Письма обо всемъ.
(15 ноября 1903 г. № 53).
«Россія задыхается отъ централизаціи», — еще Ѳеденька Кротиковъ зналъ корень зла, еще онъ находилъ, что необходимо «децентрализовать», т. е. радикально эмансипировать помпадура отъ опеки законовъ. Конечно, помпадуръ никогда не былъ въ этомъ отношеніи стѣсненъ и всегда зналъ, что по времени и закону бываетъ перемѣна. Но теперь онъ почувствовалъ неутолимую потребность въ экстренной широтѣ движеній, энергіи захвата и стремительности аттакъ. Ибо врагъ неутомимъ. Крамола пріобрѣтаетъ безчисленныя развѣтвленія и проявляется время отъ времени въ актахъ, захватывающихъ начальственное дыханіе. Прежнимъ правителямъ приходилось искоренять либеральный «сеничкинъ ядъ», укрывавшійся либо въ акцизномъ вѣдомствѣ, либо въ земской управѣ, — да еще время отъ времени совершать крестовые походы противъ мужиковъ, становившихся по этому случаю на колѣни и заявлявшихъ: «Нечего съ насъ взять! Насъ и уколупнуть негдѣ!» И въ тѣ времена требованіе полной и безусловной децентрализаціи было въ сущности простымъ проявленіемъ капризной помпадурской похотливости. Энергичный помпадуръ, одинъ изъ тѣхъ, внутри которыхъ «скрывается молніи», встрѣчалъ тогда препятствія не столько въ наличности закона, сколько въ отсутствіи врага. Тогдашній «помпадуръ борьбы» пытался, если помните, даже вызвать сатану — увы! тщетно, — чтобы помѣриться съ нимъ силами, — теперешній ни мало не нуждается въ столь фантастическихъ предпріятіяхъ. Прежде всего значительно расширился кругъ дѣйствія «сеничкина яда». Затѣмъ — что гораздо важнѣе — мужикъ, колѣнопреклоненно жалующійся, что его негдѣ уколупнуть, отодвинутъ на задній планъ городскимъ рабочимъ, шторы не только не ограничивается указаніемъ на то, что его негдѣ колупнуть, но и отрицаетъ самое право «уколупывать» его, отрицаетъ помпадура, какъ носителя этого права, отрицаетъ самый порядокъ, произрождающій помпадуровъ.
Да и мужикъ все болѣе становится подозрительнымъ. То цѣльное крестьянское міросозерцаніе, ось котораго составляла идея: «Безъ этого — нельзя», расползается во всѣ стороны. Мужикъ развращается.
Съ какой горечью отмѣчаетъ этотъ процессъ либерально-православный саратовскій помѣщикъ въ «С.-Петерб. Вѣдом.». Нѣтъ Руси, гибнетъ Русь! — «Ни костюмъ, ни пѣсня, ни разговоръ, ни интересы жизни — ничто не напоминаетъ русскаго характера, русской широкой души. Нелюбовь къ землѣ, тяготѣніе къ городу, вѣчное недовольство жизнью (нѣчто страшно опасное во всѣхъ отношеніяхъ, — замѣчаетъ г. помѣщикъ)… — вотъ думы народныя!» Солдатчина не только не воспитываетъ мужика, наоборотъ, вноситъ въ деревню развратъ. «Солдатъ, вернувшійся въ деревню, — самый недисциплинированный общественный элементъ, никого не уважающій, ничѣмъ недовольный и, главное, совершено отвыкнувшій отъ церкви. Погонъ слѣдуетъ — жалуется саратовскій народолюбецъ — жизнь на фабрикѣ, совершенно безнадзорная въ нравственномъ отношеніи; потомъ бѣдность, отчасти переселенческое движеніе, коснувшееся и центра — вотъ все это вмѣстѣ и вліяетъ на народную жизнь»… Нѣтъ Руси, гибнетъ Русь!
На ту же «безнадзорную въ нравственномъ отношеніи жизнь» крестьянства жаловался недавно въ ливонскомъ земствѣ гл. Епифановъ, предлагавшій учредить «попечительство о народной религіозно-нравственности». «Крестьянское населеніе съ каждымъ годомъ и каждымъ часомъ выходить изъ надлежащаго своего быта»… Отхожіе заработки, «безконтрольное религіозно-нравственное поведеніе» — все это въ конецъ «портить» крестьянскую молодежь. «Такая жизнь крестьянства — прорицаетъ земскій Катонъ — не поведетъ въ хорошему, и въ недалекомъ будущемъ образуется массовый пролетаріатъ крестьянства».
Да, и отхожіе заработки, и «безнадзорная» жизнь въ городѣ и даже солдатчина, все это разлагаетъ священную «полусоціалистичесвую» общину, великій устой азіатской деспотіи, разлагаетъ стихійно, фатально — и тѣмъ вырываетъ почву изъ-подъ ногъ бюрократизма… И ни «попечительство о народной религіозно-нравственности», проектируемое темнымъ ливенскимъ земцемъ, ни «общественная вѣялка», предлагаемая во спасеніе Крестьянскимъ союзомъ партіи С. — Р. — ничто не остановитъ этого процесса. «Крестьянское населеніе съ каждымъ годомъ и каждымъ часомъ выходитъ изъ надлежащаго своего быта»…
Рабочій бунтуетъ, бунтуетъ мужикъ.
При такихъ затруднительныхъ условіяхъ помпадуру приходятся божьей грозою носиться надъ «ввѣренной ему губерніей». Вызвать въ кои вѣка сатану для состязаній можно было въ сущности и съ соблюденіемъ уставовъ и обрядовъ судопроизводства. Другое дѣло — стоять 1 день и ночь лицомъ къ лицу съ врагомъ, который неистощимъ въ формахъ борьбы, неутомимъ въ нападеніяхъ, и неистребимъ по своей численности. Тутъ законъ можетъ только парализовать, обряды дѣлопроизводства могутъ только тормозить, — и проблема децентрализаціи, т. е. помпадурской разнузданности, встаетъ, какъ категорическій императивъ.
«Мнѣ кажется, — писалъ недавно князь Мещерскій, — что теперь въ особенности очень нужно, чтобы губернаторы прежде всего бросили переписку, а всецѣло отдались управленію губерніей на мѣстахъ… Бумага, идущая отъ губернатора къ верху, и бумага, идущая отъ губернатора къ визу, мало интересуютъ подвластнаго ему человѣка, а губернаторъ, неожиданно появляющійся въ двадцати — тридцати мѣстахъ своей губерніи, чтобы лично все увидѣть и провѣрить, можетъ въ два — три года сдѣлать счастливою свою губернію, ибо ложь исчезнетъ изъ бумагъ». Долой волокитную переписку! Да здравствуетъ молніеносный помпадуръ!
Не такъ давно (въ сентябрѣ) сенатъ пояснилъ, что губернаторъ долженъ препровождать на обсужденіе губернскаго по земскимъ дѣламъ присутствія всякое ходатайство земокаго собранія, которое онъ, губернаторъ, находитъ «неподлежащимъ». Князь Мещерскій, неистовый Роландъ идеи молніеноснаго помпадурства, тотчасъ же усмотрѣлъ въ этомъ оппозиціонное покушеніе на авторитетъ губернатора, столь возвышаемый «правительствомъ вообще и, въ частности, министромъ внутреннихъ дѣлъ» — и погрозилъ погрязшему въ юридическихъ опредѣленіяхъ сенату публицистическимъ перстомъ. Невиннѣйшая правовая схоластика сената, — и та оказывается стѣснительной и несогласной съ «правительственными видами», въ которыхъ помпадуръ, одновременно появляющійся въ двадцати мѣстахъ, занимаетъ центральное мѣсто!
Въ своей прошлогодней «юбилейной» рѣчи, на которую съ холопскимъ ликованіемъ и либеральнѣйшими намѣреніями ссылалась наша подъяремная печать, г. Плево сказалъ: «Усиливая распорядительную власть на мѣстахъ, необходимо упростить порядокъ ея дѣйствія, дабы интересы и удобства населенія получила вящшее огражденіе».
«Гражданинъ», для котораго не существуетъ законовъ стыдливости и который, поэтому, играетъ первую скрипку въ публицистическомъ оркестрѣ мин. внутр. дѣлъ, комментируетъ мысль объ усиленіи мѣстной власти и «упрощеніи» ея дѣйствій такимъ выразительнымъ примѣромъ. Въ N предвидѣлись уличные безпорядки. Губернаторъ далъ конфиденціальное порученіе, безъ шума купить нѣсколько возовъ розогъ («безъ шума — чтобы не поднять цѣнъ на розги», мило шутитъ князь). На каждомъ возу была крупно начертана надпись: «розги». Возчики, проѣзжая съ розгами по городу, объясняли любопытнымъ: это заготовлена для такой-то площади, для такого-то часа. И, разумѣется, что демонстрацію какъ рукой сняло. Отсюда «Гражданинъ» выводитъ такую программную мораль: «Тамъ, гдѣ всѣ думаютъ про представителя власти: „онъ посмѣетъ высѣчь“, тамъ есть» подчиненіе власти и спокойствіе: безпорядковъ совершенно не будетъ"… Отсюда ясяо, что «упростить» порядокъ губернаторскихъ, дѣйствій — значитъ создать для «представителя власти» такую обстановку, чтобы онъ смѣлъ «посмѣть». Тогда задача будетъ рѣшена.
Для созданія условій, превращающихъ губернатора въ ничѣмъ на стѣсненнаго и все смѣющаго административнаго экспериментатора, и создана комиссія, которую наша легальная печать съ совершенно безсознательнымъ и тѣмъ болѣе глубокимъ юморомъ называетъ «комиссіей о децентрализаціи».
Цѣлый рядъ дѣлъ, восходившихъ до сего времени на «усмотрѣніе» одного или нѣсколькихъ министровъ и даже на «благовоззрѣніе» самого «министра», предложено передать въ непосредственное вѣдѣніе начальниковъ губерній. Сюда отнесены: отчужденіе крестьянскихъ надѣльныхъ земель, утвержденіе уставовъ разныхъ обществъ — научнаго благотворительнаго и экономическаго характера, открытіе библіотекъ, разрѣшеніе съѣздовъ, открытіе выставокъ и пр. и пр. — вплоть да устроенія бракоразводныхъ дѣлъ.
Расширеніе губернаторской власти предположено не только за счетъ центральныхъ инстанцій, но и за счетъ мѣстныхъ учрежденій «посторонняго вѣдомства». Усиливается опека губернаторовъ надъ самоуправленіемъ; такъ, имъ предположено предоставить распоряженіе земскими и городскими смѣтными назначеніями. Далѣе, по словамъ «Нов. Вр.», проектируется предоставить губернаторамъ надзоръ надъ дѣятельностью суда и надъ системами преподаванія въ гимназіяхъ, институтахъ и университетахъ.
Дальше идти некуда. Губернаторъ, контролирующій университетскую науку, губернаторъ, направляющій правосудіе, губернаторъ, устрояющій бракоразводныя дѣла!
«Можетъ ли быть порядокъ въ губерніи — опрашиваетъ „Гражданинъ“, — при дѣйствіи предразсудковъ независимости вѣдомствъ?» И мужественно отвѣчаетъ: «Очевидно не можетъ».
Этотъ отвѣтъ не простой «абсурдъ», какъ думаетъ наша умѣренно умная либеральная пресса, — это нѣчто гораздо больше: это пароль, навязываемый въ настоящій моментъ самодержавію его судьбою.
Самодержавіе сегодня совершенно не способно удержаться на почвѣ сколько-нибудь устойчивыхъ и постоянныхъ нормъ — хотя бы эти нормы только вчера были созданы для охраны самодержавія. Стихійно-коварная жизнь, которая цѣпляется за все, которая выражаетъ противорѣчіе между собой и самодержавіемъ въ томъ, что сшибаетъ лбами два служащихъ самодержавію вѣдомства, эта жизнь превращаетъ въ опасный предразсудокъ — независимость бюрократическихъ вѣдомствъ.
И на этомъ самодержавіе должно сломить голову. Ибо обыватель, даже совершенно чуждый конституціоналистскихъ платформъ, обыватель, интересующійся политикой только по воскресеньямъ, оловомъ тотъ самый обыватель, которому имя легіонъ — какъ онъ ни простъ, какъ ни добродушенъ — но онъ твердо хочетъ жить. У него ось свои неотъемлемыя потребности — и онъ хочетъ ихъ удовлетворять. А дѣлать это онъ можетъ лишь при нѣкоторой минимальной устойчивости гражданскихъ отношеній. Ему нужна полиція — для охраны, желѣзная дорога — для ѣзды, школа — для ученія, судъ — для торжества справедливости. И самодержавіе въ своихъ собственныхъ интересахъ должно ему гарантировать эти блага сколько нибудь устойчивыми нормами, — иначе легіонъ начнетъ шевелиться. Независимость вѣдомствъ я клокъ самоуправленія — эти реформы правительство Александра II выдвинуло для удержанія своихъ позицій. Но «независимость вѣдомствъ» придаетъ слишкомъ не эластичную структуру губернскому бюрократическому аппарату и потому, при нынѣшнихъ нервныхъ условіяхъ, все меньше и меньше способна охранять «порядокъ въ губерніи»; а самоуправленіе, какъ уже давно. разъяснилъ Мещерскій, служитъ лишь школой будущихъ россійскихъ Мирабо, воспитываетъ дворянъ «самой чистой санкюлотной воды». И передъ абсолютизмомъ выростаетъ задача — задача жизни — отмѣнить всѣ нормы, обезпечивающія минимальнѣйшую свободу естественныхъ обывательскихъ тѣлодвиженій — и на мѣсто этихъ «предразсудковъ» поставить молніеноснаго губернатора, ничѣмъ нестѣсненнаго, не наталкивающагося на между вѣдомственныя стѣны, издающаго законы, творящаго судъ, поощряющаго науки и насаждающаго искусства, одновременно появляющагося въ двадцати мѣстахъ, — вообще нарушающаго во имя «порядка» законы времени и пространства…
Правительство возвращается къ идеѣ: губернаторъ — хозяинъ губерніи. Но это не тотъ (дѣвственный помпадуръ, губернаторъ — отецъ добраго и стараго времени — нѣтъ, его роль «осложнена» всѣми пріобрѣтеніями пореформенной эпохи. У него на рукахъ земство со школами, агрономами, больницами и оппозиціонными Мирабо. У него фабрики со стачками и демонстраціями.
Старый губернаторъ, какъ представитель своего государи, входилъ во все самъ. Но жизнь не торопила его и онъ всегда могъ снестись съ Петербургомъ. «Общій характеръ губернской власти дореформенной эпохи — говоритъ проф. Свѣшниковъ — былъ тотъ, что она являлась лишь исполнительницей закона и предписаній высшаго правительства, безъ права дѣйствовать самостоятельно, подъ собственною отвѣтственностью». Губернаторъ пореформенный былъ значительно урѣзанъ. Онъ уже не могъ втираться въ «вѣдомства». Онъ былъ (по крайней мѣрѣ по первоначальному замыслу) только чиновникомъ мни. внутр. дѣлъ. Рядомъ съ его волей былъ поставленъ рядъ учрежденій (судъ, земство…), дѣйствующихъ съ той или другой степенью независимости. Далѣе слѣдуетъ губернаторъ безсонныхъ ночей кн. Мещерскаго, онъ же губернаторъ ближайшаго будущаго. Это снова отвѣтственный представитель высшей власти, который не только блюдетъ, но и входитъ, не только входитъ, но и отмѣняетъ, насаждаетъ, вообще вяжетъ и рѣшаетъ.
Но жизнь уже бѣшено торопитъ его. Ему некогда сноситься съ медлительной бюрократической лабораторіей Петербурга. Мы уже знаемъ, что нынѣ нужно: «чтобы губернаторъ прежде всего бросилъ переписку». Губернатору нужна свобода, автономность, децентрализація. И ему дается все это.
Полный хозяинъ во ввѣренной ему губернія — губернаторъ имѣетъ въ своемъ распоряженіи даже войска — по крайней мѣрѣ, на предметъ гражданскихъ войнъ. Остается еще предоставить губернатору право чеканить монету и сдѣлать самую должность наслѣдственной (чего добивались французскіе губернаторы XVI столѣтія) — я система шестидесяти девяти «самодержавій» и «единодержавій» будетъ завершена.
Бѣшеный централизмъ Петербурга, разрѣшающійся въ цѣлый рядъ административныхъ сатрапій; единодержавіе и самодержавіе, полностью отчуждающее свою власть министрамъ, которые, въ свою очередь, сдаютъ ее въ аренду сворѣ помпадуровъ, — развѣ это не система политическихъ абсурдовъ? Тѣмъ не менѣе, за этой формальной «нелогичностью» скрывается объективная логика нашего общественно-политическаго развитія. И послѣдній актъ «расхищенія царской власти бюрократіей», какъ говаривали славянофилы, представляетъ собою явленіе совершенно закономѣрное, порожденное внутренними тенденціями умирающаго режима.
«Исполинскій ростъ народныхъ силъ, — говорилъ г. Плеве въ уже цитированной рѣчи — естественное послѣдствіе совершившихся перемѣнъ въ общественной жизни, усложняя административную дѣятельность предъявляетъ къ ней все новыя и новыя требованія и ставить на очередь заботу объ усовершенствованіи способовъ управленія». Другими словами — абсолютизму приходится при помощи тѣхъ государственно-правовыхъ орудій, которыя свойственны ему, какъ таковому, направлять и упорядочивать жизнь общества, которое все болѣе и болѣе превращается въ воплощенное отрицаніе самодержавія.
Петербургъ напрягалъ всѣ силы, чтобы удержать въ письменномъ столѣ министерства внутреннихъ дѣлъ ключи отъ всѣхъ — и большихъ и малыхъ — тайнъ русской жизни, но «исполинскій ростъ народныхъ силъ» превозмогъ. Задача оказалась неосуществимой. Централистическій идеалъ — на встрѣчу всероссійской, отъ периферіи къ центру идущей, волнѣ прошеній, ходатайствъ, запросовъ и доносовъ течетъ отвѣтная волна властныхъ революцій — этотъ идеалъ оказался уже не во двору. Бюрократическій централизмъ самодержавія, разсчитанный на небольшой объемъ государственныхъ задачъ, на недифференцированность политической жизни, сказалъ свое послѣднее слово. Изъ бюрократическаго централизма выросла дилемма: либо централизмъ, но уже на базисѣ общественнаго самоуправленія съ верху до низу, — отъ волости до Всенароднаго Земскаго Собора; либо бюрократія, но уже на началахъ государственнаго «кустарничества», съ самодержавной властью въ розницу — отъ г. Плеве до урядника.
Заинтересованныя стороны разно откликнулись на эту дилемму. «Децентрализованная помпадурія», сказала бюрократія. «Долой самодержавіе», отозвался народъ.
Судить будетъ революція.