Писатели между собой.
правитьВяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 2.
Спб., 1879.
На зло критикамъ нашимъ, разглашающимъ, что у насъ нѣтъ комедіи, что театръ нашъ въ горестномъ упадкѣ, хотя впрочемъ не бывалъ никогда на блестящей высотѣ, не смотря на всѣ эти сѣтованія и укоризны, комедіи Русскія родятся, представляются и преставляются, печатаются, хотя мало читаются; нѣтъ почти недѣли, по крайней мѣрѣ во время зимней стужи, чтобы имя новаго драматическаго писателя, чтобы новое твореніе не помѣщались на длинной бенефисной афишѣ; не проходитъ недѣли, чтобы любопытные зрители, просидѣвшіе до полуночи въ креслахъ своихъ, не кричали, какъ съ просонья: автора! автора! Правда, можно къ сему прибавить, что и пораженные невольнымъ безплодіемъ Мельпомена и Талія, въ грустномъ одиночествѣ своемъ, выкликаютъ также въ свою очередь: автора! автора! Но, къ сожалѣнію, изъ многихъ приглашенныхъ нѣтъ ни одного избраннаго. Вызывающая, вопіющая публика счастливѣе. Она все таки выкличетъ, выкрикнетъ автора, который въ гостепріимной директорской ложѣ выкажетъ лице свое и отвѣситъ публикѣ свои три, часто неловкіе, но благодарные поклона.
Недавно напечатана въ Москвѣ комедія: Писатели между собой, въ пяти дѣйствіяхъ, въ стихахъ, представленная въ первый разъ въ послѣдній день прошедшаго года. Есть что-то таинственно-торжественно-роковое въ этомъ представленіи. Притязаніе, попытка на безсмертіе, въ самый тотъ день, когда издыхающій годъ напоминаетъ намъ о скоротечности времени, о всепоглощающей безднѣ вѣчности! Признаюсь въ своемъ малодушіи: суевѣрный страхъ удержалъ бы меня въ этотъ день отъ почина, требующаго смѣлости. Но смѣлымъ Богъ владѣетъ, а у стихотворцевъ много боговъ и богинь. Въ этой комедіи 180 страницъ,
Судите жъ, сколько тутъ хорошихъ есть стишковъ!
Кто знаетъ, съ какимъ трудомъ добывается Русскій стихъ, тотъ признаетъ важность подобнаго предпріятія, приведеннаго въ исполненіе. Нашихъ современныхъ поэтовъ упрекаютъ, что они пускаются въ храмъ славы налегкѣ. Взыскательные оцѣнщики могутъ быть довольны настоящимъ отправленіемъ: оно порядочно загружено. Усердіе и трудолюбіе видны; посмотримъ, каковъ успѣхъ.
Піонина — пятидесятилѣтняя барышня, помѣщица Украинская, у ней за душою много стиховъ ея сочиненія да восемь тысячъ душъ (полустишіе изъ комедіи). Вотъ куда хватила щедрая рука автора, истинное царское пожалованіе. Піонина должна вѣчно Бога молить за благодѣтеля своего. Она пріѣзжаетъ въ Москву къ молодой племянницѣ, вдовѣ, княгинѣ Тирской, которая если сама не пишетъ, то любитъ писателей, а въ особенности же Пламенова; она собираетъ у себя литтераторовъ и открыла въ своемъ домѣ литтературное общество; ей хочется выдти замужъ за Пламенова, который, впрочемъ, по видимому, вопреки имени своему, также какъ и она, любитъ не очень пламенно: вообще о ихъ взаимной любви и брачныхъ расположеніяхъ зрители могутъ догадываться болѣе по наслышкѣ, а на яву все дѣло обходится съ приличнымъ хладнокровіемъ съ обѣихъ сторонъ. Княгиня Тирская плѣнила не одного Пламенова: на бѣду ея, вздыхаетъ по ней и Тонскій, также авторъ. Пріѣзжая тетка, которую съ первой встрѣчи задобрилъ онъ, выхваляя достоинства ея, когда Пламеновъ, напротивъ, раздражилъ ее неловкимъ чистосердечіемъ, готова противиться тайной склонности племянницы и любви Пламенова. Наконецъ ею рѣшено, что княгиня Тирская и все наслѣдство, которое она отъ нея получитъ, будутъ наградою тому изъ двухъ соперниковъ, который побѣдитъ другого въ состязаніи стиховъ, имѣющемъ быть въ засѣданіи домашняго литтературнаго общества. Этотъ стихотворческій турниръ — главная комическая ось, вокругъ коей вертится все дѣйствіе. Оставляемъ самимъ читателямъ заключить, до какой степени вымыселъ правдоподобенъ и согласенъ съ нравами нашими. Украинская помѣщица корчитъ les femmes savantes Мольера; пожалуй такъ, но если и допустить, что сумасбродство ея можетъ быть сбыточнымъ, то какъ согласиться, что княгиня Тирская, вдова, и слѣдовательно уже въ совершеннолѣтнемъ возрастѣ и которую авторъ не хотѣлъ выказать сумасбродною, подобною теткѣ, что Пламеновъ, котораго хотѣлъ представить авторъ умнымъ человѣкомъ, чтобы этотъ идеалъ и герой комедіи, чтобъ Любимовъ, другъ его, другъ дома княгини, также разсудительный человѣкъ, могли пойти на подобную несообразную, можно сказать, нелѣпую сдѣлку. Сбыточно ли въ Россіи, сбыточно ли гдѣ нибудь такое дѣйствіе? Въ этомъ отношеніи авторъ не только догналъ, но и перегналъ большую часть нашихъ писателей комическихъ, которые обыкновенно живописцы нравовъ небывалыхъ и лицъ несуществующихъ. Воображеніе многихъ писателей нашихъ, а преимущественно драматическихъ, особенно плодородно въ этой производительности. Впрочемъ, если главная мысль автора и была-бы исполнена съ лучшимъ успѣхомъ, чѣмъ здѣсь, то на притязанія ли женщинъ нашихъ на литтературную славу должны падать поученія и насмѣшки нашей комедіи? Гдѣ наши Филаминты и Белины Мольеровы? Гдѣ наши Англійскіе синіе чулки?
Показавъ, что въ этой комедіи нѣтъ истины, нѣтъ нравовъ, также легко показать, что въ ней нѣтъ характеровъ. Мы ознакомились съ лицами, которыя авторъ хотѣлъ выставить въ выгодномъ свѣтѣ и, такъ сказать, избранными изъ представленнаго имъ общества, и видѣли, что княгиня Тирская, Пламеновъ, Любимовъ, очень жалкіе люди, потому что соглашаются быть игрушками безразсудной Піониной. Другія лица: Лезвинскій — журналистъ, авторъ Трутневъ и Параша, горничная княгини, не имѣютъ также родовыхъ примѣтъ въ своихъ физіогноміяхъ. Лезвинскій сердится на Пламенова, который написалъ на него рецензію; вотъ на это слова нѣтъ; это дѣло сбыточное и совершенно Русское, въ литтературныхъ обычаяхъ; въ досадѣ старается онъ отомстить ему, оттирая его отъ княгини Тирской и покровительствуя Тонскому; это все еще въ порядкѣ; согласиться можно, въ порядкѣ и то, что онъ хочетъ достигнуть своей цѣли критическимъ разборомъ оды, которую Пламеновъ долженъ прочесть въ рѣшительномъ засѣданіи; но къ чему таиться ему, что онъ писалъ этотъ разборъ? — если разборъ долженъ повредить успѣху, котораго Пламеновъ ожидаетъ отъ своей оды, то не все-ли равно, кто писалъ его? Дѣло въ послѣдствіи: между тѣмъ, Піонина, наученная друзьями Пламенова и примиренная съ нимъ, благодаря стихамъ въ похвалу ея, будто имъ писаннымъ, выманиваетъ этотъ разборъ у обманутаго Лезвинскаго. Къ чему всѣ эти хитрости? Въ чемъ состоитъ тайна затѣйливаго умысла для пораженія Лезвинскаго и Тонскаго и для побѣды Пламенова? Все это загадки, и онѣ остаются неразгаданными. Въ чему Лезвинскій, выдаваемый за умнаго человѣка, приводитъ съ собою, въ качествѣ союзника, Трутнева, глупца, который вредитъ ему и съ которымъ онъ даже не условился, какъ дѣйствовать согласно съ его намѣреніями? Отъ чего Піонина не выходитъ замужъ за Трутнева, какъ онъ и она того желаютъ? И это требуетъ поясненія. Параша, по предположенію автора, сокровенная пружина всего производства махины, какъ то обыкновенно водится въ комедіяхъ, писанныхъ не съ натуры, а по выкройкѣ указной, выходитъ на повѣрку лицо совершенно излишнее. Она даже сама себѣ противорѣчитъ — и въ какія же минуты? Когда дѣло идетъ о главномъ побужденіи всего дѣйствія. Она помогаетъ Пламенову и Любимову, его соучастнику; на вопросъ послѣдняго: когда придти имъ, чтобы представиться теткѣ, она отвѣчаетъ:
Въ семь часовъ
Начнется чтеніе у насъ…
и между тѣмъ уговариваетъ его скорѣе выѣхать изъ дома княгини, сказывая:
Покуда съ вами здѣсь еще насъ не застали;
а послѣ, когда Пламенова упреждаетъ Тонскій и едва-ли не одерживаетъ рѣшительной побѣды надъ согласіемъ тетки, бранитъ Пламенова, за чѣмъ онъ не пришелъ ранѣе. Едва-ли не при каждомъ явленіи, не при каждомъ стихѣ, можно поставить здѣсь вопросительный знакъ; въ комедіи нѣтъ нигдѣ разрѣшенія недоумѣнію и недогадкамъ читателя. Самое заглавіе комедіи: Писатели между собой ошибочно и не выдержано послѣдствіемъ. Тутъ, главный предметъ ссоръ не авторскіе успѣхи, не литтературная слава; они только постороннія средства; а побудительная причина соперничества есть молодая вдова и восемь тысячъ душъ et puisque души il y a. О такой добычѣ, вѣроятно, готовы поспорить между собою и не одни писатели. Вообще же писатели наши скромнѣе: они не мѣтятъ такъ высоко. Гдѣ имъ гнаться за 8000 душами? Развѣ Лезвинскій одинъ кое-какъ отстаиваетъ эпиграфъ комедіи:
…La haine et la fureur
Ont changé le Parnasse en théâtre d' horreur.
Но, впрочемъ, и этотъ злобный духъ поэмы не очень грѣшенъ, помогая Тонскому, который, если по виду позволено судить о человѣкѣ, малый добрый; сердится ли Лезвинскій на Пламенова за критику или нѣтъ, это дѣло постороннее, но въ его доброхотствѣ другому нѣтъ большого преступленія, а, помогая одному, долженъ онъ неминуемо вредить другому, потому что княгинѣ Тирской нельзя же выдти замужъ за двухъ. Разбирать критически слогъ этой комедіи, кажется, не нужно. Кромѣ общихъ погрѣшностей, такъ сказать коренныхъ свойствъ разговорнаго языка нашихъ комедій — рѣчей растянутыхъ, многословныхъ, не скрѣпленныхъ логическою связью мыслей, истекающихъ одна изъ другой, кромѣ совершеннаго отсутствія веселости и прочаго и прочаго, въ сей комедіи, по бѣдности риѳмъ, по трудному принужденію въ оборотахъ и по другимъ недостаткамъ въ свободномъ обладаніи стихотворческимъ языкомъ, оказывается, по крайней мѣрѣ, большая неопытность въ письменномъ упражненіи. Отъ насильственнаго разрыва между прилагательными и существительными, высѣкаются иногда забавные стихи, какъ напримѣръ слѣдующій:
….Примѣрный
Покойникъ въ свѣтѣ былъ, конечно, человѣкъ.
Кажется, не подлежитъ сомнѣнію, что покойникъ долженъ былъ быть человѣкъ.
При комедіи, вмѣсто предисловія, есть разговоръ, возлѣ театра, въ кондитерской лавкѣ, между Н. и Л.
Напрасно было переговаривать чужія рѣчи: мало-ли что въ кондитерской говорится? Напримѣръ, тутъ сказано, что въ новой комедіи нѣтъ ничего общаго съ Мольеромъ и съ Пирономъ[1]: комедія сама за себя скажетъ эту истину. Говорено еще о прелести Аристофана, этого безсмертнаго творенія нашего Мольера (князя Шаховскаго), о звучныхъ стихахъ Фина, объ оригинальности Загоскина, о стихахъ Лукавина, и о куплетахъ всѣхъ водевилей Писарева. Можетъ быть, въ хвалебномъ поминовеніи этомъ отзывается нѣсколько сомнительный вкусъ одного изъ собесѣдниковъ; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, должно признаться, оно приноситъ честь характеру автора комедіи и служитъ ей краснорѣчивымъ возраженіемъ; слѣдовательно, писатели между собой не всѣ враги и завистники; слѣдовательно между ними встрѣчаются соперники, весьма снисходительные, и даже великодушные. Есть и другое обстоятельство, которое приноситъ еще болѣе чести автору. Его можно поздравить съ тѣмъ, что онъ обманулъ ожиданія многихъ изъ читателей и зрителей своихъ, которые, по заглавію комедіи, надѣялись, безъ сомнѣнія, найти въ ней личности, непристойные намеки и оскорбленія нѣкоторымъ изъ живыхъ писателей. Злостное любопытство не получитъ позорнаго удовлетворенія въ твореніи, чистомъ отъ всякой неблагонамѣренности. Такое уваженіе къ званію автора, къ самому себѣ и публикѣ похвально и замѣчательно, тѣмъ болѣе, что оно не всегда соблюдается. Орудіе личныхъ оскорбленій можетъ иногда послужить къ минутному постыдному успѣху; но успѣхъ исчезаетъ вмѣстѣ съ шумомъ представленія, а стыдъ остается при оскорбителѣ. Нашъ авторъ по дарованію ниже Французскаго Палиссо (Palissot), но безпримѣрно выше его въ нравственномъ отношеніи. Тотъ въ комедіи своей Философы вывелъ негодяями такъ-называемыхъ въ то время энциклопедистовъ, то есть Вольтера, Дидеро и другихъ; вывелъ ихъ плутами, готовыми на всякое безчестное и преступное дѣло. — Нашъ вывелъ писателей нашихъ просто слабоумными и довольно ничтожными личностями. Имѣлъ ли онъ кого-нибудь въ виду, когда писалъ лица свои, неизвѣстно, а догадаться трудно. Во всякомъ случаѣ, скажемъ въ заключеніе статьи нашей: не каждый можетъ быть хорошимъ писателемъ, но каждый обязанъ быть честнымъ человѣкомъ, что вполнѣ доказано на дѣлѣ авторомъ комедіи: Писатели между собой.
Приписка. Американецъ Толстой, прочитавъ рецензію мою, говорилъ, что изъ всѣхъ замѣчаній и отзывовъ о комедіи, вѣроятно, досаднѣе и оскорбительнѣе будутъ автору приведенныя въ концѣ статьи моей похвалы ему и аттестатъ въ добронравіи и отсутствіи всякаго поползновенія на злоязычіе.
1875.
- ↑ То есть съ комедіями ихъ Les femmes savantes и La métromanie