Письмо къ Издателю.
правитьВъ 36 книжкѣ вашего Журнала, прочелъ я рецензію (на Комедію Воздушные Замки) явившуюся въ свѣтъ съ безгласной подписью — Ъ. По любви моей къ нашей Словесности хотѣлъ было возражать, но подумавъ; первое, что такая рецензія сама на себя лучшая критика, и что можетъ быть найдутся порядочные люди, которые какъ нибудь убѣдятъ Г-на Ъ въ другой разъ не браться не за свое дѣло, какъ вдругъ съ З9 No Сына Отечества явился опять подобный разборъ Комедіи Не любо не слушай и съ тѣмъ же безгласнымъ ѣромъ! — Тутъ уже я не вытерпѣлъ, и чтобы не оставить въ заблужденіи нечитавшихъ Комедіи, написалъ мои мысли о рецензіи Г-на Ъ, которыя и прошу васъ напечатать въ журналѣ вашемъ.
Судя по слогу, разсужденіямъ и вкусу, примѣтно, что Г-нъ Ъ силится заступить мѣсто Ювенала Прямосудова, и вооружась его палицей, смѣло выступаетъ на роковое поприще, гдѣ покойный состязатель Сѣвернаго Наблюдателя упалъ — и не всталъ. Нельзя не видать, что Г-нъ Ъ, шагая по слѣдамъ Ювенала, въ изложеніи плана Комедіи, смѣло перешагиваетъ черезъ ея красоты и не удостоя ихъ воззрѣнія, придирается къ тѣмъ мѣстамъ, которыя кажутся ему достойными ударовъ его наслѣдственной палицы. Напр. онъ хитро умалчиваетъ о томъ, что Зарницкинъ налгалъ дядѣ своему Мезецкому о его невѣстѣ и пропускаетъ совсѣмъ безъ вниманія ссору Мезецкаго съ Княгиней, которая заслуживаетъ похвалу истиннаго Критика, не могшаго не видать" съ какимъ искуствомъ ведена эта сцена, и что Руской Авторъ нашелъ средство послѣ четырехъ любовныхъ ссоръ, написанныхъ самимъ Мольеромъ, представить съ искусшвомъ нѣчто новое въ семъ родѣ; наконецъ Г-нъ Ъ, нехотя отдавать справедливости Сочинителю, какъ будто не замѣчаетъ счастливой и забавной развязки Комедіи, и говоритъ только, что Хандрина упадаетъ въ обморокъ и не вѣритъ больше ни въ чемъ своему племяннику. Я полагаю нужнымъ выписать эту сцену, чтобы показать тѣ красоты, которыя не удостоились вниманія Г-на Рецензента.
Мезецк. (читаетъ письмо, полученное имъ отъ Онегина, о которомъ Зарницкинъ сказалъ, будто онъ умеръ). «Вотъ въ чемъ дѣло: племянникъ вашъ, надѣлъ трауръ, увѣрилъ кредиторовъ, что онъ сдѣланъ единственнымъ наслѣдникомъ сестры, вашей Марѳы Романовны, (Хандриной) которая, которая но словамъ его скоропостижно умерла…
Я умерла!.. злодѣй! зарѣзалъ, — умираю.
Ну, вотъ тебѣ бонжуръ.
Ахъ! чѣмъ бы ей помочь?
Но съ вами ль о дезальпъ?
Нѣтъ.
Свѣтъ изъ глазъ теряю.
Ахъ, тетушка! и вы могли повѣрить.
Прочь!
Прочь, змѣй! какъ твой языкъ проклятый повернулся
Сказать, что я съ двора тотчасъ долой!
Повѣрьте, тетушка! Онегинъ обманулся*
Невѣрю!
Я сказалъ….
Невѣрю.
Боже мой!
Повѣрьте хоть тому, что мнѣ грозятъ тюрьмою.
Не вѣрю! ты все лжешь.
Ахъ! сжальтесь надо мною!
И вспомните, что я племянникъ вашъ, родной.
Не вѣрю, слышишь ли? не вѣрю и не вѣрю
И вѣрить не хочу! (уходитъ)
Не вѣритъ ни чему!
Прекрасный, естественный и живой разговоръ Комедіи также не нравится Г-ну Ъ: онъ не только не хвалитъ его, но даже говоритъ съ острою насмѣшкой, достойною покойнаго Ювенала: „Нѣкоторые Сочинители и Переводчики комедій въ стихіяхъ, дошли теперь до такого совершенства, что трудно различить версификацію ихъ съ обыкновенной прозой.“ Не трудно догадаться, что онъ мѣтитъ на новѣйшія произведенія» напримѣръ на Комедіи: Своя семья, Воздушные замки, Говорунъ, Притворную невѣрность и проч. дѣлающія честь Сочинителямъ и Переводчикамъ и уличающія — по крайней мѣрѣ — въ несправедливости Г-на Ъ, которому вѣроятно больше нравится необыкновенная проза, какъ наприм. въ Комедіи Слѣдствіе Маскерада[1], гдѣ Искринъ, молодой человѣкъ хорошаго общества, говорить: «Госпожа Постоянова вашъ другъ; ей извѣстно сколько пламенно люблю васъ, и такъ пускай она насъ разсудитъ, могу ли быть счастливъ, не удостоиваясь иногда по цѣлой недѣлѣ услышать отъ васъ ни одного слова, даже видѣть васъ? (Къ Постояновой). Вамъ извѣстно, что въ иной день по три раза бываю здѣсь и не нахожу обожаемаго предмета; и если наконецъ, объѣздивъ всѣ лучшіе домы, побывавъ на званыхъ спектакляхъ и на балахъ, удастся мнѣ ее встрѣтить, то она едва меня примѣчаетъ: окружась толпою записныхъ воздыхателей, не внимаетъ словамъ моимъ и обходится со мной хуже нежели съ тѣмъ, кто первый ей на глаза попадется. Мнѣ бы должно убѣгать столь убійственнаго зрѣлища; но нѣтъ, не понимаю, какой-то злой духъ меня тамъ удерживаетъ. Удаляюсь тогда уже, какъ она ѣдетъ, и, всегда возвращаюсь домой съ растерзаннымъ сердцемъ. Вотъ моя жизнь.»
Далѣе, Г-нъ Ъ строго возстаетъ противу невѣроятной лжи Зарницкина, и выписываетъ въ примѣръ счастливые стихи, (никакъ не похожіе на обыкновенную прозу), которыми лгунъ разсказываетъ, какъ онъ съ своимъ экскадрономъ, зимою, по льду на конькахъ, подбѣжалъ къ кораблямъ и ихъ сжегъ. Конечно эта ложь не вѣроятна., но она не выдумана Сочинителемъ, и ее при мнѣ и многихъ разсказывалъ за правду одинъ изъ подобныхъ Зарницкину; ежели Гну Ѣ угодно, я могу ему назвать и раскащика — однакожь онъ, слава Богу, не Руской. Въ семъ случаѣ Сочинитель послѣдовалъ правилу Мольера, который говорилъ, что онъ присвоиваетъ себѣ все то, что годится для Комедіи. Впрочемъ, чтожъ бы было забавнаго, если бы наприм. Зарницкинъ, пріѣхавъ изъ Коломны, (по привычкѣ лгать, сказалъ, что былъ на биржѣ; или сталъ бы хвалить и называть остроумными и безпристрастными, рецензіи Г-дъ Ювеналовъ и вросъ? конечно это была бы безстыдная ложь, но тотъ, кто не читаетъ журналовъ, легко бы могъ ему повѣрить или улыбнуться, а въ представленіи комедіи Не любо не слушай, люди, имѣющіе вкусъ, смѣялись отъ добраго сердца, чего не могъ не видать Г-нъ Ъ, если былъ въ театрѣ.
Шутъ Митяй. говорящій изломаннымъ Французскимъ языкомъ (и точно такой, какихъ много въ Москвѣ) также не по сердцу Г ну Рецензенту: ему непремѣнно желательно видѣть на мѣстѣ его Антропа[2], котораго онъ изъ дураковъ, самовольно произвелъ въ шуты. У всякаго свой вкусъ: конечно, и дураки могутъ быть забавны, только не тогда какъ слишкомъ умничаютъ[3]; — и почему Г-ну Ъ кажется, что Антропъ одинъ умѣетъ къ стати молвить словесно? а Митяй говоритъ:
И въ Петербургѣ насъ не скоро перечтешь. Притомъ же, не есть ли долгъ комическаго Автора, выводить на посмѣяніе постыдное, унижающее человѣчество обыкновеніе, держать въ домѣ шутовъ?
Пустясь писать противъ всего хорошаго, при сей вѣрной оказіи, Г-нъ Ъ не могъ преминуть, чтобъ не задѣть и великаго Расина: ему кажется, что стихи не могутъ быть хороши, если въ нихъ говорится объ осяхъ, дышлахъ, шкворняхъ и проч… потому, что слова эти составляютъ прозаической языкъ кучеровъ, а къ несчастію бѣднаго Расина, Тераменъ, въ славной его трагедіи (Федра) говоритъ:
L’essieu crie etc….
Наконецъ Г-нъ Рецензентъ долженъ былъ отдать справедливость игрѣ актеровъ: Комедія дѣйствительно розыграна очень хорошо; но и тутъ неугомонный и замысловатый Ъ не утерпѣлъ, чтобъ не кольнуть своею остротою прекрасно представлявшаго лгуна: онъ говоритъ будто его талантъ, холодный для выраженія сердечной страсти, счастливъ только, кое да нужно проговоритъ наборъ словъ богатый безсмыслицею. А я, отдавая всю справедливость прекраснымъ дарованіямъ нашего перваго комическаго любовника, скажу однакожъ, что онъ совсѣмъ на это не мастеръ, и напримѣръ очень былъ дурень въ комедіи Слѣдствіе Маскерада (о которой я уже поминалъ) когда принужденъ быль говорить, играя роль Пріятина: «Можетъ быть, сударыня, я слишкомъ скоро, воспользовался благосклонностію вашею, позволеніемъ пріѣхать сюда; но я строго соблюлъ осторожность. Вы видите стараніе мое согласоваться съ вашимъ приказаніемъ, и если бы оно было несравненно строже, то я все еще былъ бы недостоинъ счастія васъ видѣть. (въ сторону) она прелестна!» (т. е. та, съ которой онъ говоритъ, а не эта фраза).
Или въ ролѣ Модеста, свѣтскаго молодаго человѣка, изъ комедіи Ученыя женщины гдѣ онъ говоришь Зенеидѣ:
И смѣю васъ просить, оставя нареканья,
Надъ пламенемъ моимъ не дѣлать испытанья
И сердцу моему свободу дать горѣть.
По мнѣ сударыня, такъ я увѣренъ смѣло,
Что есть во мнѣ душа, не гнѣвайтесь и тѣло.
или, говоря съ Вралевымъ:
…Сказать чистосердечно смѣю,
Что лучше помолчать, дать каши языку.
Неоспоримо что приведенныя мною мѣста богаты и безсмыслицею и наборомъ словъ: и такъ и въ семъ случаѣ сужденіе Г-на Рецензента пристрастно.
Наконецъ, какъ человѣкъ истинно любящій отечественную Словесность и театръ, написавъ мое мнѣніе о рецензіи Г-на Ъ, я полагаю моей обязанностію, посовѣтывать ему не нападать больше на тѣхъ Авторовъ нашихъ, которые, благодаря Бога, никакъ и ни почему не подлежатъ его сужденію; право не худо ему послѣдовать образцу своему Ювеналу Прямосудову, который (правда послѣ нѣкоторыхъ непріятныхъ истинъ) воздержаль гнѣвъ свой и скрылся въ мракѣ неизвѣстности.