| (Посвящается памяти К. Д. Кавелина) |
И у нас открыто отделение крестьянского банка. И в нашем [455] «Счастливом уголке» крестьяне, при содействии банка, покупают земли. Пять деревень, смежных с моим имением[1], уже прикупили довольно значительное количество земли.
И выходит хорошо.
Владельцы довольны, что могут продать ненужные им земли, c которыми они не знают, что делать, c которых дохода не получают, на которые иных покупателей, кроме креcтьян, найти трудно. Продаются большей частью отрезки, запольные земли, пустоши, отдельные запущенные хутора и т. д.
Крестьяне довольны, что могут прикупать нужные им земли «в вечность». Прикупленные земли они могут «привести к делу». Покупаемые земли всегда существенно необходимы для крестьян, многие из них, большей частью и прежде, — а иные с самого «Положения» — уже пользовались ими, отбывая за них владельцам работы, — обыкновенно обрабатывали «кружки». Но работы эти для крестьян в высшей степени стеснительны. Только необходимость — потому что «податься некуда» — вынуждает крестьян работать «кружки» за пользование этими землями. Пользование — самое невыгодное, обыкновенно пользование только тем, что земля дает, оставаясь в диком, некультурном состоянии. А земли у нас тощие, [456] плохие, сами по себе дающие очень мало. Это плохие суходольные покосы и выгоны. Только при обработке и хорошем удобрении их можно «привести к делу», как говорят крестьяне; но это стоит дорого, и, пользуясь землей только временно — обыкновенно крестьяне снимают земли на год, много на три, без права распашки, — кто же станет влагать в нее труд и деньги!
Теперь, благодаря содействию крестьянского банка, дело, к обоюдному удовольствию и владельцев, и крестьян, отлично улаживается. Владельцы получают нужные им деньги — крестьяне приобретают необходимые им земли. Обе стороны довольны. Выходит хорошо.
Позвольте мне рассказать об этом деле то, что я знаю и вижу. Но прошу — имейте в виду, что я буду говорить только о «своем месте», о своем уезде, много — губернии, и только о том, что доподлинно знаю и вижу.
Вопросом о крестьянском банке я не занимаюсь, даже отчетов о действиях банка не читал. Я просто хочу рассказать, как идет дело тут у нас, около меня, да и говорить об этом деле намерен только с хозяйственной, с агрономической стороны. Давно уже, еще приступая ко второй серии моих писем «Из деревни»[2], я предупреждал, что «решительно ни о чем другом ни думать, ни говорить, ни писать не могу, как о хозяйстве. Все мои интересы, все интересы лиц, с которыми я ежедневно встречаюсь, сосредоточены на дровах, хлебе, скоте, навозе». Теперь, просидев шестнадцать лет в деревне, я еще более погрузился в хозяйство…
Одна из деревень, купивших, при содействии крестьянского банка, землю, деревня Б., лежит, так сказать, внутри моих владений. Надел ее отделяется от той части моей земли, на которой я веду хозяйство, небольшой речкой. Сзади надела узкой полосой тянется моя же пустошь, недавно, при мне, в течение последних шестнадцати лет, разработанная из-под леса; пустошь моя прилегает ко всем трем крестьянским полям, и только с одной стороны крестьянский надел межует с землей соседнего владельца, которую крестьяне, при содействии банка, и купили в 1885 году.
Надел у крестьян довольно хороший как по положению, так и по качеству земли. Разумеется, когда я говорю, что земля хороша по качеству, то это только относительно: по-нашему, по-смоленскому — хороша, но все же требует неустанного удобрения и без навоза плохо родит хлеб. Есть у крестьян довольно хороший луг вдоль речки. У большинства своего хлеба для собственного прокормления [457] не хватает, и хлеб нужно прикупать. Смотря по урожаю, иногда хлеб приходится прикупать с масленой, иногда со святой, редко кому перед «новью» только. Урожаи хлеба за последние пятнадцать лет заметно возвысились, что и понятно, так как крестьяне снимают на стороне много покосов с части, содержат изрядное количество лошадей, скота и удовлетворительно удобряют землю. Надел у крестьян не высший, — впрочем, до полного надела не хватает немного. Крестьяне получили в надел то, чем пользовались при крепостном праве, и прирезки земли до высшего надела сами не пожелали, находя, что им достаточно и той земли, которой они прежде пользовались; но, конечно, потом вскоре оказалось «затеснение в земле», стало «некуда подаваться». Луг у крестьян очень порядочный, пахотной земли было достаточно, — а выгона для скота мало. К тому, порядки-то после «Положения» пошли другие.
В крепостное время было гораздо вольнее относительно пастьбы скота уже потому, что везде велось одинаковое трехпольное хозяйство, и поля обыкновенно приурочивались так, что во всех смежных владениях сеялись одинаковые хлеба. К моему паровому полю, например, прилагали паровые поля деревень Б., Д. и X.; к ним прилегало паровое поле соседнего помещика и т. д. Поэтому «уруги» (особняки) для скота — да и скота у крестьян тогда было много меньше — было достаточно, и остерегаться нужно было только от потравы хлебов и «заказных» лугов, насчет чего, конечно, было строго. После «Положения» все это изменилось. Положим, к крестьянскому паровому полю прилегает тоже паровое поле того или другого владельца, но уж это не только паровое поле, но и чужое паровое поле, на которое пускать скот нельзя, а хочешь пускать — послужи. Пустоши, прилегающие к паровым полям, даже луга по речкам и оврагам, находящиеся за паром, прежде поступали под выгон, на котором пасся господский скот и кормились лошади крестьян, работавших на барщине; теперь же, особенно там. где у владельцев нет своего инвентаря и обработка производится «кругами», то есть крестьянами с их лошадьми и орудиями, часто и за паром «заказывают» часть пустошей. Прежде, бывало, после скоса травы и снятия хлебов было вольно; скот свободно ходил и по атавам, и по жнивьям, а теперь и на скошенный луг, и на жнивья чужие, если хочешь пускать скот — послужи. Вначале крестьяне долго привыкнуть не могли к новым порядкам. Отдельная пустошь, например, облегает крестьянские поля, владелец никогда на нее скота не пускает за дальностью от усадьбы или даже за невозможностью прогнать свой скот на эту пустошь. Пустошь эту владелец косит и «заказывает» не с «царя» (то есть с 21 мая), как «заказываются» выгоны у крестьян, а с ранней весны, как только снег согнало. Скосил владелец пустошь, убрал сено, скота своего на нее на пускает, атава задаром пропадает, но пустошь чужая, а [458] пускать на нее скот нельзя. Задаром пропадает атава, — а «не смей пускать на мою землю! моя земля!» Идут неудовольствия. Крестьяне, разумеется, пробуют пускать. Раз взяли лошадей «в хлев» — плати штраф за потраву; другой раз взяли скот «в хлев»; третий раз свиней загнали. Все неудовольствие. Чем постоянно «собачиться», лучше послужить. Ну, и служат. Пока хозяйство у владельца ведется по той же системе, как у крестьян, все кое-как улаживается. Но в последнее время пошли разные перемены в хозяйстве. Кое-где завелись многопольные севообороты, хлеба разные стали сеять, клевера. У крестьян, например, все то же паровое поле, как было в старину, а на прилегающем поле соседнего владельца, где в старину тоже был пар одновременно с крестьянским, теперь вдруг очутился клевер, или лен, или овес. Тут уже и «послужить» нельзя. Никто не дозволит и за послугу травить хлеб или клевер, это и крестьянин отлично понимает. Приходится сидеть в своих рамках, на своем наделе, и нанимать «уругу» если не для скота, то для лошадей, для «ночного», на стороне, водить туда лошадей в поводу. Тут уж и владелец, при всем желании, иногда ничем помочь не может.
И при полном высшем наделе разгуляться негде; о том, чтобы было «вольно», чтобы можно было беспечно пускать коня в отдышку, и говорить нечего, лишь бы только накормить хорошенько, — а тут еще не высший надел. Старики-то думали: довольно с нас и того, чем при крепости пользовались, жили ведь, — не захотели прирезки. В то время народ «пушной» был, как говорят теперь крестьяне. А потом пошли затеснения. Надеялись было, что еще земли прирежут, что будет передел…
Ну, и допекает же теперь молодежь стариков, что не умели и надела побольше получить, и земли лишней приобрести. Тогда-то это было легко. Можно было часто получить значительные прирезки пустопорожних земель за очень дешевую плату — за отработку в течение нескольких лет, как это и сделали крестьяне некоторых деревень. Земли тогда были очень дешевы.
— Не умели сделать дела старики, прозевали землю, пушнина!
В деревне Б. именно молодежь — молодое, новое поколение, выросшее после «Положения», — и настояла на покупке земли при содействии банка. Старики все боялись — в «банку» платить нужно, помещику работать нужно (за дополнительный платеж), засеяться первый год на новой земле нужно. А там, не заплатить вовремя в «банку» — землю отберут; это не то, что казенная недоимка. Старики, наверно, опять прозевали бы землю; тянули бы, сегодня так, завтра этак, дорого, мол, не совсем с руки, может, и так прирезка будет, новое «Положение» от царя выйдет, тоё да сё, воловодили бы да воловодили. А там кто-нибудь и купил бы, потому что участочек очень хорош.
Молодежь настояла на покупке земли. Дело сделано. Теперь [459] все, и старики, даже бабы, не нарадуются, что прикупили землю — с хлебом стали.
Деревня Б. прикупила к наделу участок пахотной земли с лужком вдоль той же речки, которая отделяет крестьянский надел от моей земли. Прикупленный участок прилегает к одному из крестьянских полей.
Покупка очень выгодная. Куплено около 50 десятин, что-то близко по 50 рублей за десятину. Часть денег дал банк; уплату же остальной части помещик рассрочил на шесть лет с тем, что крестьяне, кто как пожелает, могут платить деньгами или отрабатывать — «работать круги» — за определенную, довольно хорошую цену. Только два двора пожелали платить деньгами, остальные же взялись работать «круги». Работа эта их не очень стесняет и представляет еще ту выгоду, что, работая у помещика, крестьяне могут пользоваться для скота его «уругой», по крайней мере, по снятии трав и хлебов.
Купленная крестьянами деревни Б. земля очень хороша. Прекрасное, покатое на юго-запад поле пахотной земли, когда-то отлично удобрявшейся и только запущенной, но еще не истощенной, за последние пять-шесть лет. Внизу, у подошвы поля, небольшой болотистый торфяной луг, по которому протекает речка.
Прежде в имении, небольшую часть которого составляет купленная крестьянами деревни Б. земля, велось обширное хозяйство, и земли отлично удобрялись. В этом имении жил сам владелец, у которого было тут же, поблизости, много, очень много, что-то около десяти тысяч десятин, земли, преимущественно под лесами; было у него несколько хуторов и множество «отрезков», за которые работали «круги» крестьяне разных деревень. В имении, где жил владелец, было очень интенсивное хозяйство. Скота содержалось в имении много, велось молочное хозяйство с прекрасной швейцарской сыроварней. Одного клевера было 150 десятин. С винокуренного завода, находившегося в другом имении, доставлялась сюда барда для корма скота, свозились сюда же, в случае надобности, кормы с других хуторов, употреблялось значительное количество конопляных жмыхов; сывороткой с сыроварни и хлебом откармливалось много свиней. Выгоны постоянно расчищались, из-под рощ разрабатывались новые земли. Навоза накоплялось множество, поля удобрялись отлично, хлеб родился превосходнейший, какой редко где можно встретить.
Когда я в 1871 году поселился в деревне, хозяйство в этом имении было в цветущем состоянии. Впоследствии, однако, мало-помалу дела владельца порасстроились. Обширные леса были распроданы, хутора — тоже. Нынешнему владельцу, наконец, досталось только это имение, состоящее из главного участка, на котором ведется хозяйство, и разных «отрезков», за которые [460] крестьяне обрабатывают «кружки» в имении. Конечно, по мере уменьшения средств владельца, а также и за отсутствием его в течение некоторого времени, хозяйство стало опускаться. Не было уже того количества кормовых средств, не было ни барды, ни жмыхов, — одно время даже часть сена, клевера и соломы продавали. Скотоводство было сокращено. Навоза стало получаться меньше. Земли стали худо удобряться. Обработка тоже стала хуже. Но так как прежде, и много лет притом, земля очень сильно удобрялась, то она еще не истощилась, не потеряла старой силы, но только запущена, одичала. Стоит только настояще взяться за эту землю, и она тотчас же себя покажет.
Участок пахотной земли, приобретенный крестьянами, составлял прежде часть экономического поля, сильно удобрялся и давал великолепнейшие урожаи хлеба. Последние же годы этот участок сдавался исполу крестьянам одной малоземельной деревни, вовсе не удобрялся и обрабатывался до крайности плохо, кое-как, так что хлеб перестал родиться. Но земля еще сохранила силу, что очень хорошо понимали крестьяне, покупая ее. Притом же крестьяне, купив этот участок по 50 рублей за десятину, вместе с тем купили и подготовленный материал для удобрения этой земли, или, лучше сказать, подготовленный материал для заправки земли — именно, подготовленную к вывозке на поля торфяную болотную землю.
Я сказал выше, что на купленном крестьянами участке, внизу, у подошвы пахотного поля, находится болотистый торфяной лужок. Лет десять тому назад, когда хозяйство в имении было еще в цветущем состоянии, владелец задумал употреблять для удобрения полей болотную торфяную землю. Облюбовав лужок, который теперь вместе с пахотной землей куплен крестьянами, он нанял граборов выкопать торфяную землю и сложить ее высокими саженными грядами, для того чтобы она выветрилась и окислилась до вывозки в поле. Года через два по выкопке часть этой торфяной земли была вывезена на ту же пахотную землю, которую теперь купили крестьяне. Действие этого торфяного удобрения было очень хорошее. Но потом, когда хозяйство пришло в упадок, вывозить на поля торфяную землю перестали, так что теперь остальная выкопанная торфяная земля досталась крестьянам.
Когда сделалось известно об учреждении у нас отделения крестьянского банка, то прежде всех возымели намерение приобрести землю при содействии банка крестьяне другой, соседней со мною, деревни О. Действительно, эти крестьяне и приобрели целый хутор, о чем я расскажу ниже. Вот это-то и дало первый толчок делу.
— Они, мол, купили землю, целый хутор!..
А так как крестьяне спят и видят, как бы иметь побольше земли, то, конечно, факт, что покупается земля при содействии банка, произвел сенсацию, заставил и других подумать, как бы и [461] им, по примеру тех, приобрести землицы. Земли у нас дешевы, пустопорожних земель множество, предложение земель на продажу огромное…
Вскоре стало известно, что барин согласен продать земли крестьянам. Распространился слух, что он продает отрезки крестьянам деревень Д. и X., которые давно уже на них сильно охотятся. Откуда-то узнали, что он не прочь продать участок земли, которая до сего ходила исполу, что крестьяне, которые до сих пор держали этот участок по контракту на несколько лет, купив теперь хутор, рады были бы избавиться от работы на этом участке исполу.
«А участочек-то — сливочки! Всего пятьдесят десятин, межа с межой; пахать ли, под выгон ли пустить — прелесть! Одной пахотной земли 36 десятин, да и земля-то какая; положим, запущена, но силы еще не потеряла; добра-то в нее что прежде заложено; да и была тут когда-то деревенька, которую барин при крепости еще свел, так что часть земли — селитебной, на много лет сдобженной. Опять же и лужок внизу, овражки, покосец, хотя и не мудрый, а все же… Торфяная земля заготовлена. Речка внизу протекает. Отличный участочек — хоть кому! Если купить да построить хуторочек, земелькой заняться, торговлишкой какой-нибудь — отлично. Те же б-ские крестьяне за „уругу“, даже „за вскок“, сколько обработают! А рядом еще деревня С., Д., В. — все кругом. Да тут если настоящему человеку, хозяйственному, да с деньжонками, да „обходительному“, чтобы то есть „развратности“ у него достаточно, так ему четыре смежные деревни задаром все обработают, „за вскок“, да за то, что в нужде когда „вызволит“. И цена небольшая — 50 рублей за десятину; у кого есть деньги, чистыми можно отдать. Купит кто-нибудь, построится, — возжайся тогда с ним, хуже большого барина будет…»
А крестьянам купить можно: часть денег даст банк, а другую — барин рассрочит под работу. Сильно задумались крестьяне, как бы приобрести эту земельку, но если бы не молодежь, то весьма вероятно, что прозевали бы покупку земли и потом век бы каялись. Пока бы старики думали, да гадали, да бобы разводили, да почесывались, кто-нибудь и купил бы в частную собственность — вот бы и были у праздника! Или барин, продав разные «отрезки», раздумал бы продавать этот участок. Куй железо, пока горячо. Настояла, все сделала сельская молодежь. Однако сначала только несколько человек из молодежи хотели, выделившись в товарищество, купить землю для себя и даже переселиться на нее. Но потом дело устроилось иначе: купила вся деревня. Помог деревне в этом отношении один молодой из образованных; он разъяснил крестьянам все дело, указал, как и что, уговорил купить всей деревней, в общественную собственность. Теперь, когда дело сладилось и вышло хорошо, — так хорошо, как нельзя лучше, — крестьяне, слыхал я, [462] записали имя этого юноши в свои поминальницы, которые подают за обедней. «И это ему зачтется!» — говорят крестьяне.
— Уж зачлось — сострил один мой знакомый.
— Как?
— А помните, с расспросами и разведками приезжали?
Дело сладилось к весне 1885 года. С весны 1885 года помещик предоставил крестьянам покупаемую землю в полное распоряжение и пользование, с тем чтобы они убрали в его пользу рожь, которая была посеяна половинщиками в 1884 году.
Однако первый блин вышел комом. Часть земли крестьяне засеяли яровым, но в 1885 году у нас повсеместно был полнейший неурожай ярового. Все яровые хлеба — ячмень, овес, лен — совершенно не уродились, так что местами еле возвратили семена. Урожай трав был тоже очень плохой. Урожай ржи был у крестьян средний, да еще нужно было из этой ржи посеять на прикупленной земле.
Предназначенную для посева часть земли крестьяне удобрили торфяной землей, о которой я упомянул выше, и тщательно удобрили; навоза положить не могли, потому что его не хватает у них для полного удобрения своей надельной земли. Осенью 1885 года зелень на этом поле была превосходнейшая, густая, темная цветом, лучше, чем на надельной земле. В прошедшем году урожай ржи был превосходный, так что крестьянам хлеба со своей надельной земли да с прикупленной хватит, без малого, до «нови», чего никогда прежде не бывало. Как тут беднякам было не записать имя «Виктора» в поминальницы! — Если бы, мол, не он — купили бы землю несколько товарищей помогутнее, посемьянистее, а бедняки да одиночки остались бы без хлеба — покупай тогда у товарищей! Ярового крестьяне на прикупленной земле нынче не сеяли, а обратили землю под рожь будущего года. Обработали пар тщательно, прошлой осенью вспахали на зиму, что у нас очень важно и полезно. Я всегда пашу пар на зиму — черный пар, — трою летом, и это имеет огромное значение. Крестьяне, однако, до сих пор не следовали моему примеру, потому что пар им необходим для пастьбы скота. Теперь же, как прикупили землю, ведут на ней ту же обработку, как и я, свой надельный пар оставили под скот, принаняли у меня участок — посечище недавно срезанного леса — для того, чтобы было где кормить лошадей, а на прикупленной земле завели настоящий черный пар, как у меня. Вот и глядите, толкуйте о косности мужика! Нет, в хозяйственном деле он не так косен, как это кажется на первый взгляд. Когда увидит дело и найдет возможность его применить — применит. Конечно, если вы станете разводить турнепсы в Смоленской губернии или садить кукурузу, конский зуб, для силосования, или разводить живокость, или что там еще есть нового, — росичка кажется? — то мужик перенимать у вас не станет. Мужик сер, да не черт его ум съел! Прикупили землю — на зиму [463] пахать стали, отлично обрабатывают пар, торфяную землю на поле возить стали…
Впрочем, прошлый год крестьяне торфяную землю на пашню не возили, потому что лето было мокрое, и вывозить торфяную землю из болота было трудно. Многие зато вывезли на прикупленную землю навоз, рассчитывая, что выгоднее положить его на хорошую, удобно расположенную, вновь прикупленную землю, чем на плохие, низкие нивы надельной земли. Зелень осенью прошедшего года на прикупленной земле очень хороша — поле видно из моей усадьбы, так что я постоянно могу следить за ним, — и можно надеяться, что крестьяне в будущем году опять получат хороший урожай ржи. Интересно, что как только земля попала в крестьянские руки, и именно в собственность, или «в вечность», как говорят крестьяне, так и урожаи стали лучше, хотя, вообще говоря, в среднем у крестьян большей частью урожай хуже, чем у помещиков; но это зависит не от того, чтобы крестьяне хуже относились к земле, ленились ее обрабатывать, как думают некоторые, но от множества сложных причин.
Правда, крестьяне относятся очень недоверчиво к разным агрономическим затеям и нововведениям помещиков, но и то сказать, что и в самом деле нельзя иначе относиться — столько уже они видели неудач, ошибок, а главное дело, легкомысленности. Чего-чего не было перепробовано охотниками до агрономии и всегда с мыслью тотчас увеличить урожаи или удешевить производство, быстро разбогатеть, но на деле ничего не выходит, и помещичье хозяйство, в общем, за немногими исключениями, недалеко ушло от крестьянского. Да и понятно: научных знаний нет, да и практических знаний, как у мужика, который все же много знает, тоже нет. А по дурно понимаемой теории «здравого смысла», без знаний ничего не выходит.
Относясь недоверчиво к нововведениям, крестьяне, однако, внимательно следят за тем, что делается у соседнего помещика, и если дело действительно идет, установилось прочно, то крестьяне очень хорошо оценивают выгодность того или другого нововведения и применяют, если это возможно по условиям их хозяйства. Так, у нас, например, давно уже введен у крестьян посев картофеля на полях. Пятнадцать лет тому назад, когда я ввел у себя посев льна на облогах, крестьяне очень недоверчиво смотрели на это дело, а теперь, если только представляется возможность, арендуют облоги и сеют лен. Когда я стал улучшать скот, крестьяне тоже смотрели на это дело, как на барскую затею, а теперь постоянно покупают у меня телят и выращивают отличных коров.
Недоверчиво относились крестьяне, когда я стал пахать на зиму будущее паровое поле, троить землю под озимь, но скоро увидали, что это хорошо. Однако свое поле не пахали, несмотря на многократные мои убеждения, не пахали потому, что оно нужно им [464] для пастьбы скота. Сколько раз я ни доказывал крестьянам, что им выгоднее пахать свой пар на зиму, а для выпаса скота нанимать землю у меня или у соседа-помещика, смотря по тому, как какой год будет удобнее, однако они все-таки оставались при своем и пар не пахали — вероятно, боялись попасть в слишком большую зависимость от «пана». Теперь же, как только сами крестьяне купили землю и явилась возможность вспахать ее на зиму и подтроить под озимь, — сейчас же это и сделали. Явилась возможность удобрять поле торфяной землей — стали возить на пашню торфяную землю. Даже на такую, совершенно новую, вещь, как мои опыты удобрения фосфоритной мукой (см. мою статью «Опыты удобрения рославльской фосфоритной мукой» в № 40, 41, 42 и 43 «Земледельческой газеты» за 1886 год), крестьяне тотчас же обратили внимание, и двое из деревни Б. сделали опыты на своих нивах.
В 1885 году я сделал у себя опыты удобрения фосфоритной мукой, приготовляемой К. В. Мясоедовым из фосфоритов, найденных мной в Рославльском уезде в 1884 году (см. мою статью «Смоленские фосфориты» в «Земледельческой газете», 1884 год, № 39-40). Фосфоритная мука, употребленная мною для удобрения под рожь плохого перелома, одна, без навоза, произвела поразительное действие, которое каждому было заметно прямо на глаз. С весны прошедшего, 1886 года, как только рожь тронулась в рост, участок, удобренный фосфоритной мукой, тотчас же резко отличился, и это отличие сохранялось все лето, так что каждый, по наружному виду ржи всегда мог совершенно точно указать границы удобренного фосфоритной мукой участка. Рожь на нем была гуще и выше ростом, перистее, отличалась темной зеленью, ранее выколосилась, стала ранее зреть, так что когда рожь на удобренном участке стала желтеть, остальная часть была еще вполне зелена, и потому удобренный участок можно было видеть издали. Ко времени жатвы рожь на удобренном участке была много спелее, на ½ аршина выше ростом, толще соломой, колосистее. Когда рожь сжали, то на жнивьях совершенно резко было видно то место, которое было удобрено фосфоритной мукой, так что если бы фосфоритной мукой были сделаны надписи, то их можно было бы читать на жнивьях. Рожь на переломе, удобренном фосфоритной мукой, как небо от земли, отличалась от ржи на переломе, ничем не удобренном, и была так же хороша, как рожь на переломе, удобренном навозом.
Весной, на троицу, у нас по обычаю ходят «завивать венки» в рощицу, непременно в ржаном поле. Завивание, а потом развивание венков — еще более веселый праздник, когда обряжают майское дерево и топят венки, — разумеется, сопровождаются песнями, великолепными майскими песнями, с их мягкими, укачивающими напевами, пляской, небольшой выпивкой, закуской. Кроме своих рабочих, к нам под венки собирается много народа из соседней [465] деревни, преимущественно молодежи. Десятина, на которой был сделан опыт удобрения фосфоритной мукой, находится как раз около рощицы, в которой в нынешнем году завивали венки. Я воспользовался случаем и показал ребятам, какое поразительное действие произвела фосфоритная мука, которою я посыпал в прошлом году часть десятины, теперь резко отличающуюся по виду зелени; все, конечно, знали, что эта десятина не удобрена навозом и что я на ней сыпал какую-то выписную землю. При этом я объяснил, что эта фосфоритная мука приготовляется из особого камня, который мелют в муку на простой мельнице. Мука эта, объясняю я обыкновенно крестьянам, почти то же, что зола, или лучше, подзол, который остается, когда из золы делают щелок. Такое объяснение понятно крестьянам, потому что наши крестьяне очень хорошо знают, какое отличное удобрение зола; с полезным действием золы, как удобрения, крестьяне отлично у нас знакомы, потому что часто сеют хлеб на лядах, на пожогах, выжженных после рубки леса пространствах, также на грудках, то есть, сожженных кучах хвороста. Даже суволоку с конопляников, пеньковую костру и т. п. у нас крестьяне вывозят на нивы и сожигают: хлеб на таких местах родится лучше. В крепостное время в числе разных даней — баранов, кур, сушеных грибов и пр. — у нас, между прочим, выбиралась и зола, сколько помню, кажется, по осьмине с тягла. Эта зола употреблялась для удобрения особых десятин, на которых сеялись семенные хлеба; от навоза развиваются сорные травы. Вот оно когда еще была в ходу минеральная теория удобрения!
Потом все лето рожь на удобренном фосфоритом участке резко отличалась и ростом, и густотой. Крестьяне обратили внимание — и не то, что молодежь, а даже старики.
Раз как-то, нынешним летом, объезжая поля, завернул я к участку, удобренному фосфоритом. Подъезжаю, смотрю — стоит около ржи один уже немолодой крестьянин из соседней деревни, местный богач.
— Здравствуй, Прокоп. Что, рожь пришел посмотреть?
— Да, шел мимо, — в К. за сапогами иду, — зашел поглядеть. Видел овес, под который вы выписную землю сыпали: хорош, а рожь так еще лучше. Удивление! И откуда это земля такая берется?
— Камень такой есть, круглячками, в роде картофелин; зайдешь — покажу. В песке этот камень слоями лежит, вроде как картошка насыпан. Собирают, промывают, чтобы пасок отмыть, и мелют на мельнице.
— На мельнице? на простой?
— Да, на простой.
— А у нас здесь такого камня нет?
— Нет. Где такой камень на полях водится, так там хотя и песчаная земля, а к году, без навоза, хлеб отличный родится.
— А может, и у нас есть? [466]
— Нет, у нас нет. Недалеко отсюда, в Рославльском уезде есть.
— Это куда вы позапрошлый год ездили?
— Да.
— Доходят же люди! Немцы, небось, все?
— Конечно, немцы. У них огромные фабрики для этого устроены. Каждогодно десятки миллионов пудов камня в удобрение перерабатывают и этим удобрением поля посыпают. Отличный хлеб родится. Если бы да не это удобрение, у немцев никогда такого хлеба не было бы, какой у них родится. Еще больше у нас покупали бы.
— Ну, это хорошо, что мало покупают. Оттого, должно быть, у нас, слава богу, и хлеб дешев. А если это дело пойдет, если эта выписная земля себя окажет, то это большое дело будет, большое.
— Конечно, большое дело. Да отчего же не пойти, отчего не пойти? У немцев, говорю тебе, каждогодно десятки миллионов пудов удобрения из камня готовят… Не дураки же ведь. И у нас камня этого много, пропасть, видимо-невидимо, целые города есть, что этим камнем вымощены. Отчего не пойти? Ну, сам видишь, рожь не хуже, чем на навозе. Ведь ты знаешь, что здесь навоза не было положено, земля «пресная», двадцать пять лет, с «Положения», навоза не клали, облога была, трава совсем выродилась, в запрошлом году лен по пласту был. Вот только что перелом.
— Знаю, что «пресная» и до «Положения» сюда навоза редко подпадало. Перелом-то переломом, известно на переяловевшей земле хлеб всегда родится, но все же навозца потрусить нужно. А здесь ведь, мы знаем, навоза не положено, да и угол, где немецкой землей посыпано, отменный: как отрезано; и в ту сторону, и в другую. Удивление! Мне Потапыч говорил: сходи, говорит, посмотри: в длину 20 сажен, а в ширину — 10 сажен.
— Нет, в ширину не 10, а 11 сажен.
— Ну, все равно.
— Нет, не все равно. Как все равно? Нет, ты поди отмеряй шагами от угла по то место, по которое рожь отменна.
И я заставил мужика смерять шагами то место, на котором рожь «отменна». Я это заставлял нынче делать всякого, кто соглашался поехать со мной посмотреть рожь на участке, удобренном фосфоритной мукой. Приезжаю к участку, прошу указать, где рожь хороша — различие было так велико, что каждый, каждая барыня даже, мог отличить на глаз, где рожь лучше, — и затем прошу обмерять шагами, где рожь отличается.
Я сам не ожидал, что фосфоритная мука, приготовленная простым размолом наших смоленских фосфоритов, употребленная одна, без совместного применения навоза, хотя бы, положим, и на переломе, окажет такое поразительное, видимое на глаз, действие. [467] Каждый день нынешнее лето я приезжал посмотреть участок, который был удобрен фосфоритной мукой. Мой старый конь, неизменный мой слуга при объездах по хозяйству, так привык к фосфоритному месту, что когда я поворачивал в ржаное поле, конь шел прямо к опытной десятине и останавливался как раз у того места, где было посыпано фосфоритом — точно и он понимал. Каждый раз я слезал с бегунков, обходил участок, и — каюсь — идя, про себя шепотком считал шаги. Глазам своим не верил, думал, не сошел ли я с ума, не помешался ли на этом фосфорите; поэтому-то я и тащил каждого посмотреть рожь на фосфоритном месте и обмерять шагами. Вы подумайте только: двадцать лет тому назад, еще в 1866 году я объездил несколько губерний, разыскивая и изучая залежи фосфорита, четыре года занимался в лаборатории исследованием собранного, писал об этом очень много[3]. Делом тогда, по-видимому, заинтересовались. Устроились заводы близ Курска и стали готовить фосфоритную муку. Предположено было произвести обширные опыты в казенных фермах при сельскохозяйственных учебных заведениях. Однако дело не выгорело, фосфоритная мука в ход не пошла, и заводы закрылись (см. мою статью «О применении фосфоритов для удобрения» в «Земледельческой газете», 1886 год, № 49, 50, 51 и 52). Только в остзейских провинциях за эти двадцать лет начали прививаться привозимые из-за границы суперфосфаты — тоже приготовляемые из фосфоритов, которые оттуда, мало-помалу стали распространяться в Псковской губернии и в Белоруссии. Пятнадцатилетний опыт собственного хозяйства убедил меня в необходимости искать подсобного искусственного удобрения, и я вновь занялся фосфоритами.
В 1884 году я исследовал залежи фосфоритов, указанных мной в Рославльском уезде еще в 1866 году, в 1885 году произвел первый опыт удобрения под рожь, и успех превзошел все мои ожидания. Да и подумать только, какое это «большое дело»! У нас масса пустопорожних, диких, некультивированных земель — пустошей, пустаков, кусточков, поросников, хмызников, лесных посечищ, облог, ляд и пр., в одном Дорогобужском уезде наберется несколько десятков тысяч десятин таких некультивированных, диких земель, которые, при содействии фосфорита, можно превратить в культурные. При содействии крестьянского банка крестьяне могут дешево скупить такие земли. Купили, сейчас расчистили, подняли по пласту лен. Вот земля и окупилась. По перелому не нужно навоза, я посыпал только фосфоритной мукой — хлеб богатейший. Не то, что из степи, как теперь, будем возить хлеб, а еще свой станем продавать [468] немцам…
Мужик остановился.
— Тридцать четыре.
— Нет, у тебя шаг мал. Дай-ка, я отмеряю… раз, два, три… тридцать три.
— Да, большое дело, если пойдет.
— Отчего же не пойдет? Помнишь, пятнадцать лет тому назад, когда я приехал сюда и задумал сеять лен по облогам, ты сам, ты именно, говорил мне, что здесь лен не будет родиться? Помнишь, говорил: «ничòго не будет, никогда здесь льнов не было и не будет!» — помнишь?
— Как не помнить, помню.
— А теперь сам лен по облогам сеешь. Льном торгуешь, в прошлом году у меня же на 1200 рублей льна купил.
— Да ведь не знали.
— То-то, вы ничего не знаете. Неучи, а думаете про себя много. Мы-ста, да я-ста! Мы — хозяева; мы около земли ходим. Точно, что ходите, да только без фонаря ходите. Ты, вот, век лучину жег и еще бы век жег, если бы тебе не дали за 2 копейки фунт керосина. Вы, вон, от прирезки земли отказались, когда вам надел отводили.
— Пушной народ был.
— А теперь не пушной? Неучи! Только думаете, что много знаете. Помните, как градовой агент вас учил?
— Помню.
— А ведь не страхуете?
— Да кто ее знает…
— Ну да, знаю, «царю-Граду» молитесь.
11 мая (обновление Царьграда в 350 году) во многих деревнях крестьяне не работают, молятся царю-Граду, чтобы он, батюшка, поля не побил. Молебны служат. Иной, может быть, подумает, что это празднуют Кириллу и Мефодию, но очень ошибется.
— Ну, что же? Как ты думаешь насчет фосфорита?
— Нужно испытать эту «приспориту», как вы ее там называете. Только вот, солдат Аким говорит, что можно этой «приспоритой» землю испортить. Будет, говорит, сначала родить, а потом и перестанет: «приспорита», говорит, весь сок, как есть, из земли вытянет.
— А ты и навоз не забывай. Испортить землю фосфорит не может, а напротив, заправит, но все же навоз не следует забывать. Один раз фосфорит положишь, другой раз, — а потом навоз. Ведь ты возил на поле болотную землю — польза?
— Как же, возил. Польза есть.
— Что же ты думаешь, что одной болотной землей все и будешь удобрять? Ведь нужно и навоза положить.
— Знамо дело, что нужно и навоза.
— Ну, то-то же! А в фосфорите — конечно, где он требуется, [469] нужно испытания делать, — еще более прока, чем в болотной земле. Испортить им пашню нельзя, а польза — сам видишь — от него большая может быть. Вот хорошо будет, если после фосфорита клевер посеять, дать годика хоть два пояловеть земле, а потом лен, под рожь — опять фосфорит, а там — навоз. Вот вы теперь прикупили земли на четвертое поле, — можно часть и под клевер запустить, как я делаю. Клевер — корм коням и скоту, навоз, хлеб. Будете болотной землей удобрять, фосфоритом и навозом не забывать — лишний навоз под коноплю, под ячмень, — так ваши поля заправите, что чудо! Будет хлеба «и на семены, и на емены», — и на продажу. А там еще земли прикупить можно; банк опять поможет, коли хорошо будете выплачиваться. Когда-нибудь все мое Батищево купите. Купили же соседи бывший княжеский хутор. Говорят, нынче на два года запас хлеба сделали.
— Нужно испытать… Уж вы, А. Н., выпишите и для меня мешочек этой земли. Что будет стоить — уплачу. Нужно испытывать.
Да, нужно испытывать и испытывать, а не рассуждать только теоретически. А то один Аким говорит, что фосфорит — «пустяки», «заблуждение»; другой — что нужно употреблять суперфосфат, да еще на хорошей земле, да еще не иначе, как с чилийской селитрой. Оказалось же, что фосфорит на наших плохих землях действует превосходно, и вот третий Аким говорит, что это так только на первый раз, что потом фосфорит землю испортит, весь сок из нее вытащит и т. д. и т. д. Все только умствуют, сидя в кабинетах, тогда как нужно испытывать, толково испытывать. Не мало уже потеряно времени. Все дожидаемся, пока американец долбней по лбу не ударит.
Впоследствии и еще крестьянин из соседней деревни просил меня выписать для него мешок фосфоритной муки. Разумеется, я был в восторге, потому что если мужики станут применять фосфоритную муку — дело сделано. В то время у меня не было фосфоритной муки, потому что всю фосфоритную муку, полученную весной, я уже рассыпал, частью под овес, частью по вспаханному на зиму пару под рожь. Из следующей выписанной партии, которая пришла перед мешанью, я дал крестьянам два мешка. Один из крестьян удобрил фосфоритной мукой ниву перелома, другой — ниву пресной земли. Осенью я поехал посмотреть, что вышло. Зелень на нивах, удобренных фосфоритом, была отменна, очень хороша.
Крестьяне, купившие землю при содействии банка, этого поистине благодетельнейшего учреждения, нынешний год ликовали. Земля отлично выручила. Хлеба довольно. Эту прикупленную землю крестьяне как-то особенно любят, говорят о ней с каким-то, если можно так выразиться, умилением. Постоянно думают и заботятся о том, чтобы заработать денег и в срок заплатить в банк. Помещику [470] за дополнительный платеж работают превосходно, всегда исправно являются на работы, дружно, всей деревней, по первому заказу.
Не хуже справились с этим делом и другие деревни.
Две деревни, Д. и X., купили у того же помещика отличную пустошь. И дешево купили — что-то около 27 рублей за десятину. Эта покупка еще лучше, чем покупка деревни Б. Прикупленная земля надолго обеспечивает деревни Д. и X., и если они хорошо ее разработают, — а место превосходное для распашки, — то будут богачи. Для разработки этой пустоши применение фосфоритов будет иметь громадное значение. Лишь бы только убедить крестьян. Купленная ими пустошь одной стороной межует с моей землей; с других же сторон межует с наделами деревень Д. и X., которые и разделили пустошь, так, что каждая деревня получила прилегающую к ней часть. Когда-то здесь был хороший березовый лес. Незадолго, должно быть, до «Положения» значительная часть рощ была вырублена на дрова, которые владелец хотел сплавить по Днепру на юг, но операция эта не удалась. Дрова, говорят, так и погибли. Вырубленные пространства крестьяне разделали на ляда и пустошные покосы.
С «Положения» деревни Д. и X. постоянно пользовались этой пустошью за то, что обрабатывали владельцу 6 или 8 кругов. Сначала им предоставлялось разделывать удобные места на ляда, то есть выжигать и сеять на пожогах хлеб, чем крестьяне широко воспользовались, но потом воспрещено было рубить лес, расчищать и жечь ляда, так что крестьяне могли пользоваться этой пустошью только как покосом и выгоном. Владелец намерен был сохранить, что осталось, старого леса и вырастить новый из молодых зарослей, что со временем могло бы быть выгодно вследствие близости железной дороги. Но из этого ничего не вышло. Лес постоянно рубили и свои, и чужие, кому только нужно, потому что дело заглазное, участок отделен чужими землями от хозяйства владельца; лес был без присмотра, да и вообще в хозяйстве не было, как у нас говорится, никакой строгости, то есть порядка. Когда-когда наезжал лесной сторож или староста, но, конечно, что же он мог досмотреть. Так, мало-помалу, все, что было хорошего в лесу, выпустошили.
Когда крестьяне в прошлом году купили эту землю, она представляла обыкновенную у нас, дурно содержимую пустошь, то, что называется «земля под кустарником». По местоположению и качеству земли участок очень хороший и куплен 27 рублей за десятину — очень дешево. Я говорю: дешево не потому, чтобы цена была ниже средних у нас цен на пустошные земли. В этом смысле — ни дешево, ни дорого. Пустошные земли ценятся у нас в среднем не дороже 25 рублей за десятину, и это хорошие пустоши; плохие же, поросшие белоусом, кустарником, и еще того дешевле — 10-15 рублей за десятину. При покупке же целых имений и хорошие пустоши, но [471] запущенные, нечистые, вроде той, какую купили деревни Д. и X., ценятся в общей сложности дешевле 25 рублей. И если считать по доходности для землевладельца, то такие пустоши более и не стоят. Оставленные в диком состоянии, сильно заросшие уже после «Положения», нерасчищаемые, — что же могут давать эти пустоши владельцу, особенно если не входят в состав хозяйства и не могут быть утилизированы даже для выгона? Такие «отрезки» только и дают доход, — в виде работы, — когда затесняют крестьян, и необходимы им потому, что податься некуда. Конечно, если возделать эти пустоши, то они могут дать громадный доход. Но чтобы привести такие земли к делу, нужно затратить капитал и энергию…
Для крестьян же — совсем другое дело; для них покупка пустошной земли по 25-27 рублей дешева, потому что они имеют возможность «привести землю к делу». Притом же покупают крестьяне в кредит при содействии банка.
Я давно и много говорил об этом в моих письмах, печатавшихся в «Отечественных записках». Я всегда был убежден, что только с переходом в крестьянские руки эти земли будут возделаны, и не видел никакой возможности, чтобы это сделалось, пока земля будет в руках владельцев. Хозяину не трудно было предвидеть, какое благодеяние для страны будет, если эти земли перейдут в руки крестьян, которые приведут их в культурное состояние, — а они одни только и могут это сделать. Великое дело — учреждение крестьянского банка!
Мне часто приходилось говорить с крестьянами деревни Д. по поводу покупки пустоши. Объезжая свою землю, я часто заезжаю и на эту межующую со мной пустошь, изъездил ее во всех направлениях и знаю ее хорошо. Место прелестное в хозяйственном отношении, даже красивое. Есть ручеек, есть хороший овраг, кое-какой лесишко, пустошки возвышенные есть, самые хлебородные места, — разумеется, по-нашему, по-смоленскому. Если кому купить в собственность, построиться да распахать — можно хозяйство вести: две деревни в руках, за «вскок», что наработают. Только вот денег ни у кого нет!
Проезжая по пустоши, я часто встречал там, особенно в покос, крестьян, которые мне все, как ближайшие соседи, хорошо знакомы.
Давно уже советовал я крестьянам купить эту пустошь, которую, я знал, продадут рублей за 25-30 десятину. Крестьяне обыкновенно говорили, что дорого.
— Дорого! Двадцать пять рублей за десятину — дорого! Да ведь «в вечность» купите! И дети, и внуки, и правнуки ваши будут за это поминать вас. Сколько лет после «Положения» вы за пользование этой пустошью работали барину, а пустошь все же его, а не ваша. А купите в вечность — всегда ваша будет. Да и пользуетесь как… только покосом, выгоном; покосы вы не расчищаете, заросли на ляда [472] жечь не можете, пустошный лес в порядок привести не можете, словом, не можете «привести землю к делу». Стоит пустырь — пустырем всегда и останется, только конокрадам убежище. Пустота, дичь. И чем дальше, тем хуже покосы будут зарастать, травы будут выраживаться, косить станет нечего, будут только кусточки для выгона, а работать вы за них будете все то же, потому что вам без этого выгона трудно обойтись. Купите же, раз заплатите; может, барин в рассрочку продаст на отработку. Трудно, положим, будет, но зато земля ваша будет в вечность. Вы ее скоро к делу приведете.
— Знамо дело.
— Лес приведете в порядок, и что закажете на дрова, то будет расти. Вам под рукой — деревней усмотрите, чтобы никто не рубил. Вон, по оврагу крутая сторона, только под лес и годится; какой тут прежде лес стоял, а теперь что — одни баклуши да кустарник. Опять овраг: если его расчистить да ручью ход дать — какой покос будет! А и работы, если всей деревней выйти, всего на каких-нибудь два-три дня. Пустоши все возвышенные, земля самая хлебопашественная. Покосы плохие, вон уже часть стала зарастать белоусом; а если эти пустоши распахать — что тут хлеба взять можно! Сейчас, по пласту лен. К году что на льне взять можно, — втрое против того, что за землю платите. Ведь вам не батраков нанимать — сами обработаете с семьями. Что ни возьмете за семя и лен — все ваше; все же выгоднее, чем на сторону в заработки ходить. Видали, какой у меня под Дедовым на пустоши лен был?
— Видали, как не видать! нарочно ходили смотреть.
— А здесь чем хуже место? Теперь, если по пластам даже овес посеять — тоже хорош будет к году. Какой у меня овес был на Ивановом ляде, тоже наверно видели? А потом по перелому если же посеять!
— Известно, на переяловевшей земле, да если еще навозцу потрусить, хлеб будет добрый.
— То-то! Тут и говорить нечего. Если бы вы купили эту землю, в несколько лет все деньги возвратились бы, а земля была бы ваша в вечность. И дети, и внуки, и правнуки поминали бы. За 25-30 рублей десятина «в вечность».
— Да как купить-то? Откуда денег взять?..
Блеснула было тогда надежда.
Несколько лет тому назад разнесся слух, что один из крестьян деревни Д., старик Антон Бабьяк, должен получить двести тысяч. Рассказывали, что племянник Бабьяка, живя в Москве, при хорошем месте, скопил деньжонок. Теперь этот племянник умер в Москве, и после его смерти остался билет, по которому его дяде, Бабьяку, приходится получить двести тысяч. Выходить эти деньги для Бабьяка взялась его сестра, живущая в Москве в прачках.
Через несколько времени подъявился ко мне и сам Бабьяк, [473] посоветоваться насчет своего дела. Из его объяснений я сначала было подумал, что ему достался по наследству билет, на который пал выигрыш в двести тысяч, но при дальнейших объяснениях я уразумел, что ему просто достался выигрышный билет, но Бабьяк думал, очевидно, что всякий выигрышный билет стоит двести тысяч. Я ему объяснил, что такое выигрышный билет, но Бабьяк моим объяснениям не поверил и остался при убеждении, что ему следует двести тысяч, которые нужно только выходить. Из дальнейших туманных и таинственных его объяснений я пришел к заключению, что должно быть, билет получила его сестра, которой он дал доверенность. Бабьяк, конечно, никакого представления о двухстах тысячах не имеет, да едва ли даже умеет считать до ста.
— Ну, что же ты будешь делать с деньгами, если выходишь двести тысяч?
— А первым делом куплю под деревню С. пустошь. Потому, она нам очень нужна. Тогда мы заживем.
— Ну, а еще что?
Ничего Бабьяк более придумать не мог.
Однако Бабьяк и до сих пор ничего не выходил, а между тем открылось у нас отделение крестьянского банка, и крестьяне, при содействии его, тотчас купили пустошь.
Распоряжаться пустошью они начали с позапрошлого, 1885, года. Тогда они могли воспользоваться только покосом и распахать лишь незначительную часть лужков. По пластам посеяли — кто лен, кто овес. Первый год вышел неудачен, потому что в прошлом году яровое повсеместно пропало. Затем часть рощиц, что получше, крестьяне «заказали», чтобы иметь в будущем дрова, и установили очень строгие правила против самовольных порубов своими же однодеревенцами. О порубах чужими и разговора быть не может, потому — кто же пойдет рубить на крестьянской земле; деревня и без сторожей усмотрит, изловит и такую встрепку задаст, что по смерть помнить будет. Кустарник и плохие заросли крестьяне вырубили в прошлом году на ляда, выбрали дрова, а в нынешнем году подобрали, кто лядечками, кто грудками, сделали, словом, хозяйственно, выжгли весной и засеяли пшеницей, ячменем, а по снятии этих хлебов тотчас засеяли рожью. Урожай на лядах в прошедшем году, особенно ячменя, был очень хорош. Из вспаханных в позапрошлом году нивок в прошлом году я видел только одну, по перелому, засеянную овсом, и овес был превосходнейший. Правда, прошедший год у нас урожай яровых был очень хороший, а овса — превосходнейший: у меня, например, хозяйственная десятина, 3200 кв.саж., дала на круг 24½ четверти овса, чего еще ни разу не было за 16 лет моего хозяйства; были десятины, которые дали более 35 четвертей. К сожалению, на пустоши у крестьян только одна нивка была засеяна, а остальные пустовали, потому что в позапрошлом году был неурожай яровых, — семян к прошлому году [474] было мало, цена овса весной доходила до 6 рублей, да и то достать было трудно. У нас было множество таких деревень, в которых яровые поля, за недостатком семян, остались незасеянными. На брошенных прошлогодних нивках, однако, трава выросла очень порядочная, чем крестьяне хотя немного выручились.
Вообще крестьяне деревень Д. и X. в прошедшем году не так хорошо выручились с купленной земли, как крестьяне деревни Б., которые купили пахотную землю, но зато же и за землю заплатили вдвое дешевле. В будущем же крестьяне со свежей пустоши возьмут более и могут отлично устроить хозяйство.
Вопрос теперь в том, как будут далее пользоваться крестьяне купленной пустошью. Понятно, что все овраги, овражки и лощины должны идти под покос, потому что с них будут получаться хорошие урожаи трав; возвышенные же места, суходольные пустошные луга, дающие плохие укосы сена, следует распахивать, удобрять фосфоритом и, соединив с полевыми землями наделов, ввести посевы клевера. Очень интересно, как возьмутся крестьяне за это дело. Думаю, что хорошо, судя по крайней мере по тому, с каким интересом расспрашивали меня крестьяне о моих разработках пустошей, чем я уже столько лет занимаюсь.
В течение моего шестнадцатилетнего хозяйства я постоянно распахивал новые земли: сначала облоги, то есть запущенные после «Положения», вследствие уменьшения запашек, полевые земли, потом, когда все облоги были распаханы, — плохие пустоши. Обыкновенно я поступал при разработке этих луговых земель так: поднимал облогу или пустошь и по пластам сеял лен, иногда овес, иногда, но редко, больше на пробу, рожь. Надежнее и выгоднее сеять лен, а для крестьян лен и еще выгоднее, потому что для обработки его крестьянину не нанимать людей — все обработает своей семьей по осени, в глухое время, когда никаких заработков нет. Так как крестьяне не верили, чтобы на плохих пустошах, дающих самые ничтожные укосы сена, мог родиться лен, то я, после первого опыта, сделанного на свой страх, чтобы приучить крестьян к разработке пустошей, поступал так: я давал землю и семена с тем, чтобы по осени крестьянин возвращал мне семена вдвое. На это нашлись охотники, потому что ничего не нужно было затрачивать вперед: ни семян, ни аренды платить за землю. Таким образом, я получал около 10 рублей за десятину и распаханную землю; крестьяне же получали отличную плату за труд, так как на мое и их счастье все разы этот труд отлично удавался.
После льна или овса, посеянного по пластам, по перелому, с половинным удобрением, «потрусивши навозцем», без чего нельзя, я сеял рожь и всегда получал великолепнейшие урожаи, гораздо лучше, чем получались на мягких землях, при более сильном навозном удобрении. Для того же, чтобы не слишком увеличивать запашку и [475] иметь достаточно навоза для удобрения, распахивая каждый год известное количество облог или пустошей и пуская их под пашню, я засевал соответственное количество мягкой земли травами (смесью клевера с тимофеевкой) на долгий срок — 6 лет, чтобы потом эти залуженевшие десятины, когда в них накопится азот, вновь распахивать под хлеб. Опыт показал, что находившиеся долгий срок под травами, отдохнувшие без культуры земли, накопившие азотистые и перегнойные вещества, точно так же, как облоги и пустоши, дают при разработке отличные урожаи льна по пластам — и потом по перелому, с половинным количеством навоза превосходные урожаи ржи.
Этой системе переменного хозяйства, — при котором идет правильный круговорот, причем истощенные, относительно азота, культурой хлебов земли идут под травы, а обогащенные азотом, залуженевшие земли поступают под хлеб, — я обязан тем, что в пятнадцать лет урожаи ржи у меня более чем удвоились. Так, с одной хозяйственной десятины получилось ржи:
В 1869 году 9 четвертей 3 меры
" 1870 " 5 " 3 "
" 1871 " 5 " 2 " Среднее за трехлетие 1869—1871 гг. 6 четвертей 5 мер.
В 1884 году 12 четвертей 3 меры
" 1885 " 14 " 7 мер
" 1886 " 15 " 7 " Среднее за трехлетие 1884—1886 гг. 14 четвертей.
Следовательно, теперь с каждой десятины получается, в среднем, на 7 четвертей 3 меры более, чем пятнадцать лет тому назад.
Последуют ли крестьяне моему примеру? Перейдут ли они к той же системе? Будут ли они, разрабатывая пустошь, удобрять ее навозом и в то же время соответственное количество мягкой земли засевать травами? Теперь, прикупив пустошь, крестьяне, казалось, могли бы ввести эту систему, и, без сомнения, это было бы для них выгодно: количество кормовых средств увеличилось бы, увеличилось бы и количество навоза, хлеба стали бы родиться много лучше, особенно если ввести вспашку пара на зиму, лен и продукты скотоводства представляли бы доходную статью. При ведении экстенсивного навозного хозяйства вся система была бы правильна и разумна; хлеба, требующие азота, чередовались бы с травами, под которыми азот накопляется.
Однако я сомневаюсь, чтобы крестьяне вели травосеяние, — по крайней мере, не думаю, чтобы они это тотчас сделали. Слишком большая ломка в крестьянском хозяйстве. Постепенно крестьяне дойдут до этого, но не сейчас. Конечно, они воспользуются, и хорошо воспользуются, прикупленной пустошью. Уже теперь они оставляют тот способ пользования, который практиковали до сих [476] пор, пока пустошь им не принадлежала и арендовалась ими из года в год. До сих пор, арендуя землю, крестьяне, не расчищая ее, пользовались ею только как покосом и выгоном — способ пользования самый невыгодный. Купив пустошь, первое, что сделали крестьяне — стали расчищать покосы, вырубать кусты и заросли, жечь их на ляда и по пожогам сеять хлеб. Ляда всегда хорошо выручают. Взяв два хлеба, крестьяне будут оставлять полядки зарастать травами для покоса и выгона. Затем возвышенные пустошные лужки крестьяне стали поднимать, чтобы сеять по облогам лен. В прошлом году лен не удался, но он точно так же не удался на облогах, на полевых землях, как и на пустошах. Теперь уже посев льна по пластам на облогах и пустошах не новость в наших местах. Неудача прошлого года не остановит дела. В нынешнем году «придранные» нивки пустовали, по перелому не было посеяно, потому что не было яровых семян; но один из крестьян засеял прошлогоднюю нивку по перелому овсом, и овес был превосходный, что, конечно, заметили и все другие. Этого примера достаточно…
Крестьяне будут драть пустошь под лен, а по переломам сеять хлеб — это несомненно.
Конечно, такое экстенсивное пользование пустошью не даст возможности извлечь из нее всю пользу, какую можно извлечь, но все же крестьяне и при таком пользовании хорошо выручаются, с лихвой выручат очень скоро те 27 рублей, которые ими заплачены за десятину. Банк может быть совершенно спокоен за свои деньги. Деньги будут возвращены, а за благодеяние, им оказанное, крестьяне вечно будут благодарить и поминать. «И это зачтется!..»
Если же, взяв лен и хлеб с распаханных пустошей, просто-напросто бросать нивы, подобно тому как были брошены у нас после «Положения» массы полевых десятин в помещичьих хозяйствах, то нивы эти будут зарастать (самосевом) травой и давать не худшие урожаи трав, чем прежде получались с пустоши. Через несколько лет опять можно будет возвратиться к тому же самому, опять поднять и взять лен и рожь и т. д. Это, конечно, будет очень экстенсивное пользование, но все же оно интенсивнее того, какое было при арендовании пустоши крестьянами из года в год.
Наконец, и земля будет превращена из дикой в более или менее культурную. Поросшая кустарником, дикая пустошь превратится в чистое пахотное поле или суходольный луг. И будет всей местности «продух», как у нас говорят, а это здесь, при наших сырых почвах, имеет первостепенное значение. У нас всякая вырубка лесов, кустарников и расчистка из-под них земли благотворно влияет на окрестные поля и выгодно отражается на урожаях. Я это знаю из собственного опыта: вырубка мной и расчистка на луга леса, узкой полосой окружавшего — и, заметьте, с севера и востока — крестьянские наделы, а также расчистка и разделка облог и [477] пустошей чрезвычайно хорошо повлияли и на мои, и на крестьянские поля. Весной наши поля просыхают гораздо ранее, чем у ближайших соседей, где поля окружены зарослями и кустарниками.
Я говорил выше — сомнительно, чтобы крестьяне, прикупившие пустоши, скоро взялись за травосеяние и ввели многопольные травяные севообороты. Совсем другое относительно фосфоритной муки. Я уверен, что крестьяне гораздо скорее могут ввести в употребление фосфоритную муку. Это дело гораздо проще, чем введение травосеяния и изменения севооборота, удобопонятнее, не требует такой ломки в крестьянском хозяйстве, не требует согласия всего общества, притягивания тех, которым, по бедности или иным причинам, нельзя вводить травосеяние. Тут каждый, кто понял выгодность дела, может применить удобрение фосфоритной мукой на своей ниве, не мешая другим, никого не стесняя. Я говорил выше, что, когда явилась возможность, крестьяне деревни Б. стали удобрять свои нивы торфяной землей. Начали, конечно, богатые, семьянистые, а за ними, не желая отстать, и бедняки возили, кто сколько мог. Наконец, по моему мнению, введение в употребление фосфоритной муки теперь гораздо важнее, чем травосеяние (см. мою статью «О применении фосфоритов для удобрения» в «Земл. газ.» 1886 года, № 49-52), потому что, заправив землю фосфоритной мукой, мы легко можем перейти к более интенсивному хозяйству, как это делается при разработке «ланд» во Франции.
Конечно, применение фосфоритной муки — дело новое, сам я первый опыт удобрения фосфоритной мукой произвел лишь в 1885 году, и только в нынешнем году применил значительное количество — 400 пудов. Но дело это должно пойти, не может не пойти, непременно пойдет. Нужно только поэнергичнее за него взяться и дать крестьянам возможность приобретать фосфоритную муку на месте так же легко, как соль. Я говорил выше, что двое крестьян взяли у меня для испытания по мешку фосфоритной муки и удобрили под рожь. Если и у крестьян фосфоритная мука так же себя оправдает, как при моих опытах, то примеру первых последуют и другие, разумеется, при известной поддержке, а затем применение фосфорита распространится в округе. Нужно проповедовать и словом, и делом, раздавать в кредит фосфоритную муку желающим, даже навязывать ее, наблюдать, чтобы она была правильно применена к месту. Образованный класс людей тут может много сделать.
Свои опыты применения фосфоритной муки я и начал потому, что совершенно убедился, что наши свежие земли, пустошные и обложные, которые долго находились под травами, следовательно, накопили азот, все же требуют, хотя и половинного, навозного удобрения, которое в этом случае действует своими минеральными веществами, а следовательно, может быть заменено искусственным, минеральным, [478] туком, для чего самое подходящее — мука из наших фосфоритов. Опыты блестящим образом подтвердили эти предположения и даже дали более, чем я ожидал.
Опыт удобрения фосфоритной мукой переломов из-под облог и клевера показал, что фосфоритная мука, употребленная под рожь, производит поразительное действие и вполне заменяет навоз.
Еще важнее другой опыт применения фосфоритной муки на такой земле, с которой после разработай пустоши взято без удобрения навозом уже три хлеба. У меня была старая пустошь, давно уже разработанная из-под леса, так что пни совершенно выгнили. Трава на этой пустоши уже выродилась, укосы сена получались самые ничтожные, часто и косить не стоило, земля плохая, подзолистая, никогда не видавшая навоза. Я начал разрабатывать эту пустошь с 1882 года. С части пустоши был взят по пластам лен и овес, потом по перелому с легким навозным удобрением — 25 возов на десятину — взята рожь, по ржи посеяны травы. С другой части пустоши взят лен, потом овес или яровая рожь, потом еще яровая рожь или овес — на разных десятинах чередовались разные хлеба. Взято три урожая без навоза; урожай льна был превосходный, но урожай хлебов был плохой. В нынешнем году я обратил эту часть пустоши под рожь в предположении будущей весной засеять травами. Половину земли я удобрил фосфоритной мукой (о том, сколько было высыпано фосфоритной муки и как, см. «Земл. газету», 1886 год), а другую половину, для сравнения, оставил ничем не удобренной. Удобрение фосфоритной мукой произведено полосами: полоса удобрена, полоса — нет, полоса удобрена, полоса — нет и т. д., всего 6 десятин: 3 удобрены, 3 — нет. 4 августа посеяна рожь. Через три недели, 26 августа, все удобренные фосфоритной мукой полосы отличались так, что каждый мог их указать. Осенью рожь на удобренных фосфоритной мукой полосах была превосходная, такая же, как на самых лучших, сильно удобренных навозом поддворных ячных нивах рядом лежащего крестьянского поля. Большая проезжая дорога идет как раз мимо этого поля и подле удобренных полос. Я поставил столбы с надписями: «удобрено фосфоритом», чтобы проезжающие обращали внимание на это драгоценное удобрение.
Эти опыты совершенно убеждают в возможности обойтись без навоза при разработке наших смоленских пустошей и ограничиться, по крайней мере в течение первых лет, применением одной фосфоритной муки.
Фосфоритная мука представляет могущественное средство для поднятия хозяйств крестьян, прикупивших, при содействии крестьянского банка, пустоши. Если крестьяне деревень Д. и X. при разработке пустоши применят фосфоритную муку, то результаты будут громадные. До сих пор эти крестьяне постоянно прикупали хлеб для [479] собственного потребления, а тогда станут продавать. Применение фосфоритной муки на пустоши и вообще на пресной полевой земле даст им возможность усилить удобрение навозом поддворных ячных нив и увеличит конопляники. С увеличением урожаев хлеба увеличится количество получаемой соломы, а следовательно, количество корма и навоза.
Вообще в нашей Смоленской губернии, думаю, и в других соседних, применение фосфоритной муки представляет могущественное средство для поднятия хозяйств, в которых забота о навозе составляет главное, так как наши земли без удобрения ничего не дают. Замена навоза фосфоритом, — а что такая замена при известных условиях вполне возможна, доказывают мои опыты — сильно поднимает наши хозяйства и мы тогда уже не будем кланяться «степи», не будем есть плохую сыромолотную степную рожь: к нам идет из «степи» самый плохой хлеб, которого нельзя сбыть ни немцу, ни в Москву, никуда, где нет такой нужды, как у нас.
Не распространяясь далеко, возьму только наш Дорогобужский уезд. По сведениям Дорогобужской уездной земской управы, на 1883 год всей обложенной земли в уезде — 324 904 десятины. Из этого количества:
Земель 1-го разряда (заливных лугов)…….14796 десятин или 4,5 % Земель 2-го разряда (усадебной и о которой
не доставлено сведений)……………..11099………….3,4 % Земель 3-го разряда (пахотной
и пустошных лугов)…………………139101 десятина…42,8 % Земель 4-го разряда (под лесом
и кустарником)…………………….159908 десятин….49,2 %
Из этих данных мы видим, какую ничтожную долю составляют в нашем уезде заливные луга — всего 4½%, и это при таких почвах, которые требуют неустанного удобрения навозом. Понятное дело, при таком недостатке лугов, какой же может быть корм, какой скот, какой хлеб! При самом благоприятном урожае крестьянам не хватает хлеба на прокормление, и в конце зимы приходится уже прикупать. Хлеб из помещичьих хозяйств раскупается тут же крестьянами, и еще не хватает, так что ввозится много степного хлеба. При малейшем же неурожае, — а это бывает очень часто, — крестьяне начинают прикупать хлеб уже с рождества, и тогда масса детей идет в «кусочки».
Во втором разряде показаны земли усадебные и такие, о которых недоставало сведений; сюда отнесены 2494 десятины помещичьих земель, за которые владельцы должны платить по второму разряду. Это вроде штрафа за невнимание к делу, за недоставление сведений.
К третьему разряду отнесены пахотные земли и пустошные луга, причем неизвестно, сколько именно пахотной и сколько пустошных лугов.
К четвертому разряду отнесены земли под лесами и кустарниками, и эти земли составляют 49,2 %.
Таким образом, половина земли в уезде находится под лесом и [480] кустарником, то есть вовсе остается некультивированной. Так как с проведением железной дороги леса сильно истребились и истребляются, огромные количества их в виде дров, досок, теса и т. п. ушли в Москву, то можно безошибочно сказать, что большая часть земель четвертого разряда состоит из кустарников, лесных посечищ, зарослей, выпустошенных лесов, из которых выбрано все, что есть хорошего. Самое поверхностное наблюдение при проезде по уезду показывает, что все это в действительности так и есть, что огромное количество земель, принадлежащих владельцам, находится «под кустарником». Все это стоит без разработки, потому что землевладельцы не имеют ни средств, ни охоты разрабатывать эти выпустошенные лесные земли. Только после перехода в крестьянские руки эти выпустошенные лесные земли могут быть разработаны сначала на ляда, потом на пустошные луга и, наконец, распаханы.
Если обратиться к рассмотрению земель, принадлежащих в том же уезде крестьянам, то увидим, что у них большая часть земель находится в культурном состоянии.
По сведениям земской управы, в нашем уезде крестьянам принадлежит 139645 десятин, что составляет около 43 % всего количества земли в уезде. Из этого количества крестьянской земли:
Заливных лугов……………..7 %
Усадебной………………….5 %
Пахотной и пустошных лугов….76 %
Под лесом и кустарником…….12 %
Заливные луга составляют лишь небольшой процент, и если бы они были распределены равномерно, то получаемого с них количества сена только что хватило бы для удобрения огородов, конопляников и поддворных ячных нив.
Главную массу крестьянских земель составляют земли второго разряда (пахотные земли и пустошные луга) — 76 %. Но так как у крестьян в наделах очень мало пустошных лугов, то большая часть земли из этих 76 % находится под хлебами. И чем же удобрять эти земли? Конечно, сена с заливных лугов не хватит. Недостающее количество сена дополняется тем, что крестьяне нанимают у владельцев покосы или за деньги, или за работы, или, наконец, убирают с части. Поэтому у нас выкашивают все луга; даже самые плохие луга, состоящие сплошь из белоуса, не остаются нескошенными. Сеном, получаемым с владельческих лугов, крестьяне восполняют отчасти недостаток сена с наделов. Но и при всем том количестве сена, накопляемого крестьянами, очень недостаточно и его хватает лишь для овец, телят и лошадей, да и то только в урожайный год.
Некультивированных земель у крестьян очень мало, и количество их ежегодно уменьшается, потому что при первой возможности крестьяне разрабатывают свои кустарники.
Совершенно иное отношение в распределении угодий у [481] землевладельцев. Здесь главная масса земель находится в некультурном состоянии — 76½% и лишь незначительная часть под пашней и пустошными лугами — 18½%. Эти отношения хорошо видны из следующей таблички:
У землевладельцев У крестьян Всей земли 171951 десятина 139645 десятин
Из этого количества: Культивированной(пахотной
и пустошных лугов) 31873 десятины 106075 десятин
(18½%) (76 %) Некультивированной
(под лесом и кустарником) 131697 десятин 16917 десятин
(76½%) (12 %)
Из этого видно, что у нас хозяйство ведется главным образом крестьянами. Владельцы же оставляют большую часть земель пустовать. С переходом этих пустопорожних земель к крестьянам, при содействии банка, земли эти будут разработаны и приведены в культурное состояние.
Четвертая из смежных со мной деревень, деревня О., приняв в товарищи несколько человек из других деревень, купила при содействии банка целый хутор. А и деревенька эта небольшая, и земли у нее немного. Но народ бойкий, трудолюбивый, зажиточный. Еще прежде эта деревенька купила дешево небольшую выпустошенную лесную землю в некотором расстоянии от деревни и разделала ее на покос. Теперь же, как только открылось у нас отделение крестьянского банка, деревня О., первая в нашем округе, купила, при содействии его, землю да еще целый господский хутор. А еще в этой деревне есть кабак, то есть не кабак, — я все забываю, что теперь в России нет кабаков, — а винная лавочка, такая лавочка, в которой продают водку в запечатанной посуде и пить ее тут не позволяют, так что купивший водку должен унести ее из лавочки и распивать в особой избе, специально для того предназначенной. Как называется эта изба — не знаю; мужики называют, по-старому, кабаком все это учреждение, то есть лавочку и избу, где распивают. Мужики уверяют, что все это так устроено для удобства кабатчиков, чтобы их не беспокоили пьяные. Прежде водку пили в самом кабаке — ну, разумеется, для кабатчика беспокойство. Выпьют, шумят, галдят, сквернословят, песни поют, ссорятся, задерутся еще, а там кто и до бесчувствия напьется — убирай его; еще иной обопьется. Мне много раз приходилось слышать жалобы от кабатчиков на это беспокойство: «напьют на рубль, а насквернословят на десять; тут дочь — девица образованная, в училище училась, неприятно!». Большое беспокойство для самого кабатчика и в особенности для m-me кабатчицы. А у нас, сколько я заметил, главную роль в кабаках играют m-mes кабатчицы, потому что большая часть мужчин кабатчиков-мужей — сами пьяницы, которые [482] вечно находятся в подпитии, сидит у бочки — ну, и наспиртуется. Кабатчицы же не пьют и всем делом правят. Конечно, большое спокойствие — ни шуму, ни ругани, чинно, благородно. Возьми водку в запечатанной посуде — меньше полбутылки не отпускают — и пей, где хочешь. Летом, конечно, можно пить и на улице, но зимой это не совсем удобно. Водка теперь везде крепкая, в 40°, — прежде у нас везде была водка слабая, 27-30°, дешевая, 3 рубля 40 копеек за ведро, — лавочка не отапливается, и водка имеет почти ту же температуру, как наружный воздух, так что зимой, если внести водку в комнату, то бутылка покрывается инеем. И вот такую-то холодную в 15°, а может и 20°R водку да еще крепкую, да еще не менее полбутылки, нужно выпить на морозе. Тут в большой мороз и губы к стакану примерзнут. Специалисты говорят, впрочем, что холодная водка пьется легко, только горло пересыхает, почему зимой так много охрипших до совершенной невозможности говорить. Говорят, что выпитая крепкая 40° водка, да еще холодная действует не вдруг, но потом сразу разбирает сильно, так что если проездом остановиться, выпить на морозе одну-другую полбутылочку, то сначала ничего, а потом, как проедешь несколько верст, сильно разбирает, до бесчувствия — можно замерзнуть или обморозиться. Это все говорят. Как ни нападают на бесчеловечность кабатчиков, но все-таки же и они люди, и у них «Христос» есть: они очень хорошо поняли, что пить холодную водку на морозе, на улице невозможно, вредно, — из гуманности устроили везде около винных лавочек избы, где можно распивать купленную водку, где есть и крючок, чтобы откупорить бутылку, и стаканчики, и закуска. Можно посидеть, поговорить, выпить в прохладу, не спеша; мало — еще спросить; кто не любит крепкой водки — можно спросить дешевой, разбавленной водой.
Я сначала не верил, чтобы винные лавочки были учреждены для спокойствия кабатчиков — мужики всегда что-нибудь такое выдумают, — но потом, когда распространились слухи, что скоро будет введена казенная продажа водки, то и мне пришло в голову, что эти спокойные для кабатчиков винные лавочки, вероятно, учреждены для того, чтобы постепенно подготовлять народ к благочинию в кабаках. Понятно, что когда в кабаках будут сидеть казенные люди при форме, при каких-нибудь знаках, то шуметь там и сквернословить нельзя будет, без сомнения, тогда будут требовать, чтобы при входе в кабак снимали шапки, как теперь это требуется, например, в аптеках, даже не казенных учреждениях, а только привилегированных.
Так вот и кабак в деревне, а все-таки крестьяне не спились и купили целый хутор. Хутор, который купили они, принадлежал когда-то одному князю, хорошему хозяину, главное имение которого и резиденция находились верстах в 30 от этого хутора. Прежде на хуторе содержалось достаточно скота, сеялся клевер, и хлеб [483] родился хороший. Пятнадцать лет тому назад я застал еще хорошее хозяйство на этом хуторе, хотя уже много полевой земли было запущено, и клевер перестали сеять. При хуторе было много хорошего березового леса. Затем, по смерти владельца, хутор был в аренде, но барин-арендатор сам в нем не жил, и хозяйство вел староста. Хозяйство еще более опустилось; стали заниматься льнами, чтобы утилизировать запущенные после «Положения» земли. Наконец, хутор этот, в числе прочих имений, был куплен купцом-лесоторговцем, который уничтожил хозяйство, вырезал лес на дрова и, наконец, продал крестьянам деревни О. Крестьяне начали распоряжаться на хуторе с прошлого года: распахивают полевую землю, пользуются покосами и, главное, разделывают вырубленные рощи на ляда, жгут и сеют хлеб. Говорят, что в нынешнем году крестьяне получили хлеба столько, что им на два года хватит. Работа идет усиленная. Так как в сведенных купцом рощах осталось много лома, макуш, негодных на московские дрова дерев, то в нынешнем году крестьяне-владельцы сдают подборку дров и всего, что может годиться мужику в хозяйстве, другим крестьянам.
С нынешнего года некоторые крестьяне уже построились на купленном хуторе и переселились туда на жительство. Таким образом вырастает новая деревня, а на старых местах, с выходом многих лиц, станет свободнее относительно земли.
Смешной казус случился только с этим переселением. Я говорил, что крестьяне приняли товарищей из других деревень. Выселились на хутор: один крестьянин из одной деревни, другой — из другой. Вышло так, что один крестьянин был приходом в одно село, другой — приходом в другое село; самый же хутор, когда был за помещиком, был приходом в третье село. Крестьяне у нас очень держатся своих приходов, во-первых, потому, что каждая деревня празднует своему празднику — кто покрову-батюшке, кто троице-матушке, кто вознесению — и имеет соответственные свои образа; во-вторых, потому, что у каждого в своем приходе есть свои «могилки», и крестьяне очень строго держатся поминовений по усопшим и каждую родительскую отправляются на могилки поминать родителей.
Каждый из выселившихся крестьян на праздник, чтобы освятить дом, позвал попа из своего прихода; это еще ничего, потому что у нас есть такие деревушки, в которых часть дворов приходом в одно село, а часть в другое, но вступился в дело тот поп, куда приходом был прежде хутор, и не дозволил другим служить.
— Моя земля, говорит, — рассказывал мне один крестьянин, — не дозволю чужим на моей земле служить, образа отберу.
— Как отберет? — спрашиваю я.
— Так, говорит, не смеют на моей земле служить, возьму образа «в хлев», — рассказывал мужик.
— Как в хлев?
Я сначала не понял, но потом разъяснилось, что крестьянин [484] применил к образам то выражение, какое у нас обыкновенно употребляют, когда возьмут в потраве лошадь. Обыкновенно говорят: «взял в хлев».
Так чужие и побоялись служить. Крестьяне, говорят, наладили дело так, что пригласили отслужить в новых домах старого заштатного священника, который не побоялся и отслужил великолепно, — не то что попы новой формации, которые обыкновенно служат быстро.
— Так уже хорошо служил старый батюшка, так хорошо, — рассказывал крестьянин, — не то что молодые: по целой свечке перед образами за службу сгорело, вот эстолько не осталось, — и он указал на кончик ногтя.
Крестьяне всегда измеряют службу количеством сгоревшей у образа свечи и сообразно с этим определяют, дорого ли берет поп, или нет. Попы новой формации у нас не возвысили цены за обыкновенные службы, без которых можно обойтись, возвысили только цены на свадьбы и пр., но служат менее, скорее: на четверть свечки, на осьмушку, — как выражаются крестьяне.
Потом вышло, говорят, разрешение крестьянам остаться при своих приходах.
Живут эти крестьяне хорошо, в хлебе не нуждаются, работают как нельзя лучше и на старой надельной земле, и на вновь купленном хуторе, не упускают, где кстати, и подходящих заработков на стороне — доски теперь зимой с паровой молотильни на полустанок возят, хотя и невелика нынче цена на извоз. Ничего не упускают — «хоть маленький барышок, да почаще в мешок», — деньги накопляют в «банку» платить. Никогда эти крестьяне у меня ничего не работали, а нынче взялись сметать у меня в стоги жнитво с клевером и выполнили работу быстро, аккуратно, превосходно.
Я еще не видал, как разделали крестьяне купленный хутор: в будущем году, будем живы-здоровы, думаю, пробраться туда с фосфоритами. Эти, если поймут, да попробуют, да выйдет хорошо, так и у них дело пойдет, — еще склад фосфоритной муки на продажу откроют.
Пятая деревня, Д., опять-таки межующая со мной, тоже прикупила землю при содействии крестьянского банка. Эта деревня купила прилегающие к наделу «отрезки», которыми и прежде пользовались за послуги, работала круги помещику, имение которого лежит в нескольких верстах. Имение это купил купец-лесоторговец, который и продал крестьянам отрезки.
Крестьянам выгодно, когда имения переходят в руки купцов-лесоторговцев. Редко-редко купец станет вести сам хозяйство. Обыкновенно, он тотчас же начинает сводить лес, чем дает зимний заработок крестьянам, в особенности возкой. Вырубленные пространства, купцу не нужные, — товарником у нас не занимаются, жжением угля мало, — со всем ломом купец сдает крестьянам на ляда для выжига и посева по пожогам хлеба, и [485] опять-таки сдает под работу, и не под летнюю работу, а под зимнюю, что крестьянам на руку. Наконец, при содействии банка, купец продает крестьянам ненужную ему землю.
Так отразилось в наших местах недавнее открытие у нас крестьянского банка.
Отрадное впечатление производит это «большое дело». Половина земель в нашем уезде находится в диком, некультурном состоянии (кустарник, выпустошенные леса), но и затем еще из второй половины значительная часть находится в самом экстенсивном пользовании, в виде плохих пустошей, дающих самые ничтожные укосы плохого сена.
В ужасном виде находится наше несчастное дорогобужское хозяйство. Куда ни поедешь, всюду видишь печальную картину: кусты, заросли, пустоши, посечища и, как оазисы, тощие поля. Только и радует долина Днепра с его прекрасными заливными лугами; здесь и поля, и скот, и лошади — все иное.
Помещикам не с чего подняться. Выкупные свидетельства прожиты, деньги, полученные за проданные леса, прожиты; имения большей частью заложены; денег нет, доходов нет.
Только крестьяне могут разработать эти пустующие земли, потому что их рабочие руки — капитал. Но крестьяне могут разработать эти земли только тогда, когда они будут им принадлежать. Крестьянский банк дал «в нашем месте» первый толчок этому делу. Первый опыт дал блестящие результаты. Возможность простого и дешевого применения для удобрения фосфоритов еще более подвинет дело.
Интересно и весело смотреть на отношение крестьян к вновь прикупленным землям. Эти земли они особенно любят, на них возлагают надежды, с гордостью смотрят на свои приобретения. Понятно, что прежде всего приобретаются крестьянами самые необходимые для них земли, о которых они постоянно мечтали, которые волей-неволей снимали у владельцев, отрабатывая за них летние работы, трудные для крестьян, мало полезные для владельцев при теперешних условиях. Шла одна канитель. Банк всем развязал руки. Возможность приобретения земель при содействии банка здорово действует, устраняя бесплодные, только раздражающие, неосуществимые мечтания о переделах, вольных землях и пр.
Заботятся крестьяне о своевременной уплате в банк, очень боясь опоздать с уплатой, зорко смотрят в этом отношении друг за другом и имеют огромное нравственное влияние один на другого, побуждая зарабатывать деньги и не упускать случая, когда представляется какая-нибудь работа. Это особенно заметно на исключительных для деревни беспечных лентяях, которые обыкновенно ничего не делали с осени, пока есть хлеб, и ни на какую стороннюю работу не шли. Мне, как хозяину, требующему постоянно рабочей силы, в особенности поденщиков, все это очень заметно. Нахожу [486] даже, что живут крестьяне трезвее; прежде как-то больше спустя рукава жили. Есть хлеб — ну и ладно: «хоть не уедно, так улежно»; а теперь не то — каждый заработать денег гонится.
Все заплатили в банк своевременно и работы за дополнительные платежи исполнили хорошо. А между тем 1885 год был очень тяжелый, — сужу об этом не по тому только, чтó видел в крестьянском хозяйстве, но и потому, что испытал в своем собственном.
В то время, как в позапрошлом году журналы толковали о перепроизводстве и ныли о дешевизне хлеба, у нас крестьяне просто-напросто голодали. Вот уже 15 лет, что я живу в деревне, прожил и те года, когда у нас рожь доходила до 14 рублей за четверть, но подобного бедствия, как в зиму 1885/86 года, не видал. Я не знаю, что собственно на официальном языке называется голодом и где граница между недостатком хлеба и голодом, но в прошлом году сам видел голодных, которые по два дня не ели. Таких голодных, с таким особенным выражением лица, я давно уже не видывал. Когда несколько лет тому назад рожь у нас доходила до 14 рублей за четверть, такой голодухи не было, — не было такого множества ходящих «в кусочки», как в прошлом году. Не только дети, старики, женщины, но даже молодые девушки и парни, способные работать, ходили «в кусочки». Положим, из ближайших деревень, соседних со мной, тех, которые прикупили земли, мало кто ходил «в кусочки», совестились, старались так как-нибудь пробиться, забирали под работы, занимали, — но из дальних деревень ходили толпами, так что в застольной, где подают «кусочки», было заметное увеличение расхода на муку.
Не знаю как где, но у нас в предпрошлом году рожь вовсе не была дешева, — нынче дешевле. Привозную степную рожь в Вязьме предпрошлой зимой продавали 6 рублей 30 копеек за четверть. Крестьяне массами отправлялись в Вязьму покупать рожь. У нас тоже степная рожь продавалась по 7 рублей, а весной и дороже. Местная сухая рожь продавалась 7 рублей 50 копеек, под весну — по 8 рублей и дороже. Нельзя же эти цены считать дешевыми, и каких еще цен нужно! Разлакомились мы уж очень 14-рублевыми ценами за четверть, какие были несколько лет тому назад! Но ведь эти цены были исключительные. Не очень давно, в 70-х годах, обыкновенная цена на рожь у нас была 7 рублей за четверть, а давно ли то время, когда рожь продавали у нас 3-4 рубля за четверть.
Хотя урожай ржи в прошлом году был хороший, выше среднего в нашем округе, но зато все другие хозяйственные условия сложились самым неблагоприятным образом.
Вследствие необыкновенной засухи травы уродились очень плохо, и хотя во время уборки стояла хорошая погода, так что с [487] покосом убрались рано и сено получилось хорошее, но его было чрезвычайно мало.
Яровые хлеба тоже уродились плохо. Ячмень совсем пропал, так что многие и семян не возвратили. Овес тоже пропал. Вследствие неурожая яровых хлебов не было и яровой соломы — главного корма для скота.
Значит — ни сена, ни яровой соломы: за все, про все должна была отвечать ржаная солома.
Лен, пенька тоже не уродились, а между тем это — главный продажный продукт, дающий крестьянам деньги.
Вследствие недостатка корма скот по осени был нипочем, да и к весне цены на скот не повысились.
Заработков никаких. Даже заготовок дров для Москвы делалось мало. Цены на вывозку дров, досок и пр., что составляет главный заработок крестьян, понизились до чрезвычайности, несмотря на дороговизну кормов и совершенный недостаток овса. Вследствие этого понизились цены на все работы, главное же — никому рабочие не были нужны, даже даром, из-за харчей. Чтобы добыть денег, крестьянам приходилось забирать вперед деньги под летние работы в большем, чем можно выполнить, количестве. Но когда хочется есть, об этом не думают. Авось, как-нибудь выполним.
Ходили массами «в кусочки», но и в миру плохо подавали.
Рожь была вовсе не дешева. Да, кроме того, рожь отвечала за все. За отсутствие ярового — ни каши, ни крупника, ни лепешек, ни блинов, ни киселя. Один ржаной хлеб да картошка. Опять же нужно и свиненку, и куренку; овса нет — отвечает ржаная мука. Сена и яровой соломы нет, следовательно, и коням и скоту — резка из ржаной соломы, посыпанная опять же ржаной мукой.
Ну, так и перебивались. Недоедали. К весне и на людей, и на скот смотреть страшно было. Лошади весной были в таком виде, что пахарю приходилось только жаворонков слушать. Пройдет борозду и станет. «Ну, матушка! ну, матушка ну!» — а матушка только хвостом помахивает. И стой, слушай, как жаворонки в поднебесье заливаются. Хорошо оно, весело жаворонков слушать, да не за сохой. Впрочем, пахать пришлось немного, потому что, за недостатком яровых семян, большая часть полей осталась незасеянной.
Отвалился скот — полегче стало. Осталась одна забота: прокормиться самому до «нови». А много еще нужно, потому — работа, день большой, хлеба много требуется. Хотя и говорится: «придет весна, потеплеет, люди подобреют», но нынче и весной никто не подобрел. Под работы все забрано, что только можно взять. Тут уж на все бросались. В самую рабочую пору запрягает мужик пару лошадей, едет на паровую лесопилку, нагружает два воза досок и тащит на полустанок. Цена известно какая, когда мужику есть нечего. Тащит на полустанок доски, лошадей по дороге кормит [488] — где пастись пустит, где травки накосит под вечер или ночью, где руками нарвет. Привезет доски, свалит — сейчас расчет, купит муки и живет неделю, а там опять за доски. Хорошо еще, что были доски. Возка досок многих спасла. С нови все возрадовались. Урожай ржи великолепный. Хлеба — кому до нови хватит, кому до святой, самому бедному — до масленой. Долги все отдали. Ячмень, овес, конопля, лен, кто сеял, уродились на славу — урожай небывалый. Ликуй, земледелец! Одно только плохо — заработков никаких опять нынче нет! Нет заработков, нет денег, а деньги требуют во все концы, благо начальство знает, что год нынче урожайный. А денег нет…
Батищево, 15 января 1887 года.
Примечания
править- ↑ С. Батищево Дорогобужского уезда Смоленской губернии.
- ↑ Первая серия моих писем «Из деревни» напечатана под псевдонимом А.Буглима (название деревни, близ которой я прожил лето 1863 г.) в «С-Петербургских ведомостях» 1863 года. Вторая серия печаталась в «Отечественных записках» 1872—1882 годов, а потом вышла отдельным изданием.
- ↑ 3. Результаты этих исследований напечатаны в Petersb. Akad. Bull., XII, 394, в журнале «Сельск. хоз. и лесов.» 1867-8, в моем отчете: «О фосфоритах в России», в статье «Наши, втуне лежащие, богатства», «Спб. вед.», 1867, № 311, 312.