Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.
править
Письма Архіепископа Херсонскаго Никанора. править
I. править
Любезный и сердечно уважаемый
Къ совершенно заслуженнымъ общимъ и шумнымъ рукоплесканіямъ отборнѣйшей интеллигенціи я присоединяю свой голосъ, что мы вчера выслушали отъ Васъ эссенцію самоновѣйшей философіи, съ которою я уже незнакомъ.
Ваше направленіе вполнѣ мнѣ сочувственно. Развитіе и сжатое, и строго научное, и мастерское.
Я несогласенъ съ Вами, лучше сказать, съ господиномъ Лянге, въ одномъ, что, когда мы разлагаемъ атомъ на дальнѣйшія дроби безъ конца, то всегда нѣчто остающееся при этомъ и есть матерія. Нѣтъ. Атомъ весь въ совокупности, или точнѣе, молекула вся въ совокупности есть явленіе, проявленіе силъ. Ея дроби — атомы — также явленіе и каждый атомъ есть проявленіе совокупности силъ. Дробь атома, мельчающая безъ конца, есть также явленіе, проявленіе совокупности силъ, явленіе не только мысленно отвлеченное, но и духовное, нѣчто осуществленное, осуществленіе творческой идеи изъ ничего…
«Жаль, что ты незнакомъ
Съ нашимъ пѣтухомъ»…
Подъ пѣтухомъ я разумѣю свою собственную философію, въ которой я проводилъ, на чисто естественно-научныхъ основаніяхъ, Вашу же теорію. Мнѣ пріятно было слушать Васъ. Разница между нами: моя теорія почти монистическая, вращающаяся между двумя полюсами, абсолютнымъ положительнымъ и абсолютнымъ же отрицательнымъ.
Вы повторяете философію Платона и Аристотеля. И я также. Но у нихъ матерія, борющаяся съ εἶδος'омъ есть отрицаніе бытія, только. Ваша же матерія — положительно данное бытіе, основанное на голословномъ утвержденіи Herr’а Лянге.
И не могу теперь пока постигнуть, что еще можно вывести изъ Вашего дуализма. Вообразимъ, борьба между духомъ и матеріею, между фактическими данными бытіями, въ туманѣ звѣздныхъ пятенъ, — замѣтимъ, борьба намѣченная… Чего-нибудь тамъ не доищемся, или матеріи или духа… Иначе придется солнечный лучъ, не состоящій изъ атомовъ, признать духомъ… По моему, лучъ не духъ, но проявленіе творческой идеи, осуществляющей нѣчто чувственное изъ ничего, но не настолько сконцентрированное, чтобы быть духомъ, — не духъ. Такова и всякая матерія, какъ продуктъ силы всецѣло, а не того матеріальнаго остатка, который Вы допускаете вмѣстѣ съ Лянге и матеріалистами.
Примите выраженіе моего глубокаго уваженія.
Да… а борьба единаго начала съ самимъ собою? Да, борьба, предуставленная Творцомъ, зиждительной жизненной силы съ отрицаніемъ бытія. Море, волнуясь, не борется съ самимъ собою. Море борется съ вѣтромъ?… Но возьмемъ волнующійся океанъ жизненной силы, — онъ движется, коли хотите, волнуется, но не борется: ему не съ кѣмъ бороться. 1) Абсолютное само въ себѣ не движется, а только движетъ. 2) Для абсолютнаго, при абсолютномъ, въ абсолютно-безконечномъ пространствѣ нѣтъ движенія. 3) Движеніе только конечное относительно конечнаго, но не безконечнаго. 4) А движеніе конечнаго въ абсолютномъ и развиваетъ борьбу конечнаго съ конечнымъ, т. е. конечное движеніе относительно конечнаго же… Отсюда борьба. Ваша же идея — повтореніе неоплатонизма и гностицизма.
Вашъ усердный слуга и слушатель и ученикъ
Любезный и сердечно чтимый
Теперь я рѣшительно приступаю къ изученію Вашей философіи, къ чтенію, къ извлеченіямъ, къ общему обзору. Быть можетъ, составлю даже статью.
Прошу Васъ изобразить мнѣ хронологическій порядокъ выхода всѣхъ Вашихъ произведеній.
Прошу Васъ, нѣтъ ли у Васъ подъ руками готовыхъ критикъ или рефератовъ на Ваши произведенія?
Всего больше прошу Васъ прислать мнѣ оттискъ Вашей предпослѣдней лекціи о духѣ, душѣ и силѣ.
Прошу Васъ завернуть какъ-либо ко мнѣ потолковать.
Никаноръ Епископъ Херсонскій.
PS. Сегодня въ 12 часовъ выѣду на часъ съ визитомъ.
III. править
Любезный и сердечно уважаемый
Есть чудеса на свѣтѣ. Сегодня именно я подъ этимъ впечатлѣніемъ.
Спаситель Христосъ говорилъ на Тайной Вечерѣ первоверховному Апостолу Петру: Симоне, Симоне! Се, сатана проситъ васъ, дабы сѣялъ яко пшеницу. Азъ молился о тебѣ, да не оскудѣетъ вѣра твоя. И ты нѣкогда обращся утверди братію твою. И Симонъ Петръ отрекся отъ Христа, а потомъ, по Его молитвѣ, обратившись сталъ камнемъ церкви, утвержденіемъ братіи.
Вы не подозрѣваете, что философія Ваша потрясла меня. Я со всѣми этими ученіями давно знакомъ, и моя душа нѣкогда очень глубоко болѣла. Но возобновленіе этихъ впечатлѣній въ глуби душевной снова возобновило во мнѣ Weltschmerz. Именно въ пятницу на пасхальную субботу, за всенощной, я плакалъ и молился: «Господи! Увы! Для моей вѣры нужно знаменіе. Этотъ потокъ новѣйшихъ ученій топитъ все. Пресвятая Владычица! Ты слышишь же меня конечно. Для моей вѣры нужно знаменіе».
Именно сегодня, между велико-субботнею утренею и обѣднею читаю Ваше послѣднее: О Душѣ. Это истинное чудо! Это Симонъ Петръ, обращающійся. Помолимся, быть можетъ, Вы станете и утвержденіемъ пошатнувшихся умовъ, утвержденіемъ братіи, заблуждающейся и не заблуждающейся.
Иду ночью на Дѣянія. Говорятъ: Профессоръ Гротъ присылалъ — освятить Пасхи. Съ Богомъ!
И Христосъ Воскресе! Пасхальная ночь. Ѣду сію минуту въ церковь на пасхальную утреню.
Душевно преданный и уважающій
камарадъ по мысли.
IV.Сердечно уважаемый и любезный
Благодарю Васъ за память. Доброжелательно кланяюсь Вашей супругѣ и дѣтямъ.
Сильно пошатнулось мое здоровье, — теперь зрѣніе, которое до сихъ поръ служило мнѣ вѣрно и нелицемѣрно. А теперь упорствуетъ.
Едва ли я буду работать для философіи. Обременяютъ и недуги; заваленъ дѣлами. Никакъ не справлюсь.
Я совѣтовалъ Вамъ познакомиться съ издателемъ-редакторомъ Православнаго Обозрѣнія, Петромъ А. Преображенскимъ. В. С. Соловьевъ его знаетъ. Если увидитесь, если пожелаете, спросите у него мою статью о Вашей философіи. Вы увидите, что съ извѣстной, нашей точки зрѣнія она очень серьезна. Если захочете ее пріостановить, дамъ согласіе. Передѣлывать несогласенъ.
Скажите О. Редактору, что если онъ не хочетъ печатать ее, — пусть вышлетъ назадъ. Издержки я уплачу.
Я видѣлъ портретъ В. С. Соловьева у насъ на выставкѣ. У всякаго павлина есть свои ноги. Я слышалъ, что его слушательницы высшихъ курсовъ влюблялись въ его волосы, — да, хорошіе волосы. Но ужели онѣ обожали и его бороду, — смѣшную, косую бороду? Идолы бывали, большею частью, и некрасивы, а все-таки идолы. Онъ — да — даже красивъ, лицо умное, волоса великолѣпные, только рука уже слишкомъ тщательно отдѣлана, замѣтны жилы.
Его идеямъ, особенно по части вѣры и откровенія я не особенно сочувствую. Это какая-то мистическая символика. Такъ мыслили и писали о предметахъ откровенія во времена Филона Александрійскаго. Однако же, еслибъ онъ чуточку подѣлился съ Вами избыткомъ своего духа, ударяющагося въ крайность, то для Васъ это было бы, пожалуй, и полезно.
Съ Иваномъ Степановичемъ[1] дружественныя отношенія мы поддерживаемъ.
Работайте. Успѣвайте. Вы молоды и начали блистательно. Журналъ Вашъ, если оснуете, выпишемъ. Свою критику критики Канта я выслалъ бы охотно. Переписана отлично.
Богъ съ Вами, любезный мой другъ. Съ уваженіемъ и сочувствіемъ, —
Вашъ покорнѣйшій слуга
Херсонскій и Одесскій.
Ваша философія обнимаетъ всѣ отрасли философіи. Но направленіе мнѣ несочувственно. Оснуйте, даже по Вашей теоріи, философскую школу русскаго творчества.
V. править
Любезный и сердечно уважаемый
По послѣднему письму отъ 10 ноября:
Душевно радъ, что моя статья о Вашей философіи не огорчила Васъ.
Я польщенъ тѣмъ, что Вы мое изложеніе Вашей философіи признаете даже въ. нѣкоторыхъ отношеніяхъ благотворнымъ.
Слова въ скобкахъ нерѣдко оканчиваются знаками вопроса?? Такъ ли?! Писалъ я спѣшно, по особымъ обстоятельствамъ.
«Дополненіе къ моему разбору» написать и напечатать благославляю Васъ. Съ своей стороны полемизировать съ Вами не стану, какъ не полемизирую и съ Моск. Вѣдомостями по поводу классицизма. Dixi, что сказано.
Догадался ли редакторъ Петръ Алексѣевичъ сдѣлать оттиски съ моей статьи? Если догадался, попросите прислать. Съ Вашей будущей статьи благоволите сдѣлать свои оттиски и мнѣ прислать.
Кстати. Меня занимаетъ забавная мысль: нельзя ли мнѣ получить отъ Университета дипломъ Доктора философіи? Но, конечно, безъ предварительнаго диспута.
Думаю, что Министерство не испугается моей критики. Имѣю основаніе такъ думать.
Моя вѣра въ Васъ и въ Ваше будущее мною выражена въ моей статьѣ.
У Васъ былъ М. Н. Катковъ. Это я знаю отъ Ивана Степановича Некрасова, съ которымъ мы стоимъ на дружеской ногѣ. Вѣроятно, онъ судитъ обо мнѣ «по статьямъ»… Онъ отнесся ко мнѣ безъ деликатности, должной сану. Допустилъ въ своей газетѣ передержку, навязывая мнѣ свою мысль: я не утверждалъ, что классицизмъ не нуженъ для теологіи. Онъ нуженъ для всѣхъ, не такой односторонній, какой введенъ новой школой, да и въ практикѣ онъ падетъ. Ныть можетъ, еще при нашей жизни мы увидимъ его склоненіе къ упадку. По поводу моего классицизма я получилъ много заявленій. Въ печати ихъ остановилъ тотъ же Михаилъ Никифоровичъ чрезъ графа Дмитрія Андреевича. А умри сей послѣдній, — впрочемъ да здравствуетъ онъ для Россіи на многая лѣта! — и Михаилу Никифоровичу одному классицизма не поддержать. Это мнѣ вѣрно извѣстно. Теперь пока не хотятъ трогать этотъ слишкомъ наболѣвшій вопросъ. А тронутъ его, — вся Россія закричитъ, застонетъ… Вы вотъ увидите, хотя, быть можетъ, мы тогда будемъ уже и въ могилѣ.
Своего Антиканта, отлично переписаннаго, я вышлю Вамъ на-дняхъ.
Поздравляю Васъ со всѣмъ хорошимъ. Кланяюсь Вашей супругѣ. Цѣлую Вашихъ дѣтей. Этакая Вы — одаренная натура!
Извѣстно, что усиленная мозговая дѣятельность ослабляетъ успѣшность работы противоположнаго полюса. И та и другая потребляетъ много нервной матеріи. У Васъ же оба полюса замѣчательно плодотворны. Значитъ, Вы не изъ рода Октавія Августа, отъ котораго родились только безплодные кретины…. вродѣ Кая Калигулы и другихъ.
Кланяюсь Вл. С. Соловьеву. Онъ, должно быть, работаетъ только головою, не какъ сподвижники Катилины, по подлиннымъ выраженіямъ исторіи Саллюстія, которую мнѣ удалось проглядѣть когда-то именно въ подлинникѣ, гдѣ поразило меня одно слишкомъ рѣдко встрѣчающееся въ печати выраженіе…
Кланяюсь Вамъ. Съ сердечною любовію и глубокимъ доброжелательствомъ вспоминающій Васъ
Любезный и высокоуважаемый
Письмо это пишу единственно только, чтобы обратиться къ Вамъ съ покорнѣйшей просьбою — оставить всякую мысль о докторствѣ безъ малѣйшей тѣни приложенія ея къ дѣлу. Судите, что оное докторство могло бы прибавить къ другому докторству и къ прочимъ внѣшнимъ достоинствамъ, украшающимъ уже 7-ой десятокъ лѣтъ.
Моя статья зла Вамъ не сдѣлала, сдѣлала добро. Тѣмъ не менѣе я не скажу, чтобы очень уже опасался причинить Вамъ большее или меньшее огорченіе. Тамъ написано, что полезно было бы преподать Вамъ настоятельные совѣты. Что написано, то и теперь повторяю. Полезно…
Философію Вашу я признаю болѣе всякой другой радикальною. Развѣ вотъ теперь оказывается еще радикальнѣе философія графа Льва Толстого, если только послѣднюю можно назвать сколько-либо философіею. Въ то же время Вы вольною волею и вольнымъ разумомъ лишаете Вашу философію всякой основательности, признавая ее свободнымъ творчествомъ, по настроенію духа времени и духа самого творца, подобно картинѣ, роману, поэмѣ, сказкѣ вродѣ: "не любо не слушай, а " и проч., а не изслѣдованіемъ обязательной для общаго смысла истины.
Ваше ученіе о свободѣ и вмѣняемости я лично назвалъ Вамъ антигосударственнымъ. Къ этому прибавляю, что оно основано на qui pro quo: несвободная свобода свободна, и потому за убійство казнить нужно не убійцу, а воспитавшее его общество… Вамъ это ученіе кажется натуральнымъ, мнѣ ужаснымъ…
Вы пишете апологію религіи Христіанской вообще и Вашей религіозности въ частности, въ какомъ-то странномъ самообольщеніи, какъ бы не подозрѣвая, что каждая изъ Вашихъ статей и книгъ, за исключеніемъ, и то только отчасти, Джордано Врупо и О душѣ, подрываетъ Христіанство въ самомъ его корнѣ; напр. Ваше ученіе о свободѣ воли. Если христіанство — не истина, по крайней мѣрѣ, въ основныхъ догматахъ и въ своей исторіи, — то прости прощай религія и Ваша религіозность. Въ такомъ случаѣ, оно не болѣе, какъ Ваше личное творчество по настроенію минуты. Вотъ Вамъ захотѣлось попѣть на клиросѣ, и Вы попѣли; а затѣмъ пошли на каѳедру учить, что души нѣтъ, что о Богѣ ничего мы знать не можемъ — метафизика, будущая жизнь — свободный плодъ фантазіи, свобода — безусловная, даже смѣшная выдумка, всѣ догматы — credo quia absurdum.
Вотъ по моей архіерейской совѣсти, это — названіе вещей по ихъ имени. А я давно уже пережилъ тотъ періодъ, когда убѣжденія мѣняются.
Это мой Вамъ и отвѣтъ и совѣтъ. Допустимъ, что философовъ Богъ судить не будетъ. Но подумайте. Всѣ Вамъ подобные, съ графомъ Львомъ Толстымъ во главѣ, роете яму солидарными усиліями, въ которую скоро низвергнется все…. но меньшей мѣрѣ, какъ во Франціи. Но и тамъ еще Ваша наука не сказала своего послѣдняго слова. Его сказали пока только русскіе мыслители-бары: Герценъ, князь Крапоткинъ и графъ Левъ Николаевичъ Толстой. А паденіе можетъ быть веліе. Дай Богъ не въ наше поколѣніе.
Простите, любезный по воспоминаніямъ, Николай Яковлевичъ. Прошу Васъ впередъ не касаться этого предмета. Конечно, Вы теперь въ круговоротѣ сильныхъ противоположныхъ теченій. Покажите, что Вы и пловецъ сколько сильный, столько же и искусный. Кстати Кантъ, умъ славный, правда, хотя и не столько — сколько думаютъ, разрушалъ, чтобы создать. Разрушилъ… и только. Его Критика Практическаго разума — шутка, написанная въ утѣху богобоязненнаго камердинера.
Любезный и сердечно уважаемый
Съ Новымъ годомъ, новою дѣятельностью. Желаю новыхъ успѣховъ.
Прочиталъ, наконецъ, и Ваше возраженіе на мою статью и Вашу вступительную лекцію. Нашелъ, что самоапологія ведена Вами ловко, для несвѣдущаго. Но этимъ методомъ самъ Эдуардъ Гартманъ могъ бы доказать, что его система не далеко ушла отъ теистическаго созерцанія. Безконечная, слѣдовательно, всемогущая воля отъ вѣчности соединилась съ безконечнымъ сознаніемъ, которое, какъ безконечное, слѣдовательно неопредѣлимое, необъятное для сознанія ограниченнаго, не было для послѣдняго и сознаніемъ (темное, непостижимое, безсознательное, коли хотите — глупое, нѣмецкое dumm); соединилась для того, чтобы въ созданіяхъ воли отражалось безпредѣльное сознаніе, какъ въ своемъ предѣлѣ и ограниченіи, и тѣмъ становилась, больше и больше до безконечности, самосознательнымъ въ самосознательныхъ ограниченныхъ бытіяхъ, порожденіяхъ глупой воли…. Чего Вы хотите? Такое міросозерцаніе не лишено было бы и величія, въ смыслѣ Фихте старшаго, и недалеко было бы отъ теизма, даже отъ Христіанства. Стоило бы только Эдуарду Гартману стать своимъ собственнымъ антиподомъ.
Я думаю, что подъ старость онъ этимъ и кончитъ, обращеніемъ къ Христіанству и всенародною исповѣдью, что онъ сталъ своимъ собственнымъ антиподомъ, совершивъ философскую циркуляцію вокругъ всей сферы высшаго человѣческаго міросозерцанія.
Что жъ? Относительно Васъ душевно радъ. Грядущаго ко Мнѣ не изжену вонъ, — сказалъ самъ Господь.
Относительно вступительной лекціи скажу только, что мнѣ думать не хочется; я боленъ нервами и глазами; много думалъ и мозги устали; въ началѣ лекціи меня коробило, не по мнѣ, а въ концѣ ничего себѣ, сталъ нѣсколько сближаться съ Вашими воззрѣніями.
Вы корнемъ философіи ставите чувство, и чувствуется мнѣ, что ставите не философски. Такъ Вамъ угодно. Вы смотрите на него по Канту. Увы! Я вдумывался въ Канта и чувствую, что онъ ставитъ дѣло, не скажу фальшиво, да, и фальшиво, но ставитъ крайне невыгодно для выводовъ о бытіи Бога, духа, вѣчности и т. д. Его чувство ничего не доказываетъ, все разрушая. Я не Кантъ, и Вы отнеслись ка мнѣ пренебрежительно.
А жаль, что незнакомъ
Ты съ нашимъ пѣтухомъ,
Еслибъ у него ты поучился,
То еще бы больше навострился.
Жаль, что Вы, быть можетъ, пробѣжали, но не прочитали моей философіи, Томъ I, стр. 60—69, 221—252.
Тамъ я напрягаю мозги, чтобы выяснить значеніе основного чувства въ дѣлѣ сознанія и знанія. Если у Васъ нѣтъ моей философіи, то теперь я имѣю возможность презентовать Вамъ экземпляръ.
Затѣмъ, отъ всего сердца благословляю Васъ на новые труды, на новые успѣхи, на новую славу, которой и «мы пахали» — мы положили одинъ изъ первыхъ камешковъ. Молю Бога, да направитъ Васъ на путь правый!
Ту же самую тему я подстроиваю и въ III томѣ.
Душевно уважающій Васъ и глубоко доброжелательный
Высокоуважаемый и любезнѣйшій
Когда вотъ теперь я удосужился взяться за перо, написать неотложныя письма, — то оказалось, что книга моя, моя философія, Вамъ уже послана. Извините, что поэтому безъ надписи. Но я въ своей статьѣ о Вашей философіи сдѣлалъ Вамъ мою надпись одинъ разъ навсегда вслухъ всей Россіи.
Не стану касаться многаго. Относительно Толстого — слово. По Вашимъ словамъ, «мой символъ — не Вашъ символъ». Скажу и обратно: Вашъ символъ — не мой символъ.
Вонмемъ! Ректоръ Саратовской Римско-Католической Семинаріи Каноникъ Жельвовичъ, очень умный и ученый человѣкъ, лично мнѣ сказывалъ, что профессоръ римско-католическаго богословія въ Кіевскомъ Университетѣ, Головинскій, впослѣдствіи Митрополитъ всѣхъ римско-католическихъ церквей въ Петербургѣ, высоко-даровитый, очень твердо и очень искусно доказывалъ благотворность инквизиціи для своего времени. Какъ онъ доказывалъ, этого я не помню. Но вотъ, какъ можно доказывать, — цифрами. Какъ Вы думаете, погубила ли инквизиція 100.000 человѣкъ?! Допустимъ, что погубила. Но столько не погубила. Но возьмите, что она въ продолженіе 500 лѣтъ ограждала духовный миръ юныхъ, чуть не дикихъ народовъ. Повѣрьте, — я еще чуточку вспоминаю по своимъ дѣтскимъ впечатлѣніямъ, что церковь и наша и католическая, къ которой я соприкасался, могла и можетъ доставлять, думаю, наиглубочайшую отраду по временамъ, а постоянно — тихо отрадное настроеніе духа, чего теперь не доставляетъ Ваша философія, Ваша наука, Ваша разлагающая интеллигенція. Хорошо. Сколько же понадобилось жизней, чтобы разрушить прочность церкви и отстоять реформацію! Тридцатилѣтняя война унесла 20.000.000 жизней! Сколько понадобилось жизней, чтобы воцарить господство разума надъ ортодоксіею Христіанства въ революціи? Тѣ же 20.000.000 жизней! А сколько еще понадобится?! Подумайте о свалкѣ, которая произойдетъ въ Россіи! Устоитъ ли самый народъ? А подумайте, много ль счастья принесла человѣчеству нынѣшняя разнузданность умовъ? Вездѣ пессимистическія жалобы!
Зачѣмъ не кланяться «геніальному» графу? А вотъ зачѣмъ. Герценъ сводилъ съ ума всю Россію. И вѣдь онъ весьма даровитъ. А свѣдѣній у него было побольше, чѣмъ у графа Толстого, хотя Герцена никто не называлъ геніемъ, даже поклонники его, которыми была также вся интеллигентная Россія. Что и продолжалось, пока Аскоченскій не обругалъ его «псомъ, лающимъ изъ-за подворотни», а Катковъ не обругалъ «папою, который самъ обезопасивъ себя правомъ Англійскаго убѣжища и выработаннымъ русскими мужиками милліономъ, благословляетъ изъ своего благонадежнаго убѣжища итти Русскую молодежь въ Сибирь». — Я первый обругалъ Льва Толстого, при всеобщемъ поклоненіи. Хорошо, если-бъ Правительство вылило ему добрый душъ воды на разгоряченную голову…
Чего Вы хотите? Теперь, достовѣрно извѣстно, — Религію толстовскую читаютъ кухарки г. Одессы и мѣщанки г. Николаева. Слышу, будто сія религія распространена по Россіи милліонами гектографированныхъ экземпляровъ. Появились уже и печатные, и у меня лежитъ экземпляръ. Порадуетесь ли этому даже Вы? Я говорилъ Вамъ, что Толстой отрицаетъ Бога и безсмертіе. Вы мнѣ не вѣрили тогда и защищаете Толстого теперь. Чернышевскій и Писаревъ были честнѣе, — тѣ проповѣдывали голое отрицаніе, не имѣя наглости низвесть глаголемаго «Іисуса» до себя, до отрицанія Бога и безсмертія.
Никаноръ Архіепископъ Херсонскій.
IX.Любезный и сердечно уважаемый
Добраго Вамъ здоровья и душевнаго мира. Свѣтлый праздникъ я встрѣтилъ здѣсь по обычаю въ трудахъ до изнеможенія, по эти праздничные труды и утомленіе Бога ради составляютъ, въ нашемъ монашескомъ быту, лучшую отраду жизни. Всегда бываетъ жаль праздника, когда онъ уходитъ; всегда думаешь съ грустью, а доживемъ ли до слѣдующаго въ слѣдующемъ году.
III томъ моей философіи я издалъ только потому, что онъ былъ написанъ, сколько написанъ. Продолженія мой трудъ не увидитъ потому, что силы оскудѣваютъ, а главное, времени нѣтъ, другихъ занятій слишкомъ много. Мои мысли устремлены теперь въ иную, совсѣмъ не философскую, совсѣмъ не теоретическую сторону, къ отъѣзду въ Одессу на лѣтніе мѣсяцы, почему мнѣ и думать о моей философіи лѣнь. Но думаю, что именно въ III томѣ я представилъ цѣлую систему моей самодѣльной философіи, систему философскихъ принциповъ. Дальше остается только приложить эти принципы къ частнымъ вопросамъ о бытіи духа. Но я уже не думаю продолжать. Много, что проштудирую Данилевскаго о Дарвинизмѣ, быть можетъ, и Пирогова о цѣлесообразности, о разумѣ природы…. Вѣрнѣе, что и того не сдѣлаю.
Да, о Толстомъ въ предпослѣднемъ Вашемъ письмѣ прозвучала какая-то рѣзкая нота. Я не разсердился. И не по этому прекратилъ переписку; а потому, что на большихъ разстояніяхъ времени и пространства разрываются всякія, даже ближайшія связи. Это я, какъ уже старый человѣкъ, знаю отлично по опыту. Всегда такъ. Сперва съ близкимъ человѣкомъ перекинешься двумя-тремя письмами, а потомъ переписка обыкновенно прекращается. Общіе интересы изсякаютъ.
Слышу, что Вы у Графа Толстого persona grata. Слышу (знаю), что его творенія лежатъ на столахъ самыхъ Высшихъ въ Россіи особъ. Слышу (знаю), что самыя высокія дамы (за исключеніемъ Высочайшей) лѣзутъ изъ кожи изъ-за Толстого.
Слышу и удивляюсь. Удивляюсь непостижимому недомыслію однихъ. Удивляюсь … отвагѣ Вашего друга и кумира. Вѣдь это увеличенное въ квадратъ и кубъ: Радуйся, Царю Іудейскій… Радуйся Царю Всероссійскій! и облобыза его… Нѣтъ, нашъ вѣкъ поразительно безнравственъ. Нѣтъ, мы катимся въ какую-то бездну катаклизма… Съ одной стороны великій, пусть — величайшій умъ учиняетъ столь великій грѣхъ…. Съ другой стороны, самый простой умъ Русскаго мужика, умъ, руководившійся до сихъ поръ однимъ страхомъ Вожіимъ, нанимается за грошъ учинить убійство…
«NN, можешь спустить такого-то кабатчика на тотъ свѣтъ»? — Отчего же, можемъ. Что дашь? — Столько-то. — Ладно. Задатокъ. — Вотъ тебѣ красненькая. — Ладно, за остальными послѣ приду. — Вѣдь убилъ и за остальными деньгами послѣ пришелъ! Вотъ что ужасно и неслыханно на Руси. Радуйся, графъ Левъ Николаевичъ, — хоть тому, что послѣднюю узду религіи съ народной совѣсти снимаешь, научая всѣхъ весьма коварно, что все это сказки.
«Юпитеръ, ты сердишься, ты неправъ». Банальная фраза — Толстовское: не противься злому. Кто-нибудь далъ бы на Вашихъ глазахъ пощечину Вашей матери, изнасиловалъ Вашу жену, хватилъ бы Вашего сынишку за ноги и расквасилъ бы ему голову ударомъ объ уголъ… И Вы были бы въ глазахъ Толстого неправы, если бъ разсердились? Нѣтъ, Вы должны были бы еще посодѣйствовать Вашему обидчику. — Полноте: это противоестественно. Да я и не сержусь на Толстого. Укусить его я не могу. Я только называю вещи по имени. Толстовскую Каренину я не имѣлъ терпѣнія дочитать, тогда какъ отъ романовъ Достоевскаго не могъ отрываться. За что же предъ человѣкомъ такое низкопоклонство? Геній, великій учитель. Вѣдь я не видалъ, чтобы Гоголя, чтобы Лермонтова кто назвалъ геніемъ. Вѣдь Гончаровъ, вѣдь Тургеневъ производили переворотъ мыслей. Писаревъ, Добролюбовъ, Чернышевскій проводили свою разрушительную тенденцію честно, открыто подставляя свои лбы, и когда увидѣли, что заврались, одинъ утопился въ морѣ, другой сгорѣлъ отъ быстротечной чахотки, третій пошелъ въ каторгу…
Отчего же Герцена, отчего Достоевскаго не зовутъ геніями? А Вашъ кумиръ, Вашъ Графъ принимаетъ обожаніе… и отъ Васъ… въ Московскихъ своихъ палатахъ, извиняя себя тѣмъ, что это не онъ держитъ свой Московскій домъ…
…Куда итти дальше? ужели можно думать, что такое великое море, и грозное море, какъ великая Русь, всколыхнувшись, не разрушитъ многое… А Вы его колышете до основаній… И первымъ дѣломъ — будетъ только мокро тамъ, гдѣ нынѣ пышные центры интеллигенціи, воздвигаемые на кроваво-потѣлую денежку мужика.
Кстати. Я читалъ Толстовскую Жизнь — въ Свят. Синодѣ; не дочиталъ. Онъ — умъ, правда, тонкій, изворотливый, даже — скажемъ — индѣ глубокій. Но все это сцѣпленіе самыхъ… шитыхъ нитками софизмовъ. Замѣчательно, что въ Одессѣ чуть ли не съ пѣною у рта бранилъ Толстого самъ великій Мечниковъ, какъ…. вреднѣйшаго противонаучника-мечтателя. Я въ Свят. Синодѣ писалъ критику на Прошедшее философіи Де-Роберти. Жизнь осуждена Московскимъ Духовно-Цензурнымъ комитетомъ; Свят. Синоду оставалось только утвердить. Кстати. Де-Роберти, это — только развитіе и завершеніе Вашей (прежней) философской системы, — анафематствуетъ всякую метафизику, даже позитивистовъ, даже, кажется, Васъ, — пантеизмъ Джордано Бруно, конечно.
Съ глубокимъ доброжелательствомъ кланяюсь Вамъ и супругѣ Вашей, цѣлую Вашихъ дѣтей
А вотъ что Вы тутъ жили-были, да ко мнѣ не зашли, это худо. Тутъ поболтали бы, подѣлились бы мыслями.
PS. Кстати. Мы безъ шутокъ собираемся провозгласить торжественную анаѳему Фофанову, его учителю Толстому, быть можетъ, и Пашкову, да и другимъ кстати.
X. править
Любезный и сердечно уважаемый
Уѣзжаю въ Одессу совсѣмъ, на Вильну, а не на Москву.
Журналъ Вашъ я выпишу.
Но какъ человѣкъ дѣла, а не обѣщаній, записываться на страничкахъ будущаго журнала въ качествѣ будущаго сотрудника не желаю. А вотъ если что по части философіи напишу, и Вы напечатаете, то тогда мое имя и появится у Васъ, какъ имя дѣйствительнаго сотрудника.
Благословеніе Господне да будетъ на Вашемъ трудѣ, на Васъ и домѣ Вашемъ.
Всегда глубоко доброжелательный Вамъ и чающій отъ Васъ блага для Россіи, по молитвамъ благочестивой, богобоязненной Вашей матери, которая боится Бога личнаго, а не безличнаго Толстовско-Случевскаго Синтеза жизни, —
- ↑ Некрасовъ, профессоръ.