Польскіе письма. править
Habent sua fata libelli! Часто проходятъ незамѣченными обществомъ самыя капитальныя произведенія и часто, наоборотъ, самыя жалкія компиляціи обращаютъ на себя вниманіе общества и служатъ предметомъ многихъ толковъ. Это желаетъ представить себѣ нравственную физіономію какого-либо общества, прежде всего долженъ обратиться именно къ такимъ книжкамъ, о которыхъ болѣе всего говорится въ публикѣ, по поводу которыхъ возникаетъ журнальная полемика, хотя бы сами по себѣ эти книжки не стоили того, чтобъ ими много заниматься. Въ прошломъ 1881 году въ Вильнѣ вышло одно изъ подобныхъ произведеній на польскомъ языкѣ «Włościanie u nas і gdzieindziéj» (Крестьяне у насъ и въ другихъ мѣстахъ). Авторъ этой книги — варшавскій powieściopisarz (писатель повѣстей), г. Валерій Пржиборовскій; работалъ онъ въ Варшавѣ, какъ видно изъ помѣтки въ предисловіи; цензурное разрѣшеніе дано книжкѣ варшавскимъ же цензоромъ; посвящена она кумиру варшавской публики — Крашевскому; и наконецъ варшавскія же газеты поговорили о ней въ свое время на своихъ столбцахъ. Вотъ почему книжка эта должна быть для насъ интересна.
Главныхъ причинъ, почему на твореніе г. Пржиборовскаго было обращено въ Варшавѣ вниманіе, по нашему мнѣнію, двѣ: первая изъ нихъ та, что польская литература вообще бѣдна произведеніями по исторіи польскихъ крестьянъ; вторая заключается въ основной мысли этой книги. Въ самомъ дѣлѣ, справьтесь съ указаніемъ пособій по польской исторіи, приложеннымъ къ концу перваго тома «Двѣнадцати книгъ польской исторіи» краковскаго профессора Іосифа Шуйскаго, справьтесь съ обозрѣніемъ пособій, которыми пользовался самъ г. В. Пржиборовскій, и вы увидите, какъ бѣдна польская историческая литература въ этомъ отношенія. На первомъ планѣ стоитъ рядъ статей кн. Любомірскаго о земледѣльческомъ сословіи въ Польшѣ отъ XV до XVIII вѣка (Biblioteka Wamawska за 1857—1862 гг.), далѣе въ высшей степени неудобочитаемая и темная книга В. А. Мацѣёвскаго, которому было чуть" не 80 лѣтъ, когда онъ издавалъ свою «Исторію польскихъ крестьянъ», наконецъ сочиненіе Ставискаго по исторіи сельскаго хозяйства въ Польшѣ. Вотъ и все. Какъ мало все это значитъ, принимая еще въ разсчетъ, что сколько нибудь важные труды Любонірскаго и Ставискаго появились на свѣтъ двадцать лѣтъ тому назадъ, когда исторія крестьянъ вообще была только въ зародышѣ, — какъ мало все это значитъ, можно видѣть изъ такого, напримѣръ, факта: одинъ изъ сотрудниковъ журнала Правда (1881 г., № 35), разбирая небольшую книгу по исторіи французскихъ крестьянъ, авторъ которой самъ заявляетъ о ея компилятивномъ характерѣ, — выражаетъ сожалѣніе, что до сихъ поръ прошлое польскихъ крестьянъ не нашло еще себѣ настоящаго историка, и что по ихъ исторіи не существуетъ такой основательной книги, какъ та, которую онъ разбираетъ. Съ точки зрѣнія современной науки, значить, труды Любемірскаго и Ставискаго устарѣли. Г. Пржиборовскій задумалъ пополнить пробѣлъ въ исторической литературѣ по этому предмету, — честь ему и слава! Общество должно было съ интересомъ отнестись къ его работѣ, затрогивающей столь интересный и такъ мало разработанный вопросъ. Но къ этому присоединилось еще то обстоятельство, что г. В. Пржиборовскій выступилъ съ патріотическою тенденціей, за которую его многіе похвалили и которая ему снискала особое благоволеніе многихъ. Автору «Крестьянъ у насъ и въ другихъ мѣстахъ» захотѣлось во что бы то мы стало обѣлить польское общество и защитить его отъ упрека въ тонъ, что оно дурно обращалось съ народомъ, и доказать притомъ, что въ другихъ мѣстахъ крестьянамъ жилось куда какъ хуже и что многіе дурные порядки въ Польшѣ завелись только по примѣру сосѣдей. Kurjer Warszawski нашелъ цѣль такой апологіи весьма почтенной (№ 110 за 1881 годъ), и многимъ книжка за это именно понравилась. На такую тенденцію г. В. Пржиборовснаго указано было и въ русской журналистикѣ: въ одномъ изъ послѣднихъ выпусковъ журнала Дѣло за прошлый годъ былъ напечатанъ историческій очеркъ польскаго крестьянства, авторъ котораго между прочимъ тенденцію г. Пржиборовскаго объясняетъ шляхетскимъ складомъ его соціальнаго міровоззрѣнія. Мы думаемъ нѣсколько иначе: по нашему мнѣнію, здѣсь главную роль играетъ національный патріотизмъ, получившій у поляковъ, какъ извѣстно, весьма ложное направленіе, во тѣмъ не менѣе имѣющій громадное значеніе въ современной польской литературѣ и публицистикѣ. Въ самомъ дѣлѣ, въ предисловіи авторъ заявляетъ, что исторія крестьянъ въ Польшѣ представлялась ему прежде «самой темной стороной въ жизни народа», и что же оказалось? «Можетъ-быть никогда и нигдѣ не старались такъ безчестно (szkaradnie) исказить исторію, какъ сдѣлано это съ исторіей польскаго хлопа», — торжественно объявляетъ г. Пржиборовскій. Эта мысль до такой степени засѣла въ головѣ новаго историка польскаго хлопа, что онъ то и дѣло ругаетъ другихъ изслѣдователей, называя ихъ то непризнанными историками (niepowołani, на стр. 2, 96 и др.), то шарлатанами (стр. 3), причемъ особенно достается чужимъ (obcym) историкамъ, въ родѣ Горемыкина, Бѣляева и многихъ другихъ того же покроя, хотя и свои обвиняются у него въ «незнакомствѣ съ отечественной исторіей», когда ихъ взгляды несогласны со взглядами самого г. Пржиборовскаго. Между тѣмъ къ «чужимъ» историкамъ ему все-таки пришлось обратиться: въ спискѣ пособій мы встрѣчаемъ указанія на русскія книги и статьи, которыхъ перечислено до полутора десятка. Вѣроятно, къ нимъ-то и нужно отнести слѣдующую фразу изъ предисловія къ книгѣ, — фразу, которая стоитъ непосредственно за объявленіемъ о томъ, что исторію польскихъ крестьянъ ужасно искажали: «судя по тому, что въ другихъ мѣстахъ (gdzieindzié) было писано о польскомъ хлопѣ, можно было бы подумать, что польскій шляхтичъ былъ какимъ-то дикимъ татариномъ или въ родѣ грубаго нѣмецкаго графа». Ad majorent gloriam nationis нужно было защитить шляхту польскую, и вотъ изъ книжки г. В. Пржиборовскаго вышло нѣчто такое, что многимъ дало право видѣть въ ней шляхетскую самозащиту и крѣпостническую апологію феодальныхъ порядковъ. На самомъ дѣлѣ автора нельзя серьезно обвинять въ крѣпостническихъ тенденціяхъ, — онъ даже съ сожалѣніемъ говоритъ объ утратѣ массой польскаго народа старославянской свободы и очень несимпатично изображаетъ черты средневѣковаго быта крестьянъ, находившихся въ крѣпостномъ состояніи въ другихъ странахъ Европы. Ему просто хочется только представить старую Польшу какъ государство, такъ сказать, передовое, болѣе либеральное, болѣе гуманное, чѣмъ всѣ остальныя, и все это только ad majorem gloriam nationis! Но такъ какъ фактовъ все же отрицать нельзя, то въ существованіи хлопской неволи въ Польшѣ виноватыми оказались сосѣди, такъ какъ г. Пржиборовскій пришелъ къ мысли, что прикрѣпленіе крестьянъ къ землѣ не было польскимъ изобрѣтеніемъ (wytwor polski), но что Польша заимствовала его у своихъ сосѣдей. «Мы покажемъ, — говоритъ авторъ въ другомъ мѣстѣ, — что угнетеніе (ucisk) польскаго хлопа было еще раемъ въ сравненіи съ угнетеніемъ въ Германія иди во Франціи въ извѣстныя эпохи, въ сравненіи наконецъ съ страшной, полной неволей въ другихъ мѣстахъ. Мы покажемъ, что даже и при этомъ, такъ-сказать мягкомъ, угнетеніи (w obec tego iagodnego, ze sie tak wyrazimy, ocisku — sic!!!), постоянно раздавались голоса, искренній крякъ оскорбленной народной совѣсти, порицающіе этотъ порядокъ вещей» (стр. 3). Итакъ, вотъ три основныя положенія книжки г. Пржиборовскаго: во-первыхъ, прикрѣпленіе крестьянъ къ землѣ въ Польшѣ было заимствовано у сосѣдей; во — вторыхъ, угнетеніе польскихъ хлоповъ было болѣе мягкое, чѣмъ у другихъ народовъ, такъ что они, собственно говоря, находились какъ бы въ раю въ сравненіи съ крестьянами французскими, нѣмецкими и иными; въ-третьихъ, общественная совѣсть въ Польшѣ постоянно была возмущена такимъ порядкомъ вещей. Первое изъ этихъ положеній кажется автору особенно важнымъ, и онъ постоянно задаетъ себѣ вопросъ, откуда брала шляхта примѣръ для своего въ высшей степени искуснаго и поражающаго своею систематичностью, своимъ упорствомъ образа дѣйствій въ отношеніи въ массѣ сельскаго населенія. Злыми искусителями невинной іюльской шляхты являются нѣмцы съ одной стороны, а съ другой — русскіе, у которыхъ-де очень рано появилось «оріентальное стремленіе превратить вольнаго хлопа въ невольника[1] путемъ уголовнаго законодательства» (стр. 48). Изъ Руси, вошедшей въ составъ Польши и начавшей рано оказывать на послѣднюю «почти всегда пагубное вліяніе» (стр. 45), польскіе законодатели заимствовали первые законы, бывшіе покушеніемъ на личную свободу польскихъ крестьянъ (стр. 48, 49 и 50. Ср. 107, 135 и др.). Съ другой стороны, Польша неоднократно брала примѣръ съ Германіи и по этимъ примѣрамъ устраивала бытъ своихъ собственныхъ крестьянъ (стр. 2, 37,62, 99 и др.). «Нѣмцы, — восклицаетъ г. Пржиборовскій, — взаправду учинили намъ много кривдъ, но самой страшной, самой безъ сравненія печальною кривдой было распространеніе въ польской шляхтѣ яда крѣпостничества и идеи о превосходствѣ породы надъ хлопомъ» (стр. 70). До и при всемъ томъ долго все-таки господствовалъ въ Польшѣ «благородный, гуманитарный духъ польскаго рыцарства, не зараженный еще (въ XV1 в.) восточными вѣяніями» (naleciaioвciami wschodnemi, стр. 107), долго все-таки протестовало противъ крестьянской неволи «врожденное чувство справедливости, старая пястовская польская совѣсть, заглушенная чуждыми вѣяніями» (przyt łumione obcemi nalecialoаciami, стр. 110): «ни у одного народа, — говоритъ г. Пржиборовскій (стр. 117), — въ XVI и XVII вв. вы не найдете такой богатой литературы противъ угнетенія, какъ у насъ. Дъ этомъ заключается утѣшеніе для сердца, для національнаго чувства, что эта самая польская шляхта, прославленная врагами какъ угнетательница хлоповъ, устами лучшихъ и даже худшихъ своихъ дѣтей изрекала слова истиннаго негодованія на то роковое направленіе, по которому пошла соціальная жизнь края… Поистинѣ мы можемъ гордиться этимъ!» Въ этомъ и состоитъ третье положеніе автора. Что касается до втораго, то г. В. Пржиборовскій всегда сгущаетъ краски, когда описываетъ положеніе крестьянъ «въ иныхъ мѣстахъ», и черезчуръ скупится на изображенія того «мягкаго угнетенія», въ которомъ находился, по его словамъ, польскій хлопъ: мы, по крайней мѣрѣ, при всемъ, можетъ-быть, желаніи г. В. Пржиборовскаго смягчить краски въ картинѣ стараго быта польскихъ хлоповъ, не видимъ, въ чемъ, собственно говоря, заключалась эта мягкость угнетенія. Положеніе русскихъ крестьянъ подъ польскими панами описывается довольно мрачно, но, во-первыхъ, оправдываетъ тутъ польскую шляхту авторъ: шляхта сама на Руси, среди варварскаго населенія, сдѣлалась варварской, а, во-вторыхъ, чтила безобразія не лично сана, а ея управляющіе. Вѣдь въ иныхъ же мѣстахъ не было такихъ притѣсненій, а мѣста эти лежали какъ разъ такъ, «куда не могла проникнуть зараза ни изъ далекой Германіы, изъ еще болѣе отдаленнаго Заднѣпровья» (стр. 135 и 146).
Но довольно дѣлать выписки. И безъ того мы просмотрѣли съ читателемъ около ⅕ всей книги. Разбирать ее съ точки зрѣнія научной мы не намѣрены, ибо въ этомъ отношеніи она для польской публики разобрана была, а для русской не можетъ быть интересна въ научной критикѣ такого труда, который ее ни въ какія заблужденія не введетъ, такъ какъ она читать его не станетъ; для характеристики же сочиненія В. Пржиборовскаго, какъ произведенія публицистическаго, мнѣ кажется, сказано было мною довольно. В. Пржиборовскому, очевидно, хотѣлось написать книжку, которая льстила бы національному самолюбію; но, взявши предметомъ изслѣдованія судьбу польскаго хлопа, онъ оказался вынужденнымъ обѣлять шляхту, потому что она польская шляхта, и полемизировать съ «чужими» историками, потому что они не имѣли этой тенденціи писать ради pociechy dla uczucia narodowego. Автора въ дѣйствительности интересуетъ не самъ крестьянинъ, а благородство польской націи, и вмѣсто того, чтобъ, обозрѣвъ исторію польскаго хлопа, воскликнуть: mea culpa, mea maxima culpa, — онъ утверждаетъ, что разсмотрѣніе отношеній шляхты къ крестьянамъ въ старой Польшѣ должно возбудить если не чувство гордости, то утѣшенія (стр. 231). Мы не станемъ также разсказывать о той полемикѣ, которая возникла изъ-за «Крестьянъ у насъ и въ другихъ мѣстахъ». Передовые органы варшавской прессы (Prawda, Przeglgd tygodsiowy) осудили твореніе Пржиборовскаго по достоинству, другіе же взяли автора подъ защиту.
Гораздо болѣе интереса представляетъ полемика по поводу другой польской книжки, вышедшей въ 1881 году. Мы говоримъ объ этюдѣ Хмелевскаго о польской литературѣ за послѣднія 16 лѣтъ, съ которымъ читатель отчасти уже знакомъ изъ предыдущаго письма нашего. Это тоже не капитальный трудъ, и читатель не-полякъ не понялъ бы, почему сочиненіемъ Хмелевскаго такъ занялась варшавская пресса. Между тѣмъ на эту книжку съ яростью, чуть не съ пѣной у рта, набросились и важные органы польскаго консерватизма, и самые легкомысленные листки, которые очень мѣтко Prawda въ данномъ случаѣ сравнила (№ 31 за 1881 года) съ веселыми мальчишками, бѣгущими впереди полка и, задирая высоко ноги, воображающими себя великими героями. Нападеніе было сдѣлано не только на автора, который, какъ извѣстно, состоитъ кандидатомъ на каѳедру польской литературы въ Варшавскомъ университетѣ, но и на всѣхъ польскихъ прогрессистовъ. Въ послѣднемъ письмѣ мы разсказали, какъ мало-по малу затихла въ Варшавѣ брань между старыми и молодыми, бывшая тамъ въ разгарѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Появленіе сочиненія Хмелевскаго разбередило старыя раны консерваторовъ, и они со злобой набросились на автора ненавистной книжки, объявивъ его невѣждой, человѣкомъ незнающимъ элементарной логики и дурнымъ польскимъ патріотомъ. Вмѣстѣ съ нимъ подверглась проклятію и вся партія молодыхъ, которая была объявлена безпочвенной, не имѣющей корней въ обществѣ, какимъ-то опаснымъ и вреднымъ недоразумѣніемъ. Молодая пресса сочла нужнымъ отвѣчать, упрекая, съ своей стороны, старую печать въ обскурантизмѣ и злостномъ недоброжелательствѣ. Въ двухъ отношеніяхъ любопытенъ этотъ эпизодъ изъ исторіи варшавской прессы за 1881 г.: во-первыхъ, можно видѣть изъ этой полемики двухъ направленій варшавской публицистика, что затишье, наступившее нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ борьбѣ общественныхъ идеаловъ и принциповъ, только временное, что обусловливается оно тѣмъ положеніемъ, въ какомъ находится варшавская подцензурная пресса, и что, лишь только начнетъ она современенъ заниматься серьезно своими дѣдами, снова раздадутся бранные крики «старыхъ» и «молодыхъ». Съ другой стороны, различное пониманіе духа польской литературы послѣ возстанія 1863 г., которое мы находимъ во всей этой полемикѣ изъ-за книжки г. Хмелевскаго, даетъ намъ возможность менѣе представить себѣ нравственные облики обѣихъ партій и точнѣе опредѣлить ихъ идеалы. Впрочемъ, наибольшую опредѣленность и искренность въ этомъ отношеніи мы найдемъ только въ передовой публицистикѣ. Во время полемики обѣ партіи еще разъ сопоставили свои принципы и свои программы, но въ то самое время, какъ старая пресса обходилась одними общими мѣстами и часто не вполнѣ понятными намеками, передовая печать говорила очень ясно и опредѣленно. Здѣсь даже ей представился случай подвести итоги дѣятельности прогрессистовъ, такъ какъ ея непріятели отрицаютъ за нею всякое значеніе, всякое вліяніе на общество и какую бы то ни было пользу для края. Вотъ какъ именно возражаетъ Правда (№ 31) на это обвиненіе: «Послѣ печальнаго опыта послѣдняго вооруженнаго порыва молодая пресса первая, по крайней мѣрѣ, въ Царствѣ Польскомъ указала народу на иную дорогу, — на дорогу внутренней, культурной (cywilizacyjnej), экономической я умственной работы, которая одна только въ состояніи насъ возродить я воскресить. Эта идеи теперь сдѣлалась общимъ мѣстомъ, но тогда она была не только новой, но даже смѣлой (zuchwała). Смѣлой и новой была также и другая идея, идея единенія (łacznośri) и солидарности съ племенами, входящими въ составъ славянофилы, провозглашаемая теперь даже тѣни газетами, которыя съ негодованіемъ ее отвергали. Не менѣе имѣла значенія дѣятельность молодыхъ въ вопросахъ общественныхъ. Безпокойныя претензіи шляхты послѣ крестьянской реформы нашли отзвукъ жалостныхъ стоновъ единственно въ старой прессѣ: только, не скрывая извѣстныхъ недостатковъ въ проведенія реформы, признала ея пользу и пригласила общество примириться съ этимъ актомъ поздней, но давно вожделѣнной справедливости, обративъ его вниманіе на необходимость улучшенія быта народа. Плодомъ этого было усиленіе демократическаго движенія, которое такъ сильно охватило литературу, что большая часть ея художественныхъ произведеній почерпнула свое содержаніе изъ народной жизни[2]. Очень можетъ быть, что молодые не совершили великихъ открытій въ наукѣ, но вѣрно однако то, что они обогатили ее рядомъ цѣнныхъ работъ, что довели до необыкновенныхъ размѣровъ издательскую дѣятельность, что, наконецъ, съ неизвѣстною дотолѣ рѣшительностью старались освободить знаніе изъ-подъ власти вѣры, сдѣлать его безусловно самостоятельнымъ, основать его на положительныхъ данныхъ науки, что стали проводниками и распространителями новѣйшей философіи. Равнымъ образомъ, нигдѣ такъ громко, какъ въ прогрессивныхъ органахъ, не заявлялось о необходимости самой безпристрастной критики нашей исторіи, уничтоженія вредныхъ обмановъ и того никуда негоднаго самохвальства, которое вселило въ насъ чисто израильскую манію избраннаго народа. Сначала это называли неуваженіемъ къ традиціямъ (nieposzanowaniem tradycyi) и мараніемъ собственнаго гнѣзда (kalaniem wlasnego gniazda), но мало-по-малу принципъ этотъ не только побѣдилъ въ теоріи, но даже очень удачно былъ проведенъ въ извѣстныхъ трудахъ молодыхъ историковъ. Наконецъ, защита реализма въ искусствѣ, низведеніе послѣдняго изъ-за облачныхъ сферъ въ дѣйствительную жизнь составляетъ также заслугу молодыхъ въ области творчества… Мы не станемъ спорить, что мотивы для этого выступленія скрывались въ предыдущей эпохѣ нашей исторической жизни, что идеи, которыя съ жаромъ проповѣдывали молодые, заимствованы изъ-за границы, но въ ту нору онѣ были новыми и дѣятельными факторами прогресса».
Вотъ программа молодыхъ, которую такимъ образомъ можно свести въ слѣдующимъ пунктамъ: 1) внутренняя органическая работа, а не рискованныя политическія предпріятія; 2) единеніе и солидарность съ другими славянскими народами; 3) признаніе значенія за крестьянскою реформой 1864 года и забота объ улучшеніи быта народа; 4) освобожденіе знанія отъ клерикализма и свѣтская независимая культура; 5) критическое отношеніе къ своему прошлому и протестъ противъ національнаго самомнѣнія; 6) сближеніе литературы съ жизнью. Дѣйствительно, почти всѣ пункты этой программы, какъ мы увидимъ, начали уже понемногу, хоть и не вполнѣ, входить въ жизнь польскаго общества, такъ что если послѣднее движется, идетъ сколько-нибудь впередъ, то только по «ритму молодыхъ», какъ выражается г. Свентоховскій, по ихъ направленію и къ ихъ цѣлямъ: старая пресса скорѣе постоянно убаюкиваетъ общество я отрываетъ его отъ движенія впередъ и отъ дѣятельной жизни, время отъ времени предостерегая его отъ прогрессистовъ. Одинъ изъ самыхъ употребительныхъ упрековъ польскихъ консерваторовъ заключается въ томъ, что молодая пресса предаетъ гласности злоупотребленія духовенства: это, — говорятъ они, — ослабляетъ католицизмъ, что очень неудобно въ «вашемъ положеніи». Полемика о книжкѣ г. Хмелевскаго дозволила прогрессистамъ сдѣлать подобный же упрекъ своимъ противникамъ: хорошо ли, — спрашиваютъ они, — въ «нашемъ положеніи» такъ нападать на единственнаго, единогласно выбраннаго, кандидата на каѳедру польской литературы въ университетѣ, послѣ того какъ каѳедра эта возобновляется послѣ болѣе чѣмъ десятилѣтняго перерыва? Самый фактъ избранія на эту каѳедру г. Хмелевскаго «старыми» профессорами[3] кажется представителямъ молодой прессы знаменемъ побѣды: въ лагерѣ старой прессы не нашли достойнаго кандидата, который могъ бы занять это мѣсто въ университетѣ. Во-вторыхъ, консервативные органы указываютъ обществу на то, что напрасно-де прогрессисты именуютъ себя имѣющею почву партіей. Передовая пресса, пожалуй, готова согласиться съ тѣмъ, что ея представители не составляютъ изъ себя организованной партіи, но, по ея мнѣнію, это происходитъ вслѣдствіе того, что борьба ведется исключительно теоретическая; во всякомъ же случаѣ тутъ нужно-де обращать главное вниманіе на то, какимъ идеямъ, — суда по теперешнему ходу вещей, — принадлежитъ будущее, и на то, распространяются ли и теперь эти идеи въ обществѣ, хотя бы онѣ и не имѣли за себя опредѣленной, сплоченной и организованной партіи. Скрывая, можетъ-быть, отъ другихъ и отъ себя самихъ все-таки неприглядное настоящее, прогрессисты однако убѣждены въ своей побѣдѣ въ будущемъ. «Элементъ либерализма и демократизма, — читаемъ мы въ сдѣлался въ нашемъ обществѣ весьма важнымъ факторомъ, котораго литературные башибузуки не одолѣютъ и съ которымъ они должны считаться. Недоброжелательное подкладываніе камней подъ колеса идущаго поѣзда, еслибы даже я заставило соскочить съ рельсовъ тотъ или другой вагонъ, не въ состоянія уничтожить самую дорогу». Но если Правда и основательно утверждаетъ, что намѣченная ею программа молодыхъ начинаетъ входить въ сознаніе большинства польскаго общества, то нельзя все-таки сказать, чтобы всѣ части программы одинаково имъ усвоивались. Дѣйствительно, общимъ мѣстомъ варшавской публицистики сдѣлалась только идея необходимости внутренней органической работы, да и то въ противоположность прежнимъ попыткамъ воскрешенія Польши путемъ возстаній; по въ чемъ должна заключаться эта работа, въ этомъ не всѣ согласны между собой, ибо каждая партія смотритъ на дѣло по-своему. Далѣе, тезисъ о необходимости солидарности съ другими славянами въ варшавской прессѣ поставленъ до сихъ поръ слишкомъ общо; притомъ русскій народъ какимъ-то tacito consensu публицистовъ нагъ бы выключается изъ этого единенія, и только молодая пресса если теоретически и не обсуждаетъ вопроса о примиреніи (по причинамъ, можетъ-быть, отъ нея независящимъ), то входитъ de facto, по крайней мѣрѣ, въ литературное съ нами общеніе: особенно въ Правдѣ много переводовъ съ русскаго, разборовъ русскихъ книгъ и статей, корреспонденцій изъ Петербурга и Москвы, извѣстій о выходѣ въ свѣтъ русскихъ сочиненій и т. п. Что касается до крестьянскаго вопроса, то имъ все еще мало занимаются въ Варшавѣ даже въ передовыхъ органахъ, не говоря уже о консервативныхъ изданіяхъ, которыя ни въ какомъ случаѣ не могутъ считаться на сторонѣ крестьянской реформы 1864 года: недавняя полемика г. Заленскаго съ профессоромъ Симоненко, о которой мы упоминали въ третьемъ письмѣ, показываетъ, гдѣ симпатіи старой прессы. Въ дѣлѣ высвобожденія знанія изъ-подъ клерикальныхъ вліяній шагъ впередъ сдѣланъ, дѣйствительно, большой, и само духовенство должно съ этимъ согласиться: напримѣръ, небольшой кружокъ варшавскихъ ксендзовъ, видя, что никто не читаетъ Католическаго Обозрѣнія (Przeglad Katolicki) и что это изданіе не оказываетъ никакого вліянія на публицистику, даже задумалъ было въ прошломъ году основать новый религіозный еженедѣльникъ е для свѣтской интеллигенціи", дабы бороться съ «безбожнымъ духомъ времени». Но не такъ успѣшно за то идетъ освобожденіе исторіи польской отъ тенденціозности національнаго самовосхваленія: прекраснымъ примѣромъ послѣдняго можетъ служить книжка г. Валерія Пржиборовскаго. Во всякомъ случаѣ новымъ идеямъ долго еще придется прокладывать себѣ дорогу въ польское общество, и не разъ еще, даже при теперешнемъ положеніи варшавской прессы, между старыми и молодыми будутъ возникать ожесточенныя полемики изъ-за всякаго литературнаго явленія, къ которому можно только будетъ придраться, чтобы еще разъ преломить копья. Съ своей стороны мы можемъ только пожелать успѣха я увѣрять ихъ, что много найдется въ русскомъ обществѣ людей, которые присоединятъ свои пожеланія къ нашему.
- ↑ Крѣпостному состоянію въ Россіи авторъ придаетъ вообще особый характеръ: „европейскаго, западнаго прикрѣпленія въ землѣ здѣсь не было, — говоритъ онъ за стр. 118, — но было опредѣленное стремленіе, заимствованное съ Востока, превратятъ крестьянина въ раба“.
- ↑ Въ другомъ мѣстѣ статьи сказано: Główne gwiazdy nieba koneerwatywnego; p. p. Pros, Sienkiewicz, Ochorowicz i inni — zaświecity chyba na niem od etrony „prasy młodej“ (главныя свѣтила консервативнаго неба засіяли на немъ со стороны „молодой прессы“).
- ↑ Сколько намъ извѣстно, г. Хмелёвскій былъ избранъ польскими профессорами Варшавскаго университета, собравшимися по этому случаю въ частное засѣданіе полу-оффиціальнаго характера. Составъ польскихъ профессоровъ университета не обновлялся послѣ 1869 года, такъ что среди нихъ совсѣмъ нѣтъ молодыхъ.