Повѣсти В. Крестовскаго (псевдонимъ). IV. Идеалы и фразы. СПб. 1884 г.
правитьТомики сочиненій В. Крестовскаго продолжаютъ аккуратно появляться въ свѣтъ, и читатели, какъ и сама современная журналистика, могутъ только поздравить себя съ этимъ. Есть люди, съ которыми всегда пріятно повстрѣчаться, встрѣчи съ которыми даже нарочно ищешь и именно въ тѣ минуты, когда станетъ слишкомъ больно отъ житейскихъ дрязгъ. Именно дрязгъ, т. е. царапинъ и уколовъ, а не серьсзныхѣ ранъ, для которыхъ нужно правильное леченіе. Научными средствами помощи эти люди не "обладаютъ, но у нихъ — продолжаемъ нашу метафору — всегда найдется арника, отъ ушиба, англійскій пластырь отъ порѣза, нашатырный спиртъ отъ угара. Сомнѣній вашихъ эти люди не разсѣютъ, но утѣшатъ васъ участіемъ, добрымъ словомъ, уврачуютъ ваши огорченія, успокоятъ васъ уже однимъ яснымъ миромъ своей души. Есть и писатели въ такомъ-же родѣ, писатели, которыхъ вы никогда не призовете въ вожди, но къ которымъ всегда можно обратиться за утѣшеніемъ, за просвѣтлѣніемъ своей пошатнувшейся вѣры. Къ такимъ именно писателямъ принадлежитъ и г. Крестовскій и такое именно, т. е. успокоивающее и ободряющее впечатлѣніе производитъ этотъ томъ его повѣстей. Повѣсти (ихъ въ томѣ всего двѣ) написаны 30 лѣтъ назадъ и стало быть къ нашимъ злобамъ дня никакого отношенія имѣть не могутъ, но это не значитъ, что онѣ утратили всякій интересъ. Интересы нравственности — интересы не переходящіе, а именно ихъ-то и касается г. Крестовскій въ этомъ томѣ, какъ, впрочемъ, и во всѣхъ своихъ раннихъ произведеніяхъ. Г. Крестовскій возстаетъ противъ «фразъ», противъ всякой лжи и неискренности, — какъ видите тема даже вполнѣ современная, если ее нѣсколько обобщить. Вѣдь фразы мѣняются съ временемъ, но самое господство фразы — явленіе постоянное. Г. Крестовскій — что и естественно для 55-го года, въ которомъ была написана повѣсть («Деревенская исторія») — бичуетъ ту «фразу» или фразы, которыми такъ называемый «свѣтъ», а въ особенности «прекрасная» часть его прикрываютъ свою умственную и нравственную пустоту. Многое — а пожалуй и все — въ обличеніяхъ автора остается правдой и по сей день. "Большая часть женщинъ, говоритъ напр. г. Крестовскій, окружаетъ себя романическимъ туманомъ отъ нечего дѣлать, потому что онъ хорошо скрываетъ ихъ настоящую незанимательность и потому, что онъ — положеніе. Мечтая, вспоминая, страдая, пренебрегая свѣтомъ, утомись размышленіемъ, можно цѣлый день сидѣть сложа руки и не заслужить названія лѣнивицы. Отъ долгаго бездѣлья захотѣлось спать — это можно объяснить побѣдой физической природы надъ нравственной; вздумалось чѣмъ-нибудь раздражить себя — можно прочесть нѣсколько строкъ изъ полупонимаемаго Байрона и свои нервическія слезы назвать слезами о человѣчествѣ… и такъ далѣе. Къ этому легко привыкнуть и, съ начала обманывая другихъ, впослѣдствіи очень наивно обманывать самихъ себя, вообразивъ себя чѣмъ-то въ самомъ дѣлѣ отличнымъ отъ другихъ. Фразы, вычитанныя сквозь сонъ и заученныя, потому что онѣ взволновали умъ тоскующій отъ бездѣлья, хотя онъ не сознаетъ этого, а напротивъ, увѣряетъ себя, что вѣчно занятъ, эти фразы помогаютъ сантиментальнымъ дамамъ сдѣлать опредѣленіе собственнаго ихъ характера. Въ послѣднее время въ этихъ опредѣленіяхъ вошли въ моду слова: «развитіе», «впечатлительность», «познаніе», «сочувствіе»… Фраза всесильна и еще болѣе туманитъ голову тому, кто говоритъ ее, нежели тому кто ее слушаетъ: слушатель,, недовѣрчивый насмѣшникъ, можетъ остаться недоволенъ, но увлеченный ораторъ всегда доволенъ собою. «Воздушныя», восторженныя созданія вѣрятъ себѣ и счастливы; часто онѣ не имѣютъ понятія о томъ, что рѣшаютъ весьма отважно; часто ихъ восторгъ, умиленіе, негодованіе вызваны тоже фразами, или подготовлены разстройствомъ нервовъ; но имъ нѣтъ дѣла до этого: онѣ убѣждены, что онѣ «необыкновенныя женщины (422)».
Все это весьма вѣрно и подмѣчено очень тонко, хотя, разумѣется, мы не можемъ придавать большого значенія фразамъ этого рода, потому что далеко уже не то, не прежнее значеніе самой той среды, которая культивируетъ эти фразы. Другія птицы, другія пѣсни, другія «фразы». Но у г. Крестовскаго, даже въ этотъ ранній періодъ его дѣятельности, сильно проявлялась одна изъ самыхъ симпатичныхъ сторонъ его дарованія, благодаря чему и современный читатель найдетъ у него нѣчто, непосредственно до себя касающееся. Мы разумѣемъ горячій демократизмъ, постоянное заступничество автора за все, что «голодно и блѣдно, что ходитъ голову склоня». А средства у вето для этого разнообразны: въ распоряженіи его таланта имѣется и иронія, и лиризмъ, и пафосъ, и негодованіе. О тонкости его ироніи и вмѣстѣ ея мѣткости можно судить по вышеприведенному отрывку.
Повѣсть «Дневникъ сельскаго учителя» кажется намъ гораздо менѣе удачною и по формѣ, и по содержанію. Форма «дневника» сама по себѣ форма трудная и неблагодарная, а у г. Крестовскаго задача усложнялась еще тѣмъ, что авторъ и герой дневника долженъ изображать собою нѣчто особенное, натуру высшаго разряда. Несоотвѣтствіе между положеніемъ героя, (которымъ онъ, впрочемъ, доволенъ) и его стремленіями производитъ почти комическое впечатлѣніе, отъ котораго не спасаетъ весь талантъ автора. Русскій сельскій учитель пятидесятыхъ годовъ, помѣсь Цифиркина съ Кутейкинымъ, является въ дневникѣ не то философомъ-аматеромъ, презирающимъ этотъ міръ, не то какимъ-то маркизомъ, по утонченности своихъ чувствъ, манеръ и даже по прекрасному французскому прононсу. Но совершенно невыдержанная и неуклюжая въ цѣломъ, повѣсть преизобилуетъ превосходными эпизодами и частностями.