Пещера Лейхтвейса/Глава 9

Пещера Лейхтвейса/Глава 9 ДОМ СУМАСШЕДШИХ В ЧЕГЕДИНЕ : Роман
автор В. А. Рёдер (XIX век)

Дата создания: w:XIX век, опубл.: 1909. Источник: Соч. В. А. Редера. -- Санкт-Петербург: Развлечение, 1909. - 1368 с.

В середине восемнадцатого столетия уход за душевнобольными был еще весьма примитивен и оставлял желать лучшего.

Кто в наше время посетит больницу для умалишенных и осмотрит чистые, большие, хорошо вентилируемые помещения, в которых больных пользуют гуманные врачи и штат опытных служителей, тот не может и представить себе, что делалось в прежние времена в таких больницах и какие душераздирающие сцены зверской жестокости происходили за мрачными стенами таких учреждений.

Тогда еще не считались с тем, что душевнобольные достойны глубокого сострадания и что благодаря заботливому уходу во многих случаях возможно полное исцеление. На сумасшедших смотрели как на опасных субъектов, которых, подобно тяжким преступникам и кровожадным зверям, надо держать за решеткой и подвергать побоям, голоду и пыткам, чтобы возможно скорее отправить их на тот свет.

Одним из самых ужасных учреждений такого рода был дом умалишенных в Чегедине. Можно было считать безвозвратно погибшим того, кто раз попал в этот дом. Лишь в крайне редких случаях такому человеку удавалось вновь выйти на свет Божий.

Этим домом заведовал отставной генерал Коломан Этвес. И, действительно, трудно было бы найти более подходящего заведующего.

Этвес в свое время был отважным венгерским кавалерийским генералом, но тем не менее ему пришлось выйти в отставку, так как он, даже по понятиям того времени, обращался слишком жестоко со своими солдатами. Он часто наказывал их палочными ударами, прогонял сквозь строй и расстреливал провинившихся за сущие пустяки. Ходили слухи, что он очень любил гасить горящие сигары об носы своих денщиков. Вот такому-то извергу, которому было бы впору состоять в помощниках палача, доверили главный надзор за домом умалишенных в Чегедине, так как после его выхода в отставку другого места ему не нашлось.

Можно себе представить, чего стоили его подчиненные; они знали, что для того, чтобы заслужить расположение генерала, следует как можно более жестоко пытать и мучить больных. Правда, и в этой больнице имелись врачи, но все они действовали в духе генерала; они не облегчали участь больных, не лечили их, а скрывали свои скудные познания под всевозможными жестокими мерами наказания, которым подвергали несчастных.

Генерал Коломан Этвес сидел в своем рабочем кабинете, курил трубку и энергично крутил свои длинные седые усы. Это у него служило признаком дурного расположения духа. Вероятно, его расстроило известие, только что полученное от старшего врача, доктора Медельского.

Доктор, бритый человек с обрюзгшим лицом пьяницы, стоял тут же в кабинете. Он открыл табакерку и предложил генералу понюхать.

— Так вот, генерал, — говорил он, — надо зорко следить за этим молодым человеком; доктор Лазар, которого недавно прислали к нам из Вены, принадлежит к категории опасных мечтателей. Представьте себе, генерал, он утверждает, что многих наших пациентов можно вылечить, если подвергнуть их более мягкому режиму. Мало того: этот молокосос утверждает, что иногда нужно исполнять капризы больных.

— Этот молодой доктор Лазар, — ответил генерал, — показался подозрительным и мне, но я не могу просто удалить его, так как он состоит под защитой императрицы, которая, как было сказано в предъявленном мне письме, прислала его сюда для расширения его знаний.

Медельский презрительно пожал плечами.

— Знаний! — проговорил он. — Нынешняя молодежь воображает, что науку нельзя уже черпать из хороших книг, а что нужно производить наглядные опыты над людьми и животными. Все это глупости! В мое время…

Появление лакея прервало мудрые излияния врача. Лакей шепнул генералу что-то на ухо, после чего генерал попросил врача оставить его одного.

Доктор Медельский отвесил поклон и скрылся за дверью.

Спустя минуту в кабинет вошла какая-то дама под густой вуалью. Генерал двинулся ей навстречу и подобострастно поцеловал ее руку.

— Неужели это правда? — проговорил он вполголоса. — Вы сами, графиня, почтили вашим посещением наше учреждение.

Дама подняла вуаль. Она была высокого роста; в свое время она, несомненно, была очень красива, но теперь уже сильно поблекла; морщины около глаз говорили о бурно проведенной молодости и ее порочных наклонностях, которые, видимо, владели ею еще и теперь, несмотря на то, что волосы ее уже успели поседеть и глаза потускнели.

Она была вся в черном.

— Генерал, — произнесла она, — я хочу видеть умалишенного, содержащегося в железной камере. Проводите меня к нему.

Генерал, видимо, пришел в сильное беспокойство.

— Разрешите мне, графиня Батьяни, дать вам совет, — проговорил он. — Не лучше ли отказаться от вашего намерения? Этот больной все еще воображает, что он ваш сын, а, следовательно, и граф Батьяни… Он содержится в строгом заключении, так как все еще непокорен и время от времени начинает бесноваться, точно дикий зверь. Я посоветовал бы вам, графиня, избегать свиданий с ним.

— Не беспокойтесь, генерал, — возразила графиня. — Я женщина, но в моей груди бьется сердце отважного мужчины. Меня нисколько не тронет печальное беспомощное состояние этого проходимца, который возымел дерзость считать себя моим сыном. Будьте любезны исполнить мою просьбу.

Генерал с недовольным видом покачал головой, но затем зажег фонарь, взял большой ключ, висевший на стене возле письменного стола, и вооружился кожаным бичом, состоявшим из куска плетеной кожи на толстой деревянной ручке.

Графиня снова закрыла лицо вуалью и последовала за ним.

Они прошли по длинному, мрачному коридору, скудно освещенному несколькими жалкими фонарями. В этот коридор выходило множество дверей. За этими дверьми скрывались неописуемые ужасы. Были слышны вздохи, стоны, судорожные рыдания, безумный лепет, дикий хохот; иногда раздавался дикий крик, а потом все снова смолкало.

Одна из дверей стояла открытой, так что можно было видеть, что происходило внутри камеры. Графиня заглянула туда и невольно отшатнулась. Там в невообразимой грязи на корточках сидел какой-то старик с длинными, седыми волосами и такой же бородой. Здоровенный служитель со зверской физиономией бил его кнутом, чтобы заставить встать.

Генерал торопливо отвел графиню от двери.

— Это обычная картина из дома умалишенных, — сказал он, пожимая плечами, — мы делаем для пациентов все, что можно, но иногда нельзя обойтись без побоев. Вы не поверите, графиня, как эти негодяи умеют притворяться и как они хитры. Две недели тому назад один из больных задушил моего лучшего служащего, воспользовавшись моментом, когда тот отвернулся в сторону. И заметьте при этом, что убийца в течение целого года проявлял величайшую покорность и повиновение — очевидно только для того, чтобы усыпить внимание служителя.

— Что же вы сделали с этим больным? — спросила графиня.

Генерал усмехнулся.

— К счастью, нам недолго пришлось возиться с ним, — сказал он, поглаживая усы, — на другой день старший врач, доктор Медельский, дал ему успокоительное средство, больной заснул и — представьте себе — больше не проснулся.

— Вы отравили его! — с ужасом прошептала графиня.

Они дошли до конца коридора. Пройдя через низкую дверь, они начали спускаться по витой лестнице в какой-то глубокий подвал. Внизу зияла ужасная бездна, мрачная, как ад. Графиня, опираясь на перила, шла вслед за генералом, державшим слабо мерцавший фонарь.

Наконец они дошли до самого низу.

Генерал остановился перед железной дверью, похожей на дверь шкафа, в котором скряга хранит свои драгоценности.

— Соберитесь с духом, графиня, — шепнул генерал. — Зрелище старика там наверху ничто в сравнении с тем, что вы увидите здесь.

Он вставил ключ в замок и отворил дверь. Показалась железная решетка, за которой стоял непроницаемый мрак.

— Поднимись сюда, обитатель железной клетки! — крикнул генерал вниз. — Тебя хотят видеть и говорить с тобой.

В мрачной могиле что-то зашевелилось. По ступенькам какой-то лестницы снизу поднялся ужасный призрак. Свет фонаря озарил его.

Это был худой, как скелет, полунагой молодой человек. Бледное лицо его с огромными черными глазами было окаймлено длинной, растрепанной бородой. Иссиня-черные волосы длинными прядями ниспадали на голые, костлявые плечи несчастного. Пальцы его были скрючены и ногти впивались в ладони. И все же бледное лицо его было полно своеобразной прелести и имело печальное выражение, полное благородного гнева и самоуверенной гордости.

Он схватился за решетку и глухим голосом сказал:

— Наконец-то вы явились, чтобы извлечь меня из этой могилы к свету! Неужели, наконец, настал час освобождения… Кто желает меня видеть?

— Я, — твердым голосом произнесла графиня Батьяни.

В ночной тишине раздался душераздирающий крик. Несчастный узник протянул сквозь решетку свои исхудалые руки и разрыдался.

— Наконец-то ты явилась, мать! — воскликнул он. — Господь Бог смягчил твое сердце, и ты готова признать своего родного сына, выгнав того обманщика, который похитил у меня твою любовь.

— Обманщик — ты! — резко произнесла графиня. — Ты оспариваешь права моего законного сына Сандора. Авантюрист, негодяй, безумец! Неужели ты еще не убедился в том, что твои наглые домогательства ни к чему не приведут и что тебе остается только просить прощения у меня и моего сына?

Несчастный испустил крик, полный отчаяния и тоски. Но прежде чем он успел ответить, графиня продолжила:

— Готов ли ты подписать бумагу, в которой признаешь свой обман и раскаиваешься в нем? Согласен ли ты подписать документ, которым ты сознаешься в том, что воспитавшая тебя прислуга подговорила тебя явиться ко мне и заявить, будто ты мой сын, и потребовать выдачи состояния семьи Батьяни? Если ты согласишься на это, то я велю отправить тебя в Америку, где ты и проведешь на свободе остаток твоей жизни, причем готова даже выплачивать тебе маленькую пенсию.

В ответ на это раздался пронзительный, ужасный хохот.

— И ты зовешься матерью! — кричал пленник, сжимая кулаки. — Ты родила ребенка, а теперь отрекаешься от него и хочешь его скорой смерти! Будь проклята, жестокосердная женщина, попирающая ногами законы природы! Гиена и та кормит своих детей и защищает их от врагов. Даже крокодил жертвует собой, чтобы спасти своих детенышей. А ты, графиня Батьяни, ты убиваешь своего сына, отпрыска твоего кратковременного брака с законным супругом. И делаешь ты это в угоду другому своему сыну, незаконнорожденному, явившемуся плодом греха твоего с бродячим цыганом. За ним хочешь ты закрепить состояние графов Батьяни. Ты — любовница цыгана. Я понимаю твои расчеты, но я скорее сгнию в этой могиле или действительно сделаюсь сумасшедшим, чем отдам другому свои священные права. Граф Сандор Батьяни — это я, а тот другой, которого ты вырастила вместо меня, только сын грязного цыгана-бродяги Лайоша, который по приказанию моего отца был избит до полусмерти, когда его нашли.

Графиня дрожала всем телом и еле держалась на ногах.

— Не верьте ему, генерал, — с трудом проговорила она. — Он безумец, и его устами говорит сам Сатана. Я никогда не нарушала супружеской верности. Я женщина набожная, все знают это.

— Да, ты набожная женщина! — насмешливо воскликнул несчастный. — В церкви ты ползаешь на коленях и произносишь покаянные молитвы. А в спальне своей ты предаешься разврату и порокам. Ты послушная марионетка в руках иезуитов, которые сумели воспользоваться твоей слабостью к цыгану Лайошу… И все-таки я готов простить тебе все, — добавил он мягким голосом сквозь слезы, — несмотря на все пережитые мною страдания и ужасы, я готов служить тебе опорой в твоей старости и никогда ни в чем не упрекну тебя. Но только дай восторжествовать правде и освободи своего сына из этой ямы.

— Подпиши бумагу! — безжалостно произнесла графиня.

— Никогда! — воскликнул несчастный узник. — Я требую своих прав! Горе тебе, бессердечная мать, горе твоим сообщникам, если мне только когда-нибудь удастся выйти на свободу и вернуться на свет Божий. Тогда тебя и твоего мерзавца, который выдает себя за графа, постигнет моя месть, которой не было еще равной на свете. Я открою темницу, в которой томятся несчастные, пытаемые тобою люди. Я расскажу всему миру о том, что дом для умалишенных в Чегедине есть дом пыток, ужаснее которого не было даже во время испанской инквизиции.

— Негодяй! — хрипло прошипел генерал. — Ты нам не опасен! Ты издохнешь в своей железной клетке и тщетно ты будешь молить о капле воды, когда настанет твой последний час.

Прежде чем несчастный успел посторониться, генерал набалдашником своего бича нанес ему удар по лбу. Кровь пленника брызнула за решетку, и с глухим криком сын родной своей матери упал на пол мрачной темницы. Генерал захлопнул железную дверь и взял графиню под руку.

— Надо его отравить, — проскрежетал он сквозь зубы, поднимаясь по винтовой лестнице вместе со своей спутницей. — Мертвецы проболтаться не могут, графиня, и потому они никому не страшны.

— Нет, он не должен умереть, — торопливо проговорила графиня. — Он мне нужен для острастки того… другого.

— Понимаю, — проворчал генерал, — граф Сандор Батьяни причиняет вам много хлопот.

— Он неблагодарный! — злобно воскликнула графиня. — Для него я пожертвовала всем и слишком показала ему, что люблю его. Теперь он охотнее всего бы убил меня, чтобы как можно скорее завладеть состоянием рода Батьяни. Но я ему написала, что не дам больше ни гроша. Довольно он меня уже грабил.

На лице графини появилось выражение страха скряги, окруженного богатствами и жалующегося тем не менее, что ему придется умереть с голоду.

В течение получаса в подвале дома для умалишенных, там, где была расположена железная клетка, царила глубокая тишина и непроницаемый мрак. Но вдруг за одной из колонн под лестницей блеснул огонек. Луч света потайного фонаря упал на закрытую дверь.

Из темной ниши вышла какая-то фигура и, наклонившись вперед, направилась к двери. Это был стройный молодой человек во всем черном и со значком врача дома умалишенных. Молодое, серьезное лицо его было окаймлено коротко остриженными темными волосами.

Если бы тут находился доктор Медельский, он с изумлением узнал бы в лице незнакомца с фонарем молодого врача, доктора Лазара, того самого, который лишь за несколько месяцев до этого прибыл сюда из Вены и который казался старому врачу опасным вследствие своих либеральных взглядов.

Доктор Лазар прислушался, чтобы удостовериться, что никто за ним не следит. Потом он быстро подошел к железной двери и дрожащей рукой вставил в замок вычурной формы ключ.

— Слава Богу, — прошептал он, — ключ подходит. Значит, я не напрасно работал все эти ночи. Дверь открывается.

Затем открылась и решетка. Доктор Лазар, освещая путь своим фонарем, спустился вниз по лестнице, мужественно подавляя в себе отвращение, когда снизу, из глубины могилы, поднялся зловонный воздух.

Внизу, вблизи лестницы, во весь рост лежал последний отпрыск рода Батьяни.

— Он мертв! — в страшном испуге воскликнул молодой врач, опускаясь на колени возле несчастного. — Они убили его. Но нет. Он жив! Он только в глубоком обмороке.

Доктор Лазар вынул из кармана маленький флакончик и смочил лоб пленника какой-то жидкостью. Тот открыл глаза.

— Кто здесь? — беззвучно прошептал он. — Это вы, доктор?

— Я друг ваш! Я хочу спасти вас! — шепнул доктор Лазар. — Бедный мой! Что они сделали с тобой! — Молодой врач прослезился.

Пленник с трудом приподнялся. Глаза его широко раскрылись, и на лице его появилось выражение мучительного сомнения и вместе с тем неописуемой радости.

— Неужели я на самом деле сошел с ума? — произнес он, сжимая голову обеими руками. — Нет, это не сон. Это твой голос, это твое милое личико. Илька! Моя дорогая Илька — ты здесь!

— Да, я здесь, твоя Илька! — воскликнула переодетая девушка и обняла несчастного пленника. — Я пришла для того, чтобы спасти тебя. Пока ты в течение трех лет томился здесь, я переоделась студентом, окончила с отличием медицинский факультет в Вене, получила докторский диплом, заслужила благоволение императрицы и добилась назначения в дом умалишенных в Чегедине. Потерпи еще несколько дней, дорогой мой, а потом ты выйдешь на свободу и…

— И страшная месть постигнет виновных! — злобно докончил пленник.

— Не говори теперь о мести, — сказала Илька. — Любовь нам показала путь к свободе. Будем же благодарить Бога и помолимся ему.

Тесно обнявшись и прижавшись друг к другу, они вознесли Богу горячую молитву.