ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ.
правитьЗАМѢТКИ НОВАГО ПОЭТА.
правитьI.
правитьВъ одно прескверное безразсвѣтное зимнее петербургское утро, (это было года два тому назадъ), часу во второмъ, когда я только что принялся за дѣло, человѣкъ подалъ мнѣ карточку. На карточкѣ былъ выгравированъ гербъ, а подъ гербомъ изображено тончайшими буквами; Валерьянъ Николаевичъ Городницкій.
— Они желаютъ васъ видѣть, — сказалъ человѣкъ.
— Проси, отвѣчалъ я.
Съ г. Городницкимъ я не былъ знакомъ, хотя встрѣчалъ его часто на Невскомъ проспектѣ подъ руку съ разными моими знакомыми, а въ оперѣ и во французскомъ театрѣ въ первыхъ рядахъ креселъ. На вопросъ мой объ этомъ господинѣ пріятели мои обыкновенно отвѣчали:
— Онъ славный малый, чрезвычайно образованный, начитанный и либералъ.
Г. Городницкому лѣтъ 35, онъ средняго роста; имѣетъ на головѣ жидкіе волосы, тщательно расчесанные съ проборомъ на серединѣ и довольно большіе неопредѣленнаго цвѣта глаза; онъ должно быть близорукъ, потому что безпрестанно вооружаетъ носъ двойнымъ лорнетомъ; г. Городницкій одѣвается съ изысканностію и носитъ безукоризненныя свѣтлыя перчатки, плотно охватывающія его маленькія и толстыя руки. Онъ имѣетъ манеры немного изнѣженныя, видъ разсѣянный и безпечный; онъ числится въ какомъ-то министерствѣ, кажется, по особымъ порученіямъ.
Какую надобность онъ имѣетъ во мнѣ? подумалъ я въ ту минуту, когда г. Городницкій любезно, но нѣсколько обязательно протягивалъ мнѣ руку и говорилъ, какъ-то кокетливо подергивая головою:
— Pardon…. извините, что я васъ безпокою…. Мы, кажется, имѣемъ много общихъ знакомыхъ и я всегда желалъ съ вами сблизиться.
Затѣмъ онъ живописно и небрежно расположился въ креслѣ противъ меня, и не снимая перчатокъ, закурилъ пахитоску.
— Какая отвратительная погода!… сказалъ онъ, поднимая голову и выпуская тонкій дымъ къ потолку. — Петербургъ этотъ ужасенъ! — Нъ немъ жить невозможны Съѣзди гь за границу, подышать чистымъ воздухомъ, запастись здоровьемъ и потомъ возвратиться для того, чтобы снова разстроить здоровье!… Ну, что, скажите новенькаго?… Что ваша литература?
Я не отвѣчалъ на этотъ вопросъ и посмотрѣлъ на г. Городницкаго вопросительно, потому что не совсѣмъ понялъ, какого рода свѣдѣнія онъ желаетъ имѣть объ литературѣ.
Но онъ не заботился объ отвѣтѣ и не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на выраженіе моего лица, потому что смотрѣлъ болѣе на стѣны моего кабинета (хотя они не представляли ничего особеннаго), чѣмъ на меня.
Онъ продолжалъ:
— Теперь всѣ журналы ваши читаются съ большимъ удовольствіемъ…. много дѣльныхъ, прекрасныхъ статей о современныхъ вопросовъ. Слава Богу, теперь все оживилось. Ну да и пора же намъ наконецъ было двинуться немножко впередъ. Мы объ этомъ толковали третьяго дня съ княземъ Павломъ Григорьичемъ, у котораго я обѣдалъ…. У него, вѣдь вы можетъ слыхали? — прекрасный, гуманный взглядъ на вещи…. Это человѣкъ замѣчательный, европейскій. «Я ему говорю, пора же говорю, князь, намъ освободиться отъ китайщины»…. Онъ ужасно смѣялся…. Я съ нимъ очень близокъ и высказываю ему все откровенно…. Старое поколѣніе, — его конечно не разувѣришь, эти старосмыслы, какъ называетъ ихъ князь Поль, не могутъ существовать безъ десяти тысячъ церемоній, — ну и Богъ съ ними! Но пріятно, знаете, видѣть молодое поколѣніе…. Я разумѣю молодежь высшаго круга, — я вѣдь ихъ почти всѣхъ знаю, — у большей части изъ нихъ совсѣмъ ужь взглядъ другой, эдакой современной, особенно, я вамъ скажу, между военной молодежью есть люди чрезвычайно замѣчательные…. У нихъ образовался взглядъ…. убѣжденіе. Ну а староыыслы эти знаете презабавны. Недавно, въ одномъ домѣ — это было при пнѣ…. сынъ — un jeune homme tout-a-fait distingue началъ говорить при своемъ отцѣ объ освобожденіи крестьянъ, о гласности, о публичномъ судопроизводствѣ, о свободѣ торговли…. ну обо всѣхъ этихъ насущныхъ вопросахъ, — а у отца знаете и здѣсь и тутъ — (г. Городницкій указалъ на грудь и потомъ махнулъ черезъ плечо) все какъ слѣдуетъ…. онъ человѣкъ значительный и при этомъ закоснѣлый въ своихъ понятіяхъ…. Онъ ужасно какъ разгорячился…. «Откуда, говоритъ, вы берете эти ужасныя понятія? Замолчи, говоритъ, я не могу этого слышать. Этого только недоставало, чтобъ у меня сынъ былъ либералъ!… И куда, говоритъ, приведутъ васъ всѣ эти идеи? Образумься, братецъ, ты стоишь на краю гибели». Сынъ тоже разгорячился: «мы, говоритъ, батюшка, другъ друга понимать не можемъ, насъ раздѣляетъ бездна»… Онъ говорилъ отлично, съ жаромъ, съ каѳедры лучше нельзя бы говорить, но изъ этого могла бы выйти непріятная сцена, я остановилъ его, шепнулъ ему на ухо: «calmez vous, mon cher, вѣдь старика не переувѣришь; ты самъ говоришь, что васъ раздѣляетъ бездна….» Теперь вездѣ эта борьба стараго поколѣнія съ новымъ такъ рѣзко бросается въ глаза!… Правда вѣдь?
Г. Городницкій прищурился, сжалъ носъ двойнымъ лорнетомъ и началъ разсѣянно перелистывать книжку, которая попалась ему подъ руку.
— Аа! произнесъ онъ протяжно, — Les oiseaux?.. Онъ улыбнулся. — Въ этой книжкѣ бездна поэзіи…. mais le ton generale du livre manque d’unite. Я прочелъ ее съ удовольствіемъ, но я неохотникъ, я вамъ скажу, до Мишле, особенно до его «Исторіи революціи». Онъ, знаете, впадаетъ въ утопіи, въ соціализмъ, и заносится слишкомъ далеко…. Я признаюсь вамъ, люблю Ламартина больше; ну если хотите, онъ не историкъ въ строгомъ смыслѣ и тоже немного увлекается, поэтизируетъ, но у него стиль прелестный. Возьмите его исторію Жирондистовъ. Жаль…. что онъ разстроилъ свои дѣла и послѣднее время пишетъ для денегъ, на скорую руку. Но какъ человѣкъ политическій онъ все-таки замѣчателенъ, что ни говорите, — онъ сдѣлалъ много, очень много…. по моему, его промахъ заключался въ томъ, что онъ провозгласилъ республику; вступись онъ за герцогиню Орлеанскую, было бы совсѣмъ другое, но какъ поэтъ онъ увлекся…. Это натурально, хоть и грустно…. Не будь этой нелѣпой республики, Франція подъ регентствомъ герцогини Орлеанской могла бы спокойно развивать свои парламентскія формы и избѣгла бы этого страшнаго военнаго деспотизма, этихъ Эспинасовъ…. Да, эта республика большой промахъ со стороны Ламартина, очень большой! какъ вы полагаете?…
— Я совершенно съ вами согласенъ, отвѣчалъ я, восхищенный не столько умомъ, образованіемъ и политическими взглядами г. Городницкаго, сколько тою изящною Формою, въ которой онъ передавалъ все это, и граціозными движеніями, которыми сопровождались его рѣчи.
— Кабы побольше такихъ господъ, подумалъ я. У! съ такими можно бы уйти далеко!
— Ну-съ, а какъ вы думаете, продолжалъ г. Городницкій послѣ минуты молчанія, — если мы будемъ такъ идти, не возвращаясь вспять, безъ реакцій, послѣдовательно, не торопясь разумѣется, мы можемъ скоро догнать Европу?… Европа впрочемъ представляетъ въ сію минуту, надо сказать, странно, е зрѣлище…. правда?.. Всѣ мы люди образованные, съ настоящимъ взглядомъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ смотрѣли на Францію, какъ на передовую націю въ человѣчествѣ… Отличилась же эта передовая нація, нечего сказать! Я ужъ, признаюсь вамъ, ничего не жду отъ нея… Я вотъ недавно спорилъ объ этомъ съ графомъ Александромъ Славинскимъ.. Я съ нимъ очень близокъ и наши убѣжденія почти во всемъ сходятся, кромѣ Франціи. Онъ еще отъ нея надѣется чего-то!… Для меня, я вамъ скажу, Англія — вотъ это высшій политическій идеалъ…. не правда ли?… Лучшихъ учрежденій вообразить нельзя…. Чего же еще больше хотѣть? Журналы, митинги, парламенты и аристократическій элементъ, который не только не мѣшаетъ свободному развитію, напротивъ способствуетъ ему. Если бъ я не былъ русскій, и еслибъ я не былъ увѣренъ въ томъ, что намъ предстоитъ великая будущность, я, признаюсь вамъ откровенно, ничѣмъ не желалъ бы быть, какъ англичаниномъ….
«Странно», подумалъ я, «смотря на моего нечаяннаго гостя, любуясь имъ и наслаждаясь его рѣчами; — „неужели онъ удостоилъ меня посѣщеніемъ только для того, чтобы высказать свои политическія воззрѣнія? Они конечно прекрасны, но какое же мнѣ до никъ дѣло? Если бы еще у меня было много свободнаго времени, но….“
Но г. Городницкій какъ будто бы угадалъ мою мысль.
— Какой же я чудакъ! сказалъ онъ, — я болтаю вамъ о разныхъ вещахъ, а еще ничего не сказалъ о дѣлѣ, которое меня привело къ вамъ.
— Чѣмъ я могу служить вамъ? сказалъ я, — я очень радъ….
— Вотъ въ чемъ дѣло….
И при этихъ словахъ г. Городницкій старался придать себѣ видъ еще болѣе беззаботный и небрежный.
— Я, знаете, иногда отъ нечего дѣлать…. видите ли, я не могу быть совсѣмъ празднымъ…. въ свободное время отъ моихъ служебныхъ занятій и отъ свѣтскихъ обязанностей…. такъ иногда когда мнѣ приходятъ мысли въ голову…. я ихъ вмѣстѣ съ моими свѣтскими наблюденіями набрасываю на бумагу. Изъ этого кое-что вышло. Я написалъ эдакую небольшую…. какъ бы вамъ это сказать? — драматическую proverbe изъ жизни высшаго свѣта…. У меня, какъ вы увидите, есть немножко наблюдательности; притомъ большой свѣтъ я хорошо знаю. Но Бога ради вы только не принимайте этого слишкомъ серьёзно и не будьте ко мнѣ строги. Я не хочу записываться въ цѣхъ литераторовъ, Dieu me preserve! Какъ мнѣ это нелестно, я понимаю, что для меня это слишкомъ, — trop d’honneur…. это просто такъ, шалость, и я обращаюсь къ вамъ, какъ къ человѣку опытному въ литературныхъ дѣлахъ….
Г. Городницкій вынулъ изъ задняго кармана своего удивительно скроеннаго пиджака небольшую рукопись.
При этомъ движеніи у меня выступилъ холодный потъ на спинѣ и обнаружилась боль подъ ложечкой, которой я подверженъ въ критическія минуты.
— Я вѣрю вашему литературному вкусу, вашей опытности, и потому мнѣ хотѣлось бы вамъ прочесть это… это не много… это но больше получаса… pardon, что я васъ на полчаса отвлеку отъ вашихъ занятій.
— Но… пошевелилось у меня на языкѣ, но я не успѣлъ произнести этого но, потому что г. Городницкій приступилъ уже къ чтенію, вооружившись лорнетомъ, съ полною беззастѣнчивостію свѣтскаго человѣка. Чтеніе продолжалось ровно въ трое противъ обѣщаннаго, то есть полтора часа, и прерывалось собственными замѣчаніями автора въ формѣ вопросовъ: „Не правда ли это съ натуры?… На правда ли это довольно тонко подмѣчено? Это для многихъ ускользнетъ, потому что эти мысли ne sont pas a la portee de tout le monde… n’est-ce pas?..“
Г. Городницкій былъ правъ. Его драматическая поговорка была прелестна, но состоитъ вся изъ такихъ великосвѣтскихъ тонкостеq, которыя для непосвященныхъ были рѣшительно непонятны. Я покрайней мѣрѣ не понялъ, въ чемъ дѣло и что хотѣлъ сказать авторъ. Когда онъ кончилъ, онъ поднялъ голову и, поправивъ свой лорнетъ, пристально посмотрѣлъ на меня.
— Ну что?.. ну какъ? сказалъ онъ, — какъ вы находите эту бездѣлушку?.. Пожалуйста откровенно, прямо скажите… Я вѣдь авторскаго самолюбія не имѣю. Я предпочитаю правду всѣмъ этимъ комплиментамъ, les gracieuses flatteries…
— Очень тонко, — отвѣчалъ я, — но я впрочемъ не могу быть судьею, потому что мало знакомъ съ великосвѣтскою жизнію…
— Отчего же? возразилъ г. Городницкій, улыбнувшись и подернувъ головою, — вы знакомы со всѣми, вы знаете всѣхъ нашихъ…. Такъ въ самомъ дѣлѣ вы находите, что это не глугіо? ну а какъ на счетъ языка, il y a du style? Мнѣ русскій языкъ еще не совсѣмъ дается, я могу легче писать по-французски; это, если хотите, глупо, — потому что я русскій, но вѣдь знаете, намъ всѣмъ даютъ такое воспитаніе…
— Нѣтъ, вы владѣете русскимъ языкомъ, сказалъ я…
— Въ самомъ дѣлѣ? прибавилъ онъ… ну-съ такъ вотъ у меня до васъ просьба… Я желалъ бы напечатать эту вещицу именно въ журналѣ, въ которомъ вы участвуете, потому что я вполнѣ симпатизирую съ его направленіемъ… jene connais pas ces messieurs — этихъ господъ редакторовъ и журналистовъ, хотя я ихъ очень уважаю, и обращаюсь къ вамъ, чтобъ вы оказали мнѣ протекцію… Будьте такъ добры.
Я обѣщалъ исполнить его желаніе, то есть передать рукопись редакторамъ.
— Очень вамъ благодаренъ, — сказалъ г. Городницкій, — но вотъ еще одно…. je n’ai plus qu’un mot a dire…. говорятъ, вѣдь за статьи въ журналахъ платятъ деньги?… Я этого ни чего не знаю, я такъ слышалъ… мнѣ собственно деньги, вы понимаете, не нужны; это какая нибудь бездѣлица… но видите ли, если эта вещь будетъ помѣщена, мнѣ хотѣлось бы получить за нее что нибудь. Я пожертвовалъ бы эти деньги на бѣдныхъ. Меня бы, знаете, утѣшила мысль, что трудъ мой не совсѣмъ безполезенъ, что я имъ доставилъ хоть что-нибудь нуждающимся…. Я совершенно впрочемъ полагаюсь на васъ въ этомъ.
— Хорошо-съ, отвѣчалъ я, — я передамъ все это редакторамъ я лотомъ увѣдомлю васъ…
— Будьте такъ добры…
Г. Городницкій потолковалъ еще нѣсколько о современныхъ вопросахъ, о необходимости различныхъ преобразованій и очень дружески простился со мною, замѣтивъ, что вамъ людямъ просвѣщеннымъ, съ европейскимъ образомъ мыслей, надо сближаться; извинялся, что онъ воспользовался моей добротою outre mesure, слишкомъ засидѣлся у меня и просилъ меня о продолженіи знакомства.
Когда онъ ушелъ, я подумалъ:
Боже! сколько утонченности и прелести въ свѣтскихъ людяхъ! Но какъ этотъ господинъ при самой изящной вѣжливости и любезности умѣлъ мнѣ въ тоже время датъ тонко почувствовать, какая неизмѣримая разница между имъ — литературнымъ дилетантомъ, существомъ высшимъ, принятымъ въ большомъ свѣтѣ, вертящимся въ блестящихъ сферахъ, такъ ловко соединяющимъ величайшую comme-il-faut-ность съ удивительнымъ либерализмомъ и нами — записными литераторами, берущими деньги за свои труды… не для вспомоществованія бѣднымъ, а для собственнаго пропитанія!..
Петербургъ идетъ исполинскими шагами по пути прогресса, — въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Доказательствомъ этого можетъ служить между прочимъ г. Городницкій. Такихъ свѣтскихъ либераловъ у насъ развелось очень много въ послѣднее время…
II.
правитьЧерезъ три дня послѣ посѣщенія г. Городницкаго я отправился къ нему съ визитомъ, около трехъ часовъ, въ надеждѣ не застать его дома, потому что въ это время онъ обыкновенно гуляетъ по Невскому проспекту. Надежда моя не осуществилась: онъ былъ дома, потому что страдалъ маленькой простудою и гастритомъ, какъ онъ мнѣ объявилъ потомъ, потирая рукой по своей батистовой рубашкѣ у желудка.
Кабинетъ г. Городницкаго представлялъ изящный безпорядокъ: столы были завалены англійскими кипсеками, французскими журналами и различными иллюстрированными изданіями. На полу, обтянутомъ сукномъ, около того мѣста, гдѣ онъ сидѣлъ, — лежали послѣднія сочиненія Монталамбера и Токвиля. Кабинетъ этотъ не отличавшійся свѣжестію, потому что мебель, драпри занавѣски, сукно на полу — все это было уже значительно потерто, имѣлъ однако что-то особенное. къ намъ все было разсчитано на эффектъ… Одна стѣна была завѣшана литграфированными и фотографическими портретами разныхъ великосвѣтскихъ людей, съ наиболѣе блестящими Фамиліями; на другой — висѣли портреты извѣстныхъ дипломатовъ и публицистовъ: Гизо, Тьера, Вильменя, Сэра Роберта Пиля, гуляющаго съ Велингтономъ, лорда Пальмерстона и другихъ. Въ мраморной вазѣ была навалена груда визитныхъ билетовъ и записочекъ съ красивыми бордюрами. Свѣтскость и либерализмъ бросались въ глаза въ этой комнатѣ съ перваго раза.
Хозяинъ въ пестренькомъ галстучкѣ и въ какой-то кофтѣ со шнурками произнесъ длинное „А-а-а!“ при моемъ появленіи и любезно вскочилъ съ низенькаго дивана, на которомъ онъ лежалъ съ листомъ Journal des Debats, бросивъ этотъ листъ и протягивая мнѣ руку
— Очень, очень радъ васъ видѣть. Пожалуйста садитесь. Я немножко простуженъ и ктому же я подверженъ гастриту… Вчера мы ужинали… вотъ у него….
Г. Городницкій указалъ пальцемъ на портретъ одного изъ самыхъ великосвѣтскихъ петербургскихъ господъ и прибавилъ:
— Я немного разстроилъ желудокъ и воротился домой очень поздно…. Эта проклятая петербургская жизнь! Я ужъ хочу перемѣнить образъ жизни — это несносно!… А мы вчера выдумали очень забавную штуку… Я предложилъ, чтобы каждый изъ насъ произнесъ бы…. такъ…. маленькую рѣчь по-русски, развилъ бы въ ней какую нибудь современную тему… Сначала это напугало многихъ, но однако это было принято большинствомъ голосовъ и удалось такъ, какъ я не ожидалъ…. право… Мы ужасно какъ не привыкли говорить публично, особенно на своемъ родномъ языкѣ, — un bon parlour — вѣдь это рѣдкость между нами; чтобы логически, послѣдовательно развить мысль на это какъ-то насъ не стаетъ. Я выбралъ ужь самую эдакую современную тему: „О томъ, что такое гласность и на сколько у насъ она можетъ быть допущена“…. я самъ удивился своей смѣлости; -оно вышло у меня довольно кругло я не дурно; пеня осыпали рукоплесканіями; но всѣхъ лучше говоривъ Serge Наклашевскій: у него положительный даръ слова. По поводу Юма, вертящихся столовъ и другихъ чудесъ онъ ввелъ насъ въ мистическій міръ и доказывалъ, что въ природѣ есть какія-то таинственныя силы. Это были конечно парадоксы, но парадоксы блестящіе, выраженные съ жаромъ, съ увлеченіемъ…» Очень было мило!… Согласитесь, что все это лучше по крайней мѣрѣ, чѣмъ играть въ карты, или болтать о какихъ нибудь пустыхъ, свѣтскихъ" вседневныхъ происшествіяхъ?… Нѣтъ-съ, что ни говорите, а мы ждемъ впередъ и очень.
— О! да ктоже въ этомъ сомнѣвается? произнесъ я.
— Ахъ, вы знаете эту книжку?
Онъ взялъ се столика какой-то романъ Октава Фёльета и подалъ мнѣ.
— Нѣтъ, я не читалъ, сказалъ я, посмотрѣвъ не книжку.
— Вы прочтите, это стоитъ…. Онъ поэтъ, или по правдой мѣрѣ въ домъ иного поэзіи…. Онъ имѣетъ что-то общее съ нашимъ Тургеневымъ…. N’est ce pas?… Il est abondant en riches images, en couleurs йclatantes, il a beaucoup de sentimens…. Ну-съ, а что моя бѣдная піеска — еще не удостоилась принятія?…
Я отвѣчалъ, что отдалъ ее редакторамъ журнала, въ который онъ желаетъ ее помѣстить, но что послѣ того еще не видѣлъ ихъ и не имѣю отъ нихъ отвѣта, и что тотчасъ по полученіи отвѣта я его увѣдомлю…
— Не безпокойтесь, возразилъ г. Городницкій: — это я такъ сказалъ… когда нибудь послѣ… мнѣ все равно… этой піеской очень интересуется почему-то княгиня Красносельская; разумѣется ее въ сущности печатать не стоитъ, это пустяки, но если гг. редакторы напечатаютъ ее у себя, — она можетъ имъ доставить много подписчиковъ въ высшемъ кругу, очень много!… А это недурно, знаете, сближать нашъ высшій кругъ съ русской литературой, пріучать ихъ читать по-русски. Я увѣренъ, что со временемъ наша литература сдѣлается потребностью и этого кружка, что всѣ мы будемъ со временемъ и говорить и мыслить по-русски… Тогда въ свою очередь избранное общество будетъ дѣйствовать на литературу и придастъ ей этотъ внѣшній блескъ, эту утонченность, которой, il faut dire franchement, не множко недостаетъ ей теперь. Правда вѣдь?
— Совершенно, отвѣчалъ я, прощаясь съ моимъ новымъ другомъ.
— Такъ вы меня потомъ объ моей піескѣ увѣдомите? произнесъ онъ сладко улыбаясь и крѣпко пожимая мнѣ руку. — Au plaisir de vous revoir…. Я очень, очень радъ, что мы съ вами сошлись….
Съ этого дня г. Городницкій черезъ день заѣзжалъ, ко мнѣ справляться объ участи своей піески и писалъ кромѣ того записочки на Французскомъ языкѣ.
До какой степени ни лестно было мнѣ знакомство съ нимъ; но его нетерпѣніе и докучливость стали надоѣдать мнѣ. Онъ съ своей піеской не давалъ мнѣ покоя…. даже на улицѣ. «Ну что?… когда? принята ли моя піеска? неужели вы еще не получили отвѣта?»
Онъ засыпалъ меня такими вопросами… и уже начиналъ обнаруживать нѣкоторое неудовольствіе.
— Если піеска моя негодится, сказалъ онъ однажды, останавливая меня на улицѣ, — вы мнѣ скажите откровенно и попросите, чтобы мнѣ возвратили ее… Я отдамъ въ другой журналъ. Меня даже просили объ этомъ. Еслибъ не мои пріятели и нѣкоторыя свѣтскія дамы, которыя рѣшительно требуютъ, чтобъ я напечаталъ ее, — я бы и не безпокоилъ васъ, потому что я знаю, что это вздоръ…. я ужь вамъ говорилъ, что это я такъ набросалъ.
— Мнѣ очень совѣстно" но я еще не подучилъ отвѣта отъ редакторовъ. Впрочемъ будьте покойны" я на дняхъ вамъ непремѣнно дамъ отвѣтъ рѣшительный.
«О несчастная слабость характера» — думалъ я, «о ты — причина всѣхъ непріятностей моей жизни! Ну кто меня просилъ вмѣшиваться въ это дѣло? Отчего я прямо не отказалъ этому господину?.. Къ тому же я увѣренъ» что гг. редакторы (я вѣдь коротко знаю ихъ) продержутъ рукопись нѣсколько мѣсяцевъ" не принимая въ соображеніе нетерпѣніе свѣтскихъ литературныхъ дилетантовъ. Они — народъ грубый и не отдаютъ первенства дворянскимъ и свѣтскимъ сочиненіямъ передъ сочиненіями какихъ нибудь семинаристовъ…. Я почти не сомнѣваюсь, что они не напечатаютъ прелестной драматической Поговорки этого милаго свѣтскаго либерала, потому что не съумѣютъ оцѣнить того благоуханія, того тончайшаго букета свѣтскости, который и я, къ сожалѣнію, не умѣю вполнѣ цѣнить. О, для чего, же я взялся быть посредникомъ"?…
Я былъ взбѣшенъ на самого себя, отправился тотчасъ же къ редакторамъ и потребовалъ отъ нихъ рѣшительнаго отвѣта. Они возвратили мнѣ рукопись и на отрѣзъ объявили, что это чему ха!
— Чепуха?! возразилъ я съ досадою, — но позвольте, господа, можно ли такъ варварски и грубо отзываться о сочиненіи господина, который принадлежитъ къ избранному, къ высшему обществу, который признанъ этимъ обществомъ за человѣка замѣчательнаго ума и образованія; въ которомъ признаютъ талантъ всѣ великосвѣтскіе господа и даже сама княгиня Красносельская; который, наконецъ, извѣстенъ своимъ смѣлымъ образомъ мыслей, который считаетъ себя другомъ прогресса; котораго всѣ старовѣры считаютъ опаснѣйшимъ человѣкомъ; у котораго, по сознанію всѣхъ великосвѣтскихъ господъ, языкъ какъ бритва…. Вамъ, господа, — продолжалъ я, все болѣе и болѣе одушевляясь, — слѣдовало бы непремѣнно напечатать эту поговорку, если бы она и была въ самомъ дѣлѣ слаба, — потому что это хорошо зарекомендовало-бы ваше изданіе въ высшемъ обществѣ, доставило бы вамъ въ этомъ обществѣ множество подписчиковъ…. и прочее и прочее.
Я говорилъ горячо и энергически, но варвары-журналисты не хотѣли ничего слышать и еще въ добавокъ начали подсмѣиваться надъ моею слабостью къ свѣтскимъ людямъ.
Дѣлать было нечего. Я возвратился домой съ рукописью г. Городницкаго и въ тотъ же день отослалъ ее къ нему при самой вѣжливой запискѣ, въ которой я старался какъ можно болѣе смягчить отказъ.
«Редакція С…..а», писалъ я, «нашла вашу пьесу прекрасною (я не хотѣть обнаружить грубый вкусъ редакторовъ и компрометировать ихъ передъ высотамъ свѣтомъ, я потому позволилъ себѣ прибѣгнуть ко лжи) но, къ сожалѣнію, пьеса ваша не можетъ быть напечатана въ журналѣ прежде восьми мѣсяцевъ, по множеству матеріаловъ, которыхъ редакція отлагать не можетъ…. Полагая, что вы не согласитесь на такой отдаленный срокъ, — я долгомъ счелъ возвратить вамъ ее».
III.
правитьПослѣ этого нѣсколько времени я не встрѣчалъ г. Городницкаго и не видалъ никого изъ нашихъ общихъ знакомыхъ.
Первая моя встрѣча съ нимъ была въ Петергофѣ на дебаркадерѣ желѣзной дороги. Онъ вертѣлся около какихъ-то весьма пышныхъ и важныхъ дамъ съ лорнетомъ на носу и наткнулся прямо на меня.
Я съ пріятнѣйшею улыбкою поклонился ему и хотѣлъ было даже простодушно протянуть ему руку, но онъ измѣрилъ меня съ ногъ до головы, какъ бы припоминая: что это за человѣкъ, который безпокоитъ меня своимъ поклономъ? потомъ язвительно пошевелилъ губами, холодно кивнулъ мнѣ головою и обратившись къ одной изъ дамъ, закричалъ: «Princesse, par ici!»
Къ подъѣзду дебаркадера подкатилась линейка, красный придворный лакей произнесъ, обращаясь къ пышнымъ дамамъ и г. Городницкому: «линейка подана»; пышныя дамы съ помощію г. Городницкаго сѣли въ линейку и онъ самъ помѣстился возлѣ одной изъ нихъ, бросивъ на меня взглядъ, который говорилъ чрезвычайно много:
«Видишь ли ты, говорилъ этотъ взглядъ, къ какому обществу принадлежу я?… Видишь ли ты, въ какихъ линейкахъ я разъѣзжаю и какіе лакеи стоятъ за мною? Убѣдился ли ты теперь своими глазами, какая бездна между мною — и вами несчастными литераторами, не умѣвшими оцѣнить моего превосходнаго произведенія? Я удостаивалъ снисходить до васъ, а вы вмѣсто того, чтобы принять меня и мое произведеніе съ распростертыми объятіями и восторгомъ, вы…. и прочее.
Этотъ нѣмой языкъ былъ краснорѣчивѣе всякихъ словъ.
Я печально повѣсилъ голову и побрелъ вслѣдъ за линейкой, поднявшей облако пыли, залѣпившей мнѣ глаза и бросившейся въ носъ.
Я остановился, чихая и протирая глаза. Каждая пылинка, поднятая аристократическою линейкою и упавшая на меня, говорила мнѣ, казалось, устами г. Городницкаго о моемъ ничтожествѣ….
Въ другой разъ я встрѣтилъ г. Городницкаго, у одного изъ нашихъ общихъ знакомыхъ. Онъ обошелся со мною холодно-вѣжливо и въ разговорѣ почти не относился ко мнѣ…. Онъ говорилъ — объ европейской политикѣ и въ особенности о взглядахъ Англіи на континентъ и о ея планахъ. Онъ развивалъ эти планы въ такихъ мелочныхъ подробностяхъ, какъ будто былъ другомъ перваго министра Англіи, который по дружбѣ передалъ ему всѣ тайны своего кабинета. Я слушалъ его съ восторгомъ и не зналъ, чему болѣе удивляться — его либеральнымъ убѣжденіемъ, или его неслыханной памяти, потому что онъ цѣлыя страницы наизусть и почти слово въ слово передавалъ изъ сочиненій Токвиля и брошюрокъ Монталамбера, самъ не замѣчая, что это не его мысли и слова. Потомъ онъ перешолъ къ отечеству и съ ядовитѣйшей ироніей отзывался объ разныхъ извѣстныхъ лицахъ; разсказывалъ, какъ онъ отдѣлалъ» одного значительнаго ретрограда за обѣдомъ у другаго значительнаго лица, намекалъ о томъ, какъ вообще всѣ боятся его въ свѣтѣ, какъ онъ умѣлъ поставить себя относительно такого-то и такого-то лица и проч. И въ заключеніе обвелъ торжественно комнату и бросилъ на меня едва замѣтный косвенный взглядъ, но столь же многозначительный, какъ и тотъ, который былъ имъ брошенъ на меня съ придворной линейки.
Когда онъ уѣхалъ, пріятель мой, также человѣкъ свѣтскій, воскликнулъ, обратившись ко мнѣ:
— Какой чудный человѣкъ!… Не правда ли?… Отчего это вы не напечатали его пословицы? Конечно, она не Богъ знаетъ какое произведеніе…. но все-таки эта вещь очень остроумная и милая и гораздо лучше этихъ всѣхъ грубыхъ и грязныхъ обличительныхъ разсказовъ, которые печатаются въ вашихъ журналахъ. Къ тому же Городницкій съ просвѣщеннымъ образомъ мыслей, а такихъ людей вамъ, господа, не слѣдовало бы отталкивать отъ себя…. Такіе люди, какъ онъ, именно созданы для того, чтобы сближать высшее общество съ литературою.
— Боже мой! Да я-то чѣмъ виноватъ? вскрикнувъ — развѣ помѣщеніе его статьи зависѣло отъ меня?… Я только взялся по безконечной и непростительной слабости моего характера быть посредникомъ между нимъ и редакторами журнала. Развѣ я долженъ отвѣчать за то, что они по безвкусію своему не умѣли оцѣнить его поговорки и не поняли той выгоды, которую бы доставило имъ напечатаніе ея и сближеніе съ такимъ человѣкомъ, какъ ея авторъ?
— Мнѣ, признаюсь, это очень досадно, перебилъ меня мой пріятель: — досадно въ особенности за тебя…. Воля ваша, это промахъ….
— Что жь дѣлать? Теперь ужь не поправишь его, произнесъ я со вздохомъ.
— Онъ тебя именно обвиняетъ въ этомъ, продолжалъ мой пріятель, — онъ говоритъ, что ты принялъ его піесу холодно, что ты могъ бы, еслибы захотѣлъ, способствовать къ напечатанію ея, потому что имѣешь вліяніе на редакцію.
«Губительная слабость характера! простоналъ я внутренно, — до чего ты доводишь?.. Я желаю пріобрѣсти расположеніе и дружбу всѣхъ и потому не могу ни въ чемъ отказать никому и берусь даже за то, чего не могу исполнить…. и вотъ вмѣсто друзей я пріобрѣтаю враговъ, да еще какихъ враговъ! Впрочемъ г. Городницкому я ничего не обѣщалъ, кромѣ передачи его рукописи, но какъ бы то ни было, теперь онъ врагъ мой. въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, и врагъ опасный, и непримиримый, потому что самое раздражительное самолюбіе изъ всѣхъ самолюбій въ мірѣ — это самолюбіе свѣтскаго литературнаго дилетанта….»
Не прошло трехъ мѣсяцевъ послѣ всей этой исторіи, какъ въ городѣ начали носиться странные слухи обо мнѣ и объ редакторахъ журнала, въ которомъ я имѣю честь участвовать. Слухи эти все дѣлались громче; увеличиваясь и усиливаясь, они наконецъ дошли и до меня…. Мнѣ передавали съ разныхъ сторонъ, что въ свѣтѣ называютъ насъ ужаснѣйшими людьми, не имѣющими ни foi, ни loi, проникнутыми самыми вреднѣйшими для общества идеями, распространеніе которыхъ надобно мгновенно остановить, потому что они угрожаютъ общественной нравственности и порядку; что въ моихъ скромныхъ замѣткахъ скрываются какія-то заднія мысли; что въ нихъ будто бы надо читать что-то между строкъ…. и проч. и проч.
Если бы четверть этихъ милыхъ слуховъ имѣла какое нибудь правдоподобіе, то насъ справедливо слѣдовало бы изгнать изъ общества и отправить въ какіе нибудь безлюдныя степи.
«Но все это вздоръ», подумалъ я: — неужели-жь найдется какой нибудь человѣкъ съ здравымъ смысломъ, который повѣритъ такимъ нелѣпымъ слухамъ"?
Однако я сталъ замѣчать, что тѣ, которые прежде очень благосклонно обращались со мною, начали посматривать на меня какъ-то подозрительно и холодно, а нѣкоторые изъявлявшіе мнѣ болѣе, нежели милостивое и лестное расположеніе, даже пожимавшіе мнѣ дружески руки съ самыми наипріятнѣйщими улыбками, при встрѣчѣ со мною произносили уже съ многозначительной ироніей и затаенной злобой: «здравствуйте-съ», какъ будто этимъ привѣтствіемъ хотѣли сказать мнѣ; «ну погоди-же, голубчикъ, мы съ тобой справимся»!
Что же это такое? и откуда все это? — Я не понималъ ничего.
— Послушай, любезный другъ, сказалъ мнѣ однажды одинъ изъ редакторовъ журнала, въ которомъ я участвую: — знаешь ли какіе слухи ходятъ объ насъ, да и объ тебѣ тоже? Ты вредишь и себѣ и намъ!
— Я? Какимъ это образомъ? Что это значитъ? Часъ отъ часу не легче!
— Да, это все по твоей милости, продолжалъ редакторъ: потому что ты Богъ знаетъ зачѣмъ связываешься съ свѣтскими литературными дилетантами! Кто тебя просилъ напримѣръ брать у г. Городницкаго его сочиненіе?
— Но какая связь, возразилъ я съ горячностію, — между этими слухами и драматическою поговоркой г. Городницкаго?
— Очень близкая: г. Городницкій оскорбился тѣмъ, что его сочиненія мы не напечатали, — и теперь мститъ намъ, распространяя эти слухи.
— Какой вздоръ! перебилъ я: — этого быть не можетъ. Городницкій человѣкъ порядочный и притомъ имѣющій такія убѣжденія….
— И ты вѣришь, что эти господа могутъ имѣть какія нибудь убѣжденія, — это забавно!… Но какъ бы то ни было, а слухи эти пустилъ въ ходъ Городницкій, я это знаю изъ вѣрныхъ источниковъ. Вотъ тебѣ и урокъ, любезный: не связывайся впередъ съ свѣтскими либералами и литературными дилетантами!…
«Неужели»? подумалъ я, — но нѣтъ, этого быть не можетъ…. это ужь слишкомъ! Никто въ свѣтѣ не увѣритъ меня, чтобы человѣкъ съ такимъ образованіемъ, съ такими взглядами съ такимъ возвышеннымъ образомъ мыслей, могъ бы такъ нелѣпо и низко мстить!… Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ, я этому не повѣрю!
«Откуда же однако эти слухи»?
Я до сихъ поръ ломаю себѣ голову и не могу ничего придумать…. Откуда же они?…
Но пора перейти къ петербургскимъ новостямъ, болѣе интереснымъ.
Начнемъ съ театровъ и прежде всего съ новой комедія: «Не въ деньгахъ счастье», сочиненіе г. Чернышева, автора комедій: «Женихъ изъ долговаго отдѣленія» и «Новъ деньгахъ счастье». Новая комедія г. Чернышева дана была въ первый разъ въ бенефисъ г. Мартынова.
Вотъ ея содержаніе:
Купецъ Боярышниковъ (35 лѣтъ) женился на купчихѣ, за которой взялъ въ приданое 50,000 р., а передъ женидьбой занялъ у простяка пріятеля своего Щукина деньги безъ росписки и на эти деньги завелъ лавку. Боярышниковъ налой продувной и мѣтитъ прямо въ милліонеры. Тесть передъ свадьбой имѣлъ было поползновеніе надуть зятя, но не на такого напалъ. Боярышниковъ отпирается отъ своего долга и повергаетъ своего пріятеля въ нищету. Онъ имѣлъ связь съ какой-то Анхенъ, которая умерла и отъ которой ему осталась 4-хъ лѣтняя дочь Маша; дочь эту призрѣваетъ добрая подруга Анхенъ, Бородина Ивановна, почти насильно вытягивающая у Боярышникова 100 р. на прокормленіе и воспитаніе сироты. — Это прологъ піесы.
Проходитъ 15 лѣтъ…. Боярышниковъ, овдовѣвшій и постарѣвшій, сдѣлался милліонеромъ. Совѣсть, не совсѣмъ еще убитая, начинаетъ безпокойно пробуждаться въ немъ. Ни о своей дочери, ни о своемъ довѣрчивомъ пріятелѣ онъ не имѣетъ никакихъ слуховъ и потому полагаетъ, что и дочь и пріятель умерли. Кому же достанутся его милліоны? Для чего же и для кого онъ скопилъ ихъ различными неправдами? Страшно подумать о смертномъ часѣ, а смертный часъ не за горами. Боярышниковъ взялъ къ себѣ пріемыша, онъ держитъ его строго, заставляетъ его читать ему благочестивыя книги, требуетъ, чтобы онъ ходилъ къ заутрени и къ обѣдни и носилъ не иначе, какъ русское платье; но совѣсть, не смотря на благодѣяніе, дѣлаемое имъ пріемышу, не даетъ ему покою ни днемъ, ни ночью: онъ томится среди своихъ милліоновъ въ безвыходной тоскѣ и со стономъ повторяетъ: «Господи! многогрѣшенъ, — Господи! Господи»! Ни постъ, ни молитва не помогаютъ ему…. тяжело старику съ нечистою совѣстью. И если бы онъ зналъ еще, что его пріемышъ и наслѣдникъ его милліоновъ только и думаетъ о томъ, какъ бы поскорѣй старикъ окочурился, чтобы милліончики-то пустить въ ходъ, чтобы показать себя и что называется размахнуться, т. е. гуляй душа!… Онъ и начинаетъ по немногу размахиваться, тайкомъ по ночамъ: надѣваетъ что ни-на-есть модное платье, задаетъ выпивку, на лихачахъ прокатывается съ дѣвицами и проч.
А между тѣмъ Маша, дочь Боярышникова, вскормленная доброй Каролиной Ивановной, жива. Она, разумѣется, превратилась въ красавицу, поумнѣла и отличается не только Физическими, но и нравственными совершенствами…. Она невѣста, ей 17 лѣтъ…. Среди нищеты, петербургскихъ соблазновъ, въ самомъ центрѣ разврата, — въ модномъ магазинѣ, гдѣ она училась шить, она сохранила свою невинность и чистоту…. Милая, рѣдкая дѣвушка!… Она снискиваетъ себѣ пропитаніе однимъ честнымъ трудомъ, на который и обуться-то порядочно нельзя, а ужь о кринолинѣ и думать нечего! Но Маша знать не хочетъ кринолиновъ; Маша героиня… хотя олицетворяющая Машу актриса явилась кажется въ кринолинѣ…. Нельзя же безъ этого!… Маша впрочемъ влюблена, но она таитъ въ себѣ эту любовь, она самой себѣ боится сознаться въ ней…. и она взаимно любима…. И какое счастье бѣдной сироткѣ!… Каролина Ивановна любитъ ее, какъ самая нѣжная мать, а конторщикъ безъ мѣста, Петръ Сергѣевъ, какъ самый пламенный, но въ тоже время скромный любовникъ, ибо
«…..Любовь сердецъ невинныхъ
Молчалива и робка….
Та украдкой страсть питала,
Тотъ вздыхалъ изъ-подъ тишка….»
Этотъ конторщикъ безъ мѣста — настоящій Коридонъ или Титиръ изъ самой чувствительной идилліи, по мягкости, тонкости, нѣжности чувствъ и по скромности и трезвости поведенія.
Этотъ новый Коридонъ безъ мѣста получаетъ какую-то должность, въ задатокъ ея 50 р. и конечно немедленно предлагаетъ свою руку и сердцѣ Марьѣ Васильевнѣ…. Вообразите себѣ восторгъ добрѣйшей Каролины Ивановны!… Къ тому же Каролина Ивановна случайно узнаетъ, что Боярышниковъ, отецъ Маши, живъ…. и вотъ какимъ образомъ: пьяный питомецъ Боярышникова, одѣтый въ наимоднѣйшее платье, встрѣтилъ Машу рано утромъ на улицѣ и не только преслѣдовалъ ее до дому, но ворвался къ ней въ квартиру…. Маша чуть не падаетъ въ обморокъ. Каролина Ивановна прячетъ ее отъ неистоваго купчика, а купчикъ кричитъ: «Ну, старушенція, обработай ты мнѣ эту статейку и я, то есть ничего не пожалѣю. Я, говоритъ, пріемышъ Боярышникова»!
Каролина Ивановна въ восторгѣ, она узнаетъ адресъ старика я бѣжитъ къ нему объявить о томъ, что его дочь жива и что она помолвлена. При этой вѣсти у старика пошевельнулось что-то въ родѣ отцовскаго чувства, но онъ тотчасъ заглушаетъ его мыслію: вздоръ, это надувательство, она хочетъ только содрать съ меня деньги…. моя дочь давно умерла, не можетъ быть, чтобы она была жива… «Ну а если?» говоритъ онъ самому себѣ, по уходѣ Каролины Ивановны. Это если не даетъ ему покоя. Онъ рѣшается ѣхать къ Каролинѣ Ивановнѣ. — Каролины Ивановны нѣтъ дома, она вмѣстѣ съ своимъ жильцомъ Щукинымъ, тѣмъ самымъ, котораго Боярышниковъ обманулъ, отправилась дѣлать какія-то закупки для Маши. И Щукинъ (нѣчто въ родѣ смягченнаго Любима Торцова) также любитъ Машу… да и какъ не любить эту умную и скромную дѣвушку, неимѣющую впрочемъ никакого цвѣта, кромѣ прелестнѣйшаго цвѣта лица?.. Дома никого не осталось кромѣ ея, — и отецъ сходится съ дочерью лицомъ къ лицу… Сцена свиданія Боярышникова съ Машей очень удачна. Милліонеръ смягчается, обнимаетъ ее, но вдругъ вбѣгаетъ добрая Каролина Ивановна. При такомъ зрѣлищѣ она приходитъ въ восторгъ и начинаетъ болтать: «Ну, слава Богу, давно бы такъ. Вотъ теперь мы и порастрясемъ папенькины-то карманы!» Но эти добродушныя слова страшно дѣйствуютъ на милліонера, который вездѣ и во всемъ видитъ обманъ, надувательство и посягательство на его карманы. Онъ отталкиваетъ отъ себя дочь… "Нѣтъ это не моя дочь!.. Они хотятъ отъ меня только денегъ, я не позволю надуть себя… Ну, чортъ съ вами! вотъ вамъ деньги, это я даю вамъ добровольно, — онъ бросаетъ на полъ 300 руб. и выбѣгаетъ Изъ комнаты.
Но ни Маша, ни женихъ ея, какъ люди честные не хотятъ брать этихъ денегъ, они хотятъ возратить ихъ…. Щукинъ, узнавшій.обо всемъ, берется за это. Онъ идетъ къ своему бывшему пріятелю, обокравшему его.
Передъ этимъ Боярышниковъ узнаетъ, что питомецъ его — негодяй и притомъ воръ: онъ вытащилъ у него изъ сундука два мѣшечка съ лобанчиками. Боярышниковъ выгоняетъ его изъ дому и отдаетъ ему эти мѣшки…
Когда передъ нимъ является Щукинъ, старикъ милліонеръ не вѣритъ глазамъ своимъ. Сначала онъ приходитъ въ ужасъ, думая, что Щукинъ явился къ нему съ того свѣта, чтобы требовать отъ него отчета въ своихъ деньгахъ; но потомъ, приходитъ въ себя, и радуется, что можетъ снять грѣхъ съ своей совѣсти…. «Возьми свой деньги, говоритъ онъ ему, возьми ихъ скорѣй!» на что Щукинъ отвѣчаетъ ему: «Не нужно мнѣ теперь этихъ денегъ, да возьми вотъ ужь въ прибавку и гъ, которыя бросилъ ты своей дочери. Ни она, ни женихъ ея не хотятъ этихъ денегъ, они меня просили возвратить тебѣ ихъ». Старикъ милліонеръ пораженъ этимъ… Какъ! бѣдные, почти нищіе отказываются отъ денегъ! Стало быть не въ деньгахъ счастье? Да! Развѣ счастливъ онъ съ своими милліонами?.. Онъ признаетъ свою дочь, беретъ ее къ себѣ съ зятемъ и на этихъ условіяхъ примиряется съ Щукинымъ.
Піеса г. Чернышева, какъ видно изъ этого изложенія, (не безъ мысли. Правда, эта мысль развита не совсѣмъ ловко, не совсѣмъ правдоподобно, мѣстами даже неудачна; языкъ дѣйствующихъ ея (лицъ не имѣетъ характерности, но несмотря на все это, мы должны быть очень благодарны за нее автору… Во-первыхъ — комедія г. Чернышева со всѣми ея недостатками все-таки несравненно предпочтительнѣе всѣхъ комедій и водевилей, переводимыхъ съ Французскаго и совершенно чуждыхъ нашимъ нравамъ; а во-вторыхъ — комедія эта дала возможность нашему великому драматическому артисту — Мартынову создать типъ изъ роди купца Боярышникова…
Пусть же г. Чернышевъ не останавливается въ своихъ драматическихъ попыткахъ. Мы увѣрены, что при болѣе серьёзномъ проникновеніи въ жизнь, при трудѣ и чтеніи, которыя будутъ способствовать къ развитію его дарованія, онъ можетъ современенъ написать очень хорошее драматическое произведеніе. — Будемъ надѣяться, во всякомъ случаѣ, при бѣдности нашего репертуара, критика недодана слишкомъ строго судить молодаго автора….
Но обратимся къ Мартынову.
Мы не одинъ разъ имѣли случай говорить о геніальности его таланта. Два года тому назадъ отдавая отчетъ о представленіи драмы г. Потѣхина: «Чужое добро въ прокъ нейдетъ», мы уже показали, что въ талантѣ Мартынова не одинъ комическій элементъ, а драматизмъ въ широкомъ значеніи этихъ словъ; что онъ не только превосходный комикъ, но и глубокій трагикъ, — и теперь послѣ представленія комедіи г. Чернышева, послѣ роли созданной имъ въ этоі комедіи, намъ остается только повторить еще утвердительнѣе то, что было сказано нами нѣкогда…
Мартыновъ безспорно принадлежитъ къ числу геніальныхъ драматическихъ артистовъ. Какъ многіе изъ парижскихъ знаменитостей послѣдняго времени, которыхъ намъ удалось видѣть и имена которыхъ знаетъ наизусть вся Европа — односторонни и блѣдны сравнительно съ Мартыновымъ, о, которомъ понятія не имѣетъ Европа и котораго даже въ отечествѣ многіе считать не болѣе, какъ очень хорошимъ комическимъ актеромъ, — только!
Изо всѣхъ парижскихъ театральныхъ знаменитостей послѣдняго времени развѣ одинъ только Фредерикъ Лемстръ могъ быть поставленъ по таланту рядомъ съ Мартыновымъ. У насъ онъ имѣетъ въ сію минуту только одного соперника — Садовскаго.
Критики наши при разборѣ піесъ безпрестанно ставитъ на одну доску Мартынова съ другими тоже конечно даровитыми нашими актерами… и никому не кажется это сближеніе странно, никто не протестуетъ противъ этого, хотя между Мартыновымъ и тѣми, съ которыми ставятъ его на ряду — неизмѣримая разница; хотя одинъ творецъ, художникъ, великій талантъ, а другіе не болѣе, какъ умные, ловкіе и довольно тонкіе актеры, схватывающіе вѣрно внѣшнія черты различныхъ лицъ, встрѣчаемыхъ имъ въ жизни и переносящіе ихъ на сцену. Для большинства публики — и особенно публики Александрынскаго театра такія различія конечно слишкомъ тонки. Это большинство заботится только о собственномъ развлеченіи и рукоплещетъ тому, кто болѣе забавляетъ его, кто смѣшнѣе передразниваетъ дѣйствительность… Театръ для большинства — средство какъ нибудь поразвлѣчься и убить время; многіе ли изъ зрителей ищутъ художествевнаго наслажденія и понимаютъ что такое художественное наслажденіе? Этого отъ нихъ и требовать невозможно… Ужь если критики смѣшиваютъ Мартынова съ другими даровитыми актерами, то о большинствѣ публики и говорить нечего.
Передать игру Мартынова въ роли Боярышникова во всѣхъ ея оттѣнкахъ и подробностяхъ невозможно. Никакой искусный разсказъ не въ силахъ этого сдѣлать, — довольно сказать, что въ этой роли онъ создалъ удивительный типъ и возвелъ ее до высокаго драматизма, до ужасающей правды, которая впрочемъ во многихъ зрителяхъ возбуждала только добродушный смѣхъ.
Въ прологѣ мы его видѣли еще молодымъ, бойкимъ, неумолимымъ, безжалостномъ, безчувственнымъ, мелкимъ торгашомъ, который съ молокомъ всосалъ въ себя плутовство и обманъ, который съ дѣтства — еще мальчишкой въ лавкѣ у своего хозяина обучился обсчитывать, обмѣривать, красть и лгать; который не понимаетъ и не видитъ другой цѣли въ жизни, кромѣ наживанья денегъ какимъ бы то ни было образомъ. «Кто нажилъ тотъ и правъ» — всѣ нравственныя правила его заключаются въ этомъ. Всѣ человѣческія ощущенія и чувства окаменѣли въ этомъ существѣ, вышедшемъ изъ такой школы. Глядя на этого, покуда еще мѣднаго, торгаша, наблюдая за его ужимками, за выраженіемъ лица его, слушая его, вы предугадываете, что онъ будетъ современенъ человѣкъ сильный, почетный, милліонеръ. Это — характеръ и еще какой… способный для достиженія своей цѣли возвыситься до злодѣйства. Онъ страшенъ этотъ мѣлкій торгашъ, а простодушная публика надъ нимъ подсмѣивается, не подозрѣвая, что заключается подъ его внѣшнимъ комизмомъ! Добрая Каролина Ивановна насилу вытягиваетъ у него сто рублей на воспитаніе его дочери и, отдавая ей эти деньги, съ внутреннимъ скрежетомъ, онъ кажется наровитъ обсчитать и родную дочь, для которой вырываютъ у него милостыню… Съ какимъ безстыдствомъ и злодѣйствомъ отказывается онъ отъ занятыхъ имъ у пріятеля денегъ въ присутствіи своего тестя! И когда тесть, тронутый положеніемъ человѣка, котораго зять его пускаетъ по міру, говоритъ ему: «Не хорошо, братецъ; если ты занялъ, такъ отдай.» — «Охота же вамъ, тятенька, возражаетъ онъ хладнокровно, какъ ни въ чемъ не бывало, — „слушать его… Развѣ не видите что онъ пьянъ?“ — Морозъ подираетъ отъ этихъ словъ, произносимыхъ Мартыновымъ, а зрители — все смѣются… Неужели это смѣшно? Во 2 актѣ Мартыновъ является уже согбеннымъ старикомъ, трепещущимъ передъ мыслію о смертномъ часѣ и только помышляющимъ о томъ, чтобы замолить свои тяжкіе грѣхи строгими постами, хожденіями въ церковь и тщательнымъ исполненіемъ всѣхъ внѣшнихъ церковныхъ обрядовъ, въ которыхъ для него заключается вся сущность религіи. Не легко, видно, достаются милліоны! Онъ еще пожалуй не прочь при случаѣ надуть, но ужъ обманъ не легокъ ему; онъ тревожитъ его, и обманувъ онъ тотчасъ наложитъ на себя тотчасъ эпитемью для успокоенія совѣсти. Онъ моритъ себя голодомъ, молится, читаетъ благочестивыя книги; но ни что не заглушаетъ въ немъ внутреннихъ упрековъ… Взгляните на лицо старика Мартынова въ ту минуту, когда Каролина Ивановна прибѣгаетъ къ нему съ извѣстіемъ, что дочь его жива, что она невѣста… Какая страшная борьба совершается въ немъ…. И чувство отцовской нѣжности и боязнь обмана…. Онъ не знаетъ благословлять или проклинать эту вѣстницу; онъ то рѣшается ѣхать къ дочери убѣдиться, что она жива, что она дѣйствительно его дочь, и прижать ее къ изнывшей отъ мученій совѣсти груди своей, — то говоритъ: „вздоръ, вздоръ, не поѣду; это обмѣнъ, они хотятъ моихъ денегъ“.
И надобно видѣть, какъ выражаетъ борьбу эту великій артистъ!
Въ этой сценѣ и въ послѣдующихъ затѣмъ при свиданіи съ дочерью и своимъ бывшимъ пріятелемъ, у котораго онъ укралъ деньги — Мартыновъ удивителенъ. Искусство далѣе идти не можетъ. Переходы отъ нѣжности, отъ пробудившагося въ немъ человѣческаго и отцовскаго чувства къ торгашевской недовѣрчивости и къ озлобленію, возбуждаемому въ немъ подозрѣніемъ, что его обманываютъ, передаются имъ съ высокою художественною правдою…. Его ужасъ при видѣ Щукина; потомъ его радость, что онъ можетъ снять съ себя тяжкій грѣхъ, отдавъ ему деньги; его изумленіе, когда тотъ отказывается отъ нихъ, — все это такъ глубоко и истинно, такъ выше всѣхъ похвалъ!… Такія минуты наслажденія, какія доставляетъ Мартыновъ зрителю, сколько нибудь понимающему истинное значеніе драматическаго искусства, не часто удается испытывать и такія минуты даются только великими артистами.
Русская сцена должна гордиться Мартыновымъ. Мартыновъ, повторяемъ мы, столько же великій комикъ, сколько великій трагикъ и въ современномъ смыслѣ этихъ словъ, а не въ томъ, какъ понимали ихъ поклонники старой драматической школы, сценическія рутинёры и риторы…
Къ сожалѣнію, онъ еще невполнѣ оцѣненъ ни публикою, ни критикою…
Переходить отъ Мартынова къ другимъ актерамъ, какъ-то неловко, мы чувствуемъ это, но обязаны передавать различныя новости я потому должны упомянуть и о г. Милославскомъ, провинціальномъ трагикѣ, дебютировавшемъ въ ролѣ Гамлета. Г. Милославскій — подражатель покойнаго Каратыгина… Онъ, какъ кажется, придерживается всѣхъ старинныхъ ухватокъ, жестовъ, криковъ, вскрикиваній и другихъ сценическихъ эффектовъ, которые у него при этомъ еще всѣ подернуты легкимъ оттѣнкомъ провинціализма… И что за мысль пришла г. Милославскому дебютировать въ роли Гамлета?… Надобно имѣть большую довѣренность къ своимъ силамъ и смѣлость, чтобы выступить въ первый разъ въ этой роли; но одной смѣлости для выполненія ея недостаточно. Лучше бы начать съ чего нибудь полегче, а Гамлетовъ бы ужь оставить въ покоѣ. — Эта роль очень трудна и глубока. Для удовлетворительнаго исполненія ея, кромѣ таланта, требуется еще значительное развитіе и много другихъ условій, о которыхъ здѣсь говорить безполезно.
Французскій петербургскій театръ обнаруживаетъ большую дѣятельность и очень скоро передаетъ намъ парижскія новости. Всѣ піесы, имѣвшія болѣе или менѣе значительный успѣхъ въ Парижѣ, какъ то: Le Luxe, Le Roman d’un jeune homme pauvre, Cendrillon, Le pamflet и другія были разъиграны въ послѣднее время на Михайловскомъ театрѣ. Смотря на эти піесы, исполненныя болѣе или менѣе удачно, мы пришли къ тому убѣжденію, что сценическій успѣхъ въ Парижѣ въ настоящую минуту не такъ труденъ; что соотечественники Мольера очень снисходительны къ своимъ современнымъ авторамъ, а современны сихъ авторы очень смѣлы. Мы одного только не совсѣмъ понимаемъ, почему нѣкоторыя изъ поименованныхъ піесъ называются комедіями?.. Неужели мелодрама не совсѣмъ удачно выкроенная изъ повѣсти (я говорю о піесѣ г. Октава Фельета) похожа на комедію?.. Впрочемъ все это до насъ не касается; нельзя только здѣсь не замѣтить кстати, что современная французская драматическая и не драматическая литература представляютъ весьма печальное зрѣлище… Между петербургской французской труппой первое мѣсто занимаютъ — г. Лемениль и г-жи Майеръ и Вольнисъ… Въ длинной и довольно скучной піесѣ Cendrillon г-жа Майеръ въ роли избалованной дочки прелестна, а г-жа Вольнисъ — очень хороша въ ролѣ балующей маменьки… Что же касается до Сандрильоны… то признаемся вообще игра г-жи Напталь-Арну не производитъ на насъ большаго впечатлѣнія, особенно послѣ такихъ артистокъ, какъ г-жи Алланъ, Маделенъ Броганъ, и даже Плесси, которыхъ амплуа занимаетъ она. —
На нѣмецкой сценѣ съ успѣхомъ играютъ пріѣзжіе карлики: — Жанъ-Никколо, Жанъ-Пети и Киссъ-Іоши. Первый изъ нихъ, (по мѣркѣ одной изъ нашихъ газетъ) ростомъ въ 34 дюйма, второй въ 29, а третій въ 25. — Мы не считаемъ нужнымъ представлять біографіи этихъ маленькихъ господъ и скажемъ только, что они смѣшатъ и забавляютъ публику… Чего-же больше и требовать отъ нихъ?… Они бѣгаютъ по сценѣ довольно ловко, пищать и даже хорошо поютъ куплеты…
Г-жа Феррарисъ продолжаетъ нравиться публикѣ и произвела большой эффектъ въ балетѣ Фаустѣ.
Въ бенефисъ г-жи Бозіо даны были „Шотландскіе Пуритане“. Бенефиціантка пропѣла свою роль удивительно и была засыпана букетами и подарками….
Что еще сказать о театрахъ?… Ахъ, да! — вотъ два печальны! извѣстія:
Прекрасный Театръ-Циркъ сгорѣлъ и новая комедія знаменитаго драматическаго обличителя, автора „Свѣтъ не безъ добрыхъ людей“ и „Предубѣжденія“ и редактора павшей остроумной газеты „Весельчакъ“, непонятой публикою — г. Львова, подъ заглавіемъ: „Компанія на акціяхъ“ — также пала. Она дана была одинъ разъ и болѣе увы! — не повторяется. О редакторѣ непонятаго „Весельчака“ и объ авторѣ непонятной комедіи даже и прежніе хвалители его отзываются нынѣ насмѣшливо. Намъ не мудрено было не понять новой комедія г. Львова, потому что мы не понимали и прежнихъ его произведеній, которыя производили такой Фуроръ и даже печатались въ одномъ изъ лучшихъ нашихъ журналовъ….
„Слава, — насъ учили, — дымъ“!
Да! — какъ дымъ разлетѣлась въ минуту громадная слава г. Львова…. Надежды, возлагавшіяся на него публикою Александрынскаго театра обмануты… и мы вѣроятно не скоро будемъ имѣть удовольствіе видѣть остроумнаго и разстроганнаго автора, ловко раскланявающагося передъ рукоплещущею ему публикою…. Литературное поприще очень скользко: надо чрезвычайно ловко держаться на немъ, чтобы поддерживать эквилибръ и не упасть, а послѣ паденія, да еще двойнаго, какъ драматурга и редактора, приподниматься уже не такъ легко. Иногда такъ больно ушибешься, что и совсѣмъ не встанешь!
Литературная слава — самая ненадежная изъ всѣхъ славъ! Въ обществѣ легко пріобрѣтается, напримѣръ, слава благонамѣренаго человѣка: для этого стоитъ только имѣть, хоть положимъ, пріятнѣйшую наружность и ловкія манеры Павла Ивановича Чичикова; но въ литературѣ даже и Павелъ Ивановичъ Чичиковъ (еслибы былъ возможенъ литературный Чичиковъ) съ его пріятнѣйшею наружностію и ловкостію, не могъ бы долго пользоваться славой благонамѣреннаго писателя… Можно пожалуй легко пріобрѣсти славу въ родѣ г. Мерикура, но кто же захочетъ пользоваться такою постыдною славою? Но „о падшихъ или хорошо или ничего“ говоритъ латинская пословица. Вслѣдствіе этого мы не продолжаемъ… и переходимъ къ спектаклямъ любителей.
Мы уже извѣщали о томъ, что въ великолѣпномъ домѣ князя Бѣлосельскаго, въ пользу патріотическихъ школъ, дана была любителями — въ первый разъ піеса графа Фредро, подъ названіемъ „На балѣ“. Во второй разъ въ пользу тѣхъ же школъ разъиграна была, не теряющая до сихъ поръ значенія, комедія Грибоѣдова „Горе отъ Ума“… Мы предпочитаемъ произведеніе Грибоѣдова произведенію графа Фредро, какъ послѣднее ни остроумно… О комедіи Грибоѣдова говорить кажется нечего, она извѣстна всей Россіи; но Россія еще не знаетъ свѣтской комедіи графа Фредро и потому мы постараемся, по мѣрѣ нашихъ силъ и способностей, передать ея содержаніе.
Дѣйствіе піесы графа Фредро въ Римѣ, на балѣ у Торлоніа (извѣстный банкиръ, князь и жидъ). Русская дама (безъ Фамиліи) красивая, молодая… и вдова, выбѣгаетъ на сцену изъ танцовальной залы, усталая, запыхавшаяся отъ танцевъ. Она говоритъ, что ей нѣтъ мочи, что ее затанцовали, а что впрочемъ все это невыносимо скучно и что всѣ мужчины ей надоѣли. На эти слова входитъ курляндскій баронъ (тоже безъ фамиліи) человѣкъ лѣтъ 50, свѣтско-ученый господинъ, путешественникъ, побывавшій на Чимборазо и чуть ли не въ Австраліи. — „Неужели всѣ? спрашиваетъ онъ даму.“ — „Всѣ и даже…. нѣтъ, для васъ я дѣлаю исключеніе, отвѣчаетъ она“. — „А для него?“ — „Не говорите мнѣ о немъ!“ Изъ разговора оказывается, что какой-то молодой человѣкъ пламенно влюбленъ въ даму, но что она съ крайнею жестокостью отказываетъ ему во взаимности. Баронъ увѣряетъ, что отъ того-то именно ей все и надоѣло, что у нея нѣтъ цѣли въ жизни и что Богъ знаетъ, куда она запрятала свое сердце, а оно есть у нея, и онъ недаромъ повторялъ ей это и въ Парижѣ и въ Лондонѣ и въ Баденѣ, вездѣ, гдѣ они не встрѣчались. Милая дама сердится, говоритъ, что сердца-то именно нея нѣтъ, что оно было у нея, да сплыло въ Петербургѣ — въ этомъ тщеславномъ городѣ, гдѣ каждая женщина не то, чѣмъ ее Богъ создалъ, а то, чѣмъ хочется, чтобы была она большому свѣту (фраза графа Соллогуба — знатока великосвѣтскости). За симъ слѣдуетъ печальная повѣсть ея прошедшаго: она вышла рано замужъ, безъ любви, за человѣка не богатаго, штабсъ-капитана, да еще и армейскаго (фи!) въ отставкѣ, жила въ Петербургѣ, въ Коломнѣ, въ 3 этажѣ, ѣздила въ Оперу во 2 ярусъ — это ужасно! — Но въ то время она знавала молодаго человѣка, о которомъ говоритъ баронъ, она ему даже очень нравилась, но онъ принадлежалъ къ свѣту — и скорѣе бы умеръ, чѣмъ рѣшился прійти къ ней въ ложу во 2 ярусъ! (милый молодой человѣкъ!) „А этого она ему никогда не проститъ!“ (еще бы!) Затѣмъ мужѣ ея умеръ. Она уѣхала заграницу. Тамъ она сдѣлалась снова — чѣмъ Богъ ее создалъ, а Богъ создалъ ее свѣтскою дамой…. Она нашла себѣ мѣсто. Положеніе ея перемѣнилось; перемѣнились и отношенія къ ней молодаго человѣка. Онъ явно, торжественно сталъ ея поклонникомъ. Она» затаивъ свою злобу, отъявленно стала съ нимъ кокетничать, свела его совершенно съ ума и когда онъ наконецъ предложилъ ей руку, съ благороднымъ негодованіемъ отвергла его. Баронъ находитъ поступокъ ея непохвальнымъ и все-таки стоитъ на своемъ: "повѣрьте, говоритъ онъ, — женщина безъ любви все равно, что мужчина безъ отечества! (прекрасная и новая мысль!); васъ ждутъ разныя невзгоды, пока вы не выберете себѣ спутника и цѣли въ «жизни.» На мудрыя наставленія стараго фразёра она отвѣчаетъ вопросомъ: «кого же мнѣ выбрать, кого полюбить? не васъ ли?» — «Боже меня сохрани! восклицаетъ баронъ; — нѣтъ, я слишкомъ опытенъ, слишкомъ хорошо знаю жизнь вообще и женщинъ въ особенности, чтобы поддаться атому милому соблазну….» или что-то въ этомъ родѣ. Барыня перемѣняетъ тонъ и начинаетъ тонкимъ образомъ заигрывать съ знаменитымъ путешественникомъ. Дѣло доводитъ она до того, что старикъ таетъ и дѣлаетъ ей объясненіе на старый ладъ. Онъ склоняетъ уже колѣни, но она разражается громкимъ хохотомъ и говоритъ ему, что наставленія давать легко, но съ женщинами мудрымъ быть трудно — даже тому, кто побивалъ и на Чимборазо! Затѣмъ объявляетъ ему, что она гораздо вѣрнѣе самой себѣ, чѣмъ онъ своему опыту и нравственнымъ теоріямъ, и что она но прежнему безе всякаго сердца отправляется танцовать. Баронъ остается одинъ, нѣсколько сконфуженный, и рѣшается ей отомстить. Онъ слышитъ ея шаги, вынимаетъ какое-то письмо изъ кармана и погружается въ глубокое размышленіе. Дама возвращается и проситъ его простить ей ея шалость. Онъ будто не слышитъ. Она начинаетъ допрашивать его о причинѣ его разсѣянности. Онъ отвѣчаетъ несвязно, полу-словами, какими-то натеками на письмо, которое держитъ въ рукахъ. Любопытство ея задѣто. — "Баронъ, говоритъ она, — у васъ есть какая-то тайна, которую "домъ смерть хочется повѣрить мнѣ, но вамъ хочется, чтобы я васъ "просила объ этомъ, насильно вырвала у васъ эту тайну. Извольте! "Миленькій, добренькій баронъ, сдѣлайте мнѣ милость, скажите мнѣ «Секретъ, который вамъ такъ хочется сказать мнѣ». Баронъ словно нехотя говоритъ, что у него никакого секрета нѣтъ, но что онъ цѣлый уже день не можетъ освободиться отъ впечатлѣнія, произведеннаго на него посѣщеніемъ утромъ одного дома, въ которомъ ему живо и горестно вспомнилось одно плачевное обстоятельство, послѣдствія одной несчастной любви…. «Этотъ домъ хорошо извѣстенъ русскимъ» прибавляетъ онъ. — «Опять любовь!» восклицаетъ дама насмѣшливо, «и любимая женщина стоила этой любви?» — «О! да!» отвѣчаетъ баронъ, пристально глядя на нее. — «Хотите, говоритъ дама, я опишу вамъ ее въ нѣсколькихъ словахъ?» — «Сдѣлайте милость….» — «Она была…. недурна…. не безъ ума…. честолюбива…. горда…. и наконецъ провинціалка….» На все это баронъ отвѣчаетъ утвердительно. Дама вполнѣ убѣждена, что она отгадала тайну, что рѣчь идетъ о ней и что баронъ ведетъ все это къ тому, чтобы снова заговорить о своемъ protégé. — "Въ чемъ же состоятъ «несчастныя послѣдствія этой любви?» спрашиваетъ она также на* смѣшливо. — "Будто вы не знаете? помилуйте, это тысячу лѣтъ «извѣстно всему міру.» — «Однако все-таки скажите!» — "Извольте. "Видя, что дѣлать нечего, что все пропало для него, и будущее, и «счастіе и любовь, онъ заперся съ своимъ рабомъ, и….» — «И?» спрашиваетъ дама, начиная волноваться…. «И…. зарѣзался….» — «Зарѣзался?… О Боже! зачѣмъ не подождалъ онъ?…» И бѣдная львица, блѣднѣя, падаетъ въ кресло. — "Когда же это случилось? говорите, «ради Бога», вопрошаетъ она, простирая къ нему руки. — "Да…. «позвольте…. 1888 лѣтъ тому назадъ!» отвѣчаетъ онъ съ разстановкой. — "Баронъ, въ; съ ума сходите или рѣшились меня уморить! Что «это вы говорите, о комъ?» — "Я говорю о Маркѣ-Антоніи, любовникѣ Клеопатры; я сегодня посѣщалъ за Монте-Пинчіо домъ, ему принадлежавшій, по преданію. Тамъ у меня такъ живо воскресла въ памяти судьба этого историческаго любовника, тѣмъ болѣе, что «между Клеопатрой и вами я нашелъ большое сходство: она была умна и прекрасна, какъ вы; какъ вы — честолюбива и горда, и наконецъ провинціалка, какъ вы; извѣстно, что Египетъ былъ римская провинція!» — Баронъ отмстилъ; дама не находитъ отвѣта на эту выходку; она ее не на шутку напугала. — «Вотъ видите, что у васъ есть сердце! говоритъ онъ, — и это доказательство извиняетъ мою неумѣстную шутку. Простите меня, забудьте ваши мстительные замыслы, отдайтесь влеченію души и будьте счастливы единственнымъ счастіемъ возможнымъ для женщины — любовью». — «Баронъ! вы вѣчно хотите быть наставникомъ всѣхъ и каждаго, даже тогда, когда васъ объ этомъ не просятъ. Кто вамъ сказалъ, что я сама давно не придумала всего этого?» — «А я вамъ помогу исполнить придуманное тотчасъ же. Онъ здѣсь, въ Римѣ, на балѣ; вы его увидите сейчасъ. Это письмо, которое у меня въ рукѣ, отъ него. Пожалуйте!» говоритъ баронъ, поднимая портьеру двери, ведущей въ танцовальную залу. Занавѣсъ опускается.
Эта свѣтская шутка, которую можетъ быть авторъ и не считаетъ шуткою (мы просимъ у него извиненія за такое названіе) была очень мило разъиграна. Роль барона игралъ самъ авторъ…
Но обратимся къ серьезному… т. е. къ «Горю отъ Ума».
«Горе овъ Ума» было разъиграно и обстановлено не только серьёзно, но превосходно. Подобной обстановки, такого ensemble, мы никогда не видали ни на московской, ни на петербургской сценахъ… Наши записные актеры, какъ люди малознакомые съ свѣтомъ, не смотря на таланты нѣкоторыхъ изъ нихъ, никогда не умѣли придать свою игрою комедіи той свѣтской тонкости и ѣдкости, которою она вся пропитана. Чацкій являлся съ манерами, криками и величественностію Агамемнона, или Ляпунова; Фамусовъ не совсѣмъ походилъ на московскаго барина; я не говорю уже объ остальныхъ лицахъ, только одинъ Репстиловъ (Сосницкій) былъ безукоризненно-хорошъ…
Повторяемъ, мы увидѣли, къ изумленію нашему, въ залѣ князя Бѣлосельскаго, въ первый разъ въ жизни, остроумное и ядовитое произведеніе Грибоѣдова, разъигранное свѣтскими любителями, такъ, какъ слѣдуетъ….
Г. Ушаковъ, въ ролѣ Фамусова, — г. Маркевичъ, въ ролѣ Чацкаго, г-жа Мичурина въ ролѣ Софьи, — были превосходны, гг. Ушаковъ и Маркевичъ явились настоящими артистами. Оба они поняли чрезвычайно вѣрно свои роли и съ замѣчательнымъ мастерствомъ и тонкостію олицетворили ихъ… Остальныя лица: Загорѣцкій, Репетиловъ, Лиза, Молчаливъ, — словомъ всѣ были почти безукоризненно хороши.
Зрители были въ восторгѣ.
Такого пріятнаго и полнаго сценическаго впечатлѣнія мы давно не испытывали.
Мы совѣтовали бы посмотрѣть на этихъ свѣтскихъ любителей настоящимъ артистамъ, особенно участвующимъ въ «Горе отъ Ума». Это было бы для нихъ весьма полезно…
Предвѣстіе великаго поста — начинались концерты.
Однимъ изъ замѣчательныхъ былъ утренній концертъ въ залѣ Дворянскаго Собранія г. Мортье-де- Фонтеня. Зала была полна, не смотря на те, что въ это утро была репетиція "Горе отъ Ума* въ домѣ князя Бѣлосельскаго, гдѣ было также многочисленное стеченіе публики.
Въ университетской залѣ, въ пользу бѣдныхъ студентовъ, былъ также прекрасный концертъ, въ которомъ участвовали всѣ итальянскіе пѣвцы и пѣвицы.
Концерты концертнаго общества посѣщаются знатоками и любителями. Концертное общество разослало при афишахъ объявленіе о томъ, что на второй, четвертой и шестой недѣляхъ предстоящаго поста по пятницамъ отъ 8½ до 10 ч. вечера возобновятся, по примѣру минувшихъ годовъ, въ залѣ Придворной пѣвческой Капеллы музыкальные вечера…
Вотъ еще новость: въ Петербургъ пріѣхали Самоѣды изъ Архангельска съ оленями показывать себя и прокатывать на оленяхъ петербургскихъ жителей. Они устроили на Невѣ юрту и покрыли ее оленьими шкурами. Олени запряжены по четверкѣ въ маленькіе банки. Охотниковъ кататься множество. Катанье это стоитъ 20 к. Самоѣдъ, правящій оленями, въ балахонѣ до колѣнъ изъ какой-то шерстяной, пестрой матеріи… На Невѣ въ первый дебютъ самоѣдовъ были тучи народа, потому что въ это время происходилъ неподалеку на Невѣ рысистый и троичный бѣгъ. Одинъ изъ призовъ, говорятъ, получила вятская крестьянская тройка. Бѣги эти привлекаютъ на Неву каждое воскресенье несмѣтное число зрителей.
Между очень пріятными новостями для Петербурга, безъ сомнѣнія, новость — объ учреждающейся компаніи публичныхъ каретъ. Петербургъ сильно нуждается въ приличныхъ наемныхъ экипажахъ. Въ этомъ случаѣ, какъ и во многихъ, касающихся удобства, онъ очень отсталъ отъ европейскихъ городовъ. Статутъ новой компаніи утвержденъ 2 января. Компанія учреждена графомъ Шуваловымъ гг. Фелейзенымъ и Преномъ. Капиталъ компаніи въ 400,000 р., раздѣленныхъ на акціи въ 100 р. — Число акцій неограничено. Дирекція компаніи будетъ состоятъ изъ пяти директоровъ, избранныхъ общимъ собраніемъ акціонеровъ; 10 акцій даютъ право голоса; 50 акцій право на два голоса, 100 на три.
Публичныя кареты компаніи назначаются преимущественно для того, чтобъ развозить пріѣзжающихъ по желѣзнымъ дорогамъ и на пароходахъ… Цѣны опредѣлятся таксою. Компанія должна первоначально учредить 150 четверомѣстныхъ каретъ. Впослѣдствіи введены будутъ компаніею экипажи всѣхъ родовъ — закрытые, двухъ-колесные и четверо-колесные…
На послѣднемъ изъ баловъ, по подпискѣ, Дворянскаго Собранія находился между прочимъ Эмиръ Бухары, находящійся теперь въ Петербургѣ… Множество блестящихъ баловъ дано было въ Петербургѣ въ теченіи прошедшаго и начала этого мѣсяца, изъ которыхъ, говорятъ, отличался великолѣпіемъ и изящнымъ устройствомъ балъ Э. Д. Н/
Маскера ды продолжаются въ Дворянскомъ Собраніи и въ разныхъ клубахъ. Маскерады Благороднаго Танцовальнаго Собранія неуступаютъ маскерадамъ Дворянскаго Собранія. Помѣщеніе танцовальнаго собранія у Полицейскаго моста въ домѣ Елисеева — прекрасно: превосходный входъ, большая зала и множество комнатъ, отдѣланныхъ со вкусомъ… По пятницамъ здѣсь веселится и танцуетъ среднее петербургское общество.
Публичныя лекціи въ Пассажѣ, имѣющія, какъ мы уже говорили, большой успѣхъ, — возбудили недавно журнальную полемику. Г. Ходневъ, читающій химію, на одной изъ своякъ лекцій упомянулъ между прочимъ объ результатахъ нѣкоторыхъ химическихъ опытовъ гг. Бунзена и Шишкова, и замѣтилъ, что эти результаты не новы… Г. Шишковъ напечаталъ очень горячую статейку противъ г. Ходнева; г. Ходневъ отвѣчалъ ему; за г. Шишкова противъ г. Ходнева вступился г. Ф. П. — и ученая полемика вдругъ вспыхнула въ газетахъ съ громкими взрывами, какъ порохъ, изъ за котораго началась она… Кто правъ? Кто виноватъ? это должны рѣшить спеціалисты; но намъ невѣждамъ въ этомъ дѣлѣ, кажется со стороны, что г. Шишковъ могъ бы принять замѣчаніе г. Ходнева нѣсколько по хладнокровнѣе.
Гг. Стасюлевичъ и Никитенко окончили свои публичныя лекціи… Теперь очередь за г. Благовѣщенскимъ…
Въ одной изъ газетъ мы прочли довольно оригинальную характеристику этихъ лекцій, отрывокъ изъ которой сообщаемъ здѣсь:
«Лекція г. Стасюлевича (читанная 19-го января) „О провинціальномъ бытѣ временъ Людовика XIV“, съ лекціею профессора Никитенко представляетъ совершенный контрастъ, рѣшительно во всѣхъ отношеніяхъ, начиная съ внѣшней обстановки до самаго содержанія лекціи.
„На лекціи у Никитенко, какъ мы уже замѣтили, публики было довольно много, но у Стасюлевича несравненно болѣе; Никитенко читалъ лекцію на подмосткахъ, на которыхъ прежде помѣщался оркестръ Шуберта, и довольствовался свѣтомъ лампы, надъ нимъ висѣвшей; къ лекціи Стасюлевича подмостки были сняты, каѳедра стояла уже на полу и на каѳедрѣ два подсвѣчника — по три свѣчи въ каждомъ; Никитенко читалъ тихо, не давая каждому слову смыслъ, съ прекрасною интонаціею, Стасюлевичъ читалъ громко, но монотонно; Никитенко о себѣ и своей лекціи ничего не говорилъ, но тонъ и способъ изложенія дѣлали ее болѣе похожею на разсужденіе человѣка“ излагающаго свои мысли ex-prompto, въ какой нибудь частной залѣ, гдѣ каждый изъ слушателей будетъ говорить въ свою очередь; Стасюлевичъ говорилъ, что онъ недостоинъ той чести, которую сдѣлалъ ему Университетъ, избравъ его для чтенія лекцій, я назвалъ свою лекцію бесѣдою; но она все-таки была лекціею и тонъ его тономъ профессора. Никитенко многіе не слышали, но всѣ слышавшіе понимали; — Стасюлевича всѣ слышали, но многіе не понимали; лекція Никитенко продолжалася часъ, и съ самаго начала до конца ея большая часть публики разговаривала; лекція Стасюлевича продолжалась 1 ч. и 29 минутъ, и въ продолженіе всего этого времени тишина не была нарушена ни малѣйшимъ шорохомъ; но когда профессоръ прекращалъ чтеніе, для того чтобы развести въ водѣ сахаръ и выпить, публика начинала откашливаться, оправляться, смѣяться, разговаривать — поднимался страшный шумъ. Но при первомъ словѣ его опять все умолкало. Никитенко читалъ первый, но безъ всякаго вступленія; Стасюлевичъ читалъ вторымъ, но сдѣлалъ общее предисловіе ко всѣмъ лекціямъ и т. д.»
8 февраля въ часъ пополудни происходилъ годичный актъ С. П.-б. Университета въ большой университетской залѣ, въ присутствіи гг. министра народнаго просвѣщенія, попечителя С.-Петербургскаго округа и другихъ значительныхъ лицъ. Объ отчетѣ, прочитанномъ г. ректоромъ Университета, и о другихъ подробностяхъ акта мы общимъ въ слѣдующемъ мѣсяцѣ…
Въ залѣ Святѣйшаго Синода устроена выставка для публики копій и фотографій съ древнихъ образовъ, вазъ и Факсимиле съ греческихъ рукописей, снятые г. Севастьяновымъ въ монастырѣ на Аѳонской горѣ. Объ этихъ замѣчательныхъ фотографіяхъ и снимкахъ мы подробнѣе будемъ говорить въ одной изъ слѣдующихъ книжекъ нашего журнала.
Упомянемъ о нѣкоторыхъ литературныхъ новостяхъ.
Самою замѣчательнѣйшею и пріятнѣйшею изъ нихъ это выходъ I тома Сочиненіи г. Островскаго. Томъ этотъ заключаетъ въ себѣ пять піесъ: Семейная картина, Свои люди — сочтемся, Утро молодаго человѣка, Бѣдная Невѣста и Не въ свои сани не садись. Изданіе г. Островскаго принадлежитъ графу Кушелеву Безбородко — и отличается не только изяществомъ, но и роскошью.
Мы убѣждены, что оно разойдется быстро. Публика давно нуждалась въ собраніи сочиненій одного изъ первыхъ представителей современной русской литературы — автора «Свои люди — сочтемся».
Мы должны быть чрезвычайно благодарны графу Кушелеву за удовлетвореніе этой потребности публики.
Въ непродолжительномъ времени отпечатаются и выйдутъ въ свѣтъ пятая, шестая и седьмая части "Шиллера въ переводахъ русскихъ писателей, " издаваемыхъ подъ редакціею г. Гербеля. Вотъ содержаніе этихъ трехъ книжекъ: Часть пятая: "Заговоръ Фіеско въ Генуѣ, въ новомъ переводѣ H. В. Гербеля, и «Марія Стюартъ», въ старомъ переводѣ покойнаго Шишкова 2-го. Часть шестая: весь «Валленштейнъ», именно: «Прологъ», въ новомъ переводѣ Л. А. Мея, «Лагерь Валленштейна», въ новомъ же переводѣ Л. А. Мея, «Пикколомини», драматическая поэма, также въ новомъ переводѣ В. А. Лялина, и «Смерть Валленштейна», въ старомъ переводѣ покойнаго Шишкова 2-го. Часть седьліая: «Коварство и Любовь», въ новомъ переводѣ М. М. Достоевскаго, и «Орлеанская Дѣва», драматическая поэма въ старомъ переводѣ В. А. Жуковскаго. Часть осьмая также приготовляется къ печати. Въ составъ ея войдутъ: «Димитрій Самозванецъ», не оконченная трагедія, въ новомъ переводѣ Л. А. Мея, «Духовидецъ», романъ, также въ новомъ переводѣ А. А. Григорьева, «Мизантропъ», драматическій отрывокъ, въ новомъ же переводѣ Н. В. Гербеля, и нѣкоторыя мелкія стихотворенія, не вошедшія въ первыя двѣ части «Шиллера», въ переводахъ: В. Г. Бенедиктова, H. В. Берга, H. В. Гербеля, М. М. Достоевскаго, Л. А. Мея, Ѳ. Б. Миллера, М. Л. Михайлова и другихъ. Части девятая и десятая, куда войдутъ два большихъ историческихъ сочиненія Шиллера: «Исторія тридцатилѣтней войны» и «Исторія освобожденія Нидерландовъ изъ-подъ испанскаго владычества», оба въ новыхъ переводахъ, первое — М. Л. Михайлова, а второе — Л. А. Мея, также начаты. Остальныя десятая и одинадцатая части будутъ заключать въ себѣ историческія, философическія и критическія статьи Шиллера. Многія изъ нихъ уже переведены; остальныя — переводятся.
Съ іюля настоящаго года будетъ издаваться журналъ при министерствѣ юстиціи.
Мы получили слѣдующее извѣщеніе объ немъ:
"Съ Высочайшаго Его Императорскаго Величества соизволенія, при министерствѣ юстиціи, въ наступившемъ 1859 году, будетъ издаваться Журналъ Юридическій.
"Вотъ программа его:
"Въ составъ Журнала Министерства Юстиціи войдутъ свѣдѣнія служебныя и ученыя по теоріи и исторіи законовѣдѣнія; а потому онъ раздѣлится на двѣ части: оффиціальную и неоффиціальную, служащія взаимнымъ одна другой дополненіемъ.
"Часть первую, Оффиціальную, составятъ слѣдующіе отдѣлы: Отдѣлъ 4-й Высочайшія повелѣнія. 1) Высочайшіе именные указы и Высочайшія повелѣнія, объявленныя министерствомъ юстиція по предметамъ, относящимся собственно къ судебному вѣдомству и управленію. 2) Высочайшее утвержденныя мнѣнія государственнаго совѣта и положенія комитетовъ гг. министровъ, кавказскаго и сибирскаго, по дѣламъ судебнымъ. — Отдѣлъ Правительственныя распоряженія: А) По сенату. 1) Указы сената, коими дѣлается какое-либо разъясненіе встрѣчающихся на практикѣ недоумѣній въ примѣненіи законовъ, манифестовъ и проч. 2) Указы сената, содержащіе въ себѣ предписанія о соблюденіи какихъ либо правилъ по дѣламъ судебнымъ и административнымъ. Б) По министерству юстиціи. 1) распоряженія министерства юстиціи по части правительственной. 2) извлеченія изъ всеподданнѣйшихъ годовыхъ отчетовъ. 3) Статистическія свѣдѣнія о дѣлахъ въ разныхъ судебныхъ мѣстахъ. 4) Замѣчанія по отчетности подвѣдомственныхъ мѣстъ и лицъ и по ревизіямъ. — Отдѣлъ III. Личный составъ по министерству юстиціи: 1) Перемѣны, послѣдовавшія въ личномъ составѣ должностныхъ лицъ по правительствующему сенату, департаменту министерства юстиціи и губернскимъ судебнымъ мѣстамъ. 2) Награды и взысканія, отпуски и исключенія изъ списковъ по случаю смерти.
«Часть вторая, неоффиціальная, будетъ заключать въ себѣ также три отдѣла. Отдѣлъ I. 1) Обозрѣніе отечественнаго законодательства но разнымъ частямъ нашихъ уставовъ. 2) Изложеніе рѣшеній, которыми поясняется примѣненіе какихъ либо законовъ или объясняется самый законъ. 3) Обозрѣніе современнаго развитія иностранныхъ законодательствъ. — Отдѣлъ II. Судебная практика. 1) изложеніе рѣшеній, вошедшихъ въ окончательную законную силу по дѣламъ гражданскимъ лицъ, къ которымъ они относятся. 2) Изложеніе замѣчательныхъ рѣшеній по дѣламъ тяжебнымъ и уголовнымъ въ иностранныхъ государствахъ. Отдѣлъ III. 1) Разсужденія по разнымъ частямъ законодательства. 2) Библіографія. Обозрѣнія книгъ и журналовъ, выходящихъ какъ въ Россіи, такъ и за границею, по юриспруденціи.
„Журналъ Министерства Юстиціи“ будетъ выходить ежемѣсячно, книжками отъ 10 до 12 печатныхъ листовъ. Подписка принимается въ Санктпетербургѣ, у коммиссіонера Министерства Юстиціи, А. И. Давыдова, на Невскомъ Проспектѣ, въ домѣ Завѣтнова. Къ тому же коммиссіонеру министерства благоволятъ относиться и иногородные подписчики. Имена подписчиковъ будутъ припечатаны при нумерахъ журнала. Цѣна за годовое изданіе съ 1 іюля 1859 по іюль 1860 года 6 руб. сер.; съ пересылкою же или доставкою 7 р. 50 коп. сер.»
Будетъ издаваться съ апрѣля этого года еще новый журналъ, подъ громкимъ названіемъ: Орелъ. Журналъ этотъ будетъ ученый, литературный… и какъ бы вы думали еще что?.. иллюстрированный… Не дурно бы уже прибавить чернокнижный и кабалистическій, ибо намъ подписчикамъ (я буду непремѣнно въ числѣ подписчиковъ этого журнала, какъ охотникъ до всякаго чернокнижія) редакція «Орла» обѣщаетъ между прочимъ очерки астрологіи, кабалистики, магіи и алхиміи, тайны ордена іезуитскаго и массонскія тайны. Какъ не подписаться на такой журналъ? Все таинственное и сверхестественное такъ намъ нравится… и притомъ еще картинки!.. Редакція «Орла» говоритъ, что она сознаетъ обширность своего труда и пользу предпринятаго ею изданія…. Прекрасно!.. но изъ кого же состоитъ редакція?.. Это также тайна… подъ объявленіемъ новаго журнала одно только имя Александра Федоровича Балашевича… Онъ редакторъ и издатель… Имя это, вѣроятно, оставалось до сихъ поръ тайною въ литературѣ, по крайней мѣрѣ мы имѣемъ честь первый разъ встрѣтить его… Желаемъ успѣха таинственному журналу!..
Великія борьбы, о которыхъ нельзя умолчать, происходили въ прошедшемъ мѣсяцѣ въ литературѣ. Всѣмъ, я полагаю, извѣстно что издается прекрасный модный журналъ — «Сѣверный Цвѣтокъ» (вамъ по крайней мѣрѣ онъ очень нравится, мы всегда были на сторонѣ «Сѣвернаго Цвѣтка»; съ его взглядами на моды, на кулинарное искусство и литературу… (онъ занимается также и литературой) нельзя не симпатизировать…. «Сѣверный цвѣтокъ» совершенствовался съ каждымъ нумеромъ, являлся съ грудами приложеній и угрожалъ своимъ соперникамъ. Вдругъ (въ концѣ прошлаго года) является объявленіе о новомъ модномъ журналѣ, подъ названіемъ «Ласточка». Въ тоже время неблагонамѣренные слухи распускаются въ городѣ, что «Сѣверный Цвѣтокъ» прекращается (замѣтьте въ то время, какъ онъ усиливаетъ свою модную, кулинарную и литературную дѣятельность, и вмѣсто одного раза въ мѣсяцъ начинаетъ выходить еженедѣльно)… слухи эти разноситъ Ласточка, по увѣренію «Цвѣтка», «Цвѣтокъ», проникнутый справедливымъ негодованіемъ, протестуетъ противъ этихъ злонамѣренныхъ слуховъ въ «С. Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» и даже въ «Русскомъ Вѣстникѣ». «Ласточка» въ свою очередь протестуетъ противъ «Цвѣтка» и уличаетъ «Цвѣтокъ» въ томъ, что онъ передѣлываетъ повѣсть князя Одоевскаго и печатаетъ ее подъ именемъ г. Григорьева. «Иллюстрація» принимаетъ сторону «Ласточки» и говорить, что «Цвѣтокъ» поставилъ себя въ смѣшное положеніе, увѣряетъ, что «Цвѣтокъ» поступилъ неблагонамѣренно и что «Ласточка» съ перваго нумера засвидѣтельствовала предъ публикою, что она совершенно самостоятельный и притомъ дѣльный журналъ…. «Сѣверный Цвѣтокъ» снова приходитъ въ совершенно справедливое негодованіе и пускаетъ при афишахъ необходимое объясненіе такого содержанія:
"Прося напечатать «Извѣщеніе» помѣщенное въ 281 No С. Петербургскихъ Вѣдомостей и другихъ газетахъ и журналахъ, я (Цвѣтокъ) имѣлъ и имѣю доказательства, что неблагонамѣренные слухи были распускаемы въ городѣ, но я не упомянулъ ни о комъ, вѣроятно, — по пословицѣ «на ворѣ и шапка горитъ» — отозвались и жалуются тѣ — кто виноватъ.
"Статья «Литературное объясненіе по не литературному дѣлу», помѣщенная въ 6-мъ No С. Петербургскихъ Вѣдомостей, и подписанная Ласточкою (люди съ спокойною и чистою совѣстью не прячутся ни подъ какими названіями животныхъ) слишкомъ напоминаетъ банкрота «Пантеонъ» и его продѣлки (Вотъ оно что!) хорошо извѣстныя читающей публикѣ.
"Нѣкто (нынѣ одинъ изъ главныхъ распорядителей Ласточки по рекомендаціи Пантеона былъ сотрудникомъ по редакціи «Сѣвернаго Цвѣтка», и такъ какъ на его обязанности было просматриваніе исправленіе и одобреніе литературныхъ статей къ печати, то возводимое обвиненіе по поводу статьи г-на Григорьева «Участь Рыбака» падаетъ прямо на обвинителей. Какъ редакторъ, я сознаю свою ошибку въ томъ, какъ могъ я довѣриться рекомендаціи Пантеона?!
«Затѣмъ печатію объявляю, что ни въ своемъ, ни въ другихъ изданіяхъ, ни на какія выходки Ласточки и ея клевретовъ, — я отвѣчать не буду; проникнутый сознаніемъ, что общественное мнѣніе будетъ на сторонѣ правды и открытаго имени — а не на сторонѣ безъимянныхъ литературныхъ объявителей не по литературному дѣлу, напоминающихъ Пантеонъ и его достойныхъ сподвижниковъ.»
Въ этомъ нѣтъ сомнѣнія…. Всѣ просвѣщенные люди должны вступиться за «Цвѣтокъ». Я предлагаю имъ протестовать противъ «Иллюстраціи» и «Ласточки», такъ какъ нынѣ протесты въ такомъ ходу….
Изъ всего этого любопытнѣе, всего то, что вдругъ исчезнувшій изъ литературы тяжелый Пантеонъ, судя но этимъ намекамъ, превратился въ легкую "Ласточку…."Такое неожиданное и милое превращеніе, извѣстію о которомъ мы обязаны возникшей гласности, замѣчательнѣе превращеній, дѣлаемыхъ Боско и другими извѣстными Фокусниками. Въ качествѣ чародѣя, «Пантеонъ», нынѣ превратившійся въ «Ласточку», долженъ бы былъ принять участіе и въ новомъ чернокнижномъ журналѣ «Орелъ»….
Въ сію минуту находится въ Петербургѣ владѣтель замѣчательнѣйшаго собранія автографовъ, которые были собраны съ величайшимъ трудомъ и за которыя плачены были очень большія деньги. Рѣдкость этихъ автографовъ, изъ которыхъ многихъ нѣтъ и въ Императорской публичной библіотекѣ, засвидѣтельствовало начальство библіотеки…. Въ этомъ собраніи есть между прочими автографы слѣдующихъ лицъ: Боссюэта, Мартина Лютера, Макіавеля, герцога Альбы, Бенвенуто-Челлини, Станислава-Августа короля польскаго, Руссо, Вольтера, Байрона, Вальтеръ-Скотта, Фенимора Купера, Паганини, Гердера, Лафатера, Фихте, Кановы. Мирабо, Вазари, Мазепы, Маркизы де-Креки, Императрицы Екатерины II, Бернардена де С. Пьера, Маріи Медичи и такъ далѣе.
Владѣтель этихъ автографовъ желаетъ продать это любопытное собраніе.
Вышелъ второй выпускъ «Портретной галлереи» г. Мюнстера. Въ немъ заключаются четыре портрета: графа Амурскаго и Бенедиктова, и графа Ѳ. П. Толстова и Бѣлинскаго. Первые три очень хороши, послѣдній не совсѣмъ удаченъ. Онъ, правда, святъ съ очень схожаго портрета Бѣлинскаго, сдѣланнаго г. Горбуновымъ, но неизвѣстно для чего къ нему прибавлены усы и придана какая-то щеголеватость, которой Бѣлинскій не имѣлъ.
Въ заключеніе мы должны указать на нѣкоторые промахи, вкравшіеся въ статью г. Колбасина: «Воейковъ и его сумасшедшій домъ», напечатанную въ 1 No нашего журнала:
На стр. 285.
Вотъ въ передней разъ писатель
Карамзинъ (?) хамелеонъ…. и т. д.
У Воейкова не Карамзинъ, а Каразинъ Николай Назарьевичъ, бывшій вицепрезидентъ общества соревнователей, способствовавшій къ открытію харьковскаго университета и извѣстный различными проэктами, особенно по части земледѣлія. Воейковъ глубоко ува" жалъ Карамзина и въ своей сатирѣ представляя Кутузова, грызущаго бюстъ Карамзина, восклицаетъ, но….
Онъ вредить ему не можетъ
Ни зубами, ни перомъ!…
На стр. 284 напечатано:
Вотъ онъ съ харей фарисейской
Петръ Иванычъ Осударь
Академіи Россійской
вмѣсто Академіи Рассейской.
Г. Руничь въ одномъ мѣстѣ статьи названъ ректоромъ петербургскаго университета. Онъ ректоромъ никогда не былъ, а былъ попечителемъ округа.