Польскія письма.
правитьВо второмъ письмѣ своемъ о польскихъ дѣлахъ (Русская Мысль 1881 г., кн. V, стр. 62) я писалъ между прочимъ о національномъ значеніи крестьянскаго вопроса для поляковъ и выразилъ ту мысль, что полякамъ слѣдовало бы поучиться у насъ интересоваться своими хлопами, какъ мы заинтересованы своими крестьянами. За недѣлю до выхода въ свѣтъ книжки Русской Мысли, въ № 19-мъ польскаго еженедѣльника Prawda совершенно то же сказано было въ корреспонденціи изъ Петербурга о настроеніи русскаго общества: авторъ ея говоритъ, что положительно нужно завидовать тому по-истинѣ всеобщему интересу, который обнаруживается въ Россіи къ народу, этой основѣ всякаго общественнаго быта[1]. О публицистикѣ это положительно вѣрно; вѣрно и относительно науки: «польскіе историки, — говоритъ г. Семевскій въ статьѣ „Не пора ли написать исторію крестьянъ въ Россіи“, — польскіе историки еще недостаточно поработали надъ исторіей крестьянъ своей страны»[2]. Стоитъ только "нравиться съ подробнымъ указаніемъ пособій но польской исторіи, приложеннымъ къ концу перваго тома «Двѣнадцати книгъ польской исторіи» проф. Шуйскаго, чтобъ убѣдиться въ этомъ, потому что, кромѣ не очень хорошей книжки Мацѣёвскаго, да двухъ-трехъ небольшихъ работъ Любомірскаго и Ставискаго, мы не найдемъ ничего почти во всей польской литературѣ, на что слѣдовало бы обратить вниманіе по занимающему насъ вопросу. Вышла, правда, недавно въ свѣтъ книжица г. Валерія Лржиборовскаго: «Włościanie u nas i gdzieindziej» (крестьяне у насъ и въ иныхъ мѣстахъ), но критика серьезной польской прессы (Prawda, Przegląd Tygodniowy и т. д.) уже достаточно разъяснила все ея ничтожество; даже на я о серьезный Kurier Warszаwski (№ 110) — и тотъ отнесся къ ней неодобрительно, хотя и поставилъ въ заслугу автору его прямо тенденціозную цѣль обѣлить польское общество (т. е. шляхту главнымъ образомъ) и защитить его отъ упрека въ томъ, что оно дурно обращалось съ народомъ: «apologia taka, — говоритъ газетка, — miała sama sobie cel uczciwy» (имѣла сама по себѣ почтенную цѣль). Вотъ въ томъ-то и бѣда, что поляки не только не научились интересоваться исторіей народа, но и не разучились относиться къ нему не тенденціозно. Въ этомъ отношеніи имъ, повторяю, слѣдовало бы поучиться у насъ, и кто изъ нихъ уже пришелъ къ такому заключенію, тотъ, дѣйствительно, можетъ позавидовать намъ.
Недавній эпизодъ изъ исторіи польской прессы можетъ прекрасно иллюстрировать нашу мысль. Въ 1878 году вышла въ Варшавѣ брошюра профессора мѣстнаго университета г. Симоненки подъ заглавіемъ: «Царство Польское сравнительно съ Познанью и Галиціей въ отношеніи ихъ успѣховъ экономическихъ, умственныхъ и нравственныхъ, со времени крестьянскихъ реформъ 1848, 1850 и 1864 годовъ въ этихъ провинціяхъ». Общая мысль этой брошюры — превосходство реформы 1864 г. въ Царствѣ Польскомъ надъ прусской и австрійской 1848 и 1850 годовъ въ Познани и Галиціи. Польская пресса обратила вниманіе на это сочиненіе въ самомъ. непродолжительномъ времени; только «молодая пресса» заставила себя ждать, отмалчиваясь во время полемики, возникшей по поводу брошюры проф. Симоненки. За то высказались журналы и газеты другаго лагеря, составляющіе, къ сожалѣнію, большинство: съ особеннымъ сочувствіемъ отнеслись они къ критической статьѣ г. Залэнскаго, бывшаго прежде профессоромъ политической экономіи и статистики въ Варшавской Главной школѣ (Szkoła Główna), преобразованной въ 1869 году въ университетъ. Рецензія эта появилась въ аристократическомъ органѣ Niwa, издающемся въ Варшавѣ, и одна изъ самыхъ распространенныхъ въ этомъ городѣ газетъ (Kurjer Warszawski, № 237 за 1878 г.) спеціально рекомендовала читателямъ своимъ обратить вниманіе на статью г. Залэнскаго, находя эту статью прекрасной. Между тѣмъ смыслъ всего, что было сказано въ ней польскимъ экономистомъ, тотъ, что въ дѣлѣ цивилизаціи края крестьянская реформа 1864 года есть шагъ не впередъ, а назадъ. Г. Залэнскій не признаетъ въ ней правильности того масштаба, который г. Симоненко примѣняетъ для оцѣнки общественныхъ успѣховъ, хотя критерій послѣдняго составляетъ просто азбучную истину. Вотъ къ чему въ сущности самъ г. Симоненко сводитъ все дѣло: «прочность, могущество и нравственная высота цивилизаціи каждой страны зависятъ счастья большинства народонаселенія ея», а потому «интересовъ большинства населенія есть вездѣ единственно прочный фундаментъ для успѣшнаго хода цивилизаціи»[3]. Рецензентъ не отрицаетъ того факта, что благосостояніе большинства населенія Привислянскаго края возвысилось послѣ реформы 1864 года, но онъ находитъ, что это возвышеніе умаляетъ значеніе высшихъ, руководящихъ, совершеннѣйшихъ классовъ общества и ослабляетъ ихъ вліяніе на остальное населеніе, — и этимъ-то недоволенъ г. Залэнскій. Старошляхетскія традиціи этого страннаго критика облекаются въ цѣлую теорію, по которой государство состоитъ не изъ отдѣльныхъ личностей, а изъ отдѣльныхъ общественныхъ слоевъ (warstw społecznych), ибо особи имѣютъ различную (качественность) и только какъ общественные классы пріобрѣтаютъ значеніе[4]. Низшій классъ, — философствуетъ далѣе г. Залэнскій, — хотя и самый многочисленный, но въ государствѣ онъ играетъ чисто-пассивную роль, а если когда-либо и выступаетъ дѣятельно, то только подчиняясь направленію классовъ высшихъ, ибо ему рѣдко бываютъ извѣстны цѣли, достигаемыя кровью и имуществомъ его членовъ. Потомъ на помощь г. Залэнскому приходитъ своеобразно понимаемый имъ дарвинизмъ: по его мнѣнію, разные классы общества — все равно что высшіе и низшіе организмы, между которыми совершается эволюція, словно низшія породы только для того и существуютъ, чтобы давать собою возможность лучшаго, болѣе обезпеченнаго существованія высшимъ породамъ. Если народъ потеряетъ вѣру въ своихъ естественныхъ руководителей, то непремѣнно попадетъ въ руки разныхъ лжепророковъ, которые заведутъ его въ западню. Бѣдные, въ самомъ дѣлѣ, хлопы! Они, какъ выходитъ у г. Залэнскаго, неспособны даже, кажется, понимать свои собственные интересы. Но шила въ мѣшкѣ не утаишь: «вслѣдствіе одновременнаго надѣла поземельною собственностью всѣхъ крестьянъ, — восклицаетъ г. Зaлэнскій[5], — поднялась въ громадной степени поденная плата простаго рабочаго». Inde ігае! И зачѣмъ была, — вопрошаетъ онъ, — эта реформа, когда и безъ нея все обстояло благополучно и когда уже прежде трудились надъ созданіемъ класса мелкихъ собственниковъ, «желая сдѣлать его какъ можно менѣе чувствительнымъ для крупной собственности»? Кажется ему также, что на галиційскомъ съѣздѣ «интересы крестьянъ не бываютъ забываемы»[6], и кажется ему еще, что г. Симоненко слишкомъ сгустилъ краски, описывая бѣдственное состояніе галицкихъ крестьянъ[7], хотя и признаетъ, что въ дѣлѣ благосостоянія большинства населенія Галиція сильно пошла назадъ. А симпатіи его все-таки на сторонѣ Галиціи: открыто онъ прославляетъ ея автономію, но ничто не ручается за то, что кое-что и другое нравится ему въ этой провинціи, — не даромъ онъ недоволенъ крестьянскою реформой въ Царствѣ Польскомъ. Мы склонны такъ думать: за насъ еще мысли, высказанныя имъ же по поводу необходимости тѣлесныхъ наказаній для хлоповъ, хотя пальма первенства въ этомъ отношеніи принадлежитъ, сколько намъ извѣстно, не ему, ибо тутъ указываютъ на статью «Stan moralny naszego społeczeństwa» (моральное состояніе нашего общества), напечатанную въ журналѣ Biblioteka Warszawska за іюль 1874 года и впервые подвергшую критикѣ благотворныя послѣдствія совершившейся за десять лѣтъ передъ тѣмъ реформы. — Если по г. Залэвскому судить о значительной части теперешней польской интеллигенціи, то до 1864 года мы ужь никакъ не можемъ ожидать найти въ польской беллетристикѣ что-либо похожее на произведенія Григоровичей и Тургеневыхъ, которые въ эпоху существованія у насъ крѣпостнаго права умѣли открывать и художественно воспроизводить свѣтлыя человѣческія стороны въ типахъ, взятыхъ изъ самой простой крестьянской среды[8]. Да и теперешніе польскіе писатели не выставили своихъ Глѣбовъ Успенскихъ, Златовратскихъ и т. п. изслѣдователей народнаго быта. Хорошо пока и то, что передовые поляки сами начинаютъ чувствовать этотъ пробѣлъ въ своей литературѣ. Говоря именно о гг. Глѣбѣ Успенскомъ и Златовратскомъ, упомянутый выше корреспондентъ Prawdy, завидующій тому интересу, который въ насъ возбуждаетъ крестьянскій вопросъ, выставляетъ на видъ значеніе такихъ писателей: «современемъ, — говоритъ онъ, — благодаря усиліямъ подобныхъ авторовъ, народъ не будетъ представляться намъ безморфенной массой, такой tabula rasa, на которой каждый пишетъ, что ему кажется подходящимъ въ данную минуту». Въ немногихъ словахъ тотъ же почтенный сотрудникъ Prawdy высказываетъ пониманіе всего движенія, связаннаго съ этимъ вопросомъ въ нашей литературѣ со второй половины пятидесятыхъ годовъ.
Не подвергая здѣсь разсмотрѣнію крестьянскаго вопроса въ Польшѣ, который большая часть варшавскихъ газетъ, и въ числѣ ихъ даже передовой Przegląd Tygodniowy[9], сводятъ къ отмѣнѣ крестьянскихъ сервитутовъ на помѣщичьихъ земляхъ, мы повели здѣсь рѣчь свою объ этомъ предметѣ въ виду вотъ чего. Цѣль нашихъ «Польскихъ писемъ» — содѣйствовать тому, что называется «примиреніемъ» поляковъ съ русской, и мы уже выставили общее положеніе, что обѣ стороны могутъ сойтись только въ томъ случаѣ, если за дѣло возмутся «свободномыслящіе россіяне» и «польскіе демократы», выражаясь терминами Новаго Времени.
Польскому обществу должны быть извѣстны симпатіи общества русскаго, а объ этихъ симпатіяхъ легко судить по тому интересу, съ которымъ послѣднее относится къ крестьянамъ по отзыву хотя бы корреспондента Prawdy. Въ исторіи русской общественной мысли за вторую половину текущаго столѣтія это — такой фактъ, который нашимъ привислянскимъ соотечественникамъ игнорировать не слѣдуетъ. Съ другой стороны, едва ли та часть русскаго общества, которая наиболѣе способна сблизиться съ польской интеллигенціей, будетъ на самомъ дѣлѣ особенно стремиться къ этому сближенію, если замѣтитъ, что то, что насъ, русскихъ, такъ живо интересуетъ, не представляетъ для поляковъ особаго интереса. Между тѣмъ мы повторяемъ, что помимо всего прочаго, что насъ заставляетъ обращать вниманіе на меньшую братію, самый вопросъ національнаго существованія поляковъ долженъ заставить ихъ относиться нѣсколько иначе къ хлопамъ, нежели въ большинствѣ случаевъ они относились къ нимъ до сихъ поръ. Полякамъ страшна денаціонализація, а врагъ не дремлетъ. Вотъ, напримѣръ, какое извѣстіе можно было прочитать недавно во всѣхъ варшавскихъ газетахъ. Около стараго польскаго города Гнѣвна заложили нѣмцы особое общество подъ именемъ Rustical-Verein, цѣль коего выкупать земли азъ польскихъ рукъ въ руки нѣмцевъ. Изъ этого ферейна уже выдѣлилась посредническая коммиссія, для покупки и продажи имѣній, я власти нѣмецкія энергично поддерживаютъ это учрежденіе. Это выходитъ вѣдь не то, что проектъ нѣкоего г. П. въ «Отвѣтъ польскому публицисту Голоса» конфисковать у Польши ту ея часть, которая находится между русскимъ Забужьемъ и Вислой, дабы ее обрусить въ цѣляхъ политическихъ и стратегическихъ[10]. Вѣдь это только газетный проектъ, во-первыхъ, да вдобавокъ Новаго Времени, а во-вторыхъ, санъ авторъ проекта вотъ что говоритъ, и совершенно резонно, о денаціонализаціи Польши вообще: «Нѣмцамъ тѣсно дома, — ихъ выпираетъ изъ Германія; а то ли у насъ? У нѣмцевъ много свободныхъ капиталовъ, — не естественно ли имъ помѣщать эти капиталы тамъ, гдѣ и земля, и рабочій трудъ (sic!) дешевле и гдѣ они встрѣчаютъ меньше конкурренція? Вотъ главная и вполнѣ раціональная причина того, что населеніе польскихъ провинцій Пруссіи сдѣлалось уже на половину нѣмецкимъ. А въ такихъ ли отношеніяхъ Россія относительно Царства Польскаго? Обрусить страну съ почти шестимилліоннымъ населеніемъ — это задача совершенно невозможная, особенно имѣя несравненное по климату и плодородію кавказское побережье Чернаго моря, которое уже 15 лѣтъ ждетъ рукъ и капиталовъ, имѣя отъ Каспійскаго моря до Тихаго океана, имѣя даже въ Европейской Россіи миріады десятинъ земли, тысячи рѣкъ, озеръ и лѣсовъ, которые тоже ждутъ не дождутся рукъ и капиталовъ»[11]. — Съ этой стороны, значитъ, опасности не предвидится, а съ запада идетъ цѣлая туча. Весь вопросъ: усидитъ ли на землѣ своей хлопъ передъ равными рустикаль-ферейнами, а для этого мало одного разсужденія о сервитутахъ, отмѣны которыхъ просить, какъ мы видѣли, и польскій публицистъ Голоса[12]. Тутъ какое-то недоразумѣніе и неполное пониманіе дѣла. Въ статьѣ Еженедѣльнаго Обозрѣнія о «программѣ улучшеній», на которую мы сослались, для насъ было странно читать, будто крестьянскій вопросъ, сводящійся въ Имперіи на увеличеніе надѣловъ и уменьшеніе платежей всякаго рода, въ Польшѣ сводится только (въ экономическомъ, по крайней мѣрѣ, отношеніи) на регулированіе сервитутовъ (Kwestya służebności), столь желательное… для помѣщиковъ.
Sapienti sat. Передовымъ полякамъ должно быть ясно, что хотѣли бы мы видѣть въ нихъ, дабы возможно было полное между нами примиреніе. Безъ этого Новое Время и другія подобныя газеты будутъ вѣчно писать варіацію на тему: «у Россіи и Польши два различные общественные склада… Но если это такъ, то къ чему же призрачное объединеніе?»[13].
Мы сказали, чему бы могли поляки у насъ поучиться. Довольно пока съ насъ и того, что одинъ изъ нихъ заявилъ, что, дѣйствительно, тутъ можно намъ позавидовать. Будемъ ждать. Сила вещей заставитъ истинныхъ патріотовъ польскихъ заинтересоваться хлопами, и у насъ станетъ однимъ шансомъ болѣе для сближенія. Больше распространяться нечего, и я кончаю это письмо.
Послѣднія строки были уже написаны, когда мы прочли въ № 114 издающейся въ Варшавѣ Gazety Polskiej корреспонденцію изъ Москвы, излагающую содержаніе статей о польскомъ вопросѣ, которыя были помѣщены въ мартовской книжкѣ Русской Мысли. Въ этой корреспонденціи есть одно мѣсто, имѣющее нѣкоторое отношеніе къ содержанію только-что законченнаго нами письма, и оно такъ характерно, что мы позволяемъ себѣ на немъ остановиться. Дѣло идетъ о редакціонной замѣткѣ по поводу извѣстнаго письма Хомякова, и вотъ что не нравится автору корреспонденціи въ этой замѣткѣ. «Говоря постоянно, — такъ пишетъ онъ, — говоря постоянно о народѣ, какъ объ основѣ этнографическихъ племенныхъ разграниченій, авторъ замѣтки, кажется, совершенно забываетъ, что на этихъ основахъ отъ вѣковъ разсѣлась или лучше сказать, что подъ цивилизаціоннымъ вліяніемъ прежняго строя возникла изъ тѣхъ же основъ знаменитая и важная своею образованностью масса интеллигенціи, которая имѣетъ свои историческія и матеріальныя права, которая преимущественно заключаемъ въ себѣ консервативные элементы (zachowawcze żywioły), не можетъ быть выкинута изъ государственнаго строя или допущена на срокъ подъ условіемъ отреченія отъ историческаго прошлаго. На ея долю не выпало ни одного симпатичнаго слова, а однако она имѣетъ не менѣе правъ на существованіе, условія котораго очерчены авторомъ, нежели потомки нѣмецкихъ рыцарей надъ Балтійскимъ моремъ или скандинавскихъ earl’овъ на финскомъ побережьѣ». Прозрачно и ясно: рѣчь идетъ объ историческихъ правахъ польской шляхты въ земляхъ съ русскимъ населеніемъ, и сотруднику Польской Газеты не нравится, что за основу, какъ онъ выражается, этнографическихъ племенныхъ раздѣленій Русская Мысль беретъ народъ, массу, населеніе, а не горсточки людей, подобныхъ польской шляхтѣ въ Западномъ краѣ и остзейскому юнкерству. Неясно только, въ какомъ смыслѣ авторъ стадъ бы самъ пользоваться «массой интеллигенціи», какъ основой для «etnograficznych plemiennych rozgraniczeń». Но не въ этомъ дѣло, а дѣло — въ принципѣ, въ вопросѣ объ отношеніи интеллигенціи къ народу.
Кажется, нѣтъ никакой надобности доказывать, что интеллигенція какой бы то ни было страны должна быть той же самой національности, что и народъ: иначе вѣдь какъ будетъ интеллигенція служить свою службу народу, когда они другъ на друга будутъ смотрѣть какъ на чужихъ и въ дѣйствительности будутъ чужды другъ другу? Поэтому гдѣ случайно интеллигенція иноземнаго происхожденія, тамъ тогда только она будетъ имѣть raison d'être, когда сольется съ націей, среди которой живетъ. Въ частности подобныя отношенія мы встрѣчаемъ въ той части старой Рѣчи Посполитой, которая населена не польскими племенами. Авторъ корреспонденціи Газеты Польской напираетъ на историческія права польскаго элемента въ Западномъ краѣ, но не обращаетъ вниманія на другое право, на право, говора языкомъ XVIII вѣка, естественное, чтобъ интеллигенція не была чужда народу, чтобы между національными традиціями меньшинства и большинства не было разлада, чтобъ интеллигенція всѣмъ образомъ своихъ мыслей, всѣми своими симпатіями не тянула къ иному обществу, нежели то, среди коего она живетъ. Пусть не подумаютъ наши читатели, что мы стоимъ за какое-либо насильственное обрусеніе, — мы только говоримъ, что разсматриваемыя отношенія ненормальны и что въ вопросѣ «etnograficznych plemiennych rozgraniczeń» можно принимать въ разсчетъ только большинство, массу населенія: пусть живутъ себѣ среди этой массы люди другой національности, но пусть и смотрятъ они на себя какъ на иностранцевъ (не въ смыслѣ подданства государству), не требуя для себя какихъ-либо особыхъ правъ во имя своего историческаго прошлаго. Гдѣ русскій край, тамъ и школа должна быть русская, и судъ русскій и т. д.; и если интеллигенція такого края желаетъ служить дѣйствительную службу народу, среди коего живетъ, то должна сама съ нимъ слиться: иначе народъ будетъ смотрѣть на нее, какъ, наприм., смотрятъ, положимъ, въ Москвѣ на многочисленныхъ нѣмцевъ и французовъ, живущихъ въ этомъ городѣ, но связанныхъ съ остальнымъ, кореннымъ, населеніемъ только матеріальными выгодами, что, конечно, можно сказать и о польскихъ помѣщикахъ, имѣющихъ земли въ областяхъ съ русскимъ населеніемъ.
Пусть поймутъ наши читатели и то, что мы ставимъ вопросъ не на политическую почву, а такъ сказать на соціальную. Политика преслѣдуетъ свои цѣли, и ослабленіе польскаго элемента въ Западномъ краѣ совершенно понятно въ виду тѣхъ опасеній, которыя внушали правительству сепаратистскія стремленія тамошней интеллигенціи, ея тяготѣніе не къ центру государства, а къ такой окраинѣ, которая не разъ уже пыталась отторгнуться. Не входя въ разсмотрѣніе употреблявшихся при этомъ мѣропріятій, мы только указываемъ на сущность политической точки зрѣнія, на цѣлость государства, какъ на основной вопросъ этой политической точки зрѣнія. Иное дѣло — та почва, на которую ставимъ вопросъ мы въ настоящемъ случаѣ: еслибъ и не было никакихъ сепаратистскихъ стремленій у поляковъ Западнаго края, еслибъ и не было ничего такого, къ чему они могли бы тяготѣть, все-таки принадлежность ихъ къ иной національности, нежели масса населенія — вещь ненормальная. Но въ такомъ случаѣ что же? Неужели ихъ «выкинуть изъ государственнаго строя или допускать ихъ существованіе до поры до времени подъ условіемъ отреченія отъ историческаго прошлаго»? Высказываясь постоянно противъ насильственныхъ мѣръ, мы можемъ отвѣтить на этотъ вопросъ только отрицательно; но намъ желательно, чтобы самый ходъ исторіи привелъ вообще польскую интеллигенцію къ иному отношенію къ народу — и тамъ, гдѣ населеніе польское, и тамъ, гдѣ оно не польское. Тогда дѣло рѣшится само собою и такъ-называемыя историческія права поблѣднѣютъ передъ сознаніемъ своей обязанности быть плотью отъ плоти народа и костью отъ костей его, — обязанности знать народъ, любить его, служить ему, — словомъ, передъ желаніемъ не быть народу чужимъ. Прошлое Польши, дѣйствительно, сложилось такъ, что интеллигенція чувствуетъ себя какъ-то отдѣльно отъ народа, и не мало въ этомъ виновато то, что въ значительной части старой Рѣчи Посполитой культурный слой имѣлъ подъ собою массу другой національности: въ извѣстной степени это должно было вліять и на отношенія въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ національнаго раскола не было, не говоря уже о другихъ условіяхъ того «прежняго строя» (ustroju przeszłości), о которомъ говоритъ корреспондентъ Газеты Польской. Крѣпостное право существовало и у насъ, но между нашими барами и ихъ крестьянами существовали извѣстныя звѣнья въ національной традиціи, общей всему населенію отъ низа до верха, я этимъ отчасти объясняется развитіе въ нашей литературѣ того движенія, котораго у поляковъ нѣтъ. Но пусть только польская интеллигенція научится иначе смотрѣть на народъ, и мы увѣрены, что она сама начнетъ отрекаться отъ своихъ историческихъ правъ въ пользу народа. Нужна ли при этомъ полная денаціонализація и возможна ли она, судить трудно; но что должна установиться болѣе живая связь поляковъ съ націей, среди которой они живутъ, это несомнѣнно. Быть-можетъ установится даже нѣкотораго рода равновѣсіе между тяготѣніемъ къ историческому прошлому и потребностями настоящаго, — равновѣсіе, которое создастъ интеллигентную среду, какъ своего рода посредницу между культурнымъ слоемъ Россіи и Польши.
Итакъ, по нашему мнѣнію, въ томъ, какъ будетъ относиться польская интеллигенція къ народу, заключается корень вопроса: инымъ, нежели было доселѣ, отношеніемъ поляки только утвердятъ основы своей національности, завоюютъ себѣ симпатіи тѣхъ русскихъ, которые менѣе всего думаютъ о насильственномъ обрусеніи, — и создадутъ изъ польскаго элемента въ Западномъ краѣ посредствующее звѣно между культурными слоями Россіи и Польши.
Такія размышленія вызвало въ насъ чтеніе московской корреспонденціи въ Газетѣ Польской, и мы полагаемъ, что въ общихъ чертахъ таковъ былъ бы и отвѣтъ почтенной редакціи Русской Мысли на упрекъ, который ей дѣлаетъ авторъ, разобравшій статьи о польскомъ вопросѣ въ мартовской книжкѣ этого журнала. На этомъ мы и покончимъ.
Во второмъ письмѣ я остановилъ вниманіе читателей на замѣткахъ польскаго публициста объ обрусеніи и объединеніи въ №№ 56, 57 и 58 газеты Голосъ за этотъ годъ. Замѣтки эти появились какъ разъ въ концѣ, февраля и, очевидно, обратили бы на себя большее вниманіе въ обыкновенную минуту. Катастрофа 1-го марта всѣхъ заставила забыть о томъ, что говорилось и чѣмъ интересовались наканунѣ. Паша пресса, правда, заговорила о полякахъ скоро, но не по поводу замѣтокъ Одновременно почти, чуть не въ одинъ день, изъ Москвы и изъ Берлина выпущены были въ свѣтъ обвиненія поляковъ въ томъ, что злодѣяніе 1-го марта — дѣло польской справы. Началась полемика, въ которой открытое письмо маркиза Велёпольскаго къ редактору Московскихъ Вѣдомостей было только однимъ эпизодомъ, болѣе другихъ извѣстнымъ русской публикѣ. Варшавская періодическая пресса дружно возстала на редакторовъ, Московскихъ Вѣдомостей и, какъ называютъ поляки Norddeutsche Allgemeine Zeitung. Открытое письмо Велепольскаго такъ же обсуждалось въ польскихъ газетахъ, какъ и въ русскихъ. Подоспѣли еще разныя журнальныя извѣстія, большею частью тенденціознаго характера, что только подлило масла въ огонь. Даже оффиціальный Варшавскій Дневникъ, который рѣдко отверзаетъ у cf а, чтобы сказать что-либо отъ себя, а ограничивается перепечаткой изъ другихъ газетъ, страшно при этомъ запаздывая, и тотъ не вытерпѣлъ и въ одинъ прекрасный день появился съ длинной передовою статьей, направленною противъ редактора Московскихъ Вѣдомостей. Я не имѣю теперь подъ руками ни одной изъ этихъ полемическихъ статей, чтобы сдѣлать выписки, которыя показали бы, какъ отнеслись поляки къ инсинуаціямъ Московскихъ Вѣдомостей и Норддейтчерки, но общій смыслъ того, что происходило, хорошо помню. Во-первыхъ, замѣчательно единодушіе польской прессы по этому вопросу: не знаю, существуютъ ли газеты, которыя уклонились бы отъ этой полемики. Во-вторыхъ, болѣе обрушились польскіе публицисты на г. Пиндтера, редактора Сѣверогерманской Всеобщей Газеты, нежели на издателя Московскихъ Вѣдомостей: послѣдняго они считаютъ теперь мало для себя опаснымъ, ибо прошли тѣ времена, когда старѣйшая московская газета была подобна огнедышащей горѣ, которая извергаетъ лаву, все на своемъ пути сокрушающую, уничтожающую; скорѣе въ глазахъ поляковъ это — догорающій сальный огарокъ, который при послѣднихъ вспыхиваніяхъ распространяетъ вокругъ себя одинъ чадъ, правда, непріятный, но не опасный. Такъ говорили одни; другіе прибавляли, что все это — бредъ маніака, на который можно и не обращать вниманія. Быть-можетъ не одно это тутъ было: въ полемикѣ съ Московскими Вѣдомостями пришлось бы высказаться опредѣленно по вопросу объ отношеніи поляковъ къ Россіи, а на этотъ счетъ варшавская пресса ведетъ себя очень сдержанно, что, впрочемъ, не мѣшало ей слѣдить за тѣмъ, какъ отнеслись разныя русскія газеты къ пресловутой статьѣ Московскихъ Вѣдомостей, изъ-за которой весь сыръ-боръ загорѣлся: въ общемъ по этому пункту поляки были болѣе или менѣе довольны нашимъ поведеніемъ, насколько это можно было замѣтить по тону разныхъ газетныхъ замѣтокъ, все-таки очень сдержанному. Но Норддейтчерка — другое дѣло: за ея инсинуаціями поляки не безъ основанія увидѣли систему, строгій политическій планъ, стремленіе ловить рыбу въ мутной водѣ, сѣя раздоръ между русскими и поляками и стараясь компрометировать послѣднихъ въ глазахъ высшихъ сферъ Петербурга. Тутъ уже ни о какихъ маніакахъ рѣчь не заходила, а говорили больше о коварствѣ и дальновидной, хотя и не всегда искусной, политикѣ. Занятая внутренними дѣлали, наша ежедневная пресса не обратила должнаго вниманія на эту полемику, не прислушалась достаточно къ голосу своей варшавской сестры. Это очень жаль. Нужно ловить монетъ; но ежемѣсячному журналу дѣлать это трудно, живыя впечатлѣнія сглаживаются, иногда не догадываешься отмѣчать быстро смѣняющія одно другое явленія, а потомъ, когда видишь, что имъ положительно стоитъ подвести итоги, нужно рыться въ старыхъ газетахъ, что не всегда бываетъ даже возможно. Дѣлая это замѣчаніе и стараясь похлопотать о томъ, чтобы читатели Русской Мысли обстоятельнѣе познакомились съ польскою полемикой противъ Норддейтчерки въ особой статьѣ, посвященной этому предмету, мы не можемъ не выразить сожалѣнія нашего вообще о томъ, что русская публицистика (говорю о ежедневной прессѣ) такъ слабо интересуется настроеніемъ общественнаго мнѣнія въ Польшѣ: иногда изъ-за этого мы теряемъ удобные моменты для того, чтобы прервать молчаніе о нашихъ взаимныхъ отношеніяхъ или заговорить о нихъ въ смыслѣ болѣе благопріятномъ для такъ-называемаго «примиренія».
Но возвратимся къ предмету. Польскія газеты единодушно накинулись на Норддейтчерку и въ ея поведеніи совершенно резонно усмотрѣли только одно изъ проявленій общей нѣмецкой политики. Какъ ни открещивалась Норддейтчерка отъ вводимаго на нее и на нѣмецкую политику обвиненія въ желаніи сѣять раздоръ между русскими и поляками, послѣдніе твердо стояли на своемъ и въ своемъ полемическомъ увлеченіи указывали даже на существованіе какой-то заведенной якобы нѣмцами академіи для воспитанія бунтовщиковъ, которые мутили бы польскій, а отчасти и русскій людъ. Болѣе серьезныя газеты, конечно, не повѣрили и говорили, что подобныя сенсаціонныя извѣстія для гг. Пиндтеровъ и Катковыхъ — вода, которая приводитъ въ движеніе ихъ мельницы, но все-таки это очень характеристично для общественнаго настроенія; общество убѣждено, что нѣмцы на все способны, чтобы разстроить и безъ того натянутыя отношенія между поляками и русскими. Обороняясь отъ нѣмецкихъ инсинуацій, варшавская пресса дѣйствовала и наступательно, не имѣя надобности прибѣгать къ гипотетическимъ академіямъ. Въ такомъ положеніи была она, напримѣръ, когда въ Голосѣ появилось письмо гр. Старженскаго по поводу разсказаннаго нѣмецкими газетами инцидента въ одномъ изъ мартовскихъ засѣданій австрійскаго рейхсрата, когда польскіе послы яко бы произвели неприличную демонстрацію по поводу предложенія чешскаго депутата Ригера выразить соболѣзнованіе по случаю смерти русскаго Императора. Весьма характерно при этомъ, что аргументъ гр. Старженскаго былъ повторенъ и польскою прессой: самый заклятый врагъ не можетъ де упрекнуть поляковъ въ томъ, что къ Пруссіи они питаютъ большую симпатію, нежели къ Россіи. Заявленіе князя Радаивилла отъ имени поляковъ германской палаты по поводу извѣстнаго предложенія Виндгорста было также на руку варшавской прессѣ въ ея полемикѣ съ Норддейтчеркой. Что же, помнится мнѣ, писала по этому поводу одна газета, что же желательно еще нѣмцамъ, чтобы перестать насъ преслѣдовать? Что дѣлать бѣднымъ полякамъ, чтобы спастись отъ этого Бисмарка? Неужели имъ говорить себѣ подобно зайцамъ: мало намъ сидѣть, притаившись гдѣ-нибудь подъ кустомъ, мало бояться малѣйшаго шороха листьевъ, — нужно еще гибнуть, чтобы накормить своимъ мясомъ охотника? Еслибы даже поляки были хоромъ невинныхъ ангеловъ, пока они живутъ, пока у нихъ есть своя сфера, гдѣ они могутъ расправлять свои крылья, до тѣхъ поръ не закроется вѣчно на нихъ открытая нѣмецкая пасть. Мы однако надѣемся, что польскій Іона не погибнетъ въ утробѣ нѣмецкаго кита. Князь Бисмаркъ въ лучшемъ случаѣ можетъ прожить еще лѣтъ двадцать, а мы, поляки, — ну, если мы его не побѣдимъ, — пережить-то ужь навѣрное переживемъ.
А отношеніе князя Бисмарка къ НорОдейтчеркѣ вѣдь извѣстно; въ частности извѣстно и отношеніе къ полонофагскимъ ея статьямъ. Въ одной польской газетѣ былъ приведенъ изъ какой-то нѣмецкой Zeitung разсказъ нѣкоего нѣмецкаго депутата (Бедова, догадываются поляки) о его разговорѣ съ германскимъ канцлеромъ. Рѣчь зашла о полякахъ. Бисмаркъ спросилъ, читалъ ли его собесѣдникъ Norddeutsche Allgemeine Zeitung. Тотъ отвѣчалъ утвердительно, но заикнулся, чтобы что-то возразить. Бисмаркъ не захотѣлъ никакихъ "о, замѣтивъ, что газета попала въ самый центръ вопроса. Затѣмъ онъ сталъ жаловаться, что поляки всюду ему мѣшаютъ: если и Kultur-Kampf такъ далеко зашелъ, то виною въ этомъ главнымъ образомъ они; такъ бы вотъ и упряталъ ихъ въ арестантскія роты. Неизвѣстный депутатъ, понятное дѣло, поспѣшилъ попросить позволенія обнародовать разговоръ этотъ въ печати я получилъ отъ откровеннаго государственнаго мужа утвердительный отвѣтъ: «Das ist mir ganz Wurst!» Депутатъ не замедлилъ воспользоваться столь милостиво даннымъ ему разрѣшеніемъ: разговоръ появился на страницахъ какой-то нѣмецкой газеты, а поляки, перепечатавъ его у себя, еще болѣе убѣдились, что и въ польскомъ вопросѣ за Пиндтеромъ стоитъ самъ Бисмаркъ.
Связь редактора Норддейтчерки съ желѣзнымъ канцлеромъ и объясняетъ намъ, почему варшавская печать такъ горячо, такъ страстно выступила противъ этого органа. Съ своей стороны, въ этой горячности Ниндтеръ увидѣлъ признакъ того, что задѣлъ за-живое польскую націю разглашеніемъ ея секрета. Такъ онъ и заявилъ въ одной изъ своихъ статей, полемизируя съ газетой Dziennik Poznański, которая съ особеннымъ рвеніемъ занялась инсинуаціями Норддейтчерки: значитъ, я правду сказалъ, коли вы такъ разсердились. Понятное дѣло, что полемика задѣла массу всякихъ другихъ вопросовъ объ отношеніи нѣмцевъ къ полякамъ, что изобрѣтательному редактору дало поводъ выкинуть новую штуку: поляки, по его мнѣнію, нарочно это дѣлаютъ, чтобы заслонить посторонними вещами главный пунктъ обвиненія, заставить всѣхъ его забыть, затереть его. И каждый разъ повторяется съ его стороны вѣчное caeterum censeo, и каждое лыко идетъ въ строку. Мы замѣтили, что вообще часть русской печати въ этомъ спорѣ стала на сторону поляковъ. Не этого ждалъ или, по крайней мѣрѣ, желалъ Пиндтеръ, но и на это у него нашлось особаго рода объясненіе, въ которомъ онъ удивительнымъ образомъ сошелся съ редакторомъ Московскихъ Вѣдомостей, объявивъ, напр., что Голосъ — польскій органъ, издающійся по-русски подъ польскою редакціей и съ французскимъ (на что ужь хуже, по мнѣнію Пиндтера) сотрудничествомъ. Ну, а Варшавскій Дневникъ, утѣшаетъ онъ себя, развѣ что можетъ доказать, будучи оффиціальнымъ органомъ, миссія котораго сближать русскихъ и поляковъ?… Какъ бы тамъ ни было, видя, что тутъ самъ онъ въ цѣль не попалъ, онъ извернулся и сталъ развивать новую тему: пріятно-де ему видѣть, что поляки стали обращать свои взоры къ Петербургу и къ Москвѣ, вмѣсто того, чтобъ обращать ихъ, какъ это было прежде, къ Парижу; чѣмъ ближе сойдутся оні съ русскими, тѣмъ нѣмцы лучше на нихъ смотрѣть будутъ: вѣдь Германія и Россія такъ дружны, а поляки все старались только, какъ бы замучить миръ между двумя сосѣдними державами; поэтому-де Norddeutsche Allgemeine Zeitung и воздерживается отъ всякой поленики съ Варшавскимъ Дневникомъ. Политика однако не удалась: польскія газеты тотчасъ же замѣтили, что изъ мѣшка торчитъ шило (wyłazi szydło z worka), потому что отказъ Пиндтера полемизировать съ русской варшавскою газетой не помѣшалъ ему продолжать тянуть свою старую пѣсню, которою, по его мнѣнію, все-таки можетъ-быть и удастся убѣдить кого слѣдуетъ въ неблагонадежности польской націи. Постоянство, достойное лучшаго дѣла!…
Однако я самъ впадаю въ полемическій тонъ. Цѣлью моей вовсе не было полемизировать съ редакторомъ Норддейтчерки. Мнѣ кажется, что изъ всего сказаннаго читателю должно быть ясно одно: страхъ передъ замыслами Бисмарка, который существуетъ въ польскихъ сердцахъ, есть — такъ ли, иначе ли — одинъ изъ элементовъ, которые необходимо брать въ разсчетъ въ нашемъ дѣлѣ, и въ то же время въ число тѣхъ замысловъ, которыхъ такъ боятся поляки, входитъ сѣять раздоръ между ними и нами. Само собою разумѣется, что здѣсь одна лишняя причина для поляковъ подумать серьезно о томъ, какъ устроить свои отношенія къ намъ. Ну, и намъ, конечно, нужно помочь имъ въ этомъ дѣлѣ.
Что же отвѣтили польскому публицисту? — Пока ничего или очень мало, да и то сворачивая въ сторону отъ большой дороги, какъ это сдѣлано въ вышеупомянутыхъ статьяхъ Новаго Времени. По если мы такъ игнорируемъ то, что печаталось въ русской газетѣ, то чего ожидать въ томъ случаѣ, когда что-либо, да особенно обиняками и эзоповскимъ подцензурнымъ языкомъ, сказала бы какая-нибудь мало-извѣстная въ Россіи газета?… Русскимъ, живущимъ среди поляковъ, и полякамъ, живущимъ среди насъ, удобнѣе всего было бы быть посредниками въ этомъ желательномъ сближеніи двухъ родственныхъ народовъ. Жизнь идетъ такъ, что намъ все болѣе и болѣе приходится думать другъ о другѣ, а вѣдь это къ чему-нибудь должно же привести.
- ↑ W każdym razie zazdrościć należy Rosyi tego rzeczywiście powszechnego zainteresowania się ludemto jest gruntem wszelkiego bytu społecznego.
- ↑ Русская Мысль 1881 г. кн. II, стр. 236.
- ↑ Гр. Симоненко: «Царство Польское..», стр. 4 и 85.
- ↑ Niwa за 1878 г., стр. 585.
- ↑ Ibid, 591.
- ↑ Ibid, 589.
- ↑ Ibid, 587.
- ↑ Симоненко: «Сравн. статистика Царства Польскаго». Варшава, 1879 года, стр. 412.
- ↑ См. № 20 за 1881 г., статью «Program ulepszeń» (Программа улучшеній).
- ↑ Новое Время 1881 г., № 1855. См. то же самое въ фельетонѣ № 1829 той же газеты, статью того же самаго г. П.
- ↑ Новое Время, № 1854.
- ↑ Русская Мысль, кн. V, стр. 60.
- ↑ Передовая статья Новаго Времени въ № 1854.