Повстанская экспедиция Сигизмунда Милковского в 1863 г. (Берг)/ДО

Повстанская экспедиция Сигизмунда Милковского в 1863 г.
авторъ Николай Васильевич Берг

Опубл.: 1880. Источникъ: az.lib.ru

Повстанская экспедиція Сигизмунда Милковскаго въ 1863 г.

Въ то самое время, когда Hôtel Lambert (т. е. князь Владиславъ Чарторыскій и его довольно большая партія въ эмиграціи и въ Польшѣ всѣхъ захватовъ), затѣвалъ Кавказскую экспедицію, подъ покровительствомъ Англіи и Турціи (что дѣлалось, можетъ быть, для отвлеченія въ другую сторону нашихъ и всякихъ другихъ польскихъ повстанцевъ отъ ихъ вредныхъ и опасныхъ работъ въ краѣ), и были посланы изъ Парижа съ этими цѣлями особые агенты въ Лондонъ, Константинополь и иные города, пріобрѣтать людей, сочувствующихъ этому предпріятію въ разныхъ сферахъ, между прочимъ въ правительственныхъ, — въ то же самое время, несравненно болѣе кипучія силы работали въ Парижѣ, въ нѣсколькихъ городахъ Италіи, на томъ же Востокѣ и на огромномъ пространствѣ всѣхъ прежнихъ владѣній Польши, работали съ неутомимою, можно сказать, нечеловѣческою энергіею, съ горячешнымъ жаромъ безумцевъ, ни передъ чѣмъ не останавливались. Всюду шмыгали, еще съ 1859 года, юркія повстанскія ищейки красныхъ кружковъ Варшавы, Кракова, Львова, Познани и мало ли какихъ городовъ и земель, нюхая воздухъ и подбивая гдѣ только можно своихъ соотечественниковъ и кого случится къ спѣшнымъ революціоннымъ приготовленіямъ, къ собиранію денегъ, оружія, пороха и завязывая въ обществѣ тѣ узлы, которые необходимы для начала повстанской организаціи. Конечно, дѣло это сначала шло туго. Розсказни юркихъ странниковъ, что гдѣ то тамъ что-то творится, что-то затѣвается, съ цѣлями патріотическими, высокими, слушались вездѣ не безъ любопытства, но соединяться съ движеніемъ слушающіе остерегались; никому не было извѣстно опредѣленно, что это такое и куда въ самомъ дѣлѣ идетъ, и какія имѣетъ опоры въ Европѣ. Еще менѣе было охотниковъ давать чьимъ-то агентамъ, людямъ большею частію молодымъ, смотрѣвшимъ вертопрахами, деньги — яко бы «на дѣло отчизны, на заготовленіе оружія» и т. п.

Къ числу такихъ странствующихъ рыцарей возстанія принадлежалъ въ то время членъ парижскаго революціоннаго комитета польской эмиграціи^[1] Сигизмундъ Милковскій, красный, бойкій, энергическій полякъ среднихъ лѣтъ, немного писатель, нюхнувшій пороху въ венгерскую кампанію 1848—1849, въ какомъ-то небольшомъ чинѣ (по свѣдѣніямъ отеля Ламбертъ: унтеръ-офицерскомъ), подъ начальствомъ полковника, потомъ генерала Высоцкаго^[2]. Этотъ Высоцкій былъ тоже членомъ сказаннаго краснаго комитета. Кромѣ того тамъ были членами довольно-солидные красные поляки: Северинъ Эльжановскій, Іосифъ Орденга и Викентій Мазуркевичъ. Комитетъ издавалъ журналъ, подъ названіемъ: Обзоръ Польскихъ Дѣлъ (Przeglad Rzeczy Polskich), редактируемый Эльжановскимъ и читавшійся вездѣ, гдѣ живутъ поляки, съ интересомъ, даже можно, сказать, имѣвшій тогда значительное вліяніе на умы всего молодого и живого въ Польшѣ трехъ захватовъ. Милковскій писывалъ временами въ этотъ журналъ. Наиболѣе выдающимися статьями его были: «О необходимости и возможности польскаго возстанія» (о potrzebie i możliwości polskiego powstania) — нѣсколько серій, гдѣ онъ высказывалъ, между прочимъ, мысль, что «эмиграція должна играть въ такія минуты роль энергическаго помощника края, что край безъ эмиграціи обойтиться не можетъ».

Когда ему показалось (въ сентябрѣ 1859), что работы красныхъ въ Варшавѣ и другихъ главныхъ пунктахъ Польши 1772 г. дошли до такого состоянія, что уже требуютъ дѣятельной поддержки польскихъ массъ вездѣ, требуютъ организаціи, революціонныхъ приготовленій, денежныхъ и другихъ запасовъ, — онъ оставилъ Парижъ и перенесся въ сѣверную Молдавію, съ тѣмъ чтобы войти въ сношенія съ Русью (т. е. съ Волынью, Украйной и Подоломъ)^[3], гдѣ кое-что уже было — развивать это «кое-что» въ повстанскомъ духѣ, готовить что можно, собирать деньги. Но какъ и всѣ прочіе того времени странники изъ разныхъ кружковъ, сновавшіе въ тѣхъ-же мѣстахъ и южнѣе, Милковскій отыскалъ только уши, готовыя слушать безъ скуки его повстанскую болтовню, переходившую иногда въ совершенно-несбыточныя бредни, но болѣе — ничего ровно. Его бѣсило, что организація, какъ ей надо быть, чтобы ея существованіе получило нѣкоторый смыслъ, не завязывается и не завязывается на Руси; денегъ никто не даетъ; даже иные поляки, слушая его, относятся къ нему какъ то недовѣрчиво, подозрительно… Дѣлать нечего! Онъ скитался по сѣверу Молдавіи, живя то въ Фолтычанахъ, то въ Богушанахъ, то въ Михаленахъ. Румынское правительство хотя и знало, что это за господинъ и ради чего онъ пріѣхалъ изъ Парижа, однако его на первыхъ порахъ не трогало.

Такъ подошелъ 1861 годъ. Дѣло красныхъ поляковъ, иначе сказать, дѣло возстанія Царства Подьскаго, значительно подвинулось впередъ. Уже многіе изъ бѣлыхъ изъявили готовность дѣлать тоже самое, что дѣлали красные. На ихъ деньги и при ихъ помощи основана была въ Генуѣ польская военная школа (въ мартѣ 1861, вскорѣ послѣ того, какъ прогремѣли роковые выстрѣлы Заболоцкаго на Краковскомъ предмѣстьѣ^[4] и старый вождь всего краснаго 1846—1860, въ Познани, въ Бельгіи, въ Сициліи и частію у насъ, въ Царствѣ и сѣверо-западныхъ губерніяхъ, Мирославскій, сдѣланъ тамъ директоромъ. Его сильно подмывало разыграть въ предвидѣвшемся возстаніи главную ролю, ролю диктатора и предводителя польскихъ инсургентовъ — и онъ повелъ горячую интригу, «навязался странѣ» по выраженію Гуттри^[5] и нѣкоторыхъ другихъ, опираясь во Франціи на принца Наполеона и его сторонниковъ, въ Италіи — на Гарибальди, вездѣ — на свое нахальство. Въ томъ-же самомъ мѣсяцѣ мартѣ 1861, по всѣмъ польскимъ захватамъ стала гулять его «Временная программа возстанія»^[6]. Его агенты (наиболѣе всего неизмѣнное его копье, отчаянный, дерзкій, красный изъ красныхъ, Куржина, обыкновенно называвшійся его секретаремъ)^[7], вербовали ему всюду ратниковъ, устраивали комитеты и съѣзды. Если не самъ Мирославскій, то его подвижной и кипучій секретарь, умѣлъ заглядывать во всѣ углы, чтобы видѣть, гдѣ что дѣлается; не ускользнули отъ ихъ вниманія также и работы Милковскаго, тѣмъ болѣе, что Милковскій, передъ отъѣздомъ изъ Парижа, заговаривалъ съ Мирославскимъ не разъ о своихъ планахъ. Съ тѣхъ поръ будущій диктаторъ Польши сталъ слѣдить за нимъ неотступно и какъ человѣкъ крайне-подозрительный, честолюбивый и властолюбивый, которому хотѣлось забрать поскорѣе въ свои руки все и всѣхъ, вездѣ вліять и командовать, — былъ недоволенъ, что Милковскій дѣйствуетъ какъ-бы отдѣльно, самостоятельно, не подчиняясь никому, не сносясь съ нимъ, съ Мирославскимъ, такъ сказать съ центромъ революціоннаго движенія Польши, кто, въ концѣ концовъ, долженъ быть неизбѣжнымъ вождемъ всѣхъ силъ, потому что другого не было! Мирославскій, переговоривъ о такой профанаціи своей власти и значенія съ Куржиной, послалъ агентовъ слѣдитъ за каждымъ шагомъ Милковскаго, какъ-бы онъ не сдѣлалъ чего неловкаго вообще, и невыгоднаго для репутаціи и плановъ будущаго диктатора Польши въ особенности. Эти агенты повредили много агитаціи Милковскаго и возстановили противъ него, мѣстами, не только своихъ, но и чужихъ: румынская полиція стала наблюдать за нимъ строже. А когда Мирославскій, съ цѣлями, какъ видно, вовсе устранить Милковскаго изъ Румыніи, отправилъ къ нему 25 человѣкъ изъ числа самихъ заядлыхъ и нетерпѣливыхъ воспитанниковъ Генуезской школы и они прямо стали просить у него оружія и указанія мѣста, гдѣ имъ дѣйствовать, — румынская полиція начала дѣлать ему такія стѣсненія и придирки, что онъ переѣзжалъ изъ города въ городъ, изъ деревни въ деревню и съ трудомъ угомонилъ эти преслѣдованія тамошнихъ властей.

Въ генварѣ 1862 года, Стефанъ Бобровскій (недавній студентъ кіевскаго университета, позже, въ возстаніе — членъ Жонда Народоваго)^[8], сносившійся со всѣми красными Варшавы, но преимущественно, тяготѣвшій къ Академическому кружку, получилъ отъ послѣдняго приглашеніе объѣхать, за предѣлами царства Польскаго, всѣ главные пункты, гдѣ только можно было предполагать хотя какую-либо завязь организаціи. Онъ заглянулъ и къ Милковскому, который находился тогда въ Михаленахъ, и одобрилъ его дѣйствія, какъ-бы лицо уполномоченное какою-то высшею властію, прося продолжать работы въ томъ-же духѣ, какъ онѣ начаты. Затѣмъ поѣхалъ въ Константинополь, Парижъ… вездѣ посѣщая людей, готовыхъ идти тою-же дорогой, по какой шла уже вся польская масса, за самими малыми исключеніями; кое-кого посвящалъ во всѣ извѣстныя ему тайны заговора, устраивалъ съ ними связь и единомысліе… Подробности тогдашнихъ странствій этого лица неизвѣстны…

По образованіи центральнаго комитета, посѣтилъ Милковскаго, въ тѣхъ же Михаленахъ, другой такой-же объѣздчикъ важнѣйшихъ пунктовъ заговора за предѣлами царства Польскаго, Леонъ Франковскій, и ввелъ его въ непосредственныя сношенія съ Центральнымъ Комитетомъ, который, въ августѣ того-же года, оффиціально предложилъ Милковскому «завѣдываніе всѣми повстанскими приготовленіями на Востокѣ и на Руси». Милковскій согласился, только съ тѣмъ условіемъ, чтобы ему предоставленъ былъ выборъ средствъ. Это было принято и въ ноябрѣ мѣсяцѣ (когда комиссары и нѣкоторые члены комитета требовали открытія военныхъ дѣйствій зимою, въ декабрѣ, или генварѣ, дабы воспользоваться замѣшательствами при наборѣ) — Центральный Комитетъ пригласилъ Милковскаго прибыть въ Варшаву и тутъ назначилъ его начальникомъ военныхъ польскихъ силъ на Руси и на Востокѣ, такъ-какъ всѣ чувствовали, что взрывъ уже очень недалекъ. Чувствовалъ это и Милковскій, но умолялъ членовъ Комитета, если только есть хотя малая возможность, отложить вооруженное возстаніе до весны, ибо во многихъ пунктахъ, которые должны принять единовременное участіе въ томъ, что совершится въ царствѣ, еще ровно ничего не сдѣлано, какъ напр. и у него. Главное: нѣтъ нигдѣ настоящей революціонной организаціи, а безъ этого ничто надлежащимъ путемъ не пойдетъ; никакое движеніе отрядовъ, снабженіе ихъ провіантомъ, телегами, лошадьми, чѣмъ-бы то ни было, а также и облегченіе коммуникаціи — немыслимы.

Комитетъ просилъ Милковскаго, какъ человѣка бывшаго на войнѣ, составить планъ, для какого случится возстанія: для зимняго, такъ для зимняго, для лѣтняго, такъ для лѣтняго. Милковскій отказался, говоря, что никакой военный геній не составитъ плана для возстанія, у котораго ничего нѣтъ. «Дѣло придется имѣть сразу съ большими массами войскъ и въ разныхъ пунктахъ. Противъ нихъ нужно строить и мысленно двигать тоже массы, а заговоръ располагаетъ пока всего на все восемнадцатью тысячами присягнувшихъ, изъ которыхъ большей половины въ данную минуту не досчитаешься! Что-жъ тутъ чертить и писать? А потомъ: гдѣ точныя свѣдѣнія о расположеніи русскихъ войскъ въ царствѣ? И этого нѣтъ! Составляйте ужъ вы эти планы, какъ хотите сами, а проектъ пожалуй я вамъ набросаю!»

И этотъ, повидимому, разсудительный и опытный повстанецъ, такъ здраво разсуждавшій о планѣ, набросалъ своимъ новымъ пріятелямъ и вмѣстѣ «начальству» проектъ очень страннаго свойства, основанный тоже на фантазіяхъ, да еще на какихъ! Онъ совѣтовалъ: «избрать три-четыре сборныхъ пункта, на которые свезти сколь возможно болѣе оружія и аммуниціи. Между этими пунктами можетъ быть и Варшава, гдѣ, въ минуту взрыва, должна произойти съ войсками, занимающими городъ и окрестности (т. е. съ самой главной массой войскъ въ царствѣ) жестокая уличная свалка изъ-за барикадъ. Тѣмъ временемъ повстанцы внутри края сойдутся на сборные пункты, дабы вооружиться и образовать отряды, которые немедля ударятъ на русскіе гарнизоны, стоящіе по городамъ и мѣстечкамъ. А потомъ и тѣ, кто будетъ биться въ Варшавѣ, сдѣлавъ свое дѣло отвлеченія центральной русской арміи отъ всякаго участія въ дѣйствіяхъ войскъ внутри края, присоединяются тоже къ братьямъ — къ первому ближайшему отряду. Число солдатъ въ каждомъ изъ сборныхъ пунктовъ можно предполагать тысячъ въ десять человѣкъ (!) Итого, въ четырехъ пунктахъ — 40,000. Съ такими силами (предполагается, всѣмъ необходимымъ для военныхъ дѣйствій снабженными) можно попробовать очистить какую-либо часть царства отъ русскихъ гарнизоновъ, и тамъ уже формировать серьезную народную армію. Болѣе всего пригодна для этого полоса земли подлѣ австрійской и прусской границы, такъ-какъ оттуда могутъ быть доставлены всякіе военные припасы и оружіе, и подана помощь готовыми къ бою, хорошо одѣтыми и вооруженными повстанскими отрядами».

Центральный Комитетъ присоединилъ этотъ проектъ къ разнымъ бумагамъ, не особенно ему нужнымъ, какъ говорится: ad acta, и послалъ Милковскаго, въ декабрѣ 1862, готовить возстаніе на Руси къ веснѣ будущаго 1863 года, собирая для этого силы, гдѣ хочетъ: въ восточной Галиціи, Румыніи, Турціи, и снабжая ихъ оружіемъ, откуда лучше знаетъ. Для сношеній съ румынскимъ и турецкимъ правительствами даны ему были особыя вѣрительныя граматы. Денегъ обѣщали прислать, и въ самомъ дѣлѣ, въ скоромъ времени, когда Милковскій находился уже въ Галиціи, какой-то русскій гусаръ вручилъ ему 5,000 рублей въ кредитныхъ билетахъ, пожертвованные однимъ богатымъ подольскимъ помѣщикомъ, Александромъ Собанскимъ.

Въ Галицію Милковскій заѣхалъ затѣмъ, чтобы войти своими дѣйствіями въ связь съ галиційской организаціей, которая уже проявляла значительные признаки жизни. Львовская Лава^[9] уже функціонировала, признавая себя солидарною съ варшавскимъ Центральнымъ Комитетомъ, и не отказывалась помогать начальнику еще не существующихъ пока силъ на Руси и на Востокѣ, чѣмъ только случится. Милковскій условился съ нею насчетъ ключа при перепискѣ и перебрался на Русь посмотрѣть, что дѣлается тамъ. Тамъ, можно сказать, ничего не дѣлалось: кіевская молодежь и житомірскій комитетъ хлопотали изо всѣхъ силъ о развитіи организаціи, но необходимыхъ для этого элементовъ (польскаго городского и ремесленнаго сословія) въ народной малоросійской массѣ не было — и потому всякія хлопоты и старанія заговорщиковъ по этой части разлетались прахомъ. Изъ нѣсколькихъ польскихъ помѣщиковъ сочинить организаціи было невозможно. А хлопы всѣ до одного держали сторону правительства. Ихъ нельзя было и трогать. Попытки были, но вездѣ кончались для господъ экспериментаторовъ очень печально^[10].

Милковскій переѣхалъ въ Молдавію, но тамъ произошли такія перемѣны въ его отсутствіе, что онъ никого и ничего не узнавалъ: всѣ отвертывались отъ него, прятались. Полиція просто-на-просто гнала поляковъ вонъ изъ всякаго болѣе или менѣе виднаго города или мѣстечка, ссылаясь на строгія предписанія высшихъ властей, основанныя на какихъ-то заявленіяхъ русскаго правительства. Милковскій, пошатавшись по разнымъ городамъ сѣверной Молдавіи и вездѣ имѣя пренепріятныя объясненія съ полицейскими комиссарами и префектами (иные изъ нихъ прямо говорили ему, чтобы «убирался поскорѣе, а то выдадутъ его Россіи») — рѣшился отправиться на Востокъ, попытать насчетъ формированія отрядовъ счастья тамъ, и по дорогѣ, въ Ботушанахъ, въ самомъ концѣ января 1863 года по н. ст., узналъ о послѣдовавшемъ въ царствѣ Польскомъ взрывѣ. Это заставило его измѣнить маршрутъ и перестроить планы. Онъ перебрался съ большими трудностями черезъ буковинскую границу въ Галицію и нашелъ тамъ неслыханный энтузіазмъ. Все настроилось воинственно. Львовская Лава цѣликомъ ушла въ ряды повстанцевъ царства Польскаго. Во Львовѣ возникло нѣсколько новыхъ революціонныхъ кружковъ или комитетовъ, изъ которыхъ наиболѣе видные и вліятельные были: Бѣлый, Братской помощи, Городской, Польской молодежи и Мирославскаго. Только второй изъ нихъ (Братской помощи), наслѣдникъ Львовской Лавы, относился къ возстанію довольно пріязненно и вошелъ въ сношенія съ Центральнымъ Комитетомъ. Остальные никакого Центральнаго Комитета не признавали. Каждый думалъ построить что-то свое, чрезвычайное, и играть первую роль. Болѣе всѣхъ лѣзъ въ общіе отцы и командиры Барскій Koмитетъ Бѣлыхъ, гдѣ членами были галиційскіе тузы: Флоріанъ Земялковскій^[11], Александръ Дзѣдушицкій, князь Адамъ Сапѣга и Францискъ Смолка^[12]. Они не признавали въ ту пору не только Центральнаго Комитета, но и самаго возстанія. Однако, вскорѣ, совершенно перестроившись, этотъ комитетъ протянулъ руку возстанію и дѣйствовалъ (благодаря главнѣйшимъ образомъ Сапѣгѣ) весьма энергически^[13].

Милковскій, толкаясь между этими комитетами, долго не могъ оріентироваться и не зналъ, что ему начать. Наконецъ, встрѣча съ генераломъ Высоцкимъ, который прибылъ изъ Кракова, рѣшила его участь: онъ упросилъ стараго вояку, прославившагося своимъ крутымъ и настойчивымъ характеромъ въ Венгерскую кампанію 1849 года (гдѣ онъ не разъ стрѣлялъ по своимъ картечью за нарушеніе его приказаній и отступленіе отъ диспозиціи), принять на себя командованіе военными силами на Руси. Написали Жонду Народовому: тотъ согласился измѣнить свое первое постановленіе и предписалъ Милковскому передать свою власть Высоцкому. Это совершилось во Львовѣ, 3 апрѣля н. ст. 1863 г. Высоцкій сталъ начальникомъ военныхъ силъ на Руси и въ Люблинской губерніи. Милковскій сжегъ при немъ свою номинацію, но черезъ недѣлю назначенъ уже Высоцкимъ, отъ имени Жонда Народового, начальникомъ военныхъ силъ въ восьми уѣздахъ Подольской губерціи: Каменецкомъ, Ушицкомъ, Могилевскомъ, Брацлавскомъ, Гайсинскомъ, Олычжольскомъ, Балтскомъ, Яйпольскомъ и входящихъ отрядовъ.

Планъ дѣйствій обоихъ этихъ лицъ, Высоцкаго и Милковскаго, заключался въ томъ, чтобы Галиція дала съ обвода (которыхъ тамъ 12) по 300 человѣкъ хорошо вооруженныхъ и одѣтыхъ солдатъ, что составитъ со всѣхъ обводовъ 3,600 человѣкъ, и этимъ воинствомь подняла-бы и одушевила спящую Русь и выиграла у русскихъ, которыхъ силы (тысячъ 30) были разбросаны въ ту минуту на огромномъ пространствѣ, такъ-что на каждый стратегическій пунктъ приходилось самое ничтожное число — двѣ-три побѣды. Такой фактъ: двѣ-три побѣды въ Малороссіи (отъ которой ничего не ждали) произвели-бы значительный эффектъ и одушевили царство и Литву, показавъ ясно, что старыя традиціи Польши еще живы, что Русь составляетъ съ Короной^[14] нѣчто общее, откликается ей, помогаетъ! Такой фактъ записался-бы въ исторію яркими буквами!

Но какъ многія тогдашнія фантазіи поляковъ, строившіяся на зыбкомъ фундаментѣ, подъ вліяніемъ какого-то особаго дурмана, разсыпалась прахомъ и эта. Прибывъ въ Подольскую губернію, и осмотрѣвшись, Милковскій увидѣлъ очень скоро, что эффекта никакого тамъ не устроишь: русскія войска поминутно прибывали и прибывали — и вскорѣ залили Малороссію, такъ что биться съ ними да еще побѣждать какимъ нибудь тремъ тысячамъ галиціанъ было очень трудно. А тутъ еще мѣшали дѣлу и свои: тотъ самый Сапѣга, которому Милковскій воспѣлъ впослѣдствіи такой дифирамбъ, выдвигалъ всячески Езеранскаго и осаживалъ Высоцкаго, котораго почему-то не терпѣлъ.

Милковскій рѣшился перенести свою дѣятельность въ Турцію и Румынію, отправя туда агентовъ, а самъ оставаясь все-таки въ Малороссіи, дабы (какъ онъ говорилъ и думалъ) поддерживать жизнь тамошнихъ блѣдныхъ комитетовъ, чтобы не погасли въ нихъ послѣднія искры. А въ сущности держала его тамъ привязанность къ родинѣ, къ насиженному гнѣзду: онъ самъ былъ подолянинъ, зналъ тамъ всѣхъ и все, а въ Турціи никого или очень мало. Къ тому-же агенты утѣшали его надеждами, что соберутъ безъ особеннаго труда отрядъ тысячи въ двѣ слишкомъ, изъ поляковъ, далматовъ, босняковъ, черногорцевъ, арнаутовъ, грековъ, лишь-бы только были деньги; но этого-то важнаго подспорья всякихъ военныхъ и гражданскихъ предпріятій, этого масла, смазывающаго всѣ пружины міра, и не хватало у повстанцевъ Руси и Востока! Нужно было на созданіе отряда въ двѣ тысячи человѣкъ, вооруженіе его, обмундировку и доставленіе на мѣсто военныхъ дѣйствій, по крайней мѣрѣ, два милліона франковъ, а у Милковскаго было только 5,000 рублей въ русскихъ кредитныхъ билетахъ, что составляло въ то время 18,627 франковъ 60 сантимовъ, да и тѣ лежали у комиссара Жонда Народового, Сокульскаго, въ Константинополѣ. Мялковскій обратился къ Высоцкому, что ему дѣлать въ такихъ трудныхъ обстоятельствахъ — и тутъ-же начертилъ живую картину, какъ бы все это пошло, еслибъ деньги, еслибъ у разныхъ богатыхъ эгоистовъ было побольше патріотизма!.. Высоцкій, до нѣкоторой степени одушевленный пламеннымъ его разсказомъ, открылся ему, что у него есть талисманъ, могущій достать во всякую минуту весьма серьезную сумму: «видишь этотъ зеленый перстень: мнѣ далъ его графъ Ксаверій Браницкій, располагающій, какъ тебѣ, конечно, извѣстно, громадными средствами, и сказалъ: если тебѣ нужны будутъ деньги, пошли ко мнѣ этотъ перстень — дамъ хоть полцарствія моего! Возьми и пошли, не то поѣзжай къ Браницкому самъ!»

Милковскій послалъ къ Браницкому съ перстнемъ какого-то шляхтича изъ Волынской губерніи, Пашкевича; тотъ пропалъ безъ вѣсти и осталось неизвѣстнымъ, далъ-ли Браницкій два милліона франковъ и Пашкевичъ скрылся съ ними, можетъ быть, на другое полушаріе; — или Браницкій, осажденный въ то время со всѣхъ сторонъ тысячами подобныхъ требованій, не далъ ничего…

Время между тѣмъ летѣло. Ждать безконечно явленія не очень вѣрныхъ милліоновъ отъ Браницкаго было невозможно. Милковскій снова сталъ налегать на Высоцкаго, прося его достать хотя что нибудь. «Если нельзя вооружить въ Турціи 2,000 повстанцевъ (говорилъ онъ), то слѣдуетъ попробовать собрать хотя четвертую часть этого: человѣкъ 500—600 — и съ ними пробиться черезъ Молдавію на Русь, ибо отрядъ менѣе этого едва ли пробьется».

Высоцкій отвѣчалъ: «погоди немного, дамъ тебѣ изъ собранныхъ на Руси денегъ 100,000 франковъ, а пока возьми вотъ эти 3,000 рублей!» Милковскій взялъ и рѣшился дѣйствовать хотя съ такою малою суммой, какая была у него и у Сокульскаго на рукахъ, т. е. съ 8,000 рублей въ русскихъ кредитныхъ билетахъ, что на франки составляло тогда 29,857 фр. 60 сант. Милковскій былъ одинъ изъ тѣхъ безумцевъ польской націи, къ разряду которыхъ принадлежали: Заливскій, Лапинскій, Мирославскій, Куржина… и мало ли ихъ на свѣтѣ! Задавшись какою нибудь задачей, онъ уже не могъ остановиться, а шелъ и шелъ до конца, какой-бы конецъ этотъ ни быль…

Мы разсказали читателямъ «Историческаго Вѣстника» трагическое, невѣроятное плаваніе Лапинскаго по Балтійскому морю, съ сотней такихъ-же какъ онъ угорѣлыхъ повстанцевъ, искавшихъ Богъ знаетъ чего: смерти въ волнахъ, или — на русскомъ штыкѣ. Теперь разскажемъ точно такое-же странствіе Милковскаго по сушѣ и по водамъ, съ такою-же сотней или немного болѣе ратниковъ, тоже не знавшихъ опредѣленно, куда они идутъ, что они дѣлаютъ, и какія препятствія встрѣтятъ на дорогѣ.

Между тѣмъ Жондъ Народовый, не видя ровно никакихъ дѣйствій Милковскаго ни на Руси, ни на Востокѣ, и полагая, что все это происходило отъ неловкости разосланныхъ имъ туда и сюда агентовъ, предписалъ ему черезъ Высоцкаго, въ самомъ концѣ апрѣля по п. ст. 1863 г., отправиться, немедля ни минуты, въ Турцію и лично формировать тамъ отряды, при содѣйствіи Гарибальди, который обѣщалъ помощь людьми и оружіемъ^[15]. (Будто-бы было приготовлено уже 600 человѣкъ и 800 штуцеровъ). Въ видѣ позолоченія пилюли, Жондъ Народовый возводилъ военнаго начальника 8-ми уѣздовъ Подольской губерніи изъ унтеръ-офицеровь въ полковники! Лапинскій отъ «генерала» (какъ видѣли наши читатели) отказался (можетъ быть потому, что былъ и безъ того полковникъ русской службы), но унтеръ-офицеръ Милковскій принялъ чинъ полковника отъ Жонда съ удовольствіемъ и сталъ немедля подписываться имъ подъ всѣми бумагами.

Итакъ, дѣлать нечего, пришлось повиноваться! Милковскій взялъ у военнаго комиссара Жонда, Пршевлоцкаго, его французскій паспортъ и 3 мая н. ст. переѣхалъ съ нимъ молдаванскую границу въ Фолтычанахъ, поручивъ передъ тѣмъ своимъ румынскимъ агентамъ заготовлять для отряда, имѣющаго придти съ Востока, амуницію, оружіе, провіантъ, въ различныхъ пунктахъ соединенныхъ княжествъ, а также подговаривать кого случится изъ тамошнихъ поляковъ служить возстанію^[16]..

Прибывъ въ Константинополь, Милковскій счелъ за нужное повидаться прежде всего съ агентомъ князя Владислава Чарторыскаго, Владиславомъ Іорданомъ, старымъ воякой, который позже командовалъ довольно большою бандою въ царствѣ, но увидѣлъ тотчасъ, что тутъ поживиться нечѣмъ: Іорданъ работалъ секретно для кавказской экспедиціи отеля «Lambert», вмѣстѣ съ какимъ-то Ленковскимъ, агентомъ Уркварта^[17]. Въ ихъ распоряженіи находилось нѣсколько сотъ хорошихъ англійскихъ штуцеровъ и двѣ пушки, которыя хранились въ турецкихъ военныхъ цейхгаузахъ^[18]. Кромѣ того, Іорданъ имѣлъ еще противъ Милковскаго и свой собственный зубъ, вслѣдствіе какой-то статьи, гдѣ онъ былъ изображенъ не очень красиво…

Толкнулся Милковскій и къ Садыкъ-пашѣ-Чайковскому, котораго тоже описалъ гдѣ-то въ невыгодномъ для него свѣтѣ, но Чайковскій, какъ добрый и незлопамятный хохолъ, забылъ эту обиду и очень дружески принялъ уполномоченнаго Жондомъ собирателя отрядовъ на Востокѣ и всячески обѣщалъ ему помогать. Изъ его казаковъ и драгуновъ дѣйствительно оказалось нѣсколько готовыхъ вступить въ ряды повстанскихъ дружинъ, которыя должны были отправиться изъ Турціи въ Польшу. Было-бы и больше, еслибъ кавказскіе агенты отеля «Lambert» не подбивали ихъ идти въ другую сторону, обѣщая имъ при этомъ золотыя горы, а тутъ-молъ что вамъ дадутъ, какой нибудь прощалыга Милковскій!..

Изъ представлявшихся воображенію Жонда и Высоцкаго какихъ-то, неизвѣстно кѣмъ и когда завербованныхъ 600 ратниковъ, Милковскій нашелъ въ Константинополѣ только 120. Что касается 800 штуцеровъ, имѣвшихъ прибыть отъ Гарибальди, — они хоть и прибыли въ константинопольскій портъ, но были такъ небрежно уложены, что агенты нашего посольства, безпрестанно вертѣвшіеся у пристани, сейчасъ-же узнали, что это за кладь (кое-гдѣ изъ-подъ рогожъ просто-на-просто торчали стволы и штыки). Объ этомъ сообщено сейчасъ-же туркамъ — и они, волей-не-волей (хоть и мирволили полякамъ и смотрѣли на многія ихъ дѣйствія сквозь пальцы), должны были конфисковать таинственную посылку, и что потомъ ни дѣлалъ Милковскій, но выручить этихъ штуцеровъ уже не могъ. Онъ видѣлся даже по этому поводу и съ великимъ визиремъ, Фуадъ-пашею; тотъ обѣщалъ «похлопотать» (когда это отъ него вполнѣ зависѣло), но ничего не сдѣлалъ. Вѣроятно, штуцера понравились туркамъ и они сочли за лучшее взять ихъ себѣ, чѣмъ давать… неизвѣстно кому, и на что. Когда Милковскій откланивался великому визирю, послѣдній сказалъ ему, улыбаясь: «je vous croyais plus habiles!»

Предвидя въ Констангинополѣ большія затрудненія при выводѣ отряда, когда онъ будетъ совсѣмъ готовъ, за городскую черту и маршированіи съ нимъ по люднымъ предмѣстьямъ турецкой столицы, Милковскій рѣшился перенесть свое повстанское бюро въ Тульчу, небольшой, тихой городокъ въ устьяхъ Дуная, впрочемъ, съ пашею и значительнымъ гарнизономъ; но съ турецкими пашами и ихъ войсками Милковскій зналъ какъ ладить. Ему нужно было бѣжать и отъ «Чарторысцевъ», которые всячески сбивали его съ настоящей дороги, какая казалась ему прямѣе и соотвѣтственнѣе видамъ красной партіи захватовъ. Былъ, напримѣръ, такой случай: пріѣхалъ въ Константинополь новороссійскій агентъ Заремба и наткнувшись на Милковскаго и узнавъ, чѣмъ онъ занимается, предложилъ ему 10,000 франковъ, но черезъ нѣсколько дней, попавъ подъ перекрестный огонь кавказской экспедиціи, былъ уже совсѣмъ не тотъ: онъ усматривалъ болѣе выгодъ отъ этого предпріятія, чѣмъ отъ возни Милковскаго съ какими-то отрядами и сталъ просить выданныя ему деньги назадъ. «Высадимъ отрядъ въ Одессѣ, куда прибудетъ единовременно Менотти Гарибальди съ итальянцами и съ 6,000 черкесскихъ головорѣзовъ, которыхъ вербуютъ на Кавказѣ особые люди, имѣющіе на то весьма достаточныя средства. Вся эта масса отчаянныхъ, на все готовыхъ людей, легко возьметъ Одессу! А вѣдь это эффектъ не малый: взять у москалей Одессу! А!.. вѣдь старикъ Гарибальди взялъ-же съ марсальской тысячью Неаполь! Отчего-же сынъ его не можетъ взять Одессы, съ десятью тысячами такихъ-же кавказскихъ, итальянскихъ и польскихъ марсальцевъ?!..»

Милковскій плохо понималъ только свою собственную чепуху, когда приходилось нести ее передъ кѣмъ-нибудь, или писать на бумагѣ, но хорошо понималъ чепуху чужую: онъ отвѣчалъ Зарембѣ чтобы какъ нибудь отъ него отдѣлаться), что «переговоритъ обо всемъ этомъ обстоятельно съ агентомъ старика Гарибальди, полковникомъ Биксіо, жившимъ тогда въ Константинополѣ и можетъ быть согласится на высадку вербуемаго имъ отряда въ Одессѣ»… а самъ сталъ поспѣшно сбираться въ дорогу. Ему какъ-то не вѣрилось въ прибытіе черкесовъ съ Кавказа и Менотти Гарибальди изъ Италіи съ большимъ отрядомъ, которому нужно было пройти значительную часть Средиземнаго моря, потомъ — Дарданельскій проливъ, Босфоръ, Черное море и гирла Дуная такъ, чтобъ нигдѣ не возбуждать подозрѣній. А еслибъ наконецъ они и преодолѣли всѣ эти неимовѣрныя трудности и добрались до Одессы, то почему Одесса могла быть для этихъ «марсальцевъ» другимъ Неаполемъ?^[19]…

Составивъ съ разными военными поляками, находившимися тогда въ Константинополѣ, планъ своего похода черезъ Молдавію на Русь и поручивъ Сокульскому ходатайствовать у турокъ о выдачѣ конфискованнаго оружія или хоть выпросить «кавказскіе» штуцера у Ленковскаго и, кромѣ того, условясь съ тѣмъ-же лицомъ о способѣ доставленія въ Тульчу навербованныхъ людей (небольшими партіями, на французскихъ, нѣмецкихъ и другихъ пароходахъ, въ видѣ рабочихъ, на уборку казацкихъ полей въ Добруджѣ), Милковскій выѣхалъ въ Тульчу между 20—23 мая н. ст. 1863. Разумѣется, прежде всего представился онъ Рашиду-пашѣ и другимъ высшимъ чиновникамъ города. Паша зналъ, кто такой Милковскій и что онъ намѣренъ дѣлать въ Тульчѣ, но рѣшился до поры до времени ни во что не мѣшаться.

Милковскій взялся за дѣло горячо. Ему сильно помогалъ во всемъ расторопный начальникъ его «штаба», майоръ Зима, прибывшій изъ Англіи. Отрядъ формировался живо. Явилось, какъ-бы какимъ-то волшебствомъ, менѣе чѣмъ въ двѣ недѣли, три роты (т. е. какъ и у Лапинскаго, въ сущности кадры будущихъ ротъ) и названы первымъ батальономъ. Каждый ратникъ (солдатъ и офицеръ) имѣлъ «казенную квартиру» и получалъ въ день 3 піастра^[20]. Мундиры этихъ ратниковъ (хранившіеся на какой-то нѣмецкой мызѣ, за городомъ), состояли изъ: кителя сѣраго полотна и такихъ-же штановъ, шапки-рогативки синяго цвѣта, съ красными кантами и козырькомъ. На ногахъ — то башмаки, то сапоги, смотря по мѣстности, гдѣ придется отряду идти. По кителю висѣла на черномъ ремнѣ сумка съ патронами, а съ другой стороны, черезъ плечо — бѣлое одѣяло, свернутое въ трубку; наконецъ — мѣшокъ вмѣсто ранца на спинѣ, съ бѣльемъ и всякими другими солдатскими пожитками. Время отъ времени войско это училось за городомъ маршировать и всему тому, чему можно было учиться безъ ружей, которыхъ съ часу на часъ поджидали изъ Константинополя. Гарибальдійскіе штуцера такъ и застряли гдѣ-то, а «кавказскіе» числомъ 200, Ленковскій обѣщалъ взять у турокъ и передать въ распоряженіе Сокульскаго. Да было куплено еще 120 греческихъ штуцеровъ въ Аѳинахъ; наконецъ — собрано въ Молдавіи 56 карабиновъ и 39 охотничьихъ ружей. Милковскому сказали его друзья изъ мѣстныхъ жителей, что «оружіе черезъ портъ въ Тульчу не пройдетъ никоимъ образомъ; нужно придумать какой-нибудь другой способъ доставки, чтобы турки вовсе не знали, что оружіе проѣхало; а если потомъ и узнаютъ, то вѣроятно не возьмутъ». Милковскій придумалъ слѣдующее: доставить оружіе изъ Константинополя на парусномъ купеческомъ суднѣ къ мысу Кара-Орманъ, не такъ далеко отъ Тульчи, а оттуда перевезть его, въ окрестности города, на возахъ, хозяевамъ которыхъ (бѣднымъ польскимъ ремесленникамъ) пригрозить, что если только кто изъ нихъ проболтается, что ѣздилъ въ Кара-Орманъ за штуцерами, то будетъ убитъ.

Когда была получена шифрованная телеграмма (въ концѣ іюня по н. ст.), что судно съ оружіемъ вышло изъ константинопольскаго порта, Милковскій отправилъ къ Кара-Орману расторопнаго офицера Холевинскаго, съ нѣсколькими подводами. Холевинскій простоялъ въ голой степи, подъ палящими лучами солнца, одиннадцать дней и проглядѣлъ, что называется, всѣ глаза. Наконецъ, утлая ладья причалила къ Кара-Орману: когда стали выгружать драгоцѣнную, такъ долго ожидаемую съ мучительнымъ нетерпѣніемъ кладь, оказались только одни греческіе карабины въ томъ видѣ, какъ они были пріобрѣтены въ Аѳинахъ: гладкіе стволы, со старыми, ослабшими замками, гдѣ курокъ не всегда разбивалъ пистонъ. Вмѣсто-же 200 англійскихъ штуцеровъ, присланныхъ изъ Англіи Ленковскому для кавказской экспедиціи, а имъ пожертвованныхъ на экспедицію Милковскаго, явилось 40 русскихъ кремневыхъ ружей, передѣланныхъ на пистонные! Самые пистоны были такого свойства, что не лѣзли на стержни! Пришлось опиливать послѣдніе, а замки передѣлывать. Это заняло довольно времени у нѣсколькихъ поляковъ-слесарей вдругъ, послѣ того, какъ оружіе переѣхало благополучно изъ Кара-Ормана въ Тульчу и было упрятано въ какіе-то загородные сараи.

Наконецъ все было готово, куплены вьючныя лошади, разные мелкіе предметы, необходимые отряду при движеніи, какъ напр. котелки, таганы, рожны и т. п.; осмотрѣны подробно дунайскіе берега между Тульчею и Исакчею. Оставалось только переправиться черезъ Дунай, т. е. сдѣлать самый важный шагъ!

Само собою разумѣется, что какъ за приготовленіями экспедиціи Далинскаго въ Лондонѣ, такъ и за всею подобною возней Милковскаго въ Тульчѣ, слѣдила русская тайная полиція. Здѣсь тоже были свои Полесы-Тугендбольды и Туры. Они доносили обо всемъ, что только замѣчали, своему начальству въ Одессу, въ Каменецъ-Подольскъ, въ Галацъ и Сулинъ, гдѣ объ эту пору постоянно держались два русскія военныя судна, которымъ было предписано, какъ только поляки тронутся изъ Тульчи по Дунаю, сейчасъ-же сняться съ якоря, догнать Милковскаго и весь его отрядъ забрать или утопить. Кромѣ того, въ самомъ началѣ іюля по н. ст., прибылъ изъ Одессы какой-то грекъ^[21] и скоро познакомился съ Милковскимъ, который еще до пріѣзда его зналъ, черезъ французскаго вице-консула Делювье (Deluvier), что онъ будетъ къ нимъ въ гости. Грекъ жаловался полковнику на Іордана, что тотъ не принялъ отъ него услугъ по части доставки оружія и другихъ предметовъ внутрь края, т. е. въ Малороссію или куда прикажутъ; говорилъ, что онъ имѣетъ торгово-контрабандныя сношенія съ Одессой, съ Балтой, съ Аккерманомъ, Ямполемъ, Могилевомъ и Каменецъ-Подольскомъ; что конечно безвозмездно трудиться онъ не станетъ, но во всякомъ случаѣ возьметъ меньше, нежели всѣ другіе и доставитъ вѣрнѣе; что у него въ распоряженіи нѣсколько мелкихъ судовъ и лодокъ; люди, ими управляющіе, знаютъ въ Черномъ морѣ, въ Дунаѣ, въ озерѣ Ялпухѣ, Кагулѣ и другихъ всѣ ходы и выходы".

Милковскій сказалъ ему, что «подумаетъ и пришлетъ за нимъ, когда будетъ нужно».

Грекъ довольно часто встрѣчался потомъ съ полковникомъ въ разныхъ публичныхъ мѣстахъ, главнѣйшимъ образомъ на базарѣ, гдѣ, въ восточныхъ городахъ, обыкновенно толчется цѣлый день все мужское населеніе. Они говорили между собою какъ знакомые люди. Грекъ высказывалъ свои мысли о настоящей свободѣ, объ отвращеніи, какое питаютъ къ русскимъ истинные греческіе патріоты; говорилъ даже о какихъ-то личныхъ непріятностяхъ и преслѣдованіяхъ, испытанныхъ имъ въ Россіи и требующихъ возмездія…

Однажды Милковскій, (когда все рѣшительно было приготовлено къ переправѣ черезъ Дунай) пригласилъ этого грека къ себѣ и сказалъ ему: «дайте мнѣ честное слово, что вы намъ не измѣните» — и тутъ взглянулъ ему прямо въ глаза. Грекъ выдержалъ этотъ взглядъ очень спокойно и отвѣчалъ такъ: «если вы мнѣ не довѣряете, полковникъ, то… лучше не будемъ ни объ чемъ говорить! Я уйду, горько сожалѣя, что вы лишили меня возможности служить вашему дѣлу, столь для меня великому и святому, какъ будто это дѣло было дѣломъ моей родины. Конечно, я не имѣю никакихъ особенныхъ правъ на ваше довѣріе; не будемъ лучше говорить вовсе!» «Можете-ли вы переправить черезъ Дунай нашъ отрядъ?» спросилъ послѣ этой тирады Милковскій. «Могу, гдѣ и когда прикажете!» былъ отвѣтъ. «Поклянитесь, что вы не измѣните нашей тайнѣ!» "Клянусь! Клянусь моей Греціей, моимъ отечествомъ, которое люблю, какъ вы Польшу! Клянусь священнымъ прахомъ моихъ отцовъ!« И при этомъ поднялъ къ верху руку, сложивъ пальцы, какъ складываютъ ихъ православные для крестнаго знаменія. — Довольно! сказалъ Милковскій: объявляю вамъ, что я собралъ отрядъ и намѣренъ съ нимъ высадиться у Аккермана. Приготовьте мнѣ все нужное для этого. День, когда мы отсюда двинемся, будетъ вамъ скоро сообщенъ!» «А сколько людей и лошадей должны мы будемъ поднять?» — «Тысячу человѣкъ и сто лошадей!»

Грекъ обѣщалъ заняться приготовленіями ту-же минуту, откланялся Милковскому — и только его и видѣли. Сообщивъ, что считалъ нужнымъ, русскому консулу въ Измаилѣ, онъ въ туже ночь ускакалъ на перекладныхъ въ Одессу. Оттуда двинули большой отрядъ къ Аккерману на подводахъ…

Тѣмъ временемъ Милковскій отдавалъ послѣднія приказанія. За три дня до выхода отряда изъ города, майоръ Зима посланъ былъ въ Сулинъ, на отходившемъ туда французскомъ пароходѣ, какъ-бы простой вояжеръ, съ мѣшкомъ черезъ плечо, гдѣ заключалось десять штукъ револьверовъ. Онъ долженъ былъ розыскать тамъ нанятое итальянскимъ вицеконсуломъ въ Сулинѣ, г-мъ Джесси (Jessy) англійское паровое судно и съ нимъ прибыть, въ извѣстномъ часу, вечеромъ съ 11 на 12 іюля н. ст., къ заранѣе указанному пункту, между Тульчей и Исакчей, насупротивъ ветловыхъ кустовъ, — и тутъ отрядъ долженъ пересѣсть на палубу судна, со всѣми своими пожитками и лошадьми. Дальнѣйшее странствіе зависитъ отъ разныхъ обстоятельствъ…

Наканунѣ задуманнаго Милковскимъ выхода, 10 іюля н. ст., пришло отъ Зимы такое письмо:

"Покамѣстъ дѣла идутъ кое-какъ, но трудно мнѣ возиться съ греками^[22]: такъ трусятъ, такъ трусятъ! И золото не помогаетъ! Если случится что либо непредвидѣнное, что потребуетъ измѣненія нашего плана, я телеграфирую: La marchandise est avariée, j’ai commandé d’autre. Это значитъ: "не трогайся съ мѣста: " Я былъ на англійскомъ военномъ пароходѣ: капитанъ уже далъ знать коменданту въ Галацъ, чтобы онъ не спускалъ глазъ съ русскаго парохода. Въ крайнемъ случаѣ совѣтуетъ овладѣть русскимъ судномъ, полагая, что оно не станетъ стрѣлять въ англійскій флагъ. Нашъ пароходикъ довольно силенъ, смотритъ, какъ стимеры Лойда. Не забудь соблюсти въ точности слѣдующее:

1. Чтобы сигнальщикъ былъ на своемъ мѣстѣ и чтобы могъ увидѣть нашъ сигналъ издалека. Я буду на кормѣ и спущу бѣлый платокъ.

2. Чтобъ берегъ былъ повыше: иначе съ лошадьми будетъ неимовѣрная возня. Нужно пріискать мѣсто, гдѣ-бы можно было причалить къ берегу вплоть.

3. Коммуникація съ Измаиломъ и Галацомъ должно-быть прервана — помни объ этомъ!

4. Берегитесь, чтобы австрійскій пароходъ, выходящій изъ Галаца по воскресеньямъ, не увидѣлъ васъ какъ-нибудь. Онъ пройдетъ мимо васъ въ 7 ¹/₂ часовъ.

Употреблю всевозможныя старанія, чтобъ быть на мѣстѣ въ означенную пору. Говорятъ однако, будто-бы въ Ялгани, ниже Тульчи, пароходы, по закатѣ солнца, не пропускаются.

Ф. 3."

11 числа іюля н. ст. начальникъ отряда сдѣлалъ перекличку всѣмъ людямъ, состоявшимъ подъ его командой:, было всего на все 258 человѣкъ и 7 лошадей. 1-я и 3-я роты стояли въ Тульчѣ, 2-я около мили оттуда, въ нѣмецкой колоніи Франценсталь. Какъ только были розданы магазинеромъ, поручикомъ Дентршинскимъ, по ротамъ мундиры, шапки, патронташи и походная обувъ — наша прислалъ за Милковскимъ.

— Собираешься, полковникъ? сказалъ онъ ему, когда тотъ вошелъ.

— Собираюсь, отвѣчалъ Милковскій: не хочу больше злоупотреблять добрымъ къ намъ расположеніемъ и гостепріимствомъ Высокой Порты!

— Не въ этомъ дѣло, возразилъ паша, а въ томъ, чтобы Турція не была изъ за васъ какъ нибудь скомпрометирована. Я не стану распространяться о томъ, что мы къ вамъ дѣйствительно расположены, но… политика часто заставляетъ обходиться съ самыми близкими друзьями, какъ съ врагами.

Милковскій молчалъ.

— Но я все-таки не желалъ-бы васъ третировать, какъ непріятелей (началъ снова паша); я бы желалъ устроить дѣло такъ, чтобы и вы ушли, и мы не были скомпрометированы. Какъ думаешь: есть на это средство?

— Есть, отвѣчалъ Милковскій: отворотитесь и не смотрите, когда мы соберемся и пойдемъ; а когда уйдемъ, подымите шумъ, пошлите насъ догонять… вѣдь бываютъ-же на свѣтѣ случаи, что одни другихъ проводятъ: вотъ и вы скажите, что мы васъ провели, поступили съ вами неблагородно. Словомъ, всю вину свалите на насъ!

— Нѣтъ, такъ не годится! Надо выдумать что-нибудь другое!.. приди-ка часика черезъ два опять, а тѣмъ временемъ подумай, и я подумаю, авось что-нибудь и выдумаемъ! Вѣрь только, что я дѣйствую, какъ человѣкъ, желающій вамъ всего лучшаго! Вѣришь?

— Вѣрю!

И съ этимъ разстались.

Черезъ два часа Милковскій явился къ пашѣ опять.

— Вотъ что я придумалъ, сказалъ наша: необходимо тебѣ разстаться съ тридцатью молодцами! Какъ-только вы двинетесь, наши войска арестуютъ всѣхъ вашихъ солдатъ, не трогая офицеровъ, унтеръ-офицеровъ и сержантовъ. Изъ арестованныхъ выбери то, что тебѣ не очень нужно; я отошлю этотъ народъ въ Константинополь, при бумагѣ, въ которой распишу какъ слѣдуетъ все случившееся. Арестъ произойдетъ между 10 и 4 часами. При закатѣ солнца арестованныхъ выпустятъ и ты дѣлай съ нимъ что хочешь!

Какъ ни было прискорбно Милковскому разставаться хотя бы и съ такимъ небольшимъ числомъ престарѣлыхъ солдатъ (все это были ветераны 1831 года, попавшіе въ Турцію разными путями и хотѣвшіе не меньше молодыхъ увидѣть на старости лѣтъ родную землю), но дѣлать было нечего! Торговаться съ пашею было неловко и неприлично, да и ни къ чему-бы не привело. Какъ выражаются поляки въ подобныхъ случаяхъ: «Sprawa była z Sarmatą!»^[23]

Полковникъ велѣлъ отряду готовиться къ выступленію. Люди одѣлись, вооружились, пошли-было очень весело по дорогѣ, которая была указана начальствомъ (разумѣется, о переговорахъ Милковскаго съ пашею никто ничего не зналъ). Вдругъ, откуда ни возьмись, турки! Наскочили какъ звѣри! Аресты произошли по всѣмъ правиламъ, однакоже нѣсколько солдатъ успѣли бѣжать и попрятаться въ густомъ бурьянѣ, котораго за городомъ цѣлыя рощи. Изъ третьей роты турки арестовали только трехъ! По городу ходилъ приказъ паши, начинавшійся словами: «Будучи принужденъ принять суровыя мѣры противъ польскихъ бродягъ, замышлявшихъ что-то недоброе, я сдѣлалъ сегодня распоряженіе»… и т. д.

Милковскій собралъ не арестованныхъ на сборномъ пунктѣ, за нѣмецкимъ предмѣстьемъ, гдѣ былъ большой садъ и велѣлъ имъ стоять тамъ, не трогаясь съ мѣста, до девяти часовъ вечера, ожидая приказанія, какое не преминетъ послѣдовать. Кошки скребли у него на сердцѣ. Участь арестованныхъ представлялась ему до того невѣрной, какъ будто ихъ уже не стало на свѣтѣ. Турецкій арестъ и обѣщанія совсѣмъ не то, что всякій другой арестъ и обѣщанія! Слишкомъ довѣрять имъ не возможно… въ оставшихся рядахъ раздавались жалобы и ропотъ. Спрашивали: «какъ-же мы пойдемъ и куда, въ такомъ маломъ числѣ?» — «Не малое число, проворчалъ Милковскій: у насъ еще не тронутая рота въ Франценсталѣ!.. Да хоть-бы 20, хоть бы только 10 человѣкъ осталось — все-таки надо идти!»

Въ 9 часовъ вечеромъ онъ явился, сильно разстроенный и смущенный къ пашѣ. Тотъ былъ также разстроенъ; лицо его было блѣдно.

— Что, развѣ ужъ пора? проговорилъ онъ, увидя вошедшаго къ нему полковника.

— Пора!

— Ну, такъ какъ-же?..

— Надѣлали вы намъ дѣлъ, нечего сказать!

— А что?

— Разбили, разстроили отрядъ совсѣмъ! Кто его теперь соберетъ?

— Я приказывалъ не пугать, арестовать осторожно.

— А вотъ они напугали!

— Что дѣлать, сила вещей этого требовала!.. выходишь?

— Выхожу!

Паша ударилъ въ ладоши и велѣлъ позвать какого-то чиновника. Когда тотъ вошелъ, онъ ему шепнулъ что-то, потомъ, обращаясь къ Милковскому, сказалъ: «люди твои будутъ сейчасъ выпущены»!

Наступило прощаніе. Паша разчувствовался, желалъ полякамъ всякихъ успѣховъ на полѣ брани; совѣтовалъ Милковскому, выходя изъ города, держаться подальше отъ турецкихъ лагерей и объяснилъ даже, гдѣ именно они расположены. Милковскій благодарилъ за все это — и черезъ какихъ-нибудь полчаса очутился со своимъ отрядомъ. Арестованные подходили кучка за кучкой. Никто изъ нихъ не могъ понять, что такое дѣлается. Иные объясняли себѣ это арестованіе и потомъ выпусканіе условіемъ ихъ начальника съ пашею, чтобы они до вечера не подпили, а всѣ до одного были трезвы и крѣпко держались на ногахъ передъ походомъ.

Отрядъ собрался почти весь и почти всѣ были вооружены: къ привезеннымъ и имѣвшимся въ цейхаузѣ 160 ружьямъ Милковскій прикупилъ въ Тульчѣ и окрестностяхъ еще 20 охотничьихъ ружей, вышло всего 180, а людей осталось, за выбывшими, 213 человѣкъ. Стало, безъ ружей было только 33 человѣка. Имъ роздали пики, которыя хранились въ галацкомъ складѣ повстанскихъ вещей въ значительномъ количествѣ, т. е. наконечники, а подѣлать къ нимъ древки было уже не долго и не трудно.

Собравъ всѣхъ къ одному пункту, Милковскій подвязалъ себѣ палашъ и сдѣлалъ своему войску Наполеоновскій «ночной смотръ.» Затѣмъ отдалъ приказъ снять съ ружей штыки, маршировать осторожно и тихо, трубокъ не курить, громко не разговаривать — и отрядъ тронулся проселочными дорогами и разными ущеліями, слѣдуя указаніямъ одного мѣстнаго поляка Вытвицкаго, который былъ охотникомъ и зналъ окрестности Тульчи во всѣхъ направленіяхъ превосходно. Онъ велъ соотчичей къ тому пункту, гдѣ нужно было ждать парохода. Когда спустились къ берегу Дуная, поросшему высокимъ камышомъ, стало свѣтать, но опасности уже не было: въ случаѣ надобности всѣ могли укрыться въ камышъ. Въ восьмомъ часу утра, уйдя отъ города мили три, отрядъ встрѣтилъ какого-то стараго турка, ѣхавшаго въ тележкѣ. Боясь, чтобы онъ не поднялъ въ Тульчѣ шуму, арестовали его и вошли затѣмъ въ камыши, чтобы не имѣть еще такихъ-же исторій съ прохожими и проѣзжими изъ Исакчи въ Тульчу и обратно, которыхъ число, часъ отъ часу, должно было увеличиваться. Тутъ и рѣшились дожидаться парохода, а не въ ветловыхъ кустахъ, до которыхъ было еще довольно далеко. Милковскій, выбравъ берегъ повыше, сѣлъ на него, замѣняя сигнальщика и сталъ смотрѣть, съ замирающимъ сердцемъ, въ ту сторону, откуда долженъ былъ показаться пароходъ. Прошло часа два. Пароходъ не показывался. Ратники въ камышѣ поснули. Наконецъ, около 10 часовъ, мелькнулъ вдали пароходъ: Милковскій устремилъ на него глаза и убѣдясь, по разнымъ соображеніямъ, что это тотъ самый, который долженъ ихъ поднять, далъ знакъ — на пароходѣ сверкнулъ бѣлый платокъ. «Вставать!» крикнулъ полковникъ.

— Вставать, вставай! — загремѣли голоса по камышамъ. «Батальонъ» поднялся, построился, штыки заблестѣли на солнцѣ; польская команда маіора Ягмина громко пронеслась по рядамъ впервые. Всѣ лица засіяли. Мечты каждаго солдата и каждаго офицера полетѣли Богъ знаетъ куда… Одинъ лишь полковникъ задумчиво перекидывалъ свой взглядъ на ту сторону Дуная, за другіе камыши, за озеро Ялтухъ, синѣвшее вдалекѣ, за городъ Болградъ — столицу Болгарскихъ поселенцевъ Бессарабіи… тамъ, за этими камышами, трясинами, полями и городами представлялись предводителю безпардонной кучки его соотечественниковъ такія препятствія, которыя другимъ и не снились. Въ Измаилѣ стоялъ отрядъ румынъ, въ 900 человѣкъ, подъ начальствомъ полковника Калинеску; въ Галацѣ и Рени — 1000 человѣкъ пѣхоты, подъ начальствомъ полковника Ману; въ Фокшанахъ — батальонъ стрѣлковъ; въ Яссахъ — пѣхотный полкъ, кавалерія и артиллерія; надъ Прутомъ, начиная отъ Скулянъ, внизъ по рѣкѣ, былъ растянутъ пѣхотный батальонъ; въ каждомъ обводовомъ городѣ, какими были: Измаилъ, Кагулъ, Галацъ, Текучъ, Фокшаны, Бырлатъ, Васлуя, Гучъ и Яссы, находилось непремѣнно по нѣскольку десятковъ жандармовъ, пѣшихъ и конныхъ, такъ-что всего на-все у румынскаго правительства было въ тѣхъ мѣстахъ около 5,300 человѣкъ. Дальше, въ Бендерахъ_у стоялъ русскій Замосцьскій полкъ, подъ начальствомъ полковника Леченко; въ Кишиневѣ — Люблинскій полкъ, подъ начальствомъ полковника Челищева; въ Бѣльцахъ — Пражскій полкъ; въ Хотинѣ — Модлинскій. По границѣ Молдавіи растянуто было два казачьихъ полка. Все это состояло подъ начальствомъ генералъ-лейтенанта Кишинскаго. Наконецъ, въ Новороссійскомъ краю, собраны были значительныя силы, подъ начальствомъ генерала отъ инфантеріи Коцебу, тысячъ по крайней мѣрѣ 16, съ кавалеріей и артиллеріей. И на всѣ эти массы штыковъ, сабель и пушекъ, лѣзло двѣ сотни взбалмошныхъ поляковъ, съ надеждой пробиться въ отчизну, или хоть въ Малороссію!

Разумѣется, прежде всего приходилось имъ вѣдаться съ румынами. Милковскій отправилъ въ нимъ, въ нѣсколькихъ экземплярахъ, слѣдующую прокламацію, на французскомъ языкѣ, сочиненія французскаго вицеконсула въ Тульчѣ, Делювье, съ такимъ разсчетомъ времени, чтобы ее читали румыны тогда, когда польскій отрядъ пойдетъ уже по ихъ землѣ:

"Румыны!

"Какъ поляки, мы не можемъ обращаться къ европейскимъ кабинетамъ, заключать съ ними трактаты и договоры. Намъ остается только въ отношеніи васъ, а равно и всего цивилизованнаго свѣта, предъявлять прямо наши намѣренія и цѣли. Вотъ они:

"Я веду черезъ соединенныя княжества вооруженный отрядъ и этимъ нарушаю нейтральность вашей земли.

"Но передъ лицомъ Господа Бога и передъ лицомъ Европы, отъ имени моихъ товарищей и моего собственнаго, свидѣтельствую, что мы дѣлаемъ это въ крайности.

"Для насъ не существуетъ другой альтернативы, кромѣ лишь той, что — либо вовсе не являться на призывъ отечества, либо — пройти черезъ вашу землю. Мы выбираемъ послѣднее — и пусть насъ судитъ свѣтъ!

"Знайте: мы приходимъ какъ друзья ваши. Мы будемъ свято хранить неприкосновенность вашихъ личныхъ правъ и имущества. Но если-бы ваше народное чувство было почему-либо возмущено тѣмъ, что вы увидите насъ вдругъ у вашихъ очаговъ, то подумайте, что вѣдь мы — сегодня солдаты, идущіе сражаться за независимость отечества, люди, лишенные всякихъ правъ, а завтра — можемъ быть мученики!

"А враги наши развѣ не нарушали неприкосновенности чужихъ земель? Развѣ не переходили неоднократно на Прусскую землю, чтобы маневрировать противъ поляковъ? Въ послѣднее время русскіе стрѣлки развѣ не стрѣляли въ польскіе отряды съ территоріи австрійской?

"Что дѣлаютъ они для нанесенія намъ вѣрнѣйшаго и жесточайшаго пораженія, почему это-же самое не можетъ быть дозволено намъ единственно ради нашего спасенія, намъ, не имѣющимъ никакого достоянія, кромѣ сердца, да плечей; никакихъ правъ, кромѣ естественныхъ; никакихъ союзниковъ, кромѣ правосудія Всемогущаго да совѣсти честныхъ людей?..

"Пропустите-же насъ, ибо мы идемъ биться противъ враговъ цивилизаціи и свободы!

"Пропустите насъ, потому что… мы должны пройти во что бы то ни стало!

"Не забывайте, что народы наши связаны между собою братскими узами и что пролитая кровь ляжетъ на того изъ насъ, кто первый затронетъ.

"А когда неравно найдутся, кто обвинитъ насъ передъ вами, вооружитесь противъ насъ хотя хладнымъ правомъ закона, отвѣтьте и пусть каждый человѣкъ съ сердцемъ отвѣтитъ вмѣстѣ съ вами:

"Какой судъ обвинитъ сына за то, что онъ перешелъ черезъ поле сосѣда, спѣша на помощь матери, когда на нее занесъ руку убійца?

«12 іюля 1863.

Начальникъ отряда полковникъ Сигизмундъ Милковскій».

Но не смотря на всѣ эти цвѣты краснорѣчія, на всѣ эти пышныя фразы, которыя устраивались въ Тульчѣ долго и старательно нѣсколькими лицами вдругъ, подъ главной редакціей французскаго вицеконсула, румыны ничуть ими не тронулись; они даже сочли оскорбительнымъ и нахальнымъ выраженіе: «мы должны пройти во что бы то ни стало!»^[24], выраженіе, сказанное громко кучкой вооруженныхъ кое-какъ бродягъ цѣлому народу, имѣющему значительную армію! Это было нѣчто въ родѣ брошенной въ лицо противнику перчатки. Съ этой фразой всѣ въ Румыніи не мало носились и не мало надъ нею смѣялись. «Только поляки могутъ написать и напечатать что-либо подобное!» говорили иные. «Вотъ я имъ покажу quand même» — воскликнулъ князь Куца, прочитавъ прокламацію — и приказалъ тутъ-же ближайшимъ къ Тульчѣ отрядамъ, преимущественно Измаильскому, слѣдить сколь-возможно внимательнѣе за поляками, которые должны придти изъ Турціи, и лишь только они покажутся, окружить ихъ, обезоружить и арестовать всѣхъ до единаго. Никакой стычки съ ними онъ не допускалъ, зная очень хорошо, сколько ихъ именно, но не зная характера поляковъ, которые, при какихъ угодно условіяхъ, способны повторить безумную атаку Сомо-Серра.

Когда Милковскій, со своими безпардонными ухарями, проплывъ съ большими опасностями (такъ что маленькій пароходикъ едва-едва не затонулъ) высадился поневолѣ совсѣмъ не въ томъ мѣстѣ, гдѣ предполагалъ, и пошелъ куда глаза глядятъ, среди страшныхъ, можно сказать дремучихъ тростниковъ, нерѣдко самъ себѣ прокладывая дорогу, неслыханно измучился и измучилъ своихъ солдатъ (они ободрали и обтерли себѣ ноги, платье и обувь) и радъ былъ радостью, что его нанесло наконецъ на какой то монастырь^[25], гдѣ онъ могъ отдохнуть, поѣсть, напиться сноснаго вина и какъ слѣдуетъ выспаться: въ это самое время, два чернеца, подобравши свои длинныя полы, слетали какъ птицы въ Измаилъ и дали знать полковнику Калинеску, что «поляки у нихъ, подъ монастыремъ, можно всѣхъ ихъ накрыть безъ всякаго боя!»

Калинеску снялся со своимъ отрядомъ, какъ только могъ поспѣшно, на подводахъ, ночью съ 12 на 13 іюля н. ст. Но когда прибылъ къ монастырю, Милковскаго тамъ уже не было. Можетъ статься, чуя грозу, а можетъ и видѣвъ, просто-на-просто, какъ чернецы летали къ Измаилу, онъ разбудилъ отрядъ свой очень рано, 13 іюля, и пошелъ форсированнымъ маршемъ на деревню Этюликіой, лежащую въ верховьяхъ озера Кагулъ, гдѣ разсчитывалъ немного отдохнуть и снова идти къ одному пункту на берегу Прута, гдѣ ждали его лодки, а потомъ, на другомъ, правомъ берегу — подводы: по крайней мѣрѣ все это было обѣщано агентами, заправлявшими дѣлами возстанія въ Молдавіи. Такимъ образомъ, Милковскій думалъ уйдти отъ преслѣдованія Калинеску, (еслибъ тотъ шелъ, а не ѣхалъ). Другихъ румынскихъ отрядовъ поляки не очень боялись: всѣ они стояли довольно далеко; могъ развѣ придти еще отрядъ изъ Галаца. Вдругъ, на разсвѣтѣ 14 іюля н. ст., когда польскій отрядъ снова двинулся въ походъ, только самъ командующій оставался еще, съ нѣсколькими штабными, въ деревнѣ, — крестьяне послѣдней и жандармъ, захваченный на дорогѣ, дали знать, что Калинеску показался на высотахъ, по сю сторону рѣки! Потомъ онъ прошелъ, въ густыхъ колоннахъ, черезъ деревню и за нею, въ одной долинѣ, близь рѣки Кагула, развернулъ свои силы и построилъ ихъ въ боевомъ порядкѣ, разсыпавъ впереди цѣпь стрѣлковъ, а къ полякамъ послалъ парламентеромъ маіора Скилетти, который потребовалъ отъ Милковскаго исполненія двухъ условій: 1) остановить отрядъ, находившійся въ походѣ; 2) переговорить лично съ полковникомъ Калинеской.

Въ первомъ Милковскій отказалъ наотрѣзъ, а второе согласился исполнить туже минуту, съ тѣмъ только, чтобы встрѣча произошла въ серединѣ, между авангардомъ румынъ и тыломъ уходившаго отряда поляковъ.

Калинеску выѣхалъ въ назначенный пунктъ верхомъ, одинъ безъ всякихъ провожатыхъ и потребовалъ отъ Милковскаго (бывшаго тоже верхомъ) немедленной сдачи оружія и удаленія всего отряда за Дунай. Милковскій отвѣчалъ, что сдѣлаетъ это развѣ только по принужденію.

— Я имѣю на это средства, сказалъ Калинеску, показавъ на свои войска.

— Попробуйте! проговорилъ Милковскій, но вмѣстѣ съ тѣмъ подумайте, что скажетъ Европа о пролитіи крови людей, идущихъ на спасеніе отчизны!

— Что мнѣ за дѣло до вашей отчизны; я имѣю предписаніе отъ своего правительства, которому долженъ повиноваться: я солдатъ!

— И я тоже солдатъ, и на мнѣ лежитъ обязанность отвестзи отрядъ въ Польшу! сказалъ Милковскій.

— Отчего-жъ вы не просили позволенія у моего правительства законнымъ путемъ, чтобы оно дозволило вамъ пройти черезъ нашу территорію?

— Я зналъ, что мнѣ откажутъ.

— Теперь мнѣ ничего другого не остается, какъ васъ атаковать, закончилъ Калинеску.

— Исполняйте свои обязанности! проговорилъ Милковскій — и они разстались.

Догнавъ отрядъ, Милковскій остановилъ его и сказалъ солдатамъ, что за ними стоитъ непріятель, который намѣренъ ихъ атаковать и заявилъ, чтобы поляки сложили оружіе, а сами воротились за Дунай.

— Я отвѣчалъ, что мы оружія не сложимъ: пусть приходятъ и вырываютъ его у насъ изъ рукъ!

— Да здравствуетъ Польша! Да здравствуетъ полковникъ! рявкнули солдаты и потомъ запѣли: Jeszcze Polska nie zgineła!

Командиръ третьей роты, поручикъ Бржозовскій, пришелъ въ такой азартъ, что сказалъ полковнику: «мои люди пойдутъ прямо на штыки, не стрѣляя, какъ Чвартаки^[26] подъ Гроховымъ!»

Румыны шли за поляками въ боевомъ порядкѣ не долго, потомъ остановились и повернули въ сторону. Очевидно, биться имъ не хотѣлось. Они разсчитывали кончить дѣло какъ-нибудь такъ, принудить поляковъ положить оружіе безъ боя.

Отрядъ Милковскаго тѣмъ временемъ все двигался впередъ, по направленію къ деревнѣ Волканешты, до которой достигъ около полудня того-же 14 іюля. Солдаты были неслыханно утомлены, валились съ ногъ и тутъ-же засыпали. Отдохнувъ не много, отрядъ снова пошелъ тою-же дорогой и миновавши Гречены, свернулъ направо въ степь, между рѣками Кагуломъ и Сальчей — и такъ дошелъ до деревни Муссаиды, гдѣ переночевалъ. Достать провизіи было чрезвычайно трудно. Еще до Муссаиды жители деревень принимали поляковъ сносно. Можно было кое-что достать. Но съ Муссаиды все бѣжало передъ отрядомъ, напуганное извѣстіями, что «изъ Турціи вышли разбойники, рѣжутъ и грабятъ по дорогамъ». Пршевлоцкій, Зима, и при нихъ фурьеръ безъ всякой пользы обшарили нѣсколько окрестныхъ деревень, въ теченіи вечера 14 и утромъ 15 іюля: нигдѣ ни хлѣба, ни мяса, ничего ровно! Немного позже кто-то изъ отряда розыскалъ мѣшка два-три кукурузы, но дѣлать изъ нея мамалыгу было уже некогда: польскій разъѣздъ встрѣтился съ румынскимъ. Это показало близкое присутствіе непріятеля. Милковскій снова поднялъ отрядъ и пошелъ дальше въ томъ-же направленіи, проселками, параллельно почтовой дорогѣ, отъ Кагула въ Готешты, рѣшившись въ случаѣ, если Калинеску будетъ ихъ преслѣдовать, начать бой, который, при покровительствѣ польскаго Бога, и при извѣстной всему свѣту неспособности румынъ къ военному дѣлу — могъ быть выигранъ. Далѣе — быстрое движеніе къ Пруту — лодки, подводы и переѣздъ на Гусь! Такъ мечталось. На пути попались двѣ-три харчевни, въ которыхъ куплено все, что можно было купить — и сейчасъ-же съѣдено. За деревнею Карнаулъ открылась довольно обширная равнина, въ виду фольварка Костангалія-Боженари. Тутъ Милковскій велѣлъ отряду остановиться, повернувшись фронтомъ назадъ и поставить ружья въ козлы. Потомъ отдѣлилъ пекарей, съ приказаніемъ готовить, у ближайшей корчмы, солдатскій обѣдъ. Въ это самое время Калинеску тоже выстроилъ свой отрядъ, верстахъ въ двухъ-трехъ, упершись правымъ крыломъ въ долину Сальчи^[27]. Прошло около часу. Солдаты Милковскаго, въ ожиданіи обѣда, а вмѣстѣ, можетъ быть и битвы, повалились въ кусты, за плетнемъ одного сада, и крѣпко заснули. Полковникъ не будилъ ихъ нарочно, чтобы они какъ можно болѣе воспользовались этими минутами для отдыха. Начинать битвы онъ отнюдь не хотѣлъ, напротивъ ему хотѣлось, чтобы румыны задрали первые. Вдругъ изъ ихъ рядовъ выѣхалъ всадникъ съ бѣлимъ платкомъ. Милковскій послалъ навстрѣчу ему Пршевлоцкаго и велѣлъ сказать румынскому парламентеру, что «поляки биться съ ними не хотятъ, а хотятъ отдохнуть и слѣдовать далѣе.» Всадникъ, тотъ-же самый маіоръ Скилетти, который выѣзжалъ парламентеромъ и подъ Этюликіой, объявилъ Пршевлоцкому, что «полковникъ Калинеску желаетъ видѣться и переговорить съ полковникомъ Милковскимъ.»

Тутъ-же былъ выбранъ пунктъ, посерединѣ дороги. На этотъ разъ Калинеску выѣхалъ съ большой блестящей свитой. Милковскій, чтобъ не отстать отъ него съ этой стороны, взялъ съ собою всю свою «кавалерію.»

Переговоры начались съ того-же самаго, какъ и при первой встрѣчѣ вождей. Калинеску налегалъ на беззаконное нарушеніе поляками территоріальныхъ правъ румынскаго правительства, и говорилъ, что обязанности солдата принуждаютъ его, съ болью въ сердцѣ, пролить польскую кровь, если только онъ не получитъ желаннаго удовлетворенія. Милковскій отвѣчалъ, что совершенно такія-же обязанности заставляютъ его отказаться отъ исполненія румынскихъ требованій. Калинеску нарисовалъ затѣмъ картину рѣзни, въ которой погибнетъ нѣсколько лучшихъ людей Польши. «И къ чему намъ драться, скажите на милость, когда можно кончить дѣло безъ этого: сложите оружіе — мы васъ доставимъ до границы особо, и оружіе особо!» заключилъ Калинеску.

— Хорошо, воскликнулъ быстро Милковскій: только подъ условіемъ, чтобы я самъ выбралъ границу. Рѣшимъ этотъ вопросъ на бумагѣ и закрѣпимъ его нашими печатями!

— Я разумѣю границу турецкую, сухо замѣтилъ Калинеску.

— А я объ этой границѣ вовсе и не думаю! сказалъ холодно Милковскій.

Калинеску взялъ его за руку, отъѣхалъ съ нимъ въ сторону и началъ заклинать всѣми святыми, чтобы онъ пожалѣлъ тѣхъ, кѣмъ командуетъ.

— Да что вы такъ на меня напираете? спросилъ Милковскій.

— Я имѣю предписанія, строгія предписанія!

— Ну, такъ и отвѣтятъ тѣ, кто даетъ такія предписанія!.. Что касается до меня, я оружія не сложу, не сложу, тысячу разъ не сложу!

— Подумайте, на что вы напрашиваетесь, началъ опять Калинеску.

— На бой; ни на что болѣе!

— Взгляните, продолжалъ Калинеску, показывая на колонны своихъ войскъ, стоявшія вдали: вѣдь я васъ ррразнесу^[28]!

— Не спорю съ этимъ, отвѣчалъ Милковскій: и не удивлюсь, если буду разбитъ. Силы наши черезъ-чуръ неодинаковы; притомъ я нисколько не сомнѣваюсь въ храбрости румынъ.

— И такъ будемъ биться? сказалъ грустнымъ тономъ Калинеску. Милковскій отвѣчалъ наклоненіемъ головы.

Всѣ офицеры пожали другъ другу руки и разъѣхались галопомъ въ двѣ противуположныя стороны.

Прибывъ къ отряду, полковникъ Милковскій поднялъ всѣхъ людей, построилъ за котлами, въ которыхъ готовилась пища, и сказалъ:

— Ребята, я буду кратокъ! Переговоры кончились тѣмъ, что мы — будемъ биться!

— Ура! Да здравствуетъ Польша! — было отвѣтомъ.

Въ описаніе подробностей битвы пускаться мы не станемъ. Къ удивленію и къ огорченію румынъ (которыхъ было чуть не въ пятеро больше, нежели поляковъ и которые не пришли пѣшкомъ, а пріѣхали на подводахъ, стало-быть нисколько не были утомлены) поляки остались побѣдителями! Послѣ одного удачнаго польскаго залпа и ура на штыки (гдѣ Бржозовскій со своею третьею ротой игралъ дѣйствительно главную роль) румыны бросились бѣжать въ-разсыпную, бросая ружья, кивера, лядунки… Говорили послѣ, что все это замѣшательство произошло отъ какого-то ошибочнаго движенія колонны, которою командовалъ майоръ Саегіу, но кажется, просто-на-просто, виновато все неособенно храброе румынское воинство и распоряженія Калинеску, а майоръ Саегіу выбранъ потомъ козломъ очищенія, какъ это бываетъ во многихъ арміяхъ. Его прогнали даже изъ службы и пропечатали въ газетахъ…

Поляки взяли много плѣнныхъ, собрали съ поля битвы массу разбросанныхъ румынами ружей, которыя оказались однако немудрыми и позариться отряду Милковскаго было не на что.

Потеря поляковъ простиралась до 6 убитыхъ и 25 раненыхъ; изъ нихъ 7 тяжело. У румынъ было убитыхъ около 40 (по показанію Милковскаго) и 18 — по показанію Калинеску. Раненыхъ до сотни. Пропадавшихъ нѣкоторое время безъ вѣсти (по лѣсамъ, камышамъ, кукурузѣ и окрестнымъ деревнямъ, какъ замѣчаетъ Милковскій; Калинеску объ этомъ умалчиваетъ) — около 300^[29].

Черезъ два часа послѣ битвы, Калинеску прискакалъ съ большою свитой въ польскій лагерь просить у Милковскаго позволенія убрать съ поля битвы, прилегающаго къ расположенію польскаго отряда, раненыхъ и убитыхъ румынъ. При этомъ естественно разговорились.

— Потрепали вы насъ, что дѣлать, сказалъ Калинеску, но… у васъ несравненно лучше оружіе!.. только никакъ не могу понять, изъ-за чего мы бились съ вами, господа!

— Это васъ надо спросить, изъ-за чего бились вы, сказалъ Милковскій, а мы не бились: вы помѣшали намъ варить мамалыгу — мы стали защищаться!

— Само собою разумѣется, этимъ дѣло не кончится, продолжалъ немного погодя Калинеску: я долженъ васъ снова атаковать, но ни сегодня, ни завтра этого не сдѣлаю. Я васъ не трону цѣлыхъ 56 часовъ сряду.

— Мнѣ довольно 36, быстро проговорилъ Милковскій, т. е. остатокъ этого дня, 15 іюля, да сутки потомъ — согласны?

— Согласенъ!

— Честное слово?

— Честное слово!

На этомъ разстались. Но немного спустя Калинеску пришелъ въ польскій лагерь пѣшкомъ, совершенно одинъ, и взявъ Милковскаго подъ руку, пошелъ бродить съ нимъ по полямъ и все время говорили о разныхъ мелочахъ касавшихся боя.

— Что вы намѣрены дѣлать съ нашимъ оружіемъ? спросилъ вдругъ Калинеску.

— Отдать вамъ его назадъ! отвѣчалъ Милковскій: дабы вы знали, что намъ вовсе не нужно румынскихъ трофеевъ^[30].

Подвечеръ прибыло въ польскій лагерь нѣсколько румынскихъ офицеровъ: они просили, отъ имени всѣхъ участвовавшихъ въ бою своихъ товарищей, ввѣрить тяжело раненыхъ поляковъ попеченію румынскаго народа: позволить ихъ перевезти въ Измаилъ и Галацъ, гдѣ они будутъ немедля окружены всѣми удобствами и найдутъ полное спокойствіе.

Разумѣется, отказа на это не послѣдовало. Раненые забраны сейчасъ-же на присланные изъ румынскаго штаба подводы и перевезены въ сказанные города, гдѣ за ними былъ, все время, до выздоровленія самый внимательный уходъ, какъ за родными братьями.

Подъ этими взаимно-пріятными впечатлѣніями для обоихъ отрядовъ, польскаго и румынскаго, воцарилась въ лагеряхъ мертвая тишина. Она была-бы разумѣется и безъ того: оба войска были утомлены. Поляки спали цѣлый день послѣ битвы, потомъ всю ночь и весь день 16 іюля н. ст. Калинеску поглядывалъ однако со своей высокой позиціи, на-взгорьѣ: тутъ-ли поляки и былъ доволенъ, что находилъ ихъ постоянно тутъ. Съ 16 на 17 въ ночь они ушли. На разсвѣтѣ 17, румыны сильно встревожились отсутствіемъ противника, тѣмъ болѣе, что было неизвѣстно, куда именно онъ двинулся: къ русской-ли границѣ, долиною-ли рѣки Сальчи, или, наконецъ, берегомъ небольшой безъименной рѣчки, впадавшей въ Сальчу? По всѣмъ этимъ трактамъ были разосланы немедля конные жандармы — и одинъ изъ нихъ увидѣлъ поляковъ, въ 6 часовъ утра, 17 іюля н. ст., идущихъ форсированнымъ маршемъ въ направленіи къ дер. Готешты — и тотчасъ-же поскакалъ назадъ и увѣдомилъ Калинеску. Тотъ двинулся.

Тѣмъ временемъ Милковскій, пріостановясь въ дер. Константиновкѣ (которую держалъ въ арендѣ полякъ Швейковскій), отдохнулъ тамъ и перекусилъ; потомъ дошелъ до Готештъ (4 версты отъ Константиновки) — прямо на паромъ (обѣщанныхъ лодокъ не оказалось) и быстро переправился съ отрядомъ на правый берегъ Прута, гдѣ надѣялся найти подводы: но увы, и ихъ не было! Итти пѣшкомъ дальше не представлялось никакой возможности: солдаты, промаршировавшіе въ теченіи 14 часовъ, подъ іюльскимъ солнцемъ Румыніи, семъ миль, т. е. безъ малаго 50 верстъ, двигали еще кое-какъ ноги, когда имъ постоянно твердили, что за рѣкою они сядутъ на подводы, но переправясь черезъ рѣку и не найдя подводъ — упали духомъ; а тутъ, на бѣду, и небо разверзло свои хляби: полилъ страшный дождь, промочилъ всѣхъ до костей, земля разгрязла; итти стало неслыханно трудно. Въ заключеніе и Калинеску показался, въ нѣкоторомъ разстояніи, на подводахъ! Кромѣ того получено извѣстіе, что на встрѣчу идетъ майоръ Раковица, съ 400 стами человѣкъ пѣхоты, а слѣва — капитанъ Сланичану, съ батальономъ саперъ! Мѣсить ногами грязь далѣе, безъ всякой надежды уйти, было совершенной безсмыслицей. Милковскій велѣлъ отряду остановиться подъ деревней Рынцештами; Калинеску, увидѣвъ это, также остановился и построилъ свой отрядъ въ боевой порядокъ. Было часовъ 5 пополудни; солдаты Милковскаго бросились сушить мокрую одежу, осматривали и обертывали свѣжими онучами свои сильно-потертыя и искалеченныя ноги; а иные, даже и не раздѣваясь, и не разуваясь, а такъ, какъ были, въ мокромъ платьѣ и въ мокрыхъ онучахъ, повалились въ изнеможеніи на землю — и заснули мертвымъ сномъ!

Каково-жъ было этому до невѣроятности-измученному и нравственно-убитому воинству, едва-едва вздремнувъ, вскакивать вновь, заслыша рѣзкій, проницающій звукъ военнаго рожка! Вождю ихъ захотѣлось въ послѣдній разъ ими полюбоваться, въ послѣдній разъ взглянуть на ихъ мужественные ряды! И показать эти ряды непріятелю не иначе, какъ въ боевомъ порядкѣ!

Нечего дѣлать, поднялись они, всѣ до единаго, и выстроились, но по лицу каждаго было видно, что онъ никуда не годится, не только въ бой.

Между тѣмъ упорное повстанское воображеніе ихъ начальника, когда онъ окинулъ ихъ взглядомъ издали, нарисовало ему, Богъ вѣдаетъ по какимъ соображеніямъ, возможность побѣды^[31]!!

Головы поляковъ, въ особенности польскихъ повстанцевъ, устроены совершенно иначе, нежели всякія другія, оттого останавливаться надъ этимъ фактомъ нечего и разсматривать его съ разныхъ сторонъ. Никакой Лафатеръ-бы ничего тутъ не объяснилъ… Представилась возможность побѣды съ сотней съ чѣмъ-то полусонныхъ, едва ноги двигающихъ солдатъ, когда сзади стояло 800 человѣкъ свѣжихъ, прибывшихъ на подводахъ румынъ, впереди — 400, сбоку батальонъ!..

Уже не дожидаясь парламентера отъ Калинеску (который, по всѣмъ вѣроятностямъ, и не послалъ-бы его въ тѣхъ условіяхъ, въ какихъ находился Милковскій), послѣдній счелъ наиболѣе приличнымъ первый вступить теперь въ переговоры: онъ послалъ къ румынамъ Пршевлоцкаго, съ бѣлымъ платкомъ въ рукѣ. Калинеску отвѣчалъ, что сейчасъ-же пріѣдетъ. Какъ только онъ отдѣлился отъ своего фронта, Милковскій далъ шпоры своей лошади и, въ сопровожденіи Зимы и Пршевлоцкаго, выѣхалъ къ нему на встрѣчу.

— Хотите, полковникъ, снова биться? сказалъ Милковскій, когда они сблизились.

— Имѣю предписанія… проговорилъ Калинеску.

— Объявляю вамъ, что я не хочу проливать вашей крови.

— И я не хочу проливать вашей. Но я не пущу васъ изъ Молдавіи никуда до тѣхъ поръ, пока вы не сложите оружія. Сложите оружіе!

— А подъ какимъ условіемъ?

— Пойдете тогда въ Польшу!

— Съ оружіемъ не пускаете, а безъ оружія можно: какой-же тутъ смыслъ? спросилъ Милковскій.

— Такъ приказываютъ, вотъ какой смыслъ. Можетъ быть потомъ наше правительство и отдастъ вамъ оружіе.

— Дайте честное слово, что отдалите!

— Не могу дать такого слова, но даю вамъ слово, что вы найдете въ насъ самыхъ искреннихъ друзей, больше чѣмъ друзей: братьевъ!

— Въ этомъ не сомнѣваюсь! заключилъ Милковскій.

Калинеску сталъ убѣждать его, чтобъ онъ не упрямился, потому что… во всякомъ случаѣ, такъ должно быть. — Битва для васъ невозможна; я хорошо знаю положеніе вашихъ солдатъ и ихъ численность. Сложите оружіе — и будемте друзьями!

Милковскій поколебался. Сердце его сжалось болѣзненно. Онъ боялся, что изъ глазъ его хлынетъ неудержимый потокъ слезъ… нужно было перерѣзать нить, связующую его мечтанія съ Польшей; нужно было отцу занести мечъ на свое дѣтище, котораго рожденіе было такъ трудно, такъ трудно!.. онъ едва нашелъ въ себѣ силы сказать:

— Погодите немного, я поѣду и переговорю съ солдатами! Если они выразятъ желаніе биться, мы все-таки будемъ биться. Я не властенъ имъ въ этомъ отказать!

Калинеску только пожалъ плечами. — Поѣзжайте, спросите!

Зима дорогой замѣтилъ вождю, что „солдатъ измученъ и для битвы не годится“. Милковскій едва это слышалъ. Ему опять что-то представилось, когда онъ окинулъ взоромъ державшіеся кое-какъ на ногахъ ряды, опершись на блестѣвшій на солнцѣ частоколъ карабиновъ.

— Ребята! сказалъ онъ, подъѣхавъ: румыны хотятъ, чтобы мы сложили оружіе и за это обѣщаютъ пустить насъ въ Польшу и обходиться съ нами, какъ съ братьями: спрашиваю васъ: хотите вы положить оружіе, или хотите биться?

Солдаты глухо молчали. Полковникъ повторилъ вопросъ и снова услышалъ молчаніе. Ясно было, что битвы никто не хочетъ. Вдругъ кто-то крикнулъ: — москали!.. москалей бить, а не румыновъ! — Э, и румыны также галганы, раздался чей-то голосъ: и ихъ надо бить! — Ура!.. однако, никто этого не подхватилъ. Милковскій, видя, что нужно чѣмъ-нибудь это кончить, переговорилъ съ маіоромъ Ягминымъ насчетъ печальнаго обряда сдачи оружія и отправился опять въ лагерь Калинеску, которому объявилъ, что „польскій отрядъ сдается“. Румыны были видимо этимъ очень довольны. Калинеску пожалъ крѣпко руку Милковскому и вмѣстѣ отправились къ пункту расположенія польскаго лагеря. Вслѣдъ за ними тронулся и цѣлый румынскій отрядъ. Когда вся масса офицеровъ, съ Калинеской и съ Милковскимъ во главѣ, стала приближаться къ польскому фронту — солдаты сдѣлали на-караулъ. Румынскія войска остановились на разстояніи пятидесяти шаговъ. Произошли обычные взаимные салюты между отрядами. Послѣ этого Милковскій первый снялъ съ себя палашъ и отдалъ его румынскому вождю. Маіоръ Ягминъ скомандовалъ: „ружья въ козлы!“ И когда это было сдѣлано: „отступи!“ Отрядъ подался назадъ на 15 шаговъ. Офицеры также отдали свои сабли — и поляки стали военноплѣнными румынъ.

Разумѣется, Калинеску телеграфировалъ объ этомъ немедля въ Бухарестъ, черезъ Галацъ, Вечеромъ прибылъ галацкій префектъ,

Леонъ Гика, съ депешей отъ князя Куцы, который приказывалъ своему отряду обходиться съ плѣнными какъ можно лучше и, кромѣ того, просилъ къ себѣ въ Бухарестъ полковника Милковскаго^[32]. Послѣдній отвѣчалъ Гикѣ, что ему желательно было-бы взять съ собою военнаго комиссара народнаго правительства при отрядѣ, Пршевлоцкаго, чтобы онъ былъ свидѣтелемъ ихъ бесѣды съ княземъ, какъ человѣкъ, уполномоченный контролировать всѣ дѣйствія и слова начальника отряда. — „Необходимо испросить на это разрѣшеніе у князя“, замѣтилъ Гика.» — «Такъ испросите!» Послали депешу: вечеромъ-того-же дня, 18 іюля н. ст., пришелъ благопріятный отвѣтъ. Милковскій собралъ отрядъ и велѣлъ прочитать передъ фронтомъ его слѣдующій приказъ:

«Военный начальникъ южной части Подола и входящихъ отрядовъ. Дневной приказъ. Воины! Удаляюсь отъ васъ на нѣкоторое время, оставляя вмѣсто себя правящимъ мои обязанности маіора Зиму. Правительство соединенныхъ княжествъ постановило интернировать насъ въ Кагулѣ. Постановленіе это временное. Дальнѣйшая судьба наша разрѣшится скоро. Не падайте духомъ, не оставляйте надежды, будьте спокойны и терпѣливы: мы дойдемъ съ вами до Польши! Въ Кагулѣ будетъ выдано вамъ пріостановленное жалованье за эти дни, которое, согласно волѣ Жонда Народового, таково: рядовому 15 польскихъ грошей, унтеръ-офицеру 20; сержанту и фурьеру злотъ; подпоручику, поручику и капитану 2 злотыхъ; маіору, подполковнику и полковнику 4 злотыхъ въ день. Жалованье это считается со дня перехода Дуная до минуты сложенія оружія. Организація наша остается ненарушимою. Ротные командиры, офицеры и унтеръ-офицеры должны сохранять при отрядѣ свои мѣста и удерживать людей въ порядкѣ, регулярно отбывая службу и дѣлая перекличку, а также всемѣрно стараясь о томъ, чтобы солдаты вели себя прилично и отнюдь не выходили изъ субординаціи. Рынцешты, 19 іюля 1863 года. (М. П.) Полковникъ Сигизмундъ Милковскій. Начальникъ штаба Францискъ Зима.»

Послѣ этого Милковскій отправился съ Пршевлоцкимъ на почтовыхъ въ Бухарестъ. Калинеску далъ имъ въ провожатые сержанта, которому приказано всемѣрно заботиться о томъ, чтобы не было на станціяхъ задержекъ. Ѣхали скоро. Милковскій нигдѣ не называлъ себя. Говорили, что «ѣдетъ румынскій капитанъ Альгіу». 21 іюля н. ст. прибыли въ Бухарестъ и остановились въ гостинницѣ, не зная, что князь выслалъ имъ на встрѣчу экипажъ и велѣлъ приготовить для нихъ частную квартиру. Префектъ бухарестскаго обвода, съ помощникомъ своимъ и нѣсколькими чиновниками ждали на послѣдней станціи «полковника Милковскаго» не иначе, какъ въ каретѣ и когда подъѣхала какая-то колымага съ капитаномъ Альгіу, не обратили на нее вниманія. Сержантъ, вслѣдствіе требованій военной службы, не рѣшился вступать въ объясненія со старшими первый.

По прибытіи въ Бухарестъ, сейчасъ-же дали знать военному министру. Онъ прислалъ къ полковнику «фактотума» князя, француза Додуна-Перье (Dodun de Perrier), чтобы служить ему въ столицѣ Румыніи чичерономъ. Додунъ съ первыхъ-же словъ завѣрилъ прибывшихъ въ самомъ лучшемъ настроеніи жителей къ полякамъ.

— Они того и гляди устроятъ вамъ демонстрацію, которая можетъ дойдти до значительныхъ размѣровъ (d'être bruyante et formidable)… не знаю только, понравится-ли это князю.

— Нельзя-ли ее какъ-нибудь устранить, сказалъ Милковскій: я бы желалъ сохранить до конца строжайшее инкогнито. Намъ, полякамъ, въ томъ положеніи, въ какомъ мы теперь находимся, не приличенъ шумъ овацій. Чѣмъ скромнѣе, тѣмъ лучше. Да и къ чему все это поведетъ? Русскій консулъ, пожалуй, надѣлаетъ вамъ непріятностей, уѣдетъ изъ Бухареста!..

Додунъ отвезъ поляковъ къ военному министру, а тотъ — къ князю. Куца принялъ ихъ ту-же минуту, посадилъ и предложилъ имъ сигаръ, подвинувъ своею рукою спички. Но разговоръ повелъ сначала довольно рѣзкимъ и оффиціальнымъ тономъ, напирая на «дерзкое нарушеніе международныхъ правъ, что должно было естественно вызвать столкновеніе съ войсками, имѣвшее для обѣихъ сторонъ прискорбныя послѣдствія: кто вознаградитъ теперь безсмысленныя потери семействъ, какъ польскихъ, такъ и румынскихъ?»

Когда онъ кончилъ, Милковскій замѣтилъ, что международныя права служатъ во всей силѣ только тѣмъ, кто имѣетъ и всякія другія права. А для поляковъ, лишенныхъ этого, едва-ли они обязательны.

— Мы шли въ Польшу, вовсе не думая о дорогѣ, какая передъ нами лежитъ. Если попалась намъ на этой дорогѣ Молдавія, такъ въ этомъ никто не виноватъ, кромѣ… географіи.

— Зачѣмъ-же вы стрѣляли по моимъ войскамъ? спросилъ Куца.

— Они загородили намъ дорогу!

— Ну, а еслибъ я самъ былъ въ челѣ этихъ войскъ, стрѣляли бы вы?

— Мы бы исполнили и тогда свою обязанность! отвѣчалъ, съ нѣкоторой сдержанностію голоса, Милковскій.

— А почему-же вы не бились подъ Рынцештами?

— Намъ показалось, что все уже сдѣлано и румыны не станутъ насъ болѣе останавливать на нашемъ походѣ…

Прошло нѣсколько минутъ молчанія. Потомъ Куца сказалъ:

— Вы нанесли Румыніи тяжкую обиду, полковникъ! Что бы сказали въ Европѣ, во всемъ цивилизованномъ свѣтѣ о странѣ, черезъ которую можетъ пройдти безнаказанно всякій вооруженный отрядъ, когда ему вздумается? Вы, кажется, и не думали останавливаться надъ этимъ вопросомъ, вы, кого Румынія пріютила, можно сказать, считала своимъ. Я васъ знаю давно, по русскимъ и австрійскимъ извѣщеніямъ, а также и по мѣстнымъ рапортамъ. Вы жили въ Михаленахъ подъ именемъ Мелько. Вы женаты и имѣете сына. Я всячески старался васъ не видѣть и не мѣшать тому, что вы дѣлали — и вдругъ вы меня такимъ образомъ отблагодарили за это! Напали на меня, стрѣляли по моимъ солдатамъ!.. Чѣмъ вы расплатитесь за это со мною?

— Судьба моя въ рукахъ вашей свѣтлости, отвѣчалъ Милковскій: дѣлайте со мною, что хотите!

— А, ба! Судить васъ и растрѣлять! Прибавить себѣ еще хлопотъ! перервалъ быстро Куца: и что отъ этого намъ прибудетъ, если вы оставите здѣсь свой трупъ, пробитый двѣнадцатью румынскими пулями?.. Можетъ быть придетъ пора, когда Румынія потребуетъ вашей крови; зарубите это себѣ на стѣнкѣ, полковникъ! На васъ тяготитъ румынская кровь — и расплатитесь съ нами за это кровью!

— Если только за этимъ дѣло стало, ваша свѣтлость: я готовъ хоть сейчасъ и буду считать себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ свѣтѣ, когда-бы мнѣ пришлось такъ расплатиться…

Куца махнулъ нетерпѣливо рукой, понявъ, куда Милковскій воротитъ. Продолженія ему слушать не хотѣлось. Онъ повернулъ разговоръ въ другую сторону:

— Что мнѣ теперь дѣлать съ вашимъ отрядомъ?

— Это вполнѣ зависитъ отъ вашей свѣтлости!

— А чего-бы вы хотѣли сами?

— Получить назадъ оружіе и идти въ Польшу!

— Гм! — и при этомъ улыбнулся: такъ нельзя, а вотъ какъ: оружіе возьмите, на что мнѣ оно? Но людей всѣхъ не пущу. Пущу только офицеровъ, вообще — интеллигенцію, человѣкъ 30—40 — и пусть себѣ служитъ Польшѣ! Я знаю, что у васъ тамъ мало кому командовать, а васъ, полковникъ, и солдатъ отправлю въ Турцію!

Милковскій молчалъ. И князь нѣкоторое время не говорилъ ничего. Пршевлоцкій рѣшился первый нарушить молчаніе.

— Приговоръ вашей свѣтлости черезъ-чуръ тяжелъ для насъ! сказалъ онъ: офицеры не согласятся идти одни. Еслибъ они пошли, что-бы сказали объ нихъ солдаты, извольте только подумать объ этомъ, ваша свѣтлость!

— Да вѣдь я отпускаю не однихъ офицеровъ; я сказалъ: человѣкъ 30—40; это значитъ, что тутъ войдутъ и нѣкоторые нижніе чины. Выберите по собственному вашему усмотрѣнію, кто болѣе достоинъ такой участи: самыхъ выдающихся, самыхъ смышленыхъ, храбрѣйшихъ, словомъ: лучшихъ!

— Выборъ здѣсь очень затруднителенъ, ваша свѣтлость! продолжалъ Пршевлоцкій: у насъ все… лучшіе; всѣ одинаково храбры, всѣ достойны биться за Польшу — въ Польшѣ!

— Ну, позволяю вамъ отдѣлить больше, чѣмъ половину: 50… 60… согласны?

Милковскій и Пршевлоцкій молчали.

— Впрочемъ, что тамъ долго толковать, заключалъ Куца: ваши сами меня просили, чтобы я отослалъ въ Турцію цѣлый отрядъ.

Видя, что Милковскій и Пршевлоциій выражаютъ на лицѣ своемъ чрезвычайное удивленіе, добавилъ: «да, ваши^[33] — отъ имени народнаго правительства! Просили меня о цѣломъ отрядѣ, а я вамъ уступаю отъ 50 до 60 офицеровъ — чего же еще!

Потомъ князь спросилъ у своихъ гостей, знаютъ-ли они князя Чарторыскаго. Думая, что Куца разумѣетъ подъ этимъ князя Владислава, Милковскій отвѣчалъ, что „не знаетъ вовсе“, а Пршевлоцкій сказалъ, что „весьма мало“.

— Ваша главная ошибка въ томъ (продолжалъ князь, обратясь къ Милковскому), что вы пошли кривыми путями: вамъ слѣдовало, подъ конецъ вашего пребыванія въ Турціи, просто-на-просто снестись прямо со мной. Формировать и вооружать отряда здѣсь я бы вамъ не позволилъ, но когда-бы все это было устроено… гдѣ-то тамъ, — я бы пропустилъ людей отдѣльно отъ оружія, а оружіе отдѣльно отъ людей. Не было бы ни шуму, ни драки, ни газетныхъ статей! Вѣдь пропустилъ-же я русское оружіе въ Сербію! Вы думаете, я сдѣлалъ это для русскаго правительства? Ничуть не бывало! Я сдѣлалъ это для Сербіи, во имя тѣхъ принциповъ, которымъ я служу съ давнихъ поръ и которые были главною причиною, что я попалъ на тронъ соединенныхъ княжествъ. Мнѣ все равно, кто тутъ: русскіе, нѣмцы, французы… былъ-бы лишь свято сохраненъ принципъ!

Полякамъ хотѣлось возразить, и было что, но… они поудержались». Куца продолжалъ:

— И впередъ готовъ вамъ помогать, только мнѣ нужно заранѣе знать подробности, въ чемъ дѣло. Безъ этого въ помоганіи не будетъ толку. Необходимо, чтобы при мнѣ находился постоянно уполномоченный народнаго правительства, который сносился-бы со мною непосредственно.

— Это можно устроить, ваша свѣтлость, отвѣчалъ Милковскій: я войду въ переговоры съ Жондомъ, а покамѣстъ позвольте представить вамъ уполномоченнаго комиссара Молдавіи, Михаила Мрозовицкаго.

Куца не сказалъ на это ничего. Заговорили о разныхъ разностяхъ; между прочимъ о битвѣ подъ Костангаліей.

— Тутъ есть для насъ впрочемъ и хорошая сторона, замѣтилъ Куца: вы окрестили въ огнѣ битвъ мое молодое войско. Лучшихъ крестныхъ отцовъ трудно желать… но прокламація ваша передъ тѣмъ!!… можно-ли же писать такія вещи! «Мы должны пройти во что бы то ни стало!» Вѣдь это вызовъ! Я принужденъ былъ поневолѣ сказать: А я ихъ не пущу во что бы то ни стало! И вотъ, какъ видите, не пустилъ!.. Позвольте вамъ сказать прямо, полковникъ: вы дерзкій, дерзкій, очень дерзкій человѣкъ!

Затѣмъ не много помолчали. Князь продолжалъ такъ:

— Въ Молдавіи вы таки нашалили: раскинули цѣпь застрѣльщиковъ, которые служатъ вамъ лучше, нежели мнѣ мои чиновники. Вездѣ у васъ склады: тамъ порохъ, тамъ огнестрѣльные снаряды, тамъ сѣдла; въ Галацѣ наконечники отъ пикъ! Все это я велѣлъ конфисковать, агентовъ арестовать, напр. Швейковскаго…

— Да вѣдь это не агентъ, ваша свѣтлость, возразилъ живо Милковскій: онъ только насъ накормилъ^[34], вотъ въ чемъ вся его вина!

— Если-бъ только это! Я бы васъ самъ накормилъ, когда-бы вы проходили черезъ мою деревню… но онъ, кромѣ этого, былъ вашимъ агентомъ!

— Никогда, ваша свѣтлость! Даю вамъ честное слово!

— Въ такомъ случаѣ я велю его выпустить, сказалъ князь… Ну, а Плумъ? А докторъ Малѣевскій?.. И эти арестованы, хоть я и знаю, что это весьма порядочные люди.

— Что же вы станете съ ними дѣлать? спросилъ Милковскій.

— Что? Выпровожу ихъ изъ Молдавіи, прогоню за Дунай, выброшу на турецкій берегъ! Вотъ что!

— Этихъ весьма порядочныхъ людей, какъ вы сами изволили выразиться?

— Ну, пожалуй, и ихъ велю освободить!.. Но болѣе ужъ ни чемъ не просите! Ни ноты не уступлю!

Тутъ онъ привсталъ. Гости поняли, что аудіенціи конецъ (и то она продолжалась два часа), быстро встали и откланялись князю.

Вечеръ провели они у военнаго министра, гдѣ сошлись съ домашнимъ секретаремъ князя, Баллиго-де-Бень (Balligot de Beyne), котораго просили замолвить при случаѣ слово его свѣтлости насчетъ участи ихъ отряда: нельзя ли какъ измѣнить принятаго рѣшенія? На другой день пришелъ категорическій отвѣтъ, что «политика требуетъ по-настоящему отсылки всего отряда въ Турцію, а потому исключеніе, сдѣланное для офицеровъ, слѣдуетъ считать за особенную милость.»

При этомъ отвѣтѣ приложенъ былъ ящикъ хорошихъ гаванскихъ сигаръ. Кромѣ того князь предлагалъ своимъ гостямъ присутствовать на смотру войскъ, который онъ назначилъ на завтра на одномъ плацу. Они, по какимъ-то соображеніямъ, отказались и просили позволенія уѣхать къ отряду. Куца далъ для этого свой экипажъ — и Милковскій съ Пршевлоцкимъ укатили въ Рынцешты.

Что касается исполненія приговора князя относительно отдѣленія офицеровъ для отсылки въ Польшу, это было возложено на галацкаго префекта, Леона Гику. Отрядъ долженъ былъ предварительно перейти въ Кагулъ. Гика прибылъ туда производить «отдѣленіе», но только-что приступилъ къ этому, какъ всѣ офицеры въ одинъ голосъ объявили ему, что «разлучаться съ солдатами не думаютъ. Куда солдаты пойдутъ, туда и они!» И сколько Гика ихъ не упрашивалъ, ни умолялъ, — они стояли на своемъ рѣшеніи твердо: «или всѣмъ до единаго въ Польшу, или всѣмъ до единаго въ Турцію!» Дѣлать было нечего: отрядъ препроводили подъ эскортомъ въ Рени. Тутъ начались новыя просьбы и заклятія; офицеры отвѣчали: «или вмѣстѣ въ Польшу, или никакъ!»

Не зная однако, какъ примутъ поляковъ турки и примутъ-ли, румынское правительство, не рѣшилось отправить своихъ гостей за Дунай, не снесясь прежде этого съ турецкими властями. Поляковъ-же тѣмъ временемъ перевели въ ближайшую отъ Рени деревню, Анадолкіой, и тамъ они прожили цѣлый мѣсяцъ, ожидая, чѣмъ кончится румынско-турецкая переписка насчетъ ихъ участи. Наконецъ изъ Тульчи увѣдомили Гику, что «Турція — не Сибирь. Ссылать туда поляковъ, если они передъ кѣмъ-либо провинились, нельзя. Когда-бы Румынія отважилась это сдѣлать, то пусть знаетъ, что присланный транспортъ турки встрѣтятъ картечью.»

Милковскій, пользуясь этимъ, снова сталъ налегать на румынъ касательно отправленія цѣлаго отряда поляковъ туда, куда они шли, т. е. въ Польшу, ибо это будетъ самое естественное и справедливое рѣшеніе вопроса.

— Нельзя, никакъ нельзя, сказалъ Гика — и признался, что главною причиной распоряженія, какое послѣдовало въ Бухарестѣ — есть ничто иное, какъ усиленное настаиваніе русскаго генеральнаго консульства. Къ тому-же надо знать, что въ настоящую минуту идутъ у насъ переговоры съ русскимъ правительствомъ насчетъ записей, сдѣланныхъ давнымъ-давно богатыми господарями Молдавіи и Валахіи въ пользу Аѳонскихъ монастырей. Намъ очень важно, чѣмъ это дѣло кончится и на чьей сторонѣ станутъ русскіе…

— Вотъ тебѣ и народный принципъ, которому служитъ Куца съ давнихъ поръ, и о которомъ онъ такъ важно разглагольствовалъ въ Бухарестѣ! подумалъ Милковскій…

Само собою разумѣется, румынамъ было ясно, что начальникъ польскаго отряда составляетъ значительное препятствіе въ рѣшеніи вопроса такъ, какъ имъ хотѣлось, какъ было нужно въ смыслѣ политическомъ. Онъ, такъ сказать, цѣлый отрядъ. Безъ него все можетъ скоро разшататься, измѣнить свои взгляды. А потому однажды Гика сказалъ полковнику: «вы бы сами съѣздили въ Константинополь и похлопотали тамъ, чтобы эти ослы не упрямились.»

Милковскій отвѣчалъ ни такъ, ни эдакъ; обѣщалъ переговорить объ этомъ съ офицерами и въ самомъ дѣлѣ спросилъ у нихъ, ѣхать ему, или не ѣхать. Большинство находило, что «ѣхать выгоднѣе; что въ Константинололѣ онъ еще больше поддержитъ турецкое упрямство, не пускать поляковъ обратно въ Турцію. Румынамъ будетъ тогда нечего больше дѣлать, какъ отправить отрядъ въ Польшу.» Вслѣдствіе этого Милковскій объявилъ Гикѣ, что онъ ѣдетъ — и сталъ сбираться. Оставалось только сообщить дѣлу польскую оффиціальную форму. Уполномоченный комиссаръ Жонда въ Молдавіи, Мрозовицкій, выпустилъ такой приказъ:

«Отъ имени Жонда Нородоваго полковнику Сигизмунду Милковскому. Въ силу даннаго мнѣ уполномочія увольняю васъ, полковникъ, отъ дальнѣйшихъ обязанностей при обезоруженномъ отрядѣ и поручаю вамъ сдать командованіе онымъ маіору Іосифу Ягмину. Сами-же вы должны ѣхать въ Турцію, дабы тамъ всячески ходатайствовать о недопущеніи отряда воротиться опять на турецкую территорію. А если-бы это случилось, то облегчить ему пребываніе въ Турціи и отправить его какими удастся путями въ Польшу. Привѣтъ и братская любовь! — Анадолъ, 10 августа. 1863 года. (Подписано). Уполномоченный комиссаръ Жонда Нородоваго, Михаилъ Мрозовицкій.»

Передъ отъѣздомъ въ Константинополь, Милковскій вмѣстѣ съ Пршевлоцкимъ свели счеты по приходу и расходу денегъ. Оказалось, по документамъ комиссара Сокульскаго, прибывшихъ съ разныхъ сторонъ, по 1 іюля н. ст. 1863 г., денегъ 115.861 франкъ 10 сантимовъ. Израсходовано: 63.940 фр. 5 сант. Въ остаткѣ 51.921 фр. 5 сант. — 11.000 фр. изъ этой суммы оставлено Сокульскимъ на дальнѣйшіе расходы въ Константинополѣ, а 40.921 фр. 5 сант. поступило въ кассу отряда.

По счетамъ плательщика Личбинскаго, присланныхъ въ Тульчу, съ 4 марта по 9 іюля н. ст. 1863 года, денегъ было: 309.747 піастровъ, 20 лара. Израсходовано съ 4 марта по 9 августа н. ст. 1863 года: 173.122 піастра 30 лара. Въ остаткѣ: 136.642 піастра 30 лара.

Считая франкъ = 4 піастрамъ 16 лара, и сопоставляя оба счета, получимъ цифру, означающую, что пошло на экспедицію: 65.173 фр. 80 сантимовъ.

Затѣмъ, пославъ Жонду Нородовому представленіе разныхъ чиновъ отряда къ наградамъ, Милковскій выѣхалъ на пароходѣ, который долженъ былъ проходить мимо Тульчи. Тутъ, когда бросили якорь, полковникъ пригласилъ къ себѣ въ каюту Холевинскаго (все время остававшагося въ Тульчѣ, для наблюденія за польскими интересами) и отъ него узналъ, что Рашидъ-Паша и не думаетъ пускать на берегъ поляковъ, и безъ того надѣлавшихъ ему много хлопотъ.

Прибывъ въ Константинополь, Милковскій на другой-же день отправился къ великому визирю, который ту-же минуту его принялъ у себя въ кабинетѣ:

— Я не представляюсь вашему высокопревосходительству въ характерѣ лица, играющаго какую-либо дипломатическую роль, началъ Милковскій: я просто-на-просто солдатъ, перебирающійся съ одного театра войны на другой; ѣду теперь въ Польшу, гдѣ конечно увижусь съ Жондомъ Нородовымъ и гдѣ, конечна, спросятъ меня, что слышно на Востокѣ: а потому я счелъ моимъ непремѣннымъ долгомъ явиться къ высшему правительственному лицу Турціи, дабы получить вѣрныя свѣдѣнія о взглядахъ Высокой Порты на дѣло моихъ соотечественниковъ.

Великій визарь отвѣчалъ, что Турція относится съ большимъ сочувствіемъ къ борьбѣ, которая происходитъ въ Польшѣ и просилъ выраженія этого сочувствія передать Жонду Народовому.

— Осмѣлюсь замѣтить, сказалъ Милковскій, что мы ожидаемъ отъ Турціи немного больше, чѣмъ сочувствія и думаемъ, что съ этимъ связаны ея собственные интересы. А сочувствіемъ насъ кормитъ весь цивилизованный міръ уже цѣлые 8 мѣсяцевъ, но что пользы намъ отъ этого? Было-бы выгоднѣе для свѣта положить борьбѣ этой конецъ, нежели безконечно рукоплескать. А для Турціи выгоднѣе всего, чтобы этотъ конецъ былъ тріумфомъ Польши. Поэтому мы рѣшаемся питать кое-какія надежды, что Порта выступитъ впередъ съ иною, несравненно-болѣе знаменательною поддержкой, чѣмъ поддержка нравственная, — выступитъ съ оружіемъ въ рукахъ!

Фуадъ-паша, съ улыбкой, скорѣе похожей на гримасу, замѣтилъ Милковскому, что онъ, въ званіи солдата, перебирающагося съ одного театра войны на другой, уже черезъ-чуръ много себѣ позволяетъ и совсѣмъ не солдатскіе затрогиваетъ вопросы.

— Я ничего не могу сказать вамъ кромѣ того, что Турція идетъ въ польскомъ дѣлѣ рука объ руку съ западными державами и одна никогда не предприметъ рискованной войны. А я тутъ, de mon chef, ровно ничего не значу!

— И такъ я долженъ передать Жонду Народовому, что Турція нисколько не думаетъ объ интервенціи въ пользу Польши? спросилъ Милковскій.

, — Турція думаетъ, но… не одна. Она ждетъ приглашенія Запада, отвѣчалъ Фуадъ: пусть намъ Франція пришлетъ хоть батальонъ!..

Милковскій молчалъ. Въ интервенцію Запада онъ не вѣрилъ, какъ и всѣ прочіе сколько-нибудь смышленые и практическіе поляки. Великій визирь какъ-будто угадалъ его мысли — и перешелъ въ другому предмету: «что-жъ вашъ отрядъ»?

— Румыны посылаютъ его сюда, но… онъ боится ступить опять на турецкую землю.

— Чего-же ему бояться?

— Того, что Турція его не приметъ!

— Разумѣется не приметъ!

Послѣ этого разговоръ зашелъ о битвѣ подъ Костангаліей. Фуадъ-паша имѣлъ объ ней очень ясное понятіе. Дальше бесѣдовать было не о чемъ. Полковникъ, вставая, спросилъ только: "неугодно-ли турецкому правительству войти въ правильныя сношенія съ Жондомъ Народовымъ?

— Отчего-же нѣтъ? Пускай пришлютъ уполномоченнаго, отвѣтилъ наша.

— А могу-ли я сказать Жонду Народовому, что этотъ уполномоченный будетъ здѣсь принятъ и признанъ?

— Можете!

Полковникъ откланялся. Фуадъ-наша сказалъ ему на порогѣ: «желаю вашему дѣлу успѣха и всѣмъ вамъ всего лучшаго!»

Воротясь домой, Милковскій написалъ ту-же минуту Гикѣ длинное письмо, существенной частью котораго былъ совѣтъ: "отнюдь не отправлять поляковъ въ Турцію (потому-что ихъ тамъ ни за что не примутъ), а содержать на своемъ иждивеніи до окончанія борьбы, предпринятой ими въ царствѣ и на Литвѣ; не то — отослать домой, въ Польшу. Тутъ-же прибавлено, что «вмѣшательство Россіи въ дѣла Румыніи и разныя обѣщанія, данныя русскимъ правительствомъ, есть дѣло невѣрное и только запутаютъ княжества въ такія сѣти, изъ которыхъ они выпутаются не скоро. А впрочемъ, какъ хотятъ!»

Этимъ кончилась служба Милковскаго въ отношеніи отряда, которымъ онъ когда-то командовалъ.

Неизвѣстно, что вскорѣ затѣмъ дало дѣлу другой оборотъ, только Куца приказалъ выдать Мрозовицкому сложенное поляками подъ Рынцештами оружіе, а самый отрядъ отпустить, чтобы онъ шелъ, куда ему угодно. Разумѣется, онъ пошелъ въ Польшу, партіями, которыя встрѣчали по румынскимъ городамъ сочувствіе и оваціи. Городъ Бавео, въ день прохода черезъ него одной партіи, украсился даже флагами. Въ Галиціи, куда отрядъ прибылъ прежде всего, конца не было распросамъ о житьѣ-бытьѣ въ Турціи, въ Румыніи, о битвѣ подъ Костангаліей. Всѣ галиційскіе отряды хотѣли имѣть у себя хоть немного «тюркосовъ Милковскаго» какъ ихъ называли. Много-ли изъ нихъ. теперь осталось?.. Извѣстно, что маіоръ Ягминъ (кажется уже въ званіи полковника) командовалъ, въ послѣднюю восточную войну, новымъ польскимъ легіономъ, которому биться ни съ кѣмъ не пришлось. Этотъ легіонъ не имѣлъ сочувствія серьезно-мыслящихъ поляковъ. Многіе изъ нихъ печатно возставали противъ нелѣпой мысли: «помогать славянскими силами туркамъ держать въ рабствѣ другихъ славянъ». Что до Милковскаго, онъ живетъ теперь въ Женевѣ и пишетъ съ разныя польскія изданія статьи разнаго содержанія, подъ именемъ «Ѳед. Ѳом. Ежа» (Teod. Tom. Ieè.), между прочимъ и въ варшавскія.

Н. Бергъ.

"Историческій Вѣстникъ", № 4, 1880

---

1. Такихъ комитетовъ было въ Парижѣ нѣсколько: одни пропадали, другіе возникали на ихъ развалинахъ… едва ли они всѣ гдѣ нибудь исчислены. Впрочемъ Гиллеръ въ сочиненіи своемъ: Historja Powstania Narodu Polskiego w 1861—1864, Paryż, 1867—1871, приводитъ ихъ довольно.
2. Чуть ли прежде того онъ не служилъ въ русскихъ войскахъ. По крайней мѣрѣ такъ значится въ книгѣ Кнорра: Die polnischen Aufetände seit 1830 Berlin, 1880. Стр. 94.
3. Всегда, когда мы будемъ говорить, для: краткости, Русь, просимъ читателя разумѣть подъ этимъ три сказанныя области, или губерніи.
4. Записки о польскихъ заговорахъ и возстаніяхъ послѣ 1831 года, стр. 198.
5. Pan Ludwik Mierosławski, jego dzieła i działania. Drezno, 1870.
6. Русская Старина 1879, Польское возстаніе, продолженіе ІХ главы, стр. 498.
7. См. объ его пребываніи въ Варшавѣ мои Записки о польскихъ заговорахъ и возстаніяхъ, стр. 158.
8. См. о немъ: «Русская Старина» 1879, Польское возстаніе, глава II, стр. 417; приложенія къ главѣ III, стр. 615—620 и глава IV, стр. 57.
9. Члены ея неизвѣстны. Милковскій въ своемъ сочиненіи: W Galicji i na Wschodsie, Poznan 1880, называетъ только одного Мечислава Романовскаго. По Гилдеру, лавъ было въ Галиціи о ту пору нѣсколько.
10. «Русская Старина» 1879, Польское возстаніе, глава VI, стр. 555.
11. Повстанецъ 1848, осужденный первоначально на смерть, а потомъ приговоренный къ трехлѣтнему тюремному заключенію. Нынѣ Высочайшимъ рескриптомъ, отъ 4 декабря 1880, возведенъ въ баронское Австрійской имперіи достоинство.
12. Нынѣ играетъ очень видную роль въ своемъ отечествѣ. Недавно, ²/₁₄ марта 1881 года, выбранъ предсѣдателемъ австрійской палаты депутатовъ.
13. Сапѣга вооружилъ и отправилъ въ царство нѣсколько бандъ. Наиболѣе всего онъ покровительствовалъ Езёранскому. См. дѣйствія послѣдняго въ «Русск. Старинѣ» 1879, Польское востаніе, гл. IV, стр. 73—75. Взглядъ на Сапѣгу Гиллера, гл. II, стр. 401. Милковскій рисуетъ его такъ: «Князь едва-едва вышелъ изъ юношескихъ лѣтъ (1863). Природа надѣлила его большими способностями и темпераментомъ нѣсколько странноватымъ и загадочнымъ. Иныя слова его и дѣйствія приводили въ недоумѣніе сельскихъ домосѣдовъ прежней закваски. Это былъ молодой, эксцентрическій аристократъ, не шедшій путемъ, протореннымъ большими панами обыкновенныхъ свойствъ, для которыхъ очень много значитъ камергерскій ключъ и улыбка Вѣнскаго двора. Онъ туда вовсе не заглядывалъ, а какъ дикій чистокровный арабскій аргамакъ, грызъ наложенныя на него непривычныя удила, такъ-что пѣна бѣжала по губамъ. Этими удилами было для него чуждое господство и хозяйничанье въ Польшѣ. Пропекало оно его и мучило. Объ этомъ знали въ обществѣ и эта особенность, несвойственная большимъ панамъ, поднимала его кредитъ въ Галиціи». «Galicja i Wschod», стр. 25.
14. Старое, народное названіе Коренной Польши, гдѣ Варшава, Краковъ и Львовъ.
15. Милковскій подозрѣвалъ здѣсь интриги князя Адама Сапѣги, который хотѣлъ распоряжаться на Руси какъ дома, направлять туда отряды, оружіе, агентовъ, по своему собственному усмотрѣнію. Милковскій этому мѣшалъ. Кромѣ того, Сапѣга считалъ его тайнымъ сторонникомъ Мирославскаго (Mierosławczykiem zakapturzonym), съ которымъ бѣлые всѣхъ захватовъ не хотѣли имѣть никакого дѣла.
16. Въ Молдавіи довольно поляковъ-ремесленниковъ. Милковскій полагалъ, что около 300 изъ нихъ можно будетъ завербовать: на дѣлѣ не пошелъ ни одинъ!
17. Этотъ-же самый Урквартъ сносился и съ Лапинскимъ, что видно изъ записокъ послѣдняго. «Gazeta Narodowa» 1878.
18. Той-же самой фирмы, которая доставила ружья и пушки Лапинскому: Витвортъ и сынъ (Withwort and Sons).
19. Эти планы повстанцевъ дѣйствительно не осуществились. Сообразивъ всю нелѣпость подобнаго предпріятія, Менотти Гарибальди возвратилъ Жонду Народовому всѣ деньги (130,000 фр.), отпущенныя на формированіе итальянскаго отряда. «Русская Старина» 1879, Польское возстаніе, глава VIII, стр. 77, примѣчаніе.
20. Цѣна этой полумѣлкой монеты подвижная, отъ 7—10 коп. на наши деньги. Піастръ заключаетъ въ себѣ 40 лара — монета несуществующая, но есть мѣдныя монеты въ 5 и въ 10 лара.
21. Изъ своихъ пріѣзжалъ къ Милковскому въ Тульчу Жвиридовскій, сейчасъ-же послѣ упадка могилевскаго возстанія. Онъ искалъ спасенія въ Турціи, но потолкавшись тамъ и скучая безъ дѣла, отправился въ Краковъ и вскорѣ затѣмъ появился начальникомъ банды въ Радомской губерніи, подъ именемъ Топора. Печальный конецъ его извѣстенъ. («Русская Старина» 1879, Польское возстаніе, гл. X, стр. 667). Заглядывали еще въ Тульчу два французскіе офицера, пріятели Рошебрюна (послѣ его исторіи съ Высоцкимъ въ Краковѣ. «Русская Старина», Польское возстаніе, гл. II, стр. 427) и предлагали Милковскому услуги «генерала» въ качествѣ начальника польскаго отряда, когда онъ сформируется., Милковскій отвѣчалъ имъ, что мѣсто въ отрядѣ для такого храбраго офицера всегда найдется, но только не въ видѣ главнаго начальника, такъ какъ онъ не можетъ командовать по-польски.
22. Поставлено вмѣсто «англичанами».
23. Слово въ слово: «дѣло было съ Сарматой». Въ переносномъ значеніи: «съ человѣкомъ рѣзкимъ, неуступчивымъ, который, что ни говори, не подастся, настоитъ на своемъ».
24. Въ подлинникѣ «quand même».
25. Это былъ Ѳерапонтовъ монастырь, въ 28 верстахъ отъ Измаила, воздвигнутый по обѣту государя Николая Павловича, который съ этого пункта наблюдалъ за переправой нашихъ войскъ черезъ Дунай, въ 1828 году, и подлѣ него вдругъ упада бомба, не причинивъ ему никакого вреда.
26. „Чвартаками“ назывался запросто 4-й пѣхотный полкъ польской арміи во время революціи 1830—31 г. Онъ долѣе другихъ оставался вѣренъ великому князю Константину Павловичу; потомъ, чтобы замолить эту вину передъ соотечественниками, онъ рѣшился, въ битвѣ подъ Гроховымъ, 25 февраля н. ст. 1831 г., вовсе не стрѣлять, а биться только штыками — и сдержалъ слово.
27. Подробности позиціи и затѣмъ самаго боя у Милковскаго — Galicjai wschod, стр. 143—151.
28. «Je vous écrrraserai!» — Само собою разумѣется, переговоры, какъ въ тотъ, такъ и въ этотъ разъ происходили на французскомъ языкѣ.
29. Рапорты Калинеску въ книгѣ «Galicja i wechód», на стр. 140—142.
30. Милковскій признается впрочемъ, что не отдалъ-бы этихъ трофеевъ ни за что, еслибъ имѣлъ надежду доставить ихъ въ Польшу на возу, а не на плечахъ солдатъ («Galicja i wechód», стр. 163).
31. «Przedstawła się mi mozliwość zwycięstwa». — «Galicja i wschód@, стр. 164, 12-я строка снизу.
32. Такъ по сообщенію Милковскаго. По румынскимъ источникамъ, Милковскій самъ просилъ у князя позволенія съ нимъ видѣться.
33. Милковскій позже, въ Константинополѣ, добрался, что это были за люди, однако ихъ не называетъ. Скорѣе всего, это были агенты Чарторыскаго, хлопотавшіе о своей кавказской экспедиціи.
34. Въ дер. Константиновкѣ, незадолго до перехода отряда черезь Прутъ, см. выше.