Письмо съ Липецкихъ водъ.
правитьВяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 1.
Спб., 1878.
Ты спрашиваешь у меня, любезный другъ, какъ показались мнѣ Липецкія воды. Что сказать тебѣ о нихъ? Воды какъ воды! И если главнымъ достоинствомъ воды, какъ и всѣми признано, есть совершенное отсутствіе вкуса, то Липецкія воды могутъ спорить о преимуществѣ со всѣми водами въ свѣтѣ. Въ сентябрѣ мѣсяцѣ произошла въ нихъ неожиданная перемѣна, поразившая всѣхъ здѣшнихъ натуралистовъ. Воды получили такую усыпительную силу, что стоило только подойти въ ихъ источнику, чтобы зѣвать, дремать и скоро заснуть богатырскимъ снохъ. Общество нынѣшнимъ лѣтомъ было здѣсь самое скучное, хотя и довольно многолюдное. Ты, можетъ быть, полюбопытствуешь узнать, изъ кого оно составлялось; спѣшу предупредить твое требованіе. Здѣсь была какая-то графиня Л***, которая хотѣла выдавать себя за особу лучшаго общества; сперва добродушные жители и повѣрили было ей, но, узнавши ее короче, увидѣли въ ней скучную болтунью, неудачную подражательницу Селимены Мольера, самозванку-кокетку, записавшуюся въ кокетки, вопреки природѣ, не одарившей ее ни прелестями, ни умомъ, нужными для успѣховъ въ мастерствѣ, ею избранномъ; «а всякое дѣло мастера боится», говоритъ пословица благоразумная, которую не худо напоминать нѣкоторымъ людямъ. Былъ князь X…. твореніе бездушное, не имѣющій собственной мысли, безъ сомнѣнія не сдѣлавшій никогда рѣшительнаго отвѣта, и котораго легко можно было бы озадачить нечаянно сдѣланнымъ вопросомъ: здоровы-ли вы? Ему въ пару и достойный другъ его, шатался здѣсь какой-то полковникъ П., которому натолковали, что онъ волочится за графинею и влюбленъ въ княжну О., пріѣхавшую въ Липецкъ со старою теткою. Простосердечный полковникъ на слово повѣрялъ доброхотамъ своимъ, и, мыкаясь отъ графини къ княжнѣ, а отъ княжны въ графинѣ во все время пребыванія своего на водахъ, не догадался спросить у себя, подлинно влюбленъ ли онъ, и въ кого, въ графиню или княжну? За нимъ въ числѣ такъ-названныхъ въ Липецкѣ вздыхателей графини, которые кажется надоѣдали ей не менѣе, какъ и намъ всѣмъ, тащился подагрикъ баронъ В., получившій въ наслѣдство отъ предковъ всю полновѣсную скуку всѣхъ нѣмецкихъ бароновъ; вертѣлся шумный повѣса У…. отставной гусаръ, сокровище, которое надобно было искать у Липецкихъ водъ, нестерпимый невѣжда.
«Растрепанный, въ пуху, въ картузѣ съ козырькомъ!» безъ сомнѣнія не переступившій никогда въ столицахъ порога гостиной, и Ф…. водяный поэтъ. Сперва казалось намъ, что онъ дурачился изъ ума, но нельзя ему было обманывать насъ долгое время: вскорѣ упала личина, и мы угадали въ немъ глупца откровеннаго, лице схожее съ новымъ Стерномъ и достойное быть его единоутробнымъ братомъ. Но всѣ эти угодники скуки ничего передъ графомъ О…. напавшимъ на насъ, какъ снѣгъ на голову, терзающимъ русскій языкъ смѣшеніемъ французскихъ словъ, на удачу накиданныхъ, здравый смыслъ — нездравымъ обо всемъ сужденіемъ и благопристойность — забвеніемъ приличности и должнаго уваженія въ женщинамъ, позволивши себѣ осыпать ругательствами графиню, которая на первый разъ отмстила ему припадкомъ обморока, а наконецъ ночнымъ свиданіемъ. Чтобы довершить сію картину, представь себѣ горничную дѣвушку, перенесенную изъ дѣвичьей въ кругъ благородныхъ людей, но не оставившую въ ней ни холопскихъ привычекъ, ни подлаго языка отчизны своей; и какъ изъ-за рѣчей ея, украшенныхъ иногда заимственнымъ искуствомъ, выкрадывался голосъ ея первобытной природы, такъ и кисея не могла утаить ее отъ прозорливыхъ глазъ, и изъ подъ платья, ей несроднаго, выглядывала, ей на зло, набойка, гораздо болѣе ей приличная. Такимъ образомъ, иногда на нѣкоторыхъ головахъ Мидасовы уши пробиваютъ вѣнки лавровые, сплетенные невѣжествомъ и принятые безстыдствомъ. Этой горничной дѣвушкѣ дано было однако же судьбою право вертѣть всѣмъ обществомъ; ты можешь послѣ этого судить объ его дѣйствіяхъ. Сначала смѣшно, но вскорѣ тягостно было видѣть намъ, какъ эти бездушныя куклы, бродящія передъ глазами, какъ тѣни въ чистилищѣ, ожидая чего-то и ничего не дождавшись, сходились не зная зачѣмъ и расходились не зная для чего. Долго обременяли они насъ своимъ присутствіемъ: на яву мучили безконечными разговорами и нескладными разсказами о ничтожныхъ сплетняхъ своихъ; во снѣ тяготили, какъ смутныя сновидѣнія. Наконецъ, догадавшись, что терпѣніе публики, уже слишкомъ ими испытанное, готово положить оружіе передъ неутомимою ихъ бодростью, взялись они за умъ, и, занявши праздныхъ зрителей ночными увеселеніями, при благотворномъ свѣтѣ плошекъ, исчезли, какъ домовые при первыхъ лучахъ восходящаго солнца. Не знаю, куда убрались они; но не завидую тѣмъ, которыхъ одолжатъ они своимъ посѣщеніемъ. Къ ихъ обществу причислить должно и одно лицо, пріѣхавшее къ Липецкимъ водамъ лечиться отъ болѣзни, съ которою грековъ познакомилъ Зоилъ, и которая, переходя изъ вѣка въ вѣкъ, изъ страны въ страну, очутилась на берегахъ Невы, и, заразивши многихъ, впилась со всею яростью своею въ несчастную жертву, изсушила его мозгъ и волосы, о которыхъ можно было сказать съ Эдипомъ:
«ихъ изсушила грусть и вѣтеръ ихъ разнесъ».
Но опаливши мозгъ, всего распучила, вливши въ него весь свой ядъ, который вскорѣ однако же превратился въ немъ въ воду. Медики назвали его болѣзнь желчною горячкою. Какъ одержимый желчною горячкою, видѣлъ онъ всѣ предметы и людей не въ настоящей ихъ краскѣ, но въ той, которая ему была свойственна, и желтый цвѣтъ его лица отсвѣчивался, такъ-сказать, въ глазахъ его на лицахъ, ему представляющихся; съ другой стороны, водяная разлилась не только по его тѣлу, но размыла и нравственныя способности, и произведенія его ума били болѣе смѣсью не воды, подлитой желчью, но желчи, разведенной водою. Смѣшно было видѣть, какъ въ роли остроумнаго наблюдателя, принятой имъ на водахъ, слѣдовалъ онъ за лицами, описанными тебѣ, щеголялъ ихъ умомъ, и такъ сочеталъ его съ своимъ, что мы часто не знали, надъ кѣмъ смѣемся болѣе, надъ нимъ или надъ ними. Въ пребываніи своемъ въ Липецуѣ затѣялъ онъ маскерадъ въ пользу разоренныхъ книгопродавцевъ, противъ которыхъ за себя и за братію свою считалъ себя виновнымъ.
Въ маскерадѣ вышелъ онъ въ первый разъ навьюченный шубами, или, если истинѣ пожертвовать должно благородствомъ выраженія, овчинными тулупами, которые онъ хотѣлъ однакожъ выдать за шубы нарядныя, и держа въ рукахъ толстую тетрадь, подошелъ къ изготовленному налою и сталъ читать вслухъ стихи, отъ которыхъ и на немъ, несмотря на тулупы, подъ которыми онъ сгибался, проступилъ холодный потъ; оставляю тебѣ догадываться, что дѣлалось тогда съ слушателями. Друзья усердные чтеца сначала шопотомъ, но видя, что онъ недѣйствителенъ, громогласными клятвами стали увѣрять, что ихъ другъ, читая за налоемъ забавные стихи, живо напоминаетъ Буало, извѣстнаго пѣснопѣвца налоя. Безпристрастные слушатели отвѣчали имъ признаніемъ, что ихъ другъ гораздо болѣе похожъ на читающаго дьячка. Во второй разъ нашъ чудакъ вышелъ переодѣтый Мольеромъ и чванился наемнымъ привѣтствіемъ своихъ друзей, не жалѣющихъ ни совѣсти, ни ладошей своихъ; но затѣйника скоро узнали по его полубарскимъ затѣямъ, и разительный и единодушный свистъ, побѣдившій ослабѣвшія рукоплесканія, проводилъ несчастнаго изъ залы: пристрастіе невѣждъ можетъ торжествовать нѣкоторое время; но голосъ постояннаго вкуса рано или поздно долженъ заглушить нескладныя восклицанія празднующаго невѣжества и неистовые крики зависти, упоенной мгновенными успѣхами. Проживши нѣсколько времени на Липецкихъ водахъ, оставляю ихъ и, надѣюсь, навсегда.
Скукою, испытанною на нихъ, дорожилъ бы я, если могъ бы почерпнуть въ цѣлебныхъ ихъ струяхъ забвеніе всѣхъ дурныхъ стиховъ, читанныхъ и слышанныхъ мною; всѣхъ скучныхъ и вялыхъ комедій, овладѣвшихъ сценою нашею, на зло Княжнину и фонъ-Визину, украсившихъ у насъ младенчество драматическаго искуства произведеніями, обѣщающими поставить насъ на ряду съ народами, возмужавшими уже въ искуствѣ; всѣхъ кудрявыхъ рѣчей, въ которыхъ неучи увѣщаютъ насъ языкомъ полу-русскимъ учиться по-русски; забвеніе всѣхъ одъ торжественныхъ, всѣхъ разсужденій, писанныхъ тайкомъ отъ разсудка, подъ надзоромъ обветшалаго невѣжества и посѣдѣвшаго пристрастія, и вмѣстѣ с-ь забвеніемъ почерпнуть въ нихъ и благоразумную твердость, непоколебимую отъ ударовъ бѣснующейся зависти, и мудрое хладнокровіе, отвѣчающее молчаніемъ презрѣнія на пустословіе, вѣтромъ разносимое, шутовскихъ лилипутовъ, храбрящихся у подошвы Парнаса и не внимающихъ приговору Феба, гласящаго имъ съ высоты его черезъ уста любимѣйшаго изъ своихъ наперсниковъ:
Гагары! въ прозѣ и въ стихахъ!
Возитесь, какъ хотите;
Но право, истинный талантъ не помрачите:
Удѣлъ его — сіять въ вѣкахъ!
А вашъ удѣлъ, мои бѣдныя гагары, сказалъ бы я, еслибъ смѣлъ дополнить своими словами рѣчи бога, переданныя намъ его священнымъ жрецомъ; но погодите немного: можетъ быть, и сами узнаете вы скоро, чего вы по справедливости достойны были. Инымъ людямъ дано право еще заживо праздновать свое безсмертіе, другимъ заживо оплакивать свою смерть.
Настоящее время было свидѣтелемъ разительныхъ побѣдъ: политическій порядокъ утвердился на развалинахъ самовластнаго неустройства; почему не надѣяться намъ, что и торжествующій вкусъ совершитъ вскорѣ ваше погребеніе и, сооружая свой престолъ на бумажныхъ могилахъ вашихъ, не возгласитъ въ услышаніе и радость вселенны: миръ усопшимъ гагарамъ! Миръ усопшимъ гагарамъ!
Въ ожиданіи сего празднества обнимаю тебя и въ заключеніе долгаго моего письма дамъ тебѣ короткій и дружескій совѣтъ: бѣги Липецкихъ водъ!