К. К. Арсеньевъ.
правитьСвобода совѣсти и вѣротерпимость
правитьПІЕТИЗМЪ НА РУССКОЙ ПОЧВѢ. *)
правитьИсторія, какъ и вообще жизнь, не знаетъ повтореній въ буквальномъ смыслѣ этого слова, не знаетъ полнаго воспроизведенія однажды совершившихся событій, однажды миновавшихъ обстоятельствъ. Аналогіи, за то, она представляетъ на каждомъ шагу — и въ этомъ заключается практическая ея важность. Поставленные лицомъ къ лицу съ движеніемъ, начавшимся на нашихъ глазахъ, мы часто расположены видѣть въ немъ нѣчто небывалое, оригинальное; но стоитъ только припомнить прошедшее, болѣе или менѣе отдаленное — и движеніе теряетъ характеръ новизны, примыкаетъ къ длинной и старой цѣпи однородныхъ фактовъ. Съ помощью указаній исторіи, мы можемъ не только опредѣлить точнѣе источникъ движенія, но и предугадать его усложненія, освѣтить возможные его результаты. Попробуемъ примѣнить эту точку зрѣнія къ явленію, о которомъ много было говорено и въ печати, и въ обществѣ, къ которому одни отнеслись съ сочувствіемъ, другіе — съ негодованіемъ, третьи — съ насмѣшкой, но которое не встрѣтило еще, кажется, объективной оцѣнки. Мы имѣемъ въ виду религіозную проповѣдь такъ-называемыхъ пашковцевъ, возникшую въ Петербургѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ и распространяющуюся теперь въ другихъ мѣстахъ Россіи.
Чтобы познакомиться съ сущностью этой проповѣди, намъ не нужно, къ счастью, прибѣгать къ городскимъ слухамъ или газетнымъ разсказамъ: мы можемъ сослаться на profession de foi самого г. Пашкова, напечатанную, въ маѣ 1880 г., въ «Церковномъ Вѣстникѣ». «Когда-то», говоритъ г. Пашковъ, «я былъ безъ Христа, чуждъ завѣтовъ обѣтованія, не имѣлъ надежды и былъ безбожникомъ въ мірѣ. Законъ Божій былъ для меня мертвою буквою; я руководился почти исключительно правилами человѣческими, живя для себя, пытаясь въ самыя лучшія минуты жизни совмѣстить несовмѣстимое, т.-е. служить двумъ господамъ. Я былъ другомъ міру, не понимая, что дружба съ міромъ есть вражда противъ Бога, я жилъ по волѣ князя міра сего, а вмѣстѣ съ тѣмъ боялся окончательно разсориться съ Богомъ… Настало время, когда явилась мнѣ благодать Божія, спасительная для всѣхъ человѣковъ, когда Господу благоутодно было дать мнѣ понять, что Христосъ, умирая за грѣхи міра, отвѣтилъ за грѣхи и мои… Озаренный свѣтомъ слова Господня, я увидѣлъ себя отчужденнымъ и врагомъ по расположенію къ злымъ дѣламъ, понялъ, что я грѣшникъ погибшій, что я ничего не въ состояніи сдѣлать для своего спасенія… Я довѣрился Спасителю моему, въ которомъ и имѣю теперь жизнь вѣчную. Господь принялъ меня, какъ принимаетъ всякого приходящаго къ Нему; я теперь принадлежу не себѣ, а Ему, живу не для себя, но для умершаго за меня и воскресшаго Христа». Этихъ немногихъ выписокъ вполнѣ достаточно, чтобы узнать въ проповѣди г. Пашкова всѣ характеристическія черты піетизма — ученія или настроенія, не свойственнаго спеціально какому-нибудь вѣроисповѣданію, какой-нибудь странѣ или эпохѣ, но опредѣлившагося особенно рельефно въ Германіи, въ концѣ XVII-го вѣка, и тогда же получившаго свое настоящее названіе.
Послѣ великой религіозной борьбы XVI-го вѣка въ средѣ нѣмецкой протестантской церкви весьма скоро наступилъ полнѣйшій застой; мѣсто католическаго правовѣрія заняло лютеранское, столь же гордое, столь же увѣренное въ своей непогрѣшимости, столь же нетерпимое ко всему несогласному съ однажды установленной доктриной. Богословскіе факультеты, ученые догматики — а вслѣдъ за ними и громадное большинство пасторовъ — занимались преимущественно точнымъ отмежеваніемъ лютеранизма отъ другихъ оттѣнковъ протестантизма, комментированіемъ всякой буквы аугсбургскаго исповѣданія, расширеніемъ правъ и власти іерархіи, превознесеніемъ церковнаго надъ свѣтскимъ. Въ проповѣди, въ духовной литературѣ ничто не обращалось къ чувству, ничто не было разсчитано на успокоеніе сердца, на утѣшеніе въ горѣ и страданіи. А между тѣмъ, время было тяжелое и потребность въ утѣшеніи была велика Надъ Германіей тяготѣли со всею силой бѣдственныя послѣдствія тридцатилѣтней войны; страна была разорена, истощена, просвѣщеніе отодвинулось на цѣлое столѣтіе назадъ, науки не было почти вовсе, національная литература еще не возродилась изъ пепла. При такихъ условіяхъ началась дѣятельность основателя піетизма, Шпейера. Швабъ по происхожденію, т.-е. уроженецъ того нѣмецкаго племени, въ которомъ всего сильнѣе наклонность къ глубокому религіозному чувству, онъ проповѣдывалъ неутомимо — сначала на западѣ, потомъ на востокѣ Германіи — болѣе живую, болѣе сердечную вѣру, чуждую мертвящаго формализма, далекую отъ буквоѣдства господствовавшей тогда ортодоксіи. Истинно религіознымъ, въ глазахъ Шпенера, былъ только тотъ, кто вѣритъ и вмѣстѣ съ тѣмъ переживаетъ свою вѣру, наполняетъ ею все свое существо, всѣ дѣйствія свои. Ученики Шпенера прибавили къ этому, что такая вѣра пріобрѣтается лишь съ бою, путемъ внутренней борьбы, путемъ освобожденія изъ-подъ власти грѣха и отдачи себя во власть правды. Не отвергая ни догматовъ, ни обрядовъ лютеранской церкви, Шпенеръ и его послѣдователи считали существенно важнымъ только внутреннее благочестивое надоеніе вѣрующаго (pietas), вслѣдствіе чего они и были названы піетистами. Помимо обыкновеннаго богослуженія, они устраивали собранія (collegia biblica, collegia pietatis), въ которыхъ читалась библія, произносились поученія, обсуждались впечатлѣнія присутствующихъ; право голоса въ этихъ собраніяхъ принадлежало и мірянамъ. На всѣ удовольствія, даже самыя невинныя, піетизмъ налагалъ свое veto; онъ осуждалъ не только танцы, публичныя собранія, посѣщенія театра, фехтованье, изящные туалеты, но и живопись, поэзію, музыку, пѣніе (кромѣ духовныхъ гимновъ), прогулки, веселые разговоры; онъ запрещалъ прислушиваться къ пѣнію птицъ, запрещалъ срывать цвѣты и носить ихъ въ волосахъ или на платьѣ. Что не имѣло прямого отношеніи къ религіи, то было въ его глазахъ безразлично или даже вредно; на самые обыкновенные предметы, на самые заурядные поступки онъ старался наложить во что бы то ни стало религіозный оттѣнокъ; каждый шагъ, каждое слово піетиста должны были носить на себѣ печать его вѣрованій. Отвѣчая потребности времени, восполняя пробѣлъ, чувствительный для многихъ, піетизмъ быстро распространился по всей Германіи, несмотря на ожесточенную оппозицію, встрѣченную имъ со стороны приверженцевъ правовѣрія. Еще при жизни Шпенера былъ основанъ университетъ въ Галле, сдѣлавшійся средоточіемъ и оплотомъ новой доктрины. Не прошло и пятидесяти лѣтъ со времени появленія піетизма, какъ онъ уже одержалъ рѣшительную побѣду надъ прежнимъ оффиціальнымъ богословіемъ. И что же? Какъ только онъ пересталъ быть гонимымъ, онъ въ свою очередь сдѣлался гонителемъ. Предметомъ его нападеній была наука, только-что начинавшая подниматься послѣ долгаго упадка. Непосредственные ученики Шпенера (Франке и Ланге) были виновниками событія, почти безпримѣрнаго въ исторіи нѣмецкихъ университетовъ — изгнанія изъ Галле Вольфа, ученика Лейбница, перваго изъ тогдашнихъ нѣмецкихъ философовъ. Поводомъ къ изгнанію было обвиненіе въ ереси, въ вольнодумствѣ средствами, употребленными для достиженія цѣли — клевета, ловкій расчетъ на слабости короля Фридриха-Вильгельма І-го[1] и заискиванье въ его любимцахъ, особенно въ томъ изъ нихъ, который игралъ при немъ роль придворнаго шута. Царствованіе Фридриха II-го не было благопріятно для піетизма; онъ опять появляется на сцену только при преемникѣ великаго короля, когда начинается реакція противъ такъ называемаго просвѣщенія. Въ ХІХ-мъ вѣкѣ, надъ и въ XVII-мъ, піетизмъ борется съ такъ называемымъ правовѣрнымъ лютеранствомъ лишь до тѣхъ поръ, пока они не соединяются противъ общаго врага — противъ науки, противъ свободы мысли и изслѣдованія. Швабскій піетистъ Вильгельмъ Гоффманъ во многихъ отношеніяхъ составляетъ контрастъ съ сѣверо-германскимъ церковникомъ Генгстенбергомъ; они являются соперниками при берлинскомъ дворѣ, первый изъ нихъ поддерживаетъ унію (т.-е. сліяніе церквей лютеранской и реформатской), второй противодѣйствуетъ ей — но это не мѣшаетъ ихъ союзу ни въ тридцатыхъ годахъ, въ эпоху реакціи, вызнанной извѣстной книгою Д. Ф. Штрауса, ни въ шестидесятыхъ, въ эпоху усиленнаго политическаго и церковнаго гнета.
У насъ, въ Россіи, піетизмъ также не составляетъ новизны; онъ имѣлъ даже свою годину торжества и господства, между 1815 и 1824 гг. Отдаленнымъ его источникомъ послужили западныя вліянія; въ ближайшей связи съ нимъ стоялъ мистицизмъ временъ Новикова. Въ самомъ своемъ началѣ этотъ мистицизмъ, какъ и ученіе Шпенера, несомнѣнно былъ явленіемъ прогрессивнаго свойства. «Въ грубой массѣ нашего общества, не думавшей ни о какихъ отвлеченностяхъ, — говоритъ А. Н. Лыпинъ, — мистики являлись все-таки людьми съ какимъ бы то ни было убѣжденіемъ, которое имѣло хотя свой элементарный смыслъ. Таковы были, напримѣръ, ихъ толки о внутренней религіи и ихъ вѣчные споры съ тѣмъ духовенствомъ, которое по недостатку порядочнаго образованія слишкомъ держалось за одну внѣшнюю религіозность… Они выдѣлялись изъ массы по крайней мѣрѣ какимъ-нибудь взглядомъ, который они обыкновенно готовы были упорно защищать — а это уже имѣло свое значеніе въ безличномъ и недумающемъ русскомъ обществѣ». Даже позже, когда піетизмъ проникъ въ высшія сферы, когда онъ нашелъ себѣ выраженіе и широкое поле дѣятельности въ «Россійскомъ библейскомъ обществѣ», онъ не сразу утратилъ свои хорошія стороны; выдвигая на первый планъ общее сравнительно съ частнымъ, онъ расширялъ религіозные взгляды, располагалъ къ вѣротерпимости, внушалъ болѣе мягкое отношеніе къ расколу. Нѣкоторые изъ его адептовъ усердно занимались благотворительностью; такъ напримѣръ, княгиня Мещерская была однимъ изъ дѣятельныхъ членовъ попечительнаго общества о тюрьмахъ, по нѣскольку разъ въ недѣлю читала и объясняла заключеннымъ св. писаніе, посѣщала больницы, издавала книги и брошюры назидательнаго содержанія. Весьма скоро, однако, библейское общество дѣлается центромъ и очагомъ реакціи, восторжествовавшей около 1820 г. Заручившись могущественными покровителями, піетизмъ но знаетъ больше никакой мѣры. Онъ провозглашаетъ всѣхъ противниковъ своихъ — а къ числу ихъ принадлежали такіе люди, какъ Уваровъ, Карамзинъ — «горделивыми, мнимо просвѣщенными» союзниками «духа поднебесныя злобы, врага рода человѣческаго»; онъ грозитъ близостью времени, когда «Господь духомъ устъ своихъ убіетъ сего нечестиваго духа». Магницкій — вмѣстѣ съ кн. Голицынымъ главный руководитель новой, одно время всемогущей партіи, высказываетъ ея задушевныя мысли уже въ 1818-мъ году, при открытіи отдѣленія библейскаго общества въ Симбирскѣ. «Выдуманъ новый идолъ» — восклицаетъ онъ: — «разумъ человѣческій! Богословіе сего идола — философія, жрецы его славнѣйшіе писатели разныхъ вѣковъ и странъ… Князь міра сего и идолопоклонствомъ, и развращеніемъ нравовъ, и философіею на распространеніе своего владычества дѣйствуетъ. Князь тьмы не дремлетъ и нынѣ». Преслѣдованія профессоровъ Спб. университета, происходившія въ началѣ двадцатыхъ годовъ, были не чѣмъ другимъ, какъ логическимъ результатомъ доктрины, отождествлявшей философію съ идолопоклонствомъ, человѣческій разумъ — съ дьяволомъ. Піетизму не суждено было, однако, пожать плоды своей побѣды; они достались обскурантизму другой окраски, усмотрѣвшему опасность въ самомъ піетизмѣ. Наука — общій врагъ — была повергнута на-земь; ничто не мѣшало, слѣдовательно, междоусобному раздору въ лагерѣ ея гонителей — и старый менѣе искусный, но болѣе устойчивый изъ нихъ, силою инерціи и традиціи одержалъ верхъ надъ новымъ. кн. Голицына и Магницкаго одолѣли Шишковъ и Фотій.
Характеристическія черты, повторяющіяся — при однородныхъ условіяхъ — въ разныхъ странахъ и въ разное время, не могутъ быть случайны; указанный нами ходъ развитія нѣмецкаго и русскаго піетизма коренится во внутреннихъ свойствахъ піетистическаго міросозерцанія. Претендуя сначала на всемогущество въ жизни отдѣльнаго человѣка, піетизмъ неминуемо доходитъ до претензіи на всемогущество въ жизни цѣлаго общества. Подчиняя себѣ каждый поступокъ, каждое слово, каждое проявленіе личности, онъ привыкаетъ къ регламентаціи мысли и чувства — и видитъ въ ней необходимую охрану противъ пагубныхъ заблужденій. Даже формализмъ удовлетворяется легче, чѣмъ піетизмъ; ему нужна только одна сторона человѣческой дѣятельности — въ тайники ея онъ не проникаетъ, многія ея области оставляетъ безъ надзора. Піетизму нужно не больше и не меньше, какъ господство надъ всѣмъ человѣкомъ. Не видя спасенія внѣ себя и считая себя исключительнымъ обладателемъ средствъ къ его достиженію, онъ быстро переходитъ отъ смиренія къ гордости, отъ гордости — къ жаждѣ вліянія и власти. Кто не за него, тотъ противъ него; кто противъ него, тотъ противъ высшей мудрости, нашедшей свое послѣднее слово въ піетизмѣ. Если руководствоваться «человѣческими правилами» — значитъ жить «по волѣ князя міра сего», если всѣ люди, до обращенія въ піетизмъ — «погибшіе грѣшники», то понятно, какое неизмѣримое разстояніе отдѣляетъ піетистовъ отъ нераскаянной, необновленной массы. Если «дружба съ міромъ есть вражда противъ Бога», то понятно, какими глазами піетистъ долженъ смотрѣть на науку, прилѣпляющуюся именно къ этому міру, познающую его, научающую пользоваться его дарами и приспособлять ихъ къ потребностямъ человѣка. Преслѣдуемый или стѣсняемый, піетизмъ не обнаруживаетъ всѣхъ своихъ притязаній; но въ скрытомъ видѣ они находятся въ немъ постоянно, потому что обусловливаются его основною идеей. Терпимость его можетъ простираться на догматы, совмѣстимые съ этою идеей, но не на убѣжденія, ей чуждыя; не даромъ же нѣмецкій піетизмъ скоро нашелъ modus vivendi съ лютеранскимъ церковничествомъ, но не нашелъ его до сихъ поръ по отношенію къ свободному изслѣдованію. Къ политической жизни, къ экономическимъ вопросамъ, къ прогрессу въ учрежденіяхъ и законахъ піетизмъ по меньшей мѣрѣ равнодушенъ, потому что всѣ эти мелкіе, ничтожные интересы способны только отвлекать вниманіе отъ единственной серьезной задачи: внутренняго обновленія и отрѣшенія отъ міра. Работать для общества, служить ему въ качествѣ писателя, ученаго, политическаго дѣятеля, значитъ, въ глазахъ піетизма, служить двумъ господамъ, соединять несоединимое. Отрицательно относясь къ дѣйствительности, піетизмъ всегда и вездѣ соприкасался съ квіетизмомъ и мистицизмомъ, вызывалъ мечты о сліяніи съ единымъ, абсолютнымъ. Между тѣмъ, мистицизмъ всегда выдвигаетъ на первый планъ собственную личность мистика. Повидимому, мистицизмъ клонится къ уничтоженію личности, къ поглощенію ея великимъ цѣлымъ; но именно это поглощеніе сосредоточиваетъ на себѣ всѣ усилія мистика. Стремясь къ личному блаженству, онъ готовъ забыть все ближайшее, все вызывающее его на трудъ, все нуждающееся въ его вліяніи и помощи. Къ піетизму это примѣнимо въ меньшей степени, чѣмъ къ чистому мистицизму; созерцательное бездѣйствіе болѣе свойственно послѣднему, чѣмъ первому — но не въ разрывѣ съ міромъ, не въ отказѣ отъ дружбы съ нимъ можно найти, во всякомъ случаѣ, могучій стимулъ къ многосторонней дѣятельности на его пользу. Ошибочно было бы думать, что піетизмъ отвергаетъ добрыя дѣла, т. е. признаетъ ихъ ненужными для спасенія; но что не они составляютъ краеугольный его камень — это едва ли подлежитъ какому-либо сомнѣнію.
Итакъ, враждебное отношеніе къ наукѣ, политическій индифферентизмъ (кромѣ тѣхъ случаевъ, когда политика можетъ служить орудіемъ въ рукахъ піетистической пропаганды), пассивное отношеніе къ несовершенствамъ общественнаго устройства и къ страданіямъ, отъ нихъ зависящимъ — вотъ необходимыя принадлежности піетизма, даже тогда, когда онъ свободенъ отъ примѣси побочныхъ элементовъ. Между этими элементами, быстро появляющимися въ средѣ торжествующаго или хотя бы только широко распространеннаго піетизма, первое мѣсто занимаетъ лицемѣріе. Само собою разумѣется, что далеко не всѣ піетисты — Тартюфы, но Тартюфъ — непремѣнно піетистъ. Піетизмъ слишкомъ глубоко насилуетъ человѣческую природу, чтобы она, въ большинствѣ случаевъ, добровольно и безропотно могла возложить на себя и носить его узы. Основатели, первые проповѣдники піетизма могутъ быть и почти всегда бываютъ искренни — но въ средѣ послѣдователей ихъ весьма скоро оказываются люди, прикрывающіе піетистическою внѣшностью вовсе не піетистическій образъ жизни. Чѣмъ больше внѣшнихъ выгодъ представляетъ наружное исповѣданіе піетизма, тѣмъ больше, конечно, становится число такихъ его приверженцевъ. Когда россійское библейское общество стало силой въ государствѣ, публичныя заявленія сочувствія къ нему сдѣлались вѣрнымъ средствомъ обратить на себя вниманіе власти — и они посыпались со всѣхъ концовъ Россіи, въ особенности съ тѣхъ поръ какъ общество начало печатать ихъ въ своихъ изданіяхъ, съ именами авторовъ. Нашлись и такіе ревнители, которые, не ограничиваясь изліяніемъ личныхъ чувствъ, побуждали къ изліяніямъи пожертвованіямъ — другихъ, подвластныхъ имъ людей Нижніе чины одной артиллерійской бригады прислали въ провинціальный комитетъ общества письмо, «исполненное самыхъ благоговѣйныхъ чувствованій», выражая въ немъ готовность вносить каждый въ кассу общества по 50 коп. въ треть года (изъ солдатскаго жалованья!). Понятно, къ какому разряду піетистовъ принадлежалъ командиръ этой бригады. Усердіе дошло до того, что стали учреждаться формальныя дѣтскія библейскія общества. Первое изъ нихъ было открыто въ Одессѣ и состояло изъ воспитанниковъ ришельевскаго лицея. Какую роль играли при этомъ дѣти, какую — лица, управлявшія ихъ. обществомъ, — это угадать нетрудно. Другой подводный камень, угрожающій піетизму — это мистическій экстазъ, со всѣми возможными его усложненіями. Онъ господствовалъ, напримѣръ, въ кружкѣ Татариновой, современномъ библейскому обществу и стоявшемъ весьма близко къ главнымъ его дѣятелямъ. Однимъ изъ усердныхъ посѣтителей этого кружка былъ министръ духовныхъ дѣлъ и президентъ библейскаго общества, кн. Голицынъ, руководящимъ участникомъ его, вмѣстѣ съ самой Татариновой — В. Μ. Поповъ, директоръ департамента народнаго просвѣщенія. Аналогическія явленія представляетъ и исторія нѣмецкаго піетизма.
Религіозное движеніе, совершающееся на нашихъ глазахъ въ нѣкоторыхъ сферахъ столичнаго общества, напоминаетъ прежнія явленія того же рода даже въ мелочахъ, въ подробностяхъ. Вотъ, напримѣръ, составленное очевидцами описаніе собраній, происходившихъ у госпожи Крюднеръ, извѣстной представительницы піетизма первой четверти нашего вѣка. «Ея утреннія и вечернія моленія были очень просты и составлены изъ обычаевъ греческой, католической и протестантской церкви. Ея спутники въ нѣсколько голосовъ пѣли нѣсколько строфъ въ тонѣ радостнаго благочестія; затѣмъ каждый становился на колѣни передъ стуломъ и опускалъ голову, скрывая лицо въ платокъ. Литургъ (Келльнеръ) читалъ затѣмъ главу изъ евангелія и совершалъ молитву въ тонѣ трепета и сокрушенія, который дѣйствовалъ на нервы чрезвычайно пугающимъ образомъ и у многихъ извлекалъ слезы. Это была исполненная боязни молитва къ Спасителю о помилованіи и милосердіи, о прощеніи грѣховъ и спасеніи бѣднаго, глубоко упавшаго человѣчества отъ проклятія и осужденія. По окончаніи молитвы всѣ вставали; госпожа Крюднеръ являлась передъ собраніемъ и держала формальную проповѣдь». Съ небольшими перемѣнами, это описаніе было бы вполнѣ примѣнимо къ собраніямъ, о которыхъ мы теперь читаемъ въ газетахъ. Назидательныя изданія княгини Мещерской, упомянутой уже нами піетистки временъ библейскаго общества, были большею частью заимствованы изъ англійскаго; такими же заимствованіями богата и современная русская піетистическая литература. Если наши новѣйшіе піетисты надѣются, съ помощью арсенала старыхъ средствъ, достигнуть прочнаго и широкаго вліянія на сердца, то надеждѣ ихъ едва ли суждено осуществиться; а другими средствами — кромѣ внѣшнихъ, во всякомъ случаѣ дѣйствующихъ не на сердце — піетизмъ не располагаетъ. Успѣхъ его, если бы онъ, вопреки ожиданію, оказался возможенъ, въ настоящее время былъ бы явленіемъ особенно прискорбнымъ. Русская государственная и общественная жизнь готовится, повидимому, вступить въ новый фазисъ своего развитія; труда во всѣхъ областяхъ ея предстоитъ много, въ наличныхъ силахъ чувствуется скорѣе недостатокъ, нежели избытокъ. Пренебреженіе къ наукѣ дало уже достаточно горькихъ плодовъ; пора замѣнить его сознаніемъ ея могущества, пора широко открыть передъ нею всѣ пути, предоставивъ ей самой исцѣлять тѣ раны, которыя можетъ нанести неумѣлое обращеніе съ ея выводами. Политическій индифферентизмъ отжилъ свое время; если бы наши политическія условія ближе подходили къ древнегреческимъ, пора было бы каждому образованному человѣку дать отчетъ себѣ и другимъ, какой стороны онъ намѣренъ держаться въ предстоящей мирной преобразовательной работѣ. Недостаточность отдѣльныхъ, личныхъ усилій для борьбы съ общественными болѣзнями выступаетъ на видъ все ярче и ярче; частная благотворительность, сохраняя обширный, ей одной доступный кругъ дѣйствій, требуетъ, въ дополненіе къ себѣ, правильно организованной общественной помощи. Не до того теперь, чтобы отворачиваться отъ міра, чтобы углубляться въ самого себя и задумываться надъ своимъ личнымъ блаженствомъ. Замкнутая сфера піетизма можетъ служить пріютомъ въ эпохи апатіи, унынія, отчаянія; но къ числу такихъ эпохъ наше время не принадлежитъ, что бы ни говорили о немъ пессимисты. Оно имѣетъ, конечно, свои тяжелыя стороны, вызывающія потребность въ успокоеніи, въ утѣшеніи; потребность эта, въ свою очередь, часто находитъ удовлетвореніе въ религіозномъ чувствѣ — но религіозное чувство, въ простой, чистой своей формѣ, имѣетъ весьма мало общаго съ піетизмомъ. Оно относится къ послѣднему, какъ другія чувства относятся къ сантиментальности, какъ здоровье относится къ болѣзни. Припомнимъ, по этому поводу, прелестный юмористическій очеркъ піетиста, сдѣланный извѣстнымъ эстетикомъ Фишеромъ. «Піетистъ — это человѣкъ, у котораго религія обратилась въ профессію, въ ремесло. Ему мало помнить о божественномъ — ему нужно при каждомъ удобномъ или неудобномъ случаѣ называть его по имени. Я говорю піетисту: дождь идетъ, нужно взять зонтикъ; онъ отвѣчаетъ мнѣ — хорошо, но настоящую охрану ты можешь найти только въ Провидѣніи {Πο-нѣмецки „Schirm“ означаетъ и зонтикъ, и охрану или защиту.}. Я говорю піетисту: этотъ свѣтъ слишкомъ силенъ или слишкомъ слабъ; онъ отвѣчаетъ: хорошо, но истинный свѣтъ — это религія. Піетистъ предпринимаетъ только то, по поводу чего можно обращать, осуждать, умиляться. Что бы онъ ни дѣлалъ, сущность его дѣйствій теряетъ всякую, цѣну вслѣдствіе ихъ формы. Онъ помогаетъ ближнимъ, но заставляетъ ихъ при этомъ такъ долго молиться, что у нихъ не остается силы радоваться полученной помощи; онъ заботится о посылкѣ миссіонеровъ, но думаетъ при этомъ не столько объ обращеніи язычниковъ, сколько о демонстраціи противъ домашнихъ еретиковъ». Понятно, что здѣсь представленъ окончательно выработанный, доведенный до виртуозности типъ піетиста; но нѣкоторыя черты, подмѣченныя Фишеромъ, составляютъ самую суть піетизма. Онѣ объясняютъ, почему усиленіе піетизма ведетъ обыкновенно къ реакціи противъ религіознаго чувства, смѣшиваемаго съ одной спеціальной, извращенной его формой.
Мы должны сдѣлать одну оговорку. Давно уже замѣчено, что на разныхъ почвахъ піетизмъ приноситъ разные плоды: на крестьянахъ, рабочихъ онъ отражается иначе, чѣмъ на высшихъ, болѣе образованныхъ классахъ общества. Въ вюртембергскихъ селахъ, въ ремесленномъ сословіи Берлина піетизмъ не порождалъ ни той надменности, ни того самодовольства, ни той наклонности къ преслѣдованіямъ, которыя являются обычными спутниками его въ другихъ кружкахъ; то же самое слѣдуетъ сказать и о тѣхъ русскихъ народныхъ сектахъ, которыя имѣютъ черты соприкосновенія съ піетизмомъ. Между людьми простодушными, смиренными умомъ и сердцемъ, піетистическое настроеніе можетъ оставаться естественнымъ, кроткимъ, спокойнымъ; въ сферахъ менѣе патріархальныхъ оно ведетъ къ фарисейской нетерпимости, стремится къ тому, чтобы какъ можно чаще, во что бы то ни стало, возбуждать чувства, по самому своему свойству не поддающіяся регламентаціи. Главной гарантіей противъ крайностей піетизма служитъ тяжелый, постоянный трудъ, суровая, болѣе чѣмъ простая обстановка. Кто ежедневно борется съ лишеніями всякаго рода, тому не придетъ въ голову играть въ аскетизмъ; кто никогда не зналъ развлеченій, тому не придетъ въ голову замѣнять изгнанныя свѣтскія удовольствія театральностью молитвъ, выслѣживаніемъ вольнодумцевъ или благонамѣренными пересудами. Салоннымъ піетистамъ никогда, не достигнуть истинно братскихъ отношеній, возможныхъ, хотя бы въ видѣ исключенія, между піетистами мастерской или деревни. Говоря о піетизмѣ, мы имѣли въ виду именно искусственный продуктъ, существенно отличный отъ разнообразныхъ проявленій народнаго религіознаго чувства.
Одну только заслугу — невольную, впрочемъ, и безсознательную — слѣдуетъ признать за русскимъ великосвѣтскимъ піетизмомъ новѣйшей формаціи: онъ доказалъ и доказываетъ наглядно необходимость радикальной перемѣны въ образѣ дѣйствій относительно раскола, или, лучше сказать, необходимость настоящей, полной вѣротерпимости. Распространеніе піетизма въ высшихъ слояхъ общества обусловливается, по крайней мѣрѣ отчасти, тѣми же причинами, отъ которыхъ происходятъ ереси и расколы въ средѣ народа. Движеніе вверху можетъ выбирать между нѣсколькими дорогами — движеніе внизу наталкивается почти неизбѣжно на одинъ, давно проложенный путь и является, поэтому, еще болѣе неотвратимымъ, еще менѣе чувствительнымъ къ насилію, къ внѣшнимъ преградамъ. Процессъ образованія новыхъ народныхъ вѣрованій, совершаясь во мракѣ, далеко отъ главныхъ центровъ умственной жизни, ускользалъ, большею частью, отъ непосредственнаго наблюденія; теперь онъ какъ-бы приблизился къ намъ — и мы видимъ съ особенною ясностью, что остановить его искусственными средствами нельзя, да и нѣтъ никакой надобности. Противовѣсъ ему можно найти только въ убѣжденіи, а не въ силѣ. Широкаго, полнаго простора для пашковской проповѣди должны желать не одни только ея приверженцы; онъ можетъ положить начало новой, давно ожидаемой эрѣ въ исторіи нашего развитія. Прецедентъ, однажды созданный, сохранитъ — нужно надѣяться — свое значеніе и при другихъ обстоятельствахъ, въ примѣненіи къ другимъ общественнымъ сферамъ; невозможность двухъ мѣръ и двухъ вѣсовъ обнаружится сама собою. Даже возставая противъ умственной свободы, піетизмъ можетъ сослужить ей большую службу, если только ему самому будетъ предоставлена свобода, на которую онъ, какъ и всякое другое мирное движеніе въ духовной сферѣ, имѣетъ полное право. Преслѣдованія за вѣру, стѣсненія, вызываемыя ею, отойдутъ тогда въ прошедшее, и самое понятіе о такъ-называемыхъ религіозныхъ преступленіяхъ исчезнетъ, наконецъ, изъ нашего уголовнаго законодательства {Позднѣе, въ концѣ 80-хъ годовъ, преслѣдованію подверглись и наиболѣе видные изъ «пашковцевъ» (самъ Пашковъ, гр. Μ. Корфъ), но оно выразилось по отношенію къ нимъ въ сравнительно мягкой формѣ высылки за границу.}.
- ↑ Его увѣрили, что Вольфъ — въ качествѣ детерминиста, по мнѣнію котораго все случающееся неизбѣжно должно было случиться, — отрицаетъ право короля наказывать бѣглыхъ гренадеровъ.