ было все устроено, молодая дѣвушка съ любовью взглянула на отца и прошептала: «здѣсь былъ кто-то, горячо меня любящій!» Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ отецъ и дочь остались наединѣ, а между тѣмъ корабль снимался съ якоря, и вскорѣ матросъ прибѣжалъ сказать, что генералу пора уѣзжать. Элленъ проводила отца на палубу, блѣдная, разстроенная. Они обнялись въ послѣдній разъ, и генералъ Роллестонъ спустился въ лодку. Молодая дѣвушка перегнулась за бортъ и долго нахала платкомъ, хотя слезы мѣшали ей видѣть быстро удалявшагося отца.

Въ эту самую минуту причалила къ Прозерпинѣ четырехъвесельная лодка, и мистеръ Гэзель снова появился на палубѣ. Онъ представилъ Гудсону приказъ изъ конторы Вайтъ и К°, подписанный Джемсомъ Ситономъ, по которому капитанъ Прозерпины долженъ былъ дать мѣсто на кораблѣ пастору Джону Гэзелю; причемъ прилагалась и квитанція въ полученіи денегъ отъ пастора за проѣздъ. Гудсонъ и Вайли на минуту задумались. Видя ихъ нерѣшимость, миссіонеръ прибавилъ, что онъ разсказалъ въ конторѣ объ ихъ странномъ поведеніи, и мистеръ Ситонъ обѣщалъ остановить корабль, если приказанія торговаго дома не будутъ уважены. «Я заплатилъ деньги за проѣздъ, и вы меня не прогоните иначе, какъ силой», сказалъ въ заключеніе пасторъ спокойно, но рѣшительно.

Мистеръ Вайли стоялъ въ полуоборотъ къ миссіонеру, и тотъ во могъ не замѣтить мрачный, злобный взглядъ его, но черезъ минуту, къ неописанному удивленію пастора, Вайли обернулся къ нему и, съ веселой улыбкой, сказалъ:

— Ну, сэръ, по правдѣ вамъ сказать, мы, моряки, не любимъ брать пассажировъ на подобные корабли; они всегда помѣха при малѣйшей бурѣ. Но такъ какъ вы уже здѣсь, то оставайтесь и устройтесь, какъ знаете.

— Ну, будетъ тамъ чепуху болтать, воскликнулъ капитанъ грубымъ голосомъ; — втащите вещи пастора я отчальте лодку! Подымай якорь!

И онъ продолжалъ отдавать приказанія своимъ громовымъ голосомъ; якорь былъ поднятъ, паруса поставлены, и Прозерпина понеслась съ попутнымъ вѣтромъ къ берегамъ Англіи.

---

Генералъ Роллестонъ медленно, грустно возвратился домой, часто оборачиваясь и пристально устремляя взоръ на корабль, уносившій съ собою въ безпредѣльную синеву моря его единственное дитя. Усѣвшись въ своемъ кабинетѣ, онъ закурилъ сигару и утѣшалъ себя мыслію, что это разставаніе было временное, ибо онъ уже отказался отъ своего мѣста и долженъ былъ остаться въ Сиднеѣ только для сдачи дѣлъ преемнику, что не могло продолжиться болѣе трехъ мѣсяцевъ. Успокоившись немного, онъ пошелъ на верхъ, чтобъ взглянуть на спальню своей дочери, гдѣ еще какъ бы виталъ ея духъ. Въ комнатѣ этой одно окно выходило на сѣверъ, другое на западъ, прямо на заливъ. Генералъ взглянулъ на полъ, усѣянный бумажками, тряпками и пр. и пр., и потомъ устремилъ свой взглядъ въ окно, на быстро удалявшуюся Прозерпину. Онъ тяжело вздохнулъ и закурилъ новую сигару, но не успѣлъ еще ее окончить, какъ увидалъ на полу маленькій бантъ изъ лентъ, и, нагнувшись, положилъ его за пазуху. Въ эту минуту вошла въ комнату Сара Вильсонъ.

— Э, вы здѣсь, сэръ, сказала она полусердитымъ тономъ, — зачѣмъ вы не сказали, я бы убрала комнату, а то она въ такомъ безпорядкѣ.

И она принялась убирать комнату. Генералъ Роллестонъ безсознательно слѣдилъ за всѣми ея движеніями, и вдругъ замѣтилъ въ связанномъ ею узлѣ бѣлья платокъ съ пятномъ крови.

— Что это, спросилъ онъ, — она порѣзала себѣ палецъ?

— Нѣтъ, сэръ, отвѣчала Вальсовъ, но ея видимое смущеніе не могло не обратить на себя вниманіе генерала.

Онъ пристально посмотрѣлъ на горничную и потомъ на платокъ; кровь на немъ была блѣдно-красная. Роллестонъ видѣлъ платокъ съ подобными пятнами шестнадцать лѣтъ тому назадъ въ рукахъ своей молодой жены, за нѣсколько мѣсяцовъ до ея смерти, въ самой злѣйшей чахоткѣ.

— Сара, произнесъ дрожащимъ голосомъ Роллестонъ, — ради Бога, скажите мнѣ правду. Зачѣмъ вы отъ меня это скрывали?

— Я невиновата, сэръ, поспѣшно воскликнула Вильсонъ, — еслибъ я сказала, то лишилась бы мѣста. Ваша дочь не любитъ противорѣчій; а она мнѣ строго приказала не говорить вамъ ничего; но теперь ея нѣтъ, и право мнѣ всегда было ее жаль; но какъ я вамъ уже объяснила, я должна была скрывать.

— Скрывать что?

— Да то, сэръ, что она часто харкала кровью, и ужасно похудѣла, бѣдная голубушка.

Генералъ Роллестонъ громко застоналъ. Онъ не произнесъ ни слова, но дико, безсознательно смотрѣлъ то на платокъ, то на Прозерпину, уносившую его дочь, быть можетъ, навсегда. Его желѣзное лицо исказилось отъ душевныхъ страданій и, смотря на него, даже Вильсонъ, далеко не отличавшаяся добротой, залилась искренними слезами сожалѣнія. Наконецъ, онъ пересилилъ свое волненіе и сказалъ Вильсонъ, что она невиновата, ей приказано было молчать, а мы всѣ должны исполнять данныя намъ приказанія.

— Но теперь вы должны меня слушаться, прибавилъ онъ, — скажите, лечилъ ли ее какой нибудь докторъ?

— Здѣсь я никогда не видывала доктора, сэръ, но она разъ проговорилась, что была у доктора Валентина, извѣстнаго своимъ леченіемъ грудныхъ болѣзней.

Черезъ нѣсколько минутъ генералъ Роллестонъ былъ уже у доктора Валентина и прямо спросилъ его: какая была болѣзнь у его дочери.

— Легкія тронуты, спокойно отвѣтилъ докторъ.

Несчастный Отецъ спросилъ тогда съ ужасомъ, какого мнѣнія былъ докторъ о ходѣ болѣзни, и была ли неминуемая опасность; мистеръ Валентинъ отвѣчалъ съ нѣкоторымъ чувствомъ, что отчаяваться еще нечего, но опасность была велика. На вопросъ, зачѣмъ онъ дозволилъ предпринять больной морское путешествіе, онъ отвѣчалъ, что австралійскій воздухъ ей крайне вреденъ, и морское путешествіе могло принести скорѣе пользу, чѣмъ вредъ. Генералъ Роллестонъ пожалъ ему руку и молча вышелъ изъ комнаты.

На другой день онъ взялъ себѣ мѣсто на Шанонѣ и принялъ всѣ мѣры къ быстрому окончанію своихъ дѣлъ. Съ какимъ-то воинственнымъ духомъ готовился онъ послѣдовать за своей дочерью и бороться со смертью за ея жизнь; но часто онъ тяжело вздыхалъ при мысли о невидимомъ, таинственномъ врагѣ, съ которымъ ему приходилось бороться. О, еслибъ эта борьба была открытая битва, съ пушками и штыками!

Наконецъ, Шанонъ былъ готовъ къ отплытію и вышелъ въ море.,

ГЛАВА VIII.

Вордло между тѣмъ возвратился въ Лондонъ и былъ заваленъ работой; теперь самое время познакомить читателя съ одной, по крайней мѣрѣ, изъ тайнъ, которыя этотъ ловкій купецъ умѣлъ скрыть отъ биржи, отъ отца, отъ всѣхъ, кромѣ одного бѣднаго преданнаго простяка Майкеля Пенфольда?

Часто люди, кажущіеся дураками, поступаютъ умно, а умные — глупо, но самыя свои ошибки эти послѣдніе дѣлаютъ умно и, падая, докажутъ вамъ, что, по существу вещей, это паденіе не могло, не должно было случиться, и что это только чудовищная иллюзія. Быть можетъ, Артуръ Вордло не былъ настолько уменъ, но все же онъ, съ перваго мѣсяца своего управленія, уже разстроилъ дѣла конторы самымъ искуснымъ образомъ. Подобно жаднымъ компаніямъ, которыя, не довольствуясь главнымъ путемъ своихъ желѣзныхъ дорогъ, раззоряютъ себя слишкомъ многочисленными вѣтвями, онъ обезсилилъ основной корень своей фирмы, развѣтвивъ по всему свѣту его отпрыски. Онъ не только былъ слишкомъ честолюбивъ и не довольно хладнокровенъ, но также и несчастливъ, словно находился подъ какимъ-то проклятіемъ; даже ловко задуманныя дѣла не удавались ему отъ какихъ нибудь пустыхъ случайностей. Кромѣ того, его новые агенты и корреспонденты безжалостно его обманывали. Что же онъ дѣлалъ? Онъ ставилъ на карту новыя суммы и проигрывалъ ихъ. Онъ не могъ остановиться, ибо главная игра его состояла въ тайнѣ; отецъ его ничего не зналъ и спокойно бралъ свои 4,000 фунтовъ въ годъ; еслибъ ему на минуту пріостановили эту выдачу, то онъ тотчасъ бы потребовалъ отчета и ликвидировалъ бы всѣ дѣла. Будущее казалось Артуру Вордло до того мрачнымъ, что его часто соблазняла мысль взять изъ кассы 20,000 фунтовъ, что для человѣка въ его положеніи было всегда возможно, и бѣжать изъ Англіи. Но, сдѣлавъ это, онъ долженъ былъ, отказаться отъ Элленъ Роллестонъ, а онъ слишкомъ пламенно ее любилъ. Его ловкій, изворотливый умъ былъ плодовитъ на изобрѣтенія, и онъ устремилъ всѣ свои силы на разрѣшеніе двойной задачи: жениться на Элленъ и привести разстроенныя дѣла фирмы въ прежнее положеніе. Для этого требовалась большая сумма денегъ, не менѣе 90,000 фунтовъ.

Дѣло было очень трудное, но онъ имѣлъ два вѣрныхъ условія для успѣха. Во-первыхъ, онъ пользовался отличнымъ кредитомъ, во-вторыхъ, онъ рѣшился не останавливаться ни передъ какими средствами. Онъ былъ обманутъ нѣсколько разъ, а ничто такъ не колеблетъ слабой добродѣтели, какъ подобное сознаніе. Люди такого закала склонны открыть нѣчто въ родѣ текущаго счета съ человѣчествомъ.

— Насъ обманывали ближніе, говорятъ они, — и мы должны возвратить свое не мытьемъ, такъ катаньемъ.

Послѣ долгихъ, тяжелыхъ размышленій Артуръ Вордло, наконецъ, придумалъ планъ блестящаго разрѣшенія двойной задуманной имъ задачи; для исполненія этого-то плана онъ ѣздилъ въ Австралію. Мы уже видѣли, что онъ убѣдилъ Элленъ Роллестонъ возвратиться въ Англію и выдти за него замужъ; но что касается до остального его плана, то онъ вполнѣ объяснится изъ послѣдующаго нашего разсказа. По возвращеніи въ Англію, первымъ дѣломъ Артура было застраховать грузъ Прозерпины и Шанона. Онъ послалъ Майкеля Пенфольда въ Ллойдъ съ необходимыми документами, въ томъ числѣ съ росписями купцовъ, продавшихъ ему золото. Пенфольдъ безъ труда застраховалъ Шавонъ, грузъ котораго былъ оцѣненъ только въ 6,000 фунтовъ; при застрахованіи же Прозерпины, съ ея грузомъ золота въ 130,000 фунтовъ, встрѣтились серьезныя затрудненія. Нѣкоторыя страховыя компаніи отказали въ страховкѣ, подъ тѣмъ предлогомъ, что золото могло подвергнуться кораблекрушенію и кражѣ; другіе согласились, но желали повидаться съ самимъ Вордло и предложить ему нѣкоторые вопросы. Онъ отвѣчалъ на все очень любезно, но съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ; подобное дѣло другимъ могло казаться крупнымъ и важнымъ, но для него былр незначительнымъ, въ виду его огромныхъ операцій.

Съ однимъ изъ страховщиковъ, мистеромъ Конделемъ, онъ разговорился нѣсколько откровеннѣе, находясь съ нимъ въ довольно близкихъ отношеніяхъ. Между прочимъ онъ замѣтилъ съ улыбкой: — Я бы желалъ застраховать Шанонъ въ его настоящей цѣнѣ; но это невозможно. На Прозерпинѣ нѣсколько ящиковъ съ золотомъ, но настоящее мое сокровище на Шанонѣ — это моя невѣста, сэръ.

— Неужели, миссъ Роллестонъ?

— Да, вѣдь вы, кажется, ее видѣли, и потому не удивитесь моему предложенію. Застрахуйте Шанонъ въ милліонъ фунтовъ. Не пожимайте плечами отъ удивленія, я пошутилъ, бы, господа, имѣете дѣла лишь съ матеріальными сокровищами; но вѣдь милліонъ не вознаградилъ бы меня за потерю моей Элленъ, какъ не вознаградилъ бы онъ меня за потерю собственной жизни.

При этихъ словахъ у него навернулись слезы, но онъ вскорѣ оправился и продолжалъ дѣловымъ тономъ:

— Ахъ да, мы говорили о золотѣ на Проэерпинѣ. Вы знаете, что я былъ въ Австраліи и тамъ купилъ золото у купцовъ, имена которыхъ стоятъ въ росписяхъ. Я сложилъ всѣ ящики къ конторѣ Вайтъ и К°, въ Сиднеѣ, и поручилъ нагрузить ихъ Джозефу Вайли, лейтенанту Прозерпины и человѣку, вполнѣ достойному довѣрія. Капитанъ Гудсонъ отличный морякъ, а корабль новый, выстроенный Мэромъ. Потому мы можемъ страшиться развѣ однихъ обыкновенныхъ случайностей на морѣ.

— Такъ должно полагать, сказалъ мистеръ Кондель и, вставъ, распрощался. Но дойдя до дверей, онъ остановился и застѣнчиво промолвилъ: — Вы мнѣ позволите, мистеръ Вордло, дать вамъ маленькій совѣтъ?

— Конечно.

— Удвойте, если можете, страховку Шанона.

Съ этими словами онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, очевидно для того, чтобъ избѣгнуть вопросовъ, на которые онъ не желалъ отвѣчать.

Вордло дико, безсмысленно, посмотрѣлъ ему вслѣдъ и съ испугомъ схватился за голову. Потомъ онъ въ изнеможеніи опустился на стулъ, смертная блѣдность покрыла его лицо и холодный потъ выступилъ на лбу. — «Удвоить… страховку… Шанонъ», бормоталъ онъ едва внятно.

Люди, идущіе не прямымъ путемъ, постоянно подвержены подобнымъ сюрпризамъ; слово, сказанное въ одномъ смыслѣ, тотчасъ же перетолковывается ихъ совѣстью совершенно въ иномъ.

Много различныхъ компаній и купцовъ потребовалось для застраховали Прозерпины, но, наконецъ, дѣло было устроено. Тогда Вордло, скинувъ съ себя маску спокойствія и не теряя ни минуты, занялъ большую сумму денегъ подъ застрахованный грузъ для уплаты векселей, на которые онъ куполъ въ Австраліи золото, и еще нѣкоторыхъ другихъ срочныхъ обязательствъ. Теперь онъ вздохнулъ свободнѣе; на мѣсяцъ или на два ему нечего было уже бояться общей паники, и онъ сталъ съ надеждою ожидать блистательнаго окончанія своего геніальнаго плана. Но два мѣсяца быстро проходятъ для человѣка, поставившаго всю свою будущность на карту. Время тогда не идетъ, а летитъ. Потому Вордло вскорѣ сталъ безпокоиться о своихъ австралійскихъ корабляхъ и каждый день навѣдывался въ Лондонѣ, нѣтъ ли о нихъ какихъ извѣстій. Кромѣ того, хотя Кондель застраховалъ часть груза Прозерпины, его таинственныя слова не выходили изъ головы Вордло, и терзаемый подозрѣніемъ, онъ подослалъ къ Конде я ю вѣрнаго человѣка съ порученіемъ узнать, что онъ подозрѣвалъ, совѣтуя удвоить страховку Шанона. Оказалось, что дѣло было самое простое: Кондель получилъ стороной извѣстіе о дурномъ положеніи Шанона, и потому посовѣтовалъ своему другу усилить страховку, а самъ отказался отъ нея.

Относительно обоихъ этихъ кораблей, наши читатели уже знаютъ то, чего не вѣдалъ самъ Вордло: именно, что Щанонъ вышелъ въ море послѣ Прозерпины, а не прежде нея, и что миссъ Роллестонъ находилась на Прозерпинѣ, а не на Шанонѣ, который шелъ позади въ разстояніи, по крайней мѣрѣ, двухъ тысячъ миль. Въ добавокъ къ этимъ двумъ свѣденіямъ, пользуясь нашей авторской способностью перелетать въ одно мгновеніе моря и земли, мы теперь разскажемъ странныя, но истинныя происшествія, случившіяся между прочимъ на Прозерпинѣ. Оставимъ же на время ловкаго лондонскаго купца, устремляющаго съ безпокойствомъ свои взоры въ даль невѣрнаго будущаго, и перенесемся чрезъ безпредѣльную синеву Тихаго Океана, на палубу Прозерпины, быстро несущейся къ берегамъ Англіи.

---

Корабль вышелъ изъ Сиднея съ попутнымъ вѣтромъ, но вскорѣ погода сдѣлалась неблагопріятной и онъ сталъ очень тихо подвигаться при сильной качкѣ. Это имѣло чрезвычайно дурное вліяніе на миссъ Роллестонъ. Она не страдала морскою болѣзнію, но видимо изнемогала и въ одну недѣлю ужасно поблѣднѣла и похудѣла. Молодой пасторъ, мистеръ Гэзель, слѣдилъ за ней съ почтительнымъ безпокойствомъ, что, конечно, ею было замѣчено. Его большіе черные глаза съ мрачной нѣжностью устремлялись на нее при всякомъ ея появленіи на палубѣ, и онъ тогда только спускалъ съ нея глава, когда она сама взглядывала на него. Ясно было, что онъ интересовался ею, но не хотѣлъ ее безпокоить и навязываться съ своимъ участіемъ. Онъ приносилъ ей кресло, предлагалъ свой плэдъ, когда на палубѣ становилось холодно, и вообще оказывалъ ей всевозможныя услуги, но все это молча. Когда же она благодарила его въ самыхъ простыхъ выраженіяхъ, то глаза его блестѣли радостью, и яркій румянецъ покрывалъ его щеки.

Молодыя дѣвушки-невѣсты бываютъ гораздо общительнѣе съ мужчинами, чѣмъ дѣвицы, не имѣющія надежды выдти замужъ; кромѣ того, на кораблѣ какъ-то сглаживается даже англійская сдержанность; къ тому же женщины всегда даютъ духовнымъ лицамъ нѣкоторыя привиллегіи. Неудивительно поэтому, что миссъ Роллестонъ, черезъ нѣсколько дней, сама первая заговорила съ мистеромъ Гэзелемъ; сначала они мѣнялись только пустыми, односложными словами, но мало по малу ихъ разговоры стали все продолжительнѣе и интереснѣе. Этотъ обмѣнъ. мыслей былъ чрезвычайно пріятенъ для миссъ Роллестонъ, ибо, благодаря отличной памяти и громадной начитанности, мистеръ Гэзель былъ ходячимъ словаремъ, зналъ все и обо всемъ. Но когда она касалась религіозныхъ предметовъ, то, къ крайнему ея удивленію, хотя она встрѣчала въ немъ такое же глубокое знаніе, какъ и въ другихъ вещахъ, пасторъ говорилъ о религіи очень холодно и безъ малѣйшаго благоговѣнія. Она, наконецъ, не выдержала и сказала: — «Трудно повѣрить, чтобы вы были миссіонеръ». При этихъ словахъ онъ такъ смутился, что ей стало его жаль, и она нѣжно прибавила: — Извините меня, мистеръ Гэзель, мое замѣчаніе было совершенно не кстати.

— Нисколько, отвѣчалъ онъ, — конечно, я не гожусь въ миссіонеры, иначе меня бы здѣсь не было.

Миссъ Роллестонъ пристально взглянула на него и ничего не сказала; но его отвѣтъ и выраженіе лица доказали ей, что онъ былъ человѣкъ ни мало не честолюбивый и не обидчивый.

Дни шли за днями съ такимъ однообразіемъ, что Элленъ непремѣнно впала бы въ уныніе, еслибъ мистеръ Гэзель, искусно разнообразя бесѣды, не обращалъ ея вниманія то на одинъ интересный предметъ, то на другой. Поразительная скромность дѣлала его умъ подобнымъ библіотекѣ, которая нѣма, пока къ ней никто не обращается за свѣденіями, но громадный запасъ его знаній былъ по истинѣ изумителенъ. Элленъ, напримѣръ, училась хорошо ботаникѣ и ясно замѣчала, что мистеръ Гэзель нарочно скрывалъ, что онъ знакомъ съ этой наукой гораздо больше, чѣмъ она. Точно также присутствуя однажды при разговорѣ Гэзеля съ корабельнымъ докторомъ, она была свидѣтельницей, какъ докторъ не могъ скрыть своего удивленія, что пасторъ зналъ химію гораздо лучше его. Наконецъ, въ одно свѣтлое утро, наступившее послѣ десятидневныхъ тумановъ, Гэзель привелъ въ восторгъ весь экипажъ Прозерпины своимъ искуствомъ въ опредѣленіи широты и долготы мѣста, въ которомъ они находились. Вайли сначала не хотѣлъ дать ему необходимыхъ для этого инструментовъ, но Гэзель, знавшій, что необходимыя наблюденія не дѣлаются, потому что капитанъ постоянно лежитъ пьяный въ своей каютѣ, шепнулъ лейтенанту, что онъ обо всемъ донесетъ Ллойду. Тогда Вайли принужденъ былъ уступить, объявивъ громогласно, что капитанъ Гудсонъ очень болѣнъ и поручилъ сдѣлать наблюденія мистеру Гэзелю. Миссъ Роллестонъ, видѣвшая всю эту сцену, смотрѣла на молодого пастора съ тѣмъ восторженнымъ удивленіемъ, которое женщины питаютъ во всему, что имъ непонятно.

Мы уже сказали, что бесѣды между Элленъ и Гэзелемъ были чрезвычайно разнообразны и оживлены. Такъ однажды рѣчь зашла о благодарности, и Гэзель замѣтилъ, что онъ былъ очень жалкаго мнѣнія о людяхъ, которые распространяются о долгѣ благодарности, о тяжеломъ бремени и т. д. — Что касается до меня, прибавилъ онъ, — то я однажды имѣлъ такой долгъ благодарности, и сознаніе его было для меня сладостью.

— Вы, быть можетъ, всегда надѣялись уплатить этотъ долгъ? замѣтила Элленъ.

— Да, я надѣялся даже противъ надежды.

— А. какъ вы полагаете, вообще люди благодарны?

— Нѣтъ, миссъ Роллестонъ.

— Ну, а я полагаю, что всѣ люди благодарны, по крайней мѣрѣ, въ отношеніи меня. Я видѣла примѣръ благодарности даже въ арестантѣ. Одинъ бѣдный человѣкъ, который за что-то былъ сославъ, просилъ отца взять его къ себѣ въ садовники; папа на это согласился, и онъ былъ такъ благодаренъ, что узнавъ о намѣреніи разбойниковъ ограбить нашъ домъ, стерегъ насъ нѣсколько ночей сряду, и когда дѣйствительно разбойники явились, то онъ одного убилъ, а другихъ обратилъ въ бѣгство. Ну, развѣ это не благодарность?

Слова эти, произнесенныя съ необыкновеннымъ жаромъ, преисполнили сердце Гэзеля неописаннымъ восторгомъ, но онъ не сказалъ ни слова, и молодая дѣвушка продолжала тѣмъ же искреннимъ тономъ: — Онъ, бѣдный, былъ раненъ, и, по его выздоровленіи, мы ему выхлопотали мѣсто приказчика въ одной торговой конторѣ. Съ тѣхъ поръ, мы его потеряли изъ вида, а онъ насъ не забылъ. Моя каюта здѣсь такъ мило устроена, съ такимъ комфортомъ и вниманіемъ, что я нѣжно поблагодарила папа, но тотчасъ увидѣла, по его удивленному взгляду, что онъ тутъ не при чемъ. Теперь же, соображая все, я увѣрена, что это сдѣлалъ мистеръ Ситонъ. Бѣдный человѣкъ! А я даже и не узнала бы его, еслибъ увидѣла.

Мистеръ Гэзель замѣтилъ нѣсколько дрожащимъ голосомъ, что въ поступкахъ Ситона не было ничего удивительнаго.

— Все же, прибавилъ онъ, — чрезвычайно отрадно слышать, что въ преступникѣ остается хоть тѣнь добраго чувства.

— Въ преступникѣ! воскликнула Элленъ Роллестонъ вся вспыхнувъ, — кто вамъ сказалъ, что онъ преступникъ? Знайте разъ навсегда, мистеръ Гэзель, что мои друзья никогда не могутъ быть преступниками. Они могутъ совершить какой нибудь легкомысленный проступокъ, какую нибудь ошибку, но не болѣе.

Бѣдный, благородный Ситонъ никогда не былъ виновенъ въ преступленіи: это очевидно.

Гэзель не отвѣчалъ съ обычнымъ своимъ искуствомъ на этотъ образчикъ женской логики; онъ что-то пробормоталъ сквозь зубы и такъ поспѣшно удалился, что Элленъ подумала, ужь не оскорбила ли она его чѣмъ нибудь, и съ нетерпѣніемъ ожидала объясненія. Но смущеніе Гэзеля никогда не объяснилось, онъ старательно избѣгалъ всякаго намека на этотъ разговоръ; но ея сознаніе ясно говорило Элленъ что ея горячее заступничество за друзей ни мало не повредило ей въ его мнѣніи.

Втеченіи двухъ дней вѣтеръ дулъ сильный, западный, и Прозерпина неслась съ неимовѣрной быстротой, такъ что сдѣлала въ это время четыреста пятьдесять миль. Потомъ вдругъ наступила необыкновенная тишь, паруса висѣли, какъ тряпки, солнце безпощадно пекло, матросы отъ нечего дѣлать посвистывали, капитанъ пилъ горькую, а лейтенантъ потакалъ ему въ этомъ. Миссъ Роллестонъ между тѣмъ занемогла и болѣе не выходила на палубу. Гэзель, одинокій и грустный, перечиталъ всѣ книги, бывшія на кораблѣ; когда ему уже нечего было читать, онъ принялся дѣлать наблюденія надъ экипажемъ Прозерпины, записывая въ свой дневникъ все, что заслуживало вниманія. Изъ этого-то дневника, для лучшаго уясненія читателямъ послѣдующихъ событій нашего разсказа, мы теперь приведемъ нѣсколько отрывковъ.

Отрывки изъ дневника мистера Гэзеля.

"Между нашими матросами особенно замѣчательны Джонъ Вельчь и Самуэль Куперъ, которые связаны между собою узами давней дружбы. Оба они весьма искусные моряки, но Вельчь словоохотливъ, а Куперъ, напротивъ, чрезвычайно молчаливъ, за то каждое его слово всегда кстати. Я спросилъ однажды Вельча, почему онъ такъ любитъ Купера, онъ отвѣчалъ: — «Вотъ видите, сэръ, онъ мой товарищъ и отличный морякъ; къ тому же онъ хорошо воспитанъ и умѣетъ держать языкъ за зубами.» Я потомъ спросилъ Купера, почему онъ такъ любитъ Вельча? Онъ долго не хотѣлъ отвѣчать, наконецъ промолвилъ: — «славная компанія». Эта дружба, хотя и грубо выражается, но она по истинѣ трогательна, и я увѣренъ, что каждый изъ друзей съ радостью принялъ бы другъ за друга дюжину палокъ. Я также однажды думалъ, что нажилъ такого друга.

"Капитанъ Гудсонъ замѣчательная личность или, вѣрнѣе сказать, въ немъ двѣ личности: онъ одинъ человѣкъ, когда трезвъ, и другой, когда пьянъ, что случается очень часто. Трезвый Гудсонъ — грубый, мужиковатый морякъ, чрезвычайно энергичный и опытный; онъ преданъ своему дѣлу, никогда ни съ кѣмъ не разговариваетъ, не спускаетъ глазъ съ команды и однимъ взглядомъ обнимаетъ весь свой корабль отъ мачтъ до малѣйшихъ веревокъ. Пьяный Гудсонъ, — болтливый, задорный человѣкъ, преслѣдующій всѣхъ нескончаемыми разсказами о своихъ бывшихъ корабляхъ; о настоящемъ же онъ ни мало не заботится, его орлиный глазъ тускнѣетъ, и онъ ничего не видитъ, ничего не замѣчаетъ. Первыми признаками его пьянства служитъ его красный носъ и постоянно повторяемая фраза: «мой долгъ къ хозяевамъ». Странно, что онъ толкуетъ о своемъ долгѣ къ хозяевамъ только въ тѣ минуты, когда онъ забываетъ совершенно о всякомъ долгѣ. Все это было бы очень смѣшно, еслибъ не вселяло опасеній за сохранность корабля. Страшно подумать, что ея драгоцѣнная жизнь въ рукахъ такого ненадежнаго человѣка!

"Лейтенантъ Джозефъ Вайли не такъ эксцентриченъ, какъ капитанъ, но, быть можетъ, человѣкъ еще болѣе замѣчательный; онъ одинъ изъ тѣхъ могучихъ, крѣпкихъ натуръ, которыхъ природа повидимому создала для того, чтобъ онѣ достигали своихъ цѣлей прямой силой; но онъ никогда не прибѣгаетъ къ этой силѣ, напротивъ, онъ всегда подкрадывается, какъ кошка, заглядываетъ во всѣ углы и подозрительно подсматриваетъ за всѣми. Я вижу ясно, что онъ слѣдитъ за мною и подслушиваетъ мои разговоры съ ней. Онъ очень со мною учтивъ, но замѣтно меня избѣгаетъ. Вообще въ немъ есть что-то странное, непонятное. Почему онъ не хотѣлъ взять меня на Прозерпину? почему сказалъ ложь, увѣряя, что мнѣ не было мѣста, тогда какъ даже теперь есть двѣ пустыя каюты, которыми онъ завладѣлъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Я только что узналъ отъ одного изъ юнговъ, что Вайли въ своей, или лучше сказать, въ своихъ каютахъ держитъ нѣсколько боченковъ водки и опаиваетъ капитана. Это, конечно, очень неблаговидно, и я боюсь, что онъ это дѣлаетъ съ цѣлью подкопаться подъ капитана и получить его мѣсто. Но между тѣмъ корабль подвергается всевозможнымъ опасностямъ, ибо капитанъ всегда пьянъ, а Вайли, по словамъ Купера и Вельча, очень плохой морякъ. Мнѣ надо слѣдить хорошенько за этимъ низкимъ интрогантомъ и, въ случаѣ крайности, предупредить капитана, чтобъ онъ не очень полагался на своего коварнаго друга.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Вѣтеръ снова поднялся, Прозерпина быстро несется, и Э. Р. заняла опять свое мѣсто, на палубѣ. Все теперь, просіяло на мрачномъ кораблѣ. Удивляюсь, какъ мы могли жить не видя ея. Я привѣтствовалъ ее какъ можно покойнѣе, но голосъ мой дрожалъ и сердце лихорадочно билось. Она сказала мнѣ, что путешествіе очень ее утомляетъ, и что это послѣднее, которое она когда либо предприметъ. Какъ странно, какъ дьявольски странно, чтобъ она полюбила его! Но любитъ ли она его? Можетъ ли она его любить? Любила ли бы она его, если бы знала все? Она узнаетъ все, прежде чѣмъ выйдетъ за него замужъ, но теперь еще рано, молчи мое буйное сердце»!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Въ прошлую ночь, лежа въ каютѣ, я слышалъ нѣсколько тяжелыхъ ударовъ о бокъ корабля. Я очень испугался и побѣжалъ прямо къ капитану; но вѣтеръ былъ такъ силенъ, что я долженъ былъ пробираться почти на четверенькахъ. Проходя мимо каюты лейтенанта, я слышалъ снова тѣже удары; я прислушался, и теперь ясно было, что удары эти раздавались внутри корабля. Добравшись до капитана, я ему объяснилъ, въ чемъ дѣло. «О! сказалъ онъ: это вѣрно Вайли заколачиваетъ свои ящики». Но я возразилъ, что ударяли о бокъ корабля, а не вбивали гвозди, и, наконецъ, по моей настоятельной просьбѣ, онъ вышелъ изъ каюты и началъ прислушиваться. Вскорѣ съ страшнымъ ругательствомъ онъ воскликнулъ, что олухъ лейтенантъ пробьетъ такими ударами тонкую стѣнку корабля; и толкнувъ ногою въ дверь каюты Вайли, онъ хотѣлъ войти, но она была заперта. Въ туже минуту странные звуки прекратились. Мы стали звать лейтенанта, но долго не получали никакого отвѣта; наконецъ, Вайли вышелъ изъ констапельской. Онъ былъ нѣсколько блѣденъ, но спокойно спросилъ, въ чемъ дѣло. Я отвѣчалъ, что ему лучше это должно быть извѣстно, ибо онъ только-что вышелъ изъ того самаго мѣста, гдѣ раздавались удары.

— Удары? сказалъ онъ, — можетъ быть. Одинъ тирсъ оторвался и бьетъ по трюму.

Потомъ онъ спросилъ, за этимъ ли только его безпокоили, и, не. дожидаясь отвѣта, поспѣшно ушелъ въ свою каюту, дерево захлопнувъ дверью намъ подъ носъ. Я замѣтилъ капитану, что поведеніе Вайли было очень непочтительно; капитанъ съ этимъ согласился, замѣтивъ, что Вайли очень грубое, дерзкое, неуживчивое животное, и что онъ желалъ отъ него отдѣлаться.

— «Но вотъ видите, сэръ, прибавилъ онъ, — этотъ нахалъ пользуется довѣріемъ хозяина корабля, и я долженъ его терпѣть». Тутъ онъ разразился самыми крупными ругательствами и проклятіями, и я поспѣшилъ съ нимъ разстаться.

"На другой день я видѣлъ, какъ капитанъ разговаривалъ съ лейтенантомъ самымъ дружескимъ тономъ. Этотъ Гудсонъ странный человѣкъ: я убѣжденъ, что между нимъ и Вайли кроется какая нибудь тайна.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Сегодня Э. Р. была на палубѣ впродолженіи нѣсколькихъ часовъ, и присутствіе этого ангела наполняло мою душу счастіемъ; по это счастье недолго продолжалось. Мы вдругъ повстрѣчались съ пароходомъ, шедшимъ въ Сидней, и по данному сигналу Гудсонъ послалъ лодку, которая и привезла письмо Э. Р. Повидимому Прозерпину приняли за Шанонъ, на которомъ она должна была находиться. Письмо было отъ О! какъ вспыхнули ея щеки и заблестѣли ея глаза при видѣ знакомаго почерка! И какое мрачное отчаянье наполняло мою душу! Я бросился съ палубы, ибо чувствовалъ, что не совладаю съ собою. Что значитъ быть богатымъ… Благодаря богатству, этотъ подлецъ можетъ протянуть руку черезъ океанъ и вручить ей письмо, подъ самымъ моимъ носомъ. И въ одну секунду изчезло все преимущество, которое я, казалось, пріобрѣлъ надъ нимъ, благодаря его отсутствію. Онъ теперь не въ Англіи, онъ здѣсь. Его ненавистное присутствіе обратило меня въ бѣгство. О, какъ радъ я былъ бы лежать въ могилѣ или вовсе не родиться на свѣтъ, только не чувствовать бы въ сердцѣ этого ада любви и ненависти»!

---

Здѣсь мы прекратимъ выписки изъ дневника Гэзеля и снова будемъ продолжать нашъ разсказъ.

Гэзель, дѣйствительно, бѣжалъ при видѣ, съ какой радостью Элленъ Роллестонъ стада читать письмо Артура Вордло. Онъ

удалился не только потому, что его душевныя страданія были невыносимы, но также изъ боязни проговориться. Онъ рѣшился открыть тяготившую его тайну только по прибытіи въ Англію и хорошо понималъ, что для подобнаго дѣла теперь не время наконецъ, прежде чѣмъ повѣдать все Элленъ Роллестонъ, ему надо было раскрыть свою тайну другимъ. Но оставимъ на минуту Гэзеля, терзаемаго отчаяніемъ, возвратимся къ молодой дѣвушкѣ и прочтемъ вмѣстѣ съ нею письмо Артура Вордло.

"Россель -- сквэръ,

15 декабря 1865 г.

"Милая Элленъ,

Узнавъ, что Антилопа идетъ въ Сидней мимо мыса Горна, я просилъ капитана поймать въ морѣ Шанонъ, и если только позволитъ погода, передать тебѣ эти строки. Конечно, вѣроятнѣе, что ты ихъ не получишь. Но все же случай можетъ намъ благопріятствовать, въ то время, какъ сердце мое такъ полно тобою, что я съ радостью пользуюсь первою возможностью долить накипѣвшія чувства. Притомъ я представляю себѣ, какъ просіяетъ твое прелестное личико, когда среди океана ты получишь неожиданное письмо. Такимъ образомъ, я предвкушаю величайшее счастье, которое только могу себѣ представить — счастіе доставить удовольствіе моей милой Элленъ.

"Новаго у меня нѣтъ ничего. Ты знаешь, какъ горячо и преданно я тебя люблю, знаешь такъ хорошо, что я полагаю увѣрять тебя въ этомъ совершенно излишне. Скоро, скоро придетъ время, когда самое слово любовь не будетъ произноситься нами. По крайней мѣрѣ, что касается до меня, то любовью будетъ дышать каждое мое дѣйствіе, каждый взглядъ, каждое слово, и говорить о любви будетъ ненужнымъ повтореніемъ. Мы не говоримъ о воздухѣ, которымъ живемъ. Мы дышимъ имъ, мы говоримъ имъ, но не о немъ.

"Я полагаю, что всѣ влюбленные ревнивы, и я съума бы сошелъ, еслибъ ты когда нибудь дала въ своемъ сердцѣ мѣсто сопернику; но я не понимаю тѣлъ, которые желали бы запретить любимому существу питать привязанность къ кому бы то ни было, исключая ихъ самихъ. Я знаю, что моя Элленъ любитъ своего отца, любятъ столько же, а можетъ быть, и болѣе, чѣмъ меня. И однако же, я его также люблю. Смотря на этого благороднаго, мужественнаго, честнаго человѣка, я всегда говорю себѣ: «вотъ твой благодѣтель, еслибъ не онъ, то не было бы на свѣтѣ твоей Элленъ!» Теперь скажу тебѣ, моя дорогая, что я случайно, какъ это иногда бываетъ въ торговомъ мірѣ, имѣю возможность повліять на военныя власти; и благодаря этому вліянію, а болѣе его собственнымъ, всѣми признаннымъ достоинствамъ, твой отецъ, по всей вѣроятности, скоро получитъ такое мѣсто, которое дозволитъ ему возвратиться въ Англію и жить въ довольствѣ. Онъ можетъ поселиться съ нами, но, конечно, это будетъ зависѣть отъ него.

"Ожиданіе этого благополучія и моего собственнаго, еще большаго счастья отвращаетъ мой умъ на мгновеніе отъ постоянно гнетущаго, его безпокойства. Теперь моя Элленъ на морѣ, на страшномъ жестокомъ, коварномъ морѣ, которое не жалѣетъ ни красоты, ни добродѣтели. Я велъ дѣла нашей конторы впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ и полагалъ, что по опыту знакомы мнѣ заботы и безпокойства, но теперь я вижу, что никогда не знавалъ ни того, ни другого. У меня въ морѣ два корабля: Шанонъ и Прозерпина. На Прозерпинѣ восемнадцать ящиковъ золота, стоющіе 180,000 фунтовъ; и мнѣ рѣшительно все равно, придетъ ли она благополучно или погибнетъ. Но на Шанонѣ моя красавица, и каждый малѣйшій шелестъ вѣтра будитъ меня ночью, и каждый день я бѣгу, какъ съумасшедшій, въ Ллойду, чтобъ взглянуть на анемометръ. О Боже! будь милосердъ и возврати мнѣ моего ангела! о Боже! будь правосуденъ, и не карай ее за мои прегрѣшенія.

"Кромѣ опасностей отъ непогоды, на морѣ есть и другія, которыхъ можно избѣгнуть при осторожности. Умоляю тебя, будь осторожна въ пищѣ и избѣгай ночного воздуха, ради того, который жить не можетъ безъ тебя. Когда я уѣзжалъ, ты далеко не была такъ хороша на взглядъ, какъ бывала прежде. О! еслибъ я только могъ убѣдить тебя, что ты обязана себя беречь!

"Но зачѣмъ тебя огорчать моими опасеніями: лучше поговоримъ о моихъ надеждахъ. Какъ радужны онѣ! Сколько радости, сколько счастья меня вскорѣ ожидаетъ! Я часто спрашиваю себя, чѣмъ я заслужилъ такой рай?!

"Родная моя, когда мы будемъ составлять одно, то будемъ ли мы дѣлить каждую мысль, или мнѣ лучше скрывать отъ твоего чистаго, незапятнаннаго ума все, что касается торговли и спекуляцій? Иногда мнѣ кажется, что высшимъ счастіемъ было бы не имѣть ничего отъ тебя скрытнаго, и что ты, своимъ ангельскимъ дыханіемъ, очистила бы мои дѣла отъ всѣхъ соблазновъ; но есть минуты, когда я говорю себѣ: «о, никогда не омрачай этого ангела твоими низкими дѣлами, но, послѣ тяжелыхъ трудовъ, отправляйся къ ней на нѣсколько блаженныхъ мгновеній, улетай съ земли на небо». Но ты рѣшишь этотъ вопросъ, какъ и всѣ другіе.

«Неужели надо уже кончать письмо, когда я еще ничего не сказалъ… Да, я кончу, вѣдь, можетъ быть, ты и не получишь этихъ строкъ. Запечатавъ письмо, я горячо его прижму къ сердцу и вознесу къ небу пламенную мольбу, чтобы оно достигло тебя, и чтобъ ты благополучно перенеслась въ объятія того, кто не знаетъ ни минуты покоя, пока не увидитъ тебя снова.

Твой преданный, любящій
Артуръ Вордло".

Элленъ Роллестонъ прочла это письмо нѣсколько разъ, не смотря на его отрывочный, нелитературный стиль. Она видала дѣловыя письма Артура, бывшія образцами краткости и точности, но она не высоко цѣнила подобныя произведенія. Это же письмо ей пришлось по сердцу. Она вся покраснѣла отъ удовольствія, съ сіяющей улыбкой смотрѣла на него, цѣловала его и снова перечитывала. Однако, мало-по-малу, ея настроеніе измѣнилось, и когда мистеръ Гэзель, собравшись съ силами, снова появился на палубѣ, онъ нашелъ ее всю въ слезахъ. Одной рукой она поддерживала свою поникшую голову, другой держала пальто, и вся ея поза была до того прелестна, хотя и грустна, что Гэзель остановился въ нѣмомъ восторгѣ.

Увидѣвъ его, она инстинктивно отвернулась, чтобъ скрыть слезы; но черезъ минуту сказала съ спокойнымъ достоинствомъ:

— Зачѣмъ мнѣ скрывать мое горе отъ васъ, сэръ? Мистеръ Гэзель, могу ли я говорить съ вами, какъ съ пасторомъ?

— Конечно, отвѣчалъ Гэзель нѣсколько дрожащимъ голосомъ.

Она указала ему на табуретъ, и онъ сѣлъ подлѣ нея. Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ она молчала, губы ея дрожали, но, пересиливъ свое волненіе, она произнесла довольно твердымъ голосомъ:

— Я вамъ открою тайну, которую я даже скрывала отъ отца. Мнѣ недолго остается жить.

Она произнесла это спокойно, и спокойно смотрѣла на него.

Гэзель въ первую минуту былъ пораженъ изумленіемъ, потомъ сердце его переполнилось ужасомъ.

— Что вы хотите сказать? проговорилъ онъ съ трудомъ, — что это такое?

— Благодарю васъ за сочувствіе, нѣжно сказала Элленъ, — я вамъ все скажу. У меня бываютъ не частые, но сильные припадки кашля, и я даже харкаю кровью. Вы знаете, это дурной признакъ. Это продолжается уже четыре мѣсяца, и я очень похудѣла и ослабѣла. Моя рука была прежде пухлая, а теперь посмотрите на нее!… Бѣдный Артуръ!

Она отвернула голову, и слезы снова покатились по ея щекамъ; Гэзель съ безсмысленнымъ ужасомъ смотрѣлъ на прелестную, но исхудалую руку, протянутую къ нему, и на письмо Артура Вордло, крѣпко стиснутое въ другой рукѣ. Онъ не промолвилъ ни слова, но блѣдный, дрожа всѣмъ тѣломъ, онъ не сводилъ съ нея глазъ.

— Успокойтесь, пожалуйста, сэръ, сказала она, — не будемте болѣе объ этомъ говорить, но вы теперь, конечно, не удивитесь, что я прибѣгла въ вашей духовной помощи и утѣшенію, несмотря на наше недавнее знакомство.

— Я не въ состоянія васъ утѣшать, произнесъ Гэзель въ сильномъ волненіи, — я могу думать теперь только о томъ, какъ васъ спасти. Да поможетъ мнѣ Богъ!

— Это все напрасно, возразила Элленъ Роллестонъ нѣжно, но твердо; — я лечилась мѣсяцами у лучшаго доктора, и мнѣ становилось все хуже и хуже. Нѣтъ, мистеръ Гэзель, я никогда не выздоровлю. Моя мать умерла въ мои годы, и отъ той же болѣзни. Для меня все кончено. Помогите мнѣ, сэръ, преклониться съ покорностью воіѣ Божьей. Я не ропщу, не сожалѣю міра, но мнѣ грустно думать, какъ отзовется моя смерть на всѣхъ тѣхъ, кто мнѣ дорогъ. Особенно она поразитъ того, кто ожидаетъ меня теперь съ такимъ нетерпѣніемъ въ Англію. Я увѣрена, что не доѣду. Вы же увидите его, когда онъ явится на корабль… и услышитъ… увидитъ…

Она умолкла и поникла головой надъ письмомъ. Потомъ она взглянула на него, покраснѣла и, послѣ минутнаго колебанія, отдала его тому, къ кому она обратилась за духовной помощью. Письмо было омочено ея слезами.

— Сдѣлайте одолженіе прочтите письмо, и тогда, я увѣрена, вы исполните мою просьбу. Бѣдный Артуръ! онъ такъ полонъ надеждъ, а я ихъ разрушу!

Она встала, чтобъ скрыть свое волненіе и, оставивъ письмо Артура Вордло въ рукахъ человѣка, любившаго ее, быть можетъ, еще пламеннѣе Артура, стала задумчиво ходить взадъ и впередъ по палубѣ.

Гэзель стоялъ неподвижно съ письмомъ въ рукахъ; страшный ударъ, такъ неожиданно разразившійся надъ нимъ, поразилъ его до оцѣпененія, онъ какъ бы остолбенѣлъ. Но выхода ему не было, онъ долженъ былъ прочесть письмо, не смотря на все свое отвращеніе.. Онъ прочелъ его внимательно до конца, хотя нѣсколько разъ едва не упалъ въ обморокъ.

— Онъ любитъ меня, не правда ли — любитъ! воскликнула миссъ Роллестонъ, когда Гэзель сталъ внимательно разсматривать подпись Артура Вордло.

Гэзель безсмысленно взглянулъ на нее, но черезъ минуту, съ присущимъ ему чистосердечіемъ, произнесъ:

— Да, человѣкъ написавшій это письмо васъ любитъ.

— Такъ вы его пожалѣете… и я могу васъ попросить… тотъ ударъ будетъ ему такъ страшенъ, такъ неожиданъ. Скажите ему, какъ можно осторожнѣе, нѣжнѣе, скажите ему, что его Элленъ…

Тутъ Гэзель отдалъ ей письмо, съ какимъ-то лихорадочнымъ, почти грубымъ движеніемъ, и быстро отвернулся.

— Мистеръ Гэзель, неужели вы не исполните моей просьбы?

Гэзель снова обернулся и лицо его исказилось страстью. Онъ закрылъ его руками, во черезъ секунду, устремивъ на Эленъ взглядъ, полный самой жгучей любви, отвѣчалъ на ея мольбу однимъ словомъ:

— Нѣтъ.

ГЛАВА IX.

Этотъ прямой рѣзкій отказъ изумилъ Элленъ Роллестонъ, тѣмъ болѣе, что онъ былъ произнесенъ такимъ угрюмымъ, даже жесткимъ тономъ, какого она не слыхала отъ этого мягкаго, добродушнаго пастора. Она подумала, что вѣрно поступи» дурно, заявивъ ему свою просьбу, и, покраснѣвъ отъ стыда, въ замѣшательствѣ глядѣла на йего,

— Моя обязанность, сказалъ онъ, — продлить вашу драгоцѣнную жизнь, а поддерживать въ васъ мысль о смерти принесетъ вамъ только вредъ. Не надѣйтесь, чтобъ я потакалъ вашей слабости. Дозвольте мнѣ быть вашимъ врачемъ.

— Благодарю, отвѣчала холодно Элленъ, — у меня есть свой докторъ.

— Я въ этомъ не сомнѣваюсь; но онъ вполнѣ доказалъ свою неспособность, дозволивъ валъ жить на сдобныхъ печеніяхъ и сладостяхъ, тогда какъ это для васъ чистѣйшій ядъ. Болѣзнь легкихъ вылечивается, но не микстурами и вредной пищей.

— Мистеръ Гэзель, отвѣчала молодая дѣвушка, — бросимъ этотъ разговоръ, онъ принимаетъ вовсе не интересный оборотъ.

— Быть можетъ для васъ, но не для меня.

— Извините, сэръ, видя ваше дружеское участіе ко мнѣ, я думала, что вы не откажете въ первой моей просьбѣ и, она, гордо выпрямившись, прибавила, — нужно ли мнѣ говорить, въ послѣдней.

— Вы несправедливы ко мнѣ, грустно произнесъ Гэзель, — вы страшно несправедливы. Чтобъ я отказалъ вамъ въ чемъ нибудь для васъ полезномъ, — я, который съ радостію отдалъ бы жизнь за васъ.

— Мистеръ Гэзель! воскликнула молодая дѣвушка, отодвигаясь отъ него. Она задрожала всѣмъ тѣломъ, но, тотчасъ же оправившись, сказала съ убійственнымъ хладнокровіемъ и достоинствомъ: — Сэръ, вы дали мнѣ сегодня тяжелый и горькій урокъ. Вы во зло употребили санъ пастора и то довѣріе, которое онъ мнѣ внушалъ; съ этой минуты, мы другъ друга не знаемъ.

---

Послѣ этого разговора Элленъ Роллестонъ и мистеръ Гэзель никогда не говорили болѣе другъ съ другомъ. Встрѣчая его на палубѣ, она проходила мимо съ холоднымъ презрѣніемъ. Онъ безмолвно преклонялся ея волѣ и никогда не заговаривалъ съ нею. Но его твердое постоянство въ достиженія разъ предположенной цѣли равнялось его деликатности, и потому миссъ Роллестонъ, въ одинъ прекрасный день, нашла на своемъ столѣ записку о лучшихъ средствахъ къ исцѣленію болѣзни легкихъ, подкрѣпленную авторитетами лучшихъ медиковъ. Она тотчасъ отослала записку, приписавъ карандашомъ, что она всѣми силами будетъ стараться сохранить свою жизнь, но, относительно средствъ будетъ слѣдовать только своему собственному разсудку. Но женщины, всегда женщины; и прежде чѣмъ, съ презрѣніемъ отвергнула его совѣтъ, она старательно его списала. Гэзель отвѣчалъ: — «Живите по какому бы то ни было побужденію, только живите». На это онъ не получилъ никакого отвѣта, и несчастный влюбленный не безпокоилъ болѣе гордой красавицы до тѣхъ поръ, пока не случилось событіе совершенно иного рода.

Однажды ночью онъ сидѣлъ на палубѣ, прислонясь въ гротъ-мачтѣ и, погруженный въ грустныя думы, наконецъ задремалъ. Вдругъ онъ вскочилъ въ испугѣ, пробужденный странными звуками въ трюмѣ. Ночь была тихая, ясная, и всѣ звуки какъ бы усиливались въ общемъ безмолвіи. Гэзель прислушался: нѣдра корабля словно грызла гигантская крыса. Гэзель, подстрекаемый любопытствомъ, тихо спустился по лѣсенкѣ, желая посмотрѣть, что въ сущности производило эти странные звуки. Но достичь до мѣста, откуда они неслись, было трудно, ибо надо было проникнуть подъ докъ. Пока онъ недоумѣвалъ, что ему предпринять, онъ вдругъ увидѣлъ свѣтъ, мелькавшій сквозь маленькій лючекъ, сзади, лейтенантской каюты. Слышанные имъ звуки раздавались по близости этого свѣта; и Гэзель вдругъ припомнилъ, что онъ, во время бури, слышалъ таинственный стукъ въ этомъ же самомъ мѣстѣ. Въ умѣ его тотчасъ блеснуло подозрѣніе. Онъ остановился, и сталъ прислушиваться: таинственная крыса продолжала свою работу. Гэзель снялъ башмаки и тихо, неслышно, подкрался къ маленькому люку.

Онъ просунулъ голову въ отверзтіе, и устремилъ изумленный взглядъ въ мрачную дыру, существованіе которой онъ и не подозрѣвалъ. Въ сущности, это было пустое пространство между грузомъ и бокомъ корабля. Эта деревянная пещера была очень узкая имѣла Около пятнадцати футовъ длины. Свѣча виднѣлась въ дальнемъ ея концѣ, и между свѣчой и Гэзелемъ возвышалась какая-то фигура. Человѣкъ этотъ былъ замятъ своей работой и стоялъ въ полуоборотъ въ неожиданному посѣтителю. Свѣтъ былъ, такимъ образомъ, частью скрытъ, но все же громадныя ребра корабля рельефно выступали изъ темноты, а за этой утлой деревянной стѣнкой слышался плескъ безпредѣльнаго моря. Было что-то грозное, торжественное въ этомъ зрѣлищѣ, напоминавшемъ въ очію, что между этой мрачной дырой и водянымъ чудовищемъ, между жизнью и смертью былъ только одинъ шагъ.

Что же долженъ былъ почувствовать Гэзель въ эту роковую минуту, въ этомъ роковомъ мѣстѣ, когда онъ увидѣлъ кто былъ стоявшій передъ нимъ работникъ, и что онъ работалъ!

Это былъ Джозефъ Вайли. Его профиль, освѣщенный мерцающимъ пламенемъ свѣчки, казался страшнымъ, призрачнымъ. Въ рогахъ онъ держалъ огромный буравъ и сверлилъ имъ большую дыру въ стѣнкѣ корабля, подъ самой ватеръ-линіей. Окончи онъ свое дѣло — море вступило бы въ нѣдра корабля и корабль, со всѣмъ находившимся на немъ грузомъ, погрузился бы на дно океана.

Гезель остолбенѣлъ, мысли у него спутались, въ глазахъ помутилось; черезъ мгновеніе, сознавъ всю неизбѣжность грозившей гибели, онъ дрогнулъ всѣмъ тѣломъ, волоса у него стали дыбомъ, и онъ не могъ промолвить ни слова.

Между тѣмъ буравъ вошелъ въ дерево по самую рукоятку и Вайли быстрымъ движеніемъ выхватилъ буравъ одной рукой, а другой, въ тоже мгновеніе вбилъ молоткомъ въ отверстіе деревянный клинъ. Но не смотря на всю его быстроту, струя воды брызнула изъ отверстія. Не теряя ни секунды, Вайли продолжалъ колотить молоткомъ по клину, и потомъ, схвативъ обѣими руками большой молотъ, окончательно вогналъ втулку.

Тогда Гэзель, собравшись съ силами, громко вскрикнулъ. Вайли обернулся, устремилъ на него изумленный, испуганный взглядъ и, отскочивъ шага два, опрокинулъ свѣчку.

Все погрузилось въ мракъ. Безмолвная, мертвая тишина прерывалась только глухимъ плескомъ морскихъ волнъ.

ГЛАВА X.

Черезъ нѣсколько минутъ Вайли пришелъ въ себя.

— О! Господи, воскликнулъ онъ, — какъ вы меня испугали! Такъ нельзя мѣшать человѣку въ работѣ! Могло случиться несчастье!

— Что вы дѣлали? спросилъ Гэзель дрожащимъ голосомъ.

— Чинилъ корабль. Я нашелъ трещину во внутренней обшивкѣ. Дайте мнѣ зажечь свѣчу, и я вамъ все объясню.

Вайли ощупью сталъ пробираться въ свою каюту и пригласилъ Гэзеля послѣдовать за нимъ. Придя туда, онъ зажегъ свѣчу и очень учтиво объяснилъ пастору, что корабль сильно пострадалъ въ послѣднюю бурю; что онъ нашелъ въ немъ нѣсколько течей, и хотя онѣ не грозили мгновенной опасностью, но онъ по опыту зналъ, что въ тихую погоду надо всегда держать корабль въ порядкѣ.

— Но сверля въ немъ отверзтія, вы не приводите его въ порядокъ, рѣзко сказалъ Гэзель.

— Э! сэръ, отвѣчалъ Вайли смѣясь, — какъ же иначе-то? Нельзя задѣлать неправильную трещину. Одно средство приготовить клипъ, просверлить вокругъ трещины круглое отверзтіе и вогнать въ него клинъ. Я не знаю другого способа; я былъ корабельнымъ плотникомъ десять лѣтъ, прежде чѣмъ сталъ лейтенантомъ.

Это объясненіе и особенно тонъ Вайли успокоили на минуту всѣ подозрѣнія Гэзеля.

— Страшно было смотрѣть на васъ, но вѣрно вы знаете свое дѣло.

— Никто лучше меня его не знаетъ, сэръ, отвѣчалъ Вайли. — Рѣдкій морякъ сталъ бы безпокоиться о течи во внутренней обшивкѣ корабля, но я всегда смотрю впередъ. Не хотите ли стаканъ грогу? Я берегу ромъ тутъ подъ глазами; еслибъ капитанъ, сказать между нами, имѣлъ въ своей каютѣ такую провизію, то это было бы страшнѣе всѣхъ течей во внутренней обшивкѣ корабля.

Мистеръ Гэзель отказался отъ грога въ такую раннюю пору, и, простившись съ Ваііли, ушелъ, вынося гораздо лучшее мнѣніе о немъ, чѣмъ имѣлъ прежде. По его уходѣ, Вайли взялъ графинъ съ виномъ, выпилъ половину, а остальное снесъ на мѣсто своей работы. Онъ былъ человѣкъ вообще трезвый, и ромъ былъ его орудіемъ, а но господиномъ.

Обдумывая все это на другой день, Гэзель далеко не чувствовалъ прежняго своего спокойствія. Внутренняя обшивка! Но когда Вайли вытащилъ свой буравъ, то вода такъ и хлынула волной, а наврядъ ли это могло бы быть, еслибъ напиралъ на огверзтіо не весь безпредѣльной океанъ, а только небольшая частица воды, скопившаяся между обшивками внутренней и мѣдной. Чтобъ успокоить свои опасенія, онъ отправился къ капитану и объяснилъ ему въ чемъ дѣло. Гудсонъ, бывшій въ то время въ положеніи амфибіи, то есть, не пьяный и не трезвый, выслушалъ Гэзеля съ торжественнымъ достоинствомъ, и потомъ воскликнулъ:

— Проклятый олухъ! онъ просверлитъ дно корабля! Я его велю сковать!

— Погодите минуту, отвѣчалъ Гэзель, — вы должны выслушать сто объясненіе.

И Гэзель передалъ ему слова Вайли.

— О! это дѣло другое, произнесъ капитанъ совершенію инымъ тономъ, — вамъ нечего бояться, сэръ, этотъ олухъ знаетъ свое дѣло, онъ всю свою жизнь былъ корабельнымъ плотникомъ, и на это мастеръ! Но ужь за то морякъ! Еслибъ что случилось со мною, и Джозефъ Вайли сталъ бы капитаномъ, то читайте себѣ отходную. Но вотъ что я вамъ скажу, прибавилъ онъ торжественно, но не очень связно — ко мнѣ приходитъ почтенный пассажиръ и говоритъ, что не все на кораблѣ ладно. — что я обязанъ сдѣлать? — Исполнить свой долгъ въ отношеніи хозяевъ и… взглянуть на самое дѣло.

Онъ дѣйствительно спустился въ трюмъ и вымѣрилъ льяло. Воды оказалось на восемь дюймовъ. Гудсонъ объяснилъ Гэзелю, что всякій корабль обыкновенно, по различнымъ причинамъ, имѣлъ столько воды, и къ тому же помпы на Прозерпинѣ не могутъ дѣйствовать при восьми дюймахъ.

— Не безпокойтесь, сэръ, о Вайли или о другой какой дряни, прибавилъ Гудсонъ плаксивымъ тономъ, схвативъ Гэзеля за руку. — Я капитанъ Прозерпины, и знаю свой долгъ къ хозяевамъ. Повѣрьте, мистеръ Гэзель, что я тотчасъ легъ бы въ это льяло и пролежалъ бы тамъ до страшнаго суда, еслибъ того требовалъ долгъ къ хозяевамъ!

— Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ Гэзель сухо, — но я полагаю, что вы могли бы служить вашимъ хозяевамъ гораздо полезнѣе.

Съ этими словами, онъ отошелъ отъ капитана, посовѣтовавъ ему не спускать глазъ съ Вайли. Самъ же до того неусыпно слѣдилъ за всѣми движеніями лейтенанта, что видѣлъ, какъ въ 11 часовъ вечера этотъ почтенный господинъ отправился въ капитанскую каюту съ бутылкой рому. Вблизи никого не было, и Гэзель, поддавшись соблазну, тихонько подкрался къ двери и сталъ подслушивать разговоръ двухъ пріятелей, повидимому, только передъ нимъ разыгрывавшихъ роль враговъ. Сначала ему было очень стыдно предаваться такому низкому дѣлу, но потомъ онъ успокоилъ себя тѣмъ, что это вело къ общей пользѣ и, наконецъ, слышанное до того его поразило, что онъ забылъ обо всемъ остальномъ на свѣтѣ.

Долго говорилъ одинъ Гудсонъ, распространяясь о своихъ подвигахъ на морѣ; но наконецъ Вайли его перебилъ повелительнымъ тономъ:

— Полно вамъ врать чепуху, сказалъ онъ, — пора намъ чѣмъ нибудь порѣшить дѣло. Я выслушаю все, что вы имѣете сказать, а потомъ вы сдѣлаете то, что я вамъ скажу. Отставьте бутылку на минуту, вы уже довольно выпили, а мое дѣло серьезное. Я знаю, что вы умѣете ругаться, по что вы можете сдѣлать за хозяйскія деньги? — этого и не знаю,

— Болѣе, чѣмъ вы думаете, земноводная крыса, отвѣчалъ оскорбленный капитанъ. — Кто на свѣтѣ такъ вѣрно служитъ своимъ хозяевамъ, какъ Гирамъ Гудсонъ?

— Ну, распѣвайте это на палубѣ, а мнѣ скажите прямо, какія услуги вы оказали своимъ прежнимъ хозяевамъ?

Задѣтый за живое, капитанъ Гудсонъ пустился въ откровенные разсказы о тѣхъ корабляхъ, которые, благодаря его искусству и ловкости, погибли въ морѣ, и тѣмъ принесли громадныя выгоды ихъ хозяевамъ, застраховавшимъ или вовсе несуществовавшій грузъ или хотя и существовавшій, но ничего нестоющій. Такъ онъ набѣжалъ съ Розой на подводные камни и спасъ только два ящика съ шелкомъ, какъ образецъ того груза, котораго не находилось на кораблѣ, но который былъ застрахованъ въ громадной суммѣ. Нептунъ подвергся совершенно иной гибели: на него напали пираты, переодѣтые товарищи Гудсона и стащили ящики съ старымъ шрифтомъ, застрахованнымъ подъ видомъ золота, каковая операція принесла хозяевамъ чистой пользы 70,000 долларовъ. Потомъ Амалія была сожжена, Антилопа посажена на мель и т. д., и т. д., — все съ одной цѣлью воспользоваться страховой преміей. Всѣми этими подлогами Гудсонъ хвастался, какъ геройскими дѣлами. Даже тотъ страшный фактъ, что много людей погибало въ этихъ искуственныхъ крушеніяхъ, казался ему очень естественнымъ.

— Это всегда такъ бываетъ на корабляхъ, прибавилъ онъ, спокойно подливая себѣ рому, — т. е. тамъ, гдѣ капитаны исполняютъ свой долгъ въ отношеніи хозяевъ. Еще болѣе погибло людей при Трафальгарѣ, потому что всѣ тогда исполняли свой долгъ. Почему жь я не погибъ? Потому, что ихъ время пришло, а мое нѣтъ. Я тебѣ скажу одно, Джо Вайли, что Гудсонъ всегда послѣдній оставляетъ свой корабль, горитъ ли онъ, или тонетъ! — это долгъ! Быть можетъ, придетъ время, него, голубчика, снесетъ волной вмѣстѣ съ другими, но до сихъ поръ онъ уцѣлѣлъ, потому что но былъ застрахованъ. Но если настанетъ эта минута, и ты избѣгнешь гибели, то обѣщай мнѣ сказать хозяину: «Гудсонъ исполнилъ свой долгъ».

— Ну, ну, все это дѣтская игра, возразилъ Вайля, спокойно выслушавъ всѣ разсказы капитана. — Способы, употребленные вами слишкомъ подозрительны и общеизвѣстны. Нашъ хозяинъ не дюжинный, онъ платитъ, какъ индѣйскій набобъ и требуетъ чистой работы. «Вайли, сказалъ онъ мнѣ, — тѣнь сомнѣнія меня убьетъ». «Удвойте цѣну, сказалъ я, и эта тѣнь на васъ никогда но падетъ». Потому мы обдѣлаемъ дѣльце въ такую погоду, и такъ… Наполните наши стаканы, ромъ-то великолѣпный. Скоро, скоро мы увидимъ, кто изъ насъ прежде поблѣднѣетъ — я или Бобъ?

Въ каютѣ на минуту воцарялось молчаніе, и потомъ Гудсонъ громкимъ, но нетвердымъ голосомъ воскликнулъ:

— Ахъ! ты съумасшедшій, дьявольскій плотникъ, я теперь понимаю, что ты дѣлаешь, ты…

— Тише, тише! произнесъ Вайли съ испугомъ, — развѣ о такихъ вещахъ кричатъ; говори шепотомъ.

И они стали шептаться, такъ что Гэзель, не смотря на всѣ свои усилія, не могъ разслышать ни слова, но по тону говорившихъ ясно было, что предметъ разговора былъ таинственный, важный.

Что было дѣлать Гэзелю въ этомъ страшномъ, безвыходномъ положеніи? Лучше всего было удалиться незамѣтно и ждать другого удобнаго случая. Онъ такъ и сдѣлалъ. Вскорѣ послѣ его ухода Вайли вышелъ изъ каюты съ багровымъ лицомъ и едва держась на ногахъ, чего съ нимъ доселѣ никогда не случалось. А изъ полу-растворенной двери слышались какіе-то странные звуки — что-то среднее между храпѣніемъ и хрюканіемъ. Услыхавъ это, Гэзель поспѣшилъ въ каюту и нашелъ тамъ капитана мертвецки пьянаго и въ самомъ странномъ положеніи. Онъ лежалъ головой на полу, ногами же обхватывалъ подушку стула; шея его была стянута платкомъ, лицо совершенно багровое. Гэзель поспѣшно развязалъ ему платокъ и, спустивъ ноги со стула, положилъ капитана на полъ, но прежде чѣмъ уйти, съ отвращеніемъ толкнулъ его ногой, причемъ безчувственное животное инстинктивно пробормотало: — «мой долгъ къ хозяевамъ».

Такъ часто на свѣтѣ перемѣшано смѣшное съ страшнымъ; только для лицъ, дѣйствующихъ въ данную минуту, смѣшная сторона событія незамѣтна, заслоненная другой, грозной, роковой стороной. И Гэзель теперь но видѣлъ ничего въ этой сценѣ смѣшнаго, ему было только страшно, что безчувственное животное, валявшееся передъ нимъ, имѣло въ своихъ рукахъ жизнь столькихъ людей. Цѣлую ночь онъ ни на минуту не закрылъ глазъ, обдумывая, какъ ему лучше поступить. На другое утро, съ разсвѣтомъ, онъ отправился прямо въ лейтенантскую каюту.

— Мистеръ Вайли, сказалъ онъ, — на всякомъ другомъ кораблѣ я обратился бы къ капитану, а не къ лейтенанту, но здѣсь, по извѣстнымъ вамъ причинамъ, вы — господинъ, а онъ слуга.

— Ну, ну, сэръ, отвѣчалъ добродушно Вайли, — хотя бы этого и не слѣдовало говорить, но вѣдь васъ но обманешь. Нашъ капитанъ отличный морякъ, но у него слабость къ крѣпкимъ напиткамъ.

— И вы здѣсь для того, чтобъ его удерживать?

Вайли кивнулъ головою въ знакъ согласія.

— Такъ зачѣмъ же вы его опаиваете?

— Я? Никогда, сэръ.

— Хорошо, я видалъ самъ десятки разъ, и вчера ночью вы его такъ накатили ромомъ, что онъ непремѣнно умеръ бы, еслибъ я не подоспѣлъ на помощь.

— Очень сожалѣю, сэръ, но при мнѣ онъ былъ трезвъ и вѣрно хватилъ бутылку по моемъ уходѣ.

— Но вы сами поставили эту бутылку ему подъ руку. Я видѣлъ васъ. И зачѣмъ вы это сдѣлало? Чтобъ заглушить его совѣсть, и заставить принять ваше дьявольское предложеніе. О! человѣкъ, человѣкъ, неужели ты не вѣришь въ Бога и въ день страшнаго суда, что хладнокровно рѣшаешься погубить корабль съ девятнадцатью живыми душами!

Пасторъ произнесъ эти слова повелительнымъ тономъ и съ блестящими глазами. Вайли поблѣднѣлъ и повелъ плечами, словно кошка, готовящаяся защитить жизнь.

— Я хочу погубить корабль, сэръ! не говорите объ этомъ никому или вамъ будетъ худо.

— Это зависитъ отъ васъ.

— Какъ?

— Я уже давно васъ подозрѣваю.

— Знаю.

— Я никому не сообщалъ своихъ подозрѣній; и теперь, когда они вполнѣ подтвердились, я пришелъ прямо къ вамъ. Хотите отказаться отъ вашего намѣренія?

— Какъ могу я отказаться отъ намѣренія, котораго я никогда не имѣлъ? Посадить на мель корабль! Но земля отъ насъ на три тысячи миль разстоянія; потопить корабль посреди Тихаго океана? Развѣ вы полагаете, что жизнь мнѣ не также дорога, какъ и вамъ?

Съ этими словами Вайли устремилъ проницательный взглядъ на Гэзе.чя, и. но удивленному выраженію его лица, тотчасъ понялъ, что Гэзель зналъ гораздо менѣе, чѣмъ казалось.

На это Гэзель отвѣчалъ, что онъ никогда не говорилъ о намѣреньи потопить корабль въ открытомъ океанѣ; но есть много средствъ погубить корабль, напримѣръ Нептунъ, Роза, Антилопа всѣ погибли — а какъ? — то знаетъ онъ, Вайли, не хуже пастора.

— Обѣщайте же мнѣ, продолжалъ Гэзель, видя что Вайли снова поблѣднѣлъ при послѣднихъ его словахъ, — обѣщайте мнѣ, всѣмъ, что для насъ свято, отказаться отъ вашего злодѣйства. И я буду молчать. Попробуйте же идти противъ меня, и я тотчасъ обличу передъ всѣмъ экипажемъ васъ и капитана Гудсона.

— Боже милосердый! воскликнулъ Вайли въ непритворномъ испугѣ, — да они возмутятся!

— Я этому помочь не могу, сказалъ твердо Гэзель и пошелъ къ двери.

— Погодите, произнесъ Вайли и, бросившись къ двери, прислонился къ ней спиною. — Если мнѣ будетъ худо, то вамъ еще хуже. Сядьте и выслушайте. Вы никогда не видали мятежа на кораблѣ. Это хуже всякой бури и кончается всегда безобразнымъ пьянствомъ, грабежомъ, изнасилованіемъ женщинъ и убійствомъ! А, вамъ не нравится эта картина! Но вѣдь, можетъ васъ и не послушаются. Духъ экипажа отличный, у него всего вдоволь, и я пользуюсь полнымъ довѣріемъ. Теперь выслушайте, почему вамъ лично невыгодно идти противъ меня. Вотъ видите, сэръ, когда человѣкъ меня подозрѣваетъ, то я подозрѣваю его. Вы начали игру еще на землѣ. Я никогда но забываю лицъ, которыя видѣлъ хоть однажды въ жизни, и переодѣванья на меня не дѣйствуютъ. Вы явились на корабль подъ ложнымъ флагомъ, мы не хотѣли васъ принять, но вы настояли. «Что ему нужно»? спрашивалъ я себя, и слѣдилъ въ оба за вами. Вы такъ были заняты своими подозрѣніями, что выдали себя. «Лопни мои глаза, если онъ тутъ не изъ за этой барыни!» сказалъ я самъ себѣ «На здоровье; только она могла бы себѣ выбрать дружка получше, то есть, не могла выбрать хуже, развѣ влюбилась бы въ чорта». Ну-съ, мой бѣглый каторжникъ! я самъ бывалъ въ бѣдѣ, и вовсе не желаю погубить несчастнаго, только потому что онъ скрывается подъ чужимъ именемъ. Но рука руку моетъ, и ты держи языкъ за зубами. Еслиже ты посмѣешь сказать слово, то въ туже минуту, я прикажу тебя сковать и — сдамъ тебя властямъ въ первомъ англійскимъ портѣ.

Гэзель съ ужасомъ слушалъ искусную рѣчь этого удивительнаго человѣка, который могъ быть, смотря по обстоятельствамъ, и лисою, и тигромъ. Блѣдный и дрожа всѣмъ тѣломъ, онъ попикъ головою.

— Ну, убирайся, самозванный попъ! воскликнулъ грозно Вайли, — держи за зубами свой подлый языкъ и не дѣлай Вайли себѣ врагомъ; а то онъ тебя съѣстъ и выплюнетъ, прежде чѣмъ ты очнешься. Отчаливай, проклятый!

Гэзель не вымолвилъ ни слова и дрожащей, невѣрной поступью вышелъ изъ двери. Внѣ себя отъ изумленія, испуга и злобы, онъ скрылся въ свою каюту. Чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ яснѣе сознавалъ, что Вайли его перехитрилъ, и что онъ былъ совершенно въ его рукахъ. Гудсонъ, какъ капитанъ корабля, могъ, конечно, заковать его въ цѣпи и сдать властямъ въ ближайшемъ портѣ. Имѣлъ ли онъ на это право, — это былъ другой вопросъ, но во всякомъ случаѣ отвѣтственность за подобный поступокъ была не страшна, и Вайли всегда представилъ бы въ свою защиту уважительныя причины.

И продолженіи двухъ дней Гэзель безмолвно сносилъ свое пораженіе; потомъ, не смотря на угрозу Вайли, онъ рѣшился заговорить о тревожившихъ его опасеніяхъ съ Куперомъ и Вельчемъ, но въ ту самую минуту подбѣжалъ къ нимъ матросъ и, по приказанію капитана, увелъ ихъ на работу. Тоже самое случалось каждый разъ, какъ онъ пытался съ ними заговаривать. Видя, что его обошли со всѣхъ сторонъ, что ему не было нигдѣ исхода, Гэзель рѣшился на послѣднее средство. Онъ написалъ нѣсколько строкъ Элленъ Роллестонъ и просилъ назначать ему свиданіе. Зная вето трудность успѣха, онъ удержался отъ всякаго изліянія чувствъ и, въ самыхъ осторожныхъ выраженіяхъ, увѣрялъ со, что, слишкомъ уважая ее и себя, онъ никогда но подумалъ бы ослушаться ея воли, еслибъ этого не требовала крайность. «Но, продолжалъ онъ, — я сдѣлалъ страшное открытіе. Лейтенантъ и капитанъ намѣрены сгубить корабль. Безъ сомнѣнія, они будутъ стараться спасти себя и насъ, но мы все же рискуемъ многимъ Прежде чѣмъ безпокоить васъ, я употребилъ всѣ зависящія отъ меня средства, чтобы убѣдить и напутать ихъ, но все тщетно. Теперь очередь ваша, вы одни можете спасти насъ всѣхъ, и я вамъ скажу, какъ, если вы согласитесь на свиданіе со мной. Надо ли прибавлять, — что я не буду говорить ни о чемъ другомъ? Въ Англіи, если мы когда нибудь ее достигнемъ, я, быть можетъ, постараюсь возвратить себѣ ваше доброе расположеніе; но здѣсь я хорошо понимаю, что это невозможно; и я не буду пытаться, даю вамъ честное слово.»

На эту записку онъ немедлено получилъ слѣдующій, чисто женскій отвѣтъ:

«Корабль его. Капитанъ и лейтенантъ — искусные моряки, назначенные имъ; я тотчасъ передамъ ваше письмо, кому слѣдуетъ, и прошу васъ, сэръ, ничѣмъ болѣе не безпокоить Элленъ Роллестонъ.»

Въ туже ночь Вайли вошелъ въ каюту Гэзеля и, положивъ на столъ его письмо къ миссъ Роллестонъ, спокойно произнесъ: — Что съ тобою, молодецъ, ты хочешь со мною бороться? Видно ты совсѣмъ одурѣлъ отъ любви? Въ послѣдній разъ говорю тебѣ: берегись! Посмѣй только еще перечить мнѣ, и я закую въ цѣпи твою священною особу и объявлю молодой дѣвушкѣ что ты за птица. Что съ тобою? прибавилъ Вайли, пристально устремивъ свои глаза на Гезеля. — Взгляды ихъ встрѣтились, и честный человѣкъ потупилъ глаза передъ мошенникомъ. Когда Гэзель поднялъ голову, то Вайли уже не было въ каютѣ. Онъ съ отчаяніемъ взглянулъ на возвращенное письмо и безнадежно всплеснулъ руками. Онъ былъ окончательно пораженъ.

Вскорѣ нравственныя страданія привели къ физическому недугу, и у него открылась желтуха. Изнуренный, страждущій, онъ ничего не ѣлъ, не двигался съ мѣста, а лежалъ на палубѣ въ какой-то безсознательной апатіи.

Между тѣмъ вѣтеръ поднялся противный, море закипѣло и разразилась буря, продолжавшаяся трое сутокъ. Прозерпина сильно при этомъ захлебнула воды. Когда на четвертый день стихла непогода, капитанъ Гудсонъ, найдя въ льялѣ три фута воды, немедленно распорядился поставить всѣхъ людей къ помпамъ. Проработавъ цѣлую вахту, снова сдѣлали промѣрь; вода настолько убыла, что капитанъ отозвалъ команду отъ помпъ и, пользуясь хорошей погодой, дозволилъ матросамъ поплясать на палубѣ подъ скрипку боцмана.

Дѣйствительно, послѣ недавней бури наступила чудная тишина. Солнце, медленно опускаясь на горизонтъ, освѣщало голубое небо пурпурнымъ золотомъ, а внизу безпредѣльная зеркальная поверхность моря отсвѣчивала розоватымъ отблескомъ догоравшіе лучи дневнаго свѣтила. Въ эту минуту, когда глазъ всѣхъ бывшихъ на палубѣ Прозерпины былъ очарованъ чуднымъ зрѣлищемъ этого торжественнаго обрученія неба съ моремъ, а въ ушахъ пріятно раздавались веселыя звуки скрипка и громкое топаніе танцующихъ, — вдругъ на палубѣ появился Куперъ и воскликнулъ громовымъ голосомъ: Течь!

ГЛАВА XI.

Игравшій на скрипкѣ остановился на полутонѣ, и всѣ съ испугомъ бросились на корму. Капитанъ промѣрилъ льяло и нашелъ бъ немъ воды на три фута съ половиной. «Всѣ руки къ помпамъ»! скомандовалъ онъ, и всѣ по очереди съ неослабной энергіей качали до самаго разсвѣта.

Этими усиліями помѣшали водѣ прибывать, хотя — увы! — она нисколько на глазъ не убывала. Но и этотъ результатъ въ данную минуту былъ утѣшителенъ, однако опасность была серьезная, особенно въ случаѣ непогоды. Главное было отыскать самую течь и, если возможно, задѣлать ее. Всѣ работающіе поочередно, отправлялись со свѣчами и старательно осматривали всѣ ребра корабля, но нигдѣ, даже въ томъ мѣстѣ, гдѣ Гэзель видѣлъ Вайли за работой, не нашли ни малѣйшаго отверзтія. Тогда Вайли заявилъ предположеніе, которое вскорѣ было почти всѣми принято, что во время послѣдней бури, лопнулъ какой нибудь шовъ въ обшивкѣ, и вода проникала въ корабль сквозь незначительныя, мелкія, но многочисленныя отверзтія.

Гэзель сталъ теперь совершенно инымъ человѣкомъ; безчувственное, летаргическое состояніе, въ которомъ онъ находился въ послѣдніе дни, вдругъ измѣнилось въ самую энергичную дѣятельность. Онъ сталъ, наравнѣ съ матросами, къ помпамъ и работалъ, какъ лошадь; видя же, что лейтенантъ отказывался отъ работы, онъ упрекалъ его въ томъ передъ всѣмъ экипажемъ, и, снявъ съ себя сюртукъ и рубашку, пригласилъ его исполнить свой долгъ. Вайли на такой вызовъ не могъ отказаться, и съ злобной гримасой принялся за работу. Они оба и за ними остальные матросы работали съ такой поразительной, невѣроятной энергіей, что въ часъ выкачивали болѣе ста десяти тонъ. Наконецъ побѣда надъ грозной стихіей была одержана — вода убыла на два дюйма. Это было немного, но въ ихъ борьбѣ, между жизнью и смертью, этотъ успѣхъ былъ громадный.

Между тѣмъ поднялся легкій юго-западный вѣтеръ, и капитанъ приказалъ половинѣ экипажа бросить помпы и ставить паруса. Когда это было исполнено, то онъ измѣнилъ ходъ корабля и, поставивъ его подъ вѣтеръ, направилъ на островъ Хуанъ-Фернандесъ, отстоявшій на тысячу двѣсти миль, или около того. Вѣроятно, онъ лучшаго ничего не могъ предпринять, въ виду открывшейся точи, но эта перемѣна пути очень дурно подѣйствовала на моряковъ. Корабль словно поддавался злому року. Всѣ пали духомъ и уже работали не такъ энергично, а холодная, безстрастная вода воспользовалась этой минутной слабостью людей. Впрочемъ, быть можетъ, и самое движеніе корабля увеличивало течь.

Всю ночь Прозерпина быстро неслась подъ всѣми парусами, словно несчастный, искавшій въ бѣгствѣ спасенія, а безпрерывный шумъ помпъ казался громкимъ, лихорадочнымъ біеніемъ ея испуганнаго сердца. Къ утру она прошла сто двадцать миль, но это преимущество было уравновѣшено новымъ угрожающимъ обстоятельствомъ. Вода изъ помпъ не выходила чистою, какъ прежде, а все становилась краснѣе и краснѣе, словно смѣшанная съ кровью. Суевѣрные умы были поражены ужасомъ, даже мужественный Куперъ громко воскликнулъ, смотря на багровую струю, бившую изъ подвѣтренныхъ шпигатовъ: — Истекай кровью, собака! И мы за тобой скоро послѣдуемъ!

Гэзель старался всѣхъ успокоить, объясняя эту странную красноту тѣмъ, что между разнымъ грузомъ въ трюмѣ было много красильнаго дерева; и вообще онъ воодушевлялъ падавшимъ духомъ словами и примѣромъ; по это ему не всегда удавалось и, работая безъ устали за двоихъ, онъ даже не разъ слышалъ грозныя восклицанія: — «бѣда отъ того, что пасторъ на кораблѣ! Онъ пришлецъ съ того свѣта!» Гэзель передалъ съ нѣкоторымъ испугомъ Мельчу и Куперу о грозившей ему опасности. Они обѣщали за него заступиться, объяснивъ при томъ, что Вайли подбивалъ матросовъ противъ него.

Раненая Прозерпина, съ ея неустанно бьющимся сердцемъ, пробѣжала такимъ образомъ триста миль но своему новому пути. Она почти перестала истекать кровью, но теперь, увы, вода начала выбрасывать различныя мелочи ея груза, что ясно доказывало, какъ глубоко вода вступила въ ея нѣдра. Этотъ угрожающій фактъ и постоянная усталость имѣли самое вредное вліяніе на духъ экипажа. Помпы все по прежнему дѣйствовали, но уже не съ тѣмъ постоянствомъ, не съ той энергіей. Нѣкоторые, съ собачей вѣрностью, исполняли свой долгъ, но большая часть, теряя всякую надежду, метались съ мѣста на мѣсто. Иные вдругъ останавливались въ работѣ и заливались слезами, потомъ снова съ какимъ-то холоднымъ отчаяніемъ продолжали работу. Другіе вовсе отказывались отъ всякаго повиновенія, и ихъ надо было силою тащить къ помпамъ. Наконецъ, двое или трое, отъ излишней работы, слегли въ тяжелой болѣзни. Отчаяніе овладѣло многими мужественными сердцами; лица, отъ изнеможенія и испуга, до того измѣнились, что ихъ едва можно было узнать, и каждый, смотря въ глаза другому, читалъ въ ихъ мрачномъ, тускломъ блескѣ свою собственную судьбу.

Наконецъ, въ трюмѣ вода поднялась до шести футовъ. Капитанъ, остававшійся до сей поры трезвымъ, теперь напился до полусмерти. Лейтенантъ принялъ команду. Услыхавъ объ этомъ, Вельчь и Куперъ бросили помпы. Вайли приказалъ имъ возвратиться къ работѣ, но они отказались и хладнокровно закурили трубки. Послѣдовавшая за симъ жестокая между ними ссора кончилась тѣмъ, что Вельчь воскликнулъ:

— Не къ чему начать воду. Судьба Прозерпины ясна. Неужели вы думаете, что мы съ товарищемъ слѣпы? Вы приготовили для себя баркасъ, прежде чѣмъ открылась течь. Теперь приготовьте ботъ мнѣ и товарищу.

При этихъ простыхъ словахъ Вайли поблѣднѣлъ и, молча, отошелъ въ сторону.

На другой день въ трюмѣ оказалось семь футовъ воды и въ помпахъ стала появляться мука и другая провизія. Тогда Вайли приказалъ оставить помпы и приготовлять лодки. Баркасъ былъ наполненъ провизіей и спущенъ подъ корму, потомъ принялись и за ботъ.

Во все это время отъ миссъ Роллестонъ скрывали, если не самый самый фактъ опасности, то ея громадность и неминуемость. Велико-же было ея удивленіе, когда вдругъ мистеръ Гэзель вошелъ въ ея каюту и, молча, остановился, бросивъ на нее взглядъ невыразимаго сожалѣнія.

— Какъ вы смѣете! воскликнула она съ сердцемъ.

— О, теперь по время для предразсудковъ и гнѣва, сказалъ Гэзель грустнымъ, но повелительнымъ тономъ, — корабль тонетъ, и мы переходимъ въ лодки. Умоляю васъ, приготовьте все, что я написалъ на этомъ листѣ. Намъ придется, пожалуй, недѣли пробыть въ лодкѣ на открытомъ океанѣ.

И видя, что Элленъ была такъ поражена его словами, что неясно сознавала, въ чемъ дѣло, онъ схватилъ ея дорожный мѣшокъ и самъ сталъ укладывать вещи. Потомъ онъ взялъ ея банки съ мармеладомъ и консервами и понесъ къ себѣ въ каюту. По дорогѣ онъ позвалъ Вельча и объяснилъ ему, чтобъ тотъ не забылъ забрать съ собою парусины, веревокъ, ножницъ, большихъ иголокъ и т. д. и т. д., главное же, три мѣшка сухарей и боченокъ воды. Самъ же онъ побѣжалъ по всему кораблю, отыскивая необходимые инструменты и вообще все, что могло понадобиться въ открытомъ морѣ несчастнымъ путникамъ, потерпѣвшимъ кораблекрушеніе.

Времени терять нельзя было ни минуты, корабль быстро погружался въ воду и экипажъ покидалъ его. Покончивъ поспѣшно съ своими приготовленіями, Гэзель набилъ свой мѣшокъ набранными вещами, схватилъ всѣ попавшіяся ему подъ руку простыни и бросился на корму, гдѣ уже капитанъ очень любезно сажалъ миссъ Роллестонъ въ приготовленный ботъ. Молодая дѣвушка горько плакала, но не отъ грозившей ей гибели, а оттого, что въ эту роковую минуту горничная бросила ее и предпочла мужа, который находился въ другой лодкѣ. Капитанъ утѣшалъ миссъ Роллестонъ, обѣщая пересадить къ ней горничную при первой возможности. Въ эту самую минуту явился Гэзель и бросивъ въ лодку свой мѣшокъ и простыни спокойно помѣстился у мачты.

— Отчаливай, скомандовалъ капитанъ, и Куперъ захватился багромъ за баркасъ, который, въ свою очередь, держался за умирающій корабль.

Прошло еще пять минутъ и капитанъ не являлся; Вайли крикнулъ его, отвѣта не было. Гудсонъ сошелъ въ лейтенантскую каюту. Вайли подождалъ съ минуту и снова кликнулъ:

— Эй, кто тамъ на палубѣ!

— Ау, отвѣчалъ, наконецъ, капитанъ.

— Отчего вы не идете на баркасъ?

— Развѣ вы не знаете, что Гирамъ Гудсонъ послѣдній оставляетъ погибающій корабль, спокойно произнесъ онъ, нагибаясь черезъ бортъ корабля.

— Вы и то послѣдній, отвѣчалъ Вайли, — ну, ну, ступайте скорѣе. Я не смѣю долѣе идти на буксирѣ, а то, пожалуй, насъ увлечетъ въ общій водоворотъ.

— Перейти на вашу лодчонку и оставить мой корабль! воскликнулъ Гудсонъ съ презрѣніемъ, — нѣтъ, я знаю мой долгъ къ хозяевамъ!

Эти слова испугали Вайли и онъ съ искреннимъ чувствомъ воскликнулъ:

— Проклятый дуракъ, онъ хватилъ еще рому. Пятьдесятъ гиней тому, кто взлѣзетъ по веревкѣ на корабль и сброситъ съумашедшаго въ воду; мы его тогда выловимъ, онъ плаваетъ, какъ пробка.

Одинъ изъ матросовъ бросился къ веревкѣ, но, по несчастью, Гудсонъ, услыхавъ слова Вайли, пришелъ въ неописанную ярость, и, схвативъ свой кортикъ, началъ имъ дико размахивать.

— Взять на абордажъ мой корабль? Пиратъ! кричалъ онъ громовымъ голосомъ. — Берегись, я отрублю руку первому, кто сюда полѣзетъ.

.И въ ту же минуту онъ перерубилъ канатъ, которымъ лодки держались за корабль.

— О, спасите его, воскликнула Элленъ Роллестонъ съ ужасомъ и сожалѣніемъ.

— Ставь паруса, скомандовалъ Куперъ, и черезъ нѣсколько секундъ маленькій ботъ понесся вслѣдъ за умиравшимъ чудовищемъ. Эта погоня казалась безнадежна, ибо на Прозерпинѣ были подняты всѣ паруса. Но на дѣлѣ оказалось, что вѣтеръ благопріятствовалъ легкимъ судамъ, а громадный корабль, полный воды, едва могъ медленно двигаться. Черезъ нѣсколько минуть, лодки снова пристали съ обѣихъ сторонъ къ кормѣ корабля.

Вайли подбѣжалъ къ борту и самымъ дружескимъ тономъ уговаривалъ Гудсона сойти къ нимъ.

— Эй, старина, воскликнулъ онъ, наконецъ, желая задѣть его самолюбіе. — Бери же команду лодокъ. Мы безъ тебя не управимся въ океанѣ!

Гудсонъ теперь стоялъ, перегнувшись черезъ бортъ, пьяный до безчувствія. Онъ ничего не отвѣчалъ, но безсознательно махалъ одною рукою своимъ кортикомъ, другой — бутылкой, и невнятно бормоталъ: — «долгъ къ хозяевамъ.»

Тогда Куперъ взялъ рифы на гротѣ ботика и приказалъ Вельчу держаться кормы корабля, насколько было безопасно. Вайли инстинктивно сдѣлалъ тоже, и всѣ три судна продолжали тихо подвигаться въ мертвой тишинѣ.

Прошло минутъ двадцать. Раненый корабль вдругъ остановился и дрогнулъ, какъ бы пораженный смертельнымъ ударомъ. Черезъ мгновеніе онъ тихо покачнулся впередъ и ушелъ носомъ въ воду, корма же, поднявшись на воздухъ, обнаружила въ своихъ ребрахъ два разщепленныя отверзтія подъ самой ватеръ-линіей. Вельчь схватилъ Купера за плечо и, молча, указалъ ему на эти отверзтія, изъ которыхъ вода била фонтаномъ.

Чрезъ мгновеніе корма опустилась, море разверзло свою гигантскую пасть, грозный валъ набѣжалъ на декъ, и высокія мачты съ распущенными парусами тихо, торжественно стали опускаться въ бездну океана. Еще нѣсколько минутъ, — и только пѣнящіяся волны кружились и грохотали надъ роковой могилой славнаго корабля Прозерпины, ея драгоцѣннаго груза и пьянаго капитана.

Всѣ въ лодкахъ протянули руки, готовясь выхватить несчастнаго изъ кровожадной пучины; но кипучій водоворотъ увлекъ его на дно и даже трупъ не всплылъ надъ волнами. Одинъ громкій крикъ ужаса и сожалѣнія вырвался изъ души всѣхъ, видѣвшихъ эту ужасную катастрофу. Никто но произнесъ ни слова, и къ чему бы тутъ были слова? Только Куперъ, такъ рѣдко говорившій, воскликнулъ громовымъ голосомъ, раздавшимся, какъ похоронный звонъ надъ погибшимъ кораблемъ:

Потопили, ей Богу потопили!

ГЛАВА XII.

— Молчи! грубо воскликнулъ Вельчь.

Гэзель взглянулъ на миссъ Роллестонъ и она на него. Черезъ мгновеніе она опустила глаза, и крупныя слезы покатились по ея щекамъ.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ оставшійся въ живыхъ экипажъ Прозерпины съ какимъ-то холоднымъ отчаяніемъ ожидавъ своей очереди погибнуть. По какъ только прошелъ первый испугъ, сердца несчастныхъ снова стали Литься надеждой, и они устремили свои глаза на далекій горизонтъ, какъ бы отыскивая тамъ, впереди, средства къ спасенію. Но на безпредѣльной синевѣ океана, ничего не виднѣлось, а средствъ къ спасенію было только два: или пристать къ какой нибудь землѣ, или набѣжать на мимо идущій корабль. То и другое было возможно только при тихой погодѣ, ибо при малѣйшей бурѣ гибель открытыхъ, тяжело нагруженныхъ лодокъ, была неминуема. Но была ли возможность осуществить эти планы? Была, по весьма сомнительная. Ближайшая земля — острова Хуанъ-Фернандесъ — находилась въ тысячѣ миль отъ нихъ съ подвѣтренной стороны: если же предпочесть другой путь къ спасенію, то имъ слѣдовало пробѣжать миль триста или болѣе съ навѣтренной стороны, ибо Гудсонъ, не сознавая, вѣроятно, всей опасности течи, свернулъ Прозерпину съ большой торговой дороги, а въ океанѣ только нѣсколько такихъ большихъ дорогъ и милліонъ проселочныхъ, на которыхъ трудно встрѣтить какое нибудь судно.

Вайли, шедшій на баркасѣ впереди, спустилъ паруса и долго колебался, который взять изъ указанныхъ нами путей; когда же ботъ поровнялся съ нимъ, онъ приказалъ Куперу держать на с. в. и идти подъ всѣми парусами. Самъ онъ сдѣлалъ тоже, и къ заходу солнца перегналъ ботъ, покрайней мѣрѣ, на милю.

Между тѣмъ Гэзель сдѣлалъ чрезвычайно непріятное открытіе: оказалось, что Вельчь положилъ въ ботъ только одинъ мѣшокъ сухарей, окорокъ и два боченка, одинъ съ водкою, другой съ прѣсною водой; остальную же провизію онъ отнесъ на баркасъ, который былъ гораздо помѣстительнѣе. Узнавъ объ этомъ, Гэзель сталъ рѣзко упрекать Вельча за его неосмотрительность, по милости которой ихъ жизнь снова зависѣла отъ мошенника Вайли. Вельчь отвѣчалъ довольно грубо, что бѣда невелика и что утромъ можно было взять съ баркаса провизію.

— Утрамъ! воскликнулъ Гэзель съ нетерпѣніемъ, — да онъ дѣлаетъ три узла на нашихъ два. Почемъ вы знаете, что онъ не уйдетъ отъ насъ? Я увѣренъ, что намъ его никогда не догнать. Мы знаемъ его, и онъ это хорошо понимаетъ.

Въ эту минуту Куперъ подошелъ къ Гэзелю и, потрепавъ его по плечу, обратился къ Вельчу:

— Давай крюкъ назадъ! — и съ помощью этого крюка, а также свободнаго паруса онъ искусно устроилъ лисель на другой сторонѣ мачты.

— О! Куперъ, Куперъ, воскликнулъ Гэзель, горячо поблагодаривъ его за эту ловкую штуку; — я бы далъ все на свѣтѣ, чтобъ нашъ запасъ хлѣба и воды былъ здѣсь, а не на баркасѣ.

Имѣя теперь два крыла, вмѣсто одного, ботикъ быстро полетѣлъ впередъ и всѣ опасенія остаться далеко позади баркаса быстро изчезли въ сердцахъ храбрыхъ моряковъ. Къ ночи, однако, набѣжала легкая зыбь, и отчасти скрыла горизонтъ, но у нихъ былъ хорошій фонарь и вѣрный компасъ, и потому во всю ночь они шли, не сбиваясь ни на минуту съ пути, указаннаго лейтенантомъ.

Около полуночи, замѣтивъ, что стало прохладно, Гэзель, не говоря ни слова, укуталъ плэдами плечи и руки миссъ Роллостонъ.

— О! нѣтъ сэръ, пожалуйста, не кладите оба, сказала она.

— Неужели меня всѣ будутъ не слушаться! возразилъ онъ грустно.

Она уступила молча, съ такою любезною предупредительностью, что всякая тѣнь гнѣва въ немъ изчезла. Вскорѣ въ лодкѣ всѣ заснули, кромѣ дежурныхъ.

На разсвѣтѣ Гэзеля разбудилъ крикъ часового на носу:

— Баркаса не видно!

Всѣ съ испугомъ вскочили.

Дѣйствительно, на гладкой поверхности океана не виднѣлось ни малѣйшаго признака чего нибудь живого.

— Онъ такъ гналъ, что опрокинулъ лодку, воскликнули одни.

— Онъ удралъ отъ насъ! говорили другіе.

Маленькій ботъ былъ одинъ посреди безпредѣльнаго океана, — одинъ съ провизіей на два дня, въ разстояніи тысячи миль отъ земли и въ восьмистахъ отъ ближайшаго торговаго пути.

Гэзель, видя, что его опасенія сбылись, не произнесъ ни слова и, молча, погрузился въ горькую, отчаянную думу. Другіе же, кто бранился, кто бѣсновался, нѣкоторые даже громко плакали. Элленъ Роллестонъ была терпѣливѣе, она только подняла руки къ небу и вознесла теплую молитву къ Творцу воды и земли. Ея положеніе было самое незавидное; она, слабая, застѣнчивая, пугливая дѣвушка, должна была вынести, наравнѣ съ опытными на морѣ мужчинами, самыя отчаянныя опасности. Къ тому же она была одна посреди столькихъ мужчинъ, и еще одинъ изъ нихъ прямо сказалъ ей, что любитъ ее и ненавидитъ ея жениха! Стыдъ и страхъ одинаково терзали это нѣжное созданіе! Счастлива она была, что умѣла молиться!

Итакъ, имъ предстояла скачка, бѣшеная скачка между голодомъ и крушеніемъ въ открытомъ океанѣ и, въ обоихъ случаяхъ, смерть безжалостно смотрѣла имъ въ глаза.

ГЛАВА XIII.

Въ это самое время баркасъ находился въ ста миляхъ отъ ботика съ навѣтренной стороны.

Дѣло въ томъ, что наканунѣ Вайли былъ въ сильномъ недоумѣніи, какой лучше избрать путь. Онъ, какъ мы видѣли, рѣшился идти на островъ, но онъ не былъ увѣренъ въ безошибочности своего выбора, и съ каждой минутой все болѣе и болѣе безпокоился. Наконецъ, въ девять часовъ вечера, онъ неожиданно приказалъ измѣнить ходъ лодки, и къ разсвѣту почти очутился на томъ же самомъ мѣстѣ, гдѣ Прозерпина пошла ко дну, тогда какъ ботъ, пробѣжавъ всю ночь по вѣтру, былъ теперь, по крайней мѣрѣ, въ ста миляхъ съ надвѣтреной стороны.

Не желая, чтобы читатель подумалъ, что мы имѣемъ дѣло только съ чудовищами злобы, мы должны по справедливости оцѣнить этотъ поступокъ Вайли. Побуждаемый однимъ эгоизмомъ, онъ избралъ для себя тотъ путь, на которомъ могъ столкнуться съ какимъ нибудь мимошедшимъ кораблемъ. Онъ полагалъ, что случайная встрѣча корабля была вѣроятнѣе случайнаго достиженія неизвѣстнаго ему острова. Но онъ не былъ убѣжденъ, чтобъ этотъ новый избранный имъ путь былъ лучшій и безопаснѣйшій. Ботикъ могъ спастись, а баркасъ погибнуть, однако онъ былъ очень радъ разстаться съ ботомъ. На немъ находился одинъ человѣкъ, который зналъ, что Вайли потопилъ Прозерпину, и потому ему было крайне необходимо достигнуть Лондона прежде его и получить свои двѣ тысячи фунтовъ, условленную плату за его гнусное преступленіе. Но чтобъ достигнуть Лондона прежде мистера Гэзеля, ему надо было во что бы то ни стало возвратиться на торную морскую дорогу. При этомъ онъ не зналъ, что пода и сухари съ ботика были переложены на его лодку, а когда онъ открылъ это на другой день около полудня, то нѣчто человѣческое зашевелилось въ его сердцѣ и онъ воскликнулъ: — «Что я надѣлалъ! отнынѣ я проклятъ на вѣки». И въ тоже мгновеніе онъ приказалъ лодку снова поставить подъ вѣтеръ, но матросы дико переглянулись и не тронулись съ мѣста; онъ видѣлъ, что всѣ его приказаніи будутъ тщетны и, тяжело вздохнувъ, впалъ въ какое-то летаргическое забытье. Очнувшись же, онъ, какъ истый морякъ, заглушилъ ромомъ свою на мгновеніе пробудившуюся совѣсть; пока онъ лежалъ такимъ образомъ пьяный на днѣ лодки, матросы, исполняя его первую команду, шли противъ вѣтра на югъ.

Прошло пять дней, они не перемѣняли своего направленія, но на горизонтѣ не показывалось ни малѣйшаго паруса. Потомъ настала мертвая тишь и продолжалась дня три. Они гребли теперь день и ночь, и начали сильно страдать отъ постоянной усталости и сидячаго положенія. Наконецъ, благодаря легкому занятному вѣтру, они вышли на большую дорогу, между Сиднемъ и Валпарайзо. Но сдѣлавъ такимъ образомъ 330 миль къ югу, они стали замѣчать сильную перемѣну въ температурѣ: ночи были такъ холодны, что имъ приходилось прижиматься другъ къ другу, чтобъ хоть немного отогрѣться.

На пятнадцатый день ихъ путешествія поднялась буря и гибель каждую минуту грозила несчастной лодкѣ. Полумертвые отъ холода, усталости и испуга, несчастные матросы, день и ночь, откачивали воду и не спускали ни на минуту рукъ съ парусовъ. Наконецъ, въ самое отчаянное мгновеніе, въ двухъ миляхъ отъ погибавшей лодки, появился большой корабль; обрадованные матросы подняли пестрый платокъ на верхушкѣ своей мачты; корабль замѣтилъ лодку и поднялъ датскій вымпелъ, но ни мало не заботясь о лодкѣ, продолжалъ свой путь. Тогда брошенные на вѣрную гибель несчастные огласили воздухъ громкими проклятіями. Только одинъ человѣкъ не промолвилъ ни слова. То былъ Вайли. Онъ только тяжело издыхалъ и, безсознательно устремляя взглядъ на бушующія волны, бормоталъ про себя: — «Возмездіе, возмездіе!» Наступила ночь, ужасная ночь: со всѣхъ сторонъ стоялъ непроницаемый мракъ, грозныя волны съ дикимъ ревомъ разбивались о борты лодки; силъ не хватало откачивать воду, такъ быстро она прибывала, и несчастные работали по колѣни въ водѣ. Когда взошло солнце, то первые лучи освѣтили невдалекѣ боровшійся съ бурею корабль. Надежда снова возродилась въ надорванныхъ сердцахъ, и, дѣйствительно, черезъ нѣсколько часовъ страдальцы благополучно перебрались изъ баркаса на палубу китоловнаго брака Марія, подъ американскимъ флагомъ.

Добрый командиръ судна, капитанъ Слокумъ, оказалъ самое теплое гостепріимство несчастнымъ, далъ имъ тотчасъ необходимую одежду, пищу и медицинскія пособія. Благодаря этимъ попеченіямъ спасенный экипажъ вскорѣ оправился и сталъ помогать въ работѣ американцамъ. Эта помощь была тѣмъ полезнѣе, что люди Прозерпины считались отличнѣйшими матросами. Капитанъ Слокумъ, видя, что его бригъ сталъ выказывать еще никогда невиданную въ немъ быстроту, предложилъ ловкимъ морякамъ перейти къ нему въ службу, на что они согласились, исключая трехъ человѣкъ, которые возвращались въ Англію къ своимъ семействамъ. Вайли съ готовностью выдалъ имъ на это позволеніе, и въ награду за ихъ труды даль имъ чэкъ на Вордло и комп., для полученія полнаго жалованья за все путешествіе.

Такимъ образомъ, Марія, усиливши свой экипажъ, обогнула мысъ Горнъ и благополучно достигла Буэносъ-Айреса. При входѣ въ Ріо де-Ла Плату, среди мрачной туманной ночи, она, однако, едва не набѣжала на громадный корабль, перерѣзавшій ей путь. Его гигантскій носъ едва не разсѣкъ гротъ брига и прошелъ надъ самой головой Вайли, разговаривавшаго въ ту минуту съ капитанами Слокумомъ. Взглянувъ съ испугомъ на чернѣвшееся надъ нимъ чудовище, Вайли разсмотрѣлъ въ туманѣ колоссальную женскую фигуру съ золотой лирой.

— Чуть-чуть не столкнулись! воскликнулъ Слокумъ, когда громадная черная масса благополучно миновала.

Вайли ничего не отвѣчалъ, но устремилъ свой взглядъ въ окружавшую темноту, какъ бы отыскивая слѣдъ изчезнувшаго въ туманѣ корабля. Онъ узналъ этотъ корабль по его зеленой фигурѣ съ лирой. То былъ Шанонъ!

Выйдя на берегъ въ Буэносъ-Айресѣ, Вайли прежде всего отправился къ англійскому консулу и заставилъ свой бывшій экипажъ подписать декларацію о томъ, какъ погибала Прозерпина. Документъ этотъ былъ очень искусно составленъ и факты такъ ловко подобраны, что легко могли ввести всякаго въ обманъ; кромѣ того, прочитывая его людямъ, Вайли нѣкоторыя мѣста пропустилъ, а другія выразилъ совершенно непонятнымъ для нихъ языкомъ. Конечно, матросы охотно подтвердили то, чего они не понимали и совершенно добросовѣстно подписали декларацію. Послѣ этого Вайли съ тремя матросами пересѣлъ на корабль, отходившій въ Ливерпуль, а остальной его экипажъ пошелъ подъ командою капитана Слокума въ Новую Англію.

Черезъ семнадцать дней успѣшнаго плаванья Вайли прибылъ въ Ливерпуль и, входя въ гавань, снова столкнулся съ Шанономъ. Такимъ образомъ, дважды повторилась эта встрѣча, словно судьба хотѣла успокоить его насчетъ успѣха его преступнаго дѣла. Да, Шанонъ спокойно колыхался на волнахъ Мерси, а въ его нѣдрахъ сохранно покоились ящики съ золотомъ, подъ ярлыками: мѣдь, свинецъ. Какая-то лихорадочная дрожь, пробѣжала по тѣлу Вайли при этомъ зрѣлищѣ; Шанонъ казался ему не неодушевленнымъ предметомъ, а безмолвнымъ соучастникомъ его преступленія. Однако, видъ этого корабля имѣлъ для него какую-то притягательную силу, и узнавъ, что поѣздъ желѣзной дороги отходилъ только черезъ нѣсколько часовъ, онъ возвратился въ доки и, усѣвшись на набережной, устремилъ глаза на Шанонъ, бросившій якорь прямо противъ него. Вскорѣ отъ корабля отдѣлилась лодка и высадила на берегъ высокаго мужчину съ благородной осанкой. Поднявшись по лѣстницѣ на набережную, онъ остановился и пробормоталъ: «слава Богу!»

Потомъ обернувшись къ Вайли, онъ спросилъ:

— Не можете ли вы мнѣ сказать, въ которомъ часу идетъ поѣздъ въ Лондонъ?

— Обыкновенный въ 7, а экстренный въ 9.

— Благодарствуйте, я конечно предпочту экстренный.

И незнакомецъ поспѣшно удалился.

Вайли посмотрѣлъ ему вслѣдъ; онъ смутно припоминалъ, что гдѣ-то видѣлъ этого человѣка съ воинственной осанкой, съ курчавыми, сѣдыми волосами и длинными серебристыми усами, но никакъ не могъ дать себѣ отчета, гдѣ и когда. Черезъ нѣсколько часовъ Вайли отправился въ обыкновенномъ поѣздѣ, который на станціи Ругби соединился съ экстреннымъ, такъ что выходя въ Лондонѣ съ дебаркадера, онъ снова столкнулся съ своимъ ливерпульскимъ знакомцемъ и слышалъ, какъ тотъ, садясь въ кэбъ, крикнулъ: "No — Россель-сквэръ! "

Это былъ адресъ частной квартиры Артура Вордло.

Вайли снялъ шляпу, отеръ выступившій потъ на лбу, посмотрѣлъ въ слѣдъ удалявшемуся экипажу и, крикнувъ другой кэбъ, приказалъ вести себя "No — Фенчурчь — стритъ!!

Это былъ адресъ конторы Вордло и сына.

ГЛАВА XIV.

Теперь перенесемъ читателя съ бурнаго океана въ уютную роскошную комнату въ Фенчурчъ-стритѣ. Это хозяйскій кабинетъ въ конторѣ Вордло и сынъ — большая комната съ старинными, дубовыми стѣнами и такою же мебелью; громадный глобусъ, нѣсколько большихъ картъ на стѣнахъ, чертежи кораблей и небольшой столикъ съ моделями, календарями и пр. составляли все убранство комнаты. Большой, массивный, письменный столъ былъ заваленъ бумагами и письменными принадлежностями, за исключеніемъ маленькаго четвероугольнаго пространства, окруженнаго серебримою рѣшеткой, внутри которой лежалъ красный сафьянный футляръ съ великолѣпнымъ портретомъ Элленъ Роллестонъ

Не смотря на весь комфортъ этой комнаты, на все спокойствіе и мирную тишину, которыми она дышала, ея хозяинъ далеко не былъ спокоенъ. Онъ въ эту минуту боролся за свое коммерческое существованіе со всевозможными трудностями и опасностями. Всѣ принятыя имъ мѣры были очень искусны, но какъ случается съ умными людьми въ крайности, онъ, въ своихъ разсчетахь, не оставилъ времени на непредвидимыя остановки и случайности. Такъ, напримѣръ, онъ разсчиталъ, что Шанонъ, судя по прежнимъ своимъ путешествіямъ, долженъ былъ явиться въ такой-то день, а онъ просрочилъ двѣ недѣли, и эта просрочка была гибельна для Вордло. Онъ также разсчитывалъ получить вѣсти о Прозерпинѣ, но до сихъ поръ въ Лойдѣ ничего по было извѣстно о ней.

Въ эту критическую минуту разразилась коммерческая паника 1860 года. Фирма Оверендъ и Гурней обанкротилась, и Вордло предчувствовалъ, что рано или поздно, во всѣхъ банкирскихъ конторахъ въ Лондонѣ, вкладчики станутъ требовать обратно свои капиталы. А онъ занялъ у одного банкира 80,000 фунтовъ, у другого 33,000; и прежде прихода своихъ кораблей, не могъ уплатить и четверти этой суммы. Если же эти банкиры наравнѣ съ другими вдругъ будутъ принуждены сдѣлать большія выдачи капиталовъ, а слѣдовательно и собрать всѣ свои наличныя сродства, кредитъ Вордло долженъ былъ неминуемо пасть, а это, въ ею теперешнемъ шаткомъ положеніи, для него было совершенною гибелью. До сихъ поръ ему удалось скрыть отъ отца печальное положеніе дѣлъ съ помощью фальшивыхъ книгъ. Дѣйствительно, онъ повѣрилъ тайну только двумъ существамъ въ мірѣ: старику Майкелю Пенфольду и портрету Элленъ Роллестонъ, но и то не вполнѣ. Онъ не смѣлъ сказать открыто ни тому, ни другому, все что онъ сдѣлалъ, и все, что намѣревался сдѣлать. Его единственная хорошая чорта, искупавшая столько злыхъ начинаній, сіяла съ прежнимъ блескомъ. Онъ все еще любилъ Элленъ Роллестонъ той чистой, горячей, неизмѣнной любовью, которая положительно дѣлала ему честь. Онъ любилъ, конечно, и деньги, но Элленъ онъ любилъ болѣе. Во всѣхъ его заботахъ и безпокойствахъ единственнымъ его утѣшеніемъ былъ си портретъ; видъ этого прелестнаго лица на нѣсколько минутъ возвышалъ его душу надъ поглощавшими сю позорными мысли мы. Часто, прежде чѣмъ рѣшиться на какое нибудь сомнительное дѣло, онъ безмолвно обращался къ этому портрету, и старался извинить свой поступокъ. «Какъ могу я рисковать своимъ счастьемъ?» было его любимымъ извиненіемъ. Нѣтъ, онъ долженъ былъ во что бы то ни стало поддержать свой кредитъ, достать денегъ и не дозволить ей поплатиться за его прежнія глупости!

Однажды утромъ, въ 10 часовъ, Артуръ Вордло явился по обыкновенію въ свою контору и принялся самъ разбирать груду полученныхъ писемъ, ибо въ послѣднее время онъ не смѣлъ довѣрять Пенфольду, или кому нибудь другому чтеніе дѣловой корреспонденціи. Покончивъ съ этимъ дѣломъ, онъ продиктовалъ наскоро писемъ двадцать, самъ написалъ нѣсколько самыхъ секретныхъ, и уже подписывалъ послѣднее изъ нихъ, какъ услышалъ въ передней голосъ человѣка, съ которымъ онъ въ эту критическую минуту всего болѣе боялся встрѣтиться. Онъ всталъ, подошелъ къ двери, прислушался къ разговору въ конторѣ, и, убѣдясь, что роковой ударъ тотчасъ надъ нимъ разразится, вернулся къ своему столу и приготовило встрѣтить грозившую ему погибель съ наружнымъ хладнокровіемъ.

— Мистеръ Буртеншо, произнесъ Пенфольдъ въ дверяхъ кабинета.

— Просите, отвѣтилъ хладнокровно Вордло.

И когда въ комнату вошелъ мистеръ Буртеншо, одинъ изъ директоровъ банкирскаго дома Морланда, онъ любезно указалъ ему на кресло, а самъ продолжилъ начатое письмо. Кончивъ его и запечатавъ, онъ небрежно произнесъ: — вы не съ дурными вѣстями, я надѣюсь? Вѣдь Морландскій банкъ здравствуетъ, но правда ли?

— Да, отвѣчалъ Буртеншо, съ видимымъ замѣшательствомъ, — но у насъ столько требуютъ обратно капиталовъ, что мы принуждены просить васъ внести ващъ долгъ фирмѣ,

— Восемьдесятъ тысячъ фунтовъ, сказалъ Вордло, безъ малѣйшаго испуга, но съ сильнымъ изумленіемъ, хотя, въ сущности, онъ не былъ нискольку изумленъ, а до смерти перепуганъ. — Вѣдь вы дали эти деньги подъ залогъ золота, идущаго на Прозерпинѣ. Я ее ожидаю каждую минуту, а вѣроятно она уже теперь въ Ливерпулѣ.

— Извините, сэръ, но она что-то запоздала, и страхователи сильно безпокоятся. Я уже наводилъ справки,

— Во всякомъ случаѣ грузъ Прозерпины застрахованъ вполнѣ, и полисы у васъ. Къ тому же одно имя Вордло все равно что наличныя деньги.

— Именамъ плохо теперь вѣрятъ, сэръ, отвѣчалъ Буртеншо, покачавъ головою. — Мы не можемъ ваши векселя предложить вмѣсто денегъ; наши вкладчики смотрятъ съ подозрѣніемъ даже на билеты англійскаго банка.

Въ отвѣтъ на это Вордло спросилъ съ иронической улыбкой, неужели Буртеншо полагаетъ, что онъ можетъ достать восемьдесятъ тысячъ фунтовъ въ нѣсколько часовъ? Буртеншо спокойно возразилъ, что онъ вполнѣ понимаетъ трудность положенія Вордло, но что долгъ, всегда долгъ, и если онъ не уплатитъ этихъ денегъ, то фирма Морландъ будетъ принуждена на время пріостановить свои платежи, объяснивъ эту….

Онъ остановился, не рѣшаясь окончить своей фразы, но Вордло съ горькой улыбкой поспѣшилъ ее досказать: — объяснивъ эту остановку въ платежѣ тѣмъ, что я не въ состояніи внести своего долга.

— Я боюсь, что мы должны будемъ дать это объясненіе.

Вордло молча всталъ, желая показать, что аудіенція кончилась; но Буртеншо не хотѣлъ уйти безъ рѣшительнаго отвѣта.

— Могу ли я сказать своимъ компаніонамъ, что вы дадите отвѣтъ?

— Да.

И пожелавъ другъ другу добраго утра, они разстались.

Вордло опустился въ кресло въ совершенномъ изнеможеніи. Разразившійся надъ нимъ ударъ велъ за собою не только его погибель, но и раскрытіе всѣхъ его преступныхъ дѣйствій. Какъ только разнесется вѣсть о прекращеніи платежей банкирскимъ домомъ Морландъ, по причинѣ большой потери денегъ отъ несостоятельности Вордло и К°, то старикъ Вордло конечно, въ ту же минуту, явится въ Лондонъ и потребуетъ отчетъ у сына, и тогда фальшивое веденіе конторскихъ книгъ само собою раскроется. Несчастный Артуръ Вордло долго сидѣлъ въ какомъ-то безсильномъ столбнякѣ; потомъ вскочилъ, надѣлъ шляпу и бросился къ своему стряпчему. По дорогѣ онъ встрѣтилъ одного знакомаго, большого сплетника, который поспѣшилъ ему разсказать, что въ городѣ носится слухъ о погибели Шанона. Этого послѣдняго удара онъ не могъ вынести, и едва не упалъ въ обморокъ на улицѣ. Пріятель отвезъ его въ контору въ самомъ жалкомъ положеніи. Немного оправившись, онъ тотчасъ послалъ Пенфольда въ Лойдъ узнать, нѣтъ ли положительныхъ извѣстій о Шанонѣ, а самъ, устремивъ глаза, полные слезъ, на портретъ Элленъ, впалъ снова въ какое-то летаргическое забытье. Надо отдать ему справедливость, что онъ въ эту минуту забылъ о всемъ на свѣтѣ, кромѣ Элленъ, всѣ коммерческіе продѣлки стушевались и всѣ грозившія ему бѣды казались ему пустячными въ сравненіи съ этимъ несчастіемъ. И, дѣйствительно, какая бѣда, какое горе можетъ сравниться съ потерей любимаго существа?..

Прошло нѣсколько времени, въ конторѣ раздался голосъ, котораго послѣ Буртеншо Артуръ теперь боялся болѣе всего на свѣтѣ. То былъ голосъ его отца. Въ послѣднее время старикъ рѣдко пріѣзжалъ въ контору и потому Артуръ естественно подумалъ, что отцу все извѣстно.

— Здраствуй Артуръ, сказалъ старикъ входя въ кабинетъ, — я тебѣ принесъ добрую вѣсть.

— Добрую вѣсть — мнѣ? произнесъ Артуръ дрожащимъ голосомъ и сомнительно покачалъ головою.

— Э! славную вѣсть! Шанонъ бросилъ якорь къ Мерси! Роллестоны будутъ въ Лондонѣ въ 2 часа 30 минутъ. Вотъ его телеграмма.

Въ эту минуту вбѣжалъ въ комнату Пенфольдъ съ извѣстіемъ, что въ Лойдѣ также получена телеграмма о прибытіи Шанона въ Ливерпуль. На минуту Артуръ Вордло былъ счастливѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ.

— Я получилъ телеграмму сегодня утромъ, продолжалъ старикъ; — вотъ что пишетъ сэръ Эдвардъ Роллестонъ: прибылъ въ Ливерпуль вчера ночью, буду въ Лондонѣ въ 2 часа 30 минутъ.

— И ни слова отъ нея! сказалъ Артуръ.

— О! вѣрно не было времени, при томъ дамы не любятъ телеграфа, и вѣрно она думала, что лучше самой явиться, чѣмъ писать.

— Но отъ чего онъ телеграфировалъ вамъ, а не мнѣ?

— Право не знаю, но не все ли равно. Ахъ, нѣтъ, погоди, я вспомнилъ: вѣдь было условлено, что Роллестонъ съ дочерью будетъ жить у меня въ Эльмтри. Я поѣду встрѣчать ихъ на станцію. Но, Артуръ, читалъ ты въ газетахъ, сколько торговыхъ домовъ обанкротилось и между ними много старыхъ друзей?

— Да, сэръ, отвѣчалъ торжественно Артуръ, — 1860 годъ будетъ долго памятенъ по своимъ раскрытіямъ коммерческой безнравственности.

— А хорошо я сдѣлалъ, что никогда не пускался въ спекуляціи? съ гордостью продолжалъ старикъ; — поздравляю и тебя, что ты слушался добраго совѣта и держался вѣрнаго законнаго пути. Я долженъ отдать тебѣ справедливость, Артуръ, что твои книги образецъ порядка и правильности.

Артуръ внутренне вздрогнулъ отъ этой похвалы, зная, что черезъ нѣсколько дней отецъ убѣдится, что его образцовыя книги были ни что иное, какъ ложь и обманъ. Но этотъ непріятный для него разговоръ быль скоро прерванъ Майкслсмъ Пенфольдомъ, который, войдя въ комнату, воскликнулъ радостнымъ голосомъ;

— Еще пріѣзжій, господа! женихъ моей хозяйки Нанси Раузъ неожиданно вернулся, а она уже во снѣ видѣла, что онъ утонулъ.

— А мнѣ какое до него дѣло? произнесъ Артуръ съ сердцемъ,

— Какъ! мистеръ Артуръ, онъ лейтенантъ Прозерпины.

— Кто? Вайли! Джозефъ Вайли! воскликнулъ Артуръ въ сильномъ волненіи.

— Съ Прозерпины? повторилъ старикъ Вордло, — давайте его сюда.

Артуру, по извѣстнымъ читателю причинамъ, конечно не хотѣлось, чтобы отецъ его видѣлъ Вайли, но дѣлать было нечего; дюжая фигура Вайли уже показалась въ дверяхъ, и Артуръ только успѣлъ сдѣлать нѣснолько шаговъ къ нему на встрѣчу и, поздоровавшись, предупредить его взглядомъ, чтобы онъ былъ о срожень.

— Очень радъ васъ видѣть въ Англіи здравымъ и невредимымъ, сказалъ старикъ Вордло.

— Благодарствуйте, сэръ; на этотъ разъ была опасная игра.

— Гдѣ вашъ корабль?

— На днѣ Тихаго океана, произнесъ Вайли, грустно поникнувъ головой.

— Господи! онъ погибъ?

— Да, сэръ, пошелъ ко дну, въ 1200 миляхъ, или болѣе отъ мыса Горна.

— А грузъ! а золото! воскликнулъ Артуръ съ поддѣльнымъ безпокойствомъ.

— Не спасено ни одного унція, продолжалъ Вайли, словно убитый горемъ, — погибло 160 тысячъ фунтовъ.

— Господи!

— Да, сэръ, буря слѣдовала за бурою и насъ знатно качало; вѣроятно швы расклепались и вода затопила корабль; ибо отверзтія мы никакъ не могли найти.

Произнося эти послѣднія слова, онъ бросилъ знаменательный взглядъ на Артура.

— Ну, все равно, какъ тамъ ни случилось, сказалъ старикъ Вордло, — дѣло въ томъ, вполнѣ ли застрахованъ грузъ?

— До послѣдняго шиллинга.

— Хорошо сдѣлано, Артуръ.

— Но все же это большое несчастіе. Пройдетъ нѣсколько недѣль, прежде, чѣмъ страховыя преміи будутъ уплачены, а часть золота куплена на срочныя векселя.

— А остальное на чистыя деньги?

— На чистыя деньги и на товаръ.

— Такъ о чемъ же толковать? Возьми денегъ въ англійскомъ банкѣ изъ моихъ частныхъ суммъ.

Эти простыя слова указали несчастному спекулятору путь къ спасенію, сердце его радостно забилось, но онъ не смѣлъ выразить всего, что чувствовалъ, боясь возбудить въ старикѣ подозрѣніе. Но эта радость продолжалась недолго.

— Мистеръ Буртеншо, сэръ, произнесъ Пенфольдъ появляясь въ дверяхъ.

— Попросите его подождать, сказалъ громко Артуръ, бросивъ на Пенфольда взглядъ полный безпокойства, который добрый старикъ, не смотря на свою простоту, очень хорошо понялъ.

— Буртеншо, отъ Морланда? что ему нужно, спросилъ старикъ Вордло, насупивъ брони.

Морозъ пробѣжалъ по кожѣ Артура, но онъ со всевозможнымъ спокойствіемъ отвѣчалъ — Буртеншо, можетъ быть, пришелъ просить, чтобъ я не дѣлалъ съ ними баланса. Онъ меньше обыкновеннаго, но у нихъ громадный наплывъ требованій, и такъ какъ вы дозволяете мнѣ… Ахъ, да! вы не подпишете ли чэкъ прежде, чѣмъ ѣхать на желѣзную дорогу?

— Конечно, конечно. Я подпишу бланкъ, а ты уже выставь сумму.

Дѣйствительно, подписавъ бланковый чэкъ на имя Артура Вордло, старикъ посмотрѣлъ на часы, и объявилъ, что ему пора отправляться.

— Господи! воскликнулъ Артуръ, — а я не могу ѣхать. Я долженъ выслушать всѣ подробности о погибели Прозерпины и приготовить отчетъ объ этомъ для страхователей. Что она подумаетъ обо мнѣ? Не я первый ее встрѣчу.

— Я извинюсь за тебя.

— Нѣтъ, нѣтъ, не говорите ничего; вѣдь вы получили телеграмму — вамъ слѣдуетъ ѣхать на встрѣчу. Но вы ее привезете сюда, батюшка? Вы не похитите ее у меня и не умчите ее въ Эльмтри.

— Нѣтъ, я не буду такъ жестокъ, мой милый влюбленный, сказалъ старикъ и вышелъ изъ комнаты.

Артуръ Вордло легко вздохнулъ и, подойдя къ столу, сталъ вписывать цифры въ чэку. Въ эту минуту изъ боковой двери показался Бургеншо, котораго Пенфольдъ нарочно провелъ въ особую комнату, чтобъ онъ не встрѣтился съ старикомъ Вордло.

— Я пришелъ вамъ сказать, что мы согласны принять 50,000 фунтовъ въ счетъ общей суммы

Еслибъ это предложеніе было сдѣлано нѣсколько секундъ передъ тѣмъ, то Артуръ, быть можетъ, воспользоваться бы имъ, но теперь онъ предпочелъ принять торжественный тонъ.

— Я отвергаю всякія сдѣлки, сказалъ онъ, — мистеръ Пенфольдъ возьмите эту чэку въ англійскій банкъ и, получивъ 81,647 фунтовъ, передайте Буртеншо. Это полный капиталъ съ процентами до нынѣшняго дня. Или, если они пожелаютъ, то снесите имъ эти деньги въ контору и отдайте при всемъ народѣ. Это, быть можетъ, остановитъ наплывъ требованій ихъ вкладчиковъ.

Буртеншо разсыпался въ благодарностяхъ, но Вордло перебилъ его, сказавъ: "прощайте, у меня есть важныя дѣла, и выпроводивъ изъ комнаты Буртеншо, онъ приказалъ никого не впускать, заперъ всѣ двери и въ изнеможеніи опустился въ кресло.

— Слава Богу, я отъ нихъ отдѣлался. Ну, Вайли, разсказывай все.

— Разсказывать все! Да есть такія дѣла, что о нихъ и вспоминать-то страшно.

— Ну, ну, брось всѣ нѣжности и говори прямо факты. Вопервыхъ, переложилъ ли ты золото въ другіе ящики, и во-вторыхъ потопилъ ли корабль?

— Что вы, что вы, не говорите этого! промолвилъ Вайли въ пол-голоса, — и стѣны имѣютъ уши. Смотрите на дѣло, какъ мы, и не позволяйте себѣ никогда употреблять такихъ словъ. Мы полагаемъ, что швы въ кораблѣ лопнули отъ непогоды, ибо самой течи никакъ не могли отыскать. Ужь мы качали, качали, но все тщетно. Корабль пошелъ ко дну, а мы перешли въ лодки. Но погодите, я вамъ все разскажу но порядку, дайте только смочить горло. Недаромъ же я вамъ выгадалъ 160,000 фунтовъ, рисковалъ своей жизнью и погубилъ душу.

Вордло поставилъ передъ нимъ графинъ водки, и Вайли, выпивъ стаканъ, разказалъ съ видимымъ волненіемъ все уже извѣстное читателямъ, начиная отъ перекладки золота въ кладовой въ Сиднеѣ и до страшнаго плаванія въ океанѣ на утлой лодкѣ. Въ этомъ разсказѣ всего болѣе поразило Вордло таинственное поведеніе мистера Гэзеля, который, по словамъ Вайли, былъ переодѣтый приказчикъ, слѣдомъ слѣдившій за нимъ еще въ Сиднеѣ.

— Хорошо, хорошо, произнесъ онъ, наконецъ: — но вѣдь вторая лодка съ этимъ самозванцомъ-попомъ могла также спастись, и что тогда будетъ съ нами!

— Нѣтъ, не бойтесь этого! отвѣчалъ Вайли, наливая себѣ еще стаканъ; — другая лодка была вдалекѣ отъ морского пути, и къ тому же, какой-то дуракъ положилъ всю провизію къ намъ. Мысль объ этомъ не даетъ мнѣ спать покойно. Я вамъ уже говорилъ, что на той лодкѣ была больная молодая дѣвушка, изъ любви къ которой явился къ намъ на корабль и самозванецъ-попъ. О! я и теперь вижу передъ собою ея блѣдное лицо, ея въ молитвѣ скрещенныя руки.

— Конечно, это очень страшно, сказалъ Вордло; — но еслибъ они спаслись, то открыли бы все дѣло. Вѣрь мнѣ, все къ лучшему!

— Э! воскликнулъ Вайли, съ изумленіемъ глядя на него; — вамъ легко, сидя въ креслахъ, подвергать корабли гибели и рисковать жизнью столькихъ людей. Но еслибъ вамъ пришлось дѣлать это своими руками, видѣть своими глазами, и потомъ цѣлыя ночи думать объ этомъ, то вы скорѣе отказались бы отъ всего золота на свѣтѣ, чѣмъ приложить руку къ такому дѣлу.

— Такъ ты не хочешь брать 2,000 фунтовъ, которыя я тебѣ обѣщалъ за твою маленькую услугу? сказалъ Вордло съ улыбкой.

— Нѣтъ, эти деньги я возьму, но за все золото Австраліи не повторю этой продѣлки; вѣрьте мнѣ, сэръ, мы получимъ наши деньги, но онѣ не пойдутъ намъ въ прокъ. Мы потопили славный корабль и убили бѣдную умирающую дѣвушку.

— Молчи, дуракъ, воскликнулъ Вордло, терпя вдругъ все свое спокойствіе, ибо за дверью послышались чьи-то шаги.

Черезъ минуту дверь отворилась и на порогѣ показалась воинственная фигура генерала Роллестона.

Какъ нѣкоторыя яйца имѣютъ два желтка, такъ и Артуръ Вордло имѣлъ два сердца; при видѣ отца Элленъ у него забилось только одно, благороднѣйшее изъ нихъ. Онъ бросился къ Роллестону и съ жаромъ пожалъ ему руку.

— А Элленъ съ вами? воскликнулъ онъ, и сдѣлалъ два шага къ двери, думая, что она еще на лѣстницѣ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ генералъ Роллестонъ.

— Такъ мой жестокій отецъ не сдержалъ своего слова и увезъ ее въ Эльмтри?

Въ эту минуту старикъ Вордло возвратился съ желѣзной дороги, не заставъ тамъ Роллестона; увидѣвъ генерала, онъ съ радостью бросился къ нему.

— Но гдѣ же Элленъ? воскликнулъ Артуръ.

— Я полагаю, мнѣ слѣдуетъ васъ спросить гдѣ она, серьозно сказалъ Роллестонъ, — я телеграфировалъ, надѣясь, что она выѣдетъ ко мнѣ на встрѣчу. Ну, это еще не бѣда; но я безпокоюсь о ея здоровьѣ. Что съ нею мистеръ Вордло? Скажите мнѣ всю правду.

Оба Вордло посмотрѣли съ изумленіемъ другъ на друга и на Роллестона.

— Тутъ какое нибудь недоразумѣніе, замѣтилъ старикъ Вордло, — мы полагали, что ваша дочь возвращается съ вами на Шанонѣ.

— Со мной! нѣтъ. Она выѣхала три недѣли до меня. Развѣ она еще не пріѣхала?

— Нѣтъ, мы объ ней ничего не слыхали, отвѣчалъ старикъ Вордло.

— Да на какомъ кораблѣ она отправилась? воскликнулъ Артуръ.

— На Прозерпинѣ.

ГЛАВА XV.

Артуръ Вордло устремилъ на Роллестона взглядъ, полный ужаса; щеки его вытянулись, смертельная блѣдность покрыла лицо, и, повторивъ глухимъ голосомъ «на Прозерпинѣ», онъ взглянулъ безсмысленно на Вайли, который дрожа всѣмъ тѣломъ прислонился къ стѣнѣ.

— Больная дѣвушка, пробормоталъ Вайли, и холодный потъ выступилъ у него на лбу.

Генералъ Роллестонъ смотрѣлъ то на одного, то на другого съ испуганнымъ удивленіемъ, перешедшимъ вскорѣ въ полное сознаніе, что случилось нѣчто страшное. Въ это мгновеніе Артуръ Вордло вздрогнулъ, лицо его судорожно исказилось, онъ съ дикимъ крикомъ ударился головой о столь, и еслибъ отецъ не подоспѣлъ во время, то онъ грохнулся бы на полъ, какъ бездыханный трупъ. Однако, не смотря на его несчастное, безпомощное положеніе, онъ все же былъ въ памяти; судьба не хотѣла даровать ему блаженнаго безчувствія.

Сильно взволнованный Роллестонъ нетерпѣливо ждалъ и боялся объясненія. Вайли, съ опущенными глазами и поникшей головой, произнесъ было нѣсколько невнятныхъ словъ, но старикъ Вордло перебилъ его — Нѣтъ, только отецъ можетъ передать отцу такую вѣсть! сказалъ онъ. — Мой бѣдный, бѣдный другъ…. Прозерпина… нѣтъ, я но въ силахъ сказать.

— Погибла въ морѣ! промолвилъ Вайли сквозь зубы.

При этихъ роковыхъ словахъ, лицо храбраго воина вытянулось, костлявыя руки его впились въ спинку кресла и онъ безмолвно поникъ головой. Его горе было слишкомъ велико, чтобы кто нибудь могъ рѣшиться разточать утѣшенія; безмолвіе въ комнатѣ прерывалось только истерическими стонами несчастнаго, козни котораго обрушились на его же голову. Онъ былъ въ такомъ положеніи, что его нельзя было оставить одного; даже убитый горемъ Роллестонъ нашелъ въ своемъ сердцѣ долю сожалѣнія къ тому, кто такъ горячо любилъ его погибшее дѣтище, и оба старика тотчасъ же отвезли домой несчастнаго молодого человѣка, впавшаго въ совершенное изнеможеніе.

Этотъ неожиданный упадокъ умственныхъ и физическихъ силъ соучастника его преступленія, испугалъ Вайли, и онъ рѣшился энергично дѣйствовать. Конечно, онъ глубоко сожалѣлъ о всемъ, что случилось, и еслибъ было возможно вернуть прошедшее, то онъ съ радостью бы отказался отъ своихъ 2000 фунтовъ, но онъ зналъ, что это немыслимо, и потому не желалъ терять тѣхъ денегъ, за которыя онъ продалъ свою душу. На слѣдующее же утро, онъ снова явился въ контору, но Вордло не было тамъ, и Пенфольдъ съ изумленіемъ объявилъ, что это случилось въ первый разъ въ пять лѣтъ. Пока Вайли ждалъ, въ контору являлись одинъ за другимъ страхователи Прозерпины, чтобы освѣдомиться дѣйствительно ли погибъ корабль. Ловкій Вайли разсказывалъ каждому заранѣе приготовленную исторію о томъ, какъ швы корабля лопнули отъ сильныхъ бурь и, быстро наполнившись водою, онъ пошелъ ко дну. Почти всѣ спрашивали: спасенъ ли лагъ-букъ, Вайли поспѣшно давалъ утвердительный отвѣтъ, такъ какъ дѣйствительно книга находилась въ его карманѣ. Нѣкоторые изъ посѣтителей съ негодованіемъ жаловались на отсутствіе Вордло въ такую минуту.

— О! господа, я вамъ объясню причину, отвѣчалъ на это Вайли; — невѣста мистера Вордло была на этомъ кораблѣ, а она ему дороже всего золота на свѣтѣ. Онъ едва не сошелъ съ ума при роковой вѣсти

Это проявленіе нѣжнаго чувства въ простомъ, грубомъ матросѣ положило конецъ всякимъ упрекамъ и уничтожило малѣйшую тѣнь подозрѣнія; а Майкель Пенфольдъ былъ такъ тронутъ поведеніемъ Вайли, что просилъ его съѣздить на домъ къ мистеру Вордло, и спросить, что имъ дѣлать, а главное уговорить его приняться поскорѣй за дѣла, такъ какъ работа лучшій бальзамъ для убитаго сердца.

Вайли отправился въ Россель-сквэръ и просилъ, чтобъ его допустили до мистера Вордло, но слуга положительно объявилъ, «что баринъ сильно болѣнъ и не принимаетъ.» Вайли продолжалъ настаивать, наконецъ, его приняли, но не Вордло сынъ, а Вордло отецъ.

— Мой сынъ не можетъ васъ видѣть, сказалъ старикъ грустнымъ тономъ; — но я къ вашимъ услугамъ; что прикажете?

Вайли нѣсколько потерялся отъ неожиданной встрѣчи съ старымъ Вордло и пробормоталъ что-то о Шанонѣ.

— Шанонъ! какое вамъ дѣло до Шанона? Вы вѣдь съ Прозерпины.

— Да, сэръ, но я, по приказанію вашего сына, нагрузилъ на Шанонъ сорокъ ящиковъ съ мѣдью и свинцомъ.

— Ну, такъ что же?

— Мистеръ Вбрдло особенно о нихъ заботился, а такъ какъ я ихъ нагружалъ, то чувствую себя отвѣтственнымъ за ихъ сохранность.

— Развѣ у васъ нѣтъ росписки капитана?

— Есть, сэръ, но она такъ пропитана соленой водою, что вы ее едва ли прочтете.

— Хорошо, я велю нашему ливерпульскому агенту присмотрѣть за ними и переслать ихъ въ мои кладовыя въ Фенчурчъ-стритъ.

И Вордло тотчасъ сдѣлалъ отмѣтку въ своей памятной книжкѣ и потомъ объявилъ, что ему снова придется вести на нѣкоторое время дѣла конторы, ибо сынъ его, если и избѣгнетъ тяжелой горячки, то будетъ принужденъ, по совѣту врачей, долго не заниматься дѣлами, чтобы избѣжать всякаго волненія, особенно вреднаго въ его теперешнемъ положеніи.

— Впрочемъ, я очень радъ, что вы пришли, прибавилъ старикъ, — я за вами хотѣлъ посылать. Мой бѣдный другъ уже нѣсколько разъ о васъ спрашивалъ. Пойдемте со мною.

И онъ повелъ Вайли въ столовую; тамъ генералъ Роллестонъ, развернувъ большую карту Тихаго океана, попросилъ лейтенанта несчастной Прозерпины указать ему именно то мѣсто, гдѣ погибъ корабль. Вайли, инстинктивно избѣгая говорить съ генераломъ, а обращаясь прямо къ Вордло, началъ объяснять путь Прозерпины. Роллестонъ внимательно слѣдилъ за нимъ, водя циркулемъ по картѣ. Наконецъ мѣсто крушеніи корабля было приблизительно опредѣлено. Роллестонъ просилъ Вайли нарисовать ему пути обѣихъ лодокъ. Вайли взялъ карандашъ и начертилъ двѣ линіи: одна короткая, прямая, шла на с. в.; другая длинная, ломаная, шла сначала паралельно съ первой, но потомъ, круто поворотивъ назадъ, направлялась прямо на ю.

— Первая линія — путь ботика, а вторая нашъ путь, сказалъ онъ.

— Зачѣмъ вы бросили ботъ и измѣнили вашъ путь? спросилъ Роллестонъ, взглянувъ на чертежъ Вайли.

— Когда мы потеряли изъ виду ботъ, то мои люди объявили, что намъ, съ нашей провизіей, нельзя достичь Хуанъ Фернандеца или Вальпарайзо и требовали выдти на торный путь кораблей, идущихъ изъ Сиднея, къ мысу Горну.

— Островъ Пасхи, я вижу, былъ не далѣе 1000 м отъ Прозерпины, сказалъ Роллестонъ, размѣряя карту компасомъ; — отчего вы не пошли прямо на эту землю?

— У насъ не было картъ, сэръ, и я не мореходецъ, отвѣчалъ Вайли съ нѣкоторымъ волненіемъ и по прежнему обращаясь къ Вордло.

— Къ с. в, я не вижу никакой земли. Отчего же вы избрали этотъ путь?

— Я не мореходецъ, рѣзко отвѣчалъ Вайли, но тотчасъ же, измѣнивъ тонъ, прибавилъ: — о, сэръ! спросите моихъ людей, что мы вынесли. Я едва вѣрю, что нахожусь теперь между вами… И никто не предложитъ мнѣ хоть каплю водки.

Вордло налилъ ему стаканъ вина; онъ выпилъ залпомъ и удалился изъ комнаты въ самомъ мрачномъ расположеніи духа; онъ все еще съ отчаяніемъ держался за своихъ 2000 фун., но слаба была надежда когда либо получить ихъ.

По его уходѣ, генералъ Роллестонъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, а Вордло пристально слѣдилъ за нимъ. Наконецъ ветеранъ остановился и, выпрямившись во весь ростъ, указалъ пальцемъ на карту.

— Я тотчасъ же отправлюсь туда, сказалъ онъ; — съ первымъ кораблемъ я поѣду въ Вальпарайзо, тамъ найму маленькое судно и изслѣдую всѣ мѣста, указанныя матросомъ, авось я найду слѣдъ моей бѣдной дочери!

— Неужели вы не можете придумать лучшаго средства, сказалъ старикъ Вордло съ нѣжностью, нелишенной однако легкаго упрека.

— Нѣтъ, не придумаю. Ахъ! да, правительство посылаетъ экспедицію для изслѣдованія острововъ Тихаго океана; я выпрошу себѣ мѣсто на одномъ изъ кораблей.

— Какъ! вы отправитесь на казенномъ кораблѣ? Подъ начальствомъ другого человѣка! Нѣтъ, прибавилъ старикъ Вордло, неожиданно вставъ и подходя къ генералу, — нѣтъ, вы отправитесь на кораблѣ Вордло и сына, и капитанъ будетъ подъ вашимъ распоряженіемъ. Мы недавно купили паровой тендеръ Спринбокъ; я прикажу отпустить на него продовольствія на годъ, и черезъ недѣлю все будетъ готово къ отходу. Вотъ вамъ моя рука.

— Вы слишкомъ добры, сэръ, воскликнулъ генералъ, тронутый этой неожиданной теплотою въ столь холодномъ человѣкѣ, — вашъ сынъ опасно болѣнъ, а вы думаете обо мнѣ и о моемъ горѣ.

— Это горе и мое, отвѣчалъ Вордло, — ваша дочь, вѣдь, должна была выдти за моего сына и онъ теперь умираетъ изъ любви къ ней. Господи! помоги ему, но болѣе всего, да поможетъ Господь вамъ. Намъ предстоитъ тяжелая работа, сэръ; мы должны не унывать и быть мужественными. Мы были друзья, а теперь мы братья, она наша общая дочь и сердца наши одинаково обливаются кровью.

Съ этими словами оба старика бросились другъ къ другу въ объятія и, не смотря на свое обычное хладнокровіе, расплакались, какъ женщины. Конечно, это продолжалось недолго; успокоившись, они стали основательно обсуждать всѣ подробности экспедиціи, которая, хотя и была очень сомнительна въ своихъ результатахъ, однакоже воскресила ихъ заглохшія надежды.

Черезъ недѣлю корабль Спринбокъ вышелъ изъ Ламанша и понесся по необозримымъ волнамъ океана, руководимый любовью, а не разсудкомъ, понесся въ другой отдаленный океанъ, съ безумной мыслію отыскать въ безпредѣльной его синевѣ пропадшее дѣтище!

ГЛАВА XVI.

Возвратимся теперь къ ботику и къ его живому грузу.

Послѣ краткаго совѣщанія было рѣшено, что надо сдѣлать какъ можно болѣе миль пока вѣтеръ попутный, ибо, такимъ образомъ, увеличивалась возможность столкнуться съ мимоидущимъ кораблемъ или набѣжать на какой нибудь островъ. Всего на лодкѣ, кромѣ Гэзеля и Элленъ Роллестонъ, было шесть матросовъ: Куперъ, Вельчь, Моргонъ, Принцъ, Феннеръ и Макинтошъ. Гэзель предложилъ имъ прежде всего избрать шкипера, которому вручить диктаторскую власть, особенно надъ провизіей, и указалъ на Купера, какъ на способнѣйшаго человѣка. Но матросы не понимали скрытыхъ достоинствъ молчаливаго Купера и выбрали Вельча; тотъ конечно отказался, не желая быть начальникомъ своего друга. Тогда выборъ палъ на Майкеля Моргона, которому Гэзель посовѣтывалъ съ разу поставить всѣхъ на малую порцію, т. е. выдавать не болѣе 2-хъ сухарей 4-хъ столовыхъ ложекъ воды въ день на каждаго; но Моргонъ былъ обыкновенный человѣкъ, не могъ предвидѣть будущаго и, кромѣ того, любилъ поѣсть плотно и потому выдавалъ утромъ и вечеромъ по фунту сухарей и по унціи ветчины на каждаго, а воды по кружкѣ въ день. Потому Гэзель и, по его просьбѣ, Элленъ Роллестонъ тотчасъ же отказались отъ своей порціи ветчины.

Такъ прошло четыре дня. Пока матросы не нуждались въ пищѣ, они были веселы, даже пѣли пѣсни, но на шестой день Моргонъ объявилъ, что онъ можетъ давать только по одному сухарю въ день и по чайной ложкѣ воды утромъ и вечеромъ. Эта неожиданная вѣсть возбудила общее неудовольствіе и ропотъ. Но во всѣхъ тяжелыхъ испытаніяхъ и несчастіяхъ всегда у кого нибудь неожиданно высказываются великія качества, которыя дремали въ немъ, быть можетъ, невѣдомо и дли него самого. Такимъ человѣкомъ теперь явился Гэзель. Онъ уговаривалъ людей не унывать и поддерживалъ ихъ падающій духъ. Онъ подробно разсказывалъ имъ о всѣхъ извѣстныхъ кораблекрушеніяхъ, и о томъ, какъ благодаря дисциплинѣ и самопожертвованію, несчастные спасались, въ этихъ же самыхъ моряхъ, въ утлой лодкѣ, не смотря на голодъ и жажду, бури и болѣзнь. Грубые матросы слушали эти разсказы съ такимъ напряженнымъ необыкновеннымъ вниманіемъ, какого трудно было ожидать въ ихъ положеніи; а Элленъ Роллестонъ съ изумленіемъ смотрѣла на краснорѣчиваго разскащика. Да, знаніе и твердость воли выказали свое превосходство, даже среди необозримаго океана; и не только матросы, но и молодая дѣвушка съ презрѣніемъ, отвергнувшая его любовь, теперь слушала съ жадностью каждое слово мужественнаго человѣка; она съ уваженіемъ смотрѣла на того, котораго презирала и ненавидѣла въ часы довольства.

На шестой день провизіи совершенно истощилась; не было ни корки хлѣба, ни капли воды, такъ что единственной пищей имъ послужила рыба, неожиданно выпавшая изъ разинутаго клюва морской птицы; въ одну минуту она была разорвана на куски и съѣдена сырая. На слѣдующее утро, вѣтеръ совершенно спалъ, и поверхность океана стала гладка, какъ зеркало. Часто описывали всѣ ужасы бури, но кто можетъ описать всѣ ужасы штиля для несчастныхъ, голодныхъ, жаждущихъ существъ, которымъ единственную надежду на спасеніе могли подать вѣтеръ и дождь? Великолѣпное, безжалостное небо было ярко-пурпурнаго цвѣта, а солнце горѣло, какъ брилліантъ, а вертикальные лучи его жгли страдальцевъ и такъ накалили лодку, что нельзя было до нея дотронуться, а необозримый океанъ представлялъ одну блестящую зеркальную поверхность, отражавшую въ себѣ невыносимую жару неба! Видъ этой безпредѣльной воды, окружавшей ихъ со всѣхъ сторонъ, но до которой нельзя было дотронуться ихъ спекшимся губамъ, только разжигалъ еще болѣе томившую ихъ жажду. Наконецъ, на восьмой день Макинтошъ не выдержалъ, зачерпнулъ воды съ моря, съ твердымъ намѣреніемъ испить ее.

— Остановите его! воскликнулъ Гэзель въ испугѣ; и товарищи съ трудомъ удержали Макинтоша, не смотря на всѣ его жалобы, ругательства и проклятія, отъ которыхъ миссъ Роллестонъ съ ужасомъ затыкала себѣ уши.

Но посреди этого шума и смятенія вдругъ раздался тихой, спокойный голосъ: «помолимся». Наступило мертвое молчаніе и Гэзель вставъ на колѣни, произнесъ вслухъ горячую молитву, прося у Бога пищи, дождя, вѣтра, а главное терпѣнія. Дикіе крики теперь замѣнились тихими, глубокими вздохами и всѣ набожно промолвили: аминь. Гэзель всталъ и обнялъ однимъ взглядомъ всѣхъ товарищей; лица ихъ выражали отчаянную агонію, до которой только могутъ довести человѣка физическія страданія; онъ съ ужасомъ отвернулся и устремилъ глаза на горизонтъ, но тамъ не виднѣлось ни малѣйшаго облака, ни даже тѣни тумана.

— Мы съ ума сошли! воскликнулъ онъ; — умирать отъ жажды, когда вокругъ насъ вода!

И подстрекаемый крайностью съ одной стороны, и своимъ изобрѣтательнымъ геніемъ съ другой, Гэзель вскорѣ, къ всеобщему удивленію, смастерилъ искусный снарядъ для перегонки воды, онъ взялъ бутылку, наполнилъ ее соленой водой приловчилъ къ горлышку спасительную куртку миссъ Роллестонъ, которая сквозь мѣдную трубку наполнялась воздухомъ. Потомъ развелъ огонь, и, повѣсивъ надъ пламенемъ бутылку, съ торжествомъ сталъ объяснять изумленнымъ матросамъ, какъ изъ кипѣвшей воды отдѣлялся паръ, наполнявшій куртку, и какъ потомъ этотъ пиръ осаждался крупными каплями чистѣйшей прѣсной воды. Дикіе крики: ура! привѣтствовали ловкаго изобрѣтателя. Но всякое новое открытіе почти всегда сопровождается неудачей или несчастіемъ. Бутылка неожиданно лопнула съ громкимъ трескомъ, въ ту самую минуту, какъ вода вся испарилась и бутылка оставалась пустою. Общее отчаяніе не имѣло границъ, но Гэзель и тутъ не потерялся. Блѣдный, разочарованный, онъ однако спокойно потребовалъ наперстокъ у миссъ Роллестонъ и, опрокинувъ надъ нимъ куртку, выцѣдилъ изъ нея чистѣйшей воды по два наперстка на каждаго несчастнаго. Даже это ничтожное количество влаги, было блаженной отрадой для ихъ изсохшаго горла и распухшаго языка.

Въ слѣдующіе два дня голодъ сталъ пересиливать даже самую жажду, и страдальцы не могли уже безмолвно переносить своихъ мученій. Миссъ Роллестонъ тихо стонала, а матросы оглашали воздухъ громкими воплями, ругательствами и проклятіями. Ко всѣмъ ихъ страданіямъ теперь еще присоединились и танталовы муки: они проходили черезъ коралловые рифы, мелькавшіе на значительной глубинѣ, вода была такъ прозрачна, что они ясно видѣли несмѣтное полчище мелкихъ рыбъ, на которыхъ, отъ времени до времени, нападали акулы и пожирали ихъ въ громадномъ количествѣ. Несчастные все это видѣли, но не могли воспользоваться ни одной рыбкою. А безжалостное солнце продолжало жечь ихъ изнуренныя тѣла; Гэзель совѣтывалъ смачивать водой одежду, но матросы никакъ не хотѣли слѣдовать спасительному примѣру самого Гэзеля и миссъ Роллестонъ. Наконецъ голодъ дошелъ до того, что они съѣли всю гомеопатическую аптечку миссъ Роллестонъ и даже пергаментный переплетъ ея Библіи.

Бѣдная Элленъ совсѣмъ изнемогала, какъ однажды ночью, чья-то рука прикоснулась къ ея плечу и нѣжный голосъ произнесъ: — «Шш, ни слова, я вамъ принесъ кое-что». И въ туже минуту что-то сладкое, ароматичное прикоснулось къ ея губамъ; она открыла ротъ: это было варенье. Никогда варенье не казалось ей такого божественною пищею, какъ теперь; но не смотря на минутное облегченіе ея страданій, она со слезами промолвила: — О, какая я низкая.

— Да вѣдь оно ваше, отвѣчалъ Гэзель стараясь успокоить ее, — я взялъ его изъ вашей каюты нарочно для васъ.

— Нѣтъ, возьмите вы хоть глотокъ, а то я скорѣе умру, чѣмъ буду ѣсть одна.

— Нечего меня пугать, миссъ Роллестонъ, я очень, очень голоденъ. Но если я возьму ложку варенья, то надо будетъ раздѣлить его со всѣми. Помогите мнѣ лучше распороть спасительную куртку, въ ней должно быть осталось нѣсколько капель воды и мы ихъ высосемъ вдвоемъ.

Элленъ взглянула на него съ какимъ-то восторженнымъ изумленіемъ; странная любовь его, которая въ минуты ея довольства только оскорбляла ее, теперь возбуждала ея уваженіе. Они распороли куртку и найденныя въ ней капли воды нѣсколько оживили ихъ упадавшія силы.

Наступившій день былъ страшнѣе всѣхъ предъидущихъ. Несчастные жертвы голода и жажды доходили до безумія отъ невыносимыхъ страданій. Крики, вопли, стоны, молитвы и проклятія, раздававшіеся на этой одинокой лодкѣ, напоминали самыя страшныя сцены на полѣ битвы или въ больницѣ во время опасныхъ операцій. Около полудня, матросы всѣ собрались въ кучу, и Гэзель, пользуясь этимъ, подошелъ къ миссъ Роллестонъ и спросилъ ее въ пол-голоса: имѣетъ ли онъ право скрывать долѣе варенье отъ товарищей, такъ какъ на каждаго хватило бы по ложкѣ.

— Нѣтъ, отвѣчала Элленъ, — раздѣлите между ними. О! еслибъ я только имѣла подлѣ себя какую нибудь женщину, съ которою я могла бы плакать, молиться и умереть; ибо умереть мы должны.

— Я этому не хочу вѣрить, отвѣчалъ Гэзель съ хладнокровнымъ мужествомъ, — люди могутъ очень долго жить почти безъ пищи, а женщины, слава богу, переносятъ лишеніе еще лучше мужчинъ.

— Мнѣ жить недолго, сэръ, промолвила Элленъ, — посмотрите на нихъ.

— Что вы хотите сказать?

— Эти люди хотятъ меня убить.

Гэзель съ ужасомъ взглянулъ на нее и ему показалось, что она сошла съ ума. Но нѣтъ; ея спокойные, какъ всегда, хотя мутные и впавшіе глаза, блестѣли мужествомъ, умомъ и терпѣніемъ.

— Не смотрите на меня такъ съ такимъ недоумѣніемъ; а лучше взгляните внимательно на нихъ, сказала Элленъ; — и вы увидите, что они хотятъ меня убить.

Гэзель оглянулся; онъ увидѣлъ, что нѣкоторые изъ матросовъ какъ-то страшно глядѣли на него и на Элленъ. Въ глазахъ ихъ произошла странная перемѣна: зрачки казалось уменьшились, а бѣлки выросли, однимъ словомъ признакъ человѣчества въ нихъ исчезъ, и въ дикомъ блескѣ этихъ глазъ виднѣлось одно только животное, кровожадное животное, разъяренное голодомъ. Гэзель вздрогнулъ; что было ему дѣлать? Онъ былъ одинъ; ихъ шестеро. У нихъ у всѣхъ были охотничьи ножи, а у него лишь перочинный. Но понимая, что нужнѣе всего было узнать ихъ намѣреніе, онъ смѣло подошелъ къ нимъ и спокойно спросилъ: — Ну, друзья, въ чемъ дѣло?

Разговоръ тотчасъ замолкъ и всѣ опустили глаза въ землю, но, очевидно, не отъ стыда. Въ подобныя, страшныя минуты, человѣческія чувства бываютъ особенно напряжены, и Гэзель мгновенно созналъ, по ихъ взглядамъ, что Моргонъ, Принцъ и Макинтошъ были прямо враждебны ему, а Вельчь и Куперъ, онъ надѣялся, еще сохранили къ нему свою пріязнь.

— Сэръ, сказалъ Меннеръ учтиво, но рѣзко, — мы рѣшили, что одинъ изъ насъ долженъ умереть, ради остальныхъ, и мы всѣ, мужчины и женщина, бросимъ жребій. Это будетъ справедливо, но такъ ли Самъ?

— Да, справедливо, но жестоко, отвѣчалъ Куперъ.

— Еще жесточе, чтобъ семеро умерли за одного, произнесъ Макинтошъ.

Тщетно Гэзель старался доказать имъ, что оми задумали ужасное преступленіе, результаты котораго будутъ для нихъ самые роковые; все его краснорѣчіе не повело ни къ чему. Его слушали въ совершенномъ безмолвіи. Онъ постоялъ съ минуту, потомъ обернулся и, возвратясь къ миссъ Роллестонъ, сѣлъ прямо противъ нея.

— Ну, сказала она, съ сверх-естественнымъ спокойствіемъ.

— Вы ошибаетесь, сказалъ онъ.

— Такъ зачѣмъ же вы сѣли между ними и мной? Нѣтъ, я хорошо вяжу, что они меня избрали своею жертвой. Но чтожь такое? мы всѣ должны умереть, и тотъ всѣхъ счастливѣе, кто умретъ первый, не запятнавъ себя такимъ преступленіемъ. Я вѣдь слышала, сэръ, каждое ваше слово.

Гэзель бросилъ на нее печальный взглядъ и отъ отчаянья и истощенія силъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и залился слезами. Элленъ взглянула на него съ спокойнымъ нѣжнымъ сожалѣніемъ, и на минуту терпѣливая твердость женщины восторжествовала надъ мужествомъ храбраго человѣка.

Наступила ночь и Гэзель впервые потребовалъ себѣ и миссъ Роллестонъ двѣ порціи рому. Потомъ онъ заставилъ ее раздѣлить съ нимъ оставшееся варенье, ибо теперь пришло время когда надо было собрать всѣ свои силы, на случай нападенія матросовъ, которые теперь стали еще страшнѣе, напившись до пьяна ромомъ, отпущеннымъ Нортономъ безъ мѣры. Гэзель всю ночь не спускалъ съ нихъ глазъ и держалъ на готовѣ руль, чтобы при первой необходимости вырвать его и дѣйствовать имъ, какъ оружіемъ. Крикъ, шумъ, вопли, проклятія все усиливались въ этой несчастной лодкѣ; только Куперъ и Вельчь молча сидѣли у мачты.

Наконецъ, около восьми часовъ утра, Элленъ Роллестонъ очнулась отъ непродолжительнаго сна и съ восторгомъ воскликнули: — о, мистеръ Гэзель! какой я видѣла сонъ. Мнѣ казалось, что на наружной сторонѣ лодки было много пищи.

Не успѣла она произнести этихъ словъ, какъ трое матросовъ съ дико-блестящими взорами и поднятыми ножами бросились къ кормѣ.

— Вельчь, Куперъ? развѣ вы допустите оту рѣзню, воскликнулъ Гэзель, вскочивъ на ноги. Куперъ протянулъ руку, но не успѣлъ удержать Макинтоша, а Моргонъ, котораго онъ схватилъ за плечо, быстро обернулся и вонзилъ въ него свой ножъ. Куперъ грохнулся съ пронзительнымъ стономъ, а Вельчь въ туже секунду разсѣкъ горло Моргону, но, получивъ въ свою очередь тяжелый ударъ отъ Принца, схватилъ того за грудь и они оба повалились на дно лодки. Между тѣмъ Гэзель нанесъ рулемъ такой ударъ Макинтошу въ лицо, что тотъ отскочилъ на нѣсколько шаговъ, но, сдѣлавъ это усиліе, Гэзель поскользнулся и упалъ навзничъ; Макинтошъ же, тотчасъ оправившись, вскочилъ на корму и поднялъ свой ножъ надъ несчастной молодой дѣвушкой. Гэзель приподнялся и изъ всей силы ударилъ его рулемъ по ногѣ, бѣдная же Элленъ съежилась и простерла руки къ убійцѣ съ безмолвной мольбой.

Въ эту минуту неожиданная зыбь быстро пробѣжала по океану и незамеченная несчастными, занятыми своимъ кровавымъ дѣломъ, страшно покачнула лодку; Макинтошъ потерялъ равновѣсіе, и стремглавъ полетѣлъ въ воду; не только онъ, но и всѣ погибли бы, еслибъ Куперъ, быстро вскочивъ на ноги, не разрѣзалъ ножемъ парусъ; тогда лодка, хотя и сильно захлебнувшая воды, оправилась, и тихо пошла по вѣтру. Между тѣмъ Макинтошъ всплылъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ кормы, и Гэзель хотѣлъ уже его вытащить, требуя отъ него только честнаго слова, что онъ никогда болѣе не прибѣгнетъ къ насилію, какъ вдругъ несчастный изчезъ съ необыкновенной быстротой; вода запѣнилась, закружилась, кровь показалась на поверхности, и черезъ секунду вынырнула изъ глубины огромная акула, начавшая кружиться вокругъ лодки, ожидая слѣдующей жертвы; ко всему ужасу этой дикой, страшной сцены, еще прибавилось печальное зрѣлище Принца и Вельча, которые, кончивъ свою драку, теперь лизали кровь изъ своихъ ранъ, чтобы утолить хоть нѣсколько нестерпимую жажду. Наконецъ единственный, уцѣлѣвшій матросъ Феннеръ былъ до того пьянъ, что сталъ громко распѣвать неприличныя пѣсни, и, вмѣсто того, чтобы слушать приказанія Купера, онъ, какъ безумный, метался во всѣ стороны, крича, что онъ видитъ великолѣпные источники и роскошные пиры. Наконецъ, воскликнувъ съ дикимъ восторгомъ: ой братцы! какой славный зеленый лугъ, покатаюсь ка я въ травѣ — онъ съ одного размаха прыгнулъ въ воду, о его болѣе никто не видалъ.

Потерявъ такимъ образомъ послѣдняго человѣка, который могъ помочь въ управленіи лодкой, Куперъ обратился къ Гэзелю, но тотъ объявилъ, что онъ могъ только сидѣть у руля, ибо правая рука у него совсѣмъ отнялась.

— Я сдѣлаю все, что вы мнѣ скажете мистеръ Куперъ, произнесла Элленъ, своимъ серебристымъ голоскомъ.

— Дай Богъ вамъ долгой жизни, миссъ, промолвилъ раненый матросъ, и тотчасъ же, въ нѣсколькихъ словахъ, объяснилъ, какъ управлять парусомъ. Она тогда заняла мѣсто у мачты и съ небольшой помощью Гэзеля, управляла всей лодкой.

Судьба однако, повидимому, сжалилась надъ несчастными. Нагнувшись зачѣмъ-то черезъ бортъ лодки Гэзель вдругъ увидалъ что-то странное, прилипшее снаружи ея. Онъ обратилъ на это общее вниманіе и вскорѣ было вытащено множество моллюсковъ, сотнями приставшихъ къ лодкѣ во время тиши. Они тотчасъ же были съѣдены съ жадностью и Принцъ особенно такъ много ихъ уничтожилъ, что даже побагровѣлъ въ лицѣ и съ трудомъ сталъ переводить духъ. Между тѣмъ на горизонтѣ сначала показалось облачко, потомъ оно стало рости, рости, образовалась туча и вскорѣ заволокло все небо. Около захода солнца вдругъ похолодѣло и пошелъ дождь, прежде мелкій, а наконецъ проливной. Съ дикими криками радости, несчастные простирали руки къ небу, открывали рты, выставляли всѣ имѣвшіеся у нихъ сосуды, и спустивъ парусъ сдѣлали изъ него большой резервуаръ; они даже сосали свое платье и руки, на которыя падала живительная влага. Вдоволь утоливъ свою жажду, они возблагодарили Бога, и, снова поставивъ маленькій парусъ, пошли далѣе съ возродившейся надеждой на спасеніе.

Однако ночью опять ихъ посѣтила смерть; Принцъ былъ найденъ мертвымъ, по всей вѣроятности онъ палъ жертвой не ранъ, которые были очень незначительны, но своей жадности. Это грустное зрѣлище особенно поразило миссъ Роллестонъ и Гэзеля, которые, нѣсколько оправившись отъ физическихъ страданій, стали тѣмъ живѣе чувствовать свое ужасное положеніе въ этой кровью забрызганной лодкѣ, на днѣ которой валялись два бездыханные трупа и два тяжело-раненыхъ человѣка. Гэзель предложилъ прежде всего похоронить умершихъ, что и было тотчасъ исполнено. Онъ самъ надъ ними совершилъ обрядъ отпѣванья, и потомъ ихъ безмолвно опустили въ море. Теперь очередь была за Куперомъ, ибо хотя онъ былъ еще живъ, и даже по прежнему исполнилъ должность шкипера, но по быстрому упадку его силъ можно было судить, что его рана смертельна. Онъ большую часть времени лежалъ въ забытьи, но, очнувшись, требовалъ, чтобъ ему передавали подробно положеніе лодки, и двумя, тремя словами отдавалъ нужныя приказанія. Когда же сказали, что путь лежитъ мимо многочисленныхъ морскихъ растеній, то онъ попросилъ, чтобъ ему сорвали и показали ихъ.

— Не унывайте, сэръ, сказалъ онъ Гэзелю, внимательно разсмотрѣвъ эти растенія; — мы въ ста миляхъ отъ земли. Я же, прибавилъ онъ, послѣ минутнаго молчанія, — иду въ другую гавань.

Часовъ въ пять или шесть вечера Вельчь со слезами на глазахъ позвалъ Гэзеля и Элленъ къ Куперу. Минута смерти была близка и, сознавая это, онъ попросилъ перо и чернила.

— Вотъ карандашъ, воскликнула Элленъ; — онъ вѣрно хочетъ написать свое завѣщаніе. — Потомъ поискавъ и не найдя бумаги, она подала свой молитвенникъ, въ которомъ въ началѣ и въ концѣ было по двѣ чистыхъ страницы.

— Пишите, сказалъ умирающій съ той необыкновенной энергіею, которая часто предшествуетъ разставанью души съ тѣломъ:

«Я, Самуель Куперъ, искусный морякъ, нынѣ подымаю якорь и плыву къ моему Создателю. Итакъ я говорю правду. Корабль Прозерпина погубленъ нарочно. Людямъ отпускалось водки болѣе чѣмъ было условлено. Лейтенантъ всегда опаивалъ капитана ромомъ. За два дня до того, какъ открылась течь, лейтенантъ приказалъ приготовить баркасъ. Когда Прозерпина пошла ко дну, то я и мой товарищъ Томъ Вельчь были въ лодкѣ у самой ея кормы. Мы видѣли въ этой кормѣ два пробуравленныя отверзтія въ два дюйма въ діаметрѣ. Эти два отверзтія были сдѣланы извнутри, ибо зарубины тopчали наружу. Прозерпина была хорошій корабль и не встрѣчала въ этомъ путешествіи непогодъ, которыя могли бы повредить ей. Джо Вайли потопилъ корабль и погубилъ всѣхъ бывшихъ на немъ. Да будетъ онъ проклятъ»!

Гэзель былъ пораженъ этими послѣдними словами, хотя онъ зналъ, что моряки употребляли подобныя выраженія безъ всякаго злого намѣренья, но все же, въ качествѣ священника, онъ не хотѣлъ дозволить, чтобъ это были послѣднія слова Купера.

— Да, сказалъ онъ съ жаромъ; — но вы, мой бѣдный другъ, вѣдь прощаете всѣмъ вашимъ врагамъ, не правда ли? Мы всѣ нуждаемся въ прощеніи.

— Это правда, сэръ.

— Такъ вы прощаете этому Вайли?

— О! Господи, да; едва слышно промолвилъ Куперъ; — я прощаю ему, скотинѣ… Да будетъ онъ проклятъ!

Произнеся съ усиліемъ эти слова, Куперъ впалъ въ забытье, и только часа черезъ два снова заговорилъ, но обращаясь лишь къ Вольчу: "Товарищъ, сказалъ онъ отрывистымъ, тихимъ голосомъ; — мы съ тобою вмѣстѣ должны пойти въ эту новую крейсировку. Я выхожу первый изъ порта, но дождусь тебя внѣ гавани… ибо я люблю тебя, Томъ, прибавилъ онъ съ неизъяснимой нѣжностью.

Эти полныя чувствъ слова, были послѣднія, которыя произнесъ на землѣ этотъ грубый, молчаливый матросъ, представлявшій такой рѣдкій примѣръ чисто-античной, вѣрной, искренней и неизмѣнной дружбы. Смерть его была чистосердечно оплакана, какъ онъ вполнѣ того заслуживалъ. Гэзель и Элленъ Роллестонъ, жизнь которыхъ онъ спасъ цѣною своей собственной, громко зарыдали, убѣдившись, что его болѣе не стало. Но глаза его товарища Вельча оставались сухи. Когда все было кончено, онъ обернулся къ присутствующимъ и торжественно сказалъ: «Благодарствуйте, сэръ, благодарствуйте, миссъ». Потомъ онъ накрылъ тѣло своего друга, свободнымъ парусомъ, и спокойно легъ на дорогія для него останки.

Долго оставался въ этомъ положеніи Вельчь, и только на слѣдующій вечеръ Гэзель рѣшился его обезпокоить и предложить отпѣть его друга по обряду ихъ церкви. Но Вельчь положительно воспротивился, говоря, что онъ не позволитъ похоронить Сама въ морѣ, ибо онъ никогда съ нимъ не разстанется и хочетъ лежать въ одной землѣ. "Онъ сказалъ, что будетъ меня ждать внѣ гавани, прибавилъ Вельчь, и я чувствую, что скоро за нимъ послѣдую. Принцъ, мнѣ много крови повыпустилъ. Къ тому же онъ сказалъ, что земля во ста миляхъ, а онъ никогда не лгалъ, значитъ завтра или послѣ завтра вы выйдете на землю и тамъ похороните насъ обоихъ.

Чтожъ было дѣлать Гэзелю? Разсудку иногда совѣстно противорѣчить сердцу холодными доводами, а потому Гэзель сказалъ, что земли нигдѣ не видно, и вѣроятно они, сбившись съ пути, теперь находятся въ самой срединѣ Тихаго океана. Вельчь ничего не отвѣчалъ, лишь бросилъ на него взглядъ добродушнаго презрѣнія. Этотъ пасторъ вздумалъ противорѣчить и кому же? Саму Куперу!

Между тѣмъ въ эти оба дня пища какъ бы сама давалась имъ въ руки; сначала они изловили молодую черепаху, заснувшую на водѣ, потомъ Гэзель нарвалъ морскихъ растеній и, сваривъ ихъ, приготовилъ превкусное кушанье въ родѣ шпината. Наконецъ, одна утка, изъ мимо летѣвшей стаи опустилась на мачту, какъ бы не имѣя силы летѣть далѣе, и эта новая пища была особенно пріятна для Элленъ Роллестонъ, такъ какъ она не могла пересилить свое отвращеніе и ѣсть черепаху. Пища стала попадаться имъ во множествѣ, такъ что разъ они могли исполнить капризъ своей спутницы, просившей отпустить птичку, не убивая ее. Это желаніе Элленъ было исполнено.

— Это хорошо, сказалъ Гэзель, съ нѣкоторымъ усиліемъ, — наши страданія должны внушать намъ жалость къ другимъ, и эта бѣдная птица, такъ же какъ, мы и потеряна посреди океана. Это береговая птица, а не морская.

— Почемъ вы знаете? спросила Элленъ.

— Морскія птицы имѣютъ лапы съ перепонками для плаванія.

Отдохнувъ немного на мачтѣ, птица полетѣла на с. з. Элленъ, съ вдохновеннымъ инстинктомъ ея пола, тотчасъ-же измѣняла ходъ лодки и послѣдовала за птицей. Передъ самымъ закатомъ солнца, она объявила, что видитъ на горизонтѣ что-то въ родѣ волосинки. Гэзель посмотрѣлъ, но ничего не могъ разобрать. Чрезъ нѣсколько минутъ, предметъ этотъ сталъ рости, сначала принялъ видъ мачты, а наконецъ въ глазахъ ихъ всѣхъ, посреди необозримой равнины Тихаго океана, появилось дерево — высокая одинокая пальма.

— О! поставимъ всѣ паруса и полетимъ по направленію къ дереву! воскликнула Элленъ, благодаря небо, что они оказали состраданіе птицѣ, безъ которой они никогда не вышли бы на этотъ спасительный путь.

Но Вельчь воспротивился этому намѣренію.

— Завтра вы увидите островъ съ подвѣтренной стороны, сказалъ онъ; — и тогда можете отыскать хорошую стоянку.

Гэзель и Элленъ повиновались Вельчу, и дѣйствительно, на другое утро, они увидѣли островъ въ недалекомъ разстояніи съ подвѣтренной стороны. Они крикнули: Ура! и бросились на колѣни въ безмолвной благодарности къ небу. Вельчь только улыбнулся и посовѣтовалъ обогнуть островъ, чтобы пристать съ другой стороны, ибо съ западной было много опасныхъ рифовъ, вокругъ которыхъ морскіе валы грозно грохотали. Миновавъ, такимъ образомъ, западный и восточный берега, они достигли сѣвернаго, гдѣ вода была гораздо тише, а воздухъ теплый и полный благоуханія. Держась на милю отъ берега, они все шли далѣе, отыскивая удобное мѣсто, чтобъ пристать. Длинный, непрерываемый рядъ утесовъ, теперь замѣнился волнистымъ берегомъ, усѣяннымъ рифами; потомъ, мили черезъ двѣ, берегъ сталъ далеко выдаваться въ море; изрѣзанный мелкими заливами и переливами, онъ составлялъ цѣлую систему безчисленныхъ островковъ, полускрытыхъ подъ роскошной зеленью громадныхъ густыхъ лѣсовъ. Наконецъ она поровнялись съ широкимъ утесомъ неправильной формы, въ одной изъ впадинъ котораго былъ источникъ чистѣйшей хрустальной воды. Съ восторгомъ смотрѣли несчастные жаждущіе на этотъ эдемъ; они горѣли нетерпѣніемъ омочить свои запекшіяся губы, разстрескавшіяся руки въ живительную влагу; но черезъ минуту вниманіе ихъ было отвлечено еще болѣе удивительною сценою. Утесъ, съ его серебристымъ источникомъ, былъ дѣйствительно вратами рая. Обогнувъ его, они неожиданно вошли въ глубокій, защищенный съ трехъ сторонъ заливъ съ отлогими песчаными берегами, усыпанными миріадами птицъ всевозможныхъ цвѣтовъ и оттѣнковъ. Эти блестящія на солнцѣ, песчаныя полосы, окаймлялись съ одной стороны голубою, зеркальною поверхностью моря, съ другой нѣжными изумрудными отливами роскошной зелени. А надъ этимъ блаженнымъ раемъ стояло въ воздухѣ ароматное благоуханіе тропическихъ растеній

Даже Вельчь приподнялся въ лодкѣ и, улыбнувшись восхитительному зрѣлищу, воскликнулъ: — «Вотъ благодатная гавань! Спускай паруса и приставай на веслахъ.»

ГЛАВА XVII.

Пройдя еще съ милю вдоль залива, они бросили наконецъ весла, задѣвавшія за дно, и лодка тихо, спокойно врѣзалась носомъ въ крупный блестящій песокъ. Черезъ мгновеніе Гэзель и миссъ Роллестонъ вышли на берегъ. Счастье ихъ было неописанное, но никогда море не выбрасывало на этотъ чудный, волшебный островъ такихъ ужасныхъ призраковъ. Они казались не умирающими отъ голода и усталости, но просто мертвецами, вышедшими изъ могилъ. Всякій изъ насъ, встрѣтившійся съ ними въ эту минуту, отшатнулся бы отъ нихъ, съ ужасомъ, но миріады птицъ этого дѣвственнаго острова, съ своей стороны, не выражали никакого испуга, и спокойно давали дорогу незнакомымъ имъ существамъ, отходя на нѣсколько шаговъ и въ сторону, но вовсе не думая улетать. Даже Вельчь поддался общему увлеченію — и, съ помощью Гэзеля, перебрался на берегъ, но усѣвшись тамъ, онъ не сталъ разсматривать чудной картины, открывавшейся передъ нимъ, а устремилъ свои взоры на лодку, колыхавшуюся невдалекѣ съ драгоцѣннымъ для него грузомъ.

Оставя Вельча и миссъ Роллестонъ, Гэзель отправился немедленно на рекогносцировку. Западный возвышенный берегъ бухты представлялъ сплошную скалу, покрытую кустарникомъ, представлявшимъ непроходимую чащу. Но углубляясь въ него, Гэзель пошелъ вдоль берега и вскорѣ очутился на великолѣпной зеленой полянѣ, волнисто опускавшейся къ бухтѣ. Черезъ эту поляну протекала небольшая рѣчка, которая, неожиданно повернувъ къ морю, перерѣзала путь Гэзелю; онъ остановился; передъ нимъ стояли четыре толстыхъ тѣнистыхъ дерева, а на другомъ берегу цѣлая купа гигантскихъ пальмъ омывала свои корни въ водахъ потока; одинъ изъ этихъ гигантовъ, подмытый водою и повергнутый на землю, составлялъ какъ бы мостъ съ одного берега на другой; эти деревья-колонны стояли такъ далеко другъ отъ друга, что, сквозь образовавшіяся между ними отверстія, глазъ Гэзеля могъ проникнуть на далекое разстояніе; нигдѣ не видно было ни травы, ни кустарниковъ, ни тростника подъ ихъ широкой тѣнью. Гэзель тотчасъ назвалъ это мѣсто именемъ Элленъ, и избралъ его для будущаго пребыванія миссъ Роллестонъ. Потомъ, прослѣдивъ рѣку до ея устья, онъ вернулся къ Вельчу и напомнилъ ему, что имъ слѣдовало прежде всего исполнить грустную обязанность.

— Вы правы, сэръ, сказалъ Вельчь, — вы очень добры, что позволили мнѣ распорядиться съ нимъ по своему. Бѣдный Самъ!

— Я нашелъ для него хорошее мѣсто, отвѣчалъ Гэзель и, сѣвъ вмѣстѣ съ Вельчемъ въ лодку, онъ направился къ западному берегу, и тамъ, съ помощью заступа и дерева, найденнаго на мѣстѣ, они устроили могилу для Купера. Перенеся его туда изъ лодки, Гэзель наизусть произнесъ англиканскую службу отпѣванія; Вельчь, своимъ грубымъ, но искреннимъ голосомъ повторялъ каждое слово; вскорѣ къ торжественнымъ, мужественнымъ ихъ голосамъ присоединился и серебристый голосъ Элленъ Роллестонъ, которая принесла изъ лѣсу цѣлую кучу ароматическихъ листьевъ и пахучей коры, для украшенія послѣдняго ложа человѣка, спасшаго ей жизнь.

Когда печальная церемонія была кончена и могила храбраго моряка засыпана, Гэзель подумалъ о другомъ предстоявшемъ ему дѣлѣ, именно о пріисканіи крова для молодой нѣжной дѣвушки и больного человѣка, которыхъ судьба ввѣрила его попеченію.

Онъ прямо проводъ ихъ къ избранному имъ мѣсту будущаго жилища, на берегу рѣки у четырехъ деревьевъ, и, по совѣту Вельча, принялся тотчасъ же устраивать вокругъ этихъ деревьевъ палатку изъ ненужныхъ парусовъ. Вельчь и миссъ Роллестонъ такъ усердно ему помогали, что онъ вскорѣ возложилъ на нихъ всю эту работу, а самъ нарубилъ дровъ и развелъ огонь дли просушки земли и приготовленія кушанья.

— Теперь мнѣ надо пойти на фуражировку, сказалъ онъ, — чего бы вы желали поѣсть?

— Я бы желала большой кокосовый орѣхъ, если вы можете найти его, отвѣчала Элленъ съ улыбкой, твердо увѣренная, что никакой другой пищи не было на островѣ.

— А я хочу капусты, сказалъ Вельчь рѣшительнымъ тономъ. — Достаньте мнѣ свѣжей капусты, прямо съ дерева.

— Капусты съ дерева! что онъ бредитъ, промолвила миссъ Роллестонъ, въ испугѣ взглянувъ на Гэзеля.

— Нѣтъ отвѣчалъ Гэзель; — онъ только повторяетъ басню, сложенную давно моряками о томъ, что въ этихъ моряхъ есть деревья, на которыхъ ростетъ капуста. Но въ сущности, это просто еще непоспѣвшій плодъ одной изъ породъ пальмы.

— Какая пальма! чортъ возьми! воскликнулъ Вельчь, и между обоими друзьями возникъ жаркій споръ, который Элленъ поспѣшила прервать съ обычнымъ своимъ здравымъ смысломъ.

— Можете ли вы, мистеръ Гэзель, сказала она; — достать то, чего проситъ нашъ бѣдный другъ?

— Это очень возможно, отвѣчалъ Гэзель.

— Такъ прежде всего достаньте это нѣчто. Я его сварю, а мистеръ Вельчь съѣстъ; а тамъ будетъ уже время поспорить и о названіи.

Гэзель повиновался и черезъ нѣсколько времени принесъ провизію, состоявшую изъ двухъ кокосовыхъ орѣховъ, нѣсколькихъ лимоновъ, земляной черепахи, трехъ большихъ морскихъ раковъ, какую-то рыбу и просимыхъ Вельчемъ плодовъ, дѣйствительно походившихъ съ виду на капустную кочерыжку, только длиннѣе и бѣлѣе ея. Эти блестящіе результаты его фуражировки были встрѣчены съ восторгомъ; только черепаха возбудила отвращеніе въ Элленъ. Тщетно Гэзель увѣрялъ ее, что это была самая вкусная пища.

— Можетъ ли быть вкусна подобная гадина? пожалуйста бросьте ее.

— Царица острова даруетъ тебѣ жизнь, сказалъ торжественно Гэзель, и положилъ на землю черепаху, которая очень медленно удалилась.

Пока варились раки, рыба и зелень, Гэзель приготовилъ приборы: вмѣсто тарелокъ служили большіе листья и плоскія раковины, а вилки изображались деревянными палочками. Онъ принесъ всѣ находившіеся въ лодкѣ ковры и циновки, и они изобразили собою стулья и диваны. Когда все было готово, Гэзель торжественно объявилъ, что ужинъ поданъ. Всѣ ѣли съ удивительнымъ апетитомъ, особенно поправилась зелень, походившая вкусомъ, отчасти на капусту, отчасти на кокосовый орѣхъ.

Послѣ ужина Гэзель принялся оканчивать жилище Элленъ. Съ помощью Вельча онъ обтянулъ деревья со всѣхъ сторонъ парусиной и широкими пальмовыми вѣтвями, такъ что образовалась великолѣпная палатка. Окончивъ работу, они поспѣшно простились съ Элленъ и оставили ее отдыхать на свободѣ. Гэзель, употребивъ всѣ свои усилія для доставленія молодой дѣвушкѣ всевозможнаго комфорта, теперь старался выказать ей самое деликатное уваженіе, но при этомъ онъ забылъ о ея застѣнчивости, и потому первая ночь на островѣ была для нея самымъ тяжелымъ и страшнымъ испытаніемъ. Три раза открывала она ротъ, чтобъ вернуть Вельча и Гэзеля, но никакъ не могла рѣшиться; когда же ихъ шаги замерли, то она дала бы все на свѣтѣ, чтобъ имѣть ихъ подлѣ себя. «Что станется со мною въ эту длинную, безконечную ночь»? подумала она: «а тигры, змѣи, скорпіоны, дикіе»! Ей казалось, что она со всѣхъ сторонъ окружена опасностями и не было вблизи ея дружеской руки, которая могла бы во время защитить ее отъ дикихъ звѣрей. Она могла обратиться за помощью только къ больному матросу и къ тому, который ей недавно сказалъ, что любитъ ее; его-то именно она ни за что не рѣшилась бы позвать къ себѣ на помощь.

— О, папа! о, Артуръ! восклицала она; — молитесь ли вы за свою бѣдную Элленъ?

И она плакала, и молилась. Наконецъ страхъ воображаемыхъ опасностей до того овладѣлъ ею, что она спряталась отъ грозившихъ ей ужасовъ, закрывъ лицо руками и плотно завернувшись въ пледы. Въ такомъ положеніи, дрожа всѣмъ тѣломъ, она провела всю ночь, съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ожидая разсвѣта.

На слѣдующій день Элленъ посвятила все свое время на ухаживанье за Вельчемъ, который чувствовалъ себя очень нехорошо. Къ вечеру онъ немного оправился и она спросила его застѣнчиво, можетъ ли онъ устроить ей звонокъ?

— Конечно миссъ, это нетрудно, но я не вижу колокольчика.

— О! мнѣ надо только веревку. Вотъ видите, прибавила она обращаясь къ Гэзелю; — если мистеръ Вельчь почувствуетъ себя хуже ночью, то онъ могъ бы меня позвать, или… и она остановилась, какъ бы не рѣшаясь высказать истинной причины своей просьбы.

— Или что? поспѣшно воскликнулъ Гэзель.

— Когда тигръ, или что нибудь въ этомъ родѣ явится ко мнѣ, то я могла бы вамъ дать знать, мистеръ Вельчь, сказала она, не обращая вниманія на Гэзеля; — то есть если вамъ любопытно будетъ узнать результатъ подобнаго посѣщенія.

— Здѣсь нѣтъ тигровъ, сказалъ Гэзель. — Вообще на Тихомъ Океанѣ вовсе не водится дикихъ звѣрей.

— Почему вы это думаете?

— Это извѣстно, и всѣ натуралисты въ этомъ согласны.

— Но я не согласна. Я всю ночь слышала страшный шумъ и ожидала, что къ утру отъ меня ничего не останется, кромѣ развѣ моей косы. Пожалуйста, мистеръ Вельчь, вы такой умный и ловкій, устройте мнѣ веревку и тогда, по крайней мѣрѣ, я васъ извѣщу, когда меня захотятъ ѣсть дикіе звѣри.

— Хорошо, миссъ, отвѣчалъ Вельчь; — я сдѣлаю сегодня же.

Гэзель, ничего по сказалъ, но принялся за дѣло, и въ тотъ же вечеръ толстая бичевка съ камнемъ на концѣ висѣла на крышѣ жилища Элленъ и оттуда, пересѣкая воздухъ, проходила въ кольцо на главной мачтѣ ботика; тамъ она снова опускалась и могла быть привязана къ чему нибудь или къ кому нибудь. Молодая дѣвушка не пыталась ознакомиться съ подробностями устройства своеобразнаго телеграфа; одинъ видъ протянутой воровки былъ для нея громаднымъ утѣшеніемъ. Потому, эту ночь она спала гораздо покойнѣе, хотя просыпалась нѣсколько разъ отъ страшныхъ отдаленныхъ звуковъ, казавшихся ей ревомъ дикихъ звѣрей. Нѣсколько разъ хотѣла она дернуть за веревку, но удержалась; за моментальнымъ испугомъ всегда являлось сознаніе, что будетъ время дернуть, когда опасность станетъ неминуема.

На другое утро, съ разсвѣтомъ, она встала и увидала Гэзеля, отправлявшагося на фуражировку. Онъ учтиво извинился, что принужденъ побезпокоить ее, возложивъ обязанность развести огонь, такъ какъ Вельчу стало гораздо хуже.

— Пожалуйста, не принимайте меня за ребенка, сказала Элленъ; — конечно, я разведу огонь и приготовлю кипятокъ, только у меня нѣтъ спичекъ.

— Вотъ вамъ двѣ, отвѣчалъ онъ. — У меня ихъ осталось еще довольно. Впрочемъ можно добывать огонь и другимъ способомъ. Со временемъ я вамъ покажу, какъ это дѣлается.

Черезъ нѣсколько времени онъ вернулся съ обычной провизіей, и, между прочимъ, принесъ огромное количество кокосовыхъ орѣховъ.

— Ихъ тутъ не вдалекѣ болѣе сотни, сказалъ онъ; — надо сдѣлать запасъ,

И дѣйствительно, онъ почти цѣлый день посвятилъ на сборъ орѣховъ, складывая ихъ въ кучу у жилища Элленъ.

— Если вы такъ добры, что припасаете ихъ для меня, то нельзя ли ихъ такъ положить, чтобъ они вмѣстѣ съ тѣмъ защищали меня отъ нападенія дикихъ звѣрей.

Хотя Гэзель и отрицалъ существованіе на островѣ дикихъ звѣрей, но тотчасъ согласился исполнить желаніе Элленъ и, съ ея помощью, обложилъ сѣверную и западную стороны ея жилища небольшой стѣной изъ кокосовыхъ орѣховъ, положенныхъ по два въ ширину, и по три въ вышину, Это было только начало, и онъ обѣщалъ впослѣдствіи довести эти стѣны до значительной высоты. Въ тотъ вечеръ, чтобъ ему сдѣлать удовольствіе, Элленъ поѣла немного черепахи и, прощаясь съ нимъ на ночь, сказала, вся покраснѣвъ: — Благодарствуйте, вы были моимъ истиннымъ другомъ въ послѣднее время.

Онъ весь вспыхнулъ и глаза его запылали радостью, она это замѣтила и почти пожалѣла, что высказала спою благодарность.

Въ эту ночь она гораздо менѣе боялась воображаемыхъ опасностей и рано заснула, но не надолго. Она вдругъ услышала не вдалекѣ чьи-то шаги. Съ едва сдержаннымъ крикомъ она вскочила и первою ея мыслію было выбѣжать изъ палатки, но она переломила себя и выглянувъ изъ-за пальмовыхъ листьевъ, заграждавшихъ южную сторону ея жилища, увидала между его и лодкой фигуру мужчины. Она тяжело переводила дыханіе. Человѣкъ этотъ виднѣлся не совсѣмъ ясно, но очевидно, онъ не былъ дикій, ибо на немъ была одежда. Нѣсколько времени онъ стоялъ неподвижно. — «Онъ прислушивается, сплю ли я», подумала Элленъ. Наконецъ онъ сталъ приближаться къ ея палаткѣ. Элленъ теперь уже не надѣялась болѣе на веревку и чувствовала, что ей неоткуда ждать помощи. Она не искала оружія, она надѣялась на себя. Поспѣшно выпрямившись во весь ростъ и скрестивъ руки на тревожно вздымавшейся груди, она, блѣдная, но мужественная, ожидала что будетъ. Чувство скромности было въ ней оскорблено, кровь заговорила и теперь жизнь и смерть были ей ничто. Шаги приблизились къ самой двери, остановились, двинулись къ сѣверу, потомъ вернулись къ югу. Цѣлыхъ полчаса она оставалась въ самомъ напряженномъ состояніи. Наконецъ шаги удалились и она, бросившись на колѣни, истерически зарыдала. Однако, она мало-по-малу оправилась и начала думать, удивляться. Такъ прошла вся ночь и она болѣе не смыкала глазъ.

Утромъ она увидѣла возлѣ лодки большой костеръ, который Гэзель развелъ ночью для бѣднаго Вельча, жаловавшагося на холодъ. Ему дѣйствительно стало гораздо хуже и первое его слово къ Элленъ была просьба принести молитвенникъ. Она тотчасъ исполнила его желаніе и открыла его на молитвѣ о болящихъ, но она совершенно ошиблась на счетъ его намѣреній.

— Самъ написалъ тутъ, что Прозерпина была потоплена, сказалъ Вельчь; — и я желалъ бы лежать съ нимъ рядомъ на бумагѣ, точно также, какъ и въ землѣ. Начните тѣми же словами, какими началъ Самъ свое послѣднее слово.

— О! нѣтъ, пожалуйста мистеръ Вельчь, не покидайте меня

— Ну, хорошо, оставьте это, напишите только, что я слышалъ предсмертныя слова Сама, а также и то, что все записанное пасторомъ совершенная истина. Оба отверстія были въ кормѣ, подъ ватеръ-линіей, и онѣ пробуравлены тѣмъ самымъ буравомъ, который находится у насъ въ лодкѣ. Написали?

— Да.

— Такъ я поставлю крестъ, а вы подпишитесь свидѣтелемъ.

Элленъ сдѣлала все, чего онъ желалъ, и потомъ спросила, чего бы ему хотѣлось поѣсть. Но онъ отказался отъ всякой пищи, говоря, что чувствуетъ себя очень плохо и просилъ сдѣлать ему чай изъ пахучихъ листьевъ, въ родѣ тѣхъ, которыми она украсила могилу его друга. Гэзель, узнавъ о фантазіи Вельча, ни мало ей не сопротивлялся, а напротивъ сказалъ, что больные имѣютъ часто счастливыя идеи. Когда чай былъ готовъ, то Вельчь выпилъ его съ жадностью и вскорѣ почувствовалъ такое облегченіе, что просилъ Гэзеля и Элленъ не терять время съ нимъ, а идти на работу, такъ какъ онъ почти совсѣмъ здоровъ. Они повиновались.

Возвратившись однако черезъ часъ, они но нашли къ величайшему своему удивленію Вельча ни въ лодкѣ, ни на берегу. Тогда они бросились въ жилище Элленъ, но и тамъ его по было; только на грубомъ столѣ, сдѣланномъ въ этотъ день Гезоломъ изъ стараго пня, лежала кучка денегъ, кольцо и двѣ золотыя серьги, которыя Элленъ видала на Вельчѣ. Молча она указала на все это Гэзелю и смертельно поблѣднѣла. Потомъ, махнувъ рукою, бросилась стремглавъ къ лодкѣ, и тамъ на бортѣ лежали фуфайка Вельча, его башмаки, фуражка и маленькая кучка денегъ.

— Это что значитъ? спросилъ Гэзель.

— Какъ, вы не понимаете? воскликнула Элленъ; — это наслѣдство, Онъ раздѣлилъ между нами все, что имѣлъ. О, Боже мой! что съ немъ сталось? А! Купера могила! воскликнула она вдругъ.

Гэзель тотчасъ понялъ ея мысль и бросился къ морскому берегу. Было время отлива и на пескѣ виднѣлись чьи-то шаги, которые прямо вела къ разсѣлинѣ въ скалѣ, гдѣ былъ похороненъ Куперъ. Полный тяжелыхъ предчувствій, Гэзель вбѣжалъ въ пещеру и дѣйствительно на могилѣ лежалъ Томъ Вельчь, съ улыбкой любви на мертвомъ лицѣ. Гэзель залился слезами. Онъ всѣхъ лучше могъ оцѣнить привязанность этого грубаго, но добраго человѣка. Черезъ минуту онъ однако осушилъ слезы и поспѣшилъ на встрѣчу къ Элленъ. Она издали на него взглянула и поняла все.

— Да, сказалъ онъ отрывисто; — онъ тамъ… мертвый…

Потомъ, устремивъ глаза на безконечную синеву океана, освѣщенную пурпурными лучами заходящаго солнца, онъ произнесъ съ отчаяніемъ: — Онъ насъ покинулъ… и мы остались одни… на этомъ островѣ.

Онъ сказалъ это въ одномъ смыслѣ, а молодая дѣвушка поняла въ другомъ!

Одни!

Она бросила на него застѣнчивый, боязливый взглядъ и, отойдя на нѣсколько шаговъ въ сторону, залилась слезами.

ГЛАВА XVIII.

Послѣ долгаго молчанія, Гэзель спросилъ Элленъ вполголоса: можетъ ли она придти къ могилѣ черезъ полчаса? Она отвѣчала — да, не повернувъ къ нему головы. Явившись въ положенное время, она увидѣла, что онъ избавилъ ее отъ грустнаго зрѣлища, и уже одинъ предалъ землѣ бренные останки ихъ друга, такъ что оставалось совершить только отпѣваніе. Когда все было кончено, она тихо удалилась въ глубокомъ волненіи и горѣ, происходившихъ не отъ одного только сожалѣнія по умершемъ. Гэзель вскорѣ послѣдовалъ за ней, но не нашелъ ее въ палаткѣ. Онъ спокойно развелъ огонь и приготовилъ все для ужина, это такъ его заняло, что онъ не слыхалъ, какъ Элленъ подошла; поднявъ голову, онъ увидалъ, что она стоитъ подлѣ, устремивъ на него пристальный взглядъ, словно желая прочесть всю его душу. Онъ вскочилъ и лицо его просіяло отъ радости.

— Вашъ ужинъ готовъ, сказалъ онъ поспѣшно.

— Благодарствуйте, сэръ, отвѣчала она грустно и холодно (она замѣтила выраженіе радости въ его лицѣ); — у меня нѣтъ апетита, не дожидайтесь меня.

И она снова удалилась. Гэзель былъ пораженъ до глубины души. Нельзя было сомнѣваться, что ея обращеніе съ нимъ вдругъ измѣнилось. Она стала осторожна и холодна. Онъ былъ оскорбленъ, но поступилъ, какъ честный человѣкъ. «Я не буду выгонять ее изъ ея дома», сказалъ онъ самъ себѣ и, взявъ изъ миски одну рыбу, отправился на лодку. Долго ходилъ онъ въ эту ночь по песчаному берегу, погруженный въ глубокую думу. Наконецъ, сознавъ вполнѣ свое положеніе, онъ рѣшился дѣйствовать честно, деликатно, терпѣливо. Успокоившись, такимъ образомъ, онъ безмятежно заснулъ.

Но не такъ провела ночь Элленъ. Возвратившись къ своему жилищу и не найдя тамъ Гэзеля, она испугалась, — не обидѣла ли его; по этой, а равно и по другимъ причинамъ, она не сомкнула глазъ до утра, въ самыхъ безпокойныхъ, тревожныхъ думахъ. Наконецъ она заснула на разсвѣтѣ и проспала довольно долго. На утро она рѣшилась сама набрать и приготовить себѣ завтракъ, чувствуя, что ей но слѣдовало слишкомъ зависѣть отъ столь капризнаго человѣка, какимъ она хотѣла теперь себѣ представить Гэзеля. Она отправилась къ морю за раками. Ихъ множество виднѣлось въ водѣ, но они не давались ей въ руки, поминутно выскользая; тутъ она неожиданно вспомнила, что раки ей надоѣли и отправилась въ лѣсъ за фруктами. По дорогѣ ей надо было пройти черезъ высокую траву и едва она вступила въ нее, какъ услышала за собою шаги Гэзеля. Она закусила губу и спокойно рѣшилась ему высказать, что ей непріятны его чрезмѣрныя услуги. Онъ подошелъ къ ней, съ трудомъ, едва переводя духъ и, снявъ шляпу, очень почтительно произнесъ:

— Простите меня, миссъ Роллестонъ, но я знаю, что вы ненавидите гадовъ, а въ этой травѣ есть змѣи, хотя и не ядовитыя.

— Змѣи! воскликнула Эллонъ; — такъ я пойду домой и лучше останусь безъ завтрака.

— О! нѣтъ, отвѣчалъ Гэзель; — мнѣ посчастливилось сегодня, и все уже готово.

— Это дѣло другое, отвѣчала милостиво Элленъ; — вашъ трудъ не пропадетъ даромъ.

Послѣ завтрака Гэзель принялся снова улучшать жилище Элленъ; цѣлый день онъ таскалъ изъ лѣса большія вѣтви очень густаго, колючаго дерева и устроилъ изъ нихъ стѣну вокругъ палатки. Работа была очень трудная и онъ къ вечеру совсѣмъ выбился изъ силъ Элленъ, хотя все еще очень мрачная, но могла не сожалѣть его, видя, какъ руки у него всѣ были въ крови отъ тяжелой работы; она сама занялась стряпаньемъ, и очень любезно уговаривала его поѣсть всего, что было ею приготовлено. Потомъ, когда онъ собрался идти спать, она съ большимъ чувствомъ и скромностью поблагодарила его за его тяжелые труды, имѣвшіе цѣлью обезопасить со отъ воображаемыхъ опасностей, которымъ онъ самъ ни мало не вѣрилъ. А на другой день, сравнивъ свое жилище съ его, она попросила, чтобъ онъ ей сдѣлалъ милость и выстроилъ себѣ домъ, или, по крайней мѣрѣ, покрылъ бы крышей лодку и устроилъ ее поудобнѣе. Гэзель повиновался, и вскорѣ окружилъ лодку съ обѣихъ сторонъ двумя валами въ 5 фут. изъ глины, выкопанной имъ со дна бухты, а сверху, въ видѣ крыши, укрѣпилъ свободный парусъ, что все вмѣстѣ образовало, по его словамъ, такое жилище, лучше котораго не нужно было здоровому человѣку въ этомъ климатѣ.

Удовлетворивъ такимъ образомъ, хотя и не вполнѣ, первой потребности человѣка — имѣть жилище, Гэзель представилъ Элленъ въ нѣсколькихъ словахъ ихъ теперешнее положеніе и средства.

— Мы здѣсь находимся, сказалъ онъ, — на островѣ, который вѣроятно видали нѣкоторые китоловы, но который неизвѣстенъ мореходцамъ и не означенъ ни на одной картѣ. Растительность здѣсь очень разнообразная и доказываетъ, что климатъ прелестный, теплый и особенно полезный для васъ и для вашихъ разстроенныхъ легкихъ. Судя по руслу и берегамъ рѣки, очевидно, что здѣсь бываютъ страшные дожди. Дождливые мѣсяцы въ этихъ широтахъ скоро наступятъ, и если они насъ застанутъ въ теперешнемъ нашемъ положеніи, то бѣда будетъ неминуемая. У васъ нѣтъ крыши, которая бы васъ могла предохранить отъ дождя, я дрожу при одной мысли объ этомъ. Кромѣ этого, меня очень безпокоитъ мысль о нашемъ продовольствіи во время дождей; у насъ нѣтъ никакихъ запасовъ, ни топлива, ни провизіи, только нѣсколько кокосовыхъ орѣховъ. Что же касается до оружія, то у меня багоръ и топоръ; нѣтъ ни ружья, ни лука, ни гарпуна, ни пики. Для работы у насъ есть тупая пила, и еще болѣе тупой топоръ, деревянная лопата, два большихъ бурава, которые я полагаю много виноваты въ нашемъ теперешнемъ положеніи, молотокъ, два струга, клещи, три буравчика, два скребка, отвѣсъ, большія ножницы и у васъ маленькія, пять большихъ ножей, отвертка, небольшое количество гвоздей, два маленькихъ бочонка, два мѣшка, два жестяныхъ таза, двѣ деревянныя чашки и скорлупа черепахи, которая можетъ служить отличной суповой чашкой, еслибъ было изъ чего сварить супъ.

— Значитъ, сказала миссъ Роллестопъ; — намъ остается только пасть на колѣни и умереть.

— Конечно, мы этимъ бы могли разсѣчь гордіевъ узелъ, отвѣчалъ Гэзель; — но къ чему же такое малодушіе; надо постараться преодолѣть трудности; надо пустить въ ходъ всю нашу энергію; времени осталось немного, нужно торопиться; работы много и мы должны работать оба и день и ночь; вмѣстѣ съ тѣмъ мы должны опредѣлить точно, въ чемъ именно мы болѣе нуждаемся.

— Я на все согласна, сказала Элленъ; — что же вамъ нужно?

— Желѣзо, масло, соль, смолу, кузнечный мѣхъ, заступъ, нитки, сѣти, соломенную настилку для крыши, кирпичи, стекла, горшки, мясо для пищи и т. д. и т. Теперь скажите, Вы въ чемъ нуждаетесь?

— О! я нуждаюсь въ такихъ вещахъ, которыхъ невозможно достать.

— Ничего, все-таки скажите,

— Мнѣ надо губку, гребень, зеркало, полотенце, мыло, шпильки, перо, чернилъ и бумаги, записывать мои впечатлѣнія, и, такимъ образомъ, вести свои записки, которыя конечно никто не прочтетъ.

— Я постараюсь и достану вамъ все это, сказалъ Гэзель; — только дайте мнѣ время. Знаете, я пишу лексиконъ по новой методѣ. Пока я опредѣлилъ еще только два слова: Трудное — то, что преодолѣвается; Невозможное — то, что попирается ногами

— Ну-ка, попробуйте достать губку для меня.

— Съ большимъ удовольствіемъ, воскликнулъ Гэзель.

И схвативъ ножъ, онъ, къ ужасу Элленъ, прыгнулъ въ рѣку, и черезъ минуту отрѣзалъ губку съ сосѣдней скалы.

— Вотъ, сказалъ онъ, возвращаясь, и подавая ее; — ихъ сколько угодно у самаго вашего дома, а вы ихъ и не видали.

— О, нѣтъ, извините, я ихъ видѣла, но полагала, что это какіе нибудь дремлющіе гады, и невольно содрогалась при одномъ ихъ видѣ.

Съ этой минуты, какъ совѣтывалъ Гэзель, они оба стали работать неутомимо, подготовляя все, что могло имъ понадобиться въ наступавшее дождливое время. Дѣйствительно, этимъ несчастнымъ существамъ, очутившимся на необитаемомъ островѣ, только и можно было спастись отъ смерти, тяжелымъ трудомъ ихъ глазъ, рукъ и ногъ. Поэтому первыя три недѣли, по смерти Вельча, ознаменовались только работой и нѣкоторыми изобрѣтеніями и открытіями, плодами необходимости. Конечно трудъ у нихъ былъ различный. Элленъ работала хорошо, много и даже иногда лучше Гэзеля, но сама почти ничего не изобрѣтала, хотя съ удивительною ловкостью примѣнила новые продукты къ старымъ цѣлямъ. Такъ она сдѣлала мягкіе, толстые матрацы изъ широкихъ банановыхъ листьевъ, сшитыхъ вмѣстѣ нитками изъ того же дерева, набила ихъ сушенымъ мохомъ и мягкой корой папоротника. Потомъ она сплела изъ травы много веревокъ и легкую, прочную настилку дли крыши. Но работая такимъ образомъ безъ устали, она далеко не была спокойна; мысли ея часто улетали далеко, а сердце ея переполнялось ужасомъ и страхомъ, что она умретъ на этомъ одинокомъ островѣ и никто никогда не узнаетъ объ ея судьбѣ. Къ этимъ чувствамъ присоединялось еще какое-то тревожное безпокойство и женскій стыдъ, что она, невѣста одного человѣка, находилась постоянно и неизбѣжно въ обществѣ другого. Но этотъ другой въ тоже время сдѣлалъ для нея столько, что она не могла скрывать своей благодарности, которая просвѣчивала въ тысячѣ мелочей. Такимъ образомъ она постоянно боролась между противоположными чувствами и, стараясь скрыть эту борьбу отъ Гэзеля, она только увеличивала неминуемость вспышки.

Напротивъ, Гэзель во все это время былъ совершенно счастливъ. Онъ работалъ не только для спокойствія, но для здоровья, для сохраненія жизни горячо-любимой имъ дѣвушки. Потому самая трудная, самая несносная работа казалась ему легкой и пріятной. Прежде всего онъ возвысилъ боковыя стѣнки лодки и устроилъ въ ней печку, въ которой теперь и производилъ всю стряпню, ибо замѣтилъ, что миссъ Роллестонъ часто кашляла отъ дыма. Печку эту онъ сложилъ изъ кирпичей, приготовленныхъ изъ глины, добытой со дна рѣки, и обожженной отчасти на солнцѣ, отчасти на кострѣ. Кромѣ кирпичей, ему, послѣ многихъ неудачъ, удалось смастерить изъ глины два большихъ горшка и двѣ сковороды; а съ помощью этой посуды онъ выпарилъ немного соли изъ морской воды, что составило, конечно, здоровую и необходимую приправу къ ихъ пищѣ. Но всего усерднѣе и энергичнѣе онъ работалъ въ жилищѣ Элленъ, приводя его все въ лучшій и удобнѣйшій видъ. Онъ не понималъ ничего въ плотничномъ мастерствѣ, но умъ и любовь замѣняли умѣнье. Навостривъ свою пилу и топоръ о песчаникъ, онъ срубилъ нѣсколько жердей и укрѣпилъ одни перпендикулярно между деревьями, другія горизонтально, привязавъ ихъ веревками, такъ что теперь колючія вѣтви, составлявшія стѣнки, уже не могли быть снесены порывомъ вѣтра. Парусина также была замѣнена сѣткой, покрытой широкими банановыми листьями. Крышу онъ устроилъ двойную, первая была естественная отъ густыхъ вѣтвей деревьевъ, вторая состояла изъ травянной настилки, сдѣланной Элленъ, и прикрѣпленной къ жердямъ широкими полотняными полосами и веревками.

Когда эта работа близилась къ концу, Гэзель сталъ съ грустью замѣчать, что та, для которой онъ такъ трудился, далеко не раздѣлила его радости при видѣ ихъ постоянныхъ успѣховъ. Борьба ея чувствъ, указанная уже нами, мало-по-малу дошла до того, что она теряла самообладаніе и даже позволяла себѣ неучтивыя, неделикатныя выходки. Она часто бросала работу и часами сидѣла молча, углубившись въ свои мысли. Она то дулась на Гэзеля и была съ нимъ холодна, то обращалась съ нимъ уже слишкомъ изысканно любезно. Часто она оставляла его одного работать и убѣгала на мысъ, выдававшійся въ море и названный ими «Телеграфнымъ», и тамъ долго, недвижимо смотрѣла на безконечную синеву океана, тщетно ожидая увидать на горизонтѣ спасительный парусъ. Она была теперь просто загадкой. По временамъ ея нѣжная любезность не знала границъ, потомъ она вдругъ дѣлалась капризной, надутой. Гэзель, теряясь въ догадкахъ и сильно безпокоясь, часто спрашивалъ, не больна ли она? Она всегда, отвѣчала, что нѣтъ, но въ ту же минуту отвертывалась и глаза ея наполнялись слезами.

Такія натянутыя отношенія не могли долго продолжаться, и вскорѣ наступила развязка. Однажды вечеромъ, когда работа по жилищу Элленъ была совершенно окончена, Гэзель сдѣлалъ важное для нихъ открытіе, именно нашелъ въ одной скалистой пещерѣ источникъ темной, липкой жидкости, въ родѣ смолы, Онъ чрезвычайно обрадовался и, прибѣжавъ домой, тотчасъ-же принялся смазывать этимъ драгоцѣннымъ веществомъ крышку шалаша Элленъ. Она встрѣтила это открытіе очень холодно и даже грустно покачала головою, когда Гэзель сталъ пламенно объяснять полезные для нихъ результаты его находки. Это очень огорчило Гэзеля, и онъ не счелъ нужнымъ скрыть своего неудовольствія. Слово за слово и, наконецъ, разомъ высказалось то, что накипѣло уже давно на сердцѣ Элленъ.

— Мистеръ Гэзель, сказала она, — мы дѣйствуемъ съ противоположными цѣлями. Вы намѣрены здѣсь жить, а я нѣтъ. Вы стараетесь устроиться какъ можно удобнѣе. Мы довольны, нѣтъ, вы счастливы въ этой ужасной темницѣ.

— Отчего же мнѣ не быть счастливымъ, отвѣчалъ Гэзель, потупляя однако взоръ, какъ бы отъ сознанія своей вины; — здѣсь нѣтъ ни измѣнниковъ, ни убійцъ. Звѣри мнѣ всѣ друзья, я единственное человѣческое существо, которое я вижу, однимъ своимъ присутствіемъ дѣлаетъ меня лучшимъ человѣкомъ.

— Мистеръ Гэлоль, я не въ такомъ настроеніи, чтобы слушать романтическія разглагольствованія. Будьте прямы и говорите со мною вполнѣ откровенно. Я вижу, что вы сіяете счастіемъ и…. Отвѣчайте мнѣ на одинъ вопросъ: отчего вы не зажигали костра на Телеграфномъ мысу, хотя приготовили все, что нужно.

— Право не знаю, отвѣчалъ Гэзель; — я былъ такъ занятъ.

— Такъ ли? Вы старались не освободить насъ изъ нашего страшнаго положенія, но примирить меня съ нимъ. Да, сэръ, все это подъ предлогомъ дождя. Вашъ дождь — сказка. Тутъ никогда не бываетъ дождя и его никогда не будетъ. Вы морите себя до истощенія работой, чтобъ устроить мнѣ жизнь комфортабельнѣе; но неужели вы думаете, что я могу такъ жить? Неужели вы думаете, что у меня нѣтъ чувства, и если вы мнѣ выстроите такое жилище, гдѣ мнѣ будетъ тепло и свѣтло, то сердце мое не будетъ надрываться и щеки пылать отъ стыда? О, папа, зачѣмъ я тебя оставила! воскликнула она съ отчаяніемъ, отшатнувшись отъ Гэзеля. Но черезъ секунду, вскочивъ съ мѣста, она произнесла въ неописанномъ волненіи: — Вы хотите меня держать здѣсь? Заставить меня прожить мѣсяцы и годы на этомъ отвратительномъ островѣ? Да есть ли у васъ мать или сестры? Нѣтъ, если вы не поможете мнѣ спастись отсюда, и тѣ кто меня любитъ не придутъ ко мнѣ на помощь, я брошусь въ море и найду себѣ дорогу на небо, если нѣтъ отсюда дороги къ тѣмъ. Кого я люблю на землѣ.

И она опустилась на колѣни, горько рыдая. Эта страстная вспышка нѣжнаго, добраго существа привела въ ужасъ бѣднаго Гэзеля, который былъ болѣе знакомъ съ книгами, чѣмъ съ женщинами. Онъ жаждалъ ее успокоить, утѣшить, но какъ?

— Боже мой! воскликнулъ онъ въ отчаяніи; — неужели я ничего не могу сдѣлать для нея!

— Вы можете все! произнесла она, обращаясь къ нему съ быстротою молніи. — Вы можете меня возвратить къ моимъ друзьямъ, Вы можете спасти мою жизнь, мой разсудокъ, ибо я чувствую, что я скоро съ ума сойду. Что я сдѣлала? что я сдѣлала съ минуты своею рожденья, чтобы заслужить такія страданія? Я часто желала, чтобъ меня тигръ разтерзалъ на мелкіе куски. Тогда хоть бы кончились эти нестерпимыя муки. Да! вы можете все сдѣлать, бросьте только заботы о мелочахъ и думайте лишь объ одномъ великомъ дѣлѣ. Старайтесь не украшать мою темницу, а вывести меня изъ нея. Зовите на помощь море и землю. Скажите всему міру, что здѣсь, посреди рокового океана, бѣдная дѣвушка томится въ невыразимыхъ мукахъ.

— Здѣсь мимо не проходятъ корабли, промолвилъ Гэзель съ тяжелымъ вздохомъ.

— Что это значитъ для васъ? Вы не простой человѣкъ. Вы изобрѣтатель. Призовите на помощь всѣ силы вашего ума. Должно же быть какое нибудь средство. Думайте ради меня. Думайте! Думайте! Или моя кровь будетъ на вашей головѣ.

Гэзель поблѣднѣлъ и, схватившись руками за голову, старался думать. Элленъ наклонилась къ нему и ея чудныя глаза блеснули нетерпѣливымъ ожиданіемъ.

— Подать о себѣ вѣсть… съ данной точки… посреди океана! промолвилъ онъ, отчеканивая каждое слово. — Нѣтъ это невозможно, прибавилъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ.

— Такъ поприте ногами эту невозможность воскликнула Элленъ, повторяя его собстенныя слова; она запоминала все, что онъ говорилъ, и часто обдумывала его смѣлыя рѣчи. — Преодолѣйте эту трудность, поприте ногами эту невозможность, или не смѣйте никогда говоритъ со мною. О, какая я неблагодарная тварь! Какъ могу я говорить такъ съ вами! Это не я говорю, а моо отчаянье. Добрый, хорошій мистеръ Гэзель, пожалуйста, умоляю васъ, устремите всѣ силы вашего громаднаго ума на одну цѣль — спасти несчастную дѣвушку, къ которой вы были такъ добры, такъ снисходительны, такъ благородны, деликатны. Спасите меня отъ отчаянья.

Тутъ истерическія рыданія прервали ея слова, и Гэзель, котораго любящее сердце было изтерзано этой мучительной сценой, проговорилъ дрожащимъ голосомъ:

— Хорошо, я не буду болѣе работать для васъ, хотя это было такъ отрадно для меня. Я теперь стану думать.

И, бросивъ взглядъ, полный любви и сожалѣнія на молодую дѣвушку, въ изнеможеніи прислонившуюся къ дереву, онъ удалился и, погруженный въ тяжелую думу, сталъ ходить взадъ и впередъ по берегу.

Любовь часто задавала людямъ тяжелыя задачи, но была ли легка та задача, которую предстояло рѣшить Гэзелю? — пускай судитъ самъ читатель.

Дать о себѣ вѣсть, съ данной точки посреди океана!

ГЛАВА XIX.

Долго обдумывалъ Гэзель заданную ему задачу и наконецъ пришелъ къ двумъ заключеніямъ: 1-ое, что онъ не зналъ гдѣ находится островъ, не имѣя возможности опредѣлить ни широты, ни долготы его; 2-ое, что еслибъ онъ и зналъ точное положеніе острова, то какая представляется возможность вступить въ сношенія съ обитаемымъ міромъ? Сознавая, такимъ образомъ, всю дикость требованій Элленъ, и всю невозможность ихъ исполненія, онъ въ отчаяніи опустился на землю близь своей лодки и, закрывъ лицо, залился слезами. Черезъ минуту, однако, оправившись онъ снова вскочилъ; но тутъ чья-то рука нѣжно опустилась на его плечо. Элленъ стояла подлѣ него.

— Мистеръ Гэзель, сказала она поспѣшно, но глухимъ голосомъ; — не обращайте вниманія на мои слова. Я неблагоразумна; я конечно должна быть благодарна за все… О, сэръ! О, мистеръ Гэзель! воскликнула она вдругъ, отбрасывая свой холодный, напряженный тонъ; — простите меня. Я не то, чтобъ была неблагодарна, нѣтъ, но я съума сошла отъ отчаянья. Не судите слишкомъ строго, а пожалѣйте меня. Въ эту самую минуту дорогіе мнѣ люди ожидаютъ меня и какъ велико будетъ ихъ горе, когда они узнаютъ о крушеніи Прозерпины! Они думаютъ, что я умерла для нихъ, а я — живу здѣсь безпомощная. О, бѣдный папа! онъ только теперь пойметъ, какъ страшно меня любилъ. О, милый Артуръ! сколько горя ты перенесешь по моей милости! О, папа, папа! неужели я никогда васъ не увижу! — И несчастная дѣвушка горько зарыдала.

— Я не имѣю возможности ни помочь вамъ, ни утѣшить васъ, миссъ Роллестонъ, сказалъ Гэзель. — Волею провидѣнія мы брошены на этотъ необитаемый островъ, и волею того же провидѣнія я призванъ вамъ служить и заботиться о вашихъ нуждахъ. Я молю Бога, чтобъ онъ мнѣ далъ силы и здоровья — исполнить свое призваніе

Она застѣнчиво, боязливо взглянула на него и вернулась въ свою хижину. Гэзель произнесъ послѣднія слова холодно и съ достоинствомъ. Она чувствовала себя, какъ бы униженной тѣмъ болѣе, что онъ молча принялъ ея извиненія. Болѣе часа она слѣдила за нимъ, пока онъ ходилъ взадъ и впередъ по берегу; но лишь только онъ пошелъ по направленію къ ея жилищу, она тотчасъ захлопнула дверь и бросилась на постель. Черезъ нѣсколько минутъ она выглянула, чтобъ посмотрѣть — тутъ ли онъ, но онъ уже изчезъ.

На другое утро Элленъ съ удивленіемъ увидѣла, что Гэзель приготовлялъ лодку къ отплытію. Онъ поспѣшилъ ей объяснить, что необходимо было предпринять поѣздку вокругъ острова для болѣе подробнаго его изслѣдованія, главнымъ образомъ съ цѣлью избрать удобныя мѣста для сигналовъ. Онъ уже чѣмъ свѣтъ бѣгалъ на Телеграфный мысъ и укрѣпилъ тамъ флагъ на высокомъ деревѣ, но этого было мало, слѣдовало выставить такіе же значки со всѣхъ сторонъ острова, чтобы проходящій мимо корабль могъ бы обратить на нихъ вниманіе. Элленъ молча и съ гордой улыбкой дала свое согласіе на предположенный планъ дѣйствій, но во время завтрака она стала замѣчать, что Гэзель принялъ на себя какой-то рѣшительный и независимый тонъ, къ которому она не привыкла; онъ обращался съ ней все также нѣжно и почтительно, но она чувствовала, что кормило правленія взято изъ ея рукъ, что явилась другая воля, которой она была обязана повиноваться. Конечно, она такъ не разсуждала, но инстинктивно понимала, что Гэзель покойно, тихо входилъ въ свои права — и — избалованный ребенокъ — надула губки. Между тѣмъ Гэзель поспѣшно снаряжалъ лодку, и Элленъ слѣдила за нимъ, внутренно негодуя на эту поѣздку, которую она же сама вызвала. Тутъ она невольно задумалась о странной перемѣнѣ, которая, казалось, произошла въ ея характерѣ; она нѣкогда столь твердая, благоразумная женщина, теперь стала вспыльчивымъ, капризнымъ ребенкомъ.

Вскорѣ Гэзель поднялъ парусъ и хотѣлъ выдти изъ бухты, какъ вдругъ Элленъ съ неожиданной рѣшимостью побѣжала на берегъ и воскликнула: «я поѣду съ вами, если позволите.» Гэзель взглянулъ на нее съ удивленіемъ, но былъ очень обрадованъ ея словами,

— Я надѣюсь, что я васъ не стѣсню, сказала Элленъ, усаживаясь въ лодку. Гэзель увѣрилъ ее, что нисколько, а напротивъ она будетъ ему большей помощью, и, отчаливъ отъ берега, они пустились въ путь.

Взявъ на западъ, они часа полтора шли вдоль сѣвернаго высокаго, крутого берега, мѣстами изрѣзаннаго узкими заливчиками, потомъ, обогнувъ западный край острова, простиравшійся мили на три, они достигли глубокаго и широкаго залива, на южной сторонѣ котораго далеко вдавался въ море песчаный мысъ. На оконечности его возвышалась та самая гигантская пальма, которую Элленъ увидала первая изъ лодки. Тутъ они пристали къ берегу, на песчаныхъ отмеляхъ котораго мирно покоились цѣлыя стада тюленей, тотчасъ окружившіе ихъ лодку къ немалому ужасу Элленъ. Тщетво Гэзель старался увѣрить ее, что эти страшныя на видъ животныя были въ сущности очень неопасны и безвредны; она отъ испуга дрожала всѣмъ тѣломъ, и только немного успокоилась, когда Гэзель, растолкавъ ближайшую толпу, погладилъ молоденькаго тюленя, очень добродушно принявшаго эту ласку, все-же Элленъ была очень довольна, когда Гэзель, прикрѣпивъ вертикально къ верхушкѣ пальмы привезенную съ собой жердь, въ видѣ громаднаго значка, снова отчалилъ лодку. Вскорѣ, т. е. около полудня, они очутились на южномъ берегу, который тянулся миль на десять ровной крутизной, безъ малѣйшей бухты или даже заводи, такъ что ясно было, что вся рѣчная система острова находилась на сѣверной сторонѣ. Мили за двѣ до восточной оконечности, берегъ дѣлался плоскимъ и тянулись мрачныя болота, усѣянныя тростникомъ. На самой же оконечности отдѣлялась высокая гора, покрытая деревьями, издали походившая на усѣченный конусъ. Эту гору отдѣлялъ отъ болота узкій глубокій проливъ, или скорѣе каналъ, къ которой Гэзель и направилъ лодку. Пройдя по немъ нѣкоторое пространство посреди густаго высокаго тростника, достигавшаго до 12 футовъ, они вдругъ пристали къ широкой зеленой полянѣ, покрытой роскошной зеленью и деревьями. Этотъ прелестный оазисъ, посреди однообразнаго моря тростинка, возбудилъ искренній восторгъ нашихъ путешественниковъ, и они рѣшились тутъ отдохнуть. Пока Элленъ приготовляла обѣдъ, Гэзель взлѣзъ на высокій кедръ и обозрѣлъ всю окружающую мѣстность. Оказалось, что, въ четверти мили отъ нихъ, каналъ раздѣлялся на два рукава и, впадая на сѣверѣ въ море, совершенно отдѣлялъ гору, виднѣвшуюся на востокѣ, отъ остального острова, который, въ свою очередь, отдѣлялся отъ болотъ крутымъ кряжемъ горъ, такъ что, безъ всякаго сомнѣнія, на мѣстѣ этихъ мрачныхъ болотъ нѣкогда простиралось бурное море.

Вскорѣ громкій крикъ Элленъ заставилъ Гэзеля поспѣшно соскочить съ дерева и, подбѣжавъ къ ней, онъ увидѣлъ, что она съ восторженнымъ изумленіемъ смотрѣла на какой-то кустарникъ съ красными цвѣтами и плодами, въ родѣ персиковъ, изъ коихъ нѣкоторые лопнувъ выказывали массу сѣмянъ; но при ближайшемъ разсмотрѣніи эти сѣмяна оказались маленькими насѣкомыми съ прозрачно-розовыми крыльями и ярко-пунцовыми туловищами.

— Это кошениль, одно изъ драгоцѣннѣйшихъ произведеній земли, воскликнулъ съ восторгомъ Гэзель, — вы просили чернилъ, а краска, получаемая изъ этихъ насѣкомыхъ, смѣшанная съ сокомъ липы, даетъ самыя лучшія чернила.

И съ этими словами Гэзель набралъ съ пол-чашки этихъ драгоцѣнныхъ насѣкомыхъ и завязалъ ихъ въ платокъ. Потомъ они принялись за обѣдъ, послѣ котораго снова пустились въ путь въ лодкѣ, избравъ тотъ рукавъ канала, который имъ казался больше. Но выборъ этотъ былъ неудаченъ; вскорѣ вода стала такъ быстро убывать, что наконецъ въ самомъ устьѣ, благодаря отливу, лодка врѣзалась носомъ въ песокъ. Дѣлать было нечего, приходилось ждать прилива, по крайней мѣрѣ, три часа, и Гэзель рѣшился воспользоваться этимъ временемъ, чтобъ изслѣдовать сосѣднюю гору. Элленъ же должна была остаться на берегу у лодки, такъ какъ она чувствовала себя не въ силахъ подняться на такую крутизну. Проводивъ глазами Гэзеля, пока онъ но исчезъ въ густой зелени, Элленъ усѣлась на нѣжной, бархатистой муравѣ, подъ тѣнью стараго кипариса. Вынувъ изъ кармана письмо Артура, она стала читать его страстныя, пламенныя строки, но теперь, какъ-то странно она болѣе сожалѣла его, чѣмъ себя, и погрузившись въ свои мечты, вскорѣ впала почти въ забытье. Какъ долго она оставалась въ этомъ положеніи, она не могла впослѣдствіи припомнить, но вдругъ очнулась отъ какого-то шелеста надъ нею. Полагая, что это была птица въ вѣтвяхъ дерева, она хотѣла снова задремать, но неожиданно почувствовала странное сознаніе, что на нее устремленъ чей-то пристальный взглядъ. Она посмотрѣла вокругъ — никого и ничего. Она взглянула на верхъ небольшая змѣя тихо, медленно спускалась съ дерева прямо къ ней на, руку, устремивъ свои глаза, блестѣвшіе какъ два рубина, прямо на зрачки Элленъ. Хвостомъ она обвивала одну изъ вѣтвей дерева, а голова ея находилась уже на равнѣ съ головою Элленъ; еще минута, и ядовитое жало впилось бы въ руку молодой дѣвушки. Она какъ бы замерла, парализованная страхомъ и роковыми чарами устремленныхъ на нее глазъ.

Между тѣмъ Гэзель, съ трудомъ взбираясь на гору, долго не могъ достичь ея вершины и, наконецъ, почувствовалъ, что земля подастся подъ его ногами. Черезъ минуту онъ дѣйствительно полетѣлъ въ пропасть и, весь исцарапанный колючими растеніями, вскорѣ очутился на большой, круглой площадкѣ, приблизительно въ 300 футовъ въ діаметрѣ. Посреди этой площадки было также крутое озеро, берега котораго были покрыты роскошной травой и, въ свою очередь, окружались почти отвѣсными утесами, съ которыхъ и скатился Гэзель. Онъ тотчасъ узналъ по этой обстановкѣ кратеръ погасшаго волкана. Дѣйствительно, воды озера доказывали волканическое происхожденіе почвы и самое дно было асфальтовое. Поспѣшно осмотрѣвъ эту любопытную мѣстность, Гэзель пустился въ обратный путь, но, достигнувъ болота, заблудился, благодаря густому высокому тростнику, застилавшему окружающую мѣстность. Наконецъ, съ неимовѣрными усиліями, онъ очутился на берегу подлѣ лодки, которая по милости прилива уже колыхалась на водѣ.

Обрадованный этимъ Гэзель закричалъ Элленъ, что онъ вернулся, и сталъ устраивать въ лодкѣ мачту и паруса. Прошло нѣсколько времени, Элленъ не приходила. Ему показалось это страннымъ, и онъ еще разъ крикнулъ. Но отвѣта не было. Онъ прислушался, въ воздухѣ только раздавался шелестъ листьевъ и шумъ морскихъ волнъ. Онъ бросился въ одну сторону, потомъ въ другую, но Элленъ нигдѣ не было. Она, однако, не могла уйти далеко, ибо эта мѣстность простиралась не болѣе, какъ на сто футовъ и была окружена со всѣхъ сторонъ водою, т. е. двумя рукавами канала, болотомъ и моремъ. Сердце Гэзеля забилось какимъ-то тревожнымъ предчувствіемъ и онъ снова началъ кричать, но также безполезно, какъ и прежде. Наконецъ онъ неожиданно увидалъ что-то не вдалекѣ за деревомъ, скрытымъ отъ него густою зеленью. Онъ бросился туда и узналъ платье Элленъ. Черезъ мгновеніе онъ стоялъ уже подлѣ молодой дѣвушки, повидимому погруженной въ глубокій сонъ. Онъ остановился на минуту и только-что хотѣлъ ее разбудить, какъ вдругъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Лицо ея было покрыто смертельною блѣдностью, глаза широко раскрыты, а грудь тяжело колыхалась. Онъ подошелъ ближе и позвалъ ее. Она не дрогнула, глаза ея были по прежнему безчувственно устремлены куда-то. На рукѣ ея лежала змѣя, сѣрая, съ мутнозелеными кольцами.

Гэзель сорвалъ поспѣшно сухую вѣтку съ ближайшаго дерева и тихо поднесъ ее къ змѣѣ, которая спокойно лежала, благодаря теплотѣ руки. Она подняла теперь голову, хвостъ дрогнулъ и она бросилась на вѣтку. Гэзель отошелъ на шагъ и змѣя, снова изогнувшись, бросилась на него. Повторяя это раза четыре или пять, онъ наконецъ отвлекъ змѣю отъ руки Элленъ, и тогда, не теряя ни мгновенія, нанесъ ей смертельный ударъ въ шею. Потомъ возвратившись къ Элленъ, онъ нашелъ ее все еще въ томъ же безчувственномъ положеніи, въ которомъ она находилась уже болѣе часа. Онъ заговорилъ съ нею, но она не отвѣчала, только всю ее передернуло; онъ взялъ ее за руки, холодныя какъ ледъ, онъ нѣжно назвалъ ее по имени. Но она, казалось, ничего не слыхала. Тогда онъ поднялъ ее и перенесъ въ лодку, и тамъ нѣсколько разъ облилъ голову водою, что принесло ей нѣкоторое облегченіе и она стала свободнѣе дышать. Наконецъ дрожащими руками взялся онъ за весла и вскорѣ они очутились дома. Бѣдная молодая дѣвушка до того ослабла, что не могла выйдти на берегъ и едва не упала къ ногамъ Гэзеля. Тогда онъ снова взялъ ее на руки, отнесъ въ ея хижину и положилъ на постель. Постоявъ съ минуту, онъ вышелъ на берегъ и провелъ цѣлую ночь въ самомъ отчаянномъ безпокойствѣ, однакоже, не рѣшился взойти къ ней. Выходка на Прозерпинѣ, обнаружившая его любовь, навлекала теперь подозрѣніе на всѣ его дѣйствія. Онъ не смѣлъ выказывать Элленъ самаго простого сочувствія, самой обыкновенной любезности, какъ-же онъ могъ теперь ухаживать за нею? Къ тому же его вниманіе и ухаживанье принесло ей болѣе горя, чѣмъ утѣшенія. Однакоже къ утру онъ рѣшился войти въ дверь. Элленъ лежала въ томъ-же положеніи, какъ онъ ее оставилъ. Онъ опустился передъ нею на колѣни и съ ужасомъ смотрѣлъ на страшную перемѣну, происшедшую въ ней. Весь организмъ молодой дѣвушки былъ до того потрясенъ, что обезсиленная страданіями на морѣ и недостаточно питательной пищей на островѣ, она теперь пришла въ совершенное изнеможеніе. Гэзель взялъ ее за руку: пульсъ былъ слабый, медленный. Щеки ея впали, глаза были мутны, а руки висѣли, какъ тряпки.

Гэзель сталъ ломать себѣ голову, какъ помочь бѣдной больной и вспомнивъ, что невдалекѣ росъ макъ, онъ бросился туда; набравъ горсть цвѣтовъ, онъ прибѣжалъ домой и тотчасъ заварилъ настой. Простудивъ его, онъ самъ прежде попробовалъ на себѣ дѣйствіе этого усыпительнаго сродства, и, мѣняя нѣсколько разъ пріемъ, наконецъ дошелъ до того, что, принявъ небольшую порцію настоя, онъ заснулъ только на нѣсколько минутъ и проснулся безъ головной боли и тошноты. Эти опыты взяли много времени, ибо отъ перваго слишкомъ большого пріема онъ впалъ въ мучительное забытье на нѣсколько часовъ. Наконецъ онъ пошелъ къ Элленъ, приподнялъ ея голову и поднесъ къ губамъ приготовленное лекарство. Она выпила механически и вскорѣ ея дыханіе и пульсъ перемѣнились къ лучшему; она заснула.

На другое утро Элленъ проснулась съ головною болью и сильной слабостью во всемъ тѣлѣ, но совершенно пришла въ себя. Гэзель, успокоившись на счетъ ея здоровья, сталъ дѣятельно собирать запасы всего, въ чемъ они могли нуждаться въ предстоявшее дождливое время, такъ какъ, судя по набѣгавшимъ тучамъ и безпокойному полету птицъ, онъ былъ увѣренъ, что дожди начнутся очень скоро. Но Элленъ упорно отказывалась вѣрить этому.

— Увидимъ, сказалъ Гэзель; — если вы не перемѣните вашего мнѣнія черезъ три дня, то назовите меня лже-пророкомъ.

Такъ прошелъ этотъ день, на слѣдующій Элленъ почувствовала себя хуже и хотѣла принять маковаго настою въ четверо болѣе назначеннаго Гэзелонъ пріема. Онъ положительно воспротивился этому, говоря, что большая доза непремѣнно вредитъ ей.

— Вы почемъ знаете? воскликнула Элленъ; — вы только можете догадываться о дѣйствіи этого лекарства. Во всякомъ случаѣ я попробую.

Испуганный Гэзель долженъ былъ тогда сознаться, что онъ испробовалъ на себѣ это средство, прежде чѣмъ предложилъ ей. Элленъ взглянула на него просто, спокойно. Въ ея большихъ чудныхъ глазахъ блеснулъ небесный огонь. Было ли это восторженное удивленіе или благодарность? Ея грудь высоко поднималась, ея губы дрожали. Но черезъ минуту она оправилась и была очень рада, что Гэзель, отвернувшись отъ нея, ничего е видѣлъ. Вслѣдъ за этимъ наступило продолжительное молчаніе. Элленъ замѣчталась, но мечты ея были прерваны страннымъ шумомъ. Она подняла голову. Глаза ихъ встрѣтились, и Гэзель только улыбнулся. Это былъ дождь. Сначала крупныя капли падали одна за другой, потомъ дождь усилился, наконецъ полилъ ливнемъ. Но хижина Элленъ оказалась непроницаемой, и Гэзель, разведя въ ней огонь, сдѣлалъ ее совершенно комфортабельной, не смотря на наступившіе холодъ и сырость. Устроивши все, онъ простился съ нею и хотѣлъ уже уйти къ себѣ на лодку, какъ она вернула его назадъ.

— Мистеръ Гэзель, сказала она; — я не могу заснуть сегодня, не испросивъ у васъ прощенья за все, что я вамъ сдѣлала и сказала недобраго. Позвольте мнѣ смиренно поблагодарить васъ за ваше великое терпѣнье и… почтительное уваженіе къ несчаст…. то есть, я хочу сказать, къ бѣдной молодой дѣвушкѣ, брошенной на ваше попеченіе.

Она протянула ему руку, онъ взялъ ее и дрожащимъ голосомъ выразилъ свою благодарность за всю ея доброту къ нему; потомъ вернулся на лодку, внѣ себя отъ счастья и блаженства.

ГЛАВА XX.

Прошла недѣля, а дождь все лилъ не переставая. Гэзель радовался этой непогодѣ; благодаря ей, онъ цѣлые дни проводилъ съ Элленъ въ ея палаткѣ. Они жили теперь просто, какъ добрые товарищи, и счастье Гэзеля было неописанное. Та, которая еще недавно ему казалась недоступной богиней, теперь была вѣчно подлѣ него, наполняя однимъ своимъ присутствіемъ его душу блаженствомъ. Она также была, повидимому, довольна; она перестала его бояться, и уже съ тайнымъ удовольствіемъ слѣдила за всѣми признаками его пламенной любви къ ней, ибо эта любовь, хотя старательно скрываемая, просвѣчивала въ каждомъ осторожномъ словѣ, въ каждомъ его почтительномъ движеніи.

Не имѣя возможности теперь заниматься внѣшними работами, Гэзель взялся за приготовленіе бумаги и чернилъ; для бумаги онъ употребилъ сдѣланный имъ изъ тюленьей кожи, высушенной ни солнцѣ, отличный пергаментъ, а чернила смастерилъ изъ собранной кошенили и липоваго сока. Съ помощію этихъ матеріаловъ, онъ приступилъ къ составленію карты острова. Набросавъ контуръ, насколько могъ запомнить его по послѣднему путешествію, онъ спросилъ Элленъ: какъ назвать островъ?

— Назовите его Гостепріимнымъ, сказала она, послѣ нѣкотораго размышленія.

Затѣмъ, такимъ же образомъ, всякая мѣстность получила свое имя.; такъ явились на картѣ: Тюленій заливъ, Пальмовый мысъ, Сторожевая Гора, Утиное Болото, Кошенилевая поляна и т. д.

— Но какъ мы назовемъ столицу этого царства, мое жилище, сказала Элленъ, наклоняясь надъ плечомъ Гэзеля.

— Св. Еленой, воскликнулъ поспѣшно Гэзель, и записалъ, прежде чѣмъ молодая дѣвушка успѣла протестовать.

На восьмый день дождь прекратился, небо прояснилось и солнце засіяло во всемъ своемъ блескѣ. Элленъ съ радостью привѣтствовала возвращеніе хорошей погоды; но Гэзель только качалъ головою, увѣренный, что непогода еще вернется, ибо въ этихъ странахъ дождливое время или зима продолжается мѣсяцъ или полтора. Дѣйствительно, къ вечеру стали набѣгать тучи и всѣ звѣри и птицы начали выказывать безпокойство, — вѣрный признакъ, что въ природѣ подготовлялось что-то недоброе. Гэзель въ этотъ вечеръ сидѣлъ, какъ всегда, подлѣ Элленъ въ ея хижинѣ, и занятый какой-то работой не сводилъ глазъ съ молодой дѣвушки. Но вдругъ онъ вздрогнулъ, тяжелое сознаніе поразило его благородное сердце, онъ почувствовалъ, что опасно играть огнемъ, что не слѣдуетъ такъ долго смотрѣть на любимую имъ женщину. Онъ тяжело вздохнулъ, отвернулся и вышелъ изъ палатки. Пройдя нѣсколько шаговъ по берегу и протрезвившись на чистомъ воздухѣ, онъ вошелъ снова къ Элленъ, но съ ужасомъ остановился на порогѣ, увидавъ, что она, бросивъ работу, читала какое-то письмо. Итакъ, вотъ въ чемъ она черпала утѣшеніе. Онъ подозрѣвалъ это и прежде, но не видя тому явныхъ доказательствъ, чувствовалъ себя счастливымъ.

— Прощайте, сказалъ онъ, глухимъ голосомъ, не входя въ палатку.

— Прощайте, отвѣчала Элленъ нѣжно.

И еслибъ Гэзель взглянулъ на нее въ эту минуту, то увидалъ бы, что глаза ея, устремленные на письмо Артура, выражали какое то недоумѣніе, колебаніе. Но Гэзель этого не видѣлъ; онъ отвернулся и вышелъ въ самомъ мрачномъ отчаяньи. Мало но малу онъ однако успокоился, хотя и послѣ тяжелой борьбы съ самимъ собою. Почему же Элленъ не читать письмо Артура Вордло? Она была его невѣста, связанная съ нимъ узами чести и привязанности. Придя къ такому заключенію, этотъ терпѣливый, все переносящій безъ ропота человѣкъ, прилегъ на свое жесткое ложе и собирался уже заснуть, какъ вдругъ раздался громовый ударъ и страшный порывъ вѣтра поколебалъ весь островъ. За этимъ слѣдовалъ другой ударъ, третій; раздался глухой трескъ въ лѣсу, вѣтеръ неистово колыхалъ вѣковыя деревья, и вырывалъ ихъ съ корнями. Гэзель съ испугомъ бросился къ жилищу Элленъ, но когда достигъ до него съ неимовѣрными усиліями, — ибо на ногахъ держаться было невозможно, а приходилось ползти на четверенькахъ — то отъ этого жилища не оставалось и слѣда. Одно изъ деревьевъ, составлявшихъ его оплотъ, лежало на землѣ, стѣны хижины были всѣ разнесены вѣтромъ, а травяная настилка, служившая крышей, валялась разбитая на землѣ. Изъ подъ нея-то съ криками ужаса онъ вытащилъ бѣдную Элленъ.

— Не пугайтесь, промолвила она, — я нисколько не ушиблась.

Но Гэзель чувствовалъ, какъ она судорожно дрожала; взявъ ее осторожно на руки, онъ направился къ своей лодкѣ, гдѣ они могли быть, по крайней мѣрѣ, безопасны отъ вѣтра. Но достичь лодки было не легко, ему приходилось то схватываться за сосѣднее дерево, чтобъ не грохнуться съ своею дорогою ношею, то крадучись почти на четверенькахъ, пробираться между разными обломками, нанесенными на берегъ. Наконецъ, они благополучно достигли лодки, которая, находясь въ значительномъ углубленіи, какъ бы въ докѣ, не боялась напора волнъ. А вокругъ нихъ свирѣпствовала разъяренная стихія; море дико ревѣло, рѣка выходила изъ береговъ, деревья, кустарники съ трескомъ ломались со всѣхъ сторонъ, и громадные обломки кружились въ воздухѣ. Во все это время Элленъ вела себя великолѣпно. Говорить было нельзя, но она благодарила, Гэзеля за свое спасеніе гораздо краснорѣчивѣе словъ; она довѣрчиво припала головой къ его мощной груди, какъ бы ища его покровительства, руки ея не разставались съ его рукой; и при каждомъ новомъ порывѣ вѣтра, она все ближе и ближе къ нему прислонялась. Гэзель забылъ теперь и о бурѣ и объ опасности. Онъ чувствовалъ только, что близь него было существо, которое онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ, что ея длинные, распустившіеся волосы касались его лица. Сердце его было переполнено блаженствомъ, и онъ благодарилъ небо за ниспосланную бурю.

На другое утро наши герои, повидимому, помѣнялись ролями. Гэзель впалъ въ какое-то уныніе при видѣ раззореннаго жилища Элленъ и ужасныхъ слѣдовъ недавней бури. Молодая же дѣвушка старалась его утѣшить и успокоить, указывая съ улыбкой на — какъ она выражалась, — «пользу этой бури». Вопервыхъ ему не предстояло болѣе нужды лазить по деревьямъ за плодами, такъ какъ они теперь въ громадномъ количествѣ валялись но землѣ. Во-вторыхъ, берегъ былъ усѣянъ множествомъ убитыхъ бурею птицъ, черепахъ и даже тюленей, слѣдовательno, не надо было далеко ходить за провизіей.

— Неужели, при видѣ всего этого, вы не примиряетесь съ потерею моего жилища? сказала Элленъ. — Наконецъ, развѣ мало для васъ утѣшенія, что мы остались цѣлы и невредимы!

— Правда, отвѣчалъ Гэзель; — но меня страшитъ мысль, что ваше здоровье пострадаетъ отъ жизни на открытомъ воздухѣ, въ такую погоду. Какъ жестоко, что это случилось именно теперь, когда вы начинали поправляться.

— О! нѣтъ, прошедшая ночь мнѣ сдѣлала много добра. Намъ, женщинамъ, сильное ощущеніе иногда полезно, конечно не часто. Меня всю перевернуло отъ испуга, и я чувствую себя, какъ бы новымъ человѣкомъ и физически и нравственно. Конечно, мнѣ жаль, что буря уничтожила мою хижину, потому что она вамъ стоила столькихъ трудовъ; но собственно для меня, мнѣ право все равно. Найдите мнѣ какой нибудь уголокъ, гдѣ бы я могла спокойно проводить ночь, а цѣлый день я намѣрена быть на ногахъ и помогать вамъ во всемъ, работая какъ пчела.

Эти милыя, добродушныя слова Элленъ, однако, не могли разубѣдить Гэзеля насчетъ безвыходности теперешняго ихъ положенія. Необходимо было во что бы-то ни стало найти Элленъ новое жилище: правда, онъ уступилъ ей лодку, а самъ перебрался на берегъ, но лодка, не имѣя крыши, не представляла удобнаго и здороваго жилища. Послѣ долгихъ размышленій, онъ, наконецъ, рѣшился устроить для Элленъ помѣщеніе въ пещерѣ, на другомъ берегу бухты. Пещера эта была широкая, удобная, безопасная, но поверху ея протекалъ ручеекъ и, такимъ образомъ, наполнялъ сыростью всю пещеру. Однакоже Элленъ къ этому неудобству отнеслась съ полнѣйшимъ хладнокровіемъ, замѣтивъ, что оно представляетъ даже неоцѣненную выгоду: у нея въ комнатѣ будетъ душъ. Гэзель же былъ другого мнѣнія; ни мало не унывая, онъ взлѣзъ на утесъ и вскорѣ отыскалъ источникъ ручья. Тутъ ему пришла въ голову счастливая мысль отвести ручей, прорывъ ему другое русло, и, въ тоже время, воспользоваться отверзтіемъ въ сводѣ пещеры для устройства трубы и печи. Все это онъ исполнилъ въ нѣсколько дней съ замѣчательнымъ искуствомъ и терпѣніемъ. Сложивъ печь изъ давно уже приготовленныхъ кирпичей и подогнавъ ее къ естественной каменной трубѣ, онъ сталъ усердно топить до тѣхъ поръ, пока пещера совершенно просохла. Тогда онъ перетащилъ туда всѣ вещи Элленъ и пригласилъ ее самую перейти въ новое жилище. Но тутъ Элленъ съ лукавой улыбкой объявила, что она не пойдетъ пѣшкомъ, а для такого торжественнаго случая желаетъ ѣхать въ лодкѣ. Гэзель тотчасъ исполнилъ ея желаніе и, воспользовавшись первымъ приливомъ, перевезъ ее черезъ бухту. Возвращаться назадъ ему не хотѣлось, къ тому же на этомъ берегу теперь сосредоточивалась вся его работа. Поэтому, съ помощью Элленъ, онъ втащилъ лодку на берегъ, и, такимъ образомъ, они снова стали близкіе сосѣди.

Съ этого времени дни ихъ потекли мирно и однообразно въ неусыпныхъ трудахъ днемъ и дружескихъ разговорахъ вечеромъ. Гэзель устроилъ передъ самымъ входомъ въ пещеру нѣчто въ родѣ террасы съ сѣткой, покрытой листьями, вмѣсто крыши; тутъ они обѣдали и сиживали по вечерамъ, любуясь на море. Потомъ изъ сала убитыхъ тюленей, найденныхъ на берегу послѣ бури, онъ вытопилъ большое количество масла, благодаря которому пещера была постоянно освѣщена; изъ того же сала онъ приготовилъ мыло къ величайшему удовольствію Элленъ; наконецъ, тюленью кожу онъ обдѣлалъ для платья, изъ шкуры нарѣзалъ подошвы для обуви, изъ пузыря приготовилъ пергаментъ, а изъ внутренностей струны и бичевки; мясо же онъ посолилъ и зарылъ въ глину. Что же касается до Элленъ, то она занималась стряпней, мытьемъ бѣлья и шитьемъ: себѣ она сшила тюленью куртку, а Гэзелю шапку. Она ходила въ лѣсъ за провизіей и, благодаря этимъ постояннымъ прогулкамъ, пріобрѣтала не только пищу, но и здоровье. Вставали они съ разсвѣтомъ и работали до захода солнца, потомъ часа два Элленъ занималась женскимъ рукодѣльемъ, а Гэзель сидѣлъ подлѣ нея и разсказывалъ ей все, что онъ читалъ когда либо, самъ удивляясь своей памяти. Поздно сидѣть онъ ей никакъ не позволялъ, и она съ улыбкой ему повиновалась. Дѣйствительно, Гэзель сильно заботился объ ея здоровьѣ, и заботы его, какъ мы уже сказали, принесли плодъ сторицею. Видя, что ея здоровье поправляется съ удивительною быстротою, такъ что всякая мысль о чахоткѣ дѣлается нелѣпостью, Гэзель, однако, старался всѣми силами поддержать эту благодатную перемѣну. Элленъ цѣлый день была на воздухѣ, руки и ноги ея были въ постоянномъ движеніи, потому и пища ей требовалась питательная. Но гдѣ было взять мяса? Наконецъ Гэзель съ большимъ трудомъ отыскалъ на берегу мѣсто, гдѣ черепахи, выходя изъ воды, зарывали свои яйца въ пескѣ. Этими-то яйцами онъ сталъ теперь кормить Элленъ три раза въ день и, благодаря этому, какъ онъ называлъ черепашьему леченію, здоровье, силы и бодрость Элленъ вскорѣ сдѣлались просто изумительными.

Этотъ поразительный результатъ былъ достигнутъ въ четыре мѣсяца мирной жизни на пустынномъ островѣ. Но во всѣ эти четыре мѣсяца, какъ не ломалъ себѣ головы Гэзель для разрѣшенія великой задачи, заданной ему Элленъ, но все никакъ не могъ придумать средства къ спасенію съ этого, заброшеннаго посреди океана, невѣдомаго уголка земли. Онъ только старательно поддерживалъ выставленные сигналы и знаки, а также написалъ на самыхъ выдающихся мѣстахъ скалъ гигантскими буквами: «Англичанка здѣсь выброшена волнами. Спѣшите къ ней на помощь». А немного подалѣе прибавилъ: «Берегитесь рифовъ». Но всѣ эти предосторожности были тщетны, на горизонтѣ не появлялся во все это время ни малѣйшій парусъ, такъ что Гэзель, наконецъ, уже смотрѣлъ на море и поправлялъ свои знаки только для очистки совѣсти, не питая ни малѣйшей тѣни надежды.

Однажды, дѣлая подобный обычный обходъ, и удостовѣряй, что всѣ знаки были на мѣстахъ, Гэзель уже хотѣлъ вернуться домой, не бросивъ даже и взгляда на горизонтъ, какъ вдругъ подъ утесомъ, на которомъ онъ стоялъ, увидѣлъ въ какихъ нибудь восьми миляхъ отъ острова, — корабль на всѣхъ парусахъ. Не смотря на попутный вѣтеръ, онъ двигался медленно, вѣроятно отъ большого груза. Гэзель вздрогнулъ и бросился къ Элленъ съ радостной вѣстью, но на дорогѣ сердце его замерло, при мысли, что этотъ вожделѣнный корабль разъединитъ ихъ на вѣки. Однако, какъ честный человѣкъ, онъ поборолъ это минутное эгоистическое чувство, и, прибѣжавъ къ пещерѣ, воскликнулъ съ торжествомъ: — Радостныя вѣсти! великія вѣсти! корабль въ виду, вы спасены!

— Корабль! воскликнула Элленъ, едва переводя духъ отъ волненія; — гдѣ? гдѣ?

— У самого острова. Теперь его скрываютъ утесы, но черезъ полчаса онъ броситъ якорь. Слава Богу! приготовьте все для отъѣзда. Ура! это нашъ послѣдній день на острову!

Эти слова были произнесены громко, мужественно, но лицо его было блѣдно, глаза опущены; Элленъ видѣла это, и хотя стала дѣятельно приготовляться къ отъѣзду, но слезы выступили на ея глазахъ. Они оба пришли теперь въ такое волненіе, что бѣгали съ мѣста на мѣсто, какъ безумные, то хватаясь за вещи, то бросая ихъ. Наконецъ, не видя долго корабля, они поспѣшили на берегъ, и тамъ, почти подъ самымъ утесомъ, на которомъ стояли, они увидѣли корабль, медленно огибающій берегъ въ самомъ близкомъ отъ него разстояніи.

— Что они съ ума сошли! — воскликнулъ Гезель; — какъ можно идти такъ близко къ берегу. Ага! они увидали мои сигналы и предостереженія!

Дѣйствительно, корабль вдругъ, какъ бы опомнясь, повернулъ кормой къ утесамъ и, отойдя на нѣкоторое пространство, снова пошелъ вдоль берега. Чтобъ лучше слѣдить за нимъ и, если надо, подать сигналъ, Гэзель поспѣшилъ съ Элленъ на Телеграфный мысъ. Оттуда корабль былъ видѣнъ, какъ на ладони; его движенія теперь стали совершенно непонятны: словно онъ самъ, или его капитанъ былъ пьянъ; онъ шелъ то въ одну сторону, то въ другую, то впередъ, то назадъ. Наконецъ корабль поравнялся со входомъ въ заливъ, въ какихъ нибудь четырехъ миляхъ отъ земли. Тутъ слѣдовало бросать якорь; и Гэзель, не имѣя возможности, по случаю отлива, выйти въ лодкѣ въ море, сталъ дѣлать всевозможные сигналы: махалъ руками и шляпой, но корабль не обращалъ на него никакого вниманія, и вдругъ принялъ опредѣленный путь, прямо въ открытый океанъ. Такъ прошелъ онъ еще мили двѣ, и тогда стало ясно, что онъ рѣшился не заходить на островъ. Тщетно несчастные подавали сигналы, кричали, махали. На кораблѣ должны были видѣть ихъ, слышать ихъ крики, но спасенные по ихъ милости отъ рифовъ, они теперь безсовѣстно бросали своихъ спасителей.

Гэзель и Элленъ взглянули тогда другъ на друга съ отчаяніемъ и огласили воздухъ дикими криками. Все было кончено. Они опустились на землю, все еще не сводя глазъ съ удаляющагося корабля и вдругъ, какъ бы по одному побужденію, протянули другъ другу руки. Они теперь составляли другъ для друга весь міръ, ибо въ эту минуту міръ хладнокровно бросилъ ихъ посреди океана.

— Успокойтесь, другъ мой, сказала Элленъ съ рѣдкимъ терпѣніемъ. — О! папа, папа! воскликнула она, черезъ мгновеніе, и, закрывъ лицо руками, судорожно зарыдала.

— Пускай Богъ, сотворившій землю и воду, будетъ судьей между нами и этими негодяями! воскликнулъ Гэзель, съ неописанной злобой.

— Будьте терпѣливы, промолвила Элленъ, всхлипывая.

— Нѣтъ, я но хочу быть терпѣливымъ! прогремѣлъ Гэзель. Боже праведный! воздай злодѣямъ за каждую ея слезу.

Вдругъ онъ вскочилъ и снова устремилъ свой взглядъ на коварный корабль. Въ глазахъ его блеснула какая-то горькая, злорадная улыбка.

— Ага, по дѣломъ! воскликнулъ онъ, — не плачьте, моя дорогая. Наша взяла! Что они слѣпы или пьяны? или болваны? Никого не видно на палубѣ! Господи! прости меня… корабль набѣжалъ на рифъ.

Элленъ подняла голову; дѣйствительно корабль лежалъ на боку, набѣжавъ на подводный рифъ.

Въ тоже мгновеніе вся злоба Гэзеля изчезла, онъ бросился на берегъ и думалъ только о томъ, какъ бы спасти несчастныхъ, погибавшихъ на кораблѣ. Но не смотря на всѣ его неимовѣрныя усилія, онъ не могъ стащить лодку съ берега ранѣе отлива, который наступилъ только черезъ часъ. Тогда онъ прыгнулъ въ лодку, поднялъ парусъ и отчалилъ отъ берега. Элленъ, съ блестящими отъ волненія глазами, просила взять и ее.

— Какъ! но корабль быть можетъ чумной! воскликнулъ Гэзель; — никогда. Къ тому же вѣтеръ сильный и вы могли бы простудиться. Нѣтъ, молитесь лучше за несчастныхъ, молитесь за меня; я согрѣшилъ передъ Богомъ, пожелавъ имъ гибели.

Съ этими словами, онъ сталъ быстро удаляться. Элленъ долго слѣдила за нимъ, съ нѣжнымъ чувствомъ восторга. Какъ онъ былъ добръ и отваженъ! а когда дѣло шло о ней, то онъ также умѣлъ приходить въ ярость. Странно, это послѣднее качество не уменьшило ея восторженнаго уваженія къ нему. Вскорѣ лодка изчезла въ синевѣ океана, и только виднѣлся вдали ея бѣлѣющій парусъ. Элленъ вернулась домой, развела большой костеръ и занялась приготовленіемъ пищи для несчастныхъ, которыхъ Гэзель долженъ былъ скоро привезти. Однако время шло, а Гэзель не возвращался. Около полуночи поднялась сильная буря, море заволновалось и загрохотало; Элленъ начала сильно безпокоиться. Такъ прошла ночь. Когда разсвѣло, то мелкій дождь, какъ бы дымкой, закрывалъ все море, и Элленъ, терзаемая мрачными предчувствіями, бросилась на колѣни на берегу и пламенно молила Бога о сохраненіи драгоцѣнной для нея жизни. Вскорѣ ея предчувствія стали подтверждаться; море начало выбрасывать на берегъ такія вещи, какія ни разу не заносились на ихъ островъ; тутъ были мачты, доски, боченки, однимъ словомъ, всевозможные обломки корабля. Она почувствовала страшное стѣсненіе въ груди; но все это было еще ничто въ сравненіи съ тѣмъ ужасомъ, который наполнилъ ея душу, когда она вдругъ увидѣла на хребтѣ бушующаго вала опрокинутую лодку.

Сердце молодой дѣвушки дрогнуло, глаза ея въ неописанномъ страхѣ устремились на этотъ страшный предметъ. Лодка приближалась все ближе и ближе, наконецъ грозный валъ выбросилъ ее на берегъ килемъ вверхъ — она была пустая.

ГЛАВА XXI.

Элленъ огласила воздухъ крикомъ отчаянья, ноги ея подкосились, и она упала бы въ обморокъ, еслибъ вѣтеръ и брызги волнъ не заставили ее опомниться. Потомъ она пришла въ неописанное волненіе, бѣгала взадъ и впередъ по берегу, какъ собака, потерявшая своего хозяина, ломала себѣ руки, десятки разъ возвращалась къ лодкѣ и никакъ не могла отъ нея оторваться. Наконецъ, она немного опомнилась и первыя ея мысли были не о себѣ, а о немъ. О! зачѣмъ она не вмѣстѣ съ нимъ! зачѣмъ она не умерла вмѣсто него! Еслибъ она только могла усладить его послѣднюю минуту, сказать ему хоть одно слово, передъ его смертію!

Но нѣтъ! ея бѣдный герой умеръ, стараясь спасти жизнь другихъ, умеръ, думая, что она также холодна и безжалостна, какъ тѣ волны, которыя ею погубили. Но живой или мертвый онъ былъ для нея все въ эту минуту, и она молила уже волны только принесть дорогой для нея трупъ, чтобъ она могла, по крайней мѣрѣ, излить надъ нимъ все свое горе. Но безжалостное море отказывало ей и въ этомъ мрачномъ утѣшеніи, и выбрасывало лишь по прежнему обломки за обломками погибшаго корабля. Тогда она впервые залилась горючими слезами. Долго рыдала она и, какъ всегда въ страшномъ горѣ, слезы принесли ей облегченіе. Какая-то тѣнь надежды блеснула въ ея умѣ и она стала придумывать тѣ случайности, которыя могли прибить къ берегу пустую лодку, а вмѣстѣ съ тѣмъ спасти Гэзеля. Посреди этихъ размышленій она вдругъ вскочила и глаза ея засверкали энергіей. — «Что бы онъ сдѣлалъ на моемъ мѣстѣ? сказала она себѣ; — развѣ онъ сталъ бы сидѣть сложа руки?» При этой мысли, силы въ ней вдругъ возродились, и она твердо рѣшила сдѣлать все возможное, и даже невозможное, для отысканія Гэзеля. Но гдѣ его искать? Прежде всего слѣдовало осмотрѣть длинный рифъ, тянувшійся въ нѣсколькихъ миляхъ отъ острова, за которымъ скрылся Гэзель, когда она въ послѣдній разъ его видѣла. Но чтобъ достичь туда, надо было управлять лодкою, а не было ни мачты, ни паруса, ни веселъ; наконецъ молодая дѣвушка не была въ силахъ даже столкнуть лодку, глубоко врѣзавшуюся въ песокъ своимъ килемъ. Элленъ не унывала; она цѣлый день трудилась, собирала все, что ей только казалось пригоднымъ, припоминала малѣйшія слова Гэзеля, которыя могли ей помочь выйти изъ настоящаго критическаго положенія. Нѣсколько разъ она выходила на лодкѣ въ море и опять возвращалась, то не доставало одного, то другого. Такъ прошли почти сутки; наконецъ, пересиливъ всѣ трудности, устроивъ нѣчто въ родѣ паруса изъ багра и куска парусины, а также захвативъ маленькое весло, которое Гэзель нарочно сдѣлалъ для нея, но не успѣлъ еще окончить, она смѣло пустилась въ путь.

Пройдя нѣсколько миль, большую часть на веслахъ, Элленъ наконецъ пристала къ длинному рифу, который она полагала необходимымъ изслѣдовать прежде всего. Привязавъ лодку, она вышла на рифъ, оказавшійся кораловымъ архипелагомъ, и съ какимъ-то нетерпѣливымъ ожиданіемъ стала бѣгать взадъ и впередъ. Но никого и ничего не было видно. Она стала кричать изо всѣхъ силъ, но въ отвѣтъ ей не слышалось ни малѣйшаго звука. Послѣ минутнаго колебанія, она терпѣливо принялась осматривать каждой уголокъ этого рифа. Въ два часа она изслѣдовала пол-острова и на восточной сторонѣ его нашла слѣды погибшаго корабля, именно деревянную женскую фигуру съ киля, обломки мачтъ, нѣсколько ящиковъ и бочеи ковъ. Видя это, она опустилась на землю и снова предалась отчаянью. Такъ прошло нѣсколько времени, какъ вдругъ она почувствовала, что до ея руки прикоснулось что-то холодное. Она съ ужасомъ отскочила. Передъ ней стояла собака, исхудалая, изнуренная, но все же махая хвостомъ въ знакъ привѣтствія. Черезъ минуту собака повернулась и тихо, медленно удалилась, какъ бы довольная тѣмъ, что исполнила свою обязанность. Элленъ была такъ поражена этимъ неожиданнымъ появленіемъ, что вся задрожала отъ испуга и отъ возродившейся надежды. «Если собака спасена, подумала она, то неуягели милосердный Богъ не пожалѣетъ человѣка, не спасетъ моего ангела?» И она съ новыми силами принялась за поиски. Обойдя вокругъ всего рифа, она вернулась снова къ лодкѣ; ей теперь оставалось только обозрѣть самое незначительное пространство, гдѣ она надѣялась, во всякомъ случаѣ, найти собаку, которую рѣшилась взять съ собой, въ память того, кто такъ любилъ животныхъ.

И такъ, со слезами на глазахъ, она отправилась на сѣверную оконечность рифа, и тамъ увидѣла собаку спокойно сидѣвшую на пескѣ. Она позвала ее, но собака не тронулась. Элленъ подошла и увидѣла причину, по которой животное не обратило на нее вниманія. Собака сторожила. Подлѣ нея лежалъ человѣкъ, почти весь покрытый морскими растеніями; только ноги и блѣдное лицо виднѣлось изъ подъ нихъ. Это былъ онъ. Въ одно мгновеніе она была подлѣ него. Живъ-ли онъ? Или уже умеръ? Онъ еще живъ. Глаза его закрыты, но онъ дышетъ, онъ просто крѣпко спитъ. Она стала его ласкать, потомъ прижала его руки къ своей груди, слезы радости потекли по ея щекамъ и она лепетала какія-то невнятныя слова. Тутъ онъ проснулся и съ изумленіемъ посмотрѣлъ на нее. Когда же онъ созналъ, что это была она, дикій крикъ радости вырвался изъ его груди, онъ самъ зарыдалъ и сталъ пламенно цѣловать ея руки. Несчастный, онъ уже считалъ себя совершенно погибшимъ, теперь же онъ былъ спасенъ и спасенъ ею. Они долго не могли промолвить ни слова; наконецъ Гэзель первый опомнился и, съ трудомъ вставъ, повелъ Элленъ къ лодкѣ. Она теперь, какъ бы мгновенно, потеряла все свое мужество и стала нѣжной и любящей женщиной.

— Дайте мнѣ чувствовать, что вы подлѣ меня, промолвила она, крѣпко повиснувъ на его рукѣ.

Посадивъ ее въ лодку, Гэзель вернулся на берегъ и притащилъ боченки и ящики, замѣченные еще прежде молодою дѣвушкою. Нагрузивъ, такимъ образомъ, лодку, онъ взялъ съ собою собаку и значительное количество большихъ раковинъ почти съ тарелку.

— Что это! воскликнула Элленъ съ изумленіемъ; — вы только что спаслись изъ когтей смерти, а уже думаете о раковинахъ и прочихъ вещахъ.

— Не судите, пока, не увидите, что я изъ нихъ сдѣлаю, сказалъ Гэзель; — онѣ не простыя, а жемчужныя. Я собралъ ихъ для васъ, хотя мало надѣялся увидѣть васъ на землѣ.

Эти слова были сказаны не кстати. Женское сердце оцѣнило поступокъ, казавшійся Гэзелю столь простымъ и естественнымъ. Элленъ почувствовала, что у нея сперлось дыханіе, она старалась засмѣяться, вмѣсто того, чтобъ заплакать, но смѣхъ и рыданія раздались вмѣстѣ. Съ него сдѣлалась жестокая истерика, явное доказательство, какъ сильно была потрясена вся ея натура. Гэзель испугался и всѣми силами старался успокоить ее. Но тщетно; припадокъ взялъ свое. Когда же она немного оправилась, онъ поднялъ парусъ и поспѣшилъ домой. Тамъ, пока она стряпала ему кушанье и сушила его платье, онъ разсказалъ ей свои приключенія.

— Корабль датскій, началъ онъ; — я полагаю, онъ выдержалъ сильную бурю, такъ какъ былъ полонъ водой. Экипажъ его бросилъ, оставя, на немъ только одну собаку. Подъѣхавъ къ нему, я привязалъ свою лодку на веревкѣ, къ его борту, и, съ помощью своей мачты и весла, скатилъ на рифъ боченокъ съ ромомъ, бочку солонины и нѣсколько ящиковъ съ крупою и мукой, найденные мною въ трюмѣ. Но пока я этимъ занимался, сильный порывъ вѣтра оторвалъ веревку и унесъ лодку въ море. Буря усиливалась и грозные валы все болѣе и болѣе ломали корабль; тогда я кое-какъ перебрался на рифъ и тамъ уже приготовился умирать, ибо не было никакой возможности къ спасенію. Не думалъ я увидѣть васъ на землѣ, тѣмъ менѣе могъ надѣяться, что вы въ состояніи будете меня спасти.

— Пощадите меня, промолвила Элленъ, вполголоса.

— Какъ! я не могу благодарить васъ даже за спасеніе жизни?

— Нѣтъ, мы еще далеко не поквитались въ своихъ счетахъ.

— Плохой же вы математикъ. Я удивляюсь только тому, что вы не браните меня за все безпокойство, которое я вамъ причинилъ.

— Я слишкомъ счастлива, что вижу васъ здѣсь, передъ собою, и могу ли я въ такое время браниться? Но все же, умоляю васъ, бросьте море навсегда и не имѣйте съ нимъ никакого дѣла. Довольно уже мы пострадали отъ этого чудовища.

Она сказала это слабымъ, умоляющимъ голосомъ, и Гэзель видя, что она совершенно изнемогала отъ усталости, оставилъ ее отдыхать, и ушелъ на ночь на свою лодку, бросивъ на дѣвушку взглядъ, полный любви. Элленъ же не смѣла въ эту минуту взглянуть на него, сердце ея было сильно переполнено нѣжными чувствами къ дорогому другу, котораго жизнь она только-что спасла.

На друдой день въ Элленъ снова произошла та странная перемѣна, которая уже прежде такъ непріятно поражала Гэзеля. Она стала обходиться съ нимъ то холодно, сдержанно, то черезъ чуръ учтиво и любезно. Только по временамъ ея чудные глаза обращались къ нему съ мольбой, какъ бы прося прощенья. Гэзель отвѣчалъ ей взглядомъ, полнымъ любви, а Элленъ опускала глаза въ землю, и послѣ этого становилась еще сдержаннѣе, еще холоднѣе.

— Это капризъ, подумалъ Гэзель, теряя, наконецъ, терпѣнье — злой капризъ!

Но читательницы, конечно, объяснятъ странное поведеніе Элленъ совершенно иначе. Впрочемъ, какъ бы то ни было, это продолжалось не долго. Сутки, проведенные Гэзелемъ на рифѣ, не обошлись ему даромъ, боль въ спинѣ и въ суставахъ все увеличивалась и не смотря на всѣ его старанія побороть злой недугъ, онъ, наконецъ, долженъ былъ признать себя побѣжденнымъ. На третій день послѣ этого событія, украшая пещеру Элленъ жемчужными раковинами, привезенными ими съ рифа, онъ почувствовалъ такую сильную боль во всѣхъ членахъ, и такой ознобъ, что принужденъ былъ бросить работу и признаться Элленъ, что онъ серьезно болѣнъ. Она не промолвила ни слова, только сильно поблѣднѣла и съ нѣжнымъ вниманіемъ стала ухаживать за Гэзелемъ. Она развела огонь подлѣ него, согрѣла воды, и какъ онъ съ трудомъ могъ поворачиваться со стороны на сторону, она пособляла ему и всячески старалась облегчить его страданія. Гезель не могъ не подумать, что гораздо лучше было страдать и видѣть ее передъ собой такой нѣжной, такой доброй, чѣмъ быть здоровымъ и терпѣть ея холодность и капризы. Къ вечеру, онъ почувствовалъ себя лучше и удалился спать на лодку, но Элленъ долго не могла сомкнуть глазъ отъ безпокойства. Ночью она нѣсколько разъ просыпалась и со страхомъ прислушивалась, не зоветъ ли ее Гэзель; наконецъ къ утру она услышала какіе-то странные звуки. Она бросилась на берегъ и увидѣла, что Гэзель метался въ сильнѣйшемъ жару и бредилъ вслухъ. Она подошла къ нему, и положивъ руку на лобъ, старалась нѣжными словами привести его въ память. Но все было тщетно; онъ кричалъ изо всей силы, какъ бы разговаривая съ какомъ-то невѣдомымъ собесѣдникомъ. Объ чемъ только онъ не говорилъ. И о ложныхъ обвиненіяхъ, и о царицѣ-волшебницѣ, и о садовникѣ, и о капризахъ какой-то красавицы, и о средствахъ разрѣшить великую задачу подать о себѣ вѣсть съ необитаемаго острова черезъ необозримый океанъ. «Ахъ! я дуракъ, говорилъ онъ, съ ужасной энергіей; — я ее люблю, а не могу рѣшить задачу, которую она мнѣ задала. Нѣтъ, все это вздоръ! Я сдѣлаю воздушный змѣй въ 100 футовъ ширины и спущу его на веревкѣ въ пять миль длины, я натру его фосфоромъ и спущу его въ первую бурю. Или, нѣтъ, я лучше остановлю источникъ нефти, пробуравлю близь него отверзтіе, наполню газомъ пятьдесятъ воздушныхъ шаровъ, напишу на нихъ широту и долготу острова и пущу ихъ по всему міру, такъ что всѣ люди сюда соберутся. Задача рѣшена. Да, рѣшена, но я погибъ. Она меня тогда покинетъ; она обо мнѣ не думаетъ. Сердце ея въ Англіи».

Потомъ онъ долго бормоталъ что-то невнятное, и, наконецъ, къ величайшему изумленію и ужасу Элленъ, громко воскликнулъ: она говоритъ, что ненавидитъ гадовъ, а выходитъ замужъ за Артура Вордло!

Произнеся эти слова, онъ застоналъ и вскорѣ крѣпко заснулъ.

Солнце уже было высоко, а онъ все еще спалъ. Элленъ сидѣла подлѣ, устремивъ на него взоры, полные нѣжности. Когда же онъ проснулся, то она съ живымъ сочувствіемъ объявила ему, что она его сидѣлка, что онъ не смѣетъ вставать, что она все, что нужно ему, достанетъ и приготовитъ. Гэзель, однако, хотѣлъ встать, но силы ему измѣнили, и онъ долженъ былъ сознаться, wo у него открылась лихорадка. На всѣ просьбы Элленъ, чтобъ онъ поѣлъ чего нибудь, онъ отвѣчалъ отказомъ, но просилъ сварить ему чай изъ коры дикаго лимоннаго дерева и кассіи. Благодаря этому настою, приправленному ромомъ, имъ удалось остановить лихорадку отъ дальнѣйшаго развитія. Все же страданія его были довольно сильныя, и Элленъ часто, тихо подкравшись, слышала, какъ онъ тяжело стоналъ, не подозрѣвая ея присутствія; но какъ только слышалъ ея шаги, онъ немедленно принималъ веселый видъ и старался скрыть свои мученія. Она все это видѣла и сердце ея было полно самого нѣжнаго сожалѣнія. Съ какою радостью она согласилась бы принять на себя его страданія, и чего бы она не дала, даже полжизни, за самое малѣйшее облегченіе его болѣзни.

Но страданія, какъ и все на свѣтѣ, перемежаются; въ болѣзни Гэзеля случался благопріятный переворотъ; въ эти блаженныя минуты отдыха онъ устремлялъ всѣ свои мысли на разрѣшеніе великой задачи. Но та, которая задала ему эту задачу, теперь далеко не поощряла его рвеніе, а напротивъ уговаривала не слишкомъ напрягать умъ и, главное, беречь свое здоровье.

— Будьте терпѣливы, говорила она; — преклоните свою гордость передъ судьбой и не стремитесь къ тому, что выше человѣческихъ силъ. Намъ здѣсь суждено остаться на вѣки, если не зайдетъ сюда случайно какой нибудь корабль. Я перестала унывать и отчаиваться, неужели теперь пришла ваша очередь. Бросьте всякую мысль объ этой задачѣ, или пускай она пріютится въ какомъ нибудь отдаленномъ уголкѣ вашего ума; и вы увидите, что въ ту минуту, когда вы всего менѣе будете этого ожидать, задача вдругъ разрѣшится.

Гэзель подчинился чарующему вліянію молодой дѣвушки, но мысль о разрѣшеніи задачи слишкомъ глубоко засѣла въ его умѣ, чтобы онъ согласился съ нею совершенно разстаться. Онъ продолжалъ думать, но его думы приняли нѣсколько иной оборотъ. Онъ теперь пришелъ къ тому заключенію, что прежде, чѣмъ изобрѣсти способъ повѣстить міру о томъ, гдѣ они находились, надо было опредѣлить гдѣ же именно они находятся. Для этого необходимо было опредѣлить градусы долготы и широты, подъ которыми лежалъ Гостепріимный островъ. Но какъ это сдѣлать безъ всякихъ инструментовъ? Послѣ долгихъ размышленій и попытокъ, ему, наконецъ, удалось опредѣлить долготу острова съ помощью мачты, которая, при различномъ положеніи солнца, бросала и различную тѣнь на песчанный берегъ, и часовъ Элленъ, всегда аккуратно ихъ заводившей, не смотря на всѣ несчастія и ужасы. Такимъ образомъ опредѣливъ, что въ то время, когда на островѣ былъ полдень, въ Сиднеѣ было 8 ч. и 49 м. (часы Элленъ были поставлены по Сиднейскому времени), Гэзель уже безъ большаго труда разсчиталъ, что Гостепріимный островъ находился подъ 103° 30' восточной долготы. Теперь очередь была за опредѣленіемъ широты; но сдѣлать это было гораздо труднѣе. «Мнѣ надо отгадать широту, говорилъ онъ, — съ помощью различныхъ комбинацій. Во-первыхъ мнѣ поможетъ измѣненіе въ долготѣ дня, потомъ мнѣ надо будетъ постараться разсчитать паралаксъ солнца, наконецъ въ этомъ случаѣ можетъ помочь знаніе ботаники: извѣстно, что нѣкоторыя пряныя растенія не растутъ внѣ тропиковъ». Принявъ все это въ соображеніе и сдѣлавъ многочисленныя, трудныя вычисленія онъ, наконецъ, опредѣлилъ, насколько было возможно, безъ инструментовъ, что южная широта острова находилась между 33 и 26 паралелями. Конечно, это открытіе было очень важно само по себѣ, но въ настоящемъ случаѣ оно ни къ чему не вело. Въ нѣкоторыхъ задачахъ первый шагъ ведетъ ко второму и т. д. Но настоящая задача распадалась на двѣ совершенно независящія другъ отъ друга, первую, — т. е. гдѣ находился островъ, — Гэзель кое-какъ разрѣшилъ, но теперь оставалась другая, болѣе трудная, почти невозможная — дать знать о себѣ внѣшнему міру.

Такъ прошло нѣсколько времени, и какъ Гэзель ни ломалъ себѣ голову, но ничего не могъ придумать. Наконецъ, въ одно прекрасное утро, когда Элленъ стряпала въ своей пещерѣ, она вдругъ услышала, что ея больной, еще непокидавшій лодки, оглашаетъ воздухъ дикими криками. Она бросилась на берегъ.

— Еврика! еврика! восклицалъ Гэзель, крича, какъ сумасшедшій, и размахивая руками на подобіе вѣтряной мельницы.

— Успокойтесь, успокойтесь, произнесла Элленъ поспѣшно, боясь, чтобъ ему не повредило волненіе.

— Вѣнчайте меня лаврами, продолжалъ онъ, тѣмъ же восторженнымъ тономъ; — я разрѣшилъ задачу.

— Только-то, не изъ чего волноваться, хладнокровно произнесла Элленъ и всячески старалась успокоить Гэзеля.

Но ея усилія были тщетны; онъ все болѣе и болѣе волновался и теперь сталъ требовать, чтобы она ему помогла немедленно привести въ исполненіе его геніальную идею. Видя, что отказомъ она только болѣе разстроитъ больного, Элленъ поспѣшила исполнить всѣ его желанія, съ поспѣшностью принесла ему всѣ тѣ странные предметы, которые онъ потребовалъ, именно: два куска пергамента, бичевки, ржавый обручъ, выброшенный моремъ, и охабку тростнику, но, повинуясь Гэзелю, Элленъ не могла удержаться отъ чувства страха и сожалѣнія и ей вошла въ голову страшная мысль — не сходитъ ли онъ съ ума. Эта мысль утвердилась еще болѣе, при видѣ употребленія, какое Гэзель сдѣлалъ изъ этихъ разнородныхъ матеріаловъ. Изъ пергамента онъ нарѣзалъ нѣсколько маленькихъ и нѣсколько большихъ кусковъ: на первыхъ онъ написалъ: «Англичанка выброшена на островъ, посреди океана, подъ 103° 30' В. Д. и между 33 и 26 паралелями Ю. III. Спѣшите на помощь!» вторые онъ сложилъ мѣшечкомъ и, вложивъ въ него эти записки, туго связалъ длинной бичевкой. Потомъ онъ, съ помощью Элленъ, укрѣпилъ вокругъ обруча нѣсколько рядовъ камышей, расположивъ ихъ, какъ можно неправильнѣе, такъ, чтобы издали обручъ казался массой тростника. Работая безъ устали, Элленъ, отъ времени до времени, бросала на Гэзеля взгляды, полные сожалѣнія и испуга: этотъ обручъ казался ей однимъ изъ тѣхъ фантастическихъ вѣнцовъ, которыми коронуютъ себя мнимые короли Бэдлама и Бисетра. Но ужасъ ея достигъ крайнихъ предѣловъ, когда Гэзель, послѣ непродолжительнаго восторженнаго состоянія, вдругъ впалъ въ уныніе и сталъ толковать о какихъ-то воздушныхъ вѣстникахъ, которые будутъ конечно напрягать всѣ свои силы, чтобъ уничтожить его открытіе. Это окончательно сразило бѣдною Элленъ; съ смѣшной поспѣшностью, она прекратила этотъ разговоръ и, впродолженіе остального дня, искусно избѣгала страшнаго для нея предмета. Однако сильное волненіе принесло большую пользу больному; силы его вдругъ возвратились, и онъ сталъ почти здоровъ. Гэзель впервые сошелъ съ лодки; отправился въ пещеру, ходилъ взадъ и впередъ, много говорилъ, разсказывалъ, плѣняя, какъ всегда, Элленъ своимъ знаніемъ и необыкновенной памятью. Вообще этотъ вечеръ былъ однимъ изъ самыхъ пріятныхъ, проведенныхъ молодою дѣвушкою на островѣ; а когда Гэзель возвращался къ себѣ на лодку, она поднесла ему плодъ своихъ долгихъ трудовъ: великолѣпный пледъ изъ хлопка, найденнаго и обдѣланнаго ею по секрету отъ него. Онъ съ жаромъ поблагодарилъ ее и удалился съ радостью въ сердцѣ.

Около полуночи Элленъ проснулась и, тревожимая безпокойствомъ, пошла взглянуть на своего больнаго, что она часто дѣлала безъ его вѣдома. Онъ спокойно спалъ, завернутый въ ея подарокъ. Долго смотрѣла она на него и глаза ея, сіявшіе счастьемъ, были краснорѣчивѣе всякихъ словъ; потомъ застѣнчиво, нѣжно, въ качествѣ сидѣлки, она положила руку ему на лобъ. Голова была не горяча и выступила легкая испарина, вѣрный знакъ, что лихорадка, проходила, или уже совершенно прошла. Элленъ отошла нѣсколько шаговъ и, остановившись, снова устремила свои взоры на спящаго Гэзеля. Пользуясь сладостною возможностью смотрѣть на него вволю, безъ всякаго опасенія, она пожирала его глазами, полными самыхъ нѣжныхъ чувствъ. Долго смотрѣла она на него и никакъ не могла оторваться отъ дорогого ей лица.

На разсвѣтѣ Элленъ разбудилъ жалобный вой Пинто, — такъ звали собаку, которая со времени кораблекрушенія, сдѣлалась постояннымъ сотоварищемъ нашихъ героевъ. Элленъ бросилась къ лодкѣ и, къ ея ужасу и изумленію, тамъ никого не было, кромѣ Пинто, привязаннаго къ мачтѣ. Она окинула взглядомъ всю окружающую окрестность, но Гэзеля нигдѣ не было видно. Она огласила воздухъ криками ужаса.

Гдѣ же былъ Гэзель? Вставъ передъ разсвѣтомъ, онъ надѣлъ самую старую одежду, опоясался ремнемъ, и взявъ приготовленный обручъ съ тростникомъ, и нѣсколько кусковъ сырой рыбы, отправился на болото въ концѣ острова. Тамъ, какъ онъ уже давно замѣтилъ, гнѣздилось множество дикихъ утокъ; онѣ не жили тамъ постоянно, но прилетали и черезъ нѣкоторое время снова уносились въ невѣдомыя страны. Одну изъ такихъ утокъ ему удалось однажды изловить, хотя вообще онѣ не давали ему близко къ себѣ подходить; это было явнымъ признакомъ, что онѣ прилетали изъ цивилизованныхъ странъ, гдѣ боялись людей. Увидавъ эту утку, Элленъ объявила, что она была англійская; Гэзель, хотя не совершенно раздѣлялъ ея мнѣніе, но, послѣ долгихъ наблюденій надъ утками, рѣшилъ, что онѣ избрали этотъ островъ, какъ станцію въ своихъ перелетахъ, и что тотъ путь, котораго онѣ всегда держались, оставляя островъ, былъ кратчайшій до ближайшей земли. Этими-то утками онъ теперь хотѣлъ воспользоваться для разрѣшенія своей великой задачи. Въ этомъ и состояло его геніальное открытіе, сдѣланное наканунѣ. Но прежде всего надо было поймать ихъ; для этого Гэзель надѣлъ себѣ на голову обручъ съ камышами и вошелъ по поясъ въ воду, такъ что издали казался массой тростника. Долго стоялъ онъ неподвижно; солнце уже взошло и утки начали кружить вокругъ него; тогда онъ, съ сердечнымъ трепетомъ, бросилъ возлѣ себя на воду кусокъ рыбы, и черезъ мгновеніе какая-то утка посмѣлѣе другихъ стала клевать лакомый кусочекъ; Гэзель, тихо протянувъ руку, схватилъ ее за лапы и дернулъ подъ воду. Потомъ онъ медленно направился къ берегу, такъ, чтобъ не возбудить подозрѣнія и страха въ остальныхъ уткахъ и тамъ, привязавъ къ лапѣ птицы мѣшочекъ съ пергаментной запиской, онъ пустилъ ее на воздухъ. Обрадованная утка полетѣла за стаей своихъ товарищей прямо на востокъ. Гэзель все вернулся на болото, и ему удалось еще изловить и пустить по бѣлу свѣту двухъ воздушныхъ вѣстниковъ. Восторгъ и торжество его были неописанные. Онъ разрѣшилъ великую задачу, заданную ему той, которую онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ. Воздушные вѣстники разносили теперь на крыльяхъ вѣтра повсюду по водамъ и землямъ великую вѣсть, что на неизвѣстномъ островѣ подъ 103, 30 В. Д. и между 33-й и 26 паралелями Ю. Ш. томится англичанка и молитъ ради Бога добрыхъ людей поспѣшить къ ней на помощь!

ГЛАВА XXII.

Внѣ себя отъ счастья Гэзель поспѣшилъ домой, чтобъ обрадовать Элленъ вѣстью о побѣдѣ, которой должна была воспользоваться она, а не онъ. Но вмѣсто восторга она встрѣтила его упреками.

— Посмотрите на себя; вы были въ водѣ, воскликнула она; — какъ это гадко, какъ это стыдно!

— Но я рѣшилъ задачу. Я поймалъ и пустилъ по воздуху три утки, привязавъ къ нимъ записки. Онѣ теперь летятъ по океану и разносятъ вѣсть о нашемъ заточеніи на этомъ островѣ. Вѣнчайте меня лаврами!

— Скорѣе дурацкимъ колпакомъ, отвѣчала Элленъ; — вы только что оправились отъ лихорадки и полѣзли въ воду!

— Но вы не слушаете меня! воскликнулъ Гэзель; — я вамъ говорю, что я рѣшилъ задачу.

— Не я, а вы не слушаетесь здраваго смысла, спокойно произнесла Элленъ; — если вы не будете себя беречь и снова заболѣете, то развѣ меня можетъ вознаградить рѣшеніе задачи, — рѣшеніе, можетъ быть и очень остроумное, но купленное такой дорогой цѣной? Какой вы упрямый человѣкъ! Зачѣмъ вы убѣжали, не сказавъ мнѣ ни слова и заставили меня такъ долго безпокоиться о вашей участи. Но зачѣмъ я съ вами толкую, нечего попусту тратить слова съ ребенкомъ. Да, сэръ, вы ребенокъ! Дѣло въ томъ, что я слишкомъ васъ распустила. Поневолѣ потакаешь больнымъ дѣтямъ, но если они злоупотребляютъ довѣріемъ къ нимъ, то конецъ всѣмъ потачкамъ. Васъ надо ваять въ ежовыя рукавицы; ступайте сейчасъ домой, сэръ, переодѣньтесь и не смѣйте являться въ присутствіе вашей сидѣлки, которую вы такъ зло обидѣли — иначе, какъ въ сухомъ платьѣ.

И торжествующій изобрѣтатель въ минуту побѣды поникъ головою и послушно пошелъ переодѣваться. Но жестокое обращеніе Элленъ продолжалось не долго; какъ только Гэзель явился въ пещеру переодѣтый съ ногъ до головы, она съ нѣжнымъ участіемъ и восторгомъ стала распрашивать объ его геніальномъ открытіи.

— Но, сказала она, — я прошу васъ не повторять этого подвига, по крайней мѣрѣ, недѣли двѣ. Островъ не убѣжитъ, и утки прилетаютъ и улетаютъ сюда каждый день, а ваше здоровье для меня очень и очень дорого.

Гэзель покраснѣлъ отъ счастья и охотно далъ слово дѣйствовать по желанію своей милой наставницы. Но впродолженіи этихъ двухъ недѣль случилось событіе, которое всякого другого менѣе великодушнаго человѣка заставило бы бросить все дѣло. Между нимъ и Элленъ произошелъ открытый разрывъ. Возникъ онъ по ея винѣ, и продолжался по ея же. Элленъ уже давно хотѣла распросить Гэзеля о тайномъ смыслѣ тѣхъ странныхъ словъ объ Артурѣ Вордло, которыя она подслушала въ его бреду; пока онъ былъ болѣнъ, она не рѣшалась съ нимъ объ этомъ заговорить, справедливо считая такой разговоръ для него непріятнымъ. Но теперь она не могла удержать своего любопытства и, какъ истая женщина, коснулась вопроса издалека, тогда какъ единственный безопасный путь, если ужь это было необходимо, состоялъ въ прямомъ, откровенномъ объясненіи.

— Знаете вы мистера Артура Вордло? сказала она однажды совершенно спокойно, но сильно нокраснѣвъ.

Гезель вздрогнулъ и промолвилъ: «да».

— Знаете вы что нибудь о немъ?

— Да.

— Но, я увѣрена, ничего предосудительнаго?

— Если вы увѣрены, то зачѣмъ спрашиваете? Развѣ я когда нибудь упоминаю его имя?

— Да, быть можетъ, ненамѣренно.

— Нѣтъ, вы ошибаетесь. Вы, вѣроятно, о немъ постоянно думаете, а не я.

— А по вашему я должна забыть всѣхъ и все, чѣмъ я имъ обязана?

— Я отказываюсь разсуждать объ этомъ.

— Какъ вы жестоки ко мнѣ. Это развѣ честно? Вы знаете, что я дала слово и что долгъ и честь связываютъ меня съ Англіею. Между тѣмъ, я здѣсь счастлива; вы такой добрый, такой твердый, вы могли бы хоть пожалѣть меня; сердце мое разрывается, меня влечетъ и туда и сюда.

Тутъ ея голосъ прервался и слезы потекли изъ ея глазъ.

— Да, я васъ сожалѣю, сказалъ Гэзель; — я сожалѣю всякаго, кто вынужденъ упоминать о чести и долгѣ, говоря объ Артурѣ Вордло.

— Такое сожалѣніе я отвергаю и презираю! воскликнула Элленъ, горько оскорбленная; — нѣтъ я дала слово съ полнымъ сознаніемъ и человѣку достойному. Я никогда не слыхала, чтобъ онъ говорилъ дурно объ отсутствующихъ; а по моему это очень благородная черта. Отсутствующіе также какъ дѣти безпомощны и не могутъ себя защитить.

Это жестокое сравненіе поразило до глубины души Гэзеля и терзаемый ревностью онъ впервые вышелъ изъ себя и промолвилъ, что тѣ, кто разставляетъ сѣти, сами попадаются въ нихъ.

— Сѣти! кто ихъ разставляетъ?

— Вы, миссъ Роллестонъ. Развѣ я когда нибудь снисходилъ до того, чтобъ упомянуть имя этого человѣка. Вы заставляете меня говорить о немъ.

— Снисходили?

— Да, именно; и съ этой минуты я никогда не унижусь до разговора о немъ. Еслибъ напротивъ моя любовь тронула ваше сердце, то тогда я былъ бы обязанъ самъ заговорить о немъ, ибо мнѣ было бы необходимо разсказать вамъ исторію, въ которую онъ вмѣшанъ, несчастную исторію моей жизни. Но нѣтъ, я вижу, что я для васъ ничто и потому я буду молчать.

— Какъ вамъ не стыдно такъ говорить, разскажите мнѣ вашу исторію и вы увидите, значите ли вы что нибудь для меня.

— Я не скажу ни слова, произнесъ Гэзель тихо, отчеканивая каждое слово. — Я не скажу ни слова, пока вы не забудете, что на свѣтѣ существуетъ этотъ человѣкъ.

— О! благодарствуйте, сэръ, вы, по крайней мѣрѣ, говорите откровенно. Я должна забыть честь и клятвы, и тогда вы мнѣ повѣрите свои тайны, то есть, когда я докажу, что недостойна никакой вѣры. Нѣтъ, держите свои тайны, а я постараюсь держать свои клятвы; и сдержу ихъ, пока во мнѣ останется хоть капля крови.

— Но можете ли вы держать свои клятвы, не терзая меня, который васъ такъ много любитъ?

При этихъ словахъ грудь Элленъ начала тревожно колыхаться, но она превозмогла свое волненіе и отрывистымъ голосомъ промолвила:

— Любите меня меньше, но уважайте больше. Вы оскорбляете и пугаете меня. Я смотрѣла на васъ, какъ на брата, на дорогого брата, но теперь я васъ боюсь… я боюсь…

Гэзель. вмѣсто того, чтобъ дать ей время самой опровергнуть свои слова, былъ такъ неостороженъ, что воскликнулъ съ горечью:

— Вамъ нечего бояться. Оставайтесь на этой сторонѣ острова, а я лучше буду жить одинъ на той сторонѣ, чѣмъ слышать имя Артура Вордло.

При этомъ колкомъ предложеніи Элленъ потеряла все свое мужество и, ничего не отвѣчая, гордо отвернулась, но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, поникла головою и залилась слезами.

Съ этой минуты отношенія между ними сдѣлались очень натянуты и холодны, Гэзель продолжалъ служить ей, отправляя возможно большее количество своихъ воздушныхъ вѣстниковъ. Онъ, такимъ образомъ, выпустилъ сорокъ восемь утокъ, причемъ придумалъ новое усовершенствованіе; онъ сталъ прибавлять въ мѣшечки тяжести, разсчитывая, что птицы съ такимъ грузомъ пролетятъ не болѣе трехъ или четырехъ сотъ миль и потомъ опустятся на первый попавшійся корабль. Конечно, тутъ вѣроятность была не велика, но если, изъ сорока восьми вѣстниковъ, хоть одинъ достигъ бы корабли, то задача была исполнена. Однако, къ величайшему удивленію, его старанія не возбуждали сочувствія Элленъ, а напротивъ, она очень холодно относилась къ нимъ, точно онъ дѣлалъ это для своего собственнаго удовольствія. Но Гэзель не унывалъ и продолжалъ свое дѣло, твердо увѣренный, что, стараясь освободить дѣвушку съ этого острова, онъ исполняетъ свой долгъ, хотя онъ откровенно ей признавался, — для себя онъ не желалъ бы ничего лучшаго, какъ остаться съ нею навсегда, въ этомъ забытомъ, не вѣдомомъ уголкѣ земли.

Дни шли за днями, и Гэзель началъ мало-по-малу ощущать во всемъ тѣлѣ ревматическую боль, прямое слѣдствіе его неосторожныхъ экспедицій на болото. Однажды утромъ, проснувшись, онъ почувствовалъ, что у него вся правая сторона отъ пояса до пятки совершенно отнялась; онъ все же хотѣлъ встать, но не могъ и, едва дотащившись до берега, опустился на песокъ и, закрывъ лицо руками, предался самымъ отчаяннымъ думамъ. Такъ прошло часа два, потомъ, придя немного въ себя, онъ потащился къ своему арсеналу и сталъ обтачивать себѣ костыль изъ молодого дерева.

Между тѣмъ Элленъ, которая никогда не спускала съ него глазъ и слѣдила, хотя и въ тайнѣ, за малѣйшими его движеніями, теперь поняла, что съ нимъ было что-то не ладно и, подойдя къ нему тихо, застѣнчиво спросила: «въ чемъ дѣло?»

— Ничего, отвѣчалъ Гэзель рѣзко.

— Такъ зачѣмъ же вы такъ долго сидѣли на пескѣ? вы никогда этого прежде не дѣлали.

— Я думалъ.

— О чемъ?

— О дерзкомъ безуміи людей, которые предпринимаютъ болѣе, чѣмъ могутъ выполнить и презираютъ мелочную осторожность и здравый смыслъ женщинъ, а потомъ за это страдаютъ, какъ я теперь страдаю за то, что считалъ себя умнѣе васъ.

— О! воскликнула Элленъ; — что вы это сдѣлали? О! Господи… это…

— Это костыль, произнесъ Гэзель съ искуственнымъ спокойствіемъ; — я калѣка.

Элленъ всплеснула руками и задрожала всѣмъ тѣломъ.

— Да, я безпомощный калѣка! воскликнулъ Гэзель съ отчаяніемъ и потерявъ на минуту свое всегдашнее самообладаніе; — я бы желалъ быть мертвымъ и никому не мѣшать!

Но точасъ же устыдясь, что онъ поддался своему отчаянью при ней, онъ схватилъ приготовленный костыль и, отвернувшись, сталъ быстро удаляться. Но не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ уже Элленъ очутилась возлѣ него. Она положила лѣвую руку ему на плечо, а правой, тихонько высвободивъ костыль, бросила его на песокъ; потомъ взяла руку Гэзеля, поцѣловала ее и, подставивъ подъ его плечо свою мощную руку, произнесла тихимъ, полнымъ преданности голосомъ: — Пока я здѣсь, вамъ не надо деревянныхъ костылей.

Онъ остановился и съ изумленіемъ устремилъ на нее глаза, на которыхъ уже начинали навертываться слезы радости.

— Пойдемъ, сказала она нѣжно, и повела его къ себѣ въ пещеру; по дорогѣ она съ большимъ чувствомъ спросила: — что у него болитъ?

— Боль была въ колѣнкѣ и во всей ногѣ, отвѣчалъ онъ; — но теперь я ее не чувствую. Я снова счастливъ.

— И я также, сказала Элленъ; — еслибъ не ваша болѣзнь.

Такимъ образомъ, ссора между нашими героями улетучилась въ виду этого несчастія. Между ними не было ни формальнаго примиренія, ни объясненія; и тѣмъ лучше, ибо въ сущности ихъ положеніе не измѣнилось. Теперь они вступили въ новую эпоху своей жизни; это узко не были больной и сидѣлка, такъ какъ Гэзель хотя и хромой, никогда не согласился бы на такое унизительное положеніе. Но ихъ обоюдныя роли, повидимому, измѣнились; Гэзель сталъ кухаркой, а Элленъ рыбакомъ и фуражиромъ. Онъ быль точно также, какъ и прежде, занятъ цѣлый день; но работа была теперь совершенно иная; онъ, какъ мы уже говорили, нашелъ большое количество жемчужныхъ раковинъ на рифѣ и, съ помощью приготовленнаго имъ цемента, украсилъ всѣ стѣны пещеры жемчужною мозаикою. Эта работа наполняла его душу невыразимымъ счастіемъ, ибо жилище, которое онъ обращалъ въ волшебный дворецъ, было ея жилищемъ. Но это счастье достигало небеснаго блаженства, когда Элленъ ежедневно въ видѣ живого костыля водила его гулять. Онъ опирался на ея руку, ея лицо, полное нѣжнаго сочувствія, почти касалось его лица, они говорили шопотомъ, точно думая вслухъ, словомъ, казались однимъ человѣкомъ. Они оба были счастливы, Элленъ была даже счастливѣйшая изъ нихъ. Прежде чѣмъ подобное чистое, невинное существо выдетъ замужъ и наживетъ дѣтей, она изливаетъ свое материнское чувство, инстинктивно ей присущее, прежде на куклѣ, а потомъ на какомъ либо безпомощномъ человѣкѣ, часто вполнѣ ея недостойномъ. Элленъ была счастливѣе; безпомощное существо, которое нуждалось въ ея заботахъ, было вмѣстѣ съ тѣмъ ея героемъ и идеаломъ,

Дни шли за днями, недѣли за недѣлями и необитаемый островъ началъ казаться имъ цѣлымъ міромъ, такимъ свѣтлымъ, блаженнымъ міромъ, какимъ только онъ когда либо казался двумъ смертнымъ. Это былъ счастливый сонъ! Увы! отчего сны такъ скоро изчезаютъ.

Мѣсяца черезъ два, когда Гезель уже совсѣмъ поправился, но не быль еще довольно здоровъ или довольно глупъ, чтобъ оставить свой живой костыль, онъ однажды пошелъ съ Элленъ на берегъ къ Телеграфному мысу и тамъ, къ неописанному своему изумленію, увидѣлъ длинное облако, казавшееся темной лентой.

— Нѣтъ, это не облако? воскликнулъ Гэзель, послѣ долгаго наблюденія; — это дымъ! дымъ парохода!

Элленъ взглянула на него и оба опустили глаза.

— Могутъ они издали видѣть островъ? спросила Элленъ, поспѣшно.

— Не знаю, это зависитъ отъ вѣтра. Но если они увидятъ, то не пройдутъ мимо.

— Развѣ корабли пристаютъ ко всѣмъ неизвѣстнымъ островамъ?

— Нѣтъ. Но этотъ пароходъ не пройдетъ мимо насъ.

— Отчего?

Гэзель поникъ головою и губы его задрожали. Черезъ минуту онъ промолвилъ:

— Онъ ищетъ васъ. Пароходы никогда не заходятъ въ эти воды. Любовь привела его сюда, и эта любовь не останется безъ награды. Артуръ Вордло на этомъ пароходѣ.

Наступило продолжительное молчаніе, которое прервала Элленъ, воскликнувъ: — Что они видятъ насъ теперь?

— Когда дымъ перестанетъ тянуться лентою, это будетъ признакъ, что они перемѣнили свой путь. А перемѣнятъ они его въ ту минуту, какъ человѣкъ на гротъ-мачтѣ увидитъ насъ.

— Почему же вы знаете, что у нихъ часовой на мачтѣ?

— Я сужу по себѣ. У меня былъ бы день и ночь часовой на мачтѣ.

Теперь ихъ волненіе и ожиданіе дошли до того, что они не могли вымолвить ни слова, и молча слѣдили за дымомъ. Но не смотря на предсказаніе Гэзеля, струя дыма не исчезала, а все далѣе и далѣе распространялась на востокъ; вѣрный признакъ того, что пароходъ не измѣнялъ своего направленія.

— Они насъ не видятъ! промолвила, наконецъ, Элленъ, когда солнце уже стало опускаться за горизонтъ.

— Нѣтъ еще, отвѣчалъ Гэзель.

— А солнце уже садится. Все кончено для насъ, сказала Элленъ, и, поднеся платокъ къ глазамъ, утерла выступавшія слезы, потомъ почти весело воскликнула:

— Ну, добрый другъ мой! мы были счастливы до той минуты, какъ этотъ дымъ насъ потревожилъ; будемте же снова счастливы теперь, когда онъ исчезъ. Но не улыбайтесь такъ страшно.

— Развѣ я улыбаюсь? Впрочемъ это вѣроятно надъ вашей простотой, вы напрасно полагаете, что мы больше не увидимъ этотъ пароходъ.

— Конечно, мы его больше не увидимъ.

— Черезъ три часа онъ броситъ якорь въ нашемъ заливѣ.

— Что же его приведетъ сюда?

— Я его приведу.

— Вы? Какимъ образомъ?

— Я зажгу только свой костеръ на Телеграфномъ мысу. Я столько наносилъ туда, дровъ и хворосту, что пламя будетъ громадное и съ парохода должны будутъ непремѣнно увидать зарево. Тогда они конечно повернутъ въ эту сторону и, подойдя ближе, увидятъ островъ. Пойдемте же скорѣе къ лодкѣ, тамъ спички.

Они поспѣшно вернулись домой, и Гэзель, взявъ все, что было нужно и, схвативъ костыль, хотѣлъ удалиться, какъ вдругъ Элленъ закричала:

— Не ходите сами, вы слишкомъ устанете. Дайте мнѣ спички, я добѣгу гораздо скорѣе и зажгу костеръ.

— Благодарствуйте, благодарствуйте, произнесъ Гэзель съ живостью.

Онъ хотѣлъ, чтобъ дѣло было сдѣлано, но его убивала мысль, что онъ самъ своими руками уничтожитъ свое счастье. Теперь онъ поспѣшно далъ Элленъ необходимыя наставленія, а самъ, по ея просьбѣ, принялся за приготовленіе ужина — послѣдняго на этомъ островѣ. Но онъ и Элленъ, вскорѣ вернувшаяся съ Телеграфнаго мыса, были такъ взволнованы, что не могли ничего ѣсть.

— Ну, ну, вѣрно намъ сегодня не суждено ужинать; пойдемте лучше и посмотримъ, какъ на волнахъ отражается красный огонь костра, возвращающаго васъ міру, украшеніемъ котораго вы рождены.

Элленъ изъявила согласіе, но такъ долго собиралась, что Гэзель, наконецъ, вышелъ изъ терпѣнія, и объявилъ, что онъ не можетъ ждать долѣе. Тогда она пошла за нимъ, но впервые не предложила ему своей руки, а, напротивъ, молча подала костыль. Это поразило его до глубины души. Онъ тяжело вздохнулъ и объяснилъ это приближеніемъ парохода. Но онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы жаловаться; къ потому, взявъ костыль, поплелся по берегу. Элленъ пошла рядомъ съ нимъ; она слышала его тяжелый вздохъ и горько улыбнулась при мысли, какъ онъ ее мало понималъ. Но кто же ее могъ понять? Они почти молча достигли до мыса. Волны, шумя и разбиваясь о песчаный берегъ, серебристо блестѣли при лунномъ свѣтѣ, но краснаго отлива не было видно.

— Это что! воскликнулъ Гэзель; — вы не зажгли костеръ съ восьми сторонъ, какъ я вамъ говорилъ.

— Я вовсе не зажгла, сказала она, спокойно сложивъ руки и принимая вызывающую позу.

— Что я сдѣлалъ, воскликнулъ Гэзель съ отчаяніемъ; — долгъ, честь, мужество, все требовало чтобъ я зажегъ костеръ, а я вамъ повѣрилъ.

Вызывающій видъ Элленъ тотчасъ изчезъ; она задрожала всѣмъ тѣломъ и, вспыхнувъ, закрыла лицо руками, потомъ вдругъ подняла голову, бросила на Гэзеля умоляющій взглядъ, и съ крикомъ пустилась бѣжать отъ него.

Этотъ странный поступокъ Элленъ требуетъ объясненія. Еслибъ она думала, что пароходъ неизвѣстный, чужой, то она непремѣнно зажгла бы костеръ; еслибъ она знала, что на немъ ея отецъ, то она зажгла бы костеръ съ радостью. Но Гэзель сказалъ, что на этомъ пароходѣ находился Артуръ Вордло, а каждое слово Гэзеля было для нея закономъ. Все же она отправилась на Телеграфный мысъ съ твердымъ намѣреніемъ зажечь костеръ. Но по дорогѣ мужество ей измѣнило, и она стала размышлять, что зажечь костеръ было вѣрнымъ средствомъ привлечь Артура Вордло на островъ, гдѣ она жила съ Гэзелемъ съ глазу на глазъ. Артуръ тогда потребовалъ бы, въ присутствіи Гэзеля, чтобъ она послѣдовала за нимъ. Могла ли она отказаться? Ее влекли къ нему не только долгъ, но и чувство благодарности за то, что онъ ее отыскалъ посреди океана. Какой ударъ для Артура найти ее въ обществѣ другого человѣка! Какія муки предстояли Гэзелю! И потомъ, чѣмъ это должно было кончиться. Она и Гэзель отправились бы на корабль Артура — какое страшное положеніе для всѣхъ трехъ! При одной этой мысли она вспыхнула до корней волосъ. Тутъ какъ бы возстало передъ ней блѣдное лицо Гэзеля, бѣднаго калѣки Гэзеля! Она опустилась на землю съ тяжелымъ вздохомъ и не могла рѣшиться зажечь костеръ, такъ же какъ она не рѣшилась бы его потушить, еслибъ его зажегъ кто нибудь другой.

Въ эту ночь они болѣе не видались. На слѣдующее утро изчезла всякая тѣнь дыма на горизонтѣ. Гэзель былъ блѣденъ, изнуренъ, на лицѣ его виднѣлись ясные слѣды сильной душевной борьбы; но лицо Элленъ сіяло спокойствіемъ, именно потому, что она принесла большую жертву. Такова была разница между ними. При видѣ этого спокойствія Гэзель еще болѣе сталъ упрекать себя въ томъ, что онъ не исполнилъ своего долга собственными руками. Тогда она была бы уже на дорогѣ въ Англію. Однако онъ не могъ выразить вслухъ этихъ упрековъ совѣсти, ибо тогда онъ оказалъ бы неблагодарность къ ея жертвѣ. Она видѣла, какъ онъ сокрушался и втайнѣ была довольна, но ничего не говорила, а только улыбалась, утѣшала его и сіяла счастіемъ. Это возбудило въ Гэзелѣ безумную радость и надежду на блаженную жизнь вмѣстѣ, далеко отъ міра и людей.

Такимъ образомъ они вступили въ совершенно новый фазисъ жизни, но это спокойное, мирное блаженство продолжалось недолго; Гэзель вскорѣ началъ снова чувствовать упреки совѣсти, но уже иного рода. Голосъ совѣсти говорилъ ему теперь, что онъ дѣйствительно начинаетъ снискивать любовь Элленъ, и потому онъ обязанъ, разсказать ей всю свою исторію, такъ, чтобъ она могла быть судьей между нимъ и свѣтомъ, прежде чѣмъ она принесетъ ему новыя жертвы. Но тяжело нарушить свое счастье; и каждую ночь онъ говорилъ себѣ: «я скажу ей завтра!» Завтра приходило и мысль омрачить ея сіяющее счастьемъ лицо заставляла его снова откладывать свое намѣренье. Чѣмъ сильнѣе онъ становился физически, тѣмъ болѣе изнѣживалось его сердце и стезя долга теперь казалась ему покрытой одними терніями, а стезя любви только усѣяна розами. Однажды она упросила его позволить ей снять съ него портретъ, и съ художественнымъ энтузіазмомъ замѣтила, что его борода божественна, и ничто въ свѣтѣ не могло сравниться съ нею по красотѣ. Она видѣла одну только подобную бороду у мистера Ситона, но и та была гораздо хуже. Наконецъ Элленъ начала заниматься своимъ туалетомъ, даже вынула браслеты изъ дорожнаго мѣшка и, набравъ жемчуговъ изъ стѣнъ пещеры, устроила себѣ великолѣпную діадему, изъ подъ которой по вечерамъ, при огнѣ, глаза ея сверкали сверхестественной красотой; однимъ словомъ, было ясно, что она хотѣла нравиться и вполнѣ въ этомъ успѣвала. Она не только чувствовала теперь, что онъ съ каждымъ днемъ становился для нея дороже и дороже, но начинала питать къ нему самое неограниченное уваженіе. Она сознавала, что онъ много исправилъ ея характеръ и прямо говорила ему: «называйте меня Гэзеліей, я вамъ всѣмъ обязана; постарайтесь только сдѣлать меня еще лучшей, еще болѣе похожей на васъ».

Однажды Гэзель неожиданно засталъ Элленъ за чтеніемъ молитвенника. Онъ заглянулъ въ книжку изъ за ея плеча, и сердце его вздрогнуло. Она читала обрядъ вѣнчанія. Гэзель посмотрѣлъ на нее; она покраснѣла. "Я священникъ и могу совершить обрядъ вѣнчанія надъ нами обоими, " подумалъ онъ. Но было ли бы подобное вѣнчаніе законнымъ? Быть можетъ не въ Англіи, но въ другихъ странахъ. Отъ чего же ему не быть законнымъ въ этой странѣ? Вѣдь это не Англія. Онъ снова взглянулъ на Элленъ, она сидѣла отвернувъ голову въ сильномъ волненіи. Ему стало жаль, что онъ заставилъ ее покраснѣть, и взявъ ея руку такъ нѣжно поцѣловалъ ее, что казалось его сердце все вылилось въ этомъ поцѣлуѣ. Она дрогнула и припала своей чудной головкой къ его плечу.

А вокругъ нихъ простиралась гладкая синева океана, воздухъ благоухалъ ароматами, птицы самыхъ яркихъ радужныхъ цвѣтовъ порхали по роскошной зелени; а надъ ними небо простирало свой безоблачный, пурпурный сводъ. Это былъ по истинѣ рай. Все вокругъ говорило о мирѣ и о любви. И наши герои теперь рады были провести здѣсь всю свою жизнь, забывая весь міръ, забытые всѣмъ міромъ!

ГЛАВА XXIII.

Пароходъ, дымъ котораго на мгновеніе нарушилъ мирную блаженную жизнь нашихъ героевъ, былъ дѣйствительно Спринбокъ, но онъ прошелъ мимо Гостепріимнаго острова, миляхъ въ шестидесяти, и не могъ замѣтить ни малѣйшаго признака земли. Не въ первый разъ былъ онъ въ этихъ водахъ; мѣсяца четыре или пять онъ только и дѣлалъ, что сновалъ между Вальпарайзо и островами Хуанъ Фернандецъ, Товарищества и Пасхи. Онъ заходилъ во всѣ бухты, приставалъ ко всевозможнымъ берегамъ, останавливалъ всѣ мимо идущія суда, и генералъ Роллестонъ вездѣ наводилъ справки о своемъ погибшемъ дѣтищѣ, всюду раздавалъ афишу съ объявленіемъ большой награды тому, кто дастъ его агенту въ Вальпарайзо свѣденія о Прозерпинѣ. Но всѣ усилія его были тщетны, и всѣ моряки, къ которымъ онъ обращался, угрюмо качали головой и совѣтовала ему лучше всего поискать дочери на днѣ Тихаго океана. Послѣ долгихъ и безуспѣшныхъ поисковъ, исколесивъ океанъ по всѣмъ направленіямъ, Роллестонъ теперь возвращался въ Вальпарайзо съ отчаяніемъ въ сердцѣ. У него уже не оставалось ни малѣйшей тѣни надежды. Каково же было его изумленіе и радость, когда встрѣтившись неожиданно въ открытомъ океанѣ съ американскимъ торговымъ кораблемъ, онъ узналъ странную вѣсть, что какой-то шкиперъ, шедшій въ Вальпарайзо, разсказывалъ, что къ нему прилетѣла на палубу утка съ привязанной къ лапѣ запиской. А записка гласила, что подъ такимъ-то градусомъ долготы находился неизвѣстный островъ, а на островѣ выброшенная моремъ англичанка. Конечно американецъ издѣвался надъ подобнымъ разсказомъ, но все же совѣтывалъ Роллестону нагнать, если возможно, этого шкипера и пораспросить его хорошенько, обѣщая кучи золота. По всей вѣроятности, онъ, какъ истый янки, сочинилъ нарочно эту нелѣпую сказку, а въ сущности зналъ что нибудь о миссъ Роллестонъ, быть можетъ, даже держалъ ее въ свомъ трюмѣ, связанную по рукамъ и по ногамъ, чтобы сдѣлать повыгоднѣе торгъ съ ея отцемъ. Обрадованный Роллестонъ снова ожилъ и на всѣхъ парахъ поспѣшилъ въ Вальпарайзо, гдѣ и нашелъ означеннаго шкипера, который оказался вовсе не такимъ мошенникомъ, какъ его описывали; онъ тотчасъ отдалъ Роллестону одну изъ записокъ Гэзеля и божился, что ее отвязали отъ лапы прилетѣвшей на корабль утки. Спринбокъ мгновенно нагрузился углемъ и снова полетѣлъ въ необозримый океанъ, уже съ нѣкоторой надеждой на успѣхъ. Съ неимовѣрною быстротою онъ достигъ 103°, 30' Д. но ни какого острова не было видно. Тогда капитанъ парохода взялъ на С. и пробѣжалъ 400 миль. Острова нее же не было. Онъ повернулъ на Ю., еще пробѣжалъ 800 миль, — все ничего. Тогда онъ пошелъ извилинами, не удаляясь, однако, много отъ назначеннаго градуса Д. Наконецъ въ одинъ свѣтлый вечеръ, передъ самымъ заходомъ солнца, часовой на гротъ-мачтѣ воскликнулъ: — Гей! что-то виднѣется съ навѣтряной стороны.

— Что такое? спросилъ поспѣшно капитанъ.

— Походитъ на мачту. Нѣтъ, разобрать не могу.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ прогремѣлъ на всю палубу: — «Пальма».

Капитанъ вскочилъ на пушку и торжественно замахалъ шляпою, а весь экипажъ огласилъ воздухъ восторженными криками: ура!

Спринбокъ прямо направился на островъ и, подойдя къ нему, при свѣтѣ луны, бросилъ якорь съ западной стороны. Съ разсвѣтомъ они пошли вдоль берега, осторожно промѣряя, какъ вдругъ возсталъ прямо передъ ними крутой утесъ съ громадной надписью: — Здѣсь выброшена Англичанка, спѣшите на ея помощь.

Капитанъ парохода, и Роллестонъ молча пожали другъ другу руки, и глаза ихъ засверкали какимъ-то страннымъ огнемъ!

Избѣжавъ рифовъ и мелей, благодаря предостереженіямъ на скалахъ, капитанъ вскорѣ бросилъ якорь и приказалъ спустить лодку, въ которую, къ изумленію всего экипажа, онъ сѣлъ самъ и взялъ съ собою только сына и генерала Роллестона. Онъ былъ человѣкъ бывалый, и подозрѣвалъ, что если находящаяся на острову англичанка и дочь генерала Роллестона, то конечно она спаслась не одна, а въ обществѣ нѣсколькихъ матросовъ, съ однимъ изъ которыхъ, вѣроятно, она вступила въ брачныя узы, по какому нибудь морскому обряду, что наврядъ ли понравится бѣдному отцу. Поэтому капитанъ рѣшилъ освободить его первую встрѣчу съ дочерью отъ всякихъ постороннихъ для нихъ свидѣтелей. Храбрый же старикъ Роллестонъ, перенесшій такъ мужественно самое горе и всѣ трудности путешествія, сидѣлъ теперь въ лодкѣ блѣдный, встревоженный. А что, если эта англичанка — не Элленъ? Или она уже умерла? Или при смерти? И такъ долго жившая въ немъ надежда теперь уступала мѣсто страху и опасеніямъ.

Обогнувъ Телеграфный Мысъ, они вошли въ Райскій заливъ и причалили къ берегу въ нѣсколькихъ шагахъ отъ лодки Гэзеля; генералъ Роллестонъ одинъ вышелъ на берегъ, а капитанъ остался въ лодкѣ съ сыномъ, сказавъ генералу: — Позовите насъ, если все ладно.

Роллестонъ молча пожалъ честную руку капитана, и пошелъ храбро, какъ бы приготовляясь къ бою. Прежде всего онъ осмотрѣлъ лодку Гэзеля, которая, по своей покрышкѣ надъ кормой, очевидно кому-то служила спальней. Длинный рядъ деревянныхъ трубокъ на высокихъ столбахъ велъ къ сосѣдней скалѣ. Эти трубки были изъ сигового дерева и выдолбленныя внутри, очевидно служили для устнаго телеграфа. Роллестонъ пошелъ по направленію ихъ и, дойдя до пещеры, остановился въ изумленіи у ея входа. Стѣны ея, потолокъ, самая печь, все сіяло жемчугомъ. Но опомнившись отъ первого удивленія, Роллестонъ бросился въ уголъ, гдѣ онъ завидѣлъ гораздо драгоцѣннѣйшій для него предметъ — женскую шаль. Онъ схватилъ ее и поднесъ къ свѣту. Это была шаль Элленъ. Онъ бросился къ другимъ вещамъ и съ лихорадочнымъ волненіемъ осмотрѣлъ ихъ. Съ крикомъ торжества онъ выбѣжалъ на берегъ и крикнулъ: — Капитанъ, она жива! она жива! — Потомъ онъ бросился на колѣни и съ жаромъ возблагодарилъ небо.

Въ эту минуту надъ нимъ въ высотѣ раздался крикъ. Онъ поднялъ глаза и увидѣлъ на скалѣ женскую фигуру всю въ бѣломъ, простирающую къ нему свои умоляющія руки. Онъ издали узналъ ея сверкающіе, блестящіе глаза, и, всплеснувъ руками, хотѣлъ бѣжать къ ней на встрѣчу, но его старыя ноги не слушались и не успѣлъ онъ еще сдѣлать и одного шага, какъ уже на него налетѣла съ криками и воплями не больная, чахоточная молодая дѣвушка, не живой скелетъ, а рослая, загорѣлая, кровь съ молокомъ женщина, полная силы, здоровья и красоты. Она бросилась къ нему съ криками неописанной любви! — «О, дорогой мой! о, голубчикъ мой! о, милый мой папа! Вы ли это?» Въ тоже время ея маленькія руки судорожно бѣгали по его лицу, ощупывая его волосы, бороду, усы; потомъ вдругъ градъ поцѣлуевъ посыпался на его щеки, глаза, руки, даже колѣни. Мужественный воинъ не выдержалъ и залился слезами радости, безпрестанно повторяя: — «О, дитя мое! плоть и кровь моя!» И долго они оба цѣловали другъ друга, плакали, обнимались.

Но какое перо можетъ описать подобную сцену?

Наконецъ, когда радостные восторги нѣсколько утихли, пришла очередь распросовъ. Первый заговорилъ Роллестонъ:

— Кто, кромѣ тебя, живетъ на островѣ?

— О! отвѣчала она; — только мой ангелъ хранитель. Бѣдный мистеръ Вельчь умеръ въ первую недѣлю нашего здѣсь пребыванія.

— А кто твой ангелъ-хранитель? продолжалъ Роллестонъ, разбирая пряди ея волосъ и покрывая ихъ поцѣлуями.

— Теперь вы, мой милый папа; и доказали же вы это. Боже мой! вы, въ ваши лѣта, пріѣхали сюда за мною!

— Ну, обо мнѣ нечего толковать. Скажи лучше кто такъ заботился о моемъ ребенкѣ? Это ли та болѣзненная дѣвушка, за которую я такъ боялся!

— Да, папа, я была болѣзненна, даже при смерти. Вотъ эта рука была только кости и кожа, а теперь посмотрите. Она, правда, черна, какъ вишня, но какая пухлая, здоровая. Вы этимъ обязаны ему. И я могу ходить двадцать миль не уставая. А сильна такъ, что могла бы васъ легко поднять. Я надѣюсь, что онъ вамъ понравится.

— Какъ его зовутъ?

— Мистеръ Гэзель, онъ пасторъ. О! папа, я надѣюсь, что онъ вамъ понравится, ибо онъ не разъ спасалъ мнѣ жизнь, и онъ такой благородный, деликатный, терпѣливый; я сначала дурно съ нимъ обходилась, но онъ потомъ исправилъ мой характеръ, точно также, какъ и здоровье. Какой онъ добрый, кроткій, человѣколюбивый! О! чѣмъ могу я ему заплатить за все!

— Я буду очень счастливъ познакомиться съ такимъ совершенствомъ и пожать ему руку съ благодарностью. Онъ старикъ? моихъ лѣтъ?

— О! нѣтъ папа; еслибъ онъ былъ старъ, то вы не увидали бы меня болѣе не землѣ! Онъ сражался за меня съ разбойниками, и работалъ, какъ лошадь. Онъ устроилъ мнѣ домъ, потомъ эту пещеру и почти доработался до смерти, и все ради меня. Бѣдный мистеръ Гэзель!

— Сколько же ему лѣтъ?

— Милый папа, я никогда его не спрашивала объ этомъ, но я полагаю, что онъ пятью годами старше меня, а сотней лучше и добрѣе. Но что съ вами, родной мой?

— Ничего, дитя мое, ничего. Посмотри мнѣ только прямо въ глаза.

Онъ взялъ ее за плечи и устремилъ на нее почти въ упоръ свой проницательный взглядъ. Она вспыхнула, но ея глаза, чистые, какъ небесная лазурь, прямо, хотя и съ удивленіемъ, смотрѣли на отца.

— Я старый дуракъ и больше ничего, промолвилъ онъ, опуская глаза и цѣлуя Элленъ въ лобъ.

— Что вы, папа?

— Ничего, ничего, поцѣлуй меня еще разъ. Ну теперь отыщика поскорѣе своего ангела-хранителя. Я горю нетерпѣніемъ поблагодарить его за все, что онъ сдѣлалъ для тебя, и воздать ему хоть нѣсколько за это, взявъ его съ нами въ Англію.

— Я его сейчасъ позову, папа; гдѣ онъ? я право удивляюсь!

И выбѣжавъ на террасу, она стала громко кричать: «мистеръ Гэзель, мистеръ Гэзель!» потомъ, возвратясь къ отцу и усѣвшись у его ногъ, она нѣжно произнесла: — Вы, папа, любили меня болѣе всѣхъ въ Англіи и пріѣхали за мною сюда.

— Нѣтъ, душа моя, тебя любятъ и другіе, не менѣе меня. Бѣдный Артуръ Вордло, узнавъ о твоей погибели, слегъ въ тяжкой болѣзни. А его отецъ выслалъ пароходъ и далъ мнѣ денегъ для отысканія тебя. Ахъ! я и не сдержалъ данное ему слово, а онъ говоритъ, что ты такая же дочь его, какъ и моя.

— Да, да; но чтожъ вы ему обѣщали? воскликнула Элленъ, покраснѣвъ и видимо недовольная неожиданнымъ оборотомъ разговора.

— Я обѣщалъ ему, что второй поцѣлуй будетъ отъ Артура. Поди сюда, лучше поздно чѣмъ никогда. Вотъ это поцѣлуй отъ Артура Вордло, твоего жениха, прибавилъ Роллестонъ, цѣлуя ее въ лобъ, такъ какъ она отвернула отъ него свои губки. — Это что за чортъ? воскликнулъ онъ съ изумленіемъ,

У входа въ пещеру стоялъ Гэзель, котораго послѣднія слова генерала поразили, какъ кинжаломъ, въ самое сердце.

— Это мой милый папа! воскликнула Элленъ, съ неописанной радостью; — онъ желаетъ васъ поблагодарить…

— Я ничего не понимаю, сказалъ Роллестонъ; — ты кажется сказала, что на острову не было никого, кромѣ тебя и твоего ангела-хранителя. Неужели ты считала ни во что этого бѣдняка. Онъ однажды тебѣ оказалъ хорошую услугу.

— О, папа! воскликнула Элленъ съ упрекомъ; — онъ и есть мой ангелъ хранитель. Это мистеръ Гэзель.

— Это твой мистеръ Гэзель! произнесъ Роллестонъ, съ изумленіемъ смотря то на Элленъ, то на молодого человѣка.

— Да, папа,

— Ты хочешь меня увѣрить, что не знаешь этого молодого человѣка?

— Какъ мнѣ его не знать! Конечно я знаю мистера Гэзеля, и уважаю его болѣе всѣхъ на свѣтѣ, кромѣ васъ.

— Ты съ ума сошла! воскликнулъ генералъ, выходя изъ себя; — этотъ человѣкъ не Гэзель; это Джемсъ Ситонъ… Нашъ садовникъ… Бѣглый преступникъ.

При этихъ словахъ Элленъ отскочила отъ отца и съ дикимъ крикомъ бросилась къ Гэзелю, какъ бы желая защитить его отъ новаго оскорбленія и помѣшать ему отомстить отцу. Но, увидя блѣдное лицо Гэзеля и его поникшую голову, она остановилась и съ изумленіемъ смотрѣла то на одного, то на другого.

— Я его тотчасъ узналъ по бородѣ, сказалъ хладнокровно Роллестонъ.

— Ахъ! воскликнула Элленъ, и, возвратившись къ отцу, крѣпко схватила его за руку, по все же устремила на Гэзеля и на его бороду свои блестящіе и сверкающіе глаза.

Видя унылое, убитое выраженіе лица Гэзеля, и неожиданный ужасъ, возбужденный его словами въ Элленъ, старикъ Роллестонъ досадовалъ на себя, зачѣмъ зашелъ слишкомъ далеко, и добродушно сказалъ:

— Ну, ну, не мнѣ васъ судить строго; я вамъ слишкомъ многимъ обязанъ; къ тому же я понимаю, что у васъ есть достаточныя причины скрывать свое имя отъ другихъ людей, но вы должны были сказать всю правду моей дочери.

— Какъ ваше имя и кто вы такой, сэръ? произнесла вдругъ Элленъ, перебивая отца и не спуская глазъ съ Гэзеля.

— Меня зовутъ Робертъ Пенфольдъ.

— Пенфольдъ! Ситонъ! все подложныя имена! съ отчаяніемъ воскликнула Элленъ; — то ли вы, что говоритъ папа?

— Да.

— О! папа, папа! воскликнула она; — такъ нѣтъ чести и истины на свѣтѣ! и, отвернувшись отъ Роберта Пенфольда, она бросилась на грудь отца, и залилась горькими слезами.

Слезы эти были самыя горькія, какія можетъ пролить женщина. Всѣ лучшія сокровища ея сердца, любовь, уваженіе, были истрачены на недостойный предметъ!

Роллестонъ не понялъ настоящей причины тревожнаго отчаянья своей дочери; онъ видѣлъ передъ собою только мужественное, умное лицо Гэзеля, искаженное стыдомъ и душевными муками.

— Ну, ну, сказалъ онъ добродушно; — ты не виновата, не будь безжалостна къ этому человѣку, вѣдь ты же говорила, что онъ спасъ тебѣ жизнь

— О лучше-бъ онъ ее не спасалъ! пробормотала молодая дѣвушка, всхлипывая.

— Вотъ, Ситонъ, послѣдствія обмана, продолжалъ генералъ; — онъ заглушаетъ даже чувства благодарности. Но, прибавилъ онъ, перемѣнивъ тонъ, — я не таковъ, я не женщина, и понимаю, какъ бы дурной человѣкъ, на вашемъ мѣстѣ, могъ воспользоваться уединеннымъ положеніемъ на островѣ.

— Нѣтъ, невозможно поступить хуже его! воскликнула Элленъ.

— Что ты говоришь! произнесъ Роллестонъ, невольно вздрагивая.

— Чтожъ онъ могъ сдѣлать хуже, чѣмъ украсть мое уваженіе, мое обожаніе, втоптать въ грязь мое бѣдное сердце? О! гдѣ же послѣ этого искать мнѣ друга и наставника? Онъ казался мнѣ воплощенной истиной, а теперь, я вижу, что онъ ложь! и весь міръ ложь. О! зачѣмъ я не умерла!

— Все это романическій вздоръ! сказалъ генералъ Роллестонъ, начиная выходить изъ себя, — ты, дурочка, не понимаешь, по своей невинности и незнанію свѣта, какъ еще хорошо, въ настоящемъ случаѣ, поступилъ этотъ человѣкъ. Скажу болѣе, не смотря на все, я желалъ бы ему пожать руку. И я пожму ее, а потомъ уже прочту ему нотацію.

— Нѣтъ, я вамъ этого не позволю, воскликнула Элленъ, схвативъ отца за руку. — Вы? пожмете руку, ему! О! чудовище, какъ смѣли вы украсть мое уваженіе! какъ смѣли вы быть чудомъ доброты, ума, благородства, какъ смѣли вы обладать всѣми качествами, при видѣ которыхъ бѣдная женщина могла насъ только обожать и благодарить Бога за свое счастье! И во все это время вы были злодѣемъ, подлымъ преступ…

— Я былъ бы вамъ очень благодаренъ, еслибы вы не произносили этого слова, сказалъ твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ Гэзель.

— Я васъ назову такъ, какъ вы того заслуживаете, если захочу! произнесла Элленъ гордымъ, вызывающимъ тономъ, но все же рокового слова не выговорила, и продолжала уже тономъ мольбы: — что я вамъ сдѣлала? чѣмъ я провинилась передъ Богомъ и людьми, чтобъ сдѣлаться жертвою вашего дьявольскаго обмана? О! сколько великихъ силъ ума было потрачено вами для этой побѣды надъ бѣдной, безпомощной дѣвушкой! Зачѣмъ вы это дѣлали! какая могла быть вамъ отъ этого польза? Онъ молчитъ. Онъ не хочетъ со мною говорить. Онъ даже не раскаивается. Его надо отвезти въ Англію и предать суду. Пускай онъ дорого за это заплатитъ. Да, папа, это вашъ долгъ.

— Вы женщины слишкомъ склонны бить лежачаго, сказалъ генералъ. — Вы съ сердцовъ наговорите Богъ знаетъ что, а потомъ готовы отсѣчь себѣ языкъ. Ты мое дитя, но вмѣстѣ съ тѣмъ и англійская подданная, и если ты взываешь къ моему долгу, то я обязанъ отвезти этого человѣка въ Англію и ввергнуть его въ тюрьму. Но прежде чѣмъ требовать это, выслушай его исторію.

— Я сейчасъ возвращусь въ тюрьму, если она этого желаетъ, спокойно произнесъ Робертъ Пенфольдъ.

— Какъ вы смѣете перебивать папу! воскликнула Элленъ, гордо поднявъ голову, но въ туже минуту опустила ее, съ истерическими рыданіями.

— Ну, ну, сказалъ генералъ; — помолчите оба, и дайте мнѣ вамъ высказать все. Только я совѣтовалъ бы вамъ, молодой человѣкъ, отвернуться, ибо я буду говорить прямо, откровенно, и докажу ей, что вы не подлецъ, а только безумецъ. Этотъ самый Робертъ Пенфольдъ написалъ мнѣ письмо въ Сиднеѣ, умоляя дать ему честную работу, хотя бы самую черную. Мнѣ это понравилось, и я взялъ его къ намъ въ садовники. Онъ былъ великолѣпный садовникъ, но въ одинъ прекрасный день онъ увидалъ тебя. Ты хорошенькая, хотя, кажется, этого не сознаешь, а онъ — безумецъ. Вотъ онъ и влюбился (Элленъ вскрикнула отъ изумленія, а отецъ спокойно продолжалъ). Онъ вѣрно видалъ тебя только издали, иначе ты бы его тотчасъ признала; его безуміе росло съ каждымъ днемъ и приняло наконецъ форму смиренной преданности. Такъ, цѣлыя ночи онъ проводилъ подъ твоимъ окномъ, опасаясь разбойниковъ и, изъ любви къ тебѣ, онъ былъ раненъ, помнишь? Тогда ты выхлопотала ему черезъ Артура Вордло мѣсто приказчика.

— Черезъ Артура Вордло! воскликнулъ Пенфольдъ, съ отчаяніемъ — такъ я ему былъ обязанъ!

— Онъ ненавидитъ Артура, своего благодѣтеля, промолвила Элленъ, а потомъ прибавила, обращаясь къ Пенфольду: — если вы Джемсъ Ситонъ, то вы однажды получили отъ меня письмо?

— Да, отвѣчалъ Пенфольдъ и вынулъ изъ за пазухи сложенное письмо.

— Покажите!

— О! нѣтъ, хоть этого не отнимайте у меня, промолвилъ онъ умоляющимъ голосомъ.

— Въ день твоего отъѣзда онъ изчезъ, продолжалъ генералъ Роллестонъ; — я подозрѣваю, что онъ намѣренно отправился на одномъ кораблѣ съ тобою. Это было очень дурно, молодой человѣкъ. Но какія же были отъ этого послѣдствія? Вы вмѣстѣ потерпѣли кораблекрушеніе и юный безумецъ такъ заботился и пекся о тебѣ, что я нашелъ тебя здоровой, кровь съ молокомъ, и полной благодарности къ своему ангелу-хранителю. Потомъ, онъ же ломалъ себѣ голову, какъ снасти тебя отсюда. Вѣдь, не ты, а онъ, конечно, пускалъ по свѣту утокъ, которыя привели меня сюда. Все это прекрасно и похвально, молодой человѣкъ, но вы теперь должны дать себѣ отчетъ въ настоящемъ вашемъ положеніи. Во-первыхъ, эта молодая дѣвушка не вашей среды, во-вторыхъ, она невѣста Артура Вордло, на пароходѣ котораго я пріѣхалъ за нею. А ты, Элленъ, послѣдуй моему совѣту, вспомни преступникъ не перестаетъ быть человѣкомъ, закроемъ оба глаза на его безуміе, будемъ только помнить его добрыя дѣла и постараемся насколько возможно его за нихъ вознаградить. Мы сейчасъ отправимся съ тобою на пароходъ и скажемъ капитану, что еще есть нѣкто на островѣ. Потомъ мы будемъ постоянно съ тобою оставаться на кормѣ и кто желаетъ, тотъ можетъ выдти на берегъ въ Вальпарайзо. Я знаю, что поступаю не хорошо, но я слишкомъ счастливъ сегодня, чтобъ огорчить или карать кого бы то ни было, тѣмъ болѣе несчастнаго юношу, безъ котораго я никогда бы болѣе тебя не увидалъ, милое дитя мое!

И старый воинъ нѣжно обнималъ и цѣловалъ свое погибшее и найденное дѣтище. Въ эту минуту, конечно, онъ видѣлъ въ Робертѣ Пенфольдѣ только спасителя своей дочери.

— Папа, произнесла она, послѣ продолжительнаго молчанія, — заставьте его хоть только сказать мнѣ, отчего онъ не довѣрилъ мнѣ своей тайны и зачѣмъ выдавалъ себя за пастора.

— Я пасторъ, сказалъ Робертъ Пенфольдъ.

— О! воскликнула Элленъ, пораженная его упорствомъ, какъ ей казалось, во лжи, и поднявъ руки къ небу, горько зарыдала. Потомъ оправясь немного, она промолвила слабымъ, прерывающимся голосомъ: — я вижу, что мнѣ но удастся тронуть вашей совѣсти. Отвѣчайте мнѣ только на одинъ вопросъ, и я оставлю васъ въ покоѣ на вѣки. Отчего во всѣ эти долгіе мѣсяцы, выказывая мнѣ всѣ качества, не только честнаго человѣка, но ангела, да папа, ангела, вы не могли быть чистосердечны со мною? Отчего вы не сказали мнѣ прямо: «Я совершилъ одно преступленіе въ моей жизни, и раскаялся въ немъ; судите по этому раскаянью и по всему, что вы видите, могу ли я совершить другое преступленіе. Возьмите меня, каковъ я есть, но я не хочу васъ обманывать и выдавать себя за совершенство». Отчего вы этого но сказали? Если вы меня любили, то зачѣмъ такъ жестоко обманывали?

Эти слова, произнесенныя не прежнимъ гордымъ, рѣзкимъ тономъ, а мрачнымъ, дрожащимъ, отчаяннымъ голосомъ, произвели на Пенфольда такое дѣйствіе, котораго не ожидала молодая дѣвушка. Онъ хотѣлъ говорить, открылъ ротъ, губы его дрожали, но онъ не могъ промолвить ни слова. Дыханіе его оперлось, онъ началъ задыхаться, и хотя въ глазахъ его не было видно слезъ, но личные мускулы его такъ судорожно сжимались, что страшно было смотрѣть.

— Чортъ возьми! воскликнулъ Риллестонъ; — это чудовищное варварство, Элленъ. Ты не похожа на свою мать.

Она была блѣдна, дрожала всѣмъ тѣломъ, слезы катились градомъ по ея лицу, но она упорно стояла на своемъ.

— Папа, развѣ вы слѣпы? промолвила она глухимъ, прерывающимся голосомъ; — онъ долженъ мнѣ отвѣчать. Онъ знаетъ, что долженъ.

— Я долженъ, произнесъ Робертъ Пенфольдъ, все еще едва переводя духъ; но черезъ минуту съ сверхъ-естественнымъ усиліемъ сказалъ твердо и съ гордымъ достоинствомъ: — И отвѣчу!

Наступило молчаніе. Наконецъ, собравшись съ силами и чувствуя, что онъ снова владѣетъ собою, онъ началъ спокойно:

— Сколько разъ я хотѣлъ вамъ разсказать свою горькую исторію! Но сознаюсь, что врядъ ли бы когда на это рѣшился Вы не знаете, миссъ Роллестонъ, какъ страшно несчастному сказать правду. Есть обвиненія столь ужасныя, столь позорныя, что хотя человѣкъ и доказалъ бы всю ихъ ложность, но пятно, наложенное ими, никогда не изглаживается. Такое обвиненіе тяготѣетъ надо мною; судья и присяжные, своимъ приговоромъ, заклеймили меня на него жизнь. Еслибъ они назвали меня убійцей, я бы вамъ сказалъ; но это преступленіе такое низкое, такое грязное. Я боялся предразсудковъ свѣта, я боялся, чтобъ вы не отвернулись отъ меня. Потомъ я спрашивалъ себя: обязанъ ли человѣкъ повторять низкую клевету противъ себя, хоть бы она и была произнесена тринадцатью дураками, которые ложь сдѣлали закономъ?

— Я такъ и думалъ, произнесъ Роллестонъ; — ты его, Элленъ, довела то того, что онъ вздумалъ защищать себя во что бы то ни стало. Мы услышимъ теперь старую, всегдашнюю исторію. Онъ будетъ доказывать, ч то невиновенъ. Я никогда не видывалъ еще преступника, который бы не пускался въ такія разглагольствованья, если только находились дураки его слушать. Я же рѣшительно отказываюсь болѣе слушать; молодой человѣкъ, пароходъ насъ ждетъ и намъ нельзя терять здѣсь времени. Къ тому же вамъ нечего извинять себя за перемѣну имени, я извиняю это впередъ. Чего же вамъ еще? Къ чему оправдывать преступленіе?

— Я не преступникъ, а мученикъ!

ГЛАВА XXIV.

Робертъ Пенфольдъ выпрямился во весь ростъ и произнесъ эти странныя слова съ такимъ грустнымъ волненіемъ, что всякій бы преклонился передъ нимъ съ уваженіемъ. Но генералъ Роллестонъ, привыкшій къ преступникамъ и ихъ драматическимъ и ораторскимъ способностямъ, былъ пораженъ только на минуту, потомъ онъ оправился, и, не удостоивъ Пенфольда отвѣтомъ, сказалъ Элленъ, что капитанъ парохода ждетъ ихъ въ лодкѣ и имъ пора отправиться.

Она стояла неподвижно, какъ статуя

— Нѣтъ, папа, промолвила она; — я неотвернусь отъ него на вѣки, пока не узнаю: преступникъ онъ или нѣтъ.

— Неужели, дитя мое, онъ обошелъ тебя одной ловкой фразой? Его дѣло уже давно порѣшено судьею и присяжными.

— Они порѣшили дѣло также, какъ вы хотите его порѣшить, то-есть, отказомъ выслушать меня.

— Развѣ я отказывалась васъ выслушать, сказала Элленъ; — какое мнѣ дѣло до всѣхъ пароходовъ и капитановъ на свѣтѣ. Пускай я останусь здѣсь на вѣки, но я услышу изъ вашихъ собственныхъ устъ, и прочту въ вашихъ глазахъ: преступникъ вы, или мученикъ. Да, папа, это не пустая фраза. Онъ или преступникъ или мученикъ, и я несчастнѣйшая или подлѣйшая дѣвушка на свѣтѣ.

— Чорта съ два! гнѣвно произнесъ генералъ и потомъ, посмотрѣвъ на часы, прибавилъ: — я вамъ даю десять минутъ на ваши краснорѣчивыя бредни.

Робертъ Пенфольдъ терпѣливо вздохнулъ; но съ этой минуты онъ пересталъ сознавать присутствіе Роллестона, а видѣлъ передъ собою только одну Элленъ. Она устремила на него свои чудные глаза такъ пристально, такъ упорно, что онъ въ жизни не видывалъ подобнаго взгляда. Онъ былъ пораженъ, ослѣпленъ этимъ взглядомъ, но не смутился, но задрожалъ отъ его энергической силы.

— Миссъ Роллестонъ, началъ онъ спокойно; — мою исторію можно легко разсказать въ то короткое время, которое мнѣ даетъ мой пристрастный судья. Я пасторъ и туторъ въ оксфордскомъ университетѣ. Между прочими моими учениками находился Артуръ Вордло. Я заинтересовался имъ потому, что мой отецъ Майкель Пенфольдъ служилъ въ конторѣ Вордло. Этотъ Артуръ Вордло имѣлъ необыкновенный талантъ къ подражанію; однажды онъ представилъ публично и въ очень неприличной формѣ одного изъ начальниковъ коллегіи; его за эту выходку должны были выгнать и это уничтожило бы всю его будущность; отецъ его былъ хотя справедливъ и честенъ, но безжалостно строгъ. Я горой сталъ за него и, пользуясь расположеніемъ начальства, я его отстоялъ.

Онъ повидимому былъ очень благодаренъ мнѣ, и мы съ тѣхъ поръ стали еще большими друзьями и повѣряли другъ другу всѣ наши мысли; онъ сознался мнѣ, что надѣлалъ много долговъ въ Оксфордѣ и боится, что отецъ, узнавъ объ этомъ, не сдѣлаетъ его, какъ обѣщалъ, товарищемъ фирмы; я же, съ своей стороны, объяснилъ ему свое желаніе купить небольшой приходъ близь Оксфорда, и мое горе, что онъ стоитъ тысячу фунтовъ, а у меня было всего четыреста и негдѣ было достать остальныхъ. Онъ горячо принялъ къ сердцу мое горе, вызвался помочь мнѣ, и въ заключеніе сказалъ: — «займите двѣ тысячи фунтовъ у моего отца; изъ нихъ дайте мнѣ тысячу четыреста, а себѣ возьмите шестьсотъ, Черезъ мѣсяцъ или два, я буду товарищемъ фирмы и улажу тогда свои дѣла, а вы свой долгъ выплатите намъ по немногу». Это предложеніе мнѣ показалось чрезвычайно любезнымъ Я желалъ получить приходъ но для себя, а чтобъ доставить нѣкоторое спокойствіе старику отцу, который, живя постоянно въ городѣ, нуждался хоть изрѣдка въ деревенскомъ воздухѣ. Для окончанія этого дѣла, я отправился въ Лондонъ и тамъ явился ко мнѣ какой-то незнакомецъ отъ имени Артура Вордло, который будто бы по нездоровью не могъ самъ быть у меня. Онъ передалъ мнѣ вексель, въ двѣ тысячи фунтовъ, подписанный Джономъ Вордло, заставилъ меня сдѣлать на немъ надпись и объяснилъ, гдѣ можно его дисконтировать; потомъ ушелъ, обѣщаясь придти на слѣдующій день за той частью денегъ, которая приходилась на долю Артура Вордло. Не подозрѣвая ничего дурного, я пошелъ куда мнѣ указали, дисконтировалъ вексель, и старательно заперъ деньги, ибо большая часть изъ нихъ была не моя, а Артура Вордло. Въ тотъ же вечеръ явился ко мнѣ полицейскій, задалъ нѣсколько вопросовъ, на которые я конечно отвѣчалъ удовлетворительно. Потомъ онъ меня, подъ какимъ-то предлогомъ, выманилъ на улицу и арестовалъ, по обвиненію въ подлогѣ.

— О! воскликнула Элленъ,

— Я забылъ тогда, что я священникъ, я былъ оскорбленъ, какъ человѣкъ и джентельменъ, я бросился на полицейскаго и повалилъ его на землю Но къ нему подоспѣли на помощь и меня одолѣли. Я былъ преданъ суду по двумъ обвиненіямъ. Первое состояло въ томъ, что я поддѣлалъ вексель, а второе, что хотя я и не самъ поддѣлалъ вексель, но дисконтировалъ его, зная, что онъ подложный. Экспертъ, мистеръ Ундерклифъ, подъ присягой показалъ, что подложный вексель былъ писанъ не мною, и первое обвиненіе пало само собой. Но хотя мой обвинитель и былъ публично названъ лжецомъ въ судѣ, онъ, ни мало не смущаясь, сталъ настаивать на второмъ обвиненіи. Вексель былъ подложный и я его дисконтировалъ, эти факты были несомнѣнны, но вопросъ состоялъ въ томъ, дисконтировалъ ли я его, зная, что онъ подложный. Какъ было это доказать? И въ эту-то минуту меня погубилъ мой благородный другъ, которому я такъ слѣпо довѣрялъ. Конечно, какъ только я попалъ въ тюрьму, я тотчасъ написалъ Артуру Вордло. Повѣрите ли, онъ не только не пріѣхалъ ко мнѣ, но даже не написалъ ни словечка. Я долго ждалъ; наконецъ, боясь, чтобъ онъ мнѣ не измѣнилъ, я просилъ своего защитника силой притащить его въ судъ, какъ свидѣтеля, и заставить сказать правду. Судебный приставъ отправился къ нему съ повѣсткой, но нашелъ дверь его квартиры запертою и никогда не могъ застать его дома. Однако, онъ его перехитрилъ, и однажды утромъ явившись къ нему прямо въ спальню, вручилъ ему повѣстку прежде, чѣмъ тотъ успѣлъ спрятаться подъ кровать. Но онъ все же увернулся отъ насъ и никогда не явился на скамью свидѣтелей; когда же мой защитникъ просилъ судъ его арестовать, то отецъ его подъ присягою показалъ, что сынъ его не можетъ явиться, что онъ лежитъ на одрѣ смерти и случилась съ нимъ эта бѣда изъ одного сочувствія ко мнѣ. Хорошо сочувствіе, которое сковывало уста и скрывало истину! А скажи онъ только одно слово, и его другъ и благодѣтель былъ бы спасенъ отъ несчастья, которое гораздо страшнѣе смерти. Развѣ правда — такой сильный ядъ, что больной произнеся ее долженъ непремѣнно умереть? А если ужь онъ умиралъ, то развѣ можно лучше умереть, какъ указавъ правду или безчестнѣе отправиться скрывая ее? Я убѣжденъ, что его болѣзнь и близость смерти были чистѣйшая ложь, какъ самъ онъ воплощенная ложь! И вотъ потому, что Артуръ Вордло не произнесъ одного слова, которое объяснило бы, какъ попалъ ко мнѣ въ руки вексель, я былъ признанъ присяжными виновнымъ. Эти двѣнадцать человѣкъ хотя честные, но безмозглые, обязаны были заглянуть въ сердце чуждаго имъ человѣка и отгадать то, что было въ этомъ сердцѣ. Но могутъ ли они всегда отгадать…

Онъ остановился на мгновеніе, потомъ продолжалъ:

— Они пришли къ своему заключенію, основываясь главнымъ образомъ на томъ, что я побилъ полицейскаго. Вотъ хорошее основаніе! Поддѣлыватели фальшивыхъ документовъ, по ихъ мнѣнію, такія низкія твари, что никогда не вступятъ въ честный бой. Это доказано на опытѣ. Но присяжные рѣшали дѣло, не по опыту. Они предавались догадкамъ, какъ дѣти, и послѣ долгого колебанія признали меня виновнымъ, но прибавили, что я достоинъ милосердія. Милосердія! Какого милосердія былъ я достоинъ? Или я былъ невиненъ, или было мало меня повѣсить. Нѣтъ, они въ сердцѣ своемъ сомнѣвались въ моей виновности, но вмѣсто того, чтобы меня оправдать, выразили это сомнѣніе въ такой скромной формѣ. Я былъ изумленъ, пораженъ приговоромъ и просилъ позволенія у судьи объяснить, почему Артуръ Вордло ослушался судъ и не являлся въ качествѣ моего свидѣтеля. Еслибъ судья выслушалъ меня, то тотчасъ бы увидѣлъ, что я невинная жертва. Но нѣтъ, я былъ въ Англіи, гдѣ ротъ зажатъ у обвиняемаго, гдѣ оправдываютъ только деньги и дураки-адвокаты. Судья не позволилъ мнѣ сказать ни слова и меня на вѣки заклеймили позорнымъ клеймомъ преступника.

— До той минуты моя жизнь была честная и вполнѣ достойная уваженія, продолжалъ онъ послѣ краткаго молчанія; — съ той минуты, я не нанесъ ни малѣйшаго вреда ни одному человѣческому существу. Люди обыкновенно переходятъ отъ добродѣтели къ пороку, отъ порока къ преступленію; такова лѣстница, по которой, ступень за ступенью, человѣческая душа низходитъ въ бездну: но васъ хотятъ увѣрить, что я однимъ прыжкомъ изъ невиннаго, добродѣтельнаго человѣка сдѣлался самымъ низкимъ преступникомъ, и потомъ, такимъ же прыжкомъ, снова возвратился въ свое прежнее положеніе. Преступленіе меня ни мало не испортило и я, честный садовникъ, сражался съ разбойниками за своего хозяина и пламенно влюбленный юноша сдержалъ свои страсти, во имя долга. Тутъ все ясно до такой степени, что даже ребенокъ долженъ бы понять все дѣло безъ всякихъ коментарій. Но предразсудки дѣлаютъ взрослаго человѣка несравненно глупѣе ребенка. Я больше не скажу ни слова; мое терпѣнье лопнуло. Довольно я перенесъ несправедливостей и оскорбленій. Я честный человѣкъ, и земля, на которой мы стоимъ, моя, ибо я ее создалъ моимъ трудомъ. Отправляйтесь въ Англію и оставьте меня здѣсь, на моемъ островѣ, съ животными, которыя умнѣе васъ и понимаютъ, что я за человѣкъ. Я не хочу быть на одномъ кораблѣ съ кѣмъ бы то ни было, мужчиной или женщиной, который, смотря мнѣ въ глаза, можетъ назвать меня преступникомъ.

При этихъ словахъ вся его фигура, какъ бы преобразилась отъ благороднаго негодованія, и глаза его горѣли огнемъ. Онъ былъ по истинѣ величествененъ въ эту минуту.

Элленъ дрогнула, она чувствовала, что у нея подкашиваются ноги, но старый воинъ вспыхнулъ и гордо произнесъ:

— Мы повинуемся и оставляемъ тебя, дерзкій бродяга. Слѣдуй за мною, Элленъ.

И, внѣ себя отъ злобы, онъ вышелъ изъ пещеры.

Но вмѣсто того, чтобы послѣдовать за нимъ, Элленъ стояла неподвижно, какъ бы окаменѣвъ; потомъ она медленно опустилась на колѣни и, схвативъ руку Роберта Пенфольда, стала покрывать ее поцѣлуями.

— Мученикъ! мученикъ! бормотала она со слезами, цѣлуя его руку, какъ раба, просящая прощенія у своего господина! — Каждое его слово истина, также какъ истинна моя любовь къ нему!

— Это что такое? воскликинулъ съ изумленіемъ и гнѣвомъ генералъ Роллестонъ, возвращаясь въ пещеру за своею дочерью.

— Это значитъ, что онъ сказалъ правду и что я послѣдую его примѣру. Онъ мой мученикъ и моя любовь. Если другіе клеймятъ васъ позоромъ, то пришла пора мнѣ излить мое сердце передъ вами. Джемсъ Ситонъ, я васъ люблю за ваше безуміе и вашу мужественную преданность къ той, которую вы только видѣли издали. Джонъ Гэзель, я васъ люблю за все, что произошло между нами. Но болѣе всего я люблю насъ, Робертъ Пенфольдъ, мой герой и мученикъ. Вамъ говорятъ прямо въ лицо, что вы преступникъ, такъ я скажу передъ лицомъ всего міра, что вы мой идолъ, и что я васъ люблю! Нѣтъ это слово слишкомъ обыкновенно, слишкомъ пошло. Я васъ обожаю, я васъ боготворю. Какъ прекрасны вы въ своемъ гнѣвѣ. Какъ великодушны! Я увѣрена что вы простите мени; вѣдь вы прощаете меня, Робертъ, да, да? Вы не прогоните отъ себя вашу Элленъ за одну ея вину, въ которой она такъ скоро раскаялась! Скажите мнѣ, что вы меня прощаете, что вы меня любите! Онъ плачетъ. О, мой милый! Мой ненаглядный!

И, обвивъ его шею руками, она плакала отъ радости и цѣловала его. Отвѣчалъ ли Гэзель на эти поцѣлуи, первые поцѣлуи страстно любимой женщины — предоставляемъ судить самимъ читателямъ.

Эта блаженнѣйшая минута въ жизни нашихъ героевъ была прервана громкимъ стономъ, или, лучше сказать, гнѣвнымъ крикомъ генерала Роллестона.

— Подлецъ! прогремѣлъ онъ, блѣднѣя отъ злобы и ужаса.

Элленъ бросилась къ нему и зажала ротъ рукою.

— Ни слова болѣе, или я забуду, что я ваша дочь, сказала она; — никто тутъ не виноватъ кромѣ меня. Я люблю его и заставила его полюбить себя. Онъ всѣми силами старался побороть свою любовь, но я женщина и не могла себѣ отказать въ счастьи быть любимой такъ, какъ никто еще никогда не любилъ женщины на свѣтѣ. Оскорбляйте, убейте меня, если хотите, но ни слова противъ него, или я протяну ему руку и мы останемся на вѣки жить и умирать на этомъ островѣ. О, папа! онъ спасъ жизнь вашей дочери, онъ для меня все! Пожалѣйте свое дитя. Пожалѣйте того, кому она отдала свое сердце.

Она бросилась на колѣни и, простирая къ нему руки, устремила на него умоляющій взглядъ. Старикъ былъ такъ пораженъ ея мольбами, что сердце его смягчилось и онъ пробормоталъ: — дай мнѣ подумать съ минуту, этотъ ударъ такъ неожиданъ.

Элленъ встала и, положивъ руку на плечо отца, продолжала безмолвно умолять его этимъ нѣжнымъ прикосновеніемъ руки и горькими слезами, катившимися по ея щекамъ.

— Мистеръ Пенфольдъ, сказалъ наконецъ Роллестонъ, съ торжественнымъ достоинствомъ; — послѣ того, что сказала моя дочь, я долженъ обращаться съ вами, какъ съ благороднымъ человѣкомъ, иначе я оскорблю ее. Я надѣюсь, вы докажете мнѣ, что вы дѣйствительно то, чѣмъ она васъ считаетъ, а не то, чѣмъ васъ призналъ судъ. Эта молодая дѣвушка добровольно дала слово человѣку, пользующемуся всеобщимъ уваженіемъ, и котораго никто еще въ лицо не уличалъ въ подлости. Основываясь на данномъ ею словѣ, Вордло отецъ и сынъ послали пароходъ въ Тихій океанъ для отысканія ея и она, послѣ долгихъ усилій, найдена. Неужели вы, какъ честный человѣкъ, посовѣтуете ей остаться здѣсь и набросить тѣнь на свое честное имя? Неужели она должна нарушить свое обѣщаніе жениху, на основаніи какихъ-то неясныхъ, заочныхъ обвиненій?

— Я обвинялъ мистера Артура Вордло лишь въ защиту самого себя.

— Вы только-что говорили, продолжалъ Роллестонъ, — что бываютъ обвиненія, которыя на вѣки клеймятъ человѣка неизгладимымъ пятномъ. Еслибъ вы были на моемъ мѣстѣ, то неужели вы позволили бы вашей дочери выйдти замужъ за человѣка честнаго, но по несчастью признаннаго судомъ виновнымъ въ преступленіи?

Робертъ громко застоналъ, но черезъ минуту твердо произнесъ: — Нѣтъ.

— Такъ что же дѣлать? Она должна или сдержать свое честное слово или нарушить его. И ради кого? Ради человѣка, котораго она уважаетъ и любитъ, но за котораго не можетъ выйдти замужъ. Преступникъ также, какъ прокаженный, можетъ быть святой, но я скорѣй убью свою дочь, чѣмъ выдамъ за преступника или за прокаженнаго. И вы въ глубинѣ своего сердца, не могли бы сказать, что я поступилъ дурно; вы на моемъ мѣстѣ сдѣлали бы тоже самое. Что же остается намъ дѣлать? Мы должны сдержать свое слово, а вы оставить ее навсегда и заслужить ея вѣчное уваженіе и мою вѣчную благодарность. Не стоитъ быть на половину честнымъ! Вы должны быть или подлымъ эгоистомъ и заставить Элленъ, забывъ честь и стыдъ, жить съ вами на вѣки на этомъ островѣ, или вы должны доказать, что вы честный, благородный, мужественный человѣкъ, и согласиться на неминуемую, вѣчную разлуку съ нею. Подумайте, сэръ, ваше краснорѣчіе и ея сожалѣніе къ вамъ побудили ее на признаніе которое отнынѣ разлучаетъ васъ навсегда. Ея невольное, насильственное пребываніе здѣсь, съ вами глазъ на глазъ, было до сихъ поръ невинно. Но теперь, послѣ ея безумнаго признанія, оно не можетъ оставаться таковымъ. Я буду съ вами откровененъ; если послѣ всего что произошло, вы захотите непремѣнно послѣдовать за нею на пароходъ, то я долженъ, по чувству человѣколюбія, васъ взять съ собою, но по чувству долга, я буду обязанъ васъ предать суду, какъ преступника, бѣжавшаго прежде чѣмъ истекъ срокъ приговора. Быть можетъ, я былъ бы обязанъ и теперь васъ арестовать, но я не знаю, кому принадлежитъ этотъ островъ и имѣю ли я право васъ арестовать въ чужихъ владѣніяхъ: но англійской корабль — Англія, и если вы ступите на Спринбокъ — вы погибли. И такъ повторяю: вы честный человѣкъ, вы любите мою дочь истинно, не себялюбиво; вы до сегодня поступали честно, благородно; сдѣлайте еще одинъ шагъ по правому пути: призовите на помощь честь, совѣсть, Бога, которому вы служите, и исполните вашъ долгъ.

— О! вы просите отъ меня большого, чѣмъ можетъ вынести плоть и кровь человѣка, воскликнулъ Робертъ Пенфольдъ. — Что мнѣ отвѣчать, что мнѣ дѣлать?

— Вотъ вамъ моя рука, сказала спокойно Элленъ; — умремъ вмѣстѣ, если мы не можемъ честно жить вмѣстѣ.

— Такъ вотъ для чего я пересѣкъ одинъ океанъ, исколесилъ взадъ и впередъ другой и нашелъ, наконецъ, мое родное дѣтище! произнесъ съ горечью Роллестонъ. — Я сдѣлалъ все, чтобы спасти свою дочь, и когда спасъ — теряю ее.

И онъ молча сѣлъ, поникнувъ головою отъ стыда и горя.

— О! папа, папа, воскликнула Элленъ, опускаясь на землю передъ отцемъ и заливаясь слезами, — прости твое неблагодарное дитя.

Какъ ни ужасно страдалъ Робертъ Пенфольдъ, но въ его благородномъ сердцѣ заговорило чувство сожалѣнія. Блѣдный отъ внутренней борьбы, но спокойный, твердый, покорный судьбѣ, какъ человѣкъ, которому прочли смертный приговоръ, онъ сказалъ спокойно:

— Вы правы, сэръ, нѣтъ выбора. Вы должны увести ее, а я останусь здѣсь.

— Оставить васъ однихъ на островѣ! воскликнула Элленъ; — никогда! если вы останетесь здѣсь, то и я останусь, чтобы васъ утѣшить.

— Я не принимаю этого предложенія. Меня никто не можетъ утѣшить.

— Подумайте, что вы дѣлаете, Робертъ, сказала Элленъ съ сверхъ-естественнымъ спокойствіемъ; — если вы не жалѣете себя, то хоть пожалѣйте меня. Неужели вы хладнокровно лишите меня той жизни, которую вы до сихъ поръ такъ пламенно старались сохранить? Мой бѣдный отецъ привезетъ въ Англію только мой трупъ. Задолго до той минуты, какъ мы достигнемъ страны, которую я нѣкогда такъ любила, но теперь ненавижу за ея безмозглую жестокость къ вамъ, моя душа уже вернется на этотъ островъ, къ вамъ, Робертъ. Вы просите меня оставить васъ, съ глазу на глазъ съ отчаяніемъ и горемъ. Нѣтъ, ни одинъ изъ васъ не любитъ меня и въ половину такъ, какъ я васъ люблю обоихъ.

— Я объ этомъ не думалъ, произнесъ слабымъ, дрожащимъ голосомъ Роллестонъ; — мое мужество мнѣ теперь измѣняетъ. Я чувствую, что жизнь моего дѣтища мнѣ дороже всего міра. Она умирала, мнѣ сказали доктора, и ожила здѣсь. Я могу послать пароходъ на континентъ за пасторомъ и обвѣнчать васъ. Тогда живите себѣ спокойно на этомъ островѣ. Но вы должны позволить и мнѣ преклонить здѣсь голову, ибо послѣ такого недостойнаго поступка мнѣ нельзя показаться въ Англію. Конечно, это будетъ жалкій конецъ жизни, проведенной посреди почестей и уваженія людей; но вѣдь не долго придется мнѣ страдать, стыдъ также убиваетъ человѣка, какъ и потерянная любовь.

— Робертъ, Робертъ! воскликнула Элленъ, ломая себѣ руки отъ отчаянья.

Пенфольдъ чувствовалъ, что все зависѣло теперь отъ одного его слова и онъ долженъ былъ поступить или очень подло или очень возвышенно; средняго пути не было. Онъ схватился руками за голову и сталъ думать, напрягая всѣ силы своего честнаго, великаго ума.

— Шш! промолвила Элленъ; — погодите. Онъ умнѣе насъ. Дайте ему подумать:

Послѣ непродолжительнаго молчанія онъ началъ спокойнымъ, твердымъ голосомъ:

— Еслибъ я полагалъ, что вы будете чахнуть и умрете на пути, то я никогда не разстался бы съ вами. Но вы не трусъ, вы сильный, мощный человѣкъ. Еслибъ моя жизнь зависѣла отъ васъ, неужели вы не согласились бы жить?

— Вы знаете, что согласилась.

— Когда я былъ выброшенъ моремъ на рифъ, вы доказали, что вы не слабая женщина, а мужественный человѣкъ. Какая женщина съумѣла бы управиться съ лодкой, устроить мачту изъ багра и…

— Это все пустое, перебила его Элленъ; — я васъ любила, а теперь люблю еще болѣе.

— Я вамъ вѣрю, и потому прошу васъ ради меня возвыситься еще разъ надъ вашимъ увлеченіемъ и быть человѣкомъ. Теперь дѣло идетъ о спасеніи не моей жизни, а гораздо большаго, моего честнаго имени.

— О! для этого стоило бы жить! воскликнула Элленъ.

— Конечно, вамъ предстоитъ тяжелый трудъ, но не тяжелѣе, чѣмъ управиться съ лодкою безъ мачты. Повидайте моего отца, Майкеля Пенфольда, эксперта Ундерклифа, моего адвоката и стряпчаго. Изслѣдуйте все дѣло, а главное добейтесь, почему Артуръ Вордло не смѣлъ явиться на скамью свидѣтелей. Будьте настойчивы, какъ человѣкъ, изворотливы, какъ женщина, и не думайте умирать пока вы можете, живя и работая, спасти друга отъ безчестія.

— Умереть! когда я могу спасти васъ отъ смерти и безчестія! Никогда я не буду такъ подла. О! Робертъ! какъ хорошо вы меня знаете!

— Да, я васъ знаю, Элленъ. Я увѣренъ, что ваша великая душа поддержитъ вашу плоть; и вы совершите этотъ подвигъ для того, кто любитъ насъ и кого вы любите. Что же касается до меня, то я сознаю въ себѣ силы прожить одинъ на этомъ островѣ цѣлые года, если вы дадите мнѣ два обѣщанія.

— Я обѣщаю впередъ.

— Обѣщайте мнѣ, что вы не умрете и не выйдите замужъ за Артура Вордло, прежде, чѣмъ вы докажете публично всю ложь погубившаго меня приговора. Положите руку на голову отца и поклянитесь въ этомъ.

Элленъ повиновалась и торжественно произнесла:

— Клянусь не умереть, насколько это зависитъ отъ меня, и не выйти замужъ за кого бы то ни было прежде, чѣмъ я докажу публично всю ложь погубившаго васъ приговора.

— И я клянусь ей помогать, сказалъ съ жаромъ Роллестонъ; — теперь я знаю, что вы честный, благородный человѣкъ. Я не вѣрилъ словамъ, ибо часто слыхалъ краснорѣчивыя бредни, но вы доказали на дѣлѣ, что вы за человѣкъ. Я готовъ отдать теперь душу, что вы не виновны въ подлогѣ. Вотъ моя рука. Богъ въ помощь, благородный человѣкъ! Онъ васъ защититъ!

— Я уповаю, сэръ, со слезами въ голосѣ промолвилъ Пенфольдъ; — вы ея отецъ и вы протянули мнѣ руку; быть можетъ, когда нибудь я вспомню объ этомъ съ утѣшеніемъ, но теперь сердце мое разбито. Возьмите ее, сэръ, скорѣе! воскликнулъ онъ вдругъ съ дикой энергіей, — плоть немощна. Силъ моихъ не хватаетъ все это вынести.

Роллестонъ поспѣшилъ исполнить совѣтъ Пенфольда. Онъ свернулъ всѣ вещи Элленъ, и Робертъ имѣлъ мужество отнести ихъ самъ на лодку. Потомъ они вернулись къ Элленъ, которая сидѣла все на одномъ мѣстѣ, въ безмолвномъ отчаяньи ломая себѣ руки. Она теперь не плакала; ей было не до слезъ. Генералъ взялъ ея мѣшокъ и снова, уходя изъ пещеры; сказалъ Роберту: — останьтесь, проститесь съ нею на единѣ, я приду за нею черезъ пять минутъ. Вы видите, какъ я увѣренъ, что вы честный человѣкъ.

Увидѣвъ Роберта, Элленъ бросилась къ нему на шею, прижалась къ его груди и осыпала его поцѣлуями. Она не могла промолвить ни слова, только всхлипывала и горько стонала.

Наконецъ явился Роллестонъ и Робертъ помогъ отвести Элленъ на лодку. Она шла безсознательно, дрожа всѣмъ тѣломъ, едва не падая въ обморокъ и только когда отчалила лодка, она вскочила и съ дикимъ крикомъ протянула руки къ Роберту, стоявшему на берегу.

Они были разлучены на вѣки.

ГЛАВА XXV.

Въ человѣческомъ сердцѣ, въ этой странной амальгамѣ хорошаго и дурного, добраго и злого, иногда честное и достойное уваженія побужденіе тѣсно связано съ преступнымъ дѣйствіемъ. Такъ было и съ Джозефомъ Вайли. Онъ былъ влюбленъ въ Нанси Раузъ, а она объявила себѣ цѣну, двѣ тысячи фунтовъ.

Эта Нанси Раузъ была замѣчательная, энергичная женщина. Она много лѣтъ служила у генерала Роллестона, но при отъѣздѣ его въ Австралію, не могла ѣхать съ нимъ, не смотря на всю свою любовь къ Элленъ, ибо у нея на рукахъ была старая, больная мать. Потерявъ своихъ дорогихъ хозяевъ, она не хотѣла служить ни у кого другого и занялась стиркой бѣлья. Дѣло, благодаря неутомимой дѣятельности и веселому ея характеру, шло такъ успѣшно, что она вскорѣ открыла прачешную съ нѣсколькими работницами, сняла въ аренду цѣлый домикъ въ одномъ изъ предмѣстій Лондона, и даже пустила къ себѣ жильца джентльмена. Въ одномъ только Нанси была несчастлива — въ любви; она была красивая, здоровая, кровь съ молокомъ женщина, но слишкомъ умна, горда, а главное рѣзала правду и немилосердно унижала самолюбіе своихъ многочисленныхъ обожателей. Поэтому они быстро, одинъ за другимъ, изчезали, оставляя иногда тяжелыя раны въ ея сердцѣ. Наконецъ, подвернулся Джозефъ Вайли и вскорѣ сдѣлался ея признаннымъ обожателемъ. Она находила его общество очень пріятнымъ, но когда Вайли сталъ приставать къ ней съ женитьбой, она долго отдѣлывалась шутками, и наконецъ объявила, что въ ихъ теперешнемъ положеніи бракъ немыслимъ; къ чему онъ приведетъ! — пойдутъ дѣти, расходы увеличатся, а средства могутъ уменьшиться, наступитъ нищета и уничтожитъ всякую тѣнь любви. Однимъ словомъ, она сказала прямо: «наживи двѣ тысячи фунтовъ, и купи домъ въ Чансери-Лэнъ, на который я давно вострю зубы, и я твоя. Тогда тебѣ не надо будетъ ходить въ море, мы напустимъ цѣлый полкъ жильцевъ, увеличимъ прачешное заведеніе и заживемъ на славу».

Быть можетъ, читателямъ покажется страннымъ такое совпаденіе роковыхъ цифръ требованія. Но Нанси именно хотѣла двѣ тысячи фунтовъ и плата за преступленіе Вайли была опредѣлена также въ двѣ тысячи фунтовъ. И одно было слѣдствіемъ другого; Вайли, торгуясь съ Артуромъ Вордло, настаивалъ на двухъ тысячахъ именно потому, что такова была цѣна будущаго дома Нанси. Во время своего преступленія, до него, и послѣ Вайли утѣшалъ себя одной мыслью, что теперь у Нанси будетъ домъ, а у него Нанси. Потому понятно его отчаянье, когда, благодаря неожиданной болѣзни Артура и временной передачѣ дѣлъ фирмы въ руки Вордло старшаго, Вайли не только не получилъ двухъ тысячъ фунтовъ, но дрожалъ, что каждый день все откроется и онъ, вмѣсто Нанси и счастья, подвергнется суду и угодитъ въ каторгу. Но наконецъ онъ рѣшился во что бы то ни стало достать свои двѣ тысячи фунтовъ. Не смотря на всѣ прежнія неуспѣшныя попытки увидать Артура Вордло, Вайли однажды отправился къ нему въ домъ и объявилъ громогласно лакею:

— Скажите своему господину, что пришелъ я, Джозефъ Вайли, по дѣлу, отъ котораго можетъ зависѣть его жизнь и смерть, и если онъ меня не приметъ, я прокричу на весь городъ о такихъ дѣлахъ, которыя ему надо держать въ большомъ секретѣ.

Эта угроза подѣйствовала, Вайли провели въ комнату Артура, гдѣ тотъ лежалъ на диванѣ блѣдный, исхудалый.

— Мистеръ Вордло, вы не думайте, что я не сочувствую вашему горю, сказалъ онъ; — но мы слишкомъ далеко съ вами зашли, чтобъ остановиться. Намъ только два исхода: или вы получите полтораста тысячъ фунтовъ, а я двѣ тысячи, или…

— Какое мнѣ дѣло до денегъ, пробормоталъ Вордло; — чортъ бы ихъ побралъ, дьяволъ меня соблазнилъ и я погубилъ ту, которую любилъ болѣе денегъ, болѣе всего на свѣтѣ!

— Но выслушайте же меня, продолжалъ Вайли; — я вамъ говорю, что намъ только два исхода: или вы получите полтораста тысячь, а я двѣ, или мы оба пойдемъ въ каторгу на двадцать лѣтъ.

— Въ каторгу! простоналъ Артуръ, и его летаргическое состояніе мгновенно исчезло, какъ будто бы его невзначай окатили холодной водой.

— Вы очень хорошо это сами знаете, сказалъ Вайли; — нѣсколько еще лѣтъ тому назадъ за это вѣшали. Ну, ну, будьте человѣкомъ, или мы пропали.

Страхъ такъ сильно подѣйствовалъ на Вордло, что онъ, устремивъ дикій взглядъ на Вайли, спросилъ тихо: «что же дѣлать?»

Вайли прежде всего заставилъ его выпить стаканъ вина, для приданія бодрости, а потомъ положилъ на столъ корабельную книгу Прозерпины и декларацію матросовъ, и просилъ Артура ихъ провѣрить, такъ какъ онъ, Вайли, человѣкъ темный и мало смыслитъ во всей этой книжной премудрости. Не смотря на всю слабость своихъ умственныхъ и физическихъ силъ, Артуръ Вордло съ первого взгляда замѣтилъ, что дѣло не совсѣмъ ладно.

— Они не соотвѣтствуютъ другъ другу, промолвилъ онъ.

— Что не соотвѣтствуетъ?

— Корабельная книга и декларація вашихъ матросовъ. Послѣдніе говорятъ, что бури слѣдовали за бурями и помпы дѣйствовали безъ устали; а въ книгѣ отмѣчено только: «Легкій С. В. вѣтеръ». Такимъ образомъ одна часть вашихъ доказательствъ уничтожаетъ другую. Это всегда такъ бываетъ, когда желаютъ доказать слишкомъ много. Вы должны объявить, что корабельную книгу нельзя было спасти, и она погибла вмѣстѣ съ кораблемъ.

— Это невозможно, очень многіе знаютъ о ея спасеніи.

— Зачѣмъ вы это сдѣлали? Какое безуміе! Вы сдѣлали неисправимую ошибку. Однако какъ размашисто, толсто писалъ Гудсонъ.

Вайли съ презрѣніемъ посмотрѣлъ на человѣка, который въ критическую минуту позволялъ себѣ такія пустыя замѣчанія.

— Вы увѣрены, что бѣдный Гудсонъ умеръ? спросилъ Вордло въ пол-голоса.

— Еще бы, я самъ видѣлъ его кончину, отвѣчалъ Вайли, вздрагивая, и выпивъ залпомъ стаканъ водки.

— Оставьте бумаги у меня, произнесъ Артуръ; — и передайте Пенфольду, что я завтра приду въ контору. Мы тамъ съ вами встрѣтимся. Я никого другого не приму.

На другой день, какъ только Вайли вошелъ въ контору, Артуръ, такой же блѣдный и изнуренный, какъ наканунѣ, подалъ ему корабельную книгу и декларацію матросовъ, говоря: — посмотрите хорошенько, они теперь лучше соотвѣтствуютъ другъ другу.

Вайли взглянулъ и отскочилъ съ какимъ-то суевѣрнымъ ужасомъ.

— Это писалъ призракъ Гирама, воскликнулъ онъ; — это его собственный почеркъ.

— Тише, тише, только скажите годится ли это? промолвилъ Вордло.

— Написано великолѣпно, но всякій узнаетъ, что книга никогда не была въ морѣ.

Согласившись вполнѣ съ этимъ, Вордло тотчасъ высыпалъ солонку соли въ тарелку съ водой и вымочилъ въ ней книгу; потомъ онъ облилъ прованскимъ масломъ съ сажей пергаментный переплетъ, что придало ему старый, запачканный видъ, точно книга цѣлыя недѣли находилась въ рукахъ человѣка, не особенно заботящагося о чистотѣ своихъ рукъ. Когда все было готово, Вордло отдалъ документы Вайли, и поручилъ ему вмѣстѣ съ Пенфольдомъ показать ихъ страхователямъ Прозерпины, а потомъ отдать въ Ллойдъ. Самъ же Артуръ по причинѣ своей болѣзни и горя отказался принять въ этомъ дѣлѣ какое либо участіе.

Все обошлось какъ нельзя лучше; никто не выразилъ ни малѣйшаго сомнѣнія, но для большей осторожности Артуръ не торопился полученіемъ денегъ отъ страхователей. Когда же отецъ его, наконецъ, предъявилъ свои требованія, то деньги были уплачены до послѣдняго гроша, что раззорило нѣсколькихъ изъ несчастныхъ страхователей, повѣрившихъ фирмѣ. Вайли получилъ наконецъ свои двѣ тысячи фунтовъ новыми банковыми билетами.

Спрятавъ въ карманъ эти тяжело нажитыя деньги, Вайли бросился къ Нанси Раузъ и, сіяя торжествомъ, влетѣлъ къ ней въ комнату; къ его удивленію, онъ засталъ тамъ Майкеля Пенфольда, который только-что въ тотъ день нанялъ у нея комнату. Онъ что-то разсказывалъ Нанси, а та горько плакала.

— Что вамъ нужно! воскликнула она, съ ожесточеніемъ набросившись на Вайли; — зачѣмъ вы пришли? Ступайте вонъ, и не смѣйте никогда казаться мнѣ на глаза. Отчего вы мнѣ но сказали, что на Прозерпинѣ была миссъ Роллестонъ, моя милая и добрая госпожа? Вы допустили ее потонуть, а сами спасли свою подлую, никому ненужную образину. До тѣхъ поръ, пока не явится сюда миссъ Элленъ, не смѣйте мнѣ показываться на глаза.

Вайли представилъ свои резоны, но ничего не помогло, и онъ, съ болью въ душѣ, долженъ былъ навсегда распроститься съ своею невѣстою. Онъ не надѣялся, чтобы Элленъ могла когда нибудь воротиться въ Англію.

Между тѣмъ Артуръ Вордло снова сталъ заниматься дѣлами, но онъ совершенно измѣнялся. Онъ потерялъ всякую энергію, всякую охоту къ дѣламъ. Его мошенничество удалось и ему этого было довольно. Всякое честолюбіе теперь въ немъ умерло и, бросивъ всѣ спекуляціи, онъ вернулся къ старому безопасному пути рутины. Такъ прошло шесть мѣсяцевъ и горе Артура было все также мрачно, убійственно и безнадежно, какъ въ первую недѣлю.

Но однажды утромъ, сидя въ своемъ кабинетѣ и механически занимаясь дѣлами, онъ вдругъ услышалъ радостный голосъ отца. Черезъ секунду, старикъ Вордло вбѣжалъ въ комнату, съ торжествомъ размахивая руками.

— Она найдена! она найдена! воскликнулъ онъ и сунулъ въ руку Артура телеграмму.

Съ недовѣрчивымъ изумленіемъ, скоро замѣнившимся безумной радостью, Артуръ прочелъ слѣдующія строки: — «Мы нашли ее, живой и здоровой; будемъ въ отелѣ Чарингъ — Кроссъ въ 8 часовъ вечера».

Но прежде чѣмъ станемъ разсказывать сцену свиданія, бросимъ бѣглый взглядъ на то, что дѣлалось на Спринбокѣ во время его возвратнаго плаванія въ Англію.

Мы видѣли, какъ Элленъ, почти безчувственную, перевезли на пароходъ. Цѣлыхъ два дня она сидѣла запершись въ своей каютѣ; и только тяжелые стоны доносились оттуда. Одному Богу извѣстно, что она перенесла въ эти сорокъ восемъ часовъ. Но на третій день она вышла на палубу и поразила всѣхъ своими странностями. Она ни съ кѣмъ не говорила, ни на кого не обращала вниманія, молча ходила взадъ и впередъ по палубѣ, съ такой быстротой и неутомимостью, что возбудила во всѣхъ матросахъ сначала восторгъ, а потомъ суевѣрный страхъ, потому что во время этихъ безконечныхъ прогулокъ, ея большіе чудные глаза были безсознательно обращены въ пространство; очевидно, что ея мысли были далеко и устремлены на одинъ всецѣло поглощающій ее планъ. Дѣйствительно, Элленъ но видѣла, но слышала, не понимала ничего, что происходило вокругъ нея, она думала только объ одномъ, какъ исполнить святое, взятое ею на себя дѣло. Даже ходила она по палубѣ, не столько отъ волненія, сколько отъ твердаго намѣренья сохранить столь необходимое теперь для нея здоровье. Съ отцемъ своинъ она обращалась нѣжно, покорно, но холодно въ сравненіи съ прежнимъ ея обращеніемъ. Видя это, онъ ясно сознавалъ, что онъ въ Англію везетъ ея тѣло, но что душа ея осталась на островѣ. Только изрѣдка ея наружное спокойствіе прерывалось на короткое время, и она истерически рыдала. Но это продолжалось не долго и, успокоившись, она снова предавалась физической дѣятельности и все думала и думала.

Наконецъ въ виду уже англійскаго берега, генералъ Роллестонъ, старавшійся до сихъ поръ ее ничѣмъ не безпокоить, рѣшился переговорить съ него серьозно о послѣдующихъ ихъ дѣйствіяхъ.

— Ну, Элленъ, сказалъ онъ, — чтожъ мы будемъ дѣлать съ Вордло?

Элленъ вздрогнула, но послѣ минутнаго молчанія, промолвила спокойно:

— А какъ, по вашему, надо дѣйствовать.

— Мнѣ кажется, всѣ наши дѣйствія должны клониться къ тому, чтобы мы не были слишкомъ неблагодарны къ отцу, и не обманывали бы сына.

— Хорошо, я не буду неблагодарна къ отцу, и не обману сына.

Отецъ поцѣловалъ ее и назвалъ благородной, мужественной дѣвушкой; но прибавилъ, что, съ другой стороны, слѣдовало позаботиться и о томъ, чтобъ никто не узналъ объ ея пребываніи на островѣ съ глазу на глазъ съ преступникомъ, ибо общество этого ей никогда не проститъ.

— Да зачѣмъ же говорить о томъ, кому нибудь, кромѣ Артура? сказала Элленъ покраснѣвъ; — а онъ конечно меня довольно любитъ, чтобъ не компроментировать въ глазахъ свѣта.

— Но узнавъ объ этомъ, онъ будетъ вправѣ отказаться отъ твоей руки.

— Конечно, и я надѣюсь, что онъ откажется, когда я ему скажу, что люблю другого, хотя и безнадежно.

Она горько зарыдала, а старикъ Роллестонъ, прижавъ ее къ своей груди, грустно спрашивалъ себя, чѣмъ все это кончится.

Однако, когда она вышла на берегъ въ Соутгэмптонѣ, спокойствіе снова, повидимому, къ ней возвратилось, и она сама попросила отца телеграфировать Вордло.

— Не лучше-ли подождать денекъ? сказалъ Роллестонъ; — ты могла бы собраться съ силами для этого тяжелаго свиданія.

— Конечно, но это была бы слабость. А я должна отрѣшиться отъ всякой слабости, или я никогда не оправдаю Роберта Пенфольда. И потомъ подумайте, папа, о себѣ. Если старикъ Вордло услышитъ, что вы провели день въ Лондонѣ, не давъ ему знать, онъ можетъ обидѣться. Нѣтъ, пригласите ихъ къ намъ въ восемь часовъ. Мы пріѣдемъ въЛондонъ въ 7. Значитъ останется цѣлый часъ на отдыхъ. Господи, помоги мнѣ!

Въ этотъ самый день ровно въ 8 часовъ къ отелю въ Чарингъ-Кроссъ подъѣхалъ Артуръ Вордло съ отцемъ. Онъ сіялъ полнымъ, безмятежнымъ счастьемъ. Всѣ угрызенія совѣсти были забыты. Онъ уже болѣе не сожалѣлъ о своемъ преступленіи и о потерѣ Прозерпины. Элленъ была жива и приписывала ему свое спасеніе, а не погибель.

Вбѣжавъ въ комнату, онъ бросился прямо къ Элленъ и, съ криками радости и восторга, сталъ цѣловать ея руки; она задрожала отъ волненія и, чтобъ не упасть, опустилась въ кресло. Онъ всталъ передъ нею на колѣни и, схвативъ одну изъ ея рукъ, продолжалъ ее цѣловать и обливать слезами; она же сидѣла, отвернувъ голову и закрывшись рукой. На лицѣ ея было ясно написано сожалѣніе и отвращеніе, но такъ какъ оно было скрыто, а вся ея фигура лихорадочно дрожала, то всякій, кто увидалъ бы эту сцену, принялъ бы волненіе Эллень за любовь къ Артуру Вордло. Наконецъ старикъ Вордло вывелъ ее изъ этого труднаго положенія. Онъ громко сталъ жаловаться на монополію Артура и она, бросившись къ нему въ туже минуту, стала горячо его благодарить за то, что онъ былъ такъ добръ и выслалъ за нею корабль. Она въ сущности вовсе но чувствовала себя благодарной, но знала, что должна быть благодарна, и потому была дѣйствительно краснорѣчива въ своихъ изліяніяхъ. Старикъ былъ очень этимъ доволенъ, но увѣрилъ, что она должна благодарить не его, а Артура, ибо любовь Артура къ ней побудила его выслать корабль.

— Если вы чувствуете себя обязанной мнѣ, промолвилъ онъ шопотомъ, — то будьте добры къ Артуру, вотъ все, что я смѣю просить у васъ. Его жизнь зависитъ отъ васъ.

Элленъ повиновалась этой просьбѣ и медленно возвратилась къ Артуру. Онъ снова началъ цѣловать ея руки и объяснять ей свою пламенную любовь. Она сидѣла молча, холодная, какъ ледъ, и едва слышала, что онъ говорилъ. Наконецъ, она не выдержала и подойдя къ отцу шепнула:

— Я болѣе не могу этаго вынести. Пожалѣйте меня.

Роллестонъ понялъ, въ чемъ дѣло, и поступилъ съ большимъ тактомъ, чѣмъ можно было отъ него ожидать. Онъ позвонилъ слугу, потребовалъ чаю и громко сказалъ, обращаясь къ Элленъ:

— Ты вѣдь не пьешь чай, и я вижу ты очень устала. Не лучше ли тебѣ пойдти спать.

— Да, папа, отвѣчала она, и пошла къ двери, но проходя мимо Артура Вордло, она сказала шопотомъ, что желала бы поговорить съ нимъ завтра на-единѣ.

На другой день, Артуръ явился, сіяя счастіемъ и съ розаномъ въ петлицѣ; она же встрѣтила его грустная, мрачная. Онъ тотчасъ началъ распространяться о своей любви, но она его перебила очень серьезно.

— Артуръ, сказала она, — мы теперь одни, и я должна вамъ сдѣлать откровенное признаніе, которое, къ несчастью, вамъ принесетъ мною горя. Мое сердце обливается кровью при мысли объ ударѣ, который я вамъ нанесу, но я должна или сказать вамъ все, или васъ обмануть. Артуръ, мы перенесли много ужасовъ, въ лодкѣ, на океанѣ, и вы никогда не увидѣли бы меня на землѣ, еслибъ не одинъ добрый человѣкъ, который спасъ мнѣ жизнь Онъ потомъ еще нѣсколько разъ спасалъ ее на островѣ, и мнѣ самой выпало на долю одинъ разъ спасти его дорогую для меня жизнь. Моя вѣрность къ вамъ была подвергнута сильному искушенію. Я постоянно видѣла передъ собою образецъ всѣхъ человѣческихъ добродѣтелей. Въ пользу его говорили чувства благодарности и сожалѣнія. Вы и Англія казались потерянными на вѣки. Если можете, то не осуждайте и меня, Артуръ, но я люблю другого!

Произнеся эти страшныя слова, она покраснѣла, поникла головой и слезы выступили на ея глазахъ. Но мы сильно подозрѣваемъ, что эти слезы были не объ Артурѣ, а о Робертѣ Пенфольдѣ. Артуръ, слушавшій ее сначала съ изумленіемъ, но безъ малѣйшаго испуга, теперь смертельно поблѣднѣлъ и промолвилъ едва слышно:

— Если вы выйдете за него замужъ, вы меня убьете,

— Нѣтъ, Артуръ, отвѣчала Элленъ, — я не могу за него выдти замужъ, даже еслибъ вы позволили. Когда вы узнаете все, то увидите, что изъ насъ троихъ вы еще менѣе всѣхъ несчастны. Какъ-бы то ни было, я вамъ сказала правду и предоставляю вамъ рѣшить, что намъ дѣлать. Конечно, мое признаніе освобождаетъ васъ отъ даннаго сами слова.

— Освобождаетъ меня! воскликнулъ въ отчаяніи Артуръ; — оно не можетъ оторвать моего сердца отъ вашего.

— Бѣдный Артуръ! промолвила она, — неужели я родилась на свѣтъ только для того, чтобъ дѣлать несчастными всѣхъ, кого я уважаю.

— Вы всегда были честная душа, сказалъ онъ, видя слезы сожалѣнія на ея глазахъ; — сдержите слово данное мнѣ, и я васъ вылечу отъ вашей несчастной привязанности.

— Какъ? Послѣ всего, что я вамъ сказала, вы все же не освобождаете меня отъ даннаго мною слова?

— Жестокая Элленъ! вы знаете, что я не могу васъ удерживать.

— Нѣтъ, я не жестокая; и вы имѣете право меня удержать. Но подумайте не обо мнѣ, а о себѣ.

— Я довольно думалъ. Эта привязанность къ человѣку, за котораго вы но можете выйти замужъ, конечно несчастье для васъ и для меня, но сохраните ко мнѣ уваженіе, пока не вернется любовь, и пускай все останется по прежнему между намм.

— Вамъ было рѣшать, сказала Элленъ холодно; — и вы рѣшили. Прошу васъ теперь только согласиться на одно условіе.

— Я повинуюсь заранѣе.

— Какъ, даже не зная, въ чемъ состоитъ это условіе?

— Вы не знаете Элленъ, какой несчастный годъ я провелъ съ той минуты, какъ разнеслась вѣсть о вашей смерти! Сегодня вы нанесли большой ударъ моему счастью — это правда, но все же это великое блаженство въ сравненіи съ прежнимъ горемъ. Предписывайте условія. Вы моя царица, моя любовь и жизнь! О! Элленъ, я перенесу все, что хотите, лишь бы я зналъ, что у васъ нѣтъ тайнъ отъ меня. Продолжайте, какъ начали, и дайте мнѣ сразу узнать всю глубину своего горя.

— Можете ли вы, Артуръ, быть великодушнымъ къ тому, кто причинилъ вамъ такое горе?

— Я постараюсь, отвѣчалъ Артуръ съ тяжелымъ вздохомъ.

— Я никогда не вышла бы за него замужъ, не получивъ отъ васъ разрѣшенія даннаго мною вамъ слова; вы оставались мнѣ вѣрны, и я должна платитъ вамъ тою же монетою. Я никогда не могла бы выйти за него замужъ, еслибъ даже и не дала вамъ слова, но я могу оказать ему большую услугу, не нанося вашей чести ни малѣйшаго вреда, и я поклялась совершить это дѣло прежде, чѣмъ выйду за кого нибудь замужъ. Я сдержу эту клятву, также какъ сдержу и данное вамъ слово. Общество изгнало его изъ своей среды, благодаря подлой клеветѣ. Эту клевету я должна изслѣдовать и опровергнуть. Это дѣло трудное, продолжительное, но я его выполню во что бы то ни стало. И вы могли бы мнѣ много въ этомъ помочь. Но я не буду такъ жестока, чтобъ отъ васъ этого требовать.

— Если вы успѣете въ своемъ предпріятіи, то на другой же день послѣ побѣды вы выйдете за меня замужъ?

— Да, даю вамъ слово.

— Такъ я вамъ помогаю.

— Артуръ подумайте, что вы говорите. Женщины еще любили такой самоотверженной любовью, но мужчины на нее неспособны.

— Никто, никогда такъ не любилъ, какъ я васъ люблю. Я скорѣе согласенъ вамъ помочь въ этомъ-дѣлѣ, хотя съ горечью въ сердцѣ, чѣмъ лишиться васъ. Но что намъ надо сдѣлать?

— Развѣ я вамъ не сказала? Мы должны очистить его имя отъ подлаго пятна и возвратить его въ Англію, въ общество, котораго онъ достоинъ быть лучшимъ украшеніемъ.

— Да, да, сказалъ Артуръ; — но кто онъ такой? Впрочемъ зачѣмъ я спрашиваю, конечно я его не знаю,

— Нѣтъ, онъ для васъ не чужой человѣкъ, сказала Элленъ; — но онъ также несправедливъ къ вамъ, какъ весь міръ несправедливъ къ нему. Артуръ, прибавила она взглянувъ ему прямо въ глаза, — это вашъ старый другъ и наставникъ — Робертъ Пенфольдъ.

ГЛАВА XXVI.

Артуръ Вордло былъ пораженъ, какъ громомъ, и нѣсколько минутъ сидѣлъ неподвижно, безсмысленно уставивъ глаза на Элленъ. Потомъ щеки ею поблѣднѣли, въ глазахъ помутилось и самый низкій, подлый страхъ выразился во всѣхъ его чертахъ. Наконецъ, не промолвивъ ни слова, онъ всталъ и дрожащими невѣрными шагами вышелъ изъ комнаты.

Онъ былъ взятъ въ расплохъ; впервые его ловкость и искуство измѣнили ему. Элленъ, съ изумленіемъ слѣдившая за всей этой сценой, сама испугалась рокового дѣйствія своихъ словъ, и странныя мысли и предположенія зароились въ ея головѣ. До сихъ поръ она была увѣрена, что Робертъ Пенфольдъ ошибался на счетъ Артура Вордло и что его подозрѣнія были также несправедливы, какъ смутны и неопредѣленны. Но теперь, при одномъ имени Роберта Пенфольда, Артуръ поблѣднѣлъ и бѣжалъ какъ виноватый. Это было знаменательное совпаденіе, оно подтверждало ея высокое мнѣніе о Робертѣ Пенфольдѣ и возбудило дурныя мысли объ Артурѣ. Однакожъ не смотря и на это, почти явное, доказательство вины, она рѣшилась подождать съ своими заключеніями до откровеннаго объясненія съ Артуромъ. Но все же странное поведеніе Артура было для ней сильнымъ ударомъ; она теперь сознавала, что на его помощь нечего болѣе надѣяться. Она начала раздумывать, къ кому ей прежде всего обратиться, такъ какъ Робертъ просилъ повидать его отца, эксперта Ундерклифа, стряпчаго я адвоката.

Въ этой нерѣшимости, она провела два дня, поджидая все Артура, но онъ не являлся. Наконецъ, на третій день она попросила отца поѣхать съ нею къ старику Вордло; обвороживъ того своей любезностью, она неожиданно заговорила съ нимъ о Робертѣ Пенфольдѣ, стараясь вывѣдать имя адвоката, защищавшаго Роберта. Вордло отвѣчалъ, что онъ не помнитъ, но полагаетъ, что всѣ нужныя свѣденія ей дастъ отецъ Пенфольда, служащій у нихъ въ конторѣ. По различнымъ причинамъ Элленъ не желала отправиться въ контору, и потому спросила дрожащимъ голосомъ, не знаетъ ли объ этомъ кто другой.

— Стряпчій долженъ знать, сказалъ старикъ.

— Но я не знаю, кто былъ у Пенфольда спряпчимъ, произнесла Элленъ со вздохомъ.

— Такъ обратитесь къ маклеру, мистеру Адамсу. Я очень радъ слышать отъ васъ, что Робертъ Пенфольдъ хорошій человѣкъ и охотно вѣрю этому. Онъ здѣсь пользовался всеобщимъ уваженіемъ, пока въ злую минуту не поддался великому соблазну и не совершилъ преступленія.

— Вы полагаете, онъ былъ виновенъ?

— Конечно; Артуръ, я знаю, до сихъ поръ въ этомъ сомнѣвается, но онъ очень естественно предубѣжденъ въ пользу своего стараго друга; и къ тому же онъ не былъ на судѣ, а я былъ.

На слѣдующій день Элленъ отправилась къ маклеру и объявила, что пришла за нѣкоторыми справками, по совѣту м-ра Вордло. Это имя послужило ей открытымъ листомъ и м-ръ Адамсъ объявилъ, что онъ готовъ сдѣлать для нея все на свѣтѣ.

— Я пришла къ вамъ по дѣлу м-ра Роберта Пенфольда. Не можете ли вы мнѣ сказать имя его защитника на судѣ?

— Дѣло Роберта Пенфольда, поддѣлывателя фальшивыхъ документовъ, — мнѣ ли не знать; онъ вѣдь удралъ штуку съ моимъ товарищемъ; но я живо принялъ свои мѣры, арестовалъ его прежде, чѣмъ онъ успѣлъ размѣнять деньги, добился его приговора и отправилъ черезъ океанъ этого подлеца.

— Такъ это вы его преслѣдовали! воскликнула Элленъ, устремивъ на Адамса взглядъ, полный ужаса и отвращенія.

— Конечно я, съ гордостью произнесъ Адамсъ; — и оказалъ тѣмъ всей странѣ большую услугу. Я считаю подлогъ хуже убійства. Но что это съ вами? вамъ дурно?

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Элленъ, отвертываясь съ ужасомъ отъ человѣка, погубившаго ея Роберта; — я не могу здѣсь оставаться… пустите меня, злой, жестокій человѣкъ!

И забывъ о всѣхъ справкахъ, она поспѣшно вышла изъ комнаты, Возвратившись домой она горько плакала надъ своей неудачей и очевидной неспособностью исполнить съ успѣхомъ предпринятое ею дѣло. Отецъ старался ее успокоить, говоря, что не къ чему отчаиваться и что, конечно, въ старыхъ газетахъ можно найти отчетъ о дѣлѣ Пенфольда съ именами всѣхъ адвокатовъ и стряпчихъ.

Но пока она обдумывала, какимъ путемъ достать эти газеты, она получила отъ Артура Вордло слѣдующую записку:

«Милая Элленъ, — писалъ онъ, — я слышалъ отъ м-ра Адамса, что вы желаете знать имя адвоката, защищавшаго Роберта Пенфольда. Это м-ръ Толемакъ. Его контора въ Линкольнъ-Инѣ».

Элленъ была тронута этимъ письмомъ и готова была бранить себя за свои подозрѣнія.

На другой день, она отправилась къ м-ру Толемаку, но онъ былъ въ судѣ и ей объявили, что онъ вернется не ранѣе 4 часовъ. Оставивъ свою карточку, она пошла домой и по дорогѣ замѣтила, что какой-то оборванный господинъ слѣдуетъ за нею въ нѣкоторомъ разстояніи. Тоже самое было и въ четыре часа, когда она снова отправилась въ контору Толемака. Адвокатъ былъ дома.

Элленъ ввели въ кабинетъ, гдѣ у камина стоялъ м-ръ Толемакъ.

— Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, вы защищали м-ра Роберта Пенфольда, обвиняемаго въ подлогѣ? спросила ею Элленъ.

— Да, мнѣ кажется, я что-то помню. Это былъ банкирскій приказчикъ?

— Ахъ! нѣтъ, сэръ, онъ пасторъ.

— Пасторъ? Да, теперь помню. Онъ былъ осужденъ.

— Я хочу добиться чтобы переслѣдовать его дѣло.

— Будто? И вы желаете пересмотрѣть всѣ бумаги?

— Да, воскликнула Элленъ; — будьте такъ добры, дайте мнѣ эти бумаги. Вы и не подозрѣваете, какъ и ими интересуюсь!

И слезы показались на ея глазахъ.

— Бумаги тогда же отправлены къ стряпчему и онъ, вѣроятно, дозволитъ вамъ ихъ пересмотрѣть.

— Благодарю васъ, сэръ, но не можете ли вы мнѣ сказать, кто былъ стряпчимъ Пенфольда и гдѣ онъ живетъ?

— Я не помню. Вамъ надо было прежде всего узнать объ этомъ, а ко мнѣ вовсе не слѣдовало обращаться. Сожалѣю, что не могу быть вамъ полезенъ. Позвольте мнѣ, однако, дать вамъ совѣтъ: поручить всѣ предварительныя справки вашему стряпчему. Если же онъ отыщетъ новыя доказательства, то я съ большимъ удовольствіемъ готовъ вамъ служить.

Съ этими словами онъ учтиво ей поклонился, и она поняла, что аудіенція кончена и удалилась съ горечью въ сердцѣ. Но она не долго предавалась унынію и, взявъ кэбъ, поѣхала въ контору Вордло. Время было позднее и въ конторѣ оставался только молодой приказчикъ, который уже закрывалъ ставни. Элленъ спросила у него адресъ старика Пенфольда и, давъ ему золотой, снова прыгнула въ кэбъ; но едва успѣла она это сдѣлать, какъ оборванный господинъ, слѣдовавшій за нею повсюду въ этотъ день, подошелъ къ приказчику и, фамильярно потрепавъ его но плечу, сталъ помогать ему закрывать ставни.

— Э, Дикъ, сказалъ приказчикъ; — старикъ Пенфольдъ пошелъ въ гору. Тутъ только-что была какая-то герцогиня и дала мнѣ соверенъ за его адресъ. Погоди-ка, надо плюнуть на него на счастье.

Оборванный господинъ, однако, не дожидался этой интересной церемоніи, а возвратившись къ маленькой кареткѣ, дожидавшейся его за угломъ, поѣхалъ прямо къ Артуру съ докладомъ о всемъ видѣнномъ и слышанномъ.

На слѣдующій день, часовъ въ пять, Элленъ поѣхала къ м-ру Пенфольду съ тревожно бьющимся сердцемъ; она была увѣрена, что наконецъ узнаетъ что нибудь рѣшительное. Въ тоже время ее очень поражало то обстоятельство, что старикъ Пенфольдъ, который долженъ былъ знать всю правду отъ своего сына, оставался на службѣ въ фирмѣ, глава которой былъ вполнѣ убѣжденъ въ виновности Роберта. Она теперь надѣялась, что и эта странная тайна объяснится въ предстоящемъ свиданіи. Потому понятно ея отчанье, когда на квартирѣ Пенфольда ей объявили, что онъ получилъ вчера депешу отъ Вордло и тотчасъ уѣхалъ въ Шотландію по какимъ-то спѣшнымъ дѣламъ.

— О, какое несчастье! воскликнула Элленъ. — Когда была получена гелеграма?

— Вчера въ шестомъ часу.

Судьба рѣшительно была противъ, нея! Ей ничего не удавалось. Возвратившись домой, она нашла карточку Артура и прекрасный букетъ. Она тотчасъ написала ему любезную записку и въ P. S. просила его прислать, если можно, газетный отчетъ о дѣлѣ Пенфольда. Отвѣтъ пришелъ немедленно. Артуръ увѣдомлялъ ее, что онъ справился въ конторѣ, но, по несчастью, не было дома того изъ конторщиковъ, у котораго находились отчеты о дѣлѣ.

Элленъ тяжело вздохнула. На каждомъ шагу она встрѣчала только задержки, отказы и проволочки.

Однако на слѣдующее утро она получила большой конвертъ и записку отъ какого-то м-ра Ганда:

«По приказанію мистера Артура Вордло, — писалъ онъ, — посылаю вамъ вырѣзки изъ газетъ о дѣлѣ Пенфольда; прошу васъ возвратить ихъ по минованіи надобности»,

Элленъ тотчасъ заперлась въ своей комнатѣ и стала съ жадностью читать и перечитывать присланные отчеты. Этихъ отчетовъ было два, и въ обоихъ обвиненіе подкрѣплялось ясными, неопровержимыми доказательствами и уликами, а защита состояла только въ разглагольствованіяхъ и неправдоподобіи подлога со стороны пастора, пользовавшагося всеобщимъ уваженіемъ. Говорилось и о томъ, что м-ръ Артуръ Вордло, сынъ главнаго свидѣтеля, такъ принялъ къ сердцу это дѣло, что опасно занемогъ въ Оксфордѣ. Также было упомянуто, что подсудимый старался свалить всю вину на м-ра Артура Вордло, но судья остановилъ его и сказалъ, что онъ только усиливаетъ свое преступленіе, стараясь набросить тѣнь на Вордло, которые выказали столько сочувствія къ нему, и если не могли его защитить, то лишь потому, что это было невозможно. Въ концѣ обоихъ отчетовъ было приведено заключеніе судьи, очень умѣренное по формѣ, но прямо клонившееся къ осужденію подсудимаго и къ опроверженію всѣхъ софизмовъ адвоката. Кромѣ того упоминалось еще, что въ судъ призывался экспертъ, который своимъ искуствомъ заставилъ улыбнуться всѣхъ присутствующихъ, но не могъ побороть очевидныхъ фактовъ.

Перечтя все это нѣсколько разъ, Элленъ почувствовала, что морозъ прибѣжалъ у нея по всему тѣлу. Ея вѣра въ Роберта ни мало не пошатнулась, но ее поразило то спокойствіе и безпристрастіе, съ которыми всѣ обращались на судѣ съ несчастнымъ Робертомъ. Даже обвинитель м-ръ Геннеси началъ свою рѣчь съ выраженія глубокаго сожалѣнія къ подсудимому и, держась однихъ фактовъ, объявилъ, что никто не былъ бы болѣе его доволенъ, еслибъ эти факты были опровергнуты или объяснены въ пользу подсудимаго.

Прямой практической пользы эти отчеты ей не принесли, такъ какъ въ нихъ не упоминалось имени стряпчаго Пенфольда, и новаго она узнала только, что обвинителемъ былъ м-ръ Геннеси. Узнавъ его адресъ, она рѣшилась обратиться къ нему въ надеждѣ узнать имя стряпчаго, которое ей такъ жестоко не давалось.

Геннеси былъ человѣкъ громаднаго роста, въ видѣ вѣшалки, и, какъ всѣ крупные люди, чрезвычайно добрый и любезный. Онъ принялъ Элленъ очень учтиво и добродушно выслушалъ ея просьбу; потомъ взялъ свою записную книгу, отыскалъ замѣтку о дѣлѣ Пенчольда, и объявилъ, что стряпчій со стороны обвиненія былъ Фрешфольдъ.

— Но вы желаете знать, сказалъ онъ, — кто былъ стряпчій подсудимаго? Потрудитесь написать ваше имя и адресъ. Съ этими словами онъ присѣлъ къ столу, написалъ м-ру Фрешфольду, прося его прислать нужныя свѣденія по прилагаемому адресу и, запечатавъ письмо, тотчасъ отправилъ его на почту.

Элленъ, со слезами на глазахъ, поблагодари его, промолвила застѣнчиво:

— Я не смѣю спросить васъ, сэръ, считаете ли вы его дѣйствительно виновнымъ?

— Вы не должны подвергать допросу обвинителя, сказалъ Геннеси, добродушно качая головою; — если это вамъ можетъ доставить какое нибудь утѣшеніе, то я вамъ скажу, что тѣнь сомнѣнія была, и Толемакъ сдѣлалъ большой промахъ. Еслибъ я защищалъ Пенфольда, то настоялъ бы на отсрочкѣ дѣла, до выздоровленія Артура Вордло, или до его спроса на квартирѣ, если онъ дѣйствительно умиралъ. А что, не знаете ли вы, умеръ онъ?

— Нѣтъ.

— Я такъ и думалъ. Свидѣтели часто больны при смерти, но я не слыхивалъ, чтобъ они умирали. Ха, ха, ха. Непремѣнно слѣдовало отложить дѣло до выздоровленія этаго свидѣтеля. Если же судья отказалъ бы мнѣ въ этой отсрочкѣ, то я представилъ бы присяжнымъ свидѣтеля въ такомъ неблаговидномъ свѣтѣ, что она на зло ему оправдали бы подсудимаго.

— Такъ вы полагаоте, что адвокатъ дурно защищалъ его.

— Нѣтъ, я такъ далеко не пойду. Но многіе адвокаты слишкомъ полагаются на свою аргументацію, и но обращаютъ должнаго вниманія на самые факты. Опытъ и неудачи, конечно, лучшее средство излечиться отъ подобнаго недостатка.

Въ тотъ же вечеръ м-ръ Фрешфольдъ прислалъ ей имя и адресъ стряпчаго Пенфольда — Ловджой, въ Линкольнъ-Инѣ. На слѣдующее же утро, она отправилась туда и объяснивъ, что она и отецъ ея, генералъ Роллестонъ, очень интересовались м-ромъ Пенфольдомъ, просила, чтобъ ей позволили разсмотрѣть всѣ бумаги по его защитѣ.

— Вы родственница Пенфольда, сударыня? спросилъ Ловджой.

— Нѣтъ, сэръ, отвѣчала Элленъ, краснѣя.

— Гм! такъ вамъ надо представить записку отъ м-ра Майколя Пенфольда, съ которымъ мы собственно имѣли дѣло.

— Но онъ въ Шотландіи.

— Такъ нѣтъ-ли у васъ какого нибудь письменнаго удостовѣренія отъ него?

— У меня нѣтъ довѣренности, но даю вамъ слово, что я дѣйствую по его желанію.

— Мы держимся опредѣленныхъ правилъ, сударыня, сказалъ стряпчій. — Есть формы, которыхъ нарушать мы не имѣемъ права. Я увѣренъ, вы сами признаете, что было бы неприлично, и даже жестоко, съ нашей стороны, давать на просмотръ эти бумаги безъ разрѣшенія Роберта или Майкеля Пенфольда. Сдѣлайте милость, не сочтите мои слова отказомъ, это лишь отсрочка.

— Но я только и встрѣчаю, въ этомъ дѣлѣ, что однѣ отсрочки и задержки, съ горестью произнесла она; — сердце мое лопнетъ отъ всего этого.

Стряпчій поглядѣлъ на нее съ сожалѣніемъ, но не рѣшился отступить отъ предписанной формы, и Элленъ отправилась домой вполнѣ разочарованная всѣми этими неудачами. При выходѣ на улицу ей отворилъ дверцу какой-то бѣдно-одѣтый человѣкъ, который почему-то ей показался знакомъ. Она рѣшилась прослѣдить всю эту интригу, и въ одинъ прекрасный день она сдѣлала важное открытіе. Женщины какъ-то инстинктивно всегда узнаютъ, когда за ними кто нибудь слѣдитъ, точно у нихъ глаза на затылкѣ. Во дворѣ своего отеля она замѣтила одного оборваннаго господина; лицо котораго ей показалось знакомо: она часто встрѣчала его на улицѣ. «Отчего эта фигура попадается мнѣ на глаза вездѣ, куда бы я ни поѣхала», спросила она себя, и потомъ нѣсколько разь подходила къ окну. Подозрительный человѣкъ все ходилъ то по двору, то по улицѣ. Она задумалась и рѣшила наконецъ сдѣлать маленькій опытъ. Ей хотѣлось убѣдиться, дѣйствительно ли неизвѣстный преслѣдуетъ ее и съ опредѣленной ли цѣлью? Она наскоро одѣлась и отправилась отыскивать автографа Ундерклифа, адресъ котораго случайно нашла въ Адресной книгѣ. она ненадѣялась многое отъ него узнать, но этой поѣздкой разомъ достигались двѣ цѣли. Сѣвъ въ кэбъ, она не сказала куда ѣхать, а молча отдала адресъ извозчику и тотъ поскакалъ. Пріѣхавъ въ назначенную улицу она взошла въ магазинъ и спросила дома ли м-ръ Ундерклифъ. Ей отвѣчали, что онъ ушелъ по дѣламъ и не вернется ранѣе какъ черезъ часъ. «Я подожду», сказала она и сѣла, закрывъ лицо руками. Въ ту же минуту какой-то оборванный господинъ прошелъ мимо окна съ очень озабоченнымъ видомъ и никто не принялъ бы его за шпіона по его быстрому, небрежному взгляду, брошенному имъ какъ бы ненарочно на окно и сидѣвшую подлѣ него Элленъ.

— Ага! воскликнула Элленъ вспыхнувъ, и нетолько узнала своего преслѣдователя, но замѣтила его лицо, шляпу, жилетку, грязное бѣлье и булавку въ галстухѣ.

Отвернувшись отъ окна, молодая дѣвушка вдругъ увидѣла за конторкой старуху громаднаго роста, которая измѣряла ее взглядомъ съ ногъ до головы.

— Скажите пожалуста, могу ли я видѣть м-ра Ундерклифа? спросила Элленъ, покраснѣвъ, но не сводя глазъ со старухи.

— Вы можете его застать завтра, въ десять часовъ, если уплатите впередъ гинею за аудіенцію. Это вѣроятно по дѣлу, о почеркѣ.

— Не совсѣмъ, сказала Элленъ немедленно отдавая гинею; — онъ былъ экспертомъ въ дѣлѣ одного человѣка, въ невинности, котораго я твердо убѣждена.

— Но онъ былъ признанъ виновнымъ, сказала хладнокровно старуха.

— Да, и у него нѣтъ друга, кромѣ меня, который бы взялся очистить отъ пятна его честное имя. А я бѣдная, безпомощная дѣвушка, встрѣчающая повсюду только преграды и неудачи.

И она залилась слезами.

Старуха посмотрѣла на нее съ сочувствіемъ и пробормотала, что она далеко не такъ безпомощна, какъ полагаетъ. Оправившись немного, Элленъ простилась съ нею и пошла домой ни разу не оборачиваясь, но у самого отеля она остановилась передъ окномъ какого-то магазина и быстрымъ взглядомъ окинула всю улицу. Но оборваннаго господина нигдѣ не было видно.

ГЛАВА XXVII.

Акуратно въ десять часовъ Элленъ явилась къ м-ру Ундерклифу и застала, его за конторкой. Онъ и его помощникъ были оба заняты черченіемъ; м-ръ Ундерклифъ былъ блѣдный красивый мужчина съ живыми сѣрыми глазами.

— Вѣроятно вы пришли по дѣлу о какомъ нибудь почеркѣ, обратился онъ къ Элленъ.

— Не совсѣмъ сэръ. Помните ли вы, что васъ призывали экспертомъ въ дѣлѣ молодого пастора, м-ра Роберта Пенфольда, обвиняемаго въ подлогѣ?

— Я помню это дѣло, но не въ подробностяхъ. Я не могу помнить всего; меня приглашаютъ экспертомъ такъ часто. Однако я пишу замѣтки о главнѣйшихъ дѣлахъ. Въ которомъ году было это дѣло?

— Въ 1864 году, со вздохомъ произнесла Элленъ.

Ундерклифъ пошелъ къ шкапу, въ которомъ хранились его замѣтки о дѣлахъ. Онъ вынулъ одну связку и подалъ Элленъ.

— Тутъ былъ вопросъ о подложномъ векселѣ, надписанномъ и дисконтированномъ Пенфольдомъ, сказалъ онъ, — меня призывали экспертомъ для доказательства, что этотъ вексель написанъ былъ не Пенфольдомъ. Вотъ фак-симиле Роберта Пенфольда и Джона Вордло, а вотъ и копія подложнаго векселя.

Элленъ съ ужасомъ устремила глаза на этотъ роковой документъ и долго не могла промолвить ни слова отъ волненія.

— И эта гадкая бумажка погубила Роберта Пенфольда, сказала она наконецъ.

— Не эта, а оригиналъ: это только фак-симиле. Погодите, вотъ листокъ, на которомъ я литографировалъ эти три почерка совершенно различествующіе между собой по стилю. Вы сейчасъ поймете ихъ разницу, но, быть можетъ, это васъ не интересуетъ?

Элленъ сказала, что напротивъ, и Ундерклифъ подробно объяснилъ ей, почему почеркъ Роберта Пенфольда не имѣлъ ничего общаго съ почеркомъ подложнаго векселя.

— Я также нашелъ въ подложномъ векселѣ такія особенности, которыхъ нѣтъ въ подлинномъ почеркѣ Джона Вордло.

— Такъ Робертъ Пенфольдъ не былъ виновенъ, сказала Элленъ.

— Конечно не виновенъ въ подлогѣ; я присягалъ въ этомъ и теперь готовъ присягнуть. Но когда дѣло дошло до вопросовъ о томъ, дисконтировалъ ли онъ вексель, и зналъ ли о его подложности, то это уже не касалось моей спеціальности.

— Я понимаю, отвѣчала Элленъ; — но вы вѣдь присутствовали въ судѣ и, какъ умный человѣкъ, вы конечно составили себѣ мнѣніе о томъ, виновенъ ли онъ или нѣтъ?

— Вотъ видите, сударыня, сказалъ экспертъ, качая головой; — мое искуство очень трудное и глубокомысленное, оно стремится къ точнымъ, достовѣрнымъ выводамъ, а не къ предположеніямъ. Съ самаго, начала моихъ занятій я пришелъ къ тому убѣжденію, что для полнаго успѣха въ этомъ искуствѣ надо быть одностороннимъ и не дозволять уху вліять на глазъ. Именно потому, что я избѣгаю всякихъ, постороннихъ соображеній я и превзошелъ всѣхъ моихъ соперниковъ экспертовъ; но отъ этой непривычки дѣлать предположенія, я значительно ослабилъ свою способность къ соображенію. Вотъ еслибъ моя мать присутствовала при этомъ дѣлѣ, то она могла бы вамъ дать свое мнѣніе, и очень вѣское, о внѣшнихъ фактахъ. Но это не мое дѣло. Если вы увѣрены въ невинности Пенфольда, и хотите, чтобъ я вамъ помогъ, то вы должны собрать почерки всѣхъ людей, которые могли знать почеркъ старика Вордло и потому могли поддѣлать его подпись. Напримѣръ, начните съ его приказчиковъ. Это ваша единственная надежда на успѣхъ.

— Неужели, вы узнаете подлинный почеркъ человѣка поддѣлавшаго вексель, воскликнула Элленъ съ изумленіемъ.

— Отчего же нѣтъ, это трудно, но мнѣ удавалось сотни разъ. Я занимаюсь также изслѣдованіями анонимныхъ писемъ. Я уличаю дюжинами этихъ убійцъ чести. Положимъ, какой нибудь баринъ или барыня въ провинціи, получатъ такую ядовитую стрѣлу по почтѣ, они тотчасъ присылаютъ письмо ко мнѣ, вмѣстѣ съ почерками всѣхъ людей, которыхъ они подозрѣваютъ. Обыкновенно эти письма пишутся не своимъ, а измѣненнымъ почеркомъ; но это измѣненіе только поверхностное, и, присмотрѣвшись поближе, вы всегда найдете пять или шесть штриховъ, которые, составляя своеобразный характеръ почерка, общи всему, что выходитъ изъ подъ пера этого человѣка, какъ бы онъ ни старался замаскировать свое писаніе. Да, свѣтъ полонъ низостей, и въ этомъ отношеніи провинція не лучше столицы. Въ деревняхъ сѣютъ анонимныя письма, какъ рожь или ячмень. Даже молодыя дѣвушки пишутъ такіе экземпляры, что у меня волосы становятся дыбомъ.

— Не вѣрьте ему, сказала м-съ Ундерклифъ, неожиданно входя въ комнату. — Какъ можешь ты судить весь міръ. У него свой маленькій мірокъ, онъ живетъ среди дѣлателей фальшивыхъ документовъ и сочинителей анонимныхъ писемъ; и потому и полагаетъ, что они также обыкновенны, какъ грязь осенью; но не въ этомъ дѣло, ты долженъ хорошенько постараться для этой молодой дѣвушки.

— Я всегда старательно работаю, сказалъ артистъ; — но что могу я сдѣлать безъ матеріала. А она мнѣ ничего не принесла.

— Развѣ вы ему ничего не принесло? У васъ въ мѣшкѣ нѣтъ никакихъ почерковъ?

— У меня есть только почеркъ м-ра Пенфольда, сказала Элленъ съ глубокимъ вздохомъ, и два печатные отчета о процессѣ.

— На что мнѣ печатные отчеты, сказалъ экспертъ, — я изъ нихъ не могу ничего сдѣлать. Но вотъ портретъ обвиненнаго, какъ я начерталъ его профиль во время суда. Вы умѣете, матушка, узнавать людей по выраженію ихъ лица; скажите этой молодой дѣвушкѣ, былъ-ли Пенфольдъ виновенъ или нѣтъ?

И онъ подалъ матери портретъ съ иронической улыбкой; онъ сомнѣвался не въ ея способности узнавать людей по лицамъ, но въ самомъ существованіи подобнаго искуства.

М-съ Ундерклифъ взяла портретъ и, слегка покраснѣвъ, сказала, обращаясь къ миссъ Роллестонъ: — я умѣю читать живыя лица, но въ этомъ профилѣ, начертанномъ моимъ сыномъ, не видно ни игры глазъ, ни другихъ главныхъ выраженій лица. Однако въ этомъ лицѣ есть что-то благородное и вмѣстѣ съ тѣмъ простодушное; я полагаю, что онъ скорѣе жертва, чѣмъ преступникъ.

Съ этими словами она передала портретъ Элленъ. Хотя это и былъ только профиль, начертанный карандашомъ, но сходство было разительнѣе всякой фотографіи. Экспертъ владѣлъ столь же искусной рукой, какъ и глазомъ. Элленъ вздрогнула отъ волненія при видѣ милыхъ, драгоцѣнныхъ чертъ ея героя, мученика. Она поникла головой надъ столомъ, чтобы скрыть это волненіе, но тщетно, грудь ея тревожно колыхалась, ноги и руки судорожно дрожали, слезы капали на столъ.

М-съ Ундерклифъ была очень добрая женщина, она тотчасъ помогла молодой дѣвушкѣ скрыть ея чувства отъ присутствующаго мужчины, хотя этотъ мужчина, и былъ ея сынъ.

— Дай мнѣ, Нэдъ, всѣ твои замѣтки, сказала она, стараясь отвратить его вниманіе отъ Элленъ; — авось я что нибудь изъ нихъ сдѣлаю. Но прежде всего, покажите мнѣ миссъ Роллестонъ все, что у васъ въ мѣшкѣ, а ты продолжай свое, дѣло, я знаю, что у тебя много работы.

— О, сказала Элленъ, — тутъ только нѣсколько строкъ м-ра Пенфольда, но м-ру Ундерклифу нечего и смотрѣть на нихъ, вѣдь онъ увѣренъ, что Пенфольдъ не написалъ подложнаго документа.

— Нѣтъ, я все же желалъ бы еще посмотрѣть его почеркъ, сказалъ экспертъ неожиданно поднимая голову.

Она подала Ундерклифу молитвенникъ, открытый на томъ мѣстѣ, гдѣ были записаны предсмертныя слова Купера.

— Да, это почеркъ Роберта Пенфольда, сказалъ онъ, пробѣжавъ своимъ орлинымъ взглядомъ эти строки и сравнивъ ихъ съ своими замѣтками; — и я опять повторяю, что рука, написавшая эти строки, никогда не писала подложнаго векселя.

— Покажите мнѣ, сказала м-съ Ундерклифъ.

— Сейчасъ, отвѣчала Элленъ, какъ-то нерѣшительно; — но вы читаете, а не только смотрите на почеркъ… а я обѣщала отцу…

— Такъ вы не можете мнѣ всего повѣрить? произнесла м-съ Уидерклифъ холоднымъ, подозрительнымъ тономъ.

— О нѣтъ, сударыня, мнѣ нечего отъ васъ скрывать; но папа… впрочемъ, я вѣрю вашей дружбѣ и я васъ прошу только никому не говорить, что вы прочтете.

— Я вамъ обѣщаю молчать, сказала старуха, и съ блестящими отъ искренняго сочувствія глазами, принялась за чтеніе, — вы сдѣлали бы большую ошибку, еслибъ скрыли это отъ меня, сказала она, наконецъ, послѣ продолжительнаго размышленія и, обратясь къ сыну, прибавила: — Знаешь, Эдуардъ, это та самая молодая дѣвушка, которая была выброшена на необитаемый островъ посреди Тихаго океана. Мы много читали объ васъ въ газетахъ, милая миссъ, и я, конечно, наравнѣ со всѣми вамъ сочувствовала, но не столько, какъ теперь, когда я васъ вижу. Вы должны мнѣ позволить помочь вамъ въ этомъ дѣлѣ.

— Ахъ, какъ я вамъ буду благодарна! воскликнула Элленъ; — сколько мученій я претерпѣла отъ того, что не имѣла друга женщины. Еслибъ вы только знали сколько дерзкихъ взглядовъ я должна была перенести прежде, чѣмъ достигнуть до всѣхъ вашихъ холодныхъ формалистовъ, отъ которыхъ кромѣ проволочекъ и отказовъ я ничего не видѣла. Я просто отчаиваюсь въ этомъ дѣлѣ, предпринятомъ мною во имя справедливости и благодарности. Вы читали въ газетахъ о моемъ кораблекрушеніи, но вы не знаете, что Робертъ Пенфольдъ предупреждалъ меня о томъ, что корабль будетъ потопленъ, на что я отвѣчала ему только оскорбленіями; вы не знаете, что бѣдствуя въ утлой лодкѣ посреди океана, умирая отъ голода и жажды, онъ думалъ только обо мнѣ, находилъ мнѣ пищу, защищалъ меня отъ разбойниковъ, хотѣвшихъ меня разтерзать. Для меня онъ былъ истиннымъ ангеломъ. Потомъ, на острову, сколько разъ онъ спасалъ мнѣ жизнь, и я взамѣнъ обѣщала ему спасти его честь, что для него гораздо дороже жизни. О мой бѣдный мученикъ! какъ плохо я исполняю свое обѣщаніе! Помогите, помогите мнѣ ради Бога! Вокругъ меня глубокій мракъ, а я такое слабое, глупое созданіе!

И молодая дѣвушка снова залилась слезами; на этотъ разъ ея слушатели также не могли удержаться отъ слезъ.

— Матушка, воскликнулъ экспертъ, бросая съ нетерпѣніемъ свою работу; — возьмите въ руки это дѣло. Найдите мнѣ какой нибудь матеріалъ, хотя бы не болѣе паутины, и я вамъ открою все, я войду и выйду изъ этого лабиринта. Но теперь, вы понимаете, я безсиленъ, у меня нѣтъ никакого базиса. Для этого дѣла нуженъ человѣкъ наблюдательный, который умѣетъ читать лица и оцѣнивать факты. Моя матушка именно такой человѣкъ, прибавилъ онъ обращаясь къ миссъ Роллестонъ; — къ тому же вы ей должно быть очень понравились; — она обыкновенно никогда не вмѣшивается въ мои дѣла.

— Неужели я вамъ понравилась? спросила Элленъ.

— Да, отвѣчала старуха. — Ваши глаза еще вчера вечеромъ перевернули мнѣ сердце, иначе вы не увидали бы меня здѣсь. Да, Нэдъ, я сдѣлаю все, что могу, и прежде всего примусь за газетные отчеты судебныхъ преній по этому дѣлу.

И она стала медленно, внимательно читать принесенныя Элленъ выписки изъ газетъ.

— Эдуардъ, сказала наконецъ м-съ Ундерклифъ почти гнѣвно и избѣгая взгляда Элленъ; — что ты сказалъ въ судѣ такого смѣтнаго! Въ газетахъ пишутъ: «Призванный экспертъ своимъ искуствомъ заставилъ всѣхъ улыбнуться, но не могъ поколебать представленныхъ уликъ».

— Это ложь, отвѣчалъ экспертъ вспыхнувъ; — меня просто призвали въ судъ для доказательства, что Пенфольдъ не писалъ подложнаго векселя. Я это вполнѣ доказалъ, и судья освободилъ подсудимаго отъ отвѣтственности по этому обвиненію. Въ дѣлѣ Пенфольда моя работа была очень легка; я показалъ въ очію суду, что онъ не писалъ подложнаго документа и мое свидѣтельство уничтожило все обвиненіе. Какъ же они могли надо мной смѣяться? Ихъ приговоръ основанъ на моихъ словахъ. Эти отчеты врутъ. Изъ какой газеты они вырѣзаны?

— Я не знаю отвѣчала Элленъ.

— Покажите мнѣ. А, это очень почтенная газета, это Daily News.

— Почемъ вы это знаете, м-ръ Ундерклифъ?

— Мнѣ не знать! Я вижу прямо по печати и бумагѣ. Ага, вотъ еще ложь. Судья никогда не говорилъ, что подсудимый только увеличиваетъ свою вину, стараясь набросить тѣнь на Вордло. Клянусь, что онъ только сказалъ: — «вы можете лишь говорить о примѣненіи законовъ, но не можете опровергать фактами приговора присяжныхъ.» Клянусь, что судья болѣе ничего не сказалъ. Эти отчеты гроша не стоятъ.

— Гдѣ же мнѣ найти истину! воскликнула Элленъ, съ отчаяніемъ подымая глаза къ небу: — весь міръ ложь.

— Но унывайте, сказала м-съ Ундерклифъ; — въ какой нибудь газетѣ долженъ быть вѣрный отчетъ о судебныхъ преніяхъ. Вы должны непремѣнно поручить кому нибудь перечитать всѣ газеты и свѣрить между собой всѣ отчеты.

— Я сама это сдѣлаю, восклинула Элленъ; — я сейчасъ поѣду въ Британскій музей.

— Въ музей! воскликнулъ Ундерклифъ съ изумленіемъ; — да вамъ тамъ будутъ искать цѣлый часъ Times. Нѣтъ, ступайте лучше въ кофейную Пиля.

Взявъ адресъ кофойной, Элленъ положила на столъ свой мѣшокъ и хотѣла уже взять вырѣзки изъ газетъ но вдругъ замѣтила что м-ръ Ундерклифъ разсматриваетъ ихъ съ большимъ интересомъ; она подумала, что лучше ихъ оставить ему.

Когда она уѣхала, онъ продолжалъ внимательно разсматривать газетныя вырѣзки, потомъ посмотрѣлъ ихъ на свѣтъ, подвергнулъ строгому наблюденію подъ увеличительнымъ стекломъ, наконецъ положилъ на конторку, и написавъ на карточкѣ: дѣло Пенфольда, началъ собирать всѣ свои матеріалы.

— Какъ бы я была рада, еслибъ тебѣ удалось что нибудь сдѣлать для нее, сказала м-съ Ундерклифъ. — Бѣдная дѣвушка, она такъ влюблена въ Пенфольда, а дѣло кажется безнадежное.

— Конечно оно трудное, но не безнадежное. Во всякомъ случаѣ работайте по вашей спеціальности, а я буду работать по своей.

— Но ты не можешь ничего сдѣлать, у тебя нѣтъ никакихъ матеріаловъ.

— Правда, но я нашелъ путь, который мнѣ можетъ достать матеріалы.

Болѣе онъ ничего не объяснилъ матери, и упорно молчалъ до слѣдующаго посѣщенія Элленъ. Черезъ два дня она явилась съ цѣлой кипой бумагъ и представила Ундерклифу восемь газетныхъ отчетовъ о дѣлѣ Пенфольда, списанныхъ ею самою. Она была въ очень веселомъ расположеніи духа и поспѣшно объяснила, что эти отчеты гораздо благопріятнѣе прежнихъ и болѣе согласуются со словами эксперта.

— Все это дѣло теперь второстепенное, сказалъ онъ, — лучше скажите откуда вы достали тѣ вырѣзки изъ газетъ, которыя вы мнѣ оставили?

— Отъ м-ра Гэнда, приказчика Вордло, сказала она весело; мнѣ ихъ прислали по моей просьбѣ.

— Въ такомъ случаѣ, я вамъ прямо скажу, произнесъ экспертъ, просіявъ въ лицѣ; что эти документы развязываютъ мнѣ руки и подводятъ дѣло Пенфольда подъ мою спеціальность. Говоря просто, миссъ Роллестонъ, ваши газетныя выдержки подложныя.

— Подложныя! воскликнула Элленъ съ невиннымъ ужасомъ.

— Какъ же иначе назвать эти печатные листки? произнесъ тѣмъ же хладнокровнымъ тономъ экспертъ; — они походятъ на вырѣзки изъ газетъ, но никогда эти столбцы не бывали въ газетѣ, а печатаны отдѣльно. Я разскажу вамъ какъ я это открылъ. Я взглянулъ на лѣвую сторону этихъ листковъ и нашелъ въ одной полосѣ семь опечатокъ, а въ другой пять; это количество слишкомъ велико. На лицевой же сторонѣ, въ отчетѣ о судебныхъ преніяхъ, не было ни одной малѣйшей ошибки. «Эге, подумалъ я; — на одной-то сторонѣ печать акуратнѣе, чѣмъ на другой.» Это не натурально. Объявленія печатаютъ также старательно, какъ и другія части газетъ, даже, можетъ быть, старательнѣе, ибо частныя люди, печатающія ихъ, подняли бы страшный крикъ отъ малѣйшей опечатки. Я посмотрѣлъ на обрѣзъ, онъ былъ сдѣланъ слишкомъ чисто. Ножницами никогда нельзя такъ ровно вырѣзать столбецъ. Эти листки очевидно обрѣзаны въ типографіи. Потомъ внимательно посмотрѣвъ на свѣтъ я убѣдился, что они печатаны не на машинѣ, какъ печатаютъ всѣ газеты, а на ручномъ станкѣ. Однимъ словомъ — это подлогъ. Но я полагаю, что вы едва-ли сознаете всю важность этого открытія. Во всякомъ случаѣ, достаньте мнѣ почеркъ того лица, который прислалъ вамъ эти газетныя выдержки. По всѣмъ вѣроятностямъ онъ именно и написалъ подложный вексель.

Элленъ вскрикнула отъ удивленія. Намекъ Ундерклифа поразилъ ее своею неожиданностью, и она взглянула вопросительно на м-съ Ундерклифъ,

— Да, я полагаю, что онъ правъ, сказала старуха.

— Правъ ли я или нѣтъ, продолжалъ экспертъ; но вы должны мнѣ доставить то, что я прошу. Однако вамъ надо быть очень осторожной. Вы должны написать коротенькую, учтивую записку м-ру Гэнду и спросить его что нибудь; положимъ хоть изъ какой газеты эти вырѣзки и нѣтъ-ли у него другихъ? Конечно онъ не скажетъ вамъ правды, но мы достанемъ его почеркъ.

— Нечего хлопотать объ этомъ; м-ръ Гэндъ написалъ мнѣ письмо, присылая вырѣзки.

— Неужели? тѣмъ лучше. А есть въ этомъ письмѣ слова, попадающіяся въ подложномъ векселѣ; напримѣръ имя Пенфольда или Вордло?

Элленъ подумала съ минуту и потомъ отвѣчала, что кажется оба имена находятся въ запискѣ.

— Достаньте мнѣ ее поскорѣй! сказалъ Ундерклифъ; глаза его засверкали; онъ попалъ на слѣдъ.

— А я займусь подлинными отчетами и сравню ихъ съ подложными, сказала м-съ Ундерклифъ.

— О, какихъ друзей я нашла наконецъ, воскликнула Элленъ; — и горячо поблагодаривъ ихъ отправилась домой.

На другой день Элленъ привезла съ собой письмо Гэнда, но Ундерклифъ, внимательно разсмотрѣвъ его и сравнивъ съ подложнымъ векселемъ, объявилъ, что рѣшительно нельзя сказать, что рука, написавшая эту записку, писала также и подложный вексель.

— Дѣло сложнѣе, чѣмъ я думалъ, сказалъ онъ; — необходимо увеличить поле сравненій: вы должны, какъ я говорилъ, написать м-ру Гэнду и выманить у него еще одну записку.

— А покуда оставьте мнѣ вашъ молитвенникъ, сказала мсъ Ундерклифъ.

Элленъ повиновалась и черезъ нѣсколько дней привезла Ундерклифу довольно длинное письмо м-ра Гэнда, въ которомъ онъ объяснялъ, что получилъ газетныя вырѣзки отъ одного своего товарища изъ провинціи и не знаетъ изъ какой онѣ газеты, можетъ быть изъ провинціальной. Это письмо привело въ тупикъ Ундерклифа и онъ старательно принялся за его изслѣдованіе. Но какъ онъ ни разсматривалъ почеркъ его, какъ ни сравнивалъ его съ другими почерками, но не могъ придти ни къ какому положительному заключенію, а о своихъ предположеніяхъ онъ не хотѣлъ распространятся.

— Дѣло-то сложное, темное, сказалъ онъ; и когда Элленъ уѣхала, то прямо объявилъ матери, что онъ, по крайнѣй мѣрѣ въ настоящую минуту, не видитъ выхода.

— А я такъ вижу, сказала м-съ Ундерклифъ; — я полагаю, что во всемъ этомъ кроется преступленіе.

— И я тоже чую.

— Я хочу теперь, чтобъ ты мнѣ сдѣлалъ кое-что, очень искусно. А именно подложный документъ. Да, я желаю, чтобъ ты сдѣлалъ подлогъ, но успокойся, совершенно невинный, прибавила она, улыбаясь.

— Однако не хорошо привыкать къ такимъ дѣламъ.

— Пустяки, все зависитъ отъ цѣли; моя цѣль поймать дѣлателя подложныхъ документовъ; вотъ и все.

Глаза эксперта засверкали. Онъ всегда удивлялся грубому, неискусному, исполненію всѣхъ подложныхъ документовъ, и утверждалъ, что можно было дѣлать ихъ гораздо чище.

— Хорошо, я сдѣлаю подлогъ, сказалъ онъ весело.

ГЛАВА XXVIII.

Сочувствіе, встрѣченное Элленъ у Ундерклифовъ, нѣсколько облегчило грусть молодой дѣвушки. Но она продолжала безпокоиться о долгомъ отсутствіи старика Пенфольда, о которомъ не было никакого слуха. На свое письмо къ нему она не получала никакого отвѣта, почему заключила, что онъ еще не вернулся изъ Шотландіи. Но разъ ея вниманіе привлекло объявленіе, которымъ Майкель Пенфольдъ приглашалъ къ себѣ въ квартиру Вайли. Элленъ тотчасъ же посѣтила отца своего Роберта и, къ своему изумленію, узнала, что тотъ никогда не получалъ отъ нея никакого письма. Это странное обстоятельство, соединенное вмѣстѣ съ постояннымъ шпіонствомъ, которымъ была окружена Элленъ, — убѣдило ее, что есть люди, которымъ очень невыгодно поднимать старое дѣло и они намѣрены, всевозможными средствами, препятствовать успѣху ея предпріятія. Но не ясно ли это говорило въ пользу невинности Роберта?

Свиданіе съ Пенфольдомъ однакоже принесло ей очень мало пользы и она стала уже отчаиваться въ возможности достигнутъ какого нибудь благопріятнаго результата.

Черезъ нѣсколько дней послѣ свиданія Элленъ съ Пенфольдомъ къ ней явилась м-съ Ундерклифъ, и подавая ей молитвенникъ, сказала: — Я вамъ принесла его назадъ и хочу у васъ попросить маленькой услуги.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Что вамъ угодно? отвѣчала Элленъ.

— Прежде всего посмотрите на книжку и на исписанный въ ней листокъ; и скажите все ли въ порядкѣ.

— Все какъ слѣдуетъ, только переплетъ кажется по новѣе, сказала Элленъ, пристально разсмотрѣвъ молитвенникъ.

— У васъ глазъ вѣрный, замѣтила м-съ Ундерклифъ, — вотъ видите я бы желала… Ходитъ м-ръ Вордло когда нибудь съ вами въ церковь?

— Нѣтъ.

— Устройте, чтобъ онъ пошелъ съ вами въ церковь и положите передъ нимъ книжку такъ, чтобъ она была открыта на исписанномъ листкѣ. Потомъ не спускайте глазъ съ его лица и разскажите мнѣ все, что замѣтите.

— Нѣтъ, отвѣчала Элленъ покраснѣвъ, — я этого не могу сдѣлать. Это значило бы превратить храмъ Божій въ западню. Къ тому же, м-ръ Артуръ Вордло мой женихъ.

— Господи! воскликнула мистриссъ Ундерклифъ, пораженная этой неожиданной вѣстью; — и вы мнѣ этого не сказали.

— Я не считала это необходимымъ, Конечно, мистеръ Вордло очень естественно не пылаетъ усердіемъ къ моему дѣлу, но онъ никогда не отказывалъ мнѣ въ помощи, и я никакъ не могу безъ всякихъ основаній подозрѣвать его въ преступленіи и разставлять ему сѣти.

— Совершенно справедливо. Я не имѣла ни малѣйшаго понятія, что вы выходите замужъ за мистера Вордло. Я полагала напротивъ, что вы выходите за мистера Пенфольда.

Элленъ еще болѣе покраснѣла, но ничего не отвѣчала.

— Мой сынъ старательно изслѣдовалъ оба письма мистера Гэнда, сказала мистриссъ Ундерклифъ быстро перемѣняя разговоръ, — и онъ начинаетъ сомнѣваться существуетъ ли дѣйствительно такой человѣкъ?

— О! мистриссъ Ундерклифъ, вѣдь онъ мнѣ писалъ два письма. Но все же, я спрошу мистера Пенфольда есть ли у нихъ въ конторѣ мистеръ Гэндъ. Когда я буду имѣть удовольствіе опять васъ видѣть?

— Когда вамъ угодно, только не по дѣлу Пенфольда и Вордло. Я съ нимъ покончила навсегда и совѣтую вамъ не мутигь болѣе этой грязной воды.

Съ этими таинственными словами старуха удалилась, оставивъ Элленъ въ сильномъ смущеніи.

Около этого же времени, генералъ Роллестонъ, благодаря стараніямъ старика Вордло, имѣвшаго много вліятельныхъ друзей и также необыкновенному успѣху Элленъ въ свѣтѣ, былъ произведенъ за свои прежнія, долго забытыя заслуги въ полные генералы и въ баронеты.

Глубоко сознавая все, чѣмъ онъ былъ обязанъ обоимъ Вордло, сэръ Эдуардъ Роллестонъ воспользовался первой минутой, когда Элленъ сдѣлалась лучше и серьезно спросилъ ее, не достаточно ли она уже испытала любовь Артура.

— Онъ тебѣ не жалуется, сказалъ Роллестонъ, — но конечно считаетъ очень жестокимъ, что ты наказываешь его за несправедливость, которая уже стоила ему такъ много горя. Онъ прямо говоритъ, что вѣроятно какой нибудь дуракъ или подлецъ подслушалъ, что онъ долженъ былъ занять двѣ тысячи фунтовъ, вмѣстѣ съ Робертомъ Пенфольдомъ и во зло употребилъ довѣрчивость Пенфольда, намѣреваясь получить самъ деньги, которыя, по его словамъ, будто бы слѣдовали ему, Вордло.

— Но отчего же Артуръ не явился въ судъ свидѣтелемъ.

— Онъ говоритъ, что узналъ о днѣ судебнаго разбирательства только мѣсяцъ спустя; а отецъ его удостовѣряетъ, что онъ былъ при смерти болѣнъ. Я самъ могу быть свидѣтелемъ, что вѣсть о твоей погибели произвела на него такое же страшное дѣйствіе. Ну, Элленъ, подумай сама, справедливо ли наказывать этого бѣднаго человѣка за несчастье другого, о которомъ онъ никогда не упоминаетъ иначе, какъ съ сочувствіемъ и сожалѣніемъ? Онъ говоритъ, что еслибъ ты тотчасъ же вышла за него замужъ, то онъ кажется взялся бы съ энергіей за твое дѣло, и но пожалѣлъ бы трудовъ и денегъ для оправданія Роберта Пенфольда. Теперь же онъ чувствуетъ себя столь несчастнымъ, и ревность его такъ терзаетъ, что онъ не можетъ искренно содѣйствовать тебѣ, хотя совѣсть упрекаетъ его въ этомъ каждый день. Бѣдный молодой человѣкъ, горькая его судьба! Вѣдь ты ему дала слово, когда еще не знала, что есть на свѣтѣ, Робертъ Пенфольдъ.

Съ эгими словами онъ поцѣловалъ ее и вышелъ изъ комнаты, а черезъ нѣсколько минутъ Артуръ явился лично ходатайствовать за себя. Тихо войдя въ дверь онъ молча опустился на колѣни передъ диваномъ, на которомъ лежала Элленъ и взявъ ея руку покрылъ ее пламенными поцѣлуями. Въ глазахъ его сіяла самая искренняя преданная любовь. А сознаніе, что онъ ее любитъ, имѣло большое вліяніе на Элленъ и, благодаря этому, она отказывалась до сихъ поръ подозрѣвать его въ чемъ нибудь дурномъ,

— Бѣдный Артуръ! сказала она взглянувъ на него съ ангельскимъ сожалѣніемъ; — мы оба очень несчастны!

— Но скоро будемъ счастливы, я надѣюсь.

Элленъ грустно покачала головой. Тогда онъ сталъ распространяться о своей любви, уговаривать ее, льстить ей, увѣрять, что не только онъ будетъ ея мужемъ, но ея рабомъ и что всѣ ея желанія будутъ исполнены.

— Всѣ? спросила она пристально взглянувъ на него.

— Всѣ, клянусь честью, произнесъ торжественно Артуръ и продолжалъ свои сладкія, нѣжныя рѣчи, деликатно намекая, что она съ нимъ связана честнымъ словомъ.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ слуга и подалъ Элленъ записку отъ отца: «Мистеръ Вордло у меня, и спрашиваетъ когда назначить свадьбу. Я не знаю что отвѣчать и играю роль дурака».

Прочтя эти строки Элленъ тяжело вздохнула и снова залилась тѣми слезами, которыя часто губятъ слабыхъ женщинъ. Она съ отчаяніемъ взглянула то въ одну сторону, то въ другую. Нигдѣ не было спасенія. Потомъ, вѣроятно по женскому инстинкту, чтобы отложить неминуемую непріятность хоть на нѣсколько минутъ, она сказала обращаясь къ Артуру: — дайте мнѣ мой молитвенникъ. Мнѣ слѣдовало давно вамъ показать его.

И она подала ему книжку, открывъ ее на показаніи Купера.

Артуръ съ жадностью прочелъ эти строки и воскликнулъ съ негодованіемъ: — это подлая клевета! Мы потеряли десять тысячъ фунтовъ съ погибелью этого корабля, а жизнь Вайли спасена такимъ же чудомъ, какъ и ваша жизнь. Это подлая ложь, и она недостойна оставаться въ вашихъ рукахъ.

И съ этими словами онъ выбросилъ молитвенникъ за окошко.

— Молитвенникъ моей матери! воскликнула Элленъ съ отчаяніемъ. — Какъ вамъ не стыдно; позвоните и пошлите лакея за книгой

— Нѣтъ, я пойду самъ; но простите меня, вы не знаете, какой гадкой клеветой очернили вашъ молитвенникъ.

Онъ выбѣжалъ на улицу и долго не возвращался, наконецъ вошелъ въ комнату грустный, испуганный: «Я не могъ найти его: вѣрно кто нибудь поднялъ. О, какой будетъ скандалъ, если онъ попадется къ кому нибудь въ руки! Я сейчасъ отправлюсь въ Times, и объявлю 20 гиней награды тому, кто его принесетъ. Вотъ несчастье-то!»

Дѣйствительно на другое утро въ Times появилось объявленіе, какъ обѣщалъ Артуръ, и передъ обѣдомъ онъ самъ заѣхалъ узнать: не принесли ли молитвенникъ?

Элленъ встрѣтила его грустно, качая головою, но онъ выказалъ столько сожалѣнія и раскаянья, что Элленъ сказала: — Не отчаивайтесь и если ему суждено пропасть, то я вспомню, что вы мнѣ кое-что простили, то и я должна вамъ простить.

Тутъ вошелъ въ комнату лакей и объявилъ, что какая-то женщина принесла молитвенникъ.

— Ведите ее, ведите скорѣе! воскликнула Элленъ.

Артуръ отвернулся, чтобы скрыть циническую улыбку. Онъ имѣлъ основательныя причины полагать, что принесенная книга была не та, которую онъ выбросилъ въ окно.

Въ комнату вошла женщина высокаго роста въ густомъ вуалѣ, скрывавшемъ ея лицо.

— Вы потеряли вчера на скверѣ молитвенникъ, сударыня? сказала она. — Посмотрите, онъ ли это?

Элленъ взяла книжку и воскликнула съ радостью, что это ея молитвенникъ. Артуръ же поблѣднѣлъ и не вѣрилъ своимъ ушамъ.

— Дайте мнѣ взглянуть, воскликнулъ онъ, и открылъ его на показаніи Купера. Блѣдность его сдѣлалась мертвенной и онъ неподвижно, безсмысленно уставилъ глаза на эти роковыя строки.

— Дайте ей деньги, Артуръ, я не стану платить за ваши глупости, воскликнула смѣясь Элленъ.

— Конечно, съ большимъ удовольствіемъ, сказалъ Артуръ, съ трудомъ скрывая свое смущеніе и отдавая ей чекъ.

— Благодарствуйте, сэръ, сказала неизвѣстная женщина и, положивъ чекъ въ карманъ, отдала молитвенникъ Элленъ, шепнувъ ей на ухо такъ тихо, что Артуръ не слыхалъ: — «Заприте его поскорѣе».

— Отчего вы такъ удивлены? спросила, наконецъ, Элленъ, — кому эта книга дорога, кромѣ меня?

Артуръ взглянулъ на нее пристально, стараясь прочесть въ ея глазахъ, не хотѣла ли она сказать чего либо болѣе, чѣмъ заключалось въ ея словахъ; потомъ отвѣтивъ, что только удивлялся быстротѣ, съ которой распространилось объявленіе, онъ прибавилъ: — Ну, теперь, когда книга у васъ, я надѣюсь, вы вырвите изъ нея злѣйшую клевету на того, кого вы удостоиваете своей руки.

Элленъ вспыхнула и сердце ея болѣзненно сжалось; нѣкоторыя изъ роковыхъ строкъ были написаны Робертомъ, и она ими дорожила.

— Вы, кажется, правы, Артуръ, сказала она; — но дайте мнѣ время. Этихъ строкъ никто не увидитъ до дня нашей свадьбы… а тогда… конечно… все, что можетъ напомнить о…

И слезы прервали ея слова, Артуръ, терзаемый ревностью къ Роберту, какъ нѣкогда Робертъ ревновалъ его, поспѣшно удалился, а Элленъ заперла молитвенникъ въ столъ.

Возвратясь домой, Артуръ прямо прошелъ въ свою спальню, отперъ секретный ящикъ и съ неописаннымъ ужасомъ и трепетомъ вынулъ оттуда молитвенникъ Элленъ, поднятый имъ на сквэрѣ, и запертый въ этомъ ящикѣ. Однако этотъ самый молитвенникъ онъ видѣлъ нѣсколько минутъ передъ тѣмъ въ рукахъ Элленъ, и она при немъ положила его въ свой ящикъ. Онъ опустился въ кресло и страхъ, низкій страхъ овладѣлъ имъ. До этой минуты онъ имѣлъ всегда дѣло съ честностью и прямотой, теперь же хитрость вступила съ нимъ въ бой; кто-то помогалъ Элленъ, но она, повидимому, вовсе не знала объ этой помощи. Неужели Робертъ Пенфольдъ возвратился въ Англію и тайно содѣйствуетъ ей? Нѣтъ, шпіоны Артура слѣдили за Элленъ день и ночь, но никогда не видали Роберта Пенфольда.

Долго думалъ Артуръ Вордло и, наконецъ, въ умѣ его созрѣлъ планъ такого геніальнаго обмана, какой, конечно, рѣдко придумывалъ человѣкъ. Онъ вспомнилъ, что у одного изъ старыхъ приказчиковъ его отца былъ сынъ, актеръ на одной изъ маленькихъ лондонскихъ сценъ, и зная, что этотъ человѣкъ былъ въ крайности и готовъ продать за деньги душу и тѣло, Артуръ обратился къ нему съ таинственнымъ предложеніемъ, и торгъ былъ вскорѣ заключенъ. Артуръ самъ написалъ роль, которую долженъ былъ исполнить актеръ и нѣсколько разъ прорепетировалъ съ нимъ, ибо надо было приготовиться на всевозможные вопросы, такъ какъ вторую роль въ этомъ діалогѣ должна была играть Элленъ, которая, разумѣется, ничего не знала объ этой новой подлости.

Между тѣмъ Элленъ жаловалась Артуру, что за ней постоянно слѣдятъ и подсматриваютъ; она даже спросила его, не было ли это дѣломъ какого нибудь тайнаго ея врага. «О, нѣтъ», съ улыбкой отвѣчалъ онъ: — «вѣрьте мнѣ, васъ прослѣдуетъ какой нибудь безумный поклонникъ вашей красоты; онъ хочетъ знать всѣ ваши привычки, въ надеждѣ когда нибудь васъ поймать одну; вамъ бы лучше всего не выходить иначе, какъ со мной, по крайней мѣрѣ съ мѣсяцъ, и вы увидите, что все это пройдетъ».

Вслѣдствіе этой неблагоразумной откровенности съ Артуромъ, за ней стали слѣдить еще пристальнѣе, но искуснѣе; новый планъ шпіонства былъ такъ хитро придуманъ, что уничтожалъ всякое подозрѣніе; одинъ шпіонъ цѣлый день не спускалъ глазъ съ двери Элленъ, и какъ только она выходила, то предупреждалъ никому непонятными знаками своего товарища, находившагося поодаль и тотъ устремлялся тотчасъ вслѣдъ за молодой дѣвушкой. Такая игра продолжалась нѣсколько дней, никѣмъ незамѣченная; но она не повела ни къ чему, ибо Элленъ въ это время ничего не предпринимала новаго. Наконецъ, эта система была открыта, благодаря чисто-женской наблюдательности.

Однажды Элленъ покупала перчатка въ магазинѣ; въ дверь заглянулъ какой-то хорошо одѣтый господинъ. Элленъ инстинктивно бросила взглядъ на его галстухъ и узнала заткнутую въ немъ булавку, потомъ она подняла глаза на его лицо — это былъ тотъ же господинъ, который не разъ уже слѣдилъ за ней. Она отвернулась и продолжала свои покупки, какъ ни въ чемъ не бывало; но въ сердцѣ своемъ, она рѣшила принять энергическія мѣры къ охраненію своей безопасности и къ отмщенію за всѣ эты преслѣдованія.

Въ тотъ же день ей случилось обѣдать у одной леди, имѣвшей много знакомыхъ въ юридическомъ мірѣ и гдѣ, между прочими гостями, находились мистеръ Толемакъ и мистеръ Геннсси. Увидавъ Элленъ во всемъ ея блескѣ, окруженной не только мужчинами, но и женщинами, взапуски курившими ей фиміамъ, эти господа посмотрѣли на нее совершенно другими глазами, чѣмъ въ своей конторѣ. Но на всѣ любезности Толемака она отвѣчала холодно, ибо онъ очень слабо защищалъ ея Роберта, за что она ненавидѣла его. Теннеси же, напротивъ, она встрѣтила очень милостиво и, вспомнивъ приказаніе Роберта быть хитрой, какъ женщина, совершенно очаровала его своею любезностью. Это былъ человѣкъ умный, но добродушный и тщеславный; потому къ вечеру онъ уже былъ ея покорнымъ рабомъ.

— Но я не должна бы съ вами говорить объ этомъ, иначе какъ черезъ стряпчаго, сказала она съ лукавой улыбкой.

— Это общее правило, сказалъ ученый юристъ, — но въ настоящемъ случаѣ ничто не должно заслонить проглянувшее на меня солнце.

Однимъ словомъ, изъ угожденія красавицѣ, онъ принялъ, повидимому, такое живое участіе въ дѣлѣ Пенфольда, что Элленъ откровенно стала съ нимъ совѣтоваться.

— Меня преслѣдуютъ, сказала она. — За мной постоянно слѣдятъ и подсматриваютъ; это, конечно, работа какого нобудь врага того человѣка, за святое дѣло котораго мы взялись хлопотать. Извините, что я говорю мы.

— Помилуйте, это мнѣ очень лестно.

— Такъ посовѣтуйте, что мнѣ дѣлать. Я хочу открыть, кто за мной слѣдитъ и зачѣмъ? Какъ мнѣ поступить?

Адвокатъ задумался, и Элленъ съ удовольствіемъ замѣтила, что глаза его блеснули неожиданнымъ огнемъ.

— Надо слѣдить за шпіонами, сказалъ онъ; — я имѣю руку въ сыскной полиціи и устрою это дѣло для васъ. Ловкій сыщикъ явится къ вамъ, вы дадите ему десять гиней и разскажете откровенно въ чемъ дѣло, тогда онъ сдѣлаетъ для васъ все, что только возможно.

Дѣйствительно, на другой день, къ Элленъ явился человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ горбатымъ носомъ и живыми черными глазами. Онъ учтиво поклонился и спросилъ, чѣмъ онъ можетъ служить ей. Она отвѣчала, что за ней кто-то постоянно слѣдитъ, и она боится, что это дѣлаютъ съ цѣлью повредить дѣлу, которое она предприняла; но тутъ она покраснѣла и не имѣла силъ продолжать далѣе.

— Чѣмъ болѣе вы мнѣ скажете, сударыня, тѣмъ болѣе я могу быть вамъ полезенъ, сказалъ мистеръ Буртъ.

Поощряемая этими словами и вспомнивъ слова мистера Геннеси, Элленъ разсказала Бурту какъ можно холоднѣе дѣло Роберта Пенфольда и всѣ ея усилія по этому дѣлу. Буртъ слушалъ ее внимательно и отмѣчалъ въ своей записной книжкѣ.

— Миссъ Роллестонъ, сказалъ онъ, когда она кончила; — я тотъ самый полицейскій, который арестовалъ Роберта Пенфольда, и я еще не забылъ, какую онъ мнѣ задалъ встрепку.

— О Господи, какое несчастіе! воскликнула Элленъ; — значитъ я не могу разсчитывать на ваши услуги?

— Отчего же нѣтъ? Неужели вы думаете, что я сержусь на несчастнаго господина за то, что онъ защищался? Къ тому же мистеръ Пенфольдъ написалъ мнѣ очень любезное письмо и извинялъ свое поведеніе неожиданностью и негодованіемъ невиннаго человѣка. При этомъ онъ приложилъ двѣ гинеи и обѣщалъ прислать еще двадцать; но бѣдный человѣкъ, гдѣ ему взять! Конечно, для пастора онъ слишкомъ ловко дрался, но я не могу вѣрить, чтобъ онъ былъ преступникъ: преступники никогда не дерутся.

— Онъ очень дурно сдѣлалъ, что васъ побилъ, сказала Элленъ; — а вы благородный человѣкъ, что его прощаете. Заставьте же его еще болѣе раскаяться передъ вами; окажите ему важную, неоцѣнимую услугу.

— Если онъ невиновенъ, то я употреблю всѣ средства, чтобъ доказать это, сказалъ сыщикъ.

Вслѣдъ за этимъ онъ спросилъ, нѣтъ-ли у нея какихъ нибудь замѣтокъ по этому дѣлу. Она, послѣ небольшого колебанія, показала ему дневникъ, который вела со времени возвращенія въ Англію и въ которомъ записывала, всѣ подробности о всемъ, что она дѣлала и слышала по дѣлу Пенфольда. Мистеръ Буртъ прочелъ всю тетрадку очень внимательно и воскликнулъ съ живостью: — вы сдѣлали болѣе, чѣмъ полагаете. Вы поймали въ сѣть рыбку.

— Какую рыбку?

— Человѣка, поддѣлавшаго вексель. Тотъ же самый человѣкъ, который преслѣдуетъ васъ, поддѣлалъ газеты, чтобъ обмануть васъ, и онъ же поддѣлалъ нѣксолько лѣтъ тому назадъ и вексель; теперь онъ у насъ въ рукахъ, благодаря вамъ. Остальное предоставьте мнѣ. Я вамъ завтра разскажу подробнѣе свои планы. Завтра въ часъ пріѣзжайте въ сыскное отдѣленіе, вы тамъ увидите меня и слѣдуйте за мною молча. Шпіоны, примѣтивъ это, такъ испугаются, что полетятъ прямо къ тому, кто имъ платитъ, и тутъ-то мы его накроемъ.

На слѣдующій день Элленъ исполнила все, что ей было сказано и возвратилась домой, предоставивъ Бурту кончать дѣло, какъ онъ знаетъ. Но прошло послѣ этого и получаса, какъ ей доложили, что какой-то господинъ желаетъ ее видѣть.

— Просите, сказала она.

Она теперь но отказывала никому, боясь пропустить случай узнать что либо важное по дѣлу Пенфольда. Черезъ минуту въ комнату вошелъ господинъ, очень бѣдно одѣтый, съ гладко-выбритымъ подбородкомъ и простымъ, невыразительнымъ лицомъ.

— Сударыня, сказалъ онъ; — мое ими Гэндъ. Я уже имѣлъ честь писать вамъ.

— Да, сэръ, сказала Элленъ взглянувъ на него съ ужасомъ и отвращеніемъ.

— Сударыня, я пришелъ, началъ онъ дрожащимъ, отрывистымъ голосомъ: — я пришелъ… я несчастный человѣкъ. Терзаемый раскаяніемъ за легкомысленный поступокъ, который погубилъ невиннаго человѣка и почти стоилъ жизни моему достойному хозяину, я рѣшился искупить свою вину насколько это возможно. Но я буду кратокъ и только въ общихъ чертахъ разскажу вамъ мою постыдную повѣсть. Я былъ приказчикомъ въ конторѣ Вордло. Однажды маклеръ Адамсъ хвастался передо мной и моими товарищами, что никто его не обманетъ подложной подписью. Мы стали биться объ закладъ; по несчастью, я въ этотъ же день слышалъ, что мой молодой хозяинъ говорилъ съ Робертомъ Пенфольдомъ о займѣ въ двѣ тысячи фунтовъ; нечистый меня попуталъ, и я написалъ подложный вексель въ двѣ тысячи фунговъ. Потомъ я снесъ его мистеру Пенфольду, а тотъ пошелъ къ Адамсу и дисконтировалъ его. Конечно, я намѣревался на другой день отправиться къ мистеру Пенфольду, разсказать ему въ чемъ дѣло, возвратить Адамсу деньги и уничтожить вексель. Но увы! въ тотъ же день подозрѣнія были возбуждены, и мистеръ Пенфольдъ былъ арестованъ. Мой молодой хозяинъ былъ такъ пораженъ вѣстью о преступленіи своего друга, хотя не вѣрилъ его виновности, что опасно заболѣлъ а я, низкій трусъ, не смѣлъ до этой минуты сказать правду. Съ того дня я былъ несчастнѣйшій изъ людей. На дняхъ, я отошелъ отъ Вордло, наживъ порядочное состояніе, но совѣсть терзаетъ меня. Я пришелъ къ вамъ, сударыня, чтобъ сознаться во всемъ. Я не смѣлъ сказать всей правды Вордло, онъ меня убилъ бы; но вамъ я открылъ все, и вы можете теперь сказать это ему и всему міру. Пускай мой позоръ будетъ извѣстенъ всѣмъ, какъ позоръ того, котораго я такъ безвинно погубилъ. Но Богъ мнѣ свидѣтель, что я это сдѣлалъ безъ намѣренія. Я… я…

И онъ опустился въ пзноможеніи въ кресло, не имѣя болѣе силъ промолвить ни слова. Элленъ во все время его исповѣди едва сидѣла на мѣстѣ; злоба, гнѣвъ, отвращеніе къ презрѣнному человѣку, который сознавалъ передъ нею, что онъ отъ трусости и страха погубилъ Роберта Пенфольда, пересилили въ ней всякоо чувство сожалѣнія; глаза ея метали молніи и, конечно, Гэндъ не вышелъ бы живымъ изъ этой комнаты, еслибъ можно было убить человѣка однимъ взглядомъ. Наконецъ, она собралась съ силами и, отвернувъ голову, чтобъ не видѣть злодѣя, сказала рѣшительнымъ, рѣзкимъ голосомъ: — согласны вы изложить все это на бумагѣ?

— Да, отвѣчалъ Гэндъ послѣ минутнаго колебанія.

— Такъ напишите, что Робертъ Пенфольдъ невиненъ, и что вы готовы это доказать, когда понадобится.

— Согласенъ, сказалъ онъ и тотчасъ же написалъ.

— Теперь дайте мнѣ вашъ адресъ, чтобъ я могла васъ вытребовать, когда нужно.

Онъ написалъ: — «Д. Гэндъ, № 11 Варвикъ-Стритъ, Пимлико».

Послѣ этого Элленъ отпустила его и долго горько рыдала. Въ этомъ положеніи засталъ ее Артуръ Вордло, который, узнавъ о признаніи Гэнда, воскликнулъ съ торжествомъ: — Я всегда говорилъ, что Пенфольдъ невиненъ. Мой отецъ теперь долженъ повѣрить этому показанію, и мы выхлопочемъ его прощеніе.

— Прощеніе! когда онъ невиненъ!

— О, это только форма, иначе нельзя. Остальное сдѣлаетъ горячій пріемъ его друзей. Я, между прочимъ, первый буду считать за честь принимать его въ своемъ домѣ и теперь могу послать за нимъ. Спринбокъ и я сдѣлаемъ это, не теряя ни минуты,

— О Артуръ! воскликнула Элленъ; — вы даете мнѣ примѣръ благороднаго самоотверженія!

— Я дѣлаю, что могу, отвѣчалъ онъ, — я не святой и надѣюсь на награду.

— Что мнѣ дѣлать? произнесла Элленъ съ тяжелымъ вздохомъ.

— Пожалѣйте меня! я васъ искренно, преданно люблю и вы мнѣ дали слово прежде, чѣмъ увидѣли моего несчастнаго друга. Что могу я сдѣлать еще для васъ? Что я могу выстрадать, чего уже но выстрадалъ? Милая Элленъ, пожалѣйте меня и будьте моей женой.

— Да, когда нибудь.

— Пусть наша свадьба будетъ черезъ двѣ недѣли. Позвольте мнѣ переговорить съ вашимъ отцомъ.

Она ничего не отвѣчала. Артуръ также не прибавилъ ни слова и, молча поцѣловавъ ея руку, прямо отправился къ сэру Роллестону, который, желая кончить дѣло къ общему удовольствію, рѣшилъ, что свадьба будетъ черезъ двѣ недѣли!

Теперь перенесемся на мгновеніе къ Роберту Пенфольду, пригвожденному, какъ новый Прометей, къ необитаемому острову, посреди необозримаго океана. Какими словами описать, что чувствовалъ несчастный въ первые дни и недѣли послѣ отъѣзда Элленъ! Въ безмолвномъ, мрачномъ отчаяніи онъ лежалъ цѣлыми часами на пескѣ, не видя, не слыша, не чувствуя ничего. Потомъ онъ ходилъ взадъ и впередъ, какъ бѣшеный, не ѣлъ, не пилъ и не спалъ. Все, что только напоминало ему объ Элленъ, до того растравляло его раны, что онъ бѣжалъ на другой конецъ острова. Даже звѣри и птицы, которыхъ онъ прежде такъ любилъ, теперь стали ему въ тягость. Черезъ мѣсяцъ такой ужасной жизни онъ исхудалъ и поблѣднѣлъ до того, что походилъ на могильный призракъ, какимъ онъ явился впервые на этотъ островъ. Наконецъ, его горе стало мало-по-малу принимать другой, болѣе мягкій характеръ. Онъ возвратился въ Раііскій-Заливъ, и при видѣ его залился горючими слезами. Съ этой минуты мертвенное отчаяніе изчезло, онъ продолжалъ такъ же искренно горевать, но уже теперь онъ съ жадностью искалъ всякій малѣйшій предметъ, который находился въ рукахъ Элленъ или вблизи ея жилища. Онъ поселился въ пещерѣ и жилъ только воспоминаніями.

Однажды, въ заднемъ углу пещеры, онъ нашелъ письмо Артура Вордло, которое не заставило его пролить слезы радости, но уасаяило его сердце, словно змѣя Это письмо уже не разъ возбуждало его любопытство. Долго онъ не могъ рѣшиться прочесть его; наконецъ съ трепещущемъ сердцемъ онъ жадно поглотилъ пламенныя изъясненія въ любви своего счастливаго соперника. Онъ проклиналъ теперь себя за свое безумное благородство, и едва не сошелъ съ ума отъ ревности и злобы, что самъ отдалъ Элленъ въ руки другому, а себя присудилъ къ вѣчному заточенію на необитаемой землѣ. Только горячая, пламенная молитва немного его успокоила, и на другой день онъ уже хладнокровнѣе сталъ перечитывать это роковое письмо. И чѣмъ дальше онъ смотрѣлъ на него, тѣмъ болѣе нѣкоторыя слова и буквы казались ему похожими на слова и буквы въ другомъ документѣ, причинившемъ ему столько же, если еще не болѣе горя. Какая-то одна враждебная ему рука начертала и то, и другое. Наконецъ, послѣ тщательныхъ наблюденій и долгихъ сравненій въ своей памяти, онъ огласилъ воздухъ криками радости и торжества.

Съ этого мгновенія онъ снова сталъ прежнимъ энергичнымъ, дѣятельнымъ, изобрѣтательнымъ человѣкомъ. Всѣ его мысли обратились на одно, какъ спастись съ этого острова. Онъ упрекалъ себя, что поручилъ женщинѣ трудное дѣло — возстановленіе своего честнаго имени.

— Какимъ непріятностямъ и, можетъ быть, оскорбленіямъ я подвергаю ее, думалъ онъ. — Нѣтъ, каждый долженъ самъ себя защищать, а не быть защищаемымъ.

Но какъ ни было трудно, почти невозможно добраться съ этого острова въ Англію, но это еще было не все. Попадя онъ туда чудомъ, что могъ онъ сдѣлать безъ денегъ? "Нѣтъ, " сказалъ онъ самъ себѣ, «теперь я ставлю на карту все и не пропущу ни малѣйшаго шанса». И онъ поклялся или возвратиться въ Англію богачомъ, или погибнуть на днѣ Тихаго океана.

Мы не станемъ подробно разсказывать всѣхъ приготовленій Роберта Пенфольда къ ею чудовищному, безумному путешествію но океану за утлой лодкѣ. Скажемъ только, что въ эту лодку онъ нагрузилъ, кромѣ обыкновенныхъ нужныхъ въ пути припасовъ, и образцы всѣхъ главнѣйшихъ произведеній острова, въ надеждѣ, продать его, какъ еще никому неизвѣстную землю какому нибудь американскому купцу въ Чили. Наконецъ, онъ взялъ съ собою весь жемчугъ изъ пещеры Элленъ и много другихъ драгоцѣнностей, также образцы серебряныхъ слитковъ, найденныхъ имъ въ старинномъ испанскомъ гальонѣ, который онъ открылъ на песчаномъ берегу Тюленьего залива. Когда все было готово, онъ поднялъ парусъ и пошелъ смѣло въ своей маленькой лодкѣ по Тихому океану, держась того, направленія, которымъ летѣли утки оставлявшія островъ.

Время уничтожаетъ все, даже злую судьбу. Много лѣтъ счастье отвертывалось отъ Роберта Пенфольда, но съ той минуты, какъ судьба нанесла ему страшнѣйшій свой ударъ, въ минуту разставанья его съ Элленъ, ему вдругъ счастье стало улыбаться, хотя онъ этого самъ не сознавалъ. На седьмой день самаго удачнаго плаванья по зеркальному морю и подъ безоблачнымъ небомъ онъ встрѣтилъ торговый корабль, который радушно принялъ его на свою палубу. Капитанъ его оказался предпріимчивымъ, дѣятельнымъ янки, снявшимъ на аренду у чилійскаго правительства архипелагъ Хуанъ-Фернандеза, и Пенфольдъ вскорѣ вступилъ съ нимъ въ торговую сдѣлку, въ силу которой онъ продалъ ему свой островъ и испанскій гальонъ со всѣми находившимися въ немъ сокровищами за половину барышей, которые американецъ выручитъ изъ этого выгоднаго предпріятія. Достигнувъ Вальпарайзо, американецъ выдалъ Пенфольду впередъ 800 фунтовъ въ счетъ будущихъ барышей и тотъ немедленно отправился въ Англію на первомъ отходившемъ кораблѣ.

Послѣ продолжительнаго, но счастливаго плаванья, нашъ герои вышелъ на берегъ Англіи въ Соутгэмптонѣ и явился въ Лондонъ въ то самое время, когда совершились послѣднія разсказанныя нами событія. Онъ вполнѣ сознавалъ всю опасность своего положенія, такъ какъ его могли всякую минуту схватить и ввергнуть снова въ тюрьму, ибо срокъ его ссылки еще не кончился. Конечно, его громадная борода совершенно измѣняла его лицо, но все же на это нельзя было положиться, и онъ сталъ дѣйствовать, какъ кротъ, — по ночамъ.

ГЛАВА XXIX.

На слѣдующее утро, Элленъ получила первые подарки отъ своего счастливаго жениха. Бѣдная дѣвушка съ ужасомъ отвернулась отъ этихъ подарковъ и теперь — увы! хотя уже поздно, — поняла, какія грустныя послѣдствія имѣла ея нерѣшительность прямо отказать наотрѣзъ такому смѣлому обожателю. Но вскорѣ ея вниманіе было отвлечено двумя странными письмами. Въ одномъ изъ конвертовъ не было ни строчки, только громадный грушеобразный жемчугъ. Въ первую минуту она приняла его также за подарокъ Артура, который хотѣлъ поднести ей такой же жемчугъ, какъ привезенный ею съ Гостепріимнаго острова, но адресъ на письмѣ былъ писанъ не Артуромъ, и она вздрогнула отъ какого-то смутнаго чувства, котораго она сама не могла себѣ объяснить. Долго она не отрывала глазъ отъ этого подарка; но наконецъ, собравшись съ силами, она распечатала другое письмо, которое было отъ м-съ Ундерклифъ.

«Вчера вечеромъ — писала она — явился къ намъ нѣкто и представилъ недостающее звѣно въ цѣпи доказательствъ. Если вы достаточно мужественны, чтобъ узнать правду, то вамъ стоитъ только придти къ намъ и принести съ собою вашъ дневникъ и всѣ письма, которыя вы получали отъ кого бы то ни было, со времени вашего возвращенія въ Англію».

Элленъ тотчасъ же собралась идти, но неожиданный гость остановилъ ее; это былъ м-ръ Буртъ.

— Я очень радъ, что засталъ васъ дома, миссъ, сказалъ онъ; — я принесъ важныя вѣсти Человѣкъ, слѣдящій за вами — м-ръ Артуръ Вордло. Оба шпіона рапортуютъ ему два раза въ день о всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ. Вчера къ вамъ приходилъ господинъ очень дурно одѣтый, такъ?

— Это былъ м-ръ Гэндъ, изъ конторы Вордло. Несчастный явился ко мнѣ, чтобъ сознаться во всемъ. Онъ поддѣлалъ вексель изъ-за пари, и потомъ изъ трусости скрылъ все. Но его раскаянье, увы! пришло слишкомъ поздно.

— Оно еще и теперь не пришло, сказалъ Буртъ; — онъ вовсе не Гэндъ и не приказчикъ, а актеръ на одномъ изъ лондонскихъ театровъ; Гэндъ уѣхалъ въ Америку уже мѣсяца три тому назадъ. Разыгравъ же свою роль передъ вами, этотъ актеръ отправился прямо къ м-ру Артуру Вордло, нанявшему его сыграть предъ вами роль раскаявшагося преступника.

Элленъ схватилась руками за голову и старалась понять все, что она слышала, но, но своей честной натурѣ, она никакъ не хотѣла вѣрить такой массѣ подлостей, и потому сказала: — Я ничего не понимаю, поѣдемте лучше къ м-ру Ундерклифу.

— Съ удовольствіемъ, сударыня, но позвольте прежде кончить мой рапортъ. Въ прошлую ночь у вашего дома караулили шесть человѣкъ. Двое отъ Вордло, трое отъ Бурта и одинъ самъ отъ себя. Мои люди не могли признать этого неизвѣстнаго, но одинъ изъ шпіоновъ Вордло должно быть смекнулъ что нибудь, ибо тотчасъ же поскакалъ къ своему хозяину и притащилъ его сюда переодѣтаго. Вотъ и все, теперь поѣдемте.

Она застала Ундерклифа за работой, Онъ встрѣтилъ Элленъ съ сіяющимъ лицомъ и, кивнувъ головою Бурту, сказалъ, что она не могла себѣ выбрать лучшаго помощника.

— Посмотрите, м-ръ Буртъ, сказалъ онъ, подавая ему копію съ подлозкнаго векселя; — вы помните, что я подъ присягой показалъ въ дѣлѣ Пенфольда, что онъ никогда не поддѣлывалъ этого документа?

— Да, я хорошо помню, отвѣчалъ Буртъ, пристально разсматривая вексель.

— Эта молодая дѣвушка явилась недавно ко мнѣ, продолжалъ Ундерклифъ, — и просила меня открыть, кто именно произвелъ этотъ подлогъ. Но, по несчастью, представленныхъ ею матеріаловъ было недостаточно. Вчера вечеромъ свалился съ неба какой-то молодой человѣкъ, котораго я принялъ за вашего агента, миссъ Роллестонъ, и на этомъ основаніи разсказалъ ему всѣ наши попытки и почему мы должны были остановиться въ нашихъ изслѣдованіяхъ. «Я, кажется, вамъ могу помочь», сказалъ онъ, и положилъ на столъ какое-то письмо. Одного взгляда было для меня достаточно, чтобы убѣдиться, что оно было писано той же рукой, которая писала подложный вексель.

— Письмо! воскликнула Элленъ.

— Да. Я покажу вамъ его, и если у васъ глазъ вѣрный, то вы тотчасъ узнаете, что это письмо и подложный вексель писаны одной рукой. Къ этому я еще прибавлю, что и письма м-ра Гэнда писаны тѣмъ же человѣкомъ.

И онъ вынулъ изъ конторки письмо Артура Вордло, которое Элленъ получила на Прозерпинѣ, и только-что хотѣлъ указать на всѣ признаки сходства почерковъ этого письма и подложнаго документа, какъ вдругъ Элленъ перебила его.

— Онъ здѣсь, воскликнула она; — никто кромѣ него не могъ вамъ вручить этого письма, которое я оставила на островѣ, Робертъ здѣсь!

— Вы правы, сказалъ экспертъ; — это долженъ быть онъ, а я дуракъ и не сообразилъ. Какая у него громадная, великолѣпная борода!

— Это Робертъ! воскликнула Элленъ въ восторгѣ; — онъ явился какъ разъ во время.

— Да, чтобъ его арестовали, сказалъ Буртъ; — вѣдь срокъ его ссылки еще не вышелъ. Онъ опять попадется.

— Избави Богъ! произнесла Элленъ, блѣднѣя и опускаясь въ изнеможеніи на кресло. Волненіе ея было такъ велико, что она едва не упала въ обморокъ и долго не могла придти въ себя.

— Я увѣренъ, сказалъ Буртъ вполголоса, обращаясь къ Ундерклифу, — что шпіоны Вордло узнали Роберта Пенфольда, и его арестуютъ и подвергнутъ суду, какъ бѣжавшаго арестанта. М-ръ Уидерклифъ, продолжалъ онъ уже громко, — напишите-ка свое заключеніе по этому дѣлу и вручите его миссъ Элленъ вмѣстѣ съ фак-симиле. Было бы недурно, еслибъ вы сдѣлали подобное же заявленіе породъ судьей, а вы, миссъ Роллестонъ, посидите дома сегодня, вы, можетъ быть, мнѣ будете нужны.

Когда онъ уѣхалъ, Элленъ, несмотря на свое волненіе, внимательно сравнила письмо Артура съ подложнымъ векселемъ. Сравненіе это неоставляло ни малѣйшаго сомнѣнія, что оба документа были писаны одной рукой. Однако экспертъ спросилъ, не было ли у нея еще другихъ писемъ Артура, которыя но прошли черезъ руки Пенфольда; она подала ему записку Артура, въ которой было упомянуто имя Роберта Пенфольда, и Ундерклифъ объявилъ, что онъ эту записку сдѣлаетъ базисомъ своего заключенія. Пока онъ писалъ, Элленъ обратилась къ м-съ Ундерклифъ и разсказала ей все, что знала.

— Я уже давно пришла къ этому убѣжденію, сказала старуха, — но когда вы мнѣ объявили, что выходите за него замужъ…

— Ахъ! воскликнула Элленъ; — мы, женщины, такія несчастныя созданія, всегда находимъ причину скрывать истину. Но объясните мнѣ исторію съ молитвенникомъ.

— Я была увѣрена, что онъ у васъ украдетъ молитвенникъ, и потому просила Нэда сдѣлать другой, точь въ точь такой же. Онъ, дѣйствительно, укралъ подложную книгу, а я вамъ возвратила настоящую.

Послѣ этого Элленъ возвратилась домой и передъ обѣдомъ получила записку отъ Бурта, въ которой онъ просилъ ее назначить Артуру Вордло свиданіе въ 9 часовъ вечера въ квартирѣ старика Пенфольда; она же сама должна была пріѣхать получасомъ ранѣе, захвативъ всѣ документы: молитвенникъ, заключеніе эксперта и т. д. Нечего и говорить, что Элленъ не опоздала ни одной минуты.

При входѣ ея въ комнату, кто-то быстро всталъ и пошелъ къ ней на встрѣчу; но это былъ не Майкель Пенфольдъ, а Робертъ. Съ криками радости она бросилась къ нему, обвила его шею руками, припала головой къ его плечу и крѣпко, крѣпко прижималась къ нему; онъ также страстно обнималъ ее, также пламенно впивался въ нее глазами. Когда первый приливъ радости немного стихъ, они поспѣшно разсказали другъ другу все, что читатели уже знаютъ, и приготовились къ предстоявшему имъ бою.

Вскорѣ къ нимъ вошла Нанси Раузъ.

— О, миссъ Элленъ, сказала она, — я привела кающагося грѣшника, который сознался во всемъ, что онъ сдѣлалъ изъ любви ко мнѣ. Ну, Джо, говори самъ за себя.

— Она права, сэръ, сказалъ Вайли; — я пришелъ просить прощенья у васъ и у этой доброй миссъ. Я никогда не имѣлъ намѣренія васъ погубить, но, потопивъ корабль, сдѣлалъ гнусное преступленіе, и съ тѣхъ поръ я несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ. Деньги всѣ сполна у Нанси, я ихъ тотчасъ отдамъ страхователямъ Прозерпины; если же вы простите несчастнаго, соблазненнаго любовью и деньгами, то я готовъ свидѣтельствовать въ вашу пользу, чего бы мнѣ это ни стоило.

— Я васъ прощаю, сказалъ Робертъ, — и принимаю предлагаемыя вами услуги.

— И я также, произнесла Элленъ; — вы принесли вредъ не намъ, но я рада за Нанси, что вы раскаиваетесь.

Въ эту минуту старикъ Пенфольдъ, вбѣжавъ въ комнату, объявилъ, что Артуръ Вордло находился у воротъ, и не одинъ, а съ какимъ-то полицейскимъ.

— Попросите его сюда, сказалъ Робертъ.

Буртъ не сказалъ Артуру, кто былъ у Пенфольда, и потому онъ явился, хотя и съ безпокойствомъ въ сердцѣ, но ожидая встрѣтить Элленъ одну. Онъ вошелъ въ дверь съ улыбкой любви на устахъ и съ изумленіемъ отскочилъ, увидавъ передъ собою Роберта и Вайли. Онъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, и затрясся всѣмъ тѣломъ, но черезъ минуту, опомнившись, произнесъ съ кажущимся спокойствіемъ:

— Милая Элленъ, вы мнѣ сдѣлали очень пріятный сюрпризъ; пожалуйста, помирите меня съ человѣкомъ, въ невинности котораго я всегда былъ увѣренъ, скажите ему, что я нѣсколько помогъ вашимъ усиліямъ очистить отъ позора его честное имя.

Эта наглая выходка была выслушана въ безмолвномъ молчаніи. Морозъ пробѣжалъ у него по кожѣ и, обращаясь къ Элленъ, онъ попросилъ позволенія послать домой человѣка. Потомъ, вырвавъ изъ своей записной книжки листокъ, онъ написалъ на немъ: «Робертъ Пенфольдъ здѣсь арестуйте его немедленно». И выслалъ листокъ черезъ Нанси, стоявшему за дверьми Бурту.

— М-ръ Вордло, сказала Элленъ, стараясь быть спокойной; — когда м-ръ Гэндъ уѣхалъ въ Америку?

— Я не помню числа, промолвилъ Артуръ.

— Два или три мѣсяца тому назадъ?

— Да.

— Такъ человѣкъ, котораго вы ко мнѣ посылали, былъ не м-ръ Гэндъ?

— Я никого не посылалъ.

— О! стыдитесь, стыдитесь! Зачѣмъ вы подсылали ко мнѣ шпіоновъ? Зачѣмъ вы украли мой молитвенникъ или то, что считали моимъ молитвенникомъ? Вотъ онъ, настоящій, и въ немъ доказательство, что Прозерпина потоплена. Я лишилась бы тогда жизни по вашей милости, если бы не Робертъ Пенфольдъ, котораго вы такъ безжалостно погубили. Посмотрите ему прямо въ глаза, если достанетъ у васъ дерзости.

— Я никогда ему не дѣлалъ вреда, сказалъ Артуръ, но голосъ его дрожалъ и глаза были опущены въ землю.

— Вы не были причиной его несчастья?

— Нѣтъ, клянусь Небомъ!

— О, ужасъ! воскликнула Элленъ, отворачиваясь отъ него.

— А, такъ вотъ оно въ чемъ дѣло, прогремѣлъ Артуръ; — вы нарушаете данное мнѣ слово ради него! Вы оскорбляете меня ради него! Я васъ люблю, и потому долженъ все отъ васъ перенести. Но его я смѣту съ дороги.

И, отворивъ дверь, онъ закричалъ стоявшему въ сѣняхъ Бурту: — Вы полицейскій офицеръ?

— Да.

— Такъ арестуйте немедленно этого человѣка. Онъ Робертъ Пенфольдъ, ссыльный преступникъ, самовольно возвратившійся раньше срока.

Буртъ взошелъ въ комнату, заперъ дверь и положилъ ключъ въ карманъ:

— Ну, сэръ, сказалъ онъ обращаясь къ Пенфольду, — я знаю, что вы ловко деретесь; но на этотъ разъ не дѣлайте исторій. Если же вы имѣете что либо сказать, то говорите спокойно и поскорѣе.

— Я съ вами пойду, но подъ однимъ условіемъ, сказалъ Робертъ; — вы должны арестовать преступника, также какъ и мученика. Вотъ преступникъ, прибавилъ онъ, указывая на Артура.

— Уведите скорѣе нахала, внѣ себя отъ злобы воскликнулъ Вордло.

— Какъ! не выслушавъ того, что онъ имѣетъ сказать въ свое оправданіе!

— Неужели вы станете слушать его разглагольствованья противъ всѣми уважаемаго лондонскаго купца?

— Ну, сэръ, намъ заявлено подозрѣніе въ томъ, что вы велѣли потопить корабль, а это вѣдь уголовное преступленіе. Потому я выслушаю все, что скажетъ м-ръ Пенфольдъ; а вамъ нечего бояться, если вы невинны.

— Сдѣлайте одолженіе, сэръ, сказалъ Пенфольдъ, — пересмотрите всѣ эти документы: вотъ фак-симиле подложнаго векселя, заключеніе эксперта и образцы почерка Артура Вордло; а вотъ и показаніе двухъ умирающихъ матросовъ, засвидѣтельствованное мною и миссъ Роллестонъ о намѣренномъ потопленіи корабля.

Буртъ прочелъ всѣ данные ему документы, останавливаясь особенно на заключеніи эксперта, который обязывался подтвердить присягой, что Артуръ Вордло поддѣлалъ вексель. Когда онъ кончилъ, Артуръ всталъ, дрожа, всѣмъ тѣломъ, и промолвилъ вполголоса: — не берите его, Буртъ, отпустите его.

— Но не отпускайте его, воскликнулъ старикъ Пенфольдъ; — подлецъ!… Я имѣю нумера банковыхъ билетовъ, которые онъ далъ Вайли, и я докажу, что онъ подкупилъ этого несчастнаго потопить корабль. Не отпускайте его, онъ погубилъ моего бѣднаго сына.

— О, м-ръ Пенфольдъ, воскликнулъ Вордло, съ мольбою простирая къ нему руки; — вы отецъ, и ненавидите меня, но подумайте о моемъ отцѣ. Я ничего не скажу, ничего. Я возстановлю честное имя Роберта Пенфольда, чего бы это мнѣ ни стоило. Что мнѣ теперь деньги! Я потерялъ ее. Она ненавидитъ меня; пожалѣйте меня и дозвольте мнѣ навсегда покинуть эту страну.

Онъ такъ умолялъ, такъ пресмыкался, что обезоружилъ всякую злобу и возбудилъ къ себѣ одно чувство презрѣнія.

— Эге, сказалъ Буртъ, — онъ не дерется, какъ вы, м-ръ Пенфольдъ; этого молодца давно уже надо было припрятать въ Ньюгэтъ. Но послушайтесь меня, заставьте его написать свое чистосердечное сознаніе и потомъ отпустите его. Я же пойду на улицу, ибо не могу присутствовать при незаконномъ дѣлѣ.

— Да, да, Робертъ, воскликнула Элленъ, — умоляю васъ, ради его отца.

— Хорошо, отвѣчалъ Пенфольдъ; — ну, гадина, возьми перо и пиши своимъ почеркомъ, если только можешь.

Артуръ повиновался и написалъ подъ диктовку Роберта: «Я, Артуръ Вордло, сознаюсь, что поддѣлалъ вексель въ двѣ тысячи фунтовъ и послалъ его Роберту Пенфольду, ибо изъ этихъ денегъ тысяча четыреста фунтовъ должны были идти въ мою пользу, для уплаты моихъ оксфордскихъ долговъ. Я сознаюсь также, что я подкупилъ Вайли потопить Прозерпину, для того, чтобъ обманомъ получить деньги съ страхователей».

Вслѣдъ за этимъ Пеифольдъ обратился къ Вайли и спросилъ его, какая истинная причина побудила Вордло на этотъ послѣдній поступокъ.

— Причина очень простая, отвѣчалъ Вайли: — все золото было нагружено на Шанонъ, я переложилъ его въ другіе ящики въ кладовыхъ Вайта.

— Напишите и это, сказалъ Пенфольдъ.

— Сознавайтесь во всемъ, какъ я, продолжалъ Вайли, — разскажите, какъ вы поддѣлали корабельную книгу Прозериины.

— И газетныя вырѣзки, которыя вы мнѣ прислали, воскликнула Элленъ, — и письма отъ, м-ра Гэнда.

— Неужели я долженъ все это написаны произнесъ Артуръ, съ тяжелымъ стономъ.

— Все, или вы пойдете подъ судъ, твердо сказалъ Робертъ.

Вордло повиновался, но, кончивъ писать, бросилъ отчаянный, безсмысленный взглядъ на окружающихъ и, съ дикимъ крикомъ, грохнулся на полъ въ страшнѣйшемъ припадкѣ. Его спрыснули водой, и когда онъ очнулся, то Буртъ отвезъ его домой. По дорогѣ онъ совѣтовалъ Вордло какъ можно скорѣе бѣжать изъ Англіи и самъ обѣщалъ, насколько будетъ возможно, смягчить гнѣвъ противъ него Роберта Пенфольда. Артуръ обѣщалъ поступить по его совѣту и далъ ему пятьдесятъ гиней за хлопоты.

На другой же день, по просьбѣ Элленъ, Робертъ отправился съ ней къ м-ру Геннеси, и тотъ, убѣдившись въ виновности Вордло и въ невинности Пенфольда, взялся представить все дѣло на разсмотрѣніе министру внутреннихъ дѣлъ. Но слухъ о томъ, что Прозерпина была нарочно потоплена, быстро распространился повсюду и нѣкоторые изъ страхователей стали грозить старику Вордло судебнымъ преслѣдованіемъ. Но онъ отвѣтилъ — на это: Прежде, чѣмъ затѣвать процессъ, придите ко мнѣ въ контору со всѣми доказательствами и я разсмотрю дѣло.

Страхователи согласились, такъ велико было всеобщее уваженіе къ старику; въ положенное время они явились въ контору и представили молитвенникъ Элленъ, съ показаніемъ въ немъ Купера и Вельча, также лично самого Вайли, который, подстрекаемый Нанси, разсказалъ всю правду и положилъ на столъ нетронутыя двѣ тысячи фунтовъ.

— Ну, теперь, когда я отъ нихъ отдѣлался, сказалъ онъ, — я опять чувствую себя прежинмъ человѣкомъ.

— А я выйду за васъ за мужъ на будущей недѣлѣ, отвѣтила Нанси.

— Ну, господа, произнесъ старикъ Вордло, — дѣло ясное. Мнѣ остается только возвратить вамъ деньги, за исключеніемъ преміи, и прибавить слѣдуемые проценты.

Когда страхователи, получивъ свои деньги, удалились, въ контору вошелъ Робертъ Пенфольдъ и, подавъ старику Вордло копію съ признанія Артура, сказалъ:

— Я слышалъ, сэръ, что вы сегодня вознаграждаете всѣхъ, кому ваша фирма принесла вредъ въ послѣднее время. Чѣмъ можете вы вознаградить меня?

Вордло взялъ бумагу, прочелъ ее и долго не могъ придти въ себя. Масса преступленій сына поразила его въ самое сердце.

— Этотъ вредъ исправить нельзя, промолвилъ онъ едва слышнымъ голосомъ.

Робертъ ничего но отвѣчалъ; ибо сколько ни накипѣло злобы въ его сердцѣ, онъ не могъ не почувствовать сожалѣнія къ этому несчастному старику, такъ мужественно боровшемуся съ своимъ ужаснымъ горемъ. Черезъ нѣсколько минутъ Вордло совсѣмъ оправился и, позвонивъ, велѣлъ позвать м-ра Майкеля Пенфольда.

— Господа, сказалъ онъ, когда тотъ явился; — фирма Вордло болѣе не существуетъ. Она всегда отличалась своей честностью и не должна пережить мошенничества. Я рѣшился ликвидировать дѣла и запереть навсегда эту контору; но теперь, если вы желаете, я передамъ фирму Пенфольду и Сыну на самыхъ выгодныхъ условіяхъ. Робертъ Пенфольдъ былъ обвиненъ въ подлогѣ подписи Джона Вордло, а я теперь, написалъ на двери имя Пенфольда вмѣсто имени Вордло, докажу всему міру, что это была клевета. Повѣрьте мнѣ, весь Лондонъ это пойметъ.

— М-ръ Вордло, воскликнулъ Робертъ; — вы благородный человѣкъ!

— О, сэръ, прибавилъ Майкель; — еслибъ вашъ сынъ походилъ на васъ!

— Никогда не упоминайте его имени при мнѣ, сказалъ старикъ; — его преступленіе и тяжелая кара меня убили.

— О, поспѣшно произнесъ Робертъ, — ради васъ мы не подвергнемъ его наказанію.

— Не подвергнете? это не въ вашихъ рукахъ. Онъ уже наказанъ. Онъ сошелъ съ ума! Я не въ силахъ болѣе говорить съ вами, пришлите мнѣ своего стряпчаго, и мы кончимъ съ намъ это дѣло. Желаю полнаго успѣха новой фирмѣ.

Джонъ Вордло сдержалъ свое слово; онъ ликвидировалъ дѣла, передалъ фирму Пенфольдамъ, удалился на свою дачу и умеръ черезъ три дня, оплакиваемый всѣми, кто его зналъ и уважалъ. Болѣе всѣхъ былъ пораженъ этою смертью Робертъ Пенфольдъ; онъ долго упрекалъ себя, что убилъ старика, поразивъ его, безъ всякихъ приготовленій, роковой вѣстью о преступности Артура. Fообще всѣ послѣднія событія такъ сильно отозвались въ сердцѣ Роберта, что онъ оставилъ всѣ дѣла новой конторы на рукахъ отца и, купивъ себѣ приходъ, поселился въ живописной кентской долинѣ. Вскорѣ слава его, какъ проповѣдника, распространилась по всей окрестности, и отовсюду стали стекаться толпы, чтобы послушать новаго оратора. Эллонъ же оставалась въ Лондонѣ хлопотать о его главномъ дѣлѣ, но они переписывались каждый день.

Однажды, послѣ проповѣди, Роберта остановилъ какой то неизвѣстный господинъ, въ которомъ онъ едва узналъ американца, купившаго у него Гостепріимный островъ. Тотъ съ характеристичной честностью объявилъ, что ихъ предпріятіе увѣнчалось полнѣйшимъ успѣхомъ, что онъ снялъ островъ на аренду у чилійскаго правительства за самую пустую цѣну и потомъ передалъ его съ громаднымъ барышемъ одной калифорнійской компаніи, вывезя предварительно все серебро съ испанскаго галльона и большое количество коралловъ, кокосовыхъ орѣховъ и другихъ драгоцѣнныхъ произведеній острова. Половина чистаго барыша со всѣхъ этихъ оборотовъ составляла 17,247 фунтовъ 13 шиллинговъ и 3½ пенса, и эту сумму по условію онъ привеъ своему товарищу но предпріятію Роберту Пенфольду, который, конечно, съ жаромъ поблагодарилъ его за рѣдкое искусство и честность.

Въ тотъ же день Пенфольда посѣтили и другіе неожиданные гости: генералъ Роллестонъ съ дочерью. Элленъ хотѣла сдѣлать сюрпризъ Роберту; н, какъ часто случается, себѣ сдѣлала еще большій; Робертъ повелъ ее на прелестное озеро, посреди котораго возвышался островъ, представлявшій въ миніатюрѣ Гостепріимный, что стоило Роберту много трудовъ и денегъ.

Увидавъ это, Элленъ бросилась къ Роберту на шею съ страстнымъ крикомъ: «О! какъ я тебя люблю, мой милый!»

Робертъ отвѣчалъ тѣмъ же. Они ужь это давно знали, но никогда еще не говорили другъ другу о своей любви; теперь же, при видѣ ихъ дорогого острова, сердца ихъ переполнились любовью, и они назначили день своей свадьбы. Къ этому дню королева милостиво простила героя и мученика за преступленіе, котораго онъ никогда не дѣлалъ, и, наконецъ, послѣ столькихъ несчастій, страданій и горя, Робертъ Пенфольдъ началъ новую безоблачную, блаженную жизнь, любимый и уважаемый всѣми.

Нанси Раузъ также вышла замужъ за раскаявшагося Вайли, несмотря на то, что, отдавъ свои деньги, онъ не имѣлъ двухъ тысячъ фунтовъ. Но старикъ Пенфольдъ, зная всю ихъ исторію, далъ имъ взаймы денегъ по три процента, и они взяли въ аренду давно желанный домъ, который имъ приноситъ весьма приличный доходъ.

Артуръ Вордло находится въ частной больницѣ умалишенныхъ и очень рѣдко приходитъ въ себя, но въ эти минуты его страданія невыразимы. Въ остальное же время онъ довольно покоенъ, и любимымъ его занятіемъ сдѣлалось писать фак-симиле Ундерклифа и объясненія въ любви къ Элленъ Роллестонъ почерками различныхъ извѣстностей: Бэкона, Нельсона, Аддисона, герцога Веллингтона, Карла І-го и такъ далѣе.

КОНЕЦЪ.

"Дѣло", №№ 10—12, 1868