Пещера Лейхтвейса/Глава 38

Пещера Лейхтвейса/ Глава 38 ЦИТЕНСКИЙ ГУСАР : Роман
автор В. А. Рёдер (XIX век)

Дата создания: w:XIX век, опубл.: 1909. Источник: Соч. В. А. Редера. -- Санкт-Петербург: Развлечение, 1909. - 1368 с.

В столице Пруссии, Берлине, царило неописуемое воодушевление. Война была объявлена, и над страной сверкнула молния и грянул гром, разрядивший тягостное, напряженное состояние.

Так как уверенность всегда лучше сомнения, то народ великого Фридриха вздохнул с облегчением, когда узнал, что война объявлена.

В то время, когда молодой Фридрих, живя в крепости Рейнсберг, вел веселую жизнь и увлекался Францией и всем французским, многие сильно сомневались в том, что он сумеет властной рукой удержать бразды правления и сохранить то, что было создано его предшественниками. Но теперь вся Пруссия, весь мир знал, что король прусский Фридрих — величайший полководец своего века, умнейший дипломат и даровитейший правитель.

Силезские войны открыли миру глаза на все выдающиеся качества прусского короля. Маленькая Пруссия, с которой еще незадолго до этого другие державы совершенно не считались, выросла в великую державу. Ее боялись, ее ненавидели, но с этого обыкновенно всегда начинается величие. Пруссия была в восторге от своего короля.

Перед королевским дворцом в Берлине, куда переселился Фридрих незадолго до начала войны, народ теснился густой толпой, ожидая каждого появления короля на балконе, чтобы приветствовать его восторженными криками.

По городу ходила масса разнообразных слухов. Говорили, что французы уже подошли к Рейну, что войска Марии Терезии уже заняли Бреслау, что из России идут несметные полчища, чтобы напасть на Фридриха с тыла. Но всем этим жители столицы не смущались. В Берлине царило неописуемое оживление. Поднялось такое волнение, такое ликование, что старики, вспоминая тихую, неторопливую жизнь при отце Фридриха, короле Фридрихе Вильгельме I, в изумлении протирали глаза и говорили:

— Настало новое время, народ проснулся.

Веселее всего было вблизи казарм. Туда устремлялись все, кто был способен носить оружие, чаще молодые, здоровые люди, сознававшие в себе силу и отвагу, — все они зачислялись в ряды войск великого короля.

По соседству с казармами стояли палатки вербовщиков. Там с утра до вечера был слышен звон золота и серебра, но нигде не было видно унылых, печальных лиц — все радостно и по доброй воле шли в армию.

Молодые люди сочли бы позором для себя, если бы их услуги были отвергнуты. Их не удерживали стоны и вздохи родителей, провожавших их до казарм. Имя великого короля действовало подобно магниту: все горели желанием воевать и побеждать под его руководством, все жаждали оказать содействие королю во имя славы дорогого отечества.

Особенной симпатией жителей Берлина пользовались гусары генерала Цитена. Казарма их была расположена рядом с женским монастырем св. Урсулы.

Трудно представить себе более резкие противоположности, чем эти два здания и их обитатели. Наружным видом оба здания, правда, мало чем отличались одно от другого: оба они были высоки, однообразны и старомодны. Но в одном из этих зданий жили благочестивые монахини, проводившие свои дни в молитве, посте и пении церковных песен, готовясь к лучшей жизни на том свете. А в другом здании жили лихие, веселые гусары: здесь повсюду раздавались удалые песни о победах, любви и счастье. В одном здании стоял запах ладана и фимиама, а в другом — крепкого табака.

Здания были отделены одно от другого лишь узким простенком, так что в казарме слышны были благочестивые песнопения монахинь, а в монастыре гулким эхом проносились крепкие словечки гусар, звон сабель и шпор и громкие солдатские песни.

Бедные монахини давно уже мечтали о другой обители, но король в этом отношении придерживался особых взглядов. Настоятельница монастыря как-то подала ему длинное прошение, в котором подробно изложила ему все неудобства столь близкого соседства с гусарами. Но король собственноручно начертал на прошении такую резолюцию: «Если моим гусарам не вредит близость монастыря, то и монастырю не повредит близость казармы». Так настоятельница ничего и не добилась. Монахини молились и пели под аккомпанемент звона оружия и гусарских острот.

Поэтому нисколько не удивительно, что настоятельница монастыря урсулинок сестра Беата тоже пришла в восторг, узнав об объявлении войны. Она надеялась, что, благодаря войне, она хоть на время избавится от неприятных соседей, так как гусары должны были отправиться в поход, и в казарме таким образом водворится спокойствие. Сестра Беата сидела в своей келье в глубоком раздумье. К ней вошла привратница и доложила, что настоятельницу желает видеть какой-то молодой кавалерийский офицер.

— Офицер? Меня? — изумилась настоятельница. — Это, несомненно, недоразумение. У меня нет таких знакомых.

— Нет, тетя, это не недоразумение, — послышался громкий молодой голос.

Дверь распахнулась, и на пороге появился красивый юноша в форме гусара Цитенского полка.

— Георгий! — воскликнула настоятельница, оглядывая молодого офицера не то с нежностью, не то с изумлением. — Неужели это ты, мой племянник Георгий фон Редвиц, единственный сын моей покойной сестры? И ты в форме? Положим, так оно и должно было случиться. «Удалой юнкер» — ведь такая у тебя была кличка — конечно, не упустит случая подраться с австрийцами, французами и русскими, несмотря на то, что совершит таким образом тяжкий грех — убийства.

— Тетушка, — воскликнул молодой офицер, поднося к губам руку настоятельницы, — вы все та же! Вы называете грехом войну и право сражаться за короля. А по-моему, я совершил бы великий грех, если бы во время общего подъема, когда вся страна берется за оружие, остался бы в своем имении и занимался бы там хлебопашеством и скотоводством.

— Значит, ты тоже из числа гусар? — спросила настоятельница, косясь на форму своего племянника.

— Да, тетушка, я имел счастье быть зачисленным в Цитенские гусары, славный генерал разрешил мне сражаться под его командой. Вы даже представить себе не можете, как я горжусь этим.

В эту минуту кто-то постучал в дверь и, когда настоятельница произнесла «войдите!», в комнату вошла молодая девушка поразительной красоты. Она была не в монашеском одеянии, значит, еще не постриглась. Простое серое платье облегало ее чудную фигуру, а роскошные волосы ее были заплетены в две косы, красовавшиеся на голове подобно короне. Девушка эта своеобразной красотой своей напоминала мадонну. Переступив порог, она остановилась как вкопанная. По-видимому, она не ожидала увидеть столь необыкновенного гостя.

Молодой Редвиц тоже стоял без движения: своими большими голубыми глазами смотрел он на прелестную девушку и медленно провел рукой по лбу, как бы желая удостовериться, что он видит вошедшую наяву, а не во сне.

Настоятельница слегка вздрогнула, заметив изумление молодых людей.

— Вы звали меня, — произнесла молодая девушка, — я жду ваших приказаний.

— Да, Гунда, я вас звала, — с оттенком досады отозвалась настоятельница, — но это было с четверть часа тому назад, а тем временем ко мне явился неожиданный гость.

— Не будете ли вы так любезны представить меня? — шепнул молодой офицер.

— В монастыре не приняты светские обычаи, — шепотом ответила настоятельница.

Но Редвиц, по-видимому, не соглашался с ней. Он выступил вперед, поклонился молодой девушке и сказал:

— Имею честь представиться. Я — барон Георгий фон Редвиц, племянник настоятельницы этого монастыря. Сестра Беата — моя тетка по матери.

Молодая девушка в смущении опустила глаза, не зная, что ответить.

— Я попрошу тебя, Гунда, — заговорила настоятельница, — вернуться ко мне через полчаса, так как мне нужно серьезно поговорить с тобой о твоем будущем. В один из ближайших дней ты произнесешь обет целомудрия и раз и навсегда вступишь в нашу благочестивую общину.

Гунда густо покраснела и взглянула на барона Редвица. Во взгляде ее можно было прочитать скрытую мольбу о помощи. Затем она ушла, закрыв за собой тяжелую железную дверь.

Редвицу казалось, что вместе с нею скрылось небесное видение.

— Какая прелестная девушка! — воскликнул он. — Неужели вы намерены сделать из нее монахиню? Но ведь этим вы совершаете преступление. Нельзя же запирать такую красавицу в стенах монастыря. Ей нужны свет и солнце.

Настоятельница хотела ответить резкостью, но сдержала себя, сообразив, что это не вяжется с ее достоинством.

— Ты все тот же удалой юнкер, — полушутливо, полусерьезно ответила она, — неужели твоя кровь на самом деле так горяча. Впрочем, я должна раз и навсегда запретить тебе вмешиваться в дела монастыря, и если ты желаешь и впредь посещать меня, то лишь при условии, что не будешь засматриваться на монахинь.

— Но позвольте, тетя. Эта девушка вовсе еще не монахиня.

— Но в ближайшем будущем она будет ею.

Редвиц нахмурил брови и печально улыбнулся.

«А я постараюсь помешать этому», — подумал он и спросил вслух: — Как зовут эту молодую девушку? Из хорошей ли она семьи?

— Из очень хорошей, знатной семьи, — ответила настоятельница, — а что касается ее имени, то ты ведь слышал, что ее зовут Гунда.

— Да, это-то я слышал, тетушка, но насколько мне известно, у всех людей кроме имени бывает фамилия. Вот мне и хотелось бы знать…

— Любопытство большой порок, — прервала его настоятельница, — а ты должен был бы молиться и готовиться к грядущим опасностям. Для того, чтобы навести тебя на другие мысли, я дам тебе вот эту книгу. Она содержит благочестивые песнопения, относящиеся ко всевозможным моментам жизни человека.

Она взяла со стола книгу и с едва заметной насмешливой улыбкой передала ее молодому человеку.

Редвиц принял книгу, отвесив низкий поклон. Поговорив еще немного с теткой и пообещав до отправления в поход еще раз заглянуть к ней, он распростился и вернулся в казарму.

Там он тотчас же отправился в свою комнату, желая побыть наедине с собой, чтобы воскресить в памяти прелестный образ молодой девушки.

Денщик его, Шульц, хитрый уроженец Берлина, напомнил ему, что он обещал поиграть в картишки кое с кем из офицеров, которые его ждут. Но Редвиц так сердито взглянул на него, что тот поспешил уйти.

Затем молодой офицер опустился в кресло и задумался.

«Неужели такое прелестное создание должно зачахнуть в монастыре? — думал он. — Нет, этого нельзя допустить. Скорее, я вмешаюсь в это дело. Гунда! Какое красивое имя, вполне достойное этой красавицы. Я ведь не ошибся — она взглянула на меня с мольбой о помощи, в глазах ее ясно виднелся затаенный страх. Да, не подлежит никакому сомнению, она не по своей воле поступает в монахини, ее хотят заставить постричься. Все это я понимаю, и я расстрою замыслы благочестивых сестер, хотя бы мне даже пришлось впасть в немилость у моей тетушки. Что за странная идея дарить мне книгу с церковными песнями. Цитенский гусар и благочестивые песни — очень уж не сочетающиеся понятия. Однако надо будет заглянуть в эту книгу. Давно уже у меня не было в руках ничего подобного, чуть ли не с самого моего детства».

Редвиц раскрыл книгу. В то же мгновение он увидел между переплетом и первой страницей какое-то письмо в распечатанном конверте. Прочитав его, он задумался. Письмо было обращено к настоятельнице монастыря урсулинок и гласило следующее:

«Многоуважаемая сестра Беата! Спешу сообщить вам, что я решила посвятить мою дочь монашеской жизни, как вы мне предлагали. Гунда должна постричься, хотя бы против своей воли. Она вполне достойна высокого призвания монахини, состоящего в том, чтобы спасать души тех, кто погряз в пороках. Пусть она будет Христовой невестой. Я вполне рассчитываю на то, что вам удастся заручиться ее согласием на пострижение. В противном же случае, если она будет оказывать сопротивление, то мы найдем средства сломить ее упорство, хотя бы это причинило горе моему материнскому сердцу. Простите, что я пишу наспех, меня ждет король. Я неутомимо занята интересующим вас делом и надеюсь, что в скором времени будет выстроено для вас новое монастырское здание, чтобы избавить вас от неприятного соседства солдат. Остаюсь благодарная и преданная вам

Аделина».

Молодой офицер в порыве негодования скомкал письмо и швырнул его в камин.

— Любящая мать, нечего сказать! — воскликнул он. — Она собирается отдать в монастырь свою дочь даже против ее воли. Бедная Гунда, ты, вероятно, уже выстрадала и перенесла много горя. А в довершение всего тебя хотят запереть в монастырь, отрезать твои длинные косы и надеть на тебя безобразную монашескую одежду. Нет, тысячу раз нет. Этого не будет, пока я жив.

В этот день товарищи офицеры не узнавали молодого Редвица. Обыкновенно он бывал веселее всех, всегда смеялся и острил, но в этот день он был грустен и молчалив, а глаза его приняли печальное выражение.

Вечером Редвиц не пошел в офицерское собрание, где товарищи его собрались за карточным столом, а заперся в своей комнате. Он подошел к окну и посмотрел на здание монастыря. Луна ярко освещала узкое пространство между казармой и монастырем. Молодой офицер мечтал о том, как было бы хорошо, если бы ему удалось случайно увидеть Гунду, если бы она занимала келью, выходящую окном в сторону казармы. И вдруг он глазам своим не поверил — за решеткой одного из окон третьего этажа монастырского здания появилась прелестная головка молодой девушки. Это была Гунда.

Редвиц почувствовал, как сердце у него болезненно сжалось. Но вместе с тем он пришел в страшную ярость. Охотнее он тотчас же побежал бы в монастырь, силой освободил бы Гунду и с саблей в руке пробил бы путь к свободе. Но тут ему пришли в голову другие мысли. Стремилась ли Гунда к этой свободе? Быть может, она добровольно подчинилась воле своей матери? Быть может, охотно поступала в монастырь? Имел ли кто-нибудь право предлагать ей помощь? Редвиц решил немедленно добиться ответа на все эти вопросы.

Он задумался над тем, как бы ему удобнее всего встретиться с Гундой, и придумал своеобразный способ. Так как он не допускал возможности, что Гунда может услышать его голос сквозь толстые стекла наглухо закрытых окон, то он быстро вырезал из бумаги несколько больших букв и, поработав при этом некоторое время, составил вопрос из следующих слов:

— Добровольно ли вы поступаете в монастырь?

Спустя четверть часа у монастырского окна, освещенного маленькой лампой, появились вырезанные из бумаги буквы, по которым молодой офицер прочел:

— Нет! Спасите меня!

— Спасите меня! — восторженно воскликнул Редвиц, повторяя ее слова. — Да, я спасу тебя, очаровательная девушка. Не Христовой невестой ты будешь, а моей невестой, моей женой, повелительницей замка моих предков.

Он вырезал еще несколько букв и составил одно только слово:

— Завтра.

Девушка за окном монастырской кельи улыбнулась. Редвицу показалось, что она в знак благодарности опускает голову на грудь и прижимает обе руки к сердцу. После этого она отошла от окна, и свет в келье погас.

В течение всей ночи Редвиц не сомкнул глаз. Он часто проводил ночи без сна, просиживая с товарищами до зари за вином или за картами или же объезжая верхом леса и поля до полного изнеможения, предаваясь ненасытному ощущению свободы. Эта ночь была первой, проведенной им с пользой. Один за другим он составлял планы спасения Гунды, но никак не мог прийти к определенному решению. Он хорошо понимал, что здесь необходимо действовать наверняка, без промаха, так как был уверен, что больше уже не представится случая увезти Гунду из монастыря. Успех должен быть обеспечен заранее.

К рассвету он составил отважный план и, надеясь на свою молодость и счастье, решил привести его в исполнение во что бы то ни стало и должным образом провести монахинь.

Ровно в шесть часов утра денщик по обыкновению вошел в комнату молодого офицера. По лицу его сразу видно было, что он собирается сделать своему господину важное сообщение. Так как он не смел говорить, прежде чем к нему обратится Редвиц, то он молчал, страшно ворочая глазами, давая понять, что хочет говорить. Это было так потешно, что Редвиц невольно расхохотался и спросил:

— Ну, что скажешь? Что у тебя нового?

— Слава тебе, Господи, — заговорил денщик, — еще пять минут, и я бы не выдержал, Ваше благородие. У меня важная новость. В казарме говорят, будто получен приказ, чтобы наш полк сегодня же вечером покинул Берлин и форсированным маршем отправился против врага.

— Ура! — воскликнул обрадованный Редвиц, который давно уже мечтал встретиться с врагом на поле брани.

Но вдруг он спохватился. Он вспомнил, что именно в этот вечер он намеревается освободить Гунду. А тут приходится собираться в поход и покинуть город.

Все его первоначальные расчеты должны были рухнуть.

— А, черт возьми! — крикнул он, топнув ногой. — Нет, я так или иначе спасу ее. Прежде всего надо дать ей весточку о себе. Мне надо повидаться и поговорить с ней, хотя бы в течение одной только минуты. А вот это идея! Да, так я и сделаю. Сегодня же вечером Гунда будет свободна. Если когда-нибудь моя тетка, настоятельница монастыря, узнает, как я умудрился выхватить у нее из-под носа красивейшую из монахинь, то она, наверно, придет в сильнейшее негодование.

Молодой офицер поспешно принялся за свои приготовления, причем поневоле должен был посвятить денщика в свою тайну. Но денщик этот был вполне достоин доверия. Редвиц мог спокойно положиться на него, так как тот был очень предан своему господину, за которого пошел бы, не задумываясь, в огонь и в воду и даже к черту на рога. Кроме того, он был далеко не глуп и довольно хитер, а это могло пригодиться Редвицу при выполнении задуманного им плана.

Когда денщик узнал, в чем дело, он так и подскочил от восторга.

— Мы как следует проведем этих монахинь, — воскликнул он, — вот это дело мне по душе! Я ведь знаю, в чем главная суть, так как уже приметил эту хорошенькую барышню у окна в третьем этаже. Как мне стало жаль ее, когда я увидел, что у нее на глазах слезы.

— Ну тебя, — заметил Редвиц, — разве ты знаешь толк в женских глазах?

— Так точно, ваше благородие, — ответил денщик, — я отлично разбираю, какие глаза красивы, а какие нет. Будьте покойны. А когда вон та барышня смотрит своими прелестными глазками, то душа так и радуется.

Редвиц не мешал болтовне своего денщика, так как был рад его сочувствию.

Часов в девять утра молодой барон Редвиц снова явился в монастырь к своей тетке. На этот раз он накинул на себя широкий белый плащ, какие носили Цитенские гусары. Стройная фигура Редвица была совершенно скрыта под этим плащом.

— Ты опять явился, — спросила настоятельница, видимо, не совсем довольная столь ранним его визитом, — неужели тебе так нравится в монастыре? Ты, наверно, пришел с намерением заявить мне, что расстаешься с мечом и постригаешься в монахи? Если так, то я окажу тебе нужную протекцию.

— Смейтесь, тетушка, — отозвался Редвиц, почтительно целуя руку сестре Беате, что ей всегда очень нравилось, — хотя я и не думаю расставаться с полком, но все же моей просьбой, с которой я хочу обратиться к вам, руководит чувство благочестия.

— Ты настроен благочестиво? Поразительно, — недоверчиво произнесла настоятельница.

— Вы, тетушка, на самом деле считаете меня каким-то безбожником. Но я вам докажу, что я вовсе не так уж плох. Дело вот в чем: разрешите мне сегодня утром помолиться у алтаря вашей маленькой монастырской церкви. Наш полк получил приказ выступить еще сегодня в поход. Мы идем на войну, и вот я вспомнил, что давно уже, говоря откровенно, ни разу за последние два года не молился Богу.

— Два года! — в ужасе воскликнула настоятельница. — Разве можно жить так долго без молитвы?

— Собственно говоря, я тоже не понимаю, как меня еще земля терпит. Но, как видите, я еще жив, слава Богу, и надеюсь жить и дальше, назло всем австрийцам, французам и русским, которые собираются свернуть шею нашему великому королю. Итак, разрешите мне сойти вниз в церковь, чтобы помолиться у алтаря.

— Охотно разрешаю. Я позову сестру привратницу; она проводит тебя и откроет церковь.

— Благодарю вас, от души благодарю, тетушка, — ответил Редвиц.

Он снова поцеловал руку настоятельнице, которая вслед за тем позвонила и велела позвать привратницу. Явилась пожилая, некрасивая монахиня. Настоятельница дала ей необходимые указания, и Редвиц пошел вслед за ней. Шагая по длинным коридорам монастыря, он зорко оглядывался по сторонам, как охотник, выслеживая добычу. Вдруг он вздрогнул. За приоткрытой дверью одной из келий он увидел прелестное личико Гунды. Значит, он не ошибся в своем предположении: она видела, как он вышел из казармы и вошел в монастырь. Несомненно, она догадывалась, что он явился ради нее.

Редвиц спокойно вошел вслед за привратницей в церковь, расположенную в самом нижнем этаже монастырского здания. Но едва только привратница удалилась, оставив его одного, он быстро вернулся по тому же пути, по которому пришел.

Не долго думая, он открыл дверь кельи Гунды и переступил порог. Молодая девушка с трудом подавила в себе громкий крик испуга, готовый было вырваться из ее груди, и в крайнем смущении отступила к окну своей неприветливой комнаты.

— У меня времени немного, — шепнул ей Редвиц, вынимая из-под плаща какой-то темный сверток, — если вы действительно решили покинуть этот монастырь, то наденьте сегодня к семи часам вечера эту форменную одежду, которую я принес вам, а затем спрячьтесь за большой иконой церкви, направо от алтаря. Все остальное предоставьте мне. Прошу вас не сомневаться в том, что я искренне хочу помочь вам и нисколько не рассчитываю на вашу благодарность или вообще на что бы то ни было.

— Позвольте объяснить вам…

— Потом, потом. Сюда может случайно кто-нибудь заглянуть, и тогда все пропало. Прощайте и будьте готовы к семи часам вечера. Не забывайте, что дело касается вашей свободы. Ведь вас принудят постричься, если вы добровольно не согласитесь. У меня имеются данные, что с вами собираются поступить круто.

— Я буду готова, — ответила Гунда, краснея от смущения и волнения, — сегодня в семь направо от алтаря. А пока примите мою сердечную благодарность за ваше великодушие, которое вы проявляете по отношению к совершенно чужой вам молодой бедной девушке.

Она протянула молодому офицеру руку, а Редвиц в избытке чувств поднес эту руку к губам и запечатлел на ней горячий поцелуй. Затем он шмыгнул в коридор и поспешно вернулся в церковь. Там он опустился на колени возле алтаря. Но мысли его были заняты не молитвой, а прелестной девушкой, которая так пленила его с первой же встречи, что он решился на столь рискованный шаг, как похищение монахини.

Вскоре он встал. Явилась привратница и проводила его до выхода.

— Когда начинается война, — ворчала она, выпустив молодого офицера за ворота монастыря, — и господа офицеры должны отправиться в поход навстречу смерти, тогда на них сразу находит благочестие. Жаль, что этот юноша сделался офицером. Из него вышел бы прекрасный священник. Да, очень жаль.

Она захлопнула калитку и дважды повернула ключ в замке, в точности соблюдая предписания, чтобы таким образом ни одна овечка не отбилась от священного стада.