Пещера Лейхтвейса/Глава 33

Пещера Лейхтвейса/ Глава 33 ПОХИЩЕНИЕ : Роман
автор В. А. Рёдер (XIX век)

Дата создания: w:XIX век, опубл.: 1909. Источник: Соч. В. А. Редера. -- Санкт-Петербург: Развлечение, 1909. - 1368 с.

Ганнеле сама не знала, как добежала до конюшни, она помнила только, что вдруг очутилась перед входом и дрожащими руками рванула дверь. Она увидела ужасную картину. На середине конюшни, освещенной фонарем, стоял большой черный ящик, очень похожий на гроб. На краю этого гроба сидел Отто, отчаянно отбиваясь от двух мужчин, которые хотели втиснуть его в ящик. Ганнеле узнала в нападавших вербовщика и его лакея.

По-видимому, Отто оказывал деятельное сопротивление, отбиваясь кулаками, судя по тому, что из раны над правым глазом у Мельгейма текла кровь, а у лакея тоже вскочило несколько шишек. Но враги его были очень сильны, и Отто не мог одержать победы. Силы его иссякли, он опустился на край ящика, и все слабей и слабей отбивался, тогда как противники его все больше наступали на него.

— Вот тебе, мужик проклятый! — крикнул Мельгейм и кулаком ударил Отто изо всей силы по голове.

Отто упал без чувств, и враги его втиснули в ящик.

— Живо закрывай, — приказал Мельгейм своему лакею, — в ней есть дыры для воздуха, так что этот молодчик не задохнется, и мы доставим его живым и здоровым в Потсдам.

— Однако с ним работы было немало, — заметил лакей, закрывая крышку, — если он так же отважно будет биться с врагами короля, то пойдет один за десятерых.

— Да, из него выйдет великолепный солдат, — ответил Мельгейм, — и меня за него особенно поблагодарят.

Вдруг со стороны дверей раздался душераздирающий крик.

Ганнеле ворвалась в конюшню, бросилась на ящик и слабыми своими руками пыталась сорвать крышку. Нежная, хрупкая девушка внезапно превратилась в разъяренную женщину.

— Отдайте мне его, — кричала она, — разбойники! Грабители! Вы похитили моего возлюбленного! Откройте ящик. Я не выпущу вас отсюда. Только через мой труп вы выберетесь отсюда.

— Убирайся вон, сумасшедшая, — обозлился Мельгейм, схватил ее за руку и толкнул так, что она упала на пол.

С помощью лакея он тотчас же погрузил ящик на поджидавшую их коляску, сел рядом с ним на сиденье, лакей вскочил на козлы и стегнул лошадей.

Но не успели они тронуться, как Ганнеле снова бросилась им навстречу. Она схватила лошадей под уздцы и пыталась остановить их. Но на это не хватило бы даже сил мужчины. Лошади поволокли несчастную девушку по шоссе, пока она не выпустила уздечку и не упала на землю.

Телега пронеслась мимо, и вместе с нею было увезено самое дорогое, что было у Ганнеле на свете. Вербовщик со своей жертвой скрылся в ночной мгле.

Ганнеле лежала на дороге в глубоком обмороке, луна озаряла ее серебристым светом, и при этом освещении она казалась умершей.

На дорогу, со двора гостиницы, вышел, опираясь на свои костыли, скрипач Франц.

— Ганнеле! — звал он. — Где ты?

Вдруг он пронзительно вскрикнул, так как увидел ее, лежащую на земле без движения.

— Она мертва! — вскрикнул он. — Они убили ее. Эй, люди, помогите!

Крики его были услышаны. Музыка в гостинице сразу оборвалась, и крестьяне, движимые скорее любопытством, чем участием, выбежали на дорогу. Вскоре толпа тесным кольцом окружила лежавшую на земле Ганнеле и бросившегося рядом с ней на колени скрипача Франца. Посыпались расспросы и восклицания.

— Ганнеле еще жива, — слабым голосом воскликнул скрипач Франц, мучаясь бессильным гневом. — Она жива, сердце у нее бьется. Но когда она очнется, то жизнь ее будет разбита. У нее похитили ее возлюбленного. Вербовщики силой увезли Отто Резике.

— Силой? — послышался возмущенный голос богатого Крона. — Как же это так? На это они не имели права. Скорей, друзья мои! Снарядим погоню, надо остановить их.

Он предложил это не из сочувствия к Ганнеле, а из гнева и злобы на то, что увезли предполагаемого жениха его дочери.

Но прежде чем крестьяне могли двинуться с места, скрипач Франц в отчаянии воскликнул:

— Не трудитесь. Не гонитесь за ними. Вам не удастся отобрать у них добычу, так как вербовщик имеет в кармане бумагу, которая дает ему право увезти Отто и отдать его в солдаты.

— Значит, Отто продался ему? — спросил толстый трактирщик.

— Нет, не Отто себя продал, а отец его, мельник Резике, продал его вербовщикам.

Толпа вскрикнула от негодования почти в один голос. Все взоры обратились на мельника, который попятился назад, по-видимому, собираясь удрать. Но Крон с трактирщиком загородили ему дорогу.

— Стой, Резике! — крикнул Крон. — Отвечай нам, правда ли, что говорит скрипач Франц? Правда ли, что ты продал своего сына вербовщикам и подписал за него условие?

Мельник нахально заложил руки в карманы и сделал вид, будто нисколько не смущается.

— Давно ли, — воскликнул он, — у нас в селе стали верить несчастному проходимцу, нищему музыканту больше, чем уважаемому члену общества, имеющему состояние тысяч в двадцать?

— Не отвиливай, мельник! — воскликнул Крон. — Говори ясно, замешан ты в это дело или нет?

— Ничего подобного, — нагло лгал мельник, — я с вербовщиками трех слов не говорил. Вы должны были помочь мне, а не обвинять меня. Ведь у меня отняли родного сына, самого дельного моего помощника.

— Он лжет! — кричал Франц, поднимаясь на ноги при помощи окружающих. — Обыщите у него карманы. Там вы найдете двадцать прусских золотых. А если не найдете, то можете назвать меня подлецом.

— Пускай покажет карманы! — кричали в толпе. — Пускай докажет, что он не продал своего сына. Надо же узнать, в чем дело.

Несколько дюжих парней подошли к мельнику и вывернули его карманы. На землю вывалилось несколько золотых монет.

— Подлец! Мерзавец! — вскрикнул Крон. — Ты не стоишь того, чтобы я плюнул тебе в лицо. Мы давно знали, что ты способен продать за деньги своего родного сына. Убирайся вон, негодяй, видеть тебя не желаю.

Он толкнул мельника кулаком так, что тот пошатнулся.

— Ко мне в трактир не смей являться! — крикнул владелец «Голубого оленя». — Таких негодяев я видеть у себя не желаю.

Он тоже ударил мельника кулаком. Тот хрипло вскрикнул от ярости.

Но этим его испытания еще не кончились. Парни, вывернувшие его карманы, схватили его за шиворот и, напутствуемые криками и ревом толпы, отвели мельника в ближайший амбар, куда было впущено только несколько человек в качестве зрителей. Затем парни заперли ворота амбара.

Толпа, оставшаяся снаружи, слышала перебранку, какие-то переговоры, стоны, визг, плач и крики. Потом на минуту настала тишина, а затем ясно послышались удары плетьми по мягкому телу.

Спустя минут десять открылись ворота амбара и оттуда вышли молодые парни.

Мельник лежал в амбаре на земле, весь в крови. Но он не был мертв, а только избит плетьми до того, что лишился чувств. После того как толпа разошлась, мельник кое-как поднялся на ноги, собрал свою одежду и, кряхтя и охая, поплелся домой. Он кипел от злобы и клялся отомстить всему селу, а прежде всего скрипачу Францу и Ганнеле, которых он считал виновниками своей беды.

На шоссе никого не было. Только Ганнеле сидела на придорожном пне, закрыв лицо руками, и горько рыдала. Она была в безутешном горе и упросила даже скрипача Франца оставить ее одну. Вдруг она услышала за своей спиной шорох. Она обернулась и невольно вскрикнула. В ужасе и изумлении смотрела она на человека, которого видела уже не в первый раз и о котором она сохранила самые лучшие воспоминания.

— Лейхтвейс, — дрожащим голосом проговорила она, — вы ли это?

— Тише, — шепнул он в ответ, — не выдавай меня. Я слышал и видел все, и знаю, что у тебя делается на душе. С мельником я рассчитаюсь при удобном случае, но теперь ты прежде всего скажи мне, куда поехала телега, на которой вербовщик увез твоего возлюбленного?

— Они поехали по направлению к Висбадену, — рыдала Ганнеле, — если вы мне поможете, если вы спасете Отто, то я всю жизнь буду вам благодарна и вечно буду молить за вас Бога.

— Надейся. Больше я пока не могу ничего сказать тебе, — ответил Лейхтвейс, — а теперь прощай, Ганнеле, я должен приняться за дело.

Он пожал руку Ганнеле, а потом побежал по полю с такой скоростью, как будто за ним гнались преследователи.

Ганнеле молитвенно сложила руки, она перестала плакать и снова начала надеяться. Она знала, что за ее дело взялся Лейхтвейс, и потому снова начинала верить, что ее возлюбленному удастся уйти от вербовщиков.

Телега, на которой вербовщики увозили несчастного Отто, быстро катила вперед. Лакей немилосердно гнал лошадей, а Мельгейм еще и понукал его.

— Торопись живей, — говорил он, — надо поскорее отъехать подальше от этого проклятого села. Моя сделка с мельником может обнаружиться, и тогда крестьяне пустятся за нами в погоню. Бывали же случаи, что народ забрасывал камнями вербовщиков. Меня смущает эта история с возлюбленной нашего пленника.

— Я не могу ехать скорее, — отозвался лакей, — мы приближаемся к Неробергу, здесь дорога плохая, в особенности после снежных заносов. Но когда мы минуем гору, то снова быстро поедем вперед и скоро доедем до Висбадена.

— Там мы переночуем, — сказал Мельгейм, — и оттуда поедем во Франкфурт, где у меня есть надежное убежище.

Лакей кивнул головой и снова погнал лошадей. Ему тоже было не по себе. Он давно уже бросил бы службу у Мельгейма, если бы она не оплачивалась так хорошо.

Отто лежал в ящике и чуть не задыхался. Он был в отчаянии не от физической боли, не от страха перед будущим, а от горя при мысли о бедной Ганнеле. Что будет с ней, если его не будет в селе? Старик мельник немилосердно расправится с ней и постарается во что бы то ни стало выселить ее из Доцгейма. При этой мысли у Отто навернулись слезы на глазах. Затем им овладела бешеная ярость, когда он вспомнил о подлом нападении, жертвой которого сделался. Он твердо решил при первой же возможности бежать, вырваться на свободу и тогда жестоко отомстить вербовщику, который коварным образом заманил его в конюшню и там одолел при помощи своего лакея. Отто не знал еще, что родной отец продал его вербовщику. Он пока только одно сознавал ясно, что надежды на бегство было очень мало. Вербовщик вез его с собой, как куль товара, в ящике и уж, конечно, постарается никому не попасться на глаза. Без посторонней помощи Отто никак не мог открыть крышку ящика, а потому пока приходилось отказаться от всякой надежды на спасение.

Тем временем Мельгейм несколько успокоился. Он вынул короткую трубку, набил ее табаком и закурил. Своим пребыванием в Доцгейме он был очень доволен. Ему удалось завербовать несколько молодых людей, которые в назначенный день должны были явиться к нему во Франкфурт в указанное место. А самого здорового и красивого парня из всего села он увез силой и твердо решил не выпускать его на свободу. Спокойно покуривая, сидел он в коляске, время от времени потягивая вино из походной фляги.

Вдруг прогремел выстрел. Обе лошади сразу упали на землю, и мимо головы Мельгейма со свистом пролетела пуля. Если бы он не наклонился, то пуля неминуемо раздробила бы ему череп. В то же мгновение коляска была окружена со всех сторон какими-то темными фигурами.

— Кто вы такие? Что вам нужно? — крикнул Мельгейм и выхватил из кармана пистолет. — Назад! Иначе я буду стрелять!

Но его ударили ломом по руке, так что он выронил пистолет. В то же мгновение кто-то грубо схватил его за ворот и со страшной силой бросил на землю. Дрожавший от испуга лакей не посмел сопротивляться. Он соскочил с козел и бросился в снег на колени.

Двое из нападавших набросились на черный ящик, сняли его с коляски и вынесли на открытую поляну, шагах в двадцати от лесной дороги. Туда же повели и Мельгейма. Он шел в сопровождении двух человек, приставивших дула своих ружей к его голове и готовых спустить курок при малейшей попытке к бегству.

Поляна была освещена ярким лунным светом. Мельгейма привели к высокой ели.

Один из незнакомцев, самый высокий и представительный, подошел к вербовщику и произнес:

— Я разбойник Генрих Антон Лейхтвейс, а это мои товарищи. Вы в нашей власти, и вам не остается ничего другого, как только подчиниться моим приказаниям.

— Так, значит, только разбойник, грабитель и бродяга, — высокомерно воскликнул Мельгейм. — Если так, то, конечно, возьмите мои деньги, ведь нас только двое и сопротивляться вам мы не в силах. Но только отпустите меня поскорее и отдайте мне черный ящик, который вы вынесли сюда, вероятно, предполагая, что в нем находятся деньги. Но вы жестоко ошибаетесь. В нем находится только старая одежда, кое-какие мундиры, несколько сабель и другое оружие, с которым я не хотел бы расставаться. Вот вам мой кошелек. Берите его и вознаградите себя его содержимым за ваш труд по нападению.

Он протянул разбойнику желтый кожаный кошелек, но Лейхтвейс швырнул его вербовщику под ноги.

— Мы возьмем у вас то, что нам понравится, — сказал он, — но предварительно хотели бы удовлетворить наше любопытство. Мы, надо вам знать, очень любопытны, и были бы весьма благодарны, если бы вы нам показали ваше оружие, которое находится в черном ящике. Я любитель и знаток хорошего оружия, а потому открывайте ящик.

Мельгейм смутился. Он ни за что бы не хотел показать разбойникам содержимое ящика.

— Повинуйтесь, если я приказываю, — спокойно произнес Лейхтвейс, — я не люблю повторять своих приказаний. Черт возьми, мне не до шуток.

Громовой голос разбойника так смутил вербовщика, что он дрожащей рукой полез в карман за ключами. Ящик был заперт двумя висячими замками. Мельгейм открыл эти замки, а лакей его со страхом ожидал, что же будет дальше.

— Рорбек! Зигрист! Бруно! Подойдите сюда, — приказал Лейхтвейс, — посмотрим, какое такое оружие везет с собою этот господин. Если нам что-нибудь понравится, мы, быть может, кое-что купим у него.

Разбойники окружили ящик.

Но когда крышка начала подниматься, лакей вдруг вскочил на ноги и бросился бежать. Раздался выстрел. Беглец подскочил и упал в снег.

Стрелявший в него Бруно подошел к нему, осмотрел его и затем вернулся к своим товарищам.

— Этот уж никогда больше не убежит, — коротко сказал он.

У Мельгейма по телу пробежала холодная дрожь: он видел, что тут человеческая жизнь ни во что ни ставится, и начал догадываться, какая участь ждала его самого.

— Открывайте! — приказал Лейхтвейс.

Крышка ящика поднялась.

— Да тут лежит человек! — воскликнули товарищи Лейхтвейса. — Какой-то юноша.

— Ведь я говорил вам, друзья мои, — отозвался Лейхтвейс, — что дело идет о спасении человека. Мы слишком торопились, чтобы поспеть сюда, и потому я не мог рассказать вам всех подробностей. Помогите этому бедняге вылезть из ящика. Он славный парень, зовут его Отто Резике, он сын богатого, но скупого мельника, и родной отец продал его прусскому вербовщику.

Отто вскрикнул и вскочил на ноги.

— Этого быть не может! — воскликнул он, с мольбой протягивая руки к Лейхтвейсу. — Это невозможно! Я не могу верить этому. Мой отец все-таки не способен продать меня.

— Мы сейчас убедимся, правда это или нет, — сказал Лейхтвейс, — если твой отец подписал договор, то бумага должна находиться в кармане у этого почтенного господина. Эй вы, душегуб, выверните-ка ваши карманы.

Он разорвал сюртук и жилет вербовщика, запустил руку за жилет и достал оттуда довольно большой и изящный бумажник, набитый разными документами и деньгами.

Деньги Лейхтвейс взял себе, а затем начал перелистывать бумаги, пока, наконец, не нашел ту, которая ему была нужна. Это было условие, которое подписал мельник.

— Бедный вы юноша, — проговорил Лейхтвейс, — мне тяжело показывать вам эту бумагу, так как она навсегда отнимет у вас веру в людей. Взгляните сюда, вы знаете почерк вашего отца?

— Да, это его почерк! — вскрикнул с рыданием Отто. — Боже, как я несчастен… мой отец подписал эту бумагу. Он продал меня, продал родного сына.

Разбойники были потрясены горем несчастного юноши.

Лейхтвейс положил ему руку на плечо и сказал:

— Время исцелит вашу рану. Не унывайте. Человек так приспособлен, что переносит самое ужасное горе и разочарование. Вы тоже успокоитесь со временем. Вспомните о голубых глазах вашей Ганнеле, пусть они будут вашими путеводными звездами.

— Ганнеле! Где теперь моя Ганнеле? — тяжело вздохнул Отто.

— А теперь разделаемся с этим господином, — сурово произнес Лейхтвейс.

Мельгейм был далеко не трус, но в эту минуту он задрожал от страха. Он предчувствовал, что его ожидает ужасная участь.

Лейхтвейс размахнулся и нанес ему удар кулаком по лицу.

— Не знаю, дворянин вы или нет, — воскликнул разбойник, — но если вы дворянин, то этим ударом я разбил ваш герб и обесчестил вас. Впрочем, вы это сделали уже давно сами. Подлый продавец душ, торговец живым товаром, твой последний час настал. От руки разбойника Генриха Антона Лейхтвейса ты понесешь заслуженную кару. Я повешу тебя на этой ели для того, чтобы все знали, как разбойник Лейхтвейс карает тебе подобных кровопийц и негодяев.

Лейхтвейс сделал знак рукой.

Рорбек, по-видимому, только и ожидавший этого знака, влез на дерево и прикрепил к одному из сучьев крепкую веревку с петлей на конце. Бруно и Зигрист схватили осужденного и потащили к дереву. Отто с нескрываемым ужасом следил за этими приготовлениями. Хотя он был искренне благодарен Лейхтвейсу за свое спасение, но его страшила мысль, что из-за него должен погибнуть человек.

Он подошел к разбойнику.

— Генрих Антон Лейхтвейс, — произнес он с мольбою в голосе, — ты показал себя благородным человеком, выслушай же мою просьбу и помилуй этого негодяя. Довольно и того смертельного страха, который он переживает в настоящую минуту. Отпусти его. Я уверен, он никогда больше не будет торговать людьми.

— Мягкосердечный вы юноша, — мрачно проговорил Лейхтвейс, — будьте счастливы, что мы освободили вас от этого подлеца. Вы понятия не имеете, какие пытки ожидали вас в будущем. Вместе с тем я запрещаю вам вмешиваться не в ваше дело. Я считаю долгом уничтожить этого негодяя, так я и сделаю. Берите его! — крикнул он своим товарищам.

— Я прусский офицер, — воскликнул Мельгейм, — и смерть мне не страшна. Не воображайте, что я боюсь умирать, разбойники и грабители. Возможно, что я был негодяем и не всегда поступал порядочно, быть может, мне придется ответить за свои грехи, но я не трус. Скорей делайте ваше дело. Я тороплюсь, мне некогда, я поскорей хочу избавиться от вашего общества.

Рорбек накинул ему петлю на шею. Бруно и Зигрист едва удерживали пригнутый книзу сук ели, к которому была привязана веревка.

— Пускайте, — скомандовал Лейхтвейс.

Разбойники выпустили сук, и он взвился кверху. Тело вербовщика подскочило и потом повисло без движения. Смерть наступила почти моментально. Толстый узел в петле переломил несчастному позвоночник.

Луна освещала серебристым светом страшно искаженное лицо мертвеца.

Лейхтвейс вынул из кармана записную книжку, вырвал страницу и написал на ней несколько слов. Затем он подошел к казненному, проколол бумажку кинжалом и воткнул кинжал в грудь мертвеца.

Отто приблизился к трупу. При ярком свете луны он прочитал следующее:

«Так карает Генрих Антон Лейхтвейс, разбойник рейнского побережья, вербовщиков, которые покупают людей за деньги. Отцы и матери, берегите ваших сыновей».

— А теперь помолимся за упокой его души, — приказал Лейхтвейс.

Все опустились на колени и начали молиться. Это была ужасная, небывалая панихида. Но прежде чем разбойники успели договорить слова молитвы, они вдруг услышали звуки труб и барабанный бой, доносившиеся откуда-то издалека.

Лейхтвейс тотчас же вскочил на ноги.

— Товарищи, — воскликнул он, — скорей домой, в пещеру. То, что мы ожидали, произошло одним днем раньше, чем мы думали. Нероберг окружают войсками. Мы осаждены.

— Домой! В пещеру! — отозвались разбойники.

Они схватили молодого Отто, потащили его за собой и быстро устремились вперед.

Лейхтвейс шел впереди всех, не обращая внимая ни на какие препятствия, лишь бы поскорей добраться до своего подземного жилища.

Боже милосердный! Что будет с Лорой и Елизаветой, если разбойники будут отрезаны от них? Звуки труб слышались все яснее и яснее, подходили все ближе и ближе. Слышны были уже крики, и изредка кое-где в лесу мелькали огоньки. Лейхтвейсу даже показалось, что он слышит голос своего смертельного врага, графа Сандора Батьяни.

Наконец впереди блеснула серебристая лента лесного ручья, протекавшего мимо пещеры. Разбойники были спасены. Холм, под которым они жили, еще не был занят войсками. Они перешли ручей вброд и, спустя минуту, уже спускались в свою пещеру.

Лора бросилась к мужу, а Елизавета горячо обняла Зигриста.

— Наконец-то вы явились! — воскликнула Лора. — А мы уж боялись, что никогда больше не увидим вас.

— Вот мы снова все вместе, — радостно проговорил Лейхтвейс, — а теперь, друзья мои, мы уж не расстанемся и выйдем победителями. Поклянемся же дружескими узами, связывающими нас, что мы живыми не сдадимся врагам, что лучше мы погибнем под развалинами нашей пещеры, чем отдадимся во власть неприятеля.

— Клянемся! — торжественно произнесли разбойники, и эхо гулко пронеслось по пещере.

Лейхтвейс обратился тогда к молодому Резике, которому все время казалось, что он видит какой-то сон.

— Слушай, Отто, — произнес разбойник, — судьба сделала тебя нашим товарищем. Мы не могли оставить тебя в лесу, так как тебя казнили бы за убийство вербовщика. Подозрение неминуемо пало бы на тебя. Поэтому мы взяли тебя сюда в нашу пещеру. Но, начиная с той минуты, как ты вступил в нашу среду, ты стал нашим товарищем и никогда больше уж не можешь вернуться в общество. Кто разузнал тайну этой пещеры, тот становится товарищем ее хозяина, разбойника Лейхтвейса, или же умирает. Итак, решайся. Выбирай любое: жизнь разбойника либо смерть.

Отто взял руку Лейхтвейса и дрожащим от волнения голосом произнес:

— Не потому, что у меня нет иного выхода, я изъявляю готовность быть твоим товарищем и помощником, а потому, что я уважаю тебя, Лейхтвейс, и что мною руководит желание находиться вблизи тебя. Скажи мне только одно: предоставишь ли ты мне право привести сюда Ганнеле и может ли она остаться жить вместе с нами?

— Может, — ответил Лейхтвейс, — при условии, если она придет охотно и добровольно. Принуждать к этому ты ее не должен. Итак, Отто Резике, посвящаю тебя в свои товарищи. Поклянись мне этим крестом на кинжале, что ты останешься верен мне навсегда, что ты готов жить и умереть для Генриха Антона Лейхтвейса и его друзей.

Юноша с пламенным восторгом поклялся, и таким образом разбойник Лейхтвейс приобрел четвертого товарища.