Пещера Лейхтвейса/Глава 57
| ← Глава 56 ГРАБИТЕЛИ НА ПОЛЕ БИТВЫ | Пещера Лейхтвейса/Глава 57 НЕУДАВШАЯСЯ ПОПЫТКА : Роман | Глава 58 КАЗНЬ → |
| Источник: Соч. В. А. Редера. -- Санкт-Петербург: Развлечение, 1909. - 1368 с. |
По дороге мародеры взаимно упрекали друг друга и бранились между собой.
— Чтоб черт тебя побрал! — шипел Веслав цыгану. — Ты соблазнил меня и мою жену пойти на грабеж убитых и раненых. Да будет проклят тот час, когда мы впустили тебя в нашу хижину, когда ты, раненный, спасаясь от преследования, постучался к нам!
— Молчи, дурак, — отозвался Риго, — ты не младенец и можешь отдавать себе отчет в своих поступках. Тебе хотелось поживиться вещами убитых и раненых, и ты должен был сообразить, что это может окончиться неудачей.
— Но я не знал, что это карается так строго, — возразил Веслав. — Черт возьми! Разве это преступление, если я отбираю у мертвеца то, что ему уже более не нужно?
— Потолкуй об этом с судьей, перед которым мы еще сегодня предстанем, — с насмешливым хохотом отозвался цыган. — Он ответит на твой вопрос. А у меня шея зачесалась, точно на нее уже накинули петлю.
— Неужели нас в самом деле повесят?
— Болван ты, больше ничего. Еще хорошо, если нас предварительно не подвергнут пытке. Я слышал, что пруссаки, прежде чем отправить на тот свет таких вот, как мы с тобой, пытают их в течение нескольких часов.
— Боже милосердный, — завопил Веслав, — сохрани и спаси меня от этого ужаса! Я поставлю две толстые свечи перед иконой и денно и нощно буду молиться.
— Не реви, трус, — буркнул цыган, — на это у тебя хватит времени потом, перед кончиной. Мне бы только послать весточку графу Батьяни. Он, наверное, спас бы своего верного слугу от беды. Он мастер надувать пруссаков.
Зигрист, ехавший с Рорбеком позади повозки, ясно расслышал эти слова. Он повернул коня к цыгану и прикоснулся дулом своего ружья к плечу негодяя. Риго вздрогнул: ему показалось, что Зигрист хочет его пристрелить, и он очень удивился, когда Зигрист наклонился к нему и вполголоса спросил:
— Ты в самом деле слуга графа Батьяни?
— Да, — ответил Риго, — спросите Лейхтвейса, он подтвердит это.
— И ты думаешь, что граф Батьяни пожелал бы спасти тебя?
— Еще бы! — воскликнул Риго, в душе которого зашевелилась надежда. — Мой господин будет рад спасти меня, так как я однажды тоже спас его от смертельной опасности. Долг платежом красен.
— Хорошо, — сказал Зигрист, — я подумаю об этом. Быть может, ты отделаешься менее суровым наказанием, если только твой господин на самом деле согласится принести жертву, чтобы спасти тебя.
— Что ты хочешь этим сказать? — вполголоса спросил Рорбек своего товарища.
— У меня появилась великолепная мысль, — ответил Зигрист, — и если удастся ее осуществить, этим можно будет помочь Лейхтвейсу. Тебе известно, что Батьяни увез Лору в крепость и она находится теперь всецело во власти этого негодяя. Мне бы хотелось предложить графу Батьяни выдать Лору в обмен на цыгана. Если он пойдет на такой обмен, то мы освободим Лору из плена и тем самым вернем нашему дорогому начальнику душевное спокойствие и счастье его жизни.
— Великолепная идея, — согласился Рорбек, — ты умница! Я никогда не додумался бы до этого. Да, надо испытать все средства к спасению Лоры. В сущности, ведь казнь цыгана нас не интересует. Ему не миновать виселицы, и рано или поздно его все равно повесят.
— Я тоже так думаю, — ответил Зигрист, — и надеюсь, что Батьяни согласится на обмен.
— Но я вспомнил о большом препятствии, — заметил Рорбек, — ведь мы находимся вне крепости, а Батьяни — внутри ее. Каким же образом мы свяжемся с ним?
— Видишь ли, мой друг, — сказал Зигрист, — тут-то и пригодились мои познания в истории. Для подобных переговоров древние греки и римляне пользовались очень простым средством: они привязывали послание к стреле и пускали ее за стены осажденного города. Там кто-нибудь находил стрелу, послание читали и принимали то или иное решение.
— И ты думаешь, что мы сумеем так устроить? — спросил Рорбек. — Ведь у нас нет ни лука, ни стрел, да и стрела может остаться незамеченной.
— Она будет замечена! — уверенно воскликнул Зигрист. — Именно потому, что она вещь редкая, на нее и обратят внимание. А сделать лук и стрелы не так уж трудно.
Цыган Риго слышал всю эту беседу и возликовал. Он уже не сомневался, что будет спасен, что его не казнят, что он вернется к своему господину и что товарища его — чешского крестьянина Веслава — повесят.
«Так этому дураку и нужно, — думал Риго. — Недаром же я обзавелся такими связями, которые могут спасти меня от петли».
Уверенность в благополучном исходе дела придала Риго спокойствие, он уже не трепетал за свою судьбу и дышал много свободнее.
После часовой езды санитарная повозка с обоими ранеными добралась до прусского лагеря. Лейхтвейса и Гунду немедленно поместили в деревянном бараке, и искусные врачи занялись их лечением.
Связанных грабителей уложили на земле, приставив к ним часового, заявив негодяям, что при первой же попытке к бегству они будут убиты. Цыган Риго вовсе не помышлял о бегстве, будучи вполне уверен в своем освобождении. Веслав же, которого Риго уговорил принять участие в грабежах и убийствах, катался по земле, проклиная себя и того, кого он считал виновным во всем.
С мародерами не церемонились. Генерал не созвал даже полевого суда, а собственной властью приказал повесить грабителей на первом попавшемся дереве. Но когда ему доложили о жестокостях, совершенных негодяями и показали отрезанные пальцы, он решил увеличить наказание, приказав отрубить Веславу обе руки и выжечь Риго оба глаза еще до казни.
Жестокости этого приговора не следует удивляться. Не говоря уже о том, что негодяи совершили гнуснейшее из преступлений, на которое вообще способен человек, дело происходило в такое время, когда общеупотребительные пытки только недавно были упразднены Фридрихом Великим, да и то только в Пруссии. Генерал считал себя вправе применить к мародерам жесточайшее наказание, чтобы отбить у других охоту к подобным злодеяниям.
После произнесения приговора Курт фон Редвиц, побеседовав с Зигристом, спросил разрешения поговорить с генералом. Он сообщил ему, что цыган Риго может быть обменен на несчастную женщину, находящуюся в позорном плену в крепости, и указал на то, что лучше отпустить цыгана, чем предоставить ужасной участи ни в чем не повинную женщину.
Сначала генерал не соглашался на этот обмен, основываясь на том, что нельзя отпускать одного грабителя, казнив другого, но Редвиц сумел его убедить, что лучше спасти жизнь женщины, чем настаивать на казни преступника. В конце концов генерал разрешил связаться с Батьяни.
В то же время обоим грабителям был объявлен приговор. Генерал, перед которым они предстали, в нескольких словах доказал им всю гнусность их злодеяния и затем торжественно произнес:
— Оба вы приговорены к смертной казни через повешение, причем тебе, Веслав, предварительно отсекут обе руки, а тебе, Риго, выжгут глаза. Поступая так, мы исполняем библейский завет: око за око, зуб за зуб! То, что вы причинили раненым, вы испытаете на себе самих, и я полагаю, что ваши мучения и пытки послужат устрашающим примером для других.
Веслав от страха заревел и бросился к ногам генерала.
— Сжальтесь, — визжал он, — меня совратил этот цыган! Он уговорил меня идти с ним. Даруйте мне жизнь! Если уж без этого нельзя, то отсеките мне руки, но не вешайте меня! Сжальтесь! Христа ради, сжальтесь!
Цыган Риго насмешливо улыбался. Он не пытался просить генерала, полагая, что граф Батьяни и без того освободит его.
— Убирайтесь вон! — крикнул генерал. — Трусливая мольба о пощаде одного столь же омерзительна, как наглое поведение другого. Ступайте и готовьтесь к смерти. Вас казнят с восходом солнца.
Солдаты вытолкали грабителей из палатки генерала и уложили их на земле на прежнем месте.
Тем временем Зигрист и Рорбек лихорадочно работали. В близлежащем лесу Зигрист вырубил крепкую ветку орехового дерева и смастерил из нее лук, а Рорбек из соснового сука выстрогал стрелу. Покончив с этим, Зигрист, воспользовавшись вместо стола большим барабаном, при свете лучины написал на толстой бумаге следующее:
Граф Сандор Батьяни! Вы похитили Лору и держите ее в плену. Благодаря счастливой случайности нам удалось задержать вашего слугу Риго, пойманного в то время, когда он мародерствовал на поле сражения. Цыган приговорен к смертной казни через повешение с предварительным лишением обоих глаз, причем приговор этот будет приведен в исполнение с восходом солнца. Генерал, однако, согласился даровать злодею жизнь и отпустить его в Прагу, если вы выдадите в обмен на него Лору фон Берген. Ваш слуга Риго твердо рассчитывает на то, что вы избавите его от мучительной смерти. Он ждет извещения, согласны ли вы на предложенный обмен. Обдумайте ваше решение, граф Батьяни, и помните, что Лейхтвейс жив. Он отомстит вам за похищение его жены, если вы не воспользуетесь представляющимся вам случаем загладить вину. Итак, граф Батьяни, жизнь за жизнь. Решение в ваших руках».
Написав это письмо, Зигрист сложил его и тонкой ниткой привязал к стреле. Затем он вместе с Рорбеком вышел на холм, расположенный вблизи крепостной ограды. Оба разбойника рисковали попасть под пули, но они пренебрегли опасностью, стремясь к достижению намеченной цели. Стояла ясная, лунная ночь. Серебристые лучи ночного светила озаряли осажденный город, который с вершины холма виднелся как на ладони.
— Пусти стрелу ты, Рорбек, — сказал Зигрист, подавая лук своему товарищу. — Ты старый стрелок, рука у тебя не дрогнет, и ты не промахнешься.
Рорбек взял лук, положил стрелу на тетиву и натянул ее.
— Если Господу будет угодно, — произнес он, — эта стрела спасет Лору и вернет ее в объятия мужа, нашего горячо любимого товарища. С Богом!
Стрела со свистом пронеслась по воздуху и упала за крепостной оградой.
— Мы сделали все, что могли, — обратился Зигрист к Рорбеку. — Быть может, наша затея увенчается успехом и негодяй Батьяни, желая спасти своего сообщника, выдаст Лору. Я от души желаю благополучного исхода. Мне страшно подумать, что будет с атаманом, когда он придет в себя и поймет весь ужас своей утраты. Для него Лора — положительно все. В ней смысл всей его жизни и в ней же — объяснение его преступлений. Из любви к ней он стал разбойником, из любви к ней он жил в подземной пещере и отказался от общения с людьми. Уповаю на Бога, что наши надежды не будут обмануты.
Разбойники вернулись в барак и заняли свои места у постели своего атамана. Им не препятствовали и даже разрешили ухаживать за Лейхтвейсом, накладывая ему компрессы по указанию врача и давая лекарство из лазаретной аптеки.
Вскоре появились также Елизавета и Отто. Во время боя они были вынуждены отойти в тыл прусских войск, но в ту же ночь пустились в путь и разыскали своих товарищей. Елизавета заменила Зигриста и Рорбека у постели Лейхтвейса и начала исполнять обязанности сестры милосердия.
Ни солдаты, ни врачи, ни санитары — никто не подозревал, что все эти люди — разбойники. Собравшись в глубокой печали у ложа Лейхтвейса, они производили впечатление членов одной семьи, опасающихся потерять своего главу.
Гунда лежала в том же бараке. У ее постели сидел Курт фон Редвиц. Молодая девушка металась в лихорадке и все время бредила. За нею, как и за Лейхтвейсом, наблюдал старый врач. Нечего и говорить, он понял, что молодой гусар — девушка: когда он собирался осмотреть рану и расстегнул одежду Гунды, он увидел белоснежную девичью грудь. Курту пришлось объяснить врачу, в чем дело. Но вместе с тем он упросил старика не выдавать тайны, и тот дал ему слово. Старик вспомнил свою молодость; он кивнул головой и шепнул:
— Не беспокойтесь, поручик. Я никому не скажу, что под этим гусарским мундиром скрывается самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.
Все приготовления к казни обоих грабителей были закончены. Цыган Риго и совращенный им Веслав видели, как при свете факелов солдаты воздвигали виселицу. Хотя солдаты были страшно утомлены сражением, они безропотно пожертвовали своим сном, чтобы отомстить мародерам, добивавшим и грабившим раненных борцов за отечество.
На открытом месте воздвигли толстый столб; к нему приделали несколько досок и таким образом устроили нечто вроде помоста. Затем к перекладине прикрепили две веревки с петлями. Но это было еще не все. Цыгану Риго и Веславу предстояло еще более ужасное зрелище. Полковой кузнец приказал своим помощникам поставить рядом с виселицей походную кузницу и за несколько часов до казни начал раскаливать два длинных железных прута.
— Да, милейший, смотри сюда! — крикнул кузнец цыгану Риго. — Вот этими самыми прутьями я выжгу твои глаза. Жаль, что у тебя их только два, а не целый десяток.
Затем полковой мясник прикатил огромный пень, на котором обыкновенно рубилось мясо, и принес остро оточенный топор. Он подошел к Веславу, который со стоном метался по земле, ударил его ногой в бок и крикнул:
— Ты видишь, мародер, этот топор? Им я отрублю твои жадные руки. Смею уверить, что сделаю это очень охотно. Когда я убиваю невинную скотину, во мне нет-нет да и поднимется жалость, а когда я буду отрубать твои лапы, мерзавец, то не буду испытывать ни жалости, ни раскаяния.
— Матерь Божья! — завопил Веслав. — Сотвори чудо! Всю жизнь я молился Тебе и приносил дары, а ты оставила меня. Обещаю, что буду отныне честным человеком, если Ты поможешь мне на этот раз. Они хотят отрубить мне руки, а потом повесить меня. У меня дьявол уже сидит на спине и тащит в преисподнюю. Вот оно — пламя, в котором будут мучаться несчастные грешники. Нет спасения от огненной геенны. Я не хочу умирать! Скорее я разобью себе череп об эти камни!
В безумном отчаянии Веслав бился головой о камни, пытаясь разорвать веревки, которыми был связан.
— Молчи, подлый трус! — крикнул ему Риго. — Что за чепуху ты мелешь о дьяволе и о преисподней! Я тебе говорю, все это ерунда. До мертвеца никому нет дела, кроме червей, которые будут есть его. Нет загробной жизни, нет возмездий. Я ни во что не верю. Мой добрый господин не раз говорил, что на этом свете можно грешить вовсю, лишь бы только не попасть в руки правосудия, и что другой жизни нет и не будет.
— Ты ошибаешься, — раздался чей-то глухой голос.
Риго повернул голову и увидел перед собою священника. Озаренное бледным сиянием луны лицо священника производило величественное впечатление. Священник этот лишь недавно прибыл в армию, расположившуюся под Прагой. Он привез с собой удостоверение на имя главнокомандующего, уполномочивающее его обходить все лазареты для напутствия умирающих и утешения раненых.
Этот священник был — патер Леони. Он сел на землю рядом с осужденными и начал говорить своим звучным, низким голосом. Он говорил им, что скоро придет их смертный час и что им следует покаяться в совершенных злодеяниях, что на земле умирает лишь тело, а душа выдерживает испытания перед Вечным Судьей, уходит либо в рай, либо в ад.
Цыган Риго только свистнул.
— Тебе было бы на руку, — воскликнул он, — если бы я рассказал о своих проступках, которые совершил за всю свою жизнь. Ты сейчас бы побежал к генералу и сообщил бы ему все подробности моего повествования.
— Сын мой, — мягко возразил священник, — я свято чту тайну исповеди. Я предлагаю тебе покаяться не для меня, не для людей вообще, а для того, чтобы облегчить свою душу и мужественно и спокойно встретить смерть.
— Мне и встречать ее не придется, — возразил Риго, — во всяком случае не сегодня. Смею вас уверить, что мой господин не даст мне попасть на виселицу.
— Ты слишком надеешься на твоего господина, — ответил священник, глядя на цыгана. — Господин, у которого такой слуга, сам наверное грешник. Негодяй может не согласиться спасти своего сообщника. Напротив, он может воспользоваться случаем, чтобы избавиться от сообщника, которого ему тогда уж нечего бояться.
Риго отшатнулся. Лицо его перекосилось, и глаза приняли мрачное выражение. Ему раньше не приходила в голову мысль, которую только что высказал священник. В этой мысли было много правдоподобного: Батьяни был способен отделаться от сообщника своих злодеяний.
«Но нет, — думал Риго, — Батьяни не будет так неблагодарен. Он вспомнит, что я еще недавно спас его из тюрьмы, рискуя собственной жизнью. Он не даст мне погибнуть, имея возможности спасти меня».
— Не трудись, святой отец, — вслух произнес Риго, — меня ты не запугаешь. Займись лучше вон тем трусом, который плачет и визжит, точно старая баба, и проливает жгучие слезы. Он скорее поддастся твоим увещеваниям.
— Ты закоренелый грешник! — гневно воскликнул патер Леони. — Горе тебе! Твоя душа погибла, на этом и на том свете.
Он отвернулся от цыгана и обратился к Веславу. Он долго говорил с ним. Веслав стал на колени, сложил связанные руки и зарыдал еще громче. Но мало-помалу он начал успокаиваться. Священник сумел тронуть его сердце, и он в конце концов спокойно повторял молитвы, подсказываемые исповедником.
Однако время шло, а из крепости не было ответа на предложение, отправленное Зигристом и Рорбеком. Мрачные тучи на небе уже стали окрашиваться в фиолетовый цвет, горизонт начал принимать розоватый оттенок. Риго с нетерпением считал минуты и все смотрел в направлении, где в тумане вырисовывались стены Праги.
«Почему Батьяни так долго не дает ответа? — думал Риго. — Почему он не торопится избавить меня от мучений? Виселица готова, железные прутья раскалены, ужасный топор сверкает».
Старая ворона парила над осужденными, как бы предчувствуя добычу. Риго била лихорадка, он весь дрожал от страха, волосы его становились дыбом, и холодный пот катился по лицу. Он даже завидовал несчастному Веславу, который лежал рядом с ним и молился: у этого человека уже не было никакой надежды, он знал, что ему не миновать ужасной участи и потому он окончательно покорился и стал спокоен.
Самая ужасная пытка именно и состояла в этом неведении, в безумном страхе перед неизвестностью. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее билось сердце в груди Риго. Он встретил проклятиями утреннее светило, радостно приветствуемое другими.
В эту ночь в Праге состоялось знаменательное заседание в доме Аделины Барберини. В гостиной у нее собрались все начальствующие лица, прибывшие в Прагу. Все они знали, что императрица Мария Терезия очень благоволит к Аделине, и ни для кого не составляло тайны, что она снабжена самыми широкими полномочиями. Аделина созвала всех старших офицеров на совещание, и все они сочли своим долгом явиться, видя в лице Аделины человека, от которого зависит дальнейшая участь крепости.
В большой гостиной первого этажа, за круглым столом, покрытым зеленым сукном, сидело двенадцать офицеров. Перед каждым из них стоял письменный прибор. Офицеры были еще в тех мундирах, в которых сражались днем: мундиры эти во многих местах были изорваны, испачканы и прожжены, многие из присутствующих носили перевязки и пластыри. Все эти храбрые офицеры мечтали только о том, как бы отомстить неприятелю за понесенное поражение, как бы наверстать потерянное.
Среди присутствующих находился также граф Батьяни. Он сидел в высоком кресле, рядом с главнокомандующим, который, несмотря на тяжелую рану ноги, тоже явился на совещание.
Аделина была бледнее обыкновенного, но это придавало ее лицу особую прелесть. Она была в глубоком трауре, причем узкое черное платье ярко обрисовывало ее дивный стан. Платье это как нельзя лучше подходило к ее иссиня-черным волосам, непокорными кудрями окаймлявшим ее бледное лицо. Через плечо она носила двухцветную черно-желтую ленту — эмблему Австрии.
Она встала. В гостиной воцарилась тишина.
— Господа, — начала Аделина, слегка дрожащим от волнения голосом, — мы собрались здесь, точно у могилы дорогого покойника, которого всем сердцем любили. В эту могилу мы опустили надежду, еще вчера окрылявшую нас, надежду на то, что могущество прусского короля разобьется о стены Праги. Но если вас, господа, воодушевляют те же мысли, что и меня, то мы не станем терять времени на жалобы, а будем действовать. Мы разбиты — это ужасно, это невероятно, но высшее достоинство полководца в том и состоит, что он во время войны отдает себе ясный отчет об истинном положении дела. Прага осаждена, мы окружены и, если поднимемся на крепостную ограду и окинем взором окружающую местность, то повсюду увидим прусские знамена, прусские мундиры. Нам предстоит задача, господа, защитить Прагу и не отдать ее в руки врага. В настоящее время Прага представляет собою оплот Австрии, и мы обязаны продержаться до тех пор, пока из Вены успеет прибыть подкрепление.
Аделина достала из-за корсажа письмо и продолжала:
— Два часа назад это письмо было мне доставлено курьером, которому удалось пробраться в крепость, несмотря на всю бдительность пруссаков. Письмо это от нашей государыни. Мария Терезия — да хранит ее Господь на многие лета, и да дарует Он ей победу — сообщает мне, что Прага должна продержаться во что бы то ни стало. Фельдмаршал Даун уже находится в пути сюда с огромной армией. До того, пока он прибудет и объединится с нами, до того, пока он не вступил в решительный бой с неприятелем, мы должны продержаться. Заявляю вам, господа, мою полную уверенность в том, что императрица не ошиблась в защитниках Праги. Что касается лично меня, я скорее готова заживо похоронить себя под развалинами города, чем впустить в Прагу хоть одного пруссака. Если бы мне пришлось собственной рукой взорвать пороховой склад, если мы все должны будем взлететь на воздух, — я ни на минуту не остановлюсь перед этим, и это будет лучше, так как тогда прусский король найдет одни лишь развалины и трупы и не будет иметь возможности хвалиться, что взял нас в плен. Я знаю, я чувствую, вы все со мной согласны. И потому предлагаю вам, господа, поклясться и воскликнуть вместе со мной: прусский король найдет здесь лишь развалины и трупы. Добровольно мы не сдадимся и предпочтем лучше ужасный конец.
Все офицеры, кроме генерала, которому рана на ноге не позволяла встать, встали, подняли руки и торжественно произнесли:
— Клянемся, что плена не будет!
Аделина сняла ленту с плеча и серебряными ножницами разрезала ее на тринадцать кусочков, которые раздала окружающим ее офицерам.
— Носите при себе австрийские цвета, — воскликнула она, — и да послужат они вам постоянно напоминанием клятвы! Подлый предатель тот, кто изменит этой клятве. Смерть и позор ему!
— Смерть предателю! — воскликнули все офицеры в один голос.
Они обнажили сабли, со звоном скрестили их на столе и подали друг другу руки.
Аделина с довольным видом озиралась кругом: она торжествовала в душе и глухо пробормотала, опускаясь в свое кресло:
— За тебя, государыня, я борюсь до последнего вздоха. Этим я плачу тебе за то, что ты сделала для меня в свое время. Я пожертвовала для тебя всем: любимым мужем, обожаемой дочерью, домашним очагом, честью и самолюбием. Я готова принести тебе еще больше жертв, если это возможно, чтобы доказать мою благодарность.
Офицеры не расслышали этих слов, но восторженно смотрели на красавицу, олицетворявшую собою богиню войны и мести.
Затем присутствующие приступили к разработке плана по обороне Праги. Каждому указали определенное место и дело. Было решено пока не производить вылазок и не давать открытого сражения: австрийские войска были слишком утомлены для этого. Следовало ограничиться бдительной охраной крепостных валов, чтобы иметь возможность во всякое время отбить нападения пруссаков. Предлагалось собрать в амбарах все запасы, выдавать каждому из осажденных лишь необходимое пропитание на день и предложить богатым гражданам делать добровольные пожертвования, так как прежде всего нужны были деньги.
Аделина решила выпустить воззвание к женщинам Праги с просьбой пожертвовать свои драгоценности в пользу страждущей родины и издать прокламацию к гражданам с призывом стать на защиту отечества.
Оставалось решить еще один вопрос. Тяжело раненный главнокомандующий был не в состоянии больше стоять во главе войск и руководить защитой города. Он сам отлично понимал это и просил снять с него эту ответственность. Остановка была за заместителем.
Аделина попросила трех старейших офицеров перейти с нею в другую комнату. Там она совещалась с ними около получаса. Затем, вернувшись с ними в гостиную, она предложила собранию признать главнокомандующим графа Сандора Батьяни. Офицеры в изумлении переглянулись. По-видимому, их неприятно поразило это предложение. Правда, граф Батьяни занимал высокое положение, но он был им не симпатичен; они ожидали, что главнокомандующий будет назначен из их среды.
Аделина обвела своим чарующим взором присутствующих; очевидно, она обладала каким-то загадочным влиянием на всех офицеров, так как кончилось тем, что граф Сандор Батьяни единогласно был избран главнокомандующим. Батьяни, конечно, остался весьма доволен этим избранием. Глаза его сверкали; он выпрямился и торжественно произнес:
— Благодарю вас, господа, за оказанную мне честь. Я принимаю возложенную на меня ответственность, вполне сознавая важность данной мною клятвы. Снова повторяю: Прага не должна быть сдана неприятелю, пока мы живы. Мы будем геройски защищать древнюю чешскую столицу и, если нужно, сумеем умереть под развалинами Градшина. А теперь, господа, перейдем к делу. Граждане будут оповещены о том, что каждый из них обязан мне безусловным повиновением. Далее я рассчитываю на вашу безусловную преданность, господа, так как отныне я являюсь представителем ее величества императрицы Марии Терезии.
Офицеры молча наклонили головы.
Вдруг снаружи кто-то постучал в дверь. Аделина сама открыла ее. На пороге стоял австрийский драгун, весь в пыли и забрызганный кровью.
— Меня направили сюда, — произнес он, — и сказали, что здесь я застану коменданта.
Батьяни вышел вперед и сказал:
— Комендант — я.
Драгун отдал честь.
— Я только что спасся от преследования пруссаков и перелез через крепостной вал, несмотря на их пули. Во время сражения я попал в руки врага, но сумел улизнуть и привез вам важное известие.
— В чем дело? — спросил Батьяни. — Вы получите награду, если известие это действительно заслуживает внимания.
— Мы потерпели поражение, — ответил драгун, — но и пруссаки понесли страшный урон. В прусском лагере я узнал, что самый выдающийся генерал прусской армии, граф Шверин, убит. Я находился вблизи палатки короля, когда ему докладывали о смерти Шверина, и слышал, как он воскликнул: «Эта потеря отнимает у нас лавры победы!»
Офицеры пришли в радостное волнение, а граф Батьяни воскликнул:
— Это очень радостное известие! Я вижу хорошее предзнаменование в том, что эта весть пришла именно в ту минуту, когда я был избран командующим.
— Поздравляю вас, граф Батьяни, с первым успехом! — воскликнула Аделина.
Когда драгун услышал имя Батьяни, он насторожился, подошел к новому коменданту и спросил:
— Я имею честь говорить с графом Сандором Батьяни?
— Да.
— В таком случае я должен передать вам послание, найденное мною случайно.
Он вынул из-за голенища сапога стрелу и прибавил:
— Спасшись от преследования и перебравшись уже через крепостной вал, я внезапно ощутил на щеке колющую боль и заметил, что у меня по лицу течет кровь. В то же мгновение к моим ногам упал какой-то предмет. Я наклонился и, к удивлению моему, увидел, что в меня попала стрела. Я, конечно, обратил внимание на этот необычайный снаряд, тем более, что никак не ожидал, что пруссаки будут стрелять в меня стрелами. Рассматривая стрелу более внимательно, я заметил, что к ней привязана какая-то бумага. Осторожно сняв ее, я убедился, что это письмо, адресованное вам, граф Батьяни. Передаю его вам вместе со стрелой.
Чрезвычайно озадаченный Батьяни взял из рук драгуна письмо, подошел к столу и несколько раз прочитал его. На лице его появилось странное, мрачное выражение. Он подошел к Аделине и шепотом спросил:
— Надеюсь, Лора фон Берген находится в надежном месте? Бежать она не может?
— Ни коим образом, — ответила Аделина. — Будьте покойны, граф, я сумею хорошо стеречь жену разбойника Лейхтвейса.
— Благодарю вас, — ответил Батьяни.
Он сел за стол и быстро написал несколько слов на большом листе бумаги. Затем, сложив эту бумагу, он запечатал ее своею печатью.
— Есть ли в городе голуби? — спросил он. Получив утвердительный ответ, Батьяни сказал: — Надо привязать вот это письмо к шее голубя, да так, чтобы его сразу увидели. Затем выпустить голубя с того места вала, которое ближе к прусскому лагерю. Голубь этот должен попасть в руки пруссаков. Речь идет об участи моего слуги, который находится в плену у неприятеля.
Один из офицеров встал, взял письмо и вышел, чтобы исполнить приказание.
Драгуна отвели в людскую, угостили сытным ужином и передали от имени Аделины Барберини довольно крупную сумму денег.
Вскоре после этого офицеры разошлись, и в доме Аделины остался один только Батьяни. Когда он собрался уходить, Аделина положила ему руку на плечо и сказала, глядя на него в упор:
— Граф Батьяни, я исполнила обещание, данное вам. Помните же, что и вы дали клятву предпочесть смерть под развалинами Праги сдаче крепости. Если же вы, — грозно продолжала она, — когда-либо нарушите эту клятву, поверьте, что я, поднявшая вас очень высоко, сумею так же и низвергнуть вас.
— Я останусь верен своей клятве! — воскликнул Батьяни.
Он схватил руку чернокудрой красавицы и совсем близко подошел к ней.
— А если нам удастся отстоять Прагу, — прошептал он, — если мы соединимся с генералом Дауном и победим пруссаков? Что будет тогда?
— Тогда, — медленно ответила Аделина, — я буду принадлежать вам, я буду вашей собственностью, с которой вы сможете делать все, что вам угодно.
Батьяни пламенно поцеловал руку Аделины, пожелал ей покойной ночи и вышел из дворца.