Плавание по лесам (Рид)/ДО

Плавание по лесам
авторъ Томас Майн Рид, пер. Е. Н. Ахматова

Оригинал: англ. Afloat in the Forest, опубл.: 1866. — Источникъ: az.lib.ru • Изданіе Е. Н. Ахматовой, Санктпетербургъ, 1867.

ПЛАВАНІЕ ПО ЛѢСАМЪ

РАЗСКАЗЪ

МЭЙНА РИДА.

ИЗДАНІЕ
Е. Н. АХМАТОВОЙ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ПЕЧАТАНО ВЪ ТИПОГРАФІИ И. И. ГЛАЗУНОВА, Б. МѢЩАНСКАЯ, 3.

1867.

БРАТЬЯ НА РОДИНѢ.

Лѣтъ двадцать тому назадъ, миль за двадцать отъ Лэндсэнда проживалъ корнуэлльскій дворянинъ, по фамиліи Тривэніонъ. Какъ разъ двадцать лѣтъ передъ тѣмъ онъ умеръ, оставивъ послѣ себя круглыми сиротами двухъ прекрасныхъ мальчиковъ, потому-что и мать ихъ, убитая горемъ вскорѣ послѣдовала за нимъ въ могилу.

Сквайръ Тривэніонъ умеръ въ своемъ собственномъ домѣ, гдѣ предки его цѣлыя столѣтія проживались на щедрое гостепріимство. Никто изъ нихъ однако не былъ такимъ щедрымъ или скорѣе такимъ неразсчотливымъ, какъ настоящій сквайръ; за то мѣсяца черезъ три послѣ его смерти, старинный замокъ съ большимъ количествомъ хорошо обработанныхъ земель, перешли въ руки дальняго родственника; сыновья же его Ральфъ и Ричардъ остались бездомными, безземельными и почти безпріютными сиротами. Впослѣдствіи оказалось, что каждому брату досталось по тысячѣ фунтовъ стерлинговъ. Вотъ всё, что осталось имъ послѣ крушенія родительскаго достоянія; слухи ходили, что даже и это-то жалкое наслѣдство не было въ дѣйствительности ихъ собственностью, но даръ достопочтеннаго родственника и повѣреннаго, который такъ хорошо устраивалъ дѣла ихъ отца, что по смерти его, всё прибралъ къ своимъ рукамъ и сдѣлалъ своею собственностью помѣстье, приносившее чистаго дохода по-крайней-мѣрѣ по три тысячи ф. с. въ годъ.

И всякому, узнавшему условія, по которымъ молодые Тривэніоны получали по тысячѣ рублей, поневолѣ пришлось бы повѣрить, что это великодушный даръ, потому-что почтенный повѣренный выдавалъ имъ эту сумму съ уговоромъ проживать её гдѣ хотятъ — только не въ Корнуэлльсѣ!

Мало того, что этотъ разбойникъ буквально обобралъ ихъ, но онъ еще и изгонялъ ихъ изъ отечества, потому-что желая нарядиться въ ихъ роскошныя перья, не желалъ безпокоить свои глаза зрѣлищемъ ободранныхъ имъ птенцовъ.

Были однако въ Корнуэлльсѣ люди, которые вполнѣ понимали безчестную игру повѣреннаго по дѣламъ семейства Тривэніоновъ; понимали это и сами его жертвы. Но что могли они сдѣлать? Юноши находились въ полномъ невѣдѣніи родительскихъ дѣлъ, да и вообще всякихъ дѣлъ, кромѣ спортовъ разнаго рода увеселительныхъ и гимнастическихъ упражненій. Повѣренный былъ человѣкъ почтеннаго нрава, постоянно посѣщалъ церковь, акуратно сводилъ всѣ счеты и подводилъ итоги, имѣлъ безукоризненную наружность, приличную рѣчь, — что же могли сдѣлатъ бѣдные Тривэніоны? Ни больше ни меньше того, что дѣлаютъ тысячи сиротъ попавшихся въ руки безсовѣстныхъ опекуновъ: покориться своей судьбѣ.

Это старая, давно высказанная и вѣрно съ натуры списанная истина, что фамильные повѣренные и опекуны малолѣтнихъ то же, что разбойники, которымъ только ножъ да на большую дорогу.

Итакъ сыновья сквайра Тривэніона ничего не могли предпринять для того, чтобы хоть что-нибудь спасти изъ родительскаго достоянія. Запутавшись въ сѣти законныхъ формальностей, они принуждены были уступить и извлечь изъ худшаго — лучшее: они принуждены были покинуть родину и родительскій домъ, который переходилъ изъ рода въ родъ Тривэніоновъ, съ-тѣхъ-поръ можетъ быть, когда Финикіяне отправлялись сюда отыскивать блестящее олово.

Тяжело было у юношей на сердцѣ, когда пришлось разставаться съ родиной, гдѣ они провели лучшіе годы жизни; но тайный уговоръ съ повѣреннымъ требовалъ этой жертвы. Правду сказать не на радость было бы и на родинѣ оставаться: тутъ имъ предстояла нищета и еще хуже того самое унизительное положеніе, потому-что не смотря на великодушную щедрость ихъ отца ко всѣмъ и ко всему, друзья и гости исчезли вмѣстѣ съ средствами угощать ихъ.

Подъ вліяніемъ такихъ мыслей, оба брата рѣшились отправиться въ далёкій неизвѣстный свѣтъ, искать счастья въ другихъ мѣстахъ, гдѣ оно казалось возможнѣе.

Въ это время они вышли уже изъ дѣтства: Ральфу было двадцать-одинъ годъ, Ричарду восемнадцать. Оба получили хорошее образованіе, а постоянное занятіе въ разныхъ гимнастическихъ играхъ развило ихъ физическую силу, такъ что оба они были приготовлены къ борьбѣ и къ труду какъ нравственному такъ и физическому; оба были одинаково сильны, чтобы вступить въ борьбу всякаго рода и оба рѣшились воспользоваться своими средствами.

Нѣкоторое время они не рѣшались куда направить имъ свои первые шаги и за что приняться? Они раздумывали и о военной службѣ и о морской. У покойнаго отца было столько старыхъ друзей всякаго рода, что навѣрное нашлись бы сильные покровители, которые доставили бы имъ порядочное мѣсто.

Но ни Ричардъ, ни Ральфъ не чувствовали особенной наклонности ни къ военной, ни къ морской службѣ. По правдѣ сказать, у каждаго изъ нихъ создался въ головѣ свои идеалъ и каждый желалъ олицетворить его по своему.

Обоюдныя размышленія довели до одинаковой рѣшимости, чуть ли не клятвой скрѣплённой: оба брата рѣшились вступитъ, хотя не на столь почотное поприще, какъ военная или морскея служба, за то болѣе выгодное; и поклялись, что они будутъ работать, — хоть землю копать, если надо, только бы скопить достаточную сумму, чтобы вернуться на родину выкупить родительское достояніе изъ рукъ алчнаго хищника.

Братья не знали, какъ они это сдѣлаютъ, но полные надежды, силы, молодости, они вѣрили, что это будетъ сдѣлано; время, терпѣніе и умная дѣятельность поможетъ ихъ дѣлу.

— Такъ куда же мы направляемся? спросилъ Ривардъ, младшій братъ.

— Въ Америку; тамъ везётъ счастье каждому бѣдняку, если онъ трудолюбивъ. Съ тысячью фунтами въ рукахъ для начала, мы можемъ надѣяться та хорошій конецъ. Что скажешь, Ральфъ.

— Въ Америку такъ въ Америку. Говорятъ, будто тамъ лучше всего живётся людямъ, которымъ лучшаго нельзя выбирать. Ты, конечно говоришь о Сѣверной Америкѣ, о Соединённыхъ Штатахъ?

— Разумѣется.

— Я не очень подлюбливаго Соединенные Штаты для того, чтобы тамъ поселиться, но только потому, что меня тянетъ на Югъ, куда нибудь въ уголокъ тропическаго міра, тамъ каждому можно пріобрѣсть права и собственность.

— Развѣ есть такое мѣсто?

— Есть.

— А гдѣ бы именно?

— Въ Перу, вдоль всѣхъ Андовъ, отъ Чили до Панамскаго перешейка. Какъ корнуэлльскіе уроженцы, мы способны приняться за спеціальность нашей родины и сдѣлаться рудокопами. Андскія горы представляютъ обширное поле этой дѣятельности; тутъ вмѣсто сѣраго олова, мы можемъ докопаться до чистаго золота. А, что ты, Ральфъ, скажешь объ Южной Америкѣ.

— Мнѣ очень нравится мысль объ Южной Америкѣ; и я очень радъ туда отправиться; но признаюсь тебѣ, братъ, я не имѣю никакой наклонности къ занятію рудокопа. Я готовъ быть скорѣе купцомъ, чѣмъ рудокопомъ.

— Но твоя наклонность не мѣшаетъ тебѣ выбрать Перу мѣстомъ жительства. Сколько англичанъ вернулись оттуда богачами? Тебя ничто не лишаетъ надежды послѣдовать ихъ примѣру. Изберемъ разныя занятія, но не будемъ разлучаться. Имѣя по тысячѣ фунтовъ, мы оба можемъ начать своё дѣло: ты станешь торговать; я буду добывать золото. Перу именно такая страна, гдѣ оба эти дѣла въ ходу. Рѣшайся, Дикъ. Не отправимся ли мы съ тобою въ страну, прославленную испанцемъ Пизарра?

— Если ты этого желаешь, я согласенъ.

— И прекрасно, отправимся вмѣстѣ.

Не прошло и мѣсяца послѣ этого разговора, какъ оба брата плыли уже на кораблѣ, а черезъ шесть мѣсяцевъ высадились на берегъ въ Кально, а оттуда сперва въ Лиму, а тамъ къ снѣжнымъ вершинамъ до Черро Паско, гдѣ хранятся золотыя сокровища.

БРАТЬЯ НА ЧУЖБИНѢ.

Мы не имѣемъ намѣренія подробно описывать исторію двухъ братьевъ, Ральфа и Ричарда Тривэніоновъ. Они провели лѣтъ пятнадцать въ Черро Паско, но мы не станемъ распространяться объ этомъ времени, потому что оно мало представляетъ интереса.

Скажемъ только, что Ричардъ, младшій братъ скоро соскучился жизнью рудокопа и слѣдуя примѣру старшаго брата переѣхалъ Кордильеры и спустился Амазонскіе лѣса. Тутъ вступивъ въ товарищество съ португальскими купцами, Ричардъ странствовалъ внизъ по рѣкѣ Амазонкѣ и вёлъ успѣшную мѣновую торговлю по ея берегамъ съ разбросаннымъ туземнымъ населеніемъ и наконецъ устроился при устьѣ рѣки въ большомъ торговомъ городѣ Пара.

Ричардъ любилъ семейную жизнь и потому скоро женился на свѣтлорусой дочери земляка своего, который тоже переселился въ Пару для комерческихъ выгодъ.

Прошло нѣсколько лѣтъ, Ричардъ обзавелся прелестными дѣтьми, но увы! не долго онъ радовался ими въ присутствіи ихъ матери!

Черезъ пятнадцать лѣтъ послѣ отъѣзда изъ родины, Ричардъ Тривэніонъ остался тридцати-пятилѣтнимъ вдовцомъ съ двумя дѣтьми. Уважаемый всеми, кто его зналъ, доведя свою торговлю до цвѣтущаго состоянія, онъ былъ уже довольно богатъ, чтобы вернуться на родину и провести остатокъ дней своихъ въ счастливомъ спокойствіи.

Вспоминалъ ли онъ объ обѣтѣ, данномъ вмѣстѣ съ братомъ: возвратиться въ Корнуэллъ и выкупить отцовское помѣстье, какъ только они пріобрѣтутъ достаточное состояніе?

Да, вспоминалъ и съ нетерпѣніемъ ждалъ случая чтобы выполнить свое желаніе. Онъ ожидалъ только отвѣта отъ брата Ральфа на увѣдомленіе свое по этому предмету. Онъ не сомнѣвался, что желаніе брата согласно съ нимъ, что онъ даже скоро пріѣдетъ затѣмъ, чтобы вмѣстѣ отправиться на родину: можетъ быть они опять будутъ жить подъ тѣмъ кровомъ, который защищалъ ихъ дѣтство и юность.

Исторія Ральфа за эти пятнадцать лѣтъ менѣе богата событіями, но не менѣе запечатлѣна успѣхами. Настойчиво слѣдуя за первымъ намѣреніемъ, привлекшемъ его въ Перу, онъ пріобрѣлъ хорошіе средства и независимость.

И Ральфъ также женился въ ранней молодости, а именно въ первый же годъ своего переселеніе Перу; но онъ выбралъ себѣ жену изъ туземныхх перувіанскихъ красавицъ.

Но и онъ не долго прожилъ съ своею женой, она умерла, оставивъ ему двухъ дѣтей: сыну было четырнадцать, дочери двѣнадцать лѣтъ.

Таково было положеніе Ральфа Тривэніона, когда онъ получилъ письмо отъ брата, предлагавшаго состояніе перевести на наличныя деньги и возвратиться на родину.

Предложеніе было съ радостью принято Ральфомъ, какъ это предвидѣлъ Ричардъ. По правдѣ сказать они не въ первый разъ о томъ переписыва;ь и оба брата стремились къ выполненію взаимного обѣта при первой возможности вернуться въ незабвенную родину.

Но пока жена Ральфа была жива онъ не спѣшилъ исполнить своё желаніе; теперь прошло уже болѣе года послѣ ея смерти и Ральфъ написалъ брату, что готовъ покинуть Америку и устроивъ свои дѣла въ Перу присоединиться къ Ричарду въ Пару, откуда уже вмѣстѣ сядутъ на корабль. Но Ричардъ предлагалъ ему, не обходя мысъ Горнъ и не переѣзжая Панамскій перешеекъ, прямо спуститься по великой рѣкѣ Амазонкѣ, которая проведётъ ихъ по всей странѣ, почти по Экватору.

Совѣтуя брату избрать эту дорогу, Ричардъ имѣлъ на то двѣ причины. Во первыхъ, онъ желалъ, чтобъ братъ его видѣлъ великую рѣку Орельяна или Амазонку, и во вторыхъ ему хотѣлось чтобъ и сынъ его посмотрѣлъ на эти чудесныя мѣста. Годъ тому назадъ сынъ его отправился на отцовскомъ кораблѣ къ дядѣ на рудники въ Черро Паско. При этомъ онъ видѣлъ великій Океанъ, видѣлъ великіе Андскія горы, познакомился съ страною Инковъ и наконецъ познакомился съ своими дядею и кузенами, старшій изъ которыхъ былъ ему ровесникомъ.

И такъ-какъ онъ переплылъ Тихое море на кораблѣ, то теперь отцу хотѣлось, чтобъ онъ вернулся сухимъ путёмъ, то есть рѣкою со стороны Атлантическаго Океана.

Желаніе брата-купца исполнилось: братъ рудокопъ ничего не имѣлъ противъ него, напротивъ и самъ былъ тому радъ. У Ральфа Тривэніона былъ такой же предпріимчивый духъ, какъ и у брата Ричарда и четырнадцать лѣтъ проведённыхъ въ разработкѣ рудниковъ, въ холодныхъ горахъ Черри Паско, ни мало не охладили его предпріимчивости. Мысль о предстоящей возможности увидѣть мѣсто, гдѣ проведена была молодость, оживила его. Обмѣнявшись съ братомъ письмами, Ральфъ немедленно приступилъ къ приготовленіямъ для выполненія своего намѣренія.

Мѣсяцъ спустя Ральфъ, въ сопровожденіи всей семьи спускался съ восточнаго склона Кордильерскихъ горъ. Это путешествіе они совершили на волахъ. За тѣмъ пересѣли на балса — прелюбопытное судно, на которомъ всегда совершаются переправы черезъ Гуальяга и наконецъ при въѣздѣ великую рѣку Солимоэнсъ пересѣли на галатею.

Не станемъ останавливаться на подробности его путешествія по горамъ, ни на спускѣ по Гаальагѣ; пройдёмъ въ молчаніи даже его продолжительное путешествіе по верхней части потока, гдѣ онъ называется Мараньономъ; мы присоединимся нему только тамъ, гдѣ рѣка становится колоссальнымъ Солимоэнсомъ и будемъ слѣдить за ними всё время, пока они будутъ плыть по лѣсамъ или совершатъ путешествіе по вершинамъ деревъ.

ГАЛАТЕЯ.

Вечеромъ въ началѣ декабря 18— года, судно страннаго устройства появилось на Солимоэнсѣ спускаясь внизъ по теченію видимо направлялось зебольшой португальской гавани Коари, на южной сторонѣ рѣки.

Впрочемъ устройство судна казалось необыкновеннымъ только для тѣхъ, кто никогда не бывалъ на Амазонскихъ водахъ, гдѣ галатея не возбуждаетъ ни малѣйшаго любопытства. Это ничто иное, какъ большая шлюпка съ мачтами и парусами, съ толдо, то есть просторнымъ навѣсомъ надъ кормой, покрытымъ пальмовыми листьями и съ низкой скамьёй, идущей отъ носа до средины съ обѣихъ сторонъ судна; тамъ находилось шесть темнокожихъ гребцовъ; кто сидѣлъ, кто стоялъ и въ рукахъ у каждаго было вмѣсто весла по багру.

Самый странный видъ представляли плаватели на этомъ суднѣ; команда его, какъ уже сказано, состояла изъ темнокожихъ индѣйцевъ, бѣдно одѣтыхъ, полунагихъ: бѣлые бумажные панталоны составляли ихъ одежду.

Пассажировъ было трое взрослыхъ да трое едва вышедшихъ изъ дѣтства. Изъ старшихъ двое были видомъ бѣлы, видимо европейцы; третій былъ до невозможности черенъ и безспорно являлся типомъ африканскаго негра.

Изъ молодыхъ людей двое были юноши почти одного роста и однихъ лѣтъ, и третья прелестная дѣвочка съ смуглымъ лицомъ, черными какъ вороново крыло волосами и прекрасными чертами лица. По видимому галатея принадлежала одному изъ европейцевъ, который былъ и хозяиномъ темнокожей команды: это былъ Ральфъ Трипэніонъ.

Прекрасная дѣвочка была его дочь Роза, по имени своей покойной матери перувіанки, но чаще все её называли уменьшительнымъ именемъ Розита.

Мальчикъ поменьше ростомъ и посмуглѣе лицомъ былъ сынъ Ральфа тоже Ральфъ, мальчикъ повышѣ настоящей саксонецъ съ голубыми глазами и свѣтло-русыми кудрями — сынъ его брата и тоже Ричардъ. Второго бѣлаго безошибочно можно было назвать европейцемъ южной породы; носъ вздёрнутъ кверху, масса курчавыхъ волосъ яркаго морковнаго цвѣта, вѣчно сверкающіе глаза, изгибы насмѣшки около рта были характерическими чертами Типперэри Тома, какъ прозывали его въ шутку.

О негрѣ ничего особеннаго нельзя сказать, кромѣ того, что онъ чистокровный негръ, черный какъ сажа, съ огромными толстыми губами, плоскимъ носомъ, длинно выдающимися скулами, бѣлыми зубами какъ кость бегемота и почти всегда весело оскаленныя губы. Онъ былъ матросомъ или скорѣе корабельнымъ экономомъ до пріѣзда въ Перу, гдѣ онъ поселился въ Черро Паско. Онъ родился на Мозамбикѣ, восточнаго берега Африки и этому обстоятельству обязанъ былъ своимъ именемъ Мозей. Какъ ирландецъ такъ и негръ находились въ услуженіи у Ральфа Тривэніона съ тѣхъ поръ какъ онъ поселился посреди утёсовъ Черро Паско, они служили ему на всѣ руки и были преданы ему всей душой.

Остальныя существа животнаго царства, находившіяся на галатеѣ были образцами разныхъ видовъ и размѣровъ. Тутъ были и четвероногія, и четырерукія, и птицы, и полевые звѣри, и лѣсные чудовища, и воздушная дичь: кто леталъ въ каютѣ, кто прятался въ трюмѣ, кто прицѣпился на проходахъ, на мачтахъ, на навѣсѣ, образуя въ краткомъ видѣ звѣринецъ, — обычная необходимость на каждомъ суднѣ, плавающемъ по колоссальной Амазонкѣ.

Объ экипажѣ не станемъ распространяться: матросовъ было девять человѣкъ, по четыре гребца съ каждой стороны, девятый же былъ рулевой или лоцманъ, стоявшій позади навѣса надъ кормой. Извѣстно, что въ плаваніяхъ такого рода команда бываетъ перемѣнная и перемѣнялась она нѣсколько же разъ, пока наши путешественники плыли по Верхней Амазонкѣ. Послѣдняя взятая на Эгской гаавани должна была оставить галатею въ Коари, гдѣ потребуется нанимать свѣжій запасъ людей.

Къ несчастью по прибытіи въ гавань Коари оказалось, что тутъ почти не осталось мущинъ; всѣ отправились на охоту или на рыбную ловлю, обиліе черепахъ и морскихъ коровъ всегда вызываетъ въ это время года всѣхъ жителей изъ домовъ. Ни за деньги, ни за какія просьбы нельзя было достану ни одного тапуго — такъ называется образованное племя индійцевъ.

Хозяинъ судна пробовалъ уговорить прежній экипажъ довести насъ до слѣдующей станціи. Куда! Это было не въ ихъ обычаяхъ и никто слышать о томъ не хотѣлъ.

Просьбы, угрозы, брань — всё было безуспѣшно и всѣ пребывали непоколебимы, всѣ кромѣ одного стараго индійца Мундруку, который не принадлежа Эгскому племени, не могъ оставаться равнодушнымъ къ щедрому вознагражденію, предложенному Тривэніономъ.

Приходилось путешественникамъ или пріостановить своё плаваніе пока вернутся охотники Коари или плыть безъ гребцовъ.

Но охотники могли вернуться только черезъ мѣсяцъ, — а оставаться въ Коари цѣлый мѣсяцъ было тяжело и подумать. И такъ галатея должна отправляться собственными средствами, имѣя стараго индійца своимъ путеводителемъ. Таково было рѣшеніе Ральфа Тривэніона.

НА СОЛИМОЭНСѢ.

И опять понеслась галатея съ бывшимъ рудокопомъ и его спутниками по широкому пространству Солимоэнса; только не съ прежнею быстротою, потому что вмѣсто прежнихъ восьми гребцовъ — ихъ оказалось на половину, и болѣе чѣмъ на половину съ меньшею опытностью и умѣньемъ.

Самъ хозяинъ взялся за руль; вёслами же, или баграми работали Типперэри Томъ, Мозей, старый индіецъ изъ племени Мундруку, прозванный Мондеемъ и Ричардъ Тривэніонъ.

Послѣдній хотя былъ моложе всѣхъ, тѣмъ не меніе оказался лучшимъ гребцомъ, кромѣ стараго индійца. Выросшій въ Великой Парѣ, онъ привыкъ половину свободнаго времени проводить на водѣ; такъ что ни весло, ни багоръ для него не были новинкой.

Молодой Ральфъ, какъ истый горецъ не имѣлъ понятія ни о томъ, ни о другомъ, и потому не входилъ въ составъ команды. Ему, какъ и маленькой Розитѣ поручена была забота о разныхъ животныхъ, и другія болѣе лёгкія занятія.

Первый день плаванія не былъ прерванъ непріятными приключеніями. Конечно медленное плаваніе не доставляло особенной радости, но пока они подвигались всё вперёдъ, то можно было еще выносить равнодушно эту медленность.

Три мили въ часъ было среднимъ числомъ быстроты, и то на половину они были обязаны сильному теченію, а на другую своимъ баграмъ.

Соображая, что до Великой Пара надо было сдѣлать тысячу миль, разумѣется никто не радовался такой длинной перспективѣ плаванія. Еслибъ можно было разсчитывать, что въ суткахъ двадцать четыре часа и что они каждый часъ будутъ дѣлать по три мили, то конечно можно бы еще помириться съ судьбой. Въ какіе нибудь двѣнадцать дней они были бы на мѣстѣ.

Но они имѣли довольно познанія, чтобы понять, что значитъ плаваніе по рѣкѣ и потому не могли такъ разсчитывать. Они знали какое медленное теченіе въ Солимоэнсѣ и слыхали о странномъ феноменѣ, что по какому бы пути ни протекала эта рѣка, на сѣверъ ли или на югъ, на востокъ или на западъ, и какія бы извилины не принимала она по всѣмъ направленіямъ, а вѣтеръ почти всегда дуетъ противный.

По этой причинѣ нельзя было воспользоваться парусомъ, но всё время приходилось работать баграми. Не было возможности оставаться постоянно на водѣ. Человѣческихъ силъ недоставало на безсмѣнную работу даже баграми, и тѣмъ болѣе въ рукахъ такой неопытной команды, какова была у бывшаго рудокопа.

Нельзя было плыть по ночамъ: тутъ грозила явная опасность потерять теченіе, сгубить судно да и самихъ себя. Разумѣется эти предосторожности покажутся забавны для пловцовъ привыкшихъ плавать по глубокой извѣстной рѣкѣ, гдѣ каждая извилина, каждый бугорокъ извѣстны и въ точности описаны. Совсѣмъ не то грозитъ въ колоссальномъ Солимоэнсѣ пловцамъ проходящимъ черезъ его Гапо. Вѣроятно и глазъ и ухо моихъ читателей въ первый разъ поражается этимъ словомъ. Но мы еще успѣемъ съ нимъ познакомиться въ этомъ разсказѣ, потому что несчастная судьба занесла галатею именно въ Гапо и наша цѣль состоитъ въ томъ, чтобъ описать это въ подробности.

Оставляя Коари, хозяинъ галатеи совсѣмъ не думалъ довезти её вплоть до Пары подъ такимъ невѣжественнымъ управленіемъ. Ему было извѣстно, что по дорогѣ находится много благоустроенныхъ колоній какъ-то Барра при устьѣ Ріо Негра, затѣмъ Обидосъ, Сантаремъ и другіе. Въ одномъ изъ этихъ мѣстъ онъ надѣялся нанять тапуговъ взамѣнъ прежнихъ, такъ некстати покинувшихъ его.

Переѣздъ къ ближайшей колоніи требовалъ нѣсколько дней судя по медленному ходу галатеи, а мысль о препятствіяхъ, встрѣчавшихся по пути, увеличивала тоску плавателей.

Ральфъ Тривэніонъ не видавшій брата почти пятнадцать лѣтъ, съ нетерпѣніемъ желалъ обнять его. Нѣсколько уже мѣсяцевъ продолжалось его путешествіе и сухимъ путёмъ и водою и именно въ то время, когда онъ уже начиналъ надѣяться, что самая трудная часть путешествія покончена, вдругъ явилась преграда и грозная и неожиданная.

Въ первую ночь по отплытіи изъ Коари, хозяинъ согласился стать на якорь и привязать галатею къ крѣпкимъ кустарникамъ, растущимъ по берегамъ рѣки. Во вторую ночь онъ былъ менѣе благоразуменъ отъ нетерпѣнія скорѣе достигнуть желанной цѣли.

Ночь ясная; полная луна обливала своимъ серебрянымъ свѣтомъ всѣ окружающіе предметы, — что не часто бываетъ на небесахъ Солимоэнса. О парусѣ нечего было и думать, да и о баграхъ не больше; экипажъ утомился и желалъ отдыха и сна. Одно теченіе могло благопріятствовать плаванію; дѣлая по двѣ мили въ часъ, они надѣялись до разсвѣта сдѣлать миль двадцать или тридцать.

Мундруку пробовалъ отговорить хозяина отъ намѣренія идти вперёдъ по теченію; но на совѣтъ индійца никто не обратилъ вниманія, можетъ быть потому, что онъ дурно объяснялся; галатея скользила по волнамъ.

Кому приходило въ голову, чтобъ это широкое водное пространство озарённое луной, было что другое, а не Солимоэнсъ? Конечно ужъ не Типерэри Тому, стоявшему на часахъ послѣ хозяина и правившему рулёмъ. Всѣ остальные спали крѣпкимъ сномъ. Тривэніонъ сх тремя дѣтьми подъ навѣсомъ, Мозей и Мундруку въ трюмѣ; птицы и обезьяны на своихъ насѣстахъ или въ клѣткахъ. Всё было тихо и мирно на галатеи и вокругъ.

Всё, кромѣ шума воды прорѣзываемой галатеей.

ГАЛАТЕЯ НА МЕЛИ.

Правда у кормчаго опытности было не много, но не было недостатка во вниманіи. Прежде чѣмъ передать ему руль, хозяинъ толково объяснилъ ему всю важность не выходить изъ русла рѣки; на это и было обращено всё вниманіе ирландца. Но случилось, что онъ очутился вдругъ передъ двумя протоками, какъ будто омывавшими островъ въ срединѣ рѣки, образуя острый, вилообразный уголъ.

— Такъ гдѣ же настоящій-то проходъ, по которому надо идти? Съ такими вопросами обратился къ себѣ Типперэри Томъ.

Въ первую минуту недоумѣнія, онъ хотѣлъ было разбудить хозяина и съ нимъ посовѣтоваться, по потомъ, приглядѣвшись хорошенько, онъ убѣдился, что одинъ проходъ гораздо шире другого и потому по всей вѣроятности надёжнѣе.

— Чего тутъ сомнѣваться? пробормоталъ онъ: — ошибки тутъ не можетъ быть. Который больше, тотъ и лучше. Во всякомъ случаѣ хозяина будить не къ чему. Пускай-ка сама галатея выбираетъ.

Съ этимъ вмѣстѣ онъ оставилъ руль и позволилъ теченію увлечь за собою судно. И дѣйствительно, оно скоро появилось на водахъ, которыя были пошире, и минутъ десять увлекалось теченіемъ такъ быстро, что другой проходъ скоро скрылся съ глазъ долой.

Кормчій вполнѣ увѣренный, что галатея выбрала настоящую дорогу, не сталъ больше тревожиться, но снова принявшись за руль, направлялъ его какъ разъ по срединѣ протока.

Не смотря на совершенное отсутствіе подозрѣній, новый кормчій не могъ не замѣтить, что берега съ обѣихъ сторонъ оказались необыкновенно неправильными, словно всё бухты да колѣна. Вдругъ какъ будто и откроется вдали широкое пространство воды и словно конца ему нѣтъ, а между тѣмъ тёмныя пятна, раздѣляющія ихъ, болѣе походили на группы деревьевъ залитыя водой чѣмъ на твёрдую землю.

По мѣрѣ движенія судна, этотъ странный феноменъ переходилъ изъ предположеній въ дѣйствительность; Типперэри Томъ видѣлъ, что онъ плывётъ между двумя тѣсными берегами, но видѣлъ также и то, что куда глазомъ ни кинь всюду неизмѣримое пространство воды, не имѣющее другихъ границъ, кромѣ затопленнаго лѣса.

Но, по мнѣнію Типперэри Тома, тутъ ничего еще не было такого, что могло бы напугать. Вотъ еслибъ Мундруку не спалъ такъ другое дѣло: надѣлалъ бы онъ хлопотъ. Но индіецъ спитъ и пожалуй еще видитъ во снѣ своего лютаго врага индійца Муру и мечтаетъ какъ бы достать его голову.

Томъ воображаетъ, что въ Солимоэнсѣ простое полноводье, и берега его кой-гдѣ затопились. Не въ первый разъ ирландцу видѣть полноводіе.

Съ самодовольствомъ поворачиваетъ онъ руль направляя галатею всё вперёдъ. Но пространство всё съуживалось и наконецъ оказалось необыкновенно ограниченнымъ, такъ что даже Типперэри Томъ подумалъ: ужь не ошибся ли онъ? Онъ долго всё еще сомнѣвался, до тѣхъ поръ, пока грозная истина открылась передъ нимъ во всёмъ ужасѣ съузившихся береговъ, совсѣмъ не похожихъ на берега могучаго Солимоэнса.

Нашъ кормчій перепугался и отъ испугу не принялъ единственной остававшейся ему благоразумной мѣры: онъ не разбудилъ своихъ спутниковъ и не объявилъ имъ своей ошибки. Онъ не сдѣлалъ этого изъ чувства ложнаго стыда и страха, что не исполнилъ какъ слѣдуетъ своей обязанности, но желая исправить свою ошибку, онъ навлёкъ еще худшія послѣдствія. Не имѣя никакого понятія о могущественной рѣкѣ, онъ надѣялся авось найдётся благопріятный каналъ, такъ что, онъ безъ опасности выведетъ судно опять на обширное пространство. Подкрѣпляемый такими надеждами, онъ всё направлялся вперёдъ. Дѣйствительно каналъ сдѣлалсят шире, судно опять скользило цо обширному пространству и кормчіе убаюкивалъ себя пріятными мечтами.

Не долго однако длилось его счастье. Вода опять съузилась и сдѣлалась похожа на водяную аллею, а по обѣимъ сторонамъ тянулась обширная заводь, окаймлённая полузалитыми деревьями и кустарниками. Видно было, что нѣкоторые изъ этихъ проходовъ были шире и свободнѣе отъ препятствій, чѣмъ каналъ избранный, галатеею.

Типперэри Томъ не задумывался о продолженіи пути, который онъ призналъ томнымъ. Онъ поналёгъ на руль, чтобы повернуть судно назадъ по тому же каналу; но отчасти удержанный теченіемъ, отчасти обманутый измѣнчивымъ свѣтомъ луны, онъ долго не могъ признать настоящей дороги и въ отчаяніи выпустилъ руль изъ руки, предоставивъ судну носиться по произволу волны.

Прежде чѣмъ онъ собрался съ духомъ, чтобъ разбудить спутниковъ и объявить запутанность задачи, которую онъ имъ задалъ, сама галатея, занесённая волною, запуталась своими снастями въ верхушкахъ деревьевъ затопленнаго лѣса и мигомъ стала на мель. Трескъ сломанныхъ ею вѣтвей немедленно разбудилъ всю команду и хозяинъ съ дѣтьми выбѣжали изъ подъ навѣса.

Тривэніонъ не только изумился но и перепугался при видѣ невиданнаго зрѣлища; смутился и Мозей. Одинъ старый индіецъ понялъ въ чемъ дѣло и вся опасность этого положенія выразилось въ ужасѣ, съ которымъ онъ воскликнулъ: «Гапо! Гапо!»

КУБКИ ОБЕЗЬЯНЪ.

— Гапо! воскликнулъ хозяинъ: — это что значитъ, Мондэй?

— Гапо! повторилъ Типперэри Томъ, думая, по выраженію ужаса на лицѣ индійца, что онъ завёлъ товарищей въ бездну гибели: — Гапо! Что это значитъ, Мондэй?

— Гапо! крикнулъ также негръ Мозей съ ужасомъ вращая своими бѣлками: — ну что теперь дѣлать.

Мундруку только махнулъ рукой и оглядываясь вокругъ, словно говорилъ: Да-да — гапо развѣ сами не видите, куда вы попали.

Что это за гапо, звѣрь ли, птица ли, рыба или огонь, воздухъ, вода, — никто не могъ понять.

На галатеи былъ еще человѣкъ, кромѣ индійца, который понималъ значеніе слова, оковавшаго всѣхъ ужасомъ, и то былъ молодой Ричардъ Тривэніонъ.

— Не безпокойтесь, дядя, это ничего, спѣшилъ онъ успокоить общій страхъ: — старикъ Мондей хочетъ сказать, что насъ отнесло отъ настоящаго пути по Солимоэнсу и мы попали въ наводнённый лѣсъ. Вотъ и всё тутъ.

— Въ наводнённый лѣсъ?

— Да. Всё что вы видите вокругъ себя похожее на кустарники, всё это высочайшія деревья первобытнаго лѣса. Мы теперь попали на мель между вѣтками дерева сапусай, похожаго на бразильское орѣховое дерево и въ числѣ огромнѣйшихъ амазонскихъ деревъ. Смотрите вотъ и орѣхи.

Съ этимъ вмѣстѣ онъ указалъ на большія деревянныя чашки, величиной съ кокосовый орѣхъ, висѣвшія на вѣткахъ, между которыми застряла галатея. Ричардъ досталъ вѣтку и сорвалъ одну чашку, но въ это время крышка отдѣлилась и изъ чашекъ градомъ посыпались призматической формы орѣхи прямо на крышку навѣса.

— Ихъ называютъ кубками обезьянъ, потому-что обезьяны большія охотницы до этихъ орѣховъ, продолжалъ молодой Ричардъ, показывая пустую чашку.

— Но Гапо — что это такое? прервалъ его дядя, наблюдая за выраженіемъ тревоги, помрачавшей лицо Мундруву.

— Индійцы называютъ этимъ именемъ необыкновенно-сильное наводненіе, бывающее въ періодъ дождей, отвѣчалъ Ричардъ всё съ тѣмъ же спокойніемъ: — или скорѣе это мѣстное нарѣчіе.

— Что же тутъ такого страшнаго? Мондей всѣхъ насъ напугалъ, да и самъ кажется очень боится. Что же за причина?

— Ну ужь этого я не могу объяснить. Я знаю только то, что у индійцевъ ходятъ престранныя исторіи на счотъ гапо — будто тутъ живутъ небывалыя чудовища, — громадныя змѣи, колоссальныя обезьяны и всякаго рода ужасы. Разумѣется я никогда этому не вѣрилъ, хотя даже тапуги сохраняютъ эти вѣрованія, да и по виду Мондея можно думать, что онъ не сомнѣвается въ томъ.

— Ошибается молодой хозяинъ, прервалъ его старый Мундруку, говоря мѣстнымъ нарѣчіемъ. Мундруку не вѣрить въ небывалыя чудовища, но знаетъ, что здѣсь водятся огромныя змѣи и обезьяны, потому-что видалъ ихъ.

— Неужто ты боишься ихъ, Мондей? спросилъ ирландецъ.

Индіецъ вмѣсто отвѣта бросилъ угрюмый взглядъ на него.

— Но что же такъ напугало его? Наша галатея кажется не потерпѣла ни малѣйшаго поврежденія и мы можемъ съ благоразумными предосторожностями выпутаться изъ верхушекъ, обрубивъ вѣтки.

— Хозяинъ, сказалъ индіецъ всё также сурово: — это не такъ легко, какъ вамъ кажется. Изъ верхушекъ мы можемъ выбраться минутъ черезъ десять, но изъ гапо не выберешься не то что черезъ нѣсколько часовъ, но пожалуй и черезъ много дней. Вотъ этого-то опасается Мундруку.

— О! такъ ты думаешь, что трудно будетъ отыскать дорогу назадъ въ рѣку?

— Думаю? нѣтъ, я увѣренъ въ этомъ, а иначе намъ было бы необыкновенное счастье.

— Разумѣется надо переждать, пока ночь пройдётъ, настаивалъ Тривэніонъ, осматриваясь вокругъ: — мѣсяцъ скоро зайдётъ за вершины деревьевъ, такъ темнѣе будетъ и мы выпутываясь пожалуй еще пуще завязнемъ. Ты какъ думаешь, Мондей?

— Совершенно справедливо хозяинъ. Намъ остаётся только переждать здѣсь ночь и приняться за работу вмѣстѣ съ восходомъ солнца _ь

— Такъ ступайте же всѣ спать, скомандовалъ хозяинъ: — и вмѣстѣ съ разсвѣтомъ принимайтесь за работу. Надѣюсь, что хлопотъ не много будетъ. Галатея здѣсь безопасна какъ будто причалила къ гавани. Понятно, она сѣла на мель т. е. повисла на вѣткѣ дерева. Ха! ха! ха!

Мысль о подобномъ положеніи паруснаго судна показалась такъ забавна, что возбудила громкій смѣхъ всей команды, кромѣ Мундруку.

Индіецъ былъ чуждъ общей весёлости. Напротивъ, на его лицѣ выражалась та-же тревога, и когда всѣ спутники предались уже безпечному сну, онъ всё еще сидѣлъ на носу судна, угрюмо посматривалъ вокругъ и въ его глазахъ видна была серьёзная дума.

ГАПО.

Юный Ричардъ довольно отчотливо описалъ мѣсто, въ которое попалась галатея, но не довольно понятно.

Странный феноменъ природы, извѣстный подъ именемъ Гапо, представляетъ замѣчательнѣйшую черту, отличающую амазонскую страну, и требуетъ подробнѣйшаго описанія, тѣмъ болѣе необходимаго, что въ противномъ случаѣ не понятно будетъ, какимъ образомъ пловцы галатеи могли претерпѣть столько опасностей, ужасовъ и нашъ правдивый разсказъ показался бы несбыточною сказкою.

Вѣроятно очень многіе изъ васъ видали картину наводненія, хотя бы и на маленькомъ островѣ. Вода скоро убываетъ и входитъ въ своё обыкновенное русло, деревья опять показываются на землѣ и зелёные луга весело тянутся со всѣхъ сторонъ.

Но наводнённый лѣсъ совсѣмъ другое дѣло. Характеръ наводненія тотъ же, только самый феноменъ гораздо грандіознѣе. Не только покрываются водою кустарники на берегахъ узкаго ручья, но вся мѣстность, куда глазомъ ни кинь — огромное пространство первобытныхъ лѣсовъ, — высочайшія: деревья съ ихъ вершинами заливаются водою не то что на дни и недѣли, но и на цѣлые мѣсяцы и многія изъ нихъ на вѣки.

Представьте себѣ такую картину и вы будете имѣть понятіе о гапо. На семь-сотъ миль пространства, вдоль береговъ Солимоэнса, наводнёнъ этотъ, лѣсъ, внутренность котораго также мало извѣстна какъ кратеры нд лунѣ, или ледяные океаны, которые свирѣпствуютъ или мирно спятъ вокругъ полюсовъ. Но эта страна неизвѣстная образованному міру, хорошо знакома мѣстному дикарю. Уроженецъ амазонки сгорбившись въ своёмъ челнокѣ проникаетъ въ эту водную страну чудесъ. Онъ поразскажетъ вамъ многое о ней и дѣйствительное и многое до того чудесное, что ученые люди называютъ несбыточнымъ. Онъ будетъ описывать вамъ разныя необыкновенныя деревья, растущія подъ водою и приносящія необыкновенные плоды, какихъ нигдѣ не бываетъ. Онъ разскажетъ вамъ о четвероногихъ и четырерукихъ животныхъ, существующихъ только въ гапо; о птицахъ, красоты ослѣпительной, и о пресмыкающихся, безобразія ужасающаго и между которыми самый страшный драконъ имѣя Сукуруху, какъ называютъ они водянаго змѣя, анаконду.

Кромѣ того дикарь разскажетъ вамъ и о существахъ подобныхъ ему: человѣкообразныя существа постоянно живутъ въ наводнённыхъ лѣсахъ, воздвигая свои дома на сваяхъ, посреди верхушекъ деревьевъ, переѣзжая съ мѣста на мѣсто въ пловучихъ плотахъ или лодкахъ, питаясь рыбою, мясомъ манати, морской коровы, птицами, насѣкомыми, пресмыкающимися, кореньями колосальныхъ растеній и плодами небывалыхъ на землѣ деревьевъ, иногда же употребляя въ пищу обезьянъ и даже, хотя рѣдко, человѣка!

Индійцы, проникавшіе въ глубину подводнаго міра, приносили оттуда престранныя исторіи. Мы можемъ вѣрить и не вѣрить имъ, но сами они непоколебимо вѣруютъ въ нихъ.

Не надо думать, чтобы входъ въ гапо недоступенъ. Напротивъ много есть хорошо извѣстныхъ водяныхъ дорогъ ведущихъ туда разумѣется хорошо извѣстныхъ индійцамъ тапугамъ, которые нанимаются на суда португальскихъ промышленниковъ, также знакомыхъ съ этими дорогами.

Эти водяные пути часто указываются открытыми пространствами или сломанными вѣтками. Но не вездѣ можно проѣхать. Иногда водяное пространство гораздо обширнѣе, такъ что и деревьевъ не видать. Тутъ бываютъ и обширныя озёра, тоже залитыя водой. Словомъ тутъ находится вода во всѣхъ видахъ и размѣрахъ, отъ правильнаго круга до всевозможныхъ овальныхъ и элептическихъ формъ и даже иногда въ видѣ узкой полосы, какъ будто искусственнаго канала, который течетъ на протяженіи нѣсколькихъ десятковъ миль, окаймленный съ обѣихъ сторонъ верхушками кустарниковъ и деревьевъ, корни которыхъ растутъ на футъ сорокъ подъ водою.

Часто эти пространства имѣютъ неправильную форму и нерѣдко тянутся на такое разстояніе, что заслуживаютъ названіе внутреннихъ морей. Когда надо переѣзжать подобный протокъ, то кормчій совѣтуется съ солнцемъ и старается держаться середины; когда же сквозь чащу переплетшихся вѣтвей надъ водяной аллеей, солнца не видать, — что не рѣдкость въ гапо — то байдарѣ грозитъ опасность заблудиться.

Когда на такъ называемыхъ берегахъ водяной аллеи покажется необыкновенно высокое дерево, то оно служитъ примѣтою для пловца ищущаго выхода.

Не царствуетъ міръ и тишина въ этомъ лѣсистомъ океанѣ. У него есть свои туманы, шквалы и бура и онѣ нерѣдко свирѣпствуютъ. Несчастное судно часто ударяется о стволы колоссальныхъ деревьевъ и идётъ ко дну, предоставляя пловцамъ гибнуть среди необозримой пустыни воды и лѣса.

Много странныхъ исторій ходитъ въ народѣ но случаю подобныхъ несчастій, но до сихъ поръ нижто не предалъ ихъ печати.

ЭЧЕНТЕ.

Несправедливо бы было сказать, что наши путешественники поднялись вмѣстѣ съ солнцемъ. Въ это утро солнце не освѣщало мрачной картины. Туманъ былъ до того плотенъ, что его можно было почти осязать пальцами. Однако суматоха началась съ разсвѣтомъ, потому-что капитанъ судна нетерпѣливо желалъ направить его на путь истинный.

Конечно не мудрено было выпутать судно изъ верхушекъ деревьевъ: съ нѣкоторыми усиліями стащили его съ вѣтокъ, а за тѣмъ ловко дѣйствуя баграми, скоро высвободили его изъ запутаннаго состоянія.

Но какая польза? Попали они въ открытую воду, а положеніе было не легче. Никто не имѣлъ ни малѣйшаго понятія куда направляться.

Послѣдовало совѣщаніе, всѣ были приглашены подавать голосъ, хоть очевидно было, что начиная отъ самаго хозяина, всѣ съ наибольшимъ вниманіемъ прислушивались къ мнѣніямъ Мундруку; за тѣмъ слова молодого Ричарда пользовались наибольшимъ значеніемъ. Только одному ирландцу запрещено было вмѣшиваться въ общія совѣщанія.

Въ какомъ направленіи рѣка? вотъ первая задача. Повидимому не было возможности её рѣшить. Не было солнца, чтобы служить путеводителемъ, не было и видимаго неба. Впрочемъ если-бы было видно то и другое, то и тогда едва ли бы можно было помочь дѣлу. Кормчій не могъ сказать: на югъ или на сѣверъ, къ востоку или къ западу направлялъ онъ судно, выходя отъ настоящаго протока. Впрочемъ и человѣкъ посмышлённѣе Типпэрери-Тома, врядъ ли могъ указать настоящій путь.

Солимоэнсъ, или верхняя Амазонка, течетъ по самому извилистому пути. Надо полагать, что луна, освѣщавшая въ то время путь мало помогала Типпэрэри Тому, котораго астрономическія познанія ограничивались тѣмъ, что луна есть луна.

По какому же направленію лежитъ рѣка? На этотъ вопросъ не было отвѣта. Всѣ глаза обращались на Мундруку, — но онъ молчалъ, угрюмо смотря на воду, какъ будто отыскивая ключъ къ разгадкѣ. Никто не брался за багры, потому-что никто не зналъ по какому направленію идти. Они оттащили свою галатею отъ дерева сапусая, но густой туманъ покрывалъ всѣ окрестности, такъ что руки у всѣхъ опустились. Въ эту минуту замѣтно стало движеніе судна: Мундруку — первый замѣтилъ это обстоятельство, потому-что всё его вниманіе обращено было на то, чтобы выжидать движеніе судна. Въ дали, не смотря на туманъ видна была чаща, только съ каждою минутою всё менѣе обозначалась. Во всякомъ случаѣ эта чаща была только вершиною деревьевъ. Впрочемъ, что бы тамъ ни было, очевидно одно: галатея, хоть очень медленно, но постепенно уклонялась отъ чащи.

При этомъ открытіи Мундруку выказалъ признаки радости. Нѣсколько уже минутъ онъ лежалъ на груди уперевъ головой на бортъ судна и спустивъ свою длинную худую руку въ воду. Остальныя плаватели ломали себѣ голову, желая разгадать, что бы это значило, — но ни чего не понимали.

Также напрасны были повидимому и движенія индійца, потому-что продержавши нѣсколько минутъ руку въ водѣ, онъ вытащилъ её съ недовольнымъ видомъ и опять всталъ на ноги.

Въ эту самую минуту показались верхушки деревьевъ; индіецъ пристально смотрѣлъ на нихъ до тѣхъ поръ пока увидѣлъ, что галатея уклоняется отъ нихъ.

— Гула, воскликнулъ индіецъ, стараясь подражать восклицанію ирландца: — гула, — рѣка здѣсь.

Говоря такъ, онъ указывалъ на верхушки деревьевъ.

Таковъ былъ первый отвѣтъ на всѣ вопросы съ которыми до сихъ поръ къ нему относились.

— Почему ты это знаешь Мондей? спросилъ хозяинъ.

— Какъ почему, хозяинъ? развѣ можно день назвать ночью! мѣсяцъ солнцемъ или огонь водою! Солимоэнсъ здѣсь, — и только, подтверждалъ индіецъ опять протягивая руку по тому же направленію.

— Мы охотно вѣримъ тебѣ, продолжалъ Тривэніонъ: — и готовы поручить себя твоей опытности, но пожалуста объяснись.

— Клянусь! всё это догадки только, прервалъ ирландецъ: — нашъ старый Мондей только толкуетъ, а самъ ничего не знаетъ; я готовъ присягнуть, что мы не выѣдемъ на ту сторону.

— Молчать Томъ! крикнулъ хозяинъ: — не мѣшай намъ слушать что скажетъ Мондей, не смѣй мѣшать ему.

— Охъ! ужъ это послѣднее дѣло, если мнѣніе индійца будутъ предпочитать мнѣнію свободнаго ирландца. Плохо будетъ!

Бормоча свои укоризны Типпэрери-Томъ скрылся подъ тѣнь навѣса.

— Такъ ты думаешь, что рѣка находится по этому направленію, сказалъ Тривэніонъ, еще разъ обращаясь къ Мундруку.

— Хозяинъ, Мундруку въ этомъ увѣренъ, такъ увѣренъ, какъ въ томъ, что небо надъ нами.

— Не забывай старикъ, что плохо намъ будетъ, если мы еще разъ ошибёмся. Безъ сомнѣнія насъ отнесло уже очень далеко отъ настоящаго протока Солимоэнса, заходить еще дальше внутрь разлива значитъ подвергать опасности нашу жизнь.

— Мундруку знаетъ это, отвѣчалъ индіецъ коротко.

— Въ такомъ случаѣ, прежде чѣмъ пуститься въ неизвѣстный путь, мы желаемъ знать, какія причины заставляютъ насъ направиться туда? какое доказательство ты намъ представишь, что дѣйствительно тамъ рѣка?

— Развѣ хозяинъ не знаетъ какой мѣсяцъ нынче? вѣдь мартъ.

— Мартъ, такъ чтожъ изъ этого?

— Эченте.

— Эченте? это что значитъ?

— Наводненіе достигаетъ высшей степени. Воды разливаются, гапо увеличивается, вотъ это и значитъ эченте.

— Но почему жъ ты знаешь, что рѣка въ томъ направленіи?

— Да ужъ это такъ, возразилъ индіецъ: — не пройдётъ трёхъ мѣсяцевъ будетъ васанте.

— Что это за васанте?

— Васанте, хозяинъ: отливъ. Гапо станетъ уменьшаться, воды уйдутъ въ берега, какъ теперь уходятъ отсюда.

— Твоя теорія довольно положительна и кажется мы можемъ довѣриться тебѣ.

— Въ такомъ случаѣ не надо терять времени. Беритесь всѣ за багры и работайте дружнѣе. Вознаградимъ время потерянное по милости Типпэрери Тома. За работу!

Гребцы бросились на свои мѣста и съ каждымъ дружнымъ усиліемъ ихъ судно весело скользило по вздымающимся волнамъ.

НЕПРОХОДИМАЯ ПРЕГРАДА.

Черезъ нѣсколько минутъ галатея выплыла изъ за нависшихъ надъ нею вѣтокъ, но тутъ пловцы увидѣли, что нѣтъ никакой возможности подвигаться по прямому направленію. Не только вѣтви высокихъ деревъ сплетались вмѣстѣ, но и отъ одного къ другому дереву шли роскошныя гирлянды ползучихъ растеній и представляли такую крѣпкую и плотную чащу, что и пароходъ во сто лошадиныхъ силъ не въ состояніи бы былъ разорвать её и запутался бы въ ея сѣтяхъ.

Разумѣется никому и въ голову не могло придти желаніе прорваться сквозь такую непреодолимую баррикаду. Подивившись на неё Тривэніонъ руководимый совѣтами Мундруку, приказалъ идти въ обходъ вдоль по опушкѣ наводнённаго лѣса.

Цѣлый часъ работали баграми, — нѣтъ выхода! Прошолъ еще часъ и ней безъ успѣха.

Очень могло быть, что Солимоэнсъ точно въ томъ направленіи, какъ утверждалъ индіецъ, но какъ пройти туда?

За все время долгаго плаванія не было ни малѣйшаго просвѣта въ этой непроницаемой изгороди, ни малѣйшаго отверстія, чтобы пропустить лодку. Даже стрѣла индійца съ трудомъ проникала между деревьями простиравшими свои густыя вѣтви, съ которыхъ свѣшивались причудливыя гирлянды чужеядныхъ растеній.

По взаимному соглашенію, пловцы подняли свои багры и остановились. Ни просвѣта между деревьями, ни надежды достигнуть настоящаго протока въ Солимоэнсъ.

Сумрачный день становился еще мрачнѣе: черная ночь спускалась надъ гапо.

Утомлённые работой гребцы желали отдыха; хозяинъ не сопротивлялся ихъ желанію; и надъ нимъ какъ надъ его командой тяготѣло уныніе.

Какъ и въ прошлую ночь судно причалило между вѣтками деревьевъ; и гибкіе стебли ліанъ крѣпко обхватили его.

Но не такъ беззаботно спали пловцы въ эту ночь. Между толстыми вѣтвями сапусая ничто казалось не тревожило тишины, кромѣ случайнаго ливня орѣховъ, когда отдѣлялись крышки съ кубковъ обезьяны и съ шумомъ разсыпались въ воду орѣхи.

Въ прошлую ночь галатея сѣла на мель у отдѣльнаго дерева, приносившаго только свои плоды. Но въ нынѣшнюю ночь она причалила среди лѣса или: на краю лѣса, который не принадлежалъ ни землѣ, ни воздуху, ни водѣ, но зависѣлъ отъ всѣхъ трёхъ стихій. Надо ожидать, что и жители такого лѣса отличались необыкновеннымъ и чудовищнымъ характеромъ.

И отличительныя черты не замедлили проявиться, не успѣла галатея пріютиться на верхушкахъ деревьевъ, какъ вдругъ пловцы были оглушены хоромъ такихъ звуковъ, которыхъ ни съ чѣмъ они не могли сравнить.

Только двое изъ нихъ оставались невозмутимы: Ричардъ Тривэніонъ и Мундруку.

— Полно-те! воскликнулъ Ричардъ, — чего вы такъ перепугались? Дядя, развѣ вы не знаете, что это такое?

— Я знаю на что это похоже: только сатана съ своими легіонами можетъ, задать такой концертъ.. Чтожь это такое, Дикъ?

— Просто ревуны. Успокойся же, малютка Розита.

При этихъ словахъ перувіанская красавица совершенно успокоилась и съ удивленіемъ посмотрѣла на ученаго юношу, называвшаго её малюткой.

— Ревуны? это что такое? спросилъ дядя.

— Обезьяны и больше ничего, отвѣчалъ опытный племянникъ: по страшному реву, который они производятъ, можно подумать, что они по-крайней мѣрѣ съ буйвола ростомъ. А на дѣлѣ не такъ: самая большая изъ никъ не больше гончей собаки, хоть шуму подымаетъ за цѣлую псарню. У нихъ въ горлѣ что-то въ родѣ барабана, который дѣйствуетъ вмѣсто резонанса, отчего и происходитъ такой раздирающій ревъ. Мнѣ часто случалось слыхать подобные концерты, раздающіеся на милю въ окружности, особенно передъ бурею. Не знаю, слѣдуютъ ли ревуны такому обычаю и въ гапо; но если и здѣсь у нихъ такая же мода, такъ не миновать намъ ужаснаго шквала.

Не смотря на наружное спокойствіе, сохраняемое молодымъ Тривэніономъ, въ нёмъ было однако что-то такое, что возбудило вниманіе его дяди. Пока онъ произносилъ предсказаніе о возможности бури, глаза его устремились къ небу, не съ безпечною наблюдательностью.

Туманъ разсѣялся; мѣсяцъ совершалъ своё теченіе по небу не безоблачной лазури, но посреди черныхъ тучъ, которые мало по малу сгущались и помрачали прозрачную синеву.

Уроженецъ тропическихъ странъ западнаго полушарія, глядя на это зрѣлище, непремѣнно предсказалъ бы шквалъ, какъ и сдѣлалъ молодой паранецъ.

— Черезъ часъ времени онъ разразится надъ нами, сказалъ онъ скорѣе про себя, чѣмъ другимъ: — лучше всего привязать галатею къ деревьямъ. Если это ураганъ и если онъ унесётъ её, то не знаю, какъ намъ выбраться отсюда. Лучшее мѣсто теперь для насъ внутренность гапо.

— Молодой хозяинъ совершенно правъ. Мундруку знаетъ, что значитъ это желтое пятно на небѣ, сказалъ индіецъ указывая на сѣро-желтое пятно подозрительно вставшее надъ верхушками деревьевъ.

Ральфъ Тривэніонъ не имѣлъ причины не вѣрить двумъ предсказателямъ и потому минутъ черезъ десять галатея была накрѣпко привязана къ деревьямъ.

ТРОПИЧЕСКІЙ ШКВАЛЪ.

Не смотря на видимую безопасность судна, Мундруку кажется не совсѣмъ былъ спокоенъ. Онъ прикрѣпилъ мачту и самъ усѣлся на верху, не спуская глазъ съ желтаго пятна на облачномъ небѣ.

Остальные поговаривали о томъ, что пора бы спать, но Ричардъ уговаривалъ ихъ не ложиться. Видно и его, какъ индійца, тревожили разныя предзнаменованія. Онъ имѣлъ понятіе о признакахъ погоды на Солимоэнсѣ и видѣлъ, что ураганъ будетъ ужасенъ.

Цѣлый день солнце не показывалось; время подходило къ его закату и если буря выбрала это сигналомъ своего появленія, то она дастъ себя знать!

Нѣсколько быстрыхъ порывовъ съ короткими промежутками были предвѣстниками бури. За тѣмъ послѣдовали порывы сильнѣе. сопровождавшіеся большимъ шумомъ и потомъ уже Вѣтеръ какъ заревѣлъ между вершинами деревьевъ. Такъ ужъ и не переставалъ; а надъ ними раздавались удары грома да одинъ за другимъ безъ перерыва, такъ что по всей поднебесной пошолъ страшный гулъ. Быстро смѣнились одно за другимъ то глубокій мракъ то рѣжущая глаза молнія Пересѣкавшая электрическими струями, все небесное пространство. Въ одинъ мигъ всё скрывалось во мракѣ отъ взоровъ пловцовъ: небо, деревья, вода, и даже галатея. Еще мигъ и всё за протяженіи многихъ миль обливалось яркимъ блескомъ ослѣпляющаго, неземнаго свѣта.

Къ этому сверхъестественному положенію присоединялись еще другіе звуки, кромѣ грохота грома и рева бури — крики живыхъ существъ странныхъ и невѣдомыхъ: птицы ли то были, или звѣри, или пресмыкающіеся — только всѣ разнородные крики ужаса сливались съ громовымъ грохотомъ и ревомъ бури и трескомъ ломающихся деревьевъ.

Путешественникамъ было не до сна; у всѣхъ ужасъ выражался на лицѣ. И было чего бояться. Того и смотри, что судно будетъ сорвано съ своими снастями и унесено въ открытое пространство надъ которымъ свирѣпствовала яростная буря. Горами вздымались чудовищныя волны съ бѣлымъ гребнемъ; и подъ электрическими струями молніи онѣ цѣнились, разбивались и ревѣли.

Опасенія пловцовъ не долго продолжались и почти въ туже минуту превратились въ ужасную дѣйствительность. Къ несчастью, дерево къ которому привязана была галатея, оказалось мягкаго и сочнаго свойства изъ рода меластокъ черноустниковыхъ. Его вѣтки были слишкомъ хрупки, чтобы выносить неожиданные напоры и почти при первыхъ порывахъ шквала оно стало уступать его силѣ: вѣтви съ трескомъ обламывались однѣ за другими. И такъ быстро совершалось это отдѣленіе, что прежде чѣмъ успѣли за-ново укрѣпить судно, отлетѣлъ послѣдній канатъ, и галатея, какъ гончая собака сорвавшаяся съ привязи, стремглавъ отскочила отъ вершинъ и понеслась въ дикомъ спѣхѣ по яростнымъ волнамъ гапо.

Прежде чѣмъ устрашенные пловцы успѣли сообразиться, какъ помочь бѣдѣ, — галатея неслась уже по открытой поверхности, прыгая по ея вздымающимся волнамъ, перескакивая по вершинамъ.

Нечего было и думать о томъ, чтобы повернуть судно къ прежнимъ деревьямъ; всѣ попытки были бы напрасны: вѣтры и волны несли его въ противоположную сторону, не говоря уже о теченіи противъ котораго пришлось бы бороться. Пловцы понимали, что у нихъ оставалось одно средство къ спасенію — это держать судно въ равновѣсіи на сколько позволятъ обстоятельства, и нестись по вѣтру.

Но и въ такомъ случаѣ, сомнительна была надежда на спасеніе. Вѣтеръ дулъ не въ правильномъ однообразномъ направленіи, но короткими, сильными порывами со всѣхъ сторонъ, и волны вокругъ подымались горами. Посрединѣ бушующей стихіи галатея прыгала, вскакивала на вершины, летѣла стремглавъ внизъ то носомъ, то кормой, то бокомъ, то вихремъ вертѣлась, то бѣшено вперёдъ стремилась. Попугаи и макао^[1], уцѣпившись крѣпкими когтями за рейну, употребляли всѣ силы, чтобы удержаться; обезьяны, укрывшись подъ навѣсомъ, держались изо всей силы за крышку. Крики птицъ и животныхъ сливались съ трескомъ снастей и голосами людей.

Гапо грозило всё поглотить. Казалось каждая минута была послѣднею. Всю ночь несчастные пловцы пробились съ этомъ жестокомъ ожиданіи. Впослѣдствіи изъ всего этого ночнаго плаванія, они могли только одно припомнить, что ихъ судно какъ необузданный конь скакало всё вперёдъ, неизвѣстно куда, управляемое только вѣтрами и волнами, то возносясь на бѣлыя пѣнистыя вершины ихъ, то спускаясь въ черныя пучины, и всё вперёдъ и стремглавъ мчалось, дѣлая по десяти узловъ въ часъ.

Давно уже передъ глазами ихъ была только открытая водная поверхность, какъ будто огромнаго озера или внутренняго моря. При послѣднихъ лучахъ вечерняго свѣта показались верхушки наводнённыхъ деревьевъ, выходившихъ надъ водой отдѣльными группами, словно отдѣльные острова. Иногда судно неслось между ними такъ близко, что пловцы думали, не запутаются ли снасти за крѣпкіе сучья. Разъ или два снасти галатеи съ шумомъ зацѣплялись за вѣтки. Тогда команда употребляла всѣ усилія, чтобъ остановить судно и прикрѣпить его къ деревьямъ, но всё напрасно: сила урагана была сильнѣе соединённой силы всей команды. Ломались вѣтви, за которыя хватались отчаянныя руки и галатея въ галопъ неслась черезъ нихъ по вспѣнившимся волнамъ.

Наконецъ заря! востокъ запылалъ пурпуромъ и взошло лучезарное свѣтило и съ нимъ вмѣстѣ засіялъ лучъ надежды въ сердцахъ отчаянныхъ и истомлённыхъ пловцовъ. Но буря не прекращалась, вѣтеръ завывалъ и свирѣпствовалъ, волны вздымались горами съ тою же яростью, какъ и въ мракѣ ночи. И вотъ они опять несутся по безконечному пространству водъ и нигдѣ не видать ни земли ни деревьевъ.

Куда это ихъ примчало? опять другое озеро или новое внутреннее море? Сдѣлался ли вѣтеръ болѣе постояннымъ? Можно ли вернуться въ архипелагъ деревьевъ? Мондей былъ того мнѣнія, что ихъ принесло въ другую долину; товарищи вѣрили ему на слово. Не смотря на лазурное небо, на яркое солнце, буря не уменьшалась, снасти скрипѣли, всѣ части несчастнаго судна стонали.

Страшные звуки оглушали несчастныхъ пловцовъ. Ясно было, что галатея скоро пойдётъ ко дну, если что-нибудь особенное не спасётъ её, не такъ она была построена, чтобы выдерживать подобную бурю. Убѣждённые въ томъ, пловцы всѣ глаза проглядѣли, не покажется ли на горизонтѣ спасительнаго предмета, чтобы стать на якорь. Мундруку влѣзъ на верхушку мачты и держался за неё съ упорствомъ отчаянія; за его плечо уцѣпилась одна изъ обезьянъ. Вдругъ у индійца вырвалось восклицаніе, обезьяна передразнила его.

— Что такое, Мондей? что ты видишь? закричали ему со всѣхъ сторонъ.

— Земля, былъ короткій отвѣтъ.

— Земля? подхватили хоромъ весёлые голоса.

— Можетъ быть и не земля, а только верхушки густого лѣса. Но что бы это ни было, а только это тянется полосой вдоль всего небосклона. Прямо къ тому мѣсту мы понесёмся при попутномъ вѣтрѣ.

— Слова Богу! воскликнулъ Тривэніонъ: ничего лучшаго нельзя бы и желать. Еслибы мы могли опять засѣсть между деревьями, то по-крайней-мѣрѣ не боялись бы утонуть. Дѣти, молитесь Богу! Онъ одинъ можетъ спасти насъ!

Индіецъ спустился съ мачты; за нимъ также степенно слѣдовала обезьяна, скорчивъ забавную гримасу, какъ будто хотѣла тѣмъ показать, что тоже довольна сдѣланными наблюденіями, а галатея, гонимая вѣтромъ, всё неслась стремглавъ; скоро пловцы могли разсмотрѣть вдали вершины деревьевъ и послѣ короткаго наблюденія рѣшили, что это должно быть наводнённый лѣсъ.

Опытъ доказалъ уже имъ, что и это гораздо уже лучше чѣмъ бросаться съ волны на волну, съ видимою опасностью каждую минуту быть ими поглощенными. Съ единодушною радостью они увидѣли, что вѣтромъ гонятъ ихъ судно прямо къ черной линіи. Никто не управлялъ рулёмъ; судно было ввѣрено произволу яростнаго вѣтра, который нёсъ его къ опушкѣ наводнённаго лѣса.

Вскорѣ ихъ примчало такъ близко, что они не сомнѣвались уже въ возможности укрѣпиться въ нёмъ. Видя въ этомъ хоть и временную безопасность пловцы начинали радоваться. Вдругъ передъ глазами ихъ появилось колоссальное дерево — должно же быть высокое, если оно и надъ поверхностью воды стояло футъ на пятьнадцать выше своихъ товарищей. Оно стояло одиноко и отдѣльно, на четверть мили отъ чащи лѣса и на столько же отъ судна боровшагося съ разъяренными волнами.

Дерево было тоже сапусая, огромныя чашки съ орѣхами висѣвшія на вѣткахъ ясно показывали, что это вчерашній знакомый. Не смотря на высокую воду, гладкій лоснящійся стволъ выходилъ еще футъ на десять и въ самой срединѣ между водою и вѣтками, онъ раздваивался какъ вила и каждая его половина всё еще казалась толстымъ стволомъ. Хотя эта развилина находилась надъ водою, однако разъярённыя волны съ пѣнистыми вершинами такъ и лѣзли на вершину, словно силились сорвать съ нея плоды.

Прямо къ этому дереву примчалась галатея, видимо руководимая Провидѣніемъ. Никакая человѣческая сила не могла бы удержать её. Вѣтеръ или волны рѣшили ея судьбу, и такъ загнали её, что прямо килёмъ она залѣзла въ самую развилину сапусаи и крѣпко засѣла тамъ.

— Слава Богу! мы спасены! сказалъ хозяинъ: — насъ причалило между двумя такими подпорками, съ которыхъ не могутъ сорвать насъ ни вѣтры небесные, ни волны морскія. Привяжите крѣпче и со всѣхъ сторонъ. Тутъ нѣтъ опасныхъ вѣтвей, которыя могли бы ломаться. Слава Богу! наконецъ мы стали на якорь!

Тривэніонъ былъ правъ, сравнивая вилообразный стволъ съ подпорками сухого дока, гдѣ чинятъ корабли. Привязанное къ крѣпкому дереву, судно было обезопасено противъ волнъ и вѣтра. Буря продолжалась, но не грозила ежеминутною опасностью.

Успокоившись нѣсколько, команда спѣшила исполнять приказанія хозяина; всё еще дрожащими руками судно было привязано къ стволу сапусаи.

Но вдругъ работа остановилась и у всѣхъ руки опустились. Страшный трескъ былъ причиной такого ужаса; за нимъ раздался крикъ, вырвавшійся изъ груди всей команды: галатея раздѣлилась на двѣ половины!

Судно, засѣвъ въ древесныхъ вилахъ было разбито волной и находилось въ самомъ странномъ положеніи. Нѣсколько секундъ оно висѣло между небомъ и водою, — фордекъ съ его камерами представлялъ равновѣсіе кормовой части съ ея толдо — навѣсомъ.

Но прежде чѣмъ бимсъ переломился, всѣ пловцы оставили судно, кто искалъ спасенья уцѣпившись за вѣтки, кто боролся съ теченіемъ гапо и порывами вѣтра.

По великодушному самоотверженію умѣвшихъ плавать, всѣ были спасены, то есть получили мѣстечко на вѣткахъ сапусая выше яростной волны. Тутъ съ недосягаемой высоты они увидѣли свою бѣдную галатею, такъ долго хранившую ихъ въ безопасности, какъ она съ трескомъ разломалась и обѣ половины пошли ко дну.

ОПАСНОЕ КУПАНЬЕ.

Прежде чемъ раздробившееся судно исчезло подъ бушующими волнами, каждый пловецъ нашолъ опору для ногъ на вѣткахъ сапусаи. Дерево было причиною гибели судна, — тоже дерево спасло людей отъ гибели въ глубокой безднѣ гапо!

Прошло, однако, много времени прежде чѣмъ пловцы сознали чувство безопасности. Всѣ уцѣпились за разныя части дерева, кто какъ могъ и какъ успѣлъ, чтобы только быть выше яростныхъ волнъ, стремившихся смыть ихъ какъ галатею. Врядъ ли два человѣка были въ одинаковомъ положеніи: одинъ стоялъ, вытянувшись на вѣткѣ и ухватившись обѣими руками за стволъ — другой сидѣлъ на вѣткѣ верхомъ — третій растянулся горизонтально на крѣпкомъ суку, свѣсивъ одну ногу внизъ. Молодой паранецъ занялъ мѣсто на крѣпкой ліанѣ, которая протянулась съ одной вѣтки на другую; одною рукой онъ охватилъ дерево, другою держалъ за талью кузину Розиту и такимъ образомъ сохранялъ въ безопасности и себя и дѣвочку. Молодой Ральфъ пріютился на крѣпкомъ суку, отецъ его стоялъ около него на другомъ еще крѣпчайшемъ. Птицы и животныя, тоже ища спасенія, повисли со всѣхъ сторонъ дерева.

Прошло довольно времени прежде чѣмъ кто-нибудь рѣшился перемѣнить положеніе. Буря не утихала и каждый былъ радёхонекъ только бы удержаться какъ-нибудь на своёмъ мѣстѣ.

Однако одному человѣку не удалось сохранить своё положеніе — именно Типперэри-Тому.

Ирландецъ выбралъ одинъ изъ низшихъ суковъ, горизонтально и только на нѣсколько футъ протянувшійся надъ водой. По правдѣ сказать выборъ не отъ него зависѣлъ: яростная волна выкинула его на этотъ сукъ, а самъ онъ только инстинктивно ухватился за него: отъ тяжеловѣсности его тѣла сукъ потянулся внизъ; всѣ усилія Тома ухватиться за стволъ были напрасны и ему не оставалось другого выбора, какъ только или раскачиваться на вѣткѣ или утонуть въ бушующемъ гапо, грозно разѣвавшемъ передъ нимъ свою мрачную бездну. Испуганный особенно послѣднимъ выборомъ Томъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы удержаться; рогъ его разинулся до ушей, глаза вытаращились до бѣлковъ и онъ держался — но ненадолго. Такое напряженіе оказалось не по силамъ ему — приходилось тонуть. Волна вскинула его на сукъ, другая — спустила его на воду.

Крикъ ужаса раздался по всему дереву. Всѣмъ было извѣстно, что Типперэри-Томъ плохой пловецъ и даже совсѣмъ не умѣетъ плавать; всѣ ожидали, что онъ пойдётъ, какъ ключъ, ко дну.

Онъ и пошолъ внизъ, и на нѣсколько минутъ исчезъ съ глазъ долой; но вдругъ вынырнула голова похожая на морковь и товарищи, руководимые его громкими криками, скоро поняли въ чомъ состояло его положеніе. Всѣ полагали, что онъ опять окунётся и не вынырнетъ болѣе. Всѣ — кромѣ одного, убѣждённаго, что Тому не пришла еще пора умирать.

Въ туже минуту съ дерева бросился индіецъ Мундруку и поплылъ къ утопающему. Еще нѣсколько мгновеній и индіецъ схватилъ Тома одною рукой, а другою плылъ къ дереву. Къ счастью волна, смывшая съ дерева ирландца, лѣзла въ это время на сапусаю и неся индійца съ ирландцемъ на своёмъ гребнѣ, помѣстила ихъ какъ разъ въ ту развилину, гдѣ разломалась на двое галатея; волна, высадивъ ихъ, опять умчалась, но безъ нихъ, Широкая ладонь индійца успѣшно дѣйствовала вмѣсто весла и Провидѣніе спасло обоихъ.

На этотъ разъ Типперэри-Томъ спасёнъ отъ водяной могилы и видя его безопаснымъ вмѣстѣ съ его избавителемъ на деревѣ, раздался со всѣхъ вѣтвей единодушный крикъ радости, въ которомъ даже животныя приняли участіе и до того громкой радости, что её не могли заглушить ни свистъ вѣтра, ни шумъ листьевъ, ни вой разсвирѣпѣвшихъ волнъ, лишившихся добычи.

Сознаніе Тома было нѣсколько помрачено неожиданнымъ купаньемъ, однако не до такой степени помрачено, чтобы отнять отъ него понятіе, что волна можетъ долѣзть до развилины, пріютившей его, и потому онъ немедленно послѣдовалъ примѣру Мундруку, который карабкался какъ кошка и усѣлся въ самомъ безопасномъ положеніи на верхушкѣ сапусаи.

СОВѢЩАНІЕ НА ВЕРШИНѢ ДЕРЕВА.

Едва ли воображенію возможно выдумать болѣе ужасное положеніе въ какомъ находились наши плаватели. Стоя ли, сидя или лёжа — всё ровно оно было мучительно, да и не безопасно. Буря не утихала и они съ трудомъ держались на своихъ мѣстахъ; страшный вѣтеръ съ каждой минутой грозился сбросить ихъ съ вѣтокъ. Каждый уцѣпился, что было силъ за первый попавшійся подъ руку сукъ и этимъ только удерживалъ равновѣсіе.

Вѣтки, обуреваемые вѣтромъ трещали, и ломились вокругъ нихъ и подъ ихъ ногами. Огромныя чашки, наполненныя тяжелыми орѣхами, каждая величиноюсъ пушечное ядро, — силою вѣтра и своей тяжестью отрывались отъ вѣтокъ и летѣли съ шумомъ по діагональному направленію, грозя проломить черепъ каждому несчастному, попавшемуся подъ ударъ.

Одному изъ плавателей и досталось несчастье встрѣтиться съ такимъ ядромъ; но велико было счастье, что судьба отличила этой встрѣчей Мозея Мозамбикскаго негра, потому что только его черепъ въ состояніи былъ выдержать такой ударъ; при чемъ ядро отскочило отъ густой шерстяной массы волосъ, покрывавшихъ его голову, не оставивъ другого поврежденія, кромѣ страха выразившагося въ восклицаніи: «Помилуй Горамити!»

При этомъ обстоятельствѣ физіономія Мозея приняла пресмѣшное выраженіе, еслибъ только его товарищи расположены были смѣяться. Но всѣмъ было не до смѣха. Положеніе было опасно и всѣ молчали, погруженные въ заботу какъ бы удержаться, на деревѣ; всѣ угрюмо разсматривали печальную сцену наводненія. У всѣхъ была одна мысль, какъ бы спастись, какъ бы не утонуть.

Вдругъ произошла перемѣна въ расположеніи духа, при наблюденіи за свойствомъ шквала: Тропическія бури, извѣстныя подъ именемъ урагановъ или вихрей какъ приходятъ съ неожиданной быстротой, такъ же и уходятъ неожиданно. Вскорѣ послѣ того, какъ Мозей получилъ ударъ въ голову отъ орѣховъ, буря начала утихать. Вихрь промчался, неся разрушеніе въ другую мѣстность великой Амазонской равнины. Вѣтеръ утихъ и только изрѣдка слышались короткіе порывы и волненіе гапо скоро прекратилось,

Въ это время было девять часовъ; яркое солнце совершало свой путь на безоблачномъ небѣ, обливая своими золотыми лучами зеркальныя воды не возмущаемыя бурею и развѣсистыя деревья, гдѣ ни одинъ листикъ не шевелился.

Такой неожиданный переворотъ произвёлъ неизбѣжное вліяніе на духъ пловцовъ висѣвшихъ на вѣтвяхъ сапусаи. Прошли опасенія о неминуемой опасности, ихъ мысли обратились къ будущности и стали они обдумывать планъ, какъ бы выпутаться изъ труднаго положенія, въ которое бросила ихъ злополучная судьба. А положеніе было очень затруднительно; это было понятно при одномъ взглядѣ на окружающую картину, не говоря уже о мучительныхъ квартирахъ, занятыхъ ими.

Со всѣхъ сторонъ, кромѣ одной — ничего не видать, кромѣ открытаго пространства воды — на далёкомъ горизонтѣ даже ни одной верхушки дерева. Только со стороны составлявшей исключеніе видны были деревья, только не отдѣльными группами, а непрерывною чащею и только по мѣстамъ нѣкоторыя деревья возвышались на нѣсколько футовъ надъ своими товарищами.

Всё заставляло полагать, что это наводнённый лѣсъ, имѣвшій видъ зелёнаго полуострова и хотя онъ былъ на четверть мили — не больше — отъ сапусаи, на которой они спасались, однако очень трудно было исполнить общее желаніе скорѣе достигнуть той чащи, потому что только половина людей умѣла плавать.

Разумѣется индіецъ Мундруку и Ричардъ Тривэніонъ отлично умѣли плавать. Мозей изъ Мозамбика и самъ отецъ Тривэніонъ могли плавать, но на такомъ разстояніи у нихъ не хватало умѣнья. Что же касается мальчика Ральфа, то онъ могъ не хуже серны вскарабкаться на какую угодно высокую скалу или спуститься въ пропасть самую мрачную, но въ искусствѣ плаванія могъ соперничать только съ камнемъ. Нельзя было надѣяться, чтобъ и его сестра Розита могла даже съ помощью неустрашимаго и ловкаго кузена Ричарда, проплыть четверть мили. Всѣ понимали трудность достигнуть наводнённаго лѣса и всѣ больше часу толковали, совѣщались и спорили, какъ это сдѣлать.

Будь у нихъ матеріалы, чтобы сдѣлать плотъ, такъ они не теряли бы времени на раздумье. Вѣтки сапусаи были слишкомъ тяжелы, чтобы выдержать плаваніе и тяжесть нѣсколькихъ человѣкъ, слѣдовательно о плотѣ нечего и думать.

Тутъ пришла кому-то мысль, что въ близкой чащѣ можетъ быть найдутся сухія сучья, изъ которыхъ можно будетъ построить челнокъ, но кто же можетъ отправиться на рекогносцировку въ лѣсъ? Разумѣется никто, кромѣ Ричарда и Мундруку.

Согласіе хозяина даже не спрашивали, потому что безъ словъ понятно было всѣмъ, что въ этомъ состоитъ единственное средство къ спасенію. Не говоря ни слова, молодой паранецъ снялъ съ себя всё лишнее, что могло бы мѣшать ему въ плаваніи и спрыгнувъ съ дерева, отважно поплылъ къ наводнённому лѣсу.

Мундруку не имѣя на себѣ ничего лишняго былъ уже въ водѣ и смѣло переплывалъ пространство, раздѣлявшее одинокую сапусаю отъ чащи.

ШУМЪ ИЗДАЛИ.

Сидя на деревѣ товарищи смотрѣли на отплывшихъ храбрецовъ до-тѣхъ-поръ, пока тѣ скрылись подъ тѣнью наводнённаго лѣса. Тогда не имѣя никакого занятія, они принялись усаживаться по возможности удобнѣе, выбирая для того самыя густыя вѣтви, чтобы мягче било.

Не надо говорить, что большаго выбора не было и большая развилина, въ которой разломалась галатея, представляла самое удобное убѣжище. Не боясь болѣе волненія, Тривэніонъ спустился туда съ Розитой; остальные трое размѣстились повыше сидя верхомъ на крѣпкихъ сукахъ и держась за вѣтки или ліаны. Неудобно было положеніе, но физическія неудобства не могли идти и въ сравненіе съ нравственными страданіями. Ненадёженъ былъ кровъ, который они нашли подъ деревомъ; смертная опасность всё еще была въ глазахъ. Никто не зналъ, какъ еще выбраться отсюда, а еслибъ и удалось даже добраться до чащи другихъ деревьевъ, то всё еще неизвѣстно не находятся ли и они на сорокъ футъ подъ водой?

Печальная перспектива внушала только мрачныя предчувствія. Почти часъ прошолъ какъ всѣ сидѣли молча, не обмѣнявшись ни словомъ. Не слышно было никакого звука, кромѣ случайнаго крика ручныхъ птицъ или тараторенья обезьянъ пріютившихся съ людьми на вѣткахъ самусаи.

Изъ пяти обезьянъ бывшихъ на галатеѣ, только двѣ спаслись отъ кораблекрушенія, одна прекрасивенькая игрунка — уистити, другая побольше ростомъ — черная кваита. Остальныя животныя были привязаны или заперты и потому пошли ко дну вмѣстѣ съ судномъ.

Тоже случилось и съ пернатыми любимцами. Много было рѣдкихъ и прекрасныхъ образцовъ, собранныхъ во время продолжительнаго путешествія по Верхней Амазонкѣ; нѣкоторыя изъ нихъ были куплены дорогою цѣною у туземцевъ, съ намѣреніемъ перевезти ихъ за Атлантическій Океанъ. Иныя были въ клѣткахъ и потонули; другихъ унесло вихремъ; погибли и четвероногія животныя; только двѣ птицы нашли спасеніе на сапусаи. Одна изъ нихъ великолѣпная гіацинтовая ара — большой длиннохвостый попугай, а другая попугай самой маленькой породы, который вмѣстѣ съ игрункой были любимцами Розиты.

Время проходило, а не было никакихъ признаковъ возвращенія отважныхъ пловцовъ. Товарищи на сапусаи бросали тоскливые взоры въ ту сторону, гдѣ тѣ скрылись. Вдругъ послышались звуки съ той стороны. Не голоса ли ихъ. Но эти звуки превратились въ крики, и сливаясь съ другими звуками таинственной природы производили громкій и нестройный хоръ.

Кваита тоже услышала эти звуки и въ отвѣтъ на нихъ принялась кричать по-своему. Ея примѣру послѣдовала игрунка и попугай; но самое сильное впечатлѣніе произведено было на красиваго гіацинтоваго ару,^[2] который нѣсколько разъ распростиралъ свои великолѣпныя крылья, и наконецъ поднялся на воздухъ какъ будто готовился покинуть своихъ покровителей, но голосъ Ральфа, у котораго ара былъ особеннымъ любимцемъ, заставилъ его опять сѣсть на вѣтку, хотя его тревожное состояніе не прекращалось. Что-то необыкновенное было въ дѣйствіяхъ ара, хотя въ эту минуту, никто не обращалъ на то особеннаго вниманія. Но странный шумъ прекратился и ара успокоившись, сидѣлъ на пріютившей его вѣткѣ.

Вдругъ шумъ и странные крики снова пронеслись по водѣ, и снова ара обнаружилъ сильную тревогу. Но шумъ былъ непродолжителенъ и всё опять погрузилось въ безмолвіе.

Такъ продолжалось около двухъ часовъ; мрачное выраженіе легло на лицахъ несчастныхъ. Они были увѣрены, что имъ слышались голоса Мундруку и Ричарда, но съ какими же сверхъестественными звуками они сливались! Ужь пора бы имъ вернуться, и что это задерживаетъ ихъ? Слышны были ихъ голоса, но только въ какихъ отрывистыхъ восклицаніяхъ! Можетъ быть опасность грозитъ имъ?.. Но опять молчаніе водворяется. Не постигла ли ихъ несчастная судьба? Можетъ быть ихъ уже нѣтъ! Неуже-ли они погибли? Мучительныя ожиданія терзали ихъ родныхъ.

ХАРАРАКА.

Душа страдала, по тѣлу пробѣгала дрожь; къ этому присоединялось ощущеніе голода и жажды. Всё это доводило до крайности несчастныхъ пловцовъ.

Однако провидѣніе не оставляло ихъ, подставивъ имъ подъ руку кубокъ обезьяны, наполненный трехугольными ядрами; ну а воды было вдоволь подъ ногами.

Отчасти по просьбѣ отца, отчасти по собственному побужденію, Ральфъ взобрался на самую вершину, чтобы достать тамъ нѣсколько самыхъ огромныхъ кубковъ. Смѣлый мальчикъ привыкъ лазить по утесамъ и крутоярамъ въ Кордильерахъ, что же значило для него взобраться на вершину дерева? Мигомъ онъ былъ на самой вершинѣ; его любимецъ ара слѣдовалъ за нимъ, сидя на его головѣ.

Вдругъ птица стала страшно кричать, какъ будто перепугавшись чего-нибудь, и оставивъ своё любимое мѣсто, поднялась вверхъ и распустивъ крылья съ криками носилась вокругъ дерева. Что за причина необыкновенныхъ поступковъ этой птицы? Мальчикъ осматривался кругомъ, но ничего не видалъ.

Примѣру ары послѣдовалъ маленькій попугай; его тревожные крики были не такъ оглушительны, но не менѣе выражали ужасъ. Затѣмъ игрунка и кваита съ визгомъ и пискомъ запрыгали на деревѣ.

Попугай долетѣлъ до ары и подражая ему распустилъ крылья и кружился по вершинѣ со всѣми признаками испуга.

Руководимый полётомъ птицъ всё кружившихся на одномъ мѣстѣ, мальчикъ наконецъ открылъ причину ихъ испуга: вокругъ ліаны висѣвшей между вѣтвями, обвилась змѣя желто-коричневаго цвѣта, почти такого же какъ и ліана, и еслибъ не гладкая блестящая кожа и не переливистые изгибы ея туловища то её можно было бы принять за такое же ползучее растеніе. Только шея ея быстро вытягивалась, глаза блестѣли и длинная пасть вытянулась, какъ будто готовая схватить пернатую добычу, какъ только та сама приблизится.

Ральфъ не очень перепугался. Не въ первый разъ ему видѣть змѣй, только огромные размѣры этой казались ему необыкновенными. Первая мысль его была созвать птицъ или загнать ихъ подальше отъ змѣи, но несмысленныя птицы какъ нарочно всё ближе и ближе стремились къ страшному врагу, словно сами хотѣли влетѣть ему въ пасть. Ральфъ карабкаясь и скользя могъ видѣть, какъ змѣя иногда разѣвала свою пасть.

Еще страннѣе вёлъ себя маленькій попугай спускаясь на нѣсколько вершковъ отъ жала змѣи и даже касаясь ліаны, вокругъ которой извивалось страшное пресмыкающееся, онъ, казалось, самъ летѣлъ къ ней на жертву.

Ральфъ всё выше взбирался съ намѣреніемъ взять на руку понурая и тѣмъ избавить её отъ опасности; но его намѣреніе было остановлено внезапнымъ крикомъ снизу. Закричалъ Мозей и такимъ нелѣпымъ голосомъ, что невольно всѣхъ переполошилъ.

— Долой мистеръ Ральфъ! Если жизнь дорога, не трогайте! Вы не знаете, что это за змѣя! Горамити! вѣдь это харарака!

— Харарака? машинально повторилъ Ральфъ.

— Да, да; самая ядовитая змѣя во всей амазонской равнинѣ. Я много наслушался о нихъ отъ индійцевъ. Спускайтесь внизъ!

Привлеченные криками птицъ, визгомъ обезьянъ, остальные спутники находившіеся внизу внимательно прислушивались. Послѣдніе возгласы негра заставили Тривэніона поспѣшно взбираться вверхъ; за нимъ послѣдовалъ Типперери-Томъ. Одна Розита сидѣла внизу въ развилинѣ, гдѣ оставилъ её отецъ.

Увидѣвъ змѣю, Тривэніонъ тотчасъ понялъ справедливость предостереженія негра, что это самая ядовитая змѣя. Онъ зналъ это, потому что недавно еще Мундруку убилъ такую же близъ Коари и описывалъ её очень отчетливо: она кормится живыми животными, которыхъ не душитъ, а свернувшись въ клубокъ выжидаетъ своей добычи; на вѣрно размѣренномъ разстояніи быстро вытягиваетъ шею, мгновенно укуситъ и потомъ покойно слѣдитъ глазами за своею жертвою. Говорятъ, будто она бросается на человѣка или на животное, что ядъ ея убиваетъ мгновенно и что наконецъ она гораздо страшнѣе всякаго звѣря, не исключая даже ягуара и хакары!

Наружность пресмыкающагося подтверждало это описаніе. Это была гадюка съ плоской треугольной головой, соединяющейся съ туловищемъ длипной тонкою шеею. Ея блестящіе глаза, красный языкъ съ раздвоеннымъ жаломъ по временамъ вытягивавшійся на цѣлый вершокъ, всё это придавало ей чудовищный и отвратительный видъ. Кажется предназначеніе этой змѣи вносить смерть и уничтоженіе.

Гадюка или по туземному харарака была не очень велика, не больше шести футъ въ длину и не толще дѣтскаго кулака. Но не надо быть буйволомъ, чтобы внушать страхъ.

Никто не зналъ, за что приняться. Ни у кого не было оружія, всё пошло на дно гапо, и прошло нѣсколько минутъ послѣ того какъ Ральфъ спустился внизъ и никто не шевелился. Птицы предоставленныя самимъ себѣ, продолжали кричать и кружиться спускаясь ближе къ врагу.

Харарака всё время оставалась неподвижна, за исключеніемъ головы и шеи, постоянно извивавшихся на право и на лѣво. Но вотъ задвигалось и туловище.

— Боже! она спускается съ дерева! воскликнулъ Тривэніонъ, увидѣвъ, что змѣя переносится съ ліаны на ближайшую вѣтку и потомъ всё ближе къ стволу.

Всѣ поняли опасность положенія и поспѣшно разсыпались въ противуположныя стороны. Но повидимому харарака не обращала вниманія ни на ихъ присутствіе, ни на ихъ побѣгъ, а продолжала спокойно подвигаться по стволу къ развилинѣ, гдѣ находилась маленькая Розита.

— О! Боже! воскликнулъ Тривэніонъ съ ужасомъ: — дочь моя погибла!

Дѣвочка, предчувствуя опасность, грозившую ея друзьямъ, приподнялась и въ ту же минуту увидала, что вся опасность направлена противъ нея потому, что страшная змѣя спускалась прямо на неё.

Положеніе дѣвочки приводило всѣхъ въ ужасъ. Ліана, по которой теперь спускалась харарака, находилась какъ разъ надъ развилиной и дѣвочка чтобы держаться на ногахъ, схватилась рукой какъ разъ за эту же самую ліану. Змѣя никакъ не могла спуститься, не коснувшись до ея руки. Послѣдствія ужасны и очевидны были тѣмъ, кто зналъ ядовитость этихъ змѣй.

Бѣдной малюткѣ грозитъ мгновенная смерть! Вотъ уже змѣя виситъ футъ на десять надъ головой Розиты и всё виляетъ своимъ ядовитымъ языкомъ на право и на лѣво.

Въ эту критическую минуту у ея отца вырвался вопль ужаса; онъ уже готовъ былъ броситься внизъ и голыми рунами схватить имѣю за шею, но по внаку Мозса остановился.

— Не дѣлайте этого или будетъ слишкомъ поздно! прыгайте въ воду, миленькая Роза! закричалъ онъ торопливо, — прыгайте скорѣе, это одно спасеніе. Старикъ Мозей подхватитъ насъ. Прыгайте же!

И чтобъ показать дѣвочкѣ примѣръ, негръ съ этими словами самъ прыгнулъ въ воду, и съ такою силою, что поднялъ цѣлый фонтанъ воды, но въ ту же минуту опять вынырнулъ и криками поощрялъ дѣвочку.

Розита была умная дѣвочка и послушно повиновалась его наставленіямъ. Какъ ни проворно она повиновалась, однако змѣя еще скорѣе охватила бы её, еслибъ только ея движеніе не было пріостановлено. Когда ея отвратительная голова была уже на двадцать вершковъ отъ малютки, вдругъ она остановилась, потому что негръ, нырнувъ въ воду, обкатилъ брызгами не только Розиту, но и харараку.

Такая неожиданная ванна прервала нисхожденіе змѣи и прежде чѣмъ она успѣла одуматься, Розита прыгнула уже въ бездну гапо и попала прямовъ объятія своего чернаго избавителя.

ДЕРЖИСЬ!

Великодушіе Мозея вызнало единодушный крикъ удивленія по вѣткамъ дерева. Подвигъ его казался тѣмъ благороднѣе, что всѣмъ было извѣстно, какъ онъ плохо плавалъ. Понятно было, что онъ рисковалъ своею жизнью, спасая жизнь Розиты. Но очевидно было и то, что малютка, избавившись отъ одного чудовища, могла погибнуть въ пасти другаго не менѣе ужаснаго чудовища — зіяющаго гапо — готоваго поглотить её вмѣстѣ съ ея избавигелемъ.

Да и то невѣрно спаслась ли она еще отъ змѣи. Харарака въ высшей степени земноводное, и чувствуетъ себя какъ дома на землѣ, такъ и на водѣ, слѣдовательно ея преслѣдованія не прекращались водою, но и еще были опаснѣе, потому что въ водѣ она плаваетъ какъ рыба, а Мозей едва держался на поверхности и тѣмъ болѣе, что его обременяла тяжесть беззащитной дѣвочки.

О! какими мучительными чувствами наполнялось сердце бѣднаго отца, соображавшаго всѣ эти обстоятельства! Нѣсколько времени прошло прежде чѣмъ онъ и его окружающіе могли придумать, чѣмъ помочь бѣдѣ. Они вздохнули свободнѣе, когда увидѣли, что змѣя достигнувъ развилины расположилась въ ней какъ будто на отдыхъ.

Но опять пришла мысль, что отъ этого не легче потому, что въ этомъ положеніи змѣя не допуститъ возвращенія на дерево, и при видѣ какъ она лукаво выглядывала изъ своего убѣжища на двѣ фигуры боровшіяся съ волками, можно было думать, что она съ умысломъ заняла эту позицію.

На одну минуту у Тривэніона дыханіе замерло, но только на минуту; мысль, слово и дѣло разомъ ожили въ нёмъ.

— Плывите вокругъ, плывите на другую сторону! закричалъ онъ негру: — вотъ подъ ту большую вѣтку. Эй, Томъ и ты, Ральфъ, скорѣе взбирайтесь на лѣво. Тяните что есть силы, вотъ ту ліану и передайте мнѣ. Скорѣе, скорѣе!

Отдавая эти приказанія самъ Тривэніонъ ловко и быстро дѣйствовалъ, Типпэрери-Томъ и Ральфъ также проворно помогали ему.

Тривэніонъ самъ вскочилъ на вѣтку, къ которой направлялъ негра; это была та самая горизонтальная вѣтка, на которой Типпэрери-Томъ принималъ нежеланную ванну. Она простиралась далеко надъ водою и подъ тяжестью Тривэніона ея конецъ наклонялся въ воду, такъ что неискуснымъ пловцамъ легко было ухватиться за неё. По этому же случаю, онъ приказалъ передать себѣ переплетённыя канатомъ стебли ползучихъ растеній. Томъ и Ральфъ такъ бысто исполняли его приказанія, что онъ едва еще успѣлъ протянуть руку, какъ пукъ крѣпкихъ ліанъ упалъ къ нему на вѣтку, на которой онъ сидѣлъ верхомъ.

Между тѣмъ Мозей пыхтя и фыркая не хуже молодого кита, отдуваясь фонтанами какъ дельфинъ, подпрыгивая и царапаясь, какъ прыткій котъ, подплылъ наконецъ подъ вѣтку, всё еще держа Ровиту на плечахъ. Нѣсколько разъ хватался онъ за вѣтку и опять срывался, пока удалось ему удержаться за ліану и высадить въ безопасности свою ношу.

Всѣ видѣли, что бѣдный пловецъ порядкомъ утомился и еслибъ конецъ длинной ліаны не ударился ему въ лицо какъ разъ во-вреыя, то Мозей съ своею драгоцѣнною ношею непремѣнно пошелъ бы ко дну.

Розита тоже помогла ему, ухватившись изо всѣхъ силъ за ліану; оба взбирались на дерево среди криковъ: держись! держись! и потомъ радостныхъ привѣтствій.

ПОПУГАЙ.

Увы за этимъ тріумфомъ совершилось печальное событіе! Харарака всё еще была на деревѣ и пока она находила здѣсь убѣжище не было надежды на безопасность. Свернувшись въ клубокъ она пріютилась въ развилинѣ дерева: кожа ея блестѣла, глаза сверкали освѣщаемые яркимъ солнцемъ, которое теперь освѣщало печальную картину полноводья. Долго ли будетъ лежать это чудовище въ своей спокойной неподвижности? Таковъ былъ вопросъ занимавшій всѣхъ. Видно было, что она не имѣла намѣренія спускаться въ воду, безъ сомнѣнія сапусая была ея обычнымъ жилищемъ и приходилось примириться съ этою мыслью и другимъ товарищамъ, которые непрощенными гостями вторгнулись въ ея владѣнія.

А какъ она опять станетъ взбираться по дереву — что-тогда?.. Вдругъ всѣ соображенія были прерваны. Маленькій попугай, выказывавшій такое сильное волненіе при видѣ змѣи, казалось успокоился, по-крайней-мѣрѣ на то время, пока всѣ были заняты спасеніемъ Мозея и его живаго груза.

Теперь когда спокойствіе возвратилось попугай опять обратился къ хараракѣ для возобновленія своихъ безсильныхъ нападеній противъ пресмыкающагося. Нѣсколько минутъ онъ опять кружился около мѣста занимаемаго змѣёю: то сядетъ на вѣтку, то опять слетитъ, а самъ всё спускается пониже и всё поближе къ хараракѣ.

Странно, но во всѣхъ движеніяхъ птицы не было вражды, напротивъ всё обличало въ нёмъ чувство страха, что подтверждалось дрожаніемъ всего его тѣла, когда онъ садился на вѣтку, и испуганными криками маленькой птички. Это былъ не тотъ сердитый крикъ, которымъ попугаи выражаютъ свою досаду и вражду, но какіе-то жалобные вопли испуганнаго животнаго. Съ каждымъ полётомъ попугай всё ближе подвигался къ раздвоенному языку змѣи и опять улеталъ какъ будто въ трепетѣ и нерѣшимости.

Страшно и любопытно было слѣдить за дѣйствіями змѣи: ея голова поднималась и вытягивалась вдвое противъ натуральныхъ размѣровъ, глаза какъ будто выпрыгнуть хотѣли, изъ нихъ вылетали молніи огня; вытянутый языкъ, открывавшій двойной рядъ бѣлыхъ острыхъ зубовъ, казалось горѣлъ фосфорическимъ пламенемъ.

Сомнѣнія нѣтъ: птица была очарована магматическимъ взглядомъ змѣи и дѣйствовала подъ этимъ вліяніемъ. Зрители понимали это и думали только какъ бы снасти бѣдную птичку отъ жестокой смерти.

Молодой Ральфъ, видя отчаяніе выразившееся на лицѣ сестры, готовъ былъ броситься внизъ и сразиться съ хараракой, но его намѣренъ былъ предупредить Типпэрери-Томъ, ненависть котораго ко всѣмъ пресмыкающимся вообще и къ змѣямъ въ особенности имѣла національное и наслѣдственное происхожденіе.

Однако Тривэніонъ былъ настолько благоразуменъ чтобы не допустить подобное вмѣшательство; между тѣмъ, какъ негръ съ видимымъ нетерпѣніемъ ожидалъ развязки трагическаго зрѣлища, только не отъ жестокости — у него были свои причины на это.

Итакъ зрѣлище подходило къ развязкѣ и зрители не препятствовали ей.

Мало-по-малу птица видимо изнемогала, такъ что крылья не могли уже носить её. Вдругъ парализованная окончательнымъ и отчаяннымъ усиліемъ, она сама полетѣла въ пасть змѣи, которая вытянула свои челюсти, чтобы подхватить её. Еще разъ встрепенулись крылья, судорожныя движенія овладѣли бѣдною птичкою, а змѣя вытянувъ шею, мгновенно укусила, потомъ полуизгибаясь повернула голову къ дереву и свернувшись въ клубокъ, спокойно смотрѣла за своею животрепещущею жертвою.

ОТОРВАННАЯ ЛІАНА.

Очевидцы этой маленькой трагедіи не только не вмѣшивались, но и наблюдая за развязкой сидѣли на мѣстахъ, не шевелясь. Нельзя было ожидать, чтобы трагедія покончилась только смертью попугая. Это было только начало конца: теперь долженъ совершаться процесъ кормленія змѣи. Извѣстно, что змѣи, хоть и одарены двойнымъ рядомъ зубовъ, однако не могутъ ими жевать и обладаютъ ими собственно для того, чтобы захватывать живую добычу, которую они потомъ мало-по малу глотаютъ.

Волею и неволею зрители на сапусаи должны были слѣдить за процессомъ питанія харарака, которая невидимому не обращала ни малѣйшаго вниманія на окружающихъ. Положивъ бездыханнаго попугая въ развилину, она вытянулась и приняла болѣе удобное положеніе, чтобы наполнить свой желудокъ. Тутъ не было достаточно мѣста, чтобы вытянуться ей во всю длину, по-крайней-мѣрѣ двѣ трети ея тѣла оставались въ горизонтальномъ положеніи.

Устроившись со всѣми удобствами, она устремила вниманіе на лежащаго попугая и опять захвативъ его зубами, ворочала до-тѣхъ-поръ пока захватила въ пасть голову его. Челюсти свои она не очень широко растянула, съ необыкновенной быстротой, то высовывая то пряча свой языкъ, изъ чего можно-было заключить, что она лижетъ свою добычу. Это продолжала она до-тѣхъ-поръ пока короткія перья на головѣ птицы не покрылись веществомъ похожимъ на мыло: она покрыла слюною свою пищу, какъ это всегда харараки дѣлаютъ.

Когда показалось ей, что добыча достаточно ослюнена, змѣя еще разъ разинула свою пасть и сдѣлала глотокъ. На этотъ разъ она проглотила голову, шею и плечи попугая.

Затѣмъ прошло нѣкоторое время и не видно было ни малѣйшаго движенія со стороны змѣи. Зрители давно уже примѣтили, что Мозей не спуская глазъ съ происходившаго, ожидалъ чего-то. Была у него на то причина, но онъ не сообщалъ её товарищамъ.

Онъ ждалъ этой минуты бездѣйствія змѣи и послѣ того какъ она сдѣлада первый глотокъ, Мозей приподнялся съ мѣста, тихо спустился съ ствола и прямо въ развилину. Протянувъ правую руку, онъ что есть силы схватилъ змѣю за узкое мѣсто шеи и швырнулъ её далеко отъ себя въ волны гапо.

Чудовище съ пернатымъ кускомъ во рту мигомъ потонуло и какъ думали зрители, сидѣвшіе на сапусаи потонула съ тѣмъ, чтобы не возвращаться болѣе на свѣтъ Божій.

Но дальнѣйшія событія обнаружили всю ошибочность скороспѣлаго заключенія. Не успѣли еще окончиться отголоски радостныхъ восклицаній звучно прервавшія безмолвія гапо, какъ вдругъ на его поверхности показался мёртвый попугай, а за нимъ быстро изгибаясь плыла харарака, выкинувшая полупроглоченную добычу, и прямо направлялась къ покинутому дереву.

Ужасное положеніе! непріятель возвращался видимо съ неумолимой рѣшимостью отмстить за всѣ обиды и неудачи, претерпѣнныя имъ на сапусаи.

Мозей, потерявъ увѣренность въ своей ловкости отступилъ на вершину дерева. Онъ понялъ, но слишкомъ поздно, всё неблагоразуміе своего поступка: ему слѣдовало бы дождаться еще глотка, когда пернатая пища завязла бы въ горлѣ, такъ что и выкинуть бы её нельзя было. Онъ поторопился и чувствовалъ, что вся отвѣтственность падала на него.

А харарака подплыла къ дереву и начала своё восхожденіе, обвившись вокругъ той самой ліаны, которая служила опорою ея врагамъ, когда они взбирались на верхъ.

Черезъ нѣсколько мгновеній, она была въ развилинѣ, но не останавливаясь, продолжала скользить по ліанѣ вверхъ.

— О Боже! воскликнулъ Тривэніонъ: — одинъ изъ насъ долженъ пасть добычею этого ужаснаго чудовища! Не-уже-ли нѣтъ средства избавиться отъ него?

— Есть средство, одно послѣднее, закричалъ Мовей, надо какъ нибудь оторвать ліану отъ дерева и отшвырнуть её вмѣстѣ съ хараракой подальше въ воду. Ну, дружнѣй, рвите!

И негръ вмѣстѣ съ этимъ тянулъ, что было силъ ліану, внизу которой обвивалась змѣя. Тривэніонъ и другіе мигомъ понявъ въ чомъ дѣло, тоже употребляли всѣ усилія, чтобы оторвать ліану отъ верхушки.

Нѣсколько разъ и сильно дёрнутая ліана распустилась и оторвалась, её раскачали въ воздухѣ и такъ сильно швырнули, что она вмѣстѣ со змѣею полетѣла стремглавъ и шумно погрузилась въ воду.

Еще разъ раздались радостныя восклицанія со всѣхъ вѣтвей сапусаи и еще разъ стихіи прежде чѣмъ повторило ихъ эхо: харарака снова появилась на поверхности, рѣшительно направляясь къ дереву.

Глубокое отчаяніе овладѣло всѣми; что-то сверхъестественное было въ дѣйствіяхъ водянаго чудовища: ни сила человѣческая, ни изобрѣтательность и умъ не могли побѣдить её: нѣтъ пользы во всѣхъ попыткахъ противъ нея!

Мозей, какъ слѣдуетъ фаталисту, готовъ былъ покориться неизбѣжной судьбѣ, и даже Типпэрери-Томъ сталъ отчаиваться въ силу своихъ молитвъ св. Патрику, покровителю Ирландіи.

Однако бывшій рудокопъ хорошо изучавшій какъ подводный такъ и земной міръ, не имѣлъ предразсудковъ, удерживающихъ отъ дѣятельности и не поддаваясь отчаянію, сохранялъ предпріимчивость и присутствіе духа.

Всё еще держась рукой за оторванную отъ дерева ліану и призывая на помощь товарищей онъ совершенно отпуталъ её отъ ствола дерева и отшвырнулъ далеко въ воду.

Не успѣли они этого сдѣлать, какъ приплыла харарака съ явнымъ намѣреніемъ взобраться на дерево по прежнему. Трудно описать ея чувства, когда она нашла, что мѣсто пусто и лѣстница, устроенная природой снята, а по гладкому скользкому стволу сапусая и нѣтъ возможности взобраться даже для водянаго чудовища.

Нѣсколько разъ оплыла она вокругъ и во многихъ мѣстахъ пробовала удобства дерева; но не находя ни одного, харарака принуждена была отступить съ видимою досадой, за тѣмъ посмотрѣла она въ пучину гапо и поплыла по направленію къ чащѣ по слѣдамъ Ричарда и Мундрука.

ОЧАРОВАНІЕ ЗМѢИ.

Прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ Тривэніонъ съ спутниками могли придти въ себя отъ ужаса. Даже при одномъ воспоминаніи волосы дыбомъ становились. Тутъ пришли имъ въ голову разсказы туземцевъ объ ужасахъ внутренности гапо съ ея чудовищными обитателями, и поневолѣ закралась мысль въ душу, что эти невѣроятные разсказы имѣли истину въ основаніи. Въ этой продолжительной и неумолимой враждѣ харараки, въ этомъ таинственномъ вліяніи ея взгляда и присутствія на птицъ и животныхъ было конечно что-то сверхъестественное. Кромѣ того, что это за смѣшанный шумъ доносившійся до нихъ издали? шумъ, въ которомъ было земнаго только голосй ихъ отсутствующихъ товарищей? да и голоса-то не имѣли ничего успокоительнаго!

Странныя дѣйствія харараки тоже заставляли Тривэніона невольно задумываться. Сколько ловкости и дерзости выказало это презрѣнное пресмыкающееся, возвращаясь всякій разъ на борьбу съ врагомъ гораздо многочисленнѣе его, что вмѣстѣ съ его чудовищною наружностью внушало невольный ужасъ.

Впечатлѣніе ужаса производилось не только на человѣка, но и на всё живое, окружающее его. Не разъ и прежде эти самыя обезьяны и птицы бывали въ присутствіи разныхъ змѣй, но никогда не обнаруживали подобнаго чувства страха. Давно уже харарака уплыла отъ нихъ послѣ второй неудачи, а кваита всё еще дрожала отъ испуга, ара не переставалъ издавать крики ужаса, а крошка игрунка, бросившись подъ покровительство Розиты, вся трепетала на ея рукахъ, какъ-будто страшное чудовище всё еще разѣвало передъ нею свою страшную пасть. Мудрено ли, что видя всё это, и люди поддались невольному чувству суевѣрнаго страха?

Однако это не долго продолжалось. Тривэніонъ, человѣкъ высокаго ума, воспитаннаго опытностью и книгами, сообразивъ всѣ обстоятельства, разсудилъ, что тутъ ничего нѣтъ сверхъестественнаго.

Харарака, какъ онъ слыхалъ и какъ это извѣстно всякому живущему около Амазонки, есть самая ядовитая змѣя. Даже птицы и животныя хорошо знаютъ про ея ядовитость и потому страшась ея, онѣ выказываютъ не ипстниктивный страхъ, но дѣйствительное знаніе, которое таинственными путями сообщаютъ одни другимъ. Вотъ причина дикаго ужаса овладѣвшаго всѣми живыми существами на сапусаи, ужаса оправданнаго трагическою кончиною, попугая.

Правда, что тутъ была тайна, которую Тривэніонъ не могъ объяснить товарищамъ, да и себѣ не могъ дать полнаго отчота. Это мучительная сила взгляда харараки на попугая, какъ она свернувшись въ клубокъ, не двигаясь съ мѣста, выжидала когда добыча сама приблизится къ ней, чтобы дать себя ужалить. Очевидцы этого факта не могли разъяснить его себѣ.

Что это — очарованіе магнитизма? но это фактъ подтверждаемый наблюдателями, сбывающійся не только на птицахъ, но и на четвероногихъ. Въ этомъ согласны какъ простые, такъ и ученѣйшіе наблюдатели, вполнѣ изучившіе природу. И въ настоящемъ приключеніи ничего не было новаго, потомучто тоже самое сбывается во всѣхъ странахъ а во всѣхъ климатахъ гдѣ водятся такого рода гадюки.

Кромѣ того было еще обстоятельство, подтверждавшее естественность этого происшествія: харарака, обычная ли жительница страны, заливаемой во время періода дождей имѣла своимъ домомъ сапусаю, по которой спасались наши плаватели или можетъ быть занесённая сюда ураганомъ искала временнаго убѣжища на этомъ деревѣ? ея возращеніе къ дереву и смѣлость нападеній доказывали только, что апетитъ ея разыгрался еще сильнѣе послѣ того какъ безцеремонное обращеніе негра Мозея заставило выпустить изъ пасти вкусный кусочекъ и кромѣ того видно было, что она не боится человѣка и не позволяетъ ему безнаказанно выгонять себя изъ избраннаго ею жилища.

Индійцы увѣряютъ будто она и безъ этой цѣли всегда готова лѣзть на человѣка. Вѣрно только то, что харарака не боится людей и что ей всё равно сколько бы ихъ тамъ ни было и что всѣ подвергались опасности сдѣлаться ея жертвами, еслибъ не своевременное устраненіе природной лѣстницы. При соображеніи всѣхъ этихъ обстоятельствъ и отстраненіи сверхъестественности этого явленія, всѣ умы мало но мало успокоивались, а голодъ и жажда снова возбуждались. Впрочемъ малютка Розита и ея черный избавитель изъ воды, долго не могли чувствовать жажды, потому-что при ихъ короткомъ плаваніи вокругъ дерева, оба нѣсколько разъ окунулись въ воду и достаточно по-крайней-мѣрѣ на день наглотались её. Да и въ пищѣ не долго нуждались, потому-что Ральфу стоило только взобраться повыше, чтобы вдоволь набрать вкусныхъ орѣховъ. Орѣхи вынимались, а пустыми кубками черпали воду.

Такимъ образомъ и голодъ и жажда были удовлетворены. Оставалось только ожидать возвращенія товарищей. Устремивъ печальные взоры на тёмную зеркальную поверхность подъ деревомъ, они выжидали первой струи, которая обнаружитъ возвращеніе пловцовъ изъ страны неизвѣстной.

ВОДЯНАЯ АЛЛЕЯ.

Оставимъ на время нашихъ друзей на сапусаи и послѣдуемъ за отважными пловцами.

Когда они досгигнули до опушки наводнённаго лѣса, первою ихъ мыслью было взобраться на ближайшую вѣтку и отдохнуть на ней. Оба не долго сомнѣвались въ какое мѣсто попали.

— Гапо! пробормоталъ Мондей, заглянувъ въ мрачную бездну, — тутъ нѣтъ твёрдой земли, и намъ остаётся только отдохнуть на этомъ насѣстѣ. Тутъ не меньше десяти саженей глубины. Мундруку можетъ это сказать по тѣмъ деревьямъ, которыя высятся надъ нами.

— Я и не ожидалъ ничего другаго, отвѣчалъ Ричардъ, ухватившись за вѣтку и располагаясь на ней по примѣру индійца: — вся моя надежда не найдётся ли здѣсь какого плавающаго ствола, чтобъ переправу изъ него сочинить. Но здѣсь немного хорошаго подѣлаешь. Какъ выбраться изъ этой бѣды, кажется ни вы, ни я не можемъ сказать.

— Мундруку никогда не приходитъ въ отчаяніе даже внутри Гапо, былъ гордый отвѣтъ индійца.

— Такъ вы еще надѣетесь? Такъ вы думаете, что здѣсь найдётся дерево, изъ котораго можно сдѣлать паромъ, и что намъ удастся выбраться изъ этого потопа?

— Нѣтъ, на это не много надежды, отвѣчалъ индійецъ: — мы слишкомъ далеко ушли отъ настоящаго протока великой рѣки. Здѣсь не найдётся плавающихъ деревьевъ, ни на столько сучьевъ, чтобы сдѣлать паромъ.

— Такъ зачѣмъ же насъ сюда занесло, если не было надежды сдѣлать паромъ?

— Надежды на паромъ? въ такомъ случаѣ намъ пришлось бы уйти какъ пришли — съ пустыми руками. Нѣтъ, мы сочинимъ переправу и безъ этого. Слѣдуйте за мною, молодой господинъ: намъ надо попасть въ чащу. Тамъ старикъ Мондей покажетъ, какъ надо строить паромъ безъ деревьевъ, а пользуясь только ихъ плодами.

— Ступайте вперёдъ, Мондей, я готовъ во всёмъ помогать, отвѣчалъ молодой паранецъ, — хотя не имѣю ни малѣйшаго понятія о томъ, что вы думаете дѣлать.

— А вотъ сей-часъ увидите, возразилъ Мундруку, приготовляясь опять къ плаванію: — ступайте-ка какъ разъ за мною. Если не ошибаюсь, такъ мы сейчасъ найдёмъ матеріалы для парома или что-нибудь такое, что поможетъ намъ. Въ дорогу! идёмъ.

Онъ что-то еще говорилъ, но послѣднихъ словъ не слышно было за шумомъ и всплесками воды, когда онъ бросился съ дерева въ гапо. Ричарду оставалось только послѣдовать его примѣру и ввѣряясь еще разъ волнамъ, Ричардъ поплылъ вслѣдъ за индійцемъ.

Сквозь колоннаду высокихъ деревьевъ, облѣпленныхъ густой массой роскошной растительности, мѣстами до того густой, что дорога шла подъ зелёнымъ сводомъ непроницаемымъ даже для тропическаго солнца, наши пловцы продолжали свой путь, индіецъ всё впереди, молодой наранецъ какъ разъ за нимъ.

Мундруку былъ неизвѣстенъ Ричарду. Онъ ничего не зналъ о нёмъ, кромѣ того, что онъ тапуго — изъ цивилизованнаго класса индійцевъ, и служитъ по найму у дяди для управленія лодкой. Онъ зналъ по наслышкѣ и о его племени; но племя Мундруку вообще не пользовалось хорошей славой. Они имѣли репутацію самаго кровожаднаго племени, которое находило наслажденіе не только въ томъ, чтобы уничтожать враговъ, но и оставлять на долгую память слѣды своей кровавой непріязни, сохраняя у себя какъ трофеи головы убитыхъ.

Въ обществѣ Мундруку и именно въ такомъ дикомъ мѣстѣ, плавая подъ мрачнымъ сводомъ затопленнаго лѣса, не мудрено было бы всякому человѣку почувствовать подозрѣніе, если не страхъ. Но Ричардъ былъ великодушенъ и мужественъ и потому смѣло ожидалъ развязки этого злополучнаго дня.

Наконецъ плаваніе пресѣклось восклицаніемъ индійца, который указывая на особенное дерево, закричалъ:

— Вотъ-вотъ оно! то самое, что я ищу. Э! да еще и всё покрыто сипо — вотъ и всё что намъ нужно: канатъ и смола вмѣстѣ ростутъ. Милостивъ къ намъ Великій Духъ!

— Но что это такое! я вижу высокое дерево, вижу сипо, какъ вы называете ліаны покрывающія дерево — но чтожь изъ этого? Дерево очень сочно и врядъ ли можетъ плавать. Изъ этого парома не построить. Положимъ сипо можетъ служить вмѣсто каната, но дерева у насъ всё таки нѣтъ, хоть бы и топоръ былъ для рубки.

— Не надо Мундруку ни топора, ни дерева. Онъ желаетъ только добыть соку изъ этого дерева и нѣсколько аршинъ сипо, которое виситъ на вѣткахъ. Дерево же мы найдёмъ на сапусаи, какъ вернёмся назадъ.

— Сокъ? зачѣмъ это?

— Вглядитесь хорошенько, что это за дерево, молодой господинъ — развѣ вы не узнаёте его?

Паранецъ внимательно вглядывался въ дерево. Стволъ его до того былъ переплетёнъ густою массою ползучихъ растеній, что трудно было различить его собственныя листья. Однако по внимательномъ осмотрѣ Ричардъ отыскалъ листья, по которымъ узналъ дерево. Оно оказалось хорошо извѣстнымъ и драгоцѣннѣйшимъ деревомъ не только для жителей родного его города Пары, но и во всей Амазонской области.

— Конечно, теперь я знаю, что это за дерево, отвѣчалъ Ричардъ на вопросъ Мундруку: — это серинга — дерево изъ котораго добываютъ каучукъ. Но что оно поможетъ. Изъ каучука парома не сдѣлаешь.

— А вотъ увидимъ.

Между тѣмъ Мундруку взобрался на вѣтку и звалъ къ себѣ Ричарда, который не замедлилъ послѣдовать за нимъ и, схватившись за крѣпкія стебли ліаны, высоко подпрыгнулъ изъ воды и очутился на нижней вѣткѣ.

СЕРИНГА.

Ричардъ справедливо сказалъ: дерево, на которое они взобрались, давало каучукъ. Это была Siphonia elastica изъ класса молочайныхъ, Enphorbiaceus; это резинковое дерево Амазонской равнины отличное отъ африканскихъ деревьевъ, дающихъ каучукъ.

Не одна сифонія производитъ всѣмъ извѣстное вещество, которое произвело въ послѣдніе годы переворотъ въ искусствахъ, промышленности и домашней жизни цивилизованнаго міра. Много разныхъ деревьевъ въ Старомъ и Новомъ свѣтѣ принадлежащихъ къ породѣ смоковницъ, доставляютъ каучукъ. Но сифонія доставляетъ лучшій каучукъ, который высоко цѣнится торговцами.

Молодой паранецъ назвалъ это дерево серинга потому что съ дѣтства слышалъ, что его такъ называютъ. Португальцы дали ему названіе серинги, т. е.: шпринцовки, потому-что въ первый разъ узнали о нёмъ отъ туземцевъ, дѣлавшихъ изъ каучука шпринцовки. Говорятъ даже, что индійцамъ пришла мысль дѣлать трубочки, именно отъ того, что они увидали вокругъ вѣтокъ трубочки образуемые смолою когда она вытекаетъ изъ дерева.

Каучукъ добывается самымъ простымъ способомъ и сборъ его составляетъ необходимое занятіе жителей въ амазонскихъ краяхъ особенно же индійцевъ, которые потомъ продаютъ его португальцамъ или бразильцамъ.

Какъ только спадаетъ вода въ августѣ, тогда только возможно приближаться къ этимъ деревьямъ, которыя любятъ низменныя и болотистыя мѣста.

Жатва, — если только позволено такъ выразиться, — продолжается во всѣ сухіе мѣсяцы съ августа до января; за это время собирается огромное количество соку и тотчасъ же отправляется на рывокъ въ Пару.

Процесъ добыванія каучуку чрезвычайно простъ. Деревья раздѣляются на участки для каждаго семейства или для нѣсколькихъ семействъ.

Каяідое утро — мущины, женщины или дѣти обязаны обходить назначенное на долю ихъ количество деревьевъ и вотъ въ чомъ состоитъ ежедневная обязанность каждаго: съ вечера на деревьяхъ производятъ надрѣзы или дѣлаютъ насѣчки на корѣ и каждый вечеръ на свѣжемъ мѣстѣ; подъ каждымъ надрѣзомъ прилѣпляется глиняная чашка или раковина для собиранія молочнаго сока вытекающаго изъ надрѣза. Взошло солнце и работники спѣшатъ осматривать горшки съ молокомъ, которые выливаются въ одну большую посуду; всё это сохраняется въ общей кладовой. За это время сокъ — всё еще молочнаго цвѣта — сгущается и становится сливками; въ такомъ состояніи оно способно на отливку. У собирателей есть уже большой запасъ всякаго рода формъ смотря по требованію: калоши, мячи, бутылки и прочее. Всѣ формы погружаются въ жидкость и покрываются тонкимъ слоемъ; процессъ погруженія повторяется до-тѣхъ-поръ, пока получается потребная толщина предмета.

Когда полученъ послѣдній слой, на нёмъ производятъ надрѣзы, и разныя украшенія, пока каучукъ еще находится въ мягкомъ состояніи. Прекрасный тёмный цвѣтъ этихъ предметовъ получается послѣ того какъ ихъ прокапчиваютъ въ густомъ черномъ дымѣ, для чего жгутъ пальмовыя деревья многія породы пальмъ употребляются собственно для этой цѣли.

Формы обыкновенно дѣлаются изъ твёрдыхъ матеріаловъ, калоши, мячики и бутылки отливаются не внутри, а снаружи ихъ, такъ что удивительнымъ кажется, какимъ образомъ форма вынимается изъ отлитой вещи.

Изобрѣтательность амазонскихъ жителей въ этомъ отношеніи достойна замѣчанія. Формы для мячиковъ и бутылокъ они лѣпятъ изъ сухого ила или глины, точно также и колотки для калошъ. Продержанные полчаса времени въ водѣ, эти формы разумѣется обращаются въ первобытное состояніе грязи; за тѣмъ остаётся немного оттереть или вымыть ихъ и каучуковыя издѣлія готовы къ общему удовольствію фабриканта, купца и покупателя.

Серинга не отличается особенною наружностью и конечно, еслибъ не ея драгоцѣнный сокъ, не обратила бы она на себя вниманіе посреди лѣсовъ Амазоніи, славныхъ своими великолѣпными деревьями. Какъ цвѣтомъ коры, — такъ и формою листьевъ, серинга очень похожа на европейскій ясень, только огромнѣйшихъ размѣровъ, но голый стволъ возвышается часто на тридцать и на сорокъ футъ и только тамъ развѣтвляется.

Дерево, на которое взобраіись Мундруку и Ричардъ, находилось подъ водою до самыхъ вѣтокъ, иначе имъ не легко было бы взобраться на; него. И росло оно въ своей любимой мѣстности — въ болотистыхъ углубленіяхъ гапо; на его вѣткахъ свѣшивались гирляндами массы вьющихся растеній разнообразныхъ видовъ, образуя изящный воздушный лабиринтъ листьевъ, плодовъ и цвѣтовъ.

БИТВА СЪ ПТИЦАМИ.

Всё что мы говорили о сифоніи, чтобы познакомить читателя съ этимъ драгоцѣннымъ деревомъ, ни на минуту однако не занимало нашихъ пловцовъ.

Не успѣлъ Ричардъ помѣститься на деревѣ, какъ раздалось громкое восклицаніе его товарища.

— Эге! вотъ оно что! сорвалось съ языка Мундруну какимъ-то весёлымъ восклицаніемъ:

— Что такое, Мондей?

— Лакомый кусочикъ, можно добыть.

— Пріятно послышать, правдѣ сказать я порядкомъ проголодался; орѣхи сапусаи не очень-то насытили меня. Рыбки или мяса кусочикъ куда-бы не мѣшало!

— Ну это пустяки, а мы добудемъ чего-нибудь получше, — хоть бы дичи.

— Дичь? какого рода?

— Араруны.

— О! попугая ары! Но гдѣ же? и какъ мы будемъ ихъ ловить?

— Неужто не наловимъ, возравилъ Мундруку, погружая руку по локоть въ дупло и вынимая оттуда полуоперившуюся птичку съ цыплёнка величиной.

— О! да тутъ цѣлое гнѣздо съ птенцами! и какіе жирные! Вотъ и правда вышла, Мондей; наберёмъ съ собой побольше дичи какъ будемъ возвращаться, а то наши друзья вѣрно также голодны, какъ и мы, и радёхоньки будутъ такому вкусному блюду.

Окончаніе этой рѣчи слышалъ только самъ Ричардъ, потому что съ той минуты, какъ Мундруку забралъ въ руки добычу, молодой попугай, поднялъ такой пронзительный крикъ, взмахивая полуоперившимися крыльями, что оглашалъ ими не только вершину дерева, но и чащу лѣса на далёкомъ разстояніи.

Его нестройные крики были мигомъ подхвачены птенцами остававшимися въ дуплѣ и затѣмъ къ удивленію слушателей, потревожившихъ ихъ покой, раздались десятки такихъ же пронзительныхъ голосовъ съ разныхъ сторонъ самой вершины; вѣроятно въ деревѣ было не одно дупло и въ другихъ тоже находились гнѣзда съ птенцами попугаевъ.

— Да это настоящій птичникъ — попугайный садокъ? закричалъ Ричардъ со смѣхомъ: — о! у насъ будетъ запасъ цыплятъ на цѣлую недѣлю!

Не успѣлъ онъ произнесть этихъ словъ, какъ въ воздушномъ пространствѣ пронеслись оглушительные звуки. Тугъ была смѣсь всевозможныхъ голосовъ и визгъ совы, и стрекотанье сороки и что-то похожее на человѣческій голосъ, словно десятокъ паяцовъ ругался съ такимъ же десяткомъ арлекиновъ и обѣ партіи въ одно время кричали и шумѣли.

Сначала эти звуки неслись издалека, по черезъ нѣсколько секундъ она раздавались надъ самыми ушами Мундруку; солнце помрачилось отъ цѣлой тучи крыльевъ огромныхъ птицъ поспѣшно кружившихся надъ деревомъ.

Тутъ не было ничего удивительнаго: то были нѣжные родители юныхъ аръ, гнѣздовладѣльцевъ отправившіеся было промышлять кормъ своимъ птенцамъ и поторопившіеся вернуться домой, какъ только заслышали пронзительный пискъ своихъ ненаглядныхъ.

Разумѣется, ни индіецъ, ни его молодой товарищъ ни мало не испугались. Какіе пустяки: испугаться стаи птицъ.

Но не долго они пребывали въ счастливомъ невѣдѣніи, потому что соединённыя силы родителей, по прибытіи на родимое мѣсто, немедленно шмыгнули въ чащу вѣтокъ и мигомъ принялись отражать непрошенныхъ гостей крыльями, клёвами и когтями.

Индіецъ тотчасъ почувствовалъ ихъ нападеніе до того единодушное и рѣшительное, что Мондей не выдержалъ и тотчасъ выпустилъ изъ рукъ птенца, который прямо упалъ въ воду, за нимъ спустилось до полдюжины старыхъ птицъ, вѣроятно родителей и друзей ихъ, остальные же направили своё нападеніе на враговъ.

Силы нападающихъ раздѣлились: большая половина продолжала битву противъ индійца, но и Ричарду былъ полонъ ротъ хлопотъ: для обороны онъ не имѣлъ никакого орудія и его тѣло было также мало защищено, какъ и у Мондея.

У Мундруку былъ короткій ножъ, который вѣчно торчалъ у него за поясомъ, но и ножъ мало помогалъ ему противъ пернатыхъ враговъ и хоть ему удалось поразить двухъ или трёхъ, но это скорѣе кулаками, чѣмъ ножомъ.

Не прошло и десяти секундъ послѣ ожесточеннаго нападенія, и оба получили уже много царапинъ отъ клювовъ и когтей, а между тѣмъ явно было, что птицы не ослабѣвали въ битвѣ и не намѣревались прекращать её.

Когда замѣтилъ это молодой паранецъ, то не теряя времени на совѣщанія, и не обращая вниманіе на примѣръ своего старшаго товарища, онъ стремглавъ бросился въ гапо. Разумѣется бросившись съ такой высоты, онъ съ шумомъ нырнулъ и скрылся подъ водой.

Враги потерявъ его изъ виду, улетѣли на вершину и присоединили свои силы къ нападенію товарищей противъ Мундруку.

Мондей чувствовалъ, что ему не одержать побѣды противъ столь многочисленнаго врага и замѣтивъ отступленіе товарища, положилъ, что и ему не остаётся ничего лучшаго сдѣлать, какъ послѣдовать его примѣру.

Поспѣшно спустился онъ съ вершины, бросился въ воду и первый выплывъ на поверхность очутился близъ паранца, который плылъ долго подъ водой. Нѣкоторое время они плыли рядомъ, оставляя за собой тонкую красную струю, потому что кровь лилась изъ ранъ полученныхъ ими въ битвѣ противъ страннаго врага.

БОЙ НА ПАЛКАХЪ.

Потерпѣвъ пораженіе наши смѣльчаки не спѣшили далеко отплывать отъ серинги, полагая, что птицы не послѣдуютъ за ними. Повидимому гнѣздовладѣльцы вполнѣ удовлетворились, прогнавъ грабителей за предѣлы своихъ владѣній и возвратясь въ свои жилища, приводили въ извѣстность потерпѣнные убытки. Вскорѣ спокойствіе водворилось и только временами слышались крики — вѣроятно то были вопли злополучныхъ родителей, беззащитный птенецъ которыхъ погрузился въ воду и пошолъ ко дну.

Миновалась опасность для плавателей, пока они предоставляли врагамъ спокойное обладаніе роднымъ деревомъ и потому не было нужды продолжать отступленіе. Но Мундруку имѣлъ другую причину остановиться, озираясь вокругъ. При отступленіи, въ головѣ его разыгрывалось совсѣмъ иное предпріятіе: онъ остановился и выразилъ намѣреніе вернуться къ дереву.

— Это зачѣмъ? спросилъ Ричардъ съ изумленіемъ.

— Отчасти за тѣмъ, чтобъ привесть въ исполненіе первую причину заставившую насъ взобраться туда, отчасти же, продолжалъ ипдіецъ сверкая своими миндалеобразными глазами: — и для того, чтобъ отмстить врагу. Мундруку не можетъ вынесть кровавую обиду даже отъ птицъ, не потребовавъ мщенія кровь за кровь. Я не уйду изъ этого лѣса, пока не перебью всѣхъ араръ, старыхъ и молодыхъ на этомъ проклятомъ деревѣ или не прогоню ихъ всѣхъ до одного.

— Но какъ же это можно сдѣлать?

— Слѣдуйте за мной и увидите.

При этихъ словахъ индіецъ повернулся лицомъ къ чащѣ вершинъ, составлявшихъ одну сторону водяной аллеи и ухватился за крѣпкія стебли воздушныхъ растеній. Держась за нихъ, онъ взбирался на верхъ, указывая путь Ричарду. Они опять очутились на вершинѣ дерева, оказавшагося колоссальной мимозой.

— Дѣло будетъ сдѣлано, пробормоталъ Мундруку и вынувъ ножъ, сталъ вырѣзывать толстый сукъ, изъ котораго сдѣлалъ крѣпукю палку двухъ футовъ длины.

Палку эту онъ передалъ товарищу и выбравъ еще толстѣйшій сукъ, онъ сдѣлалъ и для себя подобную же дубинку.

— Теперь, молодой господинъ, сказалъ индіецъ обрѣзывая и обчищая свою дубинку: — мы оба вооружены и готовы дать сраженіе арарунамъ, съ большими средствами для одержанія побѣды. Не станемъ терять времени. У насъ много дѣла впереди, да и друзья съ нетерпѣніемъ ждутъ нашего возвращенія.

Мундруку спустился съ дерева и опять поплылъ къ серингѣ; его ученикъ не возражалъ, а только слѣдовалъ его примѣру. Крѣпко держа въ рукахъ дубинки, они взобрались на серингу и возобновили бой съ птицами. На этотъ разъ битва была еще неравнѣе, только перевѣсъ былъ на сторонѣ грабителей.

При каждомъ ударѣ тяжолыхъ дубинокъ падали птицы до тѣхъ поръ пока въ вѣтвяхъ не осталось на одного пернатаго врага. Многіе упали, смертельно пораженные, въ воду, очень немногіе видя общее пораженіе, взмахнули крыльями и улетѣли далеко во внутренность невѣдомаго лѣса. Вѣрный своему обѣщанію Мундруку не оставилъ ни одной живой птицы на деревѣ. Одного за другимъ вынималъ онъ изъ гнѣздъ птенцовъ, одному за другимъ свёртывалъ шейки; потомъ связывалъ имъ ноги посредствомъ сипо и раздѣляя на двѣ равныя половины вѣшалъ на вѣтки.

— Пускай подождутъ пока мы вернёмся, а теперь примемся за дѣло, которое привело насъ сюда, воскликнулъ индіецъ вполнѣ счастливый удачнымъ выполненіемъ своей кровавой мести.

Ричардъ не возражалъ, будучи въ полномъ невѣдѣніи, что это за дѣло, но молча слѣдилъ за всѣми движеніями наставника. Положивъ подлѣ себя дубинку, произведшую такое кровопролитіе, Мундруку еще разъ вынулъ ножъ изъ за пояса. Выбравъ мѣсто у самаго толстаго сука, онъ сдѣлалъ надрѣзъ на корѣ: въ тужъ минуту оттуда потёкъ сокъ молочнаго цвѣта. Не желая потерять ни одной капли драгоцѣннаго сока, индіецъ не забылъ захватить съ собою два огромныхъ кубка обезьяны или орѣховъ сапусаи, одинъ изъ нихъ былъ отданъ. Ричарду съ приказаніемъ держать его подъ краномъ, другой самъ Мундруку подставилъ подъ второй сдѣланный имъ надрѣзъ.

Вскорѣ оба кубка были наполнены смолистой влагой, которая скоро сгущалась какъ сливки. Кубки были покрыты своими крышками и связаны тѣмъ же сипо. За тѣмъ набрано было огромное количество этихъ натуральныхъ канатовъ. Сдѣлавъ изъ нихъ удобную связку, и поровну ихъ раздѣливъ, Мундруку съ Ричардомъ отправились къ товарищамъ.

Ричардъ плылъ какъ разъ за индійцемъ, черезъ десять минутъ оба выплыли изъ водяной аллеи и точно изъ мрака подземной пещеры вынырнули на блестящее водяное зеркало гапо, освѣщенное лучезарнымъ свѣтиломъ.

ПРЕСЛѢДОВАНІЕ.

Еще нѣсколько ударовъ и наши пловцы выплыли бы изъ водянаго свода. Ричардъ радовался уже перспективѣ выбраться изъ тёмнаго свода на свѣтъ божій; но вдругъ его товарищъ прекратилъ плаваніе и поднявъ высоко голову, озирался назадъ въ проплытую ими темную аллею. Восклицаніе тревоги вырвалось у него. Ричардъ тоже поднялъ голову, стараясь уловить глазами, чтобъ это такое было.

— Чудовище! закричалъ Мундруку.

— Чудовище? какое? гдѣ?

— Вонь тамъ на краю мгарипе; какъ разъ у деревьевъ, почти скрытое густыми вѣтками.

Ричардъ смотрѣлъ по указанному направленію.

— Я вижу только сухой пень на водѣ. Гдѣ же чудовище?

— Это не пень, а тѣло громаднаго пресмыкающаго, которое разомъ можетъ проглотить насъ обоихъ. Это хакаре-уассу. Я слышалъ всплескъ, какъ онъ нырнулъ въ воду. He-уже-ли вы не слыхали?

— Не слыхалъ другого всплеска кромѣ того, который происходитъ отъ нашего плаванія.

— Нѣтъ, тотъ шумъ другой, былъ да и прошолъ. Но смотрите, чудовище опять плывётъ, — оно гонится за нами.

Ричардъ самъ уже видѣлъ тёмное тѣло, принятое было имъ за плывущій пень, повидимому прямо за ними направлявшееся. Вода струилась за нимъ горизонтально, что показывало сильные удары его длиннаго и толстаго хвоста, которымъ онъ быстро и отвѣсно разсѣкалъ волны.

— Хакаре-уассу! повторилъ индіецъ, желая тѣмъ показать, что за ними гонится самый огромный на амазонскихъ водахъ кайманъ, — африканскій аллигаторъ — египетскій крокодилъ.

И точно — это былъ самый огромный кайманъ футовъ двадцати длины; его разинутая пасть показывала, что ему не мудрено разомъ двухъ людей проглотить.

Напрасны были бы усилія уплыть отъ земноводнаго чудовища; потому что человѣкъ на водѣ не соперникъ кайману и въ особенности такому смѣлому и искусному пловцу громадныхъ размѣровъ, который такъ дерзко гнался за ними. Надо было оставить мысль плыть на перегонку съ нимъ.

— Скорѣе на дерево! закричалъ индіецъ, убѣдившись, что кайманъ гонится за ними: — милостивъ къ намъ Великій Духъ, пославъ такъ близко деревья: это одно средство спасти жизнь. На дерево, скорѣе на дерево!

Мундруку подплылъ къ ближайшему дереву и энергически ухватившись за нижнія вѣтки взобрался на сукъ, его товарищъ всюду поспѣвалъ за нимъ. Усѣвшись верхомъ на крѣпкомъ суку, они ожидали приближенія каймана.

Затрещали вѣтки когда колоссальная ящерица подплывъ къ дереву остановилась около добычи, скрывшейся отъ него. Видно, что это удивило и даже ошеломило каймана, потому что онъ нѣсколько минутъ лежалъ спокойно. Однако его неподвижность скоро прекратилась: должно быть сознавая, что его надули, онъ перерѣзалъ аллею поперечною линіею, взбивая волны пѣною и брызгами отъ ударовъ его могущественнаго хвоста.

— Возблагодаримъ благость Великаго Духа! воскликнулъ индіецъ, смотря внизъ съ своего насѣста: — Онъ одинъ могъ спасти насъ отъ хакаре-уассу. Чудовище мучится голодомъ, потому что въ полноводье ему не такъ легко отыскать себѣ пищу. Рыба уплываетъ отъ него въ глубь и рѣдко попадается ему въ желудокъ. Кромѣ того онъ жаждалъ нашей крови. Видѣли-ли вы какъ онъ хлесталъ своимъ хвостомъ, какъ перерѣзывалъ игарипе? Теперь онъ внѣ себя отъ ярости и до тѣхъ поръ не успокоится, пока добудетъ жертву и непремѣнно человѣка, если можетъ; потому что по его виду можно угадать, что онъ людоѣдъ.

— Людоѣдъ? что это значитъ?

— А то, что этотъ хакаре-уассу попробовалъ уже мяса человѣческаго.

— Но почему же вы это знаете?

— Не знаю, а только догадываюсь. Видно старый кайманъ, судя по его громадности. Онъ долго живётъ и за это время много видалъ и вездѣ побывалъ. А главное я думаю, что онъ людоѣдъ по той смѣлости съ какою онъ гнался за нами и по его ярости, когда онъ понялъ неудачу свою. Посмотрите-ка на него теперь!

Дѣйствительно было что то необыкновенное въ наружности и дѣйствіяхъ каймана Ричарду не случалось видать ничего подобнаго, хотя кайманы для него не новость, потому что болотистыя окрестности Пары кишатъ всякаго рода земноводными. Видъ этого водянаго великана невольно давалъ мысль, что въ разсказахъ туземцевъ о сверхъестественныхъ обитателяхъ гапо есть въ основаніи истина, и что въ гапо заключаются настоящія чудовища животнаго міра.

ОПИСАНІЕ XАКАРЕ-УАССУ.

Кажется въ природѣ не существуетъ болѣе отвратительнаго существа, какъ чудовище плававшее подъ вѣтками дерева, на которомъ нашли убѣжище наши пловцы. Даже имѣя, внушая страхъ человѣку, не производитъ своимъ видомъ такого отвращенія, какъ эти противныя ящерицы: гибкія и быстрыя движенія, гладкая лоснящаяся кожа, часто прекраснѣйшаго цвѣта, смягчаетъ непріятное чувство внушаемое змѣёю. Совсѣмъ не то внушаетъ семейство крокодиловъ. Въ его наружности всё отвратительно и ничто не смягчаетъ непріятнаго впечатлѣнія. Положительное, хотя и далёкое сходство крокодила съ человѣкомъ, еще болѣе увеличиваетъ чувство отвращенія къ нему.

Даже самые красивые виды ящерицъ яркаго зелёнаго цвѣта, Anolidoe бирюзоваго, а другія лимоннаго и оранжеваго цвѣта, какъ напримѣръ у хамелеона; когда онъ облекается своими лучезарными красками, всё-таки возбуждаютъ невольное чувство отвращенія. Надо однако признаться, что есть люди, которые несогласны съ нашимъ мнѣніемъ и воспитываютъ нѣкоторые виды ящерицъ, дѣлаютъ ихъ ручными и позволяютъ бѣгать у себя на шеи и груди — о вкусахъ не спорятъ.

Но что же сказать о семействѣ крокодиловъ, которые и по размѣрамъ, и по цвѣту, и до характеру и по привычкамъ своимъ способны внушать только ужасъ?

До сихъ поръ ученые наблюдатели насчитывали только три или четыре вида этихъ великановъ, водящихся по берегамъ солёныхъ и прѣсныхъ водъ въ Азіи, Африкѣ и Америкѣ. Но по послѣднимъ изысканіямъ путешественниковъ оказывается, что есть еще много неизслѣдованныхъ членовъ того же семейства: гавіалы, кайманы, крокодилы и аллигаторы — всё родные или двоюродные братья: сходство и по наружности и по характеру до того близко, что и различить ихъ трудно. Только размѣры ихъ различны; напримѣръ куруа имѣетъ едва ли два фута длины, тогда какъ крокодилы, кайманы и аллигаторы достигаютъ двадцати футъ длины.

Амазонскіе индійцы утверждаютъ, что въ ихъ водахъ водятся разныя породы ящерицъ. Гумбольдтъ открылъ въ далёкихъ водахъ озера Валенція особенный видъ баоа, преинтереснаго маленькаго крокодила, нигдѣ прежде невиданнаго. Главные три вида амазонскихъ каймановъ хакаре-уассу, хакаре-тинга и хакаре-куруа.

Нашихъ смѣльчаковъ преслѣдовалъ самый опасный изъ нихъ хакаре-уассу; въ нёмъ было двадцать пять футъ длины отъ костлявой морды до конца зубчатаго хвоста.

Мудрено ли, что и наши смѣльчаки спѣшили уступить ему дорогу и вскарабкаться на дерево?

ХАКАРЕ-УАССУ УМЫШЛЯЕТЪ БЛОКАДУ.

Нѣсколько минутъ прошло спокойно, смѣльчаки сидя на верхушкѣ дерева, не боялись каймана. Другое дѣло, еслибъ вмѣсто хакаре былъ ягуаръ; но земноводныя не имѣютъ способности лазить по деревьямъ. Сокрушало ихъ только то, что они не могли такъ скоро, какъ желали, вернуться къ своимъ друзьямъ, зная какъ тѣ тревожились за нихъ.

Они думали было предупредить товарищей криками, но разсудили, что густолиственныя вершины деревьевъ непремѣнно заглушатъ ихъ голоса, и потому предпочли сидѣть молча, въ ожиданіи, что кайманъ уйдётъ откуда пришолъ и оставитъ за ними свободное поле дѣйствія.

Мундруку однако усумнился, смотря на дѣйствія чудовища, какъ бы изслѣдовавшаго воды и мѣстность, гдѣ такъ таинственно исчезли пловцы,

— Не-уже-ли же онъ заляжетъ здѣсь поджидать насъ? спросилъ Ричардъ: — какъ вы думаете объ этомъ, Мондей?

— Думаю, что такъ, — вотъ это и пугаетъ меня. Этакъ пожалуй онъ задержитъ насъ до захожденія солнца.

— Ничего пріятнаго нѣтъ въ этомъ предположеніи, а каково-то нашимъ друзьямъ? Что же намъ дѣлать?

— Теперь ничего; надо имѣть терпѣніе.

— Ну, а я бы не прочь попытаться. Вѣдь это ни на что не похоже: кайманъ держитъ насъ въ осадѣ, и только нѣсколько сотъ саженей раздѣляютъ насъ отъ товарищей, а нѣтъ никакого сообщенія съ ними. Чортъ возьми проклятаго каймана.

— И я желалъ бы, чтобы курупура взялъ его, а то боюсь надѣлаетъ онъ намъ бѣдъ. Въ его глазахъ я вижу злобной умыселъ. Смотрите-ка, онъ остановился и смотритъ на насъ. Теперь не знаю, когда ему надоѣстъ наше сосѣдство: не выживешь его.

— Не-уже-ли у него достанетъ столько смысла на это?

— Смысла? Эге! да нѣтъ хитрѣе каймана: онъ никогда не нападаетъ на человѣка, когда тотъ на сторожѣ, а всё выжидаетъ, когда можетъ это сдѣлать втихомолку, безнаказанно. А еще паранецъ родился и жилъ въ Парѣ, молодой сеноръ, и незнаетъ этого! Эти гадины иногда по цѣлымъ недѣлямъ прячутся около мѣста, гдѣ купаются, выжидая беззащитную добычу — женщину, ребёнка или хоть и взрослаго, да пьянаго. Ни одинъ человѣкъ нашолъ смерть въ разинутой пасти чудовища.

— Надѣюсь, однако, что мы не доставимъ ему этого удовольствія.

— На сколько это отъ насъ зависитъ. Но тише, молодой сеноръ, довольно говорить. У этого бездѣльника тонкій слухъ, хоть уши малы на взглядъ. Онъ можетъ слышатъ каждое слово и пожалуй понимаетъ насъ, судя по косому взгляду, который онъ бросаетъ на насъ.

— Во всякомъ случаѣ видно какъ онъ прислушивается.

Разговоръ прекратился, только при необходимости и то шепотомъ произносились слова, иногда же взглядомъ или движеніемъ обмѣнивались товарищи мыслями. Но они видѣли, что кайманъ не спускалъ съ нихъ своихъ косыхъ глазъ.

Часъ прошолъ въ такомъ непріятномъ и мучительномъ препровожденіи времени. Тоска ими овладѣла. Еще часъ потерпѣли они, солнце склонялось уже къ западу, а хакаре-уассу ни съ мѣста. Онъ лежалъ неподвижно какъ чурбанъ, только хитрый взглядъ его косыхъ глазъ обличалъ въ нёмъ живое существо. Положеніе людей было невыносимо, въ этомъ индіецъ сходился съ бѣлолицымъ юношею.

— Что же намъ дѣлать? спросилъ Ричардъ съ отчаяніемъ.

— Попробуемъ путешествовать по верхушкамъ деревьевъ и перейти на другую сторону: хорошо было бы еслибъ намъ удалось скрыться отъ его глазъ и ушей. Досадно, что прежде мнѣ не пришло это въ голову. Я надѣялся, что хакаре устанетъ ожидать; но я ошибся, потому-что онъ отвѣдалъ уже человѣческаго мяса. Голодъ заставляетъ его выжидать. Въ дорогу, молодой господинъ! продолжалъ индіецъ, переходя на другую вѣтку — попробуемъ проложить себѣ путь по верхушкамъ деревьевъ. Ни слова! осторожнѣе, не ломайте сучка, если можно! Сейчасъ за мною, примѣчайте, что я дѣлаю, дѣлайте тоже самое.

— Будь спокоенъ, Мондей, ступай вперёдъ; я постараюсь подражать тебѣ.

И пошли они въ походъ по деревьямъ.

ПУТЕШЕСТВІЕ ПО НАВОДНЕННЫМЪ ДЕРЕВЬЯМЪ.

Можетъ быть такое путешествіе покажется страннымъ и невѣроятнымъ, хотя бы оно было на самомъ короткомъ пространствѣ. По-крайней-мѣрѣ многимъ изъ нашихъ читателей можетъ придти такая мысль.

Достаточно, однако, провести двадцать минутъ во мракѣ южныхъ американскихъ лѣсовъ, чтобы получить понятіе о путешествіи по верхушкамъ деревьевъ. Во многихъ мѣстахъ такое путешествіе, сравнительно, кажется лёгкимъ.

Въ великой амазонской равнинѣ тянутся необозримые лѣса, гдѣ деревья до такой степени густолиственны и переплетены вѣтвями, что составляютъ безпрерывный сводъ. Почти не случается, чтобы дерево стояло отдѣльно, всё это переплетено массою листьевъ, воздушныхъ корней и крѣпкихъ ліанъ.

Среди роскошной растительной жизни гнѣздятся птицы, дикіе звѣри и насѣкомые; такъ что ноги нельзя поставить, чтобы не встрѣтить чего-нибудь. Птицы разнообразныхъ родовъ и видовъ, безчисленные классы насѣкомыхъ; разнородные звѣри и четырерукіе никогда не касавшіеся до твёрдой земли ни одной изъ своихъ четырёхъ рукъ и даже люди.

Дѣйствительно многіе туземцы во время полноводія живутъ на вершинахъ наводнённыхъ деревъ.

Изъ этого выходитъ, что нѣтъ особеннаго чуда въ томъ, что индіецъ съ своимъ проворнымъ спутникомъ проложили себѣ дорогу по наводнённому лѣсу. Даже на этомъ пути было менѣе опасности нежели въ камно или горныхъ лѣсахъ. Еслибъ случилось упасть въ гапо, то и это былъ бы короткій перерывъ путешествія, потому-что тотчасъ же можно было выкарабкаться схватившись за крѣпкія стебли висячихъ ліанъ или за низкія вѣтви деревьевъ.

Хорошо знакомый съ этими фактами Мундруку безстрашно пустился въ путь, удивляясь только зачѣмъ прежде не подумалъ о томъ какъ о средствѣ снять осаду, въ которой такъ упорно держалъ ихъ кайманъ.

Изъ этого не слѣдуетъ, однако, чтобы ихъ путешествіе совершалось быстро и по прямой линіи. Это зависѣло отъ характера деревьевъ и обвивавшихъ ихъ растеній. По всему видимому природа въ этомъ мѣстѣ была очень великодушна и полною-щедрою рукою разсыпала здѣсь свои растительныя сокровища.

Индіецъ, бросивъ взглядъ сквозь вѣтвей подумалъ, что не очень трудно будетъ перейти на другую сторону лѣса, отдѣлявшаго ихъ отъ открытой воды, по-крайней-мѣрѣ не больше труда если бы они проходили внизу по самой чащѣ.

Съ этой увѣренностью онъ смѣло пошолъ вперёдъ, а за нимъ слѣдовалъ, менѣе опытный, его товарищъ.

По совѣту Мундруку, они оба совершали свои путь въ глубокомъ молчаніи, цѣпляясь за вѣтви не уступая обезьянамъ въ ловкости.

Они знали, что очень возможно и легко могло случиться, что кайманъ также сопутствуетъ имъ въ родѣ сотоварища, потому-что хотя ихъ и раздѣляетъ непроницаемая чаща, но внизу на водяной поверхности совсѣмъ другое дѣло, тамъ ничто не мѣшаетъ водяному чудовищу, кромѣ древесныхъ стволовъ, которые ему легко обходить.

Говоря правду, это было мучительное путешествіе и оба путешественника сильно утомились прежде, чѣмъ увидѣли открытую воду.

Часто они принуждены были нести тяжесть своего тѣла на силѣ своихъ рукъ, перебрасываясь съ дерева на дерево. Много приходилось имъ дѣлать гимнастическихъ упражненій: то завязнувъ въ непроницаемой сѣткѣ ползучихъ растеній, то перепрыгивая съ вѣтки на вѣтку надъ глубокимъ колодцемъ.

Разстояніе, которое они перешли было не болѣе двухъ сотъ ярдовъ; отправляясь въ путь они не знали какъ далеко придётся имъ идти, но судя по времени, можно было думать, что они прошли нѣсколько миль.

Наконецъ передъ ихъ глазами появилось открытое пространство воды, и вдругъ забыты были всѣ сожалѣнія, труды и усталость, когда они очутились на опушкѣ наводнённаго лѣса.

БЛАГОВРЕМЕННОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНІЕ.

Передъ нашими путешественниками появился предметъ сильно обрадовавшій ихъ, не говоря уже о яркомъ солнцѣ и зеркальной поверхности гапо: это была прежняя сапусая, обвѣшенная необыкновенными живыми плодами, сапусая, которую они покинули нѣсколько часовъ назадъ.

Паранецъ казалось желалъ сосчитать своихъ друзей, чтобъ увѣриться, что всѣ еще цѣлы, и только что открылъ ротъ, чтобъ закричать имъ, что и онъ съ своимъ товарищемъ живы и невредимы, какъ вдругъ ему помѣшалъ Мунруку, который знаками и шопотомъ давалъ ему знать, что надо молчать.

— Почему же, Мондей?

— Молчите, молодой господинъ! Мы еще въ томъ же лѣсу, хакаре можетъ слышать.

— Но онъ остался далеко позади насъ въ игарапе.

— Правда, но кто знаетъ, гдѣ онъ теперь? Мундруку не можетъ знать. А какъ чудовище за нами слѣдовало? Пожалуй оно отъ насъ въ двадцати шагахъ и поджидаетъ, какъ мы опять въ воду бросимся.

Индіецъ съ безпокойствомъ смотрѣлъ вокругъ себя, Ричардъ подражалъ его примѣру. Однако, не было причины безпокоиться. Всё было тихо подъ зелёнымъ сводомъ деревьевъ; не слышно ни шелеста листьевъ, ни журчанія воды.

— Кажется, намъ удалось удрать отъ каймана, что скажешь на это, Мондей?

— Пожалуй что и такъ. Мундруку не слышитъ звука, не видитъ признака. Видно онъ остался въ игарапе.

— Зачѣмъ же откладывать? Много часовъ прошло съ-тѣхъ-поръ какъ мы отплыли отъ сапукаи. Дядя и его спутники теперь въ нетерпѣніи ожидаютъ насъ. Какъ они безпокоятся! всѣ глаза проглядѣли. Мы-то хорошо ихъ видимъ, а я не думаю, чтобъ они видѣли насъ; еслибъ видѣли такъ закричали бы намъ. Пустимся же къ нимъ вплавь.

Мундруку еще разъ осмотрѣлся и вперёдъ и назадъ и около, еще разъ насторожилъ ухо и наконецъ сказалъ.

— Кажется мы можемъ пуститься въ путь.

Того только и желалъ Ричардъ. Оба почти въ одно время спустились съ дерева и еще разъ ввѣрили себя волнамъ. Въ туже минуту донесся до ихъ слуха шумъ. Это не удивило и не испугало ихъ, потому что они поняли его значеніе: радостные привѣты посылались имъ съ сапусаи друзьями, увидѣвшими ихъ.

Подстрекаемые весёлыми криками, смѣлые пловцы быстро разсѣкали волны. Ричардъ не оглядывался назадъ, — до того ли ему было? когда онъ погрузившись въ воду вынырнулъ, то глазамъ его представился предметъ мигомъ овладѣвшій всѣми его размышленіями: онъ увидѣлъ маленькую кузину, которая стояла прямо въ развилинѣ и протягивала ему свои руки, ясно показывая ему свою радость. Что могло её обрадовать, если не то, что она увидала его.

Но голова Мундруку была занята совсѣмъ другими мыслями, которыя стремились не вперёдъ, а всё назадъ. Вмѣсто того, чтобы смотрѣть вперёдъ на сапусаю, онъ постоянно держалъ подбородокъ на плечѣ и глазами и ушами сторожилъ малѣйшіе подозрительные признаки позади себя. Онъ посовѣтовалъ своему молодому спутнику плыть что было силъ, какъ будто за ними гнался чудовищпый врагъ и его совѣтъ былъ преисполненъ мудрости.

Пловцы проплыли уже половину пространства, отдѣлявшаго ихъ отъ сапукаи. Индіецъ плылъ по слѣдамъ товарища, чтобъ оставить себѣ свободный видъ назади.

Хакаре не показывался, ни малѣйшаго признака опасности. "Индіецъ успокоился. Вѣроятно, хакаре всё еще поджидаетъ ихъ около устья игарапе. Счастливый этою мыслью, индіецъ пересталъ заботиться о преслѣдованіи и догнавъ Ричарда поплылъ рядомъ съ нимъ.

Не имѣя теперь причинъ для особенныхъ усилій, они плыли тише безъ напряженія. Но къ счастью, на сапусаи были другіе глаза не спускавшіеся съ пространства ими проплываемаго, а то плохо было бы имъ. Крикъ ужаса посланный имъ на встрѣчу со всѣхъ вѣтокъ предостерёгъ ихъ отъ грозной опасности. Они не знали откуда она, но инстинктивно бросили взглядъ назадъ.

Какъ разъ за ними спѣшилъ хакаре, быстро переваливаясь съ боку на бокъ. Хорошо, что пловцы услышали благовременное предостереженіе. Нѣсколько секундъ дѣлали огромную разницу — разницу между жизнью и смертью.

Но имъ не суждено было умереть ни въ это время, ни въ пасти хакаре-уассу. Прежде чѣмъ это противное чудовище успѣло доплыть до нихъ, — на помощь имъ протянулись дружелюбныя руки и скоро взобравшись на сапусаю, они смотрѣли уже безъ страха на своего гонителя.

НЕОЖИДАННЫЕ ПЛАВАТЕЛЬНЫЕ КУШАКИ.

Вотъ и кайманъ подплылъ къ сапусаи, и къ самому тому мѣсту, гдѣ только что вскарабкались Ричардъ и Мондей. Увидѣвъ, что и на этотъ разъ ускользнула отъ него добыча, онъ пришолъ въ ярость. Тяжолымъ хвостомъ онъ въ пѣну разбивалъ волны, разѣвалъ до-нельзя страшныя челюсти и потомъ смыкалъ ихъ съ страшнымъ шумомъ и вообще издавалъ такіе звуки, которые могли сравниться съ хрюканьемъ свиньи и мычаньемъ быка.

На открытой зеркальной поверхности, при свѣтѣ яркаго солнца еще лучше можно было осмотрѣть каймана; только при свѣтѣ видъ его былъ еще ужаснѣе чѣмъ въ тѣни водяной аллеи: неподвижный взглядъ его косыхъ глазъ и страшно кровавая внутренность пасти иногда разѣвавшейся и обнаруживавшей тройной рядъ страшныхъ зубовъ, производили при дневномъ свѣтѣ впечатлѣніе еще ужаснѣе. Его громадные размѣры казались еще больше. Длина его туловища имѣла полныхъ восемь ярдовъ и пропорціональную толщину — не менѣе полуторы сажени въ срединѣ, а зубчатыя выпуклости съ пирамидальными оконечностями вдоль хребта имѣли нѣсколько дюймовъ высоты.

Немудрено, что малютка Розита вскрикнула отъужаса, увидѣвъ въ первый разъ такое чудовище; немудрено, что и братъ ея Ральфъ, хоть не имѣлъ недостатка въ мужествѣ, тоже задрожалъ увидѣвъ его. Даже Тривэніонъ съ негромъ и ирландцемъ смотрѣли на водяное чудовище съ чувствомъ страха.

Прошло нѣкоторое время прежде чѣмъ пловцы успѣли успокоить своихъ друзей, что на деревѣ не грозитъ имъ опасности со стороны каймана, хоть одно время казалось, что онъ намѣренъ лѣзть на дерево, обнимая его своими короткими лапами, похожими на человѣческія руки.

Мундруку увѣрялъ, что природа не дала кайману способности лазить по деревьямъ, хотя самъ кайманъ сомнѣвался по видимому въ этомъ и послѣ нѣкоторыхъ безполезныхъ попытокъ, отплылъ на нѣкоторое разстояніе и сталъ кружиться вокругъ дерева, не спуская глазъ съ почтенной публики на деревѣ.

Но зрители устали слѣдить за его дѣйствіями и только изрѣдка поглядывали на него; но вдругъ онъ выкинулъ новую штуку, которая невольно привлекла вниманіе на него. Непосредственной опасности нельзя было ожидать, но и сосѣдство его не внушало спокойствія.

Нельзя же проводить всю жизнь на сапусаи и хоть извѣстно было, что и въ чащѣ лѣса не ждётъ ихъ особенное счастье, однако всѣ желали скорѣе туда пробраться. По мнѣнію Мундруку это былъ наводнённый лѣсъ и слѣдовательно мало было надежды отыскать мѣсто гдѣ бы можно поставить ногу на terra firma — какъ амазонскіе плавателя называютъ полосу твёрдой земли окружающую гапо.

Во всякомъ случаѣ въ чащу лѣса необходимо попасть; всѣ желали покинуть сапусаю, въ надеждѣ, что перемѣна никакъ не будетъ къ худшему.

Мондей обѣщалъ средства къ переправѣ; но никто не понималъ, какая это будетъ переправа. Наконецъ настало время объясненія, только индіецъ дѣлалъ это не на словахъ а на дѣлѣ.

Извѣстно уже, что Мундруку набралъ два кубка клейкаго сока съ дерева серинги и сдѣлалъ большой запасъ крѣпкихъ стеблей ползучихъ растеній, которыя сложилъ въ пуки; это былъ особый родъ ползучихъ растеній, настоящіе сипо южно-американскихъ лѣсовъ, словомъ канаты, приготовляемые самою природою.

Всё это раздѣливъ пополамъ, индіецъ съ паранцемъ не смотря на преслѣдованіе каймана принесли съ собой, привязавъ около шеи. Но что изъ этого будетъ сдѣлано, зналъ про то одинъ индіецъ. Онъ сорвалъ много плодовъ, — Ральфъ и Ричардъ, помогали ему — выбросилъ изъ нихъ орѣхи и опять закрылъ крышками и затѣмъ сдѣлалъ ихъ непромокаемыми, обмазавъ каучукомъ.

Но и послѣ этого загадка оставалась для всѣхъ неразрѣшимою, кромѣ Ричарда, который прежде получилъ уже о томъ понятіе изъ словъ индійца.

Но когда они увидѣли, что пустые кубки соединялись по парно пучками и крѣпко связывались нитями сипо, оставляя между ними пространство на три фута, тогда всѣмъ стало понятно, что это будетъ.

— Плавательные кушаки! крикнулъ Ральфъ.

И Ральфъ былъ правъ: Мундруку сработалъ пару плавательныхъ кушаковъ!

БЛОКАДА.

Всѣхъ кушаковъ было сдѣлано пять, потому что хотя Мозей и могъ проплыть ярдовъ около ста, но никакъ не могъ и подумать, чтобъ переплыть предстоящее пространство, по-крайней-мѣрѣ въ четыреста ярдовъ отъ сапусаи до наводнённаго лѣса.

На сапусаи всего было семь человѣкъ, но двое изъ нихъ, какъ извѣстное уже — не имѣли нужды въ плавательныхъ кушакахъ.

Попугай ара могъ перелетѣть вслѣдъ за ними водяное пространство; крошка игрунка переплывётъ на плечахъ кого-нибудь изъ пловцовъ, о большой же кваитѣ никто повидимому не безпокоился. Такъ какъ не смотря на свои четыре руки, она не умѣла плавать, то приходилось ей или оставаться на сапукаи или утонуть въ гапо. У бѣдняги не было особеннаго покровителя, хотя по временамъ она съ Типерэри Томомъ питали другъ къ другу особенную симпатію. Но въ настоящую минуту ирландецъ былъ такъ занятъ дѣломъ собственнаго спасенія, что ему было не до обезьяны.

Кушаки готовы, однако никто не думалъ еще отправляться, въ ожиданіи необходимаго отвердѣнія каучука. Прошолъ еще часъ ожиданія и тогда кушаки признаны удобными для плаванія.

Такимъ образомъ всё было готово и оставалось только надѣть кушаки, спуститься въ воду и плыть, еслибъ не одно важное препятствіе, ни на минуту не скрывавшееся изъ виду, и всё такое же грозное — хакаре-уассу.

Чудовищный великанъ, не отходилъ отъ дерева, то оставаясь неподвижно на одномъ мѣстѣ, уподобляясь чурбану, то медленно оплывая вокругъ дерева и всё не спуская своего косаго взгляда съ сидѣвшихъ на вѣткахъ враговъ, какъ будто разсчитывая сколько и каковы она на вкусъ. Кто зналъ натуру этого чудовища, тотъ видѣлъ въ его дѣйствіяхъ необыкновенную хитрость. Во всякомъ случаѣ ясно было, что оно замыслило какой-то военный планъ и не обнаруживало желанія снять осаду.

Ни кому и въ голову не приходила мысль пуститься въ воду, охраняемую такимъ страшнымъ чудовищемъ, отъ зубовъ котораго не было надежды избѣжать.

Оставалось сидѣть на деревѣ, пока кайманъ устанетъ караулить ихъ или будетъ отвлеченъ видомъ другой болѣе доступной добычи.

Мозей выразилъ престранный совѣтъ, сбросить въ воду кваиту, — большую обезьяну — и пока хакаре будетъ занятъ ею, они можетъ быть успѣютъ проплыть извѣстное пространство и достигнуть невредимо лѣса.

Индіецъ въ отвѣтъ на это предложеніе презрительно засмѣялся и въ то же время удостоилъ объясниться почему. Кваита для чудовищнаго желудка каймана потребуетъ только одного глотка и прежде чѣмъ они успѣютъ отплыть на сажень, онъ проглотитъ еще двухъ или трёхъ. Проглоченная обезьяна только подстрекнётъ его апетитъ и алчность его не будетъ знать мѣры послѣ того, какъ онъ попробуетъ свѣжей крови. Пожертвованіе бѣдной кваитой только увеличатъ опасность ихъ положенія и заставитъ каймана упорствовать въ осадѣ.

Таковъ былъ совѣтъ опытнаго индійца.

АЛЛИГАТОРЪ.

Съ нетерпѣніемъ и тоской несчастные плаватели переживали часы на деревѣ. Но не было средствъ помочь горю и они принуждены были укрощать нетерпѣніе и смягчать тоску, на сколько это было въ ихъ силахъ.

Трудно было и то и другое; они думали разговорами сократить время, выбирая предметомъ его то, что ближе — то-есть аллигаторовъ вообще и хакаре-уассу въ особенности.

Вопросы большею частью дѣлалъ Тривэніонъ, отвѣты на нихъ давалъ Мундруку, память котораго и по лѣтамъ и по опыту была живою энциклопедіею ума и хитрости аллигатора.

Индіецъ, по его сознанію, знакомъ бытъ только съ пятью или шестью породами хакаре. Они не водятся въ однѣхъ и тѣхъ же водахъ, однако онъ знавалъ мѣста гдѣ находятся два три вида въ одной рѣкѣ. Напримѣръ хакаре-уассу или «большой аллигаторъ» именно теперь находящійся передъ ихъ глазами и называемый иногда чернымъ хакаре; случается, что онъ водится въ одномъ мѣстѣ съ хатре-тинга или малымъ аллигаторомъ.

Названіе маленькаго не совсѣмъ подходитъ къ этому виду, потому-что онъ въ полномъ возрастѣ достигаетъ до четырёхъ и пяти футъ длины, тогда какъ есть другой видъ хакаре-куруа, небывающій болѣе двухъ футовъ. Они водятся только въ небольшихъ бухтахъ и менѣе другихъ извѣстны потому, что не вездѣ встрѣчаются.

Хакаре болѣе всего показываются въ сухое время, не потому, чтобъ они въ это время были многочисленнѣе, но тогда они собираются въ пруды и озёра. Кромѣ того и самыя рѣки становятся лѣтомъ мелче, такъ что аллигаторовъ легче видѣть. Въ дождливое время, при началѣ эченте прилива, аллигаторы совершаютъ переселенія и удаляясь по внутреннія озёра, распространяются по всему гапо. Понятно, что во время полноводья труднѣе встрѣтить аллигаторовъ въ рѣкахъ.

Во время же васанте то есть отлива, полувысохшія рѣки кишатъ аллигаторами, какъ у насъ болота лягушками. Чуть что испугаетъ ихъ, они бросаются въ сторону, лѣзутъ другъ на друга при чемъ ихъ чешуя издаётъ громкій трескъ, который слышенъ на разстояніи полумили и больше.

Въ низкихъ мѣстахъ Соллимоэнса, гдѣ во время васанта, внутреннія озёра пересыхаютъ, аллигаторы зарываются въ илъ и всё время проводятъ въ спячкѣ до-тѣхъ-поръ пока начинаются дожди, земля наводняется и отвратительныя амфибіи или земноводныя снова появляются во всёмъ своёмъ безобразіи.

Индіецъ увѣрялъ, что хакаре не во всѣхъ мѣстностяхъ слѣдуютъ этимъ привычкамъ, но только тамъ, гдѣ пруды и каналы пересыхаютъ въ лѣтнее время и путь къ переселенію имъ отрѣзанъ.

Гнѣзда свои аллигаторы дѣлаютъ на пескѣ, присыпая яйца посредствомъ хвоста иломъ и сухими листьями въ видѣ коническихъ кучъ.

Яйца аллигаторовъ бываютъ величиной съ кокосовый орѣхъ, гораздо больше утиныхъ яицъ, и овальной формы. Скорлупа у нихъ твёрдая и очень шершавая снаружи. При треніи одно объ другое или паденіи на что-нибудь твёрдое, они издаютъ громкій звукъ. Гдѣ бы ни была самка, но стоитъ только потереть яйцо объ яйцо и она тотчасъ идётъ на звукъ, такъ какъ постоянно находится вблизи гнѣзда.

Аллигаторы большею частью питаются рыбою, но отъ того только, что рыбы больше и её легче добыть. Но они ѣдятъ и птицу и животное, словомъ всё что попадётся имъ на дорогу. Бросьте имъ кость, они подхватятъ её на лету своими страшными челюстями, точь-въ-точь какъ собаки, держатъ её въ зубахъ и уходятъ подъ воду, гдѣ уже расправляются съ своею добычею. Если кусокъ попадётъ имъ прямо въ разинутую пасть съ кроваво-красной подкладкой и длинной бахрамой зубовъ, прежде чѣмъ они успѣютъ приготовить её въ пищу, то они выбрасываютъ её на верхъ и потомъ уже забираютъ её, какъ имъ удобнѣе и ловче.

Иногда у нихъ происходитъ смертный бой съ ягуарами, только ягуары избѣгаютъ схватки съ большими или черными хакаре, а пользуются только ихъ дѣтёнышами или нападаютъ на хакаре-тинга.

Аллигаторы же нагадаютъ на всякое живое существо, попадающееся имъ на дорогѣ и болѣе всего достаётся отъ нихъ черепахамъ, — тысячами ежегодно они пожираются обжорливыми чудовищами, самцы которыхъ пожираютъ даже дѣтёнышей своихъ, если только матери нѣтъ поблизости, чтобы защитить ихъ отъ обжорливости отцовъ.

Вѣроятно у аллигаторовъ собака считается самымъ лакомымъ кусочкомъ, потому что заслышавъ лай собаки, они лѣзутъ на опасность, пробираются по лѣсамъ, только бы добыть желаемую добычу.

Они прячутся въ травѣ или между камышемъ, подкарауливая рыбу и ловятъ её челюстями, иногда же убиваютъ её хвостомъ, при чомъ сильно плещутъ и вспѣниваютъ воду. Тогда рыба пугается и не знаетъ, какъ уплыть ей отъ страшнаго врага.

Камни тоже видно служатъ имъ средствомъ къ питанію, потому что въ желудкѣ у нихъ попадаются и камни. Индіецъ увѣрялъ, что они глотаютъ камни вмѣсто балласта, чтобъ легче держаться подъ водой.

Капифары, не смотря на свои огромные размѣры, тоже служатъ пищею для ханаре-yaccy. Хотя эти четвороногіе, плаваютъ очень быстро, однако не могутъ соперничествовать съ аллигаторами, которые съ необыкновенною быстротою плывутъ даже и противъ сильнаго теченія. Еслибъ аллигаторы могли поворачиваться скорѣе, то не было бы животнаго болѣе ихъ опаснаго; но шея у нихъ до того жестка, что онъ съ большимъ трудомъ можетъ поварачиваться, Это неповоротливое туловище съ шестью рядами четыреугольныхъ чешуй и служитъ охраной противъ него многочисленнымъ его врагамъ.

Иногда аллигаторамъ случается дѣлать переходы и по твёрдой землѣ, но обыкновенно они очень медленно подвигаются по землѣ, переваливаясь съ боку на бокъ за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда они преслѣдуютъ свою добычу. Туловище у нихъ нѣсколько сплюснуто, а хвостъ немного сжатъ и обладаетъ страшною силою: однимъ ударомъ хвоста аллигаторъ сшибаетъ съ ногъ человѣка до безпамятства или переломитъ ногу по поламъ.

Аллигаторы часто выходятъ изъ воды и располагаются спать на пескѣ около берега, иногда нѣсколько рядомъ, положивъ хвосты одинъ на другой. Цѣлыми часами они лежатъ неподвижно, а пасть раскроютъ во всю величину. Многіе разсказываютъ, что въ это время налѣзаетъ ему въ пасть множество мухъ и другихъ насѣкомыхъ и немилосердо кусаютъ ему языкъ и нёбо, а такъ какъ плоскій и мясистый языкъ его неподвиженъ, потому что во всю длину приросъ къ нижней челюсти, такъ что онъ не то, что высунуть его, но и пошевелить имъ не можетъ, то и защищаться отъ насѣкомыхъ самому ему нѣтъ никакой возможности. Въ эту критическую минуту является ему на помощь небольшая птичка, которая влѣзаетъ въ растворенную пасть и съѣдаетъ насѣкомыхъ безъ всякой опасности для себя, потому что крокодилъ передъ тѣмъ какъ закрываетъ пасть издаётъ извѣстный звукъ, который предостерегаетъ птичку и даётъ ей время улетѣть.

Другіе же увѣряютъ, что они лежатъ съ разинутой пастью для того, чтобы приманивать насѣкомыхъ и потомъ лакомиться ими; по Мундруку этому не вѣрилъ, говоря что недостало бы столько насѣкомыхъ, чтобы наполнить желудокъ одного каймана.

Когда онъ лежитъ на водѣ или на сушѣ, то птицы располагаются на его спинѣ и головѣ и повидимому ни мало не тревожа его покой, но это потому, что они недосягаемы для каймана, не смотря на его алчное желаніе.

Но и между кайманами есть одни страшнѣе другихъ, а именно людоѣды. Разъ попробовавши человѣческаго мясца, они становятся страшно дерзки. А людоѣдовъ между ними очень много, — ни одного года не проходитъ безъ того, чтобы нѣсколько человѣкъ не пало жертвою обжорливости каймановъ. Люди привыкаютъ видѣть ихъ на каждомъ шагу и потому становятся страшно безпечны. Хакаре подкарауливаетъ около купаленъ и одарённый очень тонкимъ слухомъ слышитъ и въ водѣ на далёкомъ разстояніи, когда человѣкъ или животное подходятъ къ берегу. Заслышавъ добычу, кайманъ является на мѣсто, уловивъ удобную минуту, схватываетъ несчастную добычу и тащитъ въ воду утопить и потомъ уже съѣдаетъ её въ водѣ или вытащивъ на берегъ. Женщины приходя за водой, дѣти играя по берегамъ подвергаются нападеніямъ каймановъ. Самъ Мундруку зналъ одного человѣка, который, будучи пьянь, пошолъ купаться; съ берега кричали ему товарищи, чтобъ онъ былъ осторожнѣе, но онъ спотыкнулся, пара разинутыхъ челюстей подхватила его и потащила ко дну. При подобныхъ случаяхъ вся деревня поднимается на ноги, садятся въ монтаріи — туземныя лодки и отправляются отмстить чудовищу и обыкновенно охота кончается гибелью его. Иногда же ему случается цѣлые мѣсяцы спокойно прятаться въ своёмъ убѣжищѣ подстерегая жертву.

— Нѣтъ хитрѣе и лукавѣе этого звѣря, докончилъ Мундруку свой разсказъ.

Вѣроятно этого было довольно его слушателямъ. Всѣ наклонясь смотрѣли въ воду и наблюдали за движеніями своего врага.

Не смотря на свою свирѣпость, кайманъ ужасный трусъ, но онъ не труситъ, когда видитъ, что сила обстоятельствъ за него и надѣется быть побѣдителемъ. Видно было, что и хакаре подъ сапусаей считалъ себя въ такомъ счастливомъ положеніи. Но Мундруку не терялъ надежды испытать его храбрость и тогда увидимъ еще, кто останется побѣдителемъ.

Хоть и великъ кайманъ, но нельзя назвать его непобѣдимымъ для того, кто хорошо зналъ его натуру. Хакаре не легко убить: не околѣваетъ онъ до тѣхъ поръ, пока въ куски не разрѣжутъ его.

Есть средство сдѣлать его безопаснымъ: стрѣла не можетъ пронзить его чешуйчатое туловище; но есть и у него слабыя мѣста: горло, глаза и впадины за глазами. Если попасть въ эти мѣста, не сдобровать тогда чудовищу. Мундруку составилъ планъ и если хакаре не сниметъ осаду, то попробуетъ привесть его въ исполненіе.

Состарѣлся Мундруку! лѣтъ двадцать назадъ не потерпѣлъ бы онъ такой дерзости отъ каймана. Но и теперь старика не покинула бодрость и лучше бы кайману убираться по добру по здорову.

ѢЗДА НА КАЙМАНѢ.

Высказавъ всѣ свои знанія о натурѣ аллигаторовъ, индіецъ спокойно сидѣлъ на насѣсти и только изрѣдка гомозился со стороны на сторону.

Товарищамъ было понятно, что сосѣдство каймана тревожило Мундруку и не давало ему покоя.

Когда прошолъ еще часъ, а чудовище не показывало и признаковъ намѣренія убираться во свояси, тогда индіецъ пришолъ въ такую ярость, что не долго уже могъ сдерживать своё нетерпѣніе. Онъ вскочилъ на ноги, отбросилъ въ сторону надѣланные имъ кушаки для плаванія и освободившись отъ всего лишняго, выхватилъ свой ножъ изъ-за пояса.

— Что еще ты задумалъ, Мондэй, спросилъ Тривэніонъ, не безъ тревоги наблюдая за движеніями индійца: — неужели ты хочешь сдѣлать нападеніе на каймана. Съ такимъ жалкимъ оружіемъ это невозможно, хотя бы онъ и подпустилъ тебя поближе. Пожалуйста и не думай схватиться съ нимъ.

— Не съ этимъ оружіемъ, хозяинъ, возразилъ индіецъ потрясая ножомъ: — хотя Мундруку и съ нимъ только не побоится сразиться съ хакаре, — но тогда онъ утащитъ меня на дно, а я совсѣмъ не желаю быть утопленникомъ. Нѣтъ, намъ надо съ нимъ покончить расчеты надъ водою.

— Храбрый товарищъ, будь осторожнѣе! Не должно рисковать. Подождёмъ до утра, можетъ быть ночь поблагопріятствуетъ намъ и хакаре уберётся во свояси.

— А Мундруку иначе думаетъ, хозяинъ. Этотъ хакаре-людоѣдъ — давно уже, можетъ быть, изъ Коари, слѣдитъ за нами. Онъ чуетъ кровь человѣческую и видитъ насъ на деревѣ. Онъ не уйдётъ, пока не удовлетворитъ своему раззадоренному апетиту. Мы должны оставаться здѣсь, пока перемрёмъ отъ голода или упадёмъ съ вѣтокъ въ воду отъ слабости.

— Переждёмъ хоть эту ночь, Мондэй.

— Нѣтъ хозяинъ, возражалъ индіецъ сверкая глазами: — ни одного часа нельзя терять. Мундруку обязанъ былъ повиноваться хозяину въ томъ дѣлѣ для котораго взятъ по найму: не даромъ онъ тапуго. Но галатея пошла ко дну — контракту конецъ и Мундруку самъ себѣ хозяинъ и имѣетъ право располагать жизнью своею. Знаете ли хозяинъ, моё племя выгнало бы меня изъ родного малокка, еслибъ я потерпѣлъ это. Или я или хакаре, а кто нибудь изъ насъ долженъ умереть.

Тривэніонъ замолчалъ при выраженіи такихъ неслыханныхъ убѣжденій и рѣшился выжидать, что изъ этого выйдетъ. Никто не зналъ, что намѣренъ дѣлать Мундруку, хотя по его позѣ и движеніямъ, всѣ понимали, что онъ хочетъ сдѣлать нападеніе на каймана. Но чѣмъ же? Ножомъ? нѣтъ, онъ самъ опровергъ это предположеніе. А другого оружія у него не видать, такъ чѣмъ же?

Нѣтъ, было еще оружіе и это скоро поняли товарищи, молча слѣдя за его движеніями. Ножъ служилъ орудіемъ, чтобы добыть оружіе, которое скоро образовалось въ видѣ маканы, то есть палки, вырѣзанной изъ особеннаго рода ліаны — bauhinia — самого крѣпкаго вещества; онъ изъ нея сдѣлалъ въ родѣ спасительнаго снаряда съ суковатымъ набалдашникомъ, и стволомъ въ два фута длиною.

Вложивъ ножъ за поясъ и вооружась новаго рода оружіемъ, индіецъ спустился съ вершины дерева и разлёгся на извѣстную уже горизонтальную вѣтку.

Мундруку молодцомъ лазилъ по деревьямъ и могъ бы съ успѣхомъ поспорить въ этомъ искусствѣ съ обезьяной. Черезъ нѣсколько секундъ онъ уже раскачивался на гибкой вѣткѣ, не выше трёхъ футъ надъ поверхностью воды.

Не мудрено было привлечь вниманіе каймана: сосѣдство человѣка — достаточная приманка; нѣсколько сломанныхъ вѣтокъ брошенныхъ въ воду, поторопили его приближеніе.

Съ самоувѣренностью приближался кайманъ, вѣроятно вообразивъ, что одинъ изъ его враговъ поскользнулся и бухнулъ прямо ему на зубокъ. И точно онъ бухнулъ, только не въ зубы ему, а прямо на спину, какъ разъ на выпуклость за плечами..

Всё это произошло мгновенно. Наклонясь съ дерева, товарищи видѣли какъ Мундруку сѣлъ верхомъ на аллигатора, какъ лѣвую руку онъ всунулъ во впадину его глаза, а правою поднялъ манту, грозя опустить её на черепъ свеей новой лошади.

И она опустилась съ трескомъ, хлопаньемъ, стукомъ. Противъ такого поученья не долго устоитъ и кайманъ. Мундруку скоро принуждёнъ былъ слѣзть съ своего сѣдла. Чудовище опрокинулось на свою тёмнозелёную спину съ черными пятнами и повинуясь обыкновенному закону природы, открывъ своё грязно-жолтое брюхо, и при этомъ было всё такого же гнуснаго вида.

Если кайманъ и не околѣлъ, то всё же на долго безвреденъ лежалъ на спинѣ — а побѣдитель его возвратился на дерево, привѣтствуемый шумными виватами товарищей, къ которымъ присоединилъ ирландецъ своё оглушительное гурррра!

НА ВОДѢ.

Нельзя оспаривать, что Мундруку вполнѣ заслужилъ привѣты, сыпавшіеся на него со всѣхъ сторонъ. При видѣ страшнаго чудовища, которое и въ смертной борьбѣ было такъ же страшно и отвратительно, какъ и при жизни, товарищи не могли сдерживать своего восторга и благодарности къ побѣдителю общаго впага.

Удивленію тоже не было конца, даже негръ Мосей, знавшій кой-что о крокодилахъ, родичахъ аллигаторовъ, выразилъ своё удивленіе къ способу нападенія, какое придумано племенемъ Мундруку. Тривэніонъ тоже не менѣе его удивлялся и хотя бывшій рудокопъ хорошо былъ знакомъ изъ книгъ съ естественною исторіею, однако, проведя половину жизни въ Англіи, а другую въ возвышенныхъ и холодныхъ краяхъ Андовъ, онъ не имѣлъ возможности много наблюдать за привычками земноводныхъ чудовищъ. Онъ вычиталъ изъ книгъ, что аллигаторы уязвимы только въ трёхъ мѣстахъ: горло защищаемое только тонкою оболочкою, впадина между плечами и самые глаза — послѣднее самое больное мѣсто. Обыкновенно на нихъ нападаютъ съ ружьями, гарпунами и копьями.

И почему же индіецъ вооруженный ножомъ не избралъ одно изъ извѣстныхъ уже слабыхъ мѣстъ, чтобы нанести смертный ударъ водоземному чудовищу.

Эти вопросы были блистательно разрѣшены побѣдоноснымъ окончаніемъ битвы: инстинктивное любопытство заставляло выражать ихъ вслухъ.

— Хозяинъ, возразилъ индіецъ, когда перевёлъ духъ: васъ удивляетъ, зачѣмъ я хлопоталъ вырѣзывать и обработать макану, когда можно бы убить хакаре однимъ ножомъ. Правда и ножа было бы довольно.

— Я воткнулъ бы ножъ ему въ горло, выкололъ бы ему глаза или нанёсъ бы ему смертельную рану во впадину между плечами и убилъ бы хакаре однимъ изъ этихъ трёхъ способовъ.

— Пожалуй и такъ можно, только не такъ скоро: рана ножомъ не произвела бы мгновенной смерти. Этотъ бездѣльникъ нырнулъ бы въ воду и безъ глазъ да и еще прожилъ бы нѣсколько часовъ, а бѣднаго Мундруку унёсъ бы съ собою на спинѣ миль на двадцать отъ сюда по гапо, да и еще полпути подъ водой. Что бы тогда сталось съ старымъ Мундруку? Онъ утонулъ бы и умеръ гораздо прежде хакаре. Э! хозяинъ, а хорошій тумакъ маканой по черепу бездѣльника гораздо скорѣе уладитъ съ нимъ дѣло и покончитъ всѣ разсчоты.

Словно всѣ земные разсчоты покончивъ, великанъ кайманъ повидимому бездыханный, не противился уже теченію, позволяя ему отнести далеко отъ дерева своё чудовищное тѣло.

Путешественники не ждали пока онъ исчезнетъ съ глазъ долой; его опрокинутое туловище съ человѣческими короткими распростёртыми по водѣ руками всё еще было видно съ дерева, однако они рѣшились пуститься въ путь къ желанному лѣсу.

Правда и въ этой перемѣнѣ не много провидѣлось для нихъ радостей, какъ это можно было понять изъ словъ передовыхъ изслѣдователей и ихъ будущее жилище отличалось отъ покидаемаго только размѣрами и чащею: вмѣсто одного дерева для насѣсти тамъ найдутся тысячи.

Но и въ этой перемѣнѣ была уже надежда и всѣ стремились съ тому, что, по ихъ мнѣнію, ннеавъ не будетъ хуже. Ричардъ разсказывалъ, что въ наводнённомъ лѣсѣ множество прелюбопытныхъ деревьевъ, и на нѣкоторыхъ видны плоды, которые, кажется, можно ѣсть, и что всѣ или почти всѣ деревья увѣшаны гирляндами ліанъ, которыя крѣпко переплетаясь образовали сѣтку, а на сѣткѣ между вѣтвями очень удобно расположиться, совсѣмъ не то, что на одинокой сапусаи, гдѣ приходилось или стоять вытянувшись или сидѣть верхомъ на горизонтальныхъ вѣткахъ.

Еслибъ въ будущемъ не представлялось ничего радостнаго, то ужъ и то было утѣшеніемъ, что можно избавиться отъ страшнаго однообразія.

Вскорѣ всё было готово для переправы. Пятеро неумѣлыхъ пловцовъ надѣли вспомогательные кушаки, и кромѣ того захватили съ собою нѣсколько пустыхъ кубковъ обезьяны. Конечно для Ральфа и Розы потребовалось меньше кубковъ, чѣмъ для большихъ людей.

Всѣми дѣйствіями переправы распоряжался андіецъ, который находя, что за малюткой Розитой необходимо особенное попеченіе при переправѣ черезъ гапо, вызвался самъ быть ея проводникомъ.

Прежде чѣмъ ввѣриться непостоянной стихіи, со всѣхъ сторонъ разливавшейся вокругъ сапусаи, всѣ обстоятельства были взвѣшаны и хорошо обсуждены. Послѣ этого мысленно поручивъ себя Провидѣнію, наши плаватели одинъ за другимъ спустились съ дерева и такимъ образомъ началась переправа отъ дерева сапусаи или кубки обезьяны, которое хотя было совсѣмъ уже не уютнымъ убѣжищемъ, а всё же пріютило ихъ въ минуту опасности, и потому всѣ съ благодарностью простились съ нимъ и отправились вплавь одинъ за другимъ въ правильномъ разстояніи.

ПЛОВЦА НЕ УТОПИЛИ, А ЧУТЬ-ЧУТЬ НЕ ПОВѢСИЛИ.

Индіецъ плылъ впереди, Розита сей-чась за нимъ, будучи привязана посредствомъ сипо — натуральнаго каната къ поясу его; за тѣмъ Тривэніонъ, немного подальше Ральфъ, которому помогалъ его кузенъ Ричардъ.

Мозей слѣдовалъ за ними; Типперэри Томъ составлялъ аррьергардъ. Игрунка нашла убѣжище на плечахъ Ральфа; что касается до кваиты и ары, то положеніе пловцовъ было такое отчаянное, что они и думать не могли о спасеніи своихъ любимыхъ животныхъ и потому по неволѣ бросили ихъ на сапусаи.

Впрочемъ о длиннохвостомъ попугаѣ нечего было и горевать! отъ него зависѣло распустить свои большія крылья, вспорхнуть и полетѣть за своими бывшими покровителями. Повидимому птица и сама понимала это, потому что при отплытіи ихъ отъ дерева, она съ громкимъ крикомъ вспорхнула, закружилась и затѣмъ полетѣла внизъ прямо на курчавую голову Мозея, который такъ перепугался, что на нѣсколько мгновеній спрятался головой подъ воду.

Ара тоже перепугался, когда при этомъ движеніи намочилъ свои лапки и потому тотчасъ же хотѣлъ подняться на воздухъ; но его крючковатые когти такъ вцѣпились въ курчавую шерсть, что всѣ попытки вырвать ихъ только хуже запутывали ихъ. И чѣмъ больше онъ барахтался, тѣмъ хуже было ему и негру, и оба соединенными силами испускали страшные крики разбудившіе печальные отголоски даже во внутренности наводнённаго лѣса.

Не такъ скоро удалось Мозею и попугаю отдѣлаться другъ отъ друга, однако не безъ того, чтобы не потерять негру часть своихъ черныхъ кудрей, которыя унесла съ собой птица, которая на-время предпочла путешествовать на своихъ крыльяхъ.

Забавное происшествіе не имѣло однако конца, вслѣдъ за тѣмъ оказалось другое, не менѣе комическое. Извѣстно уже, что по какому-то безотчотному вліянію, большая обезьяна была особенно привязано къ Типперэри Тому, также и Томъ чувствовалъ особенную дружбу къ обезьянѣ и такъ это было явно, что всѣ считали ихъ неразлучными друзьями. Но своя рубашка ближе къ тѣлу, и Томъ покинувъ дерево, покинулъ и своего друга, хотя не разъ обращалъ къ нему печальные взоры. Еслибъ не такіе критическія обстоятельства, то онъ ни за что не разстался бы съ кваитой, только неумолимый законъ самохраненія вынудилъ его принести эту жертву.

Обезьяна обнаруживала такое же огорченіе, сопровождая его визгомъ и выразительными жестами до самой развилины; когда же другъ ея бросился, въ воду, то она пришла въ такое волненіе, что, кажется намѣрена была тоже сдѣлать, не смотря на неумѣнье плавать.

Однако сила инстинкта и привычекъ удержала её отъ такого безразсуднаго поступка и смотря на отплытіе друга, она дрожала и жалобнымъ визгомъ выражала свою тоску. Прислушиваясь къ ея визгу можно было различить грустный укоръ неблагодарному и горе о разлукѣ съ нимъ.

Что оставалось бѣднягѣ дѣлать? Утонуть или погибнуть на деревѣ съ голода, — потому-что оставшихся орѣховъ не надолго ей станетъ, а наводненіе пожалуй продолжится цѣлые мѣсяцы.

Нельзя утвердительно сказать точно ли такъ думала обезьяна, но вѣрно только то, что она вдругъ перестала дрожать и подстрекаемая отважною рѣшимостью быстро сбѣжала по стволу на знакомую намъ горизонтальную вѣтку, на которой ирландецъ бралъ невольную ванну, по которой впослѣдствіи негръ съ Розитой взбирался спасаясь отъ змѣи, и съ которой Мундруку сбросился на спину хакаре. Для переправы въ чащу лѣса тоже необходимо было спуститься подъ этой вѣткой, что и сдѣлалъ Типперэри Томъ вслѣдъ за другими.

Онъ выплылъ почти изъ подъ вѣтвей, когда вдругъ, что то тяжелое упало ему на плеча, отчего онъ съ своими пустыми кубками разомъ нырнулъ подъ водой. Обезьяна сдѣлала точно тоже съ Томомъ, что и Мондэй съ кайманомъ. Хотя намѣренія у нихъ были совершенно разныя и прыжокъ кваиты не имѣлъ ничего враждебнаго, но испуганный ирландецъ опять вынырнувъ на поверхность, старался съ неистовыми криками отдѣлаться отъ друга, предпочитая самому проѣхаться на непрошеномъ всадникѣ, очутившемся на его спинѣ.

Это случилось какъ-разъ въ то время, какъ ара вцѣпился въ курчавые волосы негра, такъ что вниманіе зрителей были раздѣлено между двумя плавателями и ихъ паразитами чужеядными растеніями.

Мозей прежде отдѣлался отъ непрошенаго гостя, тогда всѣ глаза обратились на Тома и его друга; громкій хохотъ пронёсся по волнамъ. Мозею удалось освободиться, поплатившись нѣсколькими пучками волосъ, но Тому было потруднѣе. Свободу получить ему было невозможно, потому что онъ былъ прикрѣплёнъ длиннымъ и цѣпкимъ хвостомъ, который кваита обвила вокругъ его шеи и такимъ узломъ, что всякій морякъ позавидовалъ бы ея умѣнью.

Чѣмъ болѣе Томъ барахтался, тѣмъ сильнѣе узелъ затягивался, и не подоспѣй посторонняя помощь, то не сдобровать бы Тому и быть бы ему повѣшеннымъ — на хвостѣ обезьяны.

Въ эту критическую минуту Мундруку закричалъ, чтобъ онъ оставилъ кваиту въ покоѣ, такъ какъ это былъ единственный способъ не быть удушеннымъ.

Къ счастью Томъ имѣлъ на столько благоразумія, чтобы мигомъ послушаться совѣта и хотя задыхался отъ нѣжныхъ объятій своего здоровеннаго любимца, однако не мѣшалъ уже ему дѣйствовать по произволу. По приближеніи къ деревьямъ наводнённаго лѣса, обезьяна отпустила немного свои крѣпкія пожатія и прыгнувъ на вѣтви выбрала себѣ мѣсто болѣе сообразное съ ея привычками.

НА УЖИНЪ МОЛОДЫЕ ПОПУГАИ.

Руководимые индійцемъ, плаватели вступили въ извѣстную намъ водяную аллею и добрались до дерева, которое доставило матеріалъ, посредствомъ котораго плавательные кушаки превратились въ спасительный снарядъ. Сифопія такъ недавно еще мѣсто шумной вражды, была теперь безмолвна, какъ могила не слыхать и не видать ни одного попугая ни вблизи ни около. Немного птицъ пережило удары страшной дубинки, но и тѣ улетѣли далёко въ чащу лѣса, чтобы оплакивать свои раззорённыя жилища своихъ погибшихъ птенцовъ, которымъ безжалостныя руки дали мгновенную смерть.

Только птенцы оставались еще, но и тѣ мёртвые и связанные попарно висѣли на вѣткахъ.

Мундруку взобрался первый на дерево, за нимъ послѣдовали остальные; тамъ уже были попугаи и кваита: птица взлетѣла на крыльяхъ, а обезьяна на четырёхъ рукахъ, не уступая въ быстротѣ попугаю пробралась на вершину.

Солнце уже заходило за высокія деревья, а съ наступленіемъ ночи нечего было и думать о дальнѣйшей дѣятельности, тѣмъ болѣе, что Сифонія или Серинга представляла имъ хорошій ночлегъ. Ползучія растенія и воздушныя коренья обвились такою надежною сѣткою, что представляли удобные гамаки повѣшенные самою природою, и въ сравненіи со вчерашнимъ ночлегомъ, это представляло уже пріятную перемѣну.

Кромѣ того дерево представляло еще другія доказательства своего гостепріимства; жирные птенцы попугаевъ, висѣвшіе на вѣткахъ, предлагали не дурной ужинъ. Никто изъ собравшихся не прочь былъ отвѣдать попугайнаго мяса. При видѣ молодыхъ и жирныхъ птенцовъ, у всѣхъ глаза загорѣлись и слюнки потекли. Никто не желалъ ѣсть ихъ сырьёмъ, хотя у многихъ аппетитъ до такой степени разыгрался, что они готовы были и живьёмъ ихъ съѣсть. Мундруку безъ особенной брюзгливости началъ жевать одного изъ птенцовъ, Мозей немножко съ меньшею готовностью, даже Типеррэри Томъ глядя на нихъ изъявилъ желаніе приняться за непривычный ужинъ безъ особеннаго приготовленія. Однако Тривэніонъ удержалъ звѣрскій аппетитъ своихъ товарищей и заговорилъ о возможности развести огонь.

Но какъ это сдѣлать? какъ приступить къ процесу жаренья или печенья попугаевъ? эти вопросы недолго оставались безъ отвѣта. Индіецъ всегда внимательный къ желаніямъ хозяина, обѣщалъ немедленно выполнить ихъ.

— Надо немножко только подождать, хозяинъ: минутъ черезъ десять будетъ у насъ огонь, а черезъ двадцать жареные попугаи.

— Но какъ-же это сдѣлать? у насъ нѣтъ ни огнива, ни кремня, а еслибъ и было, такъ безъ фитиля пользы нѣтъ.

— А видите ли вонъ то дерево, что стоитъ на другой сторонѣ игарапе?

— То, которое стоитъ отдѣльно съ гладкою блестящею корою и съ серебристою подкладкою на листьяхъ, имѣющихъ форму рукъ? Да, вижу. Что же изъ этого?

— А то, что это имбэйба, дерево; которымъ питается лѣнивый тихоходъ — ай.

— О! такъ это и есть Cecropia peltata? Правда, вѣтки образуютъ почти прямые углы со стволомъ, листья ростутъ на оконечностяхъ, дерево имѣетъ видъ громаднаго канделабра. Да это цекропія, но у насъ рѣчь идётъ объ огнѣ — развѣ можно добыть, огонь изъ цекропіи?

— Черезъ десять минутъ, хозяинъ. Потерпите немного, я добуду вамъ искры изъ имбэйбы, и разведу огонь. Только бы найти мнѣ сухую вѣтку, безъ соку — совсѣмъ высохшую.

Мундруку съ этими словами спускался по стволу серинги и бросившись въ воду, отправился вплавь къ цекропіи. Доплывъ, онъ быстро, не хуже бѣлки взобрался на дерево и усѣлся между ея серебристыми листьями, которые развѣсились надъ водой какъ пальмы.

Скоро послышался трескъ, какъ будто сломанной вѣтки, послѣ чего индіецъ соскользнулъ съ цекропіи и опять пустился вплавь, держа надъ головой вѣтку цекропіи, а другою рукою плылъ до каучуковаго дерева, на которое опять вскарабкался.

Товарищи увидѣли у него въ рукахъ сухую палочку сухаго дерева, съ мягкою скважистою внутренностью, именно такую, которая удобно зажигается.

Индіецъ, не думая дѣлать изъ этого тайны объяснилъ, что имбэйба дерево весьма обыкновенное въ Амазонской равнинѣ, съ листьями щитовидными девятилопастными, содержитъ въ густомъ, млечномъ сокѣ своёмъ каучукъ, плоды вкусомъ похожіе на малину и древесина въ сухомъ видѣ удобно воспламеняется отъ тренія, почему и служитъ индійцамъ для добыванія огня треніемъ о другое болѣе твёрдое дерево. Не теряя времени Мундруку приводилъ въ исполненіе извѣстный ему процесъ зажиганія.

Кто научилъ индійцевъ тому же средству добиванія огня, которое извѣстно во всѣхъ уголкахъ Европы? одинъ ли и тотъ же инстинктъ, внушаемый природой человѣчеству?

Пока Тривэніонъ предавался размышленіямъ по этому поводу, Мундруку выбралъ длинную тонкую вѣтку твёрдаго дерева, остругалъ её и положивъ её въ вѣтку цекропіи, завертѣлъ её между своими ладонями, и менѣе чѣмъ черезъ десять минутъ загорѣлись искры въ ноздреватой древесинѣ цекропіи.

Много уже было набрано сухихъ листьевъ, коры хвороста, всё это сложено въ кучу на развилины серинги и мигомъ охватилось яркимъ пламенемъ.

Молодые жирные попугаи были воткнуты на палочки и мигомъ поджарены, что вмѣстѣ съ подпечонными орѣхами сапусаи доставило превкусный ужинъ, хоть бы и не для такихъ голодныхъ желудковъ, какъ у нашихъ плавателей по наводнённымъ лѣсамъ.

ОПЯТЬ ВПЛАВЬ.

Наши странники провели довольно покойную ночь, на природныхъ койкахъ изъ сипо обвѣсившихъ, благодѣтельную сифонію. Сонъ ихъ былъ бы еще покойнѣе, когда бы не забота о неизвѣстной, но печальной будущности.

Печальны были ихъ сонныя видѣнія ночью, не веселѣе были ихъ мысли при пробужденіи днёмъ: дѣйствительность была еще хуже сновидѣній.

Они позавтракали остатками вчерашнихъ попугаевъ, которыхъ нажарили столько, сколько продержался у нихъ огонь. Солнце взошло, когда завтракъ былъ поконченъ, тогда начались совѣщанія о томъ, какія бы придумать средства и какими бы путями выбраться изъ зіяющей пасти гапо.

Нельзя было сомнѣваться, что они попали въ небывалую страну таинственности и чудесъ. Картина природы передъ ихъ глазами, встрѣчи съ невиданными чудовищами, равныя неслыханныя приключенія, всё доказывало, что они вступили въ предѣлы таинственныхъ внутренностей лѣса подъ водою.

Не легко было рѣшить вопросъ, какъ далеко они зашли: даже приблизительнаго предположенія никто не могъ изъявить: можетъ быть на двадцать а пожалуй и на пятьдесятъ миль — кто знаетъ? Для всѣхъ было понятно только то, что ихъ несчастную галатею отнесло отъ настоящаго канала Солимоэнса въ необозримую пустыню гапо. Но рѣчь шла не о возвращеніи въ Солимоэнсъ, а о достиженіи какой-нибудь terra firme, настоящаго материка, который долженъ находиться въ противоположной сторонѣ.

Даже мечтать о Солимоэнсѣ никто не могъ не имѣя въ виду никакихъ средствъ къ плаванію, а только бы достигнуть какъ-нибудь береговой линіи окаймляющей гапо. Не трудно было избирать въ какую сторону держать имъ путь, потому-что старикъ Мондэй объяснилъ имъ, что теперь эченте то-есть время прилива, теченіе отъ рѣки достаточно указываетъ направленіе великаго Солимоэнса, слѣдовательно материкъ надо искать въ противоположной сторонѣ. Можетъ быть это еще дальше чѣмъ Солимоэнсъ, но выбора не оставалось: или достигнуть материка или умереть въ гапо.

Но какъ же его достигнуть, вотъ былъ вопросъ высокаго совѣта, засѣдавшаго на вѣткахъ высокаго каучука. Вплавь? но человѣческихъ силъ недостанетъ проплыть нѣсколько десятковъ миль. Сдѣлать плотъ? но изъ чего же? на верхушкахъ этихъ деревьевъ, предпочитающихъ жизнь въ водѣ, едва ли найдётся такое лёгкое дерево, которое и само могло бы держаться на водѣ, не то что поднимать тяжелый грузъ изъ семи пассажировъ — слѣдовательно нечего было думать и о плотѣ.

Одно только предложеніе было принято единодушно, и разумѣется оно было сдѣлано индійцемъ опытно знакомымъ съ жизнью въ гапо. Повидимому водяная аллея далеко тянулась и по тому направленію, куда имъ надо идти, почему же не прибѣгнуть къ плавательнымъ кушакамъ, которые на опытѣ оказали уже имъ такую вѣрную услугу, почему не попробовать съ ники дальнѣйшаго изслѣдованія наводнённаго лѣса?

Предложеніе было принято единодушно и не теряя времени на разсужденія, всѣ товарищи, надѣвъ кушаки, покинули гостепріимную сифонію и еще разъ отправились странствовать вплавь между деревьями подъ зелёнымъ сводомъ переплетённыхъ деревьёвъ.

Попугай и обезьяна сопутствовали имъ, только на этотъ разъ не обременяя лишнимъ грузомъ своихъ покровителей: и птица и четырерукое животное пробирались по верхушкамъ деревьевъ, въ паралельной линіи съ пловцами.

ИГАРАПЕ.

Индіецъ по прежнему былъ во главѣ флотиліи, ведя на буксирѣ Розиту, а Типперэри Томъ былъ въ арріергардѣ и его рыжая какъ морковь голова рѣзко отличалась отъ черной поверхности воды.

Они не нуждались здѣсь въ кормчемъ и не имѣли опасности заблудиться. Путь, по которому они слѣдовали, извѣстенъ у индійцевъ подъ названіемъ игарапе, то есть въ буквальномъ переводѣ тропинка для лодки, которая тоже имѣетъ у нихъ особенное названіе и устройство: игарапе.

Игарапе — это родъ канала, замкнутаго съ обѣихъ сторонъ колоссальными стѣнами лѣса, перпендикулярно подымающемся изъ воды на нѣсколько десятковъ футъ, и всё это переплетено непроницаемою сѣтью ползучихъ, чужеядныхъ растеній и воздушныхъ корней. Но игарапе не имѣетъ одинаковой ширины; въ иныхъ мѣстахъ этотъ проливъ разливается обширнымъ озеромъ, а то вдругъ съузится, такъ что листья деревьевъ перекидываются широкими арками надъ природнымъ каналомъ, образуя прохладные тёмные своды.

По такой аллеѣ слѣдовали наши плаватели и конечно очень медленно подвигались вперёдъ, потому что изъ нихъ только двое умѣли хорошо плавать, но и тѣ должны были помогать неумѣлымъ; впрочемъ обстоятельства имъ благопріятствовали, потому что они плыли по теченію, которое кромѣ того соотвѣтствовало продольному направленію игарапе. Но оно было слабо и едва замѣтно, такъ что со всѣми усиліями они проплывали едва ли милю въ часъ. Не смотря на такую медленность, они не теряли надежды, что terra firma впереди. Главное дѣло для нихъ состояло въ томъ, чтобы сохранять настоящее направленіе, въ противномъ случаѣ теченіе можетъ занести ихъ на западъ почти къ подошвѣ Андовъ, или на востокъ къ устью Амазонки.

Опытный тапуго, зная это, былъ всё время очень внимателенъ къ выбору дороги; малѣйшее уклоненіе замедлило бы ихъ плаваніе на цѣлые мѣсяцы.

Цѣлые часы продолжалось ихъ плаваніе съ короткими отдыхами на ліанахъ, свѣшивавшихся съ вѣтокъ природными койками или на низкихъ вѣткахъ деревьевъ.

Въ полдень; индіецъ предложилъ продолжительный отдыхъ, чему всѣ очень обрадовались, какъ потому что хорошій отдыхъ былъ необходимъ для ихъ усталыхъ членовъ, такъ и потому что необходимо было подкрѣпить силы остальными попугаями, которые привѣсилъ себѣ на плечи запасливый Мундруку.

О МЕДОСОСАХЪ ИЛИ КОЛИБРИ.

Передъ отдыхомъ, наши плаватели сдѣлали около шести миль; съ чѣмъ и поздравляли себя, а также и съ тѣмъ, что имъ не попадалось на встрѣчу свирѣпыхъ жителей гапо: ни хараравъ, ни хакаре-уассу, воспоминаніе о которыхъ было еще такъ свѣжо въ ихъ памяти. Всё время индіецъ былъ на сторожѣ, успѣвая заглянуть во всѣ уголки, нѣтъ ли. гдѣ опасности.

Ничего тревожнаго не показывалось, хотя слышались странные звуки и появлялись невиданныя существа. И звуки, и живыя существа скорѣе услаждали, чѣмъ пугали. Звуки были музыкальные голоса птицъ, живыя существа тоже необыкновенной красоты съ блестящими перьями птицы, которыя порхали по вѣткамъ. Особенное вниманіе плаватели обратили на крошечныхъ птичекъ, извѣстныхъ подъ именемъ колибри или медососовъ, стаями порхавшихъ по лѣсамъ гапо. Во время своего плаванія, они наблюдали за этими микроскопическими птичками, которыя то какъ молніи сверкали надъ водной поверхностью, то блестящими метеорами перелетали по вершинамъ деревьевъ; крылья ихъ двигались съ непостижимой быстротой.

Во время обѣда на вѣткахъ ближайшаго дерева, путешественники имѣли случай изучать нравы этихъ граціозныхъ созданій. На близъ стоявшемъ деревѣ обвивались ползучія растенія въ полномъ цвѣтѣ — родъ биньоніи — которыя покрывали всё дерево своею яркою зеленью и прекрасными цвѣтами. Надъ этимъ цвѣтущимъ полемъ стаями порхали колибри, перелетая съ одного конца дерева на другой; то сунутся носикомъ въ цвѣтокъ, то ищутъ насѣкомыхъ на листьяхъ и всё это съ удивительной быстротой, такъ что нельзя и распознать ихъ яркихъ цвѣтовъ.

На деревѣ было нѣсколько видовъ этихъ очаровательныхъ птичекъ, которыя по своимъ качествамъ скорѣе приближаются къ насѣкомымъ, чѣмъ къ птицамъ. Но по быстротѣ движеній ихъ можно принять за рой дикихъ пчелъ — meliponae носящихся по цвѣтамъ. Ральфъ и Розита пуще всѣхъ были въ восторгѣ отъ крошечныхъ красавицъ, хоть эти созданія совсѣмъ не были новостью для нихъ, родившихся въ разнообразныхъ андскихъ долинахъ, гдѣ виды колибри гораздо многочисленнѣе, чѣмъ въ однообразныхъ лѣсахъ амавонской области.

Но что было ново какъ для нихъ, такъ и для остальныхъ спутниковъ, такъ эти свѣдѣнія, которыя доставилъ имъ опытный тапуго о колибри.

Онъ сказалъ, что семейство колибри раздѣляется на двѣ группы, хотя сходныхъ по микроскопическимъ размѣрамъ, красотѣ, яркимъ блестящимъ перьямъ и по другимъ отношеніямъ, но совершенно различнымъ по нравамъ и роду жизни: одни живутъ постоянно въ тѣни лѣсовъ, другія предпочитаютъ солнечныя мѣста. Одни питаются только сокомъ цвѣтовъ. Они чаще всего посѣщаютъ кампо, открытыя пространства какъ напримѣръ на южной сторонѣ Солимоэнса и по другимъ рѣкамъ въ томъ же направленіи, но летаютъ и по лѣсамъ, между цвѣтущими деревьями, не залетая въ дремучую чащу и только временно переселяются въ наводнённые лѣса, именно во время цвѣтенія нѣкоторыхъ видовъ сипо, но не надолго и скоро возвращаются въ свои родныя кампо.

Другая же группа колибри, живущихъ по лѣсамъ, никогда не залетаетъ въ поля и не обращаетъ вниманія на цвѣты. А если и порхаютъ иногда около цвѣтовъ, такъ потому только, что и снизу и сверху листочковъ отыскиваютъ насѣкомыхъ: уже насѣкомымъ то отъ нихъ житья нѣтъ.

Гнѣзда свои колибри вьютъ на концахъ пальмовыхъ листьевъ, выбирая ту сторону, которою они обращены къ дереву. Гнѣзда имѣютъ видъ длинныхъ кошельковъ, выплетенныхъ изъ тонкихъ растителѣныхъ волоконъ и густо подложенныхъ шелковистымъ хлопкомъ изъ плодовъ дерева семаюма — criodendron samauma. Лѣсные колибри не очень любятъ солнце, предпочитая открытымъ полямъ сумрачную тѣнь высокихъ лѣсовъ.

Иногда колибри вдругъ остановится и остаётся неподвижно чуть не надъ головой человѣка; потомъ полетитъ вперёдъ и опять остановится и нѣсколько разъ повторяетъ это.

По всѣмъ этимъ примѣтамъ индійцы раздѣляютъ семейство колибри на двѣ группы. Съ мнѣніемъ туземцевъ согласны и ученые орнитологисты, называя однихъ Trochilinae, другихъ Phoethorninae.

ГЛУХОЙ ПЕРЕУЛОКЪ.

Не смотря на пріятный предметъ разговора, не долго засидѣлись плаватели: и слушателямъ и разскащику было не до наслажденій, когда впереди неизвѣстность и опасность.

Отдохнувъ и собравшись съ силами, опять всѣ пустились въ путь. Нѣсколько часовъ плыли они также медленно, не встрѣчая ни чего особеннаго. Игарапе всё еще тянулось такою же прямою линіею, только изрѣдка изгибаясь то на-право, то на-лѣво, но сохраняя прежнее направленіе всё къ сѣверу. Они сдѣлали это открытіе со вчерашней ночи, только не по наблюденіямъ за полярной звѣздой, которая не всегда показывается на экваторѣ, а если и покажется, то обыкновенно прикрытая туманами.

Сиріусъ и другіе сѣверныя созвѣздія указывали имъ путь. А въ этотъ день солнце такъ ярко свѣтило, что не трудно было имъ узнавать теченіе времени.

Тривэніонъ изучалъ времена года и зналъ, что солнце въ это время вступило на равноденственную линію, близъ которой они совершали своё плаваніе и потому въ полдень огненное свѣтило горѣло какъ разъ надъ ихъ головами и тогда самый искусный астрономъ могъ ошибиться и принять сѣверъ за югъ или востокъ за западъ. По этому случаю, въ полдневные часы они принуждены были останавливаться на отдыхъ до тѣхъ поръ пока солнце начинало склоняться къ западу и снова указывало имъ путь.

Къ счастью наши странники не имѣли особенной нужды въ остановкахъ; теченіе волны было для нихъ лучшимъ кормчимъ, а оно косвенными волнами всё, шло по тому же направленію какъ игарапе. По общему совѣщанію согласились, что теченіемъ ихъ отнесло на сѣверъ или на лѣвую сторону отъ Салимоэнса и слѣдовательно они находятся не подалёку отъ устьевъ великой рѣки Хануры.

Не утѣшительно было это открытіе. Старикъ Мондэй сдѣлался еще серьёзнѣе, зная что въ обширной дельтѣ, образовавшейся изъ безчисленныхъ притоковъ Хануры, гапо еще обширнѣе, далеко разливаясь отъ береговъ этой замѣчательной рѣки и слѣдовательно материкъ еще дальше отъ нихъ.

Но выбора у нихъ не было; во что бы ни стало надо достигнуть рубежа наводнённаго лѣса. Зная это, наши плаватели продолжали своё однообразное странствованіе по дорожкѣ для лодки.

Но однообразіе не вѣчно продолжалось, прежде чѣмъ солнце сѣло возстало обстоятельство до того неизбѣжное, что и возражать нельзя было; говоря точнѣе это было не обстоятельство, а преграда, которая разомъ покончила ихъ плаваніе, показавъ, имъ конецъ игарапе.

Достопримѣчательный каналъ вывелъ ихъ къ такому мѣсту, гдѣ онъ просто оказался глухимъ переулкомъ: деревья сомкнулись съ обѣихъ сторонъ, представляя изъ себя непроницаемую стѣну отнимавшую всякую надежду пробраться сквозь неё.

Дорога была преграждена со всѣхъ сторонъ: ни впёредъ, ни на право, ни на лѣво, — нѣтъ прохода.

Сперва подумали, что за этими деревьями опять будетъ аллея, но индіецъ, кой-какъ пробравшись около деревьевъ, вернулся съ извѣстіемъ, что водяной дорогѣ — конецъ. И не то чтобы каналъ мало-по-малу съуживался или деревья постепенно сходились вмѣстѣ — нѣтъ, разомъ всталъ лѣсный исполинъ посреди канала, всталъ головою выше товарищей, распростёръ свои могучія вѣтви и какъ богатырь, охраняющій лѣса, грозно говоритъ: стой и ни шагу дальше.

Неожиданная преграда, заставила нашихъ плавателей прекратить своё плаваніе. Впрочемъ, еслибъ и преграды не было, пора была на отдыхъ. Солнце спускалось уже на западъ, пора была поискать ночлегъ и позаботиться объ ужинѣ.

Оставивъ заботу о завтрашнемъ днѣ до завтра, которое само о себѣ будетъ заботиться, странники стали отыскивать мѣсто приличное для ночлега.

Лѣсной богатырь такъ непріятно покончившій ихъ плаваніе, гостепріимно протягивалъ къ нимъ свои могучія развѣсистыя вѣтви и они не возражая воспользовались его радушнымъ пріёмомъ.

БЕРТОЛЕЦІЯ.

Дерево, на которое они взобрались, было и прежде ими замѣчено. Это было настоящее бразильское орѣховое дерепо — Bertholletia excelsa — родной братъ сапусаи, потому что оба изъ одного рода (чердынецъ Lecythis ollaria) чрезвычайно многочисленныхъ видовъ.

Подобно сапусаи, бертолеція любитъ болотистыя мѣста и наводнённые лѣса и достигаетъ огромной высоты, ея стволъ часто находится на сорокъ футовъ подъ водою; на нихъ огромные великолѣпнѣйшіе цвѣты, изъ которыхъ потомъ происходятъ большія деревянныя чашки, въ которыхъ находятся десятки орѣховъ; но эти чашки не имѣютъ крышки и падаютъ на землю цѣльными. На этихъ деревьяхъ, какъ и на померанцовыхъ и другихъ тропическихъ деревьяхъ, можно въ одно время видѣть почки, цвѣты и плоды, въ разныхъ степеняхъ цвѣтенія и созрѣванія.

Бразильскіе орѣхи составляютъ важный предметъ торговли Амазонской области и слишкомъ извѣстны во всей Европѣ подъ именемъ американскихъ или бразильскихъ орѣховъ.

Въ лѣсахъ они не составляютъ собственности человѣка: ихъ можетъ брать сколько кто хочетъ, была бы охота. Туземцы и вообще живущіе по берегамъ Амазонки, занимаются этимъ сборомъ. Время для этого предпочитается васанте или сухая погода; но нѣкоторыя племена дикарей отправляются за орѣхами на лодкахъ во время эченте. Лучшее же время для сбора орѣховъ бываетъ время отлива, когда лѣса стоятъ на землѣ, не покрытые водою. Тогда вся молокка, то-есть деревня отправляется гуртомъ къ орѣшнику и лазитъ на четверенькахъ около пня, собирая орѣхи.

При этомъ собиратели орѣховъ принимаютъ нѣкоторыя мѣры предосторожности. Находясь надъ деревомъ они покрываютъ свои головы толстымъ деревяннымъ шишакомъ, для предохраненія своихъ череповъ отъ ударовъ тяжелыхъ чашекъ, величиною съ пушечное ядро.

По этой же причинѣ и обезьяны Южной Америки, хотя до страсти любятъ орѣхи сапусаи и бертолеціи, однако оказываютъ особенное уваженіе послѣдней: никогда не подходятъ подъ ея вѣтки, но только обходятъ вокругъ на такое разстояніе, которое дальше верхушекъ его вѣтокъ. И удивляться надо, что обезьяны не боятся чашекъ сапусаи, хоть онѣ такъ же велики, какъ и бразильскія: первыя не падаютъ на земь, а если и случается упасть, такъ ужъ послѣ того, что всѣ орѣхи высыпятся изъ нихъ, когда чашка или кубокъ остаётся пустой и лёгкой скорлупой.

По этой же причинѣ, какъ и по многимъ другимъ, орѣхи сапусаи рѣдко вывозятся въ Европу, и очень дороги. Высыпаемые природой изъ своихъ хранилищъ, орѣхи дѣлаются достояніемъ всякаго проходящаго: птицъ, звѣрей и обезьянъ, тогда какъ бразильскіе орѣхи, защищаемые своею крѣпкою оболочкою, не такъ доступны. Даже обезьяны и тѣ не могутъ сладить съ ними до-тѣхъ-поръ, пока придётъ какой-нибудь звѣрёкъ, грызунъ, которому эти орѣхи болѣе по зубамъ и когда онъ разгрызётъ твёрдую скорлупу, тогда обезьяна всегда ухитряется какъ-нибудь присвоить себѣ чужую находку.

Эту услугу оказываютъ имъ разные виды грызуновъ и между ними наиболѣе извѣстны: пака и куція. Одну изъ забавнѣйшихъ комедій въ южно-американскихъ лѣсахъ представляютъ сборища обезьянъ, наблюдающихъ за дѣйствіями паки, которая хлопочетъ разгрызть твёрдую скорлупу, и потомъ лишь только она надломлена, такъ что оказывается по силамъ, всѣ разомъ бросаются на грызуна и отнимаютъ у него его собственность.

Для нашихъ странниковъ было великое счастье, что они нашли пріютъ на бертолеціи: не всякая гостинница была бы лучше, потому что дерево доставило имъ ночлегъ и ужинъ; для оставшихся же попугаевъ, индіецъ скоро развёлъ огонь и мигомъ опалилъ ихъ, а такъ какъ голодъ не свой братъ, то онъ замѣнилъ имъ и соль, и перецъ, и соусъ.

СТРАНСТВУЮЩІЯ ГУАРИБЫ.

Послѣ ужина, путешественники подождали захожденія солнца, чтобы предаться сну. Они выбрали уже себѣ по койкѣ на горизонтальныхъ сѣткахъ, сплетённыхъ природой изъ роскошныхъ ліанъ. По правдѣ сказать, эта постель была не мягче любого плетня; но наши смѣльчаки испытали уже неудобства ночлеговъ, и потому съ каждымъ днёмъ становились менѣе чувствительны къ неудобствамъ и лишеніямъ.

Всѣ были страшно утомлены отъ своего труднаго плаванія, которое хотя и составляло въ итогѣ не болѣе шести миль, но въ сущности эти шесть миль вплавь равнялись по трудности тридцати шести пѣшкомъ по ровной землѣ. Они чувствовали, что могли бы заснуть даже сидя на вѣткѣ или лёжа на суку.

Но не суждено было имъ заснуть прежде чѣмъ видѣть зрѣлище столь любопытное, что еслибъ они и падали отъ усталости и желанія спать, то всё же это зрѣлище прогнало бы всякое желаніе спать.

Вдругъ послышатся издалека шумъ. Но въ этомъ не было еще причинъ тревожиться, потому что они уже слышали и прежде нѣчто подобное: словомъ они услышали ужасающій концертъ обезьянъ — ревуновъ.

Изо всѣхъ голосовъ природы, пробуждающихъ отголоски амазонскихъ лѣсовъ, нѣтъ кажется ничего ужаснѣе этихъ концертовъ: сліяніе на всѣ лады разнообразныхъ криковъ, визга, рева, воя, хрюканья, мычанья, сопровождаемыхъ пискомъ, свистомъ, карканьемъ и грохотомъ, — истинно легіоны адскихъ музыкантовъ.

А между тѣмъ всё это производится простыми ревунами, у которыхъ горло такъ устроено, что можетъ издавать звуки, начиная отъ самаго огромнаго барабана до самаго пискливаго свистка.

— Гуарибы! спокойно сказалъ Мундруку, услышавъ концертъ.

— То-есть ревуны? спросилъ Тривэніонъ.

— И самые громкіе изъ всей породы. Это они только дѣлаютъ пробу, а вотъ послушайте, что дальше будетъ.

— Судя по ихъ оглушительнымъ крикамъ, онѣ должно быть недалёко.

— Да, на милю, по-крайней мѣрѣ. Это показываетъ, что лѣсъ тянется по этому направленію болѣе чѣмъ на милю, иначе гуарибъ здѣсь бы не было. Если между ими и нами открытое пространство воды, то онѣ не покажутся здѣсь, если же нѣтъ поды, такъ черезъ десять минутъ они будутъ здѣсь. Вотъ еслибъ и мы могли путешествовать по деревьямъ какъ онѣ, такъ не додго оставались бы мы въ гапо. Такъ и есть, продолжалъ Мондэй прислушавшись, — гуарибы приближаются къ намъ. Теперь они близехонько; я слышу шелестъ листьевъ подъ ихъ руками. Мы скоро увидимъ ихъ.

На нѣсколько мгновеній концертъ прекратился, но шелестъ листьевъ и трескъ случайно сломившейся вѣтки ясно говорили о приближеніи по верхушкамъ стада дикихъ музыкантовъ — вся природа погружена была въ безмолвіе.

Вскорѣ появились лѣсные жители на высочайшемъ деревѣ, стоявшемъ съ боку игарапе, не подалёку отъ бертолеціи, на которой возсѣдали путешественники.

Вѣтки лѣснаго великана качались, когда гуарибы вскакивали на нихъ и качались до тѣхъ поръ пока не менѣе сотни четырерукихъ помѣстились на нихъ.

Когда предводитель шайки, и по всему видимому глаза племени, заглянулъ въ игарапе, то онъ вдругъ, принялъ двусмысленную позу и въ то же время крикнулъ, точь въ точь командиръ отдаётъ приказъ. По видимому онъ скомандовалъ стой! и всё его войско остановилось, пока всѣ до одного перепрыгнули на дерево.

Тутъ не могло быть и рѣчи, какое дѣйствіе произвело его приказаніе:, игарапе положило предѣлъ ихъ путешествію и вопросъ остановился затѣмъ, какъ преодолѣть эту преграду.

Въ томъ мѣстѣ, гдѣ обезьяны расположились на деревѣ, каналъ былъ нѣсколько уже, чѣмъ гдѣ либо въ другомъ мѣстѣ, хотя между вѣтками горизонтально простиравшимися съ одного края на другой было открытое пространство футъ въ двадцать, и зрителямъ казалось невѣроятнымъ, чтобъ можно было, не имѣя крыльевъ, перескочить съ одной стороны на другую.

Но обезьяны кажется не были одного мнѣнія съ людьми, судя по выраженію ихъ физіономіи и по позамъ принятымъ ими при разсматриваніи предлежащаго скачка: видно было, что нѣкоторыхъ изъ нихъ сдерживало только уваженіе къ авторитету своего командира, а то махнули бы онѣ.

Нѣсколько минутъ царствовало глубокое молчаніе, которое не прерывалось до тѣхъ поръ, пока отсталые не прибыли на стоянку и также не заняли мѣстъ на вѣткахъ.

Между остальными оказались и матери, которыя несли своихъ дѣтей или за плечами или на рукахъ; а дѣти цѣплялись за нихъ ни зубами и ни когтями, а обвившись руками и хвостомъ за шею матерей.

На нихъ то было обращено вниманіе всего племени и очевидно стало, что онѣ-то и были причиной затрудненія, прервавшаго переселеніе стада.

Произошло нѣкоторое замѣшательство между отсталыми, выразившееся крикливыми визгами; по по мановенію предводителя — всё смолкло. Молчаніе водворилось и предводитель гуарибъ медленно сталъ взбираться по дереву, пока оказался выше всѣхъ.

На верху онъ сѣлъ; крѣпко ухватился колѣнами за вѣтку, хвостомъ тщательно уцѣпившись за другую онъ началъ рѣчь и право не меньше церемонился любого оратора говорящаго спичъ за обѣдомъ. Вѣроятно и въ спичѣ обезьяны было не менѣе остроумія и краснорѣчія, по во всякомъ случаѣ шуму было больше, потому что впродолженіи десяти минутъ — преимущество кроткости за обезьянами, — кромѣ его рева, не слышно было ни одного звука на цѣлую милю въ окружности болотистаго углубленія, По окончаніи рѣчи, ораторъ короткими фразами требовалъ согласія или возраженія общества, Повидимому ни одинъ голосъ не противорѣчилъ ему, напротивъ всѣ изъявили единодушное согласіе.

Опять промежутокъ молчанія, короче перваго и опять прерваннаго предводителемъ. На этотъ разъ онъ произнёсъ только немного словъ и то такъ повелительно, что требовало немедленнаго повиновенія.

Одна изъ самыхъ здоровенныхъ обезьянъ подбѣжала на край горизонтальной вѣтки, висѣвшей надъ игарапе, и приподнялась, чтобы сдѣлать прыжокъ. Еще мигъ и она уже перепрыгнула на дерево съ другой стороны игарапе.

За нею послѣдовала другая и поставивъ свои четыре руки на тоже мѣсто, въ томъ же самомъ положеніи сдѣлала точно такой же прыжокъ, какъ и первая, такъ что казалось та же самая обезьяна повторилась во второй разъ.

Затѣмъ третья и четвёртая и такъ далѣе слѣдовали одна за другою такъ близко и такъ быстро, что каждая скорѣе казалась только звеномъ колоссальной, быстро движущейся цѣпи, поднятой сверхъестественной силой надъ игарапе, нежели живыми существами.

ОБЕЗЬЯНА МАТЬ.

Наши путешественники тихо сидѣли и молча дивились слѣдя за движеніями обезьянъ. Конечно, нельзя было придумать болѣе занимательнаго зрѣлища, какъ этотъ переходъ черезъ игарапе. Ничто не могло быть удивительнѣе того, какъ они становились всё на одномъ и томъ же мѣстѣ, и перелетали совершенно одинаковымъ образомъ на одну и ту же вѣтку не представляя ни малѣйшей разницы въ движеніяхъ, ни въ принимаемомъ положеніи — точно машины, управляемыя однимъ механизмомъ.

Кромѣ того достойно было удивленія, что они наблюдали въ перепрыгиваньи тактъ или отбивали ровный тикъ-такъ маятника въ часахъ. Одна дѣлала прыжокъ, другая была уже на ея мѣстѣ и такъ промежутка были быстры, что воздухъ ни на минуту не былъ безъ обезьяны и кому бы случилось видѣть это зрѣлище снизу, то непремѣнно ему бы показалось, что это одна и та же обезьяна виситъ на воздухѣ.

Но какъ ни занимательно было это зрѣлище, а за нимъ слѣдовало другое еще интереснѣе. Всѣ гуарибы мужскаго пола совершили воздушный переходъ невредимо, за ними послѣдовали самки съ своими дѣтёнышами и всѣ также благополучно, кромѣ одной. Она держала на плечахъ малютку, который увидѣлъ свѣтъ не болѣе десяти дней.

Не смотря на свою крайнюю юность, крошка-гуариба казалось понимала опасность прыжка и уцѣпившись своими крошечными пальчиками за шершавую шею матери длиннымъ же хвостомъ обвилась вокругъ вѣтки и такимъ крѣпкимъ узломъ затянула, который сдѣлалъ бы честь матросскому канату.

Не вина будетъ крошки, еслибъ случилось несчастье, потому что она кажется и одна въ состояніи была удержаться за сучокъ и дѣйствительно крѣпко держалась. Но матери должно быть сдѣлалось дурно — обезьяны тоже подвержены дурнотѣ — или усумнилась она въ своёмъ искусствѣ прыгать, — только она остановилась — и какъ будто колебалась. Она была послѣдняя; всѣ были уже на другой сторонѣ и кажется не намѣревались дожидаться трусиху.

Въ эту критическую минуту произошло любопытное происшествіе, начало другихъ еще болѣе интересныхъ. Одинъ изъ прежде перепрыгнувшихъ самцовъ вдругъ отдѣлился отъ толпы, которая за это время взобралась уже на верхушку, и возвратившись на ту вѣтку, на которую они всѣ перепрыгнули, онъ остановился какъ-разъ напротивъ колеблющейся матери, и по его жестамъ и голосу можно было догадываться, что онъ уговаривалъ её собраться съ духомъ и перескочить.

Мать возражала и зрителямъ показалось, что она такъ выражалась:

— И рада была бы я перескочить, да у меня голова кружится; мнѣ трудно и еще съ ребёнкомъ. Мы можемъ утонуть.

Въ ея выраженіяхъ было что-то трогательное, такъ что самець, — вѣроятно отецъ крошки — прекратилъ увѣщанія и мигомъ перепрыгнулъ на другую сторону. Это было дѣломъ нѣсколькихъ секундъ, за тѣмъ онъ взялъ своего дѣтёныша на плечи и точно также скоро перескочилъ назадъ.

Освободясь отъ своего бремени и ободряемая криками подругъ, она сдѣлала скачокъ черезъ игарапе. Но это было выше ея силъ. Передними пальцами она успѣла уцѣпиться за вѣтки противоположнаго дерева, но прежде чѣмъ обвилась хвостомъ вокругъ сучка, она потеряла равновѣсіе, вѣтки выскользнули изъ ея пальцевъ и она полетѣла въ. воду.

Единодушный вопль вырвался у всѣхъ на вершинѣ дерева, всѣ гуарибы наклонили голову внизъ, около двадцати спустились на вѣтку, съ которой упала несчастная обезьяна.

Тутъ произошла картина ужаса, точно между людьми когда передъ ихъ глазами опрокидывается лодка съ гребцами, или проламывается лёдъ подъ ногами неосторожнаго пѣшехода. Только между обезьянами картина ошеломленія не долго тянется. Въ этомъ отношеніи животный магнитизмъ имѣетъ перевѣсъ надъ человѣческимъ разумомъ: не прошло лишняго мгновенія, какъ уже десятки гуарибъ слетѣли внизъ по вѣткамъ и подхвативъ испуганную самку прежде чѣмъ она успѣла окунуться въ воду, положили её, всё еще дрожащую, въ развилину дерева.

Средство, употреблённое обезьянами для спасенія своей подруги, изумило людей. Вскорѣ послѣ того какъ обезьяна упала и шумъ общей тревоги нѣсколько утихъ, раздался голосъ предводителя и такъ повелительно, что зрители поняли, что онъ отдаётъ приказъ, хотя и не знали какого рода.

Но приказъ былъ понятъ подчинёнными; по-крайней-мѣрѣ десять обезьянъ спустились на вѣтку, съ которой соскользнула и чуть было не утонула бѣдная мать.

Едва ли бадья могла быть спущена въ колодезъ скорѣе чѣмъ спустилась эта лѣстница обезьянъ, цѣпляясь одна за другую хвостами и шеею, точь въ точь звенья длинной цѣпи; внизу всѣхъ очутился супругъ упавшей обезьяны, который успѣлъ торопливо положить своего дѣтёныша въ развилину дерева.

Никогда полная бадья не вытаскивалась такъ скоро изъ колодца, какъ ловко и проворно вытащена была гуариба и возвращена въ своё родное жилище — на вершину деревьевъ.

Опять схватила она на руки своё дорогое дѣтище и заняла своё мѣсто въ толпѣ, которая, не теряя времени, двинулась по извѣстной ей древесной дорогѣ спѣша какъ будто по извѣстному пути на свиданіе съ кѣмъ-то.

Долго еще можно было слѣдить за ихъ переходомъ по нескончаемому рёву; мало по малу онъ стихалъ и наконецъ совсѣмъ сталъ неслышенъ.

СВѢДѢНІЯ МУНДРУКУ ОБЪ ОБЕЗЬЯНАХЪ.

Солнце зашло когда гуарибы исчезли; по этому путешественники выводили заключеніе, что обезьяны вѣроятно возвращались на своё родное пепелище.

Тривэніонъ выразилъ предположеніе, что вѣроятно обезьяны спѣшатъ къ твёрдому материку и что въ такомъ случаѣ ихъ слѣды могутъ служить и для людей путеводителями. Мундруку отрицательно покачалъ головой.

— Такъ вы думаете, что намъ не слѣдуетъ идти по ихъ направленію? спросилъ рудокопъ.

— Нѣтъ, хозяинъ, ни на одинъ шагъ. Они скорѣе уходятъ отъ terra firma, чѣмъ къ нему направляются. Для нихъ всё равно спать ли надъ водой или надъ землёй, лишь бы подъ ними были верхушки деревьевъ. Теперь онѣ спѣшатъ забраться на насѣсть въ какое-нибудь любимое мѣсто, на высочайшее дерево, гдѣ собираются и другія дружественныя имъ племена, вотъ они и встрѣтятся съ ними. Обыкновенно для этого онѣ избираютъ убѣжища тамъ, гдѣ находится больше плодовъ, а можетъ быть и то что онѣ спѣшатъ въ увеселительное собраніе.

— Какъ развѣ у обезьянъ тоже бываютъ увеселительныя сборища? спросилъ Ральфъ.

— О! конечно, возразилъ Мундруку: — мнѣ часто случалось видѣть, какъ онѣ собирались цѣлыми толпами, гдѣ побольше орѣховъ и множество другихъ плодовъ. Наблюдая за ними цѣлыми часами я не видалъ, чтобы онѣ, хоть одинъ плодъ сорвали, а только сидятъ, болтаютъ, вскрикиваютъ, хохочутъ, выкидываютъ разныя забавныя штуки, какъ будто затѣмъ только и собрались. Онѣ ничего такъ не любятъ, какъ плоды, въ особенности мягкія ягоды и орѣхи разнаго рода пальмъ, какъ напримѣръ папунха и асай. Большая разница бываетъ въ другія времена года, когда онѣ питаются только бразильскими орѣхами, — тогда имъ много хлопотъ, какъ бы вынутъ ядро изъ толстой скорлупы. На эти хлопоты у нихъ пропадаетъ много времени.

— Неужели они спятъ, схватившись за вѣтки, какъ птицы, — или у нихъ есть гнѣзда, гдѣ онѣ могутъ растянуться со всѣми удобствами?

— У нихъ есть гнѣзда, только для другой цѣли. Онѣ дѣлаются для самокъ, готовящихся быть матерями. Что касается до удобнаго спанья, то онѣ могутъ выспаться на самой тонкой вѣткѣ. Для нихъ это не составляетъ особеннаго безпокойства, не то что для насъ людей.

— Не ужели же онѣ никогда не падаютъ съ вѣтки во время сна? спросилъ Ральфъ.

— Какъ же онѣ могутъ упасть, когда ихъ цѣпкіе хвосты крѣпко обвиты вокругъ сучка да и еще узломъ завязаны? Прежде чѣмъ заснуть, каждая обезьяна обовьётъ свой хвостъ два три раза вокругъ вѣтки не той, на которой она сама расположилась, но около другой немного повыше. Притомъ онѣ засыпаютъ частёхонько не сидя на вѣткѣ, а просто висятъ на хвостѣ, потому что для нихъ это самое удобное положеніе, вотъ какъ вамъ перевернуться съ бока, на бокъ лёжа на койкѣ.

— Не-уже-ли это такъ, Мондэй?

— Точно такъ, хозяинъ. Я часто видалъ, какъ онѣ цѣлыми десятками спятъ вися на хвостахъ. Онѣ прибѣгаютъ, къ этому въ случаѣ тревоги, не желая, чтобъ непріятель засталъ ихъ врасплохъ.

— Что за необыкновенныя животныя! сказалъ Ральфъ.

— Справедливо, что необыкновенныя. Онѣ имѣютъ обычай, который, право, заставитъ иной разъ подумать, что онѣ одарены такимъ же разсудкомъ, какъ и люди. Вы смотрѣли съ удивленіемъ, какъ онѣ спасали свою утопленницу, ну а я видалъ у нихъ вещи еще удивительнѣе. Этотъ способъ изъ себя дѣлать цѣпь у нихъ самый обыкновенный, каждый разъ приводимый на практику, когда имъ захочется сорвать орѣхъ или другой плодъ, растущій близко къ водѣ и на вѣткѣ слишкомъ тонкой для того, чтобы одержать ихъ тяжесть. Если надъ этимъ мѣстомъ есть другая вѣтка понадёжнѣе, то онѣ мигомъ цѣпью совьются, какъ вы это сейчасъ видѣли и такимъ образомъ достаютъ плоды. Иногда не находится такой способной вѣтки, какъ разъ надъ бездной; но это не останавливаетъ ихъ и они пускаются на приманку, если хоть въ сторонѣ отыщутъ крѣпкую вѣтку. Тогда онѣ сцѣпляются не много иначе — одна назадъ, другая вперёдъ, до самаго того мѣста гдѣ находятся желанные плоды. Я видалъ, какъ онѣ это дѣлаютъ, и какъ вдругъ окажется, что всё еще недостаётъ одной ступеньки, тогда одна изъ остальныхъ наблюдательницъ мгновенно слетитъ внизъ и составитъ собою послѣднее звено лѣстницы.

— Всё это очень мило, что мы до-сихъ-поръ видѣли; но Мондэй сказалъ, что онѣ производятъ вещи еще удивительнѣе, — чтобъ это такое было?

— Я видѣлъ какъ онѣ дѣлаютъ мостъ.

— Мостъ, какъ это можно! вѣрно это сказано въ шутку?

— Нѣтъ, это не шутка. Мостъ онѣ дѣлаютъ точно тѣмъ же способомъ, какъ и лѣстницу.

— Для какой же цѣли?

— А когда имъ надо переходить глубокій ручей, гдѣ можно утонуть.

— Но какъ же онѣ это дѣлаютъ? Вѣдь мосты строятъ искусные инженеры, — не-уже-ли и у обезьянъ есть инженеры?

— Право не могу сказать такіе ли у нихъ инженеры, какъ у людей, только знаю какъ обезьяны дѣлаютъ это. Слушайте, я вамъ разскажу. Если по ихъ дорогѣ случится глубокій ручей или даже игарапе пошире и онѣ не находятъ деревьевъ, съ которыхъ бы можно перескочить съ одной стороны на другую, то мостъ для нихъ становится необходимостью. Они лазятъ по берегамъ до тѣхъ поръ пока не найдутъ два высокихъ дерева, одно противъ другого на лѣвомъ и на правомъ берегу. Тогда онѣ взбираются на самую высокую вѣтку и сцѣпляются съ вѣтки одна за другую качаясь въ воздухѣ, пока цѣпь не будетъ такъ велика, что послѣднее звено можетъ ухватиться за какую-нибудь вѣтку противоположной стороны. Вотъ и мостъ сдѣланъ. Черезъ него переходятъ сначала самыя старыя обезьяны, которымъ трудно уже скакать; потомъ дѣти, которыя еще не такъ искусны, идутъ по тѣламъ своихъ здоровенныхъ родичей. Когда всѣ сдѣлаютъ этотъ переходъ, тогда первая обезьяна по той сторонѣ отцѣпляется отъ вѣтки и бухъ въ воду, а за нею и вся цѣпь опять виситъ перпендикулярно; но упавшей въ воду никакой бѣды нѣтъ, потому что она тотчасъ взбирается по товарищамъ кверху, за ней другая и третья и такимъ образомъ всѣ до послѣдней невредимо взбираются на вершину.

— Вотъ чудеса! воскликнулъ ирландецъ: — точно сказки! Но не-уже-ли мистеръ Мондэй никогда не видалъ, чтобъ онѣ хоть разъ сорвались съ дерева?

— Нѣтъ, ни разу, сеноръ Томъ. Но мнѣ случилось видѣть, какъ одна обезьяна упала съ самой верхушки дерева во сто футъ вышины.

— Ну и разумѣется до смерти ушиблась?

— Странна была бы такая смерть для обезьяны. Нѣтъ, едва коснулась она земли, какъ въ ту же минуту прыгнула на другое дерево и такое же высокое и также скоро взобралась на вершину, какъ и слетѣла оттуда.

— Пресвятая Богородица!

— Ахъ! сказалъ со вздохомъ Тривэніонъ: — будь-ка у насъ проворство обезьяны, какъ бы мы скоро выпутались изъ бѣды. Кто знаетъ куда мы попали? Помолимся Богу, прежде чѣмъ ляжемъ спать. Онъ одинъ можетъ вывести насъ изъ ужаснаго положенія.

Тогда онъ вслухъ произнёсъ всѣ молитвы, которыя выучилъ въ дѣтствѣ; усердно вторили ему не только дѣти, но и негръ, и индіецъ и ирландецъ. Послѣ чего всѣ расположились спать.

БУХЪ.

Около полуночи, всѣ путешественники такъ крѣпко заснули, какъ-будто лежали на пуховикахъ. Ни одного звука не слышалось ни бразильскомъ деревѣ, кромѣ громкаго храпѣнья, производимаго широкими ноздрями негра и еще оглушительнѣйшее храпѣнье изъ широчайшихъ ноздрей ирландца. Иногда они соединялись и производили дуэтъ, — точь въ точь два трубача-соперника не хотѣли уступать другъ другу. Но мало по малу кто-нибудь изъ нихъ бралъ первенство, и тогда дуэтъ расходился, и выходили отдѣльные монологи.

Вдругъ носовой дуэтъ былъ прерванъ шорохомъ между вѣтвями, на которыхъ лежало тяжеловѣсное тѣло ирландца, за шорохомъ послышался крикъ, за тѣмъ съ высоты, какъ-будто тяжелое тѣло бухнуло въ воду.

Крикъ и шлёпанье въ водѣ мигомъ разбудило всѣхъ; послышались голоса, требовавшіе объясненіе что значитъ этотъ шумъ, но вмѣсто отвѣта, еще крикъ и еще шлепающій пырокъ въ воду, что не давало ключа къ загадкѣ, но еще пуще запутывало её.

Съ вѣтокъ бертолеціи раздался новый залпъ вопросовъ, но въ этомъ хорѣ недоставало двухъ голосовъ: Мозея и Тома. За то они слышались снизу только въ странномъ видѣ: они чихали, отплёвывались, фыркали, точно кто душилъ ихъ.

Въ то же время подъ деревомъ опять кто-то бухнулъ, опять послышалось шлёпанье и нырянье, какъ-будто двое попало въ воду и идётъ у нихъ борьба на жизнь или смерть!

— Что тамъ такое? Ты ли это Томъ? Ты ли Мозей? всѣ кричали съ дерева.

Отвѣты были, но не очень ясны.

— Охъ! — охъ! — эхъ! меня душатъ! — меня — охъ! — ухъ! — топятъ — я — охъ! — утонулъ! — помогите! спасите! кричалъ ирландецъ, но съ его голосомъ сливались и другіе крики, принятые за крики негра.

Отъ Тома могло статься, что онъ и утонуть можетъ, потому что всѣ знали, что онъ но умѣетъ плавать, — совсѣмъ другое дѣло съ Мозеемъ. Онъ могъ держаться на водѣ довольно долго, чтобъ не бояться за его гибель. Съ Томомъ времени терять нельзя, если хотѣли его спасти отъ водяной могилы, и потому какъ только раздались крики о помощи, такъ разомъ еще два тѣла и бухнули въ воду к послышалось такое же шлёпанье. Теперь это были Ричардъ Тривэніонъ и Мундруку.

Ничего не видать. Тьма такая, что хоть глаза выколи. Впрочемъ, еслибъ и полная луна свѣтила, такъ ея слабые лучи не могли бы проникнуть сквозь мрачный сводъ развѣсистыхъ вѣтвей бразильскаго дерева, обвѣшанныхъ и переплетённыхъ цѣлымъ лабиринтомъ густолиственныхъ ліанъ. Подъ деревомъ было темно, какъ въ аду и будь пловцы бѣлы какъ лебеди, всё также не видать бы было ихъ.

Тривэніонъ подумалъ, что только тогда, что-нибудь узнаешь, если будешь слушать и сталъ онъ съ сыномъ и дочерью слушать, и съ какимъ живымъ нетерпѣніемъ они слушали!

Казалось — чего бы легче, какъ такимъ искуснымъ пловцамъ, какъ индіецъ и паранецъ, спасти одного ирландца? Но на дѣлѣ это вышло не такъ легко. Они подхватили его съ двухъ сторонъ, какъ только могли различить его во тьмѣ, но онъ оказался въ такомъ состояніи напряженія и отъ страха, и отъ того что наглотался порядочнаго количества воды, что потребовалось большое усиліе обоихъ пловцовъ, чтобы держать ему голову подъ водой.

Мозей оказался такимъ же беззащитнымъ какъ и Томъ, потому что его плавательныя способности были хотя и лучше, но всё же очень слабы, притомъ же всякая способность была парализована способомъ, которымъ онъ шлёпнулся въ воду, находясь въ крѣпкихъ объятіяхъ Морфея. Такое неожиданное пробужденіе могло бы поразить и высшія умственныя способности чѣмъ каковы были у Мозамбикскаго негра.

Отыскавъ утопавшихъ товарищей, ни Ричардъ, ни Мондэй не знали, что съ ними дѣлать. Первою мыслью у нихъ было дотащить ихъ до дерева, что и удалось имъ сдѣлать, но взглянувъ на дерево, они увидѣли, что тамъ-то они попали не въ лучшее положеніе. На одной вѣтки доступной ихъ рукамъ, а на стволѣ кора гладкая, какъ зеркало, и очень скользкая отъ тонкаго слоя ила нанесённаго мутною волною.

Когда они въ первый разъ взобрались на дерево, тогда имъ помогли живыя лѣстницы ліанъ, но теперь въ темнотѣ не было возможности отыскать ихъ. Грозная опасность явилась передъ ихъ глазами, — даже искусные пловцы отчаивались. Если не за себя, то за своихъ товарищей они страшились.

Въ эту критическую минуту, Ричарду пришла спасительная мысль.

— Кушаки! скорѣе бросьте кушаки! закричалъ онъ.

Дядя и Ральфъ тотчасъ поняли въ чемъ дѣло и плавательные кушаки полетѣли въ воду. Ричардъ и индіецъ подхватили ихъ и черезъ минуту утопающіе были внѣ опасности отправиться ко дну.

Черезъ нѣсколько секундъ отыскали и канаты ліанъ и снова, хотя съ трудомъ, всѣ взобрались наверхъ. Тутъ произошло общее объясненіе.

Разумѣется всему виноватъ былъ Томь. Онъ заснулъ такъ крѣпко, что потерялъ всякое сознаніе, и растянувшись вдоль ліанъ, проскользнулъ между вѣтками и всею тяжестью тѣла шлёпнулся въ воду съ двѣнадцати футовъ высоты.

Его крики и шлёпанье въ водѣ такъ нечаянно разбудили негра, что тотъ отъ страху потерялъ равновѣсіе и въ свою очередь шлёпнулся въ воду и также шумно.

Во всякомъ случаѣ Мундруку не удовлетворился такими событіями, отъ которыхъ и сонъ его прервался, да и рубашка взмокла. Онъ рѣшительно сказалъ, что подобнаго случая не будетъ въ другой разъ съ этими людьми, а потому, прежде чѣмъ лечь на покой, онъ связалъ обоихъ безпокойныхъ товарищей крѣпкими канатами изъ ліанъ, до того крѣпкими, что они могли удержать въ покоѣ самыхъ безпокойныхъ людей.

ОТКРЫТАЯ ВОДА.

Весь слѣдующій день былъ посвященъ на изслѣдованія, не доходившія далѣе трёхъ-сотъ саженей отъ ночлега, но не смотря на короткое разстояніе, этотъ переходъ былъ утомительнѣе двадцати миль по землѣ или по открытой водѣ.

Тутъ была такая дремучая чаща, о которой жители другихъ странъ не могутъ имѣть понятія. Густыя вершины сливались въ сплошную массу, сквозь которую не проникали солнечные лучи; ихъ облѣпливали съ верху до низу чужеядныя растенія и воздушные корни, то перевиваясь канатами, то изгибаясь змѣями, то свѣшиваясь петлями. Тутъ попадались также ползучія пальмы, называемыя индійцами хаситара, и колючій тростникъ и бромеліи плотно усѣянныя своими острыми иглами. Еслибъ здѣсь была даже земля подъ ногами человѣческими, то и тогда трудно было бы пробираться сквозь такую невообразимую путаницу роскошнѣйшей растительности; а какъ представится необходимость путешествовать по лѣсу, переходя съ одного дерева на другое, то не станешь удивляться, что нѣсколько саженей покажутся верстами.

Понятно, что передовыми соглядатаями были только двое: Ричардъ и Мундруку; остальные не сходили съ своей насѣсти на бразильскихъ орѣхахъ: и безполезно, да и опасно было бы забирать съ собою въ экспедицію такихъ неопытныхъ путешественниковъ по лѣсамъ.

Къ вечеру соглядатаи вернулись съ донесеніемъ, которое показалось не совсѣмъ утѣшительно Тривэніону и его спутникамъ. Они заходили на триста саженей вглубь лѣса и вездѣ нашли его наводнённымъ. Ни одного вершка земли не видали они; индіецъ сказалъ, что по вѣрнымъ примѣтамъ, онъ знаетъ, что тутъ на далёкомъ пространствѣ нѣтъ земли: будь материкъ ближе, никогда теченіе здѣсь не было бы такъ быстро.

Одно было извѣстно и доказано: игарапе кончалось мѣстомъ ихъ ночлега; проникнувъ сквозь чащу въ ближайшемъ углу его, они открыли большое пространство воды, которое со всѣхъ сторонъ было окаймлено волнистыми верхушками наводнённыхъ деревьевъ.

Вернувшись на насѣстъ, Мундрику объяснилъ необходимость отправиться къ открытой водѣ.

— Для какой цѣли? спросилъ Тривэніонъ: — не имѣя плота, мы не можемъ переплыть такое большое пространство; а изъ этихъ деревьевъ, наполненныхъ клейкимъ сокомъ, не построишь плота, хоть бы и были у насъ орудія для постройки. Такъ къ чему же пробираться къ тому направленію. По вашимъ словамъ пространство открытой воды очень обширно — тѣмъ хуже для насъ.

— Нѣтъ, хозяинъ, тѣмъ лучше для насъ, если позволите, я объясню вамъ это, возразилъ индіецъ вѣжливо, какъ слѣдуетъ образованному тапуго, у насъ одна и есть надежда на спасеніе: это открытая вода.

— Но мы сдѣлали уже переходъ по водѣ; кажется вдоволь было и позади и впереди и вокругъ насъ.

— Правда хозяинъ, но теченіе воды не въ прямомъ направленіи, а противъ насъ. Вспомните, что теперь время эченте. Намъ нельзя теперь идти по той дорогѣ; а и можно бы, такъ насъ отнесло бы опять въ рѣку, гдѣ не имѣя лодки, мы должны неизбѣжно потонуть. Но открытое гапо, которое мы сегодня видѣли, обращено къ берегу, хотя можетъ быть и далёкому. Перейдя черезъ гапо, мы будемъ гораздо ближе къ terra tirma, а это что-нибудь значитъ.

— Перейти легко сказать, но какъ это сдѣлать? вотъ вопросъ.

— Вплавь.

— Но по вашимъ словамъ гапо тянется вплоть до горизонта, миль на десять.

— Конечно, всё это вѣрно.

— Какъ же можно говорить, что мы должны проплыть такое пространство.

— Да что же намъ помѣшаетъ? у насъ есть кубки обезьяны, а было бы не довольно, я могу пойти дальше и набрать сколько надо: деревьевъ сапусаи тутъ не перечесть.

— Положимъ, что и такъ, но какая польза переплывать такое огромное пространство, если ты самъ говоришь, что на той сторонѣ нѣтъ твёрдой земли? И на той сторонѣ не будетъ легче.

— На той сторонѣ твёрдая земля, хоть и не близко по моему мнѣнію. Мы должны всё держаться къ берегу, иначе мы никогда не выберемся изъ гапо, гдѣ придётся умирать съ голода и натерпѣться всѣхъ ужасовъ. Мы можемъ рыскать по лѣсамъ цѣлые мѣсяцы и ничего не найдёмъ, кромѣ гнѣздъ ары. Послушайте моего совѣта, хозяинъ: завтра на разсвѣтѣ отправимся въ путь черезъ открытое гапо, а тамъ увидимъ, что будетъ лучше.

Роковыя обстоятельства измѣняютъ отношенія между людьми. Настоящимъ хозяиномъ и путеводителемъ сдѣлался работникъ по своимъ знаніямъ и опытности, и Тривэніонь по неволѣ покорялся его совѣтамъ. Рѣшено было, что на другой день странники покинутъ берталетію и отправятся въ открытое гано.

ХАКАНА.

Какимъ образомъ совершалось ихъ путешествіе? Почти такимъ же какъ и путешествовали обезьяны, только гораздо медленнѣе. Весь отрядъ слѣдовалъ по вчерашнему пути паранца и индійца, которые не забыли проложить дорогу, оставляя примѣтами ломаныя вѣтви, какъ это обыкновенно дѣлаютъ, пролагая дорога въ дѣвственныхъ лѣсахъ.

Медленно и трудно было ихъ путешествіе, но настойчивость а сила воли совершаютъ великіе подвиги. Имъ приходилось и лазить, и цѣпляться, и висѣть — словомъ, производить цѣлый курсъ гимнастики, — причомъ Ричардъ постоянно помогалъ своей маленькой кузинѣ, а Типперэри Томъ случайно пользовался помощью индійца. Но долго ли коротко ли, а наконецъ они выбрались на опушку наводнённаго лѣса и передъ ними открылось широкое пространство воды. Эта картина была уже отрадна для глазъ утомлённыхъ тёмнымъ сводомъ зелени.

— Ну вотъ, Мондэй, мы и достигли открытаго гапо, сказалъ Тривэніонъ, переводя духъ: — ты говорилъ о возможности переплыть его. Какимъ же это способомъ?

— Точно такимъ же, какъ и переплыли игарапе.

— Какъ это можно! Ты самъ соглашаешься, что тутъ добрыхъ десять миль до другаго края; вонъ и верхушки деревьевъ чуть чуть замѣтны.

— Проплыли же мы не менѣе того по игарапе.

— Правда; но тогда мы имѣли возможность отдыхать чуть не каждыя пять минутъ, что и укрѣпляло наши силы. Совсѣмъ другое дѣло, какъ будемъ переплывать такое обширное озеро, гдѣ и отдохнуть негдѣ. Вѣдь этакъ придётся цѣлый день быть въ водѣ, а пожалуй и больше.

— Пожалуй и больше, хозяинъ, я и не спорю противъ этого. Но подумайте только о томъ, что если мы не будемъ искать какого-нибудь выхода, то можемъ пробыть три, четыре, пять и даже шесть мѣсяцевъ на этихъ верхушкахъ и должны питаться только орѣхами и плодами, да и тѣхъ пожалуй не будетъ на столько, чтобы поддержать жизнь нашу. Безъ питательной пищи мы скоро потеряемъ силы, и не въ состояніи будемъ держаться на деревьяхъ; съ упадкомъ силъ, мы будемъ падать съ дерева одинъ за другимъ и найдемъ смерть въ безднѣ гапо или въ пасти хакаре.

Правдоподобная картина произвела на всѣхъ сильное впечатлѣніе. Тривэніонъ обѣщалъ не противиться плану индійца, но пожелалъ только узнать подробнѣе, какими средствами онъ думаетъ найти возможность переплыть десяти-мильное разстояніе.

Мондэй не думалъ изъ этого дѣлать тайны: средства прежнія т.-е. плавательные кушаки, съ тою разницею, что надо прибавить еще два: для него и для молодого паранца. По узкимъ и небольшимъ пространствамъ они смѣло могли ввѣряться своему искусству плавать, но на десяти-мильномъ пространствѣ считали нужнымъ плавательные аппараты.

Но для этого дня достаточно было работы и заботы, и потому всѣ расположились на ночлегъ, выбравъ для этого самое мягкое и удобное дерево. Къ несчастью желудокъ требовалъ пищи, а у нихъ ничего не было, кромѣ орѣховъ сапусаи, что и составляло ихъ скудный ужинъ.

Поужинавъ, Мундруку съ помощью Ричарда принялся готовить кушаки и прежде чѣмъ солнце зашло, всё было готово къ отплытію.

Во время отдыха обыкновенно заводились разговоры, какъ для того, чтобъ убить время, такъ и для того, чтобы не предаваться отчаянію. Обыкновенно этотъ трудъ бралъ на себя Тривэніонъ, который выбиралъ интересные предметы, чтобы развлечь и принести пользу дѣтямъ; но чаще всего завлекалъ въ разговоръ молчаливаго индійца, котораго разсказы открывали ему новый міръ.

Открытое пространство воды сдѣлалось предметомъ разговора.

— Это очень похоже на озеро, сказалъ рудокопъ: — я вижу со всѣхъ сторонъ полосу деревьевъ или верхушекъ и нигдѣ ни малѣйшаго перерыва или канала.

— Оно такъ и есть, отвѣчалъ тапуго, — это настоящая лагуна. Тутъ вода стоитъ во всѣ времена года — всё равно въ полноводье или мелководье — только въ эту пору здѣсь воды больше. Да, это лагуна.

— Ты почему это знаешь, Мондэй.

— Очень легко. Много на то примѣтъ. Во-первыхъ въ этихъ краяхъ нѣтъ кампо, а во-вторыхъ не будь это лагуна, — такъ выдавались бы здѣсь острова деревьевъ. Но есть еще примѣта еще вѣрнѣе, вонъ тамъ — видите — піозоки.

Индіецъ указалъ въ нѣкоторомъ разстояніи на два тёмные предмета, которые не были еще примѣчены другими товарищами. По болѣе пристальномъ осмотрѣ два тёмные предмета оказались птицами небольшихъ размѣровъ, похожія на чепуръ или караваекъ, тёмнаго цвѣта, съ короткими крыльями, съ зелёною выпуклостью, сверкавшею при лучахъ заходящаго солнца. Птицы были довольно близко, такъ что зрители могли хорошо разсмотрѣть ихъ особенности — между прочимъ длинные лопастные пальцы и прямые когти, особенно на заднемъ пальцѣ въ видѣ шпоръ: ноги чуть не длиннѣе туловища, голени въ нижней половинѣ неоперённыя и непомѣрно длиннопалыя, такъ что, когда онѣ стояли на листьяхъ, разставивъ ноги, то пальцы ихъ точно четырёхконечные, съ лопастями по бокамъ, казались четырёхконечными звѣздами, горизонтально лежащими на водяной поверхности.

Болѣе всего зрители были поражены способомъ плаванія этихъ птицъ: онѣ прямо стояли на водѣ точно шли по льду. Эта парочка хакалъ то сходилась, то расходилась, то рядомъ подвигалась, и ни разу не наклоняясь и не опускаясь въ воду, но точно ступая по твёрдому грунту.

Что бы это значило? Но Мондэй былъ тутъ, стало быть за объясненіемъ далеко не надо ходить.. Хаканы — изъ рода водницевыхъ пастушковъ: — стоятъ не на водѣ, но на большихъ круглыхъ листьяхъ съ завороченными краями, которые могутъ, сдержать не то что самую большую птицу, пожалуй и шестилѣтняго ребёнка.

Тривэніонъ съ спутниками внимательно присматриваясь, увидѣли огромную водяную лилію съ ея листьями, имѣвшими сходство съ громадною сковородою. Въ первый еще разъ они увидѣли колоссальную американскую кувшинку, у которой одинъ листъ имѣетъ нѣсколько футъ въ діаметрѣ, которую назвали «королевой Викторіей» англійскіе мореплаватели въ первый разъ увидѣвшіе эту красавицу Тихаго Океана.

— Это fumo de piosoco, продолжалъ пояснять Мондэй: — оно такъ названо потому-что похоже на печь, на которой приготовляется наша кассава или поджаренная маніочная мука, и потому еще, что этотъ цвѣтокъ — любимое мѣсто для насѣсти у піозоки.

Піозокой называлъ индіецъ длинноногихъ хаканъ, изъ породы Petamedeidoe, которая водится, какъ въ Африкѣ такъ и въ Америкѣ.

Птицы явились, какъ разъ во-время, чтобы развлечь печальныя мысли голодныхъ усталыхъ путешественниковъ, которые, занявшись наблюденіями за ними забыли про своё горе. Вниманіе ихъ было до такой степени поглощено птицами, что они даже не замѣтили, какъ ученый индіецъ тихо спустился въ воду и поплылъ скрываясь подъ нависшими вѣтками деревьевъ: черезъ нѣкоторое время онъ остановился напротивъ важно расхаживавшихъ піокозъ.

Впрочемъ и трудно было бы его видѣть, потому что онъ нырнулъ въ воду и не показывался до-тѣхъ поръ, пока длинныя ноги хаканы, завёрнутыя въ мягкіе листы лиліи, очутились въ мускулистой его рукѣ. Внезапно птица поплыла съ пронзительнымъ крикомъ. Ея испуганная подруга поднялась съ такими же криками на воздухъ, предоставивъ её на произволъ сильнаго врага.

Люди сидѣвшіе на деревѣ были поражены удивленіемъ. Они видѣли что-то тёмное и круглое, какъ разъ около барахтающейся хакакы, что-то похожее на человѣческую голову, но туловища погруженнаго въ воду не видали. Удивленію былъ конецъ, когда приблизилась птица въ сопровожденіи головы, которая повернувшись къ нимъ показала имъ мѣдное лицо стараго Мондэя.

Вмѣсто того, чтобъ лечь спать на голодный желудокъ, наши путники сытно поѣли вкуснаго мяса жареной хаканы.

ПОКИНУТЫЙ ТОВАРИЩЪ.

Вмѣстѣ съ разсвѣтомъ всѣ опять пустились вплавь и каждый былъ вооруженъ плавательнымъ снарядомъ, оказавшимся непромокаемымъ, по случаю знанія, съ которымъ Мундруку умѣлъ пользоваться каучукомъ.

Плаваніе предстояло не только продолжительное, но и опасное, и потому старый индіецъ принялъ всѣ мѣры, чтобы сдѣлать плавательные снаряды изъ орѣховой скорлупы по возможности совершенными. Удачное плаваніе или опасность утонуть зависѣли отъ того, какъ будутъ сдѣланы эти кушаки. Мондэй внимательно осмотрѣлъ каждую скорлупу, обложилъ её надлежащимъ слоемъ каучука и всё скрѣпилъ какъ слѣдуетъ канатами — сапо — изъ ліанъ.

Какъ только солнце выглянуло изъ-за-вершинъ деревьевъ, опоясывавшихъ лагуну на восточной сторонѣ, наши смѣльчаки отправились въ своё водяное странствованіе. Нельзя сказать, чтобъ они были въ весёломъ расположеніи духа. Они сами не знали, какое будетъ послѣдствіе ихъ необыкновеннаго предпріятія, не знали куда приведётъ ихъ плаваніе и не будетъ ли оно послѣднимъ въ жизни кого-нибудь изъ нихъ, или можетъ быть имъ всѣмъ суждено найти могилу въ безднѣ гапо.

Даже индіецъ, къ которому обращались всѣ глаза, ища въ нёмъ слово ободренія и путеводительства, даже и онъ не очень надѣялся на успѣхъ. Конечно, онъ этого не говорилъ, но Тривэніонъ, распрашивавшій его передъ вступленіемъ въ походъ, понялъ это, хотя ничего не возражалъ, когда индіецъ настаивалъ на необходимости пуститься въ этотъ путь. Подъ покровительствомъ лучезарнаго восходящаго солнца они пустились вплавь по лагунѣ.

Передъ самымъ отправленіемъ вышелъ случай, предвѣщавшій повидимому несчастье. Такъ какъ надо было ожидать, что кваита будетъ большою помѣхою для избраннаго ею пловца, то рѣшено было покинуть её. Обезьяна сама не могла плавать, и непремѣнно погубитъ того, кто согласился бы взять её. Выбора не оставалось, но всѣмъ было невыразимо тяжело разставаться съ товарищемъ, такъ долго забавлявшемъ ихъ на галатеѣ.

Ужь какъ кажется Типперэри Томъ былъ привязанъ къ обезьянѣ — или скорѣе она къ нему — но и тотъ охотно соглашался на разлуку съ нею. Въ нёмъ еще живо сохранялось воспоминаніе о томъ смущеніи, въ которое она его поставила, подвергая его опасности или утонуть въ гапо или быть повѣшеннымъ на хвостѣ обезьяны. Ощущеніе еще было сильно, и потому онъ изъ предосторожности отправился въ путь тайкомъ и въ числѣ передовыхъ.

Вышло, что всѣ до одного поступили въ томъ же родѣ; всѣ отплыли прежде чѣмъ кваита догадалась, что её намѣрены покинуть, а между тѣмъ товарищи такъ далеко отплыли, что никакой скачокъ не могъ уже перенести её на чьи нибудь плечи. Замѣтивъ, наконецъ, что её покинули, обезьяна стала визжать и стонать такъ жалобно, и въ тоже время такъ громко, что ея крики раздавались даже на самомъ краю лагуны.

Кромѣ бѣдной кваиты, никто не оставался въ такомъ несчастномъ положеніи. Маленькую любимицу Розы, игрунку, взялъ на плечи молодой паранецъ; о попугаѣ никто не подумалъ, но его не такъ легко покинуть, онъ не такъ беззащитенъ, какъ кваита. У него тоже есть вспомогательный снарядъ въ видѣ пары крѣпкихъ крыльевъ; ему стоитъ только вспорхнуть, расправить свои крылья и они какъ разъ перенесутъ его черезъ лагуну. Сознавая свою силу, онъ не оставался сидѣть на деревѣ, чтобы сливать свои крики съ визгомъ кваиты. Не успѣли пловцы отплыть и на сто шаговъ, какъ попугай расправилъ свои крылья и полетѣлъ; нѣсколько минутъ онъ парилъ надъ головами пловцовъ, какъ будто выбирая повыгоднѣе насѣстъ, потомъ онъ спустился по прежнему на черную голову негра, запустивъ свои когти въ его мохнатыя волоса.

Мозей совсѣмъ не чувствовалъ благодарности за оказанное ему предпочтеніе, однако на этотъ разъ не сопротивлялся птичьему хотѣнію и преспокойно плылъ рядомъ съ другими.

БЕЗПОМОЩНОЕ СОСТОЯНІЕ.

Чѣмъ дальше плыли наши смѣльчаки, тѣмъ всё свѣтлѣе становилась надежда на спасеніе. Они видѣли, что съ помощью своихъ кушаковъ могутъ скоро и безъ усталости плыть; не прошло еще и часу ихъ плаванія, а между тѣмъ добрая миля раздѣляла уже ихъ отъ дерева; при такой быстротѣ можно достигнуть до противоположной стороны прежде заката солнечнаго, разумѣется въ такомъ только случаѣ, если силы хватитъ.

Въ этомъ отношеніи странствованіе вплавь обѣщало быть успѣшно, и радость просіяла на всѣхъ лицахъ.

Вскорѣ однако появилась перемѣна: облако какъ будто набѣжало на лицо Мундруку и тѣни его отразились на всѣхъ.

Тривэніонъ зорко слѣдилъ за индійцемъ, но не видалъ причины его тревоги, выразившейся нахмуренными бровями. Онъ не распрашивалъ, но по его дѣйствіямъ былъ увѣренъ, что есть что-то тревожное у него на умѣ.

По временамъ индіецъ поднималъ голову и оглядывался назадъ. Какая бы ни была причина безпокойства, только вѣрно она была назади.

Чѣмъ далѣе подвигались они вперёдъ, тѣмъ тревожнѣе становился Мондэй, тѣмъ чаще поворачиваяась его голова назадъ, тѣмъ угрюмѣе становились его взоры.

Тривэніонъ невольно сталъ подражать его движеніямъ и хотѣлось бы ему понять значеніе дѣйствій индійца. Но ничего не видать, кромѣ верхушекъ деревьевъ, отъ которыхъ они отплыли, да и тѣ съ каждою минутою становились менѣе примѣтны.

Хозяинъ не замѣчалъ, что это обстоятельство именно и возбуждало безпокойство Мондэя, заставляя его бросать тревожные взоры назадъ: деревья мало по малу скрывались изъ вида, чѣмъ и усиливалось его безпокойство. Всё выше поднималъ онъ голову, всё чаще оглядывался назадъ.

Увлекаемый не столько любопытствомъ, сколько безпокойствомъ, Тривэніонъ наконецъ не выдержалъ и спросилъ:

— Что это, Мондэй, ты всё оглядываешься назадъ? Развѣ оттуда грозитъ намъ опасность? Право же, я ничего не вижу, кромѣ верхушекъ деревьевъ, да и тѣ теперь едва уже примѣтны.

— Вотъ въ этомъ-то и есть опасность; вы настоящую причину сказали. Скоро деревья совсѣмъ исчезнутъ изъ вида, и тогда…

— Что же тогда?

— Признаюсь, хозяинъ, я въ большомъ затрудненіи. Виноватъ, отправляясь въ путь, я совсѣмъ забылъ объ этомъ.

— Ага! понимаю, деревья служили намъ указателями, по какому направленію плыть; когда же они исчезнутъ, то намъ нечѣмъ будетъ руководиться.

— Истинно, одинъ только Великій Духъ можетъ вывести насъ изъ этой бѣды.

По виду и тону Мундруку можно было понять, что онъ глубоко сокрушается и не мудрено: онъ такъ былъ увѣренъ въ силу своего опытнаго знанія и въ возможности переплыть лагуну! Онъ принималъ въ соображеніе только возможность переплыть, не подумавъ о возможности заблудиться на водѣ. Деревья, скрываясь за горизонтомъ, разомъ надоумили его, и чѣмъ дальше онъ плылъ, по открытому пространству, тѣмъ болѣе убѣждался, что возможность заблудиться очень вѣроятна.

Прибѣгая къ отчаянному усилію, онъ попросилъ всѣхъ спутниковъ пріостановиться, а самъ съ усиленною энергіею поплылъ вперёдъ, какъ бы желая испробовать на сколько онъ можетъ проплыть по прямой линіи не завися ни отъ какого предмета, заступающаго мѣсто лоцмана.

Проплывъ двѣсти или триста ярдовъ, ипдіецъ опять положилъ подбородокъ на плечо и смотрѣлъ назадъ, — теперь верхушки деревьевъ были явственно видны надъ поверхностью воды. Это не усилило его безпокойства, напротивъ видимо удовлетворило его: онъ былъ доволенъ опять увидѣвъ то дерево, на которомъ они спасались и именно, оно выходило съ противоположной стороны.

Увѣренность оживила его; остановившись на мѣстѣ, онъ закричалъ своимъ товарищамъ, чтобы всѣ слѣдовали за винъ.

Въ глубокомъ молчаніи, они проплыли еще около трёхъ сотъ ярдовъ, ничто не препятствовало ихъ движенію.

Но вотъ всѣ снова остановились, потому что путеводитель ихъ остановился и снова осматривалъ, что дѣлается въ арьергардѣ.

Вотъ и опять лицо его какъ будто подёрнулось неудовольствіемъ; всё выше и выше подымается его голова надъ водою, онъ почти стоитъ и только ладонями тихо разгребаетъ воду назадъ. Немного погодя съ спокойною увѣренностью на лицѣ, онъ опять пустился вперёдъ.

Много разъ повторялъ онъ эти движенія, то останавливаясь почти въ стоячемъ положеніи, то снова, удовлетворённый пускался вплавь. Но вдругъ у него вырвалось восклицаніе неудержимой досады: деревьевъ не видать, хоть онъ шею чуть не свихнулъ вытягиваясь и выворачиваясь во всѣ стороны.

Онъ проворчалъ нѣсколько словъ какъ бы соглашаясь отказаться отъ лоцмана, и пустился вплавь по прямому направленію, какъ и прежде, но для большей увѣренности, поглядывалъ на длинный рядъ своего арьергарда, чтобы наблюдая за ихъ относительнымъ положеніемъ не сбиться съ пути.

И прежде еще, до отправленія вплавь, онъ далъ нѣсколько совѣтовъ своимъ спутникамъ, совѣтовъ необходимыхъ для плавающихъ по наводнённымъ углубленіямъ. Они должны были сохранять на сколько это возможно своё относительное положеніе т. е. относительно къ нему, а не къ кому другому; плавать тихо и медленно, чтобы не утомиться и для этого подражать его примѣру. Но главное, они никакъ не должны надоѣдать ему вопросами, ни разговорами другъ съ другомъ. Словомъ, дѣло плаванія должно совершать въ молчаніи и порядкѣ.

Онъ не счелъ за нужное распространяться почему и для чего онъ требовалъ такихъ необыкновенныхъ условій, но просто сказалъ имъ, что если они не исполнятъ буквально его предписаній, то никто изъ нихъ не достигнетъ возможности вскарабкаться на ближайшую верхушку дерева.

Послѣ такого наставленія нечего и сомнѣваться, что его предписанія исполнялись съ почтительною покорностью и вся его свита слѣдовала за нимъ такъ тихо, какъ вѣчно безмолвствующая рыба.

Ничего не слышно, кромѣ вздоха волны ударявшей о пустую скорлупу сапусаи или вскрика каракары орла, когда онъ парилъ надъ головами пловцовъ, какъ бы удивляясь странному конвою водяныхъ твореній, таинственно движущихся по вѣчно пустыннымъ лагунамъ гапо.

ВОКРУГЪ И ОКОЛО.

Цѣлый часъ пловцы должны были сохранять не только относительное положеніе, но и молчаніе, наложенное на нихъ.

Никто рта не раскрывалъ, даже когда на поверхности показалось и проплыло между ними безжизненное тѣло гуарибы, которая вѣроятно утонула, сдѣлавъ скачокъ не по силамъ и не по умѣнью, — никто, кромѣ игрунки, сидѣвшей на плечѣ молодого Ричарда. Миніатюрный образецъ четырерукихъ созданій, узнавъ въ трупѣ своего большаго сродича, пришла въ какое-то изступленіе, визжала, пищала и дрожала всѣмъ тѣломъ, точно при видѣ мёртвой обезьяны она вдругъ сознала, что и ей грозитъ точно такая же опасность.

На ея вопли никто не обращалъ вниманія: наставленіе Мондэя было такъ серьёзно, что никому не было охоты, нарушать его. Игрунка могла визжать сколько ей хотѣлось, никто не прерывалъ её словомъ утѣшенія или ласки.

Спокойствіе однако вскорѣ возстановилось: игрунка, видя что сколько она ни кричи, никто не обращаетъ на неё вниманія, перестала изъявлять свои шумныя сожалѣнія. Плаваніе опять продолжалось въ молчаніи.

Прошло полчаса, а можетъ быть и меньше, часовъ-то у нихъ не было, вдругъ молчаніе опять было прервано и опять таки игрунка была причиной. Поднявшись на заднія лапки, и вытянувъ шею, она повторяла визгъ и пискъ по прежнему на разные лады.

Что бъ это значило? Каждый молча задавалъ себѣ этотъ вопросъ, хотя всѣмъ единодушно хотѣлось бы услыхать отвѣтъ.

Но имъ оставалось только слѣдить за движеніями возмутителя общаго спокойствія; всѣ устремили глаза на предметъ, привлекавшій вниманіе игрунки. Какое же было общее удивленіе когда въ десяти шагахъ отъ себя они опять увидѣли трупъ гуарибы: по прежнему онъ проплылъ между ними. Всѣмъ пловцамъ разомъ пришла въ голову мысль, что вѣроятно они попали въ такое мѣсто, гдѣ утонула цѣлая кампанія обезьянъ. Можетъ быть цѣлое племя неудачно выбрало деревья для отдыха, которыя вскорѣ были затоплены полноводьемъ и такимъ образомъ путь былъ имъ отрѣзанъ, и вотъ почему имъ попадается на дорогу другая уже обезьяна.

Не будь съ ними ученый индіецъ, это предположеніе вѣроятно, всѣхъ бы удовлетворило и плаваніе преблагополучно продолжалось бы безъ конца.

Но опытнаго и просвѣщеннаго индійца не такъ скоро проведёшь. Проходя мимо гуарибы № 1, онъ хотя ничего не сказалъ, но зорко осмотрѣлъ всѣ отличительные примѣты трупа, и когда проплывъ недалёкое разстояніе, онъ снова увидѣлъ гуарибу № 2, то присмотрѣвшись, убѣдился, что это таже самая обезьяна. Словомъ, пловцы сталкивались всё съ одною и тою же несчастною обезьяною.

Изъ этого можно было вывести только одно заключеніе. Безжизненное тѣло не можетъ измѣнять направленія: его гонитъ или сила вѣтра или тянетъ сила теченія. Какъ же объяснить второе столкновеніе съ обезьяной? Тутъ одна вѣроятность можетъ быть допущена: пловцы подвигались по криволинейному пути увлекаемые быстротой и ни на шагъ вперёдъ, но всё кружились вокругъ и около, на одномъ и томъ же мѣстѣ.

НА УГАДЪ.

Хотя путеводитель прежде всѣхъ замѣтилъ въ чемъ дѣло, однако не счелъ нужнымъ дѣлать изъ этого тайну.

— Вотъ и вышло такъ, хозяинъ, сказалъ онъ обращаясь по обыкновенію къ Тривэніону: — мы заблудились: вѣдь это всё одна и таже обезьяна попадается намъ на встрѣчу. Вотъ посмотрите сами, мы опять попали на то мѣсто, гдѣ были полчаса назадъ. Вѣдь это кривая судьба, но видно такова на то воля великаго духа.

Тривэніонъ до того смутился, что не могъ отвѣчать.

— Во всякомъ случаѣ, оставаться здѣсь не должно; надо добраться до какихъ нибудь деревьевъ, иначе не можетъ быть.

— Разумѣется, отвѣчалъ Трівэніонъ: — мы можемъ это сдѣлать.

— Надо надѣяться, былъ отвѣтъ индійца, не обнаруживавшій большой самоувѣренности.

Тривэніонъ разсудилъ, что они это время плавали по одному кругу и что если это еще разъ случится, то не скоро имъ доплыть до конца.

Но нельзя было времени терять: путеводитель опять дѣйствовалъ. Съ неудовольствіемъ, почти съ отчаяніемъ Мондэй отступалъ изъ лагуны. Голосъ его какъ-будто дрожалъ, когда онъ звалъ за собою товарищей и даже въ размахахъ его рукъ была какая-то нерѣшимость. Столкнувшись еще разъ съ трупомъ гуарибы, онъ невольно подумалъ, что это не худая была бы пожива, доказательство, что онъ опасался продолжительнаго плаванія. Никто не спрашивалъ его, почему это не такъ, а иначе; но старикъ самъ мучился, что не исполнилъ своего обѣщанія на счетъ переправы черезъ лагуну.

Проплывъ нѣкоторое пространство, онъ опять остановился и высоко приподнявъ голову осматривался и назадъ и по сторонамъ.

На этотъ разъ онъ остался доволенъ тѣмъ, что деревьевъ не видать и поплылъ опять вперёдъ.

Еслибъ только можно быть увѣреннымъ, что плаваніе будетъ совершаться по прямой линіи, то опасности нельзя было бояться. Лагуна не имѣла болѣе десяти или двѣнадцати миль въ ширину, слѣдовательно какъ бы медленно ни совершалось ихъ плаваніе, а всё же черезъ нѣсколько часовъ, они должны увидѣть ея берегъ — будетъ ли то наводнённый лѣсъ или дѣйствительно земля. Не было опасности утонуть: плавательные кушаки предохраняли отъ этого. Отъ жажды погибнуть тоже нельзя: прѣсной воды вдоволь. Да и съ голода умереть за это время нельзя. Во первыхъ они плотно поужинали хаканой, во вторыхъ апетитно позавтракали бразильскими орѣхами — чрезвычайно сытная и питательная нища. Сверхъ того старый индіецъ въ видахъ предосторожности взвалилъ себѣ на плечи мёртвую гуарибу… Настоящая опасность состояла въ томъ, что можно сбиться съ прямого пути, — а какъ сохранить его, на открытой поверхности, не имѣя ни малѣйшей путеводной примѣты: ни дерева ни скалы, ни звѣзды?

Зналъ это тапуго; понималъ и рудокопъ; ирландецъ и негръ тоже смекали въ чемъ дѣло. Даже дѣти и тѣ сознавали, что ихъ старшіе плывутъ на угадъ.

ОТДЫХЪ НА ВОДѢ.

И такъ теперь дѣло не въ томъ, чтобы переплывать черезъ лагуну, а въ томъ, какъ бы по добру по здорову выбраться оттуда. Узнавъ на опытѣ, что значитъ круговращательное теченіе, пловцы поняли, что это не такъ-то легко. Мысль объ этомъ внушала такое опасеніе, что теперь они ничего другаго не желали, какъ только добраться до земли какимъ бы то ни было способомъ.

Странныя дѣйствія путеводителя усиливали только общія опасенія. Болѣе часу длилось уже тяжелое ощущеніе страха. И какъ было не страшиться? Что ожидало ихъ впереди. О землѣ и говорить нечего, хоть бы надежда была еще разъ увидѣть наводнённый лѣсъ, такъ и то было бы уже счастье. Положимъ, они не могутъ утонуть по милости своихъ плавательныхъ снарядовъ, — но что пользы. Не говоря о томъ, что они снова могутъ попасть въ круговое обращеніе, а голодъ? Но положимъ они потерпятъ нѣкоторое время и голодъ, ну а какъ изъ подъ воды вынырнутъ чудовищные жители, а по воздуху полетятъ хищныя птицы? и всё это будетъ дѣлать на нихъ нападенія? Ужасное положеніе!

Болѣе двадцати разъ тапуго останавливался и зорко выглядывалъ по сторонамъ — ничего нѣтъ утѣшительнаго. Нѣсколько уже часовъ провели они на водѣ и полагали, что вѣроятно теперь около полудня. Солнце не показывалось и съ самаго утра небо заволоклось облаками. Это и было причиной ихъ затрудненій: отплывая, они было надѣялись, что лучезарное свѣтило будетъ руководить ихъ до самаго захожденія своего.

Вдругъ въ самое это время солнце прорвалось сквозь облака и залило всю природу своими жгучими золотыми лучами, но тогда оно стояло надъ самой головой, слѣдовательно никакъ не могло служить компасомъ. Въ это время года и въ этотъ часъ — сѣверъ, югъ, востокъ и западъ, всё было одинаково подъ вліяніемъ полдневнаго свѣтила — а оно не склонялось ни на какую страну свѣта.

А между тѣмъ на смугломъ лицѣ индійца проблеснуло радостное выраженіе, — то было выраженіе воскресшей надежды.

— Только бы солнце не спряталось, и всё будетъ хорошо, сказалъ онъ въ отвѣтъ на вопросъ Трввэніона: — конечно, теперь оно не на помощь намъ, но пройдётъ еще часъ и оно дастъ тѣнь. Тогда бояться уже нечего: мы поплывёмъ прямо, какъ стрѣла летитъ. Не боитесь, хозяинъ, мы выберемся изъ этого затрудненія еще до вечера. Успокойтесь же.

Ободрительныя слова произвели благодѣтельное дѣйствіе: на всѣхъ лицахъ отразилась теперь свѣтлая радость.

— Мнѣ кажется, хозяинъ, намъ бы нехудо было теперь отдохнуть на мѣстѣ, пока солнышко покажетъ по какому пути оно пойдётъ. Тогда и мы отправимся въ путь съ свѣжими силами.

Для усталыхъ пловцовъ очень было пріятно услышать такой совѣтъ и всѣ единодушно ему повиновались.

Старый Мундруку всё еще пытался отыскать какихъ-нибудь примѣтъ на горизонтѣ, но и на этотъ разъ всё также безуспѣшно; покорившись неизбѣжной участи, онъ вмѣстѣ съ другими растянулся неподвижно на водѣ.

ТѢНЬ-ПУТЕВОДИТЕЛЬНИЦА.

Такъ прошло около часу; но надъ ними не господствовало торжественнаго молчанія. На водѣ нашимъ пловцамъ такъ было ловко лежать, какъ на мягкомъ коврѣ или на зелёной травѣ. Они проводили время въ разговорахъ и разумѣется разсуждали только о томъ, какимъ бы случаемъ выбраться изъ тягостнаго положенія.

Они не совсѣмъ избавились отъ опасеній. Если солнце измѣнитъ имъ, т. е. если облака опять покроютъ небо, то имъ будетъ хуже нежели когда нибудь, потому, что они даромъ потеряютъ время. Каждый изъ нихъ постоянно обращалъ тоскливые взгляды на небосклонъ: — не покажется ли облако?

Мондэй тоже посматривалъ на небо, только совсѣмъ съ другимъ намѣреніемъ: онъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ, куда, въ какую сторону солнце будетъ склоняться?

Въ надлежащее время его бдительность была вознаграждена, не столько по наблюденію за самимъ солнцемъ, сколько по вліянію, какое оно производило передъ ихъ глазами.

Предупредивъ своихъ товарищей сохранять молчаніе и неподвижность, чтобы не взволновать поверхность воды, индіецъ вынулъ ножъ и держалъ его вертикально надъ поверхностью воды, наблюдая и глубокомысленно, не хуже любого философа, производящаго какіе-нибудь опыты. Вскорѣ онъ былъ вознаграждёнъ тѣмъ, что увидѣлъ тѣнь. Клинокъ былъ хорошо уравновѣшенъ; нѣсколько разъ индіецъ поварачивалъ его на право и налѣво, пока наконецъ тѣнь отъ него отразилась на водѣ. Сначала отраженіе было едва замѣтное, но мало-помалу оно становилось длиннѣе и длиннѣе.

Убѣдившись теперь, что онъ знаетъ, гдѣ западъ и гдѣ востокъ, тапуго засунулъ ножъ за кушакъ и пригласилъ товарищей слѣдовать за собою, по направленію указанному тѣнью клинка. Сначала взмахи его рукъ были энергичны, но потомъ становились всё слабѣе и слабѣе.

Тѣнь выводила пловцовъ на востокъ, но дѣло не въ томъ, чтобы знать куда, — только бы выбраться изъ лагуны. Во время ихъ плаванія путеводитель повторялъ нѣсколько разъ опытъ съ ножомъ. Но въ скоромъ времени они въ этомъ не нуждались, потому что обнаружилась полоса лѣса на далёкомъ горизонтѣ.

Еще солнце не зашло, какъ они доплыли до вѣтокъ, наклонившихся надъ водой и всѣ измокшіе пловцы взобрались на вершины деревьевъ.

Еслибъ не радость, что они достигли наконецъ пристани, то можетъ быть, они были бы огорчены потому, что опять попали на то самое дерево, на которомъ провели прошлую ночь. Прежде всего они принялись жарить обезьяну на обѣдъ и на ужинъ, за одно. Утопшая гуариба, которую Мондэй вытащилъ изъ лагуны, доставила имъ пищу. Брюзгливый эпикуреецъ отвернулъ бы свой носъ отъ одной мысли о подобной говядинѣ, чѣмъ доказалъ бы, что никогда не бывалъ подъ сѣнью лѣсовъ южной Америки; но наши бѣдные странники были очень довольны своимъ ужиномъ. Если ихъ сонъ прерывался дурными сновидѣніями, то это конечно уже не отъ несваренія желудка.

Прежде чѣмъ высадиться на дерево всѣ уже были предупреждены, что попали на прежнее мѣсто. Тапуго узналъ это по формамъ деревьевъ, но его спутники узнали это по другой причинѣ.

Имъ на встрѣчу летѣли привѣты, съ такимъ пронзительнымъ ревомъ и визгами, какое можетъ производить только горло кваиты. Такъ какъ не было причинъ; чтобы четырерукое животное тревожилось, то крики ея обозначали только ея чрезвычайную радость и когда пловцы влезали на знакомое дерево, то ихъ встрѣтилъ товарищъ съ такою радостью, какъ-будто они не заслуживали упрековъ въ неблагодарности и равнодушіи.

ПЛАВАНІЕ ПО ОПУШКѢ ЛѢСА.

Обезкураженные неудачнымъ плаваніемъ, наши путешественники оставались на своей насѣсти почти до полудня слѣдующаго дня. Отчасти утомленіе было причиною этого бездѣйствія. Не только тѣломъ, но и духомъ находились они подъ бременемъ томительной усталости, невольно подчинявшей ихъ бездѣйствію.

Часы проходили, отдыхъ подкрѣплялъ тѣло, вмѣстѣ съ тѣмъ и духъ становился бодрѣе. Солнце не вступило еще на свой меридіанъ, а унылое бездѣйствіе уже прекратилось.

Всѣ сердца забились инстинктивнымъ желаніемъ сохранить жизнь, и въ головѣ зашевелилась предпріимчивость какъ бы это сдѣлать.

Не попытаться ли еще разъ переплыть лагуну? Но на этотъ вопросъ оказался отвѣтъ не поощрительный. Развѣ открылась надежда совершить это плаваніе удачнѣе вчерашняго? Ни мало, напротивъ всего вѣроятнѣе, они опять заблудятся и Богъ знаетъ кончится ли это также благополучно, какъ вчера.

Даже Мундруку и тотъ не настаивалъ на возможности этого перехода, въ пользѣ котораго онъ прежде былъ сильно увѣренъ; нѣкоторое время онъ уклонялся подавать свой мнѣніе; его молчаніе и угрюмые взгляды ясно показывали, что неудача его перваго плана нанесла ему глубокое оскорбленіе.

Ни Тривэніонъ и никто другой не думали его упрекать, хотя вѣра въ его всевѣдѣніе сильно поколебалась. Тривэніонъ рѣшился взять на себя отвѣтственность за новое предпріятіе. По общему мнѣнію по ту сторону лагуны непремѣнно должна быть земля или по-крайнѣй-мѣрѣ по тому же направленію, и главное желаніе у всѣхъ состояло въ томъ, какъ бы достигнуть этого.

Обойти лагуну по способу обезьянъ очевидная невозможность; даже и въ такомъ случаѣ, если лѣсъ будетъ сплошной во всю дорогу, переплетаясь вѣтка за вѣтку; подобное путешествіе потребовало бы не то, что недѣли, но цѣлые мѣсяцы, а какъ знать, найдётся ли вездѣ достаточно пищи для поддержанія жизни нѣсколькихъ человѣкъ? Не вездѣ же природа наготовитъ для нихъ бразильскихъ орѣховъ и не всегда будутъ попадаться птичьи гнѣзда, да и Мондэю не всегда будутъ попадаться хаканы или утонувшія гуарибы.

Но если нельзя пуститься въ путь по деревьямъ, то почему бы не попробовать пробраться подъ ними? Почему бы не плавать по опушкѣ лѣса, подъ тѣнью деревьевъ, а по временамъ, взбираться на нихъ, чтобъ отдохнуть, собираться съ силами и поспать.

Мысль прекрасная и такъ какъ она была выражена самимъ Тривэніономъ, то всѣми единодушно была принята и одобрена. Даже индіецъ и тотъ призналъ её за мудрую мысль и гораздо надёжнѣе его намѣренія переплыть лагуну.

Къ счастью, для этого не требовались долгія приготовленія, — стоило только надѣть плавательные кушаки, еще разъ спуститься въ воду и плыть вдоль опушки лѣса.

Всё это было скоро и безъ труда сдѣлано и какъ только солнце стало спускаться на западъ, путешественники снова покинули свой древесный ночлегъ и пустились странствовать вплавь.

МАССАРАНДУБА.

Быстро совершалось плаваніе, почти милю въ часъ. Еслибъ можно постоянно сохранять такую быстроту, то можно бы было дѣлать десять миль въ день и въ два три дня быть уже на той сторонѣ лагуны.

Необходимо было часто останавливаться на отдыхъ. Для этого они или ложились на горизонтальныя вѣтки, висѣвшія надъ водою или цѣплялись ея нихъ и отдыхали въ стоячемъ положеніи.

Плаванію очень много мѣшали растенія піозока, извѣстныя уже огромныя водяныя кувшинки; ихъ широкія круглыя листья, лежавшія на водѣ гигантскими сковродами, шли какъ разъ понерёгъ дороги нашимъ пловцамъ. Иногда толстыя сочныя листья являлись сплошною поверхностью и запруживали дорогу такъ что пловцамъ приходилось идти въ обходъ на нѣсколько сотъ ярдовъ, что почти удвоивало ихъ странствованіе вплавь.

По случаю этихъ и другихъ подобныхъ помѣхъ, они не проплыли и трёхъ миль какъ Мувдруку посовѣтовалъ имъ сдѣлать стоянку.

Что заставило его подать такой совѣтъ? Не поздняя пора, потому что не было еще и шести часовъ, судя по солнцу; и не чрезмѣрная усталость: правда они устали, но не такъ сильно и могли бы безъ большаго труда еще проплыть часа два. Нѣтъ, голодъ давалъ себя знать. Но за чѣмъ же въ этомъ мѣстѣ останавливаться? Здѣсь ничего такого не видать, чѣмъ бы можно утолить его; слѣдовательно въ этомъ отношеніи не легче будетъ висѣть на воздухѣ, чѣмъ плыть на водѣ. Такъ размышлялъ Тривэніонъ съ своею семьёю; но Мондэй еще не объяснилъ причины даннаго совѣта, и потому его стали распрашивать.

— Хозяинъ, я голоденъ, отвѣчалъ онъ: — и думаю, всѣ вы не прочь поужинать, какъ же намъ плыть вперёдъ?

— Поужинать? повторилъ Тривеніонъ: — конечно, не станемъ спорить, мы всѣ голодны. Я это чувствовалъ еще часъ тому назадъ. Но что же можно предложить на ужинъ. Кромѣ деревьевъ, ничего не видати, а на деревьяхъ ничего не обрѣтается кромѣ листьевъ — плодовъ не видать. Листьями не накормишься.

— А мы достанемъ молочка на ужинъ, — вотъ что, хозяинъ! только для этого не откажитесь пожаловать сюда на ночлегъ.

— Молочка! воскликнулъ Типперэри Томъ, который ничего такъ не любилъ какъ молоко: — что вы тамъ толкуете, мистеръ Мондэй, вѣдь это хуже только раздразнитъ апетитъ. Охъ! до молока ли въ этомъ водяномъ краю? Ужь навѣрное мы теперь не то что на сто, — а на тысячу миль отъ хвоста самой дрянной коровы.

— А вотъ и ошибаетесь, мистеръ Типперэри, вмѣшался молодой паранецъ въ разговоръ: — и на водахъ гапо водятся коровы, какъ и на землѣ. Вотъ вы и сами ихъ увидите, какъ вылеземъ изъ воды.

— О! да, теперь понимаю, вы говорите о рыбной коровѣ. Но она врядъ ли дастся подоить себя, если же она попадётся къ намъ въ руки, такъ мы съ неё сдерёмъ шкуру и тогда достанемъ отъ неё получше молока — жирнаго мясца. Молодецъ будетъ старикъ Мондэй.

Ирландецъ намекалъ на морскую корову или маната, которыхъ такъ много водится въ водахъ Амазонки.

— Вотъ корова, о которой говоритъ Мундруку, возразилъ путеводитель, указывая на верхушку дерева: — вотъ корова, которая дастъ намъ молока на ужинъ. Э! да у неё и хлѣбъ уже готовъ!.. Развѣ вы не видите массарандубу?

Всѣ глаза устремились по указанію индійца. Въ первое время никто ничего не видалъ достойнаго вниманія. Ни впереди, ни позади, куда глазомъ ни кинь, ничего кромѣ зелёной полосы листьевъ; тамъ и сямъ поднималось какое-нибудь необыкновенно высокое дерево, и всѣ эти великаны были гораздо выше другихъ, но въ далёкомъ разстояніи одинъ отъ другого.

Слѣдуя указанію индійца, и поднявъ головы кверху, они наконецъ увидѣли особенное дерево, стоявшее въ нѣкоторомъ разстояніи отъ опушки и на столько выше всѣхъ окружающихъ, что истинно казалось великаномъ между пигмеями.

Вотъ онъ настоящій гигантъ растительности, знаменитое дерево массарандуба Амазонской страны, одно изъ замѣчательнѣйшихъ деревьевъ, даже и въ здѣшнихъ лѣсахъ, богатыхъ необыкновенными образцами растительнаго царства.

Для Типперэри Тома, какъ и для другихъ спутниковъ, слова Мундруку оставались загадкой: какимъ образомъ дерево можетъ доставить на ужинъ молока и хлѣба? Конечно самъ Тривэніонъ и молодой Ричардъ были исключеніями.

Ни тотъ ни другой не нуждались въ объясненіяхъ: Тривэніонъ читалъ и слыхалъ о такомъ необыкновенномъ деревѣ, а Ричардъ не только видалъ, но и пивалъ его молоко и ѣдалъ его хлѣбъ.

Велика была радость молодого паранца, когда онъ увидалъ колоннообразный стволъ не меньше ста футъ съ его широкою куполообразною вершиною! Этотъ гигантъ напомнилъ ему родину и кромѣ того, какъ обѣщалъ тапуго, готовъ былъ утолить общій голодъ, дававшій себя знать очень чувствительнымъ образомъ.

Нечего сомнѣваться, что совѣту индійца всѣ безпрекословно покорились и лица всѣхъ пловцовъ повернулись къ массарандубѣ.

РАСТИТЕЛЬНАЯ КОРОВА.

Дерево, предлагавшее ночлегъ и ужинъ бѣднымъ пловцамъ, было знаменитое palo de vaca или коровье дерево или молочное дерево Южной Америки. Оно очень хорошо описано Гумбольдтомъ подъ именемъ galactadendron, хотя послѣдніе писатели ботаники не удовольствовались этимъ чрезвычайно соотвѣтствующимъ названіемъ, для того чтобы назвать его болѣе ученымъ терминомъ брозимумъ.

Оно принадлежитъ къ общей породѣ атрокарподъ, къ которому принадлежитъ и хлѣбное дерево. Одно дерево производитъ молоко, другое хлѣбъ, но оба имѣютъ большое сходство. Но что еще страннѣе, знаменитое ядовитое дерево на островѣ Явѣ тоже принадлежитъ къ тому же семейству атрокарподовъ! Точно какъ и въ человѣческой семьѣ бываютъ добрыя сыновья и между ними дурные — родъ не безъ урода, такъ и въ семействѣ Атрокарподовъ бываютъ деревья полезныя, доставляющія пищу и питьё, питательныя для желудка и пріятныя для вкуса, бываютъ другія, по виду точно такія же, но въ сущности вредныя и убійственныя для человѣка: сокъ, цвѣты, и плоды — всё въ нихъ ядовито, всё даётъ смерть..

Не одно только дерево массарандуба доставляетъ молоко и называется palo de vaca или коровье дерево; есть много подобныхъ деревьевъ, сокъ которыхъ имѣетъ свойство коровьяго молока и болѣе или менѣе полезенъ. Нѣкоторыя изъ нихъ даютъ молоко въ высшей степени пріятное на вкусъ и питательное, изъ нихъ гія-гія, Tabernoemontana utilis; другое же въ Южной Америкѣ, наиболѣе отличительныхъ свойствъ. Послѣднее принадлежитъ къ классу Аросупои, между тѣмъ какъ первое къ Sapotacoe, заключающимъ нѣсколько видовъ коровьихъ деревьевъ. Массарандуба принадлежитъ къ классу Sapotad.

Это одно изъ самыхъ колоссальныхъ деревьевъ южной Америки; часто бываетъ двухъ-сотъ футъ вышины, и точно высочайшая колокольня поднимается своею куполообразною вершиною надъ другими деревьями. Изъ этихъ деревьевъ выпиливаютъ брёвна во сто футъ длины; и стволъ идётъ на мачты, желоба и вообще на строевой лѣсъ, такъ какъ это дерево считается самымъ крѣпкимъ, лучше выдерживающимъ непогоду и долго негніющимъ въ водѣ.

Подобно многимъ великанамъ Амазонскихъ лѣсовъ и массарандуба живётъ одиноко на большомъ пространствѣ. На разстояніи цѣлой мили только два три дерева и никогда болѣе шести. По сосѣдству у него могутъ жить только деревья гораздо ниже. Отъ другихъ деревьевъ его легко отличить по красной шероховатой, съ глубокими трещинами корѣ. Индійцы какъ-то вывариваютъ кору и приготовляютъ изъ нея прекрасную краску тёмно-краснаго цвѣта. Плоды его, круглые какъ яблоко, сочны и мясисты и чрезвычайно пріятны на вкусъ. Таковъ былъ хлѣбъ, обѣщанный индійцемъ на ужинъ голоднымъ товарищамъ.

Но самое удивительное и важнѣйшее произведеніе массарандубы — это молоко, которое даётъ его кора. Молоко добывается очень легко: на корѣ дѣлается надрѣзъ, подъ который подставляется какой-нибудь сосудъ; бѣлая влага вытекаетъ обильною струёю и посуда скоро наполняется. Этотъ сокъ по виду и на вкусъ очень походитъ на хорошія настоящія сливки. Но постоявъ на воздухѣ оно чрезвычайно сгущается и сверху дѣлается какъ творогъ. Туземцы, употребляющіе его въ пищу, называютъ его творогомъ. Но сгущеніе не такъ скоро происходитъ; если въ молоко тотчасъ подбавляется вода, что почти всегда дѣлается; только передъ тѣмъ какъ подавать за столь, его обыкновенно процѣживаютъ. Туземцы ѣдятъ это молоко накачивая въ нёмъ фарину, то есть маисовый хлѣбъ. Но оно также употребляется такъ сливки къ кофе, чаю и для шеколата. Многіе даже предпочитаютъ его настоящему коровьему, за его удивительно-пріятной ароматъ.

Во всей странѣ большая потребность на молоко массарандубы какъ въ испанскихъ такъ и въ португальскихъ владѣніяхъ южной Америки. Въ Венецуеллѣ оно очень распространено между неграми и замѣчательно: народъ очень жирѣетъ въ ту пору, когда коровье дерево въ полномъ цвѣту, то есть когда наступаетъ молочная пора.

Вѣрно то, что не бывало случая, чтобы употребленіе древеснаго молока приносило вредъ и потому растительное молоко должно считать чудеснымъ даромъ благодѣтельной природы.

МОЛОЧНЫЙ УЖИНЪ.

Вотъ къ какому дереву судьба занесла нашихъ путешественниковъ. Но они не вдругъ взобрались на него, потому что оно стояло не на опушкѣ наводнённаго лѣса, но ярдовъ на двѣсти внутри его, такъ что прошло довольно времени пока они пробиралась къ нему между макушками деревьевъ. Чаща была такая, что массарандуба скрылась изъ ихъ глазъ.

Но инстинктъ индійца вѣрно направлялъ его и прямо вывелъ къ красному, шероховатому стволу. Понятно, что около такого дерева и въ такомъ мѣстѣ развивается новая растительность; множество вьющихся и чужеядныхъ растеній, которыя своимъ стволомъ иногда въ обхватъ человѣка, обвиваютъ огромныя деревья, перекидывая свои вѣтви отъ одного дерева къ другому, такъ что странникамъ не трудно было взбираться. Всѣ до одного разсѣлись на вѣтвяхъ, подъ тѣнью его огромныхъ листьевъ иногда въ футъ длиной.

Индіецъ вѣрно предсказалъ: дерево было усыпано плодами. Немедленно нарвано большое количество «яблокъ». Всѣмъ показалось они чрезвычайно вкусны. Впрочемъ это и не мудрено: на голодный желудокъ и не такое лакомое кушанье кажется вкусно.

Самъ же Мондэй не касался до нихъ: онъ спѣшилъ исполнить обѣщаніе и угостить на славу своихъ товарищей молочнымъ ужиномъ. Сдѣлавъ ножомъ нѣсколько надрѣзовъ на корѣ дерева, онъ подставилъ подъ нихъ кубки сапусаи.

Не долго пришлось ждать. Изъ растительной коровы потекло молоко и минутъ черезъ двадцать у каждаго путешественника былъ въ рукахъ кубокъ съ безподобными сливками, для которыхъ не требовалось и сахару.

Никто не справлялся много ли вёдеръ даётъ ихъ новая коровушка, довольно было съ нихъ того, что на эту ночь голодъ ихъ удовлетворёнъ. Индіецъ шутя предупредилъ ихъ, что завтра пораньше утромъ опять подоитъ свою кормилицу.

Европейцы были поражены необыкновеннымъ свойствомъ дерева, которое поддержало ихъ жизнь въ этой страшной пустынѣ наводнённаго лѣса. Они во всёмъ видѣли Промыслъ Божій. Не простой случай выводилъ ихъ изъ всѣхъ опасностей водяной стихіи и сохранялъ отъ голодной смерти! Вѣра въ неизреченную благость Божію подкрѣпила ихъ и, сидя на вѣткахъ массарандубы, они гораздо спокойнѣе и веселѣе разговаривали между собой чѣмъ въ прошлые дни несчастнаго плаванія.

Какъ обыкновенно, Мондэй былъ оракуломъ, отъ котораго всѣ требовали поясненій, хотя молодой паранецъ тоже не мало могъ бы поразсказать о молочномъ деревѣ, которое сдѣлалось главнымъ предметомъ общихъ толковъ.

Много было разсказано новаго объ этомъ замѣчательномъ деревѣ, между прочимъ Ричардъ разсказалъ, что въ Парѣ оно въ большомъ употребленіи и продаётся но улицамъ и на рынкѣ негритянками и на расхватъ раскупается жителями всѣхъ сословій, что оно употребляется мастеровыми какъ лучшій клей для склейки скрипокъ, гитаръ и что разбитая посуда склеенная имъ держится чрезвычайно крѣпко, не боясь ни огня, ни воды.

Еще любопытный фактъ: молоко продолжаетъ существовать въ стволѣ и послѣ того какъ оно срублено и даже брёвна лежащія на дворѣ пильной мельницы впродолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ всё еще даютъ молоко, которымъ и продовольствуются работники, употребляя его съ кофеемъ.

Въ другихъ словахъ: растительная корова тѣмъ отличается отъ настоящей, что, и сдѣлавшись безжизненнымъ трупомъ, всё еще даётъ молоко и продолженіи многихъ мѣсяцевъ.

Потолковавъ о такомъ интересномъ предметѣ, путешественники подумали, что пора и спать, вслѣдствіе чего растянулись на ліанахъ съ намѣреніемъ заснуть; но и тутъ не суждено было имъ исполнить своего намѣренія безъ особеннаго приключенія, только къ ихъ счастью въ нёмъ ничего не было печальнаго, напротивъ оно поддержало общую весёлость даже попугая и обезьянъ, которыя, мимоходомъ сказать, тоже принимали участіе въ великолѣпномъ пиршествѣ.

Большая обезьяна вторично была покинута на сапусаи и почти всѣми забыта, даже Типперэри Томомъ, ея естественнымъ покровителемъ. Но Тому было не до неё: у него и съ собой хлопотъ былъ полонъ ротъ. А если кто и вспомнилъ её, насытившись плодами благодатнаго дерева, то сожалѣнія его были безмолвны. Всѣ знали, впрочемъ, что обезьяна сама о себѣ позаботится даже на макушкахъ наводнённаго лѣса, и что, во всякомъ случаѣ, она не такъ глупа, чтобъ броситься въ воду и утонуть. Въ лѣсу же много орѣховъ и другихъ плодовъ, такъ что она безъ труда можетъ просуществовать нѣкоторое время. А можетъ быть впослѣдствіи встрѣтится съ странствующею группою своихъ сродичей и тогда покончатся ея одинокія странствованія. Извѣстно уже, что для обезьяны не предстоитъ особенной опасности въ наводнённыхъ лѣсахъ.

И такъ никто не печалился объ участи обезьяны, хотя каждому было бы пріятно сохранить её въ своёмъ обществѣ: каково же было общее удовольствіе, когда издалека послышались пронзительные крики, визгъ и пискъ старой пріятельницы кваиты.

Черезъ нѣсколько минутъ, прыгая съ дерева на дерево, кваита очутилась на массарандубѣ и какъ разъ вскочила на плечи любимаго Тома!

Немудрено объяснить ея появленіе: пока товарищи переправлялись вплавь, вдоль опушки лѣса, обезьяна, не теряя ихъ изъ вида, слѣдовала за ними по верхушкамъ деревьевъ; запоздала она немного, потому что ей приходилось дѣлать обходы.

Хоть запоздалымъ, но тѣмъ не менѣе пріятнымъ гостемъ она явилась: ей дали поужинать и всѣ приласкали, но всѣхъ больше Типперэри Томъ. Вѣроятно, это утѣшило нѣсколько ея горе, что два раза она была покинута своимъ избраннымъ покровителемъ.

НЕИЗВѢСТНЫЙ ПРЕДМЕТЪ.

Не смотря на грубыя койки, изъ переплетшихся вѣтвей и ліанъ, путешественники крѣпко проспали ночь. Ихъ спокойствіе происходило отъ вѣры, что Господь не забудетъ ихъ: Онъ, по неизреченной милости своей, напитаетъ ихъ, Онъ и выведетъ ихъ изъ лабиринта, куда они попали, по случаю своего нерадѣнія и безпечности.

Проснувшись, они вознесли къ Всевышнему молитву, потомъ съ апетитомъ позавтракали, и, приладивъ къ себѣ кушаки, опять пустились вплавь, вдоль опушки лѣса.

Какъ и вчера, много помѣхи имъ дѣлали сковроды піозоки, и, не смотря на чрезвычайныя усилія, они едва успѣли сдѣлать три мили до полудня. Они сами убѣдились въ томъ, какъ, только оглянулись назадъ и явственно увидѣли исполинское дерево, на которомъ они нашли такое гостепріимство.

До захожденія солнца они отплыли на шесть, миль отъ дерева, а оно всё еще ясно для нихъ распространяло свою гостепріимную тѣнь.

Въ лѣсу, впереди себя, они не видали мѣстечка, на которомъ могли бы найти ночлегъ. Деревья тѣсно стояли одно отъ другаго, но не переплетаясъ вѣтвями и не распростирая надъ водой крѣпкихъ горизонтальныхъ вѣтокъ, гдѣ бы можно отдохнуть.

Нѣкоторое время имъ казалось, что ночь придётся проводить на водѣ.

По неволѣ призадумаешься при такой перспективѣ. Индіецъ зналъ сколько опасностей можетъ предстоять имъ, когда въ полночные часы они будутъ лежать на водѣ и рѣшилъ во что бы ни стало отыскать ночлегъ.

Но съ какимъ трудомъ достался имъ этотъ ночлегъ! Дерево оказалось самымъ неудобнымъ, такъ что пришлось всю ночь просидѣть верхомъ на вѣткахъ. Тутъ ужь не до ужина было, не объ удобствахъ была рѣчь — тутъ шла борьба за жизнь.

Она кончилась съ первыми лучами свѣта; они опять спустились въ воду и медленно продолжали свой путь. Но они плыли медленнѣе прежняго по мѣрѣ ослабленія силъ и увеличивающихся препятствій. Озеро становилось настоящимъ лабиринтомъ водяныхъ лилій.

Пока они бились за каждый мигъ жизни и въ этой однообразной томительной тоскѣ проводили часы, глазамъ ихъ представился предметъ, доставившій имъ минутное развлеченіе. Что-то необыкновенное лежало въ четверти мили отъ нихъ; въ длину оно казалось десяти или двѣнадцати ярдовъ, и возвышалось надъ водой на шесть футъ, и было тёмнокоричневаго цвѣта: точь въ точь берегъ изъ высохшаго ила съ выдающимися возвышенностями въ родѣ кольевъ. Не ужели это берегъ? земля!! Сердца у всѣхъ забились надеждой, и мысль, подстрекаемая желаніемъ, понеслась свободно въ области предположеній. Если это и земля, то разумѣется самый крошечный островокъ: вода видна вокругъ, это они тоже успѣли разсмотрѣть. Но какъ бы ни былъ малъ этотъ островокъ, всё же это земля! а что можетъ быть отраднѣе для ихъ глазъ, какъ земля: можно протянуться на ней, можно постоять, можно, лёжа, безопасно заснуть, провести ночь на спокойномъ ложѣ, гдѣ и повернуться, и потянуться можно, — вѣдь это такое счастье, какого они не знали съ тѣхъ поръ, какъ утонула ихъ галатея!

Но если это только песчаная мель или мелководье, — всё же и тутъ большое утѣшеніе, потому что ясно обозначаетъ, что настоящая terra fîrma неподалёку.

Въ первое время тёмная полоса лежала невидимому какъ разъ у деревьевъ; но Мондэй, привставъ на водѣ, объявилъ, что, напротивъ, далеко, пожалуй ярдовъ на сто. А такъ какъ тутъ открылось, что сами-то деревья въ этомъ мѣстѣ стоятъ по горло въ водѣ, то тёмное пятно не можетъ быть островомъ, — но всё же это вѣроятно холмъ залитый водой.

Убаюкиваемые такой надеждой, пловцы спѣшили къ интересному предмету не спуская глазъ съ его очертаній и стараясь угадать настоящій его характеръ

МЕРТВАЯ МОНГУБА.

Всѣ выдающіеся предметы, казавшіеся издали кольями, вдругъ исчезли. Впрочемъ въ этомъ ничего удивительнаго не было. Палки вблизи приняли форму птицъ, — пребольшихъ птицъ съ тёмными перьями а предлинными ногами. Птицы протянувъ свои длинныя треугольныя крылья носились надъ головами пловцовъ и громкими криками заявляли своё крайнее удивленіе при видѣ непрошеныхъ гостей.

Присутствіе птицъ не противорѣчило предположенію объ островкѣ; напротивъ, подтверждало о возможности мели, на которой отдыхали птицы. Надежда усиливалась и давала новыя силы пловцамъ.

Только за сто ярдовъ до тёмнаго предмета объяснилось настоящее его свойство. Индіецъ, приподнявшись на водѣ, произнёсъ это во всеуслышаніе.

— Не земля! закричалъ онъ звучнымъ, опечаленнымъ голосомъ: — не земля, хозяинъ! Не островъ — не мель — ничего земнаго — только мёртвое дерево!

Мёртвое дерево! повторилъ хозяинъ, не понимая значенія этихъ словъ, но соображая по тону индійца, что это что-нибудь очень печальное.

— Только мёртвое дерево! трупъ старой монгубы, давно уже лишившейся своего вида и занесенію сюда быстриной гапо. Развѣ вы не отличаете его исполинскихъ плечъ надъ водой?

Рудокопъ какъ и всѣ остальные спутники находились подъ вліяніемъ недоумѣнія, но молодой Ричардъ спѣшилъ растолковать непонятныя рѣчи индійца.

— Это стволъ упавшаго дерева, дядя — вотъ и всё тутъ. Это монгуба или пуходревникъ, дерево шелковистаго хлопчатника. Оно очень легко и потому часто увлекается теченіемъ; но здѣсь оно запуталось или между макушками деревьевъ или въ чащѣ піовоки.

Объясненіе юноши было прервано радостнымъ восклицаніемъ индійца, у котораго лицо вдругъ измѣнилось, изъ угрюмаго сдѣлалось сіяющимъ. Глаза всѣхъ устремились на него. Откуда такая счастливая перемѣна?

— Santos Dios! воскликнулъ онъ, даже подпрыгнувъ на водѣ: — хозяинъ, да вѣдь Мундруку съума сошолъ! гдѣ его голова? Видно провалилась въ гапо, вмѣстѣ съ галатеею.

— Пресвятая Дѣва! что бы это значило? воскликнулъ ирландецъ совершенно просвѣтлѣвшій при радостномъ видѣ индѣйца, онъ навѣрное увидѣлъ землю! Клянусь, надежда меня не обманываетъ.

— Что такое, Мондэй? спросилъ Тривэніонъ: — почему ты считаешь себя сумашедшимъ?

— Какъ только подумаю о томъ, хозяинъ! Santos Dios! какъ только подумаю!

— Да о чемъ же думать-то надо?

— А я еще, старый дуракъ, запечалился за чѣмъ это только стволъ дерева! Стволъ дерева! да вѣдь это дерево — великая монгуба! монгуба, изъ которой можно сдѣлать ліонтарію, игарипе — или по вашему галатею! — большую лодку, которая всѣхъ насъ вынесетъ! Хвала Великому Духу! Мы спасены! спасены!

Слова тапуго были очень понятны. Радостные возгласы были отвѣтомъ на нихъ. Даже самые младшіе изъ спутниковъ могли понять, что это бревно или пень или монгуба вынесетъ ихъ изъ опасностей, которымъ они столько времени подвергались.

— Истинно, отвѣчалъ Тривэніонъ: — въ этомъ именно мы нуждались и столько времени понапрасну искали лёгкое дерево, которое могло бы не только само держаться на водѣ, но и выдержать кромѣ того тяжесть семи или восьми человѣкъ. Эта мёртвая монгуба, какъ вы её называете, похожа на бочку, которая на лишній дюймъ не потонетъ. Разумѣется лучшаго плота не найти. Дѣти, воздадимъ хвалу Богу! Его десница надъ нами! Надежда преисполняетъ мою душу! Мы переживёмъ всѣ ужасы, претерпѣваемыхъ опасностей, чтобы всю жизнь незабывать милостей Божіихъ! Я буду жить, я еще разъ увижу Старую Англію!

Никогда еще стаи хаканъ не производили такого потрясенія между листьями Викторіи, какое теперь происходило въ нихъ. Укрѣпившись энергіею надежды, руки пловцовъ производили сильное опустошеніе и ломку красивыхъ водяныхъ лилій, и подплывъ наконецъ къ исполинскому стволу, всѣ были заняты заботой, какъ бы вскарабкаться на него.

ПУХОДРЕВНИКЪ.

Настойчивыя усилія пловцовъ увѣнчались успѣхомъ, хотя не безъ большихъ трудовъ; нѣсколько разъ руки ихъ скользили съ дерева и они опять падали въ воду: причиной тому были отчасти плавательные кушаки. Высота пловучаго гиганта была шести футъ надъ водой; на нёмъ были огромные сучья — плечи, какъ назвалъ ихъ Мондэй — которые были гораздо выше ствола. Изъ первыхъ взобрался туда первый мастеръ лазанья молодой Ральфъ; онъ уже помогалъ и другимъ взбираться на лѣснаго исполина.

Нѣсколько минутъ всѣ отдыхали и когда наконецъ собрались съ силами, стали разглядывать предметъ, служившій имъ опорой на водѣ.

Громадный шелковистый хлопчатникъ, знаменитый bombax тропическихъ лѣсовъ въ Америкѣ, бываетъ равныхъ видовъ, вездѣ водится отъ Мексики до Бразиліи и принадлежитъ къ семейству Sterculiads — тутовыхъ — этихъ лѣсныхъ гигантовъ тропическихъ лѣсовъ. Стволъ монгубы мало соотвѣтствуетъ другимъ частямъ, быстро завостряясь кверху; цвѣты его похожи на красные шары. Семейство тутовыхъ деревьевъ имѣетъ нѣсколько видовъ. Обыкновенно они называются шелковичницей или пуходревникомъ, по случаю пуха или хлопка окружающаго ихъ сѣмена. Своими громадными размѣрами и величественной наружностью, оно гораздо замѣчательнѣе, чѣмъ полезными свойствами. Впрочемъ есть нѣкоторые виды, которые приносятъ большую пользу, Bombax mongiba амазонскихъ лѣсовъ употребляется для дѣланія игарипе — большая лодка, — изъ одного ствола выходитъ судно, которое вмѣщаетъ въ себѣ двадцать боченковъ сахару и цѣлую толпу индійцевъ. Лёгкость этого дерева — особенность Sterculiads — оказываетъ неоцѣнимую услугу для этой цѣли и равняется въ этомъ съ ochroma — Вест-Индской охромой, — которая до того легка, что часто замѣняетъ пробки для бутылокъ.

Къ сожалѣнію шелкъ или хлопокъ, добываемый съ этихъ деревьевъ, не можетъ идти въ дѣло; по случаю недостатка въ липкости, изъ него нельзя выпрядать нитку, за то она очень хорошо примѣняется ко всѣмъ обойщичьимъ издѣліямъ.

Особенность монгубы состоитъ въ томъ, что природа даётъ ей, «плечи» или боковые сучья въ видѣ возвышенныхъ наростовъ, которые идутъ отъ пня въ видѣ тонкихъ деревянныхъ бляхъ, покрытыхъ такою же корою, какъ и пень; между двумя такими бляхами образуется въ родѣ стойла въ конюшнѣ. Иногда эти перегородки идутъ вдоль ствола на протяженіи пятидесяти футъ.

Хлопчатное дерево и спадающій кипарисъ въ Миссиссипи одарены такимъ же страннымъ свойствомъ; ихъ небольшія перегородки, называемыя колѣнами, ничто иное какъ воздушные корни, составляющіе какъ бы подпорки огромныхъ сучьевъ.

Не смотря на свою безполезность въ коммерческомъ отношеніи, монгуба, можно сказать, одно изъ интереснѣйшихъ деревьевъ даже въ лѣсахъ Южной Америки. Громадные размѣры ея ствола, — со включеніемъ наружныхъ наростовъ, — ея яркая свѣтлозелёная кора, громадная вершина въ видѣ свода изъ лоснящихся бархатно-зелёныхъ листьевъ, — всё это дѣлаетъ монгубу великимъ и прекраснымъ образцомъ растительнаго царства.

На стволѣ такого дерева, давно уже лишеннаго не только листьевъ, но и вѣтокъ, которое могло быть узнано только привычнымъ глазомъ туземца, утомлённые измученные пловцы нашли пристанище.

ГОНЕНІЕ ОТЪ ТАКАНДЕИРОВЪ.

Не надолго отдохнули бѣдные странники. Никогда жилецъ не бѣжалъ такъ скоро отъ брюзгливой хозяйки, какъ поторопился бѣжать отъ шелковичнаго дерева Тривэніонъ съ своими спутниками.

Что же заставило ихъ такъ скоро покинуть убѣжище, видъ котораго минуту назадъ давалъ столько счастья пловцамъ, при одной мысли вступить на него ногой? Это тайна для тѣхъ, кто незнакомъ съ особенностями жизни насѣкомыхъ въ амазонской области.

Не покажется ли страннымъ, что семеро человѣкъ были прогнаны насѣкомымъ небольше муравья?

Занявъ надёжное, какъ они думали, пристанище на плову чемъ стволѣ, странники хотѣли оглядѣться въ своёмъ новосельѣ, младшіе изъ любопытства, старшіе для ознакомленія съ своимъ будущимъ судномъ.

Тривэніонъ дѣлалъ уже соображенія какимъ образомъ обратить его въ удобную лодку, гдѣ бы найти паруса и какъ бы сдѣлать вёсла?

Его размышленія были прерваны восклицаніемъ индійца, выражавшимъ сильную тревогу. Мундруку цѣлый день переходилъ отъ сюрприза къ сюрпризу. Но въ послѣднемъ восклицаніи выражалось уже не удивленіе, а ужасъ. Глазами и жестами онъ обнаруживалъ это чувство. Что бы это было?

Всѣ молча смотрѣли на своего оракула, ожидая что еще провозгласитъ онъ.

— Токандеира! токандеира! закричалъ индіецъ, сверкая глазами и приглашая всѣхъ слѣдовать его примѣру, бросился на другой конецъ ствола какъ будто гонимый ужасомъ отъ какого-то страшилища.

Всѣ бросились вслѣдъ за опытнымъ, умнымъ Мундруку и какъ ни попало скучились на одномъ концѣ дерева. Всѣ съ испугомъ вытаращили глаза, присматриваясь къ предмету, возбуждавшему ужасъ, и ничего не видали, что бы подтверждало испугъ. Правда, въ ущельѣ между двумя огромными наростами, вдругъ кора приняла необыкновенный цвѣтъ и заструилась огненнымъ потокомъ. Что за причина такой внезапной перемѣны? что заставляетъ кору волноваться?

— Токандеира! опять воскликнулъ индіецъ, прямо указывая на волнующійся предметъ огненнаго цвѣта, привлекшій общее вниманіе.

— Токандеира? что это? вотъ эти маленькія насѣкомыя, которыя ползаютъ по дереву?

— Вотъ это самое и ничего больше, хозяинъ. Развѣ вы не знаете, что это такое?

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія, кромѣ того, что это въ родѣ обыкновеннаго краснаго, кусающагося муравья.

— Это именно настоящіе муравьи и ничего больше; но у нихъ жало это раскалённые щипцы. Мы разбудили ихъ. Отъ нашей тяжести, монгуба опустилась, и вода проникнувъ въ ихъ малокку, выгнала всѣхъ оттуда, и теперь они разсвирѣпѣли, какъ голодные ягуары. Santos Dios! Намъ надо скорѣе удирать отъ нихъ, а не то черезъ десять минутъ у насъ на тѣлѣ не останется живаго мѣста.

— Правда, дядя, сказалъ молодой паранецъ, который по нѣкоторому опыту имѣлъ понятіе, что значитъ нападенія токандеиры: — Мондэй ничего не преувеличиваетъ. Самыя свирѣпыя животныя лезутъ на насъ, и если мы во время не уберемся, заѣдятъ они насъ до смерти.

Милліоны этихъ крошечныхъ, но свирѣпыхъ созданій густой колонной двигались прямо противъ нихъ. И въ самомъ дѣлѣ было что-то страшное въ этой широкой огненной фалангѣ свирѣпыхъ созданій, которыхъ наружность уже обличала ядовитость жала.

Если правда, что говорилъ старый индіецъ и что подтверждалъ молодой паранецъ, то ничего не оставалось дѣлать какъ только прыгать скорѣе съ монгубы въ воду.

Къ счастью никто еще не снималъ съ себя кушаковъ, и потому, торопливо подтянувшись, всѣ единодушно бросились съ ствола и опять попали на сковродообразные листья водяныхъ красавицъ.

НЕПОКОРНАЯ МОНГУБА.

Попавъ въ воду, странники не боялись уже муравьёвъ и потому опять пошли толки о томъ, какъ же теперь быть. Не-уже-ли совсѣмъ покинуть дерево, обѣщающее лодку, покинуть изъ-за того только, что тамъ грозно укрѣпились крошечныя насѣкомыя? Вѣдь это преобидно для человѣка, тѣмъ болѣе въ подобныхъ обстоятельствахъ, когда лодка есть спасеніе.

По увѣреніямъ Мондэя жгучіе муравьи не могутъ преслѣдовать ихъ въ водѣ, и потому, отплывъ на нѣкоторое разстояніе отъ дерева, они остановились, чтобы поразсудить на что же теперь рѣшиться? При такой обстановкѣ не легко рѣшить вопросъ, какъ бы опять завладѣть монгубой. Никому охоты не было брать приступомъ пловучую крѣпость: раны и опасность грозили безразсудному смѣльчаку. А муравьи такъ и кишѣли по всему стволу: одни собирались въ кучу словно держали военный совѣтъ, другіе широкими сплошными колоннами двигались съ мѣста на мѣсто, ни дать ни взять передвигающіеся отряды регулярныхъ войскъ.

На всёмъ громадномъ стволѣ едва ли нашлось бы свободное пространство для человѣческой ноги; всё переливалось огненными струями кровожадныхъ насѣкомыхъ.

— Какъ бы намъ выжить ихъ? спросилъ Тривэніонъ, обращаясь за совѣтомъ собственно къ Мундруку. Но Мондэй молчалъ или не имѣя на готовѣ удовлетворительнаго отвѣта, или же изъ осторожности не желалъ давать торопливыхъ совѣтовъ. Онъ всё еще находился подъ непріятнымъ вліяніемъ неудачной попытки переплыть лагуну.

— Нашелъ, уррра! нашелъ? крикнулъ Типперэри Томъ своимъ коверканнымъ ирландскимъ языкомъ: — нельзя ли ихъ выжить огнёмъ! сожжемъ-ка ихъ живьёмъ! Хозяинъ, что можетъ помѣшать намъ въ этомъ дѣлѣ? Соберёмъ сухихъ листьевъ да и подпустимъ жарку этимъ проклятымъ жгучкамъ!

— Выдумалъ ты глупости, Томъ, сущія глупости. Ну, пожалуй, по твоему совѣту, мы и подожжемъ ихъ, а какая польза изъ этого выйдетъ? развѣ бревно не сгоритъ вмѣстѣ съ муравьями? А тогда что мы будемъ дѣлать?

— Хорошо, такъ если огнёмъ нельзя, такъ попробуемъ водой.

— Какъ водой? какъ мы можемъ это сдѣлать?

— Очень легко: стоитъ только перевернуть бревно на другую сторону, такъ всѣ муравьи подъ водой очутятся. Вѣдь не могутъ они выплыть оттуда. Помѣряемся съ ними силами, бросимся на чурбанъ, да и попробуемъ утопить окаянныхъ.

Въ доказательство единодушнаго одобренія совѣта Тома, всѣ разомъ поплыли къ дереву, и протянувъ руки къ верху, старались опрокинуть его на другую сторону.

Попытка оказалась неудачною, отчасти отъ страшной тяжести бревна, нижняя часть котораго пропиталась водой, отчасти же отъ громадныхъ наростовъ, которые какъ баграми отталкивали, такъ что не смотря на всѣ усилія, они могли столкнуть его съ мѣста едва ли на десятую часть. Опять понапряглись товарищи и соединёнными силами старались руками и плечами перевернуть его, — дерево двинулось, по опять упало на прежнее мѣсто. Скоро поняли пловцы, что напрасно только тратятъ свои силы и энергію, и что нѣтъ возможности подчинить себѣ такого исполина, какъ монгуба.

По этой причинѣ прекратились соединённыя силы, вдругъ раздался крикъ, заставившій всѣхъ поторопиться.

Крикъ провозглашенъ Томомъ, изобрѣтателемъ неудачнаго плана. Внезапно бросившись въ воду, онъ поспѣшно удалялся отъ монгубы, точно ближавшее знакомство съ нею, проявило новый источникъ ужаса.

Товарищи оглянулись на него, желая узнать, причину его крика обличавшаго боль. Что съ нимъ?.

Но не успѣли они ротъ раскрыть, чтобы спросить, какъ вдругъ каждый получилъ отвѣтъ, по собственному ощущенію, потому что въ каждаго изъ нихъ вонзились жгучія челюсти свирѣпыхъ муравьёвъ. Загадка сама собой разрѣшилась и спрашивать нечего; всякій понялъ, что подставляя, плечо подъ бревно, доставили возможность муравьямъ упасть не въ воду, а на нихъ и вмѣсто благодарности за спасеніе погибавшихъ, свирѣпыя насѣкомыя вцѣпились въ ихъ кожу, не давая никому пощады.

Пловцы разомъ отпрянули отъ монгубы и въ разсыпную по водѣ, кто кричитъ, кто плещется, кто почесывается. Прошло нѣсколько минутъ прежде чѣмъ спокойствіе возстановилось. Но тогда люди, обращенные въ бѣгство злодѣями-муравьями, тоже разъярились и вернулись къ непокорной монгубѣ, которая въ глазахъ ихъ была драгоцѣннѣе величайшихъ драгоцѣнностей, вернулись съ рѣшительнымъ намѣреніемъ завладѣть крѣпостью муравьёвъ.

ПОТОПЛЕНІЕ ТОКАНДЕИРЫ.

Нѣкоторое время мысли путешественниковъ быль заняты, какимъ бы обраяомъ выжить токандеиру. Но никому ничего удобоисполнимаго не приходило въ голову, тогда кто-то предложилъ опять плыть къ лѣсу и отдохнувъ на какомъ нибудь деревѣ, отправиться прежнимъ путёмъ.

Деревья были не такъ далеко; всѣ товарищи согласились на это предложеніе.

Вдругъ Типперэри Тому пришелъ въ голову новый планъ, посредствомъ котораго онъ надѣялся получить благопріятный результатъ.

— Если нельзя утопить злодѣевъ, перевернувъ ихъ съ бревномъ вверхъ дномъ, такъ можно утопить ихъ посредствомъ потопа. Ага? что вы на это скажете.

— Залить ихъ водою и смыть съ дерева? подхватилъ молодой Ричардъ — вѣдь такъ, Томъ?

— Точно такъ, мастеръ Дикъ.

— Не совсѣмъ дурная мысль. Надо попробовать. Пойдёмте-ка назадъ, назадъ, окружимъ дерево и со всѣхъ сторонъ произведёмъ нападеніе. Крошка Розита должна здѣсь оставаться. Насъ шестеро — по три человѣка съ каждой стороны — довольно, только дружнѣе будемъ дѣйствовать.

Всѣ поплыли назадъ; съ одной стороны расположились въ равномъ разстояніи Ричардъ, Мундруку и Томъ; съ другой самъ Тривэніонъ, Ральфъ и Мозей. Всѣ глаза были устремлены къ исполину, который какъ мёртвый левіаѳанъ лежалъ между ними. Его тёмная кора струилась огненными оттѣнками. Разумѣется всѣмъ понятна была перемѣна цвѣта монгубы: вся поверхность покрылась муравьями, которые разсыпались въ различныхъ направленіяхъ. Они то отдѣлялись отъ главной массы, то снова примыкали къ ней, то шли вперёдъ, то растягивались въ сторону, точно отыскивали непрошеныхъ гостей, вторгнувшихся въ ихъ владѣнія.

По командѣ Тривэніона всѣ шестеро нападающихъ набирали пригоршнями воду и заливали со всѣхъ сторонъ пловучую крѣпость, такъ что со всѣхъ сторонъ пошли всплески, брызги столбомъ и потекли пѣнящіяся струи по высокой монгубѣ словно водопадъ. При такомъ потопѣ нельзя было удержаться токандеирамъ какъ ни цѣпки ихъ лапки: тысячами попадали они въ воду.

Видѣли это ихъ враги и въ знакъ радости сердечной испускали громкіе торжественные крики. Громче и торжественнѣе всѣхъ заливался Томъ: онъ выдумалъ планъ, увѣнчанный успѣхомъ и съ притворнымъ смиреніемъ ожидалъ благодарности товарищей, хвастливо и крикливо разсказывая всю пользу наводненія, производимаго шестью нарами пригоршней.

ПЯТЕРО ВЪ ЛИХОРАДКѢ.

Шестеро товарищей были заняты дѣломъ, но голосъ одного только ирландца безпрерывно возвышался между всплесками воды. Вдругъ вмѣсто торжественно-хвастливаго голоса послышался возгласъ страданія, визгливый, пронзительный, точно кого-нибудь хватили ножемъ или прижали щипцами.

Однако ни того ни другого несчастья не случилось съ ирландцемъ — его только укусила такандеира, то есть не одинъ а три или четыре успѣли разомъ вцѣпиться въ него своими челюстями, словно щипцами, да и еще вокругъ него кружились въ водѣ десятки тѣхъ же враговъ, барахтавшихся и спѣшившихъ въ водѣ съ тѣмъ же злобнымъ намѣреніемъ — вонзиться въ его жирное тѣло.

Никто изъ его пятерыхъ товарищей не обращалъ вниманія на его неистовые крики; не по недостатку состраданія, но просто потому, что каждому было не до другихъ, а только до себя. Томъ только подалъ тонъ, остальные пятеро заголосили за нимъ на тотъ же ладъ боли и страданія; безъ словъ всё обличало жестокость нападенія муравьёвъ.

Всплески и брызги разомъ покончились; шесть паръ ладоней обратились въ противоположную сторону назадъ и внизъ для отплытія храбрецовъ съ мѣста битвы, а дорогой, кто какъ могъ и какъ успѣлъ — всѣ старались отодрать отъ себя жестокихъ враговъ.

Ни чей голосъ не поднялся въ защиту мнѣнія о необходимости завладѣть монгубой; но подхвативъ на дорогѣ крошку Розиту, всѣ поспѣшно удирали, ни разу не давъ себѣ возможности перевесть духъ — только бы подальше отъ кровожадныхъ токанденровъ.

Само собою разумѣется, что всѣ отступили къ верхушкамъ деревьевъ. Послѣ такихъ неожиданныхъ сюрпризовъ, всѣ нуждались только въ отдыхѣ, всѣ спѣшили, гдѣ бы пріютиться поспокойнѣе. Нашлось неподалёку дерево, на которое легко было взобраться и всѣ разсѣлись по вѣткамъ, какъ возможно удобнѣе.

Занятая позиція была только на время, чтобъ обсудить положеніе и какія мѣры необходимо принять для улучшенія общихъ дѣлъ.

Солнце склонялось уже къ западу; хлопотъ и трудовъ на этотъ день было довольно и потому прежде всего рѣшено было провести ночь въ настоящемъ положеніи, потому что избранное дерево имѣло всѣ условія для ночлега и было обвѣшано сѣтями ліанъ, такъ что койки были готовы.

Кромѣ того существовала еще важная причина для чего отдыхъ былъ необходимъ. Потерпѣвшіе отъ упущеній свирѣпыхъ муравьёвъ чувствовали сильное раздраженіе и боль, и утомленіе во всёмъ тѣлѣ, такъ что ни о чемъ и думать не могли, кромѣ боли и желанія какъ бы отмстить за себя.

И счастливы они были, что нашли пріютъ и что Мондэй меньше другихъ страдавшій, могъ "приготовить имъ постели, " потому что не прошло и двадцати минутъ послѣ того, какъ они пріютились на деревѣ, какъ у всѣхъ — кромѣ Мондэя и Розы — оказалось сильное лихорадочное состояніе.

Лихорадка происходила отъ укушенія токандеиры, которыя не такъ кусаютъ какъ обыкновенные муравьи, но жалятъ какъ осы, только еще гораздо больнѣе, точно черные скорпіоны.

Роза не страдала, потому что не подвергалась укушенію; а Мундруку, хотя потерпѣлъ и укушеніе и ужаленіе, однако мало обращалъ на то вниманія, такъ какъ съ первыхъ лѣтъ молодости привилъ себѣ ядъ токандеиры и теперь уже не подчинялся его дѣйствію.

Такъ объяснялъ онъ самъ свое равнодушіе къ боли, когда спросилъ его о томъ хозяинъ. Только послѣ захожденія солнца этотъ вопросъ былъ ему сдѣланъ, а до тѣхъ поръ ни Тривэніонъ, ни другіе товарищи не обращали ни на что вниманія кромѣ какъ на собственныя страданія.

Солнышко зашло, подулъ прохладный вѣтерокъ, вода зарябилась и лихорадка сама собой прошла, осталось только чувство утомленія, отнимавшее охоту приниматься за дѣло въ эту ночь.

Протянувшись на своихъ воздушныхъ ложахъ, всѣ смотрѣли на звѣзды и прислушивались къ распросамъ Тривэніона и интереснымъ отвѣтамъ индійца, объяснявшаго странный обычай существующій въ нравахъ его племени, обычаи извѣстный подъ именемъ: «Пиршенство Токандеиры.»

ПИРШЕСТВО ТОКАНДЕИРЫ.

Когда юноша изъ племени Мундруку или сроднаго ему Магу достигаетъ того возраста, который удостоивается названія мужественности, тогда ему слѣдуетъ подчиняться испытанію, которое заслуживаетъ названіе огненнаго. Въ особенности же это касается честолюбивыхъ юношей, желающихъ получить достоинство воина или другого почетнаго званія.

Испытаніе непринудительно, юноша воленъ и не подвергаться ему; но кто уклонится, тотъ самъ себя осуждаетъ, если не на позоръ, то по крайней мѣрѣ на безславное существованіе, и тогда уже трудно ему разсчитывать на радостныя улыбки на устахъ красавицъ: суровое презрѣніе ему въ удѣлъ.

Да будетъ извѣстно моимъ юнымъ читателямъ, что между многими племенами индійцевъ въ Сѣверной Америкѣ существуетъ обычай подвергать своихъ юношей разнымъ испытаніямъ для доказательства ихъ мужества и терпѣливости; и что иногда эти испытанія до того мучительны, что тѣмъ кто мало знакомъ съ характеромъ индійцевъ, трудно повѣрить, чтобы была возможность ихъ вынести.

Въ средѣ южно-американскихъ индійцевъ таковъ же обычай, только по другому способу. Что же такого страшнаго въ обычаѣ Мундруку и Магу? Сравнительно съ пытками сѣверныхъ племёнъ кажется бездѣлица: надо надѣть довольно длинныя перчатки или рукавицы на довольно продолжительное время и снять ихъ только по приказанію тушао или вождя. Но надо было слышать самого Мондэя, надо было видѣть выраженіе его физіономіи, когда онъ разсказывалъ всѣ церемоніи этой пытки — для того чтобъ имѣть настоящее понятіе о ней.

Когда юноша Мундруку объявляетъ свою готовность надѣть перчатки, тогда приготовляется для него особенная пара изъ коры особенной пальмы и даётся форма длинныхъ цилиндровъ, съ одной стороны совсѣмъ закрытыхъ, съ другой же довольно широкихъ, чтобы запустить туда руку по локоть.

Но прежде чѣмъ надѣть, эти перчатки наполняются до половины самыми свирѣпыми и ядовитыми токандеирами, отъ которыхъ эта церемонія получила названіе.

Надѣвъ эти перчатки, юный кандидатъ на права мужества, въ сопровожденіи толпы народа съ барабанами, рогами, флейтами и другими музыкальными инструментами, отправляется вокругъ малокки или деревни; передъ каждою хижиной онъ обязанъ остановиться и проплясать жигу, свой національный танецъ. Въ знакъ великаго удальства, онъ выказываетъ великую радость, поётъ развесёлыя пѣсни и такъ громко, что заглушаетъ бой барабановъ, визгъ роговъ и суматоху своихъ шумныхъ товарищей.

Если онъ откажется покориться жестокому испытанію или выкажетъ слабость, малодушіе: — онъ пропащій человѣкъ: на вѣки останется предметомъ насмѣшекъ и презрѣнія своего племени и ни одна дѣвушка изъ племени Мундруку не согласится быть дѣвою его сердца. Его родители и родные считаютъ себя опозоренными, когда онъ окажется трусомъ. Подстрекаемый такими мыслями, онъ принимаетъ испытаніе, его друзья увлекаютъ его вперёдъ криками поощренія, родители идутъ рядомъ съ нимъ и увѣщеваютъ его укрѣпиться.

Мужественно всовываетъ онъ свои руки въ перчатки и такое же мужество обязанъ сохранять во всё время церемоніи. Онъ вытерпливаетъ страшную пытку. Съ каждою минутою увеличиваются его смертельныя страданія. Руки его по локоть точно раскаленнымъ желѣзомъ обложены. Глаза его горятъ, виски колотятся, потъ льётся со всѣхъ поръ, грудь трепещетъ, губы и щёки покрываются смертной блѣдностью, а онъ не долженъ проявлять своего страданія ни малѣйшимъ знакомъ; въ противномъ случаѣ онъ покроетъ себя вѣчнымъ позоромъ и никогда уже не будетъ ему позволено надѣть воинственный мечъ, ни нести на его остреѣ голову убитаго непріятеля!

Онъ знаетъ какая жестокая судьба будетъ тяготѣть надъ нимъ въ случаѣ неудачи и хотя спотыкается отъ боли, но сохраняетъ мужественную осанку.

Наконецъ, вотъ онъ стоитъ передъ тушао, ожидающаго его у воротъ своего дома. Церемонія повторяется съ усиленнымъ усердіемъ: онъ пляшетъ до упаду, поётъ во всё горло: — силы готовы ему измѣнить: онъ едва держится на ногахъ.

Но вотъ снимаютъ съ него перчатки и онъ падаетъ въ изнеможеніи на руки друзей.

Со всѣхъ сторонъ сбѣгаются молодыя дѣвушки, обнимаютъ его, осыпаютъ поцалуями и привѣтами; но ему ужъ не до поцалуевъ, отъ мучительной боли онъ едва ли чувствуетъ сладость ихъ нѣжностей и вырываясь изъ ихъ объятій, онъ бѣжитъ къ рѣкѣ и погружаетъ своё изъязвлённое тѣло въ благотворную влагу. Здѣсь онъ остаётся до тѣхъ поръ, пока холодная вода облегчаетъ страданіе; тогда онъ возвращается въ малокку, чтобы насладиться пламенными поздравленіями.

Да, онъ доказалъ, что сотворёнъ быть героемъ.

Теперь онъ можетъ выбирать любую красавицу себѣ въ жены, теперь ему принадлежитъ слава увеличивать трофеи въ залѣ совѣта, почему Мундруку и получили прозвище Decapi tadores, (обезглавливающіе).

АМАЗОНСКІЕ МУРАВЬИ.

По случаю животрепещущаго разсказа о пиршествѣ токандеировъ, муравьи сдѣлались главнымъ предметомъ разговоровъ. Умный старикъ Мондэй, человѣкъ бывалый, имѣлъ наблюдательный и глубокій умъ, ничто даромъ мимо его ее проходило, по этому его ученость была основана на долговременныхъ опытахъ.

Много разныхъ видовъ муравьёвъ знавалъ Мундруку и всё отличные одни отъ другихъ не только по величинѣ, формѣ, цвѣту и другимъ отличительнымъ свойствамъ, но и по образу жизни, привычкамъ и нравамъ, за исключеніемъ существеннаго сходства, которое имѣютъ всѣ члены одного семейства. Ученые наблюдатели, желающіе вполнѣ изучить жизнь и нравы муравьёвъ, не могутъ найти лучшей школы, какъ въ равнинѣ амазонской; здѣсь куда ни сунься вездѣ кишатъ милліоны этихъ насѣкомыхъ всѣхъ породъ, отличающіеся между собою всѣми возможными разнообразіемъ и противоположностями.

Нѣкоторыя породы всегда живутъ на землѣ, и не спускаются съ ея поверхности, другіе живутъ подъ нею, въ подземныхъ жилищахъ и почти никогда не выходятъ на свѣтъ божій; иные живутъ надъ землёю, строятъ себѣ дома въ дуплахъ деревьевъ; есть и такіе муравьи, которые ведутъ болѣе воздушную жизнь, строятъ свои гнѣзда на вѣткахъ и на самихъ верхушкахъ деревьевъ.

И питаются муравьи разнообразной пищею. Между ними есть плотоядные, есть травоядные; одни кормятся растительной пищей, другіе только мясомъ. Кромѣ того есть порода муравьёвъ, которые убиваютъ своихъ же родичей — муравьёвъ, и поѣдаютъ ихъ даже живьёмъ, разрывая на части. Плотоядные муравьи, какъ коршуны, нападаютъ на всё, что попадается имъ на пути и кажется цѣль ихъ жизни состоитъ въ томъ, чтобъ истреблять всякую падаль.

Травоядные муравьи объѣдаютъ не только листья съ растеній и деревьевъ, но и уничтожаютъ всѣ произведенія промышленности изъ растительнаго царства — бѣльё въ коммодахъ, бумага въ бюро, книги въ библіотекѣ, всё пожирается этими всеразрушающими гостями, когда они вторгаются куда-нибудь, ища пищи и матеріаловъ для постройки своихъ необыкновенныхъ жилищъ.

Архитектура ихъ построекъ бываетъ разнообразна, смотря по свойствамъ породы. Одни строятъ свои жилища конусообразными и не меньше солдатской палатки. Другіе воздвигаютъ зданія въ родѣ холмовъ или большихъ пригорковъ, простирающихся на нѣсколько ярдовъ въ окружности. Иные же строятъ зданія въ видѣ продолговатыхъ валовъ съ безчисленнымъ множествомъ подземныхъ галерей, есть и такія породы, которыя вырываютъ себѣ зданія подъ ложемъ широкихъ рѣкъ, глубокими горизонтальными тоннелями. Многіе изъ нихъ ведутъ древесную жизнь; гнѣзда ихъ торчатъ съ боковъ дерева, какъ огромные наросты, или часто свѣшиваются съ вѣтокъ.

Чтобъ описать подробно всѣ породы амазонскихъ муравьёвъ мало одной главы: — надо написать цѣлую огромную книгу.

Разумѣется отъ неграмотнаго индійца никто и не ждалъ ученыхъ описаній, да онъ и не предпринималъ на себя этого труда; но разсказывалъ нѣкоторые анекдоты о внутренней жизни муравьёвъ, которыхъ онъ самъ наблюдалъ. Онъ говорилъ и о термитахъ или бѣлыхъ муравьяхъ, которые совсѣмъ не муравьи, а только такъ называются по сходству въ нравахъ.

Болѣе всего онъ распространялся на счетъ «саубы», великана муравья, носильщика листьевъ; они дѣлятся на нѣсколько разрядовъ и замѣчательно, что каждый изъ нихъ строитъ свой холмикъ по особенному способу.

Изъ всѣхъ родовъ южно-американскихъ муравьёвъ, сауба заслуживаетъ особеннаго любопытства. Проходя лѣсомъ, часто можно видѣть на тропинкѣ или на площадкѣ движущіеся, какъ будто сами собой зелёные округлённые листья съ гривенникъ величиной: — а какъ присмотрѣться ближе такъ увидишь что эти листья несутся на плечахъ гораздо меньшими ихъ насѣкомыми. Пройдя дальше, можно увидѣть на деревьяхъ тысячи муравьёвъ за работой: они становятся на листья своими острыми челюстями, обрѣзываютъ ихъ полукругомъ и бросаютъ внизъ къ другимъ тысячамъ товарищамъ, которые тотчасъ подхватываютъ круглые листья я тащатъ ихъ на себѣ. Присматриваясь ближе, увидишь, что вся работа идётъ въ удивительномъ систематическомъ порядкѣ, что между работниками замѣчательная разница въ строеніи тѣла и въ нравахъ: одни устроены такъ, чтобы производить работы, другіе же дѣйствуютъ, какъ стражи или надзиратели за работами.

Листья, которые приносятся однимъ разрядомъ работниковъ, не употребляются въ пищу, но раскладываются но мѣстамъ другими уже рабочими, вмѣсто крыши, покрывающей безчисленное множество галерей и переходовъ, которые проходятъ черезъ всё ихъ подземное зданіе.

Наблюдалъ любознательный индіецъ и за муравьями грабителями — великанами своей породы, достигающими иногда полдюйма въ длину. Они не ходятъ толпами, а тянутся длинной нитью по лѣсу, отыскивая гнѣзда беззащитныхъ муравьёвъ, питающихся растительной пищею. Побѣдители, возвращаясь домой, несутъ въ своихъ челюстяхъ частицу растерзанной жертвы своего хищничества.

Встрѣчались ему другія породы, которыя ходятъ густыми колоннами, насчитывающіе милліоны особей, и каждый по дорогѣ убиваетъ, грабитъ и возвращается обременённый добычею. Бѣда попасться имъ на встрѣчу: тысячи разсвирѣпѣвшихъ разбойниковъ, какъ бѣшеные, бросаются на преграду ихъ пути и никому не дадутъ пощады!

Но изъ всѣхъ видовъ муравьёвъ, индіецъ считалъ любопытнѣе всѣхъ породу токандеиры, которую бразильцы называютъ огненными муравьями.

Мондэй выдержалъ испытаніе «перчатки» и вѣроятно по этой причинѣ считалъ токандеировъ муравьями надъ муравьями.

Можетъ-быть онъ и правъ. Въ сущности токандеира не больше обыкновеннаго рыжаго муравья и по виду сходенъ съ нимъ: — но кусается и жалитъ больнѣе всѣхъ другихъ породъ. Съ невѣроятной быстротой эти муравьи взбираются по ногамъ неблагоразумнаго пѣшехода и каждый вцѣпится въ его тѣло своими острыми челюстями и впуститъ въ ранку свой ядъ; онъ такъ крѣпко пристанетъ къ тѣлу, что рѣдко удаётся отнять его, не разорвавъ по поламъ. Случается, что эти разбойники и въ сторону свернутъ, если завидятъ живую добычу. Передъ ними бѣжитъ всякое животное и даже жители разбѣгаются и бросаютъ свои деревни, если у нихъ появятся огненные муравьи, истинная язва всего живущаго.

Мондэй въ заключеніе сказалъ, что токандеиры водятся въ сухихъ лѣсахъ и песчаныхъ пампасахъ и что онъ до сей поры не видывалъ ихъ въ гапо — наводнённыхъ углубленіяхъ и потому полагаетъ, что найденный ими рой спасался отъ наводненія на упавшей монгубѣ, а монгуба была занесена сюда приливомъ — эченте.

Справедливо или нѣтъ — только показаніе Мундругу произвело сильное впечатлѣніе на умы путешественниковъ, такъ что они не рѣшились бы теперь выживать врага изъ его пловучей крѣпости, гдѣ вѣроятно онъ останется до тѣхъ поръ, пока васанте не поставитъ ихъ опять на terra firme.

СУМАТОХА У МУРАВЬЕВЪ.

Когда Мондэй покончилъ разсказъ о муравьяхъ, всё смолкло и усталые путешественники, засыпая, думали объ этихъ кровожадныхъ насѣкомыхъ. Многіе даже и во снѣ видѣли ихъ — такъ и Типперэри Томъ вдругъ ночью вскочилъ въ ужасѣ: ему показалось, что руки его всунуты въ мундрукскія рукавицы и что токандеиры терзаютъ его тѣло. Однако очнувшись и увидавъ, что всё обстоитъ благополучно, онъ потихоньку опять улёгся, не разсказывая причины своего испуга, для того, чтобы не возбудить смѣха на свой счотъ, что ему и такъ доставалось довольно часто.

Проснувшись на разсвѣтѣ, и подкрѣпивъ свои силы кусочкомъ сыру, который былъ ничто иное какъ сгустившееся молоко массарандубы, сохранённое въ кубкахъ сапусаи, они снова обратили вниманіе на пловучую монгубу.

Каково же было ихъ удивленіе, когда они увидѣли, что монгубы не было уже на томъ мѣстѣ, гдѣ они её оставили.

Надъ водой былъ туманъ, но онъ скоро разсѣялся, солнце выглянуло изъ-за деревьевъ и озарило своими лучами озеро, такъ что на далёкое разстояніе всё можно было различить.

Монгуба исчезла, но куда же она могла дѣваться?

— А вотъ она! вдругъ вскрикнулъ Мондэй въ отвѣтъ на общіе вопросы: — вотъ она, какъ-разъ у деревьевъ, — видите ли, хозяинъ?

— О! разумѣется это она! но какъ могла она сюда попасть.

— Вѣроятно теченіемъ её отнесло, поспѣшилъ объяснить Ричардъ.

— Нѣтъ, не теченіемъ, сказалъ тапуго: — это мы сами сдѣлали. Плескаясь и барахтаясь въ водѣ мы оттолкнули дерево, запутавшееся въ листьяхъ піозоки. Ночью поднялся вѣтеръ и отнёсъ его сюда. Вотъ оно теперь причалило какъ-разъ напротивъ насъ. Не мудрено будетъ, что муравьи разъ потревоженные, захотятъ искать спасенія и разбредутся по вѣткамъ.

— Почему же это такъ?

— А потому, хозяинъ, что мёртвая монгуба не есть ихъ природное жилище, да и гапо не для нихъ мѣсто. Токандеира — природные жители земли, а не воды. Большая рѣдкость, что мы ихъ здѣсь встрѣтили. Вѣроятно они переселились въ дупло монгубы, когда она еще лежала на землѣ; эченте снесло её въ воду, въ то время, когда они были заняты дѣломъ внутри, и такимъ образомъ теченіемъ занесло ихъ въ гапо, далеко отъ родной стороны. Конечно, и въ наводнённыхъ деревьяхъ водятся муравьи, только совсѣмъ другаго рода, а не токандеира.

Объясненіе было толково, во всякомъ случаѣ достаточно для товарищей индійца, который устремилъ своё вниманіе на дерево; желая убѣдиться вѣрно ли окажется его предположеніе: покинутъ ли муравьи пловучее жилище, чтобы направиться на близь стоявшее дерево.

Наблюденія надъ ними очень было удобно дѣлать: монгуба пристала въ недалёкомъ разстояніи, и солнце совершенно разсѣяло туманъ, такъ что всё было ясно и отчетливо.

Токандеиры всё еще находились на монгубѣ, безчисленными фалангами они двигались взадъ и вперёдь, разливаясь огненными струями и видимо въ такомъ волненіи и такъ суетились, что невольно приходила мысль: ужъ не готовятся ли они отмстить врагамъ потревожившимъ ихъ покой. Что они задумываютъ? самъ тапуго не могъ сказать этого. Однако причина ихъ волненія скоро обнаружилась: монгуба хотя и пристала около деревьевъ, но не довольно близко, чтобы муравьи могли прямо оттуда перелезть на вѣтки деревьевъ; надо имѣть или крылья, чтобы перелетѣть промежутокъ въ нѣсколько футъ, или умѣнье плавать. Но муравьи не могли ни того, жи другого, что, повидимому, очень противорѣчило общему желанію покинуть квартиры на мёртвомъ объѣденномъ деревѣ, добычѣ волнъ и вѣтровъ, для роскошнаго пріюта на живыхъ густолиственныхъ деревьяхъ.

Такъ по-крайней-мѣрѣ объяснялъ индіецъ волненіе и суматоху между муравьями. Путешественники тоже не спускали глазъ съ нихъ; всё вниманіе ихъ было погружено въ суетливую дѣятельность маленькихъ насѣкомыхъ, словно они готовились написать новую главу для естественной исторіи.

Но не такова была цѣль ихъ наблюденій и совсѣмъ другая причина подстрекала ихъ любознательность. Не шевелясь, едва дыша, они слѣдили за суетливыми движеніями муравьёвъ: ну что если насѣкомыя найдутъ средства перебраться на вѣтки? не предоставится ли тогда людямъ мирное и неоспоримое владѣніе столь желаннаго дерева?

ТАМАНДУА.

Довѣряясь опытности индійца, наблюдатели не распрашивали уже, что за причина волненія между муравьями, но желали только видѣть конецъ стараніямъ ихъ покинуть монгубу и перебраться на зелёныя вѣтки.

Вдругъ зашевелились вѣтки и вскорѣ между листьями показался престранный звѣрёкъ.

Это было четвероногое животное, величиной съ енота или кошку, но видомъ только на себя похожее: тѣло длинное, оканчивающееся круглымъ, завострённымъ къ верху хвостомъ, и начинающееся плоскою, коническою головою съ погибью къ низу, и тоже нѣсколько завостренною, глаза такъ малы, что едва примѣтны, ротъ такой крошечный, что похожъ скорѣе на круглую дирочку, чѣмъ на ротъ съ челюстями, зубовъ совсѣмъ нѣтъ.

Тѣло покрыто длинною шелковистою, слегка волнистою шерстью соломеннаго цвѣта съ полоской тёмно-коричневаго цвѣта на плечахъ и по спинѣ, хвостъ же полосатый изъ соединенія этихъ двухъ цвѣтовъ.

— Тамандуа! воскликнулъ Мондэй, при видѣ страннаго звѣрька.

— Тамандуа? что это такое? спросилъ хозяинъ.

— Муравьѣдъ, отвѣчалъ индіецъ: — не тотъ большой муравьѣдъ, который называется у насъ таыанвіа, и который не лазитъ по деревьямъ; во этотъ меньшей величины, всю жизнь проводитъ между листьями, спитъ на брюхѣ или свѣсившись на хвостѣ, переходитъ съ дерева на дерево, охотясь за жуками, пчелами, осами, личинками, куколками; но больше всего охотникъ до муравьёвъ, которые устраиваютъ свои гнѣзда или на корѣ деревьевъ, въ родѣ безобразныхъ наростовъ, или въ дуплахъ. Э! вдругъ воскликнулъ индіецъ, какъ бы озарённый новою мыслью: — да о чемъ же я это думалъ! вѣдь токандеиры и не думаютъ о томъ, чтобъ вскарабкаться на вѣтки — ни чуть не бывало, совсѣмъ напротивъ; это тамандуа произвёлъ у нихъ такую суматоху. Смотрите-ка, вонъ онъ пробирается къ нимъ.

Дѣйствительно, намѣреніе тамандуа было ясно, онъ спускался съ вѣтки на вѣтку, то цѣпляясь свот имъ цѣпкимъ хвостомъ, то хватаясь крѣпкими крючковатыми когтями. Хвостъ помогъ ему сдѣлать послѣдній скачокъ, съ большой вѣтки, горизонтально протянувшейся надъ монгубой, и прямо на монгубу.

Тутъ онъ сталъ распоряжаться по-своему: прижался къ дереву брюхомъ, вытянулъ свой длинный и тонкій, какъ червякъ, языкъ, покрытый липкою слюною, засунулъ его въ самую средину муравьёвъ, кишѣвшихъ вокругъ него, и когда они тысячами налипли кругомъ, онъ потянулъ языкъ въ дирочку и проглотилъ ихъ.

Не безъ причины муравьи не производили нападенія на него. Природа снабдила его крѣпкимъ вооруженіемъ, недоступнымъ ни для жала, ни для челюстей муравьёвъ; шерстоносный щитъ защищалъ его.

Можно себѣ представить какъ бѣшено метались вокругъ него токандеиры, но ничего не могли сдѣлать, чтобы выжить его, ни помочь бѣдѣ, чтобы онъ не укладывалъ ихъ тысячами въ свой желудокъ.

Около десяти минутъ липкій языкъ то вытягивался, то снова прятался и всякій разъ съ богатой добычею токандеировъ, которыя барахтались всѣми силами, чтобъ оторваться отъ его языка и не попасть ему въ ротъ.

Но вотъ тамандуа сталъ выказывать признаки пресыщенія и всё рѣже и рѣже вытягивалъ языкъ, и то уже съ выборомъ впускалъ его въ болѣе соблазнительную кучу муравьёвъ, что пожирнѣе да побольше.

Наконецъ дѣятельность языка совсѣмъ прекратилась, тамандуа подобралъ его, видно позавтракалъ до сыта, за тѣмъ всталъ на заднія лапки какъ бѣлка и прыгнулъ на ту же вѣтку, которая помогла ему спуститься въ пловучее жилище муравьёвъ. Оттуда онъ прыгнулъ еще выше и перескакивая съ вѣтки на вѣтку, выбралъ ту, которая видно показалась ему побольше да половчѣе и расположился на ней прижавшись брюхомъ и свѣсивъ по сторонамъ ноги; острое своё рыльцо завернулъ къ груди и спряталъ въ длинную шерсть; нѣсколько еще разъ хвостомъ помахалъ около головы по бокамъ и ногамъ и затѣмъ обвивъ его вокругъ вѣтки оставался неподвижно: по его тихому и ровному дыханію можно было догадаться, что онъ спитъ.

ТАМАНДУА.

Тамандуа заснулъ, потому что такова уже природа животныхъ: наѣсться до-сыта и выспаться крѣпко.

Вѣроятно засыпая, онъ мечталъ о томъ богатомъ обѣдѣ, который ожидаетъ его на монгубѣ и какъ онъ, проспавшись хорошенько, опять отправится къ животрепещущему блюду. Одно средство оставалось у муравьёвъ, — это искать спасенія въ водѣ, но отъ этого они попали бы только изъ огня да въ полымя, потому что пришлось бы всѣмъ утонуть. Могли бы они также бѣжать съ лежащей монгубы на вѣтки, близъ-стоявшихъ деревьевъ, но этимъ не убѣжать имъ отъ муравьѣда: на лежащемъ или на стоящемъ деревѣ, его языкъ всюду слижетъ ихъ съ лица земли.

Видно было, что тамандуа былъ совершенно спокоенъ на счетъ того, что муравьямъ не уйти отъ него, потому-то и расположился такъ беззаботно: волею неволею, а дождутся они, пока онъ изволитъ выспаться и успѣетъ проголодаться.

Однако видно и муравьѣдамъ свойственно ошибаться. Не даромъ старая пословица говоритъ: «отъ рюмки до губы, много еще бѣды». Проснулся тамандуа минутъ черезъ двадцать, смотритъ внизъ — видно хочется знать, готовъ ли горячій бульонъ — глядь — а муравьёвъ и слѣда нѣтъ. Вотъ-то удивился тамандуа. Вѣроятно и читателю интересно знать, куда жь они дѣвались?

Покинутые муравьѣдомъ, муравьи всё еще тысячами кишѣли, точно злодѣй и не наглотался вдоволь — такъ ихъ было много.

Но теперь ни одного нѣтъ; монгуба лежитъ темна и неподвижна: исчезли огненныя струи, остался тёмно-сѣрый цвѣтъ. Вотъ небольшая кучка муравьёвъ взбирается на стоящее дерево съ такимъ испуганнымъ видомъ, словно сей часъ съ висѣлицы сорвались. Но ихъ было такъ мало, что не стоило марать и языка… Куда же дѣвались токандеиры?

Такой вопросъ вѣроятно задавалъ себѣ тамандуа, — извѣстно, что всякое животное имѣетъ своего рода умъ и разсужденіе, на какой бы низкой степени ни стояли его умственныя способности. Строгіе натуралисты называютъ его инстинктомъ животныхъ. Но мы считаемъ, что со стороны людей стыдно и грѣшно, изъ плохо понимаемаго самолюбія, отнимать у своихъ товарищей по мірозданію смыслъ и пониманіе.

Не знаю, какъ разъяснилъ себѣ муравьѣдъ такое странное исчезновеніе муравьёвъ, — только въ этомъ ничего таинственнаго нѣтъ. Люди, наблюдавшіе за всѣмъ происходившимъ передъ ихъ глазами, не требовали объясненія, потому что своими глазами видѣли любопытное зрѣлище, описаніе котораго заслуживаетъ отдѣльной главы.

МУРАВЬИНЫЙ ДРОЗДЪ.

Не прошло и минуты послѣ того, какъ тамандуа предался сну, а Мондэй былъ занятъ приготовленіями какъ бы изловить его, — вдругъ между деревьями пролетѣла птичка не больше воробья.

Тутъ еще ничего особеннаго нѣтъ: птичка не величья цвѣтомъ тёмно-сѣрая съ синеватымъ отливомъ, по виду какъ всѣ мухоловки ила сорокопуты.

Но вниманіе путешественниковъ возбуждено было необыкновенною живостью ея движеній, она то взлетитъ на вершину дерева, то спустится на вѣтку, то опять закружится на воздухѣ, то станетъ перелетать съ вѣтки на вѣтку и всё время не то, что поётъ, а живо чирикаетъ. Трудно было объяснить, что за причина тревожной дѣятельности этой птичка? По обыкновенію за объясненіями обратились къ Мондэю.

— Это муравьиный дроздъ, сказалъ онъ: — онъ большой охотникъ до этихъ кровожадныхъ созданій, которые кишатъ на монгубѣ. Ага! воскликнулъ онъ радостно: — никакъ онъ подглядываетъ за ними… Ну, если это такъ, то повѣрьте намъ не долго мучиться отъ токандеировъ. Этотъ пернатый пріятель скоро подчиститъ ихъ почище еще чѣмъ тамандуа. Да, хозяинъ, даю вамъ слово, что это такъ будетъ. Пускай только птичка броситъ взглядъ на эту кровожадную толпу насѣкомыхъ, — не сдобровать тогда имъ, не быть имъ помѣхой на нашей дорогѣ. Черезъ двадцать минутъ не будетъ ни одного токандеира, некому будетъ кусать насъ. Великій Духъ? будь милостивъ къ намъ! обрати птичьи глаза на мёртвое, дерево!

Понятно, что послѣ такого поясненія, глаза путешественниковъ не отрывались отъ сѣрой птички.

Вотъ она опять вспорхнула и распустивъ крылья парила надъ ихъ головами, и всё не переставая чирикать. Кажется, она была занята обыкновеннымъ призваніемъ животныхъ: отыскивала себѣ корму. Всё время люди наблюдали за нею, не шевелясь, какъ это имъ совѣтовалъ Мундруку, чтобы не испугать птички, отъ которой ожидали такъ много милостей.

Вдругъ тактика дрозда перемѣнилась: вмѣсто спокойнаго, хотя быстраго перепархиванія съ вѣтки на вѣтку, дроздъ засуетился и еще громче изъявлялъ своё удивленіе. Быстро подлетѣлъ онъ къ дереву, гдѣ такъ беззаботно покоился тамандуа, зорко посмотрѣлъ на него и узнавъ въ нёмъ своего соперника по охотѣ къ муравьиному блюду, сталъ выводить свои заключенія.

Во-первыхъ присутствіе муравьѣда предсказывало о близости общей добычи; во-вторыхъ дрозду извѣстны его нравы: не пойдётъ онъ далёко путешествовать по лѣсу и навѣрное остановится тамъ, гдѣ находится цѣлая колонія токандеиры или другаго рода муравьёвъ.

Не теряя времени на разглядываніе пушистаго соперника, птичка взвилась на воздухъ и стала кружиться около дерева, зорко высматривая по всѣмъ сторонамъ желанную добычу.

Огненный потокъ, струившійся по лежащей монгубѣ скоро бросился ей въ глаза. Она увидѣла муравьёвъ и громко вскрикнула, провозглашая своё открытіе. Въ ея восклицаніи слышалась не самолюбивая радость, а дружескій призывъ: она увидѣла такое множество муравьёвъ, котораго достаточно было на сотню такихъ же желудковъ, какъ у неё, а зная, что не подалёку въ лѣсу много пустыхъ желудковъ, птичка послала имъ призывный кличъ. Ей въ отвѣтъ раздались сотни отголосковъ и черезъ минуту въ воздухѣ пронеслась стая муравьиныхъ дроздовъ, спѣшившихъ на пиршество.

Съ непостижимою быстротою монгуба была очищена отъ токандеировъ. Черезъ десять минутъ не стало ни одного муравья и пернатые муравьѣды, не предупредивъ четвероногаго муравьѣда о расхищеніи его запасовъ, вспорхнули и полетѣли дальше въ лѣсъ искать новой добычи.

МУРАВЬѢДЫ ДВУНОГІЯ И ЧЕТВЕРОНОГІЯ.

Въ этой маленькой драмѣ разыгранной природой, были два отдѣльныя явленія и наши путешественники были свидѣтелями обыдённой жизни южной Америки. Они узнали, что у муравьёвъ бываютъ двухъ родовъ враги: двуногія птицы и четвероногія животныя, которыя не только случайно нападаютъ на нихъ, но имѣютъ цѣлью жизни отыскивать и уничтожать муравьиный родъ.

Не ради жестокой забавы, не изъ чувства злобы происходитъ это, а по простому закону природы, яоторая научила этихъ птицъ и животныхъ смотрѣть на насѣкомыхъ, какъ на свою законную добычу и собственную пищу. Природа такъ сотворила ихъ, что они только муравьями могутъ питаться.

Зачѣмъ однимъ созданіямъ суздено питаться друтими — это уже загадка природы. Человѣкъ никакъ не можетъ помириться съ этимъ и неудовлетворяется даже волею Творца вселенной, чтобъ кровожадные звѣри и насѣкомые не завладѣли землёю;

Даже дѣти и тѣ спрашиваютъ, зачѣмъ такъ много сотворено вредныхъ и противныхъ созданій? До сихъ поръ это никому не открыто и мы должны вѣрить, что когда-нибудь въ вѣчности мы узнаемъ, что всё непонятное и противорѣчащее нашимъ понятіямъ о добрѣ и злѣ, создано съ мудрою и благотворною цѣлью вашимъ общимъ Творцомъ, всеблагимъ и всемогущимъ.

Въ Амазонской области нѣтъ ничего обыкновеннѣе зрѣлища: какъ птицы производятъ дѣло уничтоженія. Люди бываютъ предупреждены о появленіи мучительныхъ муравьёвъ гораздо прежде чѣмъ покажутся ихъ густыя колонны: муравьиные дрозды кружатся, чирикаютъ, перелетаютъ съ вѣтки на вѣтку.

Люди не должны пренебрегать этимъ предостереженіемъ, бѣда попасться въ среду этихъ свирѣпыхъ злодѣевъ! Поневолѣ и не учась пустишься въ присядку: такъ тебя искусаютъ и изжалятъ, что живого мѣста не останется. Одно средство избѣжать такой злой участи: — какъ заслышишь чириканье благодѣтельныхъ птичекъ, сейчасъ удирать, и что есть духу съ дороги, гдѣ идутъ арміи свирѣпыхъ насѣкомыхъ.

Другое зрѣлище — какъ муравьѣды слизываютъ и проглатываютъ милліоны муравьёвъ, тоже нерѣдкость въ лѣсныхъ пустыняхъ Солимоэнса.

Изъ четвероногихъ муравьѣдовъ есть нѣсколько видовъ отличныхъ не только но особенностямъ нравовъ, но и по различнымъ способамъ жизни. Натуралистамъ извѣстны четыре вида, — всего вѣроятнѣе, что еще многіе будутъ открыты и описаны со временемъ.

Большой муравьѣдъ — Myrmeeophaga jubata — такъ называемый таманоаръ — величиной съ большую собаку, но гораздо сильнѣе многихъ собакъ, съ которыми часто схватывается и убиваетъ — не губами, у него ихъ нѣтъ, — но сильными когтями, которыми какъ вцѣпится въ горло, такъ и задушитъ.

Называютъ его туземцы тамандуа бандеира или муравьѣдъ броненосецъ: у него по обѣимъ сторонамъ тѣла идётъ широкая черноватая полоса, имѣющая сходство съ герольдичеекимъ знаменемъ. Онъ житель сухихъ лѣсовъ и часто посѣщаетъ тѣ мѣста, гдѣ муравьи (термиты) воздвигаютъ свои зданія въ видѣ холмовъ, а такъ какъ въ гапо не бываетъ термитовъ, то и большой муравьѣдъ не показывается здѣсь.

Второй видъ тамандуа — второй по величинѣ — совсѣмъ другого рода созданіе. Онъ всегда живётъ на деревьяхъ, переходя съ вѣтки на вѣтку, съ дерева на дерево, посредствомъ своихъ цѣпкихъ когтей и хвоста, на землю же онъ рѣдко спускается. Подобно броненосному муравьѣду, онъ питается только муравьями-термитами, которые созидаютъ себѣ воздушные гнѣзда на верхнихъ вѣткахъ или на корѣ деревьевъ въ видѣ безобразныхъ наростовъ.

Малый тамандуа иногда показывается и днёмъ и двигается медленно, упираясь въ землю не подошвою переднихъ ногъ, а наружнымъ краемъ ступней; живётъ онъ большею частью въ чащѣ лѣсовъ, но ежегодно переходитъ въ гапо. Наши путешественники были очевидцами подвиговъ малаго муравьѣда.

Одинъ изъ самыхъ рѣдкихъ видовъ тамандуа не больше котёнка и покрытъ не шерстью, а самымъ нѣжнымъ шелковистымъ пухомъ, сѣро-желтаго цвѣта.

Четвёртый видъ тёмно коричневаго цвѣта, то-же небольше котёнка, только съ жесткою шерстью.

Всѣ эти муравьѣды днёмъ спятъ въ какой-нибудь норкѣ или въ развилинѣ дерева, а ночью дѣйствуютъ, отыскивая добычу. Но есть муравьѣды, которые охотятся днёмъ. Такимъ образомъ муравьямъ и термитамъ мало пощады отъ многочисленныхъ враговъ: одни поѣдаютъ ихъ днёмъ, другіе поглощаютъ ночью; иные отыскиваютъ ихъ подъ землёю, остальные уничтожаютъ ихъ на вершинахъ деревьевъ.

ОХОТА НА ТАМАНДУА.

Если тамандуа удивился исчезновенію муравьёвъ, къ которымъ намѣревался идти, то вѣроятно еще болѣе удивился, когда увидѣлъ, что животное, въ десять разъ его больше, приближается къ дереву, на которомъ онъ заснулъ. Оно было тёмнобронзоваго цвѣта, высокаго, прямого стана, имѣло длинныя ноги, почти такія же длинныя руки и круглую голову, покрытую длинными черными волосами, вавязанными на макушкѣ и ниспадающими на плечи.

Если муравьѣдъ никогда еще не видалъ человѣка, что очень вѣроятно, то теперь передъ нимъ стоялъ одинъ образецъ человѣческаго рода. Разумѣется это былъ индіецъ Мондэй, задумавшій во что бы ни стало поймать тамандуа.

Быть можетъ четвероногое и приняло индійца за четырерукую обезьяну, съ которою вѣроятно не разъ встрѣчался въ Амазонскихъ лѣсахъ.

Но какъ бы тамъ ни было, только муравьѣдъ какъ только взглянулъ на человѣка, такъ въ ту же минуту сталъ отступать, тогда какъ ни съ мѣста бы не двинулся, еслибъ встрѣтился съ цѣлымъ стадомъ обезьянъ.

Перебросившись съ вѣтки на вѣтку, пустивъ въ ходъ и хвостъ и когти, муравьѣдъ сталъ удирать въ самую чащу.

Но индіецъ предвидѣвъ его намѣреніе, перерѣзалъ ему отступленіе. Не смотря на то, что тамандуа на деревьяхъ былъ дома, однако его движенія были довольно медленны, такъ что индіецъ былъ ему соперникомъ и на деревьяхъ.

Страхъ придаётъ иногда животному необыкновенную прыткость, но иногда отнимаетъ всю энергію; такъ было и съ тамандуа, тѣмъ болѣе что индіецъ рѣшился поймать его живымъ или мёртвымъ; для него это было всё равно, потому что ловилъ его не за тѣмъ, чтобы приручить его и сдѣлать домашнимъ животнымъ, но чтобы сдѣлать изъ него обѣдъ.

Подстрекаемый голодомъ Мондэй храбро пробирался между деревьями, цѣплялся за вѣтки, спускался по сипо, какъ по канату, ни чуть не уступая обезьянѣ въ ловкости и умѣньѣ, а самъ глазъ, не спускалъ съ отступающаго тамандуа.

Къ нему на помощь подоспѣлъ другой охотникъ, Ричардъ паранецъ. Хоть онъ и уступалъ первенство индійцу, однако тоже былъ очень ловокъ; правда онъ не могъ бы захватить тамандуа, но всё же былъ полезнымъ помощникомъ, чтобы не давать звѣрю дороги въ чащу.

Всё это происходило на краю лѣса, выдававшагося мысомъ въ воду; и соединявшагося съ чащею узкимъ перешейкомъ, который состоялъ изъ одного огромнаго дерева.

Остальные товарищи, поднявшись на ноги, были зрителями охоты. Никто не могъ понять зачѣмъ индіецъ такъ упорно хочетъ поймать тамандуа: они еще не такъ проголодались, чтобы считать муравьѣда удобосъѣдомой пищей. Однако никто не мѣшалъ ему забавляться охотой и всѣ съ любопытствомъ слѣдили за новымъ зрѣлищемъ.

Очень можетъ быть, что Мондэй и потерпѣлъ бы неудачу, потому что тамандуа достигалъ уже узкаго перешейка, а разъ попавъ на одинокое дерево, онъ имѣлъ передъ собою такую чащу, въ которой индійцу трудно было бы отыскивать его.

Но Ричардъ былъ слишкомъ умёнъ для того, чтобы упустить какого-нибудь глупаго муравьѣда, и видя, куда тянется его узкое рыльцо, онъ проворно сбросился съ вѣтки въ воду, поспѣшно переплылъ узкое пространство и взобрался на дерево какъ разъ во-времи.

Тамандуа тоже въ это время пробираясь по вѣткамъ, достигъ перешейка, но увидѣвъ и тутъ, что отступленіе ему отрѣзано, опять повернулся въ прежнее мѣсто.

Но въ самую эту минуту подоспѣлъ Мондэй съ другой стороны. Видя себя захваченнымъ съ обѣихъ сторонъ, тамандуа полѣзъ на самую вершину. Но и тутъ индіецъ предупредилъ его и съ ловкостью кошки, бросился за нимъ и схватилъ за заднія ноги.

Зрители думали, что теперь уже всё кончилось, судя по небольшому объёму муравьѣда и соображая его силы съ величиной; однако вышло не такъ. Они разсчитывали, не принимая въ соображеніе необыкновенной силы переднихъ ногъ и хвоста муравьѣда.

Не смотря на то, что Мондэй употреблялъ всѣ силы, чтобъ оторвать его отъ вѣтки, не смотря на то, что Ричардъ помогалъ ему отцѣпитъ передніе ноги, — звѣрь такъ крѣпко уцѣпился когтями, и съ такою силою обвился хвостомъ за вѣтку, что два человѣка ничего не могли сдѣлать.

Тутъ Мондэй выхватилъ изъ за пояса ножъ и какъ Александръ Македонскій разрубилъ Гордіевъ узелъ: два три завитка отъ хвоста остались на вѣткѣ, остальную часть хвоста онъ схватилъ въ кулакъ, раскачалъ по воздуху звѣря и такъ треснулъ его о стволъ дерева, что не то что цѣпкость хвоста и сила костей, но и духъ вонь.

ЖАРЕНЫЙ ТАМАНДУА.

Вмѣсто того чтобы вернуться на дерево, гдѣ находились остальные товарищи, старый индіецъ и молодой паранецъ бросились въ воду и поплыли прямо къ монгубѣ. Взобравшись на неё, они закричали и другимъ, чтобы присоединились къ нимъ.

О прежнихъ владѣльцахъ пловучаго дома и помину не было: муравьиные дрозды добросовѣстно поработали надъ ними и безъ всякихъ церемоній выжили упорныхъ жильцовъ.

Спустившись съ насѣсти, и не забывъ своихъ вспомогательныхъ кушаковъ они спѣшили принять приглашеніе, и вскорѣ всѣ семеро водворились на желанномъ деревѣ.

Не могло быть и рѣчи о томъ что сдѣлать. За исключеніемъ, можетъ быть, стараго индійца, всѣ были изнурены отъ недостатка спокойнаго сна. Возможность лечь и протянуться во весь ростъ, не имѣя нужды каждую минуту страшиться вотъ упадёшь, вотъ въ воду окунёшься и пожалуй не вынырнешь изъ пучины гапо — эта возможность казалась такимъ высокимъ наслажденіемъ, что откладывать её недоставало и силъ ни охоты и хотя монгуба была не мягче всякаго дерева, и спать на ней значило тоже что спать на жосткой доскѣ, что же за бѣда? за то можно вытянуться во весь ростъ и заснуть съ чувствомъ безопасности. Довольно было мѣста для всѣхъ на широкой поверхности монгубы, а въ промежуткахъ между наростами были безопасные постели, откуда никакъ нельзя было упасть въ воду.

Не сообщая другъ другу своего намѣренія, всѣ, какъ бы по взаимному согласію, улеглись на мангубѣ и тотчасъ заснули.

Только одинъ не присоединился къ общему дѣйствію: старый индіецъ закалился на сипо родныхъ лѣсовъ и какъ будто никогда иначе не спалъ, какъ. уцѣпившись за вѣтку. Въ то время, какъ всѣ товарищи предались глубокому сну, онъ былъ занятъ дѣломъ требовавшимъ всей силы его энергіи, основанной на стоическомъ терпѣніи. Въ стволѣ монгубы, на томъ мѣстѣ, гдѣ кора была совсѣмъ суха онъ вырылъ маленькое углубленіе, около котораго наложилъ кучу увядшихъ листьевъ и сухихъ вѣтокъ, набранныхъ имъ съ ближайшаго дерева. Какъ разъ надъ этимъ углубленіемъ онъ наклонился, стоя на колѣняхъ. Между собою и углубленіемъ онъ положилъ палку, которую срѣзалъ изъ крѣпкаго дерева, и ножомъ онъ выровнялъ её.

Палку держалъ онъ горизонтально между своими ладонями и быстро вертѣлъ её то на право, то на лѣво.

Цѣль его дѣятельности скоро обнаружилась, еслибъ только было кому-нибудь наблюдать за нимъ. Повертѣлъ онъ палкой минутъ десять и вдругъ изъ углубленія показался дымъ. Еще минута и полетѣли искры между пылью поднятою имъ отъ тренія сухого дерева. Искры становились всё чаще и чаще, вотъ и пламя вспыхнуло между искрами, тогда операторъ отложивъ палку въ сторону, поспѣшилъ прикрыть углубленіе листьями и хворостомъ, и за тѣмъ нагнувшись, сталъ тихо раздувать до тѣхъ-поръ пока всё это вспыхнуло.

Индіецъ довольный своимъ дѣломъ, набралъ еще нѣсколько хворосту и листьевъ, всё сложилъ на огонь такъ что и не очень искусный поваръ могъ бы приготовить на такомъ огнѣ препорядочный обѣдъ. Это именно и намѣревался сдѣлать старикъ. Разведя хорошій огонь, онъ принялся разсматривать свой запасъ очень немногосложный, потому что состоялъ изъ единственнаго тамандуа. Не принимая на себя труда содрать съ него шкуру, индіецъ положилъ его на огонь жариться въ своей шкурѣ.

Не въ первый уже разъ приходилось старику жарить тамандуа по испанскому способу; но устроивъ очагъ по своему желанію, онъ и озаботился принять мѣры предосторожности, чтобъ огонь не распространился куда не слѣдуетъ. Дерево вокругъ очага было сухо какъ трутъ, слѣдовательно огонь легко могъ бы распространиться по всей поверхности и самымъ непріятнымъ образомъ разбудить товарищей и вынудить ихъ покинуть новоселье также скоро, какъ и отъ нападаній токандеиры.

Для огражденія ихъ отъ такой опасности, онъ прибѣгъ къ такому остроумному средству, какое только могло зародиться въ головѣ индійца. Мигомъ стащилъ онъ съ себя лохмотья бумажной рубашки, которыя противъ всякаго чаянія ней еще висѣли на его плечахъ, намочилъ ихъ и обложилъ гдѣ слѣдуетъ монгубу; каждые пять минутъ онъ опять смачивалъ ихъ водою.

Иногда онъ вынималъ лохмотья и выжималъ изъ нихъ воду въ самую средину очага, такъ что пламя во всякомъ случаѣ не могло распространяться. Обезпечивъ себя такимъ образомъ, старикъ проползъ въ свою койку и оставался тамъ спокойно, пока тамандуа хорошо поджарился. Тогда разбудивъ товарищей, старикъ сказалъ, что «обѣдъ готовъ».

Не мало было общее удивленіе, когда передъ ихъ глазами представилась рѣдкая картина вспыхивающаго огня, весёлый трескъ сучьевъ, сильный запахъ жаренаго, озеро воды вокругъ очага и надъ всѣмъ этимъ бронзовое обнаженное до пояса тѣло индійца.

Но запахъ жаренаго не имѣлъ ничего непріятнаго и товарищи вскорѣ разгадали загадку напрасной и неблагоразумной, какъ имъ прежде казалось, охоты за тамандуа.

Не смотря на нѣкоторую брюзгливость, всѣ приняли приглашеніе раздѣлить индійскій пиръ и въ невѣроятно скоромъ времени на мангубѣ лежали отъ тамандуа только косточки да и тѣ обгложенные.

Мясо тамандуа имѣетъ вкусъ жаренаго гуся.

ХУАРАУА.

За это время солнце порядочно склонилось къ западу, такъ что предложенъ былъ вопросъ не оставаться ли остатокъ дня на стоянкѣ, съ тѣмъ чтобы завтра на разсвѣтѣ приняться за дѣло?

Никто не былъ удовлетворёнъ короткимъ временемъ сна, пока Мондэй занимался кухоннымъ дѣломъ. Всѣмъ казалось, что только нѣсколько часовъ сряду безпрерывнаго сна укрѣпятъ силы и возвратятъ необходимую энергію ума.

Всѣми единодушно было принято предложеніе спать до завтра, а тамъ уже будетъ видно, что надо дьлать. Главное слѣдуетъ обратить мёртвое, по выраженію индійца, дерево въ лодку, сдѣлать вёсла или багры и пуститься въ открытое озеро.

Главное затрудненіе всѣмъ казалось въ томъ, гдѣ найти вёсла? Но Мондэй увѣрялъ, что это не такъ трудно, какъ они воображаютъ. Завтра всё найдётся. Всѣ улеглись спать; Мондэй въ томъ числѣ; одна только кваита не спала, хотя не выпуская ихъ изъ виду добралась по деревьямъ и на ихъ монгубу.

Прошло уже около часа, какъ они крѣпко спали, вдругъ громкій визгъ обезьяны заставилъ проснуться перваго Типперэри Тома, надъ ухомъ котораго она визжала.

— Ты чего, старая дура? спросилъ ирландецъ сквозь сонъ: — чего ты орёшь во всё горло? Не увидѣла ли чего новенькаго?

Кваита, не давая отвѣта на вопросы своего покровителя, только пуще визжала, стучала зубами, и, дрожа всѣмъ тѣломъ, прижалась къ нему, такъ что даже сонный ирландецъ понялъ, что ея поступки должны происходить отъ страха.

Что бы могло такъ напугать её? Покровитель привсталъ, и, опершись на руки, озирался по всѣмъ сторонамъ. Кругомъ ничего не видать кромѣ гладкой, какъ зеркало воды, залитой золотыми лучами заходящаго солнца.

Томъ поднялъ голову на верхушки деревьевъ и тамъ ровно ничего, ни даже самой маленькой птички.

— Такъ, что же тебя пугаетъ, моё сокровище? опять обратился онъ къ обезьянѣ: — вѣдь ровно ничего нѣтъ ни на водѣ, ни на деревьяхъ; ничего такого отчего можно бы дрожать, стучать зубами и орать во всё горло. Однако, что-нибудь есть, если ты такъ пугаешься! Ну скажи же мнѣ, что такое? Э! да ты всё смотришь внизъ, въ эту сторону и голову наклонила надъ водой — тутъ, что ли опасность?.. Что это, — рыба, что-ли? Не ужто уродъ аллигаторъ? Святый Патрикъ! Ну, какъ это страшилище змѣя, про которую индійцы разсказываютъ, что она вдесятеро больше человѣка и можетъ цѣлаго быка проглотить не поперхнувшись даже.

Такъ присматривался ирландецъ на воду до-тѣхъпоръ, пока увидѣлъ, что вода заструилась во ста ярдахъ отъ нихъ и Томъ разглядѣлъ какое-то живое существо — рыба, змѣя, аллигаторъ или, что другое — придвигается къ нимъ.

Мало-по-малу это существо придвинулась довольно близко, такъ что Томъ могъ разсмотрѣть, что это не рыба, не аллигаторъ, не змѣя, но что-то такое страшное, что нельзя было не испугаться, тѣмъ болѣе, что онъ въ жизни своей ничего подобнаго не видѣлъ. По виду это животное было похоже на тюленя, но безъ сравненія больше. Въ нёмъ было цѣлыхъ десять футъ отъ морды до хвоста и пропорціональная толщина. Голова у него, какъ-будто у коровы, широкая морда и толстыя губы; за то глаза крошечныя; вмѣсто ушей двѣ круглыя впадины на самомъ верху головы; хвостъ широкій, плоскій, не вертикально стоящій, какъ у рыбы, а вытянутый горизонтально, какъ у птицы. Кожа гладкая, голая; только въ иныхъ мѣстахъ покрыта жосткою, щетинистою шерстью; ноздри на концѣ морды; губы двойныя, толстыя съ густыми усами на верхней; кожа свинцоваго цвѣта съ молочными оттѣнками подъ горломъ и на брюхѣ.

Но что поразило Тома и на что онъ болѣе всего обратилъ вниманіе, это на пару плавниковъ, болѣе фута длиною, выходящихъ какъ разъ отъ плечъ и имѣющихъ большое сходство съ небольшими вёслами. Плавники были въ движеніи: громадное чудище посредствомъ ихъ подвигалось на водѣ. Удивленію и любопытству ирландца не было мѣры, когда онъ увидѣлъ подъ грудными плавниками сосцы, что придавало ему видъ человѣческой груди.

Ирландецъ ни на минуту не останавливался надъ изученіемъ характерическихъ особенностей и не могъ уже удерживать своего удивленія, но что было силы толкнулъ подъ бокъ перваго кто попался ему подъ руку — какъ разъ случилось, что это былъ старикъ Мондэй.

— Смотри-ка, старина, прошепталъ онъ ему на ухо, указывая на водяное чудовище: — смотри-ка, что бы это такое могло быть?

— Что? гдѣ? спросилъ индіецъ, озираясь сонными глазами, — а вотъ здѣсь… Клянусь Великимъ Духомъ — это хуарауа!

МОРСКАЯ КОРОВА.

По голосу индійца видно было, что онъ сильно заинтересованъ чудовищемъ называемымъ такимъ страннымъ именемъ, хуарауа. Онъ оставался въ сидячемъ положеніи и не спускалъ глазъ съ громаднаго созданія, направляющагося къ нимъ.

Ирландецъ, однако, не удовлетворился его отвѣтомъ. Хуарауа, да вѣдь это всё равно какъ будто индіецъ и ничего не сказалъ.

— Но что же это за чудище? разскажите мы стеръ Мондэй что это такое? тормошилъ Томъ стараго товарища, погрузившагося въ разсматриваніе животнаго.

— Хуарауа, повторилъ индіецъ.

— Да что мнѣ въ этомъ, Мондэй, я хочу знать, что это за штука такая, звѣрь что ли, или рыба?

— Европейцы называютъ ею рыбообразнымъ животнымъ. Ну теперь понятно.

— Хоть сейчасъ повѣсить — ничего не понялъ. Но, Господи, это еще что такое! Мондэй, сюда сюда смотри: вѣдь это рыбообразное чудовище тащитъ съ собою дѣтёныша! Смотри-ка, оно кормитъ его грудью, и тотъ сосётъ не хуже телёнка! Вонъ оно подерживаетъ его своимъ плавникомъ и къ груди его прижимаетъ. Спаси насъ святой Патрикъ! видалъ ли когда нибудь живой грѣшникъ такія чудеса!

Мудрено ли, что это необыкновенное явленіе поражало удивленіемъ ирландца, не видывавшаго ничего подобнаго, когда это возбуждаетъ удивленіе и любопытство даже индійцевъ, хотя имъ пора бы привыкнуть къ этому столь обыкновенному у нихъ животному. Но они никакъ не могутъ примириться съ мыслью, что рыба кормитъ грудью дѣтёнышей и никакъ не могутъ убѣдиться, что ламантина-тапай — не рыба, а сирена, изъ семейства китородныхъ.

По этимъ причинамъ, не смотря на то, что индійцы порядочную часть жизни полагаютъ на то, чтобъ охотиться на ламантинъ, убивать, сушить и поѣдать ихъ, однако продолжаютъ смотрѣть на нихъ съ любопытствомъ, какъ на необыкновенное животное.

Вотъ, разница существующая въ сгроепіи тѣла для животнаго живущаго на водѣ или на зелёномъ полѣ; корова предоставляетъ своему телёнку двигаться по произволу, тогда какъ ламантина или морская корова поддерживаетъ дѣтёныша своимъ рукообразнымъ плавникомъ и прижимаетъ къ груди, что изобличало какъ бы человѣческое чувство и увеличивало изумленіе Тома. Еще громче изъявлялъ бы онъ свои чувства, когда бы Мондэй не подтолкнулъ его. — Тише! не шуми! Мы пожалуй еще изловимъ хуаpaya. Случай благопріятенъ, потому что дѣтёнышъ съ нею. Ни слова больше, сеноръ Томо. Не разбуди другихъ. Хуарауа зорка какъ коршунъ и чутка какъ орёлъ, хоть глаза и уши у нея крошечные. Тише.

Повторивъ предостереженіе, Мундруку оставался неподвиженъ какъ бронзовая статуя; его примѣру старался подражать ирландецъ, на сколько силъ у него хватало. Въ это время ламантина поровнялась съ пловучею монгубой и медленно проплывала мимо.

Нѣсколько позади монгубы былъ заливъ, глубоко входившій между деревьями, — туда повидимому направлялась мать, кормившая дѣтёныша.

— Великій Духъ! прошепталъ Мондэй: — теперь я догадываюсь за чѣмъ она туда отправляется!

— Зачѣмъ же, мистеръ Мондэй?

— Развѣ не видите что тамъ лежитъ на водѣ?

— По водѣ-то, нѣтъ — да, да, вижу — какія-то водяныя растенія, взморники что ли, видно растутъ на днѣ или занесены сюда теченіемъ.

— Оно то и есть, сеноръ Томо.

— Да что же чудовищу дѣлать съ травою? не ѣсть же её?

— И ничего другаго, кромѣ травы, оно не ѣстъ.

— Вотъ оно что! то-то у нея и морда, какъ у коровы, да и всѣмъ строеніемъ тѣла на неё смахиваетъ. Прямая корова. Теперь не удивитъ меня и то, что она питается травою, когда я видѣлъ своими глазами, что она кормитъ грудью своего дѣтёныша.

— Именно такого рода травою она кормится. Не мудрено, что она приходитъ сюда на пастьбище. Хорошо если бы такъ.

— Что тутъ хорошаго, мистеръ Мондэй?

— А то, что она возвратится сюда утромъ и дастъ мнѣ случай убить себя.

— Убить? да что же съ нею дѣлать? къ чему убивагь-то даромъ?

— Странный вопросъ, сеноръ Томо. Семеро человѣкъ умираютъ съ голоду, а вы спрашиваете зачѣмъ убивать корову?

— Ого! такъ вы намѣрены скушать её; мистеръ Мондэй? теперь понимаю. Но чѣмъ же убивать ее?

— Достанемъ оружіе.

— У васъ есть ножъ?

— Ножа не надо. У хуарауа достанетъ на столько ума, чтобы не подпускать къ себѣ близко. Ножомъ её недостать. Santos Deos! Если она вернётся сюда завтра утромъ, такъ я непремѣнно подкараулю её. Тогда у насъ будетъ большой запасъ мяса и на долгое путешествіе. Смотрите-ка вотъ она начинаетъ траву обгладывать.

Дѣйствительно морская корова хватало толстыми губами длинныя листья, лежавшія на поверхности воды и какъ настоящая корова пережовывала ихъ; иногда даже высовывала языкъ, чтобы подобрать свѣсившіеся стебли.

КОПЬЁ ИЗЪ ПАШІУБЫ.

Зрѣлище представляемое земноводною коровою, которая паслась на полѣ водяныхъ растеній, было такъ интересно, что Типперэри Томъ объявилъ своё намѣреніе разбудить товарищей, чтобъ и они могли насладиться этою новостью.

Мондэй не спорилъ, но просилъ объ одномъ, чтобы ирландецъ не разомъ всѣхъ будилъ, а по одиночкѣ и безъ шуму.

Просьба была исполнена и вскорѣ всѣ товарищи любовалась невиданнымъ для нихъ зрѣлищемъ, кромѣ молодого паранца, который нерѣдко встрѣчалъ морскихъ коровъ въ притокахъ амазонской дельты.

Пока всѣ устремили глаза съ живымъ участіемъ къ любопытному зрѣлищу, индіецъ тихо изчезъ съ монгубы. Никто не спросилъ у него, куда, зачѣмъ онъ уходитъ, всѣ видѣли только какъ онъ пробирался между деревьями. Но передъ уходомъ онъ только предостерёгъ ихъ, чтобы всѣ наблюдали глубокое молчаніе и никто не двигался бы съ мѣста.

Въ увѣренности, что индіецъ имѣлъ важныя причины наложить на нихъ важное запрещеніе, всѣ охотно покорились ему и сидѣли неподвижны и нѣмы какъ сфинксы. Если и случалась необходимость перемолвиться словомъ, то оно произносилось шопотомъ, такъ что морская корова, не смотря на свой тонкій слухъ, ничего не могла слышать.

Но часы проходили, неподвижность и безмолвіе начинали быть очень тягостны для сидящихъ на монгубѣ. Нѣкоторые до того соскучились, что готовы были бросить наложенное на нихъ бремя, но вдругъ появился Мондэй. Наконецъ-то.

Всѣ замѣтили, что онъ пришолъ не такъ какъ ушолъ. Онъ ушолъ украдкой съ однимъ ножомъ, а вернулся, хотя ножъ всё еще былъ при нёмъ, но кромѣ того въ рукахъ у него было другое оружіе — единственное какое ножъ могъ доставить ему. Это была палка двѣнадцати футъ въ длину, прямая какъ камышъ, къ концу завострённая какъ копьё. И дѣйствительно это было копьё, сдѣланное индійцемъ изъ пальмы пашіубы.

Неподалёку отъ воды онъ нашолъ этотъ родъ пальмы, всегда растущей около воды. Стволъ пашіубы — Iriartea exurhiza — поддерживается какъ на подпоркахъ на корняхъ, которые растутъ нѣсколько футъ выше поверхности почвы. Съ необыкновеннымъ искусствомъ, какимъ только обладаютъ индійцы расправляясь ножомъ, Мондэй вырѣзалъ одинъ изъ прямыхъ шестовъ и обдѣлалъ его въ видѣ копья.

Только острый его конецъ надо было обжечь на огнѣ, послѣ чего самая сталь не могла бы сравниться съ нимъ въ крѣпости.

Къ счастью огонь разведённый индійцемъ не совсѣмъ еще погасъ, и потому онъ положилъ своё копьё въ горячую золу и ждалъ пока оно закалится. Когда, по его мнѣнію, копьё было готово, онъ вынулъ его изъ золы, подскоблилъ конецъ ножомъ и объявилъ, что теперь онъ готовъ къ нападенію на хуарауа.

Въ эту минуту онъ взглянулъ и увидѣлъ, что морская корова, на водѣ лежитъ, положивъ дѣтёныша на листья, которыя сама же продолжала обгладывать,

Мондэй удивился и обрадовался скорому случаю попробовать своё оружіе. Уходя, онъ никакъ не ожидалъ застать еще хуарауа на мѣстѣ и приготовлялъ копьё на тотъ счастливый случай, если она и завтра возвратится на это же мѣсто.

Но теперь медлить нечего, судьба представляла ему самый удобный случай, котораго не должно только упускать. Индіецъ наклонился надъ поверхностью воды, притаившись подъ деревомъ, низкія и густолиственныя вѣтки котораго почти скрывали его.

Только бы незамѣтно подкрасться на приличное разстояніе, откуда можно бы пустить копьё съ такою силою, чтобъ оню вонзилось въ жирное тѣло; такъ и дѣло бы съ концомъ.

Но если былъ человѣкъ, у котораго достало бы искусства неслышно проплыть, также тихо взобраться на дерево, и не дѣлая шума выбрать удобную вѣтку, такъ это именно былъ Мондэй.

Всѣ эти подвиги онъ выполнилъ въ самое короткое время; товарищи увидѣли его, какъ онъ висѣлъ уже на вѣткѣ какъ разъ подъ ламантиной.

Вдругъ копьё блеснуло на воздухѣ и вонзилось; но къ общему удивленію зрителей, попало не въ громадное тѣло морской коровы, а на водяныя лиліи на нѣсколько футъ дальше отъ ея морды.

Что это значитъ! ужели искусный индіецъ такъ грубо промахнулся? Вѣрно то, что въ корову онъ не попалъ — такъ во что же онъ цѣлился?

— Святой Патрикъ! вѣдь онъ убилъ телёнка! воскликнулъ Типперэри Томъ: — взгляните-ка, вонъ его трупъ опрокинулся на спину и плывётъ на водѣ.

Ирландецъ провозгласилъ это и дѣйствительно всѣ увидѣли дѣтёныша плывшаго по водѣ брюхомъ кверху, и который былъ по видимому уже мёртвый!

Но и тутъ зрители не могли въ толкъ взять, къ чему было убивать телёнка, котораго едва хватитъ на ужинъ, и пощадить корову, которой достаточно было бы для всѣхъ на цѣлый мѣсяцъ? И зачѣмъ было упускать такой благопріятный случай! Теперь всѣ приглядывались, какъ будетъ удирать отъ нихъ корова.

Но скоро наступило разочарованіе. Люди не знали, какое глубокое чувство материнской любви заключается въ сердцѣ земноводной матери, — можетъ быть это инстинктъ, но этотъ инстинктъ уничтожаетъ у животнаго всякій страхъ личной опасности и заставляетъ предпочитать смерть съ любимымъ дѣтищемъ чѣмъ жизнь безъ него. Она бросилась защищать его.

Но слишкомъ было поздно защищать любимаго малютку; безжизненный лежалъ онъ на водяныхъ растеніяхъ. Мать не сознавала этого несчастья, она спѣшила къ нему не смотря на опасность; вотъ она всё ближе и ближе, а страшное копьё всё чаще и чаще наносило ей жестокія раны до тѣхъ поръ, пока она перевернулась на спину и испустила съ длиннымъ вздохомъ послѣднее дыханіе.

Ея убійца возвратился къ товарищамъ и объяснилъ, почему онъ убилъ телёнка, а не корову. Если бы онъ съ перваго раза бросилъ копьё въ мать, то она навѣрное ушла бы отъ него и непремѣнно унесла бы съ собой своего дѣтёныша. Эти земноводные чрезвычайно какъ живущи и однимъ ударомъ копья ничего не сдѣлаешь а навѣрное заставишь ихъ бѣжать, чтобы никогда не возвращаться. Однимъ только гарпуномъ съ его зубчатою головою можно добить её при второмъ ударѣ; а не имѣя этого оружія, нѣтъ другаго средства, кромѣ того, которое употребилъ старый индіецъ. Старикъ но опыту вѣрилъ глубокому материнскому чувству въ этомъ звѣрѣ и какъ видно не ошибался.

ПРИГОТОВЛЕНІЕ ВЪ ПРОКЪ МЯСА МОРСКОЙ КОРОВЫ.

Къ вечеру никто ничего не предпринималъ. Всѣ улеглись на пловучемъ деревѣ совершенно довольные и спокойные. За то на слѣдующій день были дѣла достойные любопытства.

Операторъ Мондэй принялся распластывать морскую корову. Сперва онъ снялъ съ нея шкуру; потомъ большими четыреугольниками нарѣзалъ мясо, для того чтобы высушить на солнцѣ. Нѣсколько кусковъ было сейчасъ же положено на огонь и изжарено на ужинъ. Никто не выказывалъ брюзгливости къ мясу морской коровы, хотя только Ричардъ и индіецъ прежде ѣдали его. Голодъ не прихотливъ, притомъ-же почему путешественникамъ не питаться чуть ли не лучшимъ мясомъ въ Амазонскій области? Мясо это вкусомъ очень напоминаетъ свинину, только нѣсколько грубѣе и отзывается рыбой.

Цѣлый день прошолъ въ томъ, что разрѣзывали мясо на куски и развѣшивали на верёвки, изъ стеблей ліаны, протянутые вдоль монгубы. Flo чтобы мясо достаточно было высушено для предохраненія отъ порчи требовалось много дней.

Можно бы сдѣлать вопросъ къ чему они такъ хлопотали? На это отвѣчать очень легко: они готовились въ путь и не могли назначить когда будетъ ему конецъ, нѣсколько дней или много часовъ потребуется для достиженія земли? избытокъ провизіи ничуть не мѣшалъ. При такой неизвѣстности чувство самохраненія говорило громче всего.

Только мясо вырѣзывалось для сушенья, потому что толстые слои зеленоватаго жира считаются неудобоваримымъ кушаньемъ даже для неприхотливаго желудка индійца. Но въ обыкновенныхъ случаяхъ, когда убиваютъ морскую корову, то ея жиръ никакъ не выбрасывается, напротивъ, считается дорогимъ предметомъ промышленности, потому что изъ каждаго животнаго выплавливается десять или двѣнадцать галлоновъ хорошаго масла.

Для нашихъ пловцовъ жиръ ни на что не былъ годенъ и потому выброшенъ въ воду, но кости отложены въ сторону, также и шкуру, въ дюймъ толщиной на спинѣ и въ полдюйма на брюхѣ, индіецъ осторожно снялъ и отложилъ въ сторону на пустое мѣсто между наростами монгубы. Никто не могъ понять зачѣмъ индіецъ оставляетъ её и такъ бережно съ нею обходится.

За это время начинало смеркаться, конечно плаваніе отложено до завтра. Плотно поужинавъ мяса морской коровы, всѣ почувствовали себя въ хорошемъ расположеніи духа: ни голодъ, ни жажда не устрашали ихъ; не надо было сидѣть на вѣткѣ со страхомъ, какъ бы не упасть; а извѣстность, что путешествіе будетъ продолжаться не вплавь, а на суднѣ придавала всѣмъ бодрость и надежду на лучшую будущность.

Разговоръ быль оживлённѣе и веселѣе прежнихъ и очень естественно склонился на странное животное, съ которымъ Мондэй такъ умно распорядился.

Много практичнаго знанія по этому случаю обнаружилъ образованный тапуго; остальныя извѣстія добавилъ Тривэніонъ, вычитавшій ихъ изъ книгъ.

Тривэніонъ разсказывалъ, что подобныя животныя водятся не въ однѣхъ прѣсныхъ водахъ, но и въ моряхъ, только всегда по баизости береговъ, гдѣ находится прѣсная вода. Въ Индійскомъ морѣ находится такой же породи извѣстный подъ именемъ дюгонь; около Вестъ-Индіи — тоже животное называется манатѣ, французы называютъ его ламантиной. Испанцы называютъ морской коровой vaca marina, но голландцы капской колоніи называютъ этимъ же именемъ бегемотовъ или гиппопотамовъ, которые совсѣмъ уже не похожи на маната. Называются же они манати по случаю своихъ плавниковъ, имѣющихъ сходство съ Человѣческими руками — по испански manos человѣкъ, животное съ руками. Оно такъ и называется на южномъ берегу острова Кубы, гдѣ въ первый разъ его увидали европейцы, открывшіе Америку.

Вѣрно одно, что на берегахъ Гвіаны и Вестъ-Индіи морскія коровы водятся въ большемъ количествѣ и большихъ размѣровъ, чѣмъ въ области Амазонской и вообще въ рѣкахъ Южной Америки.

Тутъ Мондэй вмѣшался въ разговоръ и пояснилъ слушателямъ, что въ Амазонскихъ водахъ есть нѣсколько видовъ хуарауа, что ему собственно извѣстны три вида, очень отличительные одинъ отъ другаго не только по величинѣ, но и по формѣ; главная же разница состоитъ въ хвостѣ и рыбьихъ перьяхъ. Въ цвѣтѣ то же есть разница: однѣ темнѣе, другія свѣтлѣе; у иныхъ брюхо сливочнаго цвѣта; у другихъ — самыхъ обыкновенныхъ — свинцоваго цвѣта съ розовыми крапинами.

Особенную отличительную черту въ манати представляютъ лёгкія, которыя вѣроятно играютъ важную роль въ жизни этого земноводнаго. Вынутые изъ внутренности убитаго животнаго, лёгкія отъ дуновенія дыханія начинаютъ пухнуть и подниматься до размѣровъ плавательнаго кушака изъ каучука. По этому случаю Ричардъ, дѣлавшій этотъ опытъ, замѣтилъ, что въ случаѣ нужды, они могли бы замѣнить пару кушаковъ.

Мондэй очень интересно и отчетливо разсказывалъ о способахъ ловли хуарауа не только индійцами его племени, но и вообще всѣми туземцами Амазонской равнины.

Охотникъ или рыбакъ за манати добываетъ себѣ монтарію — лёгкую лодку — и гарпунъ. Онъ отправляется къ тому мѣсту, гдѣ обыкновенно являются манати въ уединённую лагуну, гдѣ не бываетъ сильнаго теченія и находится трава, которою манати питаются.

Въ извѣстные часы это животное приходитъ на пастбище. Иногда приходитъ одно, чаще вдвоёмъ или съ двумя дѣтёнышами, но никогда не приводитъ болѣе двухъ дѣтей, и только въ извѣстное время года соединяются въ стада.

Ихъ врагъ сидя въ монтаріи, тихо ожидаетъ ихъ приближенія, и когда они забывъ всё на свѣтѣ наслаждаются сочною травою, тогда рыбакъ тихо гребётъ къ нимъ. При этомъ онъ употребляетъ величайшія предосторожности, потому что морская корова, не то что ея тёска земная, чрезвычайно какъ подозрительна и малѣйшій шумъ отъ весла или зыбь воды отъ монтаріи, тотчасъ пугаетъ её, она ныряетъ въ воду и далеко уходитъ въ открытую воду, а тамъ поминай её какъ звали.

Всё это знаетъ рыбакъ и принимаетъ всѣ мѣры, чтобы не сдѣлать никакой неосторожности, до тѣхъ поръ, пока приближается на извѣстное разстояніе, тутъ полусогнувшись, онъ привстаётъ и глазомѣромъ измѣриваетъ разстояніе между собою и жертвой и тогда, мѣтко цѣлясь, бросаетъ гарпунъ.

Верёвка привязанная къ древку гарпуна не позволяетъ ламантинѣ уйти. Она можетъ нырять на дно или бѣшено метаться по поверхности — но не уйти ей отъ монтаріи. — Страшныя узы влекутъ её и борьба ея обыкновенно оканчивается двумя или тремя ударами багромъ.

Подобнаго рода охота производится почти всѣми индійцами на амазонской равнинѣ.

Во время полноводья, эти сирены рѣдко показываются потому, что разсѣяваются по всей поверхности наводнённыхъ лѣсовъ, такъ что охота на нихъ не достаточно вознаграждаетъ трудъ.

За то во время убыли воды, когда болотистыя углубленія принимаютъ свой обыкновенный размѣръ, тогда охота на морскую корову съ гарпуномъ доставляетъ величайшія выгоды. Тогда начинается систематическое преслѣдованіе морскихъ коровъ, что и составляетъ занятія индійцовъ на нѣсколько недѣль въ году.

Иногда находятъ лагуну, въ которой соберётся нѣсколько животныхъ не имѣя возможности отступить по причинѣ убыли воды; въ такомъ случаѣ извѣщаютъ всё племя о предстоящей богатой жатвѣ и начинается рѣзня.

Малокка или деревня на долгое время опустѣетъ; всѣ: мущины и женщины отправляются на лагуну и располагаются на ея берегахъ лагеремъ. Они приносятъ съ собою котлы, для вытапливанія изъ жиру манати масла, которое потомъ въ банкахъ отвозятъ въ коммерческіе порты. Масло это такого превосходнаго достоинства, что португальскіе купцы совершаютъ далёкое путешествіе, чтобы только достать этотъ драгоцѣннный жиръ у туземцевъ. Во всё время рыбной ловли, у нихъ бываетъ веселье и пиръ горой.

Жирное мясо, шкура и жиръ мѣняются на ножи и краски, разныя ожерелья, а главное, и что хуже всего — на водку. Послѣднее имъ даютъ очень охотно и въ большемъ количествѣ, а они до водки большіе охотники и рыбная ловля очень рѣдко кончается, чтобы ловцы не передрались, не изранивъ другъ друга, иногда бываютъ случаи и смертоубійства.

Старый Мундруку участвовалъ во многихъ охотахъ на морскую корову и совершенно отчетливо описивалъ сцены, которыхъ былъ свидѣтелемъ и товарищи не видали какъ время прошло до полуночи. Наконецъ они улеглись спать съ твёрдымъ намѣреніемъ завтра встать съ разсвѣтомъ и позаботиться о немедленномъ отплытіи изъ лагуны.

КОЖАНЫЙ ПАРУСЪ.

Вмѣстѣ съ разсвѣтомъ всё ожило и засуетилось на новомъ судпѣ. Послѣ сытнаго завтрака бифштексомъ, вкусомъ напоминавшемъ свинину, всѣ принялись за работу, какъ бы отчалить свою лодку.

Не лёгкую работу они предприняли. Какой бы ни былъ чурбанъ, а всё же онъ чурбанъ, и хотя нѣкогда онъ былъ великолѣпнѣйшимъ шелковичнымъ деревомъ и стоялъ въ своёмъ воздушномъ величіи высоко надъ всѣмъ окружающимъ лѣсомъ, однако теперь залёгъ между водорослями и водяными лиліями и лежалъ, опутанный ихъ сѣтями, отяжелѣвшій, такимъ тяжелымъ и неповоротливымъ чурбаномъ, что его ни взадъ мы вперёдъ. Будь у нихъ вёсла или багры, или паруса, всё бы легче было.

Впрочемъ они благодарили Бога за видимый промыслъ Его надъ ними. Вчера не весь день прошолъ за приготовленіемъ и сушкою мяса манати, — ножъ Мондэя приносилъ и другую пользу: пара вёселъ оказалась въ результатѣ.

Правда, вёсла не отличались изящною отдѣлкою, но тѣмъ не менѣе соотвѣтствовали цѣли и въ то же время доказывали удивительную изобрѣтательпостъ индійца: рукоятка была сдѣлана изъ дерева, а лопасть изъ кости. Не надо пояснять, откуда онъ взялъ дерево для рукоятки — лѣсъ великъ — но откуда такія широкія кости для лопастей? Только лопатки морской коровы могли доставить такія большія кости. Тутъ только вспомнимъ, какъ тщательно откладывалъ ихъ Мондэй вмѣстѣ съ шкурою, тогда какъ всё остальное выбрасывалъ въ воду.

Не въ первый разъ узналъ онъ пользу этихъ костей, они въ большемъ ходу какъ у Мундруку такъ и у другихъ племёнъ Амазонской области и самъ Мондэй много вспахалъ полей для какао или для мандіоки употребивъ вмѣсто заступа плечную лопатку морской коровы; въ другихъ же случаяхъ она не разъ служила ему вмѣсто весла.

Надо было покрѣпче только связать дерево съ костью; но за этимъ дѣло не стало: отъ природныхъ канатовъ — сипо — не оберёшься въ южно американскихъ лѣсахъ; вѣтки, сучья и самые стволы закрыты крѣпкими стеблями ліанъ и чужеядныхъ растеній.

Съ такими вёслами и въ сильныхъ рукахъ такихъ здоровенныхъ людей какъ индіецъ и негръ, чурбанъ волею неволею долженъ подвигаться.

Сначала успѣхъ былъ очень медленный и затруднительный по случаю сѣти длинныхъ стеблей и широкихъ толстыхъ листьевъ удерживавшихъ дерево.

Но терпѣніе было велико и надежда подкрѣпляла бодрость: только бы отодвинуться отъ берега.

А вотъ и вода зарябилась, значитъ вѣтерокъ подулъ, только бы выбраться изъ опушки лѣса, а тамъ всё пойдётъ хорошо, какъ попадутъ на открытую воду.

Но какую же пользу принесётъ вѣтеръ, когда у лодки нѣтъ не то что руля, но и ни кусочка паруса.

Такъ думали всѣ, кромѣ индійца. Не даромъ же старый тапуго плавалъ по гапо болѣе сорока лѣтъ, научился же онъ чему-нибудь? не ужели же не съумѣетъ онъ сдѣлать паруса? Матеріаловъ нѣтъ? ну смастеритъ какъ-нибудь изъ широкихъ листьевъ пальмы мирити, которыми такъ богаты наводиёиные лѣса.

Но онъ и не смотрить на листья мирити, неужели онъ надѣется добыть лучшій матеріалъ.

И много подобныхъ преподложеній создавалось въ головѣ его товарищей какъ вчера вечеромъ, такъ и въ это утро. И что это онъ хочетъ дѣлать съ длинными прямыми палками, которыя онъ нарѣзалъ въ лѣсу и нагрузилъ ими монгубу? Зачѣмъ онъ вырѣзалъ такую глубокую яму на верху монгубы, и потомъ другую еще больше на другомъ концѣ?

Въ отношеніи шкуры морской коровы то же было много догадокъ; самая правдоподобная состояла по ихъ мнѣнію въ томъ, что индіецъ надѣется встрѣтить какого-нибудь промышленника и выгодно продать ему.

Старый Мондэй никому не объявлялъ о томъ, что намѣренъ сдѣлать: подобные ему люди не хвастаютъ заранѣе и не распространяются на счотъ своихъ намѣреній. Гордое сознаніе своего превосходства удерживаетъ ихъ отъ болтливости. Притомъ же онъ всё еще не могъ забыть своего неудачнаго обѣщанія переплыть черезъ озеро на кушакахъ, и потому далъ себѣ слово не ранѣе провозглашать о своихъ планахъ какъ уже будетъ увѣренъ въ успѣхѣ.

И никто ничего не понималъ, и ни слова никому не говорилъ старикъ Мондэй до тѣхъ поръ, пока крѣпкій шестъ не былъ вставленъ и укрѣплёнъ въ выкопанную его ножомъ ямку, пока не были къ нему крѣпко привязаны двѣ перекладины, пока между ними не была натянута шкура морской коровы и крѣпко къ нимъ привязана стеблями ліаны, — ну а тогда безъ всякихъ словъ всё стало всѣмъ понятно.

Да, всё стало понятно, такъ что они не могли удержаться отъ радостнаго восклицанія, когда мёртвая монгуба подъ вліяніемъ кожанаго паруса зашевелилась, двинулась, повернулась, точно живое существо взволновало воду!

ВЕЗДѢ ТИШИНА.

Вотъ и вышла монгуба подъ парусами въ открытую лагуну, но по какому же направленію держаться? вотъ вопросъ.

Солнце всё еще не далеко отошло отъ горизонта, явственно указывая востокъ, слѣдовательно морякамъ не трудно было расновпать и другія страны свѣта.

Одного хотѣлось всѣмъ: скорѣе достигнуть противоположной стороны лагуны, гдѣ по мнѣнію индійца, непремѣнно будетъ terra firma. Они изслѣдовали уже вплавь опушку лѣса на протяженіи многихъ миль и не находили ни малѣйшей примѣты земли или отверстія, по которому можно бы проникнуть черезъ лѣсъ. Очень естественно было ихъ желаніе переплыть на другую сторону: туда манила ихъ надежда найти лучшій успѣхъ.

Теперь не мудрено было повернуть судно на открытую поду, немудрено было и держаться прямому направленію, пока солнце было руководителемъ.

Мозей, гордившійся званіемъ искуснаго матроса, взялся управлять парусомъ, самъ Тривэніонъ взялъ на себя обязанность кормчаго, употребивъ одно весло вмѣсто руля, недостающую часть котораго замѣнилъ другимъ весломъ, которое подставлялъ Типперери Томъ. Старый индіецъ былъ озабоченъ сушкою мяса, которое при жгучихъ лучахъ солнца, скоро оказалось безопаснымъ отъ порчи.

Молодые люди сидѣли на самомъ толстомъ краю чурбана, который названъ былъ Мозеемъ квартердекомъ, и занимались какъ могли: то разговаривали, то забавлялись ручными любимцами пережившими гибель галатеи. Кваита, игрунка и попугай мирно жили между собою и были веселы и рѣзвы какъ будто опасностей не видали.

Въ это утро всѣ были въ весёломъ расположеніи духа. Туманъ разсѣялся: небо ясно; судно снабжено всѣмъ необходимымъ, чтобы выбраться изъ гапо. Для этого можетъ быть потребуется не день и не два, а недѣля и больше, — но что во времени, когда есть надежда.

Провизіи, при экономическомъ потребленіи достаточно будетъ недѣли на двѣ для всего общества, и развѣ случится опять застрянуть на верхушкахъ, а то въ двѣ недѣли, кажется, какъ бы не добраться до земли?

Какое счастье, что удалось убить морскую корову! Конечно, и безъ неё можно бы переплыть лагуну, только надежды было бы на десять процентовъ меньше: на голодный-то желудокъ какія ужь надежды? А въ открытой лагунѣ никакихъ признаковъ на возможность добыванія пищи; ни тѣни крошечной рыбки, и кто знаетъ найдутся ли еще въ лѣсу на противоположномъ берегу какіе-нибудь плоды?

Обезпеченные противъ мученій голодомъ и жаждой, они могли спокойно разговаривать.

Медленно подвигалось судно и выраженіе, что оно казалось живымъ существомъ было только поэтическимъ преувеличеніемъ молодёжи, въ сущности же движеніе монгубы было настоящимъ движеніемъ мёртваго дерева отяжелѣвшаго отъ воды, которою пропитывалось со всѣхъ сторонъ впродолженіи многихъ недѣль. Оно уступало только вліянію паруса, не будь паруса, — на вёслахъ далёко бы не уѣхали. Всё чтё можно было сдѣлать — это милю въ часъ и то когда вѣтеръ будетъ покрѣпче. Въ другое же время, когда вѣтеръ стихалъ, — что, къ несчастью, случалось довольно часто, монгуба лежала на водѣ почти безъ движенія.

Гораздо прежде полудня, они лишились путеводительства солнца, которое достигая зенита, не отбрасывало тѣни, такъ что самъ тапуго не могъ сказать куда путь держать.

Надо или убрать парусъ и стоять на мѣстѣ, пока солнце спускаясь къ западу, снова будетъ ихъ путеводителемъ, или довѣриться вѣтру, который съ помощью паруса понесётъ ихъ вперёдъ. Они выбрали послѣднее средство.

Кромѣ того у нихъ былъ еще руководитель — верхушки деревьевъ, отъ которыхъ они отчалили, всё еще въ виду, и пока ни скроются за горизонтомъ могутъ служить безопаснымъ руководителемъ.

Около полудня движеніе сдѣлалось еще медленнѣе когда же солнце показывало полдень — монгуба остановилась неподвижно. Кожаный парусъ потерялъ силу гнать судно вперёдъ. Мало по малу вѣтеръ стихалъ и наконецъ сдѣлался штиль.

Тогда принялись за лопатки морской коровы; но увы самыя лучшія вёсла съ военнаго корабля не дѣйствительны были бы въ настоящемъ случаѣ и не заставили бы двигаться мёртвое дерево скорѣе полумили въ часъ.

Трудъ вскорѣ оказался неблагодарнымъ и вёсла отложены въ сторону. При такой помѣхѣ оставалось одно утѣшеніе: хорошенько пообѣдать. Обѣдъ состоялъ изъ одного блюда и то полу-свѣжаго и полу-сухого мяса; но желудокъ отучился быть прихотливымъ, а на открытой водѣ аппетитъ всегда хорошъ, такъ что всѣ готовы были питаться полу-сырымъ мясомъ.

Къ счастью, индіецъ тщательно охранялъ огонь, который добылъ съ такимъ трудомъ; огонь скоро запылалъ, когда въ него подложили сухихъ щепокъ, отломанныхъ отъ той же монгубы. Надъ нимъ повѣсили на сипо нѣсколько кусковъ мяса. Мозей взялся выказать своё поварское искусство, но ограничился тѣмъ, что хорошо подпалилъ жаркое, безъ всякой приправы или соуса.

Но хорошій аппетитъ всё замѣнилъ и по окончаніи обѣда, всѣ единодушно сознались, что никогда лучшаго не ѣдали. Да, голодъ — лучшій поваръ на свѣтѣ.

ПОДВОДНЫЙ ВРАГЪ.

Послѣ обѣда всѣ занялись разговоромъ, чтобы какъ нибудь убить время. Дѣла рѣшительно никакого нельзя было придумать. Всѣ были въ хорошемъ расположеніи духа и дѣйствительно ничего такого не было, что могло бы наводить тоску. Часа черезъ два или три солнышко опять будетъ путеводнымъ свѣтиломъ; вѣтерокъ тоже поднимется, только гораздо позднѣе къ вечеру, какъ предсказывалъ тапуго.

Но если бы пришлось еще день переждать, то и тутъ не велика бѣда; завтра утромъ будетъ больше успѣха. Провесть ночь на открытой лагунѣ не большую тягость представляетъ для тѣхъ, кто провёлъ много ночей вися на деревьяхъ.

Не унывая вели товарищи пріятную бесѣду; одно безпокоило ихъ на монгубѣ: жгучіе лучи солнца лились потоками прямо имъ на голову.

Но скоро и съ этимъ удобствомъ они помирились по милости новаго открытія, придуманпаго морковною головою ирландца, которое онъ тотчасъ же привелъ въ исполненіе. По его мнѣнію жгучіе лучи солнца будутъ гораздо выносимые въ водѣ, чѣмъ на чурба7ѣ и въ доказательство своего зрѣлаго соображенія, онъ снова препоясался плавательнымъ снарядомъ и бросился въ поду.

Трое послѣдовали его примѣру: Тривэніонъ съ сыномъ и племянникомъ. Малютка Роза не имѣла нужды прибѣгать къ такому постыдному бѣгству, потому что сидѣла подъ тѣнью навѣса изъ широкихъ листьевъ потоса, чужеядное растеніе растущее на деревьяхъ, которыя вчера еще были сорваны въ большомъ количествѣ и сложены между выпуклостями: монгубы. Кузенъ Ричардъ употребилъ всё своё искусство, чтобы устроить крошечную бесѣдку и имѣлъ право гордиться: смотря какъ маленькая сильфида покоится подъ тѣнью навѣса.

Тапуго сроднившійся съ амазонскимъ солнцемъ, не имѣлъ нужды нырять въ воду для прохлажденія себя; что же касается негра, то всякая другая атмосфера казалась ему скорѣе ненормальною.

Какъ индіецъ, такъ и негръ, хотя родились на противоположныхъ краяхъ Атлантическаго океана, однако были равными представителями тропической жизни и одинаково закалённые, не чувствовали жгучести тропическаго солнца. Оба оставались на монгубѣ и негръ какъ большой поклонникъ бога Морфея тотчасъ же крѣпко заснулъ.

Не продолжительны были ни сонъ его, ни общее спокойствіе, — всё было прервано пронзительнымъ крикомъ, вырвавшимся изъ здоровенной груди Типперэри Тома: еще мигъ и ему вторили хоромъ трое товарищей бывшихъ съ нимъ въ водѣ.

Вмѣстѣ съ криками послышалось сильное нырянье, всплески, брызги, стукъ кубковъ обезьяны, воспослѣдовавшихъ за отчаяніямъ барахтаньемъ пловцовъ.

Всѣ четверо поспѣшили къ монгубѣ, и судя но ужасу, выражавшемуся на ихъ лицахъ, по неправильнымъ и торопливымъ размахалъ ихъ плаванія, видно было, что въ водѣ появилось что нибудь опасное, внушавшее страхъ и ужасъ. И еще болѣе: причина страха повидимому гналась, за ними, такъ они кричали, подскакивали, метались и барахтались въ водѣ, словно желая оторваться отъ врага, преслѣдовавшаго ихъ по пятамъ.

Что бы это значило? Индіецъ молча задавался этимъ вопросомъ, негръ бормоталъ его себѣ подъ носъ, малютка Розита выскочила изъ подъ навѣса, съ громкимъ воплемъ и слезами прокричала его.

Не могли пловцы дать отвѣта, потому что также мало знали, что съ ними, какъ и товарищи на монгубѣ; одно было имъ извѣстно: что-то хватало ихъ за ноги и за пятки и пребольно кусало, но что это именно, — никто изъ нихъ не понималъ. Можетъ быть насѣкомое, можетъ быть змѣя или другое какое земноводное чудовище; но что бъ это тамъ ни было, а только зубы были какъ иголки и какъ крючками на удочкахъ рвали имъ тѣло. И притомъ же тутъ долженъ быть цѣлый рой или цѣлое стадо кусающихъ существъ, потому что мигомъ всѣ четверо почувствовали что тѣло ихъ истерзано и изъязвлено острыми иголками и что кровь льётся изъ свѣжихъ ранъ, — въ этомъ они готовы были поклясться. Будь вода чиста и прозрачна, они могли бы, пожалуй, разглядѣть, что это такое, но вода безцвѣтна и мутна такъ что и близко то ничего разглядѣть нельзя.

Истерзаные ноги тоже не могли дать отвѣта, кто причинилъ имъ такое сильное кровопусканіе, еслибъ не было тутъ человѣка, для котораго довольно и малѣйшей примѣты, чтобъ знать въ чемъ дѣло. Пока товарищи взбирались на судно, индіецъ былъ сильно встревоженъ, но при первомъ взглядѣ на четыре пары окровавленныхъ ногъ, онъ не только успокоился, но и съ радостнымъ удивленіемъ воскликнулъ: Только пиранья.

ПИРАНЬЯ.

Восклицаніе индійца не сдѣлало умнѣе его товарищей до тѣхъ поръ, пока онъ не объяснилъ имъ, что пиранья есть кусающаяся рыба. Такъ вотъ каковъ невидимый врагъ, напугавшій ихъ.

Пираньи принадлежатъ къ семейству лососовыхъ — saimonidoe — и бываютъ различныхъ видовъ даже въ рѣкѣ Амазонкѣ; они всѣ хищны и на всё бросаются, что попадаетъ въ воду. Они часто нападаютъ на купающихся людей и заставляютъ ихъ обращаться въ бѣгство; если же случится несчастному пловцу отплыть далеко отъ берега или судна, то трудно ему избѣжать ужасной участи быть съѣденнымъ заживо.

Многіе изъ видовъ пираньи бываютъ очень небольшихъ размѣровъ и именно эта маленькія рыбки и страшны купающимся.

Впрочемъ наши пловцы были больше напуганы, чѣмъ искусаны; ихъ испуганныя движенія сильно взволновали воду, такъ что пиранья держалась отъ нихъ въ почтительномъ разстояніи и только какая-нибудь шальная рыба успѣла вцѣпиться въ нихъ и сорвать кусочикъ мясца.

Но боль и обида оставались не менѣе чувствительны, но этому случаю Мундруку обѣщалъ не только скорое отмщеніе, но и вознагражденіе въ самомъ утѣшительномъ родѣ. Хитрый старикъ зналъ, что хищная пиранья попробовавъ живой крови не скоро отстанетъ; всё въ надеждѣ еще покормиться.

Хотя въ мутной водѣ ничего не видать, но старикъ былъ увѣренъ, что пиранья рыскаетъ но близости монгубы, поджидая добычу, такъ неожиданно и таинственно скрывшуюся отъ нея.

Монгуба стояла на мѣстѣ или если и подвигалась по теченію, то очень медленно и незамѣтно; пиранья навѣрное соберётся вдоль дерева и будетъ ко всему присматриваться и всё поджидать. Индіецъ хорошо зналъ ихъ хищную натуру и безпощадную прожорливость и рѣшился этимъ воспользоваться.

Прикормки у него было вдоволь изъ обрѣзковъ сушившагося мяса, но удочки ни одной. Этотъ недостатокъ мигомъ былъ пополненъ парою булавокъ, которыя Розита вынула изъ платья. У кого-то нашелся довольно длинный снурокъ, одинъ конецъ котораго былъ привязанъ къ конью изъ пашіубы, на другой же конецъ придѣлана булавочная удочка, на которую надѣли приманку. Вотъ и началась рыбная ловля.

Не смотря на грубость неусовершенствованнаго снаряда трудно себѣ представить болѣе удачную ловлю. Не успѣютъ спустить въ воду удочку, а пиранья тутъ какъ тутъ. Вытащутъ её изъ родной стихіи и безцеремонно бросятъ на монгубу.

Одна за другой пиранья лѣзла на приманку и цѣлыми десятками лежала на деревѣ всё еще животрепещущая, хотя умирающая; съ жестокою радостью Типперэри Томъ давалъ имъ карачунъ; видно было, что ногамъ его не легко было.

Трудно сказать до чего бы дошла эта ловля; маленькая рыбка только ждала приманки, чтобы попасть на удочку и кажется не было бы и конца.

Однако всему конецъ бываетъ, хоть иногда совсѣмъ неожиданный. Такъ и теперь: высоко поднята пиранья на воздухъ, но вдругъ она сорвалась и упала въ воду и утащила съ собой не только приманку съ крючкомъ, но и часть бичевки, только жалкій кусочекъ висѣлъ еще на копьѣ.

Но Мундруку зналъ, что маленькая рыбка очень вкусна и потому рѣшился до дна исчерпать источникъ свѣжей пищи. У Розиты выпрошены еще пара булавокъ, изъ шкуры морской коровы сдѣлана новая бичевка.

Когда же новый снарядъ былъ готовъ и опущенъ въ воду, оказалось, что пиранья не желаетъ бросаться на приманку, кто её знаетъ? за это время не успѣла ли она разсудить, что играла въ опасную игру, или знала, что всякая шутка на одинъ разъ, хороша, такъ не пора ли отстать.

Но какая бы тамъ ни была причина: ушли ли пираньи или стали умнѣе, только ни одна не хватала удочки.

Въ сущности вышло, что нѣтъ худа безъ добра: маленькая бѣда превратилась въ большую помощь: ранки заживали, страхъ миновался какъ только узнали, что пустяшная рыба кусала ихъ. Другое дѣло, когда бы это были аллигаторы, змѣи или другія чудовища — ну можетъ быть страхъ не такъ бы скоро проходилъ, а что значитъ стая красивыхъ рыбокъ?

Однако опытный Мундруку разувѣрилъ ихъ: не надо быть большихъ размѣровъ, чтобы быть опаснымъ врагомъ. Онъ самъ нѣсколько разъ чуть чуть спасся отъ нихъ, а то разорвали бы онѣ его на куски своими острыми трёхугольными зубами. Въ подтвержденіе своихъ словъ, онъ разсказалъ случай бывшій съ его землякомъ.

Это происходило въ рѣкѣ Тапахосъ, въ которой водится великое множество разнообразныхъ видовъ пираньи. Индіецъ гонялся за морской коровой, въ которую онъ бросилъ гарпунъ, привязанный на верёвкѣ къ носу монтарріи. Морская корова была изъ здоровеннѣйшихъ. Гарпунъ вонзился видно не въ самое нѣжное мѣсто, такъ это она ушла подъ воду на средину рѣки да и лодку потащила за собою. Рыбакъ какъ то неловко повернулся, потерялъ равновѣсіе да и бухнулъ въ воду.

Когда онъ вынырнулъ и поплылъ къ лодкѣ, въ это время на него ринулась стая хищной пираньи, можетъ быть привлеченная струёю крови, оставленной на пути морской коровы.

Индіецъ не достигъ лодки: не смотря на отчаянныя усилія онъ палъ жертвою милліонной стаи маленькихъ рыбокъ.

Видѣли это друзья его на берегу и ничѣмъ не могли помочь ему. Они смотрѣли на его отчаянную борьбу, слышали его раздирающіе вопли и спѣшили къ нему на помощь налегая на вёсла, но когда прибизились къ срединѣ рѣки, ихъ товарищъ уже исчезъ подъ водой.

Когда они присмотрѣлись, то увидѣли на песчаномъ днѣ рѣки скелетъ, очищенный пираньями отъ мяса, точно приготовленный для анатомическаго музеума, — а вся стая пираньи кружилась надъ нимъ въ какомъ-то бѣшеномъ упоеніи по случаю совершившейся катастрофы.

ГРУЗЪ СУДНА.

Наловленная рыба казалась такою свѣжею и красивою, что искушеніе было велико и хоть не больше часу прошло послѣ обѣда, однако всѣ были не прочь отвѣдать новаго блюда. Въ особенности тѣ, которые покормили её собою, горѣли нетерпѣніемъ чтобъ узнать такъ ли она вкусна, какъ-кажется; и вотъ призванъ былъ на совѣтъ главный профессоръ поварённаго искусства, какъ бы сочинить блюдо изъ зубчатки?

Негръ всегда готовъ повиноваться. Старый Мондей развёлъ огонь, полдюжины пираньи были скоро запечены на угольяхъ; товарищи угостились ими и провозгласили общое одобреніе, что пиранья — лакомство, что подтверждало показаніе мудраго Мундрука.

Послѣ втораго обѣда, плаватели сдѣлались еще веселѣе. Солнце начинало отбрасывать тѣнь, нѣсколько свѣжихъ порывовъ вѣтра обѣщало прохладный вечеръ.

Они замѣтили, что вѣтеръ былъ всё по одному направленію, благопріятному для плаванія ихъ судна; натянутый парусъ казалось спѣшилъ вынести ихъ изъ убійственнаго гапо. Подъ вліяніемъ такихъ обстоятельствъ всѣ убаюкивали себя пріятными и даже радостными надеждами.

Никому и въ голову не приходило, что подъ ногами могъ быть курящійся вулканъ…

Въ ту минуту, когда всѣ весело разговаривали, когда временами слышался радостный смѣхъ людей, убѣждённыхъ въ скоромъ спасеніи изъ пучинъ мрачнаго гапо, въ эту самую минуту великая май д’агоа или мать воды, тревожно зашевелилась подъ ихъ ногами, готовясь выдти изъ пустаго дупла монгубы, гдѣ она всё время скрывалась.

Старый Мундруку сидѣлъ передъ огнёмъ и чистилъ лиранью и потомъ клалъ на огонь.

— Ухъ! воскликнулъ индіецъ нѣсколько испугавшись: — монгуба-то пуста въ срединѣ! Только кора ее покрываетъ, да и ту огонь прожогъ въ этомъ мѣстѣ. Теперь я не удивляюсь, что она такъ медленно плывётъ — воды то въ ней много.

— Нѣтъ ли въ душѣ гнѣзда токандеиры? освѣдомился Тривэніонъ.

— Нѣтъ, хозяинъ, они выбираютъ совсѣмъ другого рода пустоту — это углубленіе между вѣтвями. А это пустое дупло находится въ самой сердцевинѣ монгубы и выходъ оттуда скрывается гдѣ-нибудь подъ водою или на толстомъ краю пня между корнями.

Но въ ту минуту никому не пришло въ голову заглянуть на толстый край, да и какая нужда знать подъ водой или съ краю находится отверстіе дупла, если судно легко держится сверху воды? Нечаянно открытый феноменъ не грозилъ никакой опасностью. Одно обстоятельство вскорѣ заставило призадуматься всѣхъ, именно дѣйствія кваиты обратили на себя общее вниманіе.

Всё время обезьяна занимала самое высокое мѣсто на монгубѣ, не на мачтѣ и не на перекладинѣ, гдѣ укрѣплёнъ былъ парусъ, а просто на остаткѣ корня, высоко торчавшемъ надъ пнёмъ.

Съ своего возвышеннаго положенія, кваита могла обозрѣвать всё что происходило на широкомъ пространствѣ дерева и еслибъ одарена была даромъ слова, то могла бы объяснить индійцу, съ какой стороны выходитъ отверстіе съ боку или снизу.

Вѣрно одно, что она что-нибудь увидѣла, чего прежде не видала, потому что до той поры преспокойно сидѣла на высотѣ, обвивъ хвостомъ корень и только изрѣдка почосывалась, дѣлая забавныя гримасы.

Вдругъ во всей ея наружности совершилась внезапная перемѣна. Прекративъ поиски за своими обыкновенными мучителями, она вскочила, вытянулась на всѣхъ четырёхъ и завыла; вой перемѣшивался съ визгомъ; она дрожала всѣмъ тѣломъ, словно передъ ея глазами предстало что-то ужасное готовое ее поглотить.

Всѣ бросились смотрѣть къ прогорѣвшему мѣсту, думая не оттуда ли грозитъ опасность. Но тамъ ничего не видать, притомъ же глаза обезьяны ни разу не повернулись къ тому мѣсту. Напротивъ, она смотрѣла всё внизъ, не туда гдѣ она стояла, но къ широкому пню между корнями монгубы, куда не могли заглянуть сидѣвшіе на стволѣ дерева.

Чего бы она такъ испугалась? Что сдѣлалось съ нашей обезьяной? вотъ вопросъ, который задавали себѣ всѣ присутствующіе съ любопытствомъ. Кажется ничего не было такого, что могло бы возбуждать страхъ. Не увидала ли она страшнаго подводнаго паука или какое другое существо, незнакомое ея глазамъ.

Но непремѣнно что-нибудь да было, что приводило въ такой ужасъ и трепетъ бѣдную кваиту, въ этомъ были убѣждены товарищи, смотря на ея ужасъ до безпамятства.

Типперэри Томъ прежде всѣхъ разрѣшилъ загадку. Отчаянные вопли его любимицы не оставили его безчувственнымъ. Онъ полезъ по стволу къ его широкому пню, откуда торчали коренья и заглянулъ туда.

Въ ту же минуту онъ отскочилъ съ крикомъ ужаса и призывая на помощь имя святого Патрика, бросился къ своимъ товарищамъ. Это не остановило однако индійца послѣдовать примѣру ирландца и заглянуть въ ужаснувшее его мѣсто.

На той же возвышенности онъ наклонилъ голову и посмотрѣлъ внизъ.

Довольно было одного взгляда. Индіецъ съ такимъ же ужасомъ, какъ и Томъ, отбросился назадъ и закричалъ: — Santos Dios! Духъ воды!

АНАКОНДА.

— Духъ воды! воскликнулъ Тривэніонъ, въ удивленіи, что тапуго можетъ еще говорить, тогда какъ всѣ остальные безмолвствовали подъ вліяніемъ ужаса, обращая глаза то на ирландца, то на индійца, которые оба дрожали отъ страха.

— Май д’агоа, май д’агоа! былъ отвѣтъ индійца.

— Май д’агоа! повторилъ Тривэніонъ: — что это значитъ Мондэй? Что нибудь очень страшное?

Индіецъ не отвѣчалъ и только ужасающимъ образомъ кивнулъ головою. Его безмолвіе происходило отчасти отъ ужаса, отчасти отъ размышленія, какъ бы отъ этого избавиться.

— Томъ, что ты тамъ видѣлъ? спросилъ Тривэніонъ у ирландца, надѣясь отъ него получить разъясненіе.

— Клянусь святымъ Патрикомъ! я не могу сказать, что это такое! ахъ! ваша честь, это было, что-то въ родѣ головы съ круглою блестящею шеею, и какъ разъ изъ воды вынырнувшее. Я увидѣлъ пару глазъ и не могъ уже устоять: эти глаза душу тащили изъ тѣла. Они сверкали, какъ два раскалённые уголья! Мондэй называетъ это духомъ воды. Клянусь спасителемъ! Это похоже на духа тьмы — на самого сатану.

— Дядя, тутъ вмѣшался молодой Ричардъ, говоря вполголоса: — май д’агоа значитъ мать воды и есть ничто иное, какъ только суевѣріе индійцевъ, основанное на большой водяной змѣѣ-анаконда. Вѣроятно, испугъ индійца и ирландца, происходитъ отъ того, что они увидѣли её. Вотъ и я самъ пойду посмотрѣть на неё, если только она не ушла еще.

Ричардъ сдѣлалъ шагъ вперёдъ, но Мондэй схвативъ его за руку, остановилъ его.

— Ни шагу, молодой господинъ, если жизнь вамъ дорога! Стойте здѣсь! Можетъ быть она не выйдетъ или не вылѣзетъ на верхъ. Говорю вамъ это май д’агоа, духъ воды.

— Пустяки, Мондэй; тутъ никакого дѣла нѣтъ до духа воды. Еслибъ въ самомъ дѣлѣ были водяные духи, какъ вы думаете, такъ отъ нихъ бы и спрятаться нельзя. Вы видѣли просто анаконду. Пустите-ка меня высмотрѣть, я довольно знакомъ съ этими водяными боа, отъ того, что частёхонько видалъ ихъ на островахъ въ устьѣ Амазонки. Я ни мало не боюсь ихъ. Укушеніе анаконды совсѣмъ не ядовито, развѣ ужь она непомѣрной величины, а то большой опасности отъ нихъ нѣтъ. Пустите-ка посмотрѣть.

На половину убѣждённый въ ошибочности своего мнѣнія, индіецъ выпустилъ изъ рукъ молодого паранца, поразившаго его мужественною самоувѣренностью знанія.

Ричардъ подойдя къ краю ствола наклонился къ водѣ, и въ ту же минуту отскочилъ съ крикомъ ужаса, какъ и другіе. Обезьяна не переставала испускать пронзительные визги и соскочивъ съ вершины, прыгнула на противоположной край дерева.

— Это — анаконда! прошепталъ Ричардъ, возвращаясь къ дядѣ: — но я никогда еще не кидалъ такой огромной. Не мудрено, что Мондэй принимаетъ её за май д’агоа. Что за чудовище?

— Такъ ты думаешь, кузенъ, что намъ грозитъ опасность, спросилъ Ральфъ съ испугомъ.

— Надѣюсь, что нѣтъ, отвѣчалъ Ричардъ нерѣшительно, надѣюсь, что намъ удастся уничтожить её прежде чѣмъ она сдѣлаетъ намъ вредъ. Но она такой непомѣрной величины, а у насъ и оружія нѣтъ! Мондэй, что намъ дѣлать?

— Какъ можно быть спокойнѣе, тише, никакъ не шумѣть! убѣждалъ индіецъ, опомнившись отъ страха: — можетъ быть она останется на мѣстѣ, пока я успѣю копьё всунуть ей въ шею и тогда — Santos Dios! слишкомъ поздно: сокураха выходитъ…

И кончать не надо было, всѣ увидѣли между развилинами корней предметъ заставившій жалобно визжать обезьяну и потомъ бѣжать людей.

Самый храбрый изъ людей не могъ бы безъ ужаса смотрѣть на такое чудовище.

Нельзя и сомнѣваться, что это голова змѣи, только подобной головы никто прежде не видывалъ, на что тапуго вѣчно странствовалъ по водамъ Амазонки болѣе сорока лѣтъ, но и тотъ сознавался, что ничего подобнаго не видывалъ въ жизни. Голова была величиной съ голову выдры, но пронзительный блескъ ея сверкающихъ глазъ, и еще болѣе длинный раздвоенный языкъ по временамъ вытягивавшійся точно выбрасывая огонь и пламя придавали ей дѣйствительно адскій видъ.

Вода, изъ которой показалась эта чудовищная голова, доходила до ея чешуйчатаго черепа, такъ что онъ блестѣлъ, какъ воронённая сталь, а солнце сверху бросавшее свои огненные лучи, придавало глазамъ и черепу кровавый блескъ.

Страшно было на неё смотрѣть, но когда она стала медленно и тихо скользить по выдающейся возвышенности корней, выставляя между ними свой огненный раздвоенный языкъ, то, по истинѣ, кровь застывала въ жилахъ у самаго храбраго человѣка.

Когда она обвела своими сверкающими глазами всё находящееся на монгубѣ, — вдругъ она остановилась какъ будто различая и разсматривая предметы.

Устрашенные люди столпившись на противоположномъ краю, притаили дыханіе и блѣдные, какъ смерть, боялись сдѣлать малѣйшее движеніе, чтобы не обратить на себя вниманія чудовища. Между ними и страшною головою было цѣлыхъ двадцать шаговъ.

Ближе всѣхъ стоялъ Мондэй держа въ рукахъ копьё изъ пашіубы, на готовѣ защищать другихъ, сейчасъ за нимъ Ричардъ съ ножомъ въ рукѣ.

Чудовищная голова болѣе минуты оставалась неподвижна; всѣ съ ужасомъ слѣдили за нею. Не слышно ни слова, ни звука. Даже кваита прижавшись къ людямъ, притихла. Всё замерло, только тихое журчаніе воды, разбивавшейся о монгубу, нарушало могильное безмолвіе. Взглянулъ бы кто изъ дали, непремѣнно подумалъ бы, что эта картина приготовлена для фотографа.

Но передъ грозою всегда наступаетъ минута тишины.

Жестокая тревога выразилась на лицахъ живыхъ статуй; всѣ отбросались на самый край монгубы, когда голова поднялась выше самаго высокаго корня, покачалась нѣсколько разъ, то на право, то на лѣво, потомъ вытянулась и прилегла вдоль монгубы, съ явнымъ намѣреніемъ двинуться дальше.

Еще мигъ и она двинулась — не спѣша, но медленнымъ ровнымъ движеніемъ, какъ будто увѣренная, что жертвамъ нельзя бѣжать, слѣдовательно нѣтъ никакой необходимости торопиться.

НЕОЖИДАННОЕ СПАСЕНІЕ.

Глаза устрашенныхъ пловцовъ обращались то на змѣю, то на тапуго. Съ увеличивающимся ужасомъ они видѣли, какъ съ каждымъ мигомъ рѣшимость врага усиливалась, а вмѣстѣ съ тѣмъ и колебаніе ихъ защитника.

Въ душѣ стараго индійца возставало недовѣріе къ копью пашіубы, которое представляло слишкомъ несовершенное оружіе для схватки съ такимъ страшнымъ врагомъ. Довольно остро и довольно хорошо оно было, чтобы заколоть морскую корову, но требовалось необыкновенное искусство, чтобы вонзить его въ скользкую кожу сакурахи.

Зналъ это индіецъ, и вотъ почему такъ явно обнаружились его нерѣшимость и сомнѣніе. Вотъ уже третья часть чудовищнаго туловища развилась на толстомъ краю монгубы, а тапуго всё еще стоялъ въ нерѣшимости и колебаніи.

Тривэніонъ едва ворочая языкомъ, прошепталъ было о необходимости искать спасенія въ водѣ.

— Нѣтъ, хозяинъ, только не тамъ. Для сакурахи это будетъ самое пріятное. Въ водѣ — она дома, а мы въ чужой стихіи и совершенно предоставлены ея произволу.

— А развѣ теперь не то же?

— Нѣтъ, не совсѣмъ, но погодите — вдругъ воскликнулъ онъ, какъ бы вдохновенный новой мыслью: — передайте мнѣ обезьяну.

Типперэри Томъ, какъ естественный покровитель кваиты, считалъ, что требованіе обезьяны прямо относится къ нему и потому поспѣшилъ выдать её головою.

Только тогда понялъ ирландецъ причину для которой требовалась обезьяна, когда индійецъ подхвативъ её на руки, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ на встрѣчу змѣи. При другихъ обстоятельствахъ Томъ можетъ быть и вмѣшался бы для предупрежденія жертвы, но теперь онъ могъ только смотрѣть и глубоко вздыхать, сознавая всю ея необходимость для спасенія его собственной особы.

Когда Мондэй, дѣйствуя по высокому вдохновенію, выступалъ вперёдъ, чтобы бросить жертву водяному духу, суевѣрно ужасавшему его, тогда это чудовище остановилось и высоко поднявъ голову, произвело страшное шипѣніе.

Еще мигъ — кваита полетѣла по воздуху и какъ разъ упала передъ чудовищемъ. Быстро пригнувъ голову и разинувъ свою страшную пасть змѣя хотѣла подхватить добровольно выданную жертву. Но кваита съ свойственною ей быстротою, предвидѣла опасность и прежде чѣмъ успѣли подхватить её на зубокъ, она отпрыгнула въ сторону и очутилась на близь оказавшейся мачтѣ, предоставивъ Мондэю встрѣтиться лицомъ къ лицу съ анакондой, которая повидимому не намѣрена была промахнуться во второй разъ и потому быстро и рѣшительно подвигалась на вторую добычу.

Опечаленный неудачею, устрашенный грозною опасностью, тапуго отступалъ въ замѣшательствѣ; но нечаянно наступилъ на огонь, всё еще курившійся на менгубѣ, обжогъ себѣ ноги на раскалённыхъ угольяхъ и поневолѣ заплясалъ. Между тѣмъ анаконда всё ближе и ближе къ нему подступала.

Еще больше перепугались несчастные пловцы. Они видѣли неудачу послѣдняго средства, видѣли, что ихъ защитникъ самъ предался въ жертву страха и повидимому старый индійецъ теперь перепугался хуже другихъ, потому что теперь болѣе чѣмъ когда-нибудь вѣрилъ водяному духу. Онъ растерялся до такой степени, что держалъ копьё въ рукахъ и не помнилъ, что съ нимъ дѣлать. Молодой паранецъ съ ножомъ больше былъ похожъ на его покровителя. Но что юноша могъ сдѣлать, противъ страшнаго чудовища, которое едва вылѣзло изъ воды на двѣ трети, а туловище его развилось уже до двадцати футъ длины.

Противъ такого чудовища ни ножъ, ни копьё не были достаточнымъ оружіемъ. Ричардъ стоялъ, какъ вкопаный и дрожалъ. Въ воду броситься думалъ онъ, но вспомнилъ, что его друзья не въ силахъ держаться на водѣ безъ плавательныхъ кушаковъ, а кушаки лежали на томъ краю и до нихъ добраться можно было только черезъ тѣло анаконды. Спасенія нѣтъ — кто-нибудь долженъ быть жертвою, но кто же первый?

Вдругъ Ричардъ рѣшился и въ благородномъ порывѣ, чтобы спасти своихъ друзей — малютка Розита не выходила у него изъ головы — онъ бросился вперёдъ — индійскій копьеносецъ очутился позади его. Казалось пришолъ часъ его смерти. Онъ самъ не сознавалъ, что съ нимъ, что онъ сдѣлаетъ съ ножомъ въ рукахъ противъ такого врага? Но онъ твёрдо стоялъ, чтобъ исполнить свой долгъ и умереть.

Близко къ совершенію и того и другого, исполнился бы и долгъ, исполнилась бы смерть, еслибъ актёры страшной драмы были предоставлены самимъ себѣ. Люди ничего не могли сдѣлать, чтобы спасти себя отъ немипуемой опасности. Всѣ оцѣпенѣли и ждали.

Вдругъ, ужасающее чудовище такъ рѣшительно подвигавшееся къ цѣли, внезанно безъ ооякой видимой причини, отвернуло свою отвратительную голову и даже не давая себѣ труда повернуться вспять, быстро спустилось въ воду и спѣшило отъ мёртвой монгубы, какъ-будто на ней что-нибудь явилось еще страшнѣе его, этого отвратительнаго водянаго удава, жителя гапо.

ИСТОРІЯ АНАКОНДЫ.

Отступленіе анаконды воскресило людей, Они сдерживались отъ возданія громной хвалы Богу, боясь возбудить ярость чудовища.

Для посторонняго въ этомъ спасеніи есть тайна, но для свидѣтелей и безъ словъ всё было понятно.

Они видѣли, какъ змѣя ползла по раскаленнымъ угольямъ, разбросаннымъ ногами индійца; они слышали, какъ уголья шипѣли и трещали отъ прикосновенія къ ея мокрой кожѣ и были свидѣтелями ея страха при встрѣчѣ съ феноменомъ столь несвойственнымъ ея стихіи, и тогда всѣ поняли, что анаконда обжогшись на раскалённыхъ угольяхъ поспѣшила искать спасенія въ болѣе свойственной ей стихіи.

Много времени прошло прежде чѣмъ всѣ оправались отъ страха. Не смотря на быстрый побѣгъ анаконды, кто могъ поручиться за неё, что она опять можетъ вернуться?

Долго смотрѣли они, какъ на поверхности воды извивалось ея чудовищное тѣло; вотъ она высоко подняла голову, посмотрѣла на право и на лѣво и рѣшилась повидимому прямо плыть по озеру.

Съ чувствомъ невыразимаго страха всѣ глаза слѣдили за нею, пока она не скрылась изъ вида; — тогда всѣ воздали хвалу Всевышнему за своё чудесное спасеніе. Всѣ понимали крайнюю опасность грозившую имъ. Еслибъ не столкновеніе съ огнёмъ, нѣтъ сомнѣнія жертва должна бы совершиться.

Тайна появленія анаконды на монгубѣ вскорѣ объяснилась. Пень имѣлъ пустое дупло; вѣроятно она въ первое время искала здѣсь мѣста для ночлега, въ увѣренности, что здѣсь ни одинъ уже врагъ не застанетъ её врасплохъ, когда она будетъ предаваться своему продолжительному сну. Она спала дни и недѣли и ничто не тревожило ея сна, ни даже когда бурныя волны вырвали громадное дерево изъ родного мѣста и умчали его въ гапо. Первое сотрясеніе она почувствовала въ то время, когда уголья прожгли кору и упали ей на хвостъ. Тогда она поспѣшила выдти изъ своего тайнаго убѣжища и посмотрѣть, кто потревожилъ ея покой. Токандеиры находились совсѣмъ въ другомъ углубленіи, не имѣвшемъ сообщенія съ выгнившею сердцевиною. Ясно обнаружилось, что крошечныя насѣкомыя и чудовищная анаконда хоть и жили по сосѣдству, подъ одною кровлею можно сказать, — по рѣшительно не подозрѣвали взаимнаго существованія.

Когда водяный удавъ изчезъ изъ вида, добрые товарищи оправились отъ испуга и весело толковали о необыкновенномъ событіи.

Вѣтеръ крѣпчалъ, судно ихъ быстро неслось и всё по прямому направленію; пловцы посматривали на горизонтъ, въ надеждѣ не покажется ли земля, или по-крайней-мѣрѣ верхушки деревьевъ.

Но въ этотъ день ничего отраднаго не показывалось да и тотъ лѣсъ, отъ котораго они отплыли, скрылся за горизонтомъ прежде чѣмъ солнце сѣло. Ночь застигла ихъ посрединѣ озера; со всѣхъ сторонъ видна только зеркальная поверхность воды, воды безъ слѣда и безъ предѣла, какъ безбрежный, океанъ,

Никто не думалъ останавливаться, вѣтеръ былъ попутенъ, звѣзды благопріятствовали и судно всю ночь шло подъ парусомъ до самаго утра.

Прежде чѣмъ лечь спать, всѣ сѣли поужинать жаренаго мяса и печоной пираньи, — а послѣ ужина завязался интересный разговоръ объ анакондѣ. Многое, могъ разсказать индіецъ объ этомъ предметѣ, потому что изъ всѣхъ чудовищъ, обитающихъ въ подводной пустынѣ Амазонки, ни одно не возбуждаетъ въ индійцахъ тапого животрепещущаго интереса, какъ сакураха. На эту тему у нихъ много народныхъ легендъ и повѣрій истинныхъ и дѣйствительныхъ, также, какъ и мнимыхъ, существующихъ только въ воображеніи туземцевъ, но многому изъ этихъ разсказовъ вѣрятъ даже образованнѣйшіе переселенцы изъ испанцевъ и португальцевъ. Люди съ пламеннымъ воображеніемъ увѣряютъ будто въ водахъ Амазонки водятся анаконды въ тридцать футъ длины и толщиною въ лошадь.^[3] Это не разъ подтверждали и повторяли и вѣрили этому не только невѣжественные индійцы, но и ихъ просвѣтители — европейскіе миссіонеры. Суевѣріе украшаетъ эти чудовищные размѣры чудовищными разсказами. Между тѣмъ, какъ истина и дѣйствительность сами но себѣ достаточно поразительны. Справедливо, что въ амазонскихъ водахъ водятся анаконды или водяные боа; справедливо, что ихъ величина иногда доходитъ до тридцати футъ, справедливо, что ихъ толщина пропорціональна длинѣ, справедливо, что эти чудовищныя змѣи могутъ глотать цѣликомъ не то что кролика или барана, но и лошадей и коровъ, что онѣ неядовиты, но убиваютъ свою добычу удушеніемъ, обвиваясь вокругъ неё и потомъ крѣпкимъ сжатіемъ мускуловъ сокрушаютъ кости. Проглотивъ её, змѣя укрывается въ какое-нибудь тайное убѣжище, которыми такъ богаты наводнённые лѣса гапо и тамъ засыпаетъ и долго находится въ состояніи оцѣпѣненія. Когда желудокъ переваритъ пищу, она опять просыпается и всюду ищетъ жертвы, кого бы проглотить.

Нѣсколько видовъ извѣстно этихъ чудовищныхъ змѣй тропической Америки, которыя по своимъ нравамъ раздѣляются на два отличительные класса, собственно называемые боа-удавы, и водяные боа или анаконды. Обыкновенный боа водится на землѣ и часто встрѣчается на дорогѣ, водяной же удавъ не водится собственно въ водѣ или подъ водой, тѣмъ не менѣе никогда нигдѣ не попадается кромѣ тѣхъ мѣстъ, гдѣ много воды, то есть въ лагунахъ, наводнённыхъ лѣсахъ гапо или на берегахъ рѣкъ. Съ одинаковою быстротою эти змѣи плаваютъ, какъ на водѣ, такъ и подъ водою; также легко лазятъ на высочайшія вершины деревьевъ. Собственно говоря такимъ змѣямъ и принадлежитъ названіе сакурахъ. Нѣтъ сомнѣнія, что самыя громадныя змѣи случайно попадались на глаза рыбакамъ и охотникамъ, которые по суевѣрному убѣжденію въ существованіи сверхъестественнаго назвали её май д’агоа или мать воды.

РОСКАЗНИ О ЗМѢЯХЪ.

Успокоенные мыслью, что вѣтеръ несётъ ихъ по настоящему направленію, плаватели бодрствовали до поздняго часа ночи.

Когда наконецъ рѣшено было ложиться на покой, тогда только двое остались бодрствовать: одинъ для наблюденія за парусомъ, другой для управленія весломъ и поддержанія судна въ настоящемъ направленіи.

Старому корабельному повару поручено било наблюденіе за парусомъ, ирландцу Тому направленіе судна. Какъ! и не смотря на то, что онъ уже выказалъ себя плохимъ рулевымъ, завлёкшимъ товарищей въ гапо и причиной всѣхъ претерпѣнныхъ ужасовъ?

Люди, испытавшіе такъ много бѣдствій и всюду всегда видѣвшіе промыслъ Божій, охранявшій ихъ отъ опасностей, не могли сохранять памятозлобія противъ товарища за его несчастныя недоразумѣнія и въ этомъ доказывали свою справедливость, потому что вина Тома происходила не отъ желанія, но отъ ошибочнаго разсужденія.

Томъ нѣсколько уже разъ выражалъ передъ всѣми свои сожалѣнія и раскаяніе, а такъ какъ онъ и самъ былъ жертвою своихъ глупыхъ распоряженій, то никто не хотѣлъ терзать его. Даже негръ, въ племени котораго инстинктивно передаётся антипатія къ соотечественникамъ Тома, и который, до свершившагося несчастья, не всегда былъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ нимъ, даже и онъ не долго памятозлобствовалъ на виновника, но вскорѣ совсѣмъ сблизился съ нимъ. Общее несчастье связало ихъ неразрывными оковами дружбы и если было между ними маленькое соперничество, такъ только въ томъ, чтобы другъ передъ другомъ разрываться на пользу плавающаго общества.

Въ эту ночь они сидѣли вмѣстѣ какъ родные братья, только одинъ черный, другой бѣлый. Мозей направлялъ парусъ, Томъ управлялъ рулёмъ по указанному ему направленію.

Ни африканецъ ни ирландецъ не думали возгордиться только потому, что имъ поручена была честь охранять общее спокойствіе. До этой поры оба играли роль исполнителей; одинъ индіецъ почти всё время управлялъ всѣми, а на ирландца и негра смотрѣлъ почти какъ на машины. Съ той минуты, какъ они имѣли несчастье попасть въ гапо, онъ почти глазъ не смыкалъ, каждое дѣйствіе исполнялось по его совѣту и руководству. Кромѣ того какъ негръ, такъ ирландцъ помнили, что ему обязаны за спасеніе жизни, когда ночью такъ глупо попадали съ дерева въ гапо и чуть было не утонули; оба были благодарны ему, но вмѣстѣ и опечалены, что индіецъ считаетъ ихъ за ничто.

На эту ночь по настоятельному требованію Тривэніона, Мондэй долженъ былъ лечь спать, чтобы подкрѣпить свои силы нѣсколькими часами отдыха. Онъ безпрекословно согласился и прислонившись спиной къ крѣпкимъ наростамъ, оставался безмолвнымъ какъ сфинксъ.

Но ни ирландецъ, ни негръ не имѣли привычки къ молчанію и оба продолжали толковать долго послѣ того, какъ всѣ погрузились въ глубокій сонъ. Чтобы не тревожить покой товарищей, они разговаривали шопотомъ.

Очень натурально, что послѣ всего случившагося въ этотъ день, не было у нихъ другого разговора, какъ только о змѣяхъ.

— А что, Мозей, водятся ли въ вашей сторонѣ такія морскія чудища? спросилъ ирландецъ.

— Истинно, масса Томъ, бываютъ и у насъ, да и еще самыя громадныя, самыя чудовищныя

— Ну ужь не такія же однако громадныя, какую мы сегодня видѣли,

— Ухъ! такъ такія-то змѣи называются по вашему громадными? Да вѣдь въ ней не больше десяти ярдовъ. А вотъ какъ я видалъ на африканскомъ берегу около Мозамбика змѣю, такъ въ ней было болѣе мили длины, а толщиной она была — вотъ какъ разъ, — нѣтъ еще толще, чѣмъ эта монгуба на которой мы плывёмъ.

— Болѣе мили въ длину! воскликнулъ Томъ: — и толще этого огромнаго дерева? у меня въ глазахъ позеленѣло!.. Клянусь св. Патрикомъ! ты смѣешься надо мною, негръ!

— Ни крошечки. Это истина, истиннѣйшая истина, ничего кромѣ истины.

— Однако ты не можешь поклясться, что когда нибудь видалъ что-нибудь подобное, вѣдь не можешь, Мозей?

— Могу, масса Томъ, вотъ какъ разъ такую видѣлъ.

— И она была длиною въ милю, а толщиною съ это старое дерево, которое чуть не въ восемь саженъ длиною да саженей семь въ поперечникѣ.

— Ну я не говорю, чтобъ она была именно въ милю длины; но не множко меньше или немножко больше — тутъ мало разницы. Одно могу тебѣ навѣрное сказать: ужь три четверти мили навѣрное было.

— Клянусь св. Патрикомъ! вѣдь и это страшилище! но я этому не вѣрю.

— Ухъ! можете вѣрить, можете не вѣрить, это какъ будетъ вамъ угодно, масса Типперэри. Въ одномъ могу я завѣрить — эта змѣя могла кольцомъ окружить цѣлый крааль — да не то что одинъ разъ, а и въ два раза такъ ей въ пору.

— Цѣлый крааль? ну что бы это могло быть?

— Такъ вы не знаете, масса Томъ, что значитъ крааль?

— Въ типперэрскихъ торфяныхъ болотахъ что-то неслыхать объ этомъ было. А что по вашему бы это значило?

— Ухъ! крааль-то? это мѣсто, гдѣ негры живутъ, а по вашему деревня.

— Деревня? мѣсто гдѣ живётъ народъ — мущины, женщины, и дѣти?

— Именно такъ. Мущины есть, и женщины есть, а ужъ дѣтей и не перечесть! Много и скота водится, вотъ и собаки, и овцы, и козы, а бываютъ и коровы. Вотъ это именно по нашему и называется краалемъ. Иной крааль побольше, другой поменьше, а ужь непремѣнно тутъ бываютъ и мущаны и женщины и непремѣнно много много дѣтей. А вотъ та деревня, около которой два раза можно бы обвести анаконду, была средней величины. Тамъ было около ста домовъ и разумѣется какъ разъ столько же семействъ, не включая кучи дѣтей.

— Такая змѣя, которою можно обвести вокругъ ста домовъ! Св. Патрикъ! да вѣдь это невозможно, негръ!

— Это истина: двойнымъ кольцомъ змѣя могла улечься вокругъ ста домовъ.

— Когда же это было?

— А когда этотъ старый негръ, былъ малымъ ребёнкомъ. Если хотите, масса Типперэри, такъ я вамъ поразскажу объ этомъ дѣлѣ.

— О, Господи! хочу ли! ничего я такъ не люблю какъ страшныя исторіи о большихъ змѣяхъ! какъ должно быть весело убивать такихъ!

— Ухъ! большая змѣя, о которой я буду разсказывать чуть-чуть не проглотила этого негра.

— Неужто!

— Истинно такъ, и не будь я первымъ мастеромъ лазить, самымъ проворнымъ мальчишкой въ цѣломъ краалѣ — не бывать бы этому негру на старомъ чурбанѣ.

— Удивительно! ну разсказывай же, Мозей, какъ это удалось спастись отъ змѣи.

— Знай же, масса Томъ, крааль, о которомъ рѣчь идётъ, былъ моею родиною, то есть я увидѣлъ тамъ въ первый разъ солнечный свѣтъ. Мнѣ было не болѣе десяти лѣтъ, когда случилось обстоятельство, о которомъ я говорю. Какъ разъ у нашего крааля былъ большой пребольшой лѣсъ, а въ лѣсу много премного разныхъ дикихъ звѣрей. Ну извѣстно и буйволы, и слоны, и носороги, и гиппопотамы, и пребольщущія обезьяны! Вотъ эти мартышки были въ особенности опасны для тамошнихъ женщинъ. Мартышки какъ завидятъ въ лѣсу женщину, такъ и утащутъ её на самую вершину самыхъ высокихъ деревьевъ, да такъ тамъ и держатъ въ вѣчномъ плѣну. Но богаче всего этотъ лѣсъ былъ змѣями. И какихъ сортовъ не водится тутъ! Есть и очковыя змѣи — страхъ ядовитыя — ихъ укушеніе разомъ убиваетъ человѣка; есть и удавы, которые уцѣпятся хвостомъ за дерево или свернутся въ дуплѣ его клубкомъ и поджидаютъ добычу, а тамъ какъ увидятъ тебя да бросятся на тебя съ дерева, ну и разомъ карачунъ бываетъ, а то еще есть кнутъ-змѣя, которая всё наровитъ тебя захлестать своимъ хвостомъ до смерти; есть и такія, которыя обовьются вокругъ твоего тѣла, сдѣлаютъ изъ тебя желэ, да и скушаютъ; но ни одна изъ нихъ и въ сравненіе не можетъ идти съ тою большою чудовищною змѣёю, о которой я говорю. Мондэй называетъ её водянымъ духомъ, а нашу змѣю въ Мозамбикѣ называютъ лѣснымъ чортомъ. Но не въ имени дѣло. Въ одно прекрасное утро выходитъ изъ лѣсу этотъ чортъ и пока народъ крѣпко спалъ и никто еще не выходилъ на работу, а онъ возми да два раза и обвилъ крааль.

— Ты хочешь этимъ сказать, что онъ два раза проползъ вокругъ деревни?

— Совсѣмъ не то, онъ могъ проползть вокругъ и двадцать разъ: никто этого не видалъ, народъ спалъ. Но я хочу этимъ сказать, что когда народъ всталъ съ постели и вышелъ за порогъ дверей, такъ тотчасъ и увидѣлъ лѣснаго чорта, который обвился двумя изгибами отъ одного края крааля до другаго, вотъ ни дать ни взять какъ корабельный канатъ, такъ и вышелъ плетень десяти футъ вышины вокругъ всего крааля.

— Св. Патрикъ, помилуй насъ!

— Ахъ, масса Томъ, я слыхалъ, что св. Патрикъ, котораго ирландцы вѣчно призываютъ на помощь, былъ великій святой, — ахъ! когда бы онъ въ то утро былъ въ Мозамбикѣ! Можетъ быть у этого бѣднаго негра остались бы въ живыхъ отецъ и мать, не потерялъ бы онъ обоихъ тогда!

— А ты сирота, Мозей?

— Съ того самаго утра.

— Разскажи же мнѣ всё по порядку какъ это было, Мозей.

— Слушай. Ну вотъ змѣя такъ и огородила собою крааль, два раза обвилась вокругъ него, да и всё еще оставалась огромная голова на длинной предлинной шеѣ. Вотъ и разинула она пасть, а пасть то широкая преширокая, ей ни по чомъ проглотить человѣка, даже не поперхнётся! Идётъ голова отъ одного дома къ другому и высматриваетъ народъ: чуть кто покажется — сейчасъ хапъ! да и былъ таковъ. Никому спуску не было! Ходила ходила голова по домамъ, пока никого не осталось, ни мущины, ни женщины, ни самаго крошечнаго ребёнка. А ребятъ-то она глотала по дюжинѣ разомъ, вотъ ни дать ни вздть какъ муравьѣдъ распоряжался съ муравьями. Мущины, женщины, дѣти пробовали было бѣжать. Куды тебѣ! Полѣзутъ это они по змѣиному забору, а змѣя только встряхнётся, люди и посыпятся словно жолуди съ дуба. Ну само собою разумѣется, не мудрено ей было расправиться со всѣми.

— Но какъ же ты-то, Мозей, успѣлъ удрать отъ общей гибели?

— Ага, какъ!… ужъ это штука лучше всего дѣла!… Какъ я уже сказалъ, мнѣ было въ это время не болѣе десяти лѣтъ. Но всѣ считали этого негра далеко умнѣе своего возраста и даже онъ былъ принятъ на службу во дворецъ къ нашему начальнику. Ну, когда я увидѣлъ, что эта чудовищная пасть прохаживается отъ дома къ дому и глотаетъ всѣхъ до одного, — вотъ и пришло мнѣ на мысль: видно въ домѣ-то не спрятаться отъ звѣря лютого. Но передъ нашимъ дворцомъ стоялъ длинный предлинный шестъ, а на самой верхушкѣ шеста висѣлъ флагъ. Когда народъ въ испугѣ бросался куда кто могъ и какъ угорѣлые метались съ стороны въ сторону, пока не попались на зубокъ, я поскорѣе вскарабкался на верхушку шеста, да и закутался въ длинный флагъ, такъ что ни кусочка отъ моего тѣла не видать. Покончилъ этотъ окаянный лѣшій, покончилъ со всѣмъ народомъ, — весь-таки крааль пообчистилъ, оглянулся направо налѣво — нѣтъ-ли еще кого? нѣтъ, никого не видать, а обо мнѣ-то совсѣмъ и не вспомнилъ и ни разу не подумалъ поднять своё чертовское рыло къ верху, чтобъ посмотрѣть, не сидитъ-ли кто на шестѣ, не прячется ли кто подъ флагомъ. А мальчуганъ-то молодецъ и просидѣлъ подъ флагомъ до тѣхъ поръ пока змѣя развилась, вытянулась во всю длину и убралась назадъ въ свой лѣсъ. Тогда и я спустился съ шеста, и побѣжалъ въ сосѣдній крааль гдѣ были люди. Мнѣ не хотѣлось оставаться въ томъ мѣстѣ, гдѣ и папеньку и маменьку змѣя скушала, я бросилъ землю и ушолъ въ море. Вотъ тебѣ и причина, почему этотъ негръ бѣднымъ сиротой, до старости скитается далеко отъ роднаго острова Мозамбика. Ухъ! здѣшняя змѣя, водяной духъ въ сравненіи съ лѣснымъ чортомъ, то же головастикъ болотный въ сравненіи съ самымъ большимъ аллигаторомъ, какой только водится въ амазонскихъ водахъ.

ЧУДЕСА.

Не смотря на степенный видъ Мозеи, кажется Томъ не слишкомъ вѣрилъ правдивости его неправдоподобнаго разсказа. Онъ видимо заподозрѣлъ, что мошенникъ негръ хочетъ его обморочить своими розсказнями и послѣ многихъ восклицаній и удивленія, не обнаруживая однако своего недовѣрія, онъ замолчалъ и впалъ въ раздумье, видимо придумывая какъ бы оправдать пословицу, что долгъ платежемъ красенъ.

Не долго пришлось ждать благопріятнаго случая, самъ товарищъ неумышленно доставилъ его.

— Правда ли, масса Томъ, мнѣ говорили, что въ вашей странѣ не водится никакихъ змѣй?

— Совершенная правда, въ нашей старой Ирландіи не водится ни змѣй, ни даже лягушекъ; если бы и привезли туда какихъ гадинъ, такъ онѣ жить не станутъ, тотчасъ околѣютъ, Нашъ зелёный островъ не потерпитъ никакихъ гадинъ.

— Ну какъ это можетъ быть? Почему это такъ сдѣлалось?

--А потому что на нихъ зарокъ такой есть, что они сейчасъ должны околѣвать, какъ ногою ступятъ на нашу святую аемлю.

— Кто же на нихъ такой зарокъ наложилъ?

— Разумѣется, св. Патрикъ, а то кому же иначе? По этому случаю цѣлая исторія написана. Можетъ быть охота есть послушать эту исторію, — что скажешь, Мозей?

— Страхъ люблю правдивыя исторіи, масса Томъ.

— Пожалуй я не прочь разсказать. Ваша негритянская исторія не то, чтобъ очень мудрёная, а не то, что наша ирландская; ужъ нечего сказать — есть что послушать. У васъ только змѣи глотаютъ весь народъ, кромѣ одного, этого самаго умнаго негра; а у насъ, всѣ гадины сами себя истребляютъ, кромѣ одной матери всѣхъ, только она не то чтобы настоящая змѣя. Она очень очень стара; кажется ей не меньше пяти тысячъ лѣтъ. Такъ видите ли въ чемъ дѣло, мистеръ Мозей, — давно ужъ, очень давно это было, на-нашу старую Ирландію напало множество ядовитыхъ гадинъ. И повѣрите ли гадины до того кишѣли по всему острову, что нельзя было ноги поставить, чтобы не попасть на чей нибудь хвостъ. Что было дѣлать ирландцамъ? вотъ и придумали они строить дорогу на подмосткахъ, такъ и провели по всей странѣ воздушныя дороги, да такъ тамъ и жили въ уровень съ верхушками деревьевъ, вотъ какъ и- намъ приходилось жить въ гапо. Ну, а захочется поѣсть, доставай всё съ земли длинными предлинными вилами; а надо попить, — такъ всё бадьи спускай, вотъ точь въ точь какъ въ колодезь… Разумѣется люди терпѣли терпѣли, да ужъ и терпѣнья не хватило. Но что хуже всего, это то что змѣй-то не худѣли безъ людей, а что ни день, то всё толще да жирнѣе, что ни день, то новые змѣёныши. Вѣроятно и до вашихъ ушей дошли слухи, что наша Ирландія великая и славная страна? а между тѣмъ дѣла-то пошли такъ плохо, что не оставалось уже мѣста съ вашъ кулакъ толщиной, чтобы не было оно занято змѣёй, а то и двумя.

— Великіе духи!

— Вотъ такъ и люди тамъ на подмосткахъ призывали на помощь, и отчаивались, и проклинали, и бѣсились, и наконецъ обратились къ Богу и стали молиться.

Тутъ Томъ остановился, чтобы полюбоваться какой эффектъ произвело его краснорѣчіе на черную публику.

— И молитва ихъ была услышана? они были избавлены.

— Конечно избавлены. Еслибъ ихъ не избавили, такъ могли ли бы вы видѣть меня теперь?

— Правда, масса Томъ. Но какъ же народъ избавился отъ такихъ отвратительныхъ гостей?

— А придержи языкъ за зубами, такъ я и разскажу какъ это было.

— Пожалуйста разскажи, масса Томъ. Этотъ негръ слова больше не скажетъ; онъ будетъ нѣмъ какъ рыба.

— Хорошо. Ну, я уже сказалъ, что народъ сталъ молиться. Нашъ народъ не такъ молится какъ ваши негры камню или дереву или даже змѣѣ, которыя ничего не могутъ сами для себя сдѣлать; но онъ молится Пресвятой Богородицѣ, которая всё можетъ, можетъ избавить отъ бѣдъ, можетъ и защитить подъ своимъ покровомъ. Мы въ своей старой Ирландіи называемъ её Пресвятою Дѣвою Маріею, Она мать Того, кто пришолъ съ неба на землю, чтобы спасти насъ грѣшниковъ. Но что пользы объяснять это такому невѣжественному язычнику какъ вы, мистеръ Мозей.

— Нѣтъ пользы, масса Томь, нѣтъ пользы, подтверждалъ негръ съ видомъ смиреннаго сокрушенія.

— Ну что дѣлать съ вами мистеръ Мозей, Пресвятая Дѣва услышала молитвы и положила конецъ всѣмъ бѣдамъ.

— Убила всѣхъ змѣй?

— Стой, негръ! Ирланцы прибѣгали съ молитвою къ Пресвятой Дѣвѣ, а Она въ своёмъ небесномъ милосердіи послала человѣка совершить дѣло истребленія змѣинаго рода. Она послала святого Патрика.

— Ого! Такъ вотъ отчего я всё слышу, что вы ирландцы вѣчно призываете его! Это онъ-то и перебилъ всѣхъ змѣй?

— Совершенная правда.

— Но какъ же онъ это сдѣлалъ? вѣдь я думаю много времени потребовалось, чтобъ это сдѣлать?

— Вотъ ужъ и ошибаешься, господинъ негръ. Для этого дѣла довольно было и одного дня, да и то не цѣлаго дня, потому что оно началось около часа, знаешь въ самое обѣденное время.

— Великіе духи! но какъ же онъ могъ всё это сдѣлать?

— А вотъ какъ, вышелъ отъ него приказъ, чтобы всѣ змѣи до одной сошлись на пиръ приготовленный для нихъ. Ну змѣи хоть и змѣи, а неё же не дерзнули ослушаться и, покорно слѣдуя приказу, собрались какъ указано на самый высокій пригорокъ въ Ирландіи — а этотъ пригорокъ выше самыхъ высочайшихъ Андскихъ горъ, которые мы здѣсь видѣли. На пиръ имъ приготовлены были всѣ жабы сколько ихъ ни было на островѣ. Жабы тоже собрались по приказу и всѣ глупыя гадины ничего не подозрѣвая, съ радостью выползли изъ своихъ трущобъ на пригорокъ. Пойми же, негръ, змѣи страхъ какъ любятъ лакомиться жабами и лягушками тоже; но лягушекъ за что истреблять? для нихъ приказа и не выходило. Ну и ладно. Жабы собрались часомъ раньше, ну и поджидаютъ, какой тамъ пиръ для нихъ зададутъ. А въ это время ползли изъ всѣхъ щелей змѣи и со всѣхъ сторонъ и какъ увидѣли кучи жабъ, подумали: ну, такъ и есть, приготовленъ намъ пиръ на весь міръ и за тѣмъ пошла расправа. Такъ змѣи и проглотили всѣхъ жабъ, которыя были въ Ирландіи.

Разскащикъ замолчалъ или затѣмъ, чтобы духъ перевесть, или за тѣмъ, чтобы насладиться удивленіемъ публики.

— Горамити! воскликнулъ негръ, горѣвшій нетерпѣніемъ, узнать конецъ: — но какъ же змѣи? какъ же ихъ-то ихъ-то истребили? не стали же онѣ глотать другъ друга?

— Оно такъ и было! всѣ до одной переглотали другъ друга, даже мать сына, отецъ дѣтей.

— Стало быть рѣзня была? какъ же это онѣ дѣлали? схватка была? Объяснись пожалуйста, масса Томъ.

— Вотъ именно такъ и было — этотъ негръ отгадалъ безъ словъ. Онѣ схватились — свалка какая была! ухъ! какъ у насъ на ярмаркѣ. Но тебѣ хочется знать, какъ это было съ самаго начала, — ну и слушай. Тутъ было два рода змѣй: красныя змѣи и оранжевыя змѣи. Надъ тѣми и надъ другими былъ набольшій, который жилъ хорошо и ѣлъ лакомо на счотъ ихъ. Только сколько онъ съ нихъ ни тянулъ, а всё не могъ всего вытянуть; вотъ онъ и выдумалъ ссорить ихъ между собою: красныя и оранжевыя поссорятся, подерутся, перебьютъ другъ друга, а, ему это и съ руки; ему больше достанется на закуску. А тутъ ужъ по случаю пира жабами, набольшій такъ ихъ стравилъ, что змѣи бросились другъ на друга и переглотались, только хвостики остались.

— Великіе духи! что же сдѣлалось съ хвостиками?

— А вотъ слушай, узнаешь. Народъ, какъ увидѣлъ, что только хвостики торчатъ, сейчасъ бросился съ подмостковъ, пособралъ хвостики въ кучу, поджогъ ихъ. Ухъ! какъ жарко горѣло, а какъ всё сгорѣло, такъ и пепелъ но вѣтру разсѣяли. Вотъ отъ этого-то у насъ въ старой Ирландіи и сдѣлалось такъ много золы.

— Но, масса Томъ, этому негру сказано было, что одна только змѣя осталась въ живыхъ послѣ взаимнаго поглощенія, какая же?

— Сущая правда. Одна избѣгла гибели и теперь еще живётъ на гибель старой Ирландіи.

— Кто же она?

— А ихъ набольшій.

— Набольшій? Какъ вы его называете, масса Томъ?

— Дьяволомъ?

— Какъ?

ОГОНЬКИ НА ВЕРХУ.

Выраженіе недовѣрія перешло съ лица ирландца на лицо африканца, который въ свою очередь заподозрилъ, что его надуваютъ.

Весёлость заискрившаяся въ глазахъ Тома ясно изобличала, что онъ удовлетворёнъ и что они теперь расквитались, съ любезнымъ товарищемъ! Нѣсколько минутъ оба молчали какъ будто въ раздумьѣ. Когда же наконецъ опять завязался разговоръ, то заговорили о звѣздахъ никакъ о змѣяхъ.

Кормчій замѣтилъ, что звѣзда до той поры руководившая имъ исчезла изъ вида и совсѣмъ не потому, чтобъ она скрылась за горизонтомъ, нѣтъ! облака заволокли небо.

Еще десять минутъ и ни одной звѣздочки не стало видно, руль былъ безполезенъ. Однако Томъ непоколебимо держался своего мѣста, надѣясь управить судно. Кромѣ того, вѣтеръ по прежнему гналъ его по прямому направленію.

Но вотъ и вѣтеръ затихъ; и мёртвое дерево неподвижно остановилось по срединѣ лагуны.

Что дѣлать? Не разбудить ли товарищей и не сообщить ли имъ этой непріятной новости?

Томъ, какъ опытный мореплаватель, держался мнѣнія, что слѣдуетъ будить, но негръ думалъ, что въ томъ нѣтъ никакой нужды.

Пока они оспаривали и обсуждали будущія дѣйствія, и оба дали волю своимъ языкамъ, вдругъ какой-то звукъ достигъ ихъ ушей и привлёкъ вниманіе обоихъ.

Цѣлый хоръ звуковъ раздавался безъ всякаго перерыва, на всё время пока они слушали. Звука похожи были на паденіе водопада; но иногда съ глухимъ ревомъ потока сливались голоса птицъ, звѣрей и пресмыкающихся.

Ничего не было яснаго, всё какъ, будто приносилось издалёка. Однако звуки были довольно громки, такъ что можно было различить, что они неслись не изъ безмятежныхъ нѣдръ лагуны.

Можетъ быть эти звуки давно бы привлекли вниманіе двухъ пловцовъ, еслибъ прежде не заглушалъ ихъ вѣтеръ надувавшій парусъ, и волны журчавшія, вокругъ монгубы.

Но вѣтеръ прекратился, разговоръ возобновился, и вмѣстѣ съ тѣмъ возобновились звуки, тогда только оба поняли, что тутъ что-то не ладно.

— Что бы, это такое было, хотѣлось бы мнѣ знать? сдѣлалъ замѣчаніе Томъ, обращаясь къ товарищу: — не знаете ли, вы, мистеръ Мозей.

— Это множество звуковъ изъ огромнаго лѣса.

— Лѣсные звуки! Почему же вы такъ думаете?

— Потому что я слышу голоса животныхъ, живущихъ въ лѣсу. Птицы и звѣри, и древесныя лягушки и кузнечики чирикаютъ по деревьямъ. Вотъ что думаетъ этотъ негръ.

— Клянусь св. Патрикомъ! и я думаю, что этотъ негръ правду говоритъ. Именно, должно быть изъ лѣса, а не отъ воды; потому кто на водѣ не шелохнетъ и не съ неба, потому что не съ верху звуки несутся. Именно изъ лѣсу, какъ и сказано. Въ такомъ случаѣ мы должно быть переплыли на другую сторону лагуны, какъ индіецъ называетъ это — именно куда желали доплыть.

— Вотъ добрыя повости! Разбудимъ-ка хозяина и порадуемъ его — ты какъ думаешь, товарищъ?

— Этотъ негръ думаетъ, лучше не надо будить. Пускай себѣ спитъ до разсвѣта. Вѣдь не долго теперь ждать. Мнѣ кажется, вонъ въ томъ краю ужъ и разсвѣтаетъ. Горамити! Что это тамъ такое?

— Что? гдѣ? восликнудъ ирландецъ, встревоженный тономъ удивленія негра.

— Вотъ, здѣсь, здѣсь, какъ разъ надъ нашими головами. Да вѣдь это огонь или что-нибудь блестящее какъ огонь. Масса Томъ, развѣ не видитъ огонь надъ головой?

— Вижу, вижу, что-то тамъ блеститъ! не свѣтляки ли?

— Нѣтъ, не святляки — они перелетаютъ, а этотъ огонь свѣтитъ на одномъ мѣстѣ.

— Совершенно справедливо. Да, да, это настоящій огонь на верху или пожалуй блудящій огонь. Смотри-ка, вонъ ихъ два. Видишь что два.

— Да, два.

— Два, такъ это не блудящій огонь. У насъ въ Ирландіи они никогда попарно не показываются. Что бы это могло быть?

— Про что это ты спрашиваешь? тутъ вмѣшался голосъ Тривэніона, который самъ проснулся отъ восклицаніи двухъ удивившихся товарищей.

— Охъ, хозяинъ, взгляните-ка туда. Не видители вы огонь?

— Конечно вижу и не только одинъ, но и два.

— Да, да, тутъ два огня. Мы съ Мозеемъ сейчасъ сдѣлали это открытіе.

— А что Мозей говоритъ объ этомъ?

— Онъ тоже сомнѣвается какъ и я. Вотъ еслибъ одинъ былъ огонь, такъ по моему это былъ бы блудящій огонь.

— Блудящій огонь. Нѣтъ, это невозможно — разомъ два! А! Что это за звуки?

— Да, хозяинъ, мы давно уже ихъ слушаемъ.

— Такъ за чѣмъ же было не разбудить насъ? Мы, должно быть, переплыли озеро. Эти звуки несутся какъ будто изъ лѣса и это блеститъ непремѣнно съ верхушекъ деревьевъ. Мондэй! Мондэй!

— Что такое, хозяинъ? воскликнулъ индіецъ внезапно пробуждённый: — что такое? надѣюсь, ничего дурного?

— Нѣтъ, напротивъ, мы кажется попали на другую сторону озера.

— Да, да, сказалъ индіецъ, прислушиваясь къ лѣснымъ звукамъ: — да эти звуки несутся изъ лѣсу. Огни между деревьями!

— Да, мы видѣли ихъ. Что бы это могло быть?

— Огонь, отвѣчалъ индіецъ.

— Не святляки ли?

— Нѣтъ, святляки не такъ свѣтятъ. Это настоящій огонь. Вѣрно тутъ люди.

— Такъ это земля! наконецъ мы ступимъ на землю!

— Да будетъ благословенно имя Божіе! воскликнулъ ирландецъ восторженно: — конецъ нашимъ мученіямъ!

— Можетъ и такъ, а можетъ и нѣтъ, возразилъ Мундрука такиміу тономъ, который явно обличалъ сомнѣніе и опасеніе.

— Почему же нѣтъ, Мондэй! Если это огни, такъ вѣрно она на берегу и разведены людьми, изъ этого слѣдуетъ, что тутъ должно быть селеніе и мы скоро получимъ помощь.

— Ахъ, хозяинъ, ничего изъ этого не слѣдуетъ, кромѣ того, что тутъ люди. Огонь не всегда бываетъ на берегу, что касается до людей, которые разводятъ огни, такъ они не то что предложатъ налъ гостепріимство, по и еще могутъ съѣсть насъ.

— Насъ съѣсть! неужели вы думаете, что это людоѣды?

— Именно такъ, хозяинъ, или что нибудь въ этомъ родѣ.

— Горамити! воскликнулъ африканецъ.

— Пресвятая Дѣва помилуй насъ! закричалъ ирландецъ.

За это время успѣли проснуться Ричардъ, Ральфъ и Розита, и вслушавшись въ разговоръ, тоже присоединили выраженіе своего ужаса.

— Счастье еще, продолжалъ умный тапуго: — великое счастье что вѣтеръ стихъ, а то бы насъ занесло ближе. Я поплыву къ этимъ огнямъ и посмотрю что бы это такое было. Не хотите ли со мною? молодой господинъ?

— Разумѣется хочу, поспѣшилъ отвѣчать Ричардъ, къ которому относился этотъ вопросъ.

— И прекрасно, продолжалъ тапуго, обращаясь къ товарищамъ: — а вы во время нашего отсутствія, какъ можно будьте тише. Мы не очень далёко отъ этихъ огней — мили полторы не больше, а по водѣ звуки относятся очень далёко. Если это непріятели и если они услышатъ насъ, то для насъ нѣтъ спасенія. Поспѣшимъ, молодой господинъ, время терять опасно. Скоро будетъ разсвѣтать. Если мы откроемъ опасность, такъ можно еще уйти въ темнотѣ; въ этомъ одна и надежда. Поспѣшимъ! за мною!

Индіецъ тихо соскользнулъ въ воду и поплылъ къ огонькамъ, которые съ каждою минутую становились яснѣе.

— Не бойся, Розита, сказалъ Ричардъ, прощаясь съ кузиной: — я надѣюсь вернуться изъ какого нибудь поселенія на берегу, тамъ будетъ домъ, огни весело замелькаютъ въ окнахъ, бѣлые люди въ домѣ радушно примутъ насъ и мы добудемъ новое судно, чтобы переправиться въ Пару. Прощайте пока на минуту. Мы скоро вернёмся съ добрыми извѣстіями.

Сказавъ это, онъ бросился въ воду и быстро поплылъ въ слѣдъ за тапуго.

ВОЗДУШНАЯ ДЕРЕВНЯ.

Не много проплыли оба плавателя когда убѣдились, что очень неподалёку отъ нихъ лѣсъ, на землѣ ли онъ стоитъ или залитъ водою. Лѣсъ былъ даже ближе чѣмъ они это воображали.

Во всякомъ случаѣ, лѣсъ отъ нихъ былъ не болыле, какъ на четверть мили, не смотря на ночную темноту, они видѣли, что куда глазомъ ни кинь, всё тянется тёмная, полоса передъ ними. На право и на лѣво слышалось жужжаніе цикадъ и кузнечиковъ, кваканье лягушекъ и жабъ, крики водяныхъ птицъ, гуканье филиновъ, и необыкновенно жалобный свистъ козодаевъ, которыхъ такъ много водится въ лѣсахъ гапо. Всё живущее въ лѣсу оживаетъ къ дѣятельности и во всю ночь птицы и насѣкомыя тянутъ свои однообразныя мелодіи.

Еще громче раздавались крики обезьянъ ревуновъ, прерываемые иногда грустными воплями лѣнивца ай, когда онъ медленно перебрасывается съ вѣтки на вѣтку цекропіи.

Всѣ эти звуки и еще многіе другіе не столь извѣстные сливались въ великомъ хорѣ природы, наполняющей тропическій лѣсъ своею полуночною музыкою.

Многіе голоса слышались издалека, другіе были ближе, что опять доказывало, какъ далёко простирался лѣсъ.

Ни старикъ, ни юноша не обращали вниманія на этотъ фактъ; всё вниманіе ихъ было поглощено огнями; которые по мѣрѣ приближенія становились подозрительнѣе.

Не было сомнѣнія, что это огни горѣли, надо было только разъяснить, гдѣ именно они горѣли и кѣмъ были зажжены.

Молодой паранецъ полагалъ, что огонь находится на берегу лагуны а слѣдовательно на материкѣ. Противъ этого индіецъ выразилъ сомнѣніе. Огонь не горѣлъ ровно, кружки его являлись то больше, то меньше. То одинь изчезалъ, то другой и вдругъ вмѣстѣ ярко загорятся.

Ричардъ выразилъ удивленіе отчего бы такая неровность, но старикъ немедленно растолковалъ ему это.

— Огни, сказалъ онъ: — помѣщены въ нѣкоторомъ разстояніи отъ опушки лѣса между деревьями, отъ чего свѣтъ то прикрывается стволами то снова открывается.

Тихо плыли смѣлые пловцы и только изрѣдка шопотомъ сообщали другъ другу мысль.

Въ надлежащее время, она скользнули подъ тѣнью густой листвы и еще явственнѣе увидѣли огни.

Къ удивленію Ричарда — тапуго какъ будто зналъ это — огонь оказался не на землѣ, а на воздухѣ.

Паранцу показалось въ первую минуту, что огонь блеститъ на вершинѣ какого-нибудь пригорка. Но посмотрѣвъ ближе, онъ увидѣлъ, что это не такъ. Красный свѣтъ блестѣлъ сверху внизъ, и падалъ на зеркальную поверхность воды, точно фонари висѣли гдѣ нибудь надъ водою.

Когда пловцы приблизились и глаза ихъ попривыкли различать предметы въ темнотѣ, тогда только они увидѣли, что огни были разведены на подмосткахъ, на нѣсколько футъ надъ водою и что ихъ поддерживали стволы деревьевъ.

Въ другихъ мѣстахъ тоже возвышались подмостки, но безъ огня: видно людей тамъ не было.

Разведённые огни доказывали присутствіе людей и дѣйствительно задвигались человѣческія фигуры по подмосткамъ, а другія выходили изъ подъ навѣсовъ или «толдо». Видны были и гаммаки-койки — висѣвшія на деревьяхъ, иные были пусты, на другихъ люди спали.

Всѣ эти предметы обнаружились при первомъ взглядѣ на нихъ, также явственно слышались человѣческіе голоса, которые педали поглощались въ оглушительномъ концертѣ лѣснаго хора. Теперь явственно слышались голоса мущинъ, женщинъ и дѣтей, какъ будто встававшихъ отъ сна и приготовлявшихся къ дневнымъ занятіямъ.

Индіецъ прошепталъ на ухо Ричарду: «молокка!»

Ричарду не надо было толковать, что за молокка такая. Онъ зналъ, что индійцы такъ называютъ свои жилища.

— Индійская деревня! такъ мы достигли земли?

— Нѣтъ.

— Но какъ же деревня? развѣ это не доказываетъ близость земли?

— Ни мало. Напротивъ. Еслибъ земля, такъ зачѣмъ бы огнямъ быть между верхушками деревьевъ? Это доказываетъ только, что земля далёко.

— Во всякомъ случаѣ, счастливая судьба навела насъ на такую необыкновенную деревню между небомъ и землёю. Не такъ ли?

— Смотря потому, кто тутъ живётъ, а какъ племя людоѣдовъ?

— Людоѣдовъ? неужели не въ шутку людоѣды живутъ въ гапо?

— Навѣрное! Въ гапо живутъ такіе дикари, которые прежде замучатъ, а тамъ уже убьютъ. Въ особенности для васъ бѣлокожихъ пощады нѣтъ. Съ горечью помнятъ они, что бѣлые охотники прежде всего загнали ихъ въ дремучіе лѣса, залитые водою. Они имѣютъ полное право это помнить, потому что жестокая охота и теперь продолжается. Santos Dios! если это малокка племени муры, то чѣмъ скорѣе мы удалимся тѣмъ будетъ беэопаснѣе. Если къ вамъ бѣлымъ пощады не будетъ, то еще менѣе къ такому краснокожему какъ я. Мы, мундруку, смертельные враги муру.

— Что же намъ дѣлать?

— Молчать и слушать. Вотъ сюда, уцѣпитесь за сипо и ни слова. Я послушаю ихъ разговоръ. Мнѣ извѣстенъ языкъ мура. Если хоть слово различу, такъ достаточно, чтобъ узнать. Тише!

Ричардъ послѣдовалъ его совѣту и оба съ тапуго повисли на стебляхъ ліаны, наблюдая глубокое молчаніе.

Не долго пришлось имъ слушать. При тускломъ отблескѣ верхнихъ костровъ, молодой Ричардъ могъ различить испугъ выразившійся на лицѣ индійца.

— Я угадалъ, сказалъ старикъ: — это мура. Надо бѣжать, не теряя ни минуты, Можетъ быть мы успѣемъ до разсвѣта управить судно наше подальше отсюда. Если не удастся, мы всѣ пропали. Если они увидятъ насъ, сейчасъ пустятся на своихъ лодкахъ въ погоню за нами. Назадъ, назадъ, къ монгубѣ!

Еще проворнѣе пловцы удалились отъ деревьевъ, и плыли не переводя духа, пока достигли пловучаго дерева.

МЕДЛЕННОЕ ОТСТУПЛЕНІЕ.

Донесеніе тапуго было не радостно и распространило ужасъ между товарищами. Тривэніонъ не вѣрилъ существованію такого кровожаднаго племени, какимъ представлялось Мондэю ненавистное ему племя Мура и считалъ его слова преувеличеніемъ. Но молодой Ричардъ подтвердилъ донесеніе индійца, потому что часто слыхалъ въ домѣ отца разсказы прибрежныхъ купцовъ и промышленниковъ, которымъ извѣстно было, что въ наводняемыхъ странахъ гапо живутъ племена дикихъ индійцевъ, которые во время полноводья строятъ себѣ жилища на верхушкахъ деревьевъ, что между ними есть людоѣды и что всѣ эти племена свирѣпаго нрава, такъ что встрѣча съ ними въ ихъ родныхъ пустыняхъ грозитъ смертною опасностью всякому не довольно сильному отряду.

Не время было оспаривать мнѣнія; дѣло было въ томъ, какъ бы скорѣе скрыться отъ нихъ на монгубѣ. Безъ дальнѣйшихъ возраженій, Тривэніонъ схватился за весло, индіецъ за другое. Нельзя было и думать переплывать черезъ лагуну; это значило бы прямо броситься на глаза дикарямъ. Соображаясь съ медленнымъ движеніемъ монгубы, больше мили нельзя было сдѣлать до разсвѣта, а на открытой водѣ всё ясно было, какъ на ладони и въ три раза дальше.

Тапуго совѣтовалъ держаться по направленію деревьевъ, а на разсвѣтѣ скрыться гдѣ-нибудь подъ тѣнью зелёнаго свода.

Мондэй и Тривэніонъ употребляли всѣ усилія, чтобы налегая на вёсла, скорѣе плыть. Отступивъ на полумилю дальше, Тривэніонъ оглянулся и увидѣлъ, что два огонька обратились въ яркое пламя по-крайней-мѣрѣ десяти костровъ, пылавшихъ въ разныхъ мѣстахъ между деревьями и наполнявшихъ лѣсъ своимъ свѣтомъ. Можно было подумать, что дикари съ умысломъ освѣщали путь бѣглецовъ, чтобъ удобнѣе поймать ихъ, на своихъ быстрыхъ лодкахъ.

Тапуго очень просто объяснилъ это явленіе: въ малоккѣ не всѣ разомъ просыпаются. По мѣрѣ того, какъ семья поднимается, огонь разводится для приготовленія завтрака.

Не смотря на мирное намѣреніе, съ которымъ разводились огни, наши плаватели часто оглядывались назадъ и съ особеннымъ чувствомъ страха. По словамъ, тапуго, они имѣли право опасаться, что ихъ тѣла могли очутиться на этихъ кострахъ и доставить людоѣдамъ свѣжіе припасы для жаркаго.

По всему видимому никогда еще движеніе монгубы не было такъ медленно, никогда еще она не являлась такимъ мёртвымъ деревомъ, какъ теперь; не смотря на всѣ усилія мощныхъ рукъ налегавшихъ на вёсла, она была почти недвижима.

Парусъ не приносилъ пользы, потому что вѣтра не было, а если и были порывы, то въ противную сторону, такъ что парусъ былъ скорѣе помѣхою, что увидѣлъ Мозей и поспѣшилъ спустить его.

Едва успѣли они проплыть съ полмили, какъ вдругъ новое явленіе заставило ихъ измѣнить направленіе: изъ-за верхушекъ деревьевъ выглянулъ свѣтлый лучъ разсвѣта. Они находились на экваторѣ, гдѣ утренняя заря быстро смѣняется солнечнымъ свѣтомъ. Зная это, пловцы сдѣлали полукругъ и спѣшили скрыться въ тѣни опушки лѣса.

Оставалось еще съ полмили до наводнённаго лѣса, подвигаясь къ нему, пловцы увидѣли, что огни на деревьяхъ стали блѣднѣть при появленіи солнечнаго свѣта. Еще десять минутъ и золотые лучи зальютъ окрестности.

За это время происходила борьба между монгубой и солнцемъ: и то и другое замедляли своё движеніе. Тривэніонъ и тапуго налегали на вёсла съ такою энергіею, которая безъ словъ показывала, что жизнь ихъ и другихъ людей зависѣла отъ успѣха ихъ усилій.

Одно время казалось солнце, жалѣя ихъ медлило и даже на минуту какъ будто совсѣмъ скрылось, можетъ быть за высокими тѣнистыми деревьями, къ которымъ они близились.

Во всякомъ случаѣ монгуба нашла убѣжище въ устьѣ тёмной аллеи — игарапе — подъ сводомъ густо переплетшихся деревьевъ, которыя образовали глубокую мрачную пещеру, гдѣ возможно было скрыться.

ВОДЯНАЯ АРКА.

Мѣсто куда шмыгнула монгуба была небольшая бухта, надъ которою свѣсились густыя громадныя вѣтви, образовавшія непроницаемый сводъ.

Въ первую минуту при вступленіи подъ арку, была такая темнота, что нельзя было и различить какъ далеко она тянется. Въ этой неизвѣстности гребцы перестали гресть, а монгуба сама остановилась.

Въ это время у нихъ не было другого цвѣта, кромѣ свѣтляковъ, передвигавшихся подъ деревьями. Но эти свѣтляки были самыхъ большихъ размѣровъ извѣстныхъ подъ именемъ. Cocuyos — dater noclilucus, — которые испускаютъ такой сильный свѣтъ, что при нёмъ можно книгу читать. Съ помощью этого свѣта, гребцы оглядѣлись и увидѣли, что бухта не очень обширна.

Мало по малу солнце поднималось и лучи его тускло проникая сквозь густую листву, доставили имъ случай убѣдиться, что длинный сводъ былъ глухимъ переулкомъ, простиравшимся на нѣсколько сотъ шаговъ въ лабиринтѣ вѣтвей и чужеядныхъ растеній, которыя не растутъ на землѣ, а на вѣткахъ высокихъ деревьевъ.

Подойдя подъ тёмный сводъ, они увидѣли необходимость оставаться здѣсь или бросить монгубу и снова пробираться по верхушкамъ деревьевъ, или наконецъ вернуться на открытую воду. Но всѣ эти средства были неудобны: трудное странствованіе по верхушкамъ было всѣмъ еще памятно и не было охоты бросать хоть и медленное судно, но которое всё же доставляло имъ удобства лежать и стоять и еще можетъ быть поможетъ имъ отыскать terra firma, — слѣдовательно объ этомъ нечего думать.

Что касается возвращенія на открытое озеро — кому была охота выдавать самихъ себя въ бездну грозной опасности, которой всѣ желали избѣжать? Посвѣти солнышко поярче, когда они были посрединѣ озера, разумѣется давнимъ давно увидѣли бы ихъ съ подмостковъ молокки.

А увидѣли бы дикари, такъ не было бы средствъ уйти отъ нихъ. У нихъ всегда подъ рукой лодки привязанные къ стволамъ деревьевъ, на вершинѣ которыхъ находятся ихъ воздушныя жилища. Мондэй и Ричардъ видѣли ихъ, когда производили изслѣдованія. Правда лодки ихъ были неуклюжаго устройства, но какъ бы онѣ не были неуклюжи или медленны, а всё же мёртвое дерево было еще медленнѣе и въ случаѣ погони, дикари непремѣнно нагнали бы ихъ и взяли въ плѣнъ. Тутъ представлялся одинъ выходъ къ возможному спасенію: оставаться до ночи подъ сводомъ и молить Бога, чтобы ни одному дикарю не понадобилось заглянуть въ ихъ тайное убѣжище. Всѣ мѣры были приняты, чтобы не быть открытыми. Давно уже затушили курившіеся остатки огня. Мондэй поспѣшилъ это сдѣлать какъ только два огонька бросились ему въ глаза. Конечно, пожалѣли объ огнѣ, когда захотѣлось позавтракать, но боясь, чтобы не измѣнилъ имъ дымъ, они предпочли вяленую говядину. Понятно, что имъ пріятнѣе было поѣсть сыраго мяса, чѣмъ самимъ попасть на жаркое.

Послѣ завтрака ничего не оставалось дѣлать, какъ только сидѣть на монгубѣ и выжидать развязки, какую готовитъ имъ судьба.

Вокругъ нихъ не совсѣмъ была темнота: небольшое углубленіе между деревьями проходило по прямой линіи и потомъ выходило на открытое озеро, такъ что плаватели сами сидѣли въ темнотѣ, но имѣли въ перспективѣ свѣтлое озеро залитое золотистыми лучами солнца.

Обстановка эта очень походила на то, еслибъ человѣкъ сидѣлъ въ пещерѣ на морскомъ берегу, которая выходитъ на безбрежный океанъ: чѣмъ дальше, тѣмъ, свѣтлое пространство обширнѣе.

Туда стремились взоры заключенныхъ, зорко высматривавшихъ на право и на лѣво, съ одного края на другой, не въ надеждѣ найти что-нибудь отрадное, а въ страхѣ, чтобы не увидали ихъ.

Не смотря на окружающую темноту, они не смѣли надѣяться, что ихъ не увидятъ съ противоположной стороны свода и это опасеніе не давало имъ покоя.

Не надо было наблюдать съ другихъ сторонъ: позади, какъ и по обѣимъ сторонамъ тянулась непрерываемая стѣна высочайшихъ деревьевъ, перепутанная стеблями ліанъ, почти непроницаемою сѣткою и для солнечныхъ лучей не то, что для дикихъ звѣрей.

Кто станетъ искать враговъ въ человѣческомъ образѣ по такимъ дорогамъ? Это казалось невозможнымъ и потому всѣ глаза были устремлены на выходъ въ озеро.

Всё утро прошло въ молчаніи; иногда мѣнялись мыслями только такимъ тихимъ шопотомъ, что никакъ уже не могло обличить ихъ присутствія.

Почти до часу пополудни ничего не случилось, что потревожило бы спокойствіе или возбудило опасеніе. Мало по малу надежда закрадывалась въ душу: здѣсь они спокойно дождутся ночи, а въ темнотѣ нечего будетъ бояться.

Ничего не видать; только изрѣдка птица пролетитъ надъ лагуной и какъ молнія сверкнётъ мимо свода, или завидѣвъ на верху животрепещущую добычу присядетъ на минуту на верху свода и опять вспорхнётъ и беззаботно улетитъ.

Всѣ эти обстоятельства только усиливали въ плавателяхъ чувство безопасности. Появленіе птицъ, ихъ спокойный полётъ доказывалъ отсутствіе людей.

Въ доказательство мирной тишины, вдругъ показались на озерѣ двѣ огромныя морскія коровы, прямо направляясь подъ зелёный сводъ. Всю дорогу громадныя сирены необыкновенно рѣзвилась и высоко прыгали — это продолжалось съ полчаса.

Но потомъ, одна изъ нихъ поплыла вперёдъ, а другая вытянулась на поверхности водной, точно заснула.

Такое зрѣлище представляло соблазнительное искушеніе для глазъ стараго тануго. Съ трудомъ сдерживалъ онъ себя, чтобы не соскочить въ воду и не попытаться вонзить копьё въ спящую корову.

Но явная опасность удерживала его; не опасность отъ схватки съ коровой, а обнаружить своё присутствіе зоркимъ глазамъ дикарей. Мѣсто, гдѣ происходила дѣятельность манати находилась на нѣсколько сотъ шаговъ отъ деревьевъ и врядъ ли могла скрыться отъ глазъ индійцевъ на подмосткахъ.

Всѣ эти причины удерживали мундруку отъ искушенія и онъ рѣшился упустить удобный случай воспользоваться добычею во время ея сна.

ПОГОНЯ.

Къ несчастью для нашихъ плавателей какъ и для манати, еще были глаза, которые слѣдили за рѣзвыми прыжками двухъ сиренъ и въ особенности слѣдили за тою, которая заснула.

Никто и не подозрѣвалъ этого, потому что кромѣ двухъ сиренъ никто не показывался. Долго смотрѣли на неё плаватели, какъ она покоилась въ безмятежномъ снѣ, и наконецъ забыли о ней думать. Какъ вдругъ она подпрыгнула надъ поверхностью воды, раза три презабавно нырнула и внезапно скрылась подъ водой.

Такое сильное и естественное движеніе не могло быть добровольнымъ. Казалось манати почувствовала нападеніе врасплохъ, когда уже было поздно спасаться бѣгствомъ.

Но какой врагъ могъ напасть здѣсь врасплохъ? Тапуго ничего не зналъ подъ водою, что могло бы сдѣлать такое нападеніе. Въ водахъ гапо не водится ни акулъ, ни мечъ-рыбы, что касается аллигатора, — врядъ ли онъ могъ связаться съ чудовищемъ такихъ огромныхъ размѣровъ.

Еще менѣе возможно было ожидать врага съ верху. Въ Южной Америкѣ нѣтъ такой птицы, которая рѣшилась бы спуститься на морскую корову.

Тѣ изъ товарищей, которые не спускали глазъ съ неё, увѣряли, что они видѣли, какъ будто что-то промелькнуло въ неё, въ ту минуту, какъ она прыгнула отъ сна, что-то похожее на молнію или на лучъ.

Что бы это могло быть? На небѣ не видно ни облачка, не слышно грома — нѣтъ, то была не молнія.

— Ра terra! вдругъ воскликнулъ тапуго въ сильной тревогѣ: — тише, или всѣ погибли.

— Что тутъ такое?

— Гарпунъ — смотрите, хозяинъ, развѣ вы не видите, что вода волнуется въ томъ мѣстѣ, гдѣ хуарауа пошла ко дну.

— Вижу. Это очень натурально, такая громада нырнула, поневолѣ вода помутится,

— Вода помутится! нѣтъ, это совсѣмъ не то. Видите ли тонкую струю воды? это отъ каната. Вотъ онъ плывётъ! а сейчасъ за нимъ еще больше увидите… Вотъ, вотъ онъ!

Не надо было продолжать объясненій. Не успѣлъ Мондэй кончить какъ явилось другое зрѣлище для котораго не надо было истолкователей — манати еще разъ выпрыгнула изъ воды и также внезапно опять скрылась.

Струя воды быстро подвигалась, за нею деревянная палка и вслѣдъ за нимъ лодка съ индійцемъ. Индіецъ наклонялся, налегая на весло и очевидно преслѣдуя раненую корову.

Палка эта была поплавокъ, за которую была привязана верёвка, привязанная другимъ концомъ къ гарпуну, а этотъ гарпунъ молніею пролетѣвъ, вонзился въ тѣло манати.

Подобный обращикъ рода человѣческаго никогда еще не поражалъ глазъ нашихъ плавателей, не исключая и опытнаго тапуго. Дикарь быль совершенно голъ. Его обнаженныя формы скорѣе обличали породу обезьяны чѣмъ человѣка. Туловище чрезвычайно жидкое, брюхо преогромное, руки длиннѣйшія, такія же ноги, согнутые въ колѣняхъ и локтяхъ, сжатая голова, скулы широкія, косичка висящая съ маковки головы, впалые глаза, всё это придавало ему не человѣческій видъ.

Не мудрено, что малютка Розита вскрикнула увидавъ такое страшилище и что ужасъ выразился на лицахъ другихъ товарищей.

— Тише! прошепталъ Мондэй: — молчите! ни слова больше или мы будемъ открыты и тогда явится не одинъ, а сотни того же племени!

Всѣ мгновенпо повиновались, ни одного звука не проносилось отъ монгубы. Къ счастью крикъ Розиты быль очень слабъ, и дикарь увлечонный охотою, не разслыхалъ его и безмятежно продолжалъ свою охоту.

Не трудно было слѣдить за добычею ушедшею подъ воду; поплавокъ указывалъ направленіе, которое принимала несчастная жертва. Иногда поплавокъ уносился въ одну сторону; иногда тянуло его въ другую, а то лежалъ онъ неподвижно на водѣ.

Два три раза дикарь отложивъ въ сторону вёсла начиналъ тянуть верёвку; но несмотря на предсмертную борьбу сила манати всё еще пересиливала его, и принуждёнъ онъ былъ опускать верёвку и опять налегая на вёсла слѣдить за поплавкомъ.

Лодка была очень мала и самаго несовершеннаго устройства, она была сдѣлана просто изъ коры древесной и связана по краямъ стеблями ліанъ, что придавало ей нѣкоторый видъ лодки. Не смотря на то, что дикарь налегалъ всѣми силами на ввела, лодка его медленно подвигалась. Впрочемъ и не надо было большой скорости при преслѣдованіи морской коровы съ зубчатымъ гарпуномъ въ тѣлѣ, съ каждымъ мигомъ врѣзавшемся въ ея рёбра глубже.

Требовалось только терпѣніе, пока земноводное утомится отъ борьбы и ослабѣетъ отъ потери крови. Тогда побѣда будетъ несомнѣнна безъ особенныхъ трудовъ и опасностей. Минутъ двадцать и даже болѣе продолжалась погоня; поплавокъ вертѣлся и на право и на лѣво, останавливаясь на каждомъ шагу.

Иногда показывались и поплавокъ и лодка, иногда же только что-нибудь одно, а то вдругъ скрывалось изъ виду и то и другое, — нѣсколько разъ манаты уходила изъ вида зрителей.

Прошло нѣсколько минутъ, — не видали ни погони, ни охотника. Наши плаватели вздохнули свободнѣе, воображая, что не увидятъ болѣе ни рыбы, ни поплавка, ни рыбака. Не смотря на живое участіе, которое они принимали въ этомъ любопытномъ зрѣлищѣ, страхъ, что въ результатѣ всё-таки выйдетъ опасность для нихъ удерживалъ ихъ и радёхонько они были, когда всё скрылось изъ вида.

Но человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ, и имъ суждено било видѣть развязку.

Вздохнувъ свободнѣе, они стали поздравлять другъ друга съ избавленіемъ отъ бѣды, какъ вдругъ передъ глазами ихъ опять явился поплавокъ; всё еще тянула его подводная сила, но гораздо слабѣе и медленнѣе.

На этотъ разъ всѣ смотрѣли съ ужасомъ какого прежде не испытывали, но почему же? что имъ за дѣло медленно или скоро тянется канатъ? Какая имъ нужда въ полной ли еще силѣ манати или умираетъ уже на верёвкѣ.

Разумѣется до этого имъ никакого не было дѣла. Совсѣмъ другое тревожило ихъ: не медленное движеніе сирены, но ея направленіе пугало ихъ: она прямо направлялась подъ сводъ.

Едва успѣли они вывести заключеніе изъ своихъ наблюденій, какъ вдругъ за поплавкомъ послѣдовала лодка съ отвратительнымъ дикарёмъ, который налегая на вёсла вытянулъ шею и вытаращивъ глаза зорко заглядывалъ подъ тёмный сводъ.

Казалось спасенія не было.

ЛЮДОѢДЪ ВЪ ПЛѢНУ.

Страхъ людей стоявшихъ на монгубѣ могъ сравниться только со страхомъ самого дикаря, когда его челнокъ ударился о монгубу, и онъ усидѣлъ передъ собою толпу людей.

Дикій крикъ сорвался съ его губъ, выражая въ одно время и ужасъ и удивленіе, — затѣмъ онъ кажется намѣревался еще громче закричать, для того, чтобы его родичи на подмосткахъ могли его услышать.

У индійцевъ, какъ у дикихъ звѣрей, присутствіе духа есть инстинктъ, а не дѣйствіе соображенія. Вмѣсто того, чтобы потеряться отъ неожиданности, мура разомъ погрузилъ вёсла въводу и началъ быстро выгребать назадъ. Въ этомъ ему помогло само дѣйствіе челнока, ударившагося о монгубу и отскочившаго назадъ.

Въ нѣсколько секундъ онъ уже приблизился къ выходу въ открытое озеро и вѣроятно тотчасъ вызвалъ бы изъ молокки всё племя людоѣдовъ къ себѣ на помощь.

Никто не думалъ преслѣдовать его, только въ ту минуту, когда лодка ударилась о монгубу, была попытка схватить её, но лодка отъ удара такъ сильно отпрыгнула назадъ и вмѣстѣ съ тѣмъ индіецъ съ такою быстротою грёбъ назадъ, что попытка неудалась и кончилась тѣмъ, что Томъ упалъ въ воду и чуть было не утонулъ, еслибы ему не помогли вылѣзть. Конечно, еслибы въ этой попыткѣ учавствовалъ Мондэй, то вѣроятно она была бы удачнѣе, но Мондэя тутъ не было.

Его не видать было ни на монгубѣ, и нигдѣ въ другомъ мѣстѣ. Куда онъ дѣвался?

Никто не могъ дать на это отвѣта, только малютка Розита могла дать нѣкоторыя объясненія о его отсутствіи. Ей казалось, что она видѣла, какъ онъ соскользнулъ съ другого края дерева, когда лодка появилась у входа, но навѣрное она не могла этого сказать, потому что было очень тёмно и при томъ же она была слишкомъ занята приближеніемъ страшнаго дикаря.

Не спрятался ли Мондэй между деревьями и неуже-ли же онъ заботился о своёмъ собственномъ спасеніи а бросилъ своихъ друзей на произволъ судьбы?

Нѣтъ, это невозможно, никто не могъ такъ о нёмъ и думать. Такой малодушный поступокъ противорѣчилъ всѣмъ дѣйствіямъ благороднаго Мундруку, который за это тяжелое время доказывалъ такъ часто и такъ много свою преданность и вѣрность имъ.

Товарищи и не думали подозрѣвать его, они только удивлялись его внезапному исчезновенію и распрашивали другъ друга, желали только узнать, что съ нимъ сдѣлалось.

Но никто ничего не могъ сказать. Слова Розиты показывали только какъ онъ исчезъ, о цѣли же его исчезновенія никто не могъ догадываться.

Какъ разъ въ ту критическую минуту, когда челнъ приблизился къ выходу изъ подъ свода, вдругъ показался на подѣ черный круглый предметъ, очень похожій на человѣческую голову. Затѣмъ другой предметъ, похожій на человѣческую руку высунулся около головы.

Рука поднялась къ верху и схватила лодку за носъ, отъ чего челнокъ перекувырнулся, дикарь съ громкимъ крикомъ и плескомъ упалъ въ воду и за тѣмъ произошла борьба то подъ водою, то на поверхности ея, сопровождаемая страшнымъ задушаемымъ шумомъ, какъ будто два чудовищные аллигатора схватились на жизнь или смерть.

Удивлённые зрители не спускали глазъ съ этой картины, всё еще не совсѣмъ понимая ея значеніе, потому что борцы всё подходили ближе, какъ будто имъ надо было положить конецъ борьбѣ вблизи монгубы.

И скоро былъ конецъ: черезъ шесть минутъ невидимый тапуго явился вблизи монгубы и гналъ передъ собою человѣка, котораго онъ невольно заставилъ покинуть лодку.

Дикарь не въ силахъ былъ противостоять ему. Ножикъ блестѣвшій въ рукахъ Мондэя не допускалъ сопротивленія. Оба плыли почти рядомъ и въ сравнительномъ спокойствіи, только одинъ видимо плылъ не добровольно, а другой управлялъ дѣйствіями его. Точь въ точь, какъ будто полицейскій тащилъ вора.

Одна рука муру была схвачена Мондэемъ, какъ будто плѣнника ввёлъ подъ руку побѣдитель.

— Протяните руку, хозяинъ, и тащите его на верхъ, закричалъ Мондэй, подводя плѣнника къ монгубѣ: — мнѣ не хотѣлось бы убивать этого скота, хотя можетъ быть наша безопасность требовала бы этого.

— Нѣтъ, нѣтъ, не убивайте его, возразилъ Тривэніонъ, теперь вполнѣ понявшій въ чомъ дѣло: — у насъ довольно средствъ сдѣлать его безвреднымъ; и если его крики не могутъ быть услышаны его товарищами, то намъ нечего бояться его присутствія.

Хозяинъ наклонился внизъ и схвативъ плѣнника, втащилъ его на монгубу. Такимъ образомъ съ помощью Мондэя въ водѣ и Мозея на деревѣ, мура былъ поднятъ на бортъ корабля.

НОВЫЙ ПАССАЖИРЪ.

Болѣе малодушнаго злодѣя, какъ мура, трудно было найти, потому что онъ дрожалъ съ головы до ногъ, воображая, вѣроятно, что его сейчасъ убьютъ и съѣдятъ.

Онъ потому только согласился сдаться, что по образу дѣйствія Мондэя понялъ, что всякое сопротивленіе съ его стороны кончится мгновенною смертью, а противъ такой опасности рѣдкій дикарь можетъ устоять.

Вотъ онъ поставленъ на пловучее дерево; красная струя текла по его покрой шеѣ, что объяснило какимъ образомъ, тапуго далъ ему знать о безполезности сопротивленія. Это была царапина и не опасная, но она давала предчувствовать, что за тѣмъ можетъ послѣдовать если борьба продолжится. Послѣ перваго такого внушенія, мура предпочелъ сдаться и послѣдующее за тѣмъ потрясеніе было причиною, что побѣдитель долженъ былъ тащить его на буксирѣ, употребляя для этого всѣ силы свои и энергію.

Какимъ образомъ Мондэй совершилъ этотъ новый подвигъ. Всѣ обратились къ нему за объясненіями.

Дѣло было очень просто: когда дикарь изъ озера приближался ко входу, мундруку не дожидаясь его, скользнулъ потихоньку въ воду и поплылъ къ нему на встрѣчу, какъ бы желая схватиться съ нимъ грудь съ грудью. Онъ встрѣтился и обошолъ его не будучи имъ примѣченъ. Темнота благопріятствовала ему, а также и волненіе произведённое раненою морского коровою, которая, на пути своёмъ въ бухту сильно взволновала воду. Волны, разбиваясь о деревья, производили еще сильнѣйшее волненіе такъ что между волнами незамѣтно было тёмнаго лица и длинныхъ черныхъ волосъ индійца.

Невидимый ни другомъ, ни врагомъ, Мундруку успѣшно обошолъ на другую сторону лодки. Держась за вѣтку онъ ожидалъ возвращенія дикаря. Зная хорошо натуру этого племени, онъ былъ увѣренъ, что тотъ обратится въ бѣгство, какъ только увидитъ толпу людей. Всё случилось такъ, какъ онъ ожидалъ, и дикарь взятъ въ плѣнъ.

Во всёмъ этомъ одно только казалось страннымъ, зачѣмъ тапуго принималъ на себя столько труда чтобы подплывать къ выходу, тогда какъ ему было гораздо легче обойти лодку во время ея приближенія и тутъ же опрокинуть её или просто подождать у дерева и тогда съ помощью товарищей и своего остраго ножа безъ труда покончить съ дикарёмъ.

Но у Мондэя были основательныя причины, когда лодка подплыла, кто могъ сказать, что она такъ близко подойдётъ къ монгубѣ, что даже натолкнётся на неё? а еслибъ дикарь открылъ ихъ присутствіе не много раньше, то разумѣется, онъ не подходилъ бы такъ близко и тотчасъ же бросился назадъ, звать своихъ товарищей. Умный тапуго вполнѣ понималъ какое важное дѣло: не выдавать даже друзьямъ своихъ намѣреній. Одно его тревожило: ну какъ дикари слышали крикъ своего товарища, когда онъ въ первую минуту, натолкнувшись на монгубу, увидѣлъ толпу людей?

— Ну что если они его услышали, говорилъ Тривэніонъ: — тогда нѣтъ надежды на спасеніе, потому, что вы видѣли, надо предполагать, что ихъ тамъ по-крайней-мѣрѣ сотня, а у насъ нѣтъ оружія и никакихъ средствъ къ оборонѣ. Чтожъ дѣлать? неужели намъ остаётся только сдаться въ плѣнъ.

Мундруку не могъ сказать ни слова въ утѣшеніе, дѣло само говорило за себя: защищаться противъ цѣлаго племени дикарей, вооруженныхъ копьями и стрѣлами, значило безумно бросаться на смерть.

— Къ счастью, что вы не убили его, продолжалъ Тривэніонъ.

— Отчего же къ счастью? спросилъ тапуго: — съ видимымъ удивленіемъ.

— Тогда бы они имѣли полное право мстить; если мы будемъ имѣть несчастье попасться къ нимъ въ плѣнъ, то разумѣется насъ ожидала бы вѣрная смерть.

— Нѣтъ, нѣтъ, возразилъ индіецъ: — если, какъ вы говорите, мы будемъ имѣть несчастіе попасться къ нимъ въ плѣнъ, то всё равно они насъ убьютъ. Ихъ старая вражда сильнѣе мщенія; кромѣ того у нихъ врожденная страсть къ истребленію. Понимаете-ли меня, хозяинъ.

Разговоръ этотъ происходилъ вполголоса между Тривэніономъ и тапуго.

— О Боже! простоналъ Тривэніонъ, смотря на своихъ дѣтей: — какая страшная участь ожидаетъ всѣхъ насъ.

— Тѣмъ болѣе причины употреблять всѣ силы, чтобы не попасть къ нимъ въ лапы.

— Но что мы можемъ сдѣлать? — ничего! нѣтъ никакихъ средствъ! если мы будемъ открыты до наступленія ночи, то погибель неизбѣжна.

— Положимъ такъ, ну а если не будемъ открыты?

— Неужели вы думаете, что тогда у насъ будетъ надежда уйти отъ нихъ?

— Есть надежда, и вѣрная надежда.

— На нашемъ плоту?

— Лучше чѣмъ на плоту, хозяинъ.

— Такъ у васъ есть какой-нибудь планъ.

— Да, обдумываю только не полезно. разсказывать пока мы здѣсь. Если мы проживёмъ въ безопасности до ночи, — ну, тогда, хозяинъ будетъ еще время потолковать. Еслибъ только вы могли мнѣ поручиться, что этого крикуна никто не слыхалъ, то и я могъ бы вамъ дать слово, что до полуночи мы будемъ не только внѣ опасности отъ этихъ кровожадныхъ дикарей, но и на прямой дорогѣ къ избавленію отъ всѣхъ нашихъ бѣдъ. Э! да я совсѣмъ было забылъ, что мнѣ надо кое о чемъ позаботиться.

— О чемъ это?

— Объ игарипе этого мошенника,

— Она могла бы обличить наше присутствіе.

— Надо скорѣе остановить её, съ этими словами индіецъ опять очутился на водѣ и поплылъ.

Ни Тривэніонъ, ни другіе товарищи не имѣли нужды въ объясненіи. Дѣло было очевидно: челнокъ, изъ котораго мура такъ безцеремонно былъ выброшенъ, тянуло теченіемъ къ выходу; еще минуту и онъ былъ бы въ открытомъ озерѣ и тотчасъ бы обратилъ бы на себя зоркіе глаза жителей воздушной молокки. Видя его въ опрокинутомъ положеніи, они разумѣется заподозрили бы, что съ ихъ товарищемъ случилось какое нибудь несчастье.

Мондэй тихо, но со всею силою мускулистыхъ рукъ подплывалъ къ лодкѣ. Непремѣнно надобно было схватить её прежде чѣмъ она выйдетъ изъ-подъ свода. Зрители притаили дыханіе и казалось не было возможности, чтобы индіецъ во время успѣлъ схватить её.

Только одинъ изъ зрителей былъ бы радъ неудачѣ Мундруку — это плѣнникъ мура, но и тотъ ничѣмъ не обличалъ своего желанія, зная какая опасность грозила ему. Крѣпкіе жилистые руки держали его. Здоровенный Типпэрэри Томъ стоялъ надъ нимъ готовясь проколоть копьёмъ въ случаѣ малѣйшей попытки бѣжать. Но скоро былъ конецъ опасеніямъ. Тапуго вовремя схватился за лодку и ухватившись за конецъ верёвки привязанной къ носу, потащилъ её на буксиръ.

Менѣе чѣмъ черезъ пять минутъ можно было видѣть лодку у большой монгубы.

ДЕНЬ ПОДЪ ТѢНЬЮ ЗЕЛЕНАГО СВОДА.

Цѣлый день плаватели провели въ строгомъ молчаніи, не показываясь изъ своего тайнаго убѣжища.

Только изрѣдка Мундруку подплывалъ къ выходу и обозрѣвалъ открытое пространство по ту сторону.

Ничего не видать, что могло бы возбудить тревогу. Онъ замѣтилъ лодку больше той, которая отнята у плѣнника, въ лодкѣ было три человѣка. Но они плыли по противоположной сторонѣ отъ малокки и на другомъ концѣ лагуны.

Собственно малокки нельзя было видѣть, потому что она находилась позади и между деревьями. Но за лодкой онъ слѣдилъ глазами, пока она не скрылась вдали. По движеніямъ дикарей, онъ видѣлъ, что они заняты рыбною ловлею, но не могъ понять какого рода рыбу они ловятъ. Они стояли на мѣстѣ около часа и потомъ скрылись между деревьями.

Тапуго и товарищи, которымъ онъ передалъ это извѣстіе, были очень обрадованы, понявъ изъ всего видѣннаго, что гарпунщикъ выѣхалъ на охоту за морской коровой въ одиночку, что его никто не видалъ изъ родичей, въ противномъ случаѣ всѣ лодки были бы спущены для поисковъ. Убить хуарауа во время вассанте большая рѣдкость и потому возбуждаетъ сильную радость во всей малоккѣ.

Изъ всего этого плаватели вывели заключеніе, что гарпунщика никто не видалъ за его дѣломъ, и что по дѣйствіямъ тѣхъ рыбаковъ можно было заключить, что никто въ малоккѣ не безпокоился объ отсутствіи товарищей.

По этому случаю ихъ опасенія были устранены и они могли гораздо спокойнѣе выдержать своё заключеніе, питая надежду, что спасеніе возможно при наступленіи ночи.

Долго ли продолжится такое положеніе? Долго ли племя Мура будетъ оставаться спокойнымъ на счотъ отсутствія товарища. Вѣроятно у плѣнника есть родные, братья, сёстры, можетъ быть жена и непремѣнно какой нибудь другъ, нетерпѣливо ожидающій его возвращенія.

Вотъ какіе вопросы задавали себѣ хозяинъ и его спутники.

На всѣ вопросы давалъ отвѣты индіецъ, не плѣнный мура, но другой туземецъ, совершившій столько подвиговъ мужества и самоотверженія въ теченіи послѣднихъ десяти дней, именно Мондэй тапуго.

— Объ этомъ нечего безпокоиться, хозяинъ, сказалъ онъ, съ презрѣніемъ, указывая на плѣнника: — о такомъ животномъ, каковъ этотъ мура не будутъ тревожиться, въ его родной семьѣ, какъ о какой-нибудь обезьянѣ, отставшей отъ стада. Если у него и есть жена, такъ она радёхонька будетъ развязаться съ нимъ. О какомъ-нибудь нѣжномъ чувствѣ, о дружбѣ, какъ вы её называете, здѣсь и рѣчи не можетъ быть, потому что между людьми мура такихъ чувствъ не существуетъ. Вотъ еслибъ она увидѣли, какъ онъ запуститъ гарпунь въ хуаруа — ну, тогда другое дѣло, ихъ огромное брюхо увлекло бы ихъ въ погоню за нимъ, какъ стаю голодныхъ коршуновъ. Но они не видали этого, и по этому только неблагопріятный для насъ случай, можетъ завести ихъ сюда; но этого тоже нечего бояться, по крайней мѣрѣ на нынѣшній день. Что касается до завтрашняго дня, только бы всё было, какъ я желаю, такъ повторяю вамъ я сдержу слово и не только доставлю васъ въ безопасное мѣсто отъ племени муры, но и выведу вонъ изъ этой проклятой лагуны.

— Любезный Мондэй, по какому же плану мы будемъ дѣйствовать? желательно было бы слышать въ чемъ дѣло.

Нѣсколько времени прошло безъ отвѣта. Тануго помнилъ неудачу своего обѣщанія переплыть озеро и боялся новаго позора, если заранѣе объявитъ своё намѣреніе и опять потерпитъ неудачу.

— Подождите, хозяинъ, подождите до полуночи, когда въ малоккѣ потухнутъ огни. Вы узнаете мой планъ, тогда онъ будетъ приведёнъ въ дѣйствіе.

— Но не требуетъ ли онъ приготовленій? не надо ли воспользоваться для этого дневнымъ свѣтомъ? Теперь уже вечеръ и мы пожалуй не успѣемъ приготовиться.

— Темнота-то и нужна, хозяинъ; ночь — вотъ нашъ вѣрный товарищъ: тёмная ночь и острый ножъ.

При этомъ Мондэй махнулъ ножомъ, а плѣнный мура еще сильнѣе задрожалъ, вообразивъ, что пришолъ его послѣдній часъ. За всё это время онъ не видалъ, чтобъ его побѣдители ѣли. Какъ уже сказано, они боялись разводить огонь, чтобы дымъ не измѣнилъ имъ. У кого желудокъ былъ покрѣпче, тотъ пробовалъ жевать полусырое мясо. Большая же часть товарищей ничего не ѣли, предпочитая дождаться возможности ѣсть мясо жаренымъ, что обѣщано было Мондэемъ не позже слѣдующаго утра. Но мура понялъ въ другую сторону ихъ воздержаніе отъ пищи: несчастный вообразилъ, что они нарочно возбуждаютъ въ себѣ голодъ, для того чтобъ съ аппетитомъ напитаться его мясомъ.

Можетъ быть дикарь усумнился бы въ возможности подстрекать собою аппетитъ, еслибъ онъ могъ взглянуть на свою уродливость ихъ глазами. Связанный по рукамъ и по ногамъ крѣпчайшими сипо онъ былъ сверхъ того привязанъ къ выдавшейся части монгубы. Нѣсколько стеблей ліаны, ссученныхъ верёвкою, прикрѣпляли его на широкомъ пнѣ къ одному изъ высокихъ корней. Впрочемъ такая предосторожность казалась даже излишнею, потому что бѣжать со связанными руками и ногами никакъ нельзя. Однако и лишняя предосторожность не кажется излишнею, если бѣгство плѣнника будетъ сигналомъ уничтоженія и гибели всѣхъ, тѣмъ болѣе, что, по увѣренію Мондэя, дикари племени мура имѣютъ враждебную способность странствовать по верхушкамъ деревьевъ не хуже обезьянъ и плавать по водѣ, какъ рыба.

Тривэніонъ сомнѣвался только въ одномъ пунктѣ, дѣйствительно ли имъ грозитъ такая страшная опасность отъ племени муры, какъ увѣрялъ Мондэй. Но послѣ внимательнаго разсмотрѣнія плѣннаго дикаря, всѣ сомнѣнія разсѣялись: одинъ взглядъ на отвратительное выраженіе его лица внушалъ чувство страха и ужаса. Когда же Мондэй выхватилъ ножъ при разговорѣ съ Тривэніономъ, дикарь не помня себя отъ страха пробормоталъ нѣсколько словъ, которые были переведены Мондэемъ и убѣдили хозяина, что людоѣдство въ большомъ ходу у дикарей племени муры.

Не мудрено послѣ этого, что всѣ мѣры была приняты для обезпеченія себя отъ опасности доставить собою свѣжіе припасы для пиршества жителей малокки на подмосткахъ.

Будь-ка Мондэй предоставленъ самому себѣ, не сталъ бы онъ церемониться съ враждебнымъ дикарёмъ; только изъ повиновенія къ хозяину, онъ не привёлъ въ исполненіе старинной пословицы: «мёртвыя болтать не станутъ.»

КРИКЪ ЯГУАРА.

Вечеръ проходилъ безъ всякихъ приключеній, которыя могли бы возбудить непріятность или тревогу. Но когда солнце скрывалось за горизонтомъ, вышло обстоятельство, не совсѣмъ пріятнаго свойства. Полная, ясная луна вдругъ показалась на безоблачномъ небѣ и обѣщала подарить самую ясную прекрасную ночь. Никто этимъ не былъ такъ огорченъ какъ Мондэй: онъ одинъ понималъ всю важность тёмной ночи для приведенія въ дѣло плана, созрѣвшаго въ его душѣ, но никому необъявленнаго. Онъ сказалъ одно: что тёмная ночь необходима для удачи въ исполненіи его плана, въ противномъ случаѣ надо будетъ взяться за другое.

Первоначальный планъ состоялъ въ томъ, чтобы при наступленіи ночи выдти на монгубѣ въ открытое озеро и если вѣтеръ будетъ благопріятствовать, то натянуть парусъ и уходить скорѣе отъ воздушной малокки; если же вѣтра не будетъ, то идти на вёслахъ по опушкѣ лѣса до самаго восхода солнца, тогда опять укрыться гдѣ-нибудь подъ деревьями на цѣлый день.

Но яркая тропическая луна разрушила это намѣреніе; всё озеро гладкое какъ зеркало было ярко освѣщено, малѣйшій тёмный предметъ на зеркальной поверхности ясно будетъ видѣнъ, какъ днёмъ. Даже въ маленькомъ челнокѣ трудно было бы плыть по опушкѣ лѣса, чтобы не обличить своего присутствія на далёкомъ разстояніи. Если такъ будетъ продолжаться во всю ночь, то нѣтъ возможности сунуться изъ подъ тёмнаго свода.

Не было сомнѣнія, что съ подмостковъ малокки ясно были видны всѣ окрестности, входъ подъ сводъ и вся линія лѣса: — это на опытѣ было доказано. Самъ Мондэй удостовѣрялся въ томъ, нѣсколько разъ провѣривъ на дѣлѣ своё предположенie. Сквозь листву деревьевъ, осѣнявшихъ зелёнымъ сводомъ ихъ убѣжище, какъ разъ противъ малокки, онъ ясно видѣлъ отдѣльныя части подмостковъ съ навѣсами надъ ними, дымъ, поднимавшійся надъ разными кострами, еще отчетливѣе обрисовывалъ всю картину.

При наступленіи ночи Мондэй съ молодымъ Ричардомъ вмѣстѣ отправились на рекогносцировку и убѣдились своими глазами, что огни отражались на водной поверхности и сверкали между деревьями. Понятно, что стоявшіе или сидѣвшіе вокругъ огней непремѣнно увидали бы монгубу съ людьми, еслибъ они рѣшились выплыть изъ своего тёмнаго убѣжища.

Разумѣется не долго думая Мондэй покинулъ свой планъ по-крайней-мѣрѣ на время. Онъ былъ удобоисполнимъ только въ тёмную ночь, когда мѣсяцъ не выходитъ на свѣтъ божій или скрывается за грозными тучами.

Впрочемъ Мондэй проговорился, что планъ его можно бы привесть въ дѣйствіе и безъ помощи тучъ и тумановъ, только тогда онъ будетъ въ десять разъ опаснѣе и слѣдовательно на десять разъ менѣе надеждъ на удачу. Болѣе отъ него ничего не могли добиться: одъ упорно сохранялъ свою тайну про себя.

Разъ довѣрившись старому опытному тапуго, Тривэніонъ не сталъ мучить его распросами, но вмѣстѣ со всѣми сталъ ожидать по возможности съ терпѣніемъ неизбѣжнаго хода событій.

Опять наводненный лѣсъ преисполнился ночными концертами. Древесныя жабы и лягушки далеко посылали свои металлическія однозвучныя ноты, цикады и ящерицы смѣло выкрикивали свои рѣзкія визгливыя партіи, разнородныя птицы на воздухѣ, на водной поверхности, между деревьями перекликались своими самобытными пѣснями; воздухъ наполнялся странными звуками. А тамъ на самой вершинѣ лѣса слышались оглушительные крики вырывавшіеся изъ барабаннаго горла странствующихъ обезьянъ ревуновъ и вдругъ, среди этого хаотическаго концерта раздался отдѣльный крикъ ни на что не похожій; но при этомъ грозномъ одинокомъ крикѣ всё въ природѣ внезапно замолкло.

То былъ крикъ ягуара — тигра и тирана южноамериканскихъ лѣсовъ.

Мондэй узналъ въ ту же минуту, что это за крикъ, который такъ странно зазвучалъ въ ушахъ. Ничего не было бы удивительнаго, еслибъ раздавался этотъ крикъ на берегахъ могущественной рѣки или одной изъ ея данницъ. Но здѣсь въ гапо, въ центрѣ углубленія наводнённаго лѣса, не только странно, но и многозначительно звучалъ этотъ крикъ ягуара.

— Можно думать, сказалъ Тривэніонъ прислушиваясь къ этому крику: — что мы навѣрное находимся неподалёку отъ земли.

— Это почему, хозяинъ? спросилъ Мундруку, къ которому болѣе всего обращалось это замѣчаніе: — неуже-ли только потому, что раздается голосъ хуарите?

— Разумѣется. Не можетъ же тигръ жить посреди гапо на древесныхъ вершинахъ.

— Это какъ случится. Когда наводненіе захватитъ врасплохъ, такъ и самый громадный тигръ полѣзетъ на вершину не хуже насъ людей, съ тою разницею, что онъ можетъ плавать, когда и какъ ему угодно, и что инстинктивное чувство всегда направляетъ его къ твёрдой землѣ. Кромѣ того посреди гапо, выходятъ возвышенныя мѣста, которыя во время вассанти становятся островами. Эти мѣста дѣлаются любимымъ убѣжищемъ хауарите. Голодной смерти ему нельзя бояться, потому что вокругъ него заключено много жертвъ не умѣющихъ плавать и ему предстоитъ полная свобода налагать свою могущественную лапу на любую жертву для удовлетворенія аппетита. Нѣтъ, нѣтъ, хозяинъ, изъ этой причины совсѣмъ не слѣдуетъ такого вывода. Крикъ этого хауарите совсѣмъ не есть призракъ твёрдой земли. Звѣрь можетъ быть на двадцать миль отъ земли.

Разговоръ былъ снова прерванъ крикомъ ягуара, передъ которымъ опять всё смолкло; прочіе жители наводнённаго лѣса погрузились въ мёртвое молчаніе.

Но было одно исключеніе. Особенный родъ животныхъ не устрашился и не пришолъ въ оцѣпенѣніе отъ голоса колоссальной кошки и крики ихъ раздались въ промежуткѣ наступившаго молчанія и привлекли вниманіе слушателей. То были крики племени муры. Съ вершины малокки пронеслись крики по водной поверхности подъ тѣнистый сводъ въ тайное убѣжище смѣлыхъ плавателей.

Отъ этихъ криковъ съ ужасомъ охватило слушателей, — таково было первое впечатлѣніе; Ничего не было ужаснѣе этихъ оглушительныхъ звуковъ.

Мондэй хорошо знавшій національные обычаи и враждебнаго племени перетолковалъ эти звуки въ другомъ смыслѣ и выводилъ изъ нихъ хорошее предзнаменованіе. Онъ увѣрялъ своихъ спутниковъ, что эти крики обличаютъ не страхъ, но радость и что вѣроятно передъ глазами муры, представляется какой-нибудь счастливый случай, возможность поймать морскую корову или полдюжину обезьянъ ревуновъ. Словомъ оглушительные крики обозначали радостное пиршество и не имѣли никакого соотношенія съ дикимъ крикомъ лютаго ягуара.

Толкованіе Мондэя, хоть было догадкою или предположеніемъ, однако произвело пріятное впечатлѣніе на его слушателей и подкрѣпило ихъ надеждами.

Вскорѣ вечерній тумань разсѣялся при появленіи блистательнаго мѣсяца, наводнённый лѣсъ былъ залитъ серебряными лучами, которые пробравшись сквозь лиственный сводъ заискрились на тёмной поверхности тайнаго водяного убѣжища.

МѢСЯЦЪ СКРЫЛСЯ.

Вотъ и полночь, а мѣсяцъ не переставалъ свѣтить ясно и ярко, — слишкомъ ясно и ярко для тѣхъ, кто скрывался на монгубѣ.

Мондэй начиналъ обнаруживать признаки нетерпѣнія и безпокойства. Нѣсколько разъ онъ предпринималъ короткое плаваніе отъ монгубы до выхода и всякій разъ на обратномъ пути къ товарищамъ не выказывалъ успокоительныхъ признаковъ.

Всѣмъ было тяжело, но никто не рѣшался надоѣдать своему руководителю вопросами, и всѣ принуждены были довольствоваться его удостовѣреніемъ, что онъ хорошо знаетъ, что надо дѣлать и въ своё время объявитъ въ чомъ состоитъ дѣло.

Вотъ возвратился Мондэй послѣ шестого плаванія и товарищи были обрадованы успокоительнымъ выраженіемъ его физіономіи.

— Мондэй вѣроятно увидѣлъ или услышалъ что-нибудь успокоительное? спросилъ Тривэніонъ.

— Увидѣлъ, былъ короткій отвѣтъ индійца.

— Что?

— Облако.

— Облако. Ну это еще небольшая радость. Только земледѣлецъ во время засухи радуется облаку. Такъ облако хорошо?

— Не то хорошо, что облако, да и облако-то не больше шкуры морской коровы, а то, что это облако показалось на востокѣ, слѣдовательно по направленію Гран-Пэру. Это очень важно.

— Какая разница въ направленіи облака?

— Santos dios! важная разница, хозяинъ. Если отъ Гран-Пэры, значитъ на верху великой рѣки, значитъ на великой рѣкѣ дождь идётъ, можетъ быть громъ гремитъ, молнія сверкаетъ, буря разразилась. А буря-то для насъ важна и нужна.

— Я не совсѣмъ понимаю.

— Нѣтъ? а по моему куда ясно! Ясное небо не товарищъ намъ. Буря — вотъ что намъ надо.

— О! теперь я понимаю, что ты хочешь дѣлать! Продолжай.

— Прежде надо заглянуть въ устье игарапе, — что-то дѣлается на небѣ. Потерпите немного, хозяинъ, и помолитесь Богу, чтобы вернуться мнѣ съ добрыми новостями.

Съ этими словами тапуго опять бросился въ воду и поплылъ къ выходу свода.

Цѣлые полчаса онъ былъ въ отсутствіи, но за долго до его возвращенія, ожидаемыя новости сами себя объявили поспѣшными признаками. Свѣтлыя лучи прорывавшіеся сквозь густую листву, мало по малу потемнялись и вскорѣ однобразная темнота охватила тѣнистыя деревья.

Ночь сдѣлалась такъ темна, что ни эти не видать и еслибъ не звуки отъ плесковъ производимыхъ руками пловца, то сидѣвшіе на монгубѣ никакъ не узнали бы о приближеніи товарища. Еще минута и онъ былъ посреди ихъ.

— Настало время привесть въ исполненіе мой планъ. Я не ошибся въ своихъ предположеніяхъ. Небольшое облако, — не больше шкуры хуарауа — совсѣмъ заволокло небо. Края тучи еще посребряются лучами мѣсяца; но пока мы доплывёмъ до подмостковъ малокки, будетъ довольно темно для нашей цѣли.

— Какъ до подмостковъ молокки? развѣ вы намѣрены мимо её плыть?

— Непремѣнно, хозяинъ.

— Одинъ?

— Нѣтъ, непремѣнно еще кто-нибудь со мною.

— Кто же?

— А тотъ, кто плаваетъ какъ рыба, въ противномъ случаѣ всякій другой будетъ безполезенъ.

— Мой племянникъ Ричардъ?

— Молодой паранецъ, подтвердилъ старый тапуго.

— Но большая опасность грозитъ, если отправиться отсюда вплавь?

— Отправиться — опасно, прервалъ его тапуго: — оставаться здѣсь еще опаснѣе. Если удача будетъ, то мы всѣ спасены и конецъ будетъ всѣмъ опасностямъ. Если же послѣдуетъ неудача, то мы умрёмъ, а смерть — конецъ всему что бы тамъ ни было.

— Но зачѣмъ же не попытать счастья по первому плану? Теперь довольно темно и на открытой водѣ, — отчего не пуститься намъ въ путь и на монгубѣ?

— Правда, хозяинъ, довольно тёмно, но вы забываете, что теперь дѣло идётъ къ утру. На этомъ чурбанѣ мы не отъѣдемъ и на милю, какъ солнышко взойдётъ и освѣтитъ насъ, ну а тогда?

— Милый дядя, тутъ вмѣшался молодой паранецъ: — пожалуйста не мѣшайте ему. Мондэй хорошо знаетъ, что надо дѣлать. Что за бѣда, если опасность будетъ грозить моей жизни? Развѣ всѣмъ намъ не грозитъ и здѣсь смертная опасность. Предоставьте Мондэю распорядиться какъ слѣдуетъ, и не безпокойтесь о насъ, мы непремѣнно вернёмся цѣлы и невредимы. Ну что же, милый дядя, отпустите насъ.

Тривэніону врядъ ли что другое оставалось сдѣлать, какъ только уступить этому убѣжденію, что онъ и сдѣлалъ. Мондэй, получивъ полное согласіе на своё предложеніе, поспѣшилъ привесть его въ исполненіе.

Не надо было терять времени на приготовленія: остраго ножа и тёмной ночи достаточно было. Ножъ былъ у него за кушакомъ, тёмная ночь надъ головою, Еще потребовалась лодка, но и лодка досталась имъ съ дикарёмъ.

Поспѣшно простившись со всѣми, тапуго молча, Ричарду на ухо прошептала Розита надежду на скорое свиданіе, — два товарища сѣли въ челнокъ и тихо скользили по тёмной поверхности открытой лагуны.

ЧАСЪ ОЖИДАНІЯ.

Какая бы опасность ни грозила нашимъ двумъ смѣльчикамъ, но невозможно съ большимъ нетерпѣніемъ и тоскою ждать ихъ возвращенія, какъ ожидали ихъ остальные товарищи.

Не скрылась еще лодка во мракѣ, какъ Тривэніонъ сталъ уже горько раскаяваться, зачѣмъ позволилъ племяннику подвергать опасности жизнь для исполненія неизвѣстнаго плана выдуманнаго индійцемъ.

Тривэніонъ не сомнѣвался, что индіецъ Мондэй съ честными намѣреніями и не о томъ онъ горевалъ. Его мучила мысль, какъ онъ могъ такъ легко позволить племяннику подвергать свою жизнь такимъ грознымъ опасностямъ, жизнь, ввѣренную его попеченіямъ и за которую онъ долженъ отвѣчать брату своему, если Провидѣнію угодно будетъ вновь соединить ихъ.

Но не долго предавался онъ раскаянію; безполезны были теперь всѣ сожалѣнія. Разъ дѣло сдѣлано, сожалѣніями не воротишь сдѣланнаго. Лодка далеко унесла Ричарда и индійца; теперь и не видать и не слыхать ихъ. По неволѣ пришлось покориться судьбѣ.

Что ихъ ожидаетъ? Тривэніонъ не могъ даже догадываться. Онъ зналъ только то, что Мондэй отправился по направленію къ малоккѣ, но зачѣмъ? Это было покрыто мракомъ неизвѣстности. Досадно стало хозяину на своего наёмнаго индійца; досадно зачѣмъ онъ скрывалъ отъ него планъ свой, досадно, зачѣмъ не сказалъ сколько времени продолжится ихъ отсутствіе и какія опасности угрожаютъ имъ на пути. Но и досадою бѣдѣ не поможешь. Оставалось одно: терпѣливо ожидать возвращенія тапуго, или того времени, когда онъ возвратится. Объ этомъ самъ тапуго шепнулъ на ухо Тривэніону предъ отплытіемъ.

— На одно слово, хозяинъ! Если мы не вернёмся до разсвѣта, то оставайтесь здѣсь еще до завтрашней ночи. Тогда же, если ночь будетъ темна, исполняйте наше прежнее предположеніе: осторожнѣе пробирайтесь вонъ отсюда. Впрочемъ не бойтесь нашей гибели, — я говорю объ этомъ только на случай особеннаго несчастья. Мундруку ничего не боится. Много что черезъ часъ мы вернёмся къ вамъ преблагополучно и принесёмъ съ собою всё необходимое для того, чтобы избавиться отъ враговъ и выбраться изъ гапо.

Послѣ такихъ загадочныхъ словъ, тапуго отправился въ путь.

Всѣ молча сидѣли на монгубѣ. Одинъ предметъ занималъ всѣ мысли. Странное поведеніе Мондэя, уплывшаго на лодкѣ безъ всякаго поясненія своихъ цѣлей, возбуждало общее удивленіе. Каждый имѣлъ своё мнѣніе объ этомъ дѣлѣ, хотя всѣ вмѣстѣ сознавали, что оно хоть кого приведётъ въ замѣшательство.

Предположеніе Типперэри Тома отличалось особенною оригинальностью.

— А что я думаю, сказалъ онъ: — ужъ не пришло ли въ голову этой старой индійской обезьянѣ поджечь ихъ городъ? Ну, право же мнѣ кажется, что это похоже на него. Мастеръ Дикъ разсказывалъ, что свои города они строятъ на подмосткахъ, сдѣланныхъ на обрубленныхъ деревьяхъ; а шалаши ихъ ни дать ни взять сдѣланы изъ соломы. Мнѣ кажется, что только подложить искорку, то мигомъ всё вспыхнетъ и выйдетъ великолѣпная иллюминація.

Мнѣніе Тома возбудило опроверженіе всѣхъ его товарищей. Еслибы и возможно было поджечь малокку, то это принесло бы скорѣе вредъ, нежели пользу ихъ дѣлу. Отъ этой иллюминаціи жителямъ не было бы никакой опасности, потому что по появленіи огня они тотчасъ бы прыгнули со своихъ подмостковъ въ воду, а такъ, какъ они умѣютъ плавать не хуже водяныхъ крысъ, то скоро бы нашли себѣ убѣжища на другихъ деревьяхъ. Кромѣ того у нихъ подъ рукою всегда были ихъ огромные плоты и лодки, на которыхъ они всегда могутъ уйти куда хотятъ. Положимъ, что племенная вражда внушила Мундруку желаніе поджечь ихъ малонку, то какой же вредъ принесло бы это мурѣ? Они безъ особеннаго труда могли скоро опять построить себѣ деревушку. Сверхъ того Мондэй и Ричардъ объясняли уже имъ, что подмостки малокки воздвигаются обыкновенно на разстояніи сажени одни отъ другихъ; стало быть пламя не могло сильно распространяться, тѣмъ болѣе, что лѣсъ сырой и имѣетъ влажпые жирные листья. Чтобы поджечь всю деревню и имѣть въ этомъ успѣхъ непремѣнно надо было бы подкладывать фитиль подъ каждые отдѣльные подмостки.

Нелѣпость этого предположенія была очевидна и въ случаѣ ея выполненія подвергала бы. всѣхъ неминуемой опасности, потому, что въ случаѣ появленія огня, вся малокка мигомъ была бы на погахъ и жители немедленно открыли бы поджигателей. Не можетъ быть, чтобы тапуго отправился на такое вредное дѣло. Увлекшись своими спорами, товарищи забыли, какъ необходимо исполнять свои обязанности, и пренебрегли строгимъ приказаніемъ Мондэя не спускать глазъ съ плѣнника. — Приказаніе было отдано именно Типперрэри Тому и мозамбикскому негру. А между тѣмъ увѣренные, что дикарю невозможно развязать веревки, которыми онъ былъ связанъ, они мало обращали вниманія на него и только изрѣдка бросали взгляды, для удостовѣренія, что его бронзовое тѣло лежитъ на монгубѣ едва видное въ темнотѣ.

Ночь становилась всё темнѣе, а когда мѣсяцъ скрылся за облаками, то совершенно нельзя было различить тёмнаго плѣнника на тёмномъ же чурбанѣ, только близко наклонившись, можно было разсмотрѣть его, но не до того было Тому и Мозею увлеченнымъ горячимъ споромъ.

Впрочемъ они и не считали необходимостью хлопотать о плѣнникѣ, будучи въ полной увѣренности, что онъ не имѣетъ никакой возможности пошевелиться, не то, что развязать верёвки. Имъ и во снѣ не снилось что за человѣкъ этотъ мура, за которымъ имъ поручено было присматривать, они не понимали, что въ искусствѣ развязывать канаты онъ могъ соперничать съ лучшими профессорами фиглярства.

Какъ только увидѣлъ дикарь, что надсмотрщики не смотрятъ на него, — мигомъ какъ угорь онъ проскользнулъ между связывавшими его ліанами и неслышно соскользнувъ съ чурбана нырнулъ подъ воду и былъ таковъ.

Караульные даже не замѣтили отсутствія своего плѣнника. Темнота ночи скрывала его движенія, а лёгкій всплескъ воды, едва былъ слышенъ при сильномъ и безпрерывномъ стрекотаніи кузнечиковъ и цикадъ.

Прошло добрыхъ полчаса, прежде чѣмъ караульные вздумали обратить вниманіе на то, въ какомъ положеніи находится ихъ плѣнникъ; когда же они хотѣли удостовѣриться въ этомъ, оказалось что плѣнника нѣтъ и оковы или верёвки изъ ліанъ лежали безполезные на чурбанѣ.

Съ единодушнымъ крикомъ отчаянія, они обратились къ Тривэніону, заглядывая по всѣмъ закоулкамъ на лагуну, въ надеждѣ гдѣ нибудь открыть плѣнника.

Вмѣсто одинокого пловца, вдругъ имъ показалось въ туманномъ свѣтѣ, что цѣлый флотъ лодокъ и гребцовъ, налегавшихъ на вёсла, спѣшили къ нимъ подъ тёмный сводъ.

ПОТОПЛЕНІЕ ЛОДОКЪ.

Оставимъ на время нашихъ безпечныхъ товарищей подвергшихъ себя опасности и отчаянію и постараемся добраться до первоначальныхъ причинъ.

Мундруку и его молодой товарищъ выплывъ изъ бухты держались прямо по направленію къ деревни муры; совсѣмъ не трудно было имъ держаться этого пути. Хотя костры не такъ ярко горѣли какъ съ вечера, однако изрѣдка вспыхивало то тамъ, то сямъ красноватое пламя и обозначало положеніе на подмосткахъ, которые служили маякомъ для направленія лодки.

Впрочемъ и этого маяка не нужно было. Путеводителемъ имъ служила опушка лѣса, около которой они плыли, стараясь держаться подъ тѣнью развѣсистыхъ деревьевъ. Ночь была довольно темна, такъ что имъ не трудно было скрываться отъ наблюдательныхъ взоровъ; но Мундруку привыкъ всѣ свои поступки сопровождать чрезвычайною осторожностью, что было отличительною чертою его характера. Держаться подъ тѣнью деревьевъ значило имѣть двойное ручательство на успѣхъ, индіецъ не считалъ этого лишнимъ. Малокка была въ близкомъ разстояніи отъ опушки, слѣдовательно линія деревьевъ неизбѣжно выносила ихъ къ ней. Менѣе получаса они дружно работали вёслами, тихо погружая ихъ въ воду, ихъ челнокъ былъ уже въ ста ярдахъ отъ малокки. Хотя предпріятію ихъ далеко еще не было конца, однако они не намѣрены были плыть дальше. За это время старый индіецъ успѣлъ уже объяснить молодому товарищу свой планъ со всѣми его подробностями.

Вотъ главная причина, почему Мундруку не хотѣлъ объясняться передъ хозяиномъ: онъ боялся, что этотъ планъ покажется ему слишкомъ смѣлымъ и опаснымъ и что онъ не дастъ своего согласія на исполненіе его.

Но какъ только лодка выплыла изъ-подъ свода, Мондэй въ ту-же минуту сообщилъ всѣ свои намѣренія молодому товарищу. По ихъ дѣйствіямъ мы увидимъ каковы были эти намѣренія.

Привязавъ лодку къ дереву, они оба тихо спустились въ воду и едва слышно отправились вплавь.

Каждый изъ нихъ снабженъ былъ плавательнымъ кушакомъ изъ скорлупы сапусаи, потому, что дѣло предпринятое ими требовало долгаго пребыванія на водѣ; приходилось иногда оставаться неподвижно, не дѣлая ни малѣйшаго всплеска, чтобы не обратить на себя вниманія, притомъ же по временамъ имъ необходимо было дѣйствовать обѣими руками для различныхъ цѣлей. Такимъ образомъ они тихо плыли подъ подмостками, тщательно стараясь не производить ни малѣйшаго шума, не дѣлать всплеска руками, вмѣстѣ съ тѣмъ избѣгать свѣта, падавшаго на нихъ отъ костровъ. Но вспышки пламени становились всё слабѣе, всё рѣже, наконецъ костры одинъ за другимъ погасали; вся деревня заснула. Не видать ни одной человѣческой фигуры, не слыхать человѣческаго голоса, ни малѣйшаго признака человѣческой жизни, кромѣ подмостковъ и судовъ лодокъ, привязанныхъ къ деревьямъ.

Къ этимъ-то судамъ и направлялись Мундруку и его молодой товарищъ. Хотя глаза Мундруку успѣвали всюду заглянуть, однако всѣ его мысли стремились собственно къ судамъ.

Судовъ было всего до дюжины: шесть игарите или лодокъ грубо построенныхъ изъ древесной коры, въ родѣ того челнока, на которомъ они плыли, но три изъ нихъ были большихъ размѣровъ, такъ что въ каждой могло помѣститься человѣкъ восемь, остальные же были большіе плоты или грубо сдѣланные паромы въ большихъ размѣрахъ, такъ что на каждомъ изъ нихъ можно было поставить нѣсколько хижинъ съ навѣсами, съ цѣлымъ семействомъ и множествомъ друзей и пріятелей.

Всё вниманіе индійца обращено было на игарите, что же касается до паромовъ или плотовъ, то онъ даже не удостоилъ ихъ взглядомъ. За то каждую лодку, кромѣ самой большой — онъ удостоилъ своимъ посѣщеніемъ, но только въ это время онъ такъ низко былъ въ водѣ, что только можно было видѣть его руку, да и ту трудно было различить, подъ троякою темнотою ночи, подмостковъ и деревьевъ. Его видѣлъ только товарищъ, который всё время находился отъ него на разстояніи трёхъ футъ и помогалъ ему въ его важномъ дѣлѣ. Что это было за дѣло такое безмолвное и таинственное? Поверхностный наблюдатель никакъ не могъ бы разсмотрѣть. Но что бы тамъ ни было, только по окончаніи своего дѣла, они подплывали къ другой лодкѣ, и снова принимались за работу.

По слѣдствію можно узнать о дѣйствіи, — Въ каждой изъ пяти лодокъ, по ихъ отплытію, слышенъ былъ звукъ журчанія, какъ будто бы вода, сквозь дыру входила въ лодку. Это журчаніе однако слышно было только тому, кто производилъ эту дыру и его товарищу, который держалъ судно на одномъ мѣстѣ, пока ножъ исполнялъ своё дѣло. Мягкая кора скоро уступала острому лезвію и черезъ десять минутъ пять лодокъ были наполнены водою и еслибы были предоставлены самимъ себѣ, то разумѣется пошла бы ко дну.

Но лодки не были предоставлены сами себѣ по милости Типперэри Тома и его мозамбикскаго друга.

Только что гребцы успѣла по окончаніи первой части плана влѣзть въ шестую лодку, которую они считали годною для продолжительнаго плаванія, какъ вдругъ изъ-подъ воды поднялась черная фигура, которую можно было принять за какого-нибудь духа, вылѣзшаго изъ воды на одинъ изъ неуклюжихъ плотовъ.

Не долго стоялъ онъ на плоту, только успѣлъ перевесть духъ, — потомъ ухватившись за узловатую ліану, которая служила лѣстницей для желающихъ вскарабкиваться на подмостки, мигомъ очутился на мѣстѣ.

Темна была ночь, но Мундруку тотчасъ же узналъ въ подводномъ духѣ плѣнника, оставленнаго имъ на монгубѣ.

— Santos-Dios! пробормоталъ онъ горловымъ тономъ, это мура. Они выпустили его изъ рукъ и теперь онъ надѣлаетъ намъ бѣды. Скорѣе, молодой господинъ, скорѣе садитесь въ игарите! Вотъ такъ! Тутъ два весла, — берите одно, я другое — время дорого. Черезъ десять минутъ мы будемъ спасены, а теперь смотрите — лодки на половину наполнились водою. Хорошо, еслибы намъ дали только десять минутъ, не поднимая тревоги, тогда мы были бы спасены, но нѣтъ! тревога уже поднята.

Пока тапуго произносилъ эти слова вполголоса, вдругъ на подмосткахъ раздался дикій, вой — это былъ сигналъ, поданный возвратившимся плѣнникамъ, для предостереженія своего заснувшаго племени — предостереженіе поданное не для того, чтобы извѣстить ихъ о потопленіи ихъ флота неизвѣстнымъ врагомъ, но для того, чтобы разсказать имъ приключеніе, котораго онъ былъ героемъ и поспѣшно привести ихъ къ тому мѣсту, гдѣ находились его безпечные побѣдители. Онъ видѣлъ, что двое изъ нихъ ушли изъ-подъ свода, завладѣвъ у него подъ носомъ его собственною лодкою, — куда же они могли бы отплыть, если не въ ночную рекогносцировку малокки.

Вотъ почему мура такъ тихо подкрался къ своему жилищу и только взобравшись на подмостки онъ послалъ свой страшный сигналъ. Не затихли еще отголоски возбуждённые его криномъ, какъ въ отвѣтъ на это откликнулись сотни голосовъ, которые точно такимъ же образомъ подавали сигналъ.

Мущины, выскочивъ изъ шалашей, бросались со всѣхъ ногъ на подмостки, только трещавшія подъ ихъ поспѣшными шагами, быстро хватали свои луки и стрѣлы и спѣшили спуститься къ лодкамъ не подозрѣвая, найти ихъ въ потопленномъ состояніи.

Нѣтъ нужды говорить, что неизвѣстный врагъ не останавливался на мѣстѣ для удостовѣренія въ исполненіи своего плана.

Мондэй сказалъ, что времени терять нельзя и вмѣстѣ съ словами производилъ дѣло, не теряя на минуты.

Пересѣвъ въ большое судно — игарите съ двумя вёслами — мондэй съ своимъ товарищемъ поснѣшно пробрались между деревьями, на открытую воду и налегая изо всѣхъ силъ на вёсла, летѣли по направленію въ бухту.

ПОКИНУТЫЙ ЧУРБАНЪ.

Бѣгство плѣнника возбудило самыя жестокія опасенія въ людяхъ сидѣвшихъ на монгубѣ; но они оцѣпенѣли отъ ужаса, когда увидѣли большую лодку, подплывавшую подъ сводъ.

По самому простому соображенію они вообразили, что приближавшееся судно было слѣдствіемъ бѣгства плѣнника. Мура успѣлъ доплыть въ малокку; подать сигналъ тревоги своимъ родичамъ, и направить игарите въ ихъ тайное убѣжище, чтобы забрать ихъ живьёмъ: это судно, предшествуетъ всему флоту и вскорѣ покажутся цѣлые десятки судовъ, наполненныхъ людоѣдами.

Вѣроятно плѣнникъ появившись въ малоккѣ предупредилъ родичей о двухъ товарищахъ завладѣвшихъ его лодкою. Ничего не зная о его побѣгѣ несчастные ихъ товарищи были застигнуты, въ расплохъ и взяты уже въ плѣнъ. Крики пронеслись изъ малокки именно въ то время, когда ими открытъ былъ побѣгъ плѣнника, именно эти крики и заставили ихъ подумать о своёмъ плѣнникѣ. Убѣдившись, что плѣнникъ ускользнулъ изъ ихъ рукъ, они стали объяснить себѣ крики двумя способами: — или они означали радостныя привѣтствія возвратившемуся сотоварищу или крики торжества надъ смертною казнью стараго тапуго и молодого паранца.

Послѣднее казалось правдоподобнѣе, такъ по-крайней-мѣрѣ думали сидѣвшіе на монгубѣ, и мысли ихъ подтверждались появленіемъ огромной лодки у входа. Навѣрное, она наполнена дикарями муры, подъ руководствомъ плѣнника, ускользнувшаго отсюда.

Всѣ эти предположенія не долго мучили ихъ, но какъ молнія промелькнули, потому что и минуты не прошло со времени появленія лодки, какъ она уже была у самой монгубы.

Тутъ только странники увидѣли свою ошибку и къ величайшей радости своей признали въ занимавшихъ лодку старыхъ друзей тапуго и молодого паранца. Ихъ было только двое, но у страха глаза велики и двое были приняты за десятерыхъ.

При ихъ приближенія, товарищи могли замѣтить въ нихъ сильное волненіе и въ томъ съ какимъ напряженіемъ они налегали на вёсла и въ томъ, какіе тревожные взоры бросали вокругъ себя.

— Скорѣе, дядя, закричалъ Ричардъ, когда игарите стукнулась о монгубу: — спѣшите всѣ пересѣсть къ намъ въ лодку.

— Ра terra! добавилъ тапуго: — спѣшите исполнять его приказанія. Упустивъ плѣнника, вы испортили дѣло и разстроили мой планъ. Теперь не время разговаривать. Переходите всѣ въ игарите. Если за нами пустятся въ погоню — пропали мы… Спѣшите, хозяинъ. Переходите же всѣ къ намъ въ игарите!

Вмѣстѣ съ словами индіецъ дѣлалъ дѣло и соскочивъ на монгубу, стянулъ кожаный парусъ и бросилъ его въ игарите. Затѣмъ захвативъ нѣсколько кусковъ мяса морской коровы, опять пересѣлъ въ лодку.

За это время всѣ товарищи переселились въ игарите и Ричардъ подхватилъ на лету малютку Розиту, когда она перепрыгивала съ монгубы въ лодку.

Минуты были дороги. Вёсла мигомъ очутились въ искусныхъ рукахъ: одно схватилъ Мондэй, другое мозамбикскій негръ, наискуснѣйшій гребецъ. Двѣ огромныя кости морской коровы послужили вмѣсто хорошихъ вёселъ въ рукахъ Тривэніона и его племянника.

Такимъ образомъ четыре весла въ рукахъ искусныхъ гребцовъ служили ручательствомъ за скорость плаванія.

Бросивъ послѣдній взглядъ на чурбанъ медленно, но безопасно сохранявшій ихъ, на коварной стихіи, они разстались съ нимъ почти съ сожалѣніемъ хотя сильно торопились выплыть на открытую воду.

Еще минута и судно ихъ выбравшись изъ густыхъ вѣтокъ свода, летѣло на открытомъ пространствѣ.

— По какому направленію? спросилъ Тривэніонъ, когда наступилъ минутный отдыхъ.

— Постойте, хозяинъ, на одну минуту, возразилъ индіецъ и вскочивъ на ноги, пристально смотрѣлъ по направленію воздушной деревни муры: — прежде направленія надо убѣдиться нѣтъ ли за нами погони? А то къ чему убивать себя напрасно усиленною работою?

— Неужели есть надежда, что за нами погони не будетъ?

— Надежда есть, но еслибъ вы не упустили обезьяну, такъ навѣрное не было бы погони и мы были бы въ совершенной безопасности, словно сотня миль лежала бы между ними и нами. А вотъ теперь по неволѣ приходится побаиваться. Маленькія игарите они пожалуй успѣютъ какъ-нибудь подправить и законопатить, но самый большой у нихъ нѣтъ; во всякомъ случаѣ цѣлое племя не усядется на маленькихъ, а это уже многое значитъ.

Послѣднія слова невольно вырвались у индійца и не относились къ товарищамъ, а были только выраженіемъ его мысли. Одинъ Ричардъ понималъ значеніе его словъ, остальные же, не зная что происходило подъ воздушною деревнею, не могли понимать, теперь же было не время объяснять и толковать. Довольно того, что всѣ понимали необходимость скорѣе удирать отъ возможной погони.

Никто и не думалъ требовать объясненій. Всѣ, даже и самъ Тривэніонъ были разогорчены мыслью, что не исполнили своей обязанности и сознаніемъ, что пренебреженіемъ къ исполненію своего долга, они увеличили опасности, которыя въ противномъ случаѣ миновали бы для всѣхъ.

Настоящими виновниками были Типперэри Томъ и негръ Мозей, потому что собственно имъ двумъ было поручено не спускать глазъ съ плѣнника, но Тривэніонъ и даже Ральфъ сознавали, что отвѣтственность за общую безопасность и на нихъ лежала и слѣдовательно доля вины падаетъ и на нихъ.

Кромѣ сказанныхъ словъ индійцемъ, никто уже и не поминалъ объ этомъ дѣлѣ. Не время было напрасно укорять. Всѣ сознавали свою вину и подъ гнётомъ угрызеній совѣсти всѣ безмолствовали, готовясь мгновенно повиноваться всякому приказанію индійца.

Нѣсколько минутъ стоялъ тапуго наклонясь надъ водою пристально присматриваясь къ ея поверхности. На востокѣ показались блѣдные лучи разсвѣта и хотя темнота ночная еще не совсѣмъ разсѣялась, однако такой большой предметъ, какъ лодка непремѣнно былъ бы видѣнъ на открытой лагунѣ и за милю разстоянія. Но лодки не видать.

Совершенное безмолвіе царствовало въ воздушной деревнѣ. Въ настоящее время было не слыхать человѣческаго голоса и, хотя за нѣсколько минутъ прежде слышались крики и громкій говоръ, въ которомъ принимали участіе и мужскіе и женскіе голоса. Даже огни потушены, по-крайней-мѣрѣ не видать ихъ съ средины озера.

Мондэй замѣтилъ, что это затишье не предвѣщаетъ ничего добраго.

— Почему? спросилъ Тривэніонъ, готовый думать иначе,

— Очень просто, хозяинъ: боюсь, что они такъ заняты дѣломъ, что имъ нѣкогда шумѣть. Они тихо разсуждаютъ, какія принять мѣры, чтобы преслѣдовать насъ и вѣроятно имѣютъ надежду на успѣхъ, а иначе вы слышали бы и отсюда вой безсильной злобы. Да, вы можете вѣрить мнѣ на слово. Лодки свои они опорожнили, законопатили и теперь спѣшатъ пуститься на воду.

— Опорожнили лодки? что это значитъ?

Мондэй рѣшился наконецъ объяснить въ чемъ состояла его ночная экспедиція, не совсѣмъ удавшаяся только не по его винѣ. Нѣсколько словъ достаточно было, чтобъ понять всё дѣло. Слушатели дивились геніальной изобрѣтательности индійца и горько сожалѣли, что были виновниками неудачи.

Хотя погони еще не видать, однако это не давало причины оставаться безъ дѣла. Не теряя напрасно минуты, гребцы опять налегли на вёсла и большая игарите быстро скользила по волнамъ.

НЕПРІЯТЕЛЬ ВЪ ВИДУ.

Нечего было и спорить, куда путь держать. Другаго выбора не было, какъ только держаться подальше отъ воздушной деревня. Словомъ, гребцы выѣхавъ на открытое озеро держались по тому же направленію откуда приплыли на монгубѣ.

Тривэніонъ выразилъ мнѣніе не лучше ли держаться берега подъ тѣнью деревьевъ, которыя укрывали бы ихъ отъ вражескихъ глазъ?

— Безполезно, сказалъ тапуго: — черезъ десять минутъ всё будетъ освѣщено и насъ отвсюду увидятъ. Слѣдуя по опушкѣ лѣса, мы предоставимъ преимущества нашимъ врагамъ: они поплывутъ по прямой линіи и тотчасъ догонятъ насъ. Деревья идутъ полукругами: — развѣ вы этого не видите.

— Справедливо, а я объ этомъ не подумалъ, возразилъ Тривэніонъ, мы можемъ однако надѣяться, что погони за нами не будетъ.

— Если погоня будетъ, то она скоро настигнетъ насъ.

— Не-уже-ли, по почему-же?

— У нихъ больше вёселъ, гребцы искуснѣе, и если они станутъ преслѣдовать насъ, такъ въ томъ только случаѣ, когда они будутъ увѣрены, что пересилятъ насъ.

— Слѣдовательно мы будемъ взяты въ плѣнъ, убиты?

Шопотомъ, на ухо индійцу были произнесены эти слова,

— Этого еще не слѣдуетъ, хозяинъ. Они могутъ пуститься въ погоню, могутъ и нагнать насъ, а въ концѣ концовъ мы еще можемъ благополучно отдѣлаться отъ нихъ. Они не будутъ щадить насъ, но и мы не намѣрены миловать ихъ.

— Вы думаете, они не догонятъ насъ?

— Это зависитъ отъ того, сколько судовъ пошло ко дну и сколько останется къ ихъ услугамъ. Если больше чѣмъ наполовину потонуло, то ихъ стрѣлы для насъ опаснѣе вёселъ. Если больше чѣмъ на половину будутъ годны, то мы въ большой опасности отъ ихъ спѣха.

Не смотря на загадочныя рѣчи индійца, Тривэніонъ съ своими спутниками могли понимать смыслъ. Если у непріятеля не останется достаточнаго количества судовъ, то онъ не захочетъ сцѣпиться съ ними, но держась въ приличномъ разстояніи прибѣгнетъ къ помощи стрѣлъ для истребленія враговъ.

Невесёлая будущность; однако всё же не такъ ужасна, какъ схватиться грудь съ грудью съ лютыми людоѣдами, быть изрубленными ихъ ножами, заколоченными на смерть ихъ дубинками или сброшенными на дно озера.

— Еще пять минутъ и мы узнаемъ, какая судьба намъ предстоитъ.

— Почему же, Мондэй, именно черезъ пять минутъ?

— Потому, хозяинъ, что за это время совсѣмъ будемъ свѣтло и мы увидимъ, что будетъ происходить и за и подъ деревьями. Покажется-ли самый маленькій челнокъ, мы сейчасъ его увидимъ. За это время они успѣютъ справиться. Если же черезъ пять минутъ они не появятся, значитъ мы никогда уже не увидимъ ихъ.

Индіецъ говорилъ съ такою увѣренностью, что никто и не подумалъ сомнѣваться въ его словахъ и всѣ глаза устремились къ малоккѣ по тёмной липіи, лежавшей подъ тѣнью деревьевъ.

Прошла минута — двѣ — три — не видать и тѣни погони. Медленнѣе проходила четвёртая минута — но и она прошла — никакого движенія на водѣ. Всѣ сердца забились надеждою, авось и пятая пройдётъ безъ перемѣны. Но увы! на дѣлѣ не такъ вышло. Не прошла пятая минута — черная линія, прервалась очертаніемъ носа игарите и вмигъ изъ-подъ тѣни деревьевъ вынырнуло всё судно.

Предсказаніе Мондэя исполнилось.

— Большая игарите! воскликнулъ онъ, обращаясь къ товарищу ночнаго похожденія: — именно, чего я опасался! восемь человѣкъ! Но это еще не бѣда, если другія лодки потонули.

— Погодите-ка, возразилъ Ричардъ: — посмотрите-ка подальше на право — это еще лодка.

— Это раковина гарпунщика, котораго мы захватили было въ плѣнъ. Тамъ ихъ двое — больше не помѣстилось. До-сихъ-поръ всего десять непріятелей. Хорошо! если въ этомъ только заключается вся ихъ сила, то они не пожелаютъ схватиться съ нами рука съ рукой.

— Ничего больше не видать, сказалъ Ричардъ, переставая на время грестъ, чтобы лучше осмотрѣть: — кажется никого больше нѣтъ.

— Я то же такъ думаю, подтвердилъ тапуго: — мнѣ давно пришла эта мысль. Помните-ли, какъ спѣша удрать оттуда, мы слышали всплескъ воды? Это потонули игарите прорѣзанныя нами. Будемъ надѣяться, что одна только большая нашлась у нихъ годною, по-крайней-мѣрѣ я не вижу ничего больше.

— Навѣрное, тутъ только двѣ и есть, подтвердилъ Ричардъ.

— Слава Богу! воскликнулъ Тривэніонъ: — ихъ будетъ только десятеро противъ насъ. Хотя насъ и гораздо меньше, однако бой можетъ быть равенъ. О! еслибъ было у насъ оружіе въ рукахъ!

Онъ наклонился ко дну лодки осматривая нѣтъ-ли какого оружія. Оказалось копьё изъ пашіубы, которое Мондэй захватилъ вмѣстѣ съ вяленымъ мясомъ и кромѣ того его оружіе довольно опасное въ искусныхъ рукахъ, орудіе въ родѣ зубчатаго дротика или гарпуна, съ которымъ охотники ходятъ на хуарауа. Впродолженіе дня Мундрукутотъ нечего дѣлать забавлялся довершеніемъ побѣды надъ гарпуномъ въ тѣлѣ морской коровы, запутавшейся между деревьями. Остовъ ея брошенъ былъ на мѣстѣ, потому что отъ нея нужно было только оружіе.

Кромѣ того были еще вёсла изъ плечныхъ лопатокъ морской коровы, а это оружіе считается опаснымъ въ сильныхъ рукахъ при встрѣчѣ съ непріятелемъ.

Послѣднее, по не менѣе надёжное оружіе — ножъ Мондэя, который въ его рукахъ производилъ хорошее дѣйствіе.

При схваткѣ съ дикарями, вооруженные такимъ образомъ наши пловцы не очень опасались ихъ силы.

Но Мондэй завѣрялъ, что до ручной схватки не дойдётъ. Вдали не видать другихъ лодокъ. Прошло двадцать минутъ съ тѣхъ поръ, какъ показались первыя двѣ лодки, еслибъ были и другія, то непремѣнно и тѣ были бы въ виду. Имъ грозили единственныя оружія стрѣлы и копья, которыми начнётся атака.

— Они увѣрены, что нагонятъ насъ, сказалъ индіецъ: — у нихъ шестеро сильныхъ гребцовъ и видно, что они уже достигаютъ цѣли. Но это ни причина, чтобы намъ поджидать ихъ. Чѣмъ схватка дальше отъ ихъ малокки тѣмъ безопаснѣе для насъ. Эти обезьяны плаваютъ, какъ рыбы, такъ пожалуй при нуждѣ подоспѣютъ къ своимъ на помощь съ свѣжими силами. Дружнѣе, товарищи, гребите на жизнь или на смерть!

Не надо было много говорить, чтобы понукать гребцовъ. Сколько было у нихъ силъ налегали они на вёсла, тогда какъ остальные товарищи сидѣли сложа руки и съ безмолвною тоскою слѣдили за погонею.

ПОГОНЯ.

Быстро скользила игарите, на которой сидѣли наши знакомые пловцы; быстро летѣло вслѣдъ за нею родное ей большое судно въ сопровожденіи маленькаго челнока подъ управленіемъ дикарей, точно тендеръ вслѣдъ за военнымъ кораблёмъ. Не долго длилась неизвѣстность кто будетъ побѣдителемъ въ этой гонкѣ судовъ. Не прошло и получаса, какъ ясно уже стало, что разстояніе между большими игарите постепенно уменьшается. Постепенно, но не быстро, потому что шесть вёселъ преслѣдователей не ровнялись въ быстротѣ съ четырьмя вёслами преслѣдуемыхъ.

Восемь дикарей, самыхъ здоровенныхъ и искусныхъ гребцовъ были тяжелою ношею для судна гораздо меньшихъ размѣровъ чѣмъ игарите, уносившая нашихъ странниковъ и потому хотя многочисленная сила и погоняла, по едва замѣтно, медленно, — а всё же разстояніе становилось меньше очевидно для глазъ обѣихъ сторонъ.

На сторонѣ преслѣдуемыхъ царствовала глубокая тишина. Не до шума было. Всѣ сознавали приближающуюся опасность, всѣ понимали, что каждая стрѣла принесётъ смертную опасность, — вотъ объясненіе ихъ молчанія.

Не то было среди преслѣдующихъ дикарей. Имъ не грозила ни какая опасность если они сами не полѣзутъ на неё. Въ рукахъ ихъ было большое преимущество, состоявшее въ метательномъ оружіи; они могли производить нападеніе въ полной безопасности для себя. Холодное оружіе для нихъ не страшно на разстояніе стрѣлы, съ этимъ убѣжденіемъ они безъ страха могли вступить въ бой.

Смѣлые тамъ, гдѣ не было опасности, и крикливые при всякомъ удобномъ случаѣ, дикари въ спѣхѣ погони, испускали такіе вопли, что хоть у кого сердце бы вздрогнуло.

Со стороны нашихъ странниковъ не было ни трусливаго страха, ни мысли о сдачѣ, ни желанія сохранить жизнь, хотя бы въ плѣну. Коротко, но ясно увѣдомилъ ихъ Мондэй, что всё это безполезно и, что мура не понимаетъ помилованія. Онъ это говорилъ и прежде, но теперь тѣмъ болѣе это стало понятно послѣ того, какъ плѣнникъ убѣжалъ отъ нихъ и теперь грозилъ мщеніемъ и послѣ того, какъ флотъ ихъ затопленъ; инстинктивная ихъ жестокость, перешедшая въ жажду мщенія, можетъ утолиться только кровью враговъ; пощады не будетъ; всѣ падутъ подъ ихъ ударами.

Воспоминаніе объ отвратительномъ созданіи ускользнувшемъ изъ рукъ; появленіе его въ лодкѣ гнавшейся за ними; видъ его девятерыхъ товарищей, такихъ же отвратительныхъ, но еще болѣе здоровенныхъ — всё это придавало необыкновенное значеніе словамъ Мондэя.

Отложивъ всторону всякую мысль о сдачѣ, всѣ товарищи безмолвно давали слово биться до смерти.

Таково было общее расположеніе духа, когда дикари расчитали, что цѣль достигнута и первымъ враждебнымъ дѣйствіемъ была туча стрѣлъ, которыя попадали въ воду не подалёку отъ игарите.

Видя, что разстояніе еще не довольно надёжно, дикари бросили луки свои и опять взялись за вёсла.

Остальные два свободныхъ человѣка въ большомъ и одинъ въ маленькомъ судахъ продолжали натягивать лукъ и посылать стрѣлы одна за другою выбирая любую цѣль.

Три стрѣлы полетѣли: одна пролетѣла мимо широкоплечаго негра, не задѣвъ его; другая оцарапала щоку Типперэри Тома; третьи со свистомъ разрѣзавъ воздухъ, вонзилась въ кожу морской коровы, которою прикрыта была малютка Розита на днѣ игарите и еслибъ не толстая, крѣпкая кожа, то плохо бы пришлось бѣдной дѣвочкѣ.

На мѣткаго стрѣлка тотчасъ было обращено общее вниманіе. То былъ свободный человѣкъ на челнокѣ, герой гарпуна, плѣнникъ, ускользнувшій отъ нихъ.

Хотѣлъ-ли онъ отмстить за своё плѣненіе или былъ онъ лучшимъ стрѣлкомъ — неизвѣстно, но вѣрно только то, что мѣткость и сила его стрѣлы были замѣчательнѣе, чѣмъ у его состязателей.

Съ ужасомъ ожидали полёта четвёртой стрѣлы. Летитъ она и со свистомъ разрѣзавъ воздухъ, вонзается въ руку его величайшаго врага, Мундруку. Тотъ вскочилъ и бросилъ своё весло, только не въ воду, но на дно игарите.

Стрѣла вонзилась въ тѣло, не повредивъ кости; весло брошено отъ гнѣва, не отъ боли. Стрѣла торчала въ лѣвой рукѣ, — правою онъ выдернулъ стрѣлу и бросилъ её далеко отъ себя.

Еще мигъ и онъ держалъ уже гарпунъ въ рукѣ, привязавъ его длинною верёвкою къ кормѣ. Вотъ онъ и самъ у кормы, нѣсколько разъ размахнулся гарпуномъ и черезъ минуту зубчатое оружіе съ трескомъ вонзилось въ ребро дикаго стрѣлка.

— Греби дружнѣе! скомандовалъ Мондэй.

Сильными взмахами трёхъ вёселъ отвѣчали товарищи на крикъ индійца, между тѣмъ, какъ дикари оцѣпенѣвъ отъ ужаса при невиданной картинѣ, невольно остановили свои дѣйствія.

Гребецъ небольшого челнока тоже въ ужасѣ остановился и дикій гарпунщикъ, пронзённый своимъ собственнымъ оружіемъ, былъ стащенъ въ воду и потянулся за непріятельскимъ игарите, какъ нѣкогда его поплавокъ, предшественникъ морской коровы.

Дикій вой пронёсся съ лодки дикарей. Не безъ отвѣта остался онъ и отъ команды цивилизованныхъ людей. Негръ изъ Мозамбика не могъ удержать, своего восторга, а Типперэри Томъ не помня себя отъ радости и не зная, что дѣлать, вскочилъ на ноги, размахивалъ руками и далъ волю языку, самъ не сознавая, какую чепуху несётъ.

На нѣкоторое время погоня остановилась. Казалось руки, державшія вёсла оцѣпенѣли. Неожиданная картина обратила дикарей въ неподвижныя статуи.

Но врожденное чувство мщенія вскорѣ заставило ихъ опомниться. Нѣкоторыя вёсла погрузились въ воду и въ туже минуту опять остановились неподвижно.

Дикари поняли, что слишкомъ близко подвинулись къ отступающему врагу. Еще ближе и жизни ихъ снова грозила опасность. Мёртвое тѣло ихъ товарища притянуто къ непріятельской кормѣ, гарпунъ выдернутъ изъ него и опять размахивается въ рукахъ того, кто бросаетъ его съ такого роковою силою.

Бросивъ вёсла, дикари снова натянули луки.

Туча стрѣлъ упала около игарите, но не производя гибельнаго дѣйствія. Тѣло ихъ дикаго товарища пошло на дно гапо. Опять полетѣли стрѣлы, но еще дальше упали въ воду и дикіе стрѣлки поняли, что надо опять приниматься за вёсла.

Озадаченные неудачею, дикари растерялись. Быстрыми взмахами вёселъ, они подвигались ближе, не обращая вниманія на страшное метательное оружіе, жертвою котораго палъ ихъ товарищъ. Злоба и жажда мести ослѣпляли ихъ и заставляли забывать о необходимыхъ предосторожностяхъ. Выпустивъ еще разъ свои безсильныя орудія, они схватились за другое оружіе.

Только десять саженъ раздѣляли ихъ отъ непріятельскаго судна, — стрѣлы уже натянуты; девять стрѣлковъ разомъ мѣтятся зорко — горе непріятелю!

Ужасъ, печаль объяли нашихъ странниковъ. Храбрѣйшій изъ храбрецовъ не могъ бы оставаться равнодушнымъ. Защиты нѣтъ: нечѣмъ даже прикрыться отъ грозной тучи. Разъ, два, три — каждый изъ нихъ ждалъ смерти отъ одной изъ девяти стрѣлъ поднятыхъ и наставленныхъ на избранную жертву, каждый-считалъ мгновенія, почти чувствуя стрѣлу въ сердцѣ.

Страшная минута ожиданія! однако конецъ оказался до того неожиданнымъ, что всѣхъ ошеломило. Вдругъ у всѣхъ стрѣлковъ опустились руки, у иныхъ сорвалась уже безцѣльная стрѣла, другіе совсѣмъ не успѣли выстрѣлить. Всѣ лица обратились назадъ, всѣ головы наклонились ко дну игарите, какъ-будто тамъ и засѣлъ ихъ страшный врагъ.

Но тапуго безъ труда растолковалъ товарищамъ въ чемъ дѣло. Также ясно оно казалось и товарищу ночной экспедиціи: дира вырѣзанная ножемъ индійца, опять открылась. Замазка при спѣшной работѣ не было довольно крѣпко сдѣлана, вода наливалась, гребцы подвергались опасности пойти ко дну.

Подвергались опасности? нѣтъ, опасность уже нагрянула и менѣе чѣмъ черезъ двадцать секундъ послѣ открытія, игарите исчезла подъ водой, оставался только челнокъ убитаго гарпунщика, а вокругъ челнока восе.мь черныхъ фигуръ, которыя пыхтѣли, фыркали словно стая молодыхъ дельфиновъ нырявшихъ вокругъ челнока.

Не страшна теперь была нашимъ странникамъ, погоня дикарей, и безъ нихъ довольно было дѣла, чтобы спасать свою жизнь: разстояніе до малокки не близко, и чтобы проплыть его, потребовались крайнія усилія искусныхъ пловцовъ. Двое изъ слабѣйшихъ пловцовъ уцѣпились за челнокъ и кой-какъ взобрались на него; остальные, понимая, что на челнокѣ всѣмъ не спастись, отправились вплавь прямо къ малоккѣ, точно стая крысъ изъ затонувшаго корабля.

Черезъ двадцать минутъ и челнокъ и дикари исчезли въ дали, осталась большая игарите, которая уносила по волнамъ гапо Тривэніона и его спутниковъ.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Повѣрьте, можно было бы еще написать цѣлую книгу о похожденіяхъ Тривэніона съ его спутниками до-тѣхъ-поръ пока они добрались до Гран-Пара — они достигли наконецъ цѣли своего путешествія. Но мы избавляемъ читателя отъ необходимости читать новыя похожденія, потому что они имѣютъ сходство съ прежними.

Разскажемъ только, какимъ образомъ они выбрались изъ гапо. Индійское судно игарите, хоть и грубо было сдѣлано, безъ всякаго понятія объ искусствѣ, однако сравнительно съ монгубой и оно было уже великимъ улучшеніемъ. Притомъ же, имѣя въ рукахъ четыре порядочныхъ весла и кожаный парусъ, наши плаватели получили нѣкоторую увѣренность, что съ, помощью Провидѣнія выберутся наконецъ изъ наводнённаго лѣса въ настоящую рѣку.

Первымъ ихъ желаніемъ было покинуть внутреннее озеро, гдѣ пребываніе ихъ сопровождалось безпрерывными опасностями. Дикарямъ не трудно было опять пуститься за ними въ погоню и тѣмъ болѣе, что желаніе мести и безчеловѣчные инстинкты подстрекали ихъ не сегодня, такъ завтра взять своё. Положимъ, что весь ихъ флотъ былъ уничтоженъ, но развѣ не могла быть по близости другая малокка съ дружественнымъ племенемъ, обладающимъ еще лучшими игарите?

Имѣя такія предположенія въ виду, наши плаватели устремили всё вниманіе на то, какъ-бы убраться подальше изъ озера.

Были-ли то границы земли, окаймлённыя со всѣхъ сторонъ деревьями? Никто не могъ отвѣчать на вопросъ, отъ котораго зависѣла жизнь или смерть всѣхъ этихъ людей.

Возвращаться но тому же пути, по которому они пришли на монгубѣ значило бы напрасно терять, время и подвергаться извѣстнымъ уже опасностямъ.

По прекращеніи погони за ними и послѣ того, какъ враждебная малокка скрылась изъ вида, плаватели перемѣнили направленіе своего пути и повернули подъ прямымъ угломъ отъ линіи, куда загнали ихъ лютые преслѣдователи.

Рука всеблагаго Провидѣнія направила ихъ по настоящему пути. Какъ только полоса деревьевъ скрылась изъ вида, вдругъ передъ ними явилось открытое пространство воды. Вѣтеръ былъ благопріятенъ, съ помощью паруса и дружной гребли, игарите быстро скользила и вскорѣ оставила далеко за собою опасное озеро. Муры не видать и не слыхать, опасность отъ погони миновалась, но это еще не значило избавленіе отъ гибели. Они еще далеко не выбрались изъ гапо, этой пустыни наводнённыхъ лѣсовъ, гдѣ они подвергались тысячамъ опасностей.

Они очутились въ лабиринтѣ озёръ и острововъ, имѣвшихъ сообщеніе между собою посредствомъ каналовъ или узкихъ проходовъ, окаймлённыхъ густымъ лѣсомъ. Но земли и тутъ не было, а только вершины деревьевъ перевитыя и переплетённыя ліанами, усѣянныя и загромождённыя тяжолыми массами паразитныхъ растеній. Всё это настоящее гапо. Бѣдные плаватели не могли даже сомнѣваться, потому что за это время хорошо ознакомились съ признаками гапо и слишкомъ хорошо изучали его свойство по личному опыту.

Много дней пришлось блуждать на этимъ дикимъ пустынямъ, то переплывая полосы открытаго пространства воды, то пробираясь между извилистыми проливами или узкими тёмными игарапе, водяными аллеями, которыя часто оканчивались безвыходнымъ глухимъ переулкомъ, загромождённымъ со всѣхъ сторонъ непроницаемою чащею древесныхъ вершинъ.

Въ такихъ случаяхъ не было большаго выбора; приходилось или покинуть судно и карабкаться по вершинамъ деревьевъ, или повернуть игарите и плыть обратно. Понятно, что послѣднее средство казалось легче для тѣхъ кто разъ испыталъ, что значитъ странствовать по способу обезьянъ.

Иногда эти обманчивые проходы заводили плавателей на цѣлыя мили напраснаго плаванія въ продолженіи многихъ часовъ, а однажды такъ цѣлый день пропалъ у нихъ даромъ. Имъ приходилось преодолѣвать трудности настоящей пустыни, но не аравійской, знойной пустыни, гдѣ можно умереть съ голода и безъ воды, а наводнённой пустыни, которая по своимъ свойствамъ имѣетъ большое сходство съ обширнымъ фруктовымъ садомъ затопленнымъ наводненіемъ.

Множество разнородныхъ плодовъ, никогда нигдѣ невиданныхъ ими прежде, попадалось имъ на дорогѣ и служило пищею для поддержанія ихъ жизни. Одинъ Мундруку знакомъ былъ со свойствомъ всего попадавшагося на встрѣчу, одинъ онъ могъ сказать, что было полезно, и что вредно. Эта мѣстность были богата птицами, которыхъ индійцы употребляютъ въ пищу, и разнообразнымъ множествомъ четвероногихъ. Охота за ними, также какъ собираніе орѣховъ и фруктовъ для не сложнаго запаса провизіи, доставляли странникамъ частые случаи развлеченія, иначе, это плаваніе по безслѣднымъ лѣсамъ было бы нестерпимо скучно и кромѣ того пришлось бы съ голоду умирать. Впослѣдствіе никто изъ нихъ не могъ сказать сколько времени продолжалась такая цыганская жизнь. Поглощенные одного мыслью — какъ-бы скорѣе выбраться оттуда они не обращали вниманія на время и не отмѣчали числа дней: сколько разъ солнце заходило и восходило въ этомъ мучительномъ плаваніи по лѣсамъ.

Были дни, когда они и совсѣмъ не видали солнца, закрытаго отъ нихъ густымъ сводомъ коллосальныхъ деревьевъ между стволами которыхъ они пробирались на индійскомъ суднѣ. Но если никто изъ нихъ не могъ сказать, какъ долго они блуждали по водно-древесной пустынѣ, то еще менѣе могли они придумать, сколько еще имъ оставалось времени бѣдствовать въ этомъ лабиринтѣ. Но въ одно прекрасное утро совсѣмъ неожиданно они выплыли изъ мрачнаго игарапе на открытое пространство и увидѣли небомъ посланное видѣніе.

Они увидѣли корабль! корабль плывшій на всѣхъ парусахъ по лѣсамъ!

Конечно это былъ не такой огромный корабль на какихъ переплываютъ океаны, и не фрегатъ, даже не купеческое судно въ тысячу тоннъ, а всё-же это былъ корабль въ общемъ значеніи этого слова — съ мачтами, парусами и со всѣми снастями: то была двумачтовая шкуна — торговое судно, плавающее, по водамъ Солимоэнца.

Старый Мундруку при первомъ взглядѣ узналъ его и громко сталъ окликать. Онъ по виду тотчасъ понялъ характеръ этой шкуны, — и не мудрено; лучшіе годы его жизни проведены были на подобномъ суднѣ. Появленіе гакуны на этихъ водахъ доказывало имъ, что они попали на настоящую дорогу.

— Внизъ идётъ — въ большую Пару, вскричалъ тапуго: — я даже могу сказать, какой она несётъ грузъ: сассапарель, ваниль, стручковый перецъ, сапусая — всё это находится подъ навѣсомъ изъ пальмовыхъ листьевъ.

— Ого-гой, ого-гой!

Шкуна находилась на близкомъ разстояніи.

— Ложись въ дрейфъ и бери пассажировъ! мы желаемъ отправиться въ Пару, а наше судно не выдержитъ такого далёкаго разстоянія.

Шкуна, по данному сигналу, подошла ближе и черезъ десять минутъ вся команда съ игарите перешла на палубу шкуны:

Индійское судно, представленное на волю вѣтровъ понеслось по теченію гапо, а шкуна отправилась по своему назначенію, цѣлью котораго оказалась дѣйствительно Большая Пара. Рѣка, по которой они плыли не была еще главнымъ потокомъ Солимоэнса, а одно изъ его развѣтвленій. Но черезъ два дня послѣ того, какъ наши странники вступили на шкуну, она вышла въ главный потокъ и тамъ быстро и весело понеслась по волнамъ. Полное веселье царствовало и между людьми на шкунѣ, когда команда узнала, что въ числѣ пассажировъ, спасённыхъ ею, были родной братъ и родной сынъ ихъ хозяина, а пассажиры съ своей стороны узнали, что шкуна, оказавшая имъ радушное гостепріимство была собственностью Тривэніона. Оказалось, что молодой Ричардъ очутился на торговомъ суднѣ, принадлежавшемъ его отцу, и что бывшій рудокопъ съ своими дѣтьми докончатъ своё плаваніе по водамъ Амазонки на собственномъ суднѣ брата.

Самое нѣжное вниманіе и тщательныя попеченія окружили ихъ на шкунѣ, что скоро возстановило общее здоровье и хорошее расположеніе духа сильно пострадавшія во время плаванія по лѣсамъ. Выйдя изъ мрачной бездны, — изъ убѣжища дикихъ вѣрей птицъ, обезьянъ, и вообще страшной обстановки дикарей, они снова наслаждались привлекательнымъ комфортомъ и приличной обстановкою въ родной цивилизованной семьѣ.

---

Достаточно сказать еще нѣсколько словъ, чтобы докончить исторію нашихъ плавателей.

Братья опять свидѣлись и вмѣстѣ вернулась на родину, — у каждаго изъ нихъ было по сыну и по дочери.

Оба брата были вдовцами и рѣшившись никогда не вступать во вторичный бракъ, поселились подъ одною кровлею того дома, гдѣ они родились.

Законный похититель ихъ собственности не долго наслаждался ею… у людей смерть не за горами.

Послѣ смерти своей онъ оставилъ единственнаго сына и наслѣдника всего богатства; но сынъ оказался совсѣмъ не такимъ благоразумнымъ джентльмэномъ, каковъ былъ батюшка, но самый безумный мотъ.

Извѣстно, что дурно пріобрѣтённое наслѣдство никогда въ прокъ не бываетъ, такъ и теперь оно скоро попало подъ молотокъ аукціона и братья Тривэніоны поспѣли какъ-разъ, вовремя, чтобы остановить его продажу въ чужія руки. Такимъ обраеомъ наслѣдственное имѣніе снова сдѣлалось собственностью ихъ рода. Хотя вновь пріобрѣтённое имущество было раздѣлено на двѣ равныя половицы и принадлежало двумъ отдѣльнымъ владѣльцамъ, однако оно не перемѣняло наслѣдственнаго имени и попрежнему называлось помѣстьемъ мистеровъ Тривэніоновъ. Владѣлецъ каждой половины былъ Тривэніонъ и жена каждаго изъ нихъ до замужства носила имя Тривэніоновъ. И въ этомъ нѣтъ никакой путаницы или загадки. У молодаго паранца была сестра, но при началѣ разсказа животрепещущихъ событій мы даже забыли назвать её по имени, мимоходомъ сказавъ, что она была прелестною дѣвочкою. Но теперь да будетъ извѣстно всѣмъ и каждому, что она выросла, стала прекрасною свѣтлорусою дѣвушкою и что ей имя Флора, какъ ея братъ Ричардъ: — тоже свѣтлорусый въ покойную мать: — полюбилъ свою смуглую кузину, полу-испанку Розиту, точно также и ея кузенъ полу-испанецъ Ральфъ полюбилъ Флору, а такъ какъ обѣ кузины Флора и Розита были не прочь отвѣчать взаимностью, то и покончилась вся эта исторія весёлою свадьбою.

Во всякомъ случаѣ помѣстье Тривэніоновъ переходило изъ рукъ въ руки чистокровнымъ Тривэніонамъ.

Если вы когда-нибудь вздумаете проѣхаться на Лэндсендъ, чтобъ лично познакомиться съ Тривэніонами посредствомъ моей рекомендаціи, то въ домѣ молодаго Ральфа вы встрѣтитесь во первыхъ съ его отцомъ, старымъ Ральфомъ, съ большимъ достоинствомъ вступившимъ въ званіе дѣдушки, и во вторыхъ съ прекрасною голубоокою Флорою, окруженною нѣсколькими смуглами отраслями Тривэніонова древа и наконецъ: — виноватъ слѣдовало бы сказать, что прежде всего встрѣтите въ передней господина, который приметъ отъ васъ пальто и шляпу — господина съ головою цвѣта моркови, отливающею иногда цвѣтомъ рѣпы. Вы тотчасъ узнаете стараго знакомаго Типперэри Тома: «готовъ къ вашимъ услугамъ.» Перейдите дюжину полей, вскарабкайтесь на высокій пригорокъ осѣнённый коллосальными деревьями, подъ тѣнью дубовъ и вязовъ; перейдите по деревянному мостику, перекинутому черезъ хрустальный ручеёкъ, богатый карпами и форелью; войдите черезъ калитку въ величественный паркъ и идите по его песчаной аллеѣ, которая приведётъ васъ прямо къ стѣнамъ замка.

Впрочемъ, вы можете это сдѣлать и по другой дорогѣ: — потому, что путь указанный нами не есть единственный.

Войдите же въ дверь замка, куда привела васъ аллея, у дверей встрѣтитъ васъ прежде всего хорошо одѣтый негръ, который будетъ привѣтствовать васъ какъ самый лучшій цивилизованный камердинеръ, этотъ достопочтенный Эфіопъ — почтенной наружности отчасти по случаю его возраста, отчасти по случаю посѣдѣвшей курчавой шерсти — вашъ старый знакомый, по имени Мозей.

Онъ поспѣшитъ доложить о васъ своему господину. Увидѣвъ прекраснаго джентльмэна, вы тотчасъ его узнаете, не смотря на то, что онъ сдѣлался старше годами. Таже прекрасная открытая наружность, тотъ же энергичный мужественный взглядъ, составляютъ и теперь отличительныя черты нѣкогда мальчика Ричарда.

Вы не могли забыть эту прекрасную изящную даму, которая стоить съ нимъ рядомъ и слѣдуя обычаю испанско-американской расы, привѣтливо и непринужденно протягиваетъ вамъ руку.

Малютка Розита, любимица кузена Ричарда, теперь его жена, мать другихъ малютокъ Розиты и Ричарда, обѣщающихъ быть такими же большими и такими же прекрасными какъ ея мужъ и она сама.

Картина будетъ докончена, если появится на заднемъ фонѣ старикъ Ричардъ, который любуясь своими дѣтьми и внучатами, радушно привѣтствуетъ дорогого гостя.

Кончено, но не совсѣмъ: недостаётъ одной фигуры, рѣзко выдававшейся во всёмъ разсказѣ. Зачѣмъ невидать её на переднемъ планѣ? Ужели смерть отмѣтила мудраго тапуго своею жертвою?

Ничуть не бывало; вы можете его когда-нибудь увидать на Амазонкѣ, всё такого же энергичнаго; по прежнему полнаго жизни и мудрости, но не въ смиренномъ званіи тапуго, а опытнымъ извѣстнымъ капитаномъ собственной шкуны.

Старый хозяинъ не остался неблагодарнымъ за всѣ подвиги самоотверженія своего наёмнаго гребца, прекрасная шкуна была наградою Мундруку Мондэю, который такъ мудро и такъ счастливо вывелъ нашихъ плавателей изъ опасныхъ пучинъ гапо, принимая участіе во всѣхъ опасностяхъ плаванія по лѣсамъ.

---

1. Длиннохвостые гіацинтовые попугаи, иначе называемые apa или арара.
2. Длиннохвостый попугай лазореваго цвѣта, отъ клёва до конца хвоста имѣетъ три фута и называется по туземному араруна.
3. По исторіи извѣстно, что змѣя, удержавшая римскую армію между Утикою и Карѳагеномъ была въ 120 футъ длины; кромѣ того Діодоръ Сицилійскій описалъ ловлю змѣи, имѣвшей въ длину 130 локтей, шкура которой долго хранилась въ Римѣ. Прим. Пер.