Людвигъ Андреевичъ Гейденрейхъ (д. с. с., докторъ театральной дирекціи) едва-ли ни единственный членъ кружка, описаннаго на предъидущихъ страницахъ A. H. Струговщиковымъ, къ которому Глинка сохранилъ дружескую привязанность до конца жизни. Глинка вѣчно страдалъ, вѣчно нуждался въ медицинской помощи, безпрестанно мѣнялъ докторовъ, переходя отъ аллопатіи къ гомеопатіи и обратно; однако, постоянно сохранялъ особенное довѣріе «къ образованному аллопату», доктору Гейденрейху, и не разъ былъ обязанъ ему облегченіемъ отъ своихъ недуговъ и даже спасеніемъ отъ серьезныхъ опасностей. Но, независимо отъ того, Глинка питалъ къ нему искреннюю любовь и какъ къ человѣку (см. Записки, стр. 89, 116, 117, 142, 144, 165, 171, 179, и «Р. А.» 1869 г., стр. 353, 368, 369). В. Н.
Представляемыя здѣсь письма М. И. Гланкл получены нами, при посредствѣ Л. И. Шестаковой и В. В. Никольскаго, отъ Л. А. Гейдегрейха, которымъ и свидѣтельствуемъ за это сообщеніе глубочайшую признательность. Ред.
Ясновельможному пану, его высокоблагородію, милостивому государю Людвигу Андреевичу.
Коллежскій ассессоръ Михаилъ, Ивановъ сынъ, Глинка, бьетъ челомъ о нижеслѣдующемъ:
14-го сего мая имѣетъ быть начало репетиціямъ оперы моей въ залѣ Большаго театра, a такъ какъ въ оной же залѣ помѣщена вами аллопатическая аптека, которая, изрыгая смрадный запахъ, злокачественно поражаетъ слабые нервы мои и даже однимъ видомъ наводитъ на встревоженное воображеніе паническій страхъ; чего ради слезно прошу, дабы ваше высокоблагородіе оную вышепомянутую аптеку изъ залы, гдѣ нынѣ обрѣтается, въ другое приличнѣйшее мѣсто перенести приказать соизволили; тѣмъ болѣе, что въ случаѣ несоизволенія вашего высокоблагородія не вижу возможности производитъ репетиціи съ надлежащимъ раченіемъ и усердіемъ.[1]
11-го мая сего 1842 года.
Не знаю какъ благодарить тебя за твое милое и подробное письмо, любезный другъ Людвигъ Андреевичъ. И мнѣ въ свою очередь много нужно сообщить тебѣ. Самое важное то, что 16-го марта въ концертѣ Берліоза, подъ названіемъ: Fête musicale (парижане любятъ громкія и звучныя названія), будутъ исполнены двѣ мои пьесы: арія Въ поле чистое гляжу изъ «Жизни за Царя», будетъ пѣть Соловьева, и Лезгинка, подъ названіемъ «Grand air de danse, sur des motifs du Caucase et de la Crimée, de l’opéra Rouslan et Loudmila». Лучшаго и болѣе почетнаго случая познакомить парижскую публику съ моими произведеніями не могло представиться. Концерты Берліоза (этотъ будетъ третій) нынѣшній годъ даются въ Диркѣ, въ Елисейскихъ поляхъ; зала превосходная и вмѣщаетъ до 5,000 человѣкъ и болѣе. Оркестръ отличный, числомъ до 160 человѣкъ: 25 первыхъ скрипокъ, столько же вторыхъ, 18 альтовъ, 18 віолончелей, 16 контрабасовъ, a духовыхъ вдвое, т. е., по 4. Берліозъ дирижируетъ превосходно и съ необыкновенной энергіей. Сегодня же посылаю афишку сестрѣ съ тѣмъ, чтобы ее доставить Нестору (Кукольнику).
Васъ можетъ быть, удивляетъ, что я ничего не пишу для Парижа; если бы вы были здѣсь, легко бы поняли причину, друзья мои. Французскій языкъ, восхитительяый въ устахъ милой женщияы, по моему — отвратителенъ въ большой оперѣ. Я долженъ былъ отказаться отъ намѣренія — издать нѣсколько романсовъ въ французскомъ переводѣ. Сверхъ того, зависть, интриги таковы, что мнѣ бы никогда не добиться до представленія, если бы и написалъ что-либо для Парижа; и если меня допускаютъ участвовать въ концертахъ, — это потому, что кричу во всеуслышаніе, что я въ Парижѣ oiseau de passage.
Здоровье мое, какъ всегда; нервы шалятъ, но по инаковому. Зима трудна въ Парижѣ; послѣдняя половина ноября, декабря и января такъ сыры, туманы такъ густы, что y насъ и не имѣютъ понятія объ этомъ; въ комнатахъ отъ 12-ти д 13-ти по Реомюру. Не удивительно, что находясь подъ непріязненнымъ впечатлѣніемъ столь неблагопріятной температуры (прибавь, что хожу безъ калошъ, въ сапогахъ на пробкахъ, кои дурно защищаютъ отъ сырости, калошъ же носить нельзя отъ того, что мостовая здѣсь ужасно скользка), я зимою часто страдалъ. Характеръ страданій чрезвычайно измѣнился; вмѣсто извѣстной тебѣ апатіи, раздраженіе нервъ сопровождается по большой части грустію, доходящею до отчаянія, и не рѣдко сопровождается легкими истерическими припадками…..
По обстоятельствамъ вышло, нужно разстаться съ Ѳ. Д. Гедеоновымъ; мы обѣдаемъ часто вмѣстѣ, но я живу особенно въ той же улицѣ Provence, 22-й номеръ. Чтобы не быть одному, я взялъ испанца, мнѣ рекомендованнаго для путешествія. Этотъ человѣкъ испыталъ много горя и принадлежитъ фамиліи весьма порядочныхъ людей. Я имъ чрезвычайно доволенъ и съ нимъ говорю всегда по-испански. Книги читаю уже довольно свободно, Сервантеса съ помощью учителя. Окруженъ пространными картами Испаніи и Андалузіи, и пріобрѣлъ географію Испаніи на испанскомъ языкѣ въ 700 страницъ. Не видавъ Андалузіи, не предприму новаго труда, a уѣду отсюда только что получу средства, т. е., въ маѣ или іюнѣ.
За исключеніемъ нервныхъ припадковъ, провожу время пріятно и честно (странное дѣло, я въ Парижѣ значительно остепенился). До обѣда работаю, остальное время съ милыми людьми и въ театрахъ, концертахъ — plaisirs publics. Общества здѣсь не выносимо скучны и церемонны, и я посѣщаю ихъ рѣдко и по крайней необходимости. Русскихъ много, но видаюсь съ ними рѣдко и сходки наши въ Парижѣ столь же степенны, сколько бывали буйны въ Петербургѣ. Главная прелесть парижской жизни въ томъ, что здѣсь можно жить какъ хочешь, никто не заботится о томъ, что дѣлаешь.
Кромѣ втораго концерта Берліоза, я еще не имѣлъ сильнаго музыкальнаго наслажденія. По моему Берліозъ одинъ изъ примѣчательнѣйшихъ композиторовъ нашего времени — оригиналенъ и инструментуетъ какъ никто. Консерваторію еще не знаю, но уже приладилъ такъ, чтобы не упустить слѣдующихъ концертовъ, и даже надѣюсь быть допущенъ на репетицію. Въ итальянскомъ театрѣ быль только два раза (я не охотникъ до конфектъ), слышалъ Гризи и Персіани; по моему наша голубушка Віардо лучше. Другія такъ себѣ. Лаблаша еще не слыхалъ; но онъ уже устарѣлъ.[2]
Попроси отъ меня Мишеля,[3] чтобы онъ похлопоталъ, чтобы мнѣ выслали слѣдующія за «Руслана» деньги. Знаю, что сумма небольшая, но для меня важна потому, что желаю пріобрѣсти нѣсколько видовъ Парижа и Испаніи, а на это не имѣю нужныхъ средствъ.
Если нужно, пришлю довѣренность, но полагаю, что Мишель по этому письму можетъ распорядиться, буде пожелаетъ…..
Прошу люби и не забывай искренно преданнаго друга М. Глинку.
Мой адресъ: Rue de Provence, 22.
Братіи дружескій поклонъ.
Сдѣлай дружбу, исполни мои просьбы; если уже необходима довѣренность, увѣдоми скорѣе, на твое-ли имя, или на другое ее выслать; если же получишь деньги, вручи ихъ сестрѣ Lisette, для доставленія мнѣ.
Любезнѣйшій другъ Людвигъ Андреевичъ! Завтра вечеромъ (если никакого непредвидѣннаго препятствія не встрѣтится) будутъ исполнены y насъ тѣ классическія аріи Глюка, Керубини и пр., о которыхъ я уже, помнится, говорилъ тебѣ. Дудки будутъ — два гобоя и фаготъ, квартетъ же замѣнитъ фортепіанъ. Дѣло, какъ самъ видишь, нѣсколько любопытное; сообщая тебѣ объ ономъ, прошу убѣдительнѣйше:
1) Никому о томъ ни полслова, — и безъ того соберется народу не мало, a въ подобныхъ случаяхъ лишній человѣкъ хуже татарина.
Къ тому же неоднократно замѣчено мною:
Qu'à Pétersbourg il faut tenir porte close,
Afin que la maison ne devienne un water-close.
Хоть глупо, но вѣрно!
2) Слезно прошу тебя, не откажи пріѣхать къ 7 1/2 вечера послушать нашей музыки, — классическая часть мусикійскихъ забавъ долго продолжаться не будетъ. Всего 6 или 5 коротенькихъ арій — это все спущу мигомъ. A распорядившись заблаговременно, можешь утѣшить друга, не обижая своихъ паціентовъ.[4]
Скажу также, что, считая себя въ числѣ сихъ послѣднихъ, имѣю также нѣкоторое право на твое посѣщеніе. Хотя желудокъ и аппетитъ мало-по-малу исправляются, однакожъ сонъ не совсѣмъ хорошъ; лишаи шалятъ, въ особенности на лѣвой рукѣ; да и остальные плохо уступаютъ наружному употребленію краснаго вина.. Вдобавокъ, на правой ногѣ, въ одномъ мѣстѣ, уже съ нѣкоторыхъ поръ чувствую нѣчто въ родѣ онѣмѣнія кожи, — въ родѣ того, какъ было въ Варшавѣ въ той части правой руки, которая была поражена недугомъ.
Вообще полагаю, что око врача будетъ не лишнее, равно какъ, по моему мнѣнію, инспекторскій смотръ не помѣшаетъ; a cie тѣмъ болѣе, что послѣ завтра, сирѣчь въ субботу, наступаетъ злокачественный мѣсяцъ мартъ, всегда для меня вредный въ болѣзненномъ состояніи.
Милой твоей барынѣ мой усердный поклонъ. Я же, въ надеждѣ видѣть тебя завтра (пятница 29-го февраля) въ 7 1/2 вечера, остаюсь, какъ всегда, искрегнѣйше преданный тебѣ другъ М. Глинка.
Любезнѣйшій другъ Людвигъ Андреевичъ! По приказанію сестры, спѣшу напомнить тебѣ, что черезъ 8 дней, въ воскресенье 11-го сего іюля, день ангела Олиньки. Сіе пишу потому, чтобы ты имѣлъ время сообразить и распорядиться такъ, чтобы пожаловать къ намъ на обѣдъ и провести остатокъ дня вмѣстѣ съ нами, чѣмъ много утѣшите, ибо много любимы нами[5].
Разсматривая партитуру «Руслана», я нашелъ нужнымъ и полезнымъ для эффекта сдѣлать измѣненіе въ нѣкоторыхъ мѣстахъ партитуры. Къ этому дѣлу я не могу и не долженъ приступать безъ К. Лядова. Если онъ возвратился изъ отпуска, я бы очень желалъ видѣть его. Сообщи это милому Павлу Степановичу[6] съ искренне дружескимъ отъ меня поклономъ и просьбою устроить мнѣ свиданіе съ Лядовымъ.
У насъ все, слава Богу, благополучно; каково y васъ?
….. всегда искренній твой другъ М. Глинка.
Милый и добрый другъ Людвигъ Андреевичъ! Не гнѣвайся, если послѣ моей визитной карточки, я тревожу тебя этими немногими строками.
Начну съ дѣла, a потомъ о еебѣ.
Вѣроятно, я могу дебютировать какъ компбзиторъ въ Берлинѣ, ибо къ сему намѣренію уже все — Мейерберъ даже! — прилажено.
Желалъ бы открыть мое новое поприще полонезомъ, сочиненнымъ мною для коронаціи ихъ императорскихъ величествъ.
Ты можешь представить себѣ: 80 чел. превосходнаго оркестра: 12 — 1-хъ, 12 — 2-хъ скрипокъ, 10 альтовъ и 7 віолопчелей, съ столькими же контрабасами; почему же не попробовать?
И такъ, если любишь меня по прежнему, соблаговоли, какъ можно скорѣе, распорядиться слѣдующимъ образомъ:
Vis à vis тебя обрѣтается, на Невскомъ проспектѣ, нотное заведеніе Bac. Деноткина. Оный полонезъ я ему подарилъ, слѣдственно онъ не можетъ отказать мнѣ въ опрятной копіи оркестровой партитуры, тѣмъ болѣе, что я вовсе не намѣренъ торговать моими произведеніями, и разъ подаривши одному, другимъ не отдамъ; значитъ (въ случаѣ успѣха) онъ же, Деноткинъ, болѣе продастъ экземпляровъ.
Пересылка можетъ быть произведена чрезъ разныя музыкальныя заведенія. Если Деноткинъ мнѣ не врагъ, онъ самъ можетъ это устроить. Деньги за переписку и пересылку получитъ онъ (Деноткинъ) отъ сестры моей Л. И. Шестаковой. Мой адресъ: Marienstrasse, № 6.
Теперь два слова обо мнѣ:
Мнѣ здѣсь въ Берлинѣ приходится такъ по душѣ, что и высказать не могу. Нѣмецъ — это доброе и акуратное заведеніе; мнѣ рѣшительно докладно (выраженіе Н. Кукольника). Здѣсь-то мнѣ можно будетъ, если Аллахъ позволитъ, si Dios quiere, пожить спокойно. Я едва не попалъ въ лапы сквернаго эскулапа (гомеопата), который свирѣпствуетъ подъ титломъ: «Geheim-Kath» (тайный совѣтникъ). Онъ меня поподчивалъ славными дозами Белладоны; я натурально его бросилъ, a взялъ другаго, въ родѣ тебя, мой другъ, сирѣчь образованнаго аллопата; мой рецептъ: какъ можно менѣе лекарствъ и какъ можно болѣе движенія; я безъ натуги выдерживаю по нѣсколько верстъ въ день пѣшедралкой.
Съ моимъ геніальнымъ maestro Денъ работаю мало……Мишка.
Незабудь А. П. Лоди и всю братію; я ихъ люблю и помню..
Необыкновенно занимательный человѣкъ: Мишель[7] смѣялся надо мной, когда я говорилъ: Hier bin ich zu Hause; a это правда.
Примѣчаніе. Въ первомъ письмѣ упоминаніе объ аптекѣ есть шутливый намекъ на находившійся за кулисами небольшой ящикъ съ декарствами, на случай, для подачи помощи внезапно заболѣвшимъ на сценѣ.
Во второмъ письмѣ упоминается Соловьева — это французская пѣвица Вертёйль (Verteuil). Подъ фамиліею Соловьевой пѣла она на петербургской сценѣ въ исходѣ тридцатыхъ годовъ.
Пятое письмо есть послѣднее, писанное M. И. Глинкою къ Л. А. Гейденрейху. Ред.
- ↑ Рѣчь идетъ о первой репетиціи «Руслана»; подробности см. въ Запискахъ Глинки, стр. 130—140. В. Н.
- ↑ См. Записки, стр. 145—153 и письмо М. И. Глинки къ Н. В. Кукольнику, напечатанное въ журналѣ «Музыкальный Сезонъ» 1870 г., № 2. В. Н.
- ↑ Гедеонова. В. H.
- ↑ Объ этомъ вечерѣ Глинка говоритъ въ Запискахъ, стр. 179, но тамъ онъ забылъ, что 1852 годъ былъ високосный и потому относитъ вечеръ на 28-ое февраля. В. Н.
- ↑ Эта строчка вписана рукою Л. Ив. Шестаковой. В. Н.
- ↑ П. С. Ѳедоровъ.
- ↑ Гедеоновъ.