Письмо въ редакцію.
правитьГосподинъ редакторъ!
Вы были такъ добры, прислали намъ статью Современныхъ Извѣстій, посвященную нашему письму въ Русскую Мысль, озаглавленному: «Что хотѣлъ этимъ сказать князь Бисмаркъ».
На какія грустныя размышленія наводитъ эта статья! Размышленія, относящіяся не къ ней самой, конечно, а къ общему состоянію русской печати. Бѣдная печать, въ которой и до сихъ поръ все еще можно фантазіи выдавать за политическіе взгляды, а грубыя инсинуаціи — за полемику!… Вамъ извѣстно, что мы не имѣемъ ни обыкновенія, ни возможности возражать на все, что могутъ о насъ написать, такъ какъ намъ рѣдко к почти всегда поздно случается знакомиться съ тѣми отзывами, которыми, отъ времени до времени, удостоиваютъ насъ различные органы русской и заграничной печати. Вы понимаете также, что намъ лично менѣе всего могло бы придти въ голову свой первый опытъ полемики начинать по поводу статьи подобной той, которая теперь, въ видѣ двухъ маленькихъ вырѣзокъ, лежитъ у насъ передъ глазами. Попадись она намъ случайно, мы, вѣроятно, даже и не прочли бы ее, а еслибъ и пробѣжали, то навѣрное тутъ же и забыли о ней. Но разъ она прислана вами, — статья эта пріобрѣтаетъ въ нашихъ глазахъ значеніе. Изъ уваженія къ вамъ и къ вашему истинно-почтенному журналу, мы отступимъ отъ своего всегдашняго правила: разберемъ статью Современ. Извѣст. и разъяснимъ высказанный нами взглядъ, который эта газета такъ странно поняла и такъ своеобразно объяснила. Лишнее прибавлять, что мы при этомъ отнюдь не намѣрены слѣдовать примѣру московской газеты и не прибѣгнемъ къ ея полемическимъ пріемамъ. Мы слишкомъ уважаемъ русское имя и слишкомъ любимъ русскую печать — несчастную, но по крайней мѣрѣ въ этомъ отношеніи чистую отъ всякихъ подозрѣній, — чтобы хоть на минуту допустить мысль, будто среди русскихъ публицистовъ могутъ быть люди, старающіеся умышленно «сбить русское чувство и русскія мысли съ толку» и «ослѣпить, если возможно, русскіе глаза». Мы знаемъ, что между ними есть, къ сожалѣнію, много людей ослѣпленныхъ предразсудками и страстью, равно какъ и слѣпыхъ отъ рожденія. Мы знаемъ, что несчастные, которыхъ злая мачиха-природа поразила этимъ печальнѣйшемъ изъ всѣхъ недуговъ, кричатъ и силятся во что бы то ни стало увѣрить зрячихъ, что свѣта нѣтъ, что свѣтъ — это «утки злыхъ газетъ». Но да сохранитъ насъ Богъ заподозрить ихъ въ злоумышленности. Мы твердо и искренно вѣримъ, что Совр. Изв., инсинуирующія противъ насъ недостойныя обвиненія, дѣлаютъ это de bona fide, по ошибкѣ, по невѣдѣнію, а не изъ злого умысла. Конечно, въ данномъ случаѣ невѣдѣніе предположить какъ-то даже странно. Мы лично представляемъ, какъ совершенно справедливо называютъ насъ Совр. «неизвѣстнаго публициста»; но ваше безупречно-чистое имя и всѣми уважаемое имя профессора Майкова, въ примѣчаніи къ статьѣ котораго вы рекомендовали нашу статью вниманію читателей — эти имена достаточно извѣстны и въ Россіи, и во всемъ остальномъ славянскомъ мірѣ, чтобы служить порукой за насъ. Зная васъ, Современныя Извѣстія не могли не понять, что вы, всю жизнь честно и преданно служившіе великой ндеѣ славянской солидарности, никогда не приняли бы въ свой журналъ и въ особенности не позволили бы писать именно объ этомъ предметѣ такому лицу, которое вы не знаете и въ чистотѣ и честности побужденій котораго вы не увѣрены вполнѣ и совершенно. Но такъ какъ, съ другой стороны, Совр. Изв. не могли не знать тоже, что, по тѣмъ же причинамъ, ихъ инсинуаціямъ не повѣрятъ рѣшительно ни одинъ порядочный человѣкъ, то ясно, что, печатая ихъ, они не отдавали себѣ вполнѣ яснаго отчета въ своемъ дѣйствія, т. е. не вѣдали, что творятъ, иначе они, конечно, не прибѣгли бы въ выходкѣ столь же безполезной, сколько и некрасивой въ нравственномъ отношеніи.
Итакъ, посмотримъ на ихъ quasi-политическую аргументацію, оставляя въ сторонѣ вопросъ о руководившихъ ими побужденіяхъ. Въ чемъ состоитъ наше съ ними разногласіе, — разногласіе, до такой степени взволновавшее ихъ, что даже лишило — надѣемся, только на время — ихъ способности взвѣшивать свои слова? Роковое разногласіе это состоитъ въ слѣдующемъ: по ихъ мнѣнію, Австрія есть главнѣйшій, опаснѣйшій, заклятый и непримиримый врагъ Россіи, и Россіи слѣдуетъ поэтому, подъ страхомъ величайшихъ бѣдъ и глубочайшихъ униженій, быть и оставаться вѣчно-неизмѣннымъ злѣйшимъ врагомъ Австріи. По нашему мнѣнію, Австрія хоть и не другъ Россія, но, во-первыхъ, никакой принципіальной непримиримости и взаимной вражды между ними не существуетъ, — напротивъ, существуютъ и благопріятныя условія, я весьма сильныя побудительныя причины для ихъ примиренія; во-вторыхъ, Австрія — далеко не главный и въ особенности не опаснѣйшій врагъ Россіи, а роль эта принадлежитъ Пруссіи, которая и служитъ главною причиной кажущейся непримиримости и весьма, къ сожалѣнію, реальной враждебности отношеній между Австріей и Россіей.
Вотъ исходный пунктъ и почва разногласій. Теперь Совр. Извѣстія утверждаютъ, будто исторія представила, еще съ прошлаго столѣтія, множество несомнѣнныхъ доказательствъ того, что отношенія Россія къ Австріи могли всегда служить безошибочнымъ признакомъ — къ повышенію ли мы идемъ, или къ пониженію. Дѣйствительно, исторія, этотъ непреложный свидѣтель я неподкупный судья, одна можетъ разрѣшить споръ, подобный этому. Только на свидѣтельство исторіи надо ссылаться осторожно, потому что ее нельзя ни сбить съ толку, какъ, по мнѣнію Совр. Изв., стараемся сдѣлать мы по отношенію къ русскому чувству и русскимъ мыслямъ, ни дискредитировать недостойными инсинуаціями, какъ сами они пытаются сдѣлать по отношенію къ намъ. Напримѣръ, въ данномъ случаѣ исторія именно свидѣтельствуетъ противъ московской газеты и въ нашу пользу. Теперь Австрія — врагъ Россіи, это правда; но съ какихъ поръ она сдѣлалась имъ? — Съ тѣхъ поръ, какъ въ отношенія ихъ вступила третья держава — Пруссія, которая, съ перваго момента своего появленія на европейской политической сценѣ, въ качествѣ самостоятельнаго и сильнаго фактора, никогда уже, ни на одинъ день, не предоставляла Россію и Австрію самимъ себѣ, постоянно впутываясь въ малѣйшія сношенія ихъ между собою, подъ личиною друга той и другой. До этихъ поръ, то-есть до конца прошлаго столѣтія, именно до 1787 года, Австрія и Россія не только не были врагами, но были почти постоянными союзниками. Въ особенности въ восточной политикѣ онѣ всегда и неизмѣнно дѣйствовали рука объ руку и вмѣстѣ. Ну, мы, надѣемся, даже не рѣшатся утверждать, будто въ то время Россія вообще я ея восточная политика въ частности «шла къ пониженію». Враждебность Австріи не помѣшала намъ безъ войны добиться, въ 1826 г., свободы плаванія по Черному морю и признанія за нами права оффиціальнаго покровительства реорганизованнымъ Сербіи и Молдано-Валахіи (Аккерманскій договоръ, заключенный при посредствѣ Австріи, хотя и не совсѣмъ согласно ея желаніямъ; она не ожидала такихъ черезчуръ благопріятныхъ для Россіи условій, тѣмъ не менѣе — fit bonne mine à mauvais jeu). Не помѣшала она намъ также, три года спустя, по Адріанопольскому миру, пріобрѣсти устья Дуная; не помѣшала, наконецъ, и Гунхіаръ-Схелесскому трактату нашему съ Турціей, по которому Турція обязалась закрыть Дарданеллы для иностранныхъ кораблей всѣхъ націй, кромѣ русской, взамѣнъ обѣщанія Россіи защитить ее отъ внѣшнихъ враговъ, для успѣшнаго выполненія чего мы обязывались, въ случаѣ надобности, доставить султану въ Константинополь корпусъ войска, если не ошибаемся, въ 30 тысячъ человѣкъ.
Между тѣмъ дружба Пруссіы ознаменовалась для насъ слѣдующими «успѣхами»: Въ 1796 г., когда Россія и Австрія, по обыкновенію, вмѣстѣ вели войну съ Турціей, Пруссія притворно объявила войну кмъ обѣимъ, заключивъ обманный оборонительный и наступательный союзъ съ Оттоманскою имперіей. Говоримъ — обманный союзъ и притворно объявила войну потому, что, добившись этимъ путемъ отдѣльнаго договора (Систовскаго) съ Австріей, по которому эта послѣдняя обязалась дѣйствовать больше противъ Турціи совмѣстно съ Россіей, Пруссія и не подумала затѣмъ оказать какую либо дальнѣйшую помощь своей союзницѣ; она даже, приличія ради, не послала ей ни одной роты солдатъ. Далѣе, въ 1854 году (мы пропускаемъ мелкіе факты и останавливаемся только на крупныхъ событіяхъ), когда Австрія, по остроумному выраженію генерала графа Шварценберга, «удивила міръ своей неблагодарностію», Пруссія обязательно облегчила ей этотъ подвигъ, заключивъ съ ней договоръ, по которому обѣ державы гарантировали другъ другу цѣлость я неприкосновенность ихъ владѣній — какъ нѣмецкихъ, такъ и не нѣмецкихъ. Сдѣлала ли она это лишь подчиняясь необходимости, потому что Австрія владычествовала еще въ Германскомъ Союзѣ? — Очевидно, нѣтъ, ибо этотъ оффиціальный договоръ (онъ былъ сообщенъ всѣмъ союзнымъ государствамъ, которыя пристали къ нему всѣ, кромѣ Мекленбурга) былъ, два года спустя, подкрѣпленъ другимъ въ томъ же смыслѣ, но уже тайнымъ, между однѣми Австріей я Пруссіей. Этотъ-то договоръ и рѣшилъ дѣло. Получивъ извѣстія о немъ, покойный Государь Александръ U написалъ князю Менщикову: «все кончено… Намъ ничего больше не остается, какъ принять миръ…» Мы его приняли, Парижскій миръ. Для свѣта, т. е. для массы публики, казалось, будто послѣдній, окончательно сразившій насъ, ударъ нанесенъ былъ Австріей: вѣдь ея войска стояли на Дунаѣ, она прислала намъ рѣшительный и грозный ультиматумъ, она отозвала своего посланника изъ Петербурга… Пруссія демонстративно выказывала намъ свое искреннее сочувствіе, держала, по отношенію насъ, самый дружественнѣйшій нейтралитетъ, и если совѣтовала, — убѣдительно, усиленно и настойчиво совѣтовала, — согласиться на жиръ, то опять же изъ одного лишь искреннѣйшаго желанія намъ добра, изъ опасенія, какъ бы мы не потерпѣли еще болѣе, если будемъ продолжать войну… Для тѣхъ, кто зналъ и умѣлъ понимать скрытую отъ глазъ публики суть вещей, на дѣлѣ этотъ ударъ былъ нанесенъ Пруссіей, и только ею одной. Все ея поведеніе въ теченіе войны соотвѣтствовало коварной продѣлкѣ съ договорами. Австрія съ самаго начала объявила себя противъ нашей войны съ Турціей. Она не обѣщала намъ даже нейтралитета, соглашаясь на него лишь въ такомъ случаѣ, если мы примемъ обязательство не нарушать неприкосновенность Оттоманской имперіи и очистимъ Дунайскія княжества. Затѣмъ, во всѣ два года, она старательно проявляла всѣ признаки державы, рѣшившейся и готовой объявить войну: мобилизовала и сосредоточивала войска, сыпала нотами самаго невѣроятнаго содержанія, заключала союзы съ враждебною намъ коалиціей. Но этотъ хлопотливо-энергическій образъ дѣйствій показывалъ ли дѣйствительную рѣшимость вести войну? У насъ думали, что это такъ, а въ Пруссія знали, что нѣтъ. Тогда болѣе нежели когда-нибудь, въ продолженіе всей своей исторіи, Австрія находилась въ томъ состояніи, которое такъ мѣтко характеризуется русскою пословицей: «охота смертная, да участь горькая». Чудовищная ненормальность ея тройственной задачи — въ Германіи, въ Италіи и на Востокѣ — ставила ее въ положеніе человѣка повисшаго хоть и не высоко надъ землею, но все же въ пространствѣ, ногами касаясь готовой выскользнуть, колеблющейся доски, а связанными руками судорожно уцѣпившись за балку, достаточно крѣпкую, чтобы выдержать его тяжесть, но въ то же время лишавшую его свободы движеній. Этою доской была для Австріи Италія, неожиданно, въ лицѣ Сардиніи, явившаяся въ роли фактически независимаго государства, самостоятельно принимающаго участіе въ европейской коалиціи, а балкой — Германія, открыто выражавшая свое недовольство политикой Австріи и всего шесть лѣтъ тому назадъ категорически высказавшая ей (въ революціонномъ франкфуртскомъ парламентѣ) несовмѣстимость ея полувосточнаго характера съ положеніемъ главы Нѣмецкой имперіи. Распятая между Италіей и Германіей, Австрія не могла свободно располагать своими движеніями, а могла только тормошиться и кричать. Это только она и дѣлала до заключенія второго, тайнаго, договора съ Пруссіей, потому что всѣ ея съ виду энергическія приготовленія къ войнѣ были въ сущности суетливымъ и безпомощнымъ топтаніемъ на мѣстѣ: своихъ сосредоточенныхъ войскъ она не двигала ни назадъ, ни впередъ, и своимъ заносчивымъ нотамъ отказывалась придать характеръ ультиматума, несмотря на всѣ настоянія союзниковъ. Чтобы получить свободу движеній, чтобы спуститься на землю и обхватить руками стѣну, къ которой она до тѣхъ поръ только прислонялась спиною, т. е. Востокъ, Австріи нужно было, чтобы кто-нибудь, — а это могла сдѣлать только посторонняя сила, — развязалъ ей руки и помогъ освободиться на время отъ стѣснительной поддержки балки. Эту услугу могла ей оказать одна только Пруссія; она и оказала. Придвинь она тогда корпусъ своихъ войскъ къ австрійской границѣ, — ну, хоть для маневровъ, какъ мы въ 1871 году, — она поставила бы Австрію въ абсолютную невозможность шевельнуться. Вмѣсто того она дѣлала видъ, будто вѣритъ и ужасно боится воинственности Австріи, и заклинала насъ согласиться на постыдный миръ, а тѣмъ времененъ втихомолку развязывала Австріи руки, бережно ссаживала ее на твердую почву и подавала ей оружіе.
Совершенно таково же было поведеніе обѣихъ нѣмецкихъ державъ я въ послѣднюю войну. Австрія выступила впередъ съ болѣе или менѣе невозможными нотами, а потомъ и съ ультиматумомъ. Пруссія, теперь ужь именующаяся Германіей, стояла въ сторонѣ, напуская на себя видъ незаинтересованнаго зрителя, спокойно наблюдающаго событія, въ которыхъ принимаетъ лишь косвенное участіе. Видящей только внѣшность, публикѣ казалось, будто она, Пруссія, этимъ своимъ наблюдательнымъ положеніемъ сдерживаетъ Австрію и поддерживаетъ Россію. Вся Европа повѣрила этой нравственной поддержкѣ, а московскія дамы собрались даже выпить и поднести за нее князю Бисмарку великолѣпный коверъ (помнится, Современныя Извѣстія весьма одобряли тогда патріотическое намѣреніе сказанныхъ дамъ). На дѣлѣ Пруссія, своей поддержкой, только поощряла Россію зарваться дальше цѣли, предположенной къ достиженію въ эту войну; а въ то же время, выждавъ удобный моментъ, предписала Австріи послать въ Петербургъ ультиматумъ, самый текстъ котораго былъ доставленъ изъ Берлина, куда графъ Андраши посылалъ его для просмотра и поправокъ. Впрочемъ, объ этомъ распространяться не стоитъ. На Берлинскомъ конгрессѣ Пруссія такъ рѣшительно сняла маску, что въ настоящую минуту даже у насъ никто уже не сомнѣвается въ ея роли.
Вотъ тѣ «успѣхи», которыхъ достигала Россія, когда стаивала «вдали отъ европейскаго концерта и въ частности отъ Австріи» (замѣчаніе Современныхъ Извѣстій, разумѣется), но вблизи отъ главнаго источника музыки — отъ Пруссіи. Ужь если ссылаться на исторію, такъ надо же приводить ея показанія такъ, какъ она сама даетъ ихъ. А исторія, въ данномъ случаѣ, говоритъ именно то самое, что нами сейчасъ вкратцѣ разсказано. При всей тенденціозности Современныхъ Извѣстій въ обращеніи съ исторіей, даже они не докажутъ намъ, чтобы хоть въ чемъ-нибудь невѣрно мы изложили историческіе факты, или неправильно освѣтили ихъ. А разъ это изложеніе вѣрно, такъ кому же, спрашивается, болѣе обязаны мы роковымъ исходомъ какъ Крымской, такъ и послѣдней восточной войны? Кто болѣе способствовалъ совершенію тяжелаго и несчастнаго для насъ Парижскаго трактата и совсѣмъ ужь позорнаго трактата Берлинскаго: не скрывавшая своей враждебности я своихъ цѣлей Австрія, или въ тайнѣ ковавшая ковы Пруссія, противъ которой мы не могли даже принимать никакихъ мѣръ предосторожности, ибо съ наивностію, по-истинѣ непостижимой, вѣрили въ ея дружбу?!… Кто болѣе виноватъ передъ русскимъ народомъ и кто опаснѣе для Россіи: открытый врагъ, или вѣроломный другъ? — Современныя Извѣстія думаютъ, что открытый врагъ, а мы полагаемъ, что вѣроломный другъ. По нашему мнѣнію, опирающемуся на несомнѣнные историческіе факты, Россія дѣйствительно «шла къ пониженію» тогда, когда она особенно сближалась съ Пруссіей и полагалась на Пруссію. Усиленіе заявленій дружбы къ намъ со стороны Пруссія всегда было предвѣстникомъ какого-нибудь готовившагося тяжелаго удара Россіи. И эти удары всегда поражали насъ тѣмъ чувствительнѣе, что мы никогда не ожидали ихъ, не готовились къ нимъ, а получивъ, искали руку, наносившую ихъ, гдѣ-то за горами и морями, тогда какъ она была тутъ же рядомъ, въ «дружескомъ» Берлинѣ. Ботъ поэтому-то мы думаемъ, и всегда будемъ думать, что бы ни писали о насъ Современныя Извѣстія или какія другія газеты, что русская политика только тогда станетъ на твердую почву и сдѣлается истино-національной, когда Россія освободятся отъ всякой тѣни прусскаго вліянія, навсегда порветъ всякія сваей съ Пруссіей, и что только тогда возсіяетъ звѣзда славянства, когда померкнетъ и исчезнетъ за горизонтомъ звѣзда Пруссіи.
Разбирая нашу статью и отмѣчая съ негодованіемъ высказанное нами мнѣніе, что для кн. Бисмарка гораздо страшнѣе союзъ Россіи съ Австріей, чѣмъ съ Франціей, Современныя Извѣстія ставятъ намъ въ большую вину то обстоятельство, что мы постоянно забываемъ: «а не еще ли страшнѣе для Бисмарка союзъ Франціи съ Австріей, этихъ двухъ государствъ, равно обиженныхъ Пруссіей, которыя потому и должны быть естественнѣйшими и искреннѣйшими ея врагами? Отчего же однако Бисмаркъ не обнаруживаетъ этой боязни?» На такой, по нашему мнѣнію наивный, вопросъ даже неловко отвѣчать, но — «взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ» — будемъ отвѣчать. Кн. Бисмаркъ не обнаруживаетъ и не чувствуетъ, и никогда не почувствуетъ, а тѣмъ паче не обнаружитъ боязни, о которой угодно говорить Современнымъ Извѣстіямъ, по самой простой причинѣ — потому, что, будучи государственнымъ человѣкомъ и геніальнымъ политикомъ въ полномъ смыслѣ этихъ словъ, онъ можетъ бояться только реальныхъ опасностей, можетъ страшиться и принимать мѣры только противъ такихъ политическихъ комбинацій, которыя возможны, а несбыточныхъ фикцій онъ себѣ не создаетъ и, слѣдовательно, и бояться ихъ не можетъ. Комбинація же насчетъ франко-австрійскаго союза принадлежитъ къ числу совершенно фантастическихъ мечтаній, которыя мыслимы только на всетерпящихъ столбцахъ газетъ, да и то при томъ лишь непремѣнномъ условіи, что газеты эти будутъ издаваться и писаться людьми, въ отношеніи знанія и пониманія политики, слѣпыми. Что между Франціей и Австріей общаго, кромѣ обоюдной вражды ихъ къ Пруссіи? Гдѣ основанія, гдѣ почва для союза между ними? Во имя чего и ради какихъ цѣлей могли бы онѣ заключить такой союзъ?… Во имя и съ цѣлію платонической мести? Такъ вѣдь это — «политика чувствъ», которую въ настоящее время, надо надѣяться, даже мы, упорнѣе всѣхъ державшіеся ея, перестали вести. Что касается до остальной Европы, то это для нея überwundene Standpunkt. Она «политику чувствъ» во внѣшнихъ дѣлахъ пережила и сдала въ архивъ вмѣстѣ съ произволомъ во внутреннихъ. Теперь руководящимъ принципомъ европейской политики служатъ интересы государствъ, а не чувства ихъ вождей и даже ихъ народовъ, научившихся владѣть чувствами. А внѣ мести какіе у Франціи съ Австріей общіе интересы? — Франціи нужно вернуть себѣ, отнявъ ихъ у Германіи, Эльзасъ и Лотарингію, и Австрія однимъ обѣщаніемъ сдѣлать это отняла бы у себя всякую почву въ Германіи. Австріи, т.-е. Габсбургамъ, хочется вернуться самимъ въ Германію и стать тамъ императорами, но императорами отнюдь не раздробленнаго, терзаемаго внутреннею неурядицей политическаго тѣла, а единой и сильной въ своемъ національномъ единствѣ нѣмецкой имперіи. Франція, помогая этому, совершила бы то самое, противъ чего боролась нѣсколько столѣтій. Она всегда видѣла, да я нѣтъ ей причины не видѣть впредь, свой интересъ въ раздробленіи и въ безсиліи Германіи, все равно, кто бы тамъ ни царствовалъ — Гогенцоллерны или Габсбурги; послѣдніе — даже вѣковые, традиціонные враги для нея… Съ какой же стати заключила бы она союзъ съ такою державой, царствующая династія которой одна можетъ довершить и упрочить это опасное для Франція дѣло, которое нынѣ хоть и совершенно ненавистной ей Пруссіей, но совершено лишь по внѣшности и уже колеблется въ своемъ основаніи?… Такимъ образомъ Франція и Австрія являются обѣ естественнѣйшими и искреннѣйшими врагами Пруссіи, но вовсе не искренними и совершенно противуестественными союзниками между собой. Вотъ почему кн. Бисмаркъ не боится невозможнаго франко-австрійскаго союза и по тѣмъ же самымъ причинамъ мы объ его несуществующихъ страхахъ не говорили въ своей статьѣ.
Самой Австріи Современныя Извѣстія совсѣмъ не признаютъ, — такъ-таки просто отрицаютъ ея бытіе. По ихъ мнѣнію, «самой Австріи-то даже я не существуетъ въ дѣйствительности; это есть мнимая величина»" Исчезни этотъ призракъ, — «не найдется ни единаго (отдѣльнаго человѣка? народа?) внутри самой этой монархія, кому бы стало больно отъ ея погибели», такъ какъ «ни одинъ изъ подданныхъ (гражданъ) не видитъ своего отечества» въ Австріи. Это взглядъ не новый. Современныя Извѣстія только повторяютъ въ грубой формѣ ту фикцію, которая многими принималась въ Европѣ за истину, но которую теперь никто уже не считаетъ таковою. И намъ пора бы эту фикцію бросить, такъ какъ фантастичность ея давно и несомнѣнно доказана. Не странно ли, не смѣшно ли просто — упорно объявлять мнимою величиной, искуственно, лишь доброю волей сосѣдей поддерживаемой и лишенной жизни машиной такое государство, которое на. нашихъ глазахъ перенесло цѣлый рядъ грозныхъ, страшныхъ бурь, какія рѣдко выпадали на долю другихъ государствъ? Каждой изъ этихъ бурь одной достаточно было бы, чтобы смести съ лица земли какой бы ни было могучій механизмъ, если онъ механизмъ, а не одаренный сильной жизненною способностью организмъ; Австрія же выдержала ихъ всѣ и — живёхонька, свѣжая и бодрая, какъ ни въ чемъ ни бывало. Обратимся опять къ свидѣтельству исторіи. Вспомнимъ семилѣтнюю войну, наполеоновскія войны, итальянскую войну, войну съ Пруссіей: это — бури внѣшнія; затѣмъ — бури внутреннія: революцію 1830 и 48 годовъ, безкровное мадьярское возстаніе 1866 года я послѣдовавшее за нимъ реформированіе Австріи изъ абсолютной въ конституціонную монархію. Развѣ искуственно созданная машина можетъ вынести, не разлетѣвшись въ дребезги, такія внутреннія потрясенія? А внѣшнія?… Развѣ въ глубинѣ каждаго изъ нихъ не лежало въ значительной степени, по отношенію къ Австріи, ошибочное предположеніе, будто это государство равно ненавидимо всѣ" свои" подданными и поэтому непремѣнно развалится отъ перваго толчка?… Семилѣтняя война даже прямо построена была на этой фикціи. И что же оказалось на дѣлѣ? — Единственный разъ, когда подданные Габсбурговъ дѣйствительно радовались ихъ пораженію, это было въ 1859 году, во время итальянской войны, которая, какъ всякій понималъ это, можетъ урѣзать нѣсколько Австрію, но погубить ее въ конецъ не можетъ. Тогда они приходили въ восторгъ отъ пораженій, повторяя: «побьютъ насъ — будетъ конституція». Конституція, замѣтьте, а не распаденіе монархіи… Каждый же разъ, какъ монархіи грозила серьезная жизненная опасность, всѣ ея подданные до единаго забывали свою воображаемую ненависть къ ней, даже свои взаимныя пререканіи и дрались съ остервенѣніемъ и умирали геройски за этотъ яко бы безжизненный «механизмъ». Что руководило этими подданными, въ спокойное время увѣрявшими наперерывъ, будто всѣ они ничего такъ не желаютъ, какъ уничтоженія «угнетающей» ихъ монархіи, а въ минуты опасности единодушно жертвовавшими за нее жизнію? Ужели только приказаніе начальства, да рутинная привычка къ повиновенію? — Разумѣется, нѣтъ. Ими руководило то, что всегда руководитъ народами: ихъ собственный интересъ, жизненный интересъ, неразрывно связанный съ существованіемъ Габсбургской монархіи. Всѣ они слишкомъ малочисленны и слабы, чтобы каждому изъ нихъ жить независимой, отдѣльной, самостоятельной жизнію и, въ особенности, чтобъ успѣшно бороться съ тѣми опасностями, которыя грозятъ каждому изъ нихъ внѣ Австріи. Ужь мадьяры мл не стремятся, если вѣрить ихъ радомонтадамъ, къ независимости, къ отдѣленію отъ Австріи, а какъ они запѣли теперь, когда черезчуръ откровенная шовинистская выходка enfant terrible австрійскаго парламента, депутата Шёнерера, провозгласившаго на какомъ-то банкетѣ тостъ за «императора Вильгельма, короля богемскаго», — когда эта выходка, сопровождавшаяся рукоплесканіями участвовавшихъ въ банкетѣ нѣмцевъ, показала имъ во-очію, что Австріи можетъ грозить опасность посерьезнѣе миѳическаго панславизма?! Пусть теперь кто-нибудь поищетъ такъ-называемой «партіи независимости» въ Венгріи. Ея нѣтъ тамъ и слѣдовъ; она исчезла, какъ дымъ, въ одинъ день. А чехи?… Надо совсѣмъ не знать ихъ, не мѣть ни малѣйшаго понятія о ихъ стремленіяхъ и желаніяхъ, — о томъ, словомъ, что они называютъ своей «національною политикой», — чтобы вѣрить, будто они изъ чувства славянской солидарности, изъ горячихъ симпатій къ южнымъ славянамъ такъ энергически стоятъ противъ восточной политики Австріи. Они понимаютъ, что эта политика переноситъ центръ тяжести монархіи на ту сторону Дуная, — понимаютъ, что монархія все меньше и меньше будетъ имѣть интереса, а слѣдовательно и менѣе будетъ дорожить тѣми частями своихъ нынѣшнихъ владѣній, въ которыхъ лежитъ Богемія, и трепещетъ при одной мысли, что тогда ммъ, чехамъ, придется разстаться съ монархіей Габсбурговъ. Вотъ секретъ ихъ оппозиціи восточной политикѣ, — secret de polichmel, впрочемъ, ибо они его не скрываютъ. Да к къ чему было бы скрывать? Точно не достаточно бросить одинъ взглядъ на географическую карту, чтобъ увидѣть, какая участь грозитъ Чехіи въ случаѣ распаденія Австріи. Шёнереръ только тѣмъ погрѣшилъ, что сболтнулъ не во-время, а въ существѣ дѣла онъ высказалъ то, что составляетъ завѣтное желаніе всѣхъ богемскихъ нѣмцевъ (условно, конечно: если имъ, нѣмцамъ, нельзя въ Богеміи господствовать) и одну изъ цѣлей Германіи. Эта цѣль не стоитъ еще на очереди и не скоро еще станетъ, по причинамъ, которыя, какъ намъ кажется, достаточно выяснены нами въ письмѣ — «Что хотѣлъ этимъ сказать кн. Бисмаркъ?» Но она намѣчена, а Пруссія умѣетъ неуклонно идти и достигать разъ намѣченныхъ цѣлей, сколько бы времени ни пришлось выжидать удобнаго момента. Богемія нужна ей, какъ неприступная стратегическая позиція для Германіи, нужна для округленія границъ Германіи, нужна, наконецъ, какъ славянскій клинъ въ германскомъ тѣлѣ, и она возьметъ ее непремѣнно, если Австрія перестанетъ существовать при тѣхъ условіяхъ, какихъ желали бы Современныя Извѣстія. Такимъ образомъ въ тотъ день, въ который погибнетъ Австрія, погибнетъ а Чехія. И кто-нибудь можетъ думать, что чехи съ удовольствіемъ или только безъ отчаянія встрѣтятъ какую бы то ни было опасность, которая будетъ грозить существованію Австріи! Да они лягутъ костьми за нее и за Габсбурговъ. Только полная доказанная возможность можетъ заставить чеховъ равнодушно отнестись къ участи Габсбургской монархіи, а при существованіи прусской Германіи этой возможности нѣтъ и быть не можетъ. Поэтому-то чехи будутъ отчаянно драться даже съ русскими, еслибы тѣ явились къ нимъ въ союзѣ съ пруссаками. То же сдѣлаютъ и хорваты. Эти тоже умрутъ до послѣдняго скорѣе, чѣмъ пожертвовать Австріей, потому что, въ виду ихъ антагонизма съ сербами, имъ, какъ хорватамъ, внѣ Габсбургской монархія тоже грозить смертельная опасность. И такъ поступятъ всѣ такъ-называемые «народы Австріи». Даже нѣмцы, за исключеніемъ богемскихъ, не пойдутъ добровольно въ «общее отечество», превратившееся въ прусскую казарму; и даже тирольцы, по всѣмъ вѣроятіямъ, пожалуй, примутся взрывать римскія античныя зданія, если Италія когда-либо превратитъ ихъ изъ ломанныхъ Габсбурговъ въ гражданъ единой централизованной Италіи. Только человѣкъ совсѣмъ не знающій исторіи и отродясь не видавшій географической карты можетъ воображать еще, будто никто изъ обитателей Австріи не видитъ въ ней отечества и каждый безъ сожалѣнія встрѣтитъ ея погибель. И только при полномъ невѣдѣніи политическаго положенія дѣлъ можно желать, чтобы Россія основала свою политику на такой печальной фикціи…
Но допустимъ на минуту, что Австрія дѣйствительно не то, за что мы ее признаемъ и за что признаетъ ее вся Европа, т. е. не весьма сложный, но отъ того не менѣе жизненный и жизнеспособный политическій организмъ, а лишь механически существующая «мнимая величина», какъ полагаютъ Современныя Извѣстія. Что-жь изъ этого слѣдуетъ Московская газета думаетъ, что «согласись Россія, Германія и Италія — раздѣлъ Австро-Венгріи совершился бы еще легче, нежели раздѣлъ Польши: ее растащатъ въ мигъ; всякій потащитъ свое». Оставляя въ сторонѣ тонкую деликатность этихъ выраженій, посмотримъ на мысль. «Растащить» можно любое государство, если (ахъ, это! Его легко написать и какъ трудно осуществить!) коалиція могущественныхъ сосѣдей поставитъ себѣ цѣлію такое растаскиваніе. «Потащатъ» тоже всѣ съ величайшей готовностію, — это не подлежитъ сомнѣнію. Европа, вѣроятно, долго еще не доживетъ до той высокой степени цивилизаціи, при которой «растаскиваніе» государства, а слѣдовательно и народовъ, ихъ населяющихъ, будетъ считаться такимъ же немыслимымъ варварствомъ, какъ и торговля людьми. Покуда же самые культурные изъ ея народовъ всегда готовы потащить и тащатъ все, что могутъ. Но, къ счастію наиболѣе слабыхъ изъ нихъ, «могутъ» они весьма рѣдко, ибо самая всеобщность алчности мѣшаетъ каждому удовлетворять ее въ той мѣрѣ, какъ ему хотѣлось бы. Обыкновенно, на каждый болѣе или менѣе лакомый кусочекъ есть нѣсколько претендентовъ, и эти претенденты зорко слѣдятъ другъ за другомъ и не допускаютъ одинъ другого до захвата того, что каждый изъ нихъ намѣтилъ, какъ свое достояніе. Существуетъ для слабыхъ и другая гарантія, тоже вытекающая изъ всеобщности алчныхъ инстинктовъ. Хорошо сознавая общую наклонность свою къ грабежу и захвату, государства создали теорію политическаго равновѣсія, въ силу которой чрезмѣрное усиленіе одного считается угрозой для всѣхъ и непремѣнно встрѣчаетъ рано или поздно общее противодѣйствіе, обыкновенно начинающееся въ видѣ мирныхъ дипломатическихъ подвоховъ, а потомъ переходящее въ коалиціи. Благодаря этимъ условіямъ, нынѣ уже не такъ-то легко захватить и маленькое, совсѣмъ слабое, государство, ибо всегда найдется кто-нибудь посильнѣе, чьи интересы это нарушаетъ, а ужь «растащить» большую, и притомъ въ центрѣ Европы находящуюся, имперію и совсѣмъ невозможно. Всего невозможнѣе это по отношенію къ Австріи, и именно тѣмъ державамъ, которыя, по мнѣнію Современныхъ Извѣстій, легко могли бы это сдѣлать, если согласятся между собою. Еслибы газета задала себѣ трудъ подумать немного о томъ, что она говоритъ, она непремѣнно увидала бы. что и эта ея политическая комбинація принадлежитъ къ числу тѣхъ же фантастическихъ мечтаній, какъ и комбинація насчетъ франко-австрійскаго союза. Въ самомъ дѣлѣ, на какой почвѣ могло бы состояться соглашеніе Россіи. Германія и Италіи по вопросу о раздѣлѣ Австріи, и какимъ образомъ могли бы онѣ раздѣлить ее такъ, чтобы никому не было обидно и каждый заранѣе видѣлъ бы свой интересъ въ коалиціи? Напримѣръ, не вдаваясь въ другія подробности, могла ли бы Германія уступить Италія главнѣйшій объектъ вожделѣній этой послѣдней — Тріестъ? — Разумѣется, нѣтъ. Этотъ важный пунктъ всемірной торговли гораздо важнѣе для Германіи, чѣмъ для Аталіи. Съ другой стороны, могла ли бы Россія сознательно и добровольно отдать Германіи Богемію? Не значило ли бы это заранѣе произнести приговоръ надъ своей славянской политикой, ради которой одной только Россія могла бы рѣшиться на такое рискованное и всегда могущее стать роковымъ, по своимъ послѣдствіямъ, дѣло, какъ раздѣлъ цѣлаго государства? Вообще, какова была бы доля Россіи въ предполагаемомъ раздѣлѣ Австрія? — Признаемся, мы этой доля не видимъ. Восточная Галиція — вотъ развѣ единственное прямое пріобрѣтеніе, на которое монетъ разсчитывать Россія. Затѣмъ остается еще косвенное пріобрѣтеніе — освобожденіе южныхъ славянъ отъ грозящаго имъ наплыва германизма. Это, конечно, великая и прекрасная цѣль. Но, во-первыхъ, не надо забывать, что, освобождая южныхъ славянъ путемъ раздѣла Австріи въ союзѣ и совмѣстно съ Германіей, Россія необходимо вынуждена была бы пожертвовать, обречь на конечную гибель западныхъ славянъ: чеховъ и поляковъ. Во-вторыхъ, мы лично (авторъ этого письма), при всей нашей искренней и глубокой преданности славянской идеѣ, никогда не могли бы рѣшиться купить свободу даже всѣхъ славянъ цѣною чрезмѣрнаго усиленія злѣйшаго и опаснѣйшаго врага Россіи — прусской Германіи, потому что, какъ бы тамъ ни было, Россія одна ближе и дороже намъ, чѣмъ всѣ прочіе славяне, вмѣстѣ взятые. Думаемъ, что каждый истино-русскій человѣкъ раздѣляетъ съ нами эти чувства я этотъ взглядъ. Собственно Россіи же политика раздѣловъ никогда не удавалась и ничего ей не приносила, кромѣ вреда. Мы раздѣлили Польшу и что мы этимъ пріобрѣли? — Ахиллесову пяту во внѣшней политикѣ, тормозъ во внутренней, да зловѣщее вліяніе одной изъ сообщницъ нашихъ въ этомъ дѣлѣ — Пруссіи, роль которой въ исторіи Россія исторически доказана нами выше. Мы стремились къ раздѣлу Турціи и цѣлыхъ два столѣтія, не жалѣя своихъ силъ и не считая своихъ жертвъ, наносили ей ударъ за ударомъ, съ цѣлію довести ее до того безпомощнаго состоянія, въ которомъ ее можно будетъ, по живописному выраженію Современныхъ Извѣстіи, «растащить». Теперь она до этого состоянія доведена и ее дѣйствительно «растаскиваютъ»: Австрія утащила Боснію и Герцеговину, Англія — Египетъ, Франція — Тунисъ, Италія уцѣпилась уже за Триполись, Германія простираетъ виды ни болѣе, ни менѣе какъ на Константинополь. А мы… что такое мы можемъ «утащить»? — Ничего. Намъ даже знаменитыя гирла не достались, проливы дальше отъ насъ, чѣмъ когда-либо. Потративъ силы на подготовленіе раздѣла, мы принуждены теперь безучастно смотрѣть, какъ онъ совершается другими, — смотрѣть безучастно и видѣть, какъ на мѣстѣ «растаскиваемой» Турціи вырастаетъ передъ нами врагъ несравненно болѣе сильный и опасный. То же самое повторилось бы неизбѣжно и съ раздѣломъ Австріи, еслибъ уничтоженіе этой державы совершилось по рецепту Современныхъ Извѣстій. Какъ и Турцію, Австрію «растащили» бы другіе, а мы на свою долю получили бы удовольствіе, на ея развалинахъ, подъ которыми погребены были бы два значительнѣйшія и культурнѣйшія славянскія племени, встрѣтиться лицомъ къ лицу съ врагомъ болѣе грознымъ и непреклоннымъ, чѣмъ погубленныя нами Турція и Австрія вмѣстѣ.
Впрочемъ, если мы распространились объ этомъ предметѣ, то единственно для того, чтобы не оставить невыясненнымъ ни одного пункта на будущее время. Сама же по себѣ комбинація Современныхъ Извѣстій представляетъ, повторяемъ, фантастическій воздушный замокъ. Сама эта газета признаетъ, что «участь Австро-Венгріи» (т. е. раздѣлъ) составляетъ «вопросъ времени и мѣста: гдѣ та пропасть, въ которой суждено Австрія найдти конецъ?» Эти два вопроса совершенно исключаютъ всякую возможность соглашенія между Россіей и Германіей. Ужь если дѣлить Австрію, такъ Россіи надо спѣшить, надо раздѣлить ее какъ можно скорѣе. Пруссіи же, въ виду современнаго внутренняго состоянія Германіи, невозможно и думать присоединять къ себѣ австрійскія и нѣмецкія провинціи, съ населеніемъ чисто, и притомъ южно германскаго происхожденія, католическимъ, за послѣднія 25 лѣтъ привыкшимъ къ политическимъ учрежденіямъ куда какъ посвободнѣй тѣхъ, которыми Пруссія подарила объединенную Германію, и, наконецъ, привыкшимъ къ господству; къ тому же Австрія нужна Германіи, какъ проводникъ и піонеръ германизма на Востокѣ, а эта задача можетъ быть ею исполнена лишь въ относительно очень продолжительное время. Гдѣ же тутъ шансы соглашенія? — Ихъ нѣтъ и быть не можетъ.
Теперь мы покончили съ разсужденіями Современныхъ Извѣстій и попробуемъ изложить свой собственный взглядъ на политику, которой, по нашему мнѣнію, должна бы держаться отнынѣ Россія. Мы на этотъ разъ не будемъ говорить полусловами и намеками, а назовемъ каждую вещь ея собственнымъ, точно обозначеннымъ, именемъ, — будемъ говорить такъ, однимъ словомъ, какъ говаривали съ вами не разъ, въ устныхъ бесѣдахъ нашихъ. И пусть ваши читатели рѣшатъ, кто изъ насъ сознательнѣе любитъ Россію и славянство и кто правильнѣе понимаетъ ихъ интересы: Современныя Извѣстія, съ ихъ неудержимой ненавистью къ Австріи, или мы, отдающіе ей справедливость и предпочитающіе видѣть ее союзницей Россіи, вмѣсто Германіи.
Прежде всего мы должны напомнить то, что достаточно опредѣленно выяснено нами въ инкриминированной статьѣ: «Что хотѣлъ этимъ сказать князь Бисмаркъ», но чего Современныя, разумѣется, не замѣтили, — именно, что, говоря объ Австрія, мы всегда прежде всего имѣемъ въ виду центръ и цементъ этой монархіи — ея царствующую династію. Габсбурговъ. Затѣмъ продолжаемъ.
Мы до извѣстной степени согласны съ мнѣніемъ тѣхъ (между прочимъ и Современныхъ Извѣстій), которые думаютъ, что участь Австріи есть вопросъ времени и что она должна исчезнуть. Только мы подъ словомъ «участь» отнюдь не разумѣемъ уничтоженіе и полагаемъ, что Австрія исчезнетъ не въ томъ смыслѣ, какъ исчезаетъ теперь Турція, т. е. пропадетъ безслѣдно, а въ томъ лишь, что она перестанетъ существовать бъ нынѣшнемъ своемъ видѣ я приметъ новую форму, превратится въ совершенно новую государственную формацію, еще невиданную на дѣлѣ, хотя она давно существуетъ въ теорія. Въ этомъ смыслѣ Австрія уже начала исчезать, ибо она несомнѣнно (на нашъ взглядъ, по крайней мѣрѣ) вступила въ фазисъ своего превращенія и уже — хотя едва замѣтно еще — преобразовывается въ монархію-федерацію самоуправляющихся и самостоятельныхъ національностей. Когда это превращеніе окончательно совершится и Австрія явится передъ нами въ своемъ новомъ образѣ, она станетъ совершенно недоступна нашимъ ударамъ, ибо за нее грудью встанутъ всѣ народы, которымъ она принесетъ (по своему и по ихъ мнѣнію) высокую культуру, политическую свободу и національную самостоятельность. Еслибъ она могла дѣйствительно принести все это различнымъ народамъ, на которыхъ простираетъ виды, Россіи не слѣдовало бы и пытаться остановить ее на ея новомъ пути. Это было бы и безполезно, въ виду поддержки, оказываемой ей Германіей, и недобросовѣстно относительно народовъ, которые нашли бы истинное благополучіе въ новой федераціи, недобросовѣстность же никогда не проходитъ безнаказанно въ исторіи. Но Австрія, въ силу своего происхожденія и въ силу окружающихъ ее условій, не можетъ выполнить этой своей задачи, хотя Габсбурги, внѣ всякаго сомнѣнія, искренно берутся за нее. Надъ ними тяготѣетъ и роковымъ образомъ подчинитъ ихъ себѣ другая задача — задача служить проводниками германизма, которому они принадлежатъ всѣмъ своимъ прошлымъ, всѣми фибрами своего существа и который, вдобавокъ, теперь, въ критическій моментъ перерожденія, служитъ имъ опорой. Не они поборятъ его, а онъ ихъ, и заставитъ ихъ, помимо ихъ воли, служить его цѣлямъ. Подчиняясь этому правовому условію, они ничего, кромѣ зла и гибели, не принесутъ народамъ будущей монархической федераціи національностей, ибо вмѣстѣ съ культурой они откроютъ доступъ къ нимъ и волнамъ германизма, который морально подавятъ ихъ, а матеріально сначала будетъ эксплуатировать, потомъ постепенно вытѣснитъ. Эти народы, которымъ Габсбурги безсознательно грозятъ гибелью, въ огромномъ большинствѣ славянскіе. Ихъ естественная покровительница и единственная защита — Россія, я она тѣмъ болѣе обязана защитить ихъ, что этого требуетъ и ея собственный интересъ, органически и неразрывно связанный съ славянствомъ и съ Востокомъ. Но какимъ образомъ, какими средствами и какимъ путемъ можетъ она оказать имъ эту обязательную для нея защиту? Посредствомъ ли смертельной борьбы съ Австріей, путемъ уничтоженія ея? — Нѣтъ. Такимъ образомъ она ничего не добьется, потому что передъ нею для сильные, могучіе въ своемъ союзѣ, врага — Германія и Австрія, а она одна въ буквальномъ смыслѣ и безусловно одна. Нельзя же закрывать глаза на дѣйствительность и не видѣть (т. е. не хотѣть признавать), что намъ нельзя разсчитывать въ предстоящей борьбѣ на поддержку и даже на сочувствіе ни одного, даже самаго маленькаго, государства въ Европѣ, не исключая и тѣхъ, которыя создались только вчера и нашими же руками. Группируйся вокругъ насъ славяне, скажемъ прямо (вѣдь мы обѣщали говорить безъ околичностей): съумѣй мы сгруппировать вокругъ себя славянъ, мы могли бы равнодушно относиться къ сочувствію или несочувствію Европы, мы могли бы побороться съ цѣлой Европой. Но славяне вокругъ насъ не группирутся; они, напротивъ, отъ насъ сторонятся и насъ боятся[1]. Эта боязнь настолько сильна въ нихъ, что она можетъ заставить ихъ добровольно броситься въ объятія Австріи, мня найти въ ней защиту отъ насъ. Да они это и дѣлаютъ уже отчасти и никакія замалчиванія и замазыванія этого факта не могутъ вычеркнуть его изъ дѣйствительности. Что же остается дѣлать Россія при такихъ условіяхъ? — По нашему мнѣнію, создать себѣ союзника въ лагерѣ враговъ. Враговъ у насъ, какъ сказано, два: габсбургская Австрія и прусская Германія, — который же изъ нихъ можетъ, при извѣстныхъ условіяхъ, стать нашимъ союзникомъ?… Прусская Германія? — Нѣтъ, потому что ей мы не можемъ предложить ничего такого, что она не могла бы получить безъ нашей помощи, тогда какъ есть много такого, чего она хочетъ добиться, во что бы то ни стало, и въ чемъ мы вынуждены становиться ей поперекъ дороги. Между тѣмъ союзника себѣ мы, натурально, можемъ купить только цѣной его собственнаго интереса, и притомъ интереса настолько громаднаго, чтобы заслонить въ его глазахъ и заставить его забыть всѣ прочіе. Есть и такой интересъ, которымъ мы могли бы соблазнить габсбургскую Австрію? — Да, потому что ея интересы, какъ и ея характеръ, двойственные. Будучи полуславянской, полунѣмецкой, она если и идетъ теперь, подчиняясь необходимости и давленію Германіи, на востокъ, то съ гораздо большимъ удовольствіемъ пойдетъ, объ руку съ нами, и на западъ, къ которому ее привязываютъ и влекутъ ея традиціи, ея культура, ея привычки. Чтобы сдѣлать нашу мысль вполнѣ, такъ-сказать, осязательно-понятной, возьмемъ примѣръ. Передъ нами Пруссія, имѣющая несомнѣнный, жизненный интересъ въ исчезновеніи Австріи. Послѣ столѣтія упорной борьбы съ ней она достигаетъ того, что наноситъ своей соперницѣ страшный ударъ, казалось, неисправимый и долженствовавшій сразить ее на смерть. Что дѣлаетъ Пруссія? Продолжаетъ ли она добивать врага?… (а она могла это сдѣлать, — мы непремѣнно, въ простотѣ сердечной, помогли бы ей). — Ничуть. Она даетъ пройти первому пылу гнѣва за обиду, вступаетъ въ дружескія сношенія съ врагомъ и кончаетъ тѣмъ, что заставляетъ его служить своимъ интересамъ. Понимая очень хорошо, что великія державы, даже и на половину раздавленныя, не уничтожаются сразу и что раздѣлъ Австріи потребовалъ бы такихъ жертвъ, какихъ она, Пруссія, ни въ какомъ случаѣ приносить не намѣрена, она предпочла дѣйствовать въ томъ же направленіи, но иными средствами. Вмѣсто ограбленія Габсбурговъ и раздѣла Австріи, съ насильственнымъ захватомъ въ пользу Германіи нѣмецкихъ австрійскихъ провинцій и части побережья Адріатическаго моря, она стала дѣятельно подготовлять такое положеніе для тѣхъ и для другой, которое постепенно сдѣлало бы и нѣмецкія провинціи и Адріатическое море, по крайней мѣрѣ на столько безразличными, чтобъ они могли почти-что равнодушно отнестись къ утратѣ ихъ, когда наступитъ для Пруссіи удобный моментъ захватить ихъ. На этомъ новомъ пути она не только отбросила въ сторону всякую тѣнь вражды къ Австріи, но сдѣлалась ея преданнымъ другомъ, ея поддержкой и твердой опорой. Вотъ этому самому образу дѣйствій должны бы слѣдовать и мы. И почему нѣтъ, спрашивается? Развѣ намъ въ диковину поддаваться вліянію я подражать Пруссіи, этому вѣковому образцу нашему во всемъ? Если мы могли въ дѣлѣ внутренней организаціи государства копировать ее, то почему бы не подражать ей и въ томъ, въ чемъ у нея дѣйствительно нѣтъ соперниковъ: въ тонкой, дальновидной, строго-планомѣрной и неуклонно-цѣлесообразной внѣшней политикѣ? Остріе, какъ выражаются нѣмцы, своего союза съ Австріей Пруссія направила противъ насъ. Направимъ же въ отпоръ ей остріе свое противъ нея. Чтобы захватить нѣмецкія провинціи съ Адріатическимъ моремъ и открыть германизму двери славянскаго Востока, она составила планъ сдѣлать изъ нынѣшней Австріи — Oesterreich, «восточную имперію» — Ostreich, перенося, съ тѣмъ вмѣстѣ, далеко на востокъ и тронъ опасныхъ для нея Габсбурговъ. Съ этою цѣлью она сдѣлала изъ своего военнаго могущества опору Габсбурговъ и Австріи. Подражая ей, мы должны въ свою очередь сдѣлаться твердой опорой этихъ послѣднихъ[2], только съ цѣлями прямо противуположными, то-есть, стремясь освободить отъ опасности, а себя избавить отъ злого врага и неизбѣжныхъ въ будущемъ столкновеній съ нимъ, мы должны помочь Австріи вернуться къ ея прямому назначенію, такъ хорошо выражаемому ея первоначальнымъ именемъ: Ostmark — «восточною границей». Мы должны помочь ей занять снова принадлежащее ей по праву мѣсто въ Германской имперіи, которую она столько вѣковъ защищала отъ напора варваровъ, и снова перенести въ Германію тронъ Габсбурговъ, гдѣ онъ можетъ и долженъ находиться, не нарушая ничьихъ правъ, не причиняя никому ни зла, ни страданія, — напротивъ, слуха оплотомъ противъ правонарушенія и несправедливыхъ притязаній. Объединеніе славянства приблизилось уже, но оно еще не стоитъ на исторической очереди. Торопиться съ нимъ прежде времени — значитъ рисковать сдѣлать его на вѣкъ невозможнымъ, потому что, независимо отъ внѣшнихъ препятствій, славяне внутренно еще не подготовлены къ объединенію. Имъ надо еще насладиться привольемъ индивидуальной (въ смыслѣ народныхъ индивидовъ, націй) свободы, надо погрѣться на растворяющемъ душу солнушкѣ этой свободы и закалиться немножко въ школѣ развивающей и укрѣпляющей умъ національной самостоятельности. Надо, наконецъ, пройти черезъ дающую опытъ и научающую умѣренности борьбу за существованіе, борьбу собственными силами, а не чужими руками, какъ они, по крайней мѣрѣ на Балканскомъ полуостровѣ, боролись до сихъ поръ. Только тогда они созрѣютъ для прочнаго объединенія, — для такого объединенія, какъ, помните, говорилъ Палецкій: «единство цвѣта въ богатствѣ оттѣнковъ, гармонія въ разнообразіи звуковъ». Для всего этого время еще не настало, хотя настанетъ скоро. За то для объединенія опередившаго насъ въ культурѣ, а слѣдовательно и превосходящаго славянъ возвышенностію и широтою своихъ потребностей, германскаго племени время настало давно. Оно уже началось фактически, только начало положено неправильно и потому закончиться спокойно, безъ потрясеній и новой борьбы оно не можетъ. Эта борьба неизбѣжна, примемъ ли мы въ ней участіе, или нѣтъ. Отчасти для предотвращенія этой борьбы, или, по крайней мѣрѣ, ея возможныхъ результатовъ, и предпринято Пруссіей австрійско-габсбургскій походъ на Востокъ. Нашъ интересъ и наша обязанность этого не допустить. Мы должны содѣйствовать всѣми силами правильной и честной постановкѣ дѣла германскаго объединенія; должны помочь тому, чтобы германскій народъ — чисто нѣмецкій германскій народъ — объединился дѣйствительно, вполнѣ и безусловно и вошелъ въ свои нормальныя границы, подъ главенствомъ своихъ нормальныхъ же и привычныхъ вождей, чистокровныхъ нѣмцевъ. Вытѣсненные изъ Германіи, Габсбурги принуждены были стремиться къ захватамъ на Востокѣ и, чтобы сохранить связь съ родною имъ Германіей, служить интересамъ Пруссіи. Мы, поэтому, совершили непростительную ошибку, допустивъ Пруссію выпереть ихъ изъ Германіи, и эту ошибку мы должны теперь поправить, возвративъ, какъ сказано, Австріи принадлежащее ей мѣсто, а Габсбургамъ — принадлежащую имъ корону.
Это до такой степени въ интересахъ и славянскаго и германскаго міра и, наконецъ, всей Европы, что еслибы Габсбурги сами не имѣли этой мысли, — а они ее имѣютъ, въ видѣ затаенной мечты, — то мы должны бы внушить ее имъ и убѣдить ихъ сдѣлаться тѣмъ, къ чему предназначала ихъ судьба. Только этимъ путемъ мы избавимся сами отъ вѣчно висящей теперь надъ головой нашей угрозы о спасемъ славянство. Даже Чехія тогда получатъ большіе шансы спасенія, ибо, во-первыхъ, она составляетъ клинъ въ тѣлѣ прусской Германія и въ качествѣ стратегической границы нужна милитарной и ведущей завоевательную политику Пруссіи, а не мирной германской федераціи; во-вторыхъ, она будетъ опираться на громадную славянскую массу, представляемую Россіей, соединенной съ Польшей; въ-третьихъ, наконецъ, находясь, по географическому положенію своему, въ непосредственной связи съ такими частями славянскихъ земель, гдѣ роковымъ образомъ закипитъ горячая дѣятельность народнаго національнаго возрожденія (Познань, Силезія, Поморье), она и сама получитъ удвоенную силу сопротивленія. Конечно, и при этой комбинаціи небольшою частію славянъ придется пожертвовать: отдѣльныя славянскія группы, разбросанныя по территоріи нѣмецкой, по необходимости должны остаться въ германской федераціи, какъ отдѣльныя нѣмецкія группы въ славянской; но безъ такихъ жертвъ обойтись невозможно и о нихъ и говорить нечего. Важно то, что не погибнутъ чехи, не погибнуть поляки, сохранятся неприкосновенными босняки, герцеговинцы, Сербія, Черногорія, Болгарія. А главное и самое важное — Россія, наша родная Россія, не будетъ вынуждена или отдать врагамъ плоды трудовъ и жертвъ цѣлыхъ столѣтій, или опять сызнова начинать ту же борьбу, безъ возможности на этотъ разъ не только разсчитать, но и предвидѣть ея результаты.
Вотъ что мы подразумѣвали, говоря о возможномъ союзѣ Россіи съ Австріей, вотъ, дѣйствительно, чего мы желаемъ и что, по нашему убѣжденію, составляетъ единственную цѣлесообразную политику Россіи — отвлечь Австрію и Габсбурговъ отъ Востока, отнять у нихъ всякій интересъ къ нему и въ немъ, возвративъ имъ преобладающее вліяніе въ Германіи и германскую корону. Для этого надо вести борьбу съ Пруссіей и съ Гогенцоллерпами? — Да. Но эта борьба и такъ предстоитъ намъ, мы ея избѣжать не можетъ. Придавъ же ей тотъ характеръ, о которомъ мы говоримъ, мы удесятеряли бы наши шансы успѣха и принесли пользу всему человѣчеству, разъ навсегда сломивъ это зловредное, ретроградное начало, которое носитъ названіе Пруссіи.
Мы не имѣемъ претензіи на папскую непогрѣшимость. Можетъ-быть мы ошибаемся, но намъ такъ кажется, мы въ этомъ искренно и глубоко убѣждены и говоримъ это, — говоримъ въ разсчетѣ, что въ томъ положеніи, въ какомъ находится русско-славяно-германскій вопросъ, и ошибки могутъ принести свою пользу, вызвавъ возраженіе, возбудивъ вниманіе и обсужденіе. Du choc des opinion jaillit la vérité. А теперь… если и послѣ этого объясненія насъ все-таки назоветъ кто-нибудь оффиціозными слугами вѣнской дипломатіи, то мы ничего не имѣемъ противъ того, чтобы насъ считали за таковыхъ. Еслибы мы могли думать, что принесеніемъ въ жертву своей ничтожной личности мы можемъ принести пользу стократъ дорогимъ намъ Россіи и славянству, можемъ хоть на одну йоту поспособствовать имъ взойти на ту высоту, на которой мы желали бы ихъ видѣть, и выполнить ту роль, которая, по натеку горячему убѣжденію, принадлежитъ имъ въ исторіи человѣчества, — о, въ такомъ случаѣ мы даже Вельзевулу стали бы служить вѣрой и правдой! Такъ что-жь намъ въ томъ, что кто-то говоритъ, будто мы служимъ Вѣнѣ?… Пусть говорятъ. Это люди которые не умѣютъ любить свое отечество, иначе они умѣли бы и отличить голосъ искренней любви къ нему въ другихъ.
- ↑ Этого, по крайней мѣрѣ, нельзя сказать о русскихъ въ Галиціи и угроруссахъ (Русская Мысль 1880 г., кн. III, ст. «Голосъ изъ Угорской Руси)». — Ред.
- ↑ Положивъ предѣлъ распространенію ихъ господства и вліянія на Балканскомъ полуостровѣ и подъ условіемъ ихъ служенія интересамъ славянъ и Россіи. Ред.