ПОЛЬСКІЯ ПИСЬМА.
правитьВъ мартовской книгѣ журнала Русская Мысль напечатали мы статью водъ заглавіемъ «Нѣчто о русско-польскомъ вопросѣ въ нашей журналистикѣ». Судьбѣ угодно было, чтобъ эта статья появилась рядомъ съ редакціонною замѣткой, приглашающей желающихъ примиренія русснихъ съ поляками высказывать свои мысли на страницахъ Русской Мысли. Мы откликаемся на этотъ призывъ тѣмъ охотнѣе, что раздѣляемъ основной взглядъ редакція на этотъ вопросъ. «Та часть Польши, — говорится въ замѣткѣ, — которая замежована въ границы Россіи, должна оставаться въ этихъ границахъ, подъ властью Русскаго государства; но при этомъ польская народность, въ предѣлахъ ея этнографическаго распредѣленія, должна пользоваться полною неприкосновенностью ея національности и свободы ея духовнаго и бытоваго творчества и развитія… Такимъ образомъ подъ охраною русской власти часть польской народности… соблюдется ко дню, когда воскреснетъ славянскій міръ къ самостоятельной, обезпеченной въ своей свободѣ жизни, когда настанетъ пора независимой государственной жизни для Польши. Мы передадимъ тогда польскій народъ въ семью славянскихъ народовъ, какъ охраненнаго нами, здороваго, примиреннаго со всѣми, высоко-даровитаго, полноправнаго, великаго ихъ и нашего брата». Присоединяясь къ этой profession de foi почтенной редакція журнала Русской Мысли, мы начинаемъ рядъ статей о польскомъ вопросѣ, которыя будутъ имѣть цѣлью знакомить русскую публику съ положеніемъ дѣлъ въ центрѣ этнографической Польши, въ Царствѣ Польскомъ, а поляковъ — съ тѣмъ, какъ относятся къ нимъ, по крайней мѣрѣ, тѣ русскіе люди, которые раздѣляютъ принципы редакціи Русской Мысли.
Первое письмо я посвящаю самому общему очерку современнаго состоянія національнаго вопроса въ Царствѣ Польскомъ, т. е. той части этнографической Польши, которая, выражаясь словами Хомякова, взята нами подъ нашъ временный интердиктъ и которую мы должны будемъ соблюсти ко дню воскресенія славянскаго міра.
За исходный пунктъ своихъ разсужденій я беру весьма интересную статейку, напечатанную подъ заглавіемъ «Błędne Koła» (заколдованные круги или circuli viciosi) въ варшавскомъ еженедѣльникѣ Prawda за 1881 г. (№ 5, 6 и 8). Дѣло идетъ о судьбахъ польской національности въ Познани, Галиціи и Царствѣ. Авторъ начинаетъ съ Познани, земли прусскаго «забора», гдѣ идетъ борьба польскаго элемента съ германизаціей. Здѣсь германизація сдѣлала наибольшіе успѣхи, такъ что lud polski w Prusach jest nawskrós znięmszony (онѣмеченъ) и только католицизмъ спаиваетъ этотъ «людъ» въ нѣчто отдѣльное. Но при этомъ многіе чувствуютъ себя болѣе католиками, чѣмъ поляками, а другіе въ католицизмѣ видятъ единое средство спасенія національности. Это не все: прусскіе поляки находятъ защитниковъ среди нѣмцевъ въ такъ-называемомъ центрѣ, а защита эта полякамъ даромъ не обходится, ибо, чтобъ удержать за собою эту партію въ прусской палатѣ, познанчики должны дѣлать ей всякія уступки, защищать разныя феодальныя притязанія и сопротивляться принятію либеральныхъ реформъ. Результатъ отъ такого положенія дѣлъ въ Познани весьма печальный для польской національности, ибо поляки имѣютъ передъ собою здѣсь двѣ дороги, и обѣ онѣ для нихъ фатальны: отказаться отъ клерикализма значитъ въ поступательномъ движеніи съ нѣмецкою цивилизаціей утратить свою народность, а защищать свою народность, средствами клерикальной партіи, значитъ отказаться отъ собственнаго прогресса. Одна изъ этихъ дорогъ ведетъ къ національной смерти, а другая — къ культурному банкротству: дѣйствительно, заколдованный кругъ! И клерикализмъ, и германизмъ грозятъ смертью польскому элементу въ Познани, и все счастье его въ томъ, что римскій первосвященникъ и желѣзный канцлеръ не засѣдаютъ за однимъ столомъ. Положеніе поляковъ въ австрійскомъ «заборѣ», въ Галиція, несомнѣнно лучше, много лучше; но едва ли основательны надежды тѣхъ, которые смотрятъ на Галицію какъ на страну, изъ которой придетъ искупленіе: здѣсь тоже заколдованный кругъ, въ которомъ приходится вращаться полякамъ. Дѣло въ томъ, что и австрійскіе поляки находятся въ борьбѣ съ нѣмецкимъ элементомъ, а борьба эта и ихъ связываетъ съ реакціонными партіями. Польская партія въ Вѣнѣ, чтобы найти поддержку клерикально-феодальной партіи австрійской въ вопросахъ самоуправленія въ Галиціи, сама должна становиться подъ реакціонное знамя и замедлять прогрессъ не только во всемъ государствѣ, но и въ своемъ собственномъ обществѣ. И эта часть Польши, значитъ, находится на распутій между денаціонализирующимъ прогрессомъ и національною реакціонностью. Впрочемъ, въ Познани изъ этого заколдованнаго круга нѣтъ выхода, — австрійскіе поляки сами загоняютъ себя въ этотъ заколдованный кругъ своею близорукою политикой: вѣдь у нихъ есть, кажется, два университета своихъ (въ Краковѣ и Львовѣ), и національныя школы, и свои суды, и какая ни-на-есть автономія. Была однако минута, когда въ Вѣнѣ образовалась партія польскихъ сецессіонистовъ, но у нея не оказалось ни опредѣленнаго плана, ни энергіи. Странная судьба польскаго племени: гдѣ внѣшнія обстоятельства для него болѣе благопріятны, — кажется, тамъ-то и нѣтъ особенной надежды на прогрессъ. И наоборотъ, — можемъ сказать мы, и можемъ это сказать устами поляка. Царство Польское, по мнѣнію автора статья «Błędne Koła», находится въ болѣе благопріятномъ отношеніи къ будущему польской національности. Мы подозрѣваемъ, мы даже увѣрены, убѣждены даже, что авторъ высказалъ не всю свою мысль: въ Варшавѣ цензура строга, и особенно въ такихъ щекотливыхъ вопросахъ строга. Во всякомъ случаѣ, однако, интересно и то, что не досказано, что выражено не вполнѣ. Сравнивая положеніе поляковъ Царства съ положеніемъ ихъ соплеменниковъ прусскаго и австрійскаго «заборовъ», мы находимъ вотъ что: въ Россіи нѣтъ такой партіи, которая поддерживала бы поляковъ, какъ дѣлаютъ это берлинскій «центръ» и австрійская «правая», а консерватизмъ русскій находится въ вѣчномъ антагонизмѣ съ польщизной; поэтому мѣстный консерватизмъ Царства Польскаго такъ и остается явленіемъ мѣстнымъ, не имѣющимъ связей внѣ края или, вѣрнѣе, внѣ національности. Консерватизмъ этотъ, правда, еще сила, и весьма значительная, въ польскомъ обществѣ, для котораго все свое имѣетъ значеніе какой-то святыни, что очень понятно въ національности, «взятой подъ интердиктъ», но важно то, что передъ поляками Царства не стоитъ альтернатива прогресса, ведущаго къ національной смерти, и консерватизма, равносильнаго смерти культурной. Намъ кажется, — говоритъ авторъ, — что наша вѣтвь польскаго племени предназначена для самаго быстраго развитія, źe w szczepie polskim nasza ga łaź przeznaczona jest do najbujniejszego rozrostu. Пишись эта статья при иныхъ цензурныхъ условіяхъ, мы въ правѣ были бы потребовать отъ автора объясненія того, въ какихъ же отношеніяхъ должна стоять русская Польша къ Россіи и вообще ко всему русскому. Понять однако, по крайней мѣрѣ, ору сторону вопроса не трудно: какъ полякъ, авторъ несомнѣнно желалъ бы, чтобы Царство Польское имѣло болѣе національныхъ правъ въ смыслѣ признанія польскаго языка въ школѣ и въ судѣ. Но есть и другая сторона, которая для насъ весьма ясна. Разъ образованные поляки русскаго «забора» такъ или иначе обязаны знать по-русски и вообще жить общею государственною жизнью съ Россіей, они не могутъ не искать себѣ союзниковъ среди русскихъ. Самъ авторъ статьи «Błędne Koła» говоритъ, что польскій консерватизмъ союзниковъ себѣ въ Россіи не находитъ. Тѣмъ лучше. За то въ Россіи найдутъ сторонниковъ себѣ люди прогресса: эти сторонники не потребуютъ денаціонализированія Польши, какъ того хотятъ нѣмецкіе націоналъ-либералы, и въ то же время всегда будутъ желать, чтобъ она шла не въ ту сторону, куда увлекаютъ ее австрійскіе и прусскіе ретрограды. Въ сущности то, что я говорю здѣсь, было сказано, только въ другой формѣ, въ упомянутой статьѣ моей: «Нѣчто о русско-польскомъ вопросѣ» (стр. 333) по поводу возможности такъ-называемаго примиренія только между «польскими демократами» и «свободномыслящими россіянами», и на этотъ разъ сохраняя ироническія названія Новаго Времени. Я полагаю даже, что со мною согласится и редакція Prawdy, въ которой появились «Błędne Koła»: передо мною 10 нумеровъ этого еженедѣльника, и вотъ что онъ обѣщаетъ въ этомъ отношеніи (замѣтимъ, что Prawda издается первый годъ). Въ № 1 объявляется, что подписчики получатъ въ премію переводъ соч. Пыпина «О польскомъ вопросѣ въ русской литературѣ»; въ № 8 въ «Россійской Хроникѣ» помѣщены некрологи Миллера, "Пешкова, Писемскаго и Достоевскаго; въ постоянныхъ фельетонахъ, носящихъ названіе «Liberum veto» и подписанныхъ Poseł Prawdy, то и дѣло встрѣчаются слѣды знакомства автора ихъ съ текущею русскою журналистикой. Отмѣчаемъ это, какъ signum tempoiis.
Но къ дѣлу. Итакъ, поляки прусскіе и австрійскіе находятся — одни по неволѣ, а другіе добровольно — въ заколдованномъ кругу. Русская Польша въ этомъ отношеніи застрахована, хотя, напримѣръ, преподаваніе въ ея школахъ, начиная съ университета и кончая послѣдними вейскими школками, ведется по-русски, что, конечно, обрусить не обруситъ, а національное развитіе тормозитъ. Къ вопросу о школьномъ языкѣ мы еще вернемся, но не можемъ не замѣтить, что русскій университетъ въ Варшавѣ положительно должно было бы считать временно полезнымъ для самой Польши, такъ или сякъ знакомя молодежь съ русскимъ умственнымъ движеніемъ и не давая ей слишкомъ коснѣть въ національномъ консерватизмѣ, который присущъ польскимъ ученымъ. Оговоримся однако, что, какъ было упомянуто въ статьѣ: «Нѣчто о польско-русскомъ вопросѣ», и русскіе профессора бываютъ консервативны. Собственно говоря, теперь насъ занимаетъ не этотъ вопросъ, а разсмотрѣніе тѣхъ благопріятныхъ для польской національности условій, которыя существуютъ въ русской Польшѣ.
Борьба между польскимъ и нѣмецкимъ элементами въ Познани и Галиціи ведется, между прочимъ, на экономической почвѣ: нѣмецкіе промышленники вытѣсняютъ польскихъ; польскимъ крестьянамъ приходится выселяться въ Америку, а на ихъ мѣсто приходятъ нѣмецкіе колонисты; земли, принадлежавшія полякамъ, все болѣе и болѣе переходятъ въ руки нѣмцевъ же. Иное дѣло въ Царствѣ Польскомъ: въ то время, какъ Галиція лишена всякой промышленности и бѣднѣетъ съ каждымъ годомъ русская Польша охранена ввозными пошлинами отъ конкурренціи нѣмецкой промышленности, а отсутствіе таможенной границы съ Россіей открываетъ передъ нею громадный рынокъ для сбыта своихъ фабрикатовъ; съ другой стороны, въ то время, какъ въ Познани польскій хлопъ доводится до необходимости эмигрировать въ Америку, крестьянская реформа въ Царствѣ Польскомъ 19 февраля 1864 года создала мелкую собственность на условіяхъ для крестьянъ гораздо болѣе выгодныхъ, нежели тѣ, на которыхъ получили свои надѣлы крестьяне русскіе. И то, и другое служитъ сильною подпорой для національности, которая притомъ здѣсь именно имѣетъ свой центръ: въ Пруссіи поляки живутъ въ перемежку съ нѣмцами, въ Галиціи идетъ борьба польскаго элемента съ русинами, въ Царствѣ поляки живутъ сплошною массой, кромѣ врѣзывающагося въ него клина Холмской Руси. Варшава остается доселѣ главнымъ пунктомъ всей польщизны. Не даромъ, когда Александру I пришла мысль образовать изъ наполеоновскаго княжества Варшавскаго конституціонное Царство Польское, то Австрія и Пруссія возстали противъ этого проекта, предпочитая, чтобы польскія земли прямо вошли въ составъ имперіи Александра I: существованіе національнаго королевства Польскаго, хотя и соединеннаго съ Россіей, ихъ дипломаты считали опаснымъ для Галиціи и Познани; и дѣйствительно, ни для кого въ такой степени не выгодно, какъ именно для Австріи и Пруссіи, то положеніе, въ которое приведена русская Польша послѣ 1830 и 1863 годовъ.
Что Царство Польское благоденствуетъ въ экономическомъ отношеніи, сравнительно съ Галиціей и Познанью, это не подлежитъ сомнѣнію, хотя по поводу однаго сочиненія, въ которомъ это доказывается, и происходила горячая полемика. Мы говоримъ здѣсь о сочиненіи варшавскаго профессора Симоненки, антипольское направленіе котораго и старошляхетское міросозерцаніе нѣкоторыхъ его критиковъ были главною причиной бури, — одинъ изъ примѣровъ того, какъ трудно столковаться крайнимъ лагерямъ. Трудъ, о которомъ мы говоримъ, называется: «Царство Польское сравнительно съ Познанью и Галиціей»; вышелъ онъ въ 1878 году, а въ слѣдующемъ году авторъ развилъ свои взгляды въ первомъ томѣ предпринятой имъ «Сравнительной статистики Царства Польскаго и другихъ европейскихъ странъ», въ коемъ читатель можетъ найти и полемику профессора Симоненки съ его польскими критиками (стр. 348—472). Кто не довѣряетъ труду г. Симоненки вслѣдствіе его, какъ многіе находятъ, оффиціально-русскаго направленіе, дѣйствительно, встрѣчающихся въ немъ натяжекъ[1], тому совѣтуемъ обратиться къ послѣдней статьѣ Леруа-Больбо П. А. Милютинѣ, изъ того ряда статей, который печатается въ послѣднихъ книжкахъ Revue des deux Mondes за прошлый годъ и въ первыхъ за нынѣшній: тамъ говорится въ сущности то же самое, а кромѣ того указываемая статья подтверждаетъ общую мысль моего письма, ту именно, что наиболѣе благопріятныя условія для національнаго развитія поляковъ существуютъ въ русской Польшѣ, хотя дѣйствіе ихъ парализируется существующимъ въ этомъ краю режимомъ. Оставляя въ сторонѣ Познань, гдѣ польское дѣло стоитъ хуже всего, мы находимъ, что австрійскій режимъ выгоднѣе для поляковъ, чѣмъ русскій (еще бы: автономія, два университета, преподаваніе и судопроизводство на польскомъ языкѣ, свобода печати!), но за то всѣ другія благопріятныя условія, внѣ режима, сосредоточены въ Привислянскомъ краѣ. Интересно въ этомъ отношеніи слово иностранца Леруа-Больё, человѣка бывавшаго и въ Россіи, и въ Польшѣ и изучившаго довольно подробно одну страницу изъ русско-польскихъ отношеній, и мы позволимъ себѣ теперь привести его взгляды.
Мы начнемъ съ весьма остроумнаго и особенно въ настоящее время интереснаго сравненія, которое дѣлаетъ Леруа-Больё въ самомъ концѣ статьи, между Польшей и Ирландіей. Въ положеніи обѣихъ странъ много общаго, и на первый разъ именно это общее бросается въ глаза, но при болѣе внимательномъ разсмотрѣніи оказывается такая противоположность между Польшей и Ирландіей, что если въ настоящую минуту существуютъ вопросы польскій и ирландскій, то разрѣшить легче, несомнѣнно, первый, а не послѣдній: все сводится къ вопросу о режимѣ въ Польшѣ, а въ Ирландіи — къ тому, чтобы перевернуть все вверхъ дномъ. Съ этой точки зрѣнія можно смотрѣть на польскій вопросъ весьма оптимистически, еслибъ онъ не осложнялся отношеніями, которыя заставляютъ однихъ утверждать, что польскій вопросъ разрѣшится только тогда, когда всѣ поляки будутъ подъ русскою властью, а другихъ, что будто конецъ ему только тогда, когда не будетъ ни одного поляка въ Литвѣ и Руси. Но мы тутъ заняты только Царствомъ Польскимъ, а потому и остановимся на сравненіи, которое дѣлаетъ между нимъ и Ирландіей французскій публицистъ. «Польша, — говоритъ Леруа-Больё, — заставляетъ насъ часто думать объ Ирландіи. Оба эти имени сближаются между собою общимъ несчастіемъ, тождествомъ религіи, старыми симпатіями нашей страны… Между Польшей и Ирландіей много чертъ сходства, но въ то же время, можетъ-быть, на самомъ дѣлѣ и столько же чертъ несходства; во многихъ отношеніяхъ ихъ можно только противопоставлять одну другой»[2]. Дѣло въ томъ, что успокоить совершающуюся нынѣ въ Ирландіи агитацію можетъ только аграрная реформа; но отношеніе Англіи къ Ирландіи по этому вопросу совсѣмъ иное, нежели отношеніе Россіи къ Польшѣ: поземельная аристократія въ Ирландіи вся на сторонѣ Англіи, которая такимъ образомъ на нее опирается, тогда какъ Россія въ Польшѣ имѣла противъ себя именно поземельную аристократію; притомъ соверши Англія аграрную реформу въ Ирландіи, пришлось бы потомъ ее и дома произвести, между тѣмъ какъ Россія въ 1864 году распространила на Польшу тѣ мѣры, которыя испробовала у себя тремя годами ранѣе. «Въ извѣстномъ смыслѣ, — продолжаетъ Леруа-Больё, — можно было бы сказать, что Россія по отношенію къ Польшѣ и Англія по отношенію къ Ирландіи дѣйствовали совершенно противоположными способами, такъ какъ одна даетъ то, въ чемъ отклеиваетъ другая, тогда какъ каждая относится къ покоренной странѣ не такъ, какъ другая, и обѣ поступаютъ одинаково односторонне и, слѣдовательно, одинаково ошибочно. Въ Ирландіи Англія слишкомъ часто думала улаживать все политическою свободой, а въ Польшѣ Россія льстила себя надеждой удовлетворить всему экономическими реформами. Въ Лондонѣ слишкомъ часто забывали, что народы, какъ и отдѣльныя личности, не питаются конституціонными правами; въ Петербургѣ недостаточно часто вспоминали евангельское изреченіе: „не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ“. Такимъ образомъ оба правительства могли бы давать уроки другъ другу. Оба они съумѣли поставить и рѣшить только одну часть вопроса; и при всемъ этомъ намъ кажется, что выгода рѣшительно на сторонѣ Россіи и Польши. Сколь ни представляется трудною политическая проблемма, рѣшеніе ея легче и менѣе настоятельно, нежели рѣшеніе задачи экономической. Какъ бы на зло своимъ страданіямъ, Польша достигла благосостоянія подъ русскимъ владычествомъ, и ничто не мѣшаетъ ея господамъ даровать ей или возвратить когда-либо права и вольности, безъ которыхъ ни одинъ европейскій народъ вѣчно оставаться не можетъ»[3]. Все это очень вѣрно, и мы охотно приводимъ слова французскаго публициста, несмотря на то, что въ нихъ идетъ рѣчь о вопросахъ политическомъ и экономическомъ, а мы говоримъ здѣсь о національномъ вопросѣ. Но дѣло-то именно и съ этой стороны въ томъ заключается, что положеніе польской національности, въ предѣлахъ Русской имперіи, имѣетъ передъ собой будущее, тогда какъ извѣстно, что ожидаетъ въ скоромъ времени ирландскихъ туземцевъ. Аграрная реформа въ Польшѣ имѣла весьма важное значеніе не только въ экономическомъ, не только въ политическомъ, но и въ національномъ отношеніи: поднявъ разомъ благосостояніе массы, создавъ прочныя узы между большинствомъ населенія и Русскимъ государствомъ (которыя, впрочемъ, будутъ непрочны, если мы будемъ затрогивать языкъ и религію этого населенія), аграрная реформа 1864 г. создала прочную основу для процвѣтанія польской національности въ краѣ. Подымая сельское населеніе изъ его приниженнаго положенія, создавая въ Царствѣ многочисленный классъ мелкихъ собственниковъ, реформа 1864 г. такъ сказать обновила самую польскую національность притокомъ въ нее свѣжихъ силъ. Это не укрылось также отъ наблюдательнаго француза. Русскія руки, — говоритъ Леруа-Больё, — сдѣлали то, о чемъ прежде безуспѣшно мечтали польскіе демократы: вмѣсто узкой основы аристократіи, онѣ приготовили для будущаго польской національности болѣе широкую основу народную. Съ этой точки зрѣнія, по его замѣчанію, главные виновники реформы (т. е. Милютинъ и Черкасскій) должны быть разсматриваемы скорѣе какъ воскресители, а не разрушители польской народности[4]. Въ своихъ прекрасныхъ статьяхъ Леруа-Больё выяснилъ, почему польскому хлопу реформа 1864 г. принесла болѣе выгодъ, чѣмъ русскому мужику реформа 1861 г.[5], и мы упоминаемъ объ этомъ здѣсь лишь затѣмъ, чтобы не показалось страннымъ утвержденіе французскаго публициста, что «аграрное положеніе Царства Польскаго послѣ кризиса 1864 г. — одно изъ лучшихъ въ Европѣ»[6], а въ этомъ вѣдь — залогъ и національнаго преуспѣянія. Такимъ образомъ и Леруа-Больё утверждаетъ, что des trois tronèons de l’ancienne républiques la Pologne russe est sans comparaison la plis prospère. Разсказываютъ, что русскіе противники польской крестьянской реформы понимали, ея національное значеніе: «теперь, — говорили они, — мы имѣемъ противъ себя въ Царствѣ только 300.000 поляковъ, а съ новой деревенской организаціей черезъ тридцать лѣтъ противъ насъ ихъ будетъ въ двадцать разъ болѣе». Приводя эти слова, Леруа-Больё замѣчаетъ, что есть средство предотвратить всякую опасность съ этой стороны: eiиитъ только правительству уважать національность польскихъ подданныхъ, языкъ ихъ, религію, нравы[7]. Извѣстно, замѣтимъ кстати, что наша политика приняла систему обрусенія, но, — цитируемъ снова Леруа-Больё, — à force de combattre le polonieme la Russie a, malgrée elle, dans les provinces de la Vistule favorisé les progrès de son pins redoutable concurrent, le germanisme[8].
Я кончаю это письмо, въ которомъ поставилъ себѣ задачей познакомить читателей Русской Мысли съ состояніемъ національнаго вопроса въ русской Польшѣ. Общій выводъ, который можно сдѣлать изъ всего сказаннаго, слѣдующій: нигдѣ польская національность не сильна въ такой степени, какъ въ Царствѣ Польскомъ, ибо здѣсь живетъ большая часть ея, живетъ компактной массой, ибо здѣсь ради своего сохранены ей нѣтъ надобности бояться прогресса, ибо здѣсь у нея нѣтъ такихъ конкуррентовъ, какъ въ Познани и отчасти въ Галиціи, ибо, наконецъ, она имѣетъ здѣсь широкую народную основу въ крестьянствѣ, надѣленною, землею великимъ актомъ 19 февраля 1864 года.
Одинъ изъ элементовъ общаго польскаго вопроса заключается въ частномъ вопросѣ: въ какія отношенія должны мы стать къ польской національности въ такъ-называемомъ Привислянскомъ краѣ?
Объ этомъ мы и поговоримъ во второмъ письмѣ.
Свой взглядъ на польскій вопросъ вообще я, мнѣ кажется, достаточно ясно выразилъ въ статьѣ, помѣщенной въ мартовской книгѣ Русской Мысли. Оставляя даже въ сторонѣ принципіальную точку зрѣнія, не оправдывающую посягательства на чужую національность, для насъ, несомнѣнно, Выгоднѣе на своей западной границѣ имѣть націю дружественную, а не враждебную, въ виду возможности столкновенія съ Германіей, чего можно достигнуть лишь — не раздражая поляковъ; къ числу же раздражающихъ мѣръ относятся всѣ попытки русификаціи, или, вѣрнѣе, денаціонализированія Польши, выгоднаго лишь для нѣмцевъ. Я полагаю, что этимъ соображеніемъ должна руководиться наша политика по отношенію къ Польшѣ. Почтенный авторъ редакціонной замѣтки по неводу письма Хомякова къ А. О. Смирновой справедливо говоритъ, что изъ трехъ способовъ рѣшенія польскаго вопроса, т.-е. денаціонализаціи Полыни, превращенія ея въ особое государство и системы охраненія польской Національности союзомъ съ Россіей — возможенъ и желателенъ только третій способъ. Такой отвѣтъ находимъ мы и въ замѣчательныхъ замѣткахъ польскаго публициста, которыя, подъ заглавіемъ: «Обрусеніе или объединеніе?», были напечатаны въ фельетонѣ №№ 56, 57 и 58 газеты Голосъ, редакція которой помѣстила, кромѣ того, въ № 59 и передовую статью, посвященную вопросу объ обрусеніи или объединеніи. Польскій публицистъ стоитъ за объединеніе, но противъ обрусенія, которое, напротивъ, всегда будетъ поддерживать въ полякахъ сепаратизмъ и подготовлять «новый катаклизмъ». Онъ очень умѣстно приводить на память слова Н. А. Милютина объ обрусительной политикѣ 1830—1860 гг. «Мѣры, — писалъ именно Милютинъ, — которыя принимались въ Польшѣ, не могли быть доведены до того, чтобы въ учащейся молодежи изглаживалась Вольская народность. Мы не обрусили ни одного, а въ то же время являлись какъ бы посягающими на польскую національность». Но обрусительная система, введенная послѣ 1831 г., ничто. въ сравненіи съ тою, которая стала дѣйствовать съ конца шестидесятыхъ годовъ, а результатомъ ея является доводимый до Крайности національный консерватизмъ: русскіе не бывавшіе въ Варшавѣ и понятія о немъ не имѣютъ, а тѣ, которые имѣютъ о немъ понятіе, т.-e. русскіе дѣятели въ Польшѣ, приходятъ отъ него въ раздраженіе, когда только думаютъ, что миссія ихъ — русить, русить и русить. Впрочемъ, рѣчь о томъ, какіе вообще получаются результаты отъ системы обрусенія, мы поведенъ дальше, — теперь рѣчь у насъ пока о замѣткахъ польскаго публициста, а онѣ главною своею цѣлью имѣютъ выставить программу такой формы объединенія Польши съ Россіей, при которой интересы страны и государства сходились бы, а не расходились. Сводится эта программа къ слѣдующимъ пунктамъ:
1. Полная юридическая и фактическая полноправность русской я польской народности передъ государствомъ и закономъ[9].
2. Введеніе всѣхъ учрежденій, судебныхъ и административныхъ, существующихъ въ Имперіи, съ употребленіемъ мѣстнаго языка въ органахъ самоуправленія и судопроизводствѣ.
3. Обученіе на польскомъ языкѣ во всѣхъ учебныхъ заведеніяхъ Царства Польскаго.
Примѣчаніе. Права государственнаго языка опредѣляются тѣмъ, что онъ долженъ остаться оффиціальнымъ языкомъ въ администраціи, а въ школахъ, кромѣ обученія русскому языку, преподаваніе исторіи и географіи Россіи должно происходить на русскомъ же языкѣ.
4. Распространеніе законовъ о печати на Царство Польское въ полномъ объемѣ при уравненіи правъ періодической печати въ Варшавѣ съ петербургскою и московскою.
5. Дозволеніе организаціи ученыхъ и др. обществъ и экономическихъ учрежденій.
Такова программа польскаго публициста, который замѣчаетъ при этомъ, что она относится только до Царства Польскаго, какъ края отъ низа до верха польскаго, съ цѣльнымъ почти польскимъ населеніемъ: въ сѣверо и юго-западномъ краѣ, гдѣ масса населенія малорусская, бѣлорусская или литовская, а только верхніе слои польскіе, не можетъ быть, понятное дѣло, и рѣчи о преподаваніи или судопроизводствѣ на польскомъ языкѣ. Въ заключеніе авторъ программы совершенно вѣрно говоритъ: «До тѣхъ поръ, пока система обрусенія будетъ примѣняема, о сознаніи солидарности интересовъ Царства Польскаго съ Имперіей не можетъ быть и рѣчи. Обрусеніе неизбѣжно требуетъ мѣръ исключительныхъ, репрессивныхъ: тайнаго управленія страной, поставленія цѣлаго обширнаго края внѣ закона и такимъ образомъ обособленія его отъ государства. Это та же политика сепаратизма, гораздо худшая, нежели самая обширная автономія, потому что общество можетъ дозрѣть до автономіи, но никогда не помирится съ репрессіей. Поэтому нужно избрать одинъ какой-нибудь путь для разрѣшенія польскаго вопроса: или дальнѣйшія попытки обрусенія, или политику государственнаго единенія. Одно съ другимъ не можетъ быть соглашено, потому что одно исключаетъ другое».
Вопросъ поставленъ ясно; система обрусенія требуетъ постановки поляковъ въ иныя условія, нежели тѣ, въ которыхъ находятся русскіе, и такимъ образомъ, вмѣсто объединенія, производитъ разъединеніе; съ другой стороны, кто хочетъ объединенія, тотъ долженъ желать для Польши земскаго и юродскаго самоуправленія, суда присяжныхъ и т. п., а получить ихъ Польша не можетъ, пока польскій языкъ будетъ изгоняться изъ суда и школы. Но выходъ изъ этого заколдованнаго круга есть и онъ указанъ въ программѣ польскаго публициста. Программу его нельзя назвать неувѣренной: онъ не требуетъ Полыни въ границахъ 1772 года, ибо признаетъ національныя права русскаго населенія западныхъ губерній; онъ не мечтаетъ ни о конституціонной хартіи 1815 г., ни объ осуществленіи идей маркиза Велепольскаго, — онъ указываетъ на необходимость возвратиться къ политикѣ Н. А. Милютина послѣ подавленія возстанія 1868 года!!! Это была политика объединительная, а не обрусительная, ибо послѣдняя началась только въ 1869 году, послѣ устраненія Милютина. Польскій публицистъ доказываетъ, какъ нельзя болѣе убѣдительно, что это двѣ вещи разныя и что обрусительная система только задерживаетъ соціальное и экономическое развитіе края, раздражая притомъ его населеніе. Это до такой степени вѣрно, что разные писатели разными путями доходятъ до той же мысли: Леруа-Больё въ своихъ статьяхъ о Милютинѣ не иначе смотритъ на эти отношенія. По это не все еще: польскій публицистъ подвергаетъ сомнѣнію самую законность системы, ибо высочайшіе указы 1864 и 1866 гг. обезпечиваютъ польскому народу свободное національное разбитіе и формально отмѣнены не были. Голосъ въ передовой статьѣ 27 февраля 1881 г. совершенно основательно замѣчаетъ, что поворотъ на путь законности можетъ только увеличить обаяніе Россіи среди поляковъ. Отмѣтимъ еще одну черту въ замѣткахъ польскаго публициста: онъ хорошо понимаетъ и ясно представляетъ читателю, что всѣ естественныя условія должны заставлять поляковъ тяготѣть къ Россіи, что на сторонѣ Австріи только искуственныя условія: создай мы такія же условія и у себя, на нашей сторонѣ будутъ сочувствія галицкихъ и познанскихъ поляковъ, что очень важно для нашей внѣшней политики.
Еще. одно слово по поводу замѣтокъ: въ передовой статьѣ Голоса вполнѣ согласно съ нашими собственными мыслями сказано, что «программа польскаго публициста можетъ служить почвой, на которой должны встрѣтиться и подать взаимно руки всѣ истинные русскіе и польскіе патріоты», — что она, эта программа, «должна сдѣлаться и программою тѣхъ русскихъ людей, которые желаютъ внутренняго мира своей странѣ и нормальнаго развитія ея нравственныхъ и матеріальныхъ силъ». Послѣдняго именно и желаютъ «свободномыслящіе россіяне», надъ соединеніемъ съ которыми «польскихъ демократовъ» иронизируетъ Новое Время. На почвѣ прогрессивныхъ реформъ только и возможно «примиреніе» русскихъ съ поляками: это, кажется, достаточно было выяснено нами въ статьѣ «Нѣчто о русско-польскомъ вопросѣ въ нашей журналистикѣ». Истинные русскіе и польскіе патріоты должны всячески пропагандировать эту мысль.
Отсылая читателя за подробностями къ самымъ замѣткамъ объ единеніи и обрусеніи, я не стану распространяться о неудобствахъ употребленія русскаго языка въ судахъ и школахъ, особенно низшихъ въ Польшѣ. Вопросъ о судебномъ языкѣ былъ разсмотрѣнъ уже недавно г. Спасовичемъ въ его рефератѣ, внесенномъ въ петербургское юридическое общество и напечатанномъ во многихъ газетахъ; что же касается до окольнаго языка, то вопросу о немъ особенно посчастливилось въ нашей журналистикѣ за послѣднее время по поводу того, что былъ поднятъ вопросъ о «малорусскомъ словѣ», на которомъ, какъ извѣстно, лежитъ интердиктъ. Въ указанныхъ статьяхъ читатель найдетъ вѣскія доказательства той общей мысли, что съ системой обрусенія невозможенъ прогрессъ въ широкомъ значеніи этого слова. Но вопросъ имѣетъ и политическую сторону, на которую указываетъ неоднократно и польскій публицистъ. Для Леруа-Больё политика обрусенія еще понятна тотчасъ послѣ подавленія возстанія 1863 года и въ эпоху, когда Германія была раздроблена, а Пруссія въ Петербургѣ представлялась лишь «смиреннымъ спутникомъ» Россія, но послѣ 1866 года, послѣ 1870—71 года, въ виду возстановленія Германской имперіи, причемъ въ Берлинѣ не забыли, что Пруссія прежде Россіи царствовала въ Варшавѣ!!!…[10]. Политическіе интересы, повторяемъ, заставляютъ насъ охранять польскую національность на Вислѣ. Вотъ отвѣтъ на вопросъ, поставленный нами въ концѣ перваго письма.
Но мы не кончили. Въ первомъ письмѣ мы показали, какое значеніе для оживленія польской національности имѣло экономическое обезпеченіе крестьянства. Это начинаютъ сознавать сами поляки. Въ народѣ, страшащемся за свое національное будущее, это одинъ изъ аргументовъ въ пользу того, чтобъ обратить болѣе вниманія на народную массу, если нѣтъ для этого другихъ мотивовъ. Сама національная задача заставляетъ поляковъ обратиться къ разработкѣ того крестьянскаго вопроса, который за послѣднее время у насъ на Руси началъ играть такую выдающуюся роль въ текущей журналистикѣ, — возьмите любую газету, любой «толстый» журналъ, я вы непремѣнно наткнетесь на большую или маленькую статью о крестьянахъ: за 1881 года ими положительно наполнены книжки Отечественныхъ Записокъ и Русской Мысли. Нельзя сказать, чтобы польская журналистика представляла подобное же зрѣлище. Безъ національнаго хвастовства мы можемъ сказать, что въ этомъ отношеніи полякамъ слѣдовало бы поучиться у русскихъ. Они далеко отстали здѣсь отъ насъ и въ своей беллетристикѣ, и въ своей публицистикѣ. Даже люди передовые весьма часто, отучившись смотрѣть на народъ какъ на быдло (скотъ), все еще держатъ себя черезчуръ «культурными людьми» по отношенію къ люду. Между тѣмъ пора было бы намъ повліять.
Но мы не можемъ вліять, пока общеніе поляковъ съ нами при помощи нашего языка будетъ совершаться не изъ-подъ палки. Палка создаетъ печальное недоразумѣніе. Кто читаетъ польскія газеты, хоть можетъ видѣть, до какой степени умышленно игнорируется въ нихъ все русское, хотя теперь и тутъ, къ счастію, далеко не то, что было прежде, и хотя этому игнорированію въ значительной мѣрѣ содѣйствовала варшавская цензура (см. № 10 газеты Порядокъ и № 25 газеты Молва). Видно солоно приходилось, коли игнорированіе всего русскаго возводится многими даже въ особенный признакъ патріотическаго настроенія…
Но придетъ пора, когда жизнь подъ однимъ государственнымъ закономъ, большее знакомство другъ съ другомъ, сознаніе общихъ интересовъ, легкость, съ которою поляки и русскіе начинаютъ понимать языкъ одни другихъ, общія задачи соціальныя — сблизятъ оба общества и одно будетъ учиться у другаго, какъ всѣ мы, европейскіе народы, учимся ори у другихъ. А теперь дѣло стоитъ печально въ Царствѣ Польскомъ. Въ Петербургѣ, въ Москвѣ, въ другихъ мѣстахъ обширной Руси, куда только судьба заноситъ поляковъ, русскіе и поляки не сторонятся другъ отъ друга и, наприм., польскому студенту въ Имперіи гораздо легче обруситься, чѣмъ русскому въ Варшавѣ ополячиться. Да, знающіе люди единогласно утверждаютъ, что появленіе русскаго въ польскомъ обществѣ варшавскомъ или появленіе поляка въ русскомъ — рѣдкость большая: это два лагеря, между которыми нѣтъ никакихъ отношеній, и, какъ увѣряютъ нѣкоторые русскіе, сами же наши готовы часто смотрѣть на русскаго человѣка, относящагося въ полякамъ по-человѣчески и безъ кваснаго патріотизма, какъ на отступника, какъ на ренегата. То же, какъ говорятъ, и съ польской стороны. Естественное связующее звѣно, кажется, нѣмцы: ихъ и тамъ, и здѣсь принимаютъ. Остряки подшучиваютъ: нѣмецъ и самъ человѣкъ междуславянскій, и языкъ нѣмецкій — междуславянскій. По если бросить шутки въ сторону, то придется признаться, что такое положеніе невозможно и что скорѣе мы можемъ вліять на поляковъ изъ Петербурга и изъ Москвы чрезъ прессу, чѣмъ посредствомъ личнаго общенія въ Варшавѣ. Рано или поздно, мы надѣемся, отношенія измѣнятся, но вѣдь раньше могутъ, пожалуй, измѣниться внѣшнія обстоятельства: Пруссія помнить, что прежде она, а не мы, царствовала въ Варшавѣ, и въ виду oднoro этого мы должны подумать, чтобъ она не нашла у насъ «царства раздѣльшагося на ея».
Мы говоримъ о «вліяніи», которому должно предшествовать, конечно, «сближеніе». Но сближеніе, немыслимо безъ «примиренія», которое въ свою очередь предполагаетъ сближеніе. Гдѣ выходъ изъ этого заколдованнаго круга? Выходъ одинъ — постановка польской національности въ Привислянскомъ краѣ въ нормальныя условія, дарованіе Польшѣ тѣхъ же нравъ, которыми пользуются и другія части Россіи. Тогда и отъ польской печати, безцензурной въ Варшавѣ, мы будемъ въ правѣ требовать, чтобъ она вмѣстѣ съ русскою участвовала въ государственной жизни и болѣе знакомила свою публику съ Россіей и ея общественнымъ движеніемъ.
Въ такомъ рѣшенія вопроса нѣтъ ничего химерическаго. Будущее воскресеніе славянскаго міра — вещь хорошая, по еще отдаленная; но если ради нея мы должны охранять польскую народность, то еще болѣе требуютъ того же гуманныя идеи XIX вѣка и интересы минуты. Пусть поляки помнятъ хоть то одно, что нѣмецъ смотритъ на польскую землю какъ на страну, которую можно колонизировать, тогда какъ у насъ внѣ Польши, сравнительно густо населенной, такихъ земель не занимать-стать; нѣмцамъ выгодно денаціонализировать Польшу, а для насъ, какъ народа, въ этомъ нѣтъ никакой выгоды. Полякъ въ Познани и Галиціи, для спасенія своей національности, протягиваетъ руку нѣмецкому реакціонеру и отказывается отъ прогресса; поляку въ Царствѣ Польскомъ можетъ протянуть руку только такой русскій человѣкъ, который и въ своей странѣ хлопочетъ о нормальномъ развитіи духовныхъ и матеріальныхъ силъ общества. Пусть поймутъ это поляки, но пусть поймутъ и русскіе, что существованіе польскаго вопроса въ смыслѣ пригнетенія національности цѣлаго, края и изъятія этаго края изъ общихъ законовъ Имперіи будетъ составлять одну изъ помѣхъ нашего внутренняго развитія. Пора стряхнуть намъ съ себя кошмаръ 1863 года: пора однимъ перестать заниматься систематическою травлей поляковъ (новѣйшая привилегія Новаго Времени и старая привычка Московскихъ Вѣдомостей). пора другимъ перестать игнорировать этотъ вопросъ. «Въ Петербургѣ, — пишетъ польскій публицистъ, — привыкли слышать я читать, что „на Шипкѣ все спокойно“, полагая, что лимфа обрусенія великолѣпно привилась къ нашему организму. Правда, одинъ изъ газетныхъ караульныхъ предостерегъ кого слѣдуетъ, „чтобы не проспать по-горчаковски“. Но онъ навѣрное самъ не далъ себѣ отчета въ томъ, что писалъ: онъ сердился и пожималъ плечами отъ удивленія, что существуютъ какія-то мелкія недоразумѣнія между русскимъ и польскимъ населеніемъ Варшавы». Дѣйствительно, до самаго послѣдняго времени наша пресса игнорировала существованіе польскаго вопроса и, занимаясь славянами, даже забыла, что и поляки — славяне. Оправданіемъ ей развѣ то служило, что по старой памяти поляковъ считаютъ отщепенцами отъ славянства. Доведемъ до свѣдѣнія кого слѣдуетъ, что если «возвращеніе славянскихъ чувствъ» считать признакомъ выздоровленія любой славянской народности, то можно только радоваться, глядя на поляковъ: когда-нибудь мы познакомимъ читателей Русской Мысли съ замѣтнымъ въ послѣднее время въ польской интеллигенціи стремленіемъ сближенія съ чехами, а еще недавно Варшава чествовала у себя двухъ видныхъ представителей лужицкихъ сербовъ.
Кончаю. Вотъ достигнутые пока результаты. Центръ и главный узелъ польскаго вопроса — въ Варшавѣ и Привислянсконъ краѣ: какъ здѣсь онъ будетъ рѣшенъ, отъ этого зависитъ и все остальное. Считать невозможнымъ рѣшеніе польскаго вопроса, пока всѣ поляки, съ одной стороны, не будутъ находиться подъ русскою властью и пока, съ другой, не останется ни одного поляка въ сѣверо- и юго-западномъ краѣ, — значить вовсе не желать рѣшенія вопроса, поставленнаго самою жизнью и не терпящаго отлагательства. Вообще предупреждаю читателя, что, по возможности, буду держаться практической почвы въ моихъ будущихъ «Польскихъ письмахъ», и могущія встрѣтиться на пути неудачи не заставятъ меня отказаться отъ девиза, которымъ я случайно закончилъ первую свою статью по польскому вопросу въ мартовской книгѣ Русской Мысли:
Chociaż nie skończysz, ciągle rób:
Ciebie, nie dzieło porwie grób.
- ↑ См. рецензію въ журналѣ Слово за 1870 г., № 10.
- ↑ Revue des deux Mondes; 15 février 1881, стр. 919.
- ↑ Ibid., стр. 920.
- ↑ Ibid., стр. 910.
- ↑ Ibid., 902.
- ↑ Ibid., 906.
- ↑ Ibid., 910.
- ↑ Ibid., 914.
- ↑ Мы нѣсколько иначе распредѣляемъ пункты программы, чѣмъ у автора: мы выбрасываемъ пункты, которые уже заключаются въ другихъ, и не упоминаемъ о сервитутахъ, — это вопросъ экономическій.
- ↑ Revue des deux Mondes, 15 févr. 1881, стр. 915.