Пленница (Одынец; Трефолев)

Перестань же плакать, полька!
Ты в руках моих! Изволь-ка
Сесть на лошадь как-нибудь.

Будешь ты моей рабою.
Я замешкался с тобою,
А далек и труден путь!

Заковавши пленных в цепи,
наши всадники по степи
Ускакали впереди,

Не догнать их в чистом поле...
И с тобою поневоле
Расплачусь я, погоди!

Но убью тебя, так кто же
ляжет спать на брачном ложе,
Приласкавшися ко мне?

Есть у нас, в Литве, обычай,
чтоб с красавицей-добычей
Возвращаться на коне.

Снова просишь робким взглядом.
Все напрасно! Сядь же рядом,
Сядь со мною на седло!

Мы с богатством незнакомы;
наши седла из соломы,
Но в избе у нас светло.

Дома — славные мы люди.
Мой скакун лихой из Жмуди
Ждет, хозяйку полюбя;

А вечернею порою
я от холода закрою
Волчьей буркою тебя.

И о чем же ты жалеешь?
Ничего здесь не имеешь,
Все исчезло без следа:

Дом родимый, дом отцовский
подожжен рукой литовской, —
Оглянись, смотри сюда!

А! Ты плакать перестала,
веселей, живее стала,
Кровь прихлынула к лицу;

Взоры к небу ты возносишь:
проклинаешь, или просишь,
Или молишься творцу?

Девки — ветреное племя!..
Как она поспешно в стремя
Вдела ногу — и к огню

Мчится вихрем, вдруг спрыгнула,
побежала, обманула...
Врешь!.. Стрелою догоню.

Осторожнее! Смотри же,
пламя вьется ближе, ближе...
Удались! Прошу, молю...

Клятва страшная — залогом:
я клянусь Перуном-богом,
Что люблю тебя, люблю!

На тебе одежда пышет...
Сумасшедшая, не слышит!
Стой! Назад, сюда, ко мне!

Но она, поднявши руки,
не пугаясь страшной муки,
Вдруг исчезнула... в огне