«Аполлонъ», № 5, 1909
Какъ-то въ салонѣ барона Дризена, вовремя бесѣды, посвященной театру, одинъ актеръ очень искренно сталъ жаловаться, что на актеровъ будто бы мало обращаютъ теперь вниманія; пишутъ цѣлыя страницы о піесѣ, о декораціяхъ, о постановкѣ, а объ актерахъ такъ въ концѣ два-три слова и нѣсколько больше, если актеры чѣмъ-нибудь не угодили. Эта наивная жалоба припомнилась мнѣ, когда я смотрѣлъ поставленную на Михайловскомъ театрѣ (спектакль для учащихся) «Уріэль Акосту». Вотъ піеса для актера и только для актера. Многіе склонны видѣть выходъ изъ современнаго театральнаго неустройства въ возвращеніи къ власти надъ всѣмъ театромъ какого-то новаго фантастическаго актера, который одинъ будто бы способенъ преодолѣть всю немощность современнаго театра и какъ-то возродить его. Не будемъ гадать о будущемъ, а въ настоящемъ — вотъ очень удобный случай сказать нѣсколько словъ о современномъ актерѣ, вотъ піеса, не имѣющая значенія литературнаго (особенно въ допотопномъ переводѣ Вейнберга: слово «ужлижъ» разслышалъ я совершенно ясно два раза), но когда-то имѣвшая большой успѣхъ именно потому, что въ ней актеръ можетъ проявить весь свой трагическій пафосъ и темпераментъ.
Юрьевъ, игравшій Акосту, вовсе не плохой актеръ, и сыгралъ онъ не плохо, съ большимъ тактомъ, стараніемъ, вкусомъ. А всетаки спектакль вышелъ вялый, скучный и какой-то бѣдный. Пускай актеръ, игравшій Акосту, былъ бы въ десять разъ лучше Юрьева, пускай это былъ бы Мочаловъ или Каратыгинъ, намъ, современнымъ зрителямъ, привыкшимъ требовать отъ театра, этого сложнаго и огромнаго механизма, сложности многихъ воспріятій, которыя даются намъ соединенной работой и художника, и поэта, и режиссера, и актера, представленіе «Уріэль Акосты» показалось бы зрѣлищемъ слишкомъ бѣднымъ. Я настаиваю именно на «Уріэль Акостѣ», потому что сыграть Гамлета или Отелло хорошему актеру легче — ему поможетъ и Шекспиръ, и декораторъ, и режиссеръ, и ансамбль (даже геніальнаго актера предпочтемъ мы видѣть во всеоружіи современнаго театральнаго искусства). Всѣ же старанія режиссера въ «Уріэль Акостѣ» и удачно данныя въ окнѣ каналы Амстердама, и гости, спускающіеся по горбатому мостику между фонтановъ, и негритянки съ фруктами, и сцена въ синагогѣ (особенно удаченъ моментъ, когда толпа въ ужасѣ и гнѣвѣ тушитъ концами своихъ хламидъ торжественныя свѣчи) — все это было совершенно лишнее въ этой пьесѣ, не передающей ни стиля эпохи, ни быта и построенной только на отвлеченныхъ нѣсколько ходульныхъ герояхъ — Акостѣ и Юдифи. Молодая актриса Коваленская (Юдифь), несмотря на хорошій голосъ, несомнѣнную, хотя и неопытную, талантливость, казалась совсѣмъ безпомощной… Кстати, что на драматическихъ курсахъ, которые только въ этомъ году кончила Коваленская, обращаютъ-ли хоть какое-нибудь вниманіе на искусство мимики? Какъ не внушилъ преподаватель г-жѣ Коваленской, что для выраженія сильныхъ страстей не нужно вовсе такъ безобразно закатывать глаза, кривить губы? Самые неопытные любители умѣютъ лучше владѣть лицомъ, чѣмъ г-жа Коваленская.
И вотъ, всѣмъ поносящимъ сложность современнаго театра и мечтающимъ объ единственномъ актерѣ мнѣ хочется посовѣтовать посмотрѣть «Уріэль Акосту».
Конечно, геніальный актеръ — это очень хорошо, но нужны и геніальные художники, и режиссеры, и драматурги. Я думаю, что для насъ театръ желаненъ, какъ счастливое сочетаніе всѣхъ этихъ элементовъ, и прошло то время, когда одинъ актеръ могъ бы замѣнить всю пышность, все великолѣпіе современнаго, еще не достигшаго совершенства, но мечтаемаго гармоничнаго театральнаго зрѣлища, въ которомъ актеръ занимаетъ одно, и не самое первое, мѣсто, такъ какъ онъ только исполнитель чужихъ воль.
Единственное, нѣсколько печальное утѣшеніе осталось намъ — это смотрѣть въ Александринкѣ Островскаго.
Второе въ настоящемъ сезонѣ возобновленіе пьесы Островскаго можно обвинить въ небрежности. Замѣчательная игра Варламова и Васильевой не могла преодолѣть безстильность постановки и нѣкоторую вульгарную развязность (какъ играютъ Туношенскаго въ Маломъ театрѣ) остальныхъ исполнителей; не могла одна игра отличныхъ, образцовыхъ актеровъ передать все очарованіе, которое осталось еще и для насъ въ Островскомъ. Ахъ, какъ жалко, что не нашлось здѣсь Добужинскаго, который показалъ бы чудеса въ старыхъ диванахъ, павильонахъ, воротахъ парка и не позволилъ бы г-жѣ Потоцкой одѣть такую подозрительную (въ смыслѣ эпохи) шляпу, а Корвину-Кргоков-скому — модный бѣлый костюмъ вивёра плохого тона. Ахъ, какъ при всемъ совершенствѣ игры единственныхъ, быть можетъ, исполнителей Островскаго не хватало умнаго, культурнаго режиссера, который растолковалъ бы Яковлеву и Потоцкой, что, хотя они н опытные и съ искусной бойкостью актеры, нужно еще ка-кое-то чувство мѣры и стиля, что въ ихъ водевильной развязности есть нѣчто недостойное большой классической комедіи.
Претенціозная затѣя — уйти отъ пошлой современности въ міръ грезъ и сновидѣній. Этотъ міръ, если бы судить о немъ по театру Холмской «Сказка», очень непривлекателенъ.
Слащавая (изъ журнала для дѣтей младшаго возраста) пьеска Бухаровой, дешеваго демонизма сцена Дельера, поставленная для вящшаго ужаса на сукнахъ (на коленкорѣ скорѣе), кондитерскія красивости декорацій Каразина, любительская игра — все это больше всего располагаетъ уйти поскорѣе изъ театра ужъ не въ міръ грезъ и т. п., а куда угодно, только по-скорѣе.
Если это грезы и сновндѣнія, то, вѣроятно, какого-нибудь гостинодворскаго приказчика, знающаго, что есть «стиль модернъ» и что томиться «современностью» теперь въ модѣ. Вотъ и г-жа Холмская, послѣ «Кривого зеркала» и Малаго театра, затомилась и загрезила.